Современные христианские иллюстраторы любят изображать Иисуса, бредущего по просторам Древнего Израиля — солнце золотит его светлые кудри, но не обжигает нежную кожу. Они представляют его в образе христианского миссионера, окружённого учениками, причём некоторые из них уже пишут свои Евангелия, чтобы увековечить священные слова живого Бога.

Мы уже указывали на очевидный изъян этой картины: Иисус был евреем. Он был смуглым уроженцем Палестины, а не белокожим жителем Северной Европы. Однако в таком образе Иисуса есть и ещё одна серьёзная ошибка, столь же существенная, но менее известная: в те времена не существовало такого понятия, как Евангелие, не говоря уже о Новом Завете; в те времена не было христианства. Священные книги, которыми пользовались Иисус и его ученики, были священными книгами иудаизма — это очевидно для всякого, кто читает Новый Завет и замечает, насколько хорошо Иисус знает иудаистские тексты, с какой лёгкостью он их цитирует, а также предполагает, что слушатели тоже знакомы с ними. Разумеется, при условии, что описанные в Евангелиях события происходили на самом деле.

Нас всегда убеждали, что разные Евангелия были написаны в конце первого века н.э., и поэтому мы с большим удивлением обнаружили, что в начале второго века н.э. Новый Завет ещё не существовал. Не появился он и в конце века, хотя некоторые теологи того времени, озабоченные тем, что они считали «истиной», пытались создать его. Однако несмотря на все усилия богословов христианству пришлось ждать ещё почти два столетия, прежде чем появился признанный всеми текст. Чего же они ждали?

Эта задержка с появлением официального собрания христианских текстов ставит под сомнение глубоко укоренившееся за последние 1500 лет убеждение, что каждое слово Нового Завета есть правдивое изложение слов самого Бога. Для независимого наблюдателя более вероятным выглядит предположение, что Новый Завет был не только намеренно приписан Богу, который вряд ли одобрил бы расширенное толкование веры, но также специально сфальсифицирован группой людей, которые из корыстных побуждений и властолюбия желали контролировать божественные проявления.

Так уж случилось, что эта задержка произошла в период, когда теология почувствовала потребность в централизованной ортодоксии. До того, как были приняты ключевые решения относительно божественной сущности Иисуса, у церковных иерархов не было официальных критериев для определения, какие именно тексты представляют их новую религию.

И что ещё важнее, многие современные люди считают тексты Нового Завета священными и неприкосновенными. Они верят, что это слова самого Бога, единственный путь к спасению, слова, которые нельзя изменить или понимать как-то иначе, нежели чем буквально. Никто никогда не объяснял им, что вовсе не таким было намерение первых составителей рассказов об Иисусе, включенных в это собрание. На самом деле в первые 150 лет существования христианства единственным авторитетом оставались тексты, которые мы теперь называем Ветхим Заветом.

Ярким примером отношения первых богословов к этим тестам служат произведения христианского писателя второго века н.э. Иустина Философа. Для него так называемые Евангелия были просто воспоминаниями разных апостолов, которые можно было зачитывать в церкви и использовать для укрепления веры, но которые никогда не считались Священным Писанием. Термин Священное Писание использовался по отношению к книгам закона и книгам пророков — то есть Ветхому Завету. Совершенно очевидно, что Иустин «никогда не считал Евангелия, или Деяния апостолов, священными книгами». Иустина в конечном итоге признали святым, но современного христианина, осмелившегося отстаивать его взгляды, сочтут радикалом.

Тем не менее в конце первого и во втором веке новой эры действительно начали записывать предания об Иисусе. Собирались его высказывания и истории из его жизни, но ни одно из таких собраний в те времена не считалось официальным или утверждённым Церковью. Кроме того, не подлежит сомнению, что тексты, вошедшие в наш Новый Завет, появились именно в этот период. В конце первого и во втором веке н.э. сама концепция «христианства» выкристаллизовалась из мессианского иудаизма, что тут же привело к логическим затруднениям, причём нередко весьма существенным.

Во втором веке до н.э. наблюдалось интересное явление: арамейское слово мешиха — мессия — начали использовать для обозначения истинного правителя Израиля. В частности, им называли грядущего царя из рода Давида. Надежда на появление потомка Давида нашла выражение в книгах пророков Ветхого Завета. Таким образом, использование христианами термина кристос, или Христос — греческого перевода арамейского слова мешиха — наряду с транслитерацией на греческий как мессиас (современный «мессия»), связано с иудейской традицией, о которой прекрасно знали во времена Иисуса.

