1

Маскелл оказался невысоким полным человеком с умными карими глазами и очень гордым и независимым видом. Его представили мне незадолго до предъявления обвинения, и он нисколько не смутился тем обстоятельством, что ему придется работать с уголовником. Юриспруденция вообще странная профессия, обыденная мораль с трудом уживается с ней. Респектабельный и популярный адвокат как тигр борется за своего клиента — убийцу и насильника, и будет принимать искренние поздравления, если того оправдают. А потом, вернувшись домой, сядет сочинять письмо в редакцию газеты «Таймс» о росте преступности. Шизофреническая профессия.

Позже, познакомившись с Маскеллом поближе, я сказал ему об этом. Он мягко возразил:

— Мистер Риарден, виновны вы или нет решат двенадцать присяжных. Для меня вы ни то, ни другое. Моя задача — вы явить факты и представить их как аргументы дела. И, заметьте, мне платят за это деньги.

Мы уже находились в суде, и он, сделав широкий жест рукой, сказал не без доли цинизма:

— Кто сказал, что преступность невыгодна? Наоборот, вот здесь находятся человек пятьдесят, непосредственно вовлеченных в это дело, — начиная от делопроизводителей и кончая судьей, и все они с его помощью кормятся. А такие, как я и Его светлость судья, — значительно лучше, чем другие. Так что мы процветаем за счет таких людей, как вы, мистер Риарден.

Но это было позже. А в первый раз, когда меня представили Маскеллу, он торопливо сказал:

— О деталях поговорим, когда станет ясно, о чем идет речь в целом.

В целом же, когда мне предъявили обвинение, речь шла о грабеже с применением насилия — нападении на Джона Эдварда Харте, служащего Главного почтового ведомства, и краже брильянтов, собственности компании «Льюис и ван Всльденкамп, Лимитед», на сумму 173000 фунтов стерлингов.

Услышав это, я чуть не рассмеялся. Добыча оказалась намного крупнее, чем ожидал Макинтош, — если, конечно, господа Льюис и ван Вельденкамп не пытались объегорить страховую компанию. Но я сохранил унылое выражение лица, и когда прочитали обвинение, спросил Маскелла:

— Ну, что теперь?

— Я увижусь с вами через час в полицейском суде. Чисто формальное дело. — Он потер подбородок. — Тут такая сумма замешана… Нашли они брильянты?

— Спросите у них. Я о брильянтах ничего не знаю.

— Вот как! Должен вам сказать, что если эти брильянты, скажем так, еще гуляют, то мне вряд ли удастся добиться, чтобы вас выпустили под залог. Но я попытаюсь.

Процедура в полицейском суде заняла всего минуты три. Она была бы еще короче, но Бранскилл сделал стойку и стал протестовать против залога.

— Брильянты еще не найдены, Ваша честь, и если арестованного выпустить под залог, их, смею вас уверить, никогда не найдут. К тому же учтите, что если бы мы не задержали его вчера, он сегодня утром был бы уже в Швейцарии.

— Вы полагаете, что он и сейчас может удрать? — спросил судья.

— Безусловно, — твердо сказал Бранскилл. — И есть еще одно обстоятельство. Арестованный обвиняется не только в грабеже, но и в насилии. Насилие фигурирует и в его полицейском досье. Я опасаюсь за свидетелей.

Тут он немного перестарался.

— Вы думаете, что он покинет страну и вместе с тем начнет мстить свидетелям? — спросил судья с вежливым недоумением. — Сомневаюсь, что это ему удастся. Однако, учитывая все обстоятельства и особенно то, что брильянты не найдены, я склонен согласиться с вами. В отпуске под залог отказано.

Бранскилл сел на стул, а Маскелл пожал плечами и положил какие-то бумага обратно в портфель. А я получил перспективу быть судимым в Главном уголовном суде. Значит, мне предстояло увидеть внутренность Олд-Бейли.

Прежде, чем меня увели, Маскелл сказал мне несколько слов.

— Теперь я попытаюсь выяснить, насколько обоснованны обвинения против вас. Я переговорю со следователями, а потом мы с вами вместе все обсудим. Если вы хотите о чем-то сказать мне заранее, говорите. Хотя завтра мы так или иначе увидимся.

Арестованный на предварительном следствии теоретически считается невиновным. Практически он, так сказать, нейтрален — ни виновен, ни невиновен. Пищу ему дают хорошую, кровать мягкая, в общем никаких ограничений. За исключением одного — он не может покидать тюрьму. Ну, все сразу иметь невозможно.

Маскелл пришел ко мне на следующий день. Мы расположились в одном из следственных кабинетов. Он задумчиво посмотрел на меня и сказал:

— Обвинение против вас весьма серьезно, мистер Риарден. Весьма. Если вам не удастся убедительно доказать, что преступление совершено не вами, боюсь, вас осудят.

Я собрался ему ответить, но он поднял руку.

— Об этом потом. Сначала вот, что. У вас есть деньги?

— Около ста пятидесяти фунтов. Я, правда, не заплатил по счету в отеле, не успел. Мне не хотелось бы жалоб из отеля, так что в моем распоряжении, скажем, фунтов сто.

Маскелл кивнул.

— Вы, наверное, знаете, что мне оплата этого дела гарантирована. Но защищать вас в суде должен защитник, а защитники, особенно такого ранга, который понадобится в вашем случае, стоят дорого. Сто фунтов — сумма явно для этого недостаточная.

