Проклятые деньги

Сегодня пятница, не так ли? Значит, прошел ровно год с тех пор, как завершилась эта история. Пусть мой рассказ будет звучать в честь этого юбилея.

Итак, история приключилась с одним моим другом. Нет смысла говорить, как его зовут, вы все равно хорошо его знаете. Фамилия его созвучна фамилии Карамелькин. Но не Ривкин и не Ивашкин, это точно.

У этого Карамелькина была своя собственная фирма, которая занималась… Как бы это доступнее объяснить? Короче, занимался мой друг компьютерной техникой, а это, как вы знаете, самая перспективная область в науке и в коммерции. Персональный компьютер стоит больших денег, но если его покупать по частям, приобретая разные маленькие штучки, то оказывается дешевле. На этом даже неплохие деньги можно сделать. Правда, тут надо быть хорошим специалистом. А то купишь для компьютера какую-нибудь железячку, а она окажется ни на что не пригодной, так что принесет один убыток.

Но денег у Карамелькина не потому не было, что он был плохим профессионалом или не был профессионалом вовсе, – просто так складывалась его Судьба, так пролегал его Путь. Это была его Карма, одним словом.

Карамелькин уже давно привык к своей Карме и она его вполне устраивала, как вдруг в его жизни произошли решительные перемены – нежданно-негаданно у Карамелькина умер дядюшка.

Надо признать, что Карамелькин плохо знал своего дядюшку. Он мало знал что-либо о его привычках, не вступал с ним в переписку и даже не приехал на его похороны. Короче говоря, в первый раз Карамелькин узнал о существовании столь близкого родственника в тот солнечный день, когда ему позвонили адвокаты и предложили приехать за наследством.

Выяснилось, что последние годы жизни дядюшка провел в Америке, так что каким он был, так и осталось неизвестным. Но одно неоспоримое достоинство в дядюшке было, а именно – оставленные Карамелькину восемьдесят четыре тысячи американских долларов. За свою жизнь он не получил от Карамелькина даже рождественской открытки, и в этом свете, его поступок представляется мне верхом благородства. Да что там говорить! Был бы дядюшка наш, советский, поди смог бы он сколотить капиталец, упомянуть Карамелькина в завещании и оставить ему кое-что на карманные расходы. У него и завещания-то никакого не было бы!

Так Карамелькину достались восемьдесят четыре тысячи. Сумма, в общем-то, не такая уж большая. В Америке восемьдесят четыре тысячи монет может заработать любой мойщик машин, если будет очень стараться и к тому же ему посчастливится украсть в одной из машин оставленный раззявой чемодан с деньгами. Но все же, восемьдесят четыре тысячи «баксов», «гринов» или «зеленых» (как их ласково называет наша молодежь) – это неплохое пособие для молодого человека, не правда ли?

А почему именно восемьдесят четыре? – спросит меня дотошный читатель, может быть, уже получавший в своей жизни наследство. А потому, что если из пятнадцати тысяч вычесть налоги и адвокатские гонорары, именно столько и останется. К слову сказать, Карамелькину могло бы перепасть и больше, поскольку дядюшка сумел наладить свои дела за океаном как следует. Но, видимо, понабежали родственники его второй жены и растащили все имущество, решив дать племяннику откупные, – чтобы он не позарился на дядюшкину виллу на Майами, да на парк кадиллаков. Карамелькин позарился. Он безоговорочно полюбил своих далеких родственников заочно и предполагал, что теперь-то познакомится с ними поближе, и как-нибудь в отпуск махнет к ним погостить.

Получив деньги, Карамелькин очень обрадовался и решил, что это дело надо как следует отметить со своими друзьями. Правда, тут был один минус. Так получилось, что к этому времени Карамелькин поссорился со всеми друзьями, потому что постоянно брал у них взаймы и не отдавал. А может быть еще по какой-нибудь причине. И тут, получив наследство, он сразу же отдал небольшой долг одному своему знакомому, о котором помнил, что брал у него взаймы.

Не прошло и двух дней, как слух о том, что Карамелькин разбогател, пронесся по всем кухням, фирмам и туалетам, где находились знакомые и приятели Карамелькина. Забытый всеми Карамелькин испытал эмоциональный шок, когда телефон однажды утром зазвонил и не смолкал уже ни на минуту. Звонили все подряд и как бы просто так, но словно сговорились.

Особенно, что примечательно, звонили многие знакомые девушки, за которыми Карамелькин в минуты досуга ухаживал. Но зачем звонили они – совершенно непонятно. Они что-то невразумительно щебетали в трубочку, сконфужено посмеивались, в общем, вели себя крайне странно и беззаботно, но какая-то неуловимая мысль все же прослеживалась – напрашивались в гости.

Да что там, простим им наигранность. Поскольку, теперь Карамелькин казался самому себе счастливым человеком, ему захотелось, чтобы все вокруг были счастливы. Поэтому на все просьбы приехать, он отвечал благосклонно и даже не напоминал, как он делал до этого, «захватите что-нибудь поесть, потому что в доме ничего нет».

В доме Карамелькина зажурчало веселье, людные толпы стали приезжать в гости, привозили скромные тортики и «Столичную», а потом уже Карамелькин открывал свой чемодан с миллионами, гости скидывались на пальцах и посылали гонца по магазинам и коммерческим палаткам за припасами.

Не прошло и трех дней, как быт Карамелькина (то есть его времяпровождение) были налажены, а сам он обласкан дружеским вниманием и накормлен. Даже в его фирме «Дуремар» дела пошли на поправку – теперь весь офис был завален комплектующими деталями, теми самыми железячками для персональных компьютеров. Правда, пока Карамелькину было не до них – друзья не позволяли ему забыться и заняться делами, а больше заниматься этими делами было некому, поскольку всех остальных сотрудников фирмы Карамелькин однажды уволил.

