Глава 1. В «ТЕМНИЦЕ»

Где-то снаружи возилась мышь. Узник ловил себя на мысли, что почти с нетерпением ожидает приближения полуночи, когда все вокруг затихает и отчетливее становятся писк и царапанья зверька. Он давно уже пытался заманить грызуна к себе, привязывая к нитке кроху хлеба и проталкивая ее в щель между дверью и полом.

Лелея надежду на удачу, Вадим даже придумал ему имя — Чико.

На четвертые сутки повезло наконец. Заключенный был на седьмом небе от счастья, бережно сжимая в кулаке теплое, пушистое тельце. Он поселил зверька во внутреннем кармане куртки, делясь с ним скудным тюремным пайком — кусочком хлеба и кружкой воды. Общение с Чико, самым родным в эти минуты существом, помогало Вадиму коротать время, которое, кажется, само было узником в этом странном жилище и лишь поневоле, вяло хныча, выполняло свой долг, потому что рядом поселили человека, срок которого должен непременно отсчитываться…

Сам карцер, которым пугают заключенного в любой тюрьме, просторнее и гуманнее «темницы»: в нем имеется лежанка, на которой разрешается отдыхать несколько часов в сутки.

В «темнице» же — явной фантазии местных тюремщиков — человека лишали и этого удовольствия: почти квадратный метр сырого, вонючего бетона. Раньше здесь была уборная. Заткнули дыру ветошью — готово жилье, гуляй, арестантская душа!

Из помещения, где располагаются надзиратели, доносится монотонное бормотание телевизора. Это еще больше угнетает заключенного, подчеркивая его отверженность и оторванность от внешнего мира, от родного города, который начинается сразу же за порогом тюрьмы, но кажется теперь таким далеким и недоступным. Отбывающий срок с томительной страстностью ждет наступления тех пяти-десяти минут, которые даются в этой страшной «тюрьме в тюрьме» три раза в сутки на выход, чтобы подышать в тюремном дворе воздухом, кажущимся по сравнению с «темничным» воздухом свободы.

Впервые в жизни Вадиму приходилось спать стоя, прислонившись к облезлой, изъеденной сыростью стене. Даже лечь калачиком было нельзя — вмиг отморозишь почки. Внутри тихой холодной волной двигалась какая-то непонятная дрожь — от пятки до макушки головы и обратно, заставляя время от времени содрогаться всем телом. В этом необычном, полудремотно-лихорадочном состоянии и сны снились необычные и странные. Один из них повторялся чуть ли не каждый день — двое, лиц которых во тьме не разобрать, выводят его из мрачного обиталища, ведут непонятно куда, в темноту, еще более густую, чем внутри…

Узник открывал глаза, но сон, казалось, продолжался: кругом была другая, непроглядная и сырая тьма холодной, вонючей «темницы».

Глава 2. «НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ»

На восьмые сутки дверь «темницы» отворилась с ржавым скрипом не в обычный, определенный для «выхода» час. Вадима перевели в общую камеру.

"Камера как камера — сырой бетон, холодное железо коек, колотун собачий, — писал в своем тюремном дневничке арестант (он завел себе такую привычку невольно — записи помогали вернее разбираться в калейдоскопе новых ощущений и чувств в изоляторе временного содержания). — Спасает сравнение с Арктикой, где проходил службу в армии: «Арктика, ты проклята богами, твои снега из вечной мерзлоты…» От сознания того, что где-то на свете еще хуже, кажется, становится теплее…

Настроение гадкое, кусачее. Самочувствие бодрое, жрать неохота. Решил есть только хлеб, «баланду» отдаю Эдику, по кличке Бамбук.

Эдик — тяжелый случай!.. Это — сорокачетырехлетний малый, выглядит на шестнадцать, а жрет как мамонт. Мозги десятилетнего, хотя — уже дедушка, имеет внука. Таких называют «умный дурак», сидит второй месяц, искренне не зная, за что… Бамбук, одним словом, на всю жизнь. На орехи, не удивительно, таким достается больше всех. Они — «козлы отпущения», вечный предмет приколов. У них почти совершенно атрофирована способность переживать, не щепетильны они ни в чем, не имеют, так сказать, собственного жизненного кредо. Сами себя они не уважают, их едва хватает на то, чтобы жалеть себя. Глядя на Эдика, лишний раз убеждаешься в разумности принципа: «Не верь, не бойся, не проси».

Впрочем, таким, как Эдик, даже легче. Они не голодают даже тогда, когда другие в это время готовы из-за жратвы друг другу горло перегрызть. Правда, халяву потом приходится отрабатывать, оказывая «благодетелю», пожертвовавшему своей долей, различные услуги. И в этом они ничего зазорного не находят.

У Эдика маленькие, вороватые, вечно бегающие, словно ищущие, откуда угрожает опасность, глаза… А опасность — в виде насмешек, издевательств, угроз и нередко побоев не заставляет таких себя ждать"…

— Эй, Бамбук, иди сюда! — подскочив и сев на кровати, нечеловечески рявкнул доселе не подававший признаков жизни Жора, прозванный на «зоне» Черным за смуглое лицо, цвета сажи волосы и брови. Видимо, давно уже он притворялся, что спит, подслушивая сокамерников. В Черном Вадим подозревал тюремного агента, «сетку», который должен был неофициально следить за настроением умов в камере, выведывая у сокамерников «сокровенное». Эдик безропотно подошел.

— Сделай мне массаж!

Бамбук стал щипать заученными движениями Черному шею и спину.

— Ты что, падла, не ел с утра?! Жестче давай!

Эдик старался как мог, вспотев от напряжения. Однако Черный неожиданно повернулся и въехал кулаком ему в лицо. Бамбук упал, распластавшись на полу.

— А ну встал!.. Или ты хочешь, чтобы я тебе череп разможжил!

— Оставь его в покое! — дописав что-то в блокнот, с негромкой внятностью произнес Вадим.

Черный зло посмотрел на Вадима, подался всем корпусом вперед, морща с неестественным напряжением лоб у переносицы и превращая свое мясистое лицо в маску агрессии.

— Следак, ты что нюх потерял?!.

— Это легавому не положено нюх терять. Ты должен знать это, урод!

Застывшие морщины Черного расслабились, и что-то жалкое шевельнулось на его выпукло-низком лбу от недвусмысленного намека Вадима.

Он подпрыгнул к койке Вадима, собираясь ударить его, но не успел замахнуться сжатой в кулак рукой, сам получив удар ногой по шее. Тут на шум дверь камеры отворилась, и надзиратель крикнул с порога:

— Встать, смирно! — И хотя «команда» главным образом относилась к Вадиму, Эдик — Бамбук немедленно вытянулся во весь рост, опустив, как положено, руки по швам, но подбородка не поднял, от чего очень стал похож на провинившегося ученика.

Трое других — Гена, Слава и Арман — привстали.

— Вольно!.. — Вадим, к изумлению всех, «отменил» команду вертухая . Камера замерла в ожидании дальнейшего развития событий.

— Ты не задавайся, «прокурорчик», небось судеб немало сломал, крови людской попить успел!.. За что залетел-то, жадность что ли сгубила?.. — надзиратель было двинулся в сторону арестанта, но был остановлен его презрительно-спокойным взглядом.

— Не угадал!.. — сказал Вадим, усмехнувшись.

— Не строй из себя праведника. Все вы, «законники», такие правильные, пока в угол не загонят.

Вадим прекрасно понимал, что после «темницы» ничего хорошего не предвидится и решил горячки не пороть. Но и в обиду давать себя было не в его правилах.

— Ладно, пасть закрой, у тебя изо рта воняет, — бросил он.

Вертухай понял, что не на того напал и ушел, пригрозив устроить Вадиму карцер.

Черный же злость свою стал вымещать на Бамбуке. За неточное выполнение «команды» и неопрятный внешний вид он «отправил» худющего и сопливого дедушку отбывать наказание в «карцер», придуманный ради забавы самими заключенными — стоять босиком на «параше» в углу камеры. Постоял Бамбук с полчаса на толчке — снята напряженность: «овцы»— целы и «волки»— сыты.

Глава 3. «ЗАРЯДКА»

Утром, как водится в местах массового принуждения, — на зарядку. Формально — для поддержания бодрости тела и духа, реально — для подчеркивания коллективной зависимости подневольных.

Не обошлось без ЧП, тюрьма без них — не тюрьма. Старший по званию из надзора, известный в ИВС как «мастер спорта по боксу», вдобавок и «чемпион республики» — самодовольный молодчик и, скорее, самозванец, вывел из строя тщедушного мужичка, который не успел спрятать папиросу при его появлении. Перед выстроившимися в две шеренги зеками «боксер», как на груше, отрепетировал на лице залетчика несколько коронных своих ударов, сопровождая каждый ругательскими назиданиями.

Вадиму претила нахальная рожа надзирателя. Антипатия была взаимной: этот коренастый, с пронизывающим взглядом арестант выделялся среди других, держался гордо и независимо, и по понятиям тюремщика, такого непременно нужно было сломать. Как-то насмешливо-зло прищурившись, «боксер» предложил Вадиму спарринг, наверняка рассчитывая на отказ. Получив в ответ: «С удовольствием!» — замялся…

«Милая» улыбка спарринг — партнера вызвала у «чемпиона» нервный тик.

— Готовься! — как-то неуверенно процедив сквозь зубы, он удалился. И, кажется, о своем вызове вовсе позабыл — видимо, умные люди отсоветовали связываться.

«А жаль, — думал Вадим, вспоминая сотрясаемого ударами безропотного, хилого залетчика. — На него ушло бы не более минуты… Надо как-нибудь напомнить ему, что нельзя ударять человека во второй раз, тем более гораздо старшего по возрасту, если тот не отвечает, и даже не думает об этом… Впрочем, таким неведомо чувство благородства — не захочет понять и даже выслушать».

Для себя Вадим уже выработал своеобразную тактику выживания, а вернее, систему, которая позволяла сохранить человеческое достоинство в самых нечеловеческих условиях. Еще в годы службы в армейском спецподразделении инструкторы учили, как не растеряться, вытерпеть, преодолеть самого себя в тех или иных экстремальных ситуациях. К примеру, чтобы не бояться боли, нужно было концентрировать внимание на яркости ощущения боли, стремиться к увеличению ее до пределов, где она не воспринимается. Подобно принципу вышибания клина клином, желание большей боли могло растворить в себе непосредственно причиняемую боль. Блокиатором боли могло стать также искусственное возбуждение эмоций — ярости, ненависти к обидчику.

Гораздо сложнее было «превращение» себя методами медитации в инородное, более прочное, чем человеческий материал тело: камень, железо…

Вадим каждую минуту работал над собой, готовясь к новым испытаниям. Это помогло ему вытерпеть «темницу», в которую поместили его после трехнедельных безуспешных попыток выбить «признания».

Глава 4. КОЛЛЕГИ

В полдень снова вызвали на допрос. В другой ситуации они по-свойски поздоровались бы: еще месяц назад эти двое были его коллегами, приятелями, нередко обращались за советом, поддержкой…

Удивительно, до чего податлив человеческий материал: как пластилиновых, обстоятельства и условия жизни лепят по своему большинство людей!.. Следователей словно подменили: несмотря на внешнюю учтивость, они были самоуверенны, видимо, не в шутку считая себя «право имеющими». А допрашиваемый, сам бывший следователь военной прокуратуры, теперь был для них всего лишь подследственным. И не важно, за что, за дело или по навету, пришили ему дело: маховое колесо «правосудия» уже закрутилось…

Один из следователей даже попробовал почитать что-то вроде нравоучения.

«Сегодня ты на коне, а завтра конь на тебе,» — неожиданно зло подумал арестант.

Вадим отвечал своим бывшим коллегам неохотно и односложно, давая понять, что «раскручивать» его — занятие бесполезное.

«А как бы они повели себя здесь, в камере?» — Вадим невольно улыбнулся, вспомнив рассказываемый в ИВС как анекдот случай с бывшим районным судьей. Чтобы попасть в санчасть и скостить там часть срока, горе — судья задумал перерезать себе вены.

И почти решился на «самоубийство», попросив одного из сокамерников колотить в нужный момент что есть силы в дверь, чтобы прибежал вертухай. Но, видимо, побоявшись, что сообщник подведет или тюремщик опоздает и он изойдет кровью, оставил свою затею.

«Как ни крути, — думал допрашиваемый, почти не слушая следователей, — свобода — категория внутренняя: можно быть рабом в душе, занимая высокий пост и обладая почти неограниченными полномочиями, и можно оставаться свободным в душе, даже находясь за решеткой»…

Сразу же после допроса отправили в карцер — угрозы надзирателя осуществились.

«Здравствуй, карцер, не дам я тебе соскучиться по мне!» — Вадим удивлялся своему спокойствию и какой-то апатичной готовности ко всему, переступая порог одиночки.

После «темницы» ночь в карцере прошла как-то легко и незаметно.

Глава 5. БЕЗ ПРОБЛЕСКА НАДЕЖДЫ

Наутро ожидал новый сюрприз — перевели в «камеру смертников».

По сравнению с карцером, это номер — люкс: койка, матрас с одеялом, решетчатый квадрат под потолком с видом на городскую улицу. Давит лишь одно — сама атмосфера, дух камеры, скорее, искусственно нагнетаемый для постоянного держания заключенного в напряжении. Все время мозг сверлит, пусть, быть может, и ложная мысль: «Для скольких несчастных эта камера стала последним пристанищем в жизни?..» Тяжелее всего давалось время с десяти вечера до часу ночи, когда думы о беременной жене и больной матери, от которой поначалу всячески старались скрыть арест сына, мучали сильнее, становясь почти невыносимыми.

Вновь стал преследовать сон, который снился в «темнице»: двое без лиц вели его куда-то в непроглядную тьму, в неизвестность. Будущее расплывалось в этой тьме.

В дневнике нервно и неровно выстраивались строки: «Странно, почти у всех так мало надежд на будущее. Все сводится к механическому счету месяцев и годов, сменяющих друг друга. Свеча жизни сгорает, не давая света и тепла. Будущее мрачно, представляется нищим, убогим, ужасным. Где-то там, снаружи, все будет идти своим чередом, будут происходить события, решаться мировые и личные проблемы. Здесь же, в этой затхлой среде, нет и проблеска надежды на лучшее. Все, что я понимаю — это то, что существует Счет, который непременно должен оплачиваться. Кто-то будет платить по этому Счету, а некто при этом будет вбивать что-то ему в голову…» Допросов и заумных бесед больше не было: заключенного решили расколоть самым древним и примитивным способом. Били остервенело, четверо в масках, резиновыми дубинками. Били куда попало: по голове, лицу, бокам, спине, животу… Этим людям казалось, что доказать наличие того, чего на самом деле не было, легче, чем признать отсутствие такового.

"Неужели нет выхода?.. Не бывает такого, ведь существует же Бог?!. — мучился Вадим.

— Боже, упаси меня от греха возненавидеть тебя, как ненавидишь Ты меня в эту минуту!.."

Глава 6. СТРАСТИ ВОКРУГ ОРУЖИЯ

Пребывающий сейчас в неволе в бытность следователем военной прокуратуры в основном занимался преступлениями, связанными с оружием.

Пару месяцев назад, в застывший в августовском зное день, изредка волнуемый накатывающимся с окрестных гор ленивым ветерком, он вел допрос в своем небольшом, по-военному необустроенном кабинете. Напротив сидел молодой человек с безразличным тусклым взглядом и выражением полнейшего равнодушия на широком щербатом лице, окаймленном жидкой бородкой. Он умудрялся вывозить небольшими партиями оружие из воюющей республики. Он — кандидат в депутаты парламента (!) и гнуснейший, в понимании Вадима, из преступивших закон и нравственные принципы.

Разумеется, за ним стояли люди, группа людей, заинтересованных в грязном бизнесе.

Вадим почти уже знал, куда выведет его раскручивание клубка, кончик нити которого он держал в руках.

