I
Понимаю, сказал Мистлер.
Вообще-то никакой срочной необходимости в разговоре он не видел. В приемной никого. Билл Херли стал семейным врачом Мистлеров лет пятнадцать назад, практика перешла ему по наследству от одного из дядьев. Последний имел неосторожность скончаться прямо на теннисном корте — от разрыва аневризмы, пропустив подачу на четвертом сете, когда счет был сорок с хвостиком. Но теперь доктор Херли стал еще и другом. Его секретарша с каким-то особым нажимом в голосе попросила Мистлера зайти во второй половине дня, когда доктор Херли закончит с другими пациентами. А как только Мистлер появился, тут же стала извиняться: оказывается, врач запаздывал.
Не беспокойтесь, сказал он ей. Раз в кои-то веки можно и подождать.
И ничуть не покривил при этом душой. Интервал пустого, ничем не занятого времени казался куда предпочтительнее того, что должно было последовать за этим. И если и существует причина поскорее убраться отсюда, подумал Мистлер, рассеянно отложив в сторону выпуск «Глэмор» двухгодичной давности и окидывая взглядом кабинет Херли, так только одна: лично он находил это помещение просто отвратительным. Здесь Херли допрашивал и выносил приговор, отдавал распоряжения, здесь неподатливую плоть мяли и пальпировали, заставляя выдать самые сокровенные ее тайны. И происходило все это в соседней с приемной комнатке, где стоял смотровой стол, а рядом с ним — точнейшие напольные весы, единственный из предметов, вызывавший симпатию у Мистлера. На столе громоздились горы конвертов из плотной желтой бумаги, где, по предположению Мистлера, находились рентгеновские снимки и электрокардиограммы. Нетронутые и скопившиеся еще со времен дядюшки Херли (Мистлер сильно сомневался, чтобы дядюшка или его племянник когда-либо знакомились с содержимым этих конвертов). Здесь же стоял маленький столик, дешевая подделка под антиквариат, заваленный рекламными проспектами фармацевтических компаний — размеры едва позволяли ему служить разве что тумбочкой в спальне студенческого общежития.
Стены украшали гравюры с изображениями диких уток, а также дипломы в рамочках — по ним можно было проследить всю карьеру Херли, начиная со справки об окончания подготовительной школы в Нью-Джерси и заканчивая лицензией на право заниматься частной практикой. Все в этой комнате, казалось, говорило о безразличии и скудных доходах. Ни в одной из приличных фирм, оказывающих услуги частным лицам, такого бы просто не потерпели. Неужели подобным врачам и в голову не приходило, что куда как лучше вести разговоры, способные разбить пациенту сердце, где-нибудь за чашкой кофе или рюмкой спиртного, вне стен их так называемого офиса, раз уж они не желают потратиться на мебель? Ведь для того чтобы вынудить пациента оплатить чек или преподнести в приемлемой форме результаты анализа стула, требовалось не так уж и много усилий. Большинство адвокатов, с которыми доводилось иметь дело Мистлеру, проделывали это весьма успешно и без клистирной трубки под рукой.
По всей видимости, Билл Херли счел, что сказал достаточно. И ждал, когда его подстегнут. И сделать это должен был не кто иной, как сам Мистлер.
Понимаю. И сколько же у меня времени?
На что?
Сколько мне осталось жить? Неужели не ясно, о чем идет речь?
Откуда мне знать, что ты имел в виду? Может, хотел спросить, когда мы приступим к работе? Ведь Мел Клейн уже, кажется, объяснил, можно попробовать прооперировать эту пакость. Причем незамедлительно, не откладывая дело в долгий ящик. Рак в так называемой первичной стадии. Это хорошая новость. И если все пройдет гладко, затем можно начать курс лечения. Впрочем, решать Мелу. И уже потом произвести пересадку ткани. Придется подождать, пока подберут.
Однако затем он сообщил ему, что доктор Стил расценивает перспективы подобной операции неоднозначно. Вы как, не передумали? Ни ты, ни доктор Клейн или Стил?
Нет. Опухоль растет быстро, могут распространиться метастазы. Да и вообще, Дейв Стил не может быть ни в чем уверен, пока тебя не вскроет.
А что, если распространились?
Ну, тогда опять зашьет тебя, и мы постараемся, чтобы ты чувствовал себя как можно комфортнее.
В больнице?
Сначала, да. Возможно, и в конце тоже. Лицо у Херли оставалось веселым.
Думаю, что смогу обойтись и без этого. Ты можешь хотя бы приблизительно сказать, сколько мне осталось, если… ничего не делать? Хотелось бы также знать, насколько тяжело все это будет.
Все зависит только от того, что там у тебя внутри творится. Пока что опухоль носит локальный характер. Но если не лечиться, не пройти курс облучения, могущий сдержать ее рост, тогда примерно с полгода. Может, даже меньше. Причем последняя пара месяцев будет нелегкой, прямо тебе скажу. А остальное время будешь чувствовать себя вполне сносно. Правда, станешь быстро уставать, разовьется анемия, начнешь терять в весе. Позже человек вступает в так называемую военную зону, особенно если метастазы поразили внутренние органы. Причем с каждым днем эта возможность увеличивается. Но даже без операции, облучения и химиотерапии время у тебя есть. Можешь подробнее поговорить об этом с Мелом. Нет, конечно, если обширное поражение уже началось, ставки твои резко снижаются. Да и вообще, такие штуки расписанию не подчиняются, в отличие от поездов. Хе-хе! Да ты сам знаешь.
Уверен, ты сможешь предпринять меры, чтобы я не вошел в эту так называемую военную зону. Учти, я на тебя рассчитываю.
Если хочешь тем самым сказать, что я тебя убью, так и знай: не дождешься. Я здесь для того, чтобы лечить пациентов. Нет, конечно, ты имеешь полное право отказаться от лечения. А что касается обезболивающих, будешь получать в полном объеме. Но не обманывай себя. Наступает момент, когда они перестают действовать.
А не один ли черт, раз все равно этим кончится? К чему тогда все эти операции и курс лечения?
Я ведь уже сказал: есть шанс, что опухоль не распространилась, и тогда мы сможем ее удалить. Тогда при наличии лечения и определенной доли везения ты сможешь вести нормальный образ жизни, особенно если произвести пересадку ткани. В противном случае — один черт, тут ты прав.
С той только разницей, что придется пройти через операцию и все эти курсы, а дело все равно кончится тем же. Думаю, что лучше оставить все как есть. Если, конечно, ты выпишешь мне то, что считаешь лучшим для поднятия тонуса, — витамины, настойку дикого женьшеня, разные там тоники и пилюли. Тогда, думаю, смогу продержаться.
Херли принялся строчить с самым деловитым видом. Вот, сказал он наконец, возможно, вот это принесет какую-то пользу. И уж во всяком случае, не повредит. И окинул Мистлера любовным и мужественно-ободряющим взглядом, который обычно приберегал на случай, когда надо было предупредить друга, чтобы тот не слишком налегал на красное вино и моллюсков. Если не хочешь очередного приступа язвы, и, уж конечно, никаких сигар. А затем продолжил:
Думаю, тебе не следует принимать такое решение, не посоветовавшись предварительно с Кларой и Сэмом. Если сделаешь над собой усилие, станешь бороться, подключишь и их к этой борьбе, им легче будет пережить неизбежное. Нет ничего тяжелее на свете, чем видеть, как твой муж или отец уходит, особенно если не прожил отпущенного ему природой срока. Только потому, что он, видите ли, решил отказаться от лечения. Не поверил, что врачи смогут ему помочь.
