Остается подвергнуть анализу коренной и самый сложный вопрос отношения между крупным капиталом и государственной властью. Вопрос стоит так: действительно ли эра плутократии — как уверяет нас А. Берли — «навсегда канула в вечность»? Действительно ли правящая верхушка монополистического капитала утратила свое господствующее положение в сфере государственной власти — как уверяет нас социолог Р. Миллс — в пользу какой-то неопределенной в классовом отношении «правящей элиты», включающей «военачальников», «экономических деятелей» и «политиков»?

Р. Миллс считает, что марксизм якобы подходит к вопросу о классовом характере современного американского государства слишком упрощенно. Пытаясь преодолеть «односторонние» представления марксистов, Миллс неизбежно скатывается к эклектике. Эклектицизм концепции Миллса обнаруживается, в частности, в его отношении к понятию «класс». Это понятие приемлемо для него в той мере, в какой данный марксистский термин относится к анализу отношений в сфере экономики. Но Миллс объявляет понятие «класс» непригодным для характеристики отношений в сфере политической власти на том основании, что оно не оставляет «достаточной автономии» «политикам» и «военачальникам». Отрывая «правящую элиту» от классовой основы, от отношений собственности, Миллс, как уже указывалось, распространяет свою концепцию и на структуру власти в социалистическом государстве. Он сводит к одному знаменателю «основное ядро» государственной власти в США и в СССР («экономические деятели», «политики» и «военачальники») и вслед за этим отождествляет и внешнюю политику обоих государств.

Согласно исторической схеме Миллса, финансовая олигархия («денежные интересы») в США доминировала в сфере государственной власти лишь в период 1865—1896 гг. Последующие периоды, особенно время правления Франклина Рузвельта, ознаменовались возвышением «политической элиты», отодвинувшей крупных капиталистов на второй план. Наконец, послевоенный период согласно этой схеме характеризуется возвышением «военной элиты» и ее тесным союзом с «корпорационной элитой».

Историческая схема Миллса в основном совпадает с исторической схемой Адольфа Берли. Так же, как и Миллс, Берли утверждает, что в США эра плутократии охватывала лишь период с 1870 по 1910 г. Это совпадение взглядов не случайно: Миллс и Берли строят свои концепции современного капитализма на одном и том же методологическом фундаменте философского идеализма и прагматизма.

Приписывая марксистам «упрощенные взгляды» на взаимосвязи между экономической и политической властью в буржуазном обществе, Миллс на деле примитивизирует марксистско-ленинскую теорию классов, поскольку его собственные представления о научном социализме весьма поверхностны. Марксизм не отрицает некоторой автономии «политических агентов» (в том числе и «военачальников»), управляющих буржуазным государством «по доверенности» от класса капиталистов. Даже наемный администратор крупной корпорации, управляющий ею от имени главных акционеров, наделен свободой действий в определенных рамках. Тем более такая свобода действий существует для доверенных лиц, поставленных классом буржуазии во главе правительственных учреждений.

Взаимосвязь между денежными интересами капиталистов и политическими актами государственных деятелей сложна и многоступенчата. Она оставляет достаточно простора для иллюзий свободы и независимости как у самих государственных деятелей, так и у буржуазных историков и социологов. Франклин Рузвельт, возможно, искренне верил, что социально-экономические реформы, осуществленные его правительством, отвечали -интересам всего американского общества. Но тем не менее именно в результате этих реформ был сформирован правительственный аппарат и выработан свод законов, отвечающих потребностям государственно-монополистического капитализма США. Реформы Рузвельта создали почти идеальные условия для соединения силы монополистического капитала с силой государства в интересах сохранения капитализма.

Следовательно, разногласия между марксистами и сторонниками различных концепций «правящей элиты» сводятся не столько к вопросу об автономии тех или других функциональных подразделений правящих кругов буржуазного государства, сколько к вопросу: существует ли главная, решающая и всеохватывающая сила, стоящая над этими функциональными подразделениями и подчиняющая их своим интересам?

В условиях современного капиталистического общества такой силой наделена финансовая олигархия. Говоря о главных проявлениях монополистического капитала, В. И. Ленин писал: «Финансовая олигархия, налагающая густую сеть отношений зависимости на все без исключения экономические и политические учреждения современного буржуазного общества, — вот рельефней-шее проявление этой монополии». Это ленинское обобщающее положение и в наши дни служит наилучшим компасом при выборе пути научного анализа взаимосвязей между финансовым капиталом и политическими учреждениями.

Финансовый капитал не признает границ ни между корпорациями, ни между отраслями промышленности, ни между географическими районами. Не признает он границ и между различными функциональными подразделениями государственного аппарата.

Сеть отношений зависимости, сплетенная магнатами финансового капитала, в равной степени обволакивает и корпорации, и «политиков» и «военачальников».

Скрытые пружины власти. Финансовый капитал развил до совершенства систему управления банковскими и промышленными предприятиями с помощью доверенных лиц, именуемых профессиональными администраторами. Эта же система распространяется финансовой олигархией и на управление правительственными учреждениями.

Финансовая олигархия заполняет важные посты в правительственных учреждениях своими доверенными лицами из числа партнеров крупных адвокатских и инвестиционно-банковских фирм или же из числа администраторов крупных промышленных корпораций. Несколько сот таких доверенных лиц, откомандированных Уолл-стрит (и другими финансовыми центрами) в Вашингтон, и образуют один из элементов «системы обволакивания».

О том, как обеспечивается надлежащее представительство Уолл-стрит в правительственном аппарате, откровенно рассказал банкир У. Барджесс на собрании Торговой палаты Нью-Йорка 7 октября 1954 г.

Сам Барджесс занимал до конца 1952 г. один из главных постов в нью-йоркском «Нэшнл сити бэнк». В январе 1953 г. он получил пост заместителя министра финансов. Вернувшись па побывку в Нью-Йорк, Барджесс решил отчитаться перед своими нью-йоркскими друзьями. «Всегда приятно, — говорил Барджесс, — вернуться в среду старых друзей и доложить о том, что происходит в Вашингтоне. Ведь всякий политик должен иметь своих избирателей, и, по моему мнению, дело весьма похоже на то, что вы являетесь моими избирателями. Первое, о чем я хотел бы вам сказать, — это то, что я имел весьма интересный и ценный опыт работы в Вашингтоне. Быть игроком в команде Эйзенхауэра доставляет огромное удовольствие. Я думаю, что никогда в истории нашей страны не существовало более прекрасной группы людей, чем та, которая собралась в нынешнем правительстве. Эта группа насчитывает изрядное число представителей деловой части Нью-Йорка (т. е. Уолл-стрит.—Я. Б.), она включает некоторых членов вашей Торговой палаты, и они, я могу доложить, делают хорошее дело ... Всякий раз, когда там, в Вашингтоне, имеется вакансия и вы нуждаетесь в весьма компетентном человеке, то вам неизбежно приходят на память имена трех или четырех парней из деловой части Нью-Йорка, которые могли бы выполнить эту работу. Вы идете к соответствующему начальству, но последнее говорит: «Ради бога, дайте нам кого-нибудь за пределами Нью-Йорка». После этого мы начинаем копаться в списках людей, проживающих в других районах страны, и весьма часто мы возвращаемся к начальству и говорим: «Единственный подходящий человек для выполнения этой работы находится на Уолл-стрит, так что извините, но вы должны взять его»».

Нью-Йорк — не только главный поставщик руководящего персонала для правительственных учреждений, но и центр координации политических действий магнатов финансового капитала всей страны. Доминирующая роль финансовой клики Уолл-стрит в формулировании важнейших целей политики настолько очевидна, что только буржуазные ученые либералы, надевшие особые социологические шоры, не замечают ее. Однако даже ведущий орган американских монополий — журнал «Форчун», зачастую лучше, чем либеральные социологи, раскрывает сложный процесс превращения массы богатства в энергию политической власти. В феврале 1960 г. «Форчун» опубликовал статью Р. Любара «Заправилы». Выдержки из этой статьи дают для понимания скрытых пружин власти и степени экономического господства монополистического капитала США больше, чем сотни страниц, написанных Р. Миллсом и Дж. Гэлбрейтом о «правящей элите» и «техноструктуре».