Вывозилось в основном трофейное оружие, которое тщательно чистилось и подкрашивалось. Механизм преступного бизнеса был четко налажен и действовал без перебоев. Невзрачный на вид грузовичок беспрепятственно провозил оружие через таможню (там был свой человек). В условленном месте на территории соседней республики ждали специальные люди, которые, принимая и реализовывая «товар», получали свою долю.

Война, не скрывая того, творила не только героев, но и антигероев. Таких паразитов было немного, но вред, наносимый ими истекающей кровью республике был огромен.

Вадим не жалел себя, твердо намереваясь раскрутить дело на всю катушку. Суровое наказание должно было навсегда отбить охоту подобным любителями грязной наживы.

При этом его не пугала перспектива наступить на чью-то «авторитетную» ногу, впасть в немилость тех, кого война и определенное стечение обстоятельств практически поставили над законом.

Сам преступник явно не боялся его. Не чувствовалось и тени раскаяния — он был развязен и нагл:

— Не трать энергии понапрасну, господин следователь! Не по зубам тебе орешек!.. — сверкнувший злобный огонек на миг прорвал безжизненную тусклость его глаз.

Вадима так и подмывало врезать со всей силы в циничную рожу «продавца» Родины.

— Расколем, не таких кололи! — стараясь быть спокойным, ответил он…

Глава 7. В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Вадим отпустил подследственного до следующего, финального, как он предполагал, допроса и положил бумаги в сейф. Откинувшись на спинку потертого чуть ли не до дыр кресла, он думал с негодованием, устало прикрыв глаза: «Мыслимо ли — торгующий родиной кандидат в депутаты?! Как только жизнь, вбирая в себя столь много противоречий и контрастов, не запутывается сама в себе? Благородство и великодушие соседствуют с низостью и подлостью, беззаветная храбрость и самоотверженность уживаются со шкурничеством и малодушием… Этот урод делал деньги на крови своих соотечественников, обезоруживая их перед противником, мощь которого растет с каждым днем. Он исподволь продавал родную землю — таким нет пощады!..» Вадим, которому едва исполнилось двадцать семь, был полон сил и честолюбия, и не случайно принципом своей работы избрал — «закон, не взирая на лица». От буквы закона он действительно старался не отступать, но время было необычное, военное: реалии требовали совершенно нестандартных подходов к тем или иным ситуациям.

Контингент, с которым следователь имел дело, был специфичен. В молодой республике, вынужденной защищаться, ходило много оружия, в том числе незарегистрированного. Вооруженный человек опасен и непредсказуем, а когда в силу обстоятельств он теряет контроль над собой и чувство меры, становится опасен вдвойне.

Нередко в адрес работников прокуратуры поступали угрозы — большей частью анонимные, но однозначные и категоричные по сути своей — «в расход». Приходилось быть крайне бдительным, действовать на опережение. Не случайно сама прокуратура походила на небольшое, мобильное воинское подразделение, составленное в основном из опытных бойцов.

Самому Вадиму боевитости и находчивости было не занимать. Увлечение спортом, каждодневные тренировки воспитали в нем самообладание, не изменявшее в самых сложных ситуациях. Он привык решать различные жизненные проблемы, надеясь почти исключительно на себя, старался быть предельно объективным, независимым и самостоятельным.

В то же время жизнь заставляла быть реалистом. Работа в экстремальных условиях очень скоро сняла с глаз пелену юношеских лет, в розовом цвете которой правосудие представлялось исключительно справедливым, независимым от общественно-политической конъюнктуры, давления и вмешательства извне — оно вынуждено было считаться с определенными реалиями, а нередко и уступать им. Порой размывалась черта между законом и чьей-то волей.

Помимо писаных законов, в жизни были и сотни неписаных правил и норм поведения.

Все в жизни перемешивалось и переплеталось, накладывалось одно на другое, объединялось, образуя где-то на время мощь и силу, и, наоборот, боролось и сталкивалось, расшибалось, разрушаясь, разделяясь, расшепляясь, растворяясь, превращаясь в ничто, или почти в ничто. То, что вчера казалось незыблемым, сегодня считалось малозначительным, смешным, устаревшим. Согласно этим неписаным законам миропорядка, одни погибали на фронте — другие делались генералами, одни нищали — другие становились хозяевами жизни. Победителем же часто оказывался тот, кто был циничнее, наглее и хитрее других… Все это было пошло и несправедливо.

В пароксизме отчаяния такие принципиальные и сильные духом человеческие индивидуумы, как Вадим, пытались найти, постичь истину в этом море беспорядочного неуемного и алогичного движения.

Но истина была вне этой суеты, выше нее…

Глава 8. ПОДЛОГ

В тюрьме у Вадима уже было достаточно времени, чтобы попытаться понять, каким образом зеленые купюры оказались в папке с документами в его сейфе и почему, оперативно отреагировав на анонимный звонок, бывшие коллеги даже не захотели как следует выслушать его. Все дело в сумме: подумать только — 400 долларов! Таких денег он в жизни в руках не держал. В бюджете самой прокуратуры столько не наберется!

Зарплата его, неплохая по меркам военного времени, едва равнялась 10 долларам, и чтобы накопить такую сумму, которая оказалась в сейфе, потребовалось бы по меньшей мере три с половиной — четыре года, да и то при условии, если все это время держать зубы на полке.

Как же все-таки валюта оказалась в сейфе? Вадим вел расследование собственного случая — за «того парня», который должен был сделать это, прежде чем отправить его за решетку.

Версию о том, что в его отсутствие кто-то чужой мог проникнуть в кабинет и открыть сейф некой универсальной отмычкой, он отверг — прокуратура круглосуточно и хорошо охранялась. «Может, подкупили кого-то из своих?.. Вряд ли…», — гадал Вадим.

Внезапная догадка отозвалась болью в области сердца. «Как можно было так опростоволоситься — с этим гадом нужно было быть всегда начеку!..» Да, деньги, улучив момент, подложили во время допроса. И сделал это щербатый: у него и его друзей такая сумма, без сомнения, водилась.

Просто нужно было отвлечь «не в меру» энергичного следователя от дела и вывести его, хотя бы на время, из игры.

Не подозревая того, Вадим, собственноручно положил себе в сейф «компромат», притаившийся в толстой папке среди рабочих бумаг на столе.

И нашлись же горе-коллеги, которые клюнули на это и с энергией, достойной лучшего применения, взялись, не мудрствуя лукаво, доказывать наличие несуществующей «взятки».

ЭПИЛОГ

Бог, к которому узник взывал в минуты отчаяния, существовал и видел все, что творилось под ним. И в происходящем меньше всего была Его вина: внизу, на земле, человечество было заражено вирусом зла, алчности и недоверия. Человек жить не мог, не умел без того, чтобы доказывать «ближнему» своему что-либо силой, добиваться чего-то ложью и обманом.

Не замечая трагедии отдельного, конкретного человека, человечество в целом не хотело остановиться, одуматься, признать фальшивость и призрачность выбранных ориентиров и целей, осознать свое истинное предназначение и возвратиться к Богу.

Бог видел все это и всячески внушал людям, что реальность, когда его, Божья истина предстанет во всей своей наготе и величии, наступит непременно — у каждого в свое время. И что выдержавшего натиск времени, претерпевшего и не растерявшего попусту себя в суете жизни и времени, ожидает достойное вознаграждение…

Подходил к концу шестой месяц пребывания в Изоляторе временного содержания. «Признания» о получении взятки не было: следователи давно уже оставили Вадима в покое, тюремщики прониклись к нему уважением, помогали кто-чем мог, предлагая горячий чай, сигареты.

Несмотря на небывало суровую зиму, весна 95-го пришла в город по календарю.

Паводком разлилась по улицам, прежде цвета «хаки», совсем по-мирному разноцветная толпа (война, кажется, шла на убыль, а фронт удалялся от города).

Расцвели в улыбке лица людей, после страданий в полутьме сырых подвалов наконец увидевших свет Божий, вдохнувших полной грудью.

Вадим наблюдал все это через решетчатый квадрат и радовался безотчетно за «ближних своих» — этих искусственно отдаленных от него людей. Все было как многие годы назад, как в мечте, мечте о мире. «Счастье — это, наверное, жить там, где никогда не бывает войн», — думал он…

Всему на земле предопределен свой срок. Исчерпал себя и срок, который определили сами люди себе же подобному, чтобы доказать что-то ему и самим же себе.

Покидая свое мрачное обиталище, Вадим улыбнулся, сам не зная чему. Кругом было светло, тепло, просторно, шумно. Все дышало настоящей жизнью и, казалось, было наполнено особого смысла. С непривычки кружилась голова…

1999 год

Глава 1

Кольцо сорванцов сомкнулось вокруг тщедушного мальчишки, который в ожидании нападения весь сжался подобно загнанному зверьку.

— Получай, Философ! — зло выкрикнул крупный веснусчатый пацан, по всей видимости, вожак стаи, въехав кулаком пареньку в лицо. — Будешь дальше нос задирать!..

Стая засвистела и заулюлюкала в знак одобрения. Вожак, подстегиваемый первобытными воплями и криками, толкнул жертву двумя руками в грудь — та упала, и еще двое сорванцов бросилось добивать ее.

— Что на это скажешь, Философ? — один из них пнул поверженного в бок. — А на это?..

Ты ведь любишь давать советы!..

— Ты что, язык проглотил? — подхватил другой, тоже лягнув лежачего, который не сопротивлялся и лишь безмолвно корчился после каждого удара. — Подскажи же, как нам быть: бить тебя дальше или, может, хватит?

Стая загоготала. Появившаяся на лице у Философа кровь лишь подзадорила сорванцов.

— Бить, бить! — крикнул кто-то, и это стало кличем для подключения к избиению других членов мальчишеской стаи.

Тот, кого называли Философ, неожиданно вцепился зубами в щиколотку одного из своих обидчиков. Последний завопил и стал отчаянно вырываться. Философ еще сильнее сомкнул челюсть, и от последовавшего истошного крика толпа расступилась.

Кто-то попытался помочь пацану высвободить ногу, но тут прозвенел звонок на урок, и ватага третьеклашек помчалась в класс, оставив обе жертвы наедине друг с другом. Еле вырвавшись, заковылял на урок и укушенный за ногу мальчик. Философ же остался лежать на школьном задворке.

«За что?.. Что я им сделал?» — Артем беззвучно плакал, царапая асфальт под собой.

Глава 2

Весна была в разгаре. Впереди уже маячили долгие летние каникулы, и в их радостном предвкушении ученики третьего "Б" очень быстро забыли об инциденте.

Только сам Артем не простил никому и помнил все обидные слова одноклассников в свой адрес, удары каждого в отдельности…

Артем рос в неблагополучной семье. Отца он не знал: мать была на четвертом месяце беременности, когда муж ее уехал в Россию, якобы в командировку, но с тех пор не давал о себе каких-либо вестей, исчез куда-то. Вскоре стало ясно, что он убежал от войны, которая тогда нависала черной тучей над краем и немного спустя разразилась продолжительной бойней. Соседи судачили, что он перебрался куда-то в Прибалтику (откуда они это взяли — оставалось загадкой), женился на старой деве, рассчитывая заполучить ее квартиру. Было ли это действительно так, никто не знал.

Однако переволновавшаяся женщина родила раньше срока. Артем был крошечным и рахитичным, врачи опасались, что недоносок не выживет. Выжил, но рос замкнутым, странным и необщительным.

Годовалым ребенком он имел привычку кусаться. Кусал мать — вся шея, грудь и даже спина ее постоянно были в ссадинах от его едва выбившихся, но острых зубиков.

Возьмет кто-либо из родственников на руки приласкать, а Артемка уже присматривается, ища куда куснуть. Он никогда не улыбался, смотрел на всех волком. Соседи боялись за своих малышей и держали их подальше от него.

В школе Артем болезненно ощущал свою физическую ущербность и старался компенсировать ее тем, что держался с одноклассниками с высокомерной отчужденностью, говорил не свойственные его возрасту вещи, явно позаимствованные у взрослых.

Одноклассники особенно невзлюбили его за то, что обо всем он судил с видом знатока и нередко пробовал читать им нравоучения подобно учителю. За это они прозвали Артема обидным, по их мнению, словом «философ». Как анекдот школьники с детским ехидством пересказывали случай, произошедший во время похода за город.

Когда переходили небольшую речку, Артем вдруг крикнул:

— Осторожно, мальков задавите!

Ребятишки, не обращая внимания на его слова, да и не сразу поняв, в чем собственно дело, весело перепрыгивали с камня на камень, перебираясь один за другим на противоположный берег.

— Кому сказал?! — Артем преградил собой дорогу. — У рыб сейчас период выхода мальков из икры, а вы давите их!

Артема подняли на смех. Кто-то выкрикнул: «Ну что ты присосался, как пиявка?!» И все загоготали. Не на шутку обиженный, Артем повернул обратно домой. «Пиявка» тут же прилипла к нему, и теперь вперемежку с Философом его стали дразнить новым прозвищем. Но когда хотели сделать ему особенно больно, называли просто — «сын дезертира».

В учебе Артем преуспевал, но никогда не помогал отстающим. Скатать у него контрольную было невозможно — хотя он и не прикрывал рукой работу, но мог громогласно, так, чтобы услышала учительница, отчитать осмелившегося заглянуть к нему в тетрадку соседа по парте.

Одноклассники сторонились Артема, а Марат и Славик, самые крепкие и задиристые, проявляли по отношению к нему открытую враждебность и агрессивность. Они всячески унижали его, натравливали на него других. В последний раз на Артема восстала почти вся мальчишеская половина класса…

Поняв, что рискует превратиться из «белой вороны» в изгоя, Артем инстинктивно стал вырабатывать собственную тактику выживания. Будучи наблюдательным от природы, он давно уже заметил, что пацаны с особым уважением, примешанным, конечно же, со страхом, относятся к тем, кто систематически притесняет других физически и морально. Именно таким способом Артем решил завоевать себе авторитет, выбрав для начала в качестве жертвы тщедушного безответного паренька — «последнего атамана» в своеобразной мальчишеской иерархии.

Глава 3

Раннее майское солнце нежно улыбалось сквозь легкую дымку облаков. На улицах шумно проснувшегося города деловито щебетали воробьи, суетливо перепрыгивая в поисках случайной пищи с места на место. Они путались под ногами спешащих в школу и похожих на них своей непоседливостью ребятишек, кажется, вовсе не замечая их. Но как только кто-то из мальчишек нагибался, чтобы попытаться поймать птичку или бросал в нее камушек, та проворно перелетала на новое, более безопасное место…

Артем был хмур. Царящее вокруг оживление вовсе не занимало его. Он шел быстрой и несвойственной ему решительной походкой, сжимая на правом боку сумку со школьными принадлежностями. Напряженная складка у переносицы и сомкнутые челюсти выдавали серьезность его намерений.

Артем минул широкий холл с белокаменными колоннами и вошел в пустой пока класс.

Он спрятал сумку в парту, вышел и огляделся. Надо было выбрать самое видное, лобное, так сказать, место, чтобы ничто не скрылось от взоров одноклассников и учеников из параллельных классов. Артем лелеял надежду, что Игорек, будущая его жертва, придет позже других. Он живо представлял, какой эффект произведет его выходка, и как изумятся все, в особенности его обидчики: Артем встал в тени массивной колонны и стал наблюдать за входящими.

До начала первого урока оставалось еще с четверть часа. Холл постепенно оживлялся: ученики младших классов входили, а вернее, влетали в двери шумно и суетливо. На ходу бросая сумки на парты, а то и прямо на пол, они тут же выбегали во двор школы порезвиться до звонка на урок.