Так его жизнь стала бить многолюдным фонтаном. Друзья менялись, как караульные у «Мавзолея», причем некоторых из них Карамелькин не видел уже многие годы и начинал даже путаться в именах и биографиях. Друзья и приятели приезжали в хорошем настроении, чтобы поделиться своими мрачными проблемами и рассказать, чем они сейчас живут. Не нашлось, кстати, среди них ни одного человека, который бы по-черному позавидовал Карамелькину. Все решили, что за свои неурядицы он заслужил пособия, выданного столь загадочным образом.

Умнее всех, впрочем, оказался музыкант по имени Фил. Он играл действительно талантливые песни. Как-то Карамелькин пришел даже к Филу на репетицию, подержался за бас-гитару (умел он кое-что сыграть под настроение). А потом сел в кресло и сказал: «Неплохо-неплохо».

Итак, Фил раньше всех просек фишку. Он приехал к Карамелькину домой после обеда со своей командой. Панки сначала ходили по комнате, зачем-то брали в руки какие-то вещи – осматривали и обнюхивали. Они всегда так, когда им было что-то надо – припрутся и делают вид, что просто так зашли.

Наконец Карамелькин не выдержал этой психологической атаки и предложил всей братии кофе (растворимый, конечно, варить было лень). Потом он спросил:

– Ну, Фил, рассказывай, как поживаешь?

Неожиданно на этот безобидный вопрос Фил стал распинаться в течение двадцати минут. Его исповедь (новые песни, концерты, придурки-музыканты, бросившая его еще одна любимая девушка) сводилась к тому, что если бы у Фила были бы деньги, он бы записал альбом своих песен, стал бы известным и жил бы тогда в свое удовольствие, богатым и независимым, продолжая писать свои талантливые песни… И спонсору Фила тоже что-нибудь да перепало.

Карамелькин был умным человеком. Через все эти сады и огороды он понял, что требуется от него Филу, отхлебнул кофе и ответил просто, но с самым серьезным выражением на лице:

– Денег, Фил, я тебе не дам. Вы все за неделю пропьете. Но зато я могу устроить тебе студию, в которой вы сможете записать свой альбом…

– Круто! – восхитился Фил.

Ободренный им Карамелькин продолжил:

– А еще лучше – куплю-ка я вам самим небольшую студию. Ведь если вы первый альбом запишите – потом второй захотите сделать, а денег уже не будет. Как ты думаешь, могу я себе это позволить?

– Ну, разумеется! – ответил довольный Фил на это деловое предложение и скромно улыбнулся.

Все вежливые панки из его команды шумно обрадовались, поставили на место вазы и брошюры, и присели к столу, чтобы составить список необходимой аппаратуры.

Через неделю Карамелькин оплатил в фирме «Рекорд» все обговоренное и один из панков (его звали Тимшин) сумел договориться со знакомым чуваком (у Тимшина было много знакомых чуваков) привезти на своем грузовичке аппаратуру на базу.

Музыканты поочередно расцеловали Карамелькина в обе щеки и предложили посвятить ему альбом новых песен, которые будут записаны исключительно благодаря филантропству Карамелькина. И именно поэтому станут широко популярны в народе.

Карамелькин прослезился, сказал «посмотрим-посмотрим», помахал грузовичку с ящиками рукой и укатил на черном такси к себе домой.

А дальше было вот что: Фил и его панки привезли аппаратуру, быстренько собрали карманные деньги, накупили пива и устроили празднование. Всю ночь они шумно веселились, блевали с балкона, обнимались с девушками и т.п. А на утро выяснилось, что из-под окон куда-то делся грузовик с Карамелькинской аппаратурой.

Ее так и не нашли. Потом все панки стали скрываться от Карамелькина, потому что им было очень стыдно. А он все удивлялся, почему это они к нему не звонят и не заезжают порадовать его своими новыми записями.

Но переживал он так недолго, не так уж мало слышал Карамелькин о людской благодарности. Да и узнал он потом об этой печальной истории, расстроился, конечно, но не надолго. Ведь теперь все его внимание заарканил Филимон – самый старинный и близкий друг Карамелькина.

Филимон считал себя поэтом, потому что с самого детства каждый день писал рифмованные строки. В молодости он пробовал писать также прозу, да все как-то не мог удержаться и в самом неподходящем месте срифмует пару строк, так что просто смешно становилось. А это очень некстати в серьезной литературе. Короче, именно поэтом он был по призванию сердца, а не прозаиком, милиционером или финансистом.

Филимон пришел, по своему обыкновению, с девушкой, звали ее теперь Настя. Ей-то он за столом постоянно гримасничал, подмигивал и делал «рожки». Но дело свое рюхал и не забывал для чего приперся. Это нет-нет, да проскальзывало:

– Эх, книжку бы мне сейчас издать! А потом я бы пробился! Но ведь все куплено уже, в кулуарах все повязано! А ведь мне нужен просто небольшой старт! Но ведь куплено все, однако!

Через полчаса Карамелькин пожал плечами:

– Какие проблемы? – сказал он и показал на свой легендарный дипломат. – Видал? И мы всех купим!

– А что в этом толстом и красивом чемодане? – спросил Поэт с невинным видом.

Карамелькин со свойственным ему благодушием показал.

– Ништяк! Где нарыл? – взвился Филимон и тогда Карамелькин подробно рассказал ему всю историю.

Филимон слушал ее с большим пониманием, словно уже не в первый раз ее знает.

– Значит, ты дашь мне денег на книжку?

– Я помогу тебе издать книжку, Филимон, – сказал Карамелькин важно, на что Филимон запрыгал от радости и даже позабыл на одно мгновение о Насте.

Лично в руки Филимону денег он, конечно, не дал, потому что был Филимон запойный. Это не так уж редко случается с талантливыми поэтами. С бесталанными, впрочем, еще чаще. Карамелькин так сразу и сказал:

– Правда, денег я тебе не дам, потому что ты запойный. Я тут купил Филу аппаратуру, а они ее потеряли, гады. Так что изданием твоей книги Стихов я займусь лично.

И хотя Филимон не ушел с тяжелой упаковкой денег, как он уже пообещал Насте, зато он ушел исполненный надеждой.

