I

Уайетт, сделавший все для эвакуации населения, был потрясен тем, что видел.

Грузовик шел по пустынным улицам городского центра. Звуки сражения эхом отражались от слепых фасадов зданий. Небо все больше темнело, и порывы ветра гнали вдоль грязных тротуаров изодранную в клочья бумагу. Прибитый ветром дым от пожаров теперь стлался понизу, то и дело забивая ноздри и горло.

Уайетт закашлялся, и тут ему на глаза попался человеческий труп, лежавший на тротуаре. Чуть подальше он увидел другой, потом — третий. Это были мужчины, гражданские. Он повернул голову к Фавелю и спросил у него:

— Что это за чертовщина?

Фавель смотрел прямо вперед. Он ответил вопросом на вопрос:

— Вы имеете какое-нибудь представление о том, что такое эвакуация города за несколько часов?

Грузовик замедлил ход, чтобы объехать еще один труп в середине улицы — тело женщины в красном ярко-узорчатом платье и крапчатой желтой накидке на голове. Она лежала ничком, словно кукла, брошенная ребенком, с неестественно вывернутыми конечностями. Фавель сказал:

— Мы разделяем вину, мистер Уайетт. У вас — знание, у меня — власть. Без вашего знания этого всего не случилось бы, но вы дали его тому, кто волен был сделать так, чтобы это случилось.

— Но была ли нужда в убийстве? — почти прохрипел Уайетт.

— У нас не было ни готовых планов, ни времени что-либо объяснять, ни знания самих людей. — Лицо Фавеля было строгим. — Все знают, что на Сан-Фернандесе не бывает ураганов, — сказал он, словно цитируя. — Люди ничего не знали. Это еще одно преступление президента Серрюрье, может быть, самое тяжкое. Увы, пришлось применять силу.

— Сколько погибло? — мрачно спросил Уайетт.

— Кто знает? Но сколько будет спасено? Десять, двадцать или тридцать тысяч? В таких случаях приходится составлять уравнение.

Уайетт молчал. Он знал уже, что ему придется долго и болезненно все это переживать. Но, может, стоило еще раз попробовать поколебать Фавеля в его решении заманить правительственную армию в ловушку и уничтожить ее? Он сказал:

— Нужны ли еще убийства? Должны ли вы, укрепившись вокруг Сен-Пьера, держать оборону? Скольких вы еще убьете в городе, Джулио Фавель? Пять тысяч? Десять? Пятнадцать?

— Поздно, — сказал Фавель строго. — Сейчас я ничего не смогу сделать, даже если бы захотел. Эвакуация отняла у нас много времени, и она не завершена. Моим людям повезет, если они смогут дойти до подготовленных позиций вовремя. В его голосе появились нотки сарказма. — Я не христианин. Это роскошь, которую не многие честные политики могут позволить себе. Но в Библии у меня есть оправдание. Господь раздвинул воды и позволил израильтянам пройти сквозь поток посуху, но он утопил преследовавших их египтян — всех до одного, всех лошадей, все колесницы. Все были уничтожены в Красном море.

Грузовик подъехал к пропускному пункту, за которым Уайетт увидел длинную колонну беженцев, сбоку выходившую на дорогу. Подбежал офицер, и Фавель о чем-то стал с ним говорить. Какой-то белый человек издали махал рукой. Уайетт узнал Костона.

— Вы что-то не очень торопились, — сказал Костон, подходя. — Как далеко продвинулась в город правительственная армия?

— Не знаю, — ответил Уайетт, вылезая из грузовика. — А что здесь происходит?

Костон махнул рукой в сторону колонны.

— Это последние. Через пятнадцать минут они пройдут. В этом месте Фавель организует свою позицию. Здесь проходит ваша восьмидесятифутовая линия. — Порыв ветра вздул рубашку у него на спине. — Я тут выкопал окопчик для нас — милости прошу, если вы, конечно, не собираетесь подняться вверх по Негрито.

— Вы, значит, остаетесь здесь?

— Разумеется, — ответил Костон с удивлением. — Здесь ведь и будут разворачиваться основные события.

Здесь, кстати, и Доусон. Он вас ждет.

Уайетт обернулся и посмотрел на город. Вдали расстилалось море — теперь уже не тарелка из чеканного серебра, а грязная алюминиевая сковородка. Южная часть неба была забита низкими серыми облаками, несущими с собой ливневые дожди и шквальный ветер. Из-за надвинувшихся облаков и дымов над городом воздух потемнел.

Были слышны звуки перестрелки, редкие артиллерийские выстрелы. Порывы ветра то приглушали, то приближали их. Пологая, спускающаяся к городу равнина была пуста.

— Я останусь здесь, — сказал он внезапно. — Хотя, черт меня побери, если я знаю, почему.

В глубине души, он это, конечно, знал. Профессиональный интерес ученого, стремившегося узнать воздействие урагана на мелкие воды, сочетался с какой-то жуткой внутренней тягой наблюдать за обреченным городом и обреченной армией.

— Где именно будет позиция Фавеля? — спросил он.

— На этой гряде. На обратном склоне вырыты окопы.

— Надеюсь, они снабжены дренажной системой? — спросил Уайетт. — Дождь будет такой, какого вам не доводилось видеть, и любая яма, если в ней нет стока, быстро наполнится водой.

— Фавель это предусмотрел, — сказал Костон. — Он хорошо соображает.

— Он спрашивал меня о дожде, — сказал Уайетт. — Наверное, поэтому.

— Мистер Уайетт, — раздался из грузовика голос Фавеля, — штаб оборудован в трехстах ярдах отсюда по дороге.

— Я остаюсь здесь с Костоном, — сказал Уайетт, подходя к грузовику.

— Как хотите. Теперь уже ни вы, ни я сделать ничего не сможем. Остается молиться Хунракену или какому-нибудь другому подходящему богу.