Автор этой статьи объясняет уникальное положение Нью-Йорка в стране прежде всего тем, что в нем сосредоточено больше, чем где бы то ни было, людей, способных объединять свои усилия в защите групповых интересов монополистического капитала. Эти заправилы, по словам автора, образуют сообщество, которое не имеет ни названия, ни определенной штаб-квартиры. Обычное место их встреч — аристократические клубы Нью-Йорка, где на неофициальных обедах и ужинах группы заправил в четыре, шесть или двенадцать человек решают самые различные вопросы. Эти люди «хорошо осведомлены об интересах и способностях друг друга. Джон Д. Рокфеллер ІІІ, который считается заправилой заправил, может в течение нескольких часов сформировать надлежащий по своему составу комитет для обсуждения любого вопроса, Нью-Йорк всегда располагает второй (после Вашингтона) по величине группой людей, разбирающихся в действительном механизме правительства США. Они участвовали в нем в качестве министров, послов или имели тесные отношения с ним как бизнесмены, банкиры и юристы. Они обсуждают вопросы внешней и внутренней политики друг с другом, с другими заправилами, со своими деловыми партнерами и со своими друзьями в правительстве. Иногда они способны разобраться в политических проблемах лучше, чем люди в Вашингтоне, задавленные повседневными делами».

После того как нью-йоркские заправилы выработают единую точку зрения по какому-нибудь важному политическому вопросу или относительно наиболее подходящей кандидатуры на важный правительственный пост, их мнение получит «огромный вес благодаря коллективному престижу участников группы ... Мнение Нью-Йорка станет фактором, определяющим решение Вашингтона, будь то в вопросе о назначении заместителя министра обороны или о размерах финансовой помощи загранице».

Под отмечаемым автором статьи термином «несравнимая концентрация» в Нью-Йорке людей, умеющих и привыкших объединять усилия для удовлетворения групповых интересов, подразумеваются банковские капиталы. В отличие от промышленников-капиталистов, банкирам Уолл-стрит свойственно во всех спекулятивных финансовых операциях действовать большими группами. Эту «привычку» они переносят и в область политики. Обширные связи, порождаемые переплетением финансовых интересов, и магнетическая сила крупных личных состояний, составляющих в общей сложности свыше 20 млрд, долл., действительно ставят нью-йоркских магнатов в уникальное положение в сфере высшей политики. Нью-йоркское «сообщество заправил» располагает всеми данными для того, чтобы брать на себя инициативу в организации «движения» внутри мира капитала в пользу новых законов и новых внешнеполитических актов. Новые «политические веяния» чаще всего зарождаются не в правительственных учреждениях Вашингтона, а в аристократических клубах Нью-Йорка.

Но, разумеется, было бы крайним упрощением изображать систему отношений между финансовой олигархией и правительством так, как будто первая отдает прямые приказы второму. Финансовая олигархия не нуждается в том, чтобы вмешиваться в повседневную работу правительства. Руководящий персонал государственного аппарата США полностью сформирован из представителей монополии. Это относится не только к органам исполнительной власти, но и к составу законодателей, заседающих в двух палатах конгресса. 9/10 повседневной работы правительственного аппарата сводится к заведованию общими делами всего класса буржуазии. При выполнении этих функций политики в лице президента, министров, губернаторов и прочих представителей исполнительной власти пользуются широкой автономией и инициативой. Их акты в сфере общего управления государством не служат предметом серьезных споров или конфликтов внутри класса буржуазии.

Отдавая приказ об отправке отряда федеральных войск для подавления восстания негров в Детройте в июле 1967 г., президент Джонсон мог быть уверен в том, что этот акт встретит одобрение как нью-йоркских финансистов, так и провинциальных капиталистов.

Но существуют вопросы внутренней и особенно внешней политики, в которых специфические интересы финансовой олигархии не совпадают с интересами других слоев класса буржуазии. В этих случаях финансовая олигархия и прежде всего ее нью-йоркские заправилы берут на себя инициативу в деле обработки и подготовки общественного мнения буржуазии в пользу принятия конгрессом определенного закона, пуская при этом в ход все свои связи в деловых, политических и научных кругах и используя контролируемые ею газеты, журналы, радио и телевидение. Своим узким эгоистическим интересам монополистическая верхушка старается придавать вид национальных интересов. Именно так началась в 1967 г. кампания за пересмотр существующих в США антитрестовских законов, стесняющих свободу действий финансистов в деле слияний корпораций.

Время от времени представители финансовой олигархии берут на себя труд формулировать политику правительства по особенно важным для них вопросам. Чаще всего такого рода прямое участие магнатов финансового капитала в формулировании правительственной политики внешне осуществляется по просьбе президента США.

Так, в начале 1962 г. план налоговой реформы, выработанный правительством Джона Кеннеди, вызвал разногласия среди членов конгресса и увяз в его комиссиях. Президент Кеннеди попросил Генри Форда возглавить комиссию бизнесменов для выработки компромиссного плана, приемлемого для конгресса. Выработанный комиссией Форда план лег в основу нового закона о налогах, резко сократившего ставки налогового обложения личных доходов богачей и прибылей корпораций.

Весной 1962 г. Джон Кеннеди создал специальную комиссию в составе 25 финансистов, призванную содействовать осуществлению программы экономической помощи странам Латинской Америки под флагом «Союза ради прогресса». Во главе комиссии был поставлен не кто иной, как Питер Грэйс: огромное состояние его семьи — продукт столетней эксплуатации стран Латинской Америки концерном «У. Р. Грэйс энд компани». Вторым наиболее влиятельным членом комиссии был Дэвид Рокфеллер. Крупные финансовые интересы семьи Рокфеллеров в Латинской Америке — общеизвестный факт. Вот эти-то два финансиста и взяли на себя труд способствовать реализации программы «Союза ради прогресса».

В начале февраля 1963 г. Дэвид Рокфеллер опубликовал меморандум, содержащий «рекомендации правительству США относительно главных целей «Союза ради прогресса». Меморандум предлагал, чтобы США сконцентрировали оказание экономической помощи на тех странах Латинской Америки, которые создают «благоприятный климат» для инвестиций частного капитала, и лишили помощи те страны, которые таких условий для вывоза частного капитала из США не создают. Питер Грэйс одобрил взгляды и рекомендации, изложенные в меморандуме, оказавшем заметное влияние на последующее поведение правительства США.

Но было бы упрощением считать, что крупный капитал всегда открыто диктует свою волю Вашингтону. Случаи прямого участия магнатов финансового капитала в правительственных комиссиях имеют спорадический характер. Постоянное же влияние на политику правительства обеспечивается насаждением доверенных лиц во все органы исполнительной власти.

Личная уния финансов и политики. Процесс сращивания капиталистических монополий с правительственным аппаратом посредством личной унии административного персонала заметно ускорился в Годы правлений президента Франклина Рузвельта. Руководящий административный состав вновь созданных в 30-х годах правительственных органов по регулированию различных отраслей экономики комплектовался из представителей корпораций и банков. В конце 1939 г. в связи с началом войны приток капиталистов в Вашингтон принял характер подлинного нашествия. Этот процесс сращивания продолжался и после войны. Представители корпораций и банков заполнили канцелярии старых и новых учреждений в качестве экспертов и консультантов. Появилась особая категория временных служащих («уоки»), оплачиваемых не правительством, а частными фирмами, предоставлявшими им «отпуска» для работы в государственных учреждениях или же в полу-правительственных совещательных комитетах. По данным комиссии конгресса, таких служащих, с «двойственной лояльностью» уже в 1955 г. насчитывалось около 1000 человек.

Время от времени магнаты финансового капитала лично зачисляются на государственную службу в качестве министров или заместителей министров. Но, как правило, финансовая олигархия предпочитает ограничиваться выдвижением в правительственный аппарат своих доверенных лиц. Особое внимание при этом оказывается подбору руководящего состава министерства финансов, военных министерств и государственного департамента. Доверенными лицами финансовой олигархии при заполнении государственных постов чаще всего служат партнеры уоллстритовских юридических фирм.

Оказываемое юристам предпочтение объясняется тем, что уоллстритовские юридические фирмы обычно обслуживают несколько финансовых групп и поэтому заправилам легче договориться между собой относительно приемлемости кандидатуры одного из партнеров таких фирм. Кроме того, назначение на правительственный пост юристов помогает маскировать связь правительства с магнатами финансового капитала.

Типичным примером может служить карьера юриста Генри Фаулера, обслуживавшего крупные корпорации. Юридическую практику он сочетал с активным участием в политике в рамках партии демократов. По словам журнала «Форчун», Фаулер «приобрел важные дружественные связи в кругах корпораций еще в то время, когда он в конце корейской войны возглавлял Управление военной мобилизации в правительстве Трумена». В 1961 г. президент Джон Кеннеди назначил Фаулера заместителем министра финансов. «Важные дружественные связи» Фаулера с финансовой олигархией еще более расширились во время избирательной кампании 1964 г., когда он играл крупную роль в вербовке финансистов-республиканцев на сторону кандидата партии демократов Линдона Джонсона. Нет ничего удивительного в том, что президент Джонсон в марте 1965 г. предложил Фаулеру занять пост министра финансов на место уходившего в отставку Клэренса Диллона. «Полная приемлемость Фаулера для влиятельных членов конгресса так же, как и его солидная репутация в глазах банкиров, — констатировал журнал «Бизнес уик», — облегчили задачу Джонсона, когда он внезапно выдвинул Фаулера на пост министра финансов».

