I

Раскаты орудийных залпов разбудили Костона. Он с колотящимся сердцем вскочил с постели, не в состоянии сразу сообразить, где он находится. Увидев знакомую обстановку своего номера в «Империале», он с облегчением вздохнул. Эвменидес, который ночевал вместе с ним, стоял у окна и смотрел на улицу.

— Черт возьми! — воскликнул Костон. — Пушки-то близко. Фавелю, наверное, удалось прорваться. — Тут он к своему смущению обнаружил, что спал в брюках.

Эвменидес отошел от окна и мрачно посмотрел на Костона.

— Они будут драться в городе, — сказал он. — Нам будет плохо.

— Естественно, — согласился Костон, потирая ладонью щетину на щеках. — Что там внизу?

— Много людей, солдаты, — ответил Эвменидес. — Много раненых.

— Раненые сами идут? Значит, Серрюрье отступает. Но он, конечно, так город не отдаст. Скоро начнется самое страшное — перестрелка на улицах. — Он быстрыми, точными движениями завел механическую бритву. — Полиция Серрюрье сдерживает население. Это он правильно сделал — ему ни к чему сейчас потоки беженцев, которые помешают армии. Но смогут ли они удержать народ, когда разыграется сражение? Вот в чем вопрос. У меня такое предчувствие, что нам предстоит кошмарный день.

Грек зажег сигарету и ничего не ответил. Костон закончил бриться в молчании. Его голова была занята размышлениями над тем, что означала близость артиллерии. Должно быть, Фавель разбил армию Серрюрье в долине Негрито и совершил прорыв к окраинам Сен-Пьера. Двигаясь быстро, он, конечно, мог ликвидировать остатки частей противника, и сейчас они, вероятно, оказались разбросанными по всей долине. Ночью на них можно было не обращать внимания, но днем они вполне могли представлять собой довольно опасную силу. Впрочем, Фавелю было не до них, так как он оказался перед лицом более грозной опасности. Он сейчас находился на равнине, на подходе к Сен-Пьеру, и Костон сомневался, были ли его солдаты столь хорошо вооружены и укомплектованы, чтобы соперничать в затяжной перестрелке с частями армии Серрюрье. До сих пор успех Фавелбыл связан с неожиданным для Серрюрье мощным артиллерийским ударом, к которому войска Серрюрье были не готовы. Но оправившись от него, они могли перейти к более решительным действиям. В распоряжении у Серрюрье имелись и артиллерия, и бронетехника, и авиация. Правда, бронетехника состояла из трех устаревших танков и десятка разномастных бронетранспортеров, а авиация — из переделанных для войны гражданских самолетов, но Фавелю хорошо было смеяться над всем этим, укрывшись в горах. На равнине ситуация была совершенно другой. Даже один танк представлял собой грозную силу, а самолеты могли поражать цели с помощью авиабомб.

Костон посмотрел на себя в зеркало. Интересно, думал он, удалось Фавелю захватить артиллерию Серрюрье? Если да, то он был бы самым большим счастливчиком в истории войн, потому что эта артиллерия была ему просто подарена бестолковыми правительственными генералами. Но удача или неудача всегда важна в военных успехах.

Он подставил голову под струю холодной воды и, отфыркиваясь, потянулся за полотенцем. Только он вытер лицо, как в дверь постучали. Сделав предупредительный знак бросившемуся к двери Эвменидесу, он спросил:

— Кто там?

— Это я, — послышался из-за двери голос Джули.

— Входите, мисс Марлоу, — сказал он с облегчением.

Джули выглядела утомленной и встревоженной. Под глазами были темные круги, волосы растрепаны.

— Эта женщина скоро доконает меня, — сказала она.

— Что она сейчас делает?

— Сейчас, слава Богу, спит. Она ведет себя со мной, как барыня со служанкой, и разряжается, когда я не выполню ее приказы. В середине ночи на нее нашло вдруг плаксивое настроение, и она чуть не свела меня с ума. Пришлось дать ей люминал.

— Это хорошо, — сказал Костон, прислушиваясь к орудийным раскатам. — Пусть она побудет в отключке, пока мы не найдем возможность выбраться отсюда. Я надеюсь, Росторн будет здесь вовремя. — Он бросил взгляд на Джули. — Вы неважно выглядите.

— Я просто измучена, — сказала она. — Я почти не спала. Я все время думала о Дейве и мистере Доусоне. Только мне удалось задремать, началась эта канонада. — Она вздрогнула от близкого взрыва. — Признаюсь откровенно, мне страшно.

— Мне тоже не по себе, — сказал Костон. — А как вы, Эвменидес?

Грек выразительно передернул плечами, дико оскалился и провел пальцами по своему горлу. Костон засмеялся.

— Очень убедительно.

Джули спросила:

— Как вы думаете, есть смысл еще раз попытаться вызволить Дейва из тюрьмы?

— Боюсь, особой надежды на это нет, — сказал Костон. — Стены местной тюрьмы крепки, а черепа полицейских еще крепче. Может, Фавель их освободит, если поторопится. — Он поставил ногу на кровать, чтобы зашнуровать ботинок. — Кстати, а что вы знаете об урагане?

— Я знаю, что Дейв был очень им обеспокоен. Особенно после встречи со стариком, — сказала Джули.

— Каким стариком?

Джули рассказала о человеке, укреплявшем крышу своего дома. Костон поскреб в затылке.

— Я смотрю, Уайетт прибегает к не совсем научным методам в своей работе.

— Вы что, не верите ему?

— В том-то и дело, черт возьми, что верю, — сказал Костон. — Я вам больше скажу, Джули. Я сам предпочитаю руководствоваться своей интуицией, и она редко подводит меня. Вот почему я здесь, на этом острове, между прочим. Мой редактор упрекнул меня в том, что я говорю чепуху — у меня же не было точных данных о том, что здесь может произойти. Поэтому я здесь, так сказать, неофициально. Да, я верю в этот ураган Уайетта, и нам надо скорее что-то предпринимать.

— А что мы можем предпринять в связи с ураганом?

