5. Те, кто действует в тени
Уже давно мы были убеждены, что за спиной тамплиеров существует и действует какой-то «орден». Поэтому, прежде всего рассмотрим одно утверждение из наших документов, кажущееся нам наиболее вероятным: орден Храма был создан Сионской Общиной.
В первый раз мы обнаружили более или менее содержательную ссылку на эту Общину на страницах «Секретных досье». Действительно, вверху страницы приведена была цитата из монументального труда Рене Груссе о крестовых походах, вышедшего в 1930 году, который сейчас считается неоспоримым. В этой цитате делается намек на Бодуэна I, молодого брата Годфруа Бульонского, герцога Лотарингского и завоевателя Святой Земли, который после смерти брата принял королевский венец и стал первым королем Иерусалима. Таким образом, комментирует Рене Груссе, через Бодуэна I непрерывно продолжается «королевская традиция», которая «была основана на скале Сион». Следовательно, эта династия «равна» царствующим династиям Европы — Капетингам во Франции, англонормандским Плантагенетам в Англии, Гогенштауффенам и Габсбургам, правящим в Германии и бывшей Священной Римской Империи.
Почему Груссе воскрешает в памяти «королевскую традицию», когда Бодуэн и его потомки получили трон путем выборов, а не по наследству? Впрочем, автор не дает никаких особых объяснений, а также не объясняет, почему эта традиция, «основанная на скале Сион», была «равной» самым древним европейским династиям.
На той же самой странице «Секретных досье» имеется намек на таинственную Сионскую Общину, а точнее на орден Сиона. В самом деле, в тексте уточняется, что он был создан Годфруа Бульонским в 1090 году, за девять лет до завоевания Иерусалима, тогда как другие «документы Общины» приближают эту дату к 1099 году. Согласно тому же тексту, Бодуэн, юный брат Годфруа, «был обязан получением трона» этому ордену, официальным местопребыванием которого было аббатство Нотр-дам-дю-Мон-де-Сион в Иерусалиме или же — другая возможность — вне Иерусалима, на горе Сион, знаменитом «высоком холме», находящемся к югу от города.
Но, так как ни один из текстов XX века, посвященных крестовым походам, не упоминает об ордене Сиона, то мы должны сначала определить, действительно ли такой орден когда-либо существовал и истинно ли утверждение о том, что он имел право даровать королевские троны. И с этой целью мы были вынуждены переворошить целые груды архивов, грамот и старинных документов, так как кроме ясных ссылок на орден нам нужно было также отыскать следы его деятельности и возможного влияния и прежде всего найти следы аббатства, носящего имя Богоматери на горе Сион.
На юге Иерусалима возвышается «высокий холм» горы Сион, и когда в 1099 году город был взят крестоносцами Годфруа Бульонского, там обнаружили развалины древней византийской базилики, датирующейся, вероятно, еще IV веком и названной «матерью всех церквей». Как указывает большое количество хроник и рассказов современников, победитель поспешил сразу же возвести аббатство на месте этих руин, по сообщениям летописца, писавшего в 1172 году, это величественное здание было очень хорошо укреплено, с башнями, стенами и бойницами, и окрещено «Аббатством Богоматери на горе Сион» (Нотр-Дам-дю-Мон-де-Сион).
Итак, место было занято. Было ли это совершенно автономное общество, принявшее имя горы, на которой оно взросло? И принадлежали ли его члены к ордену Сиона? Вполне разумная мысль. В самом деле, если монахи и рыцари, которым Годфруа Бульонский подарил церковь Гроба Господня, объединились в официальный орден, носящий то же имя, то почему бы обитателям аббатства, расположенного на горе Сион, не сделать то же самое? В аббатстве, как отмечает один историк XIX века, «проживал капитул каноников-августинцев, в обязанности которых входило отправление службы под руководством аббата. Это сообщество имело двойное имя „Святой Марии на горе Сион и Святого Духа“. Другой историк в 1698 году высказывается еще более определенно, хотя стиль его и лишен изящества: „…и так как дали ему главным местом приют, построенный на горе Сион в Иерусалиме, посвященный Божьей матери, это дало право звать рыцарей: орден Богоматери Сиона“.»
Кроме этих свидетельств в пользу существования древнего ордена Сиона, мы нашли также некоторые документы с печатью и подписью того или иного настоятеля ордена, например, грамота, подписанная приором Арнальдусом и датированная девятнадцатым июля 1116 года, или другая, где имя этого же приора фигурирует рядом с именем Гуго де Пейна, первого великого магистра ордена Храма.
Итак, все заставляет нас верить в то, что орден Сиона в XII веке уже существовал, и никто не мог знать, ни был ли он основан еще раньше, ни кто из них — орден или место, им занимаемое — был раньше другого. Например, если вспомнить цистерцианцев, то они позаимствовали свое имя у местечка под названием Сито, тогда как другие — францисканцы или бенедиктинцы — носили имена их основателей задолго до того, как они осели в определенном месте. В случае с Сионом вопрос остается открытым, и, следовательно, нам придется удовольствоваться тем, что в 1100 году существовало аббатство Нотр-Дам-де-Сион, где обитали члены ордена, который, быть может, был образован еще раньше.
Таково наше мнение на этот счет. Но продолжим расследование.
В 1070 году, спустя двадцать девять лет после первого крестового похода, монахи из Калабрии, что на юге Италии, прибывают в окрестности Арденнского леса, входившего в состав владений Годфруа Бульонского. Как считают некоторые историки, предводительствовал им некий «Урсус» — имя, тесно связанное в «документах Общины» с родом Меровингов. Прибыв в Арденны, калабрииские монахи заручаются покровительством Матильды Тосканской, герцогини Лотарингской, родной тетки и приемной матери Годфруа Бульонского. Это она дарует своим протеже земли в Орвале близ Стенэ, где около пятисот лет назад был убит Дагоберт II. Вскоре они возводят там аббатство, но не остаются жить в нем, буквально исчезнув, не оставив после себя никаких следов, в 1108 году. Кое-кто считает, что они просто вернулись к себе в Калабрию. В 1131 году Орваль становится одним из ленных владений святого Бернара.
Но перед своим исчезновением из Орваля калабрийские монахи оставили в истории Запада неизгладимую отметку. По словам все тех же историков, среди них находился человек, который позже станет знаменитым Петром Отшельником, тем самым Петром Отшельником, наставником Годфруа Бульонского, который, начиная с 1095 года, вместе с папой Урбаном II проповедует во Франции и в Германии необходимость крестового похода. Нужно, красноречиво заявляет он, начать эту священную войну, которая возвратит Христианскому миру могилу Христа и вырвет Святую Землю из рук мусульман.
Приняв во внимание намеки, легко различимые между строк «документов Общины», мы спросили себя, не могло ли существовать некоего подобия преемственности между монахами из Орваля, Петром Отшельником и орденом Сиона. В самом деле, можно быть почти уверенными в том, что, если эти последние казались больше бродячей общиной неизвестных монахов, прибывших в Арденны, то их внезапное исчезновение спустя каких-нибудь сорок лет является доказательством их сплоченности и организованности, которые, несомненно, имели постоянную основу. Если Петр Отшельник действительно принадлежал к этой общине, то его призывы в пользу крестового похода не были проявлением фанатизма, а напротив, были хорошо продуманным политическим ходом. Кроме того, если он был наставником Годфруа Бульонского, то вполне вероятно, что он сыграл определяющую роль в решении своего ученика отправиться в Святую Землю. Что же касается монахов из Орваля, то на самом ли деле они возвратились в Калабрию, не обосновались ли они в Иерусалиме, в аббатстве Нотр-Дам-де-Сион?..
Это, конечно, только гипотеза, которую, тем не менее, нельзя ни отбросить, ни утвердить, но на которой нужно на некоторое время остановиться.
Когда Годфруа Бульонский сел на корабль, чтобы отправиться в Святую Землю, по слухам, его сопровождали несколько неизвестных людей, бывших, возможно, его советниками. Но войско Годфруа Бульонского не было единственным отправившимся в Палестину; их было еще три, во главе которых стояли представители высшей европейской знати. Из Европы уехали четыре могущественных правителя, и все они имели право сесть на трон, если Иерусалим падет и в Палестине будет создано королевство франков. А Годфруа Бульонский был заранее убежден, что трон займет именно он, ибо он был единственным из сеньоров, покидающих свои земли, чтобы отправиться на Ближний Восток, кто отказался от всех своих владений и продал все свое имущество, будто Святая Земля воздаст ему за все это на всю жизнь.
Итак, в 1099 году, сразу после взятия Иерусалима, собрался тайный конклав, и если История не смогла точно установить личности всех его участников, то спустя три четверти века Вильгельм Тирский утверждал, что самым знаменитым из них был не кто иной, как «некий епископ из Калабрии». Цель этого собрания была ему вполне ясна: выборы короля Иерусалима. И, несмотря на требование Раймона, графа Тулузского, таинственные и влиятельные избиратели очень быстро отдали трон Годфруа Бульонскому, который скромно принял лишь титул «защитника гроба Господня», а титул короля в конце концов после его смерти в 1100 году принял его брат Бодуэн.
Были ли участниками этого странного конклава, передавшего в руки Годфруа Бульонского новое королевство, монахи из Орваля? И был ли среди них пользовавшийся тогда значительным авторитетом в Святой Земле Петр Отшельник?
Собиралась ли эта таинственная ассамблея в аббатстве на горе Сион? Там было столько разных людей и столько разных вопросов, но не составляли ли они единое целое и не дали ли они один-единственный ответ? Конечно, эту гипотезу подтвердить очень сложно. Но ее нельзя и отбросить. Если ее хорошо проверить, то, наверное, могущество ордена Сиона было бы подтверждено, равно как и его власть даровать королевский трон.
Тайное создание ордена рыцарей Храма
Согласно «Секретным досье», основателями ордена Храма считаются Гуго де Пейн, Бизоль де Сент-Омер и Гуго, граф Шампанский, а также и некоторые члены ордена Сиона: Андре де Монбар, Аршамбо де Сент-Эньян, Нивар де Мондидье, Гондемар и Россаль.
Гуго де Пейна и дядю святого Бернара Андре де Монбара мы уже знаем; нам известен также и Гуго, граф Шампанский, который дал землю, где святой Бернар построил аббатство Клерво. Став в 1124 году тамплиером, он принес клятву верности своему собственному вассалу и получил от епископа Шартрского письмо, которое нам тоже известно. Но, несмотря на то, что между графом Шампанским и тамплиерами существовали определенные отношения, нигде кроме «Секретных досье», он не указан в числе основателей ордена. Что касается Андре де Монбара, скромного дяди святого Бернара, то он просто принадлежал к ордену Сиона, то есть к другому ордену, отличающемуся от ордена Храма, предшествовавшему ему и сыгравшему в его создании главную роль.
Но это еще не все. В одном из текстов «Секретных досье» упоминается, что в марте 1117 года Бодуэн I, «который был обязан Сиону своим троном», был «вынужден» вести переговоры об утверждении ордена Храма в Сен-Леонар-д'Акре; а наши поиски открыли нам, что это местечко было как раз одним из ленных владений ордена Сиона. Зато мы совсем не знаем о том, почему Бодуэн был «вынужден» вступить в эти переговоры. Это слово наталкивает на мысль о принуждении или о давлении, а оно, судя по некоторым намекам «Секретных досье», было оказано этим самым орденом Сиона, которому Бодуэн «был обязан своим троном». Если это так, то подтверждается предположение о том, что орден Сиона на самом деле был всемогущей и влиятельной организацией, которая имела право не только даровать трон, но и, очевидно, заставить короля склониться перед желаниями ордена.
Если, таким образом, орден Сиона был действительно ответственным за избрание Годфруа Бульонского, то, конечно же, его юный брат Бодуэн «был обязан своим троном» именно ему. Кроме того, теперь мы знаем, что, по всей видимости, орден Храма существовал (по крайней мере, в зачаточном состоянии) за целых четыре года до общепринятой даты его основания, то есть до 1118 году. В 1117 году Бодуэн был болен, почти при смерти; быть может, рыцари Храма уже осуществляли свою деятельность в качестве услужливых военных и административных помощников ордена Сиона, который укрывал их в своем укрепленном аббатстве? Может быть также, что король Бодуэн, находясь на смертном одре, был вынужден либо по состоянию здоровья, либо под давлением ордена Сиона предоставить тамплиерам официальный статус, чтобы обеспечить им легальное существование?
В ходе наших исследований о тамплиерах мы уже обнаружили сеть хитроумных соотношений, тесно перепутанных, которые, похоже, выявляли существование некоего грандиозного замысла, и на основании всего этого, мы выработали гипотезу, но без определенных выводов.
Теперь же нам кажется, благодаря новым данным о Сионской Общине, что предполагаемый заговор приобретает некоторую устойчивость, позволяющую нам перечислить множество важных моментов:
1) В конце XI века в Арденны прибыла таинственная монашеская община из Калабрии, где ее принимает под свое покровительство тетка и приемная мать Годфруа Бульонского, которая дарует им земли в Орвале.