Вторым резервуаром кадров для заполнения правительственных постов служат наемные администраторы крупных промышленных корпораций и банков. Ежегодно из Нью-Йорка, Бостона, Детройта и других финансово-промышленных центров страны в Вашингтон направляются сотни администраторов корпораций для отбытия своего срока государственной службы. Переход на государственную службу сопряжен для них с некоторыми личными «жертвами», поскольку жалование министров и их помощников в 7—10 раз ниже среднего жалования старших администраторов корпораций. Роберт Макнамара, заняв пост министра обороны, должен был довольствоваться жалованием в 30 тыс. долл, в год вместо 400 тыс. долл., которые он получал, будучи президентом компании «Форд мотор». Но эти временные потери более чем компенсируются приобретением национальной известности, престижа и ценных связей в деловых и политических кругах, приносящих большие выгоды в дальнейшей карьере.

Джон Т. Коннор занимал до 1965 г. пост президента фармацевтической фирмы «Мерк энд компании, входящей в сферу влияния финансовой группы Морганов. Подобно Фаулеру, в 1964 г. Коннор сыграл крупную роль в привлечении банковского капитала на сторону Линдона Джонсона и в качестве вознаграждения за эти услуги получил пост министра торговли. Покидая два года спустя министерский пост, Коннор не испытывал затруднений в подыскании работы: правления многих крупных корпораций наперебой предлагали ему высокооплачиваемые административные должности. Коннор выбрал пост президента гигантской корпорации «Эллайд кемикл».

Наемные администраторы корпорации, находясь на службе в государственном аппарате, не рвут и не теряют связей с теми финансовыми группами, от благоволения которых зависит их карьера. Подобно вышеупомянутому Барджессу они рассматривают банкиров Уолл-стрит как своих «избирателей» и ревностно выполняют их наказы. По сути дела эти администраторы продолжают играть ту же роль, в которой они выступали, управляя корпорациями, — роль доверенных лиц определенных крупных капиталистов. С переходом на правительственную службу они сохраняют «лояльность» к своим хозяевам уже хотя бы потому, что в большинстве случаев по истечении двух-трех лет возвращаются к месту прежней работы. Им свойственна «двойственная лояльность», причем лояльность по отношению к своим «избирателям»-финансистам почти всегда берет верх над чувствами государственного долга. В течение ряда десятилетий конгресс пытался выработать систему правил, которые предотвращали бы возможность возникновения «конфликта интересов» при исполнении министрами государственных обязанностей. Но установленные законодателями правила бессильны перед лицом более могущественных законов и мотивов функционирования частнокапиталистической системы.

Ни один другой деятель не способствовал столь успешно соединению сферы финансов и сферы политики в неразрывное целое, как это делал на протяжении четверти века Джон Макклой. Юрист по специальности, он начал свою карьеру в качестве партнера уоллетритовской фирмы «Крэвэт, Свэйн энд Мур». Женившись на дочери капиталиста Зингера, Макклой получил в приданое не только деньги, но и ценные для дальнейшей карьеры родственные связи с важными персонами в, сфере финансов и политики. В 1941 г. президент Рузвельт назначил его на пост заместителя военного министра. В 1945 г. Макклой вернулся к юридической практике, сделавшись партнером юридической фирмы «Милбэнк, Твид энд Хедли», тесно связанной с финансовой «империей» Рокфеллеров. Два года спустя, в 1947 г., с помощью Рокфеллеров он был выдвинут на пост президента Международного банка. Спустя еще два года он оказался уже на посту верховного комиссара США в Западной Германии. В течение трех лет Макклой «трудился» над тем, чтобы превратить Западную Германию в полноправного партнера НАТО, не забывая при этом наблюдать за сохранением в этой стране крупных интересов «Стандард ойл оф Нью-Джерси» и других американских компаний.

Вернувшись в 1952 г. в США, Макклой получил в награду высший пост в американском финансовом мире — должность председателя совета директоров «Чейз Манхэттн бэнк». До этого назначения Макклой не имел опыта банкира. Но, как писал журнал «Форчун», для такого банка, как «Чейз Манхэттн», с его мировыми связями и интересами, в качестве руководителя больше подходит «государственный деятель с опытом дипломата, чем специалист, разбирающийся в технике банковского дела».

К этому времени связи Макклоя в финансовом мире достигли огромных размеров. Он занимал положение директора десятка крупнейших промышленных корпораций, опекуна рокфеллеровского фонда, опекуна фордовского фонда, председателя Совета по вопросам внешней политики, включавшега «сливки» финансовой аристократии. Директорские и опекунские посты в этих компаниях и организациях обеспечивали Маккдою постоянные личные контакты с десятками магнатов, доминировавших в деловых и политических кругах Нью-Йорка, Бостона, Филадельфии, Питтсбурга, Детройта, Лос-Анджелеса и других промышленных центров страны. Его тесные связи с семьей Рокфеллеров дополнились такой же личной унией с семьей Фордов после того, как в 1958 г. он стал председателем «фонда Форда».

Располагая столь обширными связями, Макклой превратился в общепризнанного главного посредника между Уолл-стрит и Белым домом. Президенты Эйзенхауэр, Кеннеди и Джонсон каждый раз, когда им нужно было узнать мнение «финансовой общины» Нью-Йорка по тому или иному вопросу, неизменно обращались за советом и информацией к Макклою. Ему принадлежала ведущая роль в согласовании взглядов главных монополистических группировок относительно наиболее подходящей кандидатуры на пост президента США. Уход Макклоя в 1961 г. (по возрасту) с поста председателя «Чейз Манхэттн бэнк» не отразился на его особом положении в финансовом мире. Вернувшись в свою юридическую фирму «Милбэнк, Твид, Хедли энд Макклой». он сохранил пост директора «Чейз Манхэттн бэнк» и все свои связи в сфере финансового капитала и политики.

Пентагон. Личная уния монополистических концернов и государственного аппарата особенно сильно выражена в составе руководящего административного персонала военных министерств, обитающих под крышей Пентагона. Интерес американского монополистического капитала к насаждению своих доверенных лиц в военные министерства вполне понятен: Пентагон ежегодно распределяет заказы на несколько десятков миллиардов долларов, составляющие около 10% всей промышленной продукции США. В получении военных заказов заинтересованы не только фабриканты оружия, но и производители стали, алюминия, меди, нефти, различных электронных приборов, тканей, обуви, консервов и прочих продуктов. Крупные военные подряды перепадают на долю строительно-инженерных фирм. По выражению исследователя этого вопроса Дж. Паркера, «работа на оборону» превратилась «в постоянную составную часть нормального американского бизнеса».

Вполне естественно, что финансисты Уолл-стрит постарались взять под свой контроль учреждения Пентагона, регулирующие распределение военных заказов.

Ниже приводится список финансистов или их доверенных лиц, занимавших ключевые посты в Пентагоне в 1946—1956 гг., с указанием тех банковских, адвокатских и промышленных фирм, которые они представляли:

17

В список включены лишь наиболее выдающиеся фигуры из числа тех, кто управлял военными министерствами. В те же самые годы сотни других администраторов, юристов и банкиров корпораций занимали должности многочисленных помощников министров, экспертов и начальников интендантских отделов. При этом представители восточных финансовых групп, как видно даже из приведенного списка, доминировали в составе руководящего персонала Пентагона точно так же, как они численно преобладали и во всех других правительственных учреждениях.

Огромная военная машина, управляемая Пентагоном, отражает рост милитаризма в США. Милитаризм — продукт империализма, развившегося на экономической базе финансового капитала. Американский финансовый капитал, занимая положения мирового эксплуататора, нуждается в том, чтобы правительство США выполняло функции мирового жандарма.

Райт Миллс в своей схеме разрушает эту причинную связь общественных явлений, ради того чтобы в его исследовании «экономический детерминизм» не заглушал проявлений «военного детерминизма». Вместо того чтобы искать причины роста милитаризма в США в объективных потребностях финансового капитала, он направляет внимание в сторону субъективных устремлений представителей той части правящей элиты, которую он обозначает как «военачальников». При этом Миллс выдвигает довольно оригинальную и забавную версию происхождения милитаризма в США. Отметив тот общеизвестный факт, что в Америке военная профессия особым уважением, престижем и влиянием в буржуазном обществе никогда не пользовалась, Миллс раскрывает затем план широкого социального маневра, якобы осуществленный «военачальниками» в 40-х годах с целью повысить свое общественное положение. По словам Миллса, военные наконец-то поняли, что достигнуть этой цели они смогут только в том случае, если распространят свой контроль на значительную часть экономики.

