Продаются четыре манускрипта библейской эпохи, датируемых по меньшей мере 200 г. до P. X. Они могут стать идеальным подарком для образовательной или религиозной организации от частного лица или группы лиц. Бокс F 206.

Так выглядело объявление, опубликованное 1 июня 1954 г. на страницах «Wall Street Journals». Если бы объявление подобного рода появилось в наши дни, оно, вне всякого сомнения, было бы воспринято как своеобразная шутка, и притом далеко не самого лучшего тона. Кроме того, оно могло бы вызвать подозрения, что это – кодированное сообщение, цель которого – замаскировать, к примеру, секретную информацию об афере или чтонибудь, имеющее отношение к шпионажу.

Конечно, в наши дни свитки Мертвого моря известны достаточно хорошо, но – обычно только по названию. Большинство людей, которые строят самые невероятные фантазии о том, что же они собой представляют, как минимум слышали о существовании свитков. Помимо всего прочего, существует мнение, будто свитки эти – в некотором отношении уникальные и бесценные артефакты, археологические свидетельства огромной ценности и значения. Трудно рассчитывать найти вещи подобного рода, покопавшись у себя в саду или на заднем дворике. Столь же бесполезно, хотя иные думают иначе, пытаться искать их среди ржавого оружия, домашнего мусора, битой посуды, остатков сбруи и прочих бытовых вещей, которые можно найти, скажем, во время раскопок на стоянке римских легионеров в Британии.

Открытие в 1947 г. свитков Мертвого моря вызвало ажиотаж и жадный интерес как в кругах ученых, так и у широкой общественности. Но к 1954 г. первую волну ажиотажа удалось искусно развеять. Возникло мнение, что свитки хранили в себе только то, что могут хранить подобные вещи, и информация, которую они несли, оказалась куда менее животрепещущей, чем это ожидалось. Поэтому объявление о продаже четырех свитков, опубликованное в «Wall Street Journal» (с. 14), не вызвало широкого общественного интереса. Прямо под ним красовались рекламные объявления о продаже промышленных стальных баков, электросварочных аппаратов и прочего оборудования. В соседней колонке были помещены списки помещений и объектов, сдаваемых в аренду, и разного рода вакансий. Короче, это можно сравнить разве что с объявлением о распродаже сокровищ из усыпальницы Тутанхамона, помещенным среди рекламы водопроводных труб или комплектующих и расходных материалов для компьютеров. В этой книге речь как раз и пойдет о том, как могла возникнуть столь вопиющая аномалия.

Проследив судьбу и путь свитков Мертвого моря с момента их открытия в Иудейской пустыне до сейфов различных организаций и учреждений, где они хранятся сегодня, мы обнаружили, что столкнулись лицом к лицу с тем же самым противоречием, с которым нам уже приходилось иметь дело и раньше: противоречием между Иисусом – историческим лицом и Христом веры. Исследования наши начались в Израиле. Затем они получили продолжение в коридорах Ватикана и, что уж совсем странно, в кабинетах инквизиции. Нам пришлось столкнуться с жестким противодействием «консенсуса» интерпретаций относительно вопроса о содержании и датировке свитков и осознать, насколько взрывоопасным может оказаться беспристрастное и независимое их исследование для всей богословской традиции христианства. Более того, мы на собственном опыте убедились, с какой яростью мир ортодоксальной библейской схоластики готов сражаться во имя сохранения своей монополии на всю сакральную информацию.

В наши дни христиане считают вполне допустимым признавать существование, например, Будды или Мухаммеда как реальных исторических личностей, таких же, как Александр Македонский или Цезарь, и отделять их от всевозможных легенд, преданий и богословских нагромождений, которыми издавна окружены их имена. Что же касается Иисуса, то подобное разделение оказывается делом куда более сложным. Самое существо христианских верований, исторических преданий и богословия оказывается необъяснимо запутанным и противоречивым. Одно затмевает другое. И в то же время каждое по отдельности представляет потенциальную угрозу всем остальным. Таким образом, гораздо легче и безопаснее убрать все демаркационные линии между ними. Таким образом, для верующего человека две существенно различные фигуры сольются в один образ. С одной стороны, это реальная историческая личность, человек, который, по мнению большинства ученых, действительно существовал и две тысячи лет тому назад бродил по пескам Палестины. С другой – это богочеловек христианского вероучения, Божественная личность, для обожествления, прославления и проповеди Которой много сделал апостол Павел. Изучение этого персонажа как реальной исторической личности, то есть попытка вписать его в исторический контекст и поставить на одну доску с Мухаммедом или Буддой, Цезарем или Александром Македонским, для многих христиан по-прежнему остается равнозначной кощунству.