Я пожал плечами.

— К сожалению, это все, чем я располагаю. — Это было не совсем так, но я прекрасно понимал, что никакой защитник не поможет мне в этом деле, так что не имело смысла бросать деньги на ветер.

— Понятно. Что ж, в таком случае вам назначат защитника в суде. Только уж не по вашему выбору. Впрочем, я постараюсь, используя свое влияние, нажать кое на какие пружины, и, может, вам достанется нужный человек. — Он взял папку и раскрыл ее. — А теперь расскажите мне подробно как провели то утро. — Он помолчал. — Мне, в частности, уже известно, что вы тогда не завтракали в отеле.

— Я плохо спал ночью, поэтому встал рано и вышел погулять.

Маскелл вздохнул.

— Куда же вы направились, мистер Риарден?

Я подумал.

— Я направился в Гайд-парк и дошел до Круглого пруда. Там расположен Кенсингтонский дворец, — интересное здание. К сожалению в тот ранний час он был еще закрыт.

— Я понимаю, что рано утром в Гайд-парке и в Кенсингтон-гарденс народу немного. И все же, говорили вы с кем-нибудь по дороге? Расспрашивали о чем-нибудь? О времени открытия дворца, например?

— Да нет, некого было расспрашивать.

— Хорошо. Что вы делали дальше?

— Я вернулся на угол Гайд-парка и затем пошел к Грин-парку. Затем по Бонд-стрит к Оксфорд-стрит; шел и глазел на витрины.

— Это в какое время было?

— Точно не знаю. Что-то девять пятнадцать, может быть. Я ведь просто так прогуливался. Посмотрел на Берлингтонскую аркаду, потом опять по Бонд-стрит. Смотрел на витрины, как я сказал. Замечательно. Ничего подобного в Южной Африке нет.

— И ни с кем не разговаривали?

— Если в я знал, что мне понадобится алиби, то, конечно, поговорил бы, — сокрушенно сказал я.

— Разумеется, — сказал Маскелл. — Итак, вы пришли на Оксфорд-стрит. Дальше что?

— Так. Я ведь не завтракал, так что нашел какую-то забегаловку, взял несколько бутербродов, пива. Поговорил с барменом, ирландцем. Он должен помнить меня.

— И когда это было?

— Наверное, после десяти. Заведение-то ведь уже открылось. Скажем, десять тридцать.

— Это алиби запоздало, — сказал Маскелл. — Оно не имеет значения. — Он взглянул на бумагу, вынутую им из папки. — Должен сказать вам, что версия полиции существенно отличается от вашей, и у них есть, чем подкрепить ее. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Нужно ли мне напоминать вам о нежелательности лжи в разговоре со мной, вашим адвокатом?

— Я не лгу, — возмутился я.

Он заговорил серьезным тоном:

— Мистер Риарден, позвольте мне сказать вам, что вы в чрезвычайно опасном положении. Я полагаю, что во время суда вы будете настаивать на своей невиновности, но улики против вас таковы, что вы проиграете дело. Общественное мнение весьма обеспокоено преступлениями с применением насилия, и это отразится на суровости приговора. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Как юрист, я сейчас не могу предсказать результат процесса, но хочу сказать вам следующее: если брильянты будут возвращены и вы признаете себя виновным, суд может проявить снисходительность и, по моему мнению, вам дадут не больше, чем пять лет, а, может быть, даже три. Вы сможете сократить этот срок примерным поведением и выйти на свободу всего через два года.

С другой стороны, если брильянты не будут возвращены, а вы не признаете себя виновным, судья использует закон на всю катушку, выражаясь разговорным языком. Он запрет вас в камере, а ключ забросит в море. Полагаю, что вы получите не меньше четырнадцати лет. Поверьте, у меня большой опыт в таких делах, и я не любитель трепать языком. — Он откашлялся. — Ну, что вы теперь скажете, мистер Риарден? Что будем делать?

— Единственные брильянты, которые я видел в то утро, лежали в витринах магазинов на Бонд-стрит, — сказал я отчетливо.

Он долго смотрел на меня, потом покачал головой.

— Очень хорошо, — сказал он тихо. Я займусь своими делами и вашими — но без особой надежды на успех. Предупреждаю вас, что в распоряжении полиции такие улики, что защите их будет очень трудно опровергнуть.

— Я не виновен, — упрямо повторил я.

Он ничего не сказал, собрал свои бумаги и вышел из комнаты, не оглядываясь.

 

2

И вот я очутился на скамье подсудимых в Главном уголовном суде, Олд-Бейли. Там было много помпы, этикета, мантий, париков, поклонов и знаков почтения, — и я, вылезший из чрева Земли на скамью подсудимых, словно царь демонов в пантомиме, сразу привлек к себе внимание. Впрочем, у меня был соперник — Судья. Складывалось впечатление, что если человеку выпадает сидеть на председательской скамье, то он чувствует себя обязанным стать записным шутником и из всех сил старается заставить всех покатываться со смеха от своего остроумия. Хуже, чем судья, выступают, по моим воспоминаниям, только в мюзик-холле. Впрочем, это как-то рассеивает мрачную атмосферу зала. Кроме того, главный комик настроен обычно не предвзято — его шуточки целят и в обвинение, и в защиту в одинаковой степени. В общем, мне все это даже понравилось, и я смеялся вместе со всеми.

