В те дни, когда жители города разносили по домам продовольствие и имущество из оставленных складов и санаториев, здравница имени Пирогова охранялась — сидели старики сторожа, а потом выздоравливающие солдаты, вооруженные старой, видавшей виды берданкой, к которой не было патронов.

Потом кому-то пришла мысль сделать устрашающие надписи на дверях складов, аптеки, палат и корпусов. Появившиеся на одной из дверей слова: «Осторожно! Минировано!» действовали магически. Опасную дверь обходили стороной.

Больше того, по вечерам под покровом темноты к санаторию подвозили мешки и тюки, сгружали их в подвалы и накрепко запирали.

Когда Утробин рассказал Ковшову об этих строгих надписях, то Петр Федорович от души рассмеялся:

— Здорово придумали! — и, посерьезнев, добавил: — Сейчас нам, Илья Данилович, каждая крупинка пригодится.

Утробин имел от Николая Николаевича прямое задание — остаться с ранеными. Он остался, взял на себя заботу об их снабжении — это на первых порах. Но в глубине души он все-таки надеялся, что так или иначе удастся раненых эвакуировать. И сейчас спросил у Ковшова:

— Вы все-таки полагаете, что нет никакой надежды вывезти раненых?

— Илья Данилович, давайте говорить откровенно, — ответил Ковшов. — Вы среди нас старейший, как я слышал, коммунист. Вы знаете здешних людей, от вас я жду большой помощи. Будем готовиться к самому худшему. Надежды на то, что гитлеровцев остановят, мало. Все южное крыло нашего фронта в тяжелом положении. Надо многое сделать, чтобы задержать врага: подтянуть подкрепления, сосредоточить дивизии, переформировать измотанные отступлением и боями части. Вы солдат и понимаете, как это трудно, когда противник сидит на плечах. Представим себе, что гитлеровцы завтра войдут в город…

— Хуже и не придумаешь, — тихо отозвался Утробин.

— Фашисты в городе, и мы со своими ранеными тоже здесь. И нет у раненых, кроме нас, никакой защиты. Только мы, безоружные. А встретимся с врагом, злобным, беспощадным и коварным — у гитлеровцев большой опыт расправ, они найдут отщепенцев, которых поставят себе на службу, — полицаев, бургомистров, провокаторов и предателей.

— Трудный предстоит бой, — вздохнул Утробин.

— Это будет действительно бой. Единственное оружие — сплоченность и бдительность. Надо забыть о себе, может быть, зубы в десны вдавить придется, но терпеть, чтобы спасти тех, кто остался на наших руках.

— И зубы вдавливать, и язык прикусывать!

Положив руку на плечо Утробина, Ковшов продолжал:

— О вас знаю. О себе скажу немного. Прошу верить мне. Я готов к самому худшему…

— Вы думаете, фашисты скоро будут в городе?

— Черт их знает. Могут дать и передышку.

Помолчали. Утробин понизил голос:

— Сообщаю, что запасы продовольствия у нас немалые. Не хотел говорить при всех. Позавчера привезли изрядно. По складу не оприходовано, документы в бухгалтерию не успели сдать…

— Отлично. И не проводите по бухгалтерии. Пусть это будет резервом на всякий случай. Ищите, что еще осталось на складах и везите в санаторий.

— От населения же продукты принимать надо. И чтобы не обидеть, да и конспирация нужна.

— Тоже верно.

Они хорошо поняли друг друга. Беседой оба остались довольны.

В больнице между тем шла оживленная работа. Она была привычна и понятна. Все, кто пришел в госпиталь и остался там, нашли себе дело. Иван Иванович Лукин работал до войны эвакуатором в санатории имени Пирогова, в госпитале он стал старшим санитаром. Сегодня трудолюбивый санитар взялся за санпропускник. Накачал воды в котел, натаскал угля и разжег топку. Ему никто не давал приказаний, он и сам знал, что сейчас нужно делать.

На кухне рабочие столовой растопили плиту. Весело потрескивали дрова в топке, тихо гудело пламя. Повара Евгения Белецкая, Ашот Багдасаров, диетсестра Анна Фесенко принимали все, что приносили жители города, и ломали голову, что же готовить из самых разнообразных продуктов, имевшихся под рукой в малых количествах?

— Не знаю, чем и кормить. Одни фрукты, зелень, — сокрушалась Белецкая.

— Ладно, будем варить компот, — отозвалась Фесенко.

Но в это время на кухню вошли солдаты из команды выздоравливающих. Каждый был с тяжелой ношей. Глухо стукнули о пол мешки.

— Принимайте продукты, товарищи военповара первого ранга!

«Военповара» уже ощупывали и осматривали мешки. Сахар, рис, манка…

— Живем, Аня! — Белецкая посмотрела на горящую плиту. — Здесь мы не развернемся. Перетащим все в большую кухню. Сварим кашу.

— Конечно, кашу! Рисовую, с маслом, на молоке, — повеселела и Фесенко.

Солдаты, взвалив на плечи тяжелые мешки, понесли их в большую кухню госпиталя.