В середине 1980-х гг. нас обвинили именно в таком кощунстве. В рамках исследовательского проекта, над которым мы в то время работали, мы попытались отделить историю от богословских догм, чтобы отделить исторического Иисуса от Христа веры. В процессе разысканий мы с головой окунулись в самую гущу противоречий, с которыми сталкиваются все исследователи библейских материалов. И, как и все исследователи до нас, мы были изумлены, сколько же в них путаницы и неразберихи.

В таких исследованиях, какими мы занимались, письменные источники способны оказать весьма ограниченную помощь. Как известно всякому школьнику, Евангелия в качестве исторического документа являются крайне ненадежными. Они представляют собой свидетельства, обладающие мистической простотой и силой и как будто отражающие историческую реальность. Иисус и его ученики занимают центральное место на сцене, где изображена живописная живая картина, из которой убрана большая часть деталей и реального контекста. Римляне и иудеи смущенно теснятся на заднем плане, словно массовка на съемочной площадке. Та общественная, культурная, религиозная и политическая конкретика, в которой разыгралась драма Иисуса, практически не упоминается. Таким образом, получается, что герой противостоит историческому вакууму.

Несколько оживляют картину Деяния апостолов. При чтении Деяний возникает чувство присутствия окружения – бесконечных ссор и вероучительных споров среди ближайших последователей Иисуса, формирования того движения, которое постепенно приобрело очертания «христианства», мира, который простирается за строго очерченными пределами Галилеи и Иудеи, наконец – географических связей Палестины с остальным Средиземноморьем.  

Но реальное и достоверное описание общественных, культурных, религиозных и политических сил, вовлеченных в эти события, по-прежнему отсутствует. Все внимание сфокусировано на апостоле Павле и ограничивается им. Если Евангелия стилизованы, то Деяния – тоже, хотя и существенно по-иному. Если Евангелия сводятся к абсолютному упрощению мифа, то Деяния представляют собой своего рода авантюрно-плутовскую новеллу, более того – памятник, созданный с намеренно пропагандистской целью, роль протагониста в котором принадлежит апостолу Павлу. В Деяниях можно узнать о мыслях, поступках и приключениях Павла, но реального представления о мире, в котором он действовал, получить невозможно. С точки зрения любого историка и даже любого ответственного журналиста никакое свидетельство об исторической эпохе не может считаться полным без упоминания, к примеру, о Нероне и пожаре Рима. Даже на такой окраине римского мира, как Палестина, происходили события и процессы, имевшие огромную важность для ее жителей. Так, например, в 39 г. н.э. Ирод Антипа, тетрарх Галилеи, был отправлен в ссылку в Пиренеи. В 41 г. н.э. Галилея и Иудея, с б г. н.э. управлявшиеся римскими прокураторами, были переданы под управление царю Агриппе, и Палестина была объединена под властью монарха неримского происхождения (хотя и бывшего фактически марионеткой римлян) впервые за почти полвека, истекшие со времени правления Ирода Великого. Между тем ни одно из этих событий в Деяниях апостолов не описывается. Впечатление, возникающее при этом, сравнимо разве что с чтением, например, биографии Билли Грэма, который даже не упоминает о своих приятельских отношениях с президентами и прочими замечательными личностями, а заодно не упоминает ни об убийстве Кеннеди, ни о возникновении движения за гражданские права, ни о войне во Вьетнаме, ни о переоценке прежних ценностей, происшедшей в 1960-е гг., ни о Уотергейте, и т. д. и т. п.