Маскелл, конечно, был в зале, но его роль сводилась к минимуму. Защиту вел человек по имени Роллинс. Незадолго до суда Маскелл еще раз попытался убедить меня в том, что я должен признать себя виновным. Он сказал:

— Мистер Риарден, я хочу, чтобы вы еще раз продумали последствия проигрыша вашего дела. Помимо того, что вы получите большой срок, есть еще кое-какие обстоятельства. Заключенные, имеющие длительные сроки, всегда считаются особо опасными, — прежде всего те, за которые предполагается финансовое обеспечение. При отсутствии брильянтов на сумму 173000 фунтов вы, несомненно, попадете в эту категорию. С особо опасными преступниками обращаются совершенно иначе, чем с обыкновенными, и, насколько я понимаю, их положение далеко от приятного. Я бы на вашем месте хорошенько подумал.

Мне об этом думать не стоило: у меня не было ни малейшей надежды получить брильянты обратно. В этом и была вся загвоздка. Если бы я даже признал себя виновным, без брильянтов все равно получил бы свой срок. Единственное, что мне оставалось, натянуть маску храбреца и крепиться что есть мочи. Мне пришла в голову мысль, что Макинтош — очень умный человек, а миссис Смит еще умнее.

Я сказал:

— Сожалею, мистер Маскелл, но я не виновен.

Он выглядел озадаченным. Он мне, конечно, не поверил, но никак не мог понять, почему я держу рот на замке. Потом на его лице появилась ледяная улыбка.

— Я надеюсь, вы не думаете, что, вкладывая в это дело столько лет своей жизни, вы компенсируете их своими деньгами. Годы, проведенные в тюрьме, меняют человека к худшему, — сказал он.

Я улыбнулся ему.

— Помнится, вы говорили, что не собираетесь предрешать это дело.

— Вы — глупый молодой человек. Но я вам желаю добра в вашем несчастном будущем.

* * *

Суд приступил к делу. Сначала утрясли кое-какие формальности с присяжными, потом начался процесс. Обвинителем, выступал высокий худой человек с узким, как топор, лицом. Он был просто в восторге от своей роли. Сделав довольно скомканное вступление, он приступил к изложению свидетельств обвинения. Роллинс, мой защитник, в это время сидел с откровенно скучным видом. До этого я встречался с ним дважды, и оба раза он вел себя со мной рассеянно и небрежно. Он был уверен в том, что выиграть мое дело ему не удастся.

Улик против меня набралось достаточно, веских улик, и я стал понимать, почему обвинитель, несмотря на прискорбную особенность своего лица, выглядел таким радостным.

Полицейский чин представил фотографии и схемы моих действий, и я чувствовал, как напряжение возрастает. Появилась старушенция, которая указала на меня во время опознания в полиции.

— Я видела, как он ударил почтальона, — свидетельствовала она с праведно светящимися глазами. — Я стояла в коридоре и видела, как обвиняемый ударил почтальона кулаком по голове, схватил желтую коробку и втащил тело в комнату. Затем он побежал вниз по лестнице.

Она показала на схеме место, где стояла, и бросила на меня взгляд, исполненный благородного негодования. Эта старая дама врала, как сивый мерин, и прекрасно знала, что я знаю, что она врет. Ее не было и не могло быть в коридоре, — я удостоверился в этом в момент встречи с почтальоном. Но похоже ничего не поделать!

Еще одним свидетелем выступил служащий «Фортнум и Мэсон», который сообщил, что отправил в отель упакованную корзину для пикника, заказанную неким мистером Риарденом. На вопрос защитника, признает ли он во мне того самого мистера Риардена, который заказывал корзину, он ответил, что не уверен в этом.

Служащий отеля подтвердил, что обвиняемый остановился в его отеле, и что на имя мистера Риардена действительно прибыла корзинка. На вопрос, что с ней стало, он сказал, что не знает, но полагает, что обвиняемый забрал ее. Последовало обсуждение этого вопроса, после чего следователь из полиции принес корзинку и сообщил, что она находилась в офисе «Киддьякар, Лимитед» и действительно прибыла от «Фортнума». Другой полицейский сказал, что на корзинке обнаружено множество отпечатков пальцев обвиняемого, равно как и на других предметах, как-то: на электрическом чайнике, кофейнике, посуде, на ложках, на ноже.

Присяжные слушали и делали свои выводы.

Затем появился еще один представитель полиции, который рассказал о своих изысканиях по поводу компании «Киддьякар, Лимитед». Такая компания действительно существовала, хотя, как будто, не занималась никаким бизнесом. Вопрос о ее собственниках был очень запутанным, но ему удалось докопаться до сути с помощью Южно-Африканской полиции. Владельцем компании оказался некий мистер Джозеф Алоизиус Риарден из Иоганнесбурга. Тот ли это Джозеф Алоизиус Риарден, что сидел сейчас на скамье подсудимых, этого следователь сказать не мог.

Присяжные опять-таки делали свои выводы.

Свидетельство почтальона было абсолютно точным. Я ударил его по голове, и очнулся он в офисе «Киддьякара».

Это нисколько не противоречило тому, что говорила старушка Хаббард. Третий свидетель — парень из «Бетси-Лу» сказал, что видел, как я запер дверь своего офиса и побежал по лестнице. Я смутно вспомнил, что кто-то, действительно, прошел мимо меня в коридоре. Но только по лестнице я не бежал — это сработало его воображение. Главным свидетелем был Бранскилл.