«Ключом к признанию чьего-либо высокого статуса в обществе, — пишет Миллс, — является власть. Военные не могут успешно претендовать на повышение своего статуса среди штатских, если они не имеют, или не считаются имеющими, власть... Поэтому американский «милитаризм», является следствием попыток военных увеличить свою власть и тем самым повысить свое положение в обществе по сравнению с предпринимателями и политиками. Приобрести такую власть они могут только в том случае, если их перестанут считать паразитами, истребляющими национальное богатство и находящимися под контролем тех, кого они в своем кругу называют грязными политиканами. Наоборот, их цели должны отождествляться с целями и честью нации. Экономика должна стать их служанкой, а политика — инструментом, с помощью которого они руководят нацией в современной войне во имя государства, семьи и бога».

Если поверить Миллсу на слово, то военным удалось осуществить этот коварный план и добиться возвышения в рамках правящей элиты. По словам Миллса, «военачальники» оттеснили «политиков» на второй план и заняли почетное место рядом с плутократами. Так, с помощью наивных умозаключений американский социолог «объяснил» одну из важнейших социальных проблем современной Америки — проблему роста милитаризма.

Допустим на минуту, что именно в результате честолюбивых устремлений генералов и адмиралов американскому обществу был навязан милитаризм и что именно их усилиями был создан военно-промышленный комплекс, производящий около 10% всей промышленной продукции США. Но действительно ли им удалось превратить в свою «служанку» хотя бы эту часть монополистического капитала страны, не говоря уж обо всей экономике США? Не получилось ли так, что в результате роста военно-промышленного комплекса власть и самостоятельность «военачальников» даже в их собственной сфере еще больше ограничили и стеснили те самые плутократы и «грязные политиканы», которых они, по словам Миллса, собирались потеснить?

Пока в распоряжении военного министерства находились сравнительно скромные ресурсы, оно не вызывало особого интереса у банков США. Но после того, как Пентагон превратился в административный центр обширной экономической «империи», его наводнили представители Уолл-стрит и наложили свою тяжелую руку на все военные министерства. Приведенный список представителей Уолл-стрит в Пентагоне говорит сам за себя. Военные, насколько могли, отстаивали свои прерогативы. История Пентагона последних десятилетий заполнена борьбой за власть между военными и штатскими, между Комитетом начальников штабов и штатским министерством обороны. В этой длительной борьбе, имевшей со стороны военных характер фронды, «штатские» с Уолл-стрит в конце концов взяли верх. Иного исхода и не могло быть: финансовая олигархия не уступает своих прерогатив политической власти принятия решений ни в каких сферах, затрагивающих ее интересы.

Вот что по этому поводу писал Стюарт Олсоп, пользующийся заслуженной репутацией наиболее осведомленного в делах Пентагона журналиста: «В прошлом министр обороны был похож на одного из средневековых королей, которого окружали гордые и влиятельные герцоги, располагавшие собственными армиями и лишь номинально подчинявшиеся королю. Первый министр обороны Джеймс Форрестол не мог добиться даже того, чтобы министры трех родов вооруженных сил договорились между собой о своих функциях и задачах в случае войны. Разочарования, связанные с ответственностью без реальной власти, довели его до трагического конца. По меньшей мере двое из его преемников покинули пост министра обороны с серьезно потускневшей репутацией. В те дни начальник штаба пользовался властью и как старший офицер своего вида вооруженных сил, и как член Комитета начальников штабов. Теперь же, как недавно заметил один из начальников штабов, военные уже ничем не командуют. В той мере, в какой это замечание касается положения военных в Пентагоне, оно по существу верно... Комитет начальников штабов теперь уже не пользуется такой властью, как он пользовался когда-то... Эрозия власти начальников штабов отчасти объясняется тем, что время не стоит на месте. Другая причина заключается в том, что закон о реорганизации системы обороны от 1958 г. значительно увеличил власть министра обороны за счет начальников штабов и министров отдельных видов вооруженных сил».

В 60-х годах генералы и адмиралы в своих столкновениях с штатскими начальниками Пентагона обращаются за помощью к тем самым грязным «политиканам», которых они, как утверждает Миллс, оттесняли на задворки правящей элиты. В частности, так было в августе 1967 г., во время очередной вспышки разногласий в Пентагоне. Военные апеллировали к сенаторам. Выступая с показаниями на заседании сенатской комиссии но вопросу военной готовности, генералы и адмиралы жаловались, что штатские начальники постоянно отклоняют единодушные рекомендации начальников штабов.

Конгресс США. Хотя магнаты Уолл-стрит непосредственно контролируют конгресс в меньшей степени, чем центральные органы исполнительной власти, им нет нужды опасаться каких-либо радикальных шагов со стороны корпуса законодателей, поскольку он сформирован только из представителей буржуазии. Больше того, на протяжении последних четырех десятилетий конгресс, как правило, по всем вопросам внутренней политики занимал более реакционную позицию, чем исполнительная власть в лице президентов.

В конгрессе еще более, чем в любом государственном бюрократическом органе, представлены интересы местных финансовых групп. Мнение Уолл-стрит почти всегда берет верх в подготовке важных .решений Белого дома. Но оно часто наталкивается на сопротивление различных политических блоков в конгрессе, представляющих интересы других региональных групп американского монополистического капитала.

Иными словами, руководящий состав органов исполнительной власти более унифицирован, чем органы законодательной власти. Это вполне понятно: руководители министерств в основном подбираются главными финансовыми группами Нью-Йорка; что же касается сенаторов и конгрессменов, то их состав в значительной мере определяется решениями местных финансовых групп, превалирующих в политической жизни штатов.

Борьба фракций в конгрессе и внутри буржуазных партий отражает противоречия и конфликты внутри класса буржуазии, столкновения интересов ее различных прослоек и региональных групп. Но в пресловутой схеме «треугольника основных политических сил» Р. Миллса столкновение экономических интересов различных группировок монополистического капитала США подменяется соперничеством трех функциональных подразделений «правящей элиты»: «экономических деятелей», «политиков» и «военачальников».

Отрывая политику от экономических интересов, концепция «правящей элиты» делает историю политической борьбы бессодержательной. Попытки Р. Миллса выделить «политиков» в особую группу и противопоставить ее группам «экономических деятелей» и «военачальников» как некую самостоятельную политическую силу оказались особенно бесплодными. Больше того, они ведут к абсурду. Можно ли противопоставлять Нельсона Рокфеллера и Уинтропа Рокфеллера («политиков») их брату Дэвиду Рокфеллеру («экономическому деятелю»)? Можно ли противопоставлять братьев Кеннеди («политиков») другим членам этого клана капиталистов, занятых управлением разнообразными капиталами семьи? Можно ли утверждать, в соответствии с концепцией Миллса, что Нельсон Рокфеллер как «политик» вступил в «коалицию» с Дэвидом Рокфеллером как «экономическим деятелем»?

Политические деятели современной Америки по своему происхождению и положению в буржуазном обществе настолько разнородны, что попытки сконструировать из них особую группу, объединяемую «общностью психологии», могут иметь некоторый успех только в рамках абстрактной схемы. Трудно поверить тому, что Роберт Макнамара, сделавшись министром обороны, приобрел в результате некоей метаморфозы «психологию политика» и вступил в «коалицию» со своим бывшим хозяином Генри Фордом уже как равный с равным, как представитель группы «политических деятелей» с представителем группы_«экономических деятелей».

«Политиков», заполняющих места в сенате, палате представителей и посты губернаторов, еще труднее сцементировать в единое целое «общностью психологии», чем «политиков», управляющих буржуазным бюрократическим аппаратом. Даже те из «их, кого можно отнести к разряду «профессиональных политиков», далеки от того, чтобы руководствоваться какими-то кастовыми интересами «политиков». Их политическое лицо определяется экономическими интересами тех местных финансовых групп, которые выдвинули их для службы в законодательных органах или на посты губернаторов.

Общеизвестно, что в каждом крупном промышленном центре США существует узкая группа «лидеров общества», включающая 30—40 наиболее состоятельных капиталистов. По словам американского социолога Флойда Хантера, исследовавшего эту проблему, такого рода группы лидеров «способны навязать всему городу свои решения путем убеждения, запугивания, принуждения и, если это потребуется, с помощью силы». Это относится и к решению вопроса о том, кого выдвинуть в конгресс или в местные законодательные органы штатов.

Конечно, было бы крайним упрощением изображать отношения между местными финансовыми группами и их представителями в конгрессе или на посту губернаторов таким образом, что последние только и заняты тем, что выполняют волю монополистических групп, поставивших их у руля государственной машины. «Умные хозяева, говорит Хантер, понимают, что если бы их представитель вел себя таким образом, то польза от него была бы весьма ограниченной, поскольку он снискал бы репутацию «продажного политика» и его политическая карьера не могла бы быть продолжительной». Американскому «политику» предоставляется значительная свобода действий в тех вопросах, которые не затрагивают косвенных экономических или политических интересов его хозяев. Если сенатор или конгрессмен приобретает репутацию независимого политика, то польза его для хозяев возрастет. Он может, если пожелает, носить личину либерала, не опасаясь тем самым испортить отношения со своим богатым покровителем, разделяющим реакционные убеждения.