Но труднее всего было разрешить логическое противоречие в ответе на обвинение, которое регулярно выдвигалось на протяжении всей истории христианства, и особенно в последние 150 лет: Иисус вообще не существовал, а все рассказы о нём просто воспоминания о разных мессианских лидерах, собранные вместе для того, чтобы, во-первых, подкрепить учение Павла, а во-вторых, поддержать римскую традицию, согласно которой еврейский мессия превращался в обожествляемое высшее лицо, нечто вроде царственного ангела. Доктор Уильям Хорбери, преподающий курс древнееврейской и раннехристианской литературы в Кембриджском университете, недавно заметил, что «культ ангелов… сопровождал формирование культа Христа».

Можем ли мы быть уверены в том, что Иисус действительно существовал? Имеются ли какие-либо доказательства его реальности, помимо Нового Завета? Если нет и если Новый Завет был написан гораздо позже, откуда нам знать, не является ли история Иисуса Христа древним мифом, получившим новую оболочку? Может, это пересказ мифа об Адонисе, Осирисе или Митре: все трое были рождены девами и воскресли из мёртвых — история, хорошо известная христианам.

По мнению Хорбери, есть веская причина видеть в раннем христианстве «культ Христа, сравнимый с культом греко-римских героев, царей и богов». Как уже отмечалось выше, этот культ сопровождался культом ангелов. Хорбери считает вполне вероятным, что титул, которым называли Иисуса, «сын человеческий», связывал его с «ангелоподобным мессией».

И в самом деле:

«Христос в своём качестве мессии может рассматриваться как ангельский дух… Похоже, что мессианизм сформировал промежуточное звено, через которое ангелология была привнесена в зарождающуюся «христологию», и что Христос, в точном соответствии с образом мессии, представлялся ангелоподобным божественным существом» [97] .

Значит, мы имеем дело лишь с древним мифом, переделанным для целей христианства?

Известно, что имя Иисус является производным от арамейского Иешуа, и это слово может означать имя Джошуа, а также «избавитель» или «спаситель». Таким образом, это может быть всего лишь титул. Выше мы уже отмечали, что термин Христос происходит от кристос, перевода на греческий арамейского термина мешиха, который означает «помазанник». Получается, что мы имеем дело с двойным титулом: «Избавитель (или спаситель), помазанник». Но как же звали этого человека? Мы не знаем — единственное, что можно предположить: это указание на родословную, то есть Бен-Давид.

Мы не можем обращаться за доказательствами к Новому Завету, потому что не знаем, что в этих текстах история, а что выдумка. В любом случае самые ранние свидетельства, имеющиеся в нашем распоряжении, относятся ко второму веку н.э. — примерно 125 год для некоторых фрагментов Евангелия от Иоанна. А как же послания Павла? Ведь они были написаны ещё до первой войны с римлянами. Самое раннее из них — первое послание к фессало-никийцам — было написано Павлом в Коринфе, где он жил с зимы 50 г. н.э. до лета 52 г. н.э. Остальные послания были написаны в период с 56-го по 60 год, а возможно и позже, когда он жил в Риме, где предположительно был казнён в 65 г. н.э. — хотя точно о его казни ничего неизвестно, потому что в Деяниях Апостолов, единственном источнике сведений о путешествиях Павла, рассказ обрывается его домашним арестом в Риме.

К сожалению, мы не можем быть уверены в подлинности посланий Павла, включенных в Новый Завет, поскольку самые первые копии их датируются третьим веком н.э.

В посланиях, написанных в 115 году епископом Антиохии Игнатием Богоносцем по пути на суд в Рим, приводятся цитаты из разных посланий Павла, и это позволяет сделать вывод, что в то время некоторые из них уже были известны, хотя мы не можем сказать, подвергались ли они редактуре до или после. В любом случае Павел не был знаком с Иисусом и не проявлял, в отличие от евангелистов, особого интереса к его словам и делам. Мы не получаем никаких сведений об Иисусе от Павла, послания которого представляют собой учение самого Павла: распятие и воскрешение Иисуса ознаменовали начало новой эры в мировой истории, и ближайшим практическим следствием этого события стала отмена еврейских законов — позиция, радикально отличавшаяся от той, что излагалась самим Иисусом в Нагорной проповеди:

«Не думайте, что Я пришёл нарушить закон или пророков: не нарушить пришёл Я, но исполнить» [100] .

