Первым засыпает Партридж, лежа на боку и прижимая больную руку к груди. Прессия ложится на другую подстилку, а Брэдвел — на пол. Он сам настоял на этом, но сейчас Прессия слышит, как он бесконечно ворочается, устраиваясь поудобнее.

— Так, хватит, — заявляет она. — Я не усну, пока ты тут ворочаешься всю ночь. Я могу подвинуться.

— Нет, не стоит! Мне и тут хорошо.

— А, так ты хотел оказать мне услугу и к тому же сделаться мучеником? Это твой план?

— Я отправился искать тебя не потому, что был должен твоему деду, как же ты не понимаешь! Я все пытаюсь тебе объяснить, но ты меня не слушаешь.

— Все, что я слышу сейчас, это то, что ты собрался спать на полу, чтобы я чувствовала себя виноватой.

— Ладно, — бурчит Брэдвел и ложится рядом с Прессией на подстилку.

Она лежит на спине, но Брэдвел так не может — из-за птиц. Он разворачивается к Прессии, и на мгновение она представляет, что они лежат в поле ясной ночью под звездным небосводом.

В комнате повисает тишина. Прессия никак не может уснуть.

— Брэдвел, — шепчет она, — давай поиграем в «Я помню».

— Ты же слышала мою историю. Я все рассказал на собрании.

— Вспомни что-нибудь еще. Все что угодно. Просто говори, мне сейчас нужно слышать чей-нибудь голос.

В действительности она хочет слышать его голос. Его голос способен как рассердить ее, так и звучать глубоко и успокаивающе. Она понимает, что хочет его слышать потому, что согласна она с ним или нет, он все равно всегда честен, и ему можно доверять.

Поэтому Прессия очень удивляется, когда Брэдвел вздыхает и говорит:

— Один раз я тебе соврал.

— Правда?

— Склеп, — шепчет он. — Я обнаружил его, когда был маленьким, еще до того, как наткнулся на мясную лавку. Я спал там несколько дней, пока вокруг умирали люди. А я молился Святой Ви и выжил. Так что потом я регулярно приходил туда.

— Ты один из тех, кто молится о надежде?

— Да, — признается Брэдвел.

— Но это не такая уж ужасная ложь, — улыбается Прессия.

— Нет, не ужасная.

— И помогают молитвы? У тебя появилась надежда?

Брэдвел грубо потирает челюсть.

— С тех пор, как я встретил тебя, мне кажется, я получил еще больше, на что надеяться.

Прессия чувствует, как ее щеки начинают пылать, хотя она не уверена, что Брэдвел имел в виду. Сказал ли он, что надеется на что-то, имеющее отношение к ней? Или признался, что любит ее, после того, как признался, что солгал? Или он имел в виду что-то другое? Например, то, что она заставила его переменить взгляд на вещи?

— Но ты не об этом меня спрашивала, — продолжает он, — ты хотела воспоминание.

— Нет, все нормально.

— Ты сможешь сейчас уснуть?

— Нет.

— Ладно, тогда воспоминание. Оно обязательно должно быть счастливым?

— Нет, — отвечает Прессия, — я предпочитаю правдивые.

— Ладно. — Брэдвел на мгновение задумывается. — Когда тетя попросила меня выйти из гаража, я послушался ее. Я запихнул мертвого кота в коробку и услышал звук мотора и крик. Мой отец обычно так вскрикивал, когда обдирал костяшки или ему скручивало спину. Я представил, что это его голос. Я закрыл глаза и представил, как отец выходит из-под автомобиля с мотором, сросшимся с его грудью, как супергерой. Я представил, что он снова жив.

Прессия как наяву видит маленького мальчика, стоящего на обугленном газоне, с мертвой кошкой у ног и с трепещущими крыльями на спине. Брэдвел на мгновение замолкает.

— Я никогда никому этого не рассказывал, по-моему, это ужасно глупо.

Прессия с трудом качает головой.

— Ты что, это прекрасно. Ты пытался представить что-то великое, что-то из другого мира, совсем иное. Ты же был еще совсем ребенком.