Но вовсе не я принял это решение — умереть именно от такой болезни и в этом возрасте. К тому же намного раньше, чем рассчитывал. Тело его величества мистера Мистлера сделало этот выбор за него. А я всего лишь пытаюсь сообразить, как лучше провести ближайшие несколько месяцев. И если получится, буду рад скончаться не на больничной койке притороченным к разным там машинам, которые хрюкают и рычат, точно какие-нибудь монстры из фантастического фильма. Не думаю также, что Кларе и Сэму это понравится.
А вот тут ошибаешься. Во всем мире любят истинных борцов, которые сражаются до конца. И твоя семья — не исключение.
Я уже отвоевался, Билл. Поверь мне. Может, именно отсюда эта уверенность, что сейчас самое время сдаться. Причем условия сдачи не оговариваются.
Обещай, что расскажешь Кларе. Все, до конца.
От внимания Мистлера не укрылись нотки раздражения, звучавшие в голосе Херли.
Так и сделаю. Только дай мне немного времени. Пусть хотя бы пару недель поживет спокойно. В любом случае она не в силах изменить хода событий.
Сказав это, он умудрился выдавить милую улыбку и крепко пожать руку Херли.
Как, уже шесть?.. Водитель, поджидавший Мистлера на углу Семьдесят первой улицы, увидел его, вышел из машины и распахнул дверцу.
Спасибо, Винс. Нет, обратно в контору я не поеду. Пройдусь пешком до дома. И будь добр, позвони мисс Так и скажи, пусть меня не ждет. А к восьми вечера подъезжай. Что-то не хочется обедать дома.
Весна застигла Мистлера врасплох, запутала, сбила с толку. Дни так удлинились, что он растерянно смотрел на часы и не мог поверить своим глазам. И двинулся на запад, к парку. Неспешным шагом прошел мимо магазинов, специализирующихся на торговле предметами ухода за прикованными к постели и хромыми, мимо пока что пустующих баров, которые позже заполнятся больничными сестрами, у которых закончилась смена, студентами и интернами колледжа. Просто удивительно, каким чистым выглядит сейчас этот город. На узких боковых улочках собаки принюхивались к бордюрам из нарциссов и маргариток, описывали круги вокруг деревьев гинкго. На островке, разделявшем проезжую часть Парк-авеню пополам, сверкали безупречной красотой высокие желтые тюльпаны.
Дойдя до Центрального парка, он невольно ахнул: вишни и сливы в полном цвету. Какая жалость, сколько уик-эндов за городом уже пропущено! Горожанин все больше теряет связь с природой, все меньше от нее зависит, даже от лунных фаз. Здесь, в городе, весна, конечно, чувствуется меньше, но он уже представил себе, какие, должно быть, роскошные тюльпаны и гиацинты цветут сейчас в Крау-Хилл.
Нет, весной будущего года он непременно заставит Клару свести общественную деятельность в городе к минимуму, да и сам маленько сбавит темп. Совершенно не обязательно соглашаться на все эти встречи по субботам и воскресеньям, в крайнем случае их всегда можно перенести. Пусть вместо него ходят другие. Затем он вспомнил перспективу, которую обрисовал ему Билл Херли. Совершенно очевидно, что проблема выкроить время для поездки в Крау-Хилл недолго будет стоять на повестке дня. Сколь ни покажется это абсурдным, но он уже начал отходить от всех этих проблем. И никаких перспектив, кроме одной. Пространство и время, предоставленные ему, были ограничены; отныне он свободен.
Свободен от чего? Вопрос, столь прямо и неоднозначно поставленный перед самим собой, имел массу подтекстов и смыслов, и это смущало, поскольку Мистлер в целом считал себя счастливым человеком. Во всех интервью, в выступлениях, которые он готовил для больших университетских сборищ, меж строк прочитывалась мысль о том, что он преуспел в жизни. Он всегда верил в это совершенно искренне, хотя подобная точка зрения базировалась на предпосылке, которую он, боясь показаться нескромным, предпочитал держать в тайне. Он считал себя человеком, добившимся успеха только собственными силами. И почти все его успехи были достигнуты вопреки обстоятельствам. Осознавать уже один этот факт было куда как приятнее, нежели знать, что ты родился с фамильной серебряной ложкой во рту.
А появился он на свет около шестидесяти лет назад в городской больнице, расположенной по соседству с приемной доктора Билла Херли. Нет, не было ничего такого в его жизни, от чего бы хотелось отвернуться и бежать, в ужасе зажмурив глаза. Многолетний брак устоялся, был спокойным и безмятежным. Он любил своего единственного сына.
В отличие от Питера Берри, кузена и бывшего лучшего друга, которого ему пришлось выживать из «Мистлер, Берри и Ловетт» (кстати, довольно противное то было занятие, стоило ему немало нервов, одно время он даже жалел, что затеял все это; но в конечном счете все обернулось удачно, в первую очередь для самого же Питера, который теперь мог все время отдавать разведению лошадей и был, похоже, счастлив), так вот, в отличие от Питера он любил свою работу. Они с Питером основали «Мистлер и Берри», когда каждому было под тридцать, и оба распрощались с работой, на которую поступили сразу после военной службы. А трудились они тогда в одном из крупнейших в Нью-Йорке рекламных агентств, действительно огромном, особенно по меркам того времени. К тому же процветающем и влиятельном, в особенности для людей не слишком разборчивых, к числу которых никак не принадлежал отец Мистлера. Остальные же считали, что работать там — занятие более чем респектабельное.
Сам этот джентльмен некогда царил на Уолл-стрит, был одним из старших партнеров в инвестиционном банке, уходившем корнями в Филадельфию еще восемнадцатого века, и считал рекламную и газетную деятельность занятием суетным и вульгарным, подходящим людям никчемным, знаться с которыми представителям его круга было нежелательно. Мистер Мистлер-старший считал себя частично ответственным за столь, по его мнению, неудачный выбор сына, человека во всех остальных отношениях безупречного. Ему оставалось одно лишь слабое утешение — попрекать сына за перевод денег какому-то там объединению писателей, оказавшихся в безвыходном материальном положении в Париже или на одном из греческих островов.
И дело, как он выражался, было вовсе не в деньгах, а в принципе. Семейные фонды Мистлеров, на которые он обладал дискреционной властью, были предназначены вовсе не для того, чтобы поддерживать каких-то там дилетантов или будущих литераторов, пассивно ожидавших, когда их посетит вдохновение. И если его сыну Томасу хотелось пописывать по ночам, это было, разумеется, его дело, но только до того момента, пока он не проявится, не утвердится в этой жизни. Нет, все свободное от основной работы и праведных трудов время он, конечно, может посвятить творчеству.
Ему нравилось упоминать при этом Уоллеса Стивенса (Мистлер-старший причислял его к своим друзьям), который, несмотря на выдающиеся успехи в творчестве, так и не расстался до конца жизни со службой в страховой компании.
Все это обсуждалось спокойно. И ни отец, ни сын не считали уместным упоминать о том факте, что немало денег перешло к Томасу от родственников по материнской линии, что, собственно, и позволяло ему обеспечивать подобный образ жизни, к которому с таким неодобрением относился Мистлер-старший. Впрочем, и самого Томаса тоже терзали сомнения и подозрения, и постепенно он начал опасаться капризов музы.
Нет, о том, чтобы пойти работать на Уолл-стрит, и речи быть не могло. Даже обсуждение подобного вопроса выглядело глупым и неуместным. Хотя казалось вполне естественным, что сын займет в банке место отца, принадлежащее ему по праву с самого рождения, о чем ему неоднократно давали понять. Но он не хотел работать на отца. А перспектива править чьи-то там чужие рукописи в издательстве выглядела еще менее привлекательной.