— Надо позаботиться о себе. Вот смотрите, Джули. Непосредственный начальник Уайетта не поверил ему, Серрюрье не поверил. Он сделал все, что смог, и нам ничего не остается. Не выходить же нам на улицу с плакатом: «Все готовьтесь к грядущей катастрофе!»

Джули покачала головой.

— Это все так. Но в Сен-Пьере шестьдесят тысяч беззащитных людей. Это ужасно.

— Мы здесь бессильны. Надо спасать самих себя, а это тоже нелегкая проблема. — Он вынул из пиджака карту и расстелил ее на кровати. — Было бы лучше, если в Росторн смог выехать этой ночью, но он сказал, что ему надо возвращаться в консульство. Им ведь приходится в таких вот критических ситуациях сжигать документы, кодовые таблицы и тому подобное. Который час?

— Почти пол-восьмого, — ответил Эвменидес.

— Он сказал, что будет здесь в восемь. Но, скорее всего, опоздает. Никто не ожидал, что Фавелю удастся продвинуться столь быстро, в том числе, я думаю, и Серрюрье. Росторна могут задержать, несмотря на его дипломатический номер. Этот чертов дурак Доусон! — взорвался он. — Если в не он, мы в уже давно были далеко отсюда. — Он посмотрел на карту. — Уайетт сказал, что мы должны найти укрытие выше отметки в сто футов лицом на север. На этой чертовой карте нет нужной разметки. Эвменидес, вы не поможете мне?

Грек посмотрел через плечо Костона.

— Вот, — сказал он и ткнул пальцем в карту.

— Похоже, это то, что нужно. Но, чтобы попасть туда, необходимо миновать две сражающиеся армии. Нет, придется двигаться вдоль береговой линии в ту или иную сторону, а затем, резко свернув, подниматься вверх. Я думаю двигаться на запад, к мысу Саррат смысла нет. Во-первых, там и высот подходящих нет. Кроме того, в той стороне — гражданский аэропорт, и Фавель вполне может направить удар туда. В общем, там нам делать нечего. Значит, надо двигаться в другую сторону. Что там за дорога, Эвменидес? Вот эта, на восток.

— Идет вверх, — сказал грек. — Там… там… — он защелкал пальцами, — там падает в море.

— А, обрывы со стороны моря, — уточнил Костон. Грек кивнул. — Это то, что нам нужно. А какова там местность в стороне от моря? Скажем, здесь?

Эвменидес выразительно повел рукой в воздухе.

— Холмы.

— Понятно, — сказал Костон. — Но вы все еще обсудите с Росторном, когда он приедет.

— А вы? — спросила Джули. — Вы куда-то собираетесь?

— Надо провести разведку, — сказал Костон. — Надо выяснить, насколько это осуществимо — двигаться в том направлении. Я хочу разнюхать, что делается в восточной части города. Для одного человека это вполне безопасно. — Он встал с колен и подошел к окну. — Сейчас на улицах полно гражданских. Полиция не в состоянии держать все население в домах. Я думаю, мне удастся пройти незамеченным.

— С вашей белой кожей?

— О, — сказал Костон, — я об этом не подумал. Это хорошая мысль. — Он подошел к своей сумке и расстегнул ее. — Проделаем небольшой фокус. — Он достал из сумки баночку коричневого сапожного крема. — Джули, помажьте меня, только не густо. Здесь достаточно мулатов, а настоящим негром я выглядеть не хочу.

Джули нанесла немного крема на его лицо.

— Не забудьте шею, это очень важно. Для меня главное — ввести людей в заблуждение. Чтоб не думали: «А, это белый», а бросили взгляд и шли себе дальше. — Он натер кремом кисти рук. — Теперь мне нужен реквизит.

— Что? — удивленно спросила Джули.

— Реквизит. В свое время я свободно бродил по коридорам Уайт-холла, потому что у меня в руках была пачка бумаги. Так же и в госпитале. Я спокойно ходил по палатам, облачившись в белый халат и со стетоскопом в кармане. Необходимо выглядеть в любом окружении естественно. Стетоскоп давал мне право находиться в медицинском учреждении. Ну вот. А что даст мне право быть на гражданской войне?

— Пистолет, — сказал Эвменидес, зловеще улыбаясь.

— Боюсь, что да, — с сожалением сказал Костон. — Потом мне, может, удастся подобрать что-нибудь — винтовку или какую-нибудь часть формы. А пока… Где ваш револьвер, Эвменидес?

— В баре, где я оставил его.

— Хорошо. Ну я пошел. — Раздался близкий взрыв, и стекла в оконных рамах задребезжали. — Ого, становится горячей. Жаль, что здесь нет кладовой. Я советую вам спуститься вниз. Под лестницей самое лучшее место. А если эта Вормингтон закатит истерику, дайте ей раза.

Эвменидес кивнул.

Костон подошел к двери.

— Надеюсь, я не задержусь. Но если меня не будет к одиннадцати, не ждите меня, отправляйтесь.

Не дожидаясь ответа, он вышел в коридор, сбежал по лестнице вниз и вошел в бар. Бутылки с содовой стояли на прежних местах, но револьвера видно не было. Он поискал его минуты две и, не желая терять времени, покинул бар, пересек фойе, помедлил у стеклянной двери, глядя через нее, и смело вышел на улицу.

 

II

Миссис Вормингтон была в полудреме, когда вернулась Джули. Она с трудом разлепила веки и спросила:

— Ктр… час?

— Еще рано, — ответила Джули. — Но нам надо спускаться вниз.

— Я хочу спать, — пробормотала миссис Вормингтон. — Пусть мне принесут чаю через час.

— Надо идти, — твердо повторила Джули. — Мы скоро уезжаем отсюда. — Она стала собирать свои вещи.

— Что это за шум? — недовольно спросила миссис Вормингтон. — Я нахожу, что это самый шумный отель из всех, где я останавливалась. — Это заявление, видимо, исчерпало ее силы, она закрыла глаза, и с ее постели послышался легкий свист — слишком тонкий, чтобы назвать его храпом.

— Проснитесь, миссис Вормингтон, вставайте. — Джулия стала трясти ее за плечи.

Та с трудом приподнялась на одном локте.