Карамелькин, как и обещал, все устроил. Причем, деньги решили все проблемы. Он созвонился с издателями и лично съездил в знакомое издательство «Лабиринт», где положил на стол пачку зеленых и толстую, местами затертую рукопись Филимона.

Через две недели книжка Филимона была напечатана, и Поэт ходил по друзьям с большой сумкой, раздаривая экземпляры с памятными автографами. Тираж был настолько велик, что его не смогли разобрать все дружки Филимона (а было их не мало). Так что пришлось Книгу Стихов (называлась она загадочно – «На пламени Огня») сдать по книжным магазинам для перепродажи населению.

Еще через неделю появились рецензии в центральных газетах, и, на удивление, не меньше пятнадцати. Бегемотовский хороший знакомый Быкер из «Скептика» вяло похвалил книгу стихов, отмечая все же присущий автору (Филимону) – «талант незаурядный» и отметил, что стихи «легко читаются и так же легко могут быть положены на музыку». И главное – все это удовольствие стоило шесть бутылок пива, причем, три из них выпил сам Филимон.

Зато все остальные рецензии были однозначно отрицательными. Критики разнесли «На пламени Огня» в пух и прах, словно сорвались с цепи и восемь лет не видели ни одной плохой книги. Казалось бы, что особенного? Ну вышла еще одна никому не нужная книжка, так нет же! Журналисты и критики, казалось, были задеты за самое живое. В своих возмутительных рецензиях они показывали, что встали на самые принципиальные позиции – «Мафия отмывает свои деньги на стихах», «Удар ниже пояса от Филимона», «Хотите разучиться читать – прочтите» и т.п. Многие при этом сразу же перекидывались на автора и начинали обмусоливать какие-то принесенные с улицы слухи о его личной жизни, которые всем дружкам Филимона давно уже обрыдли.

Все первые семнадцать рецензий Филимон прочитал от начала до конца, потом с его зрением произошло что-то болезненное, читать дальше он уже не мог. Это случилось как раз в пятницу, потому что в субботу его уже нашли на веревке.

Карамелькин очень переживал, расстроился, но на похороны не поехал, считая себя каким-то образом виноватым. Хотя, какая тут вина? – просто хотел помочь человеку.

Все верно, но только после случая с Филимоном дела пошли еще хуже. Андрей, которому он дал денег на починку машины, разбился, притормозив на том самом месте, где стоял пустой автобус. Дашевский, получивший от Карамелькина ценный подарок (какой – неизвестно), заболел язвой желудка и не пришел на свой спектакль. Ну, и т.п. Остальным досталось по мелочам, но все равно неприятно. Часы, подаренные Карамелькиным, ломались, магнитофоны портились. Все друзья, которые принимали у Карамелькина деньги и подарки, на эти деньги купленные, попадали в больницы, ссорились, теряли любимых и гибли.

Происходило что-то странное. Потом стало твориться черт знает что. И наконец, поползли какие-то нерешительные, но зловещие слухи. Сводились они к тому, что лежит на деньгах Карамелькина какое-то страшное проклятие и, приняв от него дары или деньги, легким испугом отделаться уже невозможно.

Его как-то постепенно перестали звать на вечеринки, дни рождения, на крестины, на садовые участки и т.п. Даже самые корыстные и жадные из его знакомых призадумались и решили, что лучше все же не рисковать, а если так уж нужны деньги, то гораздо менее рискованно ограбить какой-нибудь коммерческий ларек.

Настал день, когда телефон Карамелькина в очередной раз надолго замолчал.

Только Маша еще звонила ему время от времени и напрашивалась в гости. В ответ Карамелькин сопел в трубку и отвечал, что у него «нет настроения» и вообще он переживает «душевный кризис».

Здесь надо рассказать о Маше, иначе потом будет ничего не понятно. Маша была девушкой, которой не на шутку нравился Карамелькин. Посему она принимала в нем самое живейшее и подчас живительное участие. Однажды связала ему теплый свитер, в другой раз приехала проведать больного Карамелькина. Любила она прибраться в его квартире и что-нибудь сготовить на ужин.

Конечно, если бы ему позвонила другая, он тут же встал бы под душ, побрился и помчался к ней на встречу.

Другую звали Ирина и ее-то Карамелькин любил больше всего на свете. И раз в пять больше Маши, которую он любил мало и редко. А к Ирине у него была самая откровенная Страсть.

Ирина была художницей. Писала она только для себя и друзей, и никогда свои картины не продавала. Зато у нее было много друзей и поклонников, которые приносили в ее дом необходимые вещи и почти все продукты. Только за хлебом ей приходилось время от времени выходить из дома, но это было только полезно, поскольку на улице она набиралась новых впечатлений для создания своих картин.

Так вот, отношения Карамелькина и Ирины были просты. Если Маша любила Карамелькина просто за то, что он был Карамелькин, то Ирина не любила его, потому что он был бедным и не было никакой надежды, что когда-нибудь он станет богатым.

Еще меньше любила его ее собачка – мерзкая толстая тварь, которая постоянно облаивала его на входе и кусала за кроссовки на выходе. Эта псина – была проклятием рода Карамелькина. Звали ее Джуди, спрашивается, ну не идиотское ли имя!.. Карамелькину приходилось мириться с этой собакой и даже заискивать. Костей и ошметков мяса она не признавала и питалась исключительно финскими колбасками, тоже, надо сказать, неприятная особенность.

Но, Бог с ней, с этой псиной. Вернемся к любимой девушке Карамелькина.

Получив наследство, Карамелькин сразу стал делать Ирине ценные подарки – блестящий самовар, толстую записную книжку, видеомагнитофон, импортные краски, которые светились в темноте. Короче, понадарил этой Ирине кучу всего мало-мальски ценного, что можно было купить в наших магазинах. Он мог бы одеть ее с ног до головы, так как ему нравилось, но Ирина почему-то загадочно противилась. И это было очень странно. Казалось бы, теперь-то Карамелькин мог бы ее и заинтересовать.