— Получив информацию о происшествии, я вместе с сержантом Джервисом отправился в отель, чтобы поговорить с обвиняемым, который так отвечал на мои вопросы, что я вынужден был арестовать его по подозрению в связи с этим преступлением. Мне удалось получить отпечатки его пальцев, которые совпали с отпечатками, оставленными в офисе. Было проведено расследование и обнаружены свидетели, опознавшие обвиняемого. В результате дальнейшей работы новые данные, касающиеся корзинки для пикника и происхождения офиса «Киддьякар Лимитед».

Он сел на свое место, ухмыляясь, и тут же вскочил Роллинс.

Роллинс: Вы говорили о получении информации, инспектор. А от кого вы получили эту информацию?

Бранскилл (колеблясь): Должен ли я отвечать на вопрос, Ваша честь? Источники информации полиции могут быть…

Роллинс (быстро): Могут быть по тем или иным причинам настроены против подсудимого, что повлияет на судьбу дела, Ваша честь.

Судья (тоном Черчилля): Мистер Роллинс, я не вижу, как это дело может стать еще более плачевным для вас. Тем не менее, я склонен поддержать ваш вопрос. Мне, как и всем здесь присутствующим, это интересно. Ответьте, инспектор.

Бранскилл (неохотно): Были один телефонный звонок и письмо.

Роллинс: Оба анонимные?

Бранскилл: Да.

Роллинс: В этих сообщениях указывалось на то, что обвиняемый совершил преступление?

Бранскилл: Да.

Роллинс: Вам сообщали, что корзинка, которая оказалась п офисе «Киддьякара», была заказана у «Фортнума и Мэсона»?

Бранскилл: э… э… э… Да.

Роллинс: Скажите, что преступного в том, чтобы сделать заказ в известном магазине?

Бранскилл (резко): Разумеется, ничего.

Роллинс: Сообщили ли вам анонимные свидетели, что фирма «Киддьякар Лимитед» принадлежит обвиняемому?

Бранскилл (нехотя): Да.

Роллинс: Это преступление — быть владельцем фирмы «Киддьякар Лимитед»?

Бранскилл (еле сдерживаясь): Нет.

Судья: Я с этим не согласен. Считаю, что любого, кто так дурно обращается с английским языком, давая фирмам столь жуткие наименования, следует привлекать к суду.

(Взрыв хохота).

Роллинс: Инспектор, не согласитесь ли вы с тем, что в данном случае вся работа была сделана за вас? И что без этих вредоносных сообщений обвиняемый не находился бы сейчас перед нами?

Бранскилл: Я не могу отвечать на этот вопрос. Его бы все равно нашли.

Роллинс: Неужели? Я восхищен вашей уверенностью.

Бранскилл. Он был бы задержан.

Роллинс: Но не так скоро.

Бранскилл: Может быть.

Роллинс: Вам не кажется, что вашего таинственного осведомителя можно заподозрить в том, что он подстроил все для обвиняемого — это в худшем случае. А в лучшем, что он просто доносчик или подсадная утка?

Бранскилл (улыбаясь): Я предпочел бы назвать его гражданином, пекущемся об общественном благе.

Это было просто смешно. Макинтош — гражданин, пекущийся об общественном благе! Но как же дьявольски хитра эта парочка — он и миссис Смит. Что касается корзинки, то я впервые увидел ее в офисе Киддьякара и, разумеется, я не звонил к «Фортнуму». Эта операция с корзинкой, которую провела миссис Смит, оказалась весьма эффективной! И я не являлся владельцем «Киддьякар Лимитед» — во всяком случае понятия не имел об этом. Но мне понадобилась бы куча времени, чтобы доказать это. 3 общем, они упаковали и доставили меня в суд, как бройлерного цыпленка.

Дальше все покатилось быстро. Я сказал что-то в свое оправдание, разумеется, без всякого результата. Обвинитель разорвал меня на клочки, а защитник попытался эти клочки собрать вместе и сшить, но тоже без особого успеха. Судья подвел итоги и предложил присяжным признать меня виновным. Они удалились не надолго я только успел выкурить желанную сигарету. Их решение, конечно, можно было предсказать заранее.

Затем судья спросил меня, хочу ли я что-нибудь сказать, и я произнес всего три слова: «Я не виновен».

Никто на это не обратил никакого внимания — все смотрели, как судья приводит в порядок свои бумаги и радостно предвкушали суровый приговор. Он повозился еще некоторое время, завладев вниманием всех присутствующих и затем заговорил торжественным и зловещим тоном:

— Джозеф Алоизиус Риарден, вы виновны в краже с применением насилия брильянтов на сумму 173000 фунтов стерлингов. Мне предстоит вынести вам наказание за совершенное преступление. Но прежде, чем я это сделаю, я хочу сказать несколько слов относительно вашей роли в этом деле.

Я понял, куда он клонит. Старик не мог отказать себе в удовольствии прочесть проповедь.

— Англичанин идет по улице, выполняя свои обычные обязанности, и на него неожиданно нападают — жестоко и грубо. Он не знает, что несет большие ценности, которые для него составили бы невероятное богатство, а именно из-за этих ценностей на него нападают.

Ценности — брильянты — исчезают, а вы, Риарден, отказываетесь сотрудничать с полицией, чтобы их возвратить, несмотря на то, что хорошо знаете — в этом случае, суд мог бы проявить к вам снисхождение. Следовательно, снисхождения бы не заслуживаете.