И тут возник человек по имени Барни Файн, однокашник Мистлера, правда, на несколько лет старше, поскольку ему пришлось участвовать в войне. Он работал штатным автором в каком-то рекламном агентстве. Барни утверждал, что ничего лучше такой работы просто быть не может: да, целый день он торчал в офисе, зато ему платили очень хорошие деньги за сочинение дурацких стишков, превозносивших неописуемо изумительные качества какого-нибудь мыла. И весь этот рифмованный бред не задерживался в голове и ничуть не мешал ему заниматься серьезной поэзией в свободное от работы время. А уж если становилось совсем невмоготу, всегда можно было отпроситься. Так почему бы и Мистлеру не заняться тем же самым? Он будет рад, просто счастлив рекомендовать его.
Предложение показалось заманчивым: Мистлер счел, что вполне в состоянии прославлять достоинства какого-нибудь крема для рук или слабительных средств и получаться у него будет ничуть не хуже, чем у Барни. Особенно если устроиться на полставки. А вечерами он будет писать в свое удовольствие и проводить уик-энды в уединенном маленьком коттедже в Крау-Хилл, где на местном сельском кладбище нашли свое последнее пристанище многие Мистлеры и Эбторпы. Домик был подарком отца в честь окончания сыном колледжа; и Мистлеру довелось провести там немало счастливых дней и часов; и, о Боже, ведь потом можно всегда раздобыть какую-нибудь справку и замечательно провести пару недель в уютном побеленном домике на скалистом островке в Эгейском море. А вот Питер Берри — совсем другое дело, он действительно вынужден зарабатывать на хлеб насущный. И он спросил Барни, нельзя ли пристроить к этому делу и Питера.
Затем вдруг, к своему величайшему изумлению, Мистлер обнаружил, что ему нравится работать в рекламном агентстве. Три года спустя он пришел к выводу, что это занятие будет нравиться еще больше, если прибрать дело к рукам. Что ж, оно и к лучшему, ибо к этому времени у него появились дополнительные причины продемонстрировать всем, что он вполне может преуспеть, занимаясь собственным бизнесом. И он уговорил Питера Берри и Гарри Ловетта — последний был человеком опытным и солидным, никто лучше Гарри не смог бы охмурять солидных клиентов — войти с ним в долю.
Гарри был вице-председателем крупного агентства, но прекрасно понимал, что, подобно большинству вице-председателей, так никогда и не станет председателем. И очень болезненно это переживал. Как и у Мистлера, у него тоже имелся свой капитал, но только свободный, его деньги не были вложены в другие проекты.
И вот Питер как-то заехал к нему, и важный разговор состоялся. Все проходило в самой естественной обстановке. «Цыган из Новой Англии» — вот как охарактеризовал Мистлер персонаж, списанный им с Питера и вошедший в роман, который удалось опубликовать в прошлом году. Он был человеком еще менее осмотрительным, нежели его прообраз, готовым абсолютно на все, но предпочитал не делать ничего вовсе. Мистлер и Гарри твердо вознамерились держать агентство на плаву, пусть даже самим им придется жить на хлебе и воде, если понадобится, на протяжении целых пяти лет.
Однако вскоре в фирме работали уже сорок служащих, а к концу пятого года у них появилось подразделение в Лондоне. К несчастью, Гарри Ловетт не дожил до этого счастливого дня, умер от сердечного приступа в своей ложе в «Метрополитен-опера» во время второго акта «Валькирии».
Питер Берри и Мистлер вовсе не были такими уж близкими родственниками. Питер являлся единственным сыном двоюродного брата матери Мистлера. Они подружились еще в колледже. Поступили в один год, а уже на следующий поселились вместе в одной комнате студенческого общежития. И каждый намеревался написать новый и великий американский роман века. Но, возможно (и вопреки категорическому мнению Мистлера-старшего), литературное творчество все же легче дается тем писателям, чья жизнь неразрывно связана с Парижем или на худой конец Афинами.
Еще в колледже Питер начал писать серию коротких рассказов и продолжил это занятие, служа во флоте. Хранились эти рассказы в большой жестянке из-под печенья и так и остались там. Мистлеру, невзирая ни на что, все же удалось закончить свой роман, однако рецензии нельзя было назвать положительными. «Всего лишь очередная история, связанная с метаниями юной души и разочарованиями молодости в подготовительной школе Новой Англии» — именно к этому разряду критики сразу и намертво приписали произведение. И нельзя сказать, чтобы сам Мистлер был с ними не согласен. Его роману недоставало амбициозности и живости, он это чувствовал.
Однако он не оставлял надежды получить признание, даже сочувствие у двух-трех друзей по колледжу, чьи первые романы также недавно вышли в свет и были приняты куда как более тепло. Но вместо этого экземпляры книги с дарственной надписью от автора попадали в руки коллегам по агентству и прочим малоинтересным людям, обещавшим непременно прочесть «это выдающееся произведение» в ближайший уик-энд или отпуск. Впрочем, не важно, он не был склонен так уж терзаться по этому поводу.
После смерти Гарри Ловетта Мистлер и Питер Берри решили сохранить название фирмы — вместо триумвирата с тем же успехом может действовать и дуумвират. Однако вскоре Мистлер убедился в том, что оставаться дальше на равных с Питером просто невозможно, хотя тот вроде бы и не бросал ему открытого вызова. Но и не уходил. И вот в неполные тридцать пять Мистлер стал полновластным хозяином агентства, и не только потому, что именно ему принадлежала большая доля акций, но потому, что он без всяких там преувеличений был лучше и круче любого в подобном бизнесе. В том числе, сколь ни прискорбно, и Питера Берри. Секрет крылся не только в том, что Мистлер был наделен уникальным даром найти нужное слово, образ, организовать компанию. Он, как никто другой, умел обхаживать, прямо-таки гипнотизировать упрямых клиентов, умел выбрать самый подходящий момент для создания филиалов фирмы за океаном и в США, не меняя при этом общего стиля и характера работы. В прессе начали поговаривать о «загадочном феномене Мистлера» — подразумевался изобретенный им стиль подачи рекламы. И из вундеркинда с Мэдисон-авеню он превратился в звезду международного масштаба.
Но зачем и почему тогда он столь целеустремленно и даже с воодушевлением копал на протяжении нескольких месяцев глубокую прямоугольную яму в Крау-Хилл, справа от того места, где были похоронены его отец и мать? Возможно, тому просто не было объяснения. Возможно, Мистлеру просто нравилось думать, что его бездумной гонке вперед и вперед скоро настанет конец. А началось все с доктора Клейна, онколога, заявившего, что ему не нравится некая неясная пока еще активность, обнаруженная в печени пациента при рентгеновском исследовании. Возможно, он трезво оценил ситуацию в целом и сделал вывод, что, если интуиция не обманывает доктора Клейна, большинства проблем, которым он дотоле посвящал столько внимания и усердия, теперь просто не существует, во всяком случае, для него.
И он вдруг ощутил, как гнетущее напряжение спало с плеч; он испытывал умиротворенное безразличие, быстро перешедшее едва ли не в веселость. Все это страшно напоминало ощущения, испытываемые им в начале долгого перелета самолетом. К примеру, в Японию, куда он часто летал один. Он устраивался в ограниченном, но предназначенном только ему пространстве — турагентство получало четкие инструкции предоставить билет в первом ряду первого класса, где от кабины летчиков отгораживала лишь переборка, а кресло рядом по возможности должно оставаться незанятым.