2) Среди них, возможно, находится наставник Годфруа, один из проповедников первого крестового похода.
3) Некоторое время спустя после 1108 года монахи покидают Орваль и исчезают; никто не знает, в каком направлении они убыли; быть может, они отправились в Иерусалим. Во всяком случае, Петр Отшельник едет в Святую Землю, и, если он был одним из монахов из Орваля, разумно было бы предположить, что те отправились вместе с ним.
4) В 1099 году Иерусалим был взят крестоносцами, и конклав, состоявший из неизвестных личностей, во главе которого стоял уроженец Калабрии, предложил Годфруа занять трон нового королевства франков.
5) По просьбе Годфруа Бульонского на горе Сион возводится аббатство; в нем обитает орден, носящий то же имя, состоящий, возможно, из тех самых личностей, которые предложили ему занять трон.
6) В 1114 году уже существуют рыцари Храма, и их деятельность (возможно, военная) находится в зависимости от ордена Сиона. Но об учреждении ордена договорились лишь в 1117 году, а его существование официально датируется только следующим годом.
7) В 1115 году святой Бернар, член ордена цистерцианцев, находящегося на грани развала, становится одной из самых блестящих личностей Христианского мира. В это же время его орден встает во главе самых богатых и престижных религиозных институтов Европы.
8) В 1131 году святой Бернар получает в свое владение аббатство Орваль, которое несколькими годами ранее занимали калабрийские монахи. Орваль становится обителью цистерцианцев.
9) В течение этого же времени пути некоторых лиц загадочным образом пересекаются в связи с различными событиями, но, тем не менее, это позволяет сложить некоторые куски головоломки. Так обстоит дело с графом Шампанским, который дарует земли святому Бернару, чтобы построить аббатство Клерво, содержит в Труа блестящий двор, как в романах о Святом Граале, и в 1114 году присоединяется к рыцарям Храма, первый известный великий магистр которого, Гуго де Пейн, является его собственным вассалом.
10) Андре де Монбар, дядя святого Бернара и предполагаемый член ордена Сиона, объединяется с Гуго де Пейном, чтобы основать орден Храма. Некоторое время спустя два брата Андре присоединяются к святому Бернару в Клерво.
11) Святой Бернар становится восторженным сторонником рыцарей Храма; он принимает их во Франции и участвует в выработке их устава, который, следовательно, будет похож на устав цистерцианцев.
12) Приблизительно в период между 1115 и 1140 годами цистерцианцы и тамплиеры процветают: земли и богатства увеличиваются у тех и других в значительной мере.
Итак, мы снова вынуждены спросить себя: являются ли эти многочисленные отношения просто набором совпадений? Возможно, речь идет лишь о людях, событиях и явлениях совершенно независимых друг от друга и лишь по воле случая накладывающихся одно на другое через примерно равные промежутки времени? Или же мы обнаружили основные линии плана, задуманного и построенного человеческим мозгом, ни одно из проявлений и элементов которого не является случайным? И может ли быть так, что этим мозгом был орден Сиона?
Следовательно, поставленный вопрос в дальнейшем звучит следующим образом: мог ли орден Сиона, держась в тени, действовать за спинами святого Бернара и тамплиеров? Действовали ли знаменитый цистерцианский монах и солдаты христовы согласно с некоей высшей политикой?
Людовик VII и Сионская Община
В «документах Общины» не содержится никаких указаний на деятельность ордена Сиона в период между 1118 — официальной датой образования ордена тамплиеров — и 1152 годами, и, по всей вероятности, в этот отрезок времени орден оставался в Святой Земле, в аббатстве близ Иерусалима. Но, по слухам, французский король Людовик VII, возвращаясь из второго крестового похода, привез с собой девяносто пять членов ордена. Никто не знает, ни в чем они должны были ему помогать, ни почему он желал им покровительствовать; но если мы допускаем, что орден Сиона действовал в тени тамплиеров, тяжкие долги военного и финансового характера, сделанные Людовиком VII богатым рыцарям, могут все объяснить.
Итак, орден Сиона, основанный Годфруа Бульонским за полвека до описываемых событий, ступил или вновь ступил на землю Франции в 1152 году. Действительно, уточняет текст «документов», шестьдесят два члена ордена обосновываются в «большой общине» святого Самсона в Орлеане, которую король подарил им; семеро других влились в ряды тамплиеров; и двадцать шесть (либо две группы по тринадцать человек) прибыли в «маленькую общину на горе Сион», расположенную в Сен-Жан-ле-Блане в окрестностях Орлеана.
Зная эти подробности, мы выходим из границ неуверенности и обретаем твердую почву под ногами, ибо грамоты, которыми Людовик VII устроил орден Сиона в Орлеане, все еще существуют; они были много раз воспроизведены, а оригиналы можно посмотреть в муниципальных архивах города. В этих же архивах находится булла папы Александра III, датирующаяся 1178 годом, которая официально подтверждает владения ордена: дома и обширные территории в Пикардии и во Франции (включая обитель святого Самсона в Орлеане), в Ломбардии, на Сицилии, в Испании и в Калабрии, многочисленные земли в Палестине, среди которых — Сен-Леонар-д'Акр. До второй мировой войны в архивах Орлеана находились, по крайней мере двадцать грамот, упоминавших именно орден Сиона. К сожалению, во время воздушных налетов 1940 года все они, за исключением трех, погибли.
Срубленный вяз Жизора
Если верить «документам Общины», то 1188 год был наиважнейшим для Сиона и рыцарей Храма. Год назад Иерусалим снова был взят сарацинами, главным образом из-за некомпетенции Жерара де Ридфора, великого магистра ордена тамплиеров. Что касается «Секретных досье», то их приговор более суров: в них не говорится ни о жестокости, ни о некомпетентности Жерара, зато прямо говорилось о его «предательстве». Если мы не знаем, в чем именно состояло его предательство, то мы должны констатировать, что оно, по всей вероятности, вынудило «посвященных» ордена Сиона «всем скопом» добраться до Франции и, возможно, до Орлеана. Утверждение правдоподобно, ибо, когда Иерусалим вновь оказался в руках неверных, аббатство на горе Сион должна была постигнуть та же участь. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в подобных обстоятельствах обитатели его, лишившись своего оплота в Святой Земле, стали искать убежища во Франции, где в их владении уже имелась земля.
События 1187 года — «предательство» Жерара де Ридфора и сдача Иерусалима, — кажется, ускорили разрыв между орденом Сиона и тамплиерами. Точные причины этого неизвестны, но, согласно «Секретным досье», следующий год был свидетелем решительного поворота в жизни обоих орденов. И когда в 1188 году произошел окончательный разрыв, орден Сиона перестал интересоваться своими знаменитыми протеже, как отец отвергает своего ребенка… Этот разрыв произошел во время ритуальной церемонии, на которую намекают «Секретные досье» и другие «документы Общины», повествуя о «рубке вяза», имевшей место в Жизоре.
Если все пункты в этом тексте являются запутанными, то История и предания признают, что в 1188 году в Жизоре произошло очень странное событие, которое спровоцировало рубку вяза. Факты таковы: перед крепостью находился луг, именуемый «священным полем», которое, по сообщениям средневековых летописцев, с незапамятных времен пользовалось особым почитанием, и которое в XII веке часто служило местом встреч французских и английских королей. В центре его рос старинный вяз, который в 1188 году во время беседы между Генрихом II Английским и Филиппом II Французским стал по непонятным причинам предметом серьезной, если не сказать кровавой, ссоры.
Согласно одному из рассказов, вязу, отбрасывающему единственную тень на священное поле, было более восьмисот лет, и ствол его был таким толстым, что девять человек, раскинув руки, едва могли обхватить его. Под этой приветливой тенью и расположились Генрих II и его спутники; они обогнали французского монарха, приехавшего позже под жаркими лучами безжалостного солнца. На третий день переговоров под действием жары темпераменты накалились, вооруженные мужчины обменялись оскорбительными репликами, и из рядов галльских наемников Генриха II выпустили злополучную стрелу. французы тотчас ринулись вперед, и, так как их было гораздо больше, чем англичан, последние были вынуждены искать убежища за стенами цитадели. Говорят, что в ярости Филипп II срубил дерево и поспешно возвратился в Париж, будучи в очень плохом настроении; там он заявил, что явился в Жизор вовсе не для того, чтобы играть в дровосека.
Разумеется, мы не преминули попытаться прочесть между строк этого простого до наивности средневекового анекдота. За его внешним очарованием раскрывается очевидная истина, которую поверхностный взгляд вполне мог бы не заметить. Можно попробовать усмотреть в нем связь и с нашим сюжетом. Однако…
В другом рассказе Филипп, кажется, действительно высказал Генриху свое намерение срубить дерево, и Генрих приказал «укрепить» ствол вяза стальными клинками. На следующий день появилась фаланга из шести эскадронов вооруженных французов, во главе каждого из которых стояли важные сеньоры королевства; у солдат в руках были пращи, топоры и дубинки. В завязавшемся бою старший сын и наследник английского трона Ричард Львиное Сердце ценой большого кровопролития попытался защитить дерево. К вечеру французы остались победителями на поле боя, и вяз был срублен.
В этом втором рассказе, как мы видим, заключено нечто большее, чем яростная ссора королей, а именно: введение в бой воинов с обеих сторон с большим количеством участников и, возможно, жертв. К несчастью, ни в одной биографии Ричарда Львиное Сердце не содержится ни малейшего намека на подобное событие.
Зато История и предания подтверждают оба «документа Общины»: действительно, в 1188 году в Жизоре имел место любопытный спор, окончившийся рубкой вяза. Следовательно, если ничто не подтверждает возможную связь этого события с орденом Сиона или с орденом Храма, ибо существующие рассказы одновременно слишком туманны и слишком противоречивы, чтобы считать их неопровержимыми, то не менее вероятно и то, что при этом инциденте присутствовали тамплиеры — много раз отмечалось их сопутствие Ричарду Львиное Сердце, тем более, что в то время Жизор уже тридцать лет находился в их власти.
Коротко говоря, это приключение с вязом скрывает от нас совсем не ту реальность, которую передали потомкам официальные рассказы. В самой их двусмысленности не кажется ли выпущенным главный элемент; не выдана ли широкой публике простая аллегория, скрывающая за собой истину?
Ормус
Начиная с 1188 года, утверждают «документы Общины», рыцари Храма уже самостоятельны, независимы от ордена Сиона и от военных или каких-либо других обязанностей по отношению к нему. Впредь они свободны служить своим целям и вершить свою судьбу вплоть до рокового дня — тринадцатого октября 1307 года.
В том же самом 1188 году в ордене Сиона происходит полная перестройка. До сих пор одни и те же великие магистры, например, Гуго де Пейн или Бертран де Бланшфор, одновременно руководили обоими институтами. Начиная с 1188 года орден Сиона выбирает своего собственного руководителя, не зависимого от ордена Храма. Первым среди них станет Жан (Иоанн) де Жизор.
Орден Сиона также изменяет свое название и принимает то, под которым он известен нам и по сей день — Сионская Община. К нему добавляется и второе название, априори удивительное — «Ормус», которое будет использоваться до 1306 года, то есть до даты, через год после которой будет совершен арест французских тамплиеров. Это слово представлено знаком — неким видом анаграммы, в котором сочетаются несколько слов-ключей и символов, как, например, «ours» — «ursus» по-латински, намек на Дагоберта II и меровингскую династию (это мы увидим позже), «orme», «or» и прописную букву «М», уже встречавшуюся ранее, которая как бы окружает другие буквы — астрологический символ Девы, и означающую «Богоматерь» на языке средневековой иконографии.
Так как нам неизвестны никакие ссылки на средневековый институт, носивший имя «Ормус», проверить эти утверждения невозможно. Но термин «Ормус» появляется в двух других совершенно разных контекстах. С одной стороны, это зороастрийская мысль и гностические тексты, где это слово является синонимом понятия Света, на которые ссылались франкмасоны в конце XVIII века. В масонской традиции «Ормус» был египетским мистиком, гностическим последователем из Александрии, где, как считается, он жил в первые годы христианской эры. Обращенный в 46 году в христианство вместе с шестью своими товарищами святым Марком, учеником Иисуса, он стал родоначальником новой секты, где смешивались принципы зарождающегося христианства и более древних верований.
Неизвестно, существовал ли Ормус Египетский на самом деле; но если представить себе это горнило мистической деятельности, каким была Александрия в I веке нашей эры, то такому персонажу там вполне нашлось бы достойное место. Всякого рода иудаистские и герметические доктрины, последователи Митры и Зороастры, пифагорейцы и неоплатоники сталкивались в нескончаемой суматохе идей и мнений, где постоянно рождались и возрождались различные школы и доктрины. В изобилии имелись учителя самых разных верований, один из которых — а почему бы и нет? — мог принять имя «Ормус», выражающее светлое начало.
