В гестапо вызывали не только Ковшова, но и других работников больницы. И от них требовали назвать командиров, комиссаров, коммунистов.

Вызвали и Чеботарева.

Из гестапо пришли за ним, когда Михаил Ефремович больной лежал дома. Солдат говорил по-русски плохо:

— Быстро, шнель, шнель. Гестапо.

— Я болен, не могу, — ответил Чеботарев.

— Шнель, шнель! Скоро!

Чеботарев и в самом деле был плох. Незалеченный туберкулез легких осложнился тяжелым плевритом. Ходил он медленно, опираясь на палочку. Затухало зрение: глаукома. Временами очень болели глаза.

— Может быть, лучше, Миша, уйти из города или здесь спрятаться на время? — предлагала Мария Федоровна.

— Нет, нельзя, — отказался Чеботарев. — Это же бросит тень на больницу.

Так и не ушел, не стал прятаться. И теперь, когда за ним пришли, с трудом, но спокойно поднялся. Шел, постукивая палочкой и попыхивая трубкой. Мария Федоровна в отдалении сопровождала мужа. Вот и двери гестапо. Мария Федоровна видит, как солдат что-то сказал часовому, тот вызвал дежурного. Через минуту дверь за вошедшим захлопнулась.

Принял его гестаповец, хорошо говоривший по-русски.

— Здравствуйте, коллега!

— Здравствуйте, — ответил Чеботарев, через толстые стекла очков смотря на «коллегу».

— Да, да, коллега. Я тоже врач и, кстати, окончил медицинский институт в России.

Чеботарев не отозвался на это сообщение. Гестаповец понял, что разговор с «коллегой» будет не из легких.

— Скажите, господин Чеботарев, где ваш сын? Михаил Михайлович, кажется?

— Его нет в городе.

— У нас имеются данные, что вы укрываете его у себя.

— Господин офицер, сын мой еще восьмого августа уехал, и где он теперь — не имею представления.

— Вы говорите неправду, господин Чеботарев!

— Такое обвинение можно предъявить, если вы найдете моего сына у меня в доме. А так как он уехал, то найти вы его не сможете. Стало быть, и доказать, что я обманываю немецкие власти, невозможно.

«Коллега» подумал и, криво улыбнувшись, заметил:

— В логике рассуждения вам нельзя отказать. Что ж, оставим сына вашего, поговорим о других «сыновьях»… Сколько в больнице вы укрыли командиров, комиссаров, коммунистов?

— Господин офицер, больница Красного Креста никого не укрывает. Она обслуживает людей, пострадавших во время военных действий — как бывших военнослужащих, так и гражданских.

— Вы не отвечаете на мой вопрос: сколько офицеров, коммунистов, евреев вы укрыли в больнице?

— Таких лиц на попечении больницы Красного Креста нет и не было. Они эвакуированы в первую очередь. У нас в больнице только рядовые, которые были оставлены здесь без пищи и ухода. Вы сказали, что вы — врач, значит, понимаете, что медицинский работник не может не оказать помощи больному. Если вы действительно окончили медицинский институт в России, то знаете также, что при получении диплома молодой врач давал об этом клятву.

— Да, да, я помню.

— Я всю жизнь следовал этому торжественному обещанию, господин офицер, и буду ему следовать до последнего дня.

— Русские во многом фанатики, у них нет широты взглядов и гибкости. Фюрер освободил нас от таких химер, как совесть… Ваше имя и отчество, господин Чеботарев?

— Михаил Ефремович…

Чеботарев заметил, что офицер уже давно пристально рассматривал его лицо.

— Вы — еврей?

— Нет, господин офицер, я — русский.

— Михаил Ефимович? Распространенные среди евреев имена. Да и внешностью вы напоминаете некоторые еврейские типы.

— Кого я напоминаю вам, мне судить трудно, однако я русский. И не Ефимович, а Ефремович.

— Где вы учились?

— Начал учебу в Военно-морской медицинской академии в шестнадцатом году, а окончил ее в двадцать четвертом. Был перерыв в учебе — годы войны.

— У вас есть документы? Диплом, например?

— Должен быть дома.

— Срочно принесите диплом. Если он будет — для вас очень хорошо. Идите, буду ждать с дипломом.

Чеботарев, не попрощавшись, вышел.

Мария Федоровна ожидала на улице, с которой был виден вход в гестапо. Она заметила мужа, как только тот вышел, и чуть было не бросилась навстречу, чтобы узнать, зачем вызвали, чем кончилась беседа.

Чеботарев своей обычной походкой, постукивая палочкой, медленно шел к дому.

Уже у квартиры он подождал жену, шедшую сзади, и спросил:

— Маша, ты захватила из Ленинграда мой диплом?

— Право, не помню. Надо поискать.

— Ищи, он очень нужен!

Когда с дипломом Чеботарев снова пришел в гестапо, офицер молча протянул руку за документом. Он внимательно читал его, потом сложил и, хлопнув о свою ладонь, возвратил Чеботареву.

— Вы доказали, господин Чеботарев, что не являетесь евреем: в Российскую императорскую военно-медицинскую академию евреев не принимали.

Беседа тянулась долго. Все вопросы гестаповца клонились к одному — в больнице Красного Креста укрывают офицеров, комиссаров, чекистов.

В конце концов препирательство надоело не только Чеботареву, но и офицеру.

— Скольких коммунистов обслуживают поликлиники больницы? — в последний раз спросил гестаповец.

— Вопрос этот, господин офицер, надо задать начальнику медико-санитарного управления князю Батмиеву. Поликлиники подчиняются теперь ему, а не больнице, и я лишен возможности что-либо сказать об их работе и о том, кого они обслуживают.

— Когда же они перешли в ведение городской управы?

— В начале сентября.

Нет, нельзя было поздравить гестаповцев с успехом. И Чеботарев оказался твердым орешком — попробуй, раскуси!

Интерес к больнице у гестаповцев на время ослаб. Главным образом потому, что внимание их заняла подготовка массовой акции против еврейского населения города, а аппарат у них здесь был не очень многочисленный.