В отличие от христианских преданий, Палестина две тысячи лет тому назад была столь же реальной, как и любая иная историческая данность, – ну например, Египет царицы Клеопатры или императорский Рим, претендовавшие на Святую землю. Притом реальность ее существования была несводима к мифической простоте. Кем бы и чем бы ни были в действительности Иисус и Павел, их личности должны быть рассмотрены на более широком историческом фоне – в том водовороте персонажей, партийных страстей, государственных интересов и движений, которые имели место в Палестине в I в. н.э., образуя канву той самой ткани, которую мы называем историей.

Чтобы составить реальное представление о той эпохе, нам, как и любым другим исследователям, пришлось обратиться к другим источникам: римским докладным запискам, историческим хроникам, скомпилированным другими авторами, придерживавшимися иной ориентации и иных взглядов, аллюзиям в позднейших документах, разного рода апокрифическим текстам, описаниям учений и ритуалов всевозможных сект и исповеданий, соперничавших друг с другом. Не стоит и говорить, что Сам Иисус упоминался в этих источниках крайне редко, однако они дополняют обширную и подробную картину мира, в котором Он жил и учил. Действительно, мир Иисуса куда лучше документирован и освещен в хрониках, чем, к примеру, мир короля Артура или Робин Гуда. И если Иисус остается в нем почти неуловимым и ускользающим от внимания, то ничуть не больше, чем они.

Итак, мы с интересом и удивлением обратились к изучению реального фона «исторического Иисуса». Но как только мы ступили на этот путь, нам пришлось столкнуться с той же проблемой, которая противостоит всем исследователям библейских реалий. Мы обнаружили, что перед нами – на удивление широкий спектр иудейских культов, сект и исповеданий, политических и религиозных объединений, которые нередко враждуют со всеми прочими, а иногда смыкаются друг с другом.

Вскоре нам стало ясно, что привычные ярлыки, которые применяются для обозначения тех или иных групп – фарисеи, саддукеи, ессеи, зилоты, назореи, – являются неточными и мало что дают. Неразбериха и путаница ничуть не проясняются, и создается впечатление, что практически все составляющие учения Иисуса связаны с той или иной из этих групп. Так, например, насколько о подобных вещах вообще можно судить, Он был выходцем из семьи и окружения фарисейского толка и преуспел в развитии фарисейских взглядов. Ряд современных комментаторов Нового Завета подчеркивает разительные параллели между учением Иисуса, в особенности Нагорной проповедью, и учением авторитетнейших фарисеев, таких, например, как великий Гиллель. По мнению же одного из комментаторов, Иисус «сам был фарисеем».

Однако даже если изречения Иисуса временами перекликаются или почти дословно совпадают с официальным учением фарисеев, они в еще большей степени пронизаны мистическими, или «ессейскими», представлениями.

Иоанна Крестителя часто называют своего рода ессеем, и его влияние на Иисуса действительно привносит очевидный ессейский элемент в проповедь последнего. Согласно сохранившимся письменным источникам, мать Иоанна, Елизавета, приходившаяся, кстати сказать, теткой матери самого Иисуса, была замужем за первосвященником Иерусалимского Храма, что указывает на связь Иоанна и его отца, Захарии, с кругами саддукеев.

Кроме этого (что немаловажно для всей позднейшей христианской традиции), в числе сподвижников и последователей Иисуса явно были зилоты: например, Симон Зилот и, возможно, даже Иуда Искариот, прозвище которого, по нашему мнению, могло происходить от свирепых сикариев.

Разумеется, предположение о связи Иисуса с зилотами носит в высшей степени провокационный характер. Действительно ли Иисус был кротким, как агнец, Спасителем, каким он предстает в позднейшей христианской традиции? Так ли уж смирен и безгневен он был? Если да, то чем же объяснить столь гневные его поступки, как знаменитое изгнание менял, когда он опрокинул их столы в Храме? Почему он был подвергнут римлянами именно той казни, на которую осуждали исключительно бунтарей и мятежников? Почему буквально перед самым своим арестом в Гефсиманском саду он наставляет своих учеников обзавестись мечами? Почему вскоре после этого Петр действительно выхватывает меч и отсекает ухо одному из слуг первосвященника? А если Иисус в самом деле был куда более решителен, чем это обычно принято считать, разве это не означает, что он принимал более активное участие в политической борьбе? Но в таком случае как объяснить его готовность «отдавать кесарево кесарю», – разумеется, при условии, если традиционный перевод этих его слов точен?