Вместе с тем для американского буржуазного государственного аппарата характерна и другая тенденция.

В конгрессе США ныне насчитывается несколько десятков профессиональных политиков, сочетающих деятельность на политической арене с успешными предпринимательскими операциями. С 1948 по 1963 г. в сенате выделялась фигура Роберта Керра — крупного предпринимателя из Оклахомы. Именно в эти годы особенно быстро росла его компания «Керр-Макги ойл индастриз», чему в немалой степени способствовали поставки урановой руды правительству на основе долгосрочных контрактов, добытых Керром благодаря его влиятельному положению в сенате. До самой смерти Керр сочетал звание сенатора с должностью председателя своей компании. Его сын, Роберт Керр-младший, недавно занял место отца в сенате США.

Становятся обычными такие факты, когда тот или другой капиталист (например, Стюарт Саймингтон, Чарльз Перси, Уильям Патрик, Алвин Бентли, Говард Самуэльс, Эдмунд Дженграсс, Мильтон Шепп и др.), нажив значительное состояние на предпринимательских операциях, вдруг преображается в политика и начинает домогаться выборных должностей.

Выше мы уже отмечали тягу отпрысков богатых «патрицианских» семей к политике. Уже сейчас в конгрессе больше капиталистов-рантье, чем капиталистов-предпринимателей. По нашим подсчетам, во второй половине 60-х годов представители примерно 50 «патрицианских» семей занимали государственные посты (выборные или по назначению). Если эта тенденция сохранится и в будущем и если не будет изменена нынешняя двухпартийная система, то американский конгресс может превратиться в некое подобие английского парламента XVIII в. Рантье «патрицианского» происхождения становятся кастой, претендующей на монопольное управление парламентским аппаратом. Освободившись от непосредственного административного управления предприятиями, они принимают на себя «бремя» политических функций в обществе.

Буржуазная демократия в условиях наиболее совершенной системы финансового капитала развивается в сторону наиболее архаической и антидемократической формы парламентаризма. Такова диалектика исторического процесса развития буржуазного общества США в современных условиях государственного монополистического капитала.

Белый дом. Финансовая олигархия, налагающая густую сеть отношений зависимости на все экономические и политические учреждения, не делает исключений и для Белого дома. Политическая поддержка и деньги, полученные во время избирательной кампании, накладывают определенные обязательства на политика, добравшегося до президентского кресла. Если бы даже не существовало таких обязательств, свобода действий любого вновь избранного президента все равно оставалась бы весьма ограниченной.

Выражаясь фигурально, ему предоставляется полная свобода лишь для смены вывески на фасаде Белого дома, обозначающей название «новой эры» правления нового президента (эра «новых рубежей», эра «великого общества» и т. п.).

В государственных делах каждый президент прислушивается к советам магнатов финансового капитала независимо от того, были они во время избирательной кампании на его стороне или в лагере соперника. Партии-близнецы приводят в Белый дом президентов, отличающихся один от другого лишь стилем политики, размерами дозы социальной демагогии, но в равной степени верой и правдой служащих в конечном счете укреплению позиции американского империализма. Какой бы кандидат на президентских выборах ни победил, он неминуемо ставится в жесткие рамки государственной машины, не позволяющей особых отклонений от курса, предначертанного финансовой олигархией во внутренней и внешней политике.

Преемственность внутренней и внешней политики обеспечивается однородностью той среды, из которой подбираются люди для замещения ключевых постов в правительстве. Распределение министерских постов представляет собой важную прерогативу финансовой олигархии.

Номинально президент свободен в выборе министров. Но на практике любому президенту приходится думать о приемлемости его кандидатов для влиятельных финансовых кругов, особенно при назначении на такие ключевые правительственные посты, как министр финансов, министр обороны, государственный секретарь.

Историк Артур Шлезингер, имевший возможность близко наблюдать закулисную борьбу, сопровождавшую формирование нового правительства президента Кеннеди, отмечает особую роль «нью-йоркского сообщества финансистов и адвокатов, которое издавна поставляло людей как для демократических, так и для республиканских правительств». «Это сообщество, — пишет Шлезингер, — сердцевина американского истэблишмента... Его нынешние лидеры — Роберт Ловетт и Джон Макклой. Фасад этого сообщества представляют благотворительные фонды Рокфеллеров, Фордов, Карнеги и «Совет внешней политики»... Члены этого сообщества по своей партийной принадлежности являются преимущественно республиканцами. Но им присуще некое чувство, принуждающее их служить президентам любой партии. Рузвельт и Трумен свободно обращались к этому источнику частично для того, чтобы воспользоваться компетентностью членов истэблишмента, а частично для того, чтобы прикрыть свою политику, которая встретила бы оппозицию консерваторов, если бы ее фасад представляли либералы. Остается неясным, кто кого эксплуатирует. Но именно потому, что это остается неясным, обе стороны продолжают находить выгоды в этом установившемся порядке вещей».

Экономическое могущество магнатов финансово-промышленного капитала образует тонкую и не всегда зримую сеть влияния, обволакивающую любого президента. Вряд ли в истории США был президент, который сохранил политическое «целомудрие» в своих отношениях с американской буржуазией, а в XX в.— с монополистическим капиталом. «Грехопадение» обычно происходит еще на его пути в Белый дом. Одни подобно Гранту и Эйзенхауэру подпадали под коррумпирующее влияние власти денег добровольно или вследствие безволия. Другие подобно Рузвельту и Трумену находились по временам в состоянии фронды к магнатам финансового капитала, но в конечном счете все же оказывались в плену у него.

Франклин Рузвельт не упускал случая заявить о своем намерении ограничить власть «экономических роялистов». Его отношения с некоторыми магнатами временами действительно были весьма натянутыми, особенно во время избирательной кампании 1936 г., когда Дюпоны возглавляли и направляли атаки «экономических роялистов» на укрепленные позиции президента Рузвельта.

Но, как говорят, гони природу в дверь, она войдет в окно. Не успели отшуметь политические битвы 1936 г., как Франклин Рузвельт-младший женился на Этель Дюпон. На пышной свадебной церемонии встретились и обнялись представители двух враждующих кланов. С точки зрения буржуазной морали, этот «династический брак» ничего предосудительного не имел. Это был вполне приличный способ для представителя обедневшего «патрицианского» рода приобщиться к богатству «экономических роялистов» Делавара.

Однако другой сын Рузвельта, Эллиот, в погоне за деньгами поставил отца в одно из самых унизительных положений, в каком только приходилось бывать американским президентам. Эллиот задумал проложить дорогу к быстрому обогащению путем создания собственной радиостанции в Техасе. Для финансирования предприятия он нуждался в займах. Банкиры, разумеется, охотно дали ему деньги под личные векселя. Среди кредиторов оказался один из состоятельных «экономических роялистов» Америки — Джон Хартфорд. Он дал Эллиоту 200 тыс. долл. В 1941 г. предприятие Эллиота обанкротилось. Денег для оплаты векселей у него не было. В декабре 1941 г. президент Рузвельт обратился к техасскому банкиру Джессу Джоунсу с просьбой взять на себя роль посредника в урегулировании с кредиторами финансовых затруднений сына. Джоунс, занимавший тогда важный государственный пост в Вашингтоне, вступил в переговоры с кредиторами. «Хартфорд, — пишет в своей книге Джоунс, — явился ко мне 30 декабря 1941 г. Когда мы подошли к вопросу о долговых обязательствах Эллиота, Хартфорд сказал, что он сделает все, чего желает от него президент, и что деньги не имеют для него большого значения... Следует помнить, что Хартфорд был очень богатым человеком, для которого 200 тыс. долл, были небольшой суммой денег. Просьба сына президента США предоставить заем для создания собственного предприятия, вполне естественно, рассматривалась им (Хартфордом) как благоприятная возможность сделать дружественный жест, который может в будущем принести свои плоды... В то время, когда мистер Хартфорд дал взаймы денег, его собственная компания находилась под угрозой судебного иска со стороны Федеральной торговой-комиссии по обвинению в нарушении антитрестовских законов. Конечно, это было известно президенту... При таких обстоятельствах мистер Хартфорд не должен был ссужать деньги Эллиоту, а президент не должен был разрешать Эллиоту брать эти деньги... Если бы не этот судебный иск... я не вижу ничего такого, в чем можно было бы упрекнуть Хартфорда. Многие богачи заплатили бы гораздо больше за дружбу с президентом США и с его семьей, — особенно с Рузвельтами». Свою деликатную миссию Джоунс выполнил успешно. Как он сообщил в записке президенту Рузвельту, Хартфорд в его присутствии порвал вексель.