По той же масонской традиции, в 46 году после рождества Христова Ормус дал своему «новому ордену посвященных» специфический символ — красный или розовый крест. Мы знаем, что красный крест оказался на гербе рыцарей Храма, но «Секретные досье» выражаются на этот счет: нужно, внушают они, видеть в Ормусе происхождение ордена Розы и Креста, или розенкрейцеров; впрочем, в 1188 году Сионская Община прибавила к «Ормусу» еще одно название и стала называться «орденом Истинных Розы и Креста».
Эта новая гипотеза, близкая к одному из утверждений, кажется нам слишком подозрительной. Конечно, мы знаем «калифорнийских розенкрейцеров», которые вывели свое происхождение из поздней античности и имеющие своими членами величайшие имена планеты. Но к ордену «Розы и Креста», датирующемуся 1188 годом, мы относимся весьма скептически!
В самом деле, до начала XVII века или, в самом крайнем случае, до последних лет XVI века не существует никаких следов розенкрейцеров (по крайней мере, рыцарей с этим именем), как убедительно показала это английский историк Френсис Ятс. Первые мифы, связанные с этим легендарным орденом, появляются около 1605 года, потом мы обнаруживаем их десять лет спустя, во время публикации взволновавших умы брошюр, появившихся в 1614, 1615 и 1616 годах. В них объявляется о существовании тайного братства, ассоциации посвященных мистиков, основанной неким Христианом Розенкрейцем, родившимся в 1378 году и умершим в 1484 году в преклонном возрасте — ста шести лет.
Но сегодня кое-кто считает, что Христиан Розенкрейц и его таинственное братство в действительности были лишь мистификацией, мотивы которой до сих пор неизвестны, и которые, несомненно, имели в свое время серьезные политические последствия. Впрочем, теперь мы знаем автора брошюры, появившейся в 1616 году, знаменитого «Химического венчания Христиана Розенкрейца». Речь идет об Иоганне Валентине Андреа, немецком писателе и теологе из Вюртемберга, который признался, что сочинил этот текст как «комедию» — в том смысле, в котором какой-нибудь Данте или Бальзак, вероятно, его бы поняли. Но в таком случае, почему бы ему не сочинить и другие «розенкрейцеровские» брошюры, являющиеся источником всего, что сегодня известно об основании этой организации?
Зато, если «документы Общины» заслуживают доверия, мы должны пересмотреть проблему происхождения ордена Розы и Креста и увидеть в нем нечто другое, нежели ловко поставленный в XVII веке фарс. Пойдет ли речь о тайном обществе, о подпольном братстве в начале, быть может, не совсем мистическом, но очень политизированном? Существовало ли оно за четыреста двадцать пять лет до того, как стало известным широкой публике, и за два века до своего легендарного основателя?
Еще раз повторяем: у нас нет никаких формальных доказательств. Хотя, конечно, роза является с незапамятных времен одним из великих мистических символов человечества, бывший особо в моде во времена Средневековья, что доказывает «Роман о Розе» Гийома де Лорри и Жана де Менга и «Рай» Данте. Красный крест также является традиционным мотивом, который мы находим не только на гербе тамплиеров, но и кресте Святого Георгия, такой, каким принял его орден Подвязки, созданный спустя каких-нибудь тридцать лет после краха тамплиеров. Но будь они красные или розовые и многочисленные в мире символики, одних этих крестов недостаточно, чтобы открыть существование института с этим именем, еще менее — тайного общества.
Не будем забывать, как справедливо отметила Фрэнсис Ятс, что большое количество тайных обществ, действовавших до XVII века, были общества розенкрейцеров, если не по названию, то по политической и философской ориентации. Так, в плане индивидуальном, Леонардо да Винчи, безусловно, был розенкрейцером по своему темпераменту и по образу мыслей.
В заключение вспомним, что когда в 1629 году братство Розы и Креста находилось во Франции в своем апогее, кюре Жизора, Робер Деньо, написал историю города и своей семьи, в которой он прямо заявил, что орден Розы и Креста был основан Жаном де Жизором в 1188 году, чем подтвердил высказывания «документов Общины». Отстоящая от описываемых событий на четыреста пятьдесят лет вперед, рукопись представляет, по нашему мнению, доказательство тем более убедительное, что она исходит от человека, жившего в самом Жизоре.
Но, повторим еще раз, что тексты «документов Общины» наталкивают только на предположения и не могут дать никакой абсолютной уверенности. Тем не менее, не будем пренебрегать ими и удовольствуемся на первое время тем, что будем держать при себе свое суждение на этот счет.
Орлеанская Община
Параллельно с этой бесспорно важной информацией «документы Общины» предоставляют нам и другую, довольно разнородную и явно такую незначительную, что она ускользает от анализа. Не следует ли поэтому видеть в ней гарантию точности, ведь такие ничтожные детали вряд ли были выдуманы, тем более, что большинство из них можно проверить?
Так, Жирар, аббат «малой общины» в Орлеане, между 1239 и 1244 годами уступил рыцарям Храма клочок земли в Акре. Причины этой сделки, естественно, никому не известны, но она была надлежащим образом установлена: существует грамота, датируемая 1239 годом и за подписью Жирара. Но это еще не все. Имеется другое, похожее показание, касающееся некоего аббата Адама, который самолично руководил «малой общиной» в 1281 году и дал землю близ Орваля цистерцианцам, которые, как мы уже видели, занимали в то время аббатство и которые поселились там на полтора века раньше, при святом Бернаре. На этот раз никакой письменный документ не помогает установить подлинность акта, который, тем не менее, вполне вероятен, ибо в большом количестве имеются другие документы, касающиеся похожих операций. В данном случае они представляют особый интерес, так как в них упоминается Орваль, встречавшийся уже в ходе нашего расследования. Добавим, что эта территория должна была иметь исключительную важность, уточняют «документы Общины», раз за этот дар Адам навлек на себя яростный гнев со стороны своих братьев из ордена Сиона; чуть было не дошло до отказа от своих прерогатив… Свидетель акта сложения с себя сана, после которого опальный аббат уехал в Акр, Тома де Сенвиль, великий магистр ордена Святого Лазаря, подтверждает подлинность этого события. Потом городок попадает в руки сарацин, а несчастный аббат уезжает на Сицилию, где в 1291 году умирает.
Надо сказать, что грамота о сложении сана аббатом Адамом исчезла. Но в 1281 году Тома де Сенвиль был великим магистром ордена Святого Лазаря, который находился недалеко от Орлеана, где происходило сложение сана. К тому же из надежног источника известно, что аббат действительно отправился пост этого в Акр, как свидетельствуют две прокламации и два пись ма, подписанные его рукой, первое из которых помечено августом 1281 года, а второе — мартом 1289.
«Голова» тамплиеров
Одному моменту «документы Общины» уделяют особое внимание. Это отделение друг от друга орденов Сиона и Храма, происшедшее в 1188 году, когда был срублен вяз. Но, видимо, связь между ними все же продолжала существовать, ибо «в 1307 году Гийом де Жизор получил от ордена Храма золотую голову Caput LVIII».
Факт очень интересный, потому что хоть мы уже не в первый раз встречаем эту таинственную голову, нам еще не представлялось удобного случая установить ее прямую связь ни с Сионом, ни со знаменитой семьей, царствовавшей в Жизоре. «Документы» ли очень стараются установить взаимоотношения там, где их не было? Мы так не думаем, потому что отчеты Инквизиции говорят о противоположном; там, где мы были более всего сдержаны в оценке фактов, в действительности доказательства казались самыми солидными. Вот текст одного из отчетов:
«Одиннадцатого мая следующего года Комиссия вызвала Гийома Пидуа, управляющего и хранителя богатств ордена Храма и на этом основании держащего у себя реликвии и раки, захваченные во время ареста тамплиеров в Париже. Его вместе с Гийомом де Жизором и Рейнье Бурдоном попросили представить членам Комиссии все деревянные и металлические фигурки, которые они могли собрать во время конфискации. Он принес большую голову… с женским ликом…».
Мы знаем продолжение, так как речь идет о той самой голове из позолоченного серебра, уже встречавшейся нам в тайных церемониях тамплиеров и имеющую пометку «Caput LVIII». Но не только она вносит неясность в эту историю; Гийом де Жизор, на которого были возложены те же обязанности, что и на Гийома Пидуа, являющийся сам человеком Филиппа Красивого, тоже вовлечен в это. Иными словами, так же, как и король Франции, он был врагом тамплиеров и участвовал в их уничтожении. И однако, согласно «документам Общины», Гийом де Жизор был в то же самое время великим магистром Сионской Общины. Мог ли он, будучи им, одобрить репрессивные акции Филиппа против тамплиеров и даже участвовать в них?
Некоторые документы, как кажется, подтверждают это положение и внушают даже, что в некоторой степени Сион не только разрешил уничтожение своих протеже, но и способствовал ему. Но правда и то, что эти же самые тексты, кроме того, подразумевают, что Сион осуществил в обстановке наибольшей секретности что-то вроде поддержки некоторым тамплиерам в последние дни существования ордена. Если факты точны, то Гийом де Жизор сыграл роль «двойного агента» и, быть может, взял на себя ответственность предупредить тамплиеров о том, что против них замышлялось.
Но равно можно предположить, что, если после официального разрыва в 1188 году Сион продолжал использовать свою официозную власть по отношению к тамплиерам, то Гийом де Жизор, по крайней мере частично, мог быть ответственным за уничтожение архивов ордена и за необъяснимое исчезновение его сокровища.
Великие магистры ордена Храма
Среди текстов «Секретных досье» имеются три списка имен. Первый из них, самый простой и наименее интересный, называет всех аббатов, поставленных во главе владений Сина в Палестине в период между 1152 и 1281 годами. В ходе наших поисков мы не раз встречали его в работах, которые представляются нам бесспорными и которые, таким образом, подтверждают его точность; список везде идентичен, кроме двух дополнительных имен, фигурирующих в «документах Общины». Они согласуются с исторической правдой и заполняют пробелы.
Второй список содержит имена великих магистров ордена Храма с 1118 по 1190 год, то есть со дня его официального создания до его разрыва с Сионом и рубки вяза в Жизоре. Априори ничто не кажется в этом списке ненормальным, но если его сравнить с другими, то появляются некоторые отклонения.
Все списки, опубликованные историками ордена Храма, устанавливают число великих магистров с 1113 по 1190 год — десять; однако в «Секретных досье» всего восемь имен. Среди первых — Андре де Монбар, дядя святого Бернара, бывший не только основателем ордена, но и великим магистром с 1153 по 1156 год; но в других списках он никогда не фигурирует в качестве великого магистра, и вся его карьера — действие в тени, за спинами тамплиеров. Во всех списках, наконец, Бертран де Бланшфор — шестой великий магистр, с 1156 года, после Андре де Монбара, тогда как в «Секретных досье» он становится не шестым, а четвертым, в 1153 году. Впрочем, это не единственное расхождение, существующее между известными списками и «Секретными досье». Очень ли они серьезны, эти расхождения, и достаточно ли их, чтобы потерять доверие к досье?
В самом деле, не существует никакого официального и точного списка великих магистров ордена Храма, ибо, как нам кажется нужным упомянуть здесь, такой список никогда не был передан потомкам. Как мы знаем, архивы ордена были уничтожены или же исчезли, а первый известный список великих магистров датируется 1342 годом — тридцать лет спустя после разгрома ордена и двести двадцать пять лет спустя со дня его основания. Значит, историки набросали этот список, согласно старинным летописям, авторы которых то там, то здесь намекали на того или иного «магистра» или «великого магистра».
Для большей уверенности можно получить сведения из грамот той эпохи, внизу текстов которых рядом с подписями названы титулы тамплиеров, издавших документ. Но мы с удивлением вынуждены констатировать, до какой степени неясен порядок следования имен великих магистров и неточны соответствующие даты, потому что как первый, так и последние варьируются в разных рассказах и различных документах.
Однако нельзя игнорировать фундаментальные различия, существующие в этом случае между «документами Общины» и другими известными текстами. Чем грешит список из «Секретных досье»: незнанием или небрежностью? Или же наоборот, правдив и является единственным, содержащим информацию, от которой отказались все историки, именно этот список? Если Сион на самом деле создал рыцарей Храма, и если, по крайней мере, в архивах он дожил до сегодняшнего дня, то можно не без оснований думать, что именно он владеет некими тайнами…
Впрочем, существует очень простое объяснение противоречий в списках великих магистров Храма из «Секретных досье»; объяснение, применимое ко всем расхождениям, которые могут существовать между ними и другими историческими источниками, считающимися бесспорными. Достаточно привести один лишь пример:
Кроме великого магистра, орден Храма состоял из большого числа местных магистров: один в Англии, один в Нормандии, в Аквитании и на всех территориях, где находились его владения. Был также один для всей Европы в целом, один для морских дел и так далее. Таким образом, мы констатируем, что внизу страниц документов и грамот, подписанных тамплиерами, все эти магистры, местные и региональные, подписывались, как правило, одним и тем же титулом — Magister Templi. Сам великий магистр, будучи беззаботным или же скромным, не прибавлял ничего к этим двум словам. Так, Андре де Монбар, региональный магистр Иерусалима, имел на грамотах тот же титул, что и Бертран де Бланшфор, великий магистр ордена.
