Задняя часть шеи Прессия закутана в марлю, влажную от крови, и обмотана кожаным ремнем, как ожерельем, чтобы держать повязки. Прессия сидит низко на одном из матрасов на полу и прижимается шеей к стене. Чип, вытертый от крови, белеет на полу, как вырванный зуб. Что-то, укоренившееся внутри нее, ныне уже не существующее. Почему-то она не ощущает свободы от него, а чувствует лишь потерю еще одной связи с миром, будто кто-то следил за ней, а теперь нет, и ей от этого невыносимо грустно, хотя наблюдающий явно делал это не из родительских чувств.

Брэдвелу не сидится на месте. Птицы бешено машут крыльями сзади. Он то берет газонокосилку и ставит ее на место, то поднимает мастерок и смотрит на пол.

Партридж подсаживается к Прессии:

— Что это с ним?

— Он немного обезумел, — отвечает она, — оставь его в покое.

— Ты себя нормально чувствуешь? — спрашивает Партридж Прессию.

Она поднимает кулак с головой куклы. Глаза куклы с щелчком открываются. Даже их веки все покрыты пеплом, ресницы слиплись. Маленький кружочек рта залеплен сгустками пепла. Она проводит по пластиковой голове здоровой рукой и чувствует потерянную руку. Это то, как она сейчас ощущает присутствие матери — замершее, под покровом других вещей.

— Пока я не двигаюсь…

Она даже не заканчивает фразу. Она очень сердита на Партриджа. Почему? Ревнует его? У него есть воспоминания о матери, а у нее — нет. Он попал под Купол. Она — нет.

— И это все, — бормочет Партридж, кивая на чип на полу. — Так много неприятностей из-за такой маленькой вещицы.

Он молчит, а потом добавляет:

— Я не знал, — шепчет он, — не знал, пока ты не узнала. Я бы не стал скрывать такое от тебя.

Прессия не может найти в себе силы даже посмотреть на него.

— Я просто хотел, чтобы ты знала.

Она кивает. От кивка от задней части шеи до затылка проходит острая боль.

— Как ты теперь к ней относишься? — спрашивает Прессия.

— Не знаю.

— До сих пор считаешь святой? Она изменила твоему отцу, — говорит Прессия. — У нее был незаконнорожденный ребенок.

Она никогда раньше не думала о себе, как о незаконнорожденной. Почему-то ей нравится это. Это добавляет ей немного жесткости.

— Я пришел сюда не за простыми и понятными ответами, — говорит Партридж. — Я так рад, что теперь у меня есть ты.

— Спасибо, — улыбается Прессия.

— Что странно, так это то, что мой отец знал. Все эти годы он наблюдал за тобой, так что думаю, он знал о тебе. Интересно, как он воспринял эту новость?

— Думаю, не очень радостно.

Прессия сжимает чип здоровой рукой. Ее глаза наполняются слезами. Она думает о словах «мама» — колыбельная, и «папа» — теплое пальто. Прессия — это красная точка, пульсирующая на экране. Да, Купол определенно знал о ее существовании. Они за ней следили, возможно, всю ее жизнь. Но вероятно, и родители следили за ней.

Брэдвел вдруг спрашивает Партриджа:

— Твоя мать ходила в церковь?

— Да, мы ходили туда каждое воскресенье, как и все, — отвечает он.

Прессия вспоминает термин «состоять в организации». Брэдвел говорил об этом во время своей мини-лекции о церкви и государстве. У прихожан были карточки. Их посещаемость отмечалась.

— Не все, — качает головой Брэдвел. — Тех, кто отказался идти, застрелили в собственных постелях.

— Почему ты это спросил? — обращается Прессия к Брэдвелу.

Тот снова садится на место.

— Потому что на открытке были религиозные слова. Как там было написано, Партридж?

— «Всегда следуй за светом в своей душе. Пусть у нее будут крылья. Ты — моя путеводная звезда, что встает на востоке и указывает путь мудрецам».

— Путеводная звезда, библейские мудрецы, — произносит Прессия. Дед знал наизусть целые главы из Библии, их часто читали на похоронах.

Брэдвел замечает:

— Было ли это похоже на твою мать?

— Не знаю, — отвечает Партридж. — Она верила в Бога, но говорила, что отвергла санкционированное правительством христианство, потому что была христианкой. Правительство украло ее страну и ее Бога. Однажды она сказала отцу: «И тебя. Тебя они тоже украли».

Партридж пошатывается, будто вспоминает это только сейчас.

— Странно, я все время это помнил. Я почти слышу, как она говорит это.