— Пошли к Доусону, — сказал Костон. — Мы там оборудовали себе обиталище.

Он повел Уайетта по обратному склону вниз и в сторону от дороги. Вскоре Уайетт увидел Доусона, сидевшего на краю большого склона. Тот страшно обрадовался:

— О, привет! Я уж боялся, не оказались ли вы снова в плену.

Уайетт принялся рассматривать окоп. Он был снабжен водостоком, который, по его мнению, был явно недостаточен.

— Нужно его значительно углубить и, кроме того, сделать второй, — сказал он. — Где тут у вас лопаты?

— Их вообще-то не хватает. Пойду посмотрю, — сказал Доусон.

Уайетт бросил взгляд вдоль гряды и увидел, что повсюду копошились люди, закапывавшиеся в землю, как кроты. На верху гряды оборудовались пулеметные гнезда и наблюдательные пункты, рылись все новые и новые боевые окопы. Костон сказал:

— Я надеюсь, что вы правы насчет наводнения. Если его не будет, над нами разверзнется ад. Ведь Фавель бросил свои пушки, — невозможно было тащить и их, и беженцев одновременно.

— Мейбл ударит нам прямо в лоб, — сказал Уайетт. — Наводнение будет.

— Да уж лучше в было. С военной точки зрения. Серрюрье сейчас на коне, вероятно, визжит от восторга.

— Если в он обернулся и посмотрел на море, он бы тотчас же смолк.

Возвратился Доусон с куском металлического листа под мышкой.

— Лопат нет. Это, я думаю, сойдет.

Уайетт и Костон углубили сток, сделали еще один. Доусон сидел в стороне.

— Как ваши руки? — спросил его Уайетт.

— Ничего. Врач помог.

— Зачем вы находитесь здесь? Вам надо поскорее уходить вверх по долине Негрито, пока еще есть возможность.

Доусон отрицательно покачал головой.

— Вы видели эту толпу? Я никогда не видел таких измученных, поникших духом людей. Я боюсь, что если я присоединюсь к ним, я заражусь их настроением. Кроме того, может, я все же смогу быть чем-нибудь полезен здесь.

— Не знаю, чем бы вы могли помочь, — сказал Костон. — С такими руками вы ни копать землю, ни стрелять из винтовки не можете. Я вас не понимаю.

Доусон пожал плечами.

— Я больше не хочу чувствовать себя беглецом, — сказал он твердо. — Я уж давно бегаю, как заяц, многие годы. Все. Вот здесь, на этом склоне я делаю остановку.

Костон в удивлении поднял брови, посмотрел, слегка улыбнувшись, на Уайетта и сказал:

— Что ж. Это можно сказать обо всех нас. Ладно. Давайте поглядим, как сейчас обстоят дела.

Последние жители Сен-Пьера уже прошли по дороге в долину Негрито, остались лишь отдельные отставшие фигуры, ковылявшие вдалеке. Темная зелень полей сахарного тростника выглядела теперь как поверхность волнующегося моря, ветер все усиливался. Солдаты замерли у тонких линий окопов на склоне гряды, вскоре их будет значительно больше, когда подойдет отступающая из Сен-Пьера армия Фавеля и займет оборону.

Уайетт поднялся по склону до гребня и лег рядом с солдатом. Тот повернул голову и улыбнулся.

— Ну, что там происходит? — спросил Уайетт.

Улыбка солдата стала шире.

— Там, — он показал пальцем. — Они скоро придут, может быть, минут через десять. — Он передернул затвор и положил перед собой несколько обойм с патронами.

Уайетт посмотрел в сторону города. Бой приближался, и поблизости уже начали летать шальные пули. Наконец, внизу показалась группа людей, которая быстро, но без лишней спешки, стала двигаться вверх по холму. Офицер невдалеке от Уайетта выкрикнул команду, и несколько человек завозились вокруг пулемета, нацеливая его туда, куда показывала рука офицера.

Группа добралась до верха, перевалила через хребет и на обратном склоне установила свой миномет. Костон, наблюдавший за ними, заметил:

— Мин у них осталось не много.

Теперь все больше людей поднималось по склону вверх, организованно отходя от городской окраины, где, прикрывая отход, продолжали драться товарищи. Костон догадался, что он наблюдает последний этап отступления из города, организованного Фавелем как серия «лягушачьих прыжков», и он был поражен, с каким самообладанием и дисциплиной действовали солдаты. Не было ничего похожего на то паническое бегство, невольным участником которого он стал некоторое время назад. Наоборот, это был рассчитанный, строго контролируемый отвод войск в виду у наступавшего противника — одна из самых трудных для исполнения военных операций.

Уайетт, бросив быстрый взгляд на отступавших солдат, вновь сосредоточился на южной стороне неба. Горизонт теперь был налит чернотой, в которой то и дело вспыхивали далекие молнии. Груда кучевых облаков на переднем плане была окрашена в пугающий желтый цвет. Направление ветра смещалось к западу, и порывы его становились все сильнее. Его скорость составляла уже больше сорока миль в час, постоянно подбираясь к пятидесяти. В этом пока не было ничего необычного. Такие ветры были на Сан-Фернандесе не редкость. Весьма вероятно, что Рокамбо, если он еще командовал войсками, обрадовался перемене погоды, надеясь, что дождь потушит бушевавшие в городе пожары.

Отступавшие солдаты теперь шли через гребень потоком. На обратном склоне их встречали младшие командиры, которые разводили их по позициям и раздавали им патроны. Они ложились в окопы, вырытые для них на гребне, и готовились вновь встретиться лицом к лицу с противником.

Костон толкнул локтем Уайетта.

— Эти домики, там внизу, на какой высоте они над уровнем моря?