Следовательно, нет ничего удивительного в том, что историк, основывающий свои исследования на одной или двух грамотах и не проверивший своих ссылок, мог неправильно интерпретировать точный статус некоторых личностей из ордена Храма.
Верно это как для Андре де Монбара, так и для некоего Эверара де Барра, фигурирующего во многих списках в качестве одного из великих магистров ордена. Однако наши собственные исследования убедили нас в том, что он был лишь региональным магистром, избранным и находившимся во Франции и весьма поздно отправившимся в Святую Землю. Тем не менее, каждый знает, что согласно уставу ордена, великий магистр, который обязательно избирался генеральным капитулом, находящимся в Иерусалиме, сам должен был находиться там. В случае Эверара де Барра это не так, и поэтому надо было вычеркнуть его из списка великих магистров. Действуя таким образом, «Секретные досье» проводят на этот счет тщательные уточнения.
После того, как мы провели более года изучая и сравнивая различные списки великих магистров Храма, нам надо было изучить ссылки на всех историков ордена — английских, французских, немецких, а также их источников, хроник того времени, например, Вильгельма Тирского, и всех современных им рассказов; получив массу информации о других, рассмотрев при помощи лупы титулы и подписи на прокламациях, эдиктах, актах и на всех документах, имеющих отношение к тамплиерам, мы можем утверждать, заключая это систематическое расследование, что список, появившийся в «Секретных досье», является наиболее точным не только в плане установления личностей великих магистров, но также и дат. Следовательно, если какой-либо список великих магистров Храма — единственный — должен считаться точным и окончательным, то это именно список из этих досье.
Не то, чтобы этот список сам по себе имел главнейшее значение, но выводы, вытекающие из него, его имеют. Мы вправе думать, что он основывается на исключительной и, вероятно, секретной информации. Кто-то получил доступ к этому источнику, использовал его, доверяя ему, составив свой собственный список великих магистров Храма. Повторяем, что он, несмотря на некоторые расхождения, чаще всего бывает наиболее точным, и эта точность неоспоримо свидетельствует в пользу всех документов «Секретных досье».
Нам необходима эта уверенность; без нее мы меньше доверяли бы всем документам. Мы сразу же отказались от третьего и последнего из списков, то есть списка великих магистров Сионской Общины, который, на первый взгляд, мог лишь сбить нас с толку.
6. Великие магистры и подземная река
Третий список из «Секретных досье» — это последовательное перечисление великих магистров Сионской Общины или же, если использовать старое французское слово, которое еще употребляется, — «навигаторов», «перевозчиков». Этот список представлен следующим образом:
Жан (Иоанн) де Жизор
1188 — 1220
Мари де Сен-Клер
1220 — 1266
Гийом де Жизор
1266 — 1307
Эдуар де Бар
1307 — 1336
Жанна де Бар
1336 — 1351
Жан де Сен-Клер
1351 — 1366
Бланш д'Эвре
1366 — 1398
Никола Фламель
1398 — 1418
Рене Анжуйский
1418 — 1480
Иоланда де Бар
1480 — 1483
Сандро Филипепи
1483 — 1510
Леонардо да Винчи
1510 — 1519
Коннетабль Бурбонский
1519 — 1527
Фердинанд де Гонзаг
1527 — 1575
Луи де Невер
1575 — 1595
Роберт Флудд
1595 — 1637
И.Валентин Андреа
1637 — 1654
Роберт Бойл
1654 — 1691
Исаак Ньютон
1691 — 1727
Чарльз Рэдклифф
1727 — 1746
Карл Лотарингский
1746 — 1780
Максимилиан Лотарингский
1780 — 1801
Шарль Нодье
1801-1844
Виктор Гюго
1844 — 1885
Клод Дебюсси
1885-1918
Жан Кокто
1918-
Прочитав этот список, мы снова засомневались. Ведь он содержит имена, причастные к оккультизму, что признано официально, и включает другие, кто не мог бы явно иметь ничего общего с членами президиума тайного общества. Кроме того, это именно те имена, на которые так легко ссылаются некоторые современные организации, озабоченные тем, чтобы придать себе вид достоверности; так, калифорнийские розенкрейцеры объявляют себя потомками знаменитых представителей западной культуры, а именно: Данте, Шекспира, Гете…
Некоторые имена из этого списка, однако, не вызывают удивления. Никола Фламель был одним из самых известных алхимиков средневековья, Роберт Флудд, философ XVII века — специалист по тайным наукам, что же касается его немецкого современника Иоганна Валентина Андреа, автора труда или трудов, давших начало знаменитому мифу о Христиане Розенкрейце, то с ним мы уже встречались. Другие имена не менее знамениты: Леонардо да Винчи, Сандро Филипепи (более известный как Боттичелли), Роберт Бойл и Исаак Ньютон — блестящие ученые; Виктор Гюго, Клод Дебюсси и Жан Кокто — все они были замечательными личностями в культурной жизни своей эпохи.
Тем не менее, по этому поводу возникает вопрос. Мыслимо ли, что люди с такой известностью могли выполнять функции великих магистров тайного ордена так, что никто и никогда об этом и не подозревал? В самом деле, можно ли вообразить Ньютона или Кокто вступившими на таинственный путь герметической мысли?.. Но продолжим.
Список включает не только известные имена, но и другие, более неизвестные как обыкновенному читателю, так и опытному историку: Гийом де Жизор, например, который в 1306 году сделал Сионскую Общину «герметическим франкмасонством», и его дед, Жан (Иоанн) де Жизор, первый великий магистр ордена после рубки вяза и отделения от тамплиеров в 1188 году.
Жан де Жизор, безусловно, существовал. Он родился в 1133 году, умер в 1220, и его имя упоминается во множестве грамот. Богатый и могущественный, хозяин знаменитой нормандской крепости, где много раз встречались короли Франции и Англии, до 1193 года он был вассалом английского короля, страны, где у него, впрочем, имелись земли в Сассексе и усадьба в Тичфилде, в Хэмпшире. Согласно «Секретным досье», которые, правда, не уточняют причины, он встречался в 1169 году в Жизоре с Томасом Беккетом; встреча вполне возможна, ибо Беккет как раз в этом году ездил в Жизор, но конкретно проверить это не удалось.
Что же такого сделал этот безвестный Жан де Жизор, который оставил Истории только свое имя и свой титул, который не создал ничего грандиозного, что он заслужил пост великого магистра ордена Сиона? Ничего, если, конечно, не считать — и это единственное объяснение — его присутствия на густом и сложном генеалогическом древе, сок которого есть не что иное, как кровь самих Меровингов… Да, Жан де Жизор, так же как и остальные личности, упомянутые в списке, принадлежал — условие необходимое и достаточное — к этому знаменитому роду, который дал ордену много великих магистров.
В самом деле, орден Сиона выбирал своих верховных вождей из двух различных источников. Во-первых, как мы уже видели, среди самых известных личностей, принадлежавших к миру науки или искусства, во-вторых, среди членов определенного рода, имеющего в своих жилах знатную, даже королевскую кровь. Эти последние, как правило, были персонажами второстепенными, сегодня канувшими в забвение (например, живший в XVIII веке Карл Лотарингский, деверь императрицы Марии-Терезии, прославившийся своей непригодностью к сражениям и постоянно направляемый великим Фридрихом Прусским).
Бесспорную достоверность этому списку великих магистров Сиона придает именно посредственность некоторых его членов. Действительно, разве автор выдуманной генеалогии не ввел бы в нее более замечательных персонажей, чем эти не очень-то блестящие аристократы? Таким образом, Сионская Община предстает перед нами осененная реализмом и простотой; она далека от того, чтобы вверять свою судьбу только гениям, мудрецам или святым, короче, людям необыкновенным, но кажется, что она выбирает решительно людей без исключительной судьбы, следуя сбалансированной и умеренной «дозировке».
В общем, если бы этот список был придуманным, то он содержал бы лишь знаменитые имена. Например, Данте, Микеланджело, Гете или Толстой лучше соседствовали бы с Винчи, Ньютоном и Виктором Гюго, чем неизвестные Эдуар де Бар или Максимилиан Лотарингский. Не предпочтительнее ли были бы Байрон или Пушкин такому менее значительному писателю, как Шарль Нодье? Жид или Камю, имеющие международное признание, вместо Жана Кокто, поэта несколько двусмысленного? И что сказать, наконец, об отсутствии, например, Пуссена, чья связь с интересующей нас загадкой была уже в достаточной степени установлена?..
Вот сколько появилось вопросов, не дающих нам покоя и требующих с нашей стороны очень глубокого изучения. Каждое процитированное имя должно было подвергнуться самой строгой проверке как в плане биографическом, так и в плане деятельности и поступков заинтересованных людей. Потому мы сформулировали четыре следующих вопроса:
1) Имел ли место личный, прямой или непрямой контакт между каждым предполагаемым великим магистром, его предшественником и его преемником?
2) Существовала ли связь, кровная или какая-либо другая, между каждым великим магистром и семьями, фигурирующими в генеалогиях «документов Общины» и, как предполагается, принадлежащих к роду Меровингов, в частности, к герцогскому Лотарингскому дому?
3) Был ли связан каждый из великих магистров с Ренн-ле-Шато, Жизором, Стенэ, обителью Сен-Сюльпис и другими местами, обнаруженными в ходе нашего расследования?
4) Так как орден Сиона определил себя как «герметическое франкмасонство», был ли каждый великий магистр замечен в склонности к герметической мысли и поддерживал ли он отношения с тайными обществами?
Достать документы по великим магистрам до 1400 года было трудным делом, если не сказать невозможным, но они открыли нам удивительные подробности, касающиеся последователей. Так, мы обнаружили, что большинство из них имело действительно более или менее тесные связи с одним или несколькими вышеупомянутыми местами, а именно: Ренн-ле-Шато, Жизор, Стенэ или Сен-Сюльпис. Кроме того, некоторые из них имели ту же кровь, что и представители Лотарингского дома, или же были связаны с ним каким-то другим образом, как, например, Роберт Флудд, который являлся наставником сына герцога Лотарингского. Мы обнаружили также, что, начиная с Никола Фламеля, каждый из великих магистров Сиона без исключения был сторонником герметической мысли и входил в какое-либо тайное общество, даже такие, как Бойл и Ньютон, которых никто даже не заподозрил бы в причастности к таким учреждениям. Наконец, в большинстве своем великие магистры имели прямую или косвенную связь через посредство общего друга с тем, кто ему наследовал; единственный разрыв в этой цепи произошел между Максимилианом Лотарингским и Шарлем Нодье во время Французской революции.
Разумеется, в пределах одной главы невозможно изучить в подробностях каждого великого магистра Сионской Общины. Впрочем, некоторые из них выходили из безвестия только благодаря эпохе, во время которой они жили, и определение их точного места повлекло бы целую серию отступлений на забытые уже пути Истории. Что касается других, то невозможно обосновать роль, которую они играли, на нескольких страницах. В приложении мы привели всю касающуюся их информацию, устанавливающую связи, которые они могли иметь между собой, чтобы более широко обрисовать социальную и культурную атмосферу, в создании которой они коллективно приняли участие под эгидой Сионской Общины.
Рене Анжуйский
Рене Анжуйский, «добрый король Рене», одна из самых знаменитых фигур европейской цивилизации проторенессанса заслуживает того, чтобы мы ненадолго задержали внимание на его очаровательной персоне.
Он родился в 1408 году и за время своего существования собрал невероятное количество титулов, среди которых самыми замечательными являются титулы графа де Бара, Провансальского, Пьемонтского и де Гиза, герцога Калабрийского, Анжуйского и Лотарингского, короля Венгрии, Неаполя и Сицилии, Арагона, Валенсы, Майорки и Сардинии, и, наконец, самый главный из всех — титул короля Иерусалима. Хоть он и был чисто номинальным, однако же был принят всеми европейскими монархами, и восходит он прямо к Годфруа Бульонскому.
Жизненный путь Рене Анжуйского, одна из дочерей которого, Мария, в 1445 году вышла замуж за Генриха VI Английского и сыграла важную роль в войне Алой и Белой Розы, кажется, очень рано пересекся с жизненным путем Жанны д'Арк, причем весьма таинственным способом. Жанна, родившаяся в Домреми, что в герцогстве Бар, в самом деле была подданной Рене. В первый раз она появляется в Истории в Вокулере, на берегу Мезы, недалеко от своего родного городка, чтобы объявить коменданту крепости о «божественной миссии», которой она облечена: спасти Францию от английских захватчиков и обеспечить дофину королевский венец. Она должна присоединиться к нему в Шиноне, но сначала ей надо встретиться с герцогом Лотарингским, тестем и двоюродным дедом Рене.