Озадаченный вашим упорством, я произвел некоторые арифметические подсчеты, и мне все стало ясно. Преступление, которое совершили вы, то есть насилие, сопряженное с кражей общественной собственности на сумму 173000 фунтов стерлингов, обыкновенно влечет за собой заключение сроком в четырнадцать лет. Это тяжелое наказание. Мои подсчеты, однако, показывают, что в течение этих четырнадцати лет вы будете получать ежегодный доход в сумме не менее, чем 12350 фунтов, не облагаемых налогом. Это стоимость вашей добычи, деленная на четырнадцать. Это, замечу я, значительно больше, чем содержание любого из Ее Величества Королевских судей, скажем, моего, — факт, который легко проверить, заглянув в Альманах Уайтейкера.

Стоит ли потеря четырнадцати лет свободы и пребывание в едва ли приятных условиях наших тюрем упомянутой суммы — вопрос дискуссионный. Вы, по-видимому, думаете, что стоит. Так вот, в функции суда не входит поощрение преступной выгоды, и поэтому вы не можете быть на меня в претензии, если я ваш единственный тюремный доход постараюсь сократить.

Джозеф Алоизиус Риарден, я приговариваю вас к двадцати годам заключения в тюрьме или тюрьмах, которые компетентные органы сочтут для вас подходящими.

Держу пари, что Макинтош в этот момент прямо-таки надрывался от хохота.

 

3

Судья говорил правду о «едва ли приятных условиях наших тюрем». Так, в которую я попал, оказалась просто ужасной. Войдя в переполненную камеру предварительного заключения, я подумал, что в этот день судьи, видимо поработали сверхурочно. Настроение мое было мрачным, — это и понятно: вряд ли нашелся бы человек, который, стоя перед лицом суда и услышав такой приговор, остался совершенно равнодушным.

Мне тридцать четыре. Когда я выйду, мне исполнится пятьдесят четыре, может быть, немного меньше, если удастся убедить начальство, что я хороший мальчик. Но это будет чертовски трудно, учитывая то, что сказал судья. Любая комиссия по пересмотру дела, знакомясь с протоколом процесса, наткнется на его высказывания, и они произведут на нес ошеломляющее впечатление.

Двадцать долгих лет!

Я безучастно стоял, пока сопровождающий полицейский зачитывал принимавшему меня офицеру подробности моего дела.

— Хорошо, — сказал тот и сделал запись в книге. Затем он вырвал из нее небольшой квадратик бумаги. — Вот квитанция. Тело получено.

Он так и выразился: «Тело получено». Вот так. В тюрьме ты перестаешь быть человеком, а становишься телом, зомби, статистической единицей. С тобой обращаются так же, как почтальон с той желтой коробкой с брильянтами. Ты становишься посылкой из плоти и крови, которую отправляют, получают и через определенные промежутки времени кормят. Однако, то, что у тебя есть мозги, здесь не учитывается.

— Пошли, — сказал приемщик. — Сюда.

Он открыл дверь и посторонился, чтобы я прошел. Дверь захлопнулась за мной, и я услышал щелчок замка. Я очутился в помещении, заполненном людьми. Публика, судя по одежде, очень пестрая: парни в джинсах, мужчины в котелках и полосатых брюках. Никто не разговаривал. Все просто стояли, рассматривая пол, словно на нем было написано нечто чрезвычайно важное. Я думаю, что они чувствовали себя так же, как я — полностью выбитыми из колеи.

Мы долго торчали в этом помещении, ожидая, что последует дальше. Может быть, некоторые, более опытные, и знали. Но я-то впервые находился в английской тюрьме и был внутренне напряжен. Слова Маскелла о том, что особо опасные преступники попадают в весьма неприятную ситуацию, не выходили из головы.

Наконец, нас стали выводить из помещения — по одному и в строго алфавитном порядке. Мне пришлось ждать своей очереди долго, но она все же подошла, и тюремщик повел меня по коридору в какой-то кабинет.

Заключенным никогда не предлагают сесть. И я стоял перед столом, за которым сидел офицер и задавал мне вопросы. Я отвечал, и он заносил мои ответы в специальную книгу, словно чиновный ангел. Он записал мое имя, место рождения, имя отца и девичью фамилию матери, мой возраст, ближайших родственников, род занятий. За все время он ни разу не взглянул на меня. Я для него как человек и не существовал, — я был носителем статистических данных. Он нажал кнопку — получил нужные сведения, и все.

Содержимое моих карманов было скрупулезно переписано и положено в холщевый мешок, затем сняли отпечатки пальцев. Я оглянулся, ища что-нибудь, чтобы стереть с рук чернила, но ничего подходящего не было. Скоро я понял, почему. Меня отвели в жаркое, наполненное паром помещение и приказали раздеться. Здесь я распрощался со своей одеждой, которую предстояло увидеть только через двадцать лет: мне сильно повезет, если она еще не выйдет из моды.

После душа, который оказался очень приятным, я переоделся в тюремную одежду — серый фланелевый костюм жуткого покроя. Вот теперь стоило бы отправиться к портному Макинтоша.

Еще по одному коридору меня провели на медицинское обследование, идиотскую процедуру. Почему не проделать ее после душа, когда я еще не был одет — не понимаю. Тем не менее, я покорно разделся и снова оделся и меня определили годным к работе. Я вообще был совершенством — годен ко всему.