Артем терпеливо выжидал свою жертву, напрягая зрение, чтобы не пропустить ее в ватаге однообразно одетых школьников. Вот вошли вожаки — Марат и Славик. Оба крупные, большеголовые, правда, один — белобрысый, другой — черный. Два этих двоечника всегда держались вместе и наводили страх не только на одноклассников, но и на учеников параллельных классов. Это Марат натравил толпу на Артема на задворке у школьной мастерской. «Ничего, когда-нибудь расквитаюсь и с вами, — Артем сжал кулаки. — Сегодня каждый из вас сильнее меня, но завтра я раздавлю вас скопом, как вшей».

Наконец за пару минут до звонка на урок в холл вошел хиленький Игорек в огромных очках, с трудом неся на спине тяжелый ранец. У Артема внутри все затрепетало от волнения и страха. Но эти предательские чувства пересиливало какое-то восторженное ожидание победы — теперь он не жертва, а охотник!..

Артем отделился от колонны, подкрался сзади к ничего не подозревавшему мальчишке, схватил его за шиворот и повалил на пол. Сев жертве на грудь, он сжал обеими руками ей горло. Раздался чей-то удивленно-испуганный крик. Все вокруг застыли, словно стараясь осмыслить происходящее. Никто, кажется, не слышал даже требовательного звонка на урок.

Игорек не сопротивлялся, безвольно распластавшись на полу. Из его горла вырывался сдавленный хрип вперемежку с каким-то жалким свистом.

— Назови меня папой — отпущу! — зло прорычал Артем, немного разжав руки на горле у одноклассника, чтобы дать ему говорить.

— Скажи: батюшка, сжалься надо мной!

Но Игорек уже был в обмороке.

Выйдя из оцепенения, школьники стали вырывать у Артема жертву. Но тот, вконец озверев, стал беспорядочно колотить мальчишку в лицо, шею, грудь. Он бессознательно вымещал все накопившиеся обиды на совершенно безвинном по отношению к нему человеке, никогда не принимавшем участия в групповых издевательствах над ним. Единственная вина Игорька была в том, что он был слабее всех… Отрезвление пришло лишь с пронзительным криком одной из девчонок: «Нина Сергеевна идет!»

Глава 4

Артема едва не выгнали из школы. Когда белая от страха учительница повела его к директору, тот — грузный, лысый и эмоциональный мужчина — рвал и метал, едва удерживая себя от соблазна ударить зарвавшегося школьника.

— Зачем ты душил его, негодник?! Что он тебе сделал?! Объясни мне свой гнусный поступок! — орал директор, схватив Артема за воротничок.

Мальчик стоял, потупив голову и стиснув зубы. Что было ему сказать? Поймут ли его? Ни директор, ни учителя не знали о постоянных издевательствах одноклассников над ним, а Артем считал постыдным рассказывать об этом кому бы то ни было, даже матери. Да и сам он вряд ли смог толком объяснить мотивы своих действий.

— За ним глаз да глаз нужен — этот человечек крайне опасен! — директор никак не успокаивался, тряся Артема. — На вид — словно Богом обиженный, а на самом деле пальца ему в рот не клади… Не будь сиротой, вышвырнул бы из школы…

После инцидента Артема взяли на учет в отделе по делам несовершеннолетних городской милиции. Раз в неделю к нему домой приходил участковый с толстой папкой под мышкой — проводить профилактические беседы. Это был высокий лейтенант с изъеденным оспой лицом. С полчаса он нудно читал статьи из уголовного кодекса, разъясняя, чем чревато нарушение закона. В паузах между чтением он назидательным тоном вставлял свое, типа: «Ну и поколение нынче пошло! А ведь все беды от непослушания взрослых…» Или же: «Закон — страшная сила, братец. Дружи с ним и никогда не иди против: сломает, как соломинку».

Потом он пил чай с вареньем, который неизменно подавала мать, и, раздобрев, дружески хлопал перед уходом Артема по плечу.

— Ничего, не все еще потеряно. Мы сделаем из тебя настоящего мужчину, — говорил он что-то наподобие этого, заговорщически подмигивая своему подопечному.

Мальчик инстинктивно боялся и недолюбливал участкового — от него исходили грубая сила и непонятная угроза. Артем чувствовал фальшь в его словах и позах. Особенно его раздражало то, как милиционер держал чашку с чаем — подчеркнуто отставляя мизинец (по всей видимости, он считал это хорошей манерой).

После ухода участкового мать беззвучно плакала. "Людям в глаза смотреть стыдно.

Был бы у тебя отец толковый — не рос бы таким непутевым. Лучше бы он погиб на фронте, тогда хоть уважали бы", — тихо причитала она.

Тем временем в классе Артема уже не трогали. То, что им занялась милиция, окружило мальчика неким таинственным ореолом. Если раньше Артем был всего лишь «белой вороной», то теперь он стоял как-то особняком. Лишь Марат и Славик по-прежнему смотрели на него свысока, но теперь редко когда задевали его.

Сам Артем начал некий тайный эксперимент над собой. Во время летних каникул он упросил мать купить гантели и эспандер, старательно упражнялся с ними по несколько часов в день. Результаты не заставили долго ждать себя — Артем менялся на глазах: подтянулся, нарастил мускулы, которые выставлял напоказ при всяком удобном случае. Появился и форс. Теперь на уроках физкультуры он мог позволить себе позлорадствовать над теми, кого опережал в беге или перепрыгивал.

Полусознательно, полуинстинктивно мальчик выработал для себя следующее жизненное кредо — покорно снеси пощечину от тех, кто явно сильнее, но не прощай, а лишь отступи и выжидай своего часа — случай отплатить той же монетой непременно представится; к тем же, кто слабее, не проявляй снисхождения и подчеркивай каждый раз, каждую минуту и каждый миг свое превосходство. В классе он вскоре выбился в середняки и уже стучался в дверь к «атаманам»…

Только одно Артем никак не мог преодолеть в себе — болезненной робости перед противоположным полом. Даже потом, в старших классах, сядет бывало на школьных вечеринках где-нибудь в углу, не танцует, не веселится, наблюдая с тайной завистью за раскованными и развязными одноклассниками. «Куда деть свои руки, как двигать туловищем и ногами, чтобы это не выглядело комично, чтобы не стать посмешищем», — эта проблема донимала Артема.

Если же кто-либо из девчонок ненароком пытался разговорить его, то он помимо воли еще больше замыкался в себе, чувствуя, как весь наливается какой-то свинцовой тяжестью, сковывающей все движения, делающей его крайне неловким и неуклюжим. Тогда Артем боялся шевельнуться, чтобы вдруг не опрокинуть стакан с соком или кофе. Пару раз его безуспешно приглашали на «белый танец». «Ты слишком положительный, Артем, а это — неинтересно», — не без иронии говорили девчонки.

По возвращении домой Артем запирался в своей комнате и, включив музыку, танцевал.

Он чувствовал, что получается не хуже, чем у многих из одноклассников. Но на следующий день все повторялось: он краснел, когда вынужден был спросить что-то у одноклассниц, презирал себя за это, но был бессилен сделать с собой что-нибудь…

Порой Артем тихо влюблялся, однако держал свое чувство в себе, боясь, как бы кто не узнал об этом. И если кто-то из ребят ненароком отзывался о предмете его любви плохо или, наоборот, с симпатией и интересом, то он также тихо, но всерьез обижался на него…

Глава 5

Мальчишеское ехидство — вещь жестокая и коварная… Однажды на большой перемене Славик, скривив губы в злой ухмылке, издевательски бросил при всех Артему в лицо:

— Что, этот мент все еще ходит к твоей матери?

— Он ко мне ходит, а не… — взрыв убийственного мальчишеского хохота прервал Артема на полуслове.

Тут до него дошел подлинный смысл слов одноклассника. Артем стоял как громом пораженный. Во всем его облике, в позе с растерянно раскрытыми ладонями безвольно повисших рук стоял немой вопрос… Когда ему было годика четыре, он придумал для себя такую игру — прикроет ладонями глаза и внушит себе, что спрятался от всех и никто не видит его, так как сам не видит других. Теперь Артему хотелось сделать то же самое, чтобы не видеть бессмысленно-веселые и одновременно жестокие лица одноклашек, чтобы никто не был свидетелем его замешательства.

Во время урока в памяти невольно всплывали подробности последних визитов участкового. Не раз после обычных назиданий и нравоучений его отправляли погулять во двор. Артем тогда был уверен, что оставшись наедине, взрослые все еще говорят о нем и его проступке, ломая головы над тем, как наставить его на правильный путь. Его даже не насторожило то, что, придя однажды со школы раньше обычного, нашел дверь запертой. Он постучал кулаком, затем потянулся к кнопке звонка. Никто не откликался, и Артем уже спускался во двор, когда дверь отворилась.

— Ой… а мы тут заговорились, сынок, — механически, нервным движением мать поправляла прическу. — Что ж ты так рано?.. Учительница заболела?.. Случилось что?.. — она задавала один вопрос за другим, стараясь скрыть свое волнение, на которое, впрочем, Артем тогда и не обратил внимания.

В комнате сидел участковый с красным рябым лицом.

— Вот… дядя Карен хочет устроить тебя в секцию по баскетболу… Зашел узнать наше мнение… — как-то сбивчиво объясняла мать.

Теперь Артем догадался, почему тогда на столе в гостиной отсутствовала толстая кожаная папка, которую милиционер в обычные свои, «официальные» визиты неизменно приносил с собой. И почему в самом участковом что-то было не таким, как раньше, и выглядел он скорее провинившимся мальчишкой, а не блюстителем порядка…

Придя со школы, Артем бросил сумку на диван и крикнул матери на кухню:

— Вырасту — стану милиционером и буду делать все, что захочу.

Мать отложила посуду и подошла к нему. На Артеме не было лица.

— Что с тобой, сынок? Ты нездоров?.. — мать хотела приложить тыльную сторону ладони ко лбу Артема, но тот резко отвел ее руку.

— Почему именно мой папа должен был бежать?.. Он был слабее и трусливее других?.. — спросил Артем, не глядя в сторону матери.

Она старалась не выдать своего волнения.

— Не все рождаются героями, сынок:

— А милиционер твой — герой? — наконец Артем взглянул, а точнее, вцепился взглядом в мать.

Та вдруг вся съежилась и в бессилии опустилась на диван… Она несомненно знала о кривотолках, связанных с посещениями участкового. Но к такой реакции со стороны маленького Артема была неготова.

— Что-то не узнаю тебя, сынок… А ну-ка, присядь, поговорим.

Артем бросил матери еще что-то гневное и ушел к себе, хлопнув дверью. Он чувствовал щемящее одиночество. Там, где немного раньше было родное, единственно родное существо, образовалась некая гнетущая пустота. «Теперь у меня нет и матери», — он упал ничком на свою кровать, стиснув подушку.

У женщины все плыло перед глазами. Да, у нее была связь с участковым, но она до сих пор удивлялась, как все это получилось. Что было это? Сдерживаемый долгие годы женский инстинкт, разорвавший вмиг свои узы, или же подсознательное стремление найти хоть какую-то опору для себя и ребенка?..

Участковому было давно уже за тридцать, однако он все еще ходил в холостяках.

Однажды, отправив Артема в соседнюю комнату за дневником, он взял дрожащую ладонь женщины в свою холодную руку и заглянул ей в глаза. Арине, матери Артема, не понравился этот взгляд — в нечистых, отливающихся желтизной глазах было одновременно что-то требовательное и жалкое, нищенски-просительное. Карен вполголоса жаловался на свое одиночество, холод в душе, и ей казалось, что если откажет, то этот большой мужчина заплачет, как ребенок. Она испугалась, но еще больше пожалела его. Однако это противоречивое, примешанное с гадливостью чувство стало началом той непродолжительной связи, о которой сейчас Арина вспоминала с глубоким стыдом.

Участкового вскоре перевели на другую работу, и он навсегда исчез из жизни этой несчастной женщины.

Глава 6

Уже в шестом классе у Артема появилось навязчивое желание стать юристом. Своим пытливым умом Артем пришел к выводу, что имея статус юриста, можно распоряжаться Правом так, как заблагорассудится, что можно совершать всякие правонарушения и даже самые гнусные преступления, формально не переступая черты закона. Что Право всегда оставляет в себе нишу для безнаказанности — просто нужно уметь искусно пользоваться им. Живым тому примером был рябой милиционер, образ которого преследовал Артема все его детство и отрочество. Кто мог предъявить формальное обвинение в аморальности этому скользкому типу, который по роду своей деятельности и профессиональному долгу обязан был удерживать людей от неверного шага и наставлять их на правильный путь? И не удивительно, что где-то на задворках сознания Артем держал в качестве запасного варианта и карьеру человека в погонах, пусть и милиционера. Причем, в погонах с большими звездочками, потому что, чем больше размер звездочек (Артем знал по циничным разговорам взрослых), тем больше они защищены Законом и тем безнаказанней они могут нарушать его.

В восьмом классе Артем стал исподволь готовить себя к поступлению на юридический факультет. Школьный курс по правоведению явно не удовлетворял его, и Артем тайком от одноклассников ходил в городскую библиотеку читать энциклопедии и специальную литературу по юриспруденции.

Порой он позировал перед большим зеркалом у себя в комнате, изображая судью.

Артем читал воображаемому подсудимому обвинительную речь, вырабатывая внушительный голос и дикцию. «Я поставлю себе на службу карающий меч закона. Вот тогда буду решать вопросы!.. Вот когда кое-кому придется несладко!» — убеждал он себя.

Наконец подоспели выпускные школьные экзамены. Артем сдал их на «хорошо». Вручая ему аттестат зрелости, директор, успевший изрядно постареть, но не позабывший эксцентричной мальчишеской выходки Артема, спросил, не скрывая недоброжелательности:

— Кем собираетесь стать, молодой человек?

— Юристом! — без тени сомнения ответил Артем.

— Ба!.. — удивление директора было неподдельным. — Не слишком ли вы высокого мнения о себе?.. Что ж, удачи…

Глава 7

И удача не отвернулась — Артем поступил! К тому же не в своем городишке, а в большой столице — в госуниверситет!

Правда, не все шло гладко и ему пришлось изрядно переволноваться. С самого начала многие вообще отговаривали ехать — «куда, мол, со свиным рылом да в калашный ряд: тамошние „тузы“ давно уже все места для своих детей забили».

Артем поехал несмотря на уговоры, впрочем, мало веря в свои шансы. Сдав первые два экзамена по специальности на «удовлетворительно», он чуть не провалился на сочинении. Выбрав свободную тему «Моя милиция меня бережет», Артем слишком утрированно расписал миссию представителя правоохранительных органов в обществе.

Вначале он стал рисовать патетичный образ героя-красавца, готового в одиночку ринуться в бой с организованной преступностью. Но в тот момент, когда нужно было перейти к действию и показать своего героя в деле, Артем неожиданно стал разоблачать его — «мента», «взяточника», «труса», «прелюбодея»…

Старый профессор с огромными очками, лезущими на низкий лоб, нудно выражал недовольство, приправляя свою речь едкими нравоучениями:

— Логика, конечно, интересная и изложение пикантное, но в целом ваш опус ни в какие ворота не лезет… К тому же все это — страшно неграмотно. Я имею ввиду неграмотность, а если точнее, невежество с профессиональной точки зрения, неверность жизненной позиции, с которой вы смотрите на вещи. Короче говоря, вы — циник, молодой человек. Циник чистейшей воды — хотите и рыбку съесть и на кол не сесть! Вы не понимаете правды жизни, и с такими взглядами вам нет места среди юристов, — под конец профессор почти насмехался над незадачливым абитуриентом. — И все же мне жаль вас с вашей порочной философией — по крайней мере вы были искренни. Берите вашу вымученную «тройку» и благодарите Бога, что я сегодня добрый… Но знайте, по конкурсу вы наверняка не пройдете.