Уайетт стал прикидывать. Гряда холмов была невысокой, склон в сторону города длинный. Он сказал:

— Если эта гряда на восьмидесятифутовой отметке, то там должно быть футов пятьдесят.

— Значит, приливная волна их накроет?

— Накроет. Она, видимо, поднимется до середины склона.

Костон покусал нижнюю губу.

— Я думаю, что замысел Фавеля состоит в том, чтобы задержать правительственные войска в районе этих домов. Может, Фавелю и удастся это сделать, в конце концов. Ведь там придется атаковать на открытом пространстве и вверх по склону. Единственное, что непонятно, как отцепиться от преследователей последним из отступающих.

— Надеюсь, вы ошибаетесь, Уайетт, — подал голос Доусон. — Надеюсь, ваша волна не доберется сюда, а то мы все тут утонем. — Он покачал головой и улыбнулся. — Господи, куда я попал, я, должно быть, совсем спятил.

— Может быть, мы все немного легкомысленны, — заметил Костон. — Нам хочется посмотреть на вещь до сих пор небывалую — использование урагана в качестве оружия. Какой будет репортаж! Когда — или если! — я отсюда выберусь.

— Такое бывало, — возразил Уайетт. — Фавель напомнил прецедент — из Библии. Когда Моисей пересекал Красное море, а египтяне преследовали его.

— Верно, — согласился Костон. — Мне это не пришло в голову. Все равно, это отличная… — он вдруг осекся и протянул руку. — Смотрите, там что-то происходит.

На склоне появилась длинная цепь людей. Они быстро поднимались наверх, на ходу оборачиваясь и стреляя в сторону домов. Пулемет поблизости, как бы откашливаясь, выпустил первую очередь и затем заработал уверенно. Стали стрелять и солдаты в окопах, прикрывая огнем последних из отступавших товарищей. У них было преимущество высоты, позволяющее им бить поверх голов своих.

Сзади громко крякнул миномет, и, спустя несколько секунд, невдалеке от домов взорвалась мина. Последовали новые взрывы, затем со свистом пролетел снаряд из одного из оставшихся орудий. Вокруг Костона зашикали пули, и он быстро пригнулся.

— Негодяи отвечают огнем, — воскликнул он.

Последние из людей Фавеля дружно перевалили через гряду. Уже под защитой гребня они падали на землю, задыхаясь от бега и возбуждения. Многие из них остались по ту сторону, — Уайетт видел тела, лежавшие на склоне, и подумал о том, на какие жертвы пошли эти люди для того, чтобы, пока шла эвакуация, сдерживать правительственные войска. Отдышавшись, выпив воды и слегка перекусив, солдаты занимали места, указанные им в оборонительной позиции.

В сражении наступила пауза. Со стороны домов, правда, шла беспорядочная и неприцельная пальба, но она не имела никакого результата. Мятежные войска не отвечали, был строгий приказ не тратить патроны попусту. Было ясно, что правительственные генералы под прикрытием городских зданий занялись перегруппировкой сил перед атакой на высоту.

Несмотря на усиливающуюся прохладу, лицо Костона было покрыто крупными каплями пота.

— Надеюсь на Бога в том, что мы сможем их удержать. Атака будет серьезной. Где же этот ваш чертов ураган, Уайетт?

Уайетт не отрывал глаз от неба.

— Он идет, — спокойно сказал он. — Ветер все время усиливается. Дождевые облака группируются. Скоро сражение прекратится. Во время урагана никакой бой немыслим.

Ветер уже достиг скорости пятьдесят миль в час, и она продолжала нарастать. Клубы дыма над Сен-Пьером были развеяны и превратились в серый туман, затруднявший обзор моря.

— Вот. Они пошли, — сказал Костон и пластом лег на землю.

Огонь со стороны домов резко усилился, и волна солдат в голубых мундирах отделилась от них и покатилась вверх по склону. Они передвигались, все время меняя направление, припадая к земле и время от времени становясь на одно колено для стрельбы. Когда они прошли ярдов сто, появилась вторая цепь, подпиравшая первую.

— Господи! — воскликнул Доусон придушенным голосом. — Их там уже тысячи две, не меньше. Почему мы не стреляем, черт побери?

Волны людей в голубых мундирах шли вверх, а со стороны оборонявшихся не было ни единого выстрела. Сильный боковой ветер уже изрядно беспокоил атакующих, срывая с них головные уборы, а иногда валя с ног оступившихся. Но они упорно лезли вперед, и многие были уже на полпути к вершине.

Только тогда в воздух взвилась, шипя и разбрызгивая красные искры, ракета. И тотчас же словно разверзся ад — оборонявшиеся открыли плотный прицельный огонь. Били винтовки, стрекотали автоматы и пулеметы, сзади раздавалось рявканье миномета и уханье пушек.

Накатывавшаяся голубая волна дрогнула и резко остановилась. Костон видел, как свинцовая коса пулеметного огня прошлась по склону, кося людей, словно пшеницу. Он подметил, что половина автоматического оружия Фавеля била по заранее пристрелянным линиям, ловя атакующих в сеть, сотканную в воздухе из пуль, и любое их движение взад или вперед означало для них верную смерть.

Минометные и пушечные снаряды сыпались на их головы в изобилии, Фавель не жалел боеприпасов, делая свою главную ставку на приближающийся ураган. Земля дрожала от взрывов, из нее то и дело вырастали черные клубы пыли и дыма, тут же сдуваемые все более усиливающимся ветром. Огонь, шедший снизу, был скудным и жалким — то ли там не осталось кому стрелять, то ли тем, кто остался, было не до стрельбы.

Через пять минут огня и грохота, казавшихся вечностью, волна наступавших, словно по команде, стала откатываться назад, оставляя позади себя исковерканные трупы. Ими был обозначен предел, до которого она докатилась, какие-то сто ярдов до гребня гряды. В панике спускаясь вниз, люди продолжали гибнуть, простреленные винтовочными или прошитые автоматными пулями, разорванные в клочья убийственными минометными снарядами. Когда все кончилось, склон был усеян останками тех, кто недавно были людьми.