Объяснилось все просто, но не сразу. Или Ирина оказалась девушкой принципиальной, или уж просто подвернулся такой случай, но она позвонила Карамелькину только затем, чтобы сообщить ему неприятную для него новость.

Она позвонила ему в тот день, когда Карамелькину окончательно перестали звонить, и перестала звонить даже Маша.

– Алло! Я слушаю! Ирина! – ответил Карамелькин радостно, услышав Иринино «Алло». – Ты приедешь? Мне хватать такси и ехать к тебе?

Трубка взволнованно молчала.

– Что-нибудь случилось? – поинтересовался Карамелькин, чувствуя, что дыхание Ирины не такое, как обычно.

– Приглашаю тебя на свадьбу! – ответила Ирина честно.

Так ошеломленный Карамелькин узнал, что Ирина окончательно сделала свой выбор и к тому же, не в пользу Карамелькина – выходила замуж за литератора Мормонова. Карамелькин вежливо пожелал семейного счастья и благополучия, повесил трубку, а потом три дня был в шоке.

По прошествии трех дней Карамелькин четко знал, что ему следует делать. На большую часть оставшихся денег он купил подарок на свадьбу Ирины и преподнес его через знакомых.

Дело выгорело. Молодожены смертельно поругались в первую же брачную ночь и разъехались по своим домам. А на следующий день разругались со всеми родственниками и подали на развод. Родственники потом еще неделю делили разные подарки и никак не могли поделить «форд», подаренный Карамелькиным. В конце концов машину взял попользоваться папа жениха, ссылаясь на свои хорошие манеры. Но покататься на этой машине с ветерком ему было не суждено. На этой-то машине он и разбился через неделю, но это уже не важно, к тому же случай напомнил аварию с Андреем.

Прошло еще три дня и Ирина звонила не переставая, выставляя свой номер на автоответчике, да только Карамелькин не снимал трубку. Он тоже решил быть принципиальным. К тому же очень он на нее обиделся. До такой степени, что не хотел ее видеть вообще.

Так пришла в его голову еще одна идея. Карамелькин пересчитал свои деньги и выяснил, что этого как раз хватит на билет до Америки. И еще остается на некоторое время, чтобы обосноваться. Расчитывая по сотне за день. Подобное совпадение цифр Карамелькин счел за знамение. Не мешкая, он заказал билеты в «Пан Америкэн» на пятницу, 16 июля и стал прибираться в квартире.

Самолет его должен был подняться в небо в семь часов вечера, поэтому Карамелькин решил как следует выспаться, чтобы не опоздать (опаздывать вообще было ему свойственно). Проснувшись, он чисто побрился, надел все свежее и посидел в старом кресле, прощаясь. Потом он вынес два чемодана, груженные вещами, которые считал для себя ценными, и на такси доехал до Домодедово.

Все же он чуть-чуть было не опоздал.

– Пропустите! – кричал Карамелькин, расталкивая партийных боссов, толпящихся возле турникета. Он растолкал почти всех, кроме девушки, проверяющей визы и билеты.

– Сожалею, молодой человек, но ваш билет не действителен.

– Не может быть! Да я в кассе брал!

– Верю, молодой человек, – успокоила его девушка. – Но сегодня уже суббота, а у вас на пятницу.

– Суббота?! – до Карамелькина стало что-то доходить. Кажется, он проспал ровно сутки, что с ним приключалось, впрочем, и раньше. – Извините, я действительно ошибся. А нельзя ли выправить билет на сегодня, я доплачу…

– Нет, в субботу многие уезжают, свободных мест нет.

Побледнев лицом, помутнев глазами, Карамелькин поплелся назад и увидел Машу только тогда, когда с ней столкнулся. Маша была одета в белое платье и держала в руках большой букет красивых цветов.

– Привет! Что это ты тут делаешь?

– Пришла тебя провожать. Держи, это тебе…

– Мне? Цветы? – удивился Карамелькин.

– Подаришь первому встреченному тобой полисмену.

Она протянула ему букет, Карамелькин засмущался.

– О, зачем ты тратишься!

– Ничего страшного, мне на работе премию дали. Дай, думаю, попрощаюсь с Карамелькиным…

– Постой, постой! – вскричал Карамелькин. – Как ты здесь оказалась? Откуда ты узнала, что я улетаю именно сегодня?

– Потому что весь вчерашний день ты проспал, как убитый.

– А откуда ты знаешь, что я проспал?!

– Я многое о тебе знаю, – загадочно ответила Маша.

– Если ты это знала, могла бы вчера мне позвонить и разбудить!

– Вчера я была занята.

– Занята?

– Я покупала белое платье, – пояснила Маша.

– Зачем? – спросил бестолковый Карамелькин.

Машенька улыбнулась, отобрала букет неназванных цветов назад и взяла Карамелькина под руку. Карамелькин и сам не понимал, что происходит, но почувствовал, что это – необычайно важно…

Как Фил попал пальцем в небо

(история в трех экскрементах, не считая остального дерьма)

Главный корпус одного московского Института (тот корпус, где аудитории делятся на буковки «А», «Б» и другие) редактор известного альманаха «Пан Бэ» Нестор Бегемотов называл не иначе, как Смольным. А рокер Фил – тот как раз в фойе Смольного прижился. Как ни зайдешь кофе попить в кафе-автомате, всегда Фила увидишь. Сидит он обычно на скамеечке, курит или пьет со знакомыми. Если ты ему сегодня чем-то симпатичен, может даже рукой зазвать посидеть с ним рядом, поговорить о том, что вся музыка – это туфта, и что сейчас надо знать способы как быстро заработать деньги.

– Предали меня все, – говорит Фил, щурясь. – Занялись бизнесом, шмотками всякими торгуют. Даже поиграть не с кем…

На эти слова басист Фила по имени Антон глубокомысленно кивает волосатой головой.

– Я знаю, как быстро заработать деньги, – говорит Фил, прикуривая. – Есть верный способ: продавать железобетонные столбы… У меня один знакомый на бетонном заводе есть…

– Лучше продавай свои автографы, – шутит на это Нестор.