Не дожидаясь объявления окончательных результатов, Артем вернулся домой, как казалось ему, на щите и без меча. Он уже перестал мечтать о поступлении, будучи уверенным, что сорвется по конкурсу…

Третий день юноша не выходил из своей комнаты. На душе было муторно. Перед мысленным взором вереницей проходили все обиды школьной поры, доставляя новую боль и досаду. «Я не такой, как все, — он словно делал для себя открытие каждый раз, когда на него нападала хандра. — Почему у других все получается легко и естественно? Что знают они такого, чего не знаю я?.. Когда кончатся все эти назидания и наставления на путь истины, которые лишь вводят в заблуждение и еще больше запутывают?!» Сейчас, как и когда-то в школе, Артем не мог понять, почему говоря правду, во всяком случае ту, в которой сам лично был убежден, неизменно становился предметом насмешек и издевательств. «Выходит обществу, и не только детям, но и взрослым правда не нужна?» — он вновь ощущал себя «белой вороной», и безысходность, словно яд, медленно парализовывала его мысли и чувства.

Ко всему прочему Артем был подавлен перспективой военной службы — нескончаемой, в его понимании, череды унижений и притеснений. Он предощущал гнетущую атмосферу унылой в своем однообразии казармы с назойливо-дотошным старшиной, озверевшими под конец службы «дедами»…

Но Судьба распорядилась по иному, подкинув Артему счастливый билет.

Глава 8

Не веря в Бога (как малыш не подозревает о существовании, пусть и в прошлом, своего прадеда, так зачастую и взрослый человек не догадывается о существовании Бога), Артем искренне верил в Случай, который иной раз неожиданно улыбался ему.

Вот и теперь фортуна вдруг оказалась на его стороне — Артема приняли в университет: среди почти десятка набравших равное количество баллов предпочтение отдали ему как единственному абитуриенту «из провинции».

Какое-то восторженное и вместе с тем боязливое чувство — чувство ожидания чего-то незнакомого, доселе им неизведанного, охватило Артема, когда его, едва сошедшего с автобуса с огромным старомодным чемоданом и стопкой не поместившихся в нем книг, окатила мощная волна жизни большого города.

Узковатые панели улиц кишели людьми. Словно муравьи в большом муравейнике горожане сходились лицом к лицу, иногда сталкивались друг с другом, но молча, словно не замечая визави, обходили друг друга. Каждый был занят собой, своими заботами и проблемами, обращая внимание на других постольку, поскольку это ему было необходимо.

Безразличие людей и полное отсутствие знакомых не пугало Артема. Наоборот, это освобождало от пут множества условностей, характерных для маленького города — никто не лез в душу, не приставал с советами и просьбами, настырно не приглашал сходить с ним куда-нибудь. Артем предпочитал оставаться незамеченным, растворившись в толпе, не ждал и не желал помощи от кого-либо, лишь бы не мешали.

Он направился к невзрачному частному домику неподалеку от университета, где останавливался во время вступительных экзаменов. Комната, которую Артем снял, поражала своей убогостью. Она была карикатурна: три на два метра прогнившего пола с щелями, куда спокойно можно просунуть палец, голая железная кровать, стул, развалившаяся тумбочка с хламом внутри, оставшимся от прежних съемщиков, потрескавшаяся от сырости грубая штукатурка стен, местами покрытых плесенью.

Фанерный потолок почти касался макушки головы Артема, а дверь не запиралась — на ней и вовсе не было замка. Тем не менее другого выбора у новоиспеченного студента практически не было: через два дня начинались занятия и нужно было срочно обзавестись хотя бы временной крышей над головой.

Хозяйку, сгорбившуюся под тяжестью лет маленькую старушку с живописно крупным носом, Артем подкупил своей солидностью и «взрослостью суждений». В обед она принесла ему жареный куриный окорок и маленькую банку варенья.

— А ты, я вижу, уже устроился: вещи разложил и даже прибрался, — кряхтя и жалуясь на свою немощь, говорила она, заглядывая совсем не вяжущимися с ее дряхлостью живыми глазами в каждый уголок, словно искала там кого-то.

Она похвалила Артема за аккуратность и вдруг неожиданно произнесла:

— Надеюсь, молодой человек, женщин домой приводить не будешь.

Артем даже покраснел от смущения и не нашелся, что ответить.

— Я никогда не сдаю комнату девицам — пусть лучше она пустует. Все беды в этом мире исходят от женщин, — старушка тяжело повернула голову, плутовато посмотрев на Артема снизу вверх. Артему показалось, что она даже подмигнула ему. — Если хочешь добиться чего-либо в жизни, обходи этих тварей стороной. Завлекут тебя всяческими хитростями в свои сети, век не выпутаешься.

Слова старушки-женоненавистки долго не давали Артему заснуть — он был в том возрасте, когда простое слово могло окрылить или, наоборот, сразить наповал. Не ведая того, это, давно уже изжившее свой пол и потому, наверное, ополчившееся на женщин существо, задело юношу за самое больное место. Артем никогда не пользовался успехом у противоположного пола. Назвать его красивым и даже просто симпатичным было нельзя — он принадлежал к тому типу людей, черты лица которых с первого раза не запоминаются. Он был не красив и не уродлив, однако казалось, что на лице у него чего-то не хватает. Главное — у него не было выразительного взгляда, более того, глаза немного блуждали, как у подвыпившего.

Между тем венцом желаний Артема (он стеснялся признаться в этом самому себе) было познание женщины, которая незримо присутствовала во всех его юношеских грезах. В свои восемнадцать он никогда не целовал девушку, никогда не дружил с ней и стыдился этого, а еще больше боялся, что кто-то узнает об этом.

Артему казалось, что познание женщины произведет революцию в его жизни, возведя в новое качество, без которого невозможны полноценное мировосприятие и верная ориентация в различных ситуациях, перипетиях жизни. Он был уверен, что тогда все будет выдавать его — уверенный взгляд, особый тембр голоса, новые, более солидные манеры… Вместе с тем Артем был серьезно озабочен отсутствием близкой перспективы сближения с противоположным полом. Делу, как мы уже знаем, мешала его природная, почти патологическая стеснительность. Артем опасался, что этот недостаток серьезно навредит ему в жизни, помешает занять достойное место в обществе, продвигаться по служебной лестнице. И он поклялся себе во что бы то ни стало перебороть болезненный синдром…

Глава 9

По вечерам, лелея надежду на романтическое знакомство, Артем выходил гулять по городу. Особенно манила его площадь с поющими, переливающимися огнями фонтанами, где с наступлением сумерек собиралось много молодежи. В основном это были влюбленные парочки или ловеласы-одиночки, жаждущие приключений. Артем не без волнения наблюдал, как тот или иной Дон-Жуан непринужденно подходил к совершенно незнакомой девушке и, отпуская фривольные шуточки, делал ей загадочные предложения. Нередко девушка принимала предложение своего случайного ухажера, и новоиспеченная парочка садилась на скамейку у фонтана или углублялась в аллею…

В своем родном городке Артем был наслышан о вольных столичных нравах, однако многое в легких и откровенно фальшивых взаимоотношениях молодых людей удивляло и поражало его, одновременно вызывая какое-то тоскливо-завистливое чувство.

Наблюдая происходящее, Артем негодовал на себя и свое неумение держаться легко и непринужденно — сидящий в нем комплекс, словно лезвие гильотины, разом отсекал волю, когда он, мучимый неодолимым желанием познакомиться, сблизиться с кем-то, уже готовился сделать шаг.

Пока Артем копался в себе, проклиная себя за слабость и нерешительность, мимо прошла парочка. Впрочем, назвать их парой можно было лишь с натяжкой, так как по всему было видно, что Он и Она только знакомятся. Высокий, худой парень в цветастом летнем пиджачке шептал что-то на ушко стройной, по моде коротко подстриженной девушке. На ее раскрасневшемся лице было изображено легкое негодование. Смущенная смелостью своего ухажера, она периодически одергивала свою маленькую красивую головку, но обозначающиеся то и дело ямки на щеках говорили о том, что комплименты парня ей нравятся. Перед тем, как свернуть в аллею, парень приобнял девушку за талию… От этого Артема словно ударило током:

«Вот так — легко и красиво: А почему не я, чем я хуже?..» Анализируя после увиденное, Артем пришел к злому, но успокаивающему его заключению: "Женщины — кокетливые, слабые и распутные по своей природе существа.

Просто нужно подобрать к ним соответствующий ключик, сыграть на нужных струнках души. Тогда перед тобой откроется ларчик со всеми спрятанными там сокровищами…"

Глава 10

Вскоре Артему вручили студенческий билет. Началась бесконечная канитель лекций и семинаров. Десяток доцентов и профессоров и даже один известный чуть ли не на весь мир академик разом навалились на новоиспеченных студентов, давя их: кто — своими необъятными познаниями, кто — требовательностью и придирками, а кто — просто своим авторитетом.

На курсе обучалось около 40 человек. В основном это были молодые люди из респектабельных семей госчиновников и преуспевающих предпринимателей. Таких «случайных», как Артем, было раз-два и обчелся. Однако строгие преподаватели не делали поблажек никому. Артему приходилось часами просиживать в читальном зале, чтобы не садиться в лужу на семинарах. «В чем же прелесть студенческой жизни, о которой твердят студенты со стажем?» — недоумевал Артем.

Первым из сокурсников, с кем Артем сошелся близко, был высокий, атлетического сложения юноша с крайне уродливым лицом. Едва завидев его в аудитории и еще не зная настоящего имени парня, студенты прозвали его Квазимодо. Особым умом он не блистал, но был начитан и имел хорошо подвешенный язык. Не утруждая себя записыванием лекций, Квазимодо, которого на самом деле звали Геворком, пользуясь не совсем аккуратными конспектами Артема, очень активно проявлял себя на семинарах.

Геворк весь дышал какой-то грубой, животной энергией, переливающейся через край.

Он успевал всюду, принимал активное участие во всех студенческих затеях и мероприятиях.

— Страшно даже подумать, как мало времени отпущено человеку. С того самого момента, когда мы появляемся на свет, жизнь наша, словно песок в песочных часах, неумолимо идет на убыль — рассчитана каждая минута, каждый миг. И никто не в силах перевернуть эти часы обратно. Поэтому нужно спешить жить…

Все это Геворк говорил с каким-то страстным, отчаянным негодованием. В такие минуты на него страшно было смотреть: некрасивое, непропорциональное лицо его вытягивалось, нижняя челюсть неестественно выдавалась вперед, вследствие чего одна губа его кривого рта, в уголках которого все время пенилось, наезжала на вторую, глаза же, окутанные паутиной красных прожилок, казалось, вот-вот вылезут из орбит…

Словно не замечая собственного уродства, Геворк все время рассказывал о своих победах над прекрасным полом. Однако эта его навязчивая привычка на первых порах не тяготила Артема. Наоборот, он слушал своего приятеля-ловеласа с затаенным интересом. Про себя же думал: «Чего же не достает мне — те же руки и ноги, та же голова на плечах, а черты лица гораздо эстетичнее?.. Он что, из другого теста?» — У тебя нет «движения», а девчонки любят активных и дерзких, — словно отвечая ему, воодушевленно говорил Геворк, косясь одним выпученным глазом. — С ними не стоит цацкаться — к черту всякие церемонии! Для начала выбирай самых некрасивых — те податливей… Сделал небольшой подарок, вроде букета цветов или флакона духов, и вперед — смело требуй взамен любви!.. Если хочешь взнуздать женщину и отучить ее брыкаться, скорей ложись с ней в постель и попытайся найти ее самую эрогенную зону: у кого-то это — грудь, у кого-то — живот или подмышки, а у кого-то: подошва ноги. Бери ее языком — в прямом и переносном смысле. Женщины любят ушами, но еще больше любят, когда их лижут. Главное — не брезговать…

Геворк вдруг отогнул ворот сорочки и показал большое лиловое пятно.

— Посмотри, никак не отойдет! — сказал он, многозначительно посмотрев на Артема.

Он уверял, что это след от страстного поцелуя, несколько дней подряд показывал синяк однокурсникам и знакомым студентам из других курсов до тех пор, пока тот наконец не исчез.

«Как можно любить такого, да еще с таким жаром? — искренне удивлялся Артем. — Задавался ли он вообще когда-нибудь вопросом — что думает о нем партнер, приятен ли он или вызывает отвращение? Или все ему до лампочки?» Сам Геворк, конечно же, в полной мере осознающий свое уродство, тем не менее без тени иронии и на полном серьезе говорил:

— Эх, вот раскрутился бы, будь у меня товарный вид!.. Но лучше быть колоритным уродом, чем пресным и вялым красавцем. Есть у меня на филфаке знакомый — он почти единственный на курсе самец среди восьмидесяти девиц. Но до сих пор ни одну не «заклеил»… Представляешь?!. Будь я на его месте, каждый день по одной домой бы водил…

Принимая по своей неопытности россказни сокурсника за чистую монету, Артем не догадывался, что Геворк очень часто шел на всевозможные хитрости и унижения, чтобы «уломать» девиц, а когда добивался своего — бахвалился этим, явно приукрашивая свои приключения и отпуская многие обидные для себя подробности.

Тем самым он подавлял в себе комплекс, связанный с внешним уродством.

Глава 11

Хотя в глубине души Артем и завидовал своему ушлому товарищу, надоедливые наставления последнего задевали его самолюбие. Он все ждал с ужасом, что Геворк вот-вот спросит его — а бывал ли он вообще с женщиной? Но тот не делал этого, видимо, и не подозревая по своей испорченности, что в таком возрасте можно быть девственником. После общения с Геворком Артем чувствовал себя еще более беспомощным, все явственнее ощущая магическую силу женского начала над собой, патологическую зависимость от него и даже страх. При случайном разговоре с женщиной он весь мялся, скукоживался, как это бывало в школьную пору…

Было очевидно, что подобная асимметричная дружба между Артемом и Геворком долго длиться не могла. И повод для разрыва недолго заставил себя ждать:

— Проснись, не спи как в ухе у верблюда! Возьми движение в свои руки, назначай свидание сразу нескольким девицам — одна из них непременно придет, — как всегда горячо и вычурно поучал Геворк Артема, но вдруг осекся и, призадумавшись, воскликнул:

— Слушай, идея! Могу я иногда пользоваться твоей хатой?

Артем не сразу понял, о чем речь. А когда до него дошло, пробурчал что-то невнятное, что Геворк принял за «да».

— Договорились! В случае чего идем к тебе. И как я раньше не догадался?!

Вечером третьего дня Геворк действительно привел на «хату» к Артему девицу. Все в ней выдавало дешевую уличную проститутку — низенькая, с короткими, толстоватыми ножками, неопрятная и развязная. Первое, что спросила девица, даже не поздоровавшись с Артемом, было — «где находится та грустная комната».

Геворк с видом знатока «перевел» опешившему Артему ее иносказательную речь:

— Ей в туалет приспичило.

Затем отпустил сальную шутку, от чего девица разразилась глухим смехом, перемежающимся с кашлем.

Артем вышел, оставив их одних. Сев поодаль на скамейке, он с волнением прислушивался к шорохам и едва внятным звукам, доносящимся с той стороны двери.

Минут двадцать спустя Геворк вышел. Из одежды на нем были только штаны, держащиеся на одной тесьме подтяжек, по-пижонски перекинутой через голое плечо.

Другая тесьма безвольно свисала. Лениво потянувшись, Геворк процедил сквозь желтые, испорченные табачным дымом зубы:

— Хочешь сам?

Артем промямлил что-то.

— Ты что схиму принял? Не будь растяпой, сейчас я договорюсь за тебя…

Артем попробовал остановить его, но тот стряхнул его руку со своего могучего плеча и скрылся за дверью. Вскоре Геворк появился и почему-то торжественно заявил:

— Ни в какую, зараза! Устала, говорит…

Потом прошептал Артему на ухо:

— Да и не в обиду тебе будет сказано, всем подряд не отдается. За кого, говорит, принимаете меня? Признаюсь, сам еле уломал!

На самом деле Геворк насчет Артема с девицей и не говорил. Вся эта комедия была разыграна им с целью подчеркнуть свое превосходство над товарищем и в расчете на то, что тот расскажет сокурсникам и знакомым об очередной его победе.