И все последующие четырнадцать часов превращались в ничто. Никаких вторжений извне, кроме приглушенного рева двигателей и бессмысленных объявлений команды, ни малейшей возможности предпринять хоть какие-то действия. Небо за стеклом иллюминатора отказывалось темнеть. Он засыпал уже при взлете, причем так крепко, что стюардесса просто не осмеливалась предложить ему ленч. Позже, проснувшись, он пребывал в самом приподнятом настроении, к которому примешивался некий налет сентиментальности, благодарности за то, что все так удачно сложилось на этой неделе, и мысли о Сэме, сыне.
Но теперь к смутно ощущаемому чувству удовлетворенности и облегчения не примешивалось ничего похожего на ностальгию, ничего, что хотя бы отдаленно напоминало сентиментальную умиленность. Сколь долго ему предстоит пребывать в таком благостном состоянии? Желтые газетенки пытались убедить человека в том, что жестокая насильственная смерть подстерегает чуть ли не за каждым кустом во время прогулки по Центральному парку. Совсем недалеко отсюда, в конце улицы, там, где ты как раз собирался свернуть на Парк-авеню. Смерть ждет и следит глазами мальчишки, которому позарез нужны твои деньги. Смерть заберет тебя только после отчаянной борьбы. Ради разнообразия смерть воочию предстает перед напрашивающейся на неприятности жертвой.
Так к чему позволять этим вредоносным клеткам медленно сжирать себя заживо? Почему не поддаться, не позволить смерти взмахнуть своей косой всего раз и…
Да плевать он хотел, в конце-то концов, на этот рак! Всего лишь досадная деталь, неприятное подтверждение того, что он видел каждый день, рассматривая себя в зеркале и отмечая, во что постепенно превращаются некогда «золотые» мальчики и девочки, его ровесники и друзья юности. Словом, что бы там ни случилось, впереди его ждут не самые сладкие времена. Ну, разве что одно радостное событие — если Сэм вдруг остепенится и подарит ему внука, а так ничего хорошего.
С наступлением осени ему пришлось работать больше обычного. Клиентам хотелось тратить все меньше денег на рекламу, и явление это наблюдалось повсеместно. Дела шли все хуже, несмотря на то что созданное им агентство опутало, казалось, своими сетями весь мир. Агентству «Мистлер, Берри и Ловетт» пришлось обзавестись новыми богатыми клиентами — такими, к примеру, как владелец авиалиний и иноземный владелец автомобильного концерна. Теперь приходилось отчитываться по всем статьям доходов и расходов, только после этого Мистлеру разрешалось брать авансовые ссуды с размещенных у них счетов. Мера крайняя и направленная на то, чтобы как-то успокоить совет директоров, приветствовавший политику затягивания поясов. При условии, конечно, что качество услуг, предоставляемых фирмой, от этого не пострадает. Но разве он мог быть уверен в последнем?
Ему самому приходилось проводить эти отчеты перед специально созданным клиентами комитетом; счета клиентов оставались в агентстве, связи с клиентурой по-прежнему выглядели надежными. Но тут возникли новые финансовые осложнения, связанные с уходом Питера: агентству предстояло выкупить его долю. И этим тоже должен был заняться Мистлер, причем проделать все следовало быстро, чтобы предотвратить намечавшийся в фирме раскол.
И вот в январе, обедая с Джоком Бернсом, главой «Омниума» — единственного рекламного агентства, которым Мистлер искренне восхищался, но только гораздо более крупного, раза в четыре больше, чем у него, — он вдруг получил от Джока завуалированное, но тем не менее вполне прозрачное предложение выкупить «Мистлер, Берри и Ловетт». В ответ Мистлер разразился целой речью на тему того, какие грандиозные годовые доходы получает его фирма, намекая тем самым Джоку, сколь высокой должна быть цена. И вдруг услышал, как Джок тихо пробормотал, что согласен. А затем, стараясь сохранять на лице скорбно-трезвую мину, заговорил о досадных проблемах и конфликтах с клиентами, о сделках, которые те заключают с другими, только что основанными агентствами. Джок неплохо подготовил свое домашнее задание.
По его мнению, все проблемы можно утрясти и решить самым благоприятным образом. И потом в данном случае он покупает вовсе не фирму, а знаменитый «феномен Мистлера».
На протяжении нескольких следующих месяцев с помощью своего штатного юриста Майка Вуриса Мистлер подробно обговаривал детали сделки. Причем происходило все это в условиях такой строжайшей секретности, что ни один из сотрудников агентства, за исключением двух членов исполнительного комитета, ни о чем не догадывался. Вплоть до последнего перед Пасхой уик-энда, когда он пригласил весь совет директоров на Бермуды под предлогом обсуждения стратегии фирмы в мировом, так сказать, масштабе и на долгую перспективу. Ведь риск, что они провалят его предложение большинством голосов, все же был.
Однако ничего подобного не произошло. Вопреки ожиданиям обсуждение прошло мирно и гладко, лучше не бывает. Если не считать того, что все присутствующие дружно ахнули, когда в субботу он, открывая утреннее заседание, заявил, что ему рекомендовали продать фирму. И еще один дружный и недоверчивый вздох пронесся по комнате, когда он назвал цену.
Естественно, цена просто невероятная, даже запредельная, сказал он им. Иначе бы ему и в голову не пришло поднимать этот вопрос.
На следующий день, за ленчем, переговоры были завершены, и все присутствующие поднялись и выпили за его здоровье. И даже два раза пытались спеть «Потому, что он чертовски славный парень», но он пресек все эти попытки, напомнив коллегам, что с учетом того, как развивается их бизнес в новых условиях, решение продать фирму было благоразумным, даже мудрым и полученными деньгами надо распорядиться с пользой.
Тем же вечером он вернулся в Нью-Йорк и после обеда с Кларой в их любимом итальянском ресторанчике по соседству с домом заявил, что намерен немедленно лечь спать.
Слава Богу! Она уже приняла ванну перед выходом в ресторан, и ждала его теперь в постели, и читала, пока он отмокал в пенной воде и думал о том, что уж само собой они займутся этой ночью сексом в присущей им в последнее время спонтанной и торопливой манере. Но когда он потянулся к жене, та отстранилась, сняла его ладонь с груди. Не желая упускать возможности, он продолжал ласкать ее, пока она не оттолкнула его резко и грубо, заявив, что им пора спать.
Он промолчал. Наверное, она догадалась, как быстро прошел его порыв. Но через минуту жена заговорила.
Ты видел себя в зеркале в ванной? Ты выглядишь не просто усталым. Ты выглядишь совсем больным. Я серьезно. И пожалуйста, прошу, обойдись сейчас без этих твоих шуточек. Хочу, чтобы ты позвонил Биллу Херли и договорился с ним. На завтра же.
С этого все и началось. Ружье сняли с предохранителя. После вынужденного визита к врачу он сказал жене, что Херли назначил ему анализы, но отмел все расспросы о природе этих анализов. Она уже давно поняла, что, если он не хочет говорить о чем-то, настаивать нет ни малейшего смысла. В противном случае он замыкался в себе. Когда наконец была произведена расшифровка результатов всего того, что удалось запечатлеть с помощью снимков и электроники, и оба его врача, Клейн и Херли, стали настаивать на биопсии, он заглянул в записную книжку и сказал, что раньше последнего понедельника в апреле никак не получится, потому что только тогда Клара уедет из города на неделю. Или же он согласен провести эту процедуру в каком-нибудь другом месте, допустим, в Бостоне.