– Автографы! – хмыкает Фил и выпускает дым сигареты в пространство. – Водку, привезенную из Харькова через проводника, тоже можно было бы продавать…

Эта реплика заставляет басиста Антона встрепенуться.

– Ну, Фил! – бросает Антон. – Проводник может и кинуть. Не отдаст нам ящик с водкой!

– Ну и козел! Не получит тогда свой заработанный червонец!.. Кстати, Нестор, дай два рубля!

– Два нет, – отвечает Нестор рассудительно. – Вот тебе три.

– Антон, дай ему рубль сдачи.

Антон делает вид, что роется по карманам.

– Не, у меня нету.

– Ладно. Я тебе потом рубль отдам, – говорит Фил. Небрежная пауза. – Когда попрошу у тебя пять…

Нестор задумчиво смотрит на самого талантливого из своих знакомых музыкантов.

– Слушай, а почему бы тебе не записать пластинку и не продавать свои песни? Смог бы отдать долги…

– Мои песни никто не купит, – уверенно отвечает самый талантливый музыкант. – То, чем я сейчас занимаюсь никому зафигом не надо…

– Ну, это ты зря так говоришь. Я бы два твоих альбома с удовольствием выпустил, были бы деньги. Фил, а ты Тимшина не видел? – спрашивает Нестор о выбывшем басисте, с которым Фил успешно гастролировал.

– Нет, не видел… Слушай, почему я постоянно слышу об этом Тимшине? Он уже исторически не нужен.

– А кто же теперь исторически нужен?

– Сидоров тоже исторически не нужен, – говорит Фил после некоторых раздумий. – И Петров не нужен…

– А я, например, нужен? – волнуется Нестор.

Фил оценивающе осматривает редактора Бегемотова.

– Ты, может быть, нужен. Если пойдешь со мной водку пить. А если нет, значит, и ты исторически не нужен.

Никто в этом мире никому исторически не нужен, на фиг!

ЭКСКРЕМЕНТ ПЕРВЫЙ

Через десять минут у Фила Хорошего выход на сцену Дома Культуры одного московского Института. Он будет играть «панк». Фил и сам панк. Наверное, он стал панком, потому что в коммунистическую партию его принимать отказались.

Фил сидит перед зеркалом и красит волосы в желтый цвет. Гитарист Макс поехал проведать одну знакомую девчонку (у нее был сильный насморк) и задерживается. Басист Тимшин сидит в углу и ставит на гитару новые струны. Все колки сломаны и Тимшин пользуется услугами плоскогубцев. На подоконнике развалился Ударник. Имени его никто не знает, с ним познакомились полчаса назад, выяснив, что Ударник «классно стучит». Этот вытачивает из бруска деревяшки барабанные палочки, постоянно ругаясь. Изредка сквозь неразличимое слышится: «Блин, суки потные, все пальцы уже в занозах! Блин!». Руки Ударника все в занозах.

– Как меня уже все достало! – бросает Тимшин флегматично. – Быстрее бы оторваться отсюда к немцам. Пива баварского хочу…

– Блин! Какое в жопу пиво! – взрывается Ударник. – У меня все пальцы уже в занозах!..

К этому времени Фил делает уже вторую покраску своих волос и в зеркале наблюдает за своим басистом.

– Когда-нибудь, Тимшин, ты сопьешься и будешь играть рок-н-ролл на паперти, – говорит он невозмутимо.

– Фил! А у тебя есть вторая струна?

– Есть, – отвечает Фил. – Сними с моей гитары… Когда-нибудь я куплю себе «фендер» и обменяю его на видеомагнитофон.

– Фил! У тебя вторая струна не для бас-гитары! – говорит Тимшин, разобравшись в остроте. – Что ты мне мозги крутишь?

– Тимшин, ну ты козел! Конечно же она не для бас-гитары. И с виду она совершенно другая. Это же ТЫ играешь у нас на басухе!

Фил начинает накрашивать ногти, а Тимшин ругается по-английски (он так думает, что по-английски). Потом Тимшин кидается к окну, где сидит Ударник, и с воплем торжества сдергивает штору. Отрезав кусок проволоки, на которой висела штора, довольно улыбаясь, он возвращается в свой облюбованный угол. В разговор вступает Ударник.

– Эй, кореш! Как там тебя… Фил! Мне стучать быстро? Ты что играть-то будешь?

– Я буду играть свои песни… – отвечает Фил задумчиво, после чего переходит на поучительный тон. – Слушай, чего ты гонишь? Главное стучи в ритм и в такт, и чтоб драйв был, понял?

– Ага, понятно. Чтоб драйв был… Успокоившись, Фил снимает ботинки американского десантника и красит ногти уже на ногах.

В коридоре возникает неординарный шум – это редактор популяционного альманаха «Пан Бэ» по имени Нестор Бегемотов пробивается в гримерную сквозь толпу фанаток. Смачно расцеловав поголовное большинство фанаток как бы в виде пароля, Нестор просовывает очкастую голову в комнату с репликой: «А вот и я!»

– Обрати внимание, Тимшин, на этого ублюдка в зеркале, – равнодушно говорит Фил, теперь обрезая только что накрашенные ногти. – Самое забавное заключается в том, что это вовсе не мое отражение.

– Во, клево! – радуется Тимшин. – Чувак, подержи плоскогубцы!

Нестор влетает в комнату как пробка из бутылки шампанского и останавливается только возле Тимшина.

– Во, класс! Я такую басуху у Карамелькина видел! Дай посмотреть!

Нестор вырывает из рук Тимшина гитару.

– О, класс, дай померить!

Вешает бас-гитару на шею, подгоняет ремень.

– Ништяк! Барабаны!

Нестор подбегает к отпрянувшему Ударнику.

– Дай постучать!.. Ну дай, дай! Стучит по барабану пионерский марш.

– А, класс! Нравится?

С палочками в руках и бас-гитарой на шее подбегает к Филу.