Герцог удостоил ее аудиенции в своей столице, Нанси, по слухам, в присутствии Рене Анжуйского, и когда герцог Лотарингский спросил ее, что ей угодно, Жанна ответила просто, несколькими словами, которые, однако же, озадачили многих историков: «Вашего зятя, коня и несколько храбрых мужчин, чтобы повести меня во Францию…» Многие долго спекулировали на истинной природе связей, соединявших Рене и Жанну. Если верить кое-кому — но откуда у них такие сведения? — они были любовниками, ибо неоспорим тот факт, что с самого начала миссии Жанны Рене находился рядом с ней, что он присоединяется к ней позже при дворе дофина в Шиноне, что он также сопровождает ее на штурм Орлеана. Но в дальнейшем История постаралась стереть из жизни Жанны д'Арк все следы Рене и не дает никаких уточнений по поводу поступков и действий в период между 1429 и 1431 годами — период, являющийся апогеем карьеры Жанны, принятым всеми молчаливо, но без всяких доказательств того, что Рене в то время не покидал герцогского двора в Нанси.
Но вернемся в Шинон, где Рене оказался рядом с Жанной и где при дворе на переднем плане блистала Иоланда Анжуйская. Действительно, именно Иоланда постарается оказывать минимум поддержки болезненному и бесцветному дофину; именно Иоланда быстро становится покровительницей Жанны, несмотря на всеобщее колебание; именно Иоланда убеждает дофина видеть в Жанне спасительницу, на роль которой она претендует; наконец, именно Иоланда устраивает свадьбу дофина со своей собственной дочерью. А Иоланда — не кто иная, как мать Рене Анжуйского…
Чем дальше мы углубляемся в эти подробности, тем менее естественной представляется нам карьера Жанны д'Арк, как если бы кто-то снова в тени дергал за ниточки Истории и извлекал выгоды из народной легенды о «Лотарингской девственнице», ловко играя на психологии толпы, организовал «миссию» Орлеанской девы. Не обязательно, что отсюда вытекает существование тайного общества, но оно становится весьма вероятным, а особенно вероятным — под руководством Рене Анжуйского.
Рене и тема Аркадии
Судьбы Жанны и Рене разошлись, и каждый пошел своей дорогой. Последуем вновь за герцогом Анжуйским. В отличие от многих своих современников, его образ меньше похож на воина, чем на придворного и поэта. Любитель искусства, литературы и миниатюрной живописи, имеющий очень развитый ум в этот готический век, он напоминает скорее утонченного принца итальянского Возрождения. Просвещенный меценат, он оказывает покровительство артистам, как Никола Фроману, ученым, как Христофору Колумбу, сам сочиняет стихи, мистические аллегории, а также правила состязаний на турнирах. Занявшись эзотерическими науками, он содержит одного еврейского астролога, врача и кабалиста по имени Жан де Сен-Реми, который, возможно, был дедом знаменитого Нострадамуса…
Но кроме всего прочего, Рене Анжуйский любит рыцарство и романы о короле Артуре и Святом Граале. Он очень горд тем, что имеет роскошный кубок из красного порфира; он объявляет, что это — кубок времен свадьбы в Кане Гали-лейской. Это необыкновенное приобретение он сделал в Марселе, куда, по преданиям, приплыла Магдалина со своим драгоценным ковчежцем. В других письменных источниках также говорится о кубке, принадлежавшем Рене — о том же самом? — на котором была выгравирована таинственная надпись: «Qui bien beurra Dei voira, Qui beurra tout d'une, baleine, Voira Dieu et la Madeleine».
Итак, вполне разумно видеть в Рене одного из предшественников Ренессанса, тем более, что он провел много лет в Италии, где имел в своем владении большие территории, что он поддерживал дружбу с герцогом Сфорца в Милане и с сеньором Флоренции Медичи, что он даже участвовал в несомненно честолюбивых проектах основателя могущественного флорентийского дома, планах, которые должны были наложить известный отпечаток на западную культуру.
Действительно, Рене находится в Италии, когда в 1439 году сеньор Флоренции посылает своих агентов во все концы света для поисков старинных рукописей и в 1444 году открывает первую в Европе публичную библиотеку — библиотеку Сан-Марко, отобрав таким образом у Церкви монополию на культуру. В первый раз и благодаря ему все великие произведения античной философии, например, труды гностиков и герметиков, были переведены и, следовательно, стали доступны всем. В первый раз в Европе за семьсот лет греческий язык стали изучать в университете Флоренции. Наконец, сеньор Флоренции приказывает создать центр по изучению трудов пифагорейцев и платоников, который, в свою очередь, позволил появиться на свет множеству других академий на всей территории Апеннинского полуострова.
Если мы не знаем, какова в точности была роль Рене Анжуйского в создании этих культурных очагов в Италии, то, во всяком случае, кажется, именно благодаря ему ими была принята одна из его любимых символических тем — тема Аркадии, аллегории, которая появилась в первый раз в западной постхристианской культуре.
Итак, в 1449 году Рене вместе со своим двором находится в своей резиденции в Тарасконе, где он занимается постановкой целой серии «Действ» своего собственного сочинения — нечто среднего между фигурами турнира и маскарада, во время которых рыцари состязаются и представляют что-то похожее на драму. Самая известная из них называется «Действо о пастушке», и в ней играет любовница короля, воплощающая все романтические и философские символы аркадийской фигуры. Она председательствует на турнире, где рыцари, скрывшиеся под аллегорическими масками, символизируют конфликт различных идей и систем ценностей в пасторальной атмосфере, свойственной Аркадии, напоминающей церемониал Круглого стола и тайну Святого Грааля.
Помимо произведений Рене Анжуйского, Аркадия встречается в образе фонтана или могилы, и оба неотделимы от подземной реки. Эта река всегда отождествлялась с рекой Алфиос, которая протекает через местность, расположенную в Греции и называющуюся Аркадией, прежде чем уйти под землю, пересечь море, не смешавшись с его водами, чтобы снова выйти на поверхность в Сицилии и соединиться с водами фонтана Аретузы. От античных времен до «Кубла-Хан» Кольриджа обожествленная река Алфиос считалась священной, ибо ее название имеет общий корень с греческим словом «Альфа», что, как известно, означает первопричину, источник, начало.
Эта подземная река, аллегория «подземных» преданий, скрытых от взгляда профана под различными формами эзотерической мысли, кажется, обрела для короля Рене очень большое значение. Символ невидимого знания, тайны, передаваемой от поколения к поколению по ритуалу — не мог ли он также внушить идею какого-то непризнанного потомства, рода, не прервавшегося до сих пор?
Впрочем, тема Аркадии и ее подземной реки вдохновляли не только Рене Анжуйского. В 1502 году в Италии вышла в свет книга, длинная пастораль под названием «Аркадия», влияние которой в области литературы и искусства окажется очень большим. Его автор, Якопо Саннадзаро, возможно, был сыном Жака Саннадзаро, который несколькими годами раньше принадлежал к итальянскому окружению Рене Анжуйского. Эта же поэма в 1553 году будет переведена на французский язык и — странный факт — снабжена посвящением кардиналу де Ленонкуру, один из потомков которого в XX веке составит генеалогии «документов Общины»…
В заключение вспомним, что «Аркадией» также называется пасторальный роман, опубликованный англичанином Филиппом Сиднеем, и что в Италии она вдохновляла знаменитого Торквато Тассо, чей «Освобожденный Иерусалим» рассказывает о взятии святого города Годфруа Бульонским. Но только в XVII веке, в творчестве Никола Пуссена, а особенно в «Пастухах Аркадии», эта тема, бесспорно, достигает своего апогея.
Таковы эти внушенные символическим образом «подземной реки» идея традиции, иерархия ценностей, может быть даже, тщательно скрытое послание. Ибо эта река, невидимая для простых смертных, известна некоторым знатным семьям, которые прямо или косвенно фигурируют в генеалогиях «документов Общины».
Таким образом, эти семьи передают их смысл и символ тем, кому они покровительствуют в области искусства, как ранее Рене Анжуйский передал их Сфорца, Медичи и Гонзагам, которые дали двух великих магисторв ордену Сиона — Ферранте и Луи де Гонзагов, а также герцога Неверского. Отсюда образ «подземной реки» проник в творчество самых знаменитых художников и поэтов того времени, среди которых на первом месте — Боттичелли и Леонардо да Винчи.
Манифесты розенкрейцеров
Как мы видели, первый манифест розенкрейцеров появился в 1614 году, следующий — спустя год, и оба они знаменуют рождение знаменитого мифа, влияние которого распространится на весь XVII век. Они немедленно провоцируют со стороны Церкви, в особенности иезуитов, сильную негативную реакцию, но зато вызывают исступленный восторг у либеральных протестантов Европы. Среди главных представителей традиции розенкрейцеров надо, разумеется, назвать Роберта Флудда, шестнадцатого великого магистра Сионской Общины, с 1505 по 1637 годы.
В манифестах подробно рассказывается история легендарного Христиана Розенкрейца и «тайного и невидимого» братства посвященных французов и немцев, выходцами из которого они себя объявляют. В то же время они обнародуют грандиозные проекты — перестройка мира и человеческого сознания согласно великим принципам эзотерической мысли, приход к власти духовной свободы, когда человек, отбросив все преграды, получит доступ к недоступным до сих пор «тайнам природы» и станет хозяином своей судьбы в совершенной гармонии с космическими законами. Наконец, в них содержатся пылкие декларации, направленные против католической Церкви и Священной Римской империи.
Мы также уже видели, что эти первые проявления идей розенкрейцеров приписывают сегодня немецкому теологу Иоганну Валентину Андреа, великому магистру Сиона после Роберта Флудда, или, в самом крайнем случае, одному из его собратьев. Действительно, позже Андреа признается, что третий манифест от 1616 года — «Химическое венчание Христиана Розенкрейца», — анонимный, как и два предыдущих, он сочинил сам.
В данном случае речь идет о сложной герметической аллегории, которая окажет влияние на «Фауста» Гете, и где мы найдем отзвуки трудов английского эзотериста Джона Ди, который вдохновил Роберта Флудда, романы о Граале и о рыцарях Храма. Таким образом, имеется много вопросов по поводу белой туники, украшенной на плече красным крестом, Христиана Розенкрейца или же еще одной принцессе «королевского рода», дочиста ограбленной маврами, которую выбрасывает на берег в деревянном сундуке и которая после многочисленных перипетий кончает тем, что выходит замуж за принца и возвращает себе свое наследство.
Ведь если предпринятые расследования насчет Андреа сообщают нам, что между ним и генеалогиями «документов Общины» связи достаточно далекие, то, напротив, они устанавливают совершенно ясно, что он был близок к Фридриху V, Придворному электору, племяннику главы протестантов Генриха де ла Тур д'0вернь, виконту Тюреннскому и герцогу Бульонскому, а сам он являлся родственником семьи Лонгвиль, которая очень часто встречается в документах и в наших поисках. (Это тот Генрих де ла Тур д'0вернь, который с большими трудностями взял в 1591 году город Стенэ).
Итак, в 1613 году Фридрих V женится на Елизавете Стюарт, дочери Якова I Английского, внучке Марии, королевы Шотландской и правнучке Мари де Гиз, принадлежавшей к младшей ветви Лотарингского дома. Сто лет назад Мари де Гиз вышла замуж за герцога де Лонгвиля, а после его смерти — за Якова V Шотландского, создав таким образом династическую связь между семьями Стюарт и Лотарингов. Поэтому, как и трое следующих за ним великих магистров Общины, Андреа не скрывает своего интереса к королевскому трону Шотландии: герцогский дом Лотарингов был тогда очень ослаблен, и Сион моментально предпочел довериться всемогущим Стюартам.
Как бы то ни было, после свадьбы с Елизаветой Придворный электор собирает в своей столице, Гейдельберге, двор, страстно увлеченный эзотеризмом. Фрэнсис Ятс упоминает, что культура, развивающаяся там, прямо выходит из Ренессанса, но она явно отмечена новыми веяниями, и вокруг электора четко вырисовывается движение, пытающееся придать герметической мысли политико-религиозное проявление.
Если Фридрих V играет большую роль в проповедовании идей розенкрейцеров, то, кроме того, он кажется облеченным особой духовной и политической миссией, которая несет в себе множество обязательств, но не меньше больших надежд. В 1618 году он действительно принимает корону Богемии, которую предлагают ему сеньоры-бунтовщики, пытаясь вызвать гнев папы и германской Священной Римской империи и толкая Европу в хаос Тридцатилетней войны. Два года спустя придворный электор был изгнан в Голландию, а Гейдельберг попал в руки католических войск. Что касается Германии, то она мало-помалу превращается в гигантское поле битвы, театр одного из самых разрушительных и кровопролитных военных конфликтов, пережитых Европой. Но, выйдя из этого конфликта, католическая Церковь почти восстановила свое былое величие времен Средневековья.
В самом сердце этого крайнего беспорядка Андреа создает сеть более или менее «параллельных» обществ под названием «Христианские Союзы». Каждое из этих обществ анонимно руководится принцем, в него входят еще двенадцать членов такого же ранга, разделенных на четыре специализированные группы и действующих в строго определенных сферах. Цель этих «Христианских Союзов» — охранять ценности и знания, которым угрожает опасность, особенно недавние научные достижения, объявленные Церковью еретическими. В то же время «Союзы» объявляют себя убежищами и защитниками врагов Инквизиции, а впредь неразлучной с католическими армиями и яростно подавляющей малейшие проявления ниспровергающих идей. Множество эрудитов, философов и ученых нашли таким образом убежище в ячейках, созданных Андреа на местах, и, благодаря им, добрались до Англии, где создавалось франкмасонство.