Потом тюремщик привел меня в громадное помещение с рядами камер и железными лестницами, похожими на пожарные.

— Запомни раз и навсегда — это зал «Си», — сказал тюремщик.

Мы затопали по лестнице наверх, потом прошли вдоль камер и остановились перед одной из них. Тюремщик открыл ее.

— Это твоя.

Я вошел внутрь, и дверь захлопнулась за мной с холодным стуком вечности. Я стоял посреди камеры, ничего не видя. Мозг не работал, — забастовал. Минут через пятнадцать я лег на койку и не мог сдержать душивших меня слез.

После этого я почувствовал себя лучше и попытался осмыслить ситуацию. Камера была около двенадцати футов в длину, семь в ширину и, вероятно, футов восемь в высоту. Стены покрыты слоем клеевой краски казенного кремового цвета, на одной из них располагалось зарешеченное оконце. Дверь с глазком, казалось, могла выдержать прямое попадание артиллерийского снаряда.

Обстановку составляла койка с железной рамой, деревянный стол, стул, умывальник с кувшином, выносная параша и пустая полка. Осмотр тюремной камеры — одна из самых легких задач, какие может себе поставить человек. В течение трех минут я обнаружил все, что там можно было найти: три одеяла, две простыни, комковатый матрас, рубашку, пару шлепанцев, тонкое, не впитывающее воду полотенце, ложку и кружку. На гвозде, торчащем в стене, висели на петельке копия Уложения о содержании тюрем Ее Величества и информационная брошюрка.

Три минуты — и я знал о камере все, что только можно. Интересно, что мне делать остальные двадцать лет? И тогда я решил удовлетворять свое любопытство строго ограниченными дозами. Времени будет много, а событий мало, и каждое новое впечатление следовало запасать впрок и обсасывать, не торопясь и ревниво.

Стены камеры вдруг ощутились особенно остро. Я почувствовал, как они зловеще высятся надо мной, толстые и мощные. Только спустя четверть часа я смог преодолеть приступ клаустрофобии и унять дрожь.

Я тут же нарушил свое решение о дозировании впечатлений и принялся читать информационную брошюру. Впрочем, это было абсолютно необходимо. Я — новичок в этой школе, и чем скорее разберусь в ее механике, тем лучше. Тюремные старики могли сыграть не одну шутку с зеленым новичком, а я не хотел стать легкой жертвой для них.

Брошюрка содержала любопытную информацию. Я узнал, что рубашка, находящаяся в камере, — ночная; что свет выключается в десять тридцать, а подъем происходит в шесть тридцать; что мне должны выдавать бритву, которую после бритья нужно возвращать. Там содержались и другие полезные сведения, даже такие, которые можно было использовать для освобождения.

К примеру, я мог обратиться в кассационный суд, а в случае неудачи — к генеральному прокурору, чтобы мое дело рассмотрела Палата Лордов. Я имел право направить петицию Министру внутренних дел и написать члену парламента, за которого голосовал.

Ничего этого я не собирался делать. Мои отношения с Министром слишком далеки от приятельских, а мой член парламента был недосягаем, ибо находился где-то за шесть тысяч миль.

Я прочел брошюру от корки до корки и начал читать ее снова. Делать было нечего, и я решил заучить этот проклятый текст наизусть. Однако, читать пришлось недолго — в камере выключили свет.

 

4

Раздался звук колокола, и я, открыв глаза, не сразу сообразил, где нахожусь. Быстро одевшись, свернул постель и поставил ее на пол в одном из углов камеры. Затем сел на стул и стал ждать. Послышалось металлическое кляцанье замка, и кто-то посмотрел на меня в глазок.

Дверь открылась, вошел тюремный надзиратель. Я встал. Он внимательно осмотрел камеру и затем уставился на меня.

— Ты новенький. Читал эту штуку? — он кивнул в сторону брошюры.

— Читал.

— Постель поставлена не в том углу, а книжка должна висеть там, где висела. Ну ничего, научишься. Я тебе вот что советую: делай, что тебе говорят, и все будет в порядке. А теперь бери парашу и готовься опорожнить ее.

— Я не пользовался ею.

— Это неважно, все равно есть процедура выливания из параши, — сказал он жестко. — Помни, что я тебе сказал. Делай, что тебе говорят. Это тебе урок номер один.

Я взял парашу и вышел вслед за ним на галерею. Там уже стояли люди, и у каждого в руке был горшок, распространяя отвратительный запах.

— Пошли! — раздался крик.

Я пошел вперед и увидел, что должен вылить содержимое своей параши в один чан, а прополоскать ее в другом. Подмечая, как действовали другие, я проделал все это и возвратился в камеру.

Надзиратель снова вошел в камеру.

— Можешь есть здесь, если хочешь. Пищу всем дают внизу в зале, но тебе, пока ты еще не привык к обществу, разрешено взять поднос и принести его сюда.

Мне, действительно, не хотелось ни с кем общаться. Я и так изо всех сил старался держать себя в руках.

— Благодарю, — сказала я и почувствовал, как мой голос дрогнул.

Надзиратель с иронией посмотрел на меня.

— Не стоит меня благодарить, таковы правила для новых заключенных. И еще одно: сегодня у тебя будет встреча с начальником тюрьмы. В его кабинет тебя поведет один из старых заключенных.