— О Боже! — конвульсивно выдохнул Доусон. Лицо его было мертвенно бледной. — Они потеряли не меньше четверти людей.

Кретон пошевелился.

— Думаю, что командование принял Серрюрье. Рокамбо никогда не предпринял бы такой глупой лобовой атаки. Во всяком случае на этом этапе. — Он оглянулся назад на минометную команду. — Все. У этих ребят кончились боеприпасы. Не знаю, выдержим ли мы теперь следующую атаку.

— Следующей атаки не будет, — со спокойной уверенностью сказал Уайетт. — Война окончена. Жаль, что я не мог сказать этого полчаса тому назад. Впрочем, это не имеет значения. Они все равно обречены.

Он спустился вниз к окопу.

Тысячи солдат погибнут в Сен-Пьере в течение следующих часов, потому что он предупредил Фавеля об урагане, и это отягощало его душу. Но что он мог сделать?

Увы, он не смог позаботиться даже о безопасности одной девушки Он не знал, где сейчас Джули — жива ли она? Мертва? Схвачена солдатами Рокамбо? Он так был занят своим ураганом, что не смог повидаться с ней, и теперь слезы струились по его щекам — не от жалости к себе или к Джули, а от бессильной ярости за свою глупость, свою беспомощность и никчемность.

Уайетт был еще очень молодым человеком.

Костон, прислушиваясь к затухающей стрельбе, сказал:

— Хотелось бы, чтобы Уайетт был прав. Когда Фавель столкнулся со сходной ситуацией, он обошел противника с фланга. — Он кивнул головой по направлению гребня гряды. — Если Серрюрье ударит сбоку, он может легко потеснить здесь фавелевские войска и скатать их, как ковер.

— Я полагаю, что все же Уайетт прав, — сказал Доусон. — Посмотрите на море.

Город окутался серым туманом, кое-где освещенным красными языками пламени. Горизонт был черен. Низкие кучевые облака свивались в цепи и клубились в стремительных потоках ветра, вздымавших свой голос до дьявольского воя. Молнии сверкали над поверхностью моря, и вскоре на руку Костона упала первая капля дождя. Он взглянул наверх.

— Помогай Бог морякам в такую погоду, — сказал он. — Да поможет Бог Серрюрье с его армией, — поправил его Доусон, глядя вниз на Сен-Пьер.

Костон посмотрел на Уайетта, сидевшего на краю окопа.

— Он переживает все это, — сказал он. — Ему кажется, что он что-то сделал не так, чего-то не учел. Молодой и глупый. Он еще не понимает того, что совершенства и гармонии в мире нет. Ничего, скоро жизнь его научит, заставит понять, что люди повсюду занимаются только торговлей. Не обманешь — не продашь.

— Я надеюсь, он этому не научится, — сумрачно возразил Доусон. — Я вот выучил этот урок, и он ничего хорошего мне не принес. — Он посмотрел Костону прямо в глаза. Тот, не выдержав его взгляда, отвернулся.

 

II

Росторн был далеко не молодым человеком, и два дня страшного напряжения и пребывания вне дома сказались на нем. Он не мог идти быстро по холмистой местности, он задыхался, ноги у него подкашивались, все тело нестерпимо болело. И тем не менее он был в лучшей форме, чем миссис Вормингтон, которую жизнь на пирожных в холе и неге превратила в комок бесформенного теста. Она судорожно ловила ртом воздух и плелась за Росторном, изнемогая от напряжения, которое испытывали ее нежные члены, и жалобно подвывала, вторя усиливавшемуся ветру.

Несмотря на раны, Джули держалась лучше всех. Она замыкала шествие, и ее тело, тренированное интенсивной игрой в теннис, не испытывало больших трудностей, хотя и она запыхалась и испытывала боль в одеревеневших ногах.

План был придуман Росторном.

— Нет смысла идти дальше на запад, — излагал он свои соображения. — Местность у Сен-Мишель низкая, а кроме того, нет никакой гарантии, что там снова не окажется Рокамбо, если ему придется отступать. Мы должны пройти в тылу его армии и двигаться на север через холмы к долине Негрито.

— А это далеко? — спросила миссис Вормингтон обеспокоенно.

— Не очень, — заверил ее Росторн. — Миль восемь, и мы окажемся в виду долины Негрито. — Он не упомянул о том, что идти придется по сильно пересеченной местности, возможно, кишащей дезертирами.

Поскольку Росторн сомневался в том, что ему удастся вскарабкаться в гору прямо над карьером, и еще больше сомневался в альпинистских способностях миссис Вормингтон, он предложил спуститься к главной дороге, принимая все возможные меры предосторожности, чтобы не столкнуться с солдатами Рокамбо, в частности с их часовым, ушедшим именно в этом направлении. Затем они вновь поднялись к банановой плантации. У Джули перехватило горло, когда она увидела в пыли сохранившийся отпечаток ноги Эвменидеса.

Плантация казалась безлюдной, но они все равно двигались от ствола к стволу с величайшей осторожностью. Росторн вел их к той низине, где они выкопали себе убежище в надежде, что там могла сохраниться их пища, и что было более важно, вода. Но, увы, там ничего не оказалось — лишь несколько пустых банок и бутылок. Один окоп был зарыт, и Джули с тоской в сердце вспомнила об Эвменидесе. Он словно выполнил предсказание — сначала мы копаем их, потом мы умираем в них.

Росторн сказал:

— Если бы не военные действия, я бы рекомендовал остаться здесь. — Он наклонил голову, прислушиваясь. — Как вы думаете, сражение продолжается, или нет?