Не сохранилось никаких упоминаний об Иисусе в документах Пилата, Ирода, а также в архивах римской военной или гражданской администрации. Но это неудивительно, потому что все царские архивы Иерусалима были сожжены во время войны. Римские архивы находились в столице провинции, Кесарии, и тоже были уничтожены. Копии документов и отчёты должны были отправляться в Рим, но если они и пережили многочисленные набеги на архивы последующих императоров, например Домициана, то несомненно погибли при разграблении Рима готами в 405 году, когда многие государственные архивы были уничтожены — те, которые не успели перевезти в Константинополь. Конечно, в ту эпоху Рим уже стал христианским, и мы можем не сомневаться, что любые документы, противоречившие официальной истории Иисуса, уже были изъяты и уничтожены. Есть все основания полагать, что среди них оказались и отчёты Пилата.

Тем не менее не всё потеряно: Иосиф Флавий несомненно имел доступ к римским архивам, и если в них упоминался Иисус, то Иосиф должен был знать о нём. И действительно, Иосиф упоминает Иисуса, но так, что этот фрагмент текста выглядит более поздней христианской вставкой, хотя в нём, возможно, и содержится зерно истины. Однако на помощь Иосифа тоже нельзя рассчитывать, поскольку он показал себя ненадёжным свидетелем и хроникёром. Другой еврейский историк и философ, ФИЛОН Александрийский, умерший приблизительно в 50 г. н.э, даже не упоминает об Иисусе. Этот странный факт не нашёл убедительного объяснения — разве что считать его свидетельством того, что Иисус вообще не существовал или что он не оказал влияния на жизнь учёных евреев из Александрии.

Однако до нас дошли сочинения римских историков, которым посчастливилось иметь доступ к архивам империи и которые исследовали историю христианства ещё до того, как внутри церкви победили ортодоксальные взгляды. Поэтому их свидетельства крайне важны.

Их труды позволяют утверждать, что в то время в римских архивах действительно имелись документы с упоминанием христиан. Первым из этих историков был богослов и писатель Тертуллиан (ок. 160–225 гг. н.э.), который говорил об этих записях как о достоверном факте, хотя вряд ли имел доступ к ним.

Историк Тацит (ок. 55—120 гг. н.э.) был римским сенатором при императоре Домициане, а затем наместником Западной Анатолии (современная Турция), и в последней должности имел возможность допрашивать христиан — их называли крестиани. — которых приводили в суды. Рассказывая о сожжении Рима при Нероне, он объясняет:

«…Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощрённейшим казням тех, кто своими мерзостями навлёк на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберий прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме».

Дело в том, саркастически добавляет он, что в столицу империи:

«отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев» [102] .

Друг и ученик Тацита Плиний Младший также упоминает христиан. У него была возможность официально допросить некоторых приверженцев новой религии, и он сообщал в Рим, что они пели гимны Кристосу, как будто он был богом.

Жившие во втором веке языческие писатели Лукиан и Цельс изображают Иисуса колдуном и «подстрекателем мятежа» — по римским законам и то, и другое считалось преступлением и каралось смертью. В нашем распоряжении есть также свидетельство Светония (его труды датируются 117–138 гг. н.э.), который рассказывает, что при императоре Клавдии евреи, подстрекаемые Хрестосом, постоянно устраивали беспорядки в Риме.

Таким образом, можно не сомневаться, что Иисус Кристос — мессия — действительно существовал; римские авторы говорят об этом как об известном факте. Более того, все они сходятся в том, что, согласно архивным документам, этот мессия был подвергнут суду и казнён за политическую деятельность.

Однако не стоит делать поспешных выводов. Что конкретно было известно этим историкам? Кого они имели в виду? Возможно, они писали о Крестосе или Кристосе, то есть, мессии, но его имя нам неизвестно. Единственное, в чём мы можем быть уверены — при императоре Тиберий Понтий Пилат казнил еврейского «мессию», который призывал к мятежу против Рима, за что и был приговорён к распятию на кресте. Этот «мессия» был основателем нового религиозного течения, которое к концу первого века н.э. получило название «христианство».

Как мы ни пытались, нам не удалось избавиться от ощущения огромной важности второго века н.э., когда появились первые записи о культе Иисуса. Самый ранний фрагмент Нового Завета — это часть Евангелия от Иоанна, написанная в Египте в 125 г. н.э. и в настоящее время хранящаяся в Манчестере, в библиотеке Джона Райленда. Но текст или устное предание, которое легло в его основу, явно относится к более ранним временам. К концу столетия уже появились сотни документов с различными текстами, от Евангелий до Деяний Апостолов. Профессор Гарвардского университета Гельмут Кестер анализирует большое количество этих текстов в своей книге «Ancient Christian Gospels». Их набралось удивительно много: Евангелие от Петра, Евангелие от Фомы, Тайное Евангелие Марка, Египетское Евангелие, послания римского епископа Климента, другие послания Петра, а также такие документы, как Апокриф Иакова, Беседа Спасителя, неизвестные тексты из 2-го папируса Эгертона, хранящегося в Британском музее, и многочисленные рассказы о раннем детстве Иисуса. Все они имели хождение во втором веке и, вполне вероятно, содержали подлинную и достоверную информацию об Иисусе из устных преданий или первых собраний его «высказываний».