— О, моя голова! У нас что, была вечеринка? — Сознание медленно возвращалось к ней, и, наконец, она встрепенулась, расслышав гром орудийной стрельбы. — Боже мой! Что происходит? — простонала она.

— Мятежники обстреливают город, — объяснила Джули.

Миссис Вормингтон вскочила с постели, остатки сна улетучились.

— Мы должны уезжать, — затараторила она, — мы должны уезжать немедленно.

— У нас пока нет машины. Мистер Росторн еще не приехал, — сказала Джули и, повернувшись, увидела, как миссис Вормингтон пытается втиснуть свою грузную фигуру в грацию. — Господи! — воскликнула она. — Оставьте это, нам, может быть, придется быстро идти. Это вам помешает. Есть у вас брюки?

— Я считаю, что женщина моего… э… э… типа не должна носить брюк.

Джули не смогла сдержать улыбки.

— Может, вы и правы. Ну, тогда наденьте костюм, если в нем юбка не очень узкая. В общем, что-нибудь практичное.

Она сняла с кроватей одеяла и сложила их в стопку. Миссис Вормингтон, влезая в узкие туфли, сказала:

— Я так и знала, что надо было еще вчера отправляться на базу.

— Это же было невозможно, — коротко бросила Джули.

— Неужели командующий Брукс оставит нас на милость этих дикарей! Пошли, надо уходить отсюда, — сказала миссис Вормингтон, выходя в коридор и предоставляя Джули тащить одеяла.

У лестницы стоял Эвменидес. Он посмотрел на одеяла и сказал, забирая их у Джули:

— Это хорошо.

Снизу донесся какой-то стук, словно кто-то опрокинул стул. Они обратились в слух. Потом миссис Вормингтон, ткнув грека пальцем под ребро, прошипела:

— Не стойте здесь просто так. Пойдите и узнайте, что там такое.

Эвменидес бросил одеяла и на цыпочках стал спускаться вниз. Миссис Вормингтон крепко прижала к груди свою сумочку, затем повернулась и направилась к своему номеру. Джули услышала, как она вошла в него и заперла дверь на задвижку.

Появился Эвменидес.

— Это Росторн.

Джули пришлось идти к номеру и вновь извлекать из него миссис Вормингтон. Когда они все спустились вниз, Росторн с обеспокоенным видом сообщил:

— Они начали обстреливать город. Правительственные войска готовятся к обороне. Нам лучше поторопиться, пока не заблокированы все дороги.

— Правильно, — заявила миссис Вормингтон.

Росторн посмотрел по сторонам.

— А где Костон?

— Он пошел разведать, как лучше выбраться из города, — сказала Джули. — Он сказал, что скоро вернется. Сейчас который час?

Росторн вынул из кармана часы.

— Без четверти девять. Извините, я задержался. Он сказал, когда он вернется?

— Он сказал, что если он не вернется к одиннадцати, мы можем уходить.

Раздался мощный взрыв где-то неподалеку, и куски штукатурки посыпались с потолка. Миссис Вормингтон подпрыгнула на месте.

— Пойдемте к вашей машине, мистер Росторн. Мы должны ехать.

Росторн пропустил ее замечание мимо ушей.

— Так, значит, еще два часа, — сказал он. — Но он вернется гораздо раньше, надеюсь. Тем временем… — он многозначительно посмотрел на потолок.

— Костон сказал, что нам лучше всего укрыться под лестницей, — сказала Джули.

— Мы что, остаемся, что ли? — вопрошала миссис Вормингтон. — В то время, как здесь такое творится? Вы нас всех погубите.

— Мы не можем оставить мистера Костона, — сказала Джули.

— Я устрою, — сказал Эвменидес. — Пошли.

Пространство под лестничным пролетом использовалось как кладовка. Дверь ее была на замке, но Эвменидес сбил его подвернувшимся под руку пожарным топориком, выбросил из кладовки находившиеся там ведра, щетки и прочий хлам и снес туда заготовленную ими провизию. Миссис Вормингтон решительно отказалась сидеть на полу, но когда Джули невозмутимо предложила ей идти подальше, она сдалась. Каморка была тесной, но вчетвером они кое-как поместились в ней. Росторн обнаружил, что если держать дверь чуть приоткрытой, можно наблюдать за входом в отель и увидеть, когда появится Костон.

— Костону все же не следовало уходить, — заметил он. — Я никогда не видел Сен-Пьера в таком состоянии. Город готов взорваться, как паровой котел.

— Ничего, с ним все будет в порядке, — сказала Джули. — Он опытный человек, не раз бывал в таких переделках. Это его работа.

— Слава Богу, не моя, — с выражением произнес Росторн. — По-видимому, правительственная армия потерпела жестокое поражение в долине Негрито. Город кишит дезертирами, много раненых. — Он покачал головой. — Вероятно, атака Фавеля была совершенно неожиданной. Они все в шоке. А ведь правительственных войск раза в три больше.

— Вы сказали, что Серрюрье готовится к обороне, — значит, борьба будет продолжаться? — спросила Джули.

— И, может быть, довольно долго. У Серрюрье есть части, которые еще не вступили в дело, не успели. Они сейчас окапываются на севере города. Предстоит еще одна схватка. — Он неодобрительно щелкнул языком. — Боюсь, что Фавель переоценил свои силы.

Он замолчал, и они некоторое время прислушивались к звукам боя. Были слышны глухие выстрелы пушек, частые и громкие разрывы падающих снарядов. Здание отеля изредка содрогалось, постепенно наполняясь плавающей в воздухе пылью, и лучи солнца, проникавшие в фойе, пронизывали его, словно яркие прожектора.

Джули пошевелилась, шаря среди коробок, которые принес в каморку Эвменидес.

— Вы завтракали, мистер Росторн? — спросила она.

— Не успел, моя дорогая.

— Тогда можно и поесть, — деловито распорядилась Джули. — Я сейчас порежу хлеб, а вы рассаживайтесь поудобнее.

Они позавтракали хлебом и консервированной тушенкой, запивая все содовой водой. Когда они поели, Росторн спросил:

— Который час? Я что-то не могу найти свои часы.

— Десять тридцать, — ответила Джули.