Я не надеваю пижамы, ложась с женой в постель! А потому лучше проделать это в ее отсутствие, чтобы она, не дай Бог, не увидела бинтов и шрамов и не начала расспрашивать, что же случилось.
Утаивать это от нее невозможно, сказал Херли. Да и не стоит. Ты делаешь серьезную ошибку.
Не собираюсь ничего говорить ей до тех пор, пока… пока сам не буду знать, в чем там дело и какие меры следует принять. И как только буду знать, сразу расскажу все. Мало того, заставлю ее поговорить с тобой, а также с доктором Стилом и доктором Клейном.
Надеюсь, ты понимаешь, что за одну неделю рана не заживет.
Да, но она затянется, и повязка будет меньше. И если понадобится, могу солгать ей на голубом глазу. Что будто бы избавился наконец от бородавки, которой она меня вконец запилила. А кстати, ведь вполне можно попросить доктора Стила отрезать заодно и эту гадость. И результаты биопсии будут готовы как раз ко времени ее возвращения.
Что ж, ждать больше нечего; он только что получил самую исчерпывающую информацию. Сегодня вторник. Симпозиум совета директоров зоологического общества заканчивается в четверг, чтобы к уик-энду люди могли освободиться. Клара вернется в Нью-Йорк в пятницу, и в тот же день они смогут вместе поехать в Крау-Хилл. Но он не чувствовал себя готовым к этой поездке. Будет лучше, если он позвонит домой от Анны Уильямс, куда его пригласили на обед, и настоит, чтобы Клара провела этот уик-энд в обществе Сэма. Или же воспользоваться тем, что им все равно по дороге, и предложить встретиться в Стэнфорде? И уже оттуда они могут отправиться в Напу, в одну из веселых загородных поездок через винодельческий район. Любой вариант казался привлекательнее, нежели провести уик-энд, посвящая жену в свои раковые проблемы.
А когда Клара будет пребывать в радужном и умиротворенном настроении после удачно проведенного уикэнда, выложить ей все будет куда как проще. Да, это, наверное, единственная возможность, особенно для него, человека, балансирующего на грани территории ничейной и неприкосновенной, перед тем как отправиться в путь по всем кругам ада. Что ж, он в связи с этим заслуживает особого обращения. Будет что посмаковать в ближайшие месяцы или недели. Ему понадобятся воспоминания о чем-то славном и добром, как сладкий привкус во рту в этом океане горечи.
Последний раз он навещал Рика Вернхагена в больнице за несколько дней до его смерти. Вернхаген показал ему маленький занятный предмет, подсоединенный к трубке, через которую производились внутривенные вливания. Предмет крепился к простыне с помощью липучки. Раньше он его не замечал, просто рука Вернхагена прикрывала.
Вернхаген выглядел совсем ослабевшим. Дренажная трубка откачивала из его желудка сгустки темно-коричневой жидкости, трубки торчали из ноздрей и изо рта и, должно быть, повредили голосовые связки. Мистлер придвинул стул поближе к изголовью, где находилась подушка, на которой покоилась голова Вернхагена, и изо всех сил напрягал слух, чтобы расслышать друга.
Видишь это, сдавленным голосом проквакал Вернхаген, возбужденно двигая маленьким предметом, который был снабжен белой пластиковой кнопкой. Господи, до чего ж мне нравится эта штука, я люблю ее, люблю! Стоит только нажать, ну, вроде как вызываешь в номер официанта, и тут же впадаешь в нирвану. Да и тебе не приходится болтать с этим официантом и давать ему на чай.
Приставленная к больному частная сиделка, заметив, что Мистлер не понимает, объяснила, что это новый способ обезболивания. Когда пациенту кажется, что боль стала невыносимой, он нажимает на кнопку и аппарат выдает ему дозу морфия. Обезболивающее смешано с питательными веществами и немедленно поступает в кровь.
Ребята не перестают меня удивлять, добавила она. Никогда не включают только ради того, чтобы словить кайф.
Что ж, скоро ему самому предстоит узнать, сравнимы ли воспоминания о прежней счастливой жизни с действием морфия или димедрола. А если Клара попросит его срочно вылететь, чтобы присоединиться к ней и Сэму, — скажет, что Херли предписал ему покой и отдых. Долгий уик-энд в обществе Клары и Сэма — это совсем не то, что ему сейчас нужно. У них еще будет время насладиться обществом друг друга, возможно, даже отправиться куда-нибудь на каникулы, как только закончится семестр в Стэнфорде. И если Сэм проведет все экзамены и сдаст все положенные за год работы, а он, Мистлер, утрясет вопросы, связанные с продажей фирмы, и убедится, что сделка с «Омниумом» действительно выгодна и надежна.
А пока пусть Плутон подарит ему за долготерпение и благочестие хотя бы десять жалких дней безоблачного покоя и пустоты.
Он поедет в Венецию. Единственное место на земле, где его никогда ничего не раздражало. И особой организации и подготовки к поездке тоже не требуется. Он заранее знал, где лучше остановиться, какой именно номер попросить, как избегать назойливых и шумных туристов, занятых кормлением голубей на площади Святого Марка, как незаметно идти по пятам, точно маленький жалкий кораблик в фарватере огромного буксира, за каким-нибудь болтливым типом, полиглотом со смешным пестрым зонтиком в руке. И он не будет испытывать угрызений совести, если вдруг не получится взглянуть на какой-нибудь знаменитый памятник или прославленное полотно. Vedi Napoli е mori!
И это совсем другое, это совсем не то, что зафиксировать сетчаткой глаза какой-нибудь шедевр и унести его потом с собой в могилу, как делали фараоны. Он присматривался к Венеции неспешно и осторожно, еще с тех времен, когда был студентом колледжа. Тщательно взвешивал, стоит ли снова смотреть ту или иную картину Тициана или Беллини, — выбор, равносильный тому, когда решаешь, попрощаться ли с друзьями, к которым пришел в гости, или уйти незаметно, по-французски. Какой-нибудь болтливый и придирчивый тип, обожающий вмешиваться в чужие дела — уже по определению им мог быть почти любой друг супружеской пары, — непременно бы подумал, что за желанием путешествовать без Клары кроется некая грязная и подозрительная уловка. Что ж, ему лучше знать. Но если жена будет выказывать признаки неудовольствия, они с Сэмом могут присоединиться к нему и потом вместе вернуться. Ведь и он считал само собой разумеющимся, что каникулы в семейном кругу, несмотря на всю утомительность, есть не что иное, как обязательный ритуал, и просто должны состояться до того, как он попадет в «военную зону». И Венеция никуда не денется, она всегда будет ждать мать, отца и сына. А также, возможно, и помолвленную с сыном девушку, и ее ребенка. Никто не будет чувствовать себя обиженным или обойденным.
И спланировать побег тоже ничего не стоит. Он может уехать в воскресенье вечером, до того как Клара вернется с западного побережья — при условии, конечно, что она примет его предложение провести уик-энд с Сэмом. И даже если она будет настаивать, чтобы он приехал на уик-энд к ней и Сэму, спасти путешествие в Италию все равно можно, предлог найдется. И ничего особенного изобретать не надо: миланская империя моды, которую он так усердно и неутомимо обхаживал на протяжении нескольких лет, уже дала его агентству работу, и вот теперь они просят его о личной встрече. Разве может он отказаться?