При таком большом количестве «воспоминаний об Иисусе» неудивительно существование нескольких точек зрения. Более того, не следует удивляться и попытке доминировать, предпринятой одной из них: в её основу легли труды Павла, поддержанные христианами языческого, а не иудейского происхождения.

Послания Павла в Новом Завете разительно отличаются от Евангелий. Во-первых, Павел не рассказывает об Иисусе. Павел говорит только о Павле. Он лично не был знаком с Иисусом — насколько нам известно, — и его учение предназначалось для язычников, или неевреев. Примечательно, что лидерам христианской общины Иерусалима, во главе которой стоял брат Иисуса Иаков, удалось вытеснить Павла из Израиля, отправив его проповедовать на побережье — в Антиохию и дальше. Иаков и его сторонники стремились сохранить верность еврейскому закону, тогда как Павел считал, что закон не имеет большого значения и что язычники могут принять христианство, не соблюдая всех его положений. Эта мысль была ненавистна Иакову. В его Послании мы читаем:

«Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всём» [106] .

Павел же полагал, что «не то обрезание, которое наружно, на плоти… и [то] обрезание, [которое] в сердце, по духу». Он призывал к гибкости по отношению к еврейскому закону.

Он писал, что «человек оправдывается верою, независимо от дел закона». «Итак, мы уничтожаем закон верою? — спрашивал он, и тут же давал ответ: — Никак; но закон утверждаем».

Это подводит нас к водоразделу двух основных течений христианства начала второго века н.э.: тех, кто стремился к знанию, и тех, кто довольствовался верой. Очень важно различать эти два течения, поскольку данное различие стало одной из главных сил, которые в конечном итоге привели к формированию ортодоксального христианства.

«Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом», — писал Павел в Послании к евреям.

Однако вера слабее знаний. Я всегда считал это положение очевидным, но всё же хочу проиллюстрировать его примером.

Можно бояться огня, потому что веришь — если подержать руку в пламени, то результатом будет ожог и сильная боль. Можно верить, что это действительно так. Но пока человек этого не сделает — пока его рука не окажется в огне и он не почувствует боль, — он не в состоянии достоверно знать, какая это боль. Такое экспериментальное знание — отличное от знания, к примеру, что дважды два равняется четырём — по-гречески называется гнозис. По этой причине приверженцы мистических течений христианства, желавшие познать Бога на собственном опыте, называли себя гностиками. Нам не известно, когда возникла эта идея, но подобный мистический подход, основанный на личном духовном опыте, был распространён в языческих верованиях. Во втором веке нашей эры эти идеи быстро завоёвывали популярность среди христиан.

Гностики, несмотря на сложность большинства их произведений, были озабочены не столько фактами об Иисусе и Боге, а также достоверностью различных записей и воспоминаний, сколько познанием — напрямую, посредством личного опыта — самого Бога. Их интересовала не вера в слова Иисуса, а то, как можно уподобиться ему, узнав Бога.

Об этом говорится, например, в одном из гностических текстов, найденных в Наг-Хаммади, Евангелии от Фомы:

«Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны и вы узнаете, что вы — дети Отца живого» [110] .

Никогда не следует забывать, что материал для обоснования любой из множества точек зрения отбирался при помощи богословского критерия: некая группа людей собиралась и решала — согласно своим взглядам и своему пониманию, — какая книга должна считаться «подлинной», а какая «фальшивой», то есть или «правоверной» или «еретической». Разумеется, эти теологические обоснования не использовались для автоматического оправдания решений, принятых вопреки ссылкам на божественные указания. Любое решение принимается человеком в соответствии с человеческими приоритетами — и особенно если оно касается контроля и власти. Как заметил профессор Кестлер,

«для раннехристианского периода определения «еретический» или «правоверный» не имеют смысла» [111] .