Тот появился около десяти часов, и мы вместе пошли из зала «Си».

— Ты — Риарден. Я слышал о тебе, — сказал он.

— Слышал?

— Ага. Я — Симпсон. — Он ткнул меня в бок своим острым локтем. — Сейчас ты предстанешь перед приемкой комиссией. Там будет начальник тюрьмы, главный надзиратель, тюремный священник, заместитель начальника по быту — ну, такого рода публика. Начальник — неплохой парень, если удастся ему понравиться, а если нет — помогай тебе Бог. Другие будут вешать лапшу на уши: мол, все они только и думают о том, чтобы делать добро. Но остерегайся Хадсона — это настоящий негодяй.

— Кто это?

— Главный надзиратель.

Симпсон провел меня в приемную, где сидело уже человек пять-шесть заключенных. Все они выглядели довольно уныло. Симпсон хмыкнул:

— Тебе ждать не придется. Пойдешь первым. Ты ведь нечто особенное.

Я посмотрел на него.

— А что такого особенного во мне?

— Посмотришь. Начальник тебе это все разобъяснит.

Я хотел продолжить эту тему, но вошел надзиратель и сказал:

— Риарден, пошли со мной. А ты, Симпсон, возвращайся к себе.

За большим столом сидели пятеро, двое — в форме тюремных офицеров. Смешно, но эти люди никогда не снимали своих фуражек, даже в кабинете начальства. Наверное, таковы правила. Один из штатских носил высокий стоячий воротничок — видимо тюремный священник.

Человек с военной выправкой, сидевший в центре, заговорил:

— Риарден, я — начальник этой тюрьмы. Вы находитесь здесь потому, что совершили тяжкое преступление, и общество решило, что нельзя преступника оставлять на свободе. Как вести себя в тюрьме — дело ваше. Есть две точки зрения на тюрьму — как на место наказания и как на место исправления. Выбор — за вами. У нас есть возможности «обслужить» по обоим вариантам. Понимаете?

— Да, сэр.

Он взял со стола лист бумаги.

— Я обычно отношусь ко всем заключенным одинаково. Но мною получено уведомление из министерства внутренних дел, что вы особо опасный преступник, а это влечет за собой известное устрожение режима. К примеру, вас привел сюда заключенный, которому мы доверяем. Такого больше не будет. В дальнейшем при необходимости вас будет сопровождать тюремный служащий. Кроме того, на вашей одежде будут цветные нашивки. Я приготовил список тех ограничений, которые касаются вас. Изучите их и следуйте им.

Он протянул мне бумагу. Я сложил ее и сунул в карман.

Прочистив горло, он продолжал:

— Вы должны понять, Риарден, что числиться в категории особо опасных преступников или нет, — целиком зависит от вас. Время от времени я буду посылать в министерство внутренних дел мои рекомендации. Это, однако, не значит, что министерство обязательно к ним прислушается. В общем, все целиком зависит от вас, и если есть способы убедить нас, что вы не особо опасный преступник, я настоятельно советую прибегнуть к ним.

Он, конечно, имел в виду брильянты. Они все еще надеялись их получить.

— Да, сэр, — сказал я деревянным голосом. — Я подумаю обо всем этом, сэр.

Начальник обратился к священнику:

— Вы хотите что-нибудь сказать, отче?

Священник улыбнулся.

— Меня зовут Кларк. Тут вот отмечено, что вы не исповедуете никакой религии.

— Да, сэр.

— Я никому не навязываю веру в бега, во вы не возражаете, если я вас буду навещать?

— Нет, сэр.

Начальник сказал:

— Это мистер Андерсон, мой заместитель по быту. Он может многое сделать, если вы захотите. Когда понадобится с ним повидаться, скажите об этом дежурному по этажу. О чем бы вы хотели спросить его сейчас?

— Как мне получить книги, бумагу, ручку?

— Письменные принадлежности вы сможете купить в тюремной лавке на деньги, заработанные здесь своим трудом, — сказал Андерсон. — Вам будут платить как минимум один шиллинг и восемь пенсов в день, но эта сумма увеличится в зависимости от успехов. Книги можете брать в тюремной библиотеке.

— Благодарю вас, сэр, — сказал я. — А можно ли получать книги из-за пределов тюрьмы? Мне ведь долго здесь сидеть. Я хочу учиться, заниматься самосовершенствованием.

Андерсон начал было что-то говорить, но остановился, глядя на начальника. Тот сказал:

— Это очень похвально, но мы разберемся с этим позже. Все будет зависеть от вашего поведения. Кстати, удачно сказано — сидеть вам здесь долго. — Он кивнул в сторону человека в офицерском мундире. — Это мистер Хадсон, главный уполномоченный по режиму. Хотите что-нибудь сказать, мистер Хадсон?

— Только одно, сэр, — сказал Хадсон. У него было жесткое лицо и глаза, как куски стекла. — Я не люблю особо опасных преступников, Риарден. Они обычно нарушают порядок в тюрьме, влияют на дисциплину, на поведение других заключенных. Ведите себя хорошо, вот и все. В противном случае вам же будет хуже.

— Я понимают, сэр, — сказал я, стараясь ничего не выразить на своем лице.

— Искренне надеюсь на это, — сказал начальник. — К вам посетитель из Скотленд-Ярда. — Он сделал знак стоящему у двери надзирателю. — Отведите его.