Впоследствии Геворк несколько раз возвращался к этому фальшивому эпизоду с отказом девицы, с напускным сочувствием советуя Артему не отчаиваться…

— Все они такие стервы! Общаясь с ними, нужно держать в одной руке пряник, а в другой — кнут. Причем, один пряник должен чередоваться с двумя ударами кнута…

А ты у нас мягкий, потому и не получается.

Узнав, что о «неудаче» товарища Геворк рассказал и сокурсникам, Артем молча отошел от него.

Но обида и боль от посыпанной на открытую рану соли долго еще преследовали его.

Глава 12

Тем временем подоспела первая экзаменационная сессия. Артем успешно сдал зачеты и два экзамена — по истории и теории права. Домой он не поехал, решив в короткие каникулы отойти от экзаменационной лихорадки, хорошенько отоспаться, расслабиться. Позвонил матери, попросив выслать до стипендии немного денег.

По вечерам Артем направлялся в ближайший бар, заказывал большую кружку пива и пару пирожков с мясной или картофельной начинкой. Пил он медленно, смакуя каждый глоток. По мере поглощения пива какое-то удовлетворение и во многом еще не понятная радость росли в нем, словно на дрожжах, переполняя душу. Все кругом, казалось, улыбалось ему, и он искренне удивлялся, как еще минуту назад можно было огорчаться по различным пустякам и не наслаждаться вовсю жизнью. Окружающие были ему симпатичны: и усатый бармен за прилавком, и не в меру накрашенная и грубоватая официантка, которая теперь казалась ему верхом вежливости и предупредительности, и даже оба обросших и шумных, вечно вдрызг пъяных мужика-завсегдатая в углу бара. "Что мне до них, пусть шумят и матерятся, раз им так хочется.

Главное — я счастлив, и они не мешают и не могут помешать моему счастью…" Каникулярная неделя пролетела незаметно. Завтра снова начиналась канитель лекций и семинарских занятий. Последним днем свободы Артем решил воспользоваться сполна.

Когда он опорожнил второй бокал, официантка подошла и уставилась на него с выжидательной, хитроватой улыбкой. Она показалась уже достаточно пьяному Артему не только привлекательной, но и доступной. Он решил немного пококетничать с ней, перебирая в памяти все подхваченные во время вечерних прогулок по городу обрывки фраз влюбленных пар. Но ничего подходящего на ум не приходило, и он заказал еще одну кружку пива, надеясь, что она, наконец, развяжет ему язык.

«Сегодня непременно что-то должно произойти, — внушал он себе, с томленьем глядя на пышный, туго обхваченный форменным халатом бюст официантки. — Идея завоевать мир у Гитлера и его сообщников возникла именно в пивной. У меня амбиции поскромнее… Хотя, говорят, завоевать женщину порой сложнее, чем целый мир…» — чтобы не отрезветь, Артем отогнал от себя мысль о том, что в действительности обе эти задачи для него почти в одинаковой степени труднорешимы.

И именно сегодня он решил наконец близко познакомиться с женщиной.

Глава 13

Артем рассчитался, выложив почти весь остаток своих скудных сбережений. Выходя, он бросил многозначительный взгляд на официантку, с которой так и не разговорился.

Природа уже дышала весной, обаянию которой мягкая и бесснежная зима легко и охотно поддавалась. Воздух был не по-февральски теплым и ласковым. Артем перешел улицу и ступил на аллею, протянувшуюся по правую сторону станции метро «Молодежная».

Из рассказов Геворка он знал, что по вечерам здесь промышляют девицы легкого поведения. Но Артем не собирался тратиться на проститутку, пусть и совсем недорогую. К тому же он был в плену своих амбиций, и легкая добыча не прельщала его. Юноша жаждал борьбы и сопротивления, сломив которое навсегда утвердил бы внутреннюю свою власть над Женщиной. Три кружки поглощенного пива подбадривали его. Артем сел на скамью в глубине аллеи и стал высматривать свою будущую жертву.

Скучающая по настоящей весне и любви молодежь прогуливалась по скверу — парами, небольшими группами и в одиночку. Были и совершающие моцион перед ужином пожилые люди, иные — с собакой, наверняка единственным другом угасающей жизни, другие — наедине с самим собой, своими воспоминаниями — живыми осколками безвозвратной молодости…

Вскоре показалась и первая девица легкого поведения. Ей, по-видимому, было лет тридцать. Старательно раскрашенное лицо начинало чахнуть, и никакая пудра не в силах была скрыть изрезавшие его вдоль и поперек морщины. Джинсовая мини-юбка некрасиво обтягивала раздавшиеся бедра. Она подошла к скамейке и, не говоря ни слова, села совсем вплотную к Артему (словно там его и не было). Артем отодвинулся и удивленно уставился на нее. Та заерзала, помяла сумочку и не без жеманства, делающего ее более неприятной и отталкивающей, спросила, который час.

Артем неохотно ответил, после чего с минуту длилась неловкая пауза. Женщина явно не решалась прямо предложить себя. Она снова заерзала на месте и вдруг стала вытаскивать из сумочки какие-то шмотки: шорты, тенниску, два-три вычурных сувенира.

— Не купите?..

Артем покачал головой, и та молча встала и удалилась, на ходу запихивая свой нехитрый скарб обратно в сумку.

Артем мысленно лепил ту, которую ждал — одинокую вальяжную женщину бальзаковского возраста, выделяющуюся в толпе. Окруженная дымкой таинственности, она медленно и грациозно проплывет мимо, бросив на него взгляд своих волооких глаз. Артем уловит в этом мимолетном взгляде томление и тоску. Ей, безусловно порядочной женщине, вдруг стало невыносимо одиноко, и она вышла развеять свою тоску, в глубине души лелея (как и он сам) необычное, романтическое знакомство.

Артем все больше вживался в свою мечту и почти уже осязал ее. Неистово-восторженное ожидание, поощряемое еще не ослабевшим действием алкоголя, овладело им. Такое чувство бывает, наверное, у хищника, почуявшего близость добычи.

Вдруг у него бешено забилось сердце: та, которую он так страстно воображал, действительно появилась в начале аллеи.

Глава 14

Она направлялась в сторону небольшого кафе, притаившегося в тени роскошной плакучей ивы. Первое, что Артем невольно отметил для себя — изящно очерченную линию тонкой талии и гармонично развитых бедер. Молодая женщина села за свободный столик и заказала что-то выросшему перед ней официанту. Понаблюдав немного и убедившись, что она никого не ждет, Артем приказал себе: "Вставай же!

Действуй!" Он встал и заставил себя сделать несколько шагов в сторону заветного столика.

Откашлявшись, Артем попросил разрешения сесть на один из двух свободных стульев.

Незнакомка едва наклонила голову, лишь краешком глаза посмотрев в его сторону.

Артем сел и стал изучать ее профиль: невысокий, слегка напряженный и немного выпуклый лоб, оттянутые кверху уголки больших карих глаз, нос с едва заметной горбинкой, нежные завитушки золотистых волос у миниатюрного ушка, пожалуй, чересчур тонкие, но четко очерченные губы, чуть заостренный маленький подбородок, родинка на щеке. На всем этом лежала печать какой-то роковой скуки (во всяком случае так показалось Артему), что делало незнакомку загадочной и особо привлекательной. Ей можно было дать лет 28.

Официант принес на серебряном подносе стакан оранжевого сока для женщины и уставился профессиональным взглядом на Артема. Тот заказал кофе и стал придумывать первую фразу для знакомства.

— Скучаем? — Артем выдавил из себя нелепую по сути фразу, приложив немало усилий, чтобы она показалась естественной и непринужденной.

Визави обернулась, посмотрев на него каким-то невидящим взглядом, словно куда-то мимо, и ответила лишь после второго вопроса:

— Вы, кажется, чем-то озабочены?

— С чего вы взяли, молодой человек? — голос ее был сухим и надменным. — И какое вам вообще до этого дело?

— У вас кислое выражение лица, — Артем почему-то был уверен, что ведя себя развязно, грубо и фамильярно, сумеет если не завоевать симпатии женщины, то хотя бы внушить ей считаться с собой.

Однако та вздернула носик и отвернулась с миной негодования.

— Я, кажется, обидел вас?.. — отступать Артем не намеревался.

Не отвечая, женщина отпила сока и встала. Артем тоже встал и молча пошел рядом с ней…

Глава 15

— Послушайте, молодой человек, вы ведете себя как самый настоящий хам, — женщина остановилась, строго взглянув на него в упор.

— Я хочу познакомиться с вами. Меня зовут Вардан, — соврал Артем. — А вас?

— Да, отстаньте же! Я не знакомлюсь на улице с кем попало! — гневно бросила она, и пошла, ускорив шаг.

Однако, это еще больше подзадорило Артема. Вся его робость и скованность словно улетучились.

— Не стройте из себя недотрогу — знаю я вашу породу! — Артем сам удивлялся собственной развязности.

Женщина презрительно фыркнула и свернула на людный проспект.

Артем не отставал. Он попытался взять ее руку, та резко отмахнулась.

— Чего вы от меня хотите? — женщина снова остановилась. Голос ее теперь дрожал.

— Денег?.. Вот, сколько есть… — она достала из сумочки портмоне.

— Не притворяйтесь! Вы сами прекрасно понимаете, чего я хочу, — Артем заглянул ей в глаза, словно надеясь найти там что-нибудь обнадеживающее для себя. Если бы он был трезв, то прочел бы в них страх, примешанный с чувством гадливости. И это, может быть, остудило бы его.

— Отстаньте, или я позову на помощь!

Артем оглянулся. Прохожие не обращали на них особого внимания. Поблизости не было видно и стражей порядка. К тому же уже смеркалось. Он ухватил ее за локоть, но тактику решил сменить, подумав, что немного лести помогут делу.

— Да поймите же, наконец, что вы — моя мечта… Живое воплощение идеала той женщины, о которой я постоянно грежу. Я понял это, как только увидел вас. Вы словно возникли из ничего — такая невесомая и воздушная, превратив этот убогий сквер в настоящий Эдем… — Артем поражался своему красноречию: слова, казалось, сами выплывали из его рта, слагаясь в пышные фразы.

— Отпустите руку, мне больно!..

— Я разомкну свою ладонь только в том случае, если получу гарантию, что синичка моя не упорхнет…

И тут произошло неожиданное — то, на что Артем почти уже не надеялся. Женщина наконец нормально ответила ему, пусть и на сей раз с упреком, но упреком уже иного рода — в нем не было враждебности, сейчас говорило уязвленное женское самолюбие.

— Значит все-таки синичка? — на этот раз, показалось Артему, она взглянула на него не без любопытства.

— Нет, нет, простите, я оговорился. Вы журавль!.. Вы лебедь моей мечты!..

Артем чувствовал, что внутри что-то стремительно растет, приближаясь к критической черте, и что оно вот-вот лопнет, подобно шаровой молнии, высвободив накопившуюся разрушительную энергию.

— А вот и наш дом… Прощайте, молодой человек, — женщина снова попробовала высвободить руку.

— Я провожу вас до подъезда, — Артем уже не слышал собственного голоса.

Он, сам того почти не сознавая, силой тащил ее к темному подъезду.

— Ну, теперь прощайте, — нервно потянулась она. — Я уже…

Артем не дал ей договорить. Больше он уже не мог сопротивляться нарастающему давлению животной страсти. Затащив женщину в глубину подъезда, он, закрыв одной рукой ей рот, другой стал рвать одежду на ней. Та отчаянно билась. Они повалились на какой-то щит, и пока Артем судорожно добирался до ее нижнего белья, в паху у него вдруг все онемело, словно под воздействием местного наркоза, а через миг горячая струя и вместе с ней вся злая энергия выпрыснулись прочь из его взвинченного до предела организма…

Опомнившись, Артем увидел, что женщина лежит без чувств… Он вытолкнул себя из подъезда и побежал стремглав, растворившись в темноте ближайшего сквера.

Глава 16

Наутро Артем проснулся с туманом в голове. Вчерашнее казалось ему кошмарным сном, и он не хотел верить в реальность случившегося. В глубине души он все-таки надеялся, что все это ему примерещилось. Однако, собираясь на занятия, Артем с ужасом понял, что потерял студенческий билет, который всегда носил с собой. Он был уверен, что билет упал в подъезде во время схватки. «Его уже отнесли в милицию», — от этой внезапно появившейся мысли Артем в бессилии опустился на кровать. Он уже почти убедил себя, что стражи порядка пришли за ним в университет, и не найдя его там, вот-вот заявятся к нему домой. Артем обратно лег в еще не остывшую постель и зарылся в нее с головой, словно одеяло могло защитить от нависшей над ним угрозы.

Воспаленное воображение рисовало чудовищные картины. Вот его, скрученного за руки, ведут на глазах у изумленной хозяйки и соседей к патрульной машине. Он тщетно пытается объяснить, что это получилось как-то само собой, помимо его воли, что во всем виновато ОНО, что он был пьян, наконец, но никто и не слушает его: "Негодяй!

Насильник! Мразь!" — слышит он за собой клеймящие, удивленно-негодующие возгласы:

Артем свернулся калачиком и еще глубже ушел в постель. Ему казалось, что все вокруг уже знают о его поступке. Он явственно ощутил опасную, засасывающую пустоту вокруг себя. «А что, если она так и не пришла в чувство?» — мороз пробежал по коже.

Помучив себя и вконец обессилев, Артем заснул тяжелым сном. Сон оказался, пожалуй, мрачнее и болезненнее, чем явь. Приснилось, что он — дома, открывает альбом, где хранились все его фотографии с детства, чтобы якобы выбрать фотку для нового студенческого билета. Но альбом — пустой, вернее, на снимках — одни черные пятна… Черные пятна вместо людей, вместо одноклассников, вместо матери, вместо самого себя — словно после большого пожара… Артем проснулся в холодном поту и понял, что серьезно заболел.

Он не появлялся в университете почти три недели. Когда наконец переступил порог аудитории — бледный, исхудалый, с воспаленными глазами — его немедленно вызвали в деканат.

— Молодой человек, вы, как я вижу, сожалеете, что поступили и упорно добиваетесь отчисления, — зрачки у замдекана неестественно округлились под толстыми стеклами очков (у Артема же стали подгибаться колени). — У вас 78 часов пропуска. Если завтра же не принесете справку, можете собирать чемоданы…

У Артема словно гора свалилась с плеч. «Значит о случившемся не знают!» — он почти уже не слышал замдекана, предъявляющего ему и другие ультиматумы.

Артем вышел, неся на спине тяжелый взгляд второго человека на факультете, которого студенты побаивались больше первого. Однако на душе у него было легко.

Справку он не принес, но деканат все-таки воздержался от крайних мер, дав Артему шанс исправиться. Правда, некоторые преподаватели стали относиться к нему с явной недоброжелательностью, недвусмысленно давая понять «прогульщику», что сдавать экзамены будет совсем непросто.

Особенно невзлюбил Артема прыщеватый доцент по истории Римского права. Перед началом лекции он оглядел аудиторию и остановил недоуменный взгляд на Артеме:

— Вы кто?!

— Студент… — невозмутимо ответил Артем.

— А почему мы не знакомы? Значит, вы — плохой студент…

Артем начал было возражать, что незнакомство само по себе не может служить критерием для подобной оценки, но преподаватель резко прервал его…

— Не лезьте в бутылку, молодой человек. Вы бы еще к самому концу семестра явились. Я не представляю, как вывернетесь на экзамене, — козлиная бородка доцента нервно затряслась.

— А почему помещение не проветрено, юноша? — перед тем, как презрительно отвести взгляд, неожиданно бросил доцент.

Надвигающаяся на Артема невидимая угроза постепенно стала обретать контуры.