— Наверное, — отвечает Брэдвел. — Теперь ты.

— Я почти ничего не помню с Прежних Времен.

— Это не обязательно должно быть воспоминание из Прежних Времен!

— Хорошо, — шепчет Прессия. — Я тоже этого никому не рассказывала. Мой дед знает об этом, но, по правде, не совсем знает.

— Что? — не понимает Брэдвел.

— Я пыталась отрезать голову куклы, когда мне было тринадцать. Или это было то, что я сказала дедушке. Он быстро меня зашил, но так никогда и не спросил, зачем я это сделала.

— Шрам остался?

Прессия показывает ему небольшую отметину на внутренней стороне запястья, где кукла соединяется с рукой. Кожа на запястье вся в голубых венах и немного эластичная.

— Ты пыталась избавиться от нее или…

— Или, — быстро отвечает Прессия. — Может быть, я просто устала. Я не хотела быть потерянной. Я ужасно скучала по матери, по отцу и по прошлому, может быть, потому что в памяти моей этого всего не осталось. Я чувствовала себя очень одиноко.

— Но ты этого не сделала.

— Мне хотелось жить. Я поняла это, как только увидела кровь.

Брэдвел садится и касается кончиками пальцев ее шрама. Он смотрит на Прессию, будто вбирая глазами все ее лицо, глаза, щеки, губы. В другое время она отвернулась бы, но сейчас не может.

— Красивый шрам, — шепчет Брэдвел.

Сердце Прессии пропускает удар. Она прижимает голову куклы к груди.

— Как шрам может быть красивым?

— Это знак выжившего.

Брэдвел — единственный из всех, кого она знает, кто может сказать что-то подобное. Прессии сдавливает грудь. Она может лишь прошептать:

— Тебе когда-нибудь было страшно?

Она спрашивает не о тех вещах, которых боится сама — о возвращении в Мертвые земли, о холемах, вырастающих из-под земли. Она спрашивает о его бесстрашии в данный момент, когда он назвал шрам красивым. Если бы она сама так не боялась, она бы призналась, что счастлива быть живой, потому сейчас она с ним.

— Я? — спрашивает Брэдвел. — Я настолько боюсь, что ощущаю себя как мой дядя под машиной, с поршнями в груди. Я чувствую слишком многое. Это как быть избитым до смерти изнутри. Понимаешь?

Прессия кивает. Повисает тишина. Слышно, как Партридж бормочет во сне.

— И… — шепчет Прессия.

— Что?

— Зачем тогда ты отправился искать меня, если не из-за долга деду?

— Ты сама знаешь зачем, — шепчет в ответ Брэдвел.

— Нет, не знаю. Скажи мне.

Они так близко, что она чувствует тепло его тела. Брэдвел качает головой и говорит:

— У меня кое-что есть для тебя.

Он тянется к своей куртке.

— Мы искали тебя дома. Деда там не оказалось.

— Я знаю, — отвечает Прессия, — он под Куполом.

— Они взяли его?

— Все в порядке, он в больнице.

— Тем не менее, — возражает Брэдвел, — я не уверен…

— Что у тебя есть для меня? — прерывает его Прессия. Ей не хочется сейчас говорить о дедушке.

— Я нашел это у тебя дома.

Он достает что-то маленькое из кармана и кладет ей на живот.

Это оказывается одна из ее бабочек.

— Она заставила меня задуматься, — шепчет Брэдвел. — Как все еще может существовать на свете что-то настолько маленькое — и настолько красивое?

Щеки Прессии алеют. Она поднимает бабочку и смотрит на нее на свет, проникающий сквозь крылышки насекомого.

— При виде нее унимается боль от потерь, — говорит Брэдвел. — Ты не можешь чувствовать ее только в отношении одной, без других, предыдущих. Но это как противоядие. Мне трудно объяснить, но оно помогает справиться.

— Мне казалось, что это пустая трата времени. Они даже не летают. От завода крылышки трепыхаются — но на этом все.

— Может, им просто некуда лететь.