Эту ночь, впервые за пять суток, Ковшов спал крепко. Проснулся свежим и бодрым.

День начался разговором с Фадеевым. Войдя, тот весело поздоровался:

— Здравия желаю, товарищ военврач!

— Здравствуйте, Федор Яковлевич. Как дело с пекарней?

— Порядок.

— То есть?

— Печи горят, тесто подходит! Сегодня первую выпечку выдадим.

— Боюсь и верить! Так быстро?

Фадеев скупо рассказал о том, как нашел хлебопеков-стариков, много лет проработавших в пекарнях, «профессоров хлебных наук». Все пошли с охотой, когда узнали, для чего их приглашают. Вместе с ними Фадеев отремонтировал тестомесильные лари, изготовил разделочные столы, стеллажи. Печи оказались в порядке. Но ни одной формы. Всю ночь работали «профессора» — из старого кровельного железа ладили формы для двух оборотов: один в печке, второй подходит перед посадкой. Кладовщики завезли муку. Печи оборудованы под мазутное топливо. Яма с мазутом полна — хватит недели на три.

— Что платить твоим профессорам?

— За что платить, Петр Федорович? Я все объяснил. Поняли: надо — так надо! Платы не будет. Это же все народ идейный, за деньги бы не пошли.

— Скажите им, товарищам своим, большое спасибо от всех раненых. Примите и вы большую благодарность, — пожал Ковшов руку Фадееву. — Сегодня объявим, чьей выпечки хлеб больные есть будут.

— Можно давать по полкило. Обеспечим!

Потом случилась очень важная для Ковшова встреча. В госпиталь пришел Митрофан Петрович Самарин. Давно жизнь столкнула этих людей на одной дороге. Еще во время первой мировой войны встретились они на Закавказском фронте. Самарин — полковой врач, Ковшов — ротный фельдшер. Может быть, эта встреча и предопределила будущее Ковшова, его любовь к хирургии.

— Слышу: Ковшов, Ковшов. А это, оказывается, ты, Петя. Обрадовал ты меня, старика, — говорил Самарин, старческими глазами всматриваясь в Ковшова. — Седеешь, брат. Рано нынче седеют… Почему бы это, Петя? Да, вырос, окреп, добрый казак вымахал! Только морщин многовато для твоих лет…

— Всего хватило мне: и для седины и для морщин, Митрофан Петрович. И вас годы не красят. Выглядите неважно.

— Сердце шалит. Как побывал девятого утром на станции, едва отлежался…

— Ложитесь к нам, Митрофан Петрович, подправим немного.

— Я не лечиться — лечить пришел. Работа мне лучше всяких лекарств. А дома один на один с думами изведусь.

— Пользу принесете большую, только не хотелось бы подвергать вас опасности…

— Не бойся, Петр, у операционного стола не умру.

— Не об этом я, Митрофан Петрович. Когда войдет враг, что будет? Удастся ли провести фашистов?

— И это мне не страшно, Петр. Что — смерть? Была бы она не глупой и бессмысленной. В какое отделение определишь?

Растрогал старик Ковшова готовностью к самопожертвованию и поддержал тем, что одобрил мысль о больнице Красного Креста.

* * *

В этот день и раненые в палатах чувствовали себя бодрее. После скудного хлебного пайка сегодняшний казался праздничным.

По всем статьям хорош был этот день!

После обеда, завывая мотором на крутом подъеме, к воротам больницы подошла машина. Первая мысль у врачей: немцы. Из окон, из дверей выглянули встревоженные люди. Выглянули — и обрадовались. Из кабины полуторатонки, не спеша, вылез начальник эвакопункта Проценко, из кузова бодро и молодо спрыгнул на асфальт комиссар Бабкин.

Как им обрадовались! Еще бы: раз они здесь — значит, есть надежда на эвакуацию. Из палаты в палату летела весть о приезде начальства. Загудели палаты радостным гулом. В одной доморощенный остряк сказал:

— Наверное, узнали, что нам сегодня хлеба порядочный кусок дали, вот и явились.

На остряка набросились все. Возмутились не тем, что шутка неудачная, а тем, что человек мог плохо думать о людях, которые из безопасного Затеречья приехали к ним сюда. Кто-то уже шарил костыль возле койки, кто-то искал туфлю, чтобы запустить в шутника, но вошедшая сестра успокоила страсти.

На кухне для гостей срочно готовился обед. Никто поварам и намека еще не дал, а на плите шкварчало, булькало, потрескивало. Врачи, перебивая друг друга, сбивчиво рассказали о сделанном: радость рвалась из сердца. И нельзя остановить было этот разговор, хотя Проценко и посматривал на часы.

У машины солдаты охраны отряхивали пыль с обмундирования, протирали пулемет, установленный в кузове.

Наконец кольцо стало менее плотным. Руководители эвакопункта выбрались из него и прошли с Ковшовым в кабинет.

— Доклада не надо. Все ясно. Вы проделали большую и благородную работу, — прочувственно говорил Проценко. — Задерживаться мы не будем. Засветло вернемся к себе. Командование обеспокоено судьбой раненых. Мы убедились, что горная дорога свободна и не так уж плоха. Наш приезд, если хотите — разведка. Эвакуировать больных можно. Завтра пришлем колонну автомашин. Готовьте раненых к перевозке. Вопросы есть, Петр Федорович?

— Если так, то вопросов не имею! Раненые к перевозке готовы!

Чеботарев, скупой на выражение чувств, тоже сиял. Он то и дело раскуривал свою трубку.

— С автотранспортом и у вас, очевидно, тяжело, — сказал он. — Лучше всего организовать вывоз раненых в два этапа. Сперва на перевал, а потом в ваш город. При этом потребуется меньше машин, ускорится вывозка. При теперешней погоде больные могут побыть сутки-двое и на воздухе.

— Очень дельная мысль, Михаил Ефремович, очень! — Проценко пожал Чеботареву руку.

Пообедав, гости уехали. И не было, наверное, в госпитале ни одного окна, выходящего во двор, из которого не махали бы им руки людей в белых халатах или госпитальных пижамах.

Давно улеглась за машиной пыль, давно уже заглохли звуки ее мотора, а у окон все еще стояли люди, глядели вслед.

Всю ночь, несмотря на уговоры и сердитые окрики дежурных, не затихало в палатах. С утра в больнице установилась настороженная тишина. И на человека, который громко сказал или кашлянул, сразу смотрели с таким укором, что он и без слов понимал свою вину: все вслушивались, чтобы не пропустить момент, когда появится автоколонна.

Время шло, а на улицах было тихо, как и все последние дни.

Кто-то высказал мысль, что вероятнее всего ночью придут, чтобы не показываться воздушной разведке противника. И тотчас все поверили: разумеется, ночью, и только ночью придут машины.

Темнота сгущалась, ожидание становилось все более нетерпеливым, но машины не подходили…

На следующее утро о руководителях эвакопункта уже мало кто говорил с уважением.

— Думаешь, сами приехали? Начальство пригнало, вот и решились. И пулеметик прихватили.

— И неизвестно, что еще доложат после возвращения.

— Могут заявить, что нас и нет совсем.

— Так машин могло не оказаться, — пытался кто-то оправдать руководителей эвакопункта.

— Как это могло не оказаться? Ведь знали, что говорили, не спьяна болтнули, — набросились на защитника.

А вскоре выяснилось, что Проценко и Бабкину не удалось достать машин для эвакуации раненых.