Глава 17

До сессии оставалось меньше месяца. Артем лихорадочно готовился к экзаменам, пытаясь наверстать упущенное. Он часами просиживал в библиотеке за книгами, ворошил гору литературы по римскому праву, теории государства и права, правоохранительным органам…

Артем старался не вспоминать жуткий эпизод в подъезде, но образ женщины, как наваждение, то и дело вставал перед глазами, застилая собою все. Не оставляла также навязчивая мысль, что за ним вот-вот придут милиционеры с его студенческим билетом. Клеймя себя за слабость, Артем готов был пожертвовать многим, чтобы раз и навсегда вычеркнуть этот эпизод из своей жизни, а главное, из памяти.

"Прав все-таки Фрейд — все решают инстинкты. Разум и воля — ничто перед ними…

А совесть что? Да, я сейчас раскаиваюсь перед угрозой и под воздействием другого, более сильного инстинкта — инстинкта самосохранения, но где гарантия, что все это не повторится, если снова окажусь один на один с женщиной?.." — Артем невольно представил себя наедине со своей мучительницей и почувстовал, как сжимается сердце. Нет, она не отталкивала его, несмотря на тяжелые воспоминания и пережитые страдания. Наоборот — сейчас, когда опасность отдалилась, он по-прежнему подспудно желал ее, и пожалуй, с еще большей силой…

Однажды Артем засиделся в библиотеке допоздна. Текст перед глазами расплывался, а перенапрягшийся мозг отказывался воспринимать еще что-либо. «Пора уходить», — говорил он себе, но, словно загипнотизированный, никак не мог сделать над собой усилия, чтобы подняться… Вдруг екнуло сердце и предательская дрожь пробежала по всему телу — в двери читальни вошла Она! Сейчас он предпочел бы превратиться в маленькую мышку и укрыться в ближайшей щели на полу. Она подошла и не то что с упреком, а, скорее, с досадой, но добродушно и незлобиво спросила:

— Что ж вы, господин студент, заставляете так долго ждать себя. Я думала сами придете, попросите прощения.

Артем чувствовал себя кроликом, парализованным взглядом удава.

— Вы боитесь меня?.. Вы думаете, что я испорчу вам жизнь? Откровенно говоря, найдя на следующее утро ваш студенческий билет рядом с моей разбитой косметичкой, я решила заявить на вас в милицию. Но пожалела — вы так молоды, и, признайтесь, никогда не общались с женщиной…

Артем залился густой краской. Он не смел поднять голову и взглянуть на свою мучительницу.

— Я не держу на вас зла, но запомните, цинизм, которым вы так опрометчиво вооружились, копье обоюдоострое и рано или поздно пронзит вас же насквозь. Не зарьтесь на чужое, не хватайте то, что не принадлежит вам, а с женщинами еще успеете наладить отношения, — она засмеялась коротким смешком…

— Проснитесь же! — почему-то вдруг сказала она совершенно другим голосом и, легко коснувшись его плеча, исчезла, растворилась в воздухе. Артем очнулся. Над ним стояла библиотекарша:

— Закрываемся, молодой человек. Вы спите уже четверть часа. Не стоит надрываться — гранит науки еще успеете перегрызть.

Артем посмотрел на часы — стрелки показывали начало десятого. Под впечатлением сна он добрел до своей комнатушки. Ему нездоровилось, он снова заболел и слег.

Два дня его лихорадило. Все мерещилась Она. Артем порой не мог понять, во сне это или наяву. Встанет обычно у изголовья и молчит… Артем знал, что она там, но боялся обернуться и посмотреть на нее.

«Лучше бы прямо в сквере дала мне пощечину, тогда не было бы всего этого!» — сердился на нее Артем…

А однажды Она взяла его за руку и стала нащупывать пульс. Затем вдруг позвала его знакомым ему с момента появления на свет голосом. Артем открыл глаза и увидел… мать. Впервые во взрослой своей жизни он заплакал. Плакал не от нежности к матери и долгой разлуки с ней. Артем плакал от жалости к самому себе, как ребенок, тянущийся за защитой к взрослому в минуту опасности. «Сердцем чуяла, сынок, неладное…» — утирала сыну слезы мать.

Глава 18

До экзамена теперь оставались считанные часы. Понимая, что не в состоянии учить еще что-либо, Артем отложил конспекты в сторону. Голова его, словно мусорная корзина, была набита лоскутами всевозможных древних и современных теорий, из которых практически невозможно было собрать что-то цельное. Снедаемый мрачными предчувствиями, он заснул лишь к утру, а проснулся с пудовой гирей на плечах вместо головы.

Артем не сразу решился войти в экзаменационную, когда подоспела его очередь.

— Заставляете себя ждать, молодой человек? — изрядно потрепанный профессор по теории государства не скрывал своего раздражения. — К экзаменам, надеюсь, подготовиться успели… Тяните билет.

Артем взял билет и механически, не слыша собственного голоса, назвал его номер, сел за парту и стал искать в ворохе обрывочных знаний — закономерном итоге бессистемно-лихорадочного чтения — нужные слова и фразы.

Первый вопрос по теории Руссо о государстве Артем кое-как осилил. Но при ответе на вопрос о позитивном праве экзаменатор ловко поставил Артему подножку, потребовав объяснить, «в чем заключается суть соответствия между позитивным правом и правовым чувством граждан». Артем промямлил что-то, сам до конца не понимая собственных слов, на что профессор сокрушенно покачал головой и задал дополнительный вопрос — что такое «автократия»? Артем перепутал ее с «олигархией».

— У вас все трещит по швам, — торжественно произнес профессор-экзекутор. — Придете на переэкзаменовку в конце лета. А пока — «неуд».

Он размашисто расписался у себя в ведомости, протянув с победным видом Артему так и не раскрытую зачетку.

Через несколько дней Артем получил «неуд» и по Римскому праву от доцента с козлиной бородкой, а на третий экзамен и вовсе не явился…

Глава 19

«Ну вот, юрист со средним образованием, — иронизировал сам над собой Артем, упаковывая чемоданы. — Чему быть, того не миновать — будем надеяться, что все к лучшему. И великих людей по странной прихоти Случая отчисляли из университетов, но Время расставляло все по своим местам. Лишь бы Случай не вывел из игры раньше срока».

Артем ехал не домой. Он не хотел снова предстать побитым мальчишкой перед одноклассниками и знакомыми, помнившими его изгоем и неудачником. Еще более он не желал возвращаться неким блудным сыном к матери, которой к тому же не простил связь с милиционером. «Родители вечно врут своим детям, а сами требуют взамен честности и открытости», — мучил он мать во многом утрированным упреком.

Артем решил долго еще, во всяком случае в ближайшие восемь-десять лет, не появляться на родине. Такое решение возникло у него не в одночасье. Он часто задумывался над тем, почему отец уехал навсегда, порвав одним махом все, что связывало его с родиной, семьей, прошлым. «Наверное, ему было известно что-то такое, чего не знают другие? — гадал Артем. — Родина, патриотизм — высокие, но пустые слова. Где хорошо — там и родина!» Ход его мыслей постепенно принимал конкретное направление: «Дальше, дальше от тех людей, кого я знал и кто знал меня: они, и даже память о них тянут меня назад, к прошлому… Я сделаю блестящую карьеру вдали от родины, чего бы это мне ни стоило, вернусь когда-нибудь в высоком чине, и заставлю всех уважать меня».

Артем решил податься в Россию, надеясь, что на ее необъятных просторах легче будет найти работу и продвигаться по служебной лестнице. Он обнадеживал себя и тем, что справка о годовом юридическом образовании поможет ему устроиться в правоохранительные органы. «Где-нибудь на севере страны, где оторванность от цивилизованного мира и лютые морозы компенсируются „горячим стажем“, за десять лет можно достичь таких чинов, которые другим будут стоить полжизни», — Артем представил себя статным, энергичным полковником, только голову чуть припорошило, но это лишь придает солидности.

Он позвонил матери, соврал, что едет на студенческую практику. «Ничего, поймет и простит», — успокаивал он себя.

Глава 20

Итак, придя в себя после первого крупного провала, Артем решил стереть из своей памяти неудачу, перечеркнуть всю свою прошлую жизнь и начать все сначала. Он чувствовал в себе готовность ради достижения цели использовать все средства, терпеть всяческие лишения, невзгоды и даже унижения. Душа его была разгорячена предстоящей борьбой.

"То, что не убивает нас, делает нас сильнее, — вспомнил он вычитанное у великих.

— Мечтать — удел слабых, а сильные ставят себе цель и выбирают пути для ее достижения. Я одолею себя и поднимусь над другими, чего бы это ни стоило".

В странствия в поисках новой жизни Артем пустился почти с пустыми карманами. Все его сбережения при очень экономном расходовании могли бы хватить на пару недель.

Он рассчитывал и на золотую цепочку, подаренную матерью на его совершеннолетие.

Вряд ли Артем представлял себе, какая долгая и тяжелая одиссея ждет его впереди.

Из города в город он переезжал автостопом на первом подвернувшемся транспорте, зайцем в товарняке, а однажды — на попутном мотоцикле. «Голь на выдумку хитра», — иронизировал он сам над собой.

В каждом городе Артем старался познакомиться с преуспевающими земляками, просил их помочь устроиться на работу. Однако без прописки даже мечтать о постоянной работе, к тому же в правоохранительных органах, было бессмысленно.

Впрочем, у земляков хватало собственных забот. Нередко, желая скорее отделаться от него, они давали ему небольшую сумму денег, которых разве что хватало на билет до другого населенного пункта и хлеб на пару дней. В лучшем случае ему предлагали работу грузчика на рынке или посыльного, мальчика на побегушках.

Такие предложения всерьез обижали Артема. Тем не менее ближе к зиме ему пришлось разгружать вагоны для того, чтобы обзавестись теплой одеждой.

Не все соотечественники относились к Артему доброжелательно. Иные грубо прерывали его:

— Слушай, какой я тебе земляк?! Не земляк ты мне, а обуза… Если на родине не сумел прожить, здесь вообще потеряешься.

— Своих хватает! — как правило холодно отвечали местные, когда, набравшись смелости, Артем обращался в то или иное учреждение.

Артем поворачивался и уходил, не дослушав назиданий, и с каждым отказом запас его надежд хирел.

Жил он почти бомжом, часто ночевал на вокзалах, бывало голодал целую неделю. «Поразительный феномен — деньги: есть они — ты человек, нет — ты уже ничтожество, пустота, обуза всем и в первую очередь самому себе», — думал Артем, грызя кусочек припасенного на самый черный день окаменевшего хлеба. Несколько раз ему на ум приходила мысль о самоубийстве: «Лучше сразу одна большая боль, которая разом решит все проблемы, чем эти ежедневные мучения». Прежняя жизнь на родине казалась ему нереальной, неким далеким сном.

Пару раз Артема приводили в отделение милиции, и приходилось пускать в ход весь арсенал хитростей, чтобы уговорить или разжалобить стражей порядка. При этом он неизменно показывал уже изрядно потрепанную справку о своем годовом юридическом образовании…

Артем успел побывать даже в заложниках. Его взяли в залог большого долга, в который влезла небольшая группа его земляков-торговцев на рынке — у них он ночевал несколько дней. Взяли всех скопом, не разбираясь, и Артем просидел в темном сыром подвальчике целую неделю, пока не принесли долг. В качестве компенсации за страдания ребята купили ему билет до ближайшего города и снабдили карманными деньгами.

Артем тут же дистанцировался от людей, к которым обращался за помощью, независимо от того, отказали ли они ему или поддержали, чем смогли. «Не считай себя обязанным никому, не обременяй себя чувством благодарности — оно будет тянуть назад. Попользовался и вперед! Будь эгоистичным и наглым. Говори одно, а делай совершенно противоположное, если это тебе на руку. Будь скользким, как мокрый обмылок, чтобы никто не смог взять тебя голыми руками. Главное, не настраивай против себя толпу — в толпе даже самый слабый сильнее тебя», — за время скитаний на чужбине Артем выработал себе такую тайную философию, а вернее, новую систему самозащиты.

Но на практике она приносила мало результатов. Теперь уже лишь по инерции, ухватившись за краешек все слабеющей надежды, Артем пробирался все дальше и дальше к самым окраинам необъятной страны. «Может, хотя бы на крайнем севере найдется место для меня», — он уже стал отчаиваться, когда Судьба (а может быть, Случай, в который Артем единственно и верил) неожиданно улыбнулась ему.

На одной из северных окраин он нашел влиятельного соотечественника — заместителя начальника известной на всю страну тюрьмы. Чувствуя, что это последняя для него, утопающего, соломинка, Артем начистоту рассказал ему о всех своих невзгодах и злоключениях. Тот слушал молча и, казалось, с недоверием, внимательно наблюдая за каждым его жестом и мимикой, потом вдруг встал и хлопнул Артема по плечу: «У нас много схожего — я тоже трудно начинал. Только учти, тюрьма — не курорт: ты должен пахать», — тюремщик заикался, и Артем, казалось, пережил целую жизнь, пока тот тяжело выговаривал роковые для него слова.

Земляк помог Артему с временной пропиской и взял его к себе в тюрьму.

Глава 21

Артем жил в тюрьме вместе с заключенными — в небольшом помещении, отличающемся от обычной одноместной камеры лишь отсутствием жалюзей на окне и наличием старенького, задрипанного дивана.

Помощник коменданта тюрьмы, в помощники к которому в свою очередь Артем на первых порах был нештатно определен, целую неделю инструктировал новичка о тюремных порядках, говорил о непременной строгости с арестантами, недопустимости поблажек. Главной функцией Артема было отпирание и запирание дверей. Вроде бы примитивная работа «ключника», но она отнимала почти все время и страшно утомляла: практически в течение всего дня и части ночи приходилось выводить несколько сотен заключенных на прогулку, на хозработы или еще куда, заводить обратно. Первые полтора месяца Артем работал бессменно, а в короткие часы отдыха вырубался мертвым сном.

Поначалу он побаивался зеков — в основном это были злые на судьбу и окружающих люди. «Ты-то зачем сюда сунулся? — однажды вполголоса бросил ему один из заключенных. — Зачем молодость губишь — ты же одним воздухом с нами дышишь? Мы -то, может, и выйдем, а ты останешься замурованным в этих стенах на всю жизнь».

Артем не ответил ему: заключенный был прав. Тюремщикам не позавидуешь — специфический запах, которым насквозь пропитаны стены, ночные смены, высокое напряжение, инсульт… Они здесь умирают рано — в 45-50 лет…

Артем присматривался к заключенным — этим людям, оказавшимся по стечению роковых обстоятельств запертыми в четырех стенах. Он пытался понять, чем преступник отличается от обычного человека. Лишь некоторые производили впечатление закоренелых злодеев. Особо отталкивал его старик-рецидивист с изуродованным лицом. Ему было уже за семьдесят. Полжизни он провел за решеткой за различные преступления. На этот раз он сидел по обвинению в… изнасиловании малолетки.

Старик уверял, что не имеет к этому никакого отношения. «Да какой из меня насильник? Лет десять не имею дела с женщиной», — убеждал он, пожирая собеседника одним уцелевшим злым глазом…

Артем не хотел наживать себе врагов в тюрьме. Он старался найти ту золотую середину, которая позволяла бы ему держаться, как эквилибристу на канате, между блюстителями порядка и его нарушителями, одновременно угождать начальству и не особо обижать содержащихся под стражей, боясь их мести в будущем (несколько таких случаев имело место). Нередко он закрывал глаза на мелкие нарушения заключенными правил внутреннего распорядка и даже порой тайком угощал их дешевыми сигаретами, которые бесплатно выдавались персоналу тюрьмы (сам он не курил и даже никогда не сосал сигарету для проформы, как это делали многие его ровесники из ложной идеи самоутверждения, и, наоборот, считал курение привычкой слабых людей). Артем был уверен, что дозированные отклонения от режимных требований содействуют предотвращению ЧП. Во всяком случае он был на хорошем счету у начальства.

Через полгода в День внутренних войск Артему объявили благодарность за добросовестную службу, а еще через три месяца произвели в прапорщики. После смены Артем заперся в своей комнате-камере, достал из развалившегося диванчика припрятанную (тогда не знал — на черный ли день или для радостного случая) бутылку.