Подобные противоречия не только постоянно окружали Иисуса при жизни, но и пережили его, продолжая существовать как минимум сорок с лишним лет после его официальной смерти. В 74 г. н.э. крепость Масада, последний оплот восставших, противостоявшая римской осаде, была взята, но лишь после того, как оборонявший ее гарнизон совершил массовое самоубийство. Защитниками Масады, как известно, были зилоты – не столько религиозная секта, как это принято считать, сколько сторонники военно-политического движения. Насколько можно судить по обрывочным сведениям, пережившим века, взгляды защитников крепости по большей части совпадали с учением ессеев – этой ненасильственной, мистически настроенной секты, последователи которой уклонялись от любых форм политической, не говоря уже о военной, деятельности.

Таковы основные противоречия и путаница, с которыми нам пришлось столкнуться. Но если они вызвали растерянность у нас, то тем более они повергают в замешательство профессиональных ученых, «экспертов», разбирающихся в этих вопросах несравненно лучше и глубже, чем мы. Проплутав какое-то время по лабиринту фактов и с облегчением выбравшись из него, всякий сколько-нибудь надежный комментатор кончает тем, что вступает в спор со своими коллегами. По мнению одних, христианство возникло как своего рода квиетистская, мистико-схоластическая форма иудаизма, не имевшая, таким образом, никакой связи с воинствующими революционно настроенными националистами зилотского толка. По мнению других, христианство, поначалу действительно бывшее своеобразной формой иудейского революционного национализма, впоследствии подпало под влияние пацифистски настроенных мистиков – ессеев. Третьи полагают, что христианство выросло на базе основного русла развития иудейской мысли. Есть и такие, кто считает, что христианство начало обособляться от иудаизма еще до того, как на исторической сцене появился апостол Павел, ставший его основным идеологическим рупором.

Чем чаще мы обращались за консультацией к «экспертам» и «специалистам», тем очевиднее становилось, что их знания ненамного обширнее познаний непосвященных. И, что самое досадное, нам так и не встретилось ни одной теории или трактовки, которая бы охватывала все свидетельства, антиномии, несоответствия и противоречия.

Как раз в это время нам встретилась книга Роберта Эйзенмана, декана факультета исследования сравнительного религиоведения и профессора кафедры религий Ближнего Востока в университете штата Калифорния в Лонг-Бич. Эйзенман закончил Корнелльский университет в одно время с Томасом Пинчоном. Там он изучал сравнительное литературоведение, посещая лекции Владимира Набокова, и получил диплом бакалавра по физике и философии в 1958 г., а диплом магистра гуманитарных наук – в 1966 г. в университете штата Нью-Йорк за свои исследования в области гебраистики и культур Ближнего Востока. В 1971 г. ему была присуждена ученая степень доктора философии на факультете ближневосточных языков и культуры Колумбийского университета, и с тех пор он специализируется на изучении истории Палестины и исламского права. Он был почетным членом Калабрийского университета в Италии и выступал с лекциями по исламскому праву, исламской религии и культуре, а также свиткам Мертвого моря и истокам христианства в Еврейском университете в Иерусалиме. В 1985–1986 гг. он был приглашенным консультантом в Институте археологических исследований Уильяма Ф. Олбрайта в Иерусалиме, а в 1986–1987 гг. занимал пост приглашенного члена ученого совета Ли-накрколледжа в Оксфорде и старшего преподавателя в магистратуре Оксфордского центра по гебраистике.

