Вдохновило: Peter Gabriel — Apres Moi.

Запись от 23 мая 2013 г. из дневника Винсента Блэквелла:

«Что делает человека человеком? Ритмичные сокращения мышцы, обеспечивающей ток крови по сосудам? Едва ли! Да и… что движет сердцем? Кто заставляет его биться?

На пороге смерти Магия устраивает испытание: она тестирует человека на способность обладать энергией, и, если маг испытание проходит, то на него обрушивается дар: необычайная сила. Но маги редко справляются. Жажда обладания силой делает их уязвимыми, тело не выдерживает нагрузок и лишается рассудка, обличая человека в истинном свете.

Есть ошибочное мнение, что личность под давлением магии стирается бесследно, но на деле всё куда печальней: эта личность освобождается от навязанных обществом рамок, представая в первозданном виде, сохраняя лишь то, что из себя представляет на самом деле».

Сентябрь 2003 года, Мордвин.

— Зачем это здесь? — спросил Элайджа Блэквелл, увидев истощённого отца, который тяжело зашёл в каминный зал, опираясь на трость.

Элайджа был уже в том возрасте, в котором мужчины обретают особую изысканную мужественность, раскрывающую их привлекательность с оттенком лёгкой зрелости, но именно такой возраст называют «полным расцветом». Ему было 33 года, он был ещё человеком, на Блэквеллов похож не был, но что-то неуловимое от предков-Элементалей всё же имел, хотя мимика к его годам сыграла свою злую шутку, отражая на его лице сущность жестокого, высокомерного и неприятного человека. И всё же он был красив и держал себя статно, только колкий взгляд бегающих светлых глаз выдавал смесь странных чувств, схожих с малодушием и трусостью перед авторитетом Герцога.

Феликс держал предмет, который Элайджа разглядывал очень пристально, и приближался очень осторожно:

— Помнишь его? — хрипло спросил Герцог, — В Фисарию приехал цирк Сигора и дал последнее шоу. Тебе было 11, и мы без конца прыгали в воду с горок…

— Помню, — сухо ответил Элайджа сипящим голосом, — А потом мы приехали домой, и ты снова ссорился с матерью.

— Я никогда не повышал на неё голос, Элайджа, никогда не поднимал руку. Я старался, как мог, но никогда её не любил, зато люблю тебя.

Губы Элайджи растянулись в презрительной улыбке, и он закатил глаза:

— Я слышал это много раз, и даже когда-то верил. Признай: ты и сам в это веришь, но это притянутая за уши ложь. Я — твой сын, ты должен меня любить, но это вынужденное.

— Да ну? — ухмыльнулся Феликс и сел в кресло с ещё большей тяжестью.

Он выглядел уже не тем властным статным Герцогом, которым был ещё год назад, потому что за этот год очень сильно постарел:

— Каждую ночь меня мучает один и тот же вопрос: что ещё мне сделать, чтобы ты в меня поверил? — он запрокинул голову на спинку и закрыл глаза, — Нет, сын, я знаю, что будет дальше, прекрасно понимаю: совсем скоро я умру, а ты за счёт этого сделаешь последний шаг к силе. Тебе даже кажется, что с моей смертью ты освободишься, но на самом деле это не так. Ты всего на всего обретёшь клетку до конца своей жизни, это будет замкнутый круг.

— Клетку? Я бы не назвал это клеткой. — Элайджа на секунду замер и перевёл взгляд на огонь в камине.

Откуда ни возьмись появилась струя воды и затушила пламя, выпуская клубы пара по полу, поднимающиеся вверх. Это не укрылось от Феликса, который, несмотря на вид дрёмы, отслеживал каждый жест сына:

— Думаешь он виноват во всём?

— А кто ещё? — Элайджа колко посмотрел на отца, будто это была самая больная из тем, которую они могли завести, — Он твой главнокомандующий, с трёх лет — наследный Герцог Мордвин, хотя это ведь мой титул. Я с пеленок усиленно изучал науки, из кожи вон лез, чтобы оправдать твои надежды, а Винсенту давалось это вообще без труда! Даже старый идиот Барко переписал свою библиотеку на этого выродка, и даже не говори мне, что твой ненаглядный сынок всё это заслужил! Одно радует, с магией у него не прёт…

— Дело времени. — спокойно поправил Герцог, — Он ещё не готов.

— Ты всегда так говоришь! Но зато Я готов! — с чувством заговорил Элайджа, отчего его глаза расширились и мимика стала немного безумной, — Папа, я бьюсь о стену магии уже пятнадцать лет, но ничего не выходит! Грань смерти я пытался преодолеть столько раз, что сбился со счёту, но магия не откликалась ни разу!