– Фил! Дай интервью, дай!

Фил не поворачиваясь, бьет редактора Бегемотова бутылочкой с лаком и прямо по голове:

– На!

Пораженный Бегемотов падает, опрокинув три стула. Лак растекается по его лицу, делая Бегемотова неузнаваемым. К Нестору подскакивает Тимшин.

– Фил! Ну ты козел! Ты мне гитару расстроил! Смотри, как грохнулась!

– Чуваки! – говорит Ударник, который вытачивает еще пару барабанных палочек (у него их уже штук пятнадцать – они часто ломаются). – А где гитара? Где ваш гитарист долбанный? Я уже достался здесь сидеть! Все пальцы уже в занозах!..

Помутневшим взглядом Фил осматривает помещение. Макс действительно не обнаруживается.

– Где… Макс? – спрашивает Фил гробовым голосом.

Тимшин и Ударник делают заинтересованный вид, внимательно осматривая гримерную. На их лицах написано глубокое непонимание происходящего. В дверь стучится, а потом заглядывает директор ДК по фамилии Шкафчик.

– Ребята! Через две минуты ваш выход! – объявляет этот Шкафчик. – Только что отыгрался товарищ Кинчев, публика разогрета.

Чрезмерно возбудившись от чувства собственной значимости, Шкафчик исчезает в дверях, снова попадая в руки фанаток.

Фил осматривает себя в зеркале, обнажает грязные зубы, втирает в лицо синий грим. После прихорашивания подходит к поверженному Бегемотову и пинает его в бок ботинком американского парашютиста.

Нестор, приходя в себя, но еще не в себе:

– О, класс! Какие шузы! Где нарыл?

– Чувак, ты на гитаре рубишь?

– Соло? Лидер? – уточняет взволнованный Нестор.

– Здесь один лидер. Это я… Соло.

– Ну как, чего там… Долго что ли научиться…

– До выхода на сцену – одна минута.

– Тогда я готов! – говорит Нестор, встает и отряхивается. – Напой мне две первые песни, остальные я соображу.

– Я тебе буду аккорды говорить.

– А я не знаю аккордов.

Минуту они молча смотрят друг на друга. Наконец в гримерную вбегает Макс с гитарой и симпатичной девушкой под мышками.

– А я думал, что вы уже на сцене! Круто! Можно еще успеть!

Макс достает из чехла бутылку водки, высоко поднимает ее над выбритой головой.

– Во!

Музыканты заметно оживляются и подыскивают подходящий инвентарь. Макс разливает водку. Все с деланным удовольствием выпивают.

– Ну ты козел, Макс, – ворчит Фил. – Я только что вот этого чувака на гитару подписал.

Нестор с довольным видом уже достает из чехла гитару Макса.

– О, класс! Где нарыл? Примочка есть? Можно попробовать? Тяжелая, блин!..

В комнату снова вбегает директор Шкафчик, по виду которого заметно, что он в шоке: состояние шока создают его глаза, вылезающие из орбит.

– Все, ребята, хватит! Если вы сейчас не покажетесь на сцене, начнется погром! – кричит Шкафчик и, чрезмерно взволновавшись, убегает.

– Чувак, отдай гитару, она током бьет, – вежливо просит интеллигентный Макс редактора Бегемотова.

– Да подожди ты! Я такую песню сочинил! Во, слушай – это улет, это полный обсад, это больше, чем рок-н-ролл!

Фил идет на сцену в драном домашнем халате, взгляд его отрешен. Проходя мимо Бегемотова, он больно бьет его пустой бутылкой из-под водки по голове. Разговорчивый Нестор падает, как надпиленный дуб, опрокинув шкаф с комсомольскими призами и дипломами.

– Фил! Ну ты козел! – кричит Макс в возмущении. – Ты же мне гитару расстроил!

Он снимает гитару с бездыханного Нестора и бросается догонять Фила, Ударника и Тимшина.

– Фил! А что мы сегодня играем?

В комнате остается только неопознанная девушка Макса. Она вытаскивает из кармана плейер, одевает на Бегемотова наушники и включает кассету. Бессознательный Нестор с удовольствием прослушивает «Sex Pistols» и улыбается.

Девушка Макса подходит к окну и стоит, легка и недвижима, пятнадцать минут. А может быть и всю вечность.

ЭКСКРЕМЕНТ ВТОРОЙ

Фил подходит к микрофону и задушевно произносит: «Один, один, два!» Публика в зале тут же разражается радостными криками, становясь повсеместно «на уши». Фил надевает гитару и идет втыкать ее в пульт. Только что в гримерной он выпил стакан душистой водки. Сейчас захотелось повторить.

Команда, как во сне, делает вид, что настраивается. Фил, наконец, попадает джокером в пульт и возвращается, как завороженный, к микрофону. «Один, два, десять…» – снова многозначительно слышится из колонок. Фил, щуря глаза, высматривает в зале знакомых и кому-то даже говорит: «О, привет!», а потом, почти без паузы: «Козел!»

Тимшин, отрегулировав звук, приближается к Филу, и они, отойдя от микрофона, долго спорят о том, какую песню петь первой. Некоторые песни Фил сейчас подзабыл (но потом, по ходу дела, он их вспомнит), другие не знает как играть Тимшин, оправдываясь, что впервые слышит об их существовании.

– Ну ты козел! Все играется в «ре». Обычный квадрат. Вот, смотри…

Фил начинает показывать Тимшину аккорды, зал шумно оживает, за стенами слышатся отдаленные, полные горечи, крики не попавших в зал чуваков. Гитарист Макс, почувствовав что-то неладное, делает один из своих «запилов» (это мягко сказано), полностью заглушив не только гитару Фила, но и вступившего Ударника. Последний, не узнавая почему-то песни, все же старается попадать в ритм, который угадывает по телодвижениям Макса.

С невозмутимым лицом Тимшин начинает вести басовую партию, которую он придумал накануне, сидя в ванной (иногда Тимшин сидит в ванной). Чтобы услышать свою гитару, ему приходится спуститься в зал и встать возле динамиков.

