У меня в доме зазвонил телефон. Было около десяти утра. Я помню пятна солнечного света на стене. Они искрились. Чудесный день в английской деревушке.

— Ты можешь ближайшим поездом приехать в Лондон? Не спрашивай, зачем.

Я мысленно застонал: непрерывные потоки машин, поиски такси, шум, грязь, переполненная подземка. День, проведённый в помещениях или в поездках между ними; солнце — далёкое воспоминание.

— Конечно, — ответил я, понимая, что мой друг не станет без крайней необходимости обращаться ко мне с такой просьбой.

— А ты можешь принести с собой фотоаппарат?

— Конечно, — повторил я, слегка озадаченный таким поворотом разговора.

— А ты можешь спрятать фотоаппарат?

И тут я заинтересовался. В чём дело? Мой друг входил в группу немногочисленных и крайне осторожных дилеров, посредников и покупателей дорогого антиквариата, причём не у всех этих людей имелись официальные документы, позволяющие легально торговать на открытом рынке.

Я уложил фотоаппарат и сменные объективы в обычный портфель, кинул туда несколько рулонов плёнки, запрыгнул в машину и поехал на станцию.

Приятель ждал меня у входа в ресторан на одной из известных улиц Лондона. Сам он был американцем, но вместе с ним пришли иорданец, двое палестинцев, гражданин Саудовской Аравии и английский эксперт из крупного аукционного дома.

Они ждали меня, и после краткой церемонии знакомства эксперт аукционного дома удалился, вероятно не желая участвовать в дальнейших событиях. Остальные прошли в ближайший банк, где нас поспешно провели через холл, а затем по короткому коридору, ведущему в маленькую комнату, окна которой были закрыты матовыми стёклами.

Пока мы стояли вокруг круглого стола, занимавшего середину комнаты, и перебрасывались ничего не значащими фразами, служащие банка внесли два деревянных сундука и поставили их на стол перед нами. На каждом сундуке имелось три висячих замка. После того, как был внесён второй сундук, один из служащих банка сказал, как бы «для протокола»:

— Мы не знаем, что находится в этих сундуках. И не желаем знать.

После этих слов они принесли телефон и покинули комнату, заперев за собой дверь. Иорданец позвонил в Амман. Из короткого разговора (на арабском языке) я понял, что он спрашивал разрешения и получил его. Затем иорданец достал связку ключей и открыл замки.

Сундуки были доверху заполнены одинаковыми листами картона. Затем я с ужасом обнаружил, что к каждому из листов при помощи узких полосок прозрачного скотча были небрежно прикреплены фрагменты папируса с текстом. Тексты были написаны на арамейском и древнееврейском языках. Тут же находились саваны египетских мумий с демотическими письменами — сокращённой формой египетского иероглифического письма.

Я знал, что на подобных саванах часто встречаются священные тексты и что для получения такого количества текста его владельцы должны были раздеть одну или две мумии. На первый взгляд тексты на арамейском и древнееврейском языках напоминали рукописи Мёртвого моря, которые я видел раньше, — с той лишь разницей, что в большинстве своём они были написаны на пергаменте. Это собрание древних документов было настоящим сокровищем. Я был чрезвычайно заинтригован, и мне захотелось рассказать о его существовании некоторым исследователям — возможно, чтобы обеспечить доступ к документам.

По мере того, как листы картона извлекались из сундуков, мне сказали, что владельцы рукописей пытаются продать их одному из европейских правительств. Запрошенная цена составляла три миллиона фунтов стерлингов. Присутствующие хотели, чтобы я сделал несколько снимков, которые можно будет показать потенциальному покупателю, чтобы ещё на шаг приблизиться к заключению сделки. Я догадался, о каком правительстве идёт речь, но оставил свои соображения при себе.

В течение следующего часа мне предлагались избранные листы и я, став на стул, снимал на чёрно-белую плёнку документы, освещённые мягким светом, льющимся сквозь матовые стёкла окон. Всего я отснял шесть катушек 35-миллиметровой пленки — более двух сотен фотографий.

Постепенно меня охватывал страх, что эти документы могут опять кануть в неизвестность, из которой ОНИ ПОЯВИЛИСЬ. Они могут перейти в руки покупателя, который будет прятать их в течение многих лет, как это произошло с текстами Наг-Хаммади и с рукописями Мёртвого моря. ИЛИ ТОГО ХУЖЕ — покупателя на них не найдётся, и они исчезнут в темноте глубоких хранилищ банка, пополнив сонм других ценных документов, спрятанных в банковских сейфах и сундуках по всему миру.

Поскольку фотографий было сделано много, и их никто не считал, у меня появилась возможность припрятать, по крайней мере, одну плёнку, которая послужит доказательством, что эта коллекция на самом деле существует. Мне удалось незаметно опустить одну кассету в карман.