— А ты не думал, что Первый Уровень — твой потолок? — спокойно спросил отец, — Тебе ли не знать, что Магия даёт столько, сколько считает нужным.

— Значит она не права! Она не права!!! — повторил с гневом будущий демон, — Некромантия мудрее, она знает, на что я способен.

— Некромантия не даст тебе ту силу, о которой ты грезишь.

— Да ну?

— Элайджа, — сурово позвал Феликс и открыл ясные глаза, — Я скоро умру, изволь быть со мной честным. Ни один вид магии не даёт тебе шанса на Архимагию: ни магия воды, ни Некромантия, ничто другое, и именно поэтому ты решил прибегнуть к «паразиту», высосав меня.

Тяжёлый взгляд Герцога был неотрывным и тем самым, что в Сакрале славился, как «взгляд Василиска» — взгляд Блэквеллов, от которого стыла кровь в жилах, но коим никогда не обладал Элайджа.

— Мы оба знаем, отец, — уже мягче заговорил Элайджа, — Что Первый Уровень — не твой потолок. Ты можешь быть сильнее, но почему-то этому всегда сопротивлялся.

— Любой здравомыслящий маг остерегается Архимагии, Элайджа. Я в силах переступить порог — это правда, но у меня недостаточно силы духа, чтобы справиться с этой безудержной энергией.

Сын сверлил отца испытывающим взглядом, словно готовясь к словесному бою:

— Но ты почему-то уверен, что у Винсента этой силы духа хватит, так?

— У тебя все темы сводятся к твоему брату?

— Так да или нет? Будь честен, и буду честным я.

— Да, уверен.

— Ну и почему?

— Это очень сложный вопрос, мой мальчик, — задумчиво ответил Герцог и снова откинул голову на спинку кресла, теперь глядя в потолок, — Раз уж сегодня вечер откровений, то я скажу тебе правду: твой брат уникален. Тебе никогда его не опередить…

— Я уже впереди, — перебил с гневом Элайджа, — Я сильнее!

— Не о той силе речь, хотя и в этом аспекте ему равных не будет. Правильнее будет оценивать ваши возможности с позиции магии: ты рождён одарённым, но Винсент рождён неограниченным. Это спор таланта и гениальности, и расценивай это с позиции магии. Например, тебе нужно истощить и убить собственного отца, чтобы стать Архимагом, но Винсенту для этого нужно лишь просто подождать, ведь это его суть.

— Ну вот и посмотрим!

Феликс открыл глаза и поднёс к губам тот самый предмет, который принёс с собой и всё время держал в руках. То была маленькая ветряная вертушка на палочке, та самая, с надписью «Всегда с тобой». Блестящие бумажные лопасти закрутились от дыхания Мага Воздуха, и это было в абсолютной тишине под пристальным вниманием Элайджи:

— Ты всё это время хранил её? — тихо спросил Элайджа.

— Конечно, — с грустью сказал отец, — Как же ты не поймёшь? Я знаю какой ты, сынок, знаю. Да, ты пугал меня временами новыми открытиями, но я всегда любил тебя и всё ещё люблю. Было страшно, когда ты убил своего пса, было невероятно больно, когда ты убил Эванжелину, с тех пор каждый твой новый выпад сопровождался уже не болью, а молчаливым ужасом. Я пытался тебя вычеркнуть, хотел разлюбить, но мне это не по силам.

— Может потому что ты понимаешь, что сам во всём виноват? Ты и твоя Эванжелина.

— Ты каждый раз винишь то меня, то Эву, то своего брата, но ведь твои первые девять лет прошли только со мной. Разве я убил Тэдди? Мне нравился твой слюнявый пёс.

— Это вышло случайно.

— Не надо лукавить. Ты сделал это намерено, тогда тебе ничто не угрожало, но уже тогда ты изредка переставал притворяться и делал то, что считал нужным. Я давал тебе выбор, и ты делал его самостоятельно, ни я, ни Винсент никак не связаны с тем, что тебе нравилось причинять боль, что ты унижал окружающих и самоутверждался за счёт чужого горя. Помнишь сколько раз ты выбирал замок Дум, когда я предлагал тебе поехать по нашим землям?

— В замке Дум со мной обращались как с Герцогом! А ты таскал меня по грязным закоулкам…

— Но это работа Герцога, Элайджа. Приёмы, война и переговоры — часть этой работы, другая её неотъемлемая часть — это участие в жизни подданных, я ведь не раз тебе это объяснял. Я понял, что ты для этого не подходишь ещё до рождения Винсента, а когда Мордвин выбрал его, то я облегчённо выдохнул, ведь к тому моменту ты уже перешёл черту.