Ещё большим недоразумением было бы полагать, что тексты, собранные в Новом Завете, являются единственными подлинными свидетельствами о жизни Иисуса. Профессор Кестлер откровенно заявляет:

«Только догматическое предубеждение способно утверждать, что канонические тексты имеют исключительное право претендовать на апостольское происхождение и, следовательно, иметь исторический приоритет» [112] .

В действительности Новый Завет, который мы знаем, не существовал до Иппонского и Карфагенского соборов в 393 и 397 годах соответственно — то есть он оформился через 360 лет после описываемых в нём событий.

Приблизительно в 140 году богатый судовладелец Марцион, принявший христианство, покинул свой дом в Понте и направился в Рим, где основал общину; впоследствии его сторонники распространились по всей Римской империи. Все его труды были утрачены, но по утверждению его критиков он считал, что правда известна только апостолу Павлу, а все остальные ученики Иисуса находились под сильным влиянием иудаизма. Он полностью отвергал Ветхий Завет и признавал только некоторые послания Павла и отредактированную версию воспоминаний Луки, которую он называл евангелием. По всей видимости, он стал первым, кто употребил термин «евангелие» по отношению к письменному тексту. Его организация была первой христианской церковью, имевшей своё Священное Писание. По его мнению, христианство должно было вытеснить всё, что было связано с еврейской традицией Ветхого Завета, в том числе книги пророков. Вероятно, в середине и в конце второго века нашей эры Марцион представлял наибольшую опасность для Церкви — в 114 году он был официально отлучен от Церкви.

Однако деятельность Марциона заставила христиан перейти от устной традиции к письменной, основанной на евангелиях, авторство которых приписывалось разным апостолам, и сформировать общепризнанный канон текстов Нового Завета. Желание составить официальный список текстов впервые высказал Ириней, епископ из Лиона, столицы римской провинции Галлия.

Он и его сторонники, защищавшие ортодоксальные взгляды, ни на шаг не отступали от того, что считали истиной. На них не произвёл впечатления ни навязчивый паулизм Марциона, ни идеи гностиков, утверждавших, что непосредственное познание божественного первично для любой религии или веры. Возглавив критику гностиков, Ириней Лионский в 180 году н.э. написал монументальный пятитомный труд, ставший знаменитым, — «Против ересей».

Гностики явно доставляли серьёзные неприятности Иринею. Он обвиняет их в том, что они вводят в заблуждение его паству «под предлогом знания». Он жалуется, что гностики атакуют его аргументами, иносказаниями и тенденциозными вопросами. Познакомившись с гностической литературой и побеседовав с рядом гностиков об их воззрениях, Ириней Лионский исполнился решимости опровергнуть их учение, к которому он питал искреннее отвращение. В своём объёмном труде, направленном против гностиков, он приводит многочисленные сведения о них самих, об их верованиях и о зарождавшемся в конце второго века нашей эры ортодоксальном течении христианства.

Он знал о претензиях гностиков на обладание некой тайной информацией: по его словам, они заявляли, что «Иисус с Своими учениками и апостолами говорил втайне отдельно». Он также указывает, что это предположение об эзотерическом знании пришло из прошлого века и каким-то образом связано с воскрешением мёртвых. Гностики, поясняет Ириней, не понимали воскрешение буквально — на самом деле они многое в священных текстах, и особенно иносказания, воспринимали как символы, как истории, которые требуют интерпретации, чтобы выявить скрывающееся за ними послание. Для них воскрешение из мёртвых имеет символическое значение как присутствие того, кто имел опыт «истины», как её трактует гностицизм.

Любопытно, что Ириней использует это для опровержения идей гностицизма: воскрешение из мёртвых практиковалось Церковью и при жизни Иринея, и раньше. Он дважды, причём со знанием дела, упоминает об одном и том же случае, когда умерший был воскрешен. Воскресший человек прожил впоследствии довольно долго. Жаль, что Ириней не приводит подробностей этой удивительной истории, которая служит, однако, доказательством, что он не понял сути спора.

Тем не менее Ириней Лионский стал оплотом ортодоксального течения в те времена, когда внутри христианской Церкви мог возобладать гностицизм. Ириней открыто заявил, какие евангелия следует использовать, а какие отвергнуть. Он впервые собрал вместе четыре Евангелия — от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна. В действительности он создал идентификацию Божественного Иисуса, одновременно Сына и вечного Творца. Ириней Лионский также дал понять, что объединённая и централизованная Церковь является мерилом истины. Таким образом, централизация и ортодоксальность были определены как доказательства истинности и правоты: земная власть служила свидетельством божественной поддержки. И наоборот, децентрализация являлась свидетельством заблуждений. Как мог существовать лишь один Бог, точно так же могла существовать лишь одна Церковь и одна истина. Этот простой, но поверхностный аргумент, тем не менее, убедил многих. Даже сегодня эта точка зрения имеет своих сторонников в Ватикане, к которым, разумеется, принадлежит и папа римский.