Итак, множество друзей и сторонников Андреа встретились по ту сторону Ла Манша. Например, Самуэль Хартлиб, Адам Коменский, более известный под именем Комениуса, литературный корреспондент Андреа Теодор Хаак, близкий друг Елизаветы Стюарт, и доктор Джон Уилкинс, бывший личный капеллан Фридриха V и будущий епископ Честерский.
Появившись в Англии, все они без исключения входят в масонские кружки; там мы находим Роберта Морея, члена ложи с 1641 года; Элиаса Эшмола, специалиста по рыцарским орденам, франкмасона с 1646 года; юного и рано развившегося Роберта Бойла, члена другого тайного общества — Сионской Общины, может быть, раз его имя фигурирует в списке великих магистров после Андреа.
Итак, под покровительством Кромвеля эти английские и европейские умы, собравшись в динамичный ансамбль, создадут «невидимый колледж», названный так Бойлом, как отклик на манифесты розенкрейцеров, и который станет в 1660 году во время реставрации монархии Королевским Обществом под покровительством и при поддержке Карла II Стюарта. Можно разумно заключить, что все его члены-основатели были масонами, и само общество, по крайней мере, в самом начале было чисто масонским. Во всяком случае, более определенным был вклад созданных Андреа «Христианских Союзов» в организацию системы масонских лож в Англии и в Европе.
Но течение «подземной реки», рожденной у ног Рене Анжуйского, здесь не останавливается. Следуя своей дорогой от Бойла до Исаака Ньютона, сменяющих друг друга великих магистров Общины, она теперь погружается в хитрые излучины франкмасонства XVIII века.
Династия Стюартов
Согласно «документам Общины», в качестве великого магистра Сиона за Ньютоном следует Чарльз Рэдклифф. Если в самом начале мы не имели понятия об этой личности, то теперь, мало-помалу, в ходе наших поисков он появляется как одна из скромных, но важных фигур культурной жизни XVIII века.
С XVI века Рэдклиффы являются влиятельной семьей на севере Англии, и в 1688 году, незадолго до свержения, Яков I пожаловал им титул графов Дервентуотерских. Чарльз родился в 1693 году; от своей матери он унаследовал королевскую кровь — он являлся внуком предпоследнего Стюарта и кузеном Карла-Эдуарда Стюарта, «добряка принца Чарли», а также Джорджа Ли, графа Личфилда, другого незаконного внука Карла II. Впрочем, почти всю свою жизнь Чарльз Рэдклифф останется верным делу Стюартов.
В 1715 году это дело возлагается на «старого Претендента», Якова III, бывшего тогда в изгнании в Бар-ле Дюке у герцога Лотарингского. Чарльз Рэдклифф и его старший брат за участие в Шотландском бунте были схвачены и посажены в тюрьму; Джеймс Рэдклифф был казнен, но Чарльзу, которому помог граф Личфилд, удалось бежать из Ньюгейтской тюрьмы, чтобы найти убежище у французских якобитов; затем он становится личным секретарем «молодого Претендента» — Карла-Эдуарда Стюарта.
В 1745 году этот последний высаживается в Шотландии с химерической идеей восстановить Стюартов на английском троне, а Рэдклифф, пустившийся в дорогу, чтобы присоединиться к нему, снова попадает в плен. Карл-Эдуард Стюарт терпит поражение под Куллоден Муром; несколько месяцев спустя, в свою очередь, под топором палача в лондонском Тауэре умирает Рэдклифф.
Точно известно, что во время своего пребывания во Франции Стюарты щедро жертвовали на развитие франкмасонства. Поэтому их принято считать основателями одной из его особых форм — так называемого «Шотландского ритуала»: более высокая степень, чем в других масонских системах, более обстоятельное посвящение в специфические тайны, тесные отношения с другими герметическими обществами, считавшимися розенкрейцерскими; этот ритуал, кроме того, претендовал на ведение своей родословной от самых знаменитых и древних членов ордена.
Вполне возможно, что эта форма франкмасонства была обнародована, а, может быть, даже и задумана самим Чарльзом Рэдклиффом, основателем в 1725 году первой масонской ложи на континенте, в год, когда, возможно, он был признан великим магистром всех французских лож, хотя его имя должно было прозвучать как таковое спустя десять лет, в 1736 году. Таким образом, франкмасонство XVIII века обязано ему больше, чем кому-либо другому.
Однако, начиная с 1738 года особенно, Рэдклифф будет действовать очень незаметно и всегда использовать посредников, например, загадочного рыцаря Эндрю Рамсея .
Родившийся приблизительно в 1680 году в Шотландии, Рамсей, быстро став членом тайного общества филадельфиицев, подружился с близкими знакомыми Ньютона, к которому он испытывает безграничное восхищение, видя в нем мистика, превосходного посвященного, знатока вечных истин, содержащихся в самых древних тайнах.
Но Рамсея и Ньютона соединяет еще одна нить — Жан Дезагюлье, их общий друг, изучающий математику у Никола Фасьо де Дюйе. А Дюйе не скрывает своих симпатий к делу камизаров, еретиков, близких к катарам, подвергшимся в то время страшным преследованиям на юге Франции.
В 1710 году Рамсей находится в Камбрэ, причем он в самых прекрасных отношениях с мистиком Фенелоном, бывшим кюре из Сен-Сюльпис, ставшей уже бастионом любопытной ортодоксии. Мы не знаем дату, когда Рамсей познакомился с Чарльзом Рэдклиффом, но в 1720 году, будучи горячим сторонником якобитов и наставником Карла-Эдуарда Стюарта, он, вероятно, с ним уже встречался.
Именно тогда Рамсей, несмотря на свои якобитские убеждения, возвращается в Англию, где его быстро принимают в члены Королевского Общества, несмотря на явное отсутствие у него квалификации. В следующем году он вновь приезжает во Францию и усердно посещает собрания масонских лож вместе со своим покровителем принцем де ла Тур д'0вернь, ярым франкмасоном, который назначает его наставником своего сына и дарит ему земельное владение.
В 1737 году Рамсей публикует свою знаменитую «Речь», делая в ней широкий обзор истории франкмасонства: будущий основной документ ордена, она помещает своего автора в ряд глашатаев его поколения. Не менее вероятно то, что за спиной Рамсея — мы убеждены в этом — следует слышать голос Чарльза Рэдклиффа, который тогда председательствовал в ложе, в лоне которой Рамсей произносит свою речь, и который появляется на его похоронах в 1743 году. Но каковой бы ни была истина, Рамсей, безусловно, являлся связующим звеном между Рэдклиффом и Ньютоном.
Чарльз Рэдклифф умирает в 1746 году, но семена, посеянные им в Европе, продолжают приносить плоды. Действительно, в 1750 году на сцену выходит новый посол франкмасонства — немец Карл Готлиб фон Хунд. Он утверждает, что был посвящен в 1742 году, за год до смерти Рамсея и за четыре года до кончины Рэдклифа, и что во время посвящения он был обучен новому способу франкмасонства «неизвестными старшими». Эти последние, уточняет он, были сторонниками якобитов, и его посвящение происходило под председательством Карла-Эдуарда Стюарта или одного из его приближенных, вероятно, самого Чарльза Рэдклиффа.
Система франкмасонства, на которую намекает Хунд, вышедшая из «Шотландского ритуала», будет позже названа обрядом «Строгого повиновения» из-за клятвы, требующей беспрекословного послушания «неизвестным старшим» и запрещающей попытки узнать, кто они такие, ибо основной принцип «Строгого повиновения» — существование прямого происхождения от рыцарей Храма, горстка которых выжила во время истребления 1307-1314 годов.
Так как нам уже известно, что папская булла, приказывающая уничтожить орден Храма, никогда не была ратифицирована в Шотландии, и что рыцари нашли там надежное убежище, мы сильно склоняемся к тому, чтобы признать утверждение Хунда справедливым и обоснованным. Впрочем, мы сами определили место кладбища тамплиеров, которое, по всей вероятности, находилось в шотландском графстве Арджилл; самые старинные надгробия относятся к XIII веку, а самые свежие — к XVIII веку. На первых видны выгравированные скульптуры и символы, идентичные символам, встречающимся в некоторых командорствах Франции и Англии, тогда как на других фигурируют специфические франкмасонские мотивы, свидетельствующие о некоторой степени слияния обоих орденов. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что орден Храма смог выжить в этом пустынном районе Арджилла в Средние века, сначала скрываясь, потом смешиваясь мало-помалу с масонскими гильдиями и древними кланами, чтобы возродиться в XVIII веке под прикрытием «строгих» ритуалов.
К несчастью, Хунд ничего больше не говорит об этой новой форме франкмасонства, в которую, как он утверждал, был посвящен, и таким образом предоставляет своим современникам право считать его шарлатаном и обвинять его в том, что история его посвящения, «неизвестные старшие» и обязательство распространять новый «строгий» ритуал — сплошной вымысел. На это Хунд ничего не может ответить, если только его «старшие» не покинули его по необъяснимым причинам, несмотря на их обещание снова войти с ним в контакт для дальнейших инструкций, и до конца своей жизни он будет заявлять о своей невиновности, утверждая, что его покровители действительно существовали, прежде чем им окончательно исчезнуть.
Невиновность, на которую претендовал Хунд, кажется нам вполне достоверной. В самом деле, он был несчастной жертвой даже не предательства, а стечения обстоятельств, не зависящих ни от чьей воли. В 1742 году, в год его посвящения, якобиты действительно представляли собой на континенте некоторую политическую силу. Но в 1746 году умер Рэдклифф и многие из его сторонников, другие же были либо в тюрьме, либо в изгнании, иногда так далеко, как далека Северная Америка. Можно было сказать, что дело якобитов проиграно… Если «неизвестные старшие» Хунда не выполнили своих обязательств, то это произошло не по доброй воле, а под давлением политических событий, которые были сильнее их.
Другое доказательство подтверждает не только заявления Хунда, но и «документы Общины». Речь идет о списке великих магистров ордена Храма, которые он получил в собственные руки от своих анонимных собеседников . За единственным исключением в орфографии одного имени, этот список во всех пунктах идентичен списку из «Секретных досье». А мы уже видели, что этот последний был точен настолько, насколько могла позволить лишь конфиденциальная документация, использованная при его составлении, и которая была недоступна несведущей публике. Хунд завладел этим списком в эпоху, когда какое-то количество документов — грамот, прокламаций — имеющихся сегодня в нашем распоряжении, находилось под замком в Ватикане, и получить их было невозможно. По нашему мнению, он вовсе не придумал вмешательство «неизвестных старших», а те, несомненно, знали об ордене Храма много такого, что официально было секретным.
Несмотря на выдвинутые против него обвинения, Хунд не остался в совершенном одиночестве. После провала дела якобитов он нашел нового покровителя и друга в лице германского императора Священной Римской империи Франциска, герцога Лотарингского. Франциск, женившийся в 1735 году на Марии-Терезии Австрийской, связав таким образом дома Габсбургов и Лотарингов, стал родоначальником новой великой династии. Не будем забывать в связи с этим, что имя его брата Карла тоже фигурирует в списке великих магистров Сиона и следует сразу же после Чарльза Рэдклиффа.
Итак, Франциск Лотарингский был первым европейским принцем, ставшим франкмасоном и не скрывавшим этого. Он был посвящен в Хаге, бывшим бастионом эзотеризма со времен Тридцатилетней войны, а председательствовал на церемонии Жан Дезагюлье. Немного времени спустя, новоиспеченный франкмасон надолго отправляется в Англию, где становится членом на вид вполне невинной организации «Джентльмене Клуб оф Спэлдинг», которую уже посещали Ньютон, Рамсей, Рэдклифф и Александер Поуп…
В последующие годы двор Франциска Лотарингского в Вене определился как столица европейского масонства и интенсивной эзотерической деятельности, сам герцог занимался алхимией в своей лаборатории в императорском дворце в Хофбурге. Наконец, когда умер последний Медичи, он стал великим герцогом Тосканским, и перед его ловкостью в покровительстве флорентийским франкмасонам рухнули все усилия Инквизиции. Через него Чарльз Рэдклифф, основатель первой масонской ложи на континенте, передал долговременное наследие.
Кружок Шарля Нодье
Сравнивая его с известнейшими политическими и культурными деятелями, хочется задать вопрос: с какой стати Шарль Нодье был избран великим магистром Сиона? Писатель довольно скромной значимости, хотя и не лишенный известного шарма, не слишком красноречивый эссеист, не слишком упорный любитель, он вписывается в традицию Гофмана или Эдгара По, не создав по-настоящему своей школы. Но так как в свое время он считался литературным деятелем первого плана, мы увидим, что он войдет в описываемые нами события, по крайней мере, очень неожиданными окольными путями.