— Даем Костону еще сорок пять минут. После этого мы должны двигаться. Прошу прощения, ничего не поделаешь.

— Понятно, — сказала Джули. — Он сам велел нам в одиннадцать выезжать.

Время от времени с улицы доносились отдаленные крики, вопли, топот бегущих людей. Эвменидес вдруг спросил:

— Ваша машина… на улице?

— Нет, — сказал Росторн. — Я поставил ее за отелем. — Он сделал паузу. — На автомобиль Уайетта страшно смотреть. Все стекла выбиты, кто-то успел унести колеса.

Все молчали. Потом миссис Вормингтон, покопавшись в своей сумке, начала произносить какой-то монолог, но Джули не обращала на нее внимания. Она прислушивалась к разрывам снарядов и думала о том, что с ними будет, если случится прямое попадание в здание отеля. Подобные вещи она видела только в кино и на телеэкране, но отчетливо осознавала, что там была показана лишь бледная копия реальности. Во рту у нее внезапно пересохло, и она почувствовала страх.

Медленно тянулись минута за минутой. Вдруг снаряд разорвался совсем близко. В фойе раздался звон разбитого стекла. Взрывная волна ворвалась в окна. Миссис Вормингтон истерически взвизгнула и сделала попытку вскочить на ноги. Джули потянула ее назад.

— Сидите на месте! Здесь безопаснее всего.

Миссис Вормингтон плюхнулась на пол. Джули после этого стало почему-то легче. Она посмотрела на Эвменидеса, чье лицо даже в сумраке каморки казалось белым.

Ей хотелось узнать, о чем он сейчас думает. Его положение было особенно затруднительным, потому что с его английским ему было нелегко общаться с окружающими. Он поднес руку с часами к глазам.

— Без четверти одинна, — объявил он. — Думаю, надо грузить машину.

Росторн пошевелился.

— Что ж, давайте начнем, — согласился он и начал открывать дверь.

— Стойте. Вот и Костон появился.

— Слава Богу! — со вздохом сказала Джули.

Росторн открыл дверь и вдруг замер.

— Нет, это не он, — прошептал он. — Это солдат. И за ним еще один. — Он тихонько закрыл дверь, оставив только щелочку для глаза.

Солдат нес на плече винтовку, у другого оружия не было. Они вошли в фойе, отшвырнули ногами сломанные стулья и остановились, вглядываясь в пыльный полумрак. Один из них сказал что-то, другой засмеялся, и они оба скрылись из вида.

— Пошли в бар, — прошептал Росторн.

Действительно, издали донеслось звяканье бутылок, громкий смех, звон разбитого стакана.

— Нам нельзя выходить, пока они здесь, — сказал Росторн. — Придется подождать.

Ждать пришлось долго, у Росторна затекла нога. Из бара не доносилось ни звука, и он начал думать, что солдаты, может быть, покинули отель через заднюю дверь. Он прошептал:

— Который час?

— Двадцать минут двенадцатого.

— Чепуха! — вдруг громко воскликнула миссис Вормингтон. — Они, конечно, уже ушли.

— Тише, — с раздражением прошипел Росторн, прислушиваясь. — Может, ушли, а может, и нет, Я пойду посмотрю.

— Будьте осторожны! — прошептала Джули.

Только он хотел открыть дверь, как из бара появился один из солдат. Он медленно брел по фойе, держа запрокинутую бутылку у рта. Росторн выругался про себя. Солдат подошел к двери и некоторое время стоял, глядя на улицу через разбитые рамы вертушки, затем крикнул что-то и помахал бутылкой.

В фойе с улицы вошли еще двое и о чем-то стали с ним разговаривать. Тот сделал широкий жест в сторону бара, словно говоря: «Я угощаю». Один из двух крикнул кому-то снаружи, и в одно мгновение в фойе оказалось с десяток солдат. Гогоча и выкрикивая что-то, они протопали к бару.

— Черт бы их побрал! — выругался Росторн. — Они, кажется, устроили тут пьянку.

— Что же делать? — спросила Джули.

— Ничего, — отрезал Росторн. Он помолчал и добавил: — Я думаю, это дезертиры. Не хотелось бы, чтобы они заметили нас, особенно… — голос его пресекся.

— Особенно женщин, — закончила Джули и почувствовала, как затряслась миссис Вормингтон.

Они молча лежали в каморке, слушая доносящиеся из бара звуки — грубые выкрики, звон стаканов, нестройное пение.

— Закона в городе, кажется, больше нет, — сказал Росторн.

— Я хочу выйти отсюда, — неожиданно громко заявила миссис Вормингтон.

— Успокойте ее, — прошипел Росторн.

— Я не останусь здесь, — закричала она и стала подниматься.

— Замолчите! — яростно крикнула Джули.

— Вы меня здесь не удержите, — продолжала миссис Вормингтон.

Джули не видела, что сделал Эвменидес, но вдруг миссис Вормингтон свалилась прямо на нее — тяжелое, неповоротливое, вялое тело. Она отчаянно двинула плечами и сбросила ее с себя.

— Спасибо, Эвменидес.

— Ради Бога, тише! — выдохнул Росторн, изо всех сил прислушиваясь к доносившимся из бара звукам, стараясь уловить в них перемену. Но ничего не произошло. Крики стали еще громче и развязнее — парни, видимо, уже хорошо напились.

Росторн спросил:

— Что случилось с этой женщиной? Она что, с ума сошла?

— Нет, — сказала Джули. — Она просто испорчена и глупа. Она всю жизнь поступала, как хотела, ни с кем не считаясь, и ей трудно представить себе ситуацию, в которой ее своеволие привело бы к ее гибели. Она не в состоянии приспособиться к окружающим. — И добавила задумчиво. — Вообще-то мне жаль ее.

— Жаль, не жаль, держите ее в узде, — сказал Росторн. Он посмотрел в щелку. — Бог его знает, сколько времени продлится эта пьянка. Они все пьют и пьют.

Они продолжали лежать, прислушиваясь к безобразным звукам, летевшим из бара, и к звукам со стороны улицы. Джули то и дело смотрела на часы. Ей казалось, что через следующие пять минут все кончится, но ничего не кончалось. Вдруг Росторн тихо ойкнул.