Пока одни богословы пытались создать централизованную «правильную» веру, другие занимались централизацией церковных структур, придерживаясь мнения, что удобнее управлять с позиций централизованной власти. В формировании и становлении христианства политические соображения — подпитываемые гонениями, о которых мы не должны забывать — играли не меньшую роль, чем теологические.

Примерно в то же время, когда Ириней Лионский отстаивал свою версию христианства, менялись сами принципы управления церковью. Раньше местные церковные общины управлялись группой людей — пресвитеров-епископов, — но постепенно происходила централизация этих управляющих структур. Группу сменил один епископ, который был главой каждой из епархий. Этот процесс, по всей видимости, начался в Риме в середине второго века и завершился к началу третьего века. Разумеется — и мы не должны этому удивляться — епископ Рима считал себя выше всех остальных. Он хотел, чтобы его признали высшим иерархом Церкви и представителем мессии на земле. Папа Стефан I (254–257) был первым епископом Рима, который обосновывал свои претензии на первенство среди епископов тем, что он является преемником апостола Петра. В доказательство он приводил цитату из Евангелия от Матфея: «…ты — Пётр, и на сем камне Я создам Церковь Мою…»

Впоследствии утверждалось, что Пётр приехал в Рим, а в конце второго века его стали считать первым христианским епископом этого города.

Как бы то ни было, в 258 году император Максимиан Марк Аврелий Валерий приказал казнить всех христианских епископов, священников и дьяконов. Многие погибли, но многим удалось спастись. Преимущества централизованной власти были очевидны для руководителей христианской Церкви, которые, вероятно, не отказались бы сосредоточить власть в своих руках, представься им такая возможность.

Эта возможность впервые представилась при императоре Константине. Сам он принял крещение только на смертном одре, но именно в его правление христианству было позволено расцвести. Константин стремился к единству; он созвал Никейский собор, чтобы дать отпор ереси Ария. Цель собора состояла в том, чтобы заручиться поддержкой идеи, что Иисус «един» с Богом Отцом, против чего выступал Арий и его сторонники; они не считали Иисуса богом. Как заметила профессор Принстонского университета Элейн Пейджелс, «те, кто выступал против этого положения, указывали, что оно отсутствует и в Евангелиях, и в христианской традиции». Однако никакие аргументы не смогли убедить безжалостных богословов, приехавших в Никею с определённой целью.

Собор был настроен против Ария, но присутствие его сторонников привело к шумным собраниям и жарким дискуссиям. Поэтому во время гневного обмена репликами епископ Мир Ликийский вполне мог напасть на худого и измождённого Ария — именно этот эпизод обычно мы видим на картинах, изображающих Никейский собор. Споры выплеснулись на улицы Никеи: на потеху публике в театрах разыгрывали пародии на богословские диспуты, а по всему городу в дискуссии были вовлечены рыночные торговцы, лавочники и менялы. Попросите кусок хлеба, и вам ответят: «Сын ниже Отца». Спросите, готова ли ванна, и вы услышите: «Сын возник из ничего».

Дебаты завершились голосованием. Точное число голосовавших неизвестно, однако против проголосовали только Арий и два его сторонника; считается, что большинство победило с подавляющим перевесом — 217:3. Арий и два его последователя были сосланы за Дунай.

Любопытным или даже странным добавлением к данному эпизоду может служить тот факт, что таинство крещения умирающего императора Константина проводил священник еретической арианской церкви. Это значит, что для Константина богословские тонкости значили меньше, чем принятие любой идеи, которая наилучшим образом обеспечивала единство — для него это означало стабильность и являлось первоочередной задачей.

Своим решением Никейский собор создал воистину фантастического «Иисуса веры», одновременно претендуя на историческую достоверность. Кроме того, были сформулированы критерии, на основе которых впоследствии будут отбираться тексты Нового Завета. Собор в Никее объединил христианский мир, в котором принципы веры хранились сообща. Всё, что отличалось от них, объявляли ересью, отвергали и по возможности уничтожали.

Мы по сей день страдаем от такого подхода. В своём стремлении к научной достоверности Элейн Пейджелс в книге «Beyond Belief: The Secret Gospel of Thomas» позволила себе замечание личного характера. Оно связано с важным аспектом, имеющим далеко идущие последствия. Элейн объясняет, что в церковном учении ей не нравится «тенденция идентифицировать христианство с одним-единственным официальным набором верований… а также убеждённость, что только христианская вера указывает путь к Богу».