— Трудно сказать, — ответила Джули, тоже прислушиваясь к звукам орудий.

— Да, — согласился Росторн. — Если Рокамбо вновь потерпит поражение, его войска опять окажутся здесь, и мы кончим тем, с чего начали.

Миссис Вормингтон при виде низины содрогнулась.

— Давайте уйдем от этого ужасного места, — сказала она. — Оно пугает меня.

«Еще бы, — подумала Джули. — Здесь ты убила человека».

— Мы двинем на север, — сказал Росторн. — Пройдем по этой лощине к следующей гряде. Но нужно быть осторожными. Тут могут быть лихие люди.

И они пошли через плантацию, пересекли местную дорогу, стараясь держаться подальше от бараков для заключенных, добрались до гряды и пересекли ее. Поначалу Росторн держал хороший темп, но затем он не выдержал его и постепенно его шаг замедлился, так что даже миссис Вормингтон стала его догонять. В районе плантации по возделанной земле идти было не трудно, и они двигались вперед довольно быстро.

На верху первой гряды банановая плантация кончилась, и начались поля ананасов. Не снижая скорости, они шли вдоль рядов колючих растений, избегая соприкосновения с их острыми листьями. Но когда они уткнулись в стену сахарного тростника, пришлось искать обходную дорогу, так как напрямую пробиться через частокол тростниковых стволов было невозможно.

Несмотря на то, что небо и солнце мало-помалу стали заволакиваться перистыми облаками и поднялся ветер, было очень жарко. Джули, отключившись от всего окружающего, механически следовала за миссис Вормингтон.

Никто не встретился им на пути, явно никого не было в лишенных признака жизни жилищах по окраине полей. Дорога то ныряла в низины, то карабкалась наверх, но в целом забирала все выше и выше. Раз они вышли из тростникового леса на хижины, и Росторн сделал предупреждающий знак рукой.

— Лучше перестраховаться, — прошептал он, — подождите меня.

Миссис Вормингтон села на землю и схватила себя за ноги.

— Эти туфли сделают из меня калеку, — сказала она.

— Тише! — шикнула на нее Джули, глядя на Лачуги сквозь стебли тростника. — Там могут быть солдаты, дезертиры.

Миссис Вормингтон умолкла, и Джули с удивлением подумала, что ее, в конце концов, можно чему-то научить. Вернулся Росторн.

— Все в порядке. Там нет ни души.

Они вышли из зарослей сахарного тростника и пошли мимо хижин, все время оглядываясь кругом. Миссис Вормингтон в изумлении смотрела на глинобитные стены и соломенные крыши.

— Свинарник, вот это что, — заявила она. — Да и свиньи здесь не будут жить.

— Давайте посмотрим, нет ли здесь воды, — предложил Росторн.

— Давайте, — сказала Джули и зашла в одну из хижин.

Внутри почти не было мебели, стены были голыми, но чистыми. Она заглянула в каморку, которая, несомненно, служила кладовой, но там было хоть шаром покати. Другая хижина оказалась столь же пустой, и когда она вышла из нее, то увидела Росторна, на лице которого было написано разочарование.

— Эти люди бежали отсюда, — сказал он. — Они либо забрали все с собой, либо схоронили свои пожитки где-нибудь. — Он показал Джули бутылку. — Это ром. Утолять им жажду я не рекомендую, но, возможно, он нам пригодится.

— Они убежали от войны, как вы думаете? Или от урагана? — спросила Джули.

Росторн поскреб небритую щеку.

— Трудно сказать. Наверное, от войны, впрочем, какая разница.

— Здешние жители должны же были где-то брать воду, — сказала Джули. — А что там? — она показала рукой на тропинку, сбегавшую куда-то вниз, вдоль кромки поля. — Посмотрим?

Росторн был в нерешительности.

— Наверное, не стоит тут расхаживать, это опасно. Думаю, надо продолжать путь.

Когда кончились поля, идти стало труднее. Земля стала сухой и каменистой, чахлые деревья, причудливо извиваясь, прижимались к скалам, обнажая корни, о которые постоянно спотыкались путешественники. Склоны холмов стали круче, повсюду были пыль и камень, редкие кочки колючей травы, а мягкую плодородную землю, если она когда-нибудь была здесь, давно смыли вниз потоки дождевой воды.

Они вышли к вершине гряды и увидели перед собой другую, еще более крутую и высокую.

— Интересно, там есть ручей? — спросила Джули, глядя вниз с разочарованием.

Спустившись в долину, они, действительно, увидели русло, но высохшее, без малейшего признака воды. Пришлось идти дальше, и миссис Вормингтон стали оставлять силы. Она давно уже потеряла свой задор, и ее страсть к нравоучениям теперь проявлялась в невнятном ворчании. Джули безжалостно подгоняла ее, не позволяя себе ни на минуту забыть о том, что совершила эта женщина, а Росторн вовсе не обращал на нее внимания — ему и так тяжело было тащить свое немолодое тело по пыли и бездорожью.

Они вновь поднялись наверх и там обнаружили, что местность стала более пологой. Землю покрывал слой почвы, и растительность была несколько свежее и лучше. Они опять наткнулись на небольшое заброшенное селение, расположенное на поляне среди кустов, и обследовали его, но опять ничего не нашли. Росторн, гляда на короткие полоски сахарного тростника и маиса, сказал:

— Скорее всего, полив тут осуществлялся дождями. Что ж, очень скоро они тут будут в изобилии. Обернитесь назад.

Джули увидела, что южная часть неба почернела от облаков, а солнце окуталось серой пеленой. Стало значительно холоднее, и ветерок превратился в настоящий ветер. Вдали, как казалось, очень далеко, по-прежнему слышались раскаты орудийной стрельбы, но сейчас они почему-то не производили на Джули впечатления.

Росторн был очень обеспокоен переменой погоды.