— Что там? — прошептала она.

Он повернул голову.

— Они еще идут.

На этот раз их было семеро: шесть десантников и один, похоже, офицер. В их движениях чувствовалась организованность и дисциплина. Офицер посмотрел в сторону бара и крикнул что-то. Но его голос потонул в шедшем оттуда реве. Тогда он вынул из кобуры револьвер и выстрелил вверх. В отеле сразу наступила тишина.

Миссис Вормингтон пошевелилась, с ее губ слетел слабый стон. Джули закрыла ей рот рукой.

Офицер резким голосом выкрикнул команду, и дезертиры один за другим появились в фойе, что-то бурча и глядя на офицера вызывающе и презрительно. Последним был солдат с винтовкой. Он уже еле волочил ноги.

Офицер набросился на них с ругательствами. Затем, сделав рукой повелительный жест, скомандовал им построиться в ряд. Перепивший солдат вдруг сорвал с плеча винтовку и, выкрикнув что-то, стал наводить ее на офицера. Тот дал знак стоявшему сзади десантнику. Раздалась оглушительная автоматная очередь, и веер пуль, прошив грудь солдата, бросил его назад на столик, который с шумом опрокинулся.

Одна из пуль угодила в дверь рядом с головой Росторна. Он инстинктивно дернулся, но продолжал наблюдать за тем, что происходит в фойе. Он увидел, как офицер небрежно махнул рукой. Дезертиры послушно построились и промаршировали из отеля, сопровождаемые вооруженными десантниками. Офицер вложил револьвер в кобуру и, взглянув на тело убитого, с ухмылкой пнул его ногой. Затем, повернувшись на каблуках, тоже вышел на улицу.

Росторн подождал еще пять минут и осторожно сказал:

— Теперь, я думаю, мы можем идти.

Он толкнул дверь каморки и с трудом встал на затекшие ноги. Джули отпустила миссис Вормингтон, и та тяжело повалилась на Эвменидеса. Вдвоем они вытащили ее наружу.

— Надеюсь, я не задушила ее, — сказала она.

Росторн наклонился над миссис Вормингтон.

— Ничего, все будет в порядке.

Через двадцать минут они сидели в машине, готовые двинуться. Миссис Вормингтон пришла в сознание, но плохо соображала, что происходит. Эвменидес был в шоке. Он обнаружил, что его пиджак был разорван ниже левого рукава, — случайная пуля, попавшая в дверь рядом с Росторном, чуть не попала греку прямо в сердце.

— У нас полный бак и две запасные канистры, — сказал Росторн. — Этого нам вполне хватит.

Он завел мотор, и машина покатила по узкой аллее позади отеля к улице. На ее капоте трепетал под ветром британский флажок.

Было без четверти два.

 

III

Когда Костон вышел на улицу, ему казалось, что на него со всех сторон с подозрением смотрят чьи-то глаза, но вскоре он почувствовал себя увереннее и понял, что никому нет до него никакого дела. Бросив взгляд вдоль запруженной людьми улицы в сторону площади Черной Свободы, он увидел столб черного дыма, и тут же еще один снаряд разорвался, как казалось, прямо посередине площади.

Он повернулся и пошел в другую сторону вместе с толпой. Шум был ужасный — грохот пушек, свист снарядов, оглушительные взрывы сотрясали воздух, но еще сильнее был рев толпы. Все почему-то кричали изо всех сил.

Какой-то человек схватил Костона за плечо и выпалил ему в лицо нечто невразумительное. Костон сказал по-английски:

— Извини, старик, я не понимаю ни одного слова, — и стряхнул его руку. Только когда он повернулся, чтобы идти дальше, он сообразил, что и сам кричал что есть мочи.

Толпа состояла в основном из гражданских лиц, хотя в ней попадались солдаты, иногда вооруженные, чаще — нет. В их глазах застыло выражение страха и какой-то безнадежности. Видимо, это были люди, впервые в жизни попавшие под артиллерийский обстрел и не выдержавшие его.

Встречались раненые. Одни плелись, поддерживая сломанную руку, другие ковыляли с поврежденными ногами, а однажды Костон наблюдал жуткое зрелище — двое вели молодого солдата, который окровавленными руками поддерживал вываливающиеся из вспоротого живота внутренности.

Гражданские были еще более напуганы, чем солдаты. Они двигались беспорядочно, бегали туда-сюда и явно были растеряны. Один человек повстречался Костону шесть раз за шесть минут прежде, чем совсем исчезнуть в толпе. Девочка в красном платье стояла посередине улицы, зажав уши руками, и пронзительно визжала. Он долго еще слышал этот визг, продираясь сквозь объятую ужасом агонизирующую людскую массу.

Костон решил свернуть на какую-нибудь боковую улицу, полагая, что там ему будет легче передвигаться. Он пошел по тротуару и повернул за первый попавшийся угол. Там действительно было спокойнее, и он пошел значительно быстрее. Внезапно он наткнулся на молодого солдата, сидевшего на ящике из-под апельсинов. Винтовка стояла рядом.

— Что, рука сломана? — спросил Костон, заметив разорванный и странно болтающийся рукав его гимнастерки.

Парень посмотрел на него тупым взором. Лицо у него было серым, измученным. Костон похлопал себя по руке.

— Рука? — спросил он по-французски и сделал движение, будто ломает о колено палку.

Солдат механически кивнул.

— Я тебе помогу, — сказал Костон и сел рядом с солдатом на корточки, чтобы помочь ему снять гимнастерку. Он разломал ящик из-под апельсинов, сделал несколько шин и наложил повязку. Уходя, он прихватил с собой гимнастерку и винтовку. Теперь у него был реквизит.

Гимнастерка была ему мала, и он не смог ее застегнуть, штаны к ней не подходили, и форменной шапки у него не было, но он решил, что это не имеет значения. Главное было то, что он был похож на солдата, и следовательно, как бы участвовал в войне. Осмотрев винтовку, он увидел, что магазин ее пуст. Он улыбнулся. Это тоже не имело значения. Он никого не убивал в своей жизни и не собирался этого делать впредь.