Осознав высокую цену неудачи, последующие епископы Рима старались сосредоточить власть в своих руках; наибольшее рвение проявил при этом папа Дамас I (366–384), который пригласил наёмных убийц, в течение трёх дней уничтожавших его противников. Утвердив свою власть, Дамас назвал Рим «апостольским престолом» — другими словами, единственным местом во всей Церкви, которое может претендовать на роль преемника апостолов и таким образом считаться наследником их власти и их функции. Любой последователь Иисуса из числа зелотов посчитал бы эти претензии нелепыми и явно ложными.

Игнорируя подобные возражения, объявил себя истинным и прямым преемником Петра, по праву унаследовавшим Церковь, которую создал Христос. В качестве высшей духовной власти на земле Дамас также установил, что мерилом любого учения, претендующего на истинность, является одобрение папы. Таким откровенным способом подкреплялись претензии на апостольское наследие.

Следующий папа, Сириций (384–399), взял за образец имперскую канцелярию и начал выпускать декреталии — указания, которые не подлежали обсуждению и должны были немедленно исполняться. Под его руководством был, наконец составлен Новый Завет; это произошло на Иппонском соборе в 393 году и на Карфагенском соборе в 397 году н.э.

Неприкрытый процесс захвата и централизации власти продолжался: папа Иннокентий (401–417) выступил с уже неизбежным заявлением, что Риму как апостольскому престолу принадлежит высшая власть в христианской Церкви. Но больше всего для концентрации власти в руках пап сделал Лев I (440–461). Он открыто выдвинул положение, которое поддерживается Церковью и по сей день: Христос передал власть над Церковью Петру, эта власть передаётся от Петра каждому последующему римскому папе, а папа является «первым среди епископов» и руководит Церковью как «мистическое воплощение» Петра. Его преемнику, папе Геласию I (492–521), оставалось лишь сформулировать самое надменное заявление: в письме к императору он объяснял, что в мире есть две высшие власти: духовная власть, врученная папе, и мирская власть, врученная императору. Из этих двух разновидностей власть папы является высшей, потому что она «предназначена для спасения смертных». На Синоде, который собрался в Риме 13 мая 495 года, папу Геласия впервые назвали «викарием Христа».

Одновременно с обеспечением теологического господства Церковь приступила к коварному плану по «физическому» присвоению языческих святилищ и праздников — так, например, день рождения Митры, приходящийся на 25 декабря, мы отмечаем и сегодня. Мотивы Церкви откровенно объяснил в 601 году папа Григорий I (590–604) в своих инструкциях аббату, направляемому в Британию.

«Мы пришли к выводу, — писал папа, — что ни в коем случае не следует разрушать храмы в честь идолов, которым поклоняются эти народы. Идолы должны быть уничтожены, а сами храмы следует окропить святой водой, поставить в них алтари и привезти святые реликвии. Если эти храмы прочны, они должны быть очищены от служения демонам и посвящены служению истинному Богу. Так мы надеемся, что люди, видя, что их храмы не разрушены, могут отречься от своих заблуждений и, собираясь в привычных местах, прийти к пониманию истинного Бога и вере в него. И поскольку они привыкли приносить множество быков в жертву демонам, пусть место этих праздников займут другие, например день освящения храма или праздники в честь святых великомучеников, мощи которых будут храниться в храме» [126] .

Возможно, Церковь не трогала алтари, чтобы обеспечить себе поддержку, но она не церемонилась, когда дело касалось уничтожения или подделки документов. Но как к этому относились люди?

Чтобы выяснить это, обратимся к свидетельствам Евнапия. Греческий преподаватель риторики Евнапий родился ок. 345 г. н.э. и умер ок. 420 г. н.э. Риторика — это искусство убедительных и красивых рассуждений, как в устной речи, так и в письменной. Современный специалист по связям с общественностью является наследником этого искусства, доведённого до совершенства древними. В возрасте шестнадцати лет Евнапий уехал учиться в Афины. Там он был посвящён в Элевсинские мистерии и стал жрецом коллегии Эвмолпидов, расположенной рядом с Афинами. Эвмолпиды — это одна из «семей» жрецов, которые в Элевсисе обучали мистериям Деметры и Персефоны избранных мужчин и женщин, доказавших свою готовность к посвящению. Этих избранных называли посвящёнными.