В 1824 году Нодье, будучи уже знаменитым, был назначен главным библиотекарем Арсенала, где собраны все средневековые рукописи, особенно те, которые имеют отношение к оккультным наукам, а именно: тексты, написанные алхимиком Никола Фламелем, одним из первых великих магистров Сиона. Но библиотека Арсенала тоже ревниво охраняет среди своих сокровищ и коллекции кардинала Ришелье, и многие работы по магии и герметической науке, по кабалистической мысли.
Французская революция ограбила все библиотеки и монастыри, какие только смогла. Книги и рукописи были собраны в Париже и присоединены к тем, что Наполеон тысячами возвратил из Ватикана с четкой целью создать великую библиотеку — мечта, которую он долго лелеял. Для этого в Риме он систематически занимался конфискацией всех документов, касающихся ордена Храма, из которых затем только немногие возвратились в папскую резиденцию. Именно этот огромный, прибывший из центра и с различных окраин Франции материал был доверен Шарлю Нодье.
В его работе ему ассистировали двое сотрудников — Элифас Леви и Жан-Батист Питуа (литературный псевдоним — Поль Кристиан), которые вместе с ним захотят возобновить интерес публики к эзотеризму и принять заметное участие в возрождении оккультных наук, которым будет отмечен XIX век. Работа Питуа «История и практика магии» становится Библией студентов, привлеченных этими вопросами. Совсем недавно переизданная в Англии, она и сегодня остается основным трудом в этой области.
Хотя Нодье и был очень занят на своем официальном посту в Арсенале, он, тем не менее, продолжает писать. Одно из его последних произведений, монументальная работа во многих томах, богато иллюстрированная, посвящена главным городам Франции. И большое место отведено эпохе Меровингов — поразительный факт в век, когда этому мрачному периоду Истории уделяется так мало интереса. Длинные параграфы отданы тамплиерам, а Жизору — достаточно большая статья, рассказывающая подробно о рубке вяза . Библиотекарь и писатель, Шарль Нодье в то же время создает в Арсенале блестящий салон, который быстро становится одним из центров парижской литературной жизни. Ему, замечательному оратору, как старшему и более мудрому, все курят фимиам, и он становится любимцем целого поколения молодых писателей. Среди них находится и его ученик и друг Виктор Гюго, будущий вожак новой школы, призванный, согласно «документам Общины», сменить его на посту великого магистра Сиона. Но это не единственная выдающаяся личность кружка. Его окружают и другие, и впоследствии они станут гораздо более знаменитыми, чем их мэтр; речь идет о Франсуа-Рене де Шатобриане, который отправился в паломничество в Рим на могилу Пуссена и возведет надгробный памятник, на котором будет воспроизведена его картина «Пастухи Аркадии»; о Бальзаке, о Делакруа, о Дюма-отце, о Ламартине, о Мюссе, о Теофиле Готье, о Жераре де Нервале и Альфреде де Виньи — все без исключения, подобно поэтам и художникам Возрождения, увлеченные эзотерической мыслью и, в частности, герметической. И все они в равной степени введут в свои произведения мотивы, темы, сноски или намеки на легенды Ренн-ле-Шато. Мимоходом заметим, что в «Путешествии в Ренн-ле-Бэн», вышедшем в 1832 году, мы уже найдем историю о легендарном сокровище, связанном с Бланшфором и с Ренн-ле-Шато; его автор, Огюст де Лабуисс-Рошфор, опубликовал и другую работу — «Любовники — посвящается Элеоноре», титульный лист которой без всяких объяснений украшен следующей надписью: «Et in Arcadia ego»…
Короче говоря, если литературная и эзотерическая деятельность Нодье должным образом вписывается в наше исследование, другой аспект его личности — его постоянная принадлежность к различным тайным обществам — поражает еще сильнее. Действительно, известно, что с 1790 года, в возрасте десяти лет, он входит в группу филадельфийцев и что в 1793 году он основывает другой кружок, может быть, связанный с предыдущим, который принимает самых непримиримых врагов Наполеона. В библиотеке Безансона находится неизвестное эссе, написанное близким другом Нодье, которое было прочитано перед новым кружком, носящим прежнее название филадельфийцев, основанном в 1797 году. Это эссе называется «Пастух Аркадии, или Первые звуки сельской флейты».
Наконец, в 1802 году в Париже Нодье публично признается в своей принадлежности к тайному обществу, которое он описал как «библейское и пифагорское», и в 1815 году публикует анонимно весьма любопытную «Историю тайных военных обществ», довольно двусмысленную, где неясны границы, разделяющие действительность и фантастику. Аллегории современных исторических событий, философия и практическая деятельность тайных ассоциаций, быть может, ответственных за падение Наполеона, так ловко переплетены между собой, что невозможно отличить правду от вымысла. В то время тайных обществ было множество, заявляет он там, в частности, добавляя, что одно из них превосходило все остальное, а именно: общество филадельфийцев. Связанный клятвой, он «может сообщить их социальное наименование, но только тем, кому это исключительно предназначено». Здесь явный намек на Сион, особенно в нижеследующем довольно неясном отрывке предполагаемой речи, возможно, произнесенной во время собрания филадельфийцев одним заговорщиком, заклятым врагом Наполеона: «Он слишком молод, чтобы связывать себя с вами клятвой Ганнибала; но вспомните, что я назвал его Элиасеном и что я завещаю ему охрану храма и алтаря, если я умру прежде, чем увижу, как падет с узурпированного трона последний из угнетателей Иерусалима…».
Итак, когда Нодье опубликовал эту «Историю тайных обществ», отношение к нему резко изменилось. Теперь этим слишком многочисленным подпольным организациям вменялись в вину и вихрь революций, витавший тогда над Европой, и атмосфера страха и смущения, распространившаяся по всему континенту. Им также приписывались малейшие проявления насилия или беспорядка, ничтожнейшие необъяснимые события, наконец, их обвиняли в тайных диверсиях против государственных институтов, верований и даже основ нации. За этим последовала охота на ведьм и суровые кары, которые, будучи часто неправыми, в свою очередь способствовали умножению подрывных действий и скрытой оппозиции. Часто происходящие из чистого воображения, они поддерживали у публики настоящий психоз, который, таким образом, придавал им такое значение, от которого они были так далеки в действительности.
В реальности, достигшей размеров мифа, или в мифе, за которым надо было видеть могущественную реальность, тайные общества сыграли свою первостепенную роль в истории Франции XIX века. Во всяком случае, что касается Шарля Нодье, то он занимает в ней важнейшее место.
Дебюсси и розенкрейцеры
Вновь возникший во многом благодаря Шарлю Нодье интерес к эзотеризму продержится до конца XIX века и достигнет своей наивысшей точки в течение последних его лет в Париже. Когда в 1891 году Беранже Соньер находит в своей церкви в Ренн-ле-Шато таинственные свитки, Клод Дебюсси, согласно списку «Секретных досье», сменил Виктора Гюго на посту великого магистра Сиона.
Дебюсси, как нам кажется, познакомился с Виктором Гюго через поэта Поля Верлена, многие стихи которого он позже положит на музыку. Он, конечно, был членом символистских кружков, неодинаковых по своему качеству, которые тогда дополняли парижскую культурную жизнь, и когда аббат Соньер приезжает в Сен-Сюльпис, чтобы представить найденные им пергаментные свитки своему начальству, он встречается с Дебюсси через Эмиля Оффе и Эмму Кальве. В этих же кружках состоят также Стефан Малларме (его «Послеполуденный отдых фавна» будет положен на музыку Клодом Дебюсси), Морис Метерлинк, чья «меровингская» драма «Пеллеас и Мелизанда» заботами музыканта станет знаменитой оперой, и Виллье де Лиль-Адан, автор «Акселя», «розенкрейцерского» произведения и библии всего символистского движения. Дебюсси напишет либретто и для него, но в 1918 году смерть помешает ему его закончить. Наконец, не забудем упомянуть знаменитые «вторники» Стефана Малларме, на которых регулярно бывали среди прочих Оскар Уайльд, В.Б.Йеатс, Стефан Джордж, Поль Валери, Молодой Андре Жид и Марсель Пруст.
Но если все эти кружки имели под различными названиями определенный эзотерический аспект, то со своей стороны, Клод Дебюсси посещает и другие, где он сталкивается с величайшими личностями — деятелями оккультных наук. Это такие имена, как Станислас де Гуайта, близкий друг Эммы Кальве и основатель кабалистического ордена Розы и Креста, сатанист Жюль Буа, второй друг Эммы Кальве, и Мазере, который создал знаменитое в то время английское тайное общество «Орден Золотой Зари», и известный всем доктор Жерар Анкосс, написавший под псевдонимом «Папюс» работы о гадании на картах. Папюс сам член многих тайных эзотерических обществ, он также друг и доверенное лицо Николая и Александры, царя и царицы России, и в числе его приближенных был библиотекарь из Каркассона Жюль Дуанель. Оба они взяли на себя обязанности епископов лангедокской Неокатарской Церкви, и Дуанель объявляет себя сверх того гностическим епископом Мирпуа, который включает в себя приход Монсегюр, и Але, включающего приход Ренн-ле-Шато.
Как говорят, Церковь Дуанеля была освещена неким епископом Востока у жены лорда Джеймса Синклера в Париже. Являясь одной из многочисленных и безобидных сект, известных в Париже в конце века, эта Церковь, тем не менее, вызовет живое волнение в официальных кругах, провоцируя даже отправку в Ватикан специального досье на «возникновение катарских тенденций», за которым последовал недвусмысленный приговор Святого Отца, обличающего учреждение Дуанеля как новое проявление древней альбигойской ереси.
Не заботясь об этом, Дуанель продолжает свою деятельность в округе Соньера. Мы приблизились к 1890 году, когда кюре Ренн-ле-Шато начинает афишировать свое богатство. И вполне возможно, что оба этих человека были представлены друг другу либо в Париже Дебюсси и Эммой Кальве, либо аббатом Анри Буде, другом Соньера и членом Общества Искусства и Науки Каркассона.
В это же самое время из Святой Земли возвращается некий путешественник и присоединяется к группе своих друзей по оккультным наукам. Это Жозефен Пеладан, ученик Папюса и Клода Дебюсси, которым он объявляет великую новость: да, речь идет ни о чем ином, как о могиле Христа, которую он нашел совсем не на традиционном месте Гроба Господня, а под мечетью Омар, старинной частью чужой территории, отданной ранее тамплиерам. Необыкновенное, величайшее открытие, восторгается его автор. В другое время «оно потрясло бы католический мир до самого основания». Но как и по каким критериям была идентифицирована могила Иисуса, и чем ее существование было способно до такой степени поколебать католические догматы? Будет ли связано это открытие с главным разоблачением, касающимся дальнейшей жизни всемогущего Ватикана? Ни путешественник, ни его друзья не соизволили объясниться по этому поводу, а Пеладан, являясь добрым католиком, не давая никаких подробностей, много раз обращает внимание своего окружения на смертность Иисуса.
Между тем, Пеладан основывает новый «католический орден Розы и Креста, Храма и Грааля», которому удается ускользнуть от запрета папы, и в то же время он обнаруживает настоящую страсть к искусству. Артист, заявляет Пеладан, должен быть рыцарем в доспехах, целиком вовлеченным в символические поиски Святого Грааля; и он самолично, не колеблясь, пускается в этот эстетический крестовый поход, организуя ежегодные публичные выставки, которые будут названы «Салонами Розы и Креста». Их цель — разрушить любую реалистическую форму, чтобы дать расцвести латинскому вкусу, и создать школу совершенного идеалистического искусства. В перспективе некоторые темы будут систематически отстраняться, например, прозаическая, историческая, патриотическая и военная живопись, картины современной жизни и все пейзажи, «за исключением написанных в манере Пуссена»…
От живописи Пеладан распространяет свои эстетические законы на музыку и театр и ставит оригинальные спектакли на сюжеты об Орфее, Аргонавтах, путешествии за Золотым Руном, о «Тайне розенкрейцеров» и «Тайне Грааля» — все это под эгидой и покровительством Клода Дебюсси.
Эту блестящую артистическую школу посещает также Морис Баррес. Молодым человеком он был уже членом кружка розенкрейцеров, близкого к Виктору Гюго, и в 1912 году он опубликовал свой «Вдохновенный холм», который позже стали рассматривать как едва прикрытую аллегорию Беранже Соньера и Ренн-ле-Шато, ибо между романом и действительностью существовали аналогии, превосходящие стадию простых совпадений. Однако, Баррес не помещает действие своего произведения ни в Ренн-ле-Шато, ни в другое какое-то место Лангедока; «Вдохновенный холм», возвышающийся над деревней, находится в Лотарингии, а эта деревня — бывший центр паломничества ордена Сиона…
Жан Кокто
Насколько легко мы нашли у Рэдклиффа и Нодье связи с нашим расследованием, настолько случай с Жаном Кокто, жизнь которого явно не имела ничего общего с тайными обществами, представлялся более сложным.