Публика вскакивает на сидения, ломает первые за этот вечер кресла, и вопит от восторга и благоговения что-то неразборчивое. Две симпатичные девчонки оперативно закидывают Фила своим нижним, хорошо пахнущим, бельем.

Фил, механически передвигаясь по грифу гитары, решает, что пора что-нибудь сказать в микрофон. Макс, однако, все пилит и пилит на своей черной и узкой гитаре, а Тимшин к этому времени выясняет, что его гитара не слышна совсем, потому что шнур выпал из гнезда усилителя.

– Да заткнись ты, гад! – кричит Фил Максу и тот выходит из «клинча» (это мягко сказано), недоумевающе глядя на Фила. Неужели тому не понравилась его нефиговая импровизация?

Фил бросает играть и под монотонный ритм барабанов начинает говорить в микрофон тихим и невозмутимым голосом текст песни, да так, словно собирается сейчас же броситься в туалет. Текст замечательной песни приходится выдумывать сразу из головы, что никогда Филу особенно не нравилось.

– Когда ты кидаешься нижним бельем в меня, такого милого, в меня, такого пьяного, я плохо сплю потом по ночам, прошу тебя перестань – меня уже тошнит!..

Тимшин, оперативно включив свою гитару, зажимает поочередно две струны, делая вид, что играет что-то весьма крутое, над чем много думал до этого, почти всю жизнь.

– Ништяк! Круто! А-а!!! – кричат зрители в зале.

Фил улыбается и идет отпить из бутылки пива, которую спрятал за колонку. Там он сталкивается с Максом, они начинают жадно пить из горла, не пользуясь руками (они заняты гитарами). Ударник следит за ними презрительным взглядом и лупит по барабанам. Все уже знают, что Ударник пьет исключительно водку Саратовского розлива.

Тимшин, поговорив с какой-то девушкой возле кулис, неспешно подходит к микрофону. Забрав его в рот, он начинает думать: что же он может сказать собравшимся чувакам, которые так любят их всех – и Тимшина и Фила? В голову почему-то ничего не приходит.

– А-а! – кричит он в микрофон на всякий случай.

– А-а!! – отвечают ему из зала.

– На! – кричит Тимшин, чувствуя, что попал в ТОЧКУ.

– На!! – отвечает публика.

– Кареверды! – вопит Тимшин, но завистливый Фил уже оттаскивает его от микрофона, пиная при этом ногами.

– Ну ты, козел, Тимшин! Это же мой микрофон! – возмущается Фил.

Поругавшись с басистом и про себя решив, что больше он его ни на один концерт не возьмет, Фил начинает петь второй куплет своей замечательной песни.

– Я летаю самолетом фирмы «Аэрофлот», отчего меня тошнит потом целый год, не подноси мне больше водки, старый коммунист, не подноси мне больше водки, меня сейчас стошнит! А-а! – лениво пропел Фил.

Тут Фила и в самом деле тошнит прямо на бородатого фотографа, необдуманно вставшего возле сцены. Этого не ожидал никто. Это было так необычно на сцене Дома Культуры, так ново!

– Ништяк! – скандирует зал. – Отпад! Улет! Ка-ре-вер-ды!

Фила снова забрасывают нижним бельем, но праздник портит директор ДК Шкафчик, который одним мановением руки выключает всю аппаратуру и заявляет, что ТАКОГО он еще никогда не видел (словно мало на улице пьяных), и «лично он» участвовать в этом больше не собирается (и аппаратура его в том числе).

Музыканты облегченно вздыхают и идут в гримерную допивать водку, и там Фил говорит, что все они (кроме него) «козлы», и он больше с ними не играет ни во что, даже в карты, в «подкидного придурка».

Это вызывает небывалую волну энтузиазма среди Тусовки, все соглашаются, что Фил так знатно блевал на сцене, а эти «козлы» так ничего и не сделали. Даже Тимшин ничего не сделал, хотя мог бы поиметь кого-нибудь возле сцены. А все от того, что ленится, да и вообще, он уже исторически не нужен.

Вот так и кончилось обычное выступление необыкновенной команды «Орбита». Кстати, другой рокер по имени Хэнк, в то время числился в ДК работником сцены. После таких концертов он сдавал все найденное нижнее белье в комок неподалеку и мог жить некоторое время припеваючи. Он так и жил, но пел только свои песни, а Филовские – никогда. У Хэнка (это все знали) была мания величия.

ЭКСКРЕМЕНТ ТРЕТИЙ

После всего, что было в гримерной, после гримерной, на улице, в какой-то общаге, на каком-то флэту, в комнате у знакомого чувака, Фил знакомится с каким-то таксистом и тот бесплатно(!) отвозит его на площадь Трех Вокзалов. Таксист как раз туда ехал, и не прогадал, потому что Фил забыл в кабине свою классную гитару.

Фил вырулил на заплеванную площадь и сразу же купил на сто рублей бутылку водки. Нашлись какие-то мужики, которые пили с ним из мягких, тут же найденных, пластмассовых стаканчиков, а потом изменили Филу у Фила на глазах с каким-то гопником из Казани, то есть, стали пить с ним, а на Фила махнули рукой.

Фил как раз собрался рассказать о необычайном концерте, в котором ему довелось поучаствовать и даже о том, что знаменитый редактор Бегемотов чуть было не взял у него интервью – до того Филу понравились сначала эти гады-мужики.

Фил пожал плечами и пошел послушать оркестр, играющий за деньги что попало. Фил был в восторге от трубача, который очень классно дудел в трубу. Фил хотел его подписать в свою команду, но отвлекся, потому что его стало тошнить.

К несчастью, вокруг была толпа народа и блевать было негде. Оторвавшись от преследовавших его двух проституток, Фил перешел улицу, чуть не попав под восемь разноцветных машин, и пробрался на занесенный снегом газончик, словно для Фила и созданный.