Постепенно кружным путем, постоянно сверяясь с картой, он выбрался в восточную часть города к дороге, идущей вдоль берега. Он увидел, что здесь народу было меньше, люди казались значительно спокойнее. По дороге вился тоненький людской ручеек, который позже должен был превратиться в бурный поток. «Чем скорее Росторн выведет свою машину, тем лучше для всех нас», — подумал он и повернул обратно.

Было около десяти часов, — он потратил времени больше, чем рассчитывал.

Теперь он двигался против течения, и по мере того, как приближался к центру города, идти становилось все труднее. В небе над городом растекались клубы дыма, начались сильные пожары.

— Это ненадолго, — угрюмо подумал он. — Если Уайетт окажется прав, конечно.

Теперь он находился посреди сумасшедшего дома, именовавшегося Сен-Пьером, и чтобы продвигаться вперед, приходилось отпихивать налегавшие на него тела и даже работать прикладом. Однажды он столкнулся с солдатом, так же, как и он, расчищавшим себе дорогу. Они сошлись лицом к лицу, и Костон быстро взял свою винтовку наперевес и резко, с клацаньем дернул затвор. Он не знал, что будет делать, если солдат не поймет намека, но тот, нервно глядя на зрачок дула, направленного ему в живот, схватился было за свою винтовку, но передумал, и отступив, растворился в толпе. Костон, злорадно ухмыльнувшись, продолжал свой путь.

Недалеко от «Империала» он застрял в густой толпе. «Господи, — подумал он, — мы же тут все, как мишень для артиллерийских снарядов». Он рванулся назад, но вырваться из толпы не смог. Что-то явно держало ее, что-то, что нельзя было обойти или столкнуть с дороги.

Ему все же удалось пробиться назад к углу улицы, и тут он понял, в чем дело. Из переулка вышло воинское подразделение, которое, встав в ряд, перекрыло движение по магистрали. На толпу были направлены автоматы. Затем военные стали вытаскивать из нее людей в солдатской форме и отводить их на свободное пространство. Серрюрье таким образом собирал свою распадающуюся армию. Костон тут же пригнулся и попытался исчезнуть, но чья-то рука крепко схватила его, грубо вытащила из толпы и швырнула к постепенно увеличивающейся группе дезертиров.

Все они были солдатами, никто из них не был ранен, и они стояли, виновато переминаясь с ноги на ногу и уставившись в землю. Костон тоже поднял плечи, опустил голову, стараясь не выделяться среди других и не очутиться в передней шеренге. Подошел офицер и произнес речь Костон ничего не понял, но общий смысл до него дошел. Все они были дезертирами, бежавшими из-под огня, и все заслуживали расстрела, как можно более скорого. Единственным их шансом было отправиться опять на линию фронта и стать перед пушками Фавеля ради славы Сан-Фернандеса и Серрюрье.

Чтобы сделать свою речь более убедительной, офицер прошелся вдоль шеренги дезертиров, отобрал из них шестерых. Их, как дрожащих, ничего не смыслящих овец, отвели к соседнему дому, поставили к стенке и расстреляли из автоматов. Офицер подошел к телам, добил из пистолета одного несчастного, из груди которого вырывались громкие стоны, повернулся и дал команду.

Дезертиры тут же пришли в движение. Под крики сержантов они образовали строй и зашагали по боковой улице, и Костон вместе с ними. Проходя мимо грузовика, он взглянул на рассаживающуюся в нем расстрельную команду, затем перевел глаза на шесть лежавших у стены трупов. «Это чтоб подбодрить остальных», — с горечью подумал он.

Так Костон оказался в армии Серрюрье.

 

IV

Доусон удивлялся самому себе.

Всю свою жизнь он прожил как цивилизованный член североамериканского общества и никогда не задумывался над тем, что он будет делать, если попадет в беду. Как и большинство цивилизованных людей, он не сталкивался с подобного рода обстоятельствами. Общество оберегало и лелеяло его, он сам исправно платил налоги и был абсолютно уверен в том, что защита ему обеспечена всегда и что в случае необходимости кто-то станет между ним и грубой реальностью, такой, например, как пытки или смерть от пули.

Хотя он создал свой образ независимого мужчины, идеал для всей Америки и был склонен верить им же самим инспирированным газетным статьям, в глубине души он понимал, что образ этот дутый, и время от времени ему смутно хотелось знать, что же он представляет собой на самом деле. Он боялся этого вопроса и старался отмахнуться от него, потому что с ужасом осознавал, что на самом деле он был человеком слабым, и эта мысль страшно тревожила его. Но он никогда не мог убедиться в этом на деле, — возможность испытать себя ему не предоставлялась.

Презрение, которое почти не скрыл от него Уайетт, задело его за живое, и он почувствовал стыд за то, что хотел украсть машину. Настоящий мужчина так бы не поступил. И когда настал для него час испытаний, что-то в глубине души заставило его распрямить плечи и послать инспектора Розо к черту, прибавив, чтобы он делал это поскорей.

И сейчас, лежа на кровати и прислушиваясь к тому, как снаружи разверзается ад, он с удивлением думал о себе. Он вытерпел такую боль, о которой раньше и не подозревал, и чувствовал нарастающую в груди гордость за то, что смог найти в себе силы, глядя в холодное лицо Розо, произнести, прежде, чем потерял сознание:

— Повторяю, иди к дьяволу, сукин сын!

Когда сознание вернулось к нему, он обнаружил себя в чистой постели с забинтованными руками. Он не знал, что произошло, и не понимал, почему он не может встать. Он сделал несколько попыток, но оставил их и сосредоточился на себе, на своей новой удивительной сущности. Всего за один час он обнаружил, что ему не понадобится больше его образ, работающий на публику, и ему незачем мучить себя самоанализом.

— Я никогда больше не буду бояться, — шептал он разбитыми губами. — Господи, я выдержал, я избавился от страха.

Но когда начался артиллерийский обстрел, он все же испугался. Он не мог подавить естественную реакцию своего тела, и страх вошел в него вместе с мыслью о том, что белый потолок над ним вот-вот рухнет и очередной снаряд унесет только что обретенное им мужество.