Когда фотосъёмка закончилась и листы картона вернулись на место, я протянул плёнки одному из владельцев сокровища. Он взглянул на них и спросил:

— А где ещё одна? Оказывается, он считал.

— Ещё одна? — неуверенно переспросил я, стараясь придать своему лицу невинное выражение и демонстративно хлопая себя по карманам.

— Да, вы правы. Вот она, — я достал плёнку, которую рассчитывал утаить. Я был смущён и расстроен. Мне очень хотелось иметь доказательство увиденного.

В этот момент мой приятель понял, что у меня на уме, и пришёл мне на выручку.

— А где вы собираетесь проявлять их? — задал он внешне невинный вопрос.

— В фотоателье, — ответил человек, взявший у меня плёнки.

— Это не очень надёжно, — сказал мой приятель. — Послушайте, Майкл профессиональный фотограф, и он может проявить плёнки и отпечатать столько комплектов, сколько вам нужно. И никакого риска.

— Хорошая идея, — согласился владелец сокровища и протянул мне плёнки.

Естественно, я отпечатал один комплект фотографий для себя. Позже я договорился о встрече с иорданцем — похоже, он был главным — и во время ленча передал ему фотографии и негативы. Затем я высказал предположение, что если бы специалисты могли взглянуть на тексты и идентифицировать их, то научное заключение значительно повысило бы стоимость коллекции. Я обратился к иорданцу за разрешением поговорить с несколькими специалистами в этой области — разумеется, не раскрывая тайны. Подумав, он признал, что это неплохая идея, но ясно дал понять, что ни я, ни эксперты не должны никому рассказывать об этой коллекции.

Несколько дней спустя я отправился в отдел Западной Азии Британского музея, имея при себе полный комплект снимков. Я уже работал с этим отделом, проводя исследования для книги «From the Omens of ВаЬуІоп» и был уверен, что его специалисты не только дадут объективное заключение, но и сохранят конфиденциальность.

Эксперта, с которым я работал раньше, не оказалось на месте, и вместо него в небольшую прихожую вышел его коллега. Я кратко рассказал ему историю о сундуках с текстами и фотографиях, подчеркнув при этом, что для владельцев это коммерческая сделка и что я буду ему очень благодарен за сохранение тайны, потому что большие деньги могут стать источником больших неприятностей. Я попросил его, чтобы он нашёл специалиста в этой области, который мог бы взглянуть на фотографии и сделать вывод о ценности документов. Если они действительно представляют научный интерес, я сделаю всё возможное, чтобы обеспечить учёным доступ ко всей коллекции. Затем я передал снимки сотруднику музея.

Прошло несколько недель. Из Британского музея не было никаких вестей. Я стал волноваться. Наконец, примерно через месяц, я вновь пришёл в Британский музей и поднялся наверх, в отдел Западной Азии. Здесь меня встретил другой сотрудник.

— Месяц назад я приносил фотографии большого количества папирусов с текстами. С тех пор от вас нет никаких известий. Мне хотелось бы знать, посмотрели ли их?

Сотрудник удивлённо смотрел на меня:

— Какие фотографии?

Я повторил для него всю историю с начала до конца. Он выглядел растерянным. Он не слышал, что подобные фотографии попадали в отдел, хотя это не его область. Вероятно, их передали другому сотруднику, который работал в отделе некоторое время, а теперь уволился.

— И где он теперь? — поинтересовался я.

— Не знаю, — последовал ответ. — Думаю, в Париже. Мне очень жаль, что так вышло с нашими фотографиями.

Больше я о них не слышал. Без квитанции музея я ничего не мог сделать. К счастью, дома у меня сохранились несколько отбракованных снимков, которые могли подтвердить, что коллекция действительно существует, но не давали представления о её содержании. Эксперт, изучивший оставшиеся у меня снимки, пришёл к выводу, что большинство текстов представляют собой записи торговых операций.

Десять или двенадцать лет спустя я шёл по улице крупного европейского города с рядами дорогих магазинов и увидел одного из палестинцев, который в тот памятный день присутствовал в банке. Я подошёл к нему и спросил, помнит ли он меня.

— Конечно, — ответил он. — Вы коллега…

Он назвал имя моего приятеля.

— Знаете, — начал я. — Мне всегда хотелось знать, что стало с теми древними текстами, которые я фотографировал в банке. Их продали?

— Я ничего о них не слышал, — скороговоркой пробормотал палестинец и, сделав вид, что очень занят, вежливо извинился и поспешил уйти.

Нельзя сказать, что я очень удивился, потому что уже много лет жил в мире, где важные ключи к загадкам прошлого казались одновременно доступными и неуловимыми. Как мы убедимся в дальнейшем, эти сундуки с документами не единственный пример того, что доказательства существуют, но, к сожалению, находятся вне пределов досягаемости.