Прессия хотела бы помнить слова матери, помнить ее голос. Если ее мать была тем, кто пел колыбельную, тогда у нее были слова и текст.

Брэдвел говорит Партриджу:

— Тогда это может быть искренне.

— И если это так? — спрашивает Партридж.

— Тогда эта открытка бесполезна.

— Если слова искренни, они означают то, что означают, — отрезает Прессия. — Они не бесполезны!

— Именно для нас сейчас бесполезны, — говорит Брэдвел. — Твоя мать хотела, чтобы ты помнил определенные вещи. Знаки. Зашифрованные сообщения, кулон. Я надеялся, это приведет нас к ней. Но возможно, это был просто способ попрощаться и дать тебе последний совет.

На секунду все затихает. Прессия поворачивается и прислоняется спиной к прохладной стене. Если это был совет ее матери, что он мог значить? Всегда следуй за светом в своей душе. Пусть у нее будут крылья. Она представляет себе крылатую душу. Она представляет, как идет за душой. Но куда бы та повела ее? Здесь некуда идти. Вокруг только Мертвые и Тающие земли. И нигде не осталось чистого света — ты все видишь сквозь песчаную завесу пепла. Прессия представляет, как ветер колышет вуаль, а под ней — женское лицо — мамино лицо — еще скрытое из виду. Что, если она действительно где-то жива? Как бы вы повели кого-то, зная, что мир мог очиститься от всех знаков?

— «Ты — моя путеводная звезда, что встает на востоке и указывает путь мудрецам», — шепчет Партридж. — Как ты думаешь, может, она хотела, чтобы мы шли на восток?

Брэдвел вытаскивает из кармана карту, по которой они нашли улицу Ломбард, и раскладывает ее на полу. Вот Купол конечно же на севере, окруженный бесплодной местностью и кольцом растущего леса. Тающие земли — закрытая община — окружают город с востока, юга и запада. За этим кольцом простираются Мертвые земли.

Брэдвел говорит:

— Те холмы на востоке были национальным заповедником.

— И в сказке королева-лебедь зарылась под землю. Может, она в подземном бункере в тех самых холмах, — добавляет Прессия.

— Значит, завтра мы отправляемся на восток, — подытоживает Партридж.

— Но это может оказаться смертельной ошибкой! — говорит Прессия.

— Мне не нравится выражение «смертельная ошибка», — заявляет Партридж.

— Восток — единственное, что у нас пока есть, — замечает Брэдвел.

Прессия смотрит на его лицо. Она видит световые пятнышки, будто золотые, в его темно-карих глазах. Раньше она никогда их не замечала. Они прекрасны, как мед.

— Единственное, что у нас есть? — недоверчиво спрашивает Прессия. — Ты же уже выплатил свой долг!

— Нет, я по-прежнему с вами, — произносит Брэдвел.

— Только разве что из корыстных соображений.

— Хорошо, я с вами из корыстных соображений. Так тебе больше нравится?

Прессия пожимает плечами.

Брэдвел поднимает ее руку и опускает кулон в раскрытую ладонь Прессии.

— Надень его.

— Нет, — отрезает она, — он не мой.

— Но он теперь твой, Прессия! — восклицает Партридж. — Она хотела, чтобы он был твой. Ты ее дочь!

Дочь — слово звучит будто чужое.

— Ты хочешь? — спрашивает Брэдвел.

— Да, — тихо отвечает Прессия.

Брэдвел расстёгивает застежку. Прессия поворачивается к нему спиной и поднимает сзади волосы, делая это очень аккуратно из-за повязки. Брэдвел оборачивает шнурок кулона вокруг ее шеи и щелкает застежкой.

— Выглядит очень неплохо, — говорит он.

Девушка касается подвески пальцем.

— У меня никогда не было настоящего кулона.

Кулон висит на шее ниже повязки, лебедь помещается прямо в выемке между ключицами. Драгоценный камень блестит синим цветом. Этот кулон когда-то принадлежал матери, прикасался к ее коже. Что, если это подарок отца Прессии? Неужели она никогда ничего не узнает об отце?

— Я вижу ее в тебе, — произносит Партридж. — В том, как ты наклоняешь голову, в жестах.

— Правда? — Возможность того, что она похожа на мать, делает Прессию счастливее, чем она ожидала.

— Вот, — добавляет он, — в твоей улыбке.

— Если бы дед видел это, — говорит Прессия. Она вспоминает, как он подарил ей сабо, пожелав, чтобы у нее было что-то красивое. Он сказал, что она этого заслуживает.

Вот он — маленький кусочек красоты.