— Теперь мы не можем останавливаться, — сказал он. Нам нужно перейти вон тот хребет, — он показал рукой на еще более высокую гряду. — За ним — Негрито.

— О Боже, — пролепетала миссис Вормингтон. — Я не могу, я просто не могу.

— Вы должны, — сказал Росторн. — Нам во что бы то ни стало нужно оказаться на северной стороне этой гряды. Пошли.

Джули подхватила миссис Вормингтон под руки и подняла ее. Когда они покидали селение, Джули посмотрела на часы. Было половина пятого.

В половине шестого они перешли плато и были на полпути к вершине гряды. Ветер стал шквалистым, и стало быстро темнеть, гораздо раньше, чем обычно, облака превратились в плотную массу над ними, но дождь еще не начинался. Они карабкались наверх, и ветер налетал на них все сильней, и то один, то другой из них терял равновесие и падал, давая начало маленькой лавине из пыли и мелких камней. Ветер гнул и трепал ветви деревьев, срывал с них листья, вихрем уносившиеся вдоль склона.

Казалось, прошла вечность прежде, чем они взобрались, наконец, на площадку наверху гряды. Но Негрито оттуда видно не было.

— Нужно… спуститься, — прокричал Росторн сквозь вой ветра. — Нельзя… оставаться… — Он закашлялся, когда ветер ударил ему прямо в рот, и согнулся в три погибели.

Они двинулись через площадку, с трудом преодолевая яростные, валившие с ног порывы ветра. Воздух вокруг них был наполнен густым желтым светом, который, казалось, можно было схватить руками. Ветер взвивал вверх крутящиеся струи пыли, и Джули все время чувствовала во рту ее неприятный хруст.

Наконец, они начали спускаться, и внизу, не меньше, чем в тысяче футов от них, стало различимо дно долины Негрито, освещенное тем же омерзительным светом. Ветер немного утих, и Росторн решил сделать небольшую остановку. Бросив взгляд на долину, он замер от удивления.

— Что там происходит?

Сначала Джули не поняла, что он имел в виду, но, присмотревшись, увидела, что вверх по долине медленно движутся длинные колонны людей.

— Что это за люди? Откуда они? — воскликнула она.

Росторн хмыкнул.

— Они могут идти только из одного места, из Сен-Пьера. Что-то заставило их покинуть город. — Он нахмурился. — Но сражение, кажется, продолжается. Вы слышите пушки?

— Нет, — сказала Джули. — При таком ветре ничего не услышишь.

— Интересно, — протянул Росторн. — Интересно… Хотел бы я знать…

Он не закончил свою мысль, но Джули поняла, что он хотел сказать. Эти люди должны были покинуть Сен-Пьер задолго до того, как признаки приближающегося урагана стали явными, и, насколько она знала, был только один человек, который настаивал на возможности урагана, — прямолинейный, упрямый, настырный Дэвид Уайетт. «Он жив, — подумала она, и в горле у нее образовался комок. — Боже, он жив!»

— Пожалуй, нам не стоит сейчас спускаться вниз, — сказал Росторн. — Вон там, кажется, есть овраг.

Неподалеку, действительно, виднелась расселина, выбитая в скалах ветрами и водными потоками. Они подошли к ней и начали спускаться по крутым ее склонам, пока не нашли подобие небольшой пещеры, где они все втроем могли сесть. Ветра здесь почти не было, но они слышали, как он выл выше, на просторе.

И здесь силы покинули Росторна. До этого он держался только силой воли и чувством долга, зная, что ему необходимо вывести женщин из опасности. Теперь, когда им ничто прямо не угрожало, его тело восстало против того насилия, которому оно вынуждено было подвергаться. Джули в тревоге смотрела на серое лицо Росторна, на его обмякшие губы.

— Что, что с вами, мистер Росторн?

— Ничего, дитя мое… все будет хорошо… — он попытался улыбнуться, рука сделала слабое движение. — В моем… кармане… ром… Мы все заслужили… по глоточку…

Она нашла бутылку с ромом, вынула пробку и поднесла горлышко к его губам. Алкоголь оказал благоприятное воздействие на него, бледность, как ей показалось в полумраке, сошла с его щек. Она обернулась к миссис Вормингтон, состояние которой было не лучше, и заставила ее проглотить несколько капель.

Когда она поднесла бутылку к своему рту, раздался оглушительный удар, вспыхнул яркий голубой свет, и по небу раскатился мощный громовой гул. Она зажмурила глаза, а когда открыла их, увидела, что снаружи стали падать крупные капли дождя. Выбравшись из укрытия, она подставила усиливающимся струям лицо, открыла рот, чтобы влага утолила жажду. Она самозабвенно отдала всю себя свежему ливню, впитывала его ртом и кожей, прилипшей к телу одеждой. Она знала, что никакой ром не принес бы ей такого облегчения, как эта падавшая с неба вода.

 

III

Ветер с ревом пронесся над Сен-Пьером, раздувая языки пламени, охватившего здания и превращая город в одну сплошную ненасытную топку.

Затем пришел дождь и погасил ее в течение пятнадцати минут.

Сидя в окопе, Уайетт прислушивался к вою ветра с профессиональным интересом. Он определил, что сила ветра резко возросла до двенадцати баллов по шкале Бофорта. Эту шкалу придумал некогда адмирал Бофорт, который рассуждал следующим образом. Двенадцать баллов — это скорость ветра, при котором, с его точки зрения, ни один моряк в здравом уме не окажется в море по своей воле. Эта скорость равна шестидесяти пяти узлам или семидесяти четырем милям в час. Скорость больше, чем эта, адмирала не интересовала, так как для капитанов, чьи суда застигал такой ветер, это не имело значения. Смерть не знает градаций.