Сестры и няни оборудовали палаты. Койки и матрацы были на месте, но в помещениях много пыли. Стали мыть — кончилась вода. Всполошенные, прибежали к инженеру госпиталя Каспарову.

— Беда, Алексей Григорьевич!

— Что за беда?

— Воды нет!

— Скажите Ивану Ивановичу, что я разрешил брать из санпропускника.

Заправляли постели свежим бельем. Заведующий вещевым складом Николай Кириллович Кубыльный целыми тюками разносил его по корпусам.

Врачи на дворе осматривали больных, отбирая нуждавшихся в неотложной обработке ран, распределяли по будущим отделениям больницы. Раненых уносили в санпропускник, их места занимали другие — с вокзала продолжали подносить новых.

Когда Каспаров забежал домой пообедать, за ним почти вслед вошел посыльный:

— В госпиталь требуют… Вода кончилась…

Водопровод не работал. Запасный бак быстро опустел.

Мало кто знал, что был еще подземный резервуар. Каспаров включил его, но строго предупредил:

— Экономьте воду, а то скоро и этот бак дно покажет.

* * *

В середине дня начмеда разыскал хирург, профессор Федоренко. Блестящий специалист, человек мягкий и отзывчивый, он многому научил здешних врачей, имевших малую хирургическую практику. Не однажды бывал с ним Самсонов на операциях и всякий раз удивлялся, как профессор у стола словно молодел, глаза задорно поблескивали над марлевой повязкой.

Самсонов был влюблен в профессора. Он был для него образцом специалиста и человека. Георгий Сергеевич понимал, конечно, что ему потребуется много лет, чтобы, нет, не сравняться, а только приблизиться по мастерству к этому виртуозу. Присутствовать на его операциях — удовольствие и отличная школа. А когда профессор консультировал операцию молодого хирурга, Самсонов волновался больше, чем на институтском экзамене.

Старик, очевидно, провел тяжелую бессонную ночь. Серое осунувшееся лицо, тяжелые мешки под глазами. Не успел врач поздороваться с профессором, как тот спросил:

— Операционная готова? Можно начинать?

— Нет, дорогой Евгений Юрьевич, придется часок-другой подождать… Может быть, отдохнете? Вид у вас утомленный.

— Не до отдыха, Георгий Сергеевич! Все равно не уснешь.

Самсонов уговорил профессора полежать, отправил его с одной из сестер, клятвенно заверив, что, как только все будет подготовлено, его позовут.

Утробин сбегал домой и снова пришел в госпиталь. Заглянул в санпропускник, на кухню, в палаты — везде шла работа. Зашел в склад — в нем было тихо и прохладно. Сел на мешок, прикрыл глаза, уставшие на ярком солнце. Снова и снова возвращался к разговору с Ковшовым. Сколько дней придется кормить людей — не известно. При экономии сахар, крупы можно растянуть, овощи, фрукты — даст население. А как с мясом? Сегодня каша, но ведь не каждый же день одна каша… На подсобном хозяйстве есть свиньи, овцы… Да, подсобное хозяйство… Надо съездить теперь же. Лошади заняты на перевозке раненых, а придется взять. Поедешь завтра — ничего не найдешь.

Встряхнул головой, отгоняя дремоту, встал. Скомандовал ездовому из выздоравливающих:

— Белобородов, возьми линейку, поедем.

В тот же день Утробин забрал скот, оставшийся в подсобных хозяйствах.

* * *

Ковшова тревожила мысль о воде: и резервный бак не бездонный. Надо иметь надежный источник. Хорошо бы восстановить водопровод. Но кто сможет это сделать?

Порекомендовали мастера на все руки Павла Данилова. Он сразу понравился Ковшову — немногословный, подвижной, какой-то очень ловкий, ладный и решительный. Ковшов знал, что он собрался уходить в горы, пока немцы не перерезали дорогу.

— А что, если б я попросил вас остаться с ранеными? — спросил Ковшов. — Не скрою, дело трудное и опасное.

— Опасности не боюсь. На фронте каждый день в обнимку с ней ходят, — ответил Данилов.

— Придется при немцах жить, ходить словно по острию бритвы, жизнью рисковать…

— Если буду полезен — останусь, — просто ответил Данилов.

— Безусловно будете полезны, — с чувством ответил Ковшов, пожимая руку нового помощника. — Есть неотложная задача. Запасы воды на исходе. Обработка раненых не закончена, да и не все еще собраны. Вода нужна! Нельзя ли пустить водопровод? Может, повреждения невелики?

— Займусь водой, — без лишних слов согласился Данилов.

* * *

К вечеру в больнице на нескольких столах шли операции. Одного за другим клали раненых под рефлектор, вскрывали гнойники, очищали раны, соединяли переломы. Операции не прекращались и ночью — электрики пустили аварийный движок.

У столов работали профессор Федоренко, профессор Рыбников. На одном столе еще шла операция, а на другом уже готовили следующего больного. Рыбников был неутомим. Окончив операцию, менял перчатки и начинал новую. Только к рассвету он стал все чаще просить диетсестру:

— Аннушка, стакан чаю!.. Покрепче…