Был случай, когда американскому федеральному суду, разбиравшему иск Джеймса Моффета к нефтяной корпорации «Арамко» пришлось решать вопрос о том, сколько именно следует платить человеку, «торгующему своей дружбой» с президентом США. Джеймс Моффет входил в число близких друзей президента Рузвельта и имел свободный доступ в Белый дом. В течение 20 лет он состоял на службе рокфеллеровских нефтяных компаний и, используя дружбу с Рузвельтом, помог «Арамко» закрепить свои позиции в Саудовской Аравии в наиболее трудные для компании времена.

В 1946 г. Моффет предъявил компании «Арамко» судебный иск об уплате ему комиссионного вознаграждения в размере 1,2 млн. долл, за ту услугу, которую Моффет оказал «Арамко» в 1941 г. в переговорах с правительством Рузвельта о предоставлении финансовой помощи королю Ибн Сауду. Обосновывая иск Моффе-та, его адвокат говорил на заседании федерального суда, что в апреле 1941 г. «Арамко» - «наняла» Моффета для переговоров в Вашингтоне об освобождении ее от бремени финансирования короля Ибн Сауда путем переложения этого бремени на плечи правительства СЩА и Англии. «Арамко» выбрала Моффета для этого дела потому, говорит адвокат, что он долгие годы дружил с президентом Рузвельтом. Моффет, по словам адвоката, «сумел привлечь как помощь президента, так и государственного секретаря Хэлла, и в результате этого «Арамко» сэкономила 30 млн. долл., которые она должна была бы выплатить Ибн Сауду, если бы Моффет не Добился финансовой помощи от правительства США. Поэтому Моффет имеет право, заключал адвокат, получить комиссионное вознаграждение».

Возражая адвокату Моффета, адвокат «Арамко» выдвинул следующий аргумент: «Никто не может заключать контракт о продаже своего влияния на государственных деятелей». Однако члены присяжного суда придерживались иного мнения. После трехлетнего разбирательства федеральный суд 15 февраля 1949 г. вынес приговор, согласно которому «Арамко» была обязана уплатить Моффету 1 млн. 150 тыс. долл.

Гарри Трумен стал обитателем Белого дома при таких обстоятельствах, которые превратили его в политического должника авантюриста и спекулянта Эдвина Поули. Калифорнийский нефтепромышленник Поули приобрел значительный вес в руководстве демократической партии еще в годы правления президента Рузвельта. В 1941—1942 гг. он помог ликвидировать крупный долг партии, собрав в ее фонд деньги среди нефтепромышленников Калифорнии и Техаса. В награду за эти услуги Рузвельт сделал его казначеем Национального комитета демократической партии. Во время избирательной кампании 1944 г. Эдвин Поули заявил президенту Рузвельту, что он сможет собрать крупную сумму денег в избирательный фонд, демократической партии среди нефтепромышленников, если их заверят в том, что федеральное правительство не будет делать новых попыток утвердить свои права на прибрежные подводные нефтеносные земли в Калифорнии, Техасе и Луизиане. Поули выполнил свое обещание в ответ на заверения президента, собрав 300 тыс. долл.

Во время избирательной кампании 1944 г. Эдвин Поули сделал все, что было в его силах, для того чтобы воспрепятствовать выдвижению Генри Уоллеса кандидатом в вице-президенты и обеспечить выдвижение кандидатуры Гарри Трумена. Поули в частных беседах говорил делегатам съезда, что, выдвигая кандидата в вице-президенты, они фактически выдвигают кандидата в президенты. Он намекал на плохое состояние здоровья Рузвельта.

В 1945 г. Поули стал наиболее влиятельной фигурой в близком окружении нового президента. В качестве вознаграждения за оказанные ему услуги Трумен назначил Поули на пост представителя США в союзнической репарационной комиссии и обещал ему в будущем пост заместителя морского министра. Выполнить это обещание Трумен не смог, потому что назначение Поули в морское министерство натолкнулось на сильное сопротивление в сенате.

Некоторое время спустя президент назначил своего друга в о.бход сенатской комиссии на пост гражданского помощника военного министра. По сути дела Поули сделался главным интендантом американской армии. В январе 1948 г. стало известно, что Поули использовал закрытую служебную информацию о предстоящих закупках правительством крупных партий продовольствия для спекуляции на товарной бирже. На одной из таких спекуляций с хлопковым маслом Поули за несколько часов нажил более 1 млн. долл., что, разумеется, вскоре проникло в печать и вызвало бурную реакцию буржуазной прессы. После этого президент Трумен уже не решался оставлять калифорнийца на правительственной службе.

Ради справедливости следует отметить, что Гарри Трумен менее, чем какой-либо другой президент, поддавался влиянию и чарам капиталов нью-йоркских магнатов. Он пришел в Белый дом при помощи политической машины Тома Пендергаста и навсегда сохранил к нему чувство уважения и лояльности. Трумен питал привязанность к таким капиталистам, как Э. Поули и А. Джанини, но ни один восточный финансовый магнат не мог особенно претендовать на то, что добился личной дружбы с президентом.

Эта неприязнь Трумена к магнатам Уолл-стрит кажется вполне естественной: он вырос в среде фермеров и мелких предпринимателей Среднего Запада, где антиуоллстритовские настроения впитываются вместе с молоком матери. В 1937 г. Трумен произнес в сенате речь, насыщенную огромной дозой социальной демагогии и резко осуждающую злоупотребления представителей «концентрированного богатства» в лице уоллстритовских банкиров и находящихся у них на службе юристов. Может быть, именно поэтому нью-йоркская финансовая аристократия не благоволила к Трумену, хотя ее представители: Форрестол, Ловетт, Ачесон, Гарриман и другие — неизменно входили в состав его правительства.

Иногда в весьма важных для Уолл-стрит вопросах Трумен действовал вопреки советам своих министров-банкиров. В 1947 г. он наложил вето на антипрофсоюзный законопроект Тафта — Хартли, несмотря на то, что Форрестол и Андерсон на заседании кабинета министров пытались удержать его от этого шага.

Отношения между Труменом и Уолл-стрйт стали особенно натянутыми после избирательной кампании 1948 г., когда магнаты восточных штатов сплотились вокруг кандидатуры Томаса Дьюи и предприняли активные, «о безуспешные усилия изгнать из Белого дома «дикого миссурийца».

Водворение в Белый дом в январе 1953 г. генерала Эйзенхауэра вызвало у представителей нью-йоркской финансовой клики чувство облегчения и удовлетворения. Это был их собственный президент в полном смысле слова. Он был «сотворен» по их инициативе и их усилиями. Ни Пендергасты, ни калифорнийские «нувориши» нс имели особых прав на него. Золотая паутина влияния крупного капитала начала опутывать «героя войны» задолго до избрания его президентом. Восточные магнаты помогли ему сделаться почти в один прием миллионером, заплатив 629 тыс. долл, за посредственную книгу — мемуары «Крестовый поход в Европу». Вскладчину (в форме «подарков») они оснастили машинами и породистым скотом его «ферму» близ Гитесберга.

Вошедший к Эйзенхауэру в доверие банкир Клиффорд Робертс взял на себя управление его капиталами. Тот же самый Робертс, будучи председателем аристократического Национального клуба гольфистов в Огасто, предоставил генералу возможность играть в гольф с богатейшими капиталистами Америки (Л. Файерстоуном, Джоном Хэйем Уитни, Артуром Хаутоном и др.). Так сложилась «огастинская клика» личных друзей Эйзенхауэра. «Члены ее, — писал орган американских монополий, поддерживавший Эйзенхауэра, журнал «Юнайтед Стэйтс Ньюс энд Уорлд Рипорт», — могут извлекать большие выгоды. Члены клики могут звонить президенту по телефону, когда они пожелают, их письма пользуются особым вниманием служащих Белого дома, и для них двери в Белый дом всегда открыты». «Плененный герой», как назвал его М. Чайлдс — американской буржуазный социолог и публицист, был для финансовой олигархии идеальным президентом.

Формирование «нового правительства Эйзенхауэр передоверил своему старому другу генералу Льюшесу Клею, превратившемуся после войны в банкира и промышленника и входившему в «огастинскую клику». Новый президент не имел собственного мнения о будущем составе правительства и был готов одобрить любую кандидатуру, предложенную ему Л, Клеем и Джоном Макклоем, Эйзенхауэр разрешил каждому вновь назначенному министру подобрать себе заместителей, помощников и советников по своему усмотрению, В результате сформировалась единственная в своем роде правительственная «команда Эйзенхауэра», о которой с таким восторгом говорил банкир Барджесс,

Профессиональный солдат, всю жизнь вращавшийся преимущественно в среде военных, Эйзенхауэр питал чувство благоговейного уважения к финансовым магнатам, Обладание крупным состоянием в его глазах отождествлялось с наличием политической мудрости и проницательности.