Облюбовав табличку

«ПО ГАЗОНУ НЕ ХОДИТЬ

ШТРАФ 20 РУБЛЕЙ»

Фил задумался – много это или мало?

Осознав, что у него не хватит денег даже на бутылку водки, не то что на выплату этого загадочного штрафа и заметно погрустнев, Фил теряет над собой контроль и его тошнит прямо на табличку.

После этого он чувствует себя совсем плохо и вовсе не ощущает тот необычайный подъем, на который он так рассчитывал. Еле передвигая ноги, Фил подходит к остановке трамвая, не понимая, что барьер и колючая изгородь отделяют его от счастливых людей, ожидающих трамвая.

Уже глубокий вечер, но на остановке находится десятка два барышень – поклонниц Фила. Побывав на его концерте, они устроили пешую прогулку по Москве и теперь остановились на Трех вокзалах. Через минуту, признав в потертом субъекте своего Кумира, барышни стайкой слетаются к барьеру.

– Фил! Фил! – щебечут они, раздавая воздушные поцелуи. – Что вы там стоите? Идите сюда.

– Зачем?

– Ну что вы там один, что там делать, идите к людям! Лезьте к нам!

И действительно, Фил делает несколько шагов к барьеру, но тут путается в колючей проволоке и, раня ноги, падает на снег.

– О, что же вы так неосторожно! – вздыхают барышни, пока Фил поднимается, охватив руками барьер.

Вблизи его лицо, натертое гримом, приводит в ужас, к тому же от Фила изрядно разит откушанной водкой, портвейном, снова водкой, пивом (это уже «на каком-то флэту») и, опять же, водкой.

– Фил! А почему в своих замечательных песнях вы так отрицательно относитесь к женскому белью? – спрашивает одна из.

– Потому что я ношу мужское.

– Фил, вы так красивы и приятны на сцене, вы ведь в глубине своей культурнейший, наверное, человек, почему же вы так напиваетесь? – спрашивает вторая из.

– Потому, что у меня кончились деньги. Я бы напился еще и не так…

– Почему же вы так не дорожите собой?

– А это потому, что я ничего не стою, – печально отвечает Фил.

Барышни не успокаиваются и снова закидывают его вопросами.

– Скажите, а у вас есть девушка? У вас столько песен о любви! Откуда они берутся?

– Я их сочиняю, – честно отвечает Фил и снова отключается, падая на снег. Его снова тошнит, что уже совсем не интересно, да и не ново.

Тут с грохотом подъезжает обледеневший 50-ый трамвай и со скрежетом раздвигает свои двери (как уставшая куртизанка свои ноги). Весь народ (а он измеряется в сто двадцать голов), как тараканы рассыпается по остановке и лезет в Трамвай.

Барышни, полюбовавшись на своего кумира (на Фила), быстро убегают и, расталкивая инвалидов, занимают места. Трамвай уезжает. Осиротевший Фил некоторое время приходит в себя, а потом снова плетется на звуки привокзального оркестра. Играют лезгинку.

Во время небольшого перекура Фил подходит к мужику с гитарой.

– Мужик! Дай я тебе песню клевую сыграю! Полный улет, увидишь! Меня Фил зовут! Дай гитару. Ну дай, дай!

– На-а! – раздается сзади и некультурный (то есть, не знакомый с Филом) кавказец бьет его по голове груженым чемоданом.

– А-а! – Фил падает на асфальт и приходит в себя через пятнадцать суток.

ЭПИЛОГ

На втором этаже Дома Культуры сидят и пьют водку четверо – Фил, его Ударник, Хэнк и редактор Бегемотов. Выпив водку и рассказав грустные истории о любви, все слушают Хэнка, который, во-первых, совсем не пьет, и к тому же недавно решил стать кришнаитом.

– Еду я однажды в пятидесятом трамвае и вдруг вижу – что-то такое глобальное, огромное, зависает над городом…

Здесь Хэнк подробно описывает увиденное им Нечто, а потом добавляет:

– Наверное, это я Кришну видел…

– Да брось ты! Наглотался таблеток, вот и увидел!

– Нет, в самом деле видел, – говорит Хэнк и крестится по-кришнаитски.

Редактор Бегемотов, положа голову на руки, внимательно слушает Хэнка. По его щеке, как муха, ползет слеза.

– Ну видел, так видел, – говорит Фил, вставая. – Пойду отолью.

И Фил отливает прямо в углу, словно Дом Культуры – это глобальный такой, огромный общественный туалет.

– Фил, – говорит Ударник. – Тебя уже за это с пяти репетиционных баз выгнали, а ты опять отливаешь! Ладно бы, туалета не было, так он же внизу, на первом этаже!

– Да брось ты! Моя моча – как слеза невинного младенца. Враз испарится.

Тут появляется кучерявый директор Дома Культуры Шкафчик, принюхивается, приглядывается и говорит:

– Здравствуйте, ребята!

– Здравствуйте, – парирует невозмутимый Фил.

– Я бы хотел, – говорит директор, – чтобы вы перестали здесь пить водку и курить.

– Я не пью, – быстро говорит Хэнк, который числится в ДК работником сцены. И это правда.

– И не курю, – добавляет почему-то Хэнк и это тоже правда, это все знают.

– Вы Хэнка не трогайте. Он Кришну видел! – встревает в разговор Ударник.

– А мне Хэнк и не нужен, – отмахивается Шкафчик и отсылает Хэнка убирать сцену за какими-то скотливыми выступающими, а сам спрашивает, причем так, словно для него это вопрос жизни после смерти.

– Не отлил ли ты здесь где-нибудь, Фил?

– Что вы! Как можно! Туалет этажом ниже! – изумляется Ударник. – Просто немного водки выпили… Хэнк вот недавно Кришну видел…

– Я тебя, Фил, спрашиваю!

Фил мнется. Можно, конечно, соврать, но для Фила – отливать там, где он в настоящий момент находится – дело принципа, чуть ли не святое.

– Как слеза невинного школьника… – начинает оправдываться Фил.

А по щеке редактора Бегемотова ползет муха…