Но Уайетта сейчас волновала не судьба кораблей в море, а судьба острова и его строений. Ветер в двенадцать баллов оказывает давление в семнадцать футов на квадратный фут, то есть в три тонны на стену обыкновенного дома средних размеров. Хорошо построенный дом мог выдержать такое давление, но этот ураган должен был превзойти все мыслимое.

В соответствии с замерами Уайетта, скорость ветра внутри урагана достигала 170 миль в час, что означало давление более ста футов на квадратный фут. Этого было достаточно, чтобы поднять в воздух человека и унести его в неизвестном направлении. Достаточно, чтобы, обрушившись на стены дома, завалить его, чтобы вырвать с корнем большое дерево, смести плодородный слой земли с полей, погубить плантацию, сравнять с землей кварталы лачуг и хижин.

Поэтому-то Уайетт и прислушивался к ветру с необычным интересом.

Они сидели в окопе, уже полном воды. Стоки работали с полной нагрузкой и походили на струи воды из брандспойта, но воды в окопе не убывало. Вода неслась по всему склону глубокими потоками, размывавшими мягкую землю. Но Уайетт знал, что это скоро кончится — когда ветер еще усилится, он поднимет эту воду с поверхности земли и превратит все вокруг в мятущуюся водную пелену.

Этот дождь, обрушивший на землю миллионы тонн воды, был главным двигателем урагана. Полмиллиона тонн на каждую квадратную милю пространства, над которым он двигался, высвобождали громадное количество тепла, порождавшего мощные круговые вихри. Это была гигантская — три мили в диаметре — турбина с почти непредставимой мощью.

Мысли Костона были сосредоточены на другом. В первый раз в своей жизни он был по-настоящему напуган. В своей работе он имел дело в основном с людьми и появлялся в горячих точках планеты, чтобы отразить в репортажах студенческие волнения в больших городах, войну в джунглях, государственные перевороты и тому подобное. Природные катаклизмы были не по его части.

Когда он попадал в беду, он всегда надеялся на себя, на то, что ему удастся придумать что-нибудь, кого-нибудь убедить или уговорить. Сейчас, в первый раз, он с тревогой осознавал, что никакие разговоры тут не помогут. Убедить в чем-либо ураган было так же бесполезно, как спорить с бенгальским тигром. Более того, тигра, на худой конец, можно было застрелить, а против урагана человек был абсолютно бессилен.

Он с некоторым интересом слушал Уайетта на мысе Саррат, когда тот рассказывал об ураганах, но больше его все-таки интересовал сам Уайетт, чем предмет его лекции. Теперь он жалел о том, что был тогда так рассеян. Он толкнул Уайетта локтем.

— Сколько это будет продолжаться?

Темная фигура Уайетта повернулась к нему, и он услышал у самого уха:

— Что вы сказали?

Он тоже приложил губы к уху Уайетта и громко повторил:

— Сколько это будет продолжаться?

— Около восьми часов, — прокричал Уайетт. — Потом у нас будет небольшая передышка.

— А потом?

— Еще десять часов того же, только с другой стороны.

Костон был потрясен размерами предстоящего мучительного испытания. Он думал, что все закончится за три-четыре часа.

— Хуже будет? — прокричал он.

Уайетт ответил, как ему показалось, с холодным юмором:

— Он, собственно, еще не начинался.

Костон еще сильнее сжался в окопе, стараясь укрыть голову от разящих дождевых струй, и подумал в отчаянии:

— Неужели может быть еще хуже?

Солнце скрылось, и непроглядная темень кругом освещалась только вспышками молний, сверкавших теперь все чаще и чаще. Раскаты грома поглощались шумом падающей воды и ревом ветра. Его скорость, как решил Уайетт, еще больше возросла, хотя точно определить ее без приборов было уже невозможно. Ясно было одно — она давно уже перевалила за крайний пункт шкалы Бофорта.

Уайетт подумал о вопросе Костона — будет и хуже. Этот человек явно не имел никакого представления о силах природы. Если посреди этого урагана взорвать атомную бомбу, ее энергия пропадет — будет поглощена ураганом, куда более мощным катаклизмом. При этом Мейбл при всем его крутом нраве был еще не все, на что способна природа, — Уайетт знал, что были зафиксированы еще более сильные скорости ветра, например, предельные скорости торнадо.

Но торнадо невелики по размерам. Сравнивать их с ураганами все равно, что сравнивать истребитель с бомбардировщиком. Истребитель быстрее, но бомбардировщик в целом куда мощнее. А ураган в бессчетное число раз мощнее любого торнадо, мощнее любой другой системы ветров на земле.

Он вспомнил, что в 1953 году, когда он учился в Англии, в западной Атлантике возник исключительно опасный ураган. Он двинулся на север и чуть не вычерпал воды Северного моря так же, как сейчас Мейбл расправляется с заливом Сантего. Все дамбы в Голландии были сметены, и большая вода устремилась на равнины, принося разрушения, какие Европа не знала за много столетий.

Доусон держал руки прижатыми к груди. Он промок до костей и начинал думать, что уже никогда не сможет просохнуть. Если бы он не любил спортивную рыбную ловлю, он решил бы уехать в какую-нибудь пустыню, где никогда не бывало подобных ветров, скажем, в Долину Смерти. Но он любил рыбную ловлю и воду и знал, что если выживет, обязательно вернется сюда. С другой стороны, стоило ли вообще уезжать отсюда? Почему бы ему не поселиться на Сан-Фернандесе? Ничто не держало его в Нью-Йорке, и он мог свободно выбрать себе место жительства.

Он усмехнулся при мысли о том, что даже в этом случае он будет выполнять программу, предписанную ему его секретарем Вайсманом, сильно преуспевшем в том, чтобы перекроить мантию Хемингуэя по доусоновской фигуре. Разве Хемингуэй не жил на Кубе? Ну его к черту! Он захотел остаться здесь и останется.