Но если брать жену с собой в эту поездку в Милан, то все сведется лишь к деловым встречам и разговорам о бизнесе, которые по понятной причине были ей всегда скучны и ненавистны. Мистлер целыми днями будет пропадать на разных официальных мероприятиях, а она будет вынуждена проводить время в обществе супруги главы местной компании. И вечерами обе эти дамы, точно заведенные куклы, будут болтать о детях, одиозных культурных стереотипах и изумительных вкусовых качествах funghi porcini или какого-нибудь другого блюда, венчающего меню помпезного ресторана, куда их водили ужинать.
Впрочем, во время подобных мероприятий она всегда исполняла свою роль безупречно. И в целом испытывала к людям меньше неприязни, чем он. Однако он ни на секунду не сомневался в том, что Клара откажется от этой поездки в Милан под самым вежливым предлогом, если он скажет, что ждут там в общем-то его, а не ее. А марш-бросок в Венецию — конечно, все зависит только от того, как он это преподнесет, — о, она воспримет это как еще один пример его просто чудовищного поведения. Или же сочтет, что он следует рекомендациям Билла Херли, который велел мужу вести размеренный и спокойный образ жизни и побольше отдыхать.
Мистлер сам себе дивился: вечность, можно сказать, дышит прямо в лицо, а он с неутомимостью и изобретательностью, достойными лучшего применения, сочиняет все эти лживые уловки. Что ж, лишнее доказательство тому, что при наличии практики все можно довести до совершенства. Ладно, раз уж он этим занялся, вошел, что называется, во вкус, может, стоит прямо сейчас позвонить Анне, извиниться и сказать, что он не может быть у нее на обеде? Это приблизит момент освобождения. Сейчас уже половина восьмого.
Он не стал доставать ключи, а надавил на кнопку звонка — проверка прислуги на шустрость. Мадам Мари распахнула дверь почти тотчас же. И напомнила ему, что вечером ему выходить, а он еще не готов. Что ж, пока все идет должным образом. Как приятно иметь в доме этот образчик совершенства и добродетели — работающую на них миловидную и вышколенную женщину. Вышколенную не Кларой, разумеется, которая всегда вела себя с прислугой на равных. Нет, Мари досталась им по наследству от бельгийского консула, генерала, которого потом повысили до ранга посла и перевели в Швецию. Остается лишь надеяться, подумал Мистлер, что Клара сохранит и эту женщину, и дом. И вообще, уходить почему-то гораздо легче, когда знаешь, что все останется неизменным и на своих местах.
Преемственность и неразрывность — это всегда утешает. Словно просмотр видеопленки, где запечатлена счастливая жизнь Мистлера, а самого Мистлера уже нет. Словно семейные фотографии: он красовался лишь на немногих, а все потому, что почти всегда снимал сам.
Он уже было собрался набрать номер Анны, но вдруг подумал, что примерная Мари будет огорчена, если он отвергнет давнюю свою договоренность с миссис Уильямс и заставит тем самым эту милейшую даму переставлять приборы на столе. А самой Мари придется готовить на скорую руку незапланированный ужин для месье. Не следует вводить прислугу в замешательство, прошептал на ухо Мистлеру чей-то тихий голосок. И он тут же узнал: то был голос его матери. А потому он поблагодарил мадам Мари и, напевая под нос «Оду радости», пошел наверх переодеваться.
Вест-Сайд. Здание, где находилась квартира Анны, выходило фасадом к Музею естественной истории. Мистлер попросил шофера заехать за ним в десять тридцать. Он не собирается засиживаться в гостях.
Низко в небе над Ист-Сайдом висела огромная луна, нежная и смущенная, похожая на половинку большого севильского апельсина. И он остановился полюбоваться ею. Винс тоже остановился, держа фуражку в руке и ожидая, когда хозяин войдет в подъезд, где задача по охране его жизни и безопасности перейдет в чьи-то другие руки. Приятной внешности молодой человек в джинсах и белой рубашке с распахнутым воротом остановился рядом с Мистлером, указал на небо и усмехнулся.
Ничего себе половинка! Говорил он с акцентом, Мистлеру показалось, что с австралийским.
Мистлер кивнул в знак согласия и сказал Винсу, что тот может быть свободен. Молодой человек вошел с ним вместе в вестибюль, а затем и в лифт и надавил на кнопку этажа Анны. Снова усмехнулся и заметил: А нам вроде бы в одну квартиру. Я из Новой Зеландии. Вот знакомлюсь с Нью-Йорком. Случайно услышал ваше имя, когда вы назвали его по домофону внизу, в вестибюле. А я — Томас.
Я тоже Томас.
Вот совпадение.
Дверь в квартиру Анны была распахнута настежь. На площадку выплескивался шум голосов. Похоже, гостей было много, их ждал фуршет, и вряд ли Анна вообще заметила бы его отсутствие. Мистлер надавил на кнопку звонка и вошел, предполагая, что юноша последует за ним. Однако ничего подобного. Махнув рукой, на пальцах которой Мистлер разглядел несколько колец, он продемонстрировал ключ и с его помощью отпер соседнюю дверь на лестничной площадке, ведущую, по всей видимости, в расположенные в глубине квартиры спальни. Маленькая тайна.
Возможно, он доводился другом кому-то из детей Уильямсов и заскочил туда переодеться? Или же работал слугой в доме, в обязанности которого не входило подавать на стол? Мистлер ни разу не встречался с господином Уильямсом, но теперь припоминал, что, кажется, несколько лет назад Анна говорила, будто бы муж ее занят в бизнесе по производству плавательных бассейнов где-то в Хоуб-Саунде.
Их брак, один из тех ранних и быстро отцветающих браков, в которые часто вступают люди на первом году после переезда в Нью-Йорк, был подобен автокатастрофе, которая случается с молодым человеком сразу после окончания колледжа. Они даже не успели толком насладиться обществом друг друга, на смену мужу стали приходить все новые, самые разные мужчины, которых Анна называла своими компаньонами. Да и мог ли этот обустройщик пляжей быть объектом сексуального вожделения? Вряд ли. Он приходил домой рано, молча смотрел телевизор и терпеливо дожидался, пока последний гость не покинет их дом. И пока Анна не войдет в спальню, роскошно раскинется на постели и не сбросит туфельки. О, Мистлеру был хорошо знаком этот жест. Хотя ему всегда казалось, что Анну уже давно не интересуют такого рода послеобеденные развлечения.
В гостиной он заметил новое лицо — молоденькую женщину с прямыми каштановыми волосами и без следа косметики на лице, все остальные были, как выразился бы отец Мистлера, все те же, те же, только еще больше. И поскольку Фиби Гэнсворт нигде не было видно, а ведь именно она должна была составить пару Тони Гэнсворту, Мистлер сделал вывод, что, очевидно, Анна пригласила девушку для равновесия за столом. Возможно, Гэнсворты разругались, и Клара заранее знала об этом, но почему тогда ничего не сказала ему, Мистлеру?
С Тони они не виделись целую вечность. Надо сказать, изменился он далеко не в лучшую сторону. Волосы, некогда каштановые, как у этой молоденькой незнакомки, приобрели грязно-серый оттенок, свисая длинными космами, и, что самое противное, были собраны сзади в маленький конский хвост. Гэнсворт поднялся пожать Мистлеру руку, и тот мельком отметил, что на ногах у него бельгийские черные замшевые ботинки — Мистлер-старший называл такие шлепанцами для борделя — и что надеты они прямо на босу ногу, без носков. Нет, несомненно, то был особый шик, несколько лет назад такая манера носить обувь была в ходу у богатых молодых мужчин. Наряд довершали просторный, какой-то слишком уж английский синий блейзер и желтовато-коричневые брюки. Что хотел сказать этим старый дурак, одевшись на нью-йоркскую вечеринку так, точно она должна была состояться на пляже? Мистлер просто представить не мог, чтобы чувствительная к мелочам и деталям Фиби могла выпустить мужа из дома в таком виде, одетым как какой-нибудь персонаж из романа Тома Вулфа. Или же она потеряла всякую власть над мужем, или действительно в их отношениях наступил серьезный разлад.