Недалеко от Доусона в камере сидел Уайетт, закрыв уши руками, так как грохот снаружи стал нестерпимым. Лицо его было исцарапано осколками стекла, к счастью, не задевшими глаза. Некоторое время он вытаскивал кусочки стекла из своей кожи. Это было болезненное и скрупулезное занятие, и Уайетт сосредоточился на нем целиком. Теперь он полностью осознавал, что происходит.

Фавель сосредоточил весь огонь на площади Черной Свободы. Снаряд разрывался за снарядом, и едкий дым вплывал в камеру сквозь окошко. Полицейский участок пока избежал прямого попадания, во всяком случае так полагал Уайетт. Он знал, что если это случится, прозевать это будет невозможно. Сидя в углу камеры, как кузнечик, опустив голову между высоко поднятыми коленями, он думал о том, что ему делать, если снаряд угодит в здание — в том случае, если он останется жив, конечно.

Внезапно раздался умопомрачительный грохот взрыва, сотрясшего камеру. Уайетт почувствовал себя как мышь, забравшаяся в большой барабан — он был совершенно оглушен, и звуки в течение некоторого времени доходили до него словно сквозь несколько слоев ваты. Он медленно, с трудом встал на ноги, помотал очумелой головой и прислонился к стене. Немного придя в себя, он оглядел свою камеру. Снаряд попал в здание, это было ясно, и что-то в нем, слава Богу, изменилось.

Он посмотрел на противоположную стену. Безусловно, в ней не было вот той выпуклости. Он подошел ближе и увидел зигзаг широкой трещины. Он толкнул стену рукой, затем навалился на нее плечом. Но она стояла.

Он сделал шаг назад и оглядел камеру в поисках какого-нибудь орудия. Стул не годится — с ним можно было атаковать человека, но не стену. Оставалась кровать. Она представляла собой металлический каркас с сеткой. Спинки кровати были составлены из небольших частей. Болты, которыми они скреплялись между собой, проржавели, и после получасовой работы ему удалось вытащить их и изготовить набор необходимых ему инструментов: два примитивных лома, несколько сделанных из пружин скребков и предмет, названия которому не существовало, но которому он, несомненно, мог найти применение.

Чувствуя себя Эдмоном Дантесом, он опустился перед стеной на колени и стал скребком выковыривать из трещины каменную крошку и цемент. Цемент, видимо, столетней давности был исключительно тверд, но взрыв все-таки сделал свое дело, и постепенно Уайетт проковырял в стене дыру, достаточную для того, чтобы вставить в нее конец одного из своих ломов. Он налег на него всей своей тяжестью и с удовлетворением заметил, что кусок каменной стены слегка подался.

Он отступил назад, чтобы прикинуть, как действовать дальше, и осознал, что интенсивная стрельба по площади прекратилась. Снаряд, который попал в полицейский участок, был, должно быть, одним из последних в этом направлении, и сейчас он слышал лишь отдаленный шум сражения, доносившийся с северной части города.

Он перестал думать о стрельбе и задумчиво посмотрел на свой самодельный лом. Лом — это рычаг, стал рассуждать он, точнее часть рычага. Другая его часть — опора, а ее-то у него и не было. Он посмотрел на раму кровати и решил, что она была бы хорошей опорой, если бы подходила к отверстию, которое он сделал. Пришлось начинать сначала и выскребать новую дыру.

Вновь это отняло у него много времени. Под конец руки его покрылись царапинами и ссадинами, кончики пальцев кровоточили и болели, словно по ним прошлись наждаком. Он устал и страдал от жажды. Воды в графине, стоявшем в камере, давно не было, и никто с момента последнего взрыва его не навестил. Само по себе это было неплохим знаком.

Он вставил свой лом в новую дыру и повернул его. Опять кладка чуть-чуть подалась. Он пододвинул ближе кроватную раму и, используя ее как опору, налег изо всех сил на сооруженный им рычаг. Что-то должно было поломаться — лом, кровать, стена, а может, сам Уайетт. Он надеялся, что это будет стена.

Он почувствовал, что металлическая труба от кровати сгибается, но продолжал давить. Внезапно послышался скрежет, что-то подалось, и Уайетт очутился на полу. Он поднял голову, закашлялся и замахал рукой, чтобы отогнать клуб пыли, клубившейся над ним и освещенной ярким лучом солнца, шедшим из отверстия, которое он только что проделал.

Он отдохнул несколько минут и подошел посмотреть на дыру. Он предполагал, что может оказаться просто в соседней камере, но надеялся на то, что она окажется не запертой. К своему удивлению, заглянув в дыру, он увидел часть площади и кусок какой-то стены.

Снаряд, поразивший полицейский участок, совершенно разрушил соседнюю камеру, и только благодаря тому, что строители в старину строили добротно и на века, он не отправился к праотцам.

Дыра в стене была невелика, но, к счастью, Уайетт, будучи сухощавого телосложения, смог пролезть сквозь нее, отделавшись несколькими дополнительными царапинами. По другую сторону он с трудом нашел, куда поставить ногу, так как пол камеры почти целиком рухнул, и под ним был первый этаж, находившийся прямо под открытым небом. Снизу на него смотрели чьи-то удивленные коричневые глаза, но их обладатель лежал с проломленной куском стены грудью и был мертв.

Уайетт закрепился на небольшом, шириной с его ступню, выступе, уцепившись руками за стену, и посмотрел в сторону площади. Она была пустынна и усеяна сотнями трупов в светло-голубой форме правительственных войск. Все было неподвижно, если не считать плывущего вверх дыма от десятка сожженных грузовиков, стоявших вокруг каменного постамента, на котором раньше высилась статуя Серрюрье. Теперь она была снесена железным шквалом.

Он глянул вниз. «Спуститься туда и очутиться на свободе будет не трудно», — подумал он. Посмотрев вправо, он увидел болтавшуюся на одной петле дверь соседней камеры и вспомнил о Доусоне. Поколебавшись немного, он принял решение найти его.

Он осторожно прошел по выступу до соседней стены и перешел на более широкий карниз. Теперь добраться до двери было минутным делом, и вскоре он очутился в коридоре тюремной части здания. Здесь все было цело. Если не считать толстого слоя пыли на полу, никаких признаков того, что здание разрушено.