Труд Эйзенмана, привлекший наше внимание, имел весьма любопытное заглавие – «Маккавеи, саддукеи, христиане и Кумран» – и был опубликован в 1983 г. Э. Брил-лом в Лейдене, Голландия. Книга эта оказалась трудом именно того рода, какого и можно ожидать от автора, пишущего для академического издательства. Сносок и примечаний в ней было больше, чем собственно текста. Словом, налицо были все атрибуты громадной эрудиции и огромный указатель литературных источников. Но присутствовали в книге и стержневая идея, и здравый смысл, и доступность. И пока мы пробирались сквозь насыщенный реалиями текст, мучившие нас вопросы начали решаться сами собой, ясно и органично, без напыщенных теоретических построений и пропуска ключевых цитат.

Мы активно использовали труд Эйзенмана в работе над своей книгой «Мессианское наследие» (Лондон, 1986). Наши выводы были во многом обусловлены теми перспективами, которые Эйзенман открыл для нас в области научной библеистики и изучения исторического контекста Нового Завета. Однако некоторые наши вопросы так и не получили ответа. Мы, сами того не зная, оставляли без внимания ключевое звено – то самое звено, которое в последние пять лет оказалось для нас в самом фокусе противоречий, став темой и заголовками передовых статей на страницах крупнейших изданий. Таким звеном явилась информация, обнаруженная в свитках Мертвого моря.

В центре загадки, которую нам предстояло разрешить, оказалась доселе неизвестная связь между свитками Мертвого моря и туманной фигурой св. Иакова, брата Господня, спор которого с апостолом Павлом пронизывает множество вероучительных формулировок новой религии, впоследствии известной под названием христианства. Это – та самая связь, которую изо всех сил пытался скрыть и завуалировать узкий круг ученых-библеистов, чьи традиционно-ортодоксальные прочтения свитков Мертвого моря Эйзенман окрестил «консенсусом».

По словам Роберта Эйзенмана, «небольшая группа специалистов, работающих по большей части в контакте друг с другом, выработали консенсус… Вместо четких исторических взглядов… разного рода предположения и реконструкции выдавались за реальные факты, а результаты, поддерживающие мнения друг друга, в свою очередь, становились новыми гипотезами, которые ввели в заблуждение целое поколение студентов, не желавших (или просто неспособных) взять под сомнение труды своих наставников».

Подобный вывод был совершенно неприемлем для официально-ортодоксальной трактовки, то есть той самой системы предположений и умозаключений, которая для непосвященных представляется набором солидных и бесспорных фактов. Таким способом были сфабриковны многие из так называемых donnies, то есть исторических «данных». Авторитеты, ответственные за формирование пресловутого «консенсуса» во взгляде на христианство, сумели организовать нечто вроде монополии на трактовку целого ряда критически важных источников, регулирующих поток информации таким образом, который позволяет им достигать свои собственные цели. Подобный феномен рассмотрен в книге Умберто Эко «Имя Розы», где в рассказе о средневековом монастыре и его библиотеке отражена монополия церкви на процесс образования. Процесс этот представлял собой нечто вроде «закрытой фирмы», эксклюзивного «элитного клуба», получение знаний в котором было запрещено для всех, кроме немногих избранных – людей, специально подготовленных для отстаивания «партийной линии».

Тот, кто оказался удостоен чести отстаивать «партийную линию», мог еще более повысить свой авторит, заявляя, что только ему было позволено видеть основные источники, доступ к которым для непосвященных закрыт. Что касается непосвященных, то им остается собирать отдельные разрозненные фрагменты, количество которых может оказаться значительным, чтобы поупражняться в семиотике. И в этой сфере семиотических упражнений можно обвинить в чем угодно пресловутых тамплиеров-храмовников, а самого Умберто Эко – в крахе «Банко Амброзиано». Таким образом, у большинства непосвященных из-за отсутствия доступа к реальным источникам не остается другого выбора, кроме как принять трактовки и прочтения, отражающие «партийную линию». Бросить вызов этим трактовкам – все равно что самому объявить себя в лучшем случае ненормальным, а в худшем – ренегатом, отступником и еретиком. Лишь немногие ученые обладают достаточным мужеством, решительностью и познаниями, чтобы осмелиться бросить подобный вызов и сохранить при этом свою репутацию. Роберт Эйзенман, чей престиж и репутация по праву сделали его одной из самых авторитетных и влиятельных фигур в этой области, отважился на это. Его изыскания и послужили толчком для написания этой книги.