Maria Mena — Habits, J2 Feat. Cameron The Public-Man In The Mirror (Epic Version).

Я так спокойно не спал очень давно, и в один момент позволил себе недозволенный манёвр, о котором в прошлый раз сильно жалел: проник в незащищённые мысли моей спящей Квинтэссенции, которая совсем не сопротивлялась, ведь впала в сон так крепко, что будто меня и не замечала.

Было странно оказаться в этой же комнате, обставленной абсолютно так же, как и жизни, только очень мрачной. Тысячи деталей бросились в глаза, будоража мой мозг: мерцание предметов, которые словно не метались от мысли автора сна, сама Алиса, сидящая на письменном столе, что-то увлечённо делая руками, её волосы — длинные, светлые, чёрный густой дым, клубящийся по полу, глаза моей девочки (совсем чёрные), фигурки на столе и… зеркало, которого быть не должно, ведь в реальности его нет. Напольное зеркало в золочёной раме — то самое, что всегда было неотъемлемой частью снов Алисы, но теперь оно стало каким-то мутным, тусклым, рама была жутко пыльной, а сама отражающая поверхность покрыта паутиной.

Я смотрел несколько минут, пытаясь понять, что делает Алиса, и оказалось, что она строгает фигурки и раскрашивает, которые составляет на стол рядом с собой.

— Милая… — позвал её, но она меня не слышала.

С упорством маньяка и даже с каким-то остервенением она пыталась раскрасить деревянную фигурку, но ничего не выходило. Я подошёл ближе и присмотрелся к маленьким человечкам, узнавая в них черты людей, которых знаю: среднего роста крепкий парень с русыми волосами и очень узнаваемой осанкой — это явно Арти, рядом с ним Дрейк, маленькая колыбелька, прикрытая вуалькой — наверняка наш Энди, чёрного кота я не знал, но узнал фигурки родителей Алисы, Бальтазара, ещё одну она держала в руках, но никак не решалась сделать мазок краской. У всех статуэток была одна схожая черта — отсутствие лица. Догадаться о том, кто есть кто, можно было лишь по каким-то чертам, но все они были безликие. Очевидно, именно это и раздражало Лис, которая была взвинчена и крайне расстроена, но психовала тихо и… стихийно.

Заглянул в её красивое лицо, но там был лишь демон, которого я не боюсь. Квин, Алиса — мне без разницы, всё это — моя искорка, одна и та же сильная личность просто в разное время.

— Кто это у тебя в руках? — спросил я, привлекая её внимание, и она нервно дёрнула головой.

— Его зовут Эван.

— Кто такой Эван?

— Я лишь знаю, что его зовут Эван, — монотонно и холодно ответила она, — Узнаю кто это, когда доделаю.

Странно. Среди фигурок я вижу лишь тех, кто ей дорог, только меня нет, зато есть какой-то Эван. Что за дрянь?

— А вот это кто? — показываю я на Артемиса, пытаясь разговорить её.

— Это Артемис. Ну ты же знаешь его! — буркнула, не отрывая глаз от фигурки в своих руках, — Ну почему!? Почему не выходит!?

— Я могу тебе помочь?

— Не наступай на дым, — её голос всё ещё монотонный и обжигает холодом.

Опускаю глаза и вижу, что дым уже клубится около моих ног, но изменилось не только это: комната теряет очертания, оставляя лишь то, что ближе к нам. Вокруг меркнет свет очень медленно, и я понимаю, что Алиса забывает место, где мы находимся. Остаются лишь фигурки, стол, дым и зеркало.

— Лис, почему зеркало такое… мутное?

Бросает быстрый взгляд на облупленную раму, и фыркает:

— Я откуда знаю? Ты мне лучше скажи: почему я не могу закончить фигурки?

Ну это же очевидно…

— Ты их забыла, — отвечаю я спокойно, — Так бывает. Можешь знать человека досконально, но лицо его не помнишь. От этого тебе страшно, да?

Наверно я её уязвил, потому что она вскакивает со стола и очень стремительно двигается по темноте, спокойно наступая на дым. Фигурки от её резкости падают в этот дым и плавятся, будто попадаю в кислоту, а Алиса лишь бегает из стороны в сторону. Иду за ней в попытке остановить, чтобы она не уходила далеко от зеркала, но случайно наступаю на дым и меня пронзает дикая боль.

Святые угодники, как же это больно… невыносимо, хочется кричать, но я сжимаю зубы, но рык не сдерживаю.

Я помню такую боль. Помню! Я умирал от отравления, когда Астартийская жрица травила меня Некромантией, было невыносимо больно, прямо как сейчас. От боли у меня в глазах стало темно, я словно упал в бездну мук.

— Я же сказала, — вытащила меня из этой боли Лис, садя на стол, — Не наступай на дым! — сказа она со злостью.

— Но ты ходишь.

В этот момент она закрылась ещё плотнее от меня, а во взгляде сквозил холод. Мне вдруг показалось, что она не решается мне что-то сказать, это как-то связанно с моим тревожным звоночком: Алиса ведёт свою игру. От этой недосказанности мы становимся дальше, пропасть между нами растёт с каждой вот такой паузой.