Моя подруга Лина. Вы не знакомы? Как поживаете, как дела? Гэнсворт протянул длинную руку и слегка коснулся каштановых волос девушки. А потом привлек ее к себе.
Нет, не думаю, что знакомы.
Мистлеру не хотелось отвечать на второй вопрос. Гэнсворт обладал особым даром вызывать человека на откровенность. И ответ типа «благодарю вас, очень хорошо» его вряд ли бы удовлетворил. Гэнсворту действительно хотелось знать, как поживает и чувствует себя Мистлер.
А вот мистера Мистлера я знаю. По снимкам из Бургундии, где вы поднимались на воздушных шарах. И еще по этой вашей кампании, рекламирующей косметику «Лав»! Потрясающе! Знаете, Анна посадила нас рядом. Я просто в восторге!
Очень мило.
Сам Мистлер предпочел бы сидеть за столом рядом с Анной или уж на худой конец с Фиби Гэнсворт. Ведь он знал Фиби целую вечность. Было в ее манерах нечто от маленькой своенравной и непослушной девчонки, отчаянной сорвиголовы, готовой на все, что ему почему-то всегда нравилось. Однако именно это качество заставило его в свое время обходить Фиби стороной, давно, еще в те дни, когда она была молода и достаточно привлекательна. Наверное, его решили не сажать рядом с Анной просто потому, что он был слишком уж давним ее другом. Или его все же посадят между Анной и этой сверх меры впечатлительной Линой, чью фамилию ему даже не удосужились назвать?..
Впоследствии выяснилось, что именно такую рассадку запланировала Анна, но это уже мало что значило. Все равно он в такой обстановке не сможет открыться ей, своему старому другу, поговорить о Кларе и Сэме. Разве что дождаться, пока не уйдет последний гость? А что, если выяснится, что тот, второй Томас, дожидается того же, хочет остаться наедине с Анной?
По правую руку от хозяйки расположился Реймонд Вейс, один из ее авторов, литератор, прочно обосновавшийся в Верхнем Вест-Сайде, чьи недавно опубликованные в ее издательстве работы были отмечены в ежедневном обзоре «Нью-Йорк таймс». Там их назвали «катастрофическим примером помутнения разума и полного отсутствия таланта». В то время как в «Таймс бук ревью» знакомый романист того же этнического происхождения и проживающий чуть не по тому же адресу, чья книга должна была увидеть свет осенью, решил проблему, заняв большую часть отведенного для его статьи пространства высокопарными рассуждениями о том, как сложно на протяжении столь долгой писательской карьеры поддерживать себя, что называется, в тонусе. Впрочем, не важно: решать в конечном счете все равно читателям, а уж они-то наверняка поставят книгу Вейса вторым номером в списке бестселлеров.
Вообще-то вся вечеринка была затеяна в честь Вейса, оставалось лишь дивиться удаче и мужеству Анны, лишний раз доказавшей, что она умеет постоять за интересы друзей. Да и кто посмел бы упрекнуть ее в том, что она концентрирует внимание на лошадке, которая только что выиграла забег? Время от времени она оборачивалась к Мистлеру, стараясь втянуть его в разговор с Вейсом. Мистлер воспринял эти сигналы правильно. Он просто обязан был сказать несколько слов о новой книге, которой не читал, а также о ее предтечах, равно ему неизвестных. Но отсутствие знаний не проблема. Анна уже давно внушила ему, что последнее, что хочет слышать автор в подобных обстоятельствах, — так это чисто литературное мнение Мистлера, его критические замечания, пусть даже выраженные в самой почтительной форме.
От него всего-то и требуется, что сказать, как восхитило его умение Мастера создать характеры, наделенные необычайной живостью, — и в этом новом романе, и во всех остальных. Этого более чем достаточно. Он применил золотое правило Анны и тут же увидел, как Вейс так и расцвел в улыбке, добродушно и радостно закивал в знак согласия, что свидетельствовало о полном отсутствии скромности. Ну, вот и достаточно.
Гэнсворт сидел по другую сторону стола, по правую руку от дамы — литературного агента Вейса. Такой же старой кошелки, как и сам Вейс. Однако, похоже, Гэнсворт наслаждался ее обществом и был доволен всем и вся. Ну и слава Богу, тем лучше для него.
Сколько знакомых лиц — и живые, и бесчисленное множество тех, кто уже ушел в мир иной. Отец, мать, tante Элизабет, ну и, разумеется, старый Сэм Эбторп. Они были единой семьей, вместе с дедами и бабками, хотя последние умерли, когда он был еще ребенком и ходил в школу, но это не важно. Гарри Ловетт. Смутные призраки друзей матери и отца, все они по большей части умерли еще во Флориде, уходили по одному, тихо и незаметно, освобождая от обязанности посещать их поминальную службу.
Сирс, его лучший школьный друг, он погиб в автокатастрофе, ехал домой после обычной традиционной выпивки в гольф-клубе, и его машина врезалась в дерево. Об этой новости ему сообщил брат Сирса по телефону. Тогда он прикрыл микрофон ладонью, обернулся к Кларе и сказал: это Дик Сирс. Только что сообщил мне, что Джордж погиб. В автокатастрофе. И она, естественно, взяла трубку и тоже выразила свои соболезнования. Уоррен, товарищ по колледжу, чей дом был виден, если смотреть через бухту Наррагансетт с лужайки, что перед домом в Крау-Хилл. Он скончался совсем недавно от сердечного приступа. Смотрел, как его маленький сын, плод третьего брака, играет в песочнице, которую Уоррен в тот уик-энд сам устроил ему на лужайке в поместье, принадлежавшем семье на протяжении ста пятидесяти лет. Смотрел, а потом упал и умер.
А сколько их еще!.. Чтобы вспомнить всех, придется пересмотреть школьные альбомы и снимки выпускников колледжа. Список обычно размещался на обратной стороне: «На память о…» Кажется, это покойный Джордж Эпли из книги Маркванда говорил, что не боится умирать благодаря знакомству со многими уже умершими епископами, а стало быть, уверен: на небесах его ждет самое блестящее общество. Стоит ли искать эту цитату? Наверное, нет. Лучше уж помнить о том, что трое прелатов, его знакомых, все еще живы. Но в подобном подходе есть своя ценность, это несомненно. Ему не придется быть там пионером, тропа уже давно проложена и хорошо утоптана. Тут он почувствовал, что лицо его словно окаменело. И быстро постарался изобразить приятную улыбку.
Мистер Мистлер? Мистер Мистлер?..
То была девушка, сидевшая рядом с Гэнсвортом.
Вы о чем-то задумались. Витали в облаках. А я так надеялась поговорить с вами.
Вот как? Прошу прощения. Просто прислушивался к общей беседе. Мой врач утверждает, что со слухом у меня полный порядок, однако сам я чувствую, что мне становится все труднее улавливать нить разговора, когда говорят сразу несколько человек. И вид у меня при этом, наверное, странный, да? Рассеянный.
Как это вам пришла в голову идея пролететь над Францией на воздушном шаре, рекламируя калифорнийские вина? Разве не опасное предприятие? Особенно с учетом того, что целью было заставить французов, этих «королей» виноделия, покупать американское каберне?