Идя по коридору, он несколько раз звал Доусона, но ему отвечали какие-то чужие голоса из камер.

— Заткнитесь! — крикнул он, и те смолкли.

Он опять позвал Доусона, и на этот раз тот ответил ему слабым голосом, шедшим из комнаты рядом с кабинетом Розо. Он осмотрел дверь. К счастью, это была не камера, и проникнуть внутрь было не трудно. Он подобрал стоявший неподалеку тяжелый огнетушитель и, используя его как таран, разбил дверную панель в щепки, выбил замок и вломился в комнату.

Доусон лежал на кровати. Руки и голова его были перевязаны. Вокруг глаз были кровоподтеки, несколько зубов, кажется, были выбиты.

— Господи Боже мой! — воскликнул Уайетт. — Что они с вами сделали?

Доусон открыл глаза, посмотрел на Уайетта и заставил себя улыбнуться.

— А себя-то вы видели? — сказал он, с трудом шевеля распухшими губами.

— Вставайте, — сказал Уайетт. — Надо уходить отсюда.

— Я не могу, — сказал Доусон в бессильной ярости. — Они, по-моему, привязали меня к кровати.

Действительно, две широкие ленты шли поперек тела Доусона, а узлы были под кроватью, так что добраться до них он не мог. Уайетт нырнул под кровать и начал их развязывать.

— Что произошло после того, как они избили вас? — спросил он.

— Чертовски странная вещь, — сказал Доусон. — Я проснулся здесь и обнаружил себя в таком виде. На кой черт им это понадобилось?

— Я попытался запугать Розо, — сказал Уайетт. — Кажется, это удалось.

— Они, видимо, не хотели выпускать меня из своих рук, — предположил Доусон, — поэтому привязали меня. Я тут испытал муки ада, глядя в потолок и ожидая, что сквозь него на меня свалится снаряд. Мне показалось, что это случилось дважды.

— Дважды? По-моему, было только одно попадание.

Доусон встал с кровати.

— Нет, я полагаю, два. — Он кивнул на стул. — Помогите мне надеть брюки. Я сейчас своими руками не смогу этого сделать. О, как бы мне хотелось еще разок повидаться с этой скотиной Розо.

— Как ваши ноги? — спросил Уайетт, помогая Доусону одеться.

— Ничего.

— Придется спускаться вниз. Совсем немного — один этаж. Надеюсь, вы сможете. Пошли.

Они вышли в коридор.

— Там есть камера, которая сейчас отлично вентилируется, — сказал Уайетт. — Нам туда.

Грянул выстрел, прокатившийся по коридору громким эхом, и пуля ударила в стену недалеко от головы Уайетта, осыпав его каменной крошкой. Он стремительно пригнулся и, повернув голову, увидел, как по коридору, спотыкаясь, за ними бежит Розо. Вид его был ужасен. Мундир превратился в тряпки, правая рука болталась и была, по-видимому, сломана. Он держал револьвер в левой и не смог толком прицелиться. Вторая пуля тоже прошла мимо.

— Туда, — показал рукой Уайетт и сильно толкнул Доусона.

Тот пробежал несколько футов до двери, рванулся в нее и замер от неожиданности, еле удержавшись от падения вниз.

Уайетт отступал медленно, не спуская глаз с Розо, двигавшегося зигзагами и с остановками. Тыльной стороной руки, в которой был револьвер, Розо стер кровь с переносицы и, глядя на Уайетта фанатически горящими глазами, стал целиться в него. Револьвер в его руке ходил ходуном, челюсть конвульсивно двигалась. Уайетт нырнул в дверь камеры, раздался выстрел, и пуля, отчетливо щелкнув, вошла в дверной косяк.

— Давайте сюда! — завопил Доусон, и Уайетт, переступив порог, вышел на карниз и присоединился к нему. — Если этот сумасшедший сунется сюда, нам придется прыгать.

— Что ж, ногу можно сломать с равным успехом и здесь, и в другом месте, — заметил Уайетт. Его пальцы в этот момент нащупали в стене непрочный камень, и в его руке оказался кусок камня величиной с кулак.

— Вот он! — сказал Доусон.

Розо появился в дверном проеме, явно не замечая провала под ним. Он сделал шаг вперед, пристально глядя на Уайетта, и носки его ботинок оказались вровень с обрывом. Дрожащей рукой он поднял револьвер.

И тут Уайетт бросил камень, угодивший Розо в голову. Он покачнулся, успел нажать на спусковой крючок и лицом вниз полетел с карниза. Он упал рядом с уже лежавшим там мертвецом, и его рука легла тому на шею, словно он приветствовал старого друга. Потревоженная пыль улеглась и покрыла открытые, удивленно смотревшие на мир глаза Розо.

Доусон перевел дух.

— Господи! Что за настырный сукин сын. Спасибо, Уайетт.

Уайетта била крупная дрожь. Он стоял, прислонившись к стене, ожидая, когда дрожь утихнет. Доусон посмотрел вниз на тело Розо.

— Он хотел, чтобы я оклеветал вас. Я этого не сделал, Уайетт. Я не сказал ему ничего.

— Я так и думал, — тихо сказал Уайетт. — Давайте спускаться вниз. Пока здесь все спокойно, но это может измениться каждую минуту.

Когда они выбрались на улицу, Доусон спросил:

— Что же нам делать дальше?

— Я собираюсь вернуться в «Империал», — сказал Уайетт. — Я должен отыскать Джули, по крайней мере, выяснить, где она.

— Куда нам идти?

— Туда, через площадь.

Они пересекали площадь Черной Свободы. На каждом шагу им попадались тела убитых. Их было так много, что вскоре они перестали их обходить, а просто перешагивали через них. Доусон с ужасом смотрел на это зрелище. Внезапно он отвернулся, и его вырвало.

Уайетт споткнулся обо что-то тяжелое, издавшее металлический звук. Он наклонился и увидел, что это была голова человека. Она смотрела на него пустыми глазницами. В левом виске зияла дыра.

Это была бронзовая голова от статуи Серрюрье.