— Нельзя тебе… — шепчет она, — Ну что ты наделал? Я не смогу это исправить.

Что исправить?

— Это ведь просто сон.

— Тогда просыпайся. — она отвернулась, смотря на черноту с опаской, а та всё подползала.

Я попытался, но не смог. Боль мешала мне, сводя с ума.

Смотрю на зеркало и недоумеваю. Оно так много для Алисы значит, я точно знаю. Теперь оно совсем потускнело, а это плохой знак. Смотря на него очень пристально, Алиса говорит, как будто с болью и недоумением.

— Оно больше не показывает так достоверно, как раньше.

Хромая, подхожу ближе. Странно, что сновидения могут причинять такую боль. Разве это возможно?

Это зеркало единственное, что на самом деле настоящее, оно не может лгать. Может в нём заключается талант Алисы видеть фальшь — это точно узнать невозможно. Она наверняка в нём видит себя такой, как я вижу сейчас — демоном, и ей это не нравится, она это отрицает.

— Лис, ты должна ему верить. Это единственное, что на самом деле важно, раз ты его каждый раз видишь. Ты понимаешь это? Чтобы ни случилось, оно всегда на этом месте. Я не понимаю этого твоего изобретения, но раз оно здесь, то только оно и важно.

Она гладит раму рукой и хмурится:

— Оно показывает плохие вещи.

— Почему здесь столько черноты, Лис? Что она делает в твоём сне?

— Окружает. Всегда. Не могу с ней бороться. На это нужно очень много сил, а у меня их очень немного.

— Раз есть чернота, должен быть и свет, Алиса, — зажигаю огонь в ладони подношу к зеркалу.

Светлее, значительно. Рассматриваю свою девочки и обнимаю, положив подбородок ей на макушку. Подношу сгусток огня к её левой ключице и чуть оголяю второй рукой.

— Вот тут… — указываю на мой знак, — Я успел тебе его поставить, помнишь? В наш последний день. Столько времени зря потрачено…

— Не зря. Ничего не зря. — хищно прищурилась и…

… И щёлкнула пальцами. Что это значит? Не может быть это просто новой привычкой. Это движение полно расчёта и повязано на мыслительной деятельности, но о чём она в этот момент думает?

Чёрные глаза совсем не моей жены смотря на меня так пронизывающе и снова щелчок. Она вытесняет меня из своего сна, и я просыпаюсь.

Десяток зависших в воздухе ножей, остриё которых грозило мне немедленной атакой — вот первое, что я увидел, открыв глаза. А почувствовал я, что боль действительно была настоящей.

— Беда… — спокойно прошептал я, но Алиса уже не конечно же не спала, смотря перед собой в одну точку, — Лис, не смеши. Ну что мне набор ножей из немецкой стали, а?

— А ты не приметил среди них твой вечный клинок? — хрипло спросила она ледяным тоном, — И я не могу их убрать.

Ну да, я очень невнимателен.

— Сопротивляйся, Лис, держи их, пока я уберу.

Пришлось убрать всё самому, пока Алиса усилием мысли держала их подальше от меня.

— Ну вот, всё обошлось, — легкомысленно сказал я в надежде приободрить Алису, но она уже не была так беспечна.

Она села и прикрылась одеялом:

— Уходи, пожалуйста.

— Почему сейчас?

— Потому что я больше держаться не могу. Мне больно.

— Хорошо, — взял брюки и начал одеваться.

Я не стал привлекать её внимание на свою стремительно синеющую ногу, на которой еле ходил. Не надо… она будет переживать, тратить силы, чтобы это исправить, но они ей и самой нужны.

Она всё время смотрела на меня и молчала, и мне… было жутко. Это ведь могла быть наша последняя встреча. Обошёл кровать и сел перед ней на колени, убрал застиранную простынь и прижался к пузу:

— Малыш, пожалуйста, верни мне твою мамочку. Я умру, если она не вернётся, я ведь так её люблю… — мне на ухо капнула слеза и я поднял глаза на Алису.

Когда она плачет, её глаза бирюзовые. Вот такая удивительная игра цвета…

— «Обещай разучиться плакать. Верить в чудо, в лучшее надо…» — начал я читать отрывок того стихотворения, которое ей написал.

— «…Даже если на сердце слякоть. Засыпаю в уютном кресле. Доброй ночи…» — продолжает она.

— «…Как ты просила».

Снова её слеза капает и её голос срывается:

— «…Только жди меня, даже если, не останется больше силы».

В момент, когда ещё одна слеза капала мне на руку, Квинтэссенция ударила меня под дых, появилось тянущее ощущение в солнечном сплетении, и земля ушла из-под ног.

Земля. Именно магия, связывающая меня с Землёй, унесла меня по длинному извилистому временному тоннелю, мне казалось, что я, словно песчинка просачиваюсь из прошлого в настоящее через сужение песочных часов.

И оказываюсь дома.

Там, где Алисы больше нет.