Пил прямо с горлышка и натощак, чтобы скорее раздуть иллюзию праздника. Поначалу вместе с самогоном приятное тепло и радужные надежды стали наполнять его. Но очень скоро крепкое содержимое пузатой бутылки неожиданно раскрыло ему глаза, вмиг убрав розовые очки. Артем вдруг осознал реальное свое положение: кто он теперь — вырванный с корнем росток, не прижившийся на родине; песчинка, заброшенная ветром судьбы за тридевять земель; заблудившаяся в чужой стране овечка, с трепетной надеждой ожидающая милости и благосклонности окружающих?!

Кто он здесь? Надзиратель над заблудшими душами, а по сути такой же зек без семьи и отечества, без того, что может дать человеку настоящее чувство свободы…

Он даже хуже этих несчастных, мечтающих о глотке свободы, так как сам пошел на добровольное заточение ради призрачного благополучия в будущем. Здесь даже время словно замерзло, — добивал он себя, глядя на толстый слой обледи на своем окошечке.

Но это была лишь минутная слабость. Наутро Артем полностью освободился от своих пессимистических настроений, с головой окунувшись в тюремные будни.

Глава 22

Через год по ходатайству зама Артем получил погоны лейтенанта и вскоре был назначен на должность помощника коменданта, получив солидную надбавку к зарплате.

Теперь он остепенился, отрастил для солидности небольшое пузо, приняв начальственный вид, не фамильярничал с заключенными и держался с ними нарочито строго и сухо. Впервые за четыре года своих странствий он отправил матери немного денег и письмо, в котором скупо сообщил, что у него все нормально и просил прислать бутылку армянского коньяка и бастурму. Посылка шла почти целый месяц. Помимо заказа в ней были тонкий лаваш, пара банок с вареньем, сушеные фрукты, грецкие и лесные орехи (диковина для здешних мест), пара вязаных шерстяных носков и длинное письмо. Мать подробно расспрашивала Артема о житье-бытье, где и на чем он спит, чем укрывается, не голодает ли, не мерзнет?.. Между строк она жаловалась на свое одиночество. «Приезжай как-нибудь. Уж больно стосковалась…» — просила мать.

Письмо Артема не растрогало. Его задело лишь то, что один из его одноклассников, как писала в письме мать, ничем не приметный и, казалось, совсем далекий от каких-либо амбиций, Арман, вдруг сделался помощником начальника городского управления внутренних дел…

Однако вскоре, когда, отложив письмо, Артем стал вдыхать позабытый аромат домашнего лаваша, он вдруг почувствовал, что внутри, там, где, наверное, сидит Совесть, что-то гложет его. Действительно, за все четыре года чужбины он написал матери всего одно письмо и позвонил пару раз. Сначала ждал, когда дела поправятся, чтобы было о чем писать. Затем, когда дела вроде бы пошли на лад, как-то не тянуло писать. "Главное, что все нормально. Мать должна чувствовать это. Она всегда улавливает каким-то особым чутьем, когда мне хорошо или плохо, — успокаивал он себя, пытаясь оправдать лень и безразличие. — Ей скоро 50.

Поднакоплю деньжат, возьму отпуск и поеду к ней… Соберу всех родственников и соседей, закачу пирушку с живой музыкой, а шабаш буду давать только в валюте — пусть знают, какой я теперь…"

Глава 23

Артем отнес коньяк и палочку бастурмы заместителю начальника тюрьмы.

— «Арарат»! Мой любимый!.. Конечно, мне приятно, но зачем было тратиться? — начальствующий земляк пригласил Артема сесть и стал раскупоривать бутылку. — Хоть и возбраняется пить во время работы, но разик можно. Тем более, что повод весьма уважительный имеется.

Он достал из шкафа два стакана и разлил коньяк.

— Что ж, с повышением! — бодро сказал зам.

Прежде чем чокаться, Артем произнес встречный тост:

— За вас, Артур Борисович!.. Вы фактически вынули меня из петли.

Артем поймал себя на мысли, что впервые за последнее время он искренен по отношению к другому человеку.

— Да ладно, давай пить! — отмахнулся Артур Борисович. — Давно не пробовал наш, армянский!

Он пил медленно, смакуя каждый глоток.

— Отличный коньяк! Он самый!.. — произнес земляк с довольным и одновременно страдальческим выражением лица. — И все же, не утолить таким способом тоску по родине. Тяга к ней передается вместе с молоком матери… Но иногда, дорогой мой, родина предстает в образе злой мачехи…

Приложив тыльную часть руки к губам, Артур Борисович с полминуты молчал, как бы вспоминая что-то.

— Однажды и меня больно обидели там… Впрочем, что рассказывать?.. — голос его неожиданно упал.

Артем с удивлением увидел, как у земляка заблестело в уголках глаз, как дрогнули скулы, изрезанные мужественными морщинами.

— Из-за женщины я вынужден был оставить все: дом, родителей, друзей… — зам старательно выговаривал каждое слово, потому что в минуту волнения его природный недостаток речи усугублялся.

— Да, я был безумно влюблен. Влюблен впервые, со всей силой и искренностью первого настоящего чувства… Я — ущербный, наивный и ослепленный мальчишка, на полтора года младше ее. А она — писаная красавица… Естественно, отказала. Но это еще полбеды. Оттолкнула, грубо прервав меня на полуслове: «Иди научись для начала говорить по-человечески. А то лаешь, как собака…» Артур Борисович перевел дыхание, закурил. В том, как опрокинув голову, он выпустил краешком рта несколько жидких колечек дыма, Артем почувствовал какую-то обреченность. Оба они молча наблюдали, как невесомые колечки медленно поднимаются вверх, растягиваясь из стороны в сторону, и постепенно тают в воздухе.

— Тогда я был очень молод, горяч и опрометчив! — Артур Борисович снова заговорил.

— Мне казалось, что везде, за каждым углом, затаилась измена, что все тычут в меня пальцем и смеются. Я не знал, куда себя деть… Тут весьма кстати призвали в армию. Это было настоящее спасение! Тогда страна советов была одна общая, необъятная родина, и на распределительном пункте я попросился на крайний север, как можно дальше от моей с тобой настоящей родины. Просьбу мою работники военкомата приняли с удивлением и нескрываемой радостью… После службы остался здесь…

Зам притушил сигарету в пепельнице в виде птичьего гнезда, обвитого змеей. Ее, по всей видимости, искусно смастерил кто-то из заключенных, используя сподручный материал, природу которого сразу трудно было определить.

— Короче говоря, я бежал, не оглядываясь. Бежал с глубокой и незаживающей раной в сердце, ища прибежища и успокоения на чужбине. Ведь тогда родной край ассоциировался у меня с моей нелепой любовью…

Глава 24

Очень часто, слушая того или иного собеседника, Артем невольно цеплялся за его слова, задумываясь о чем-то своем, подспудно его волновавшем. Сейчас он пытался понять, почему почти все встречавшиеся до сих пор ему люди — и стар, и млад, говоря о женщине самое разное, часто полярное (кто-то настойчиво советовал держаться от них подальше, кто-то, наоборот, чаще и ближе общаться с ними), неизменно отзывались о них, как о существах роковых, причем с отрицательным смыслом. А ведь по собственным наблюдениям Артема все обстояло наоборот — не женщина, а мужчина часто нес в себе разрушение: его отец, рябой участковый, студент Квазимодо, да и он сам с его нелепой робостью и в то же время необъяснимой агрессивностью…

— Страсть к женщине подобно огню. Если ты его контролируешь, она согревает, если нет — сжигает, — продолжал тем временем Артур Борисович. — Конечно, несуразная моя любовь помогла мне в определенном смысле: я добился своего, дослужился до подполковника. Но не зря говорят, что чужая невеста всегда кажется краше. В действительности все оказалось мишурой: должность, положение, привилегии…

Думал, уйду далеко, и родина перестанет даже сниться мне. А она все снится и мерещится. Родина, как нога или рука, органическая составная человека. А чужбина похожа на протез — каким бы качественным он ни был, никогда не станет полноценной заменой живой части организма… Знаешь, что я любил больше всего в отрочестве? Ездить на лето к бабушке, лазить по тутовым деревьям и лакомиться сочными сладкими ягодами. Особенно мне нравилась немного перезрелая тута, она словно вбирала в себя солнце, в ней чувствовался аромат и вкус лета… А еще я соскучился по вкусу горной родниковой воды… Как это было давно!..

С минуту длилась пауза. Слышался лязг замков и цепей открывающихся и почти тут же захлопывающихся железных дверей. Новый ключник вовсю орудовал своим нехитрым орудием.

— От судьбы, все равно, не убежишь… — Артур Борисович снова закурил. За стеклом разыгралась вьюга. Она, казалось, смеялась над его южными мечтами. — Когда-нибудь в открытом поле ты встретишь маленького человечка. Он посмотрит в упор на тебя суровым взглядом, и ты, по глупости и самонадеянности своей, примешь это за вызов и схватишься с ним. Ты попытаешься свалить его. Но он глубоко врос своими ногами-корнями в землю, и из его крепких объятий теперь уже ты не можешь вырваться… Это и есть твоя судьба, и никуда от нее не деться: ты в ее руках, она — в твоих.

Артур Борисович неожиданно запел, затянув грустную армянскую песню о потерянной любви: "Я полюбил, а яр  мою увели…" Артему стало по-настоящему жаль его.

Умудренный опытом земляк, казалось, достигший достаточного успеха в жизни (успеха, о котором Артем еще только мечтал), теперь уже не представлялся ему, как раньше, неким рыцарем без страха и упрека. Теперь глаза его заволакивали слезы. Он плакал, как ребенок…

— Умирать все равно поеду на родину, — как-то обреченно произнес Артур Борисович.

Наконец он посмотрел на полные стаканы.

— Впрочем, что это мы все о грустном?.. Жизнь еще не раз придушит, чтобы напомнить нам о смерти, но отпустит в самый последний момент. Надо быть сильным и готовым ко всему… Вот что я подумал: тебе необходимо продолжить образование, да и диплом пригодится. Готовь бумаги, мы поможем тебе устроиться в университет на заочное отделение. Теребить особо не будут — раз в полгода поедешь сдавать экзамены… Ну давай, за тебя и твои успехи!..

Они чокнулись, выпили, и на миг Артему показалось, что Родина, давно уже ставшая для него абстрактной категорией, вдруг приблизилась, обретя плоть и кровь.

Глава 25

Уже через полтора месяца Артем был зачислен на заочное отделение юридического факультета университета ближайшего города, расположенного в сотне километров.

Вновь во всей своей силе ожили прежние мечты, которые чуть было не погибли подобно птице, замерзающей в местные 50-и градусные морозы прямо в воздухе и падающей камнем вниз. Воображение рисовало самые лестные картины: вот, вернувшись на родину с погонами полковника могучей державы, он заставит всех на своей маленькой родине разинуть от изумления рты. Встречные почтительно кланяются ему, молоденькие женщины улыбаются и оборачиваются вслед, любуясь его статной фигурой и необычным мундиром. Его принимает сам президент, который вызывает старика-министра внутренних дел для знакомства с молодым перспективным полковником. Тот в свою очередь предлагает ему должность одного из своих заместителей. Скорее с улыбкой иронии, чем благодарности Артем принимает предложение… А через год-два, глядь, и он — в министерском кресле. «Вот тогда будем решать вопросы. Вот тогда кое-кем займусь всерьез…» — страстно подумал он.

Однажды по дороге в университет, как раз в тот момент, когда Артем в очередной раз в своем воображении примеривал генеральский мундир, его остановил патрульный сержант.

— Уважаемый, — милиционер издалека поманил его, деловито щелкнув большим и средним пальцем высоко поднятой руки, по-всей видимости, узнав в нем кавказца (Артем был в штатском). — Документики!

Артем, которому такое обращение до поступления на службу было привычным, сначала невольно сжался, готовясь к защите, потом, словно внезапно вспомнив что-то, выпрямился и с вызовом посмотрел на милиционера.

— А ну представься, сержант! — Артем встал на дыбы, тыча милиционеру в нос свое лейтенантское удостоверение. — За кого ты меня принял? Или за черномазого считаешь?! Меня — российского офицера?!

С минуту он менторским тоном отчитывал явно опешившего патрульного, бросив напоследок:

— Тебе повезло, что я сегодня добрый!

Артем удалился, довольный собой и вдохновленный тем, как приструнил сержантика…

С некоторых пор он завел себе привычку анализировать свое недавнее прошлое: с каждым годом и даже месяцем он относился с иронией и недоверием к «прежнему себе», считая на данный момент себя более зрелым и мудрым. «Вот бы тогда теперешний мой ум!» — говорил он себе, разбирая ту или иную ситуацию, тот или иной свой поступок. О прежнем же Артемке-изгое он вообще стеснялся вспоминать.

Глава 26

Несмотря на успехи по службе, вопрос нормального жилья оставался для Артема нерешенным. Тесная и сырая комната-камера, где он жил, не только морально давила, но отражалась и на здоровье. У Артема постоянно болели суставы, однажды схватили почки, приковав почти на неделю к постели. Помимо всего прочего Артем опасался, что отсутствие постоянной прописки и жилья на определенном этапе могут стать серьезной помехой для карьеры.

Тут совершенно случайно Артем узнал, что неподалеку от университета, где он заочно обучался, живут его земляки — брат с сестрой. Он стал интересоваться…

Каково же было его изумление, когда сестра оказалась не кто иная, как Аида из бывшего параллельного класса.

В свободное от смены воскресенье Артем встал спозаранку, побрился, погладил выходную форму, оделся, надушился и отправился на перрон. Через полтора часа он сошел с электрички, купил в ближайшем цветочном ларьке большой букет и взял такси. Вскоре он оказался возле скромного особняка с зеленой калиткой. В ответ на стук залаяла собака, а затем вышла невысокая круглолицая женщина в пестром домашнем халате. Артем не сразу узнал ее. За пять лет, что они не виделись, Аида пополнела, похорошела лицом. В школе она была обычной, незаметной тихоней, далеко не преуспевающей в учебе. Но сейчас благодаря брату, который давно жил в России, устроилась в банке и даже была ведущим специалистом в отделе.

Аида стояла в непринужденной, несколько картинной позе — не осталось и следа от прежней ее угловатости. С полминуты она удивленно глядела на представительного молодого человека в форме с офицерскими погонами, потом нерешительно, как бы сомневаясь, воскликнула: "Артем, какими судьбами?! " Они обнялись, обменявшись дружескими поцелуями.

Аида провела Артема в дом. «Вот так и живем,» — она, а вместе с ней и Артем, обвели взглядом хорошо обставленную гостиную.

— Брат на рынке, у него там контейнер. В месяц раз ездит за товаром — почти за 1000 километров отсюда. Работает без выходных. Домой возвращается поздно…

За чаем Артем расспрашивал Аиду о житье-бытье, рассказывал о себе, медленно подбираясь к тому, из-за чего собственно и приехал. Он тайно возликовал, узнав, что брат девушки собирается жениться и переехать на квартиру в центре города.

Прощаясь после вкусного домашнего обеда, по которому он успел изрядно стосковаться, Артем в ответ на просьбу Аиды почаще приходить, пожаловался на свою занятость, обещав зайти, как только освободится.

За это время он должен был продумать детали своего тайного плана.

Глава 27

Через воскресенье Артем снова сидел в гостях у Аиды. «Пора настраивать ее на конкретный лад», — убеждал он себя по дороге.

Хозяйка была весела, румяные ее щеки дышали здоровьем, избытком нерастраченной девичьей энергии. Поговорив немного о всяких пустяках, Артем вкрадчиво начал:

— Аида, мне стоит неимоверных усилий признаться в этом… Но мы, в конце концов, взрослые люди и не должны стыдиться того, что внушает нам чувство… — он стыдливо опустил глаза. — Скажу без обиняков, я часто вспоминал тебя все эти годы…

Девушка взглянула на него с любопытством.