Я ожидал увидеть Бранскилла, но это оказался другой следователь.

— Следователь — инспектор Форбс, — представился он. — Садитесь, Риарден.

Я сел, глядя на него через стол. Он начал приятным голосом:

— Я полагаю, что начальник тюрьмы известил вас о том, что вас квалифицировали как особо опасного заключенного. Вы знаете, что это значит?

— В общем нет, — ответил я, покачав головой.

— Лучше узнайте, — посоветовал Форбс. — У вас должны быть правила обращения с особо опасными. Даю вам пять минут, чтобы ознакомиться с ними.

Я вынул из кармана листок и разгладил его на столе. Даже при беглом чтении стало ясно, какая суровая жизнь меня ждет. Начать с того, что свет в камере не выключается на ночь. Вся моя одежда, кроме трусов и шлепанцев, должна каждую ночь выноситься из камеры. Все мои письма будут контролироваться и отсылаться в виде копий, а оригиналы — подшиваться к моему делу. Свидания с посетителями — только в присутствии тюремного надзирателя.

Я посмотрел на Форбса. Он сказал:

— Кроме этих правил, есть и другие. К примеру, вас могут переводить из камеры в камеру без предупреждения, а вашу камеру — регулярно обыскивать, и лично вас тоже — опять-таки без предупреждения. Все это очень неприятно.

— А вам-то что до этого? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Да, в общем, ничего. Просто я сочувствую вам. Будь вы поумнее, могли бы избавиться от этих неприятностей.

— От тюрьмы?

— Боюсь, что нет, — с сожалением сказал он. — Но кассационный суд проявит к вам снисходительность, если вы согласитесь сотрудничать с нами.

— Каким образом?

— Оставьте, Риарден, — бросил он устало, — вы прекрасно знаете, что нам нужно. Брильянты, парень, брильянты!

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Я никогда не видел никаких брильянтов. — Это была чистая правда: я действительно их не видел.

— Послушайте, Риарден. Мы знаем, что вы сделали, и доказали это. Зачем вы прикидываетесь невинным агнцем? Господи, вас же приговорили к сроку в четверть жизни. Что с вами станет, когда вы отсидите этот срок? Судья прав: игра не стоит свеч!

— Я что, должен здесь сидеть и вас слушать? Это тоже часть наказания?

— Да нет, конечно, — вздохнул Форбс. — Не понимаю вас, Риарден. Почему вы воспринимаете все так равнодушно? Ладно. Попробуем подойти к делу иначе. Куда исчезли брильянты?

— Я о них ничего не знаю.

— Вы ничего не знаете, — повторил он. — Что ж, может, это и правда. — Он откинулся на стуле, глядя на меня, и вдруг расхохотался. — Нет, нет! Не может быть! Вас не могли просто так обвести вокруг пальца, а Риарден?

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Форбс побарабанил пальцами по столу.

— Вы прибываете в Англию невесть откуда и через четыре дня загребаете добычу. Но организовать все самому за три дня невозможно! Значит кто-то сделал это. Теперь, мы хватаем вас, и ничего не находим, никаких брильянтов. Где же они? Несомненно, их кто-то забрал. — Он хмыкнул. — Может быть, этот кто-то и по телефону нам звонил, и письмо прислал? Вы отдали брильянты, и вас заложили, Риарден. Тот самый башковитый приятель, кто это все организовал. Так ведь?

Я молчал.

— Что? — вскричал он. — Воровской кодекс чести? Не будьте большим дураком, чем вы есть на самом деле. Вас просто сдали правосудию за несколько паршивых тысяч фунтов, а вы молчите. — Он говорил с возмущением. — Не надейтесь, что вам удастся выбраться отсюда, чтобы найти его. Учтите, я сообщу в министерство, что вы наотрез отказались сотрудничать с нами и вас будут считать особо опасным заключенным черт знает, как долго — вне тюрьмы. Вы можете быть здесь паинькой, образцом для заключенных, но с моим докладом это не произведет никакого впечатления на кассационную комиссию.

Я сказал нерешительно:

— Я подумаю об этом.

— Подумайте, — сказал он с нажимом. — В любое время, когда решите поговорить со мной, сообщите начальнику тюрьмы. Но не пытайтесь валять со мной дурака, Риарден. И не теряйте времени. Дайте нам сведения о вашем сообщнике, и мы его пришпилим, распнем на кресте. А вас снимем с крюка — я имею в виду статус особо опасного преступника. Более того, я постараюсь оказать влияние на кассационную комиссию с тем, чтобы она учла все обстоятельства в вашу пользу. Сделаю все, что смогу, понимаете?

Лично я сильно сомневался, что его влияние столь значительно. Следователь-инспектор — слишком мелкая пташка в Скотленд-Ярде, и если он полагал, будто я не вижу, что ему нужно, то, видимо, считал меня безмозглым идиотом. Все, к чему он стремился, — отметка в его послужном списке — дескать, отыскал то, что, казалось, кануло безвозвратно. И как только он получил бы желаемое, я мог отправляться хоть к черту: ему и в голову не пришло бы держать слово, данное какому-то жулику! И он еще говорил о кодексе чести среди воров!

Я медленно процедил:

— Двадцать лет — большой срок. Я серьезно подумаю над тем, что вы сказали, мистер Форбс.

— Не пожалеете, — горячо откликнулся он. — Вот возьмите сигарету.