По словам журнала «Форчун», Эйзенхауэр проникся чувством особой нежности к Джону Хэю Уитни, На президента сильное впечатление производила царская роскошь, окружавшая повседневную жизнь семьи Уитни, Кроме того, нью-йоркский банкир-мультимиллионер не только сам внес весьма крупную сумму в избирательный фонд Эйзенхауэра, но и помог, как председатель финансовой комиссии, собрать 1 млн, 600 тыс. долл, среди других капиталистов, Эйзенхауэр настойчиво просил Уитни занять какой-нибудь важный пост в правительстве, но он согласился принять лишь назначение послом в Англию,

Среди вновь приобретенных Эйзенхауэром друзей-капиталистов особое место занимал кливлендский банкир Джордж Хэмфри, получивший в январе 1953 г, пост министра финансов, Хэмфри и генерал Эйзенхауэр сделались закадычными друзьями. Президент любил проводить зимний отпуск в обширном имении своего друга, Хэмфри превратился в доминирующую фигуру правительства, «На заседаниях кабинета министров, — говорил Эйзенхауэр, — я всегда жду, что скажет Джордж Хэмфри, Я слушаю и других. Но я знаю, что, когда он заговорит, он выскажет как раз то, что я думаю». Покидая в 1957 гт пост министра финансов, Хэмфри сказал; «Ни госпожа Хэмфри, ни я не променяли бы ни на что другое полученное нами удовольствие от пребывания в Вашингтоне. Мы приобрели много хороших друзей, которые останутся верными нам до конца нашей жизни».

Как выяснилось позднее из сообщений американской печати, Хэмфри приобрел не только друзей, но и новые источники прибыли как для своей семьи, так и для его компании «М. А. Ханна». Положение министра финансов и фаворита президента позволило Джорджу Хэмфри осуществить операции с поставками никеля правительству, которые, по оценкам сенатской комиссии, принесли его семье 4,5 млн. долл, чистой прибыли.

Пользуясь своим влиянием в Белом доме, Хэмфри приобрел для своей дочерней компании «Ханна майнинг» богатую железорудную концессию в Бразилии. В американском конгрессе раздавались резкие голоса с требованием привлечения кливлендского банкира-миллионера к суду. Дуайт Эйзенхауэр был крайне возмущен нападками на своего фаворита. «Джордж Хэмфри, —сказал генерал, — никогда не позволит себе сделать что-нибудь плохое для Америки». Эйзенхауэр защищал «одного из величайших бизнесменов Америки» точно так же, как Гарри Трумен в свое время защищал «прекраснейшего джентльмена» — политического гангстера Тома Пендергаста.

На выборах 1960 г. большинство финансово-промышленных магнатов Нью-Йорка выступало против Джона Кеннеди. Тем не менее Кеннеди после его избрания президентом поспешил вступить с ними в сделку за счет доверчивых либеральных интеллигентов, отдавших ему свои голоса и поставивших на службу его избирательной кампании свои бойкие перья.

Один из них, Артур Шлезингер, подробно описал закулисные переговоры, сопровождавшие формирование нового правительства, не скрывая огорчения, которое вызвало у него и его друзей поведение Кеннеди на другой день после выборов. «Нью-йоркский истэблишмент, — говорит Шлезингер, — относился к Кеннеди с некоторым недоверием... Однако теперь, когда он стал президентом, они были готовы объединиться вокруг него. С другой стороны, теперь, когда он стал президентом, Кеннеди был готов принять их в лоно своего правительства... Главным посредником в переговорах был Ловетт, человек большого такта, опыта и обаяния. Ловетт откровенно признался Джону Кеннеди в том, что на выборах голосовал за Никсона... Но теперь, когда избирательная борьба закончилась, Кеннеди потерял всякий интерес к тому, кто и как голосовал... После нескольких бесед Кеннеди был очарован Ловеттом. Несомненно, утонченная манера обращения Ловетта служила ему облегчением от докучливости подобных мне либеральных идеалистов, надоедавших вновь избранному президенту своими добродетельными взглядами и кандидатами на должности. Ловетт открыл перед ним новый источник талантов и определенно оказывал скрытое влияние на его вкусы в последующие недели».

Джон Кеннеди предложил банкиру Ловетту выбрать себе один из трех ключевых постов в правительстве министра обороны, государственного секретаря или министра финансов. Ловетт отклонил предложение, сославшись на плохое состояние здоровья. После этого стали обсуждать другие кандидатуры. Кеннеди склонялся к тому, чтобы пост министра обороны предложить партнеру моргановской финансовой группы банкиру Томасу Гэйтсу. Но Ловетт посоветовал отдать этот пост президенту компании «Форд мотор» Роберту Макнамаре. При назначении министра финансов, как и всегда, искали кандидата, приемлемого для Уолл-стрит. Среди кандидатов на эту должность с самого начала фигурировало имя банкира Клэренса Диллона. Его назначение, к большому огорчению либеральных советников президента, казалось предрешенным. На этом настаивал Роберт Ловетт.

Кандидатуру Диллона отстаивал богатый издатель газеты «Вашингтон пост» Филип Грэхэм, игравший видную роль в политическом окружении Джона Кеннеди. Либеральная группа советников пробовала протестовать. Некоторые из них, говорит Шлезингер, заходили так далеко, что осмеливались даже оспаривать правомерность самого критерия приемлемости для Уолл-стрит при отборе кандидатов. Шлезингер пытался настроить Кеннеди против Диллона, напомнив ему, что нью-йоркский банкир на выборах поддерживал Никсона и что в случае его победы Диллон получил бы пост министра финансов в правительстве республиканцев. Кеннеди на это ответил: «О, я не придаю значения таким вещам. Все, что я хочу знать: есть ли у него способности».

Еще большее огорчение либеральных советников вызвало назначение Дина Раска государственным секретарем. Они надеялись, что этот пост получит кумир буржуазно-либеральных кругов американской интеллигенции Эдлай Стивенсон. Но Джон Кеннеди питал к Стивенсону неприязнь. К тому же Роберт Ловетт от имени нью-йоркской аристократической клики «энергично выступил в пользу кандидатуры Дина Раска». Раск в течение восьми лет управлял рокфеллеровским фондом и постоянно общался с Ловеттом, входившим в состав совета опекунов фонда.

Пока шли переговоры о замещении ключевых постов, решались, как бы мимоходом, назначения на другие министерские должности. Пост министра армии был предоставлен Стюарту Саймингтону, имевшему родственные связи в нью-йоркских финансово-промышленных кругах. Пост морского министра отдали представителю техасских капиталистов Джону Коннэли. Несколько позднее на пост директора ЦРУ был назначен калифорнийский капиталист республиканец Джон Маккоун. Республиканцу X. Гертеру, занимавшему пост государственного секретаря в правительстве Эйзенхауэра, поручили возглавить комиссию по вопросам помощи иностранным государствам. Республиканца Макклоя президент Кеннеди назначил специальным помощником по вопросам разоружения.

Так формировалось правительство либерального президента Кеннеди. Если и была какая-нибудь разница с тем, как формировалось в 1952 г. консервативное правительство Эйзенхауэра, то она заключалась лишь в том, что в окружении последнего не было либеральных профессоров и поэтому некому было огорчаться, протестовать и докучать вновь избранному президенту сентенциями о добродетелях истинного государственного деятеля. Черпая кадры из уоллстритовского источника, Кеннеди, по-видимому, сдержанно расценивал административные способности своих либеральных советников-профессоров. Ни один из них не удостоился министерской должности. Президенту-миллионеру они были нужны лишь для того, чтобы поддерживать среди американской интеллигенции иллюзии и заодно придавать своему «двору» блеск и пышность, достойные новоявленных Медичей.

Джон Кеннеди не мог казаться «идеальным президентом» и для финансовой олигархии: хотя бы уж потому, что он сам принадлежал к их числу. Купить его было труднее. Огромное состояние семьи давало возможность сохранить больше самостоятельности и независимости по сравнению с любым другим президентом. Сравнивая Джона Кеннеди с Эйзенхауэром, Артур Шлезингер говорил, что «владельцы крупных капиталов не производили на Кеннеди впечатления. Он не рассматривал преуспевающих бизнесменов как кладезь мудрости и как наиболее приятных собеседников для вечернего досуга». Можно поверить, что Джон Кеннеди не испытывал в отличие от Эйзенхауэра чувства благоговейного уважения к богачам. Капиталист-магнат обычно не склонен благоговеть перед другим магнатом. Но зато они понимают друг друга с полуслова и легко находят и общий язык и общую политическую платформу.