— Раз так, то и говорить не о чем! — Элайджа вскочил со своего места и двинулся к отцу, но тот не менял позы, лишь наблюдая боковым зрением.

Мужчина выхватил из руки отца ветряную вертушку и сжал её с силой, будто отыгрываясь на игрушке за все свои обиды.

— Игрушка тут не при чём, — прошептал Феликс.

— Она напоминает о тебе! — с болью и гневом сказал безумный Элайджа, на глазах которого появилась излишняя влага, — Я всего лишь искал твоего признания! Хотел, чтобы ты гордился мной, смотрел на меня с восхищением!

— Для этого ты сделал мне больно? — медленно обернулся на сына Феликс, глядя мягким мудрым взглядом любящих глаз, которые познали за свою жизнь много горя, — Убил единственную женщину, которую я любил, забрал мать у моего сына. Горят ты и Кларину убил, это так?

— Она сама этого хотела! Она знала, что ты и она — это всё, что делает меня человеком. Это горе должно было сделать из меня Архимага, но не вышло.

— Сынок, ты убил свою мать, — спокойно и с болью резюмировал Феликс, — В погоне за силой ты сознательно отнял жизнь у той, кто произвёл тебя на свет и всегда был рядом. Как бы безумна она ни была, как бы не просила тебя её убить, ты не должен был этого делать: мать — это святое.

— И это было больно! — оправдывался мужчина. Он сел на пол у кресла отца и взял его за руку, — Это было ужасно больно, но даже это не оторвало меня от человечности. И тогда я понял, что любил тебя больше чем её, и твоя сила поможет мне стать тем, кем я должен быть.

— Тогда сделай это, — ответил Феликс и снова подул на лопасти ветряной вертушки, — Убив меня, ты не сотрёшь прошлое, — он указал пальцем на держатель игрушки, на котором была надпись, которую он озвучил, — Ведь я «Всегда с тобой», сынок. Сотри себе память, но прошлое стереть не в силах. Я всегда буду с тобой, ведь ты всё ещё любишь меня, поэтому ты здесь.

— Это чувство уйдёт вместе с твоей жизнью.

И тогда Феликс снисходительно улыбнулся, произнося уже хрипло:

— Зря ты так думаешь. Я жив, пока меня помнят. А теперь иди, мальчик мой, я так устал… позови брата, мне нужно рассказать ему о малышке. Мои мальчики… такие разные, но мои!

Каждое слово отнимало всё больше сил у Герцога, принося ему боль, которую он гордо прятал за спокойствием и смирением. Очень светло-голубые глаза Элайджи Блэквелла метались с одной детали на другую, пытаясь снискать что-то необъяснимое в человеке, которого он боготворил всю свою жизнь, но тот больше ничего не говорил.

— Папа… — тихо позвал Элайджа, — ПАПА! — вновь произнёс он.

Но их диалог был закончен, и Элайджа встал, понимая, что на этом их встреча окончена. Он обернулся уже у входа, с гневом смотря на неподвижного отца, и вдруг воздух наполнился влагой, создавая туман, окутывающий Феликса Блэквелла, но тот лишь смотрел на ветряную мельницу, вторую снова держал в руке. Туман становился плотнее, лишая видимости, но Элайджа ориентировался хорошо и прекрасно понимал, что происходил:

— Нет-больше-Элайджи-Блэквелла, — медленно и с гневом проговаривал он каждое слово, — Нет уже давно, с тех пор как меня стёрли как наследного Герцога подписью в завещании, но я жил в тебе, отец. А теперь ты будешь мёртв. Вместе со мной.

И с этими словами Феликса начала бить судорога, выдавливая последние капли жизни, а Элайджа стремительно шёл по коридорам, покидая родной дом окончательно. Он не остался рядом с отцом, чтобы разделить его последние секунды жизни, не осмеливаясь заглянуть в глаза своей умирающей человечности, поэтому не видел, как с другого крыла мчался только что прибывший Винсент Блэквелл, который только что вернулся домой с хорошими новостями. Феликс умер на руках младшего сына, сжимая в ладони ветряную вертушку, которая очень быстро вертелась.

— Папа! — Винсент прижимал к груди отца и звал его, но единственной реакцией были слова:

— Я жив, пока меня помнят… ты помнишь меня, сынок?

— Помню, пап! Конечно помню, не оставляй меня, пожалуйста!

А дальше…

…Дальше Винсент Блэквелл в одиночку переживал своё горе и ещё много несчастий до тех самых пор, пока на Сакраль не свалилась буря. И с тех самых пор всё изменилось, рождая новую силу, новый смысл и новые цели, надежда появилась так же внезапно, как исчезла.

Как вспышка молнии.