Опасное? Вы хотите сказать, я рисковал вызвать всеобщее возмущение и сесть с этой идеей в лужу? Знаете, в точности так же рассуждал и мой клиент. Но я знал, что французские вина и без того всегда на уме у потребителей. Да и потом, в бегстве от проблемы пользы нет. И мне кажется, что основной идеей кампании была следующая: да, во Франции делают отличные вина, научились этому искусству еще со времен Древнего Рима. Но мы пролетели над вами и разгадали ваши секреты. И у нас имеется то, чего никогда не было и нет у вас, — лучшее и самое современное оборудование, новейшие технологии, научный подход к этому процессу и вполне подходящий климат. Помните, когда наступает время сбора винограда в Калифорнии, небо над головой всегда такое изумительно синее? И вот вы видите, как я резко взмываю на воздушном шаре в небо в этой плетеной гондоле, и никакие ливни и ураганы с градом мне не страшны! Ливни и ураганы тут очень важны. Прямая ассоциация, идея закрепляется в подсознании потребителей.
Просто отвратительно, что он так разболтался.
Но почему вы лично принимали участие в этой кампании? Наверное, считаете себя просто неотразимым?
Само собой, и еще я страшно тщеславен.
Тони никогда так о вас не отзывался.
Это лишь доказывает его лояльность и сдержанность.
Значит, тогда он не сказал вам, что я — разрушительница домашних очагов?
Вот как? Нет, конечно, не сказал. Мы с Тони вообще давно не виделись.
Они с женой развелись. Но не из-за меня, нет, не подумайте. Я — относительно недавнее его приобретение. И сказала, что являюсь разрушительницей браков только для того, чтобы знать, что вы на это скажете.
Что я могу на это сказать? Разве что комиссия по приобретению Тони ценностей должна стоя аплодировать ему.
Если уж быть честным до конца, Мистлер подумал, что этот старый козел далеко не промах. Была какая-то милая теплота в этой девушке, изумительная, чистая кожа, и она совершенно права, что не портит ее всякой липкой дрянью. Он был готов поклясться, что и пахнет от нее так же свежо и приятно.
О, у этой комиссии полным-полно работы. У Тони, знаете ли, целые толпы девушек.
Ничего я не знаю. Мы с Тони учились вместе в старших классах школы, а потом — в колледже. И часто встречались с ним и его женой Фиби на подобного рода вечеринках. Вот, собственно, и все.
Ну, конечно, весело отмахнулась она. Эдакие милые молоденькие мальчики в форменных блейзерах и коротеньких штанишках из серой фланели.
Затем она сменила тему разговора. Сказала, что работает фотографом по найму и вот-вот собирается отправиться в Европу. У нее уже почти стопроцентный контракт с миланским домом моды, именно там она и сделает первую свою остановку. Ну а дальше видно будет. Ее просили поснимать одну квартиру в Париже, приобретенную и декорированную богатой супружеской парой из Бразилии. Возможно, удастся потом продать снимки в «Вог». И было бы очень неплохо занять чем-то время в промежутке. Как он считает, есть ли у нее шанс поработать для его агентства? Было бы очень здорово отхватить такой кусок пирога. Она усмехнулась. Похоже, была довольна собственной фразой. Он ответил, что может узнать, если, конечно, она назовет ему свою фамилию. И адрес, чтобы можно было связаться.
На карточке значилось только ее имя, крупными печатными буквами. Она достала из блокнота фломастер и дописала на ней «Верано», а чуть ниже — номер телефона.
Это в Бруклин-Хейтс, добавила она прежде, чем он успел спросить.
Какая красивая фамилия, особенно для этого времени года. Впрочем, она хороша во все времена.
Мне тоже нравится, ответила она. Хотелось бы одного — бывать в Италии почаще.
Бедняжка. Впрочем, ерунда, если уж ей так хочется, так почему и не поехать? Гэнсворт или те, кто придет ему на смену, смогли бы обеспечить ей это, если не поступит новых контрактов. Да, его собственные перспективы на краткое путешествие по Италии были куда как туманнее. Хотя она, должно быть, думает: как хорошо иметь деньги и возможности Мистлера. Эта неприятная мысль неизбежно повлекла за собой другую: возможно, он сделал страшную ошибку, продав фирму «Омниуму». И времени на мисс Верано у него нет и не было, и думать о том, как продолжать с ней беседу, не хотелось. Но неожиданно для себя он вдруг выпалил: Я тоже туда лечу. В Венецию, мой любимый город. В понедельник.
Ошибка его крылась в том, что он думал, что будет продолжать жить, как все нормальные люди. Что ему еще представится случай вложить деньги в другие компании, менее дорогостоящие, чем его собственная или «Омниум». Именно исходя из этого он настоял, чтобы «Омниум» выложил за «Мистлер, Берри и Ловетт» всю сумму сполна и наличными, и Джок Бернс согласился. Но сей блистательный на первый взгляд результат был ошибкой, и понял он это только теперь, когда узнал про себя все.
Если сделка будет завершена до его смерти — а он надеялся, что так оно и произойдет, — даже до того, как болезнь его станет заметна окружающим, поскольку Джок может и передумать покупать агентство без Мистлера во главе, ему придется заплатить налог с продажи. И сумма эта будет весьма внушительной — до одной трети покупной стоимости! Если он сможет убедить Джока вернуться к первоначальному предложению — заплатить акциями «Омниума» вместо наличных, — получится куда как выгоднее. Тогда ему не придется платить налога с продажи, налога на недвижимость, поскольку он все оставляет Кларе. А уж Сэм сумеет позаботиться о семейной собственности. Мало того, полученная от «Омниума» часть акций перейдет в собственность Клары, и уж что-что, а эти акции всегда будут иметь хорошую рыночную стоимость. При условии, конечно, если их удастся быстро продать, как можно скорее, сразу же — тогда не придется платить налога со сделки. Ясно одно: ему следует переговорить с Вурисом и его налоговиком.
А мисс Верано тем временем болтала, не закрывая рта. Рассказывала о коллегах в Нью-Йорке и Европе, об арендном договоре в Бруклин-Хейтс, который можно было продлить, но она не уверена, что надо. Рассказала даже о кошке, которую собиралась оставить у подруги, а та была беременна, и из-за этой кошки всегда возникают проблемы, если работа требует длительного отсутствия. Он принял почтительную позу внимательного слушателя. И очнулся только когда, как гром среди ясного неба, грянул вопрос.
А можно я приеду к вам в Венецию? Если у вас, конечно, найдется время. И еще я была бы просто счастлива познакомиться с вашей женой. Я видела ее фотографии!
Ну, разумеется.
И чтобы окончательно перевести беседу на автопилот, он добавил: Расскажите мне о своей работе поподробнее.
Но вместо этого она заметила: А я смотрю, вы с Тони вроде бы не слишком близкие друзья. Очень жаль.
Тут Анна поднялась из-за стола, и Мистлер вслед за остальными гостями быстро перешел в гостиную. К нему подошел Гэнсворт.
Ну, как она тебе? Хотя ты ведь всегда был поклонником Фиби, верно?
Хочешь знать, понравилась ли мне Лина? Очаровательная девушка. Был рад познакомиться с ней и повидать тебя. А теперь пойду чмокнуть Анну в щечку и удаляюсь. Надо сделать несколько звонков, пока еще не слишком поздно.
Уходя, он попрощался и с Линой.
Спасибо, шепнула она ему. И не забудьте: Венеция!..