Как свидетельствует сам Шлезингер, банкир Ловетт с первой же беседы сумел очаровать и пленить Джона Кеннеди. Брат президента, Роберт Кеннеди вначале чувствовал некоторое предубеждение против банкира Диллона. Но несколько месяцев спустя, как писал тот же Шлезингер, Роберт Кеннеди стал закадычным другом Диллона и любил проводить вечерний досуг в роскошном доме банкира. Братья Кеннеди унаследовали от отца вместе с его капиталами множество состоятельных друзей или же приобрели их благодаря брачным узам: это — крупный инвестиционный банкир Хью Очинклосс — отчим Жаклин Кеннеди, богатые промышленники братья Скэйкелы из Чикаго, выдавшие свою сестру замуж за Роберта Кеннеди. На положение личных друзей Джона Кеннеди претендовали Поль Меллон, Томас Уотсон, Роберт Андерсон (нефтепромышленник из штата Новая Мексика) и Чарльз Райтсмэн (нефтепромышленник из Техаса). Став президентом, Джон Кеннеди купил часть имения у Хулберта Фиппса в 60 километрах от Вашингтона в местности, сплошь заселенной наследственной финансовой аристократией. Его соседями стали Меллоны, Дюпоны, Фиппсы, Изерлинги и другие семьи, чьи имена «являются синонимами денег... и которые уже давно привыкли к привилегиям и традициям богатства».

Линдон Джонсон продал душу «желтому дьяволу» в лице техасских латифундистов и банкиров еще в дни своей молодости. На протяжении 35 лет техасские капиталисты помогали ему карабкаться вверх по лестнице политической иерархии. На первую ступень этой лестницы Джонсона поставил в 1931 г. один из богатейших капиталистов Техаса и член палаты представителей Ричард Клейберг, предложив ему должность секретаря в его личной канцелярии в здании конгресса. Шесть лет спустя с помощью более широкого круга техасских капиталистов Джонсон уже сам был избран членом палаты представителей.

Именно с этого времени роль главных финансовых покровителей Джонсона стали играть братья Герман и Джордж Брауны. Они с полным основанием могли бы поставить себе в заслугу то, что обитателем Белого дома впервые стал техасец. Братья Брауны владеют крупнейшей в США инженерно-строительной фирмой «Браун энд Рут», обширными нефтепромыслами и контролируют газопроводную компанию «Тексас истерн трансмишн». Они не только сами вносили щедрые взносы в избирательные фонды Джонсона, но и добывали для него деньги у других капиталистов Техаса, в том числе у зависимых от них субподрядчиков.

Вскоре после избрания Л. Джонсона в палату представителей (1937 г.) он стал членом комиссии конгресса по делам морского флота. Вслед за этим, как бы по совпадению, фирма «Браун энд Рут» стала получать от министерства морского флота миллионные подряды на строительство новых военно-морских баз. В 1948 г. (опять-таки при энергичной поддержке братьев Браунов) Джонсон одержал победу на весьма трудных для него выборах в сенат США. В сенате он вошел в комиссию по делам вооруженных сил — положение весьма выгодное для наблюдения за распределением военных подрядов.

Начало политической карьеры Джонсона связано с проведением либеральных реформ «нового курса» 30-х годов. Преобладающая часть техасских капиталистов в те годы поддерживала президента Франклина Рузвельта, и поэтому прорузвельтовская ориентация Джонсона не казалась им одиозной. Линдон Джонсон всегда старался создать себе образ умеренного деятеля, умеющего ладить с представителями как консервативного, так и либерального крыла партии демократов. Хотя братья Брауны были махровыми реакционерами, они смотрели сквозь пальцы на «либеральные» потуги «своего» политика. Техасские хозяева предоставили Джонсону известную свободу действий за пределами того, что было обязательным для каждого представителя Техаса в конгрессе: голосовать против законопроектов, угрожающих налоговым льготам нефтепромышленников; голосовать за законопроекты, ограничивающие деятельность профсоюзов. Линдон Джонсон свято выполнял эти обязанности. В 1948 г. он голосовал за принятие антипрофсоюзного закона Тафта — Хартли (Герман Браун был непримиримым врагом профсоюзов). Он голосовал в 1955 г. за передачу штатам права распоряжаться прибрежными подводными залежами нефти и использовал в 1956 г. все свое влияние в сенате для того, чтобы содействовать принятию законопроекта, предлагавшего отменить правительственное регулирование отпускных цен на природный газ.

В период своей политической деятельности (и благодаря ей) Линдон Джонсон нажил крупное личное состояние (радио-телевизионные станции, 14 тыс. акров земли и акции нескольких небольших банков), оцениваемое в 12 млн. долл. Таким образом, профессиональный политик и капиталист-предприниматель были представлены в одном лице. Нет ничего удивительного в том, что американские капиталисты, по словам журнала «Тайм», рассматривали президента Джонсона «как одного из своих собратьев». «Бизнесмены считают, — писал r 1963 г. журнал, — что Джонсон мыслит так же, как мыслят они сами, и отмечают, что он является первым — со времени Герберта Гувера — президентом, имеющим успешный предпринимательский опыт».

Ошибаются те, кто думает, что Белый дом после вселения в него Джонсона стал доменом техасских магнатов. Их сила не столь велика, чтобы удержать столь крупный приз в политических «войнах». В Далласе и Хьюстоне с удрученным видом наблюдали за тем, как «любимый сын» Техаса безудержно флиртует с магнатами Востока и как широко открываются для них двери Белого дома. В начале мая 1964 г. Джонсон пригласил группу влиятельных капиталистов на ужин в Белый дом. Среди гостей были Дэвид Рокфеллер, Генри Форд и Кроуфорд Гринвольт Дюпон. Во время ужина Джонсон сказал: «Я обещаю вам, что если вы будете прилежны в наших делах, нынешнему президенту будет приятно стоять бок о бок с вами в любом месте и в любое время». Среди неофициальных советников Джонсона на главное место выдвинулись Генрн Форд, Кроуфорд Грннвольт Дюпон н Эдгар Кайзер. После избирательной кампании 1964 г., в ходе которой на стороне Джонсона оказались почти все влиятельные фигуры Уолл-стрит, техасец чувствовал себя так, как если бы он всегда принадлежал к аристократическому кругу магнатов восточных штатов.

Единство Белого дома с властью американского финансового капитала получило свое выражение в появлении «Президентского клуба», основанного еще в 1962 г. Джоном Кеннеди. Клуб был создан с той целью, чтобы иметь в распоряжении президента новый источник средств для избирательного фонда. Членом «Президентского клуба» считается тот, кто вносит минимум 1 тыс. долл, в год в избирательный фонд партии демократов. Член клуба пользуется привилегией быть приглашенным на званый обед с президентом США и иметь честь быть представленным ему. Периодически нм рассылаются фотографии президента и его супруги с их автографами. Идея клуба основана на эксплуатации чувства тщеславия американского богатого буржуа, желающего ассоциировать себя с правящими кругами страны. В 1966 г. клуб насчитывал свыше 1 тыс. членов. Они внесли в том году членские взносы в общей сложности на сумму 3 млн. долл. Некоторые капиталисты приобретают членские билеты на всех членов семьи. Техасец Джордж Браун внес 24 тыс. долл., пивной магнат Август Буш — 10 тыс. долл. Больше всех внесли денег богачи Нью-Йорка. На втором месте стоят финансово-промышленные магнаты Калифорнии. На долю этих двух штатов приходится почти половина всех взносов.

Филиал «Президентского клуба» в Нью-Йорке возглавляет банкир Роберт Лнмэн, номинально считающийся республиканцем. Своим долгом состоять членом «Президентского клуба» считают крупные военные подрядчики независимо от партийной принадлежности. Американских либеральных профессоров, примыкающих к демократам, смущает то обстоятельство, что «Президентский клуб» накладывает на их партию официальную печать «партии богачей» и может рассматриваться широкими массами американских трудящихся как организация «розничной торговли влиянием президента». По поводу таких опасений газета «Нью-Йорк тайме» писала: «В наши дни в Вашингтоне за 1 тыс. долл, ничего не купишь». По мнению одного из лидеров демократической партии, «Президентский клуб» хорош тем, что дает своим членам «чувство участия в правительстве».

На заре американской республики, во времена Джорджа Вашингтона, буржуазные идеологи, не стесняясь говорили: «Америкой имеют право управлять только те, кто владеет ею», т. е. люди, владеющие солидной собственностью. Современное поколение идеологов американского монополистического капитала в силу исторических обстоятельств постаралось затушевать суть буржуазной демократии. Создание «Президентского клуба» возвратило американскую буржуазию к тем «старым, добрым временам», когда не боялись называть вещи своими именами. Власть денег, капитала, собственности сегодня снова откровенно торжествует в США.