После пятилетнего пребывания в Афинах Евнапий вернулся в родной город Сарды (современная Турция), где присоединился к группе философов-платоников, а также изучал медицину и теургию — искусство оказывать влияние на богов и духов посредством ритуалов, танца и музыки. Ещё при его жизни, в 391 году н.э. император Феодосии запретил все языческие культы, но Евнапий, презрев опасности, продолжал критиковать христианство в своих трудах.

Евнапий составил жизнеописания современных ему философов «Жизни философов и софистов». Он также занимался общей историей, выпустив продолжение и комментарии к историческому труду Дексиппа. Евнапий добавил кое-какие подробности к этому труду, охватывавшему период с 270 по 404 год н.э. Он закончил свою работу примерно в 414 году.

К сожалению, до нас дошли лишь небольшие фрагменты этого произведения. Однако обстоятельства его исчезновения окутаны тайной.

Император Константин правил с 306 по 337 год, и именно при нём был созван Никейский собор, объявивший Иисуса богом. В это же время христианство стало официальной религией Римской империи — вопреки желанию многих людей. Стремившийся к объединению империи Константин, похоже, рассматривал религию исключительно с политической точки зрения. Как мы уже говорили, сам он принял крещение только на смертном одре.

Евнапий, будучи приверженцем религии, которую христиане считали языческой, не мог испытывать радость от перемен — в империи вообще и в христианстве в частности, и поэтому его свидетельствам стоит доверять. Можно не сомневаться, что его рассказ о правлении императора Константина воспринимался критически и даже враждебно. Его комментарии были очень опасны для формирующейся христианской ортодоксии начала пятого века. Изучавший теургию Евнапий также мог сообщить кое-то интересное об императоре Юлиане (361–363), который увлекался этой мистической практикой и который пытался вернуть империю к язычеству, и особенно к платоническим идеям одного из величайших и недооценённых философов позднего классицизма, учителя теургии Ямвлиха Апамейского (ок. 240 — ок. 325 гг. н.э.).

История в изложении Евнапия представляла бы сегодня огромный интерес. К сожалению, мы лишены возможности познакомиться с ней из-за упорного желания Ватикана защитить свою поддельную версию Христа и христианства, поскольку копия книги Евнапия хранилась в закрытой библиотеке Ватикана ещё в шестнадцатом веке.

Об этом сообщал учёный Марк-Антуан де Мюре, который в 1563 году читал лекции в университете Рима. Там в библиотеке Ватикана он видел копию книги Евнапия. Ему она показалась настолько интересной, что он попросил кардинала Сирле, одного из авторитетнейших учёных Ватикана, сделать для него копию. Но тот отказался, заявив, что работа Евнапия «нечестива и грешна», в чём его поддержал сам папа. Однако книга привлекла к себе внимание, и церковные власти начали искать решение проблемы. Оно оказалось очень простым: один из учёных иезуитов впоследствии писал, что «История» Евнапия «погибла по воле Божественного провидения». Вне всякого сомнения, провидение действовало через людей, не имевших ничего общего с божественным.

Ватикан известен тем, что он приобретал — а затем уничтожал — произведения, которые противоречили мифам, выдаваемым за подлинную историю. Сколько книг было уничтожено за эти годы? А сколько ещё хранится в тайниках, избежав безжалостного и фанатичного преследования ереси? Точно этого не знает никто.

К пятому веку н.э. победа «Иисуса веры» над историческим Иисусом оформилась окончательно. Миф об идентичности этих двух фигур получил богословское подтверждение и превратился в общепризнанную истину. Тем не менее защитники официальной доктрины не знали покоя, поскольку ересь, подобно ржавчине или гниению, продолжала разъедать умы. Они без всякой жалости защищали веру, поступая с другими христианами так, как с ними самими поступали императоры-язычники. В 386 году в Испании казнили епископа Авилы Присциллиана, обвинив его в ереси. Это была первая казнь, инициированная Церковью с целью защиты веры.

Возможно, все дороги действительно вели в Рим, но в последующие века туда также стекались реки крови. За богословское единство было заплачено не только золотом — хотя оно всегда с радостью принималось Церковью, — но и человеческими жизнями.

Смерть Присциллиана стала трагическим прецедентом. К сожалению, этот прецедент неоднократно повторялся — каждый раз именем еврейского мессии, который проповедовал мир.

Насколько крепко держали в своих руках веру самозваные наследники Христа? Впоследствии римские папы присвоили себе право ритуального помазания императоров в своём пышном дворце, что стало частью церемонии коронации — как будто папа обладал властью сотворить мессию. И как будто только ему одному была известна дорога к истине.