— Да, да, не удивляйся. Как я счастлив, что слу… (он хотел сказать «случай», но вовремя поправился), что судьба наконец предоставила мне возможность признаться тебе в сокровенном.

Аида рассмеялась.

— Только не говори, что приехал за тридевять земель специально из-за меня!

Неужели десяти школьных лет тебе было недостаточно? — попробовала отшутиться она.

— Но ведь тогда мы были еще детьми. Только сейчас я осознал, что лишь с тобой могу быть счастливым…

Аида чуть не поперхнулась чаем. Она вдруг стала серьезной.

— Но Артем, дорогой, извини: у меня — парень…

— О, тогда прошу прощения… — у Артема померк взор. Он был крайне разочарован и явно не предвидел такого ответа.

— Что ж, поздравляю! Надеюсь, ты познакомишь меня с ним. Наш он или из местных?

— Артем быстро взял себя в руки.

— Местный, — односложно ответила Аида, давая понять, что не собирается особо распространяться о своих сердечных делах. — Чаю добавить?

Разумеется, так просто Артем сдаваться не собирался. Он лишь отступил, чтобы обдумать дальнейшие свои шаги.

Когда он вернулся в тюрьму, дежурный передал ему письмо. Он пробежал неровные строчки. «Опять!» Мать все беспокоилась за него, жаловалась на свое одиночество и нехорошее предчувствие. "Что такого ответить ей.., сколько денег послать, чтобы она поняла, что у меня все нормально, и успокоилась наконец? " — зло отмахнулся Артем, вовсе не удивившись своей реакции.

В следующий раз он явился к Аиде неожиданно — посередине недели. Ей нездоровилось. Она лежала в постели с обмотанной полотенцем головой. Артем попросил ее не беспокоиться, собственноручно заварил чай и поднес его больной на серебряном подносе. «Стол и постель — необходимые атрибуты брака», — невольно пришли на память слова кого-то из великих (Артем, как всегда, не помнил чьи конкретно — у него в голове всегда царил хаос на сей счет). Он сел у изголовья больной и попробовал покормить ее с ложечки медом. Аида искусно скрывала свое раздражение.

— Твои слова не дают мне покоя — которые уже сутки не могу сомкнуть глаз, — Артем взял ее белую пухлую руку, заглянув ей в глаза печальным, потерянным взглядом. — Я чувствую, что без тебя моя жизнь будет блеклой и бессмысленной.

Зачем тебе связывать судьбу с человеком не нашей национальности? Непрочен такой союз, да и счастье на чужбине призрачно и недолговечно…

— Ты-то в таком случае зачем сюда подался, миленький?! — Аида вдруг вспыхнула.

— Но я временно… — произнес Артем и запнулся.

— Не морочь мне голову. Признайся: ты покидал родину, лелея надежду получше устроиться… Хотя бы молчал и не лицемерил, — по лицу Аиды мелькнула тень неподдельной злобы.

На Артема жалко было смотреть — Аида, казалось, раскусила его. Он сидел сгорбившись, лобные залысины покрылись зернами пота. С полминуты они молчали.

Аида плотнее укуталась в шаль, а Артем вытирал свое взмокшее лицо платком.

— Сдается мне, вовсе нет у тебя никакого женишка, — неожиданно произнес Артем, встав и давая всем своим видом понять, что задет за живое, оскорблен до глубины души. — Ты просто меня отвадить хочешь.

— Артем, неужели ты уже настолько безнадежен, что готов хвататься за все, что попадется под руку?! Извини меня за прямоту, но ты пытаешься склеить собственное счастье из случайных лоскутков личной жизни других, ворованной любви и украденных фрагментов чужого счастья. Ни к чему хорошему это не приведет… А женишок мой не виртуальный, а вполне реальный, к тому же крутой и ревнивый — тебе лучше с ним не связываться.

Вновь воцарилась неловкая пауза. Артем думал: «Вот какой идейной стала. Откуда она набралась всего этого?! Интересно, где у нее эрогенные зоны, и есть ли у нее они вообще?» — Все беды в этом мире от вас, женщин, — вдруг он заговорил словами старушки-хозяйки из своей студенческой поры. — Ты понимаешь, что разбиваешь мне сердце! Теперь я не знаю, как быть… Впрочем, знаю! Прощай! — он схватил фуражку, но вместо того, чтобы решительно двинуться к двери и, хлопнув ею, уйти, Артем встал как вкопанный.

Аиде стало жалко школьного товарища. Артем стоял посредине комнаты с опущенными плечами и головой. В растерянности он мял форменную фуражку. В этой жалкой позе он стоял несколько мгновений, словно действительно не зная, как быть. Могла ли Аида догадаться, что это был лишь искусный театральный жест, и что в душе его поклонник смеется?! Она попросила Артема подойти, взяла его за руку, чтобы успокоить:

— Ну, извини, Артемка. Я не хотела тебя обидеть…

Тут случилось невероятное. Артем обнял Аиду и лихорадочно стал обсыпать поцелуями ее лицо, шею, грудь. Поначалу она отчаянно вырывалась, но, ослабленная болезнью, она сопротивлялась недолго. Аида вдруг упала, словно подстреленная куропатка и сникла…

К изумлению Артема, Аида оказалась девственницей… Это шло вразрез с его планами.

Глава 28

Теперь Артем инстинктивно боялся ее, понимая каким-то чутьем, что Аида не только не будет ему опорой, но, наоборот, грозит стать серьезной помехой на пути к вершине, которую он для себя наметил. Однако любопытство и неутоленная страсть толкали Артема к ней, словно мотылька к огню. Вскоре сама Аида неожиданно прикипела к нему и теперь с нетерпением ждала его визита. Артем приходил каждую неделю — в субботу или воскресенье.

— Ты мой первый мужчина, но единственный и последний, — самозабвенно говорила Аида, и Артем удивлялся произошедшей с ней столь разительной перемене. — Сейчас мне кажется, что любить можно только твои губы, твой нос, твой подбородок, твой беспокойный лоб… У меня такое чувство, что я всегда любила только их… И как я не замечала тебя в школе?!

Каждый раз она придумывала для него что-то новое, нежное и ласковое… Все это начинало раздражать Артема.

— А как же женишок твой? — не без злорадства ввернул однажды Артем.

— Я отшила его, — беззаботно сказала она и вдруг… укусила его в руку. Артем почувствовал настоящую боль.

— Что за страсти?! — не скрывая своего недовольства, произнес он.

В глубине души Артему нравилось, что наконец его полюбили, что он стал причиной счастья для кого-то, хотя сам был не вполне счастлив. Но от намеков о браке Аида уже перешла к откровенному разговору и предлагала Артему поговорить с братом, с которым ему пока так и не довелось по-настоящему познакомиться.

— Он в курсе наших отношений и хотел увидеть тебя.

Между тем Артем жил с раздвоенным сознанием. Он теперь отдавал себе отчет, какую тяжелую ношу ответственности взваливает на себя, связав жизнь с женщиной, которую не любил и которая, вопреки ожиданиям, оказалась строгих, старомодных, в его понимании, нравов. Ведь он добивался лишь ее расположения для фиктивного брака и постоянной прописки, а она, выходит, берегла себя для одного-единственного.

По роковому стечению обстоятельств этим единственным оказался он. Артем прекрасно понимал, что разбивает ей жизнь и что сам теперь просто так не отвертится…

— Ну что ты молчишь? Неужели у тебя не осталось слов для меня? Ты же раньше почти стихами говорил, — допытывалась Аида. — Скажи, что хоть чуточку любишь меня.

Артем хотел сказать в ответ что-то ласковое, чтобы она оставила его в покое, но ничего не вышло. Самому себе он вынужден был признаться, что стремясь быть сильным на пути к достижению своей цели и не поддаваться ни в коем случае чувствам, подавил в себе много такого, без чего не в состоянии давать другим тепло и радость. Он методично вытравливал из своей души остатки и даже намеки на все доброе и хорошее — лишнее и слабое, в его понимании, мешающее быть твердым на пути к цели. Неискренность и черствость стали привычкой и нормой в общении с окружающими. У него атрофировалась способность к адекватному чувству…

Обуреваемый сомнениями относительно целесообразности дальнейшей связи, Артем однажды не выдержал и в ответ на обычные признания Аиды выпалил:

— Все вы, женщины, на одно лицо… вам все время подавай предметное доказательство любви!

Аида уставилась на него огромными, вопрощающими глазами:

— Признайся, я тебе в тягость?

Она усадила Артема на диван и попыталась вызвать на откровенный разговор. Он пролепетал что-то вроде извинения, хотел еще что-то добавить, но неожиданно выдавил из себя нелепое и бесчувственное нравоучение:

— Не надо быть такой сентиментальной… Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

Про себя же он негодовал: «Вот впутался!»

Глава 29

В очередное воскресенье, которое по злой иронии пришлось на день святого Валентина — праздник влюбленных, Артем купил шампанское, дорогую бонбоньерку и шикарный букет. Он решил красиво распрощаться с Аидой и больше никогда не видеться с ней. Однако, когда вошел, Аида так искренне и бурно проявила свою радость, что Артем заколебался. Она обсыпала своего «жениха» поцелуями, кокетливо коря его за то, что так потратился.

Сейчас Артем был столь же нерешителен, как в первые дни, когда собирался делать Аиде предложение. Пока распивали шампанское, он несколько раз приказывал себе сказать то, для чего собственно и пришел. Но язык никак не поворачивался, и Артем все ждал более удобного момента. Вдруг послышался стук в ворота.

— Брат? — насторожился Артем. Он не хотел видеть его, но Аиде сказал обратное: «Вот и познакомимся наконец».

— Нет. Он в отъезде…

Стук повторился, и через минуту мужской голос позвал:

— Аида, открой! Это я…

— Это он, Володя, — Аида побледнела.

— Значит он все-таки существует, — словно обиделся Артем. — Я поговорю с ним.

На самом деле Артем был далек от такого намерения. В душе он ликовал, как утопающий, которому в последний момент бросили спасательный круг: «Значит все может разрешиться само собой. Тот, кто нам мешал, тот нам и поможет». Артем картинно поднялся и повернулся в сторону двери.

— Прошу тебя, не надо… Постучит и уйдет, — Аида схватила его за предплечье.

Артем стряхнул с себя ее руку и строго посмотрел на нее.

— Почему ты скрывала от меня? — со злым упреком произнес он. — Признавайся, ты что-нибудь обещала ему?

— Я не хотела тебя зря тревожить, думала отстанет… Не тут то было: говорит, что я разбила ему сердце, и что он обязательно сделает что-нибудь с собой или со мной.

— Я поговорю с ним, — повторил с напускной решимостью Артем и подался вперед, но Аида встала перед дверью.

— Как-нибудь потом, когда остынешь… Он, кажется, ушел.

Артем так и не сказал ничего Аиде, отложив свои планы до следующего раза. Об интиме в этот раз он и не думал, но когда прощался, Аида неожиданно вцепилась ему в руку и повлекла к постели. Артем сопротивляться не стал. Однако любовь на этот раз показалась ему пресной и невыносимо скучной.

Уходил он уже в сумерки. Аида проводила его до калитки.

— Будь осторожен, наших здесь не особенно жалуют, — сказала она, поцеловав Артема на прощанье. — В субботу приготовлю хинкали, по особому рецепту. Жду, миленький!

Глава 30

До последней электрички оставалось четверть часа. Чтобы сократить путь к вокзалу, Артем пошел напрямик, по темному скверу. Он был крайне недоволен собой. Если поначалу победа над Аидой, которая несомненно помнила Артемку-изгоя (да и сама, невзирая на свою любовь к нему, являлась неким живым укором ему), ассоциировала с победой над прошлым и вдохновляла его, то сейчас Артем понимал никчемность и нелепость этой связи. «Голые амбиции, эгоизм и неутоленная животная страсть были мотивом моих поступков! — корил он себя, с удивлением обнаруживая, что его охватывает какое-то неведомое ранее чувство, похожее на раскаянье. — Жертвой же предательского желания, притаившегося в уголках сознания, стало невинное по сути существо»… Он решил больше не возвращаться к Аиде.

Артем был уже где-то в середине сквера, когда сзади позвали:

— Эй, дядя, закурить найдется!

Голос показался Артему знакомым. Он обернулся, но в темноте ничего не разобрал.

— Не курю, — бросил Артем и повернулся, чтобы продолжить свой путь, но повелительный возглас остановил его.

— Постой, черномазый! Базар есть! — появившиеся из темноты четыре темных силуэта приблизились, окружив его со всех сторон.

— Ну вот и встретились!.. Будем знакомы — Володей меня величать! — коренастый малый в кожанке задиристо, как бы в шутку протянул руку. — Догадываешься, с кем говоришь?

— Ребята, вы меня с кем-то путаете, — Артем не взял его руку.

— Нет, дружок, как раз ты нам и нужен! Мы тебя давно уже пасем. Ведь это ты ходишь к нашей банкирше? — тот, кто представился Володей, плотнее подступился к Артему и с наглым вызовом заглянул ему в глаза (даже в этот критический для себя момент Артем в силу своей привычки, зациклился на слове «нашей», моментально проанализировав не только смысл, с которым оно было произнесено, но и уловив все его оттенки). — Знаешь, собака, чье мясо съела?!

— Да пошел ты!.. — Артем изо всех сил толкнул Володю и попытался убежать. Но его тут же сбили и стали пинать. В воздухе что-то блеснуло, и Артем почувствовал пронзительную боль в области паха. Он попытался схватить лезвие повторно занесенного ножа…

— Будешь зариться на чужое!.. — сквозь кровавый туман до него доносился глухой и злой голос Володи. Он уже не чувствовал ударов тяжелых ботинок и совсем не сопротивлялся: «Цинизм — оружие обоюдоострое», — вновь послышалось ему то ли во сне, то ли наяву, и уже позабытый образ женщины в белых одеяниях пролетел над ним…

Артем лежал, распластавшись, на холодной чужой земле. «Все! Так глупо и нелепо!..» — пронеслось в угасающем сознании. Вместе с вытекающей кровью уходили, умирая, и мечты Артема… 

Послесловие

Вот так неожиданно оборвались мечты Артема.

Читатель, пожалуй, обвинит автора в жестокости — ведь он внезапно остановил своего героя на полпути, на том самом месте, когда после долгих мытарств, наконец, вроде бы стали исполняться его заветные желания.

Но ведь Артем — образ собирательный, несмотря на некоторую уникальность его судьбы. Сколько молодых жизней было принесено в жертву призрачных надежд, эгоизма и ложных амбиций, часто облаченных в сомнительную броню цинизма, безнравственности, наглости и бесстыдства! И как часто в жизни именно в тот момент, когда с тайным ликованием уже собираешься надеть на себя тогу победителя, судьба распоряжается иначе. На одного счастливчика, увы, приходятся тысячи обманувшихся в своих расчетах и надеждах молодых людей.

Что касается конкретно Артема, то ему, наверное, больше всего не хватало главного — веры. Веры в то, что можно достичь чего-либо в жизни без обмана и интриг, оставаясь человеком, критерием оценки которого является нравственность.

Артем пытался подстроить под свои планы все, в том числе поставить на службу себе сам Случай, в который единственно, пожалуй, и верил. Он опутал себя паутиной придуманной им же ложной системы ценностей, став в конечном итоге ее заложником. Увы, на пути к сомнительным вершинам человек растрачивает много того, что должно быть для него свято, что он всю жизнь должен был нести как факел в ночи, чтобы не заплутать, не сбиться с верного пути.

В планетарном масштабе земля, конечно, одна общая на всех. Но отказываться от того самого уголка, где тебе было уготовано появиться на свет Божий, все равно, что отворачиваться от родной матери и проситься в пасынки к чужой женщине, которая вовсе и не желает быть мачехой, ибо у нее хватает своих детей…

2003-2004 годы