К своему удивлению, он не чувствовал страха. Неожиданная твердость, которую он обнаружил в себе перед лицом Розо и его молодчиков, очищающее признание Уайетту что-то перевернули в нем, открыли в нем источник мужества, который до сих пор был задавлен или использовался с негодными целями. Сейчас он должен был быть напуганным, потому что он никогда не попадал в столь ужасные обстоятельства, но он не боялся, и сознание этого наполняло его неизведанной силой.

Покрытый с ног до головы липкой глиной, он лежал в залитой водой дыре под хлещущими дождевыми струями и чувствовал себя почти счастливым.

Ураган достиг своей высшей точки сразу после полуночи. Стоял ужасающий рев, злобный рык чудовищной мощи, который один мог разорвать на куски мозг. Дождь уменьшился и превратился в водяной туман, несущийся параллельно земле со скоростью более ста миль в час и как и предвидел Уайетт, вода с поверхности земли тоже была взметена вверх яростным ветром.

Молнии теперь били беспрерывно, освещая бледным светом гряду холмов, а однажды, когда Уайетт поднял глаза, он увидел вдали контуры гор Массива Всех Святых. Вот что устоит против урагана, так это они. Глубоко укорененные в недра земли, они могли соперничать с ураганом в силе, и он должен был обломать свои зубы о них. Быть может, этот барьер укротит злобу урагана, и он продолжит свой путь через Карибское море лишь для того, чтобы умереть где-нибудь от полученной им раны. Может быть. Но Сан-Фернандесу от этого легче не станет.

При свете очередной молнии Уайетт увидел, как какой-то громадный и плоский предмет, словно кружащаяся игральная карта, пронесся над их головами. Он ударился о землю ярдах в пяти от их окопа и тут же вертикально вознесся наверх. Что это было, он не знал.

Они лежали в окопе, прижимаясь к жирной глине на дне, оглушенные сумасшедшими воплями бури, насквозь промокшие и дрожащие от холода, потрясенные происходившей вокруг них игрой невиданно мощных сил. Однажды Костон неловко поднял руку над головой, и ее швырнуло вперед с такой силой, что он испугался, не сломана ли она. Если бы удар пришелся с другой стороны, несомненно, так бы и произошло.

Даже Уайетт, который гораздо лучше других был подготовлен к восприятию урагана, был поражен его злобностью. Раньше, когда он проникал в самую сердцевину урагана, его сердце наполнялось гордостью — не за себя и свою храбрость, а за отвагу и искусство человека вообще, сумевшего создать средства, с помощью которых можно было оседлать ветер. Но столкнуться с ураганом напрямую, без дюралюминиевой обшивки самолета, защищавшей слабое и уязвимое человеческое тело, было дело другое. Это был первый урок, с которым он непосредственно столкнулся на земле, и эта встреча, конечно, должна была обогатить его как метеоролога, если ему суждено было ее пережить, в чем он отнюдь не был уверен.

Постепенно они стали впадать в забытье. Мозг не долго может подвергаться столь массированной атаке, он начинает принимать свои ответные меры. Многочасовой невероятный шум стал как бы неотъемлемой частью их окружения, и они перестали его слышать, тела расслабились, поскольку приток адреналина в кровь прекратился, и, ослабевшие от усталости, они погрузились в тяжелую дремоту.

Часа в три ночи слух Уайетта, даже в полусне настроенный на звучание урагана, отметил в нем некоторое изменение. Дождь прекратился совершенно, и только злой ветер продолжал свистеть поверх их голов. Но и он стал слабеть и словно колебаться. Чуть стихнув, он налетел с удвоенной силой, как будто сожалея о своей секундной слабости, но все же постепенно скорость его падала.

Оттерев грязь с часов, Уайетт посмотрел на светящийся циферблат. Было четыре часа ночи. По-прежнему было совершенно темно. Молнии били реже, и теперь были слышны раскаты грома, что означало падение скорости ветра. Уайетт пошевелился, разминая затекшие члены, и осторожно высунул руку из окопа. Ветер ударил по ней, но не чрезмерно сильно, можно было сопротивляться ему. Он пришел к заключению, что скорость ветра вернулась на шкалу Бофорта, была обыкновенная буря.

Теперь мозг Уайетта работал в полную силу. «Надо узнать, что происходит по ту сторону гряды», — пришла в голову мысль. Он вновь попробовал силу ветра рукой и решил, что он уже не так опасен. Затем он повернулся, медленно вылез из окопа и стал ползти на животе по склону вверх. Ветер все еще был слишком силен, и противостоять ему на открытом пространстве было вовсе не то же самое, что лежать в окопе. Теперь он точно знал, что они остались в живых только потому, что зарылись в земле. Несмотря на ветер, он все же двигался вперед, гонимый желанием увидеть все своими глазами. Чтобы проползти каких-то двадцать ярдов до вершины гряды, ему понадобилось пятнадцать минут. Благополучно преодолев их, он свалился в пулеметное гнездо, в котором стоял двухфутовый слой воды.

Несколько минут он отдыхал в этом окопе, предназначенном для укрытия не только от ветра, но и от пулевого шквала, затем приподнял голову и стал вглядываться в темноту, приставив ладони рук к глазам. Вдруг в момент спада ветра он услышал звук, сильно похожий на плеск морских волн. Заморгав глазами, он с удвоенной силой вперился в темноту, и при свете очередной молнии перед ним предстало ужасное зрелище.

Не более, чем в двухстах ярдах от него, бушевало море. Он заметил уродливо изогнутые волны, верхушки которых мял носившийся над водами ветер. Его порыв донес до Уайетта водяную пыль, брызнувшую ему в лицо. Он облизал губы и почувствовал вкус соли.

Сен-Пьер был целиком погребен в морской пучине.