Родившийся в зажиточной и влиятельной семье, очень одаренный, Кокто быстро покидает свой дом, чтобы в очень молодом еще возрасте войти в Парижские артистические и литературные круги, жизнь которых била ключом. В двадцать лет среди его друзей были Пруст, Жид и Баррес, а также Жан Гюго, правнук поэта, в компании с которым он вступает на путь оккультизма и спиритуализма. Бесспорную эзотерическую окраску имеет не только сама личность Кокто, но и его творчество, и его эстетика в целом, и, начиная с 1912 года, газеты часто будут намекать на Дебюсси, для которого он в 1926 году делает декорации «Пеллеаса и Мелизанды», явно заботясь о том, чтобы навсегда связать свое имя с именем музыканта.
Повороты его жизни, некоторые аспекты которой можно подвергнуть критике, тем не менее, не могут уменьшить его блестящий поэтический дар; человека, являвшегося близким другом самых великих умов того времени. Любитель почестей, славы и дружбы с сильными мира сего, он, впрочем, не слишком далек от Жака Маритэна или Андре Мальро. Равнодушный к политике, он все же обличит правительство Виши и провозгласит себя, кажется, сторонником Сопротивления. Награжденный орденом Почетного Легиона в 1949 году, в 1958 он будет приглашен братом генерала де Голля произнести приветственное слово Франции, что он выполнит явно с большим удовольствием.
Большая часть жизни Кокто будет посвящена посещению католических роялистских кругов и некоторых старых парижских аристократов, обрисованных Марселем Прустом. Впрочем, в его католицизме, далеком от ортодоксальности, будет всегда больше от эстетического поиска, чем собственно религиозных убеждений, даже если в конце своей жизни (эхо Беранже Соньера?) он очень любил украшать церкви и часовни, хотя в данном случае набожность вовсе не была его слабой стороной. Впрочем, он никогда не будет этого скрывать, доказательством чему следующее размышление без всяких намеков: «Меня принимают за религиозного художника, потому что я украшаю часовни… Что за странная мания навешивать всегда на человека ярлыки!» Короче говоря, также по примеру Соньера, он вводит в свою живопись некоторые любопытные детали, — любопытные и внушающие определенные мысли, как это можно видеть в церкви Богоматери Французской в Лондоне. Воздвигнутая в 1865 году, сильно пострадавшая от бомбежек 1940 года, она была реставрирована и заново украшена после войны командой художников, приехавших изо всех уголков Франции, и в 1960, за три года до смерти, входивший в нее Кокто написал в церкви Распятие. Правда, совершенно особенное распятие: под сенью черного солнца, с фигурой в правом нижнем углу, личность которой невозможно установить, мрачной и зеленоватой, и римский солдат со щитом в руке; очень стилизованная птица, напоминающая египетского Гора. Среди плачущих женщин и центурионов, играющих в кости, можно заметить еще двух современных персонажей, просто неуместных; один из них — автопортрет Кокто, решительно повернувшегося спиной к кресту… Но самый странный вид этой фрески, без всякого сомнения, состоит в следующем: видна только нижняя часть креста до колен! Поэтому совершенно невозможно различить кто на нем распят. И еще одна поразительная деталь: под ногами неизвестной жертвы, укрепленная на кресте, цветет гигантская роза — без всяких колебаний ее можно расценить как напоминание об эмблеме розенкрейцеров, — мотив для католической церкви, по меньшей мере, странный!..
Два Иоанна XXIII
«Секретные досье», которые дают список предполагаемых великих магистров Сиона, датированы 1956 годом. Кокто умер в 1963 году, и никакая новая информация не позволяет нам узнать имя его преемника. Но вернемся к поэту, который, как мы увидим, сам себя подвергает допросу.
Согласно «документам Общины», орден Сиона и орден Храма, как мы знаем, имели одного и того же великого магистра вплоть до рубки вяза в 1188 году, а потом, начиная с этого времени, у Сиона был свой собственный «навигатор», и первым стал Жан (Иоанн) де Жизор.
Но эти же самые документы извещают нас о том, что функции великого магистра обязательно были связаны с именем Жан (Иоанн) или Жанна (Иоанна), ведь, в самом деле, там есть четыре женщины, удостоенные этого титула, и эта последовательность вызывает в памяти понятие эзотерического папства, основанное на личности Иоанна, против и, быть может, в оппозиции папству экзотерическому, основывающемуся на личности Петра.
Но о каком Иоанне идет речь? Об Иоанне Крестителе? Об Иоанне Евангелисте, «любимом ученике» из четвертого Евангелия? Или же возможен третий Иоанн — Богослов, предполагаемый автор Апокалипсиса?.. Во всяком случае, речь определенно идет об одном из них, и хотелось бы знать, кто был Иоанном Первым, раз Жан де Жизор в 1188 году принял имя Иоанна II.
Фигурирующий в списке великих магистров Сиона Жан Кокто, будучи Иоанном XXIII, властвует над судьбами ордена в 1959 году, когда умирает папа Пий XII. В Риме был тут же избран новый папа; им стал кардинал Венеции Анджело Ронкалли, но потрясение было всеобщим, когда узнали, что новый папа, глава Церкви, выбрал имя Иоанна XXIII. Реакция христиан вполне объяснима. Во-первых, имя «Иоанн» обесчещено с начала XV века, когда его носил антипапа; затем, уже имелся один Иоанн XXIII, бывший епископ Але, где в XIX веке Дуанель был гностическим епископом. Почему же в этих обстоятельствах кардинал Ронкалли выбрал это имя?
В 1976 году в Италии вышла странная книга, которая тут же была переведена на французский язык. Это «Пророчества папы Иоанна XXIII», сборник мрачных пророческих поэм в прозе, которые сочинил глава Церкви, умерший тринадцатью годами ранее, в 1963 году, в том же году, что и Жан Кокто… Да, эти пророчества очень герметические, не поддающиеся никакой интерпретации, настолько они бессвязные, до такой степени, что можно задать себе вопрос: а действительно ли их написал папа римский? И однако, предисловие утверждает, что их автор был тайным членом ордена Розы и Креста со времени его назначения папским нунцием в Турции в 1935 году.
Эту, надо сказать, трудноприемлемую гипотезу, кроме того, невозможно проверить. Тем не менее, с какой стати изобретать подобную вещь и почему бы ей не содержать хоть чуточку правды?
Зная, кроме всего прочего, что в 1188 году Сионская Община добавила к своему названию новое — «Истинных Розы и Креста», — вполне разумно предположить, что кардинал Ронкалли в самом деле принадлежал к обществу Розы и Креста и что если речь шла о Сионской Общине, став папой, он мог добровольно и с символической целью выбрать имя своего великого магистра? Так, Иоанн XXIII возглавлял одновременно тайный орден и христианскую Церковь…
Это одновременное царствование двух Иоаннов XXIII, над Сионом и над Римом, не кажется нам простой игрой совпадений; также, по нашему мнению, не может быть придуманным список из «документов Общины», обрывающийся на Иоанне XXIII в ту эпоху, когда один Иоанн XXIII уже занимал трон святого Петра. В самом деле, не будем забывать, что этот список был отдан в Национальную библиотеку в 1956 году, за три года до избрания нового папы римского.
Кроме того, остается еще один поразительный момент.
В XII веке ирландский монах по имени Малахий составил сборник пророчеств, близких к пророчествам Нострадамуса, которые, кажется, очень высоко почитаются многими католиками, среди которых и нынешний папа Иоанн-Павел II! В этих пророчествах автор перечислил пап, которые займут трон святого Петра в последующих годах, давая каждому из них собственное определение. Рядом с именем Иоанна XXIII вписаны слова: «Пастор и Навигатор» — как мы знаем, официальные титулы великого магистра Сиона.
Каковой бы ни была истина, скрытая за этими любопытными совпадениями, которые, быть может, и не являются таковыми, Иоанн XXIII, более, чем другие папы смог заставить развиваться римскую католическую Церковь, жестко противостоявшую требованиям XX века, благодаря реформам II Ватиканского Собора. Более того, он в то же время пересмотрел позицию Церкви по отношению к франкмасонству, поставив точку двум векам непримиримости и признав за католиками право быть масонами. Наконец, в июне 1960 года Иоанн XXIII лично опубликовал письмо на тему «драгоценной крови Христовой», которую он определил совершенно по-новому. Иисус, уточнялось в письме, страдал как человек, и искупление человечества осуществилось благодаря его крови. В контексте этого письма человеческая страсть Иисуса и кровь, отданная за спасение людей, имеют большее значение, чем воскресение или даже конкретные подробности распятия.
Не стоит и говорить, что этот текст имел значительные последствия, способные, как говорили в то время, исказить самые основы христианской веры. Если на самом деле спасение человечества полностью основывается единственно на крови, пролитой ради него Христом, то какое же значение придавать тогда его смерти и воскресению?
7. Заговор через века
Теперь, после углубленного изучения, мы знаем, что вероятный список великих магистров Сиона дает нам некоторую уверенность. Действительно, многие события, запутанные и трудные для расследования априори, составляют заговор, сотканный решительной и ловкой рукой. Что же касается самих великих магистров, то мы теперь знаем, что, бесспорно, на разных уровнях у них есть точки соприкосновения: связь на уровне генеалогий, представленных в «документах Общины», в частности, в том, что касается Лотарингского дома, принадлежность к одному или многим тайным обществам, отсутствие ортодоксальности в религиозных убеждениях (теоретически — католических), более или менее проявленная склонность к эзотерической мысли, наконец, тесный контакт каждого великого магистра со своим предшественником и со своим преемником.
Но достаточно ли одних этих констатации? Они ведь вовсе не доказывают, что Сионская Община, чье существование в Средние Века было подтверждено, продолжала жить в течение последующих столетий; они также не доказывают, что личности, фигурирующие в списке великих магистров, действительно занимали этот пост. Можно даже сказать, что некоторым они не всегда кажутся достоверными в силу предполагаемого возраста в момент посвящения в высшую степень. Допустим, что какой-нибудь Эдуар де Бар был назначен великим магистром в пятилетнем возрасте, или Рене Анжуйский — в восемь лет в силу принципов наследования, но это вовсе не случай Роберта Флудда или Шарля Нодье, ставших великими магистрами в двадцать один год, ни Дебюсси — великого магистра в двадцать три года, которые, будучи такими юными, не успели ни пройти через степени франкмасонства, ни дать доказательства своей пригодности в соответствующих областях. Надо ли предполагать, что речь идет только о подставных лицах, быть может, не знающих даже о чисто символическом титуле, который им пожаловали?
Эти умозрительные рассуждения при настоящем состоянии нашего расследования кажутся нам преждевременными, и, следовательно, нам надо искать в другом месте, а не только в этом списке окончательные доказательства существования ордена Сиона и его задачи, выполняемой в тени. Итак, перенесем наш перспективный выбор на Лотарингский дом и на некоторые семьи, упомянутые в «документах Общины» — это богатое поле деятельности.
Так как Община действовала только подпольно, мы не должны ждать упоминаний о ней под ее собственным именем. Если она продолжала существовать после Средних Веков, то она, конечно, была вынуждена скрывать свое истинное лицо, например, за личностью Ормуса, принятой в свое время. Кроме того, будучи далекой от того, чтобы заниматься лишь политикой и навязывать эту деятельность своим членам, ставя их под подозрение или привлекая к ним внимание, она, вероятно, должна была показать свою величайшую гибкость, гибкость на протяжении девяти веков, которая заставляла ее постоянно обновляться, приспосабливаться к каждой эпохе, склоняясь перед ее законами, — короче, изменить свою видимость, свою деятельность и свои цели в соответствии с требованиями эпохи. В порядке идеи, но вовсе не желая устанавливать ни малейшей параллели с мафией, хочется все же спросить: а не удалось ли этой последней в своей сфере сохранить скрытым свое лицо на протяжении веков, развиваясь в соответствии с требованиями конкретной ситуации?
Сионская Община во Франции
В период между 1306 и 1480 годами, как сообщают нам «документы Общины», у ордена Сиона было девять командорств; в 1481 году, после смерти Рене Анжуйского цифра увеличилась до двадцати семи. Самые важные располагались в Бурже, Жизоре, Жарнаке, Мон-Сен-Мишеле, Монревале, Париже, Ле Пюи, Солеме и Стенэ; кроме того, лаконично добавляют «Секретные досье», существовал еще «ковчег, прозванный Бет-Ания» (дом Анны), расположенный в Ренн-ле-Шато. Если об этой таинственной цитате мы больше ничего не знаем, то, возможно, не лишне было бы напомнить, что когда Соньер построил свою роскошную виллу в Ренн-ле-Шато, он назвал ее «вилла Бетания»…
Командорство в Жизоре, согласно все тем же «документам», в 1306 году было расположено на Венской улице (рю де Вьенн). Отсюда оно сообщалось подземным переходом с местным кладбищем и склепом святой Катерины, под крепостью. Считается, что именно в этот склеп или в прилегающую подземную часовню в XVI веке был положен архив ордена Сиона, помещавшийся в тридцати сундуках.
Во время фашистской оккупации, в 1944 году из Берлина прибыла военная миссия, чтобы вести в Жизоре раскопки под крепостью. Но высадка союзников помешала началу работ. Некоторое время спустя местный житель Роже Ломуа в свою очередь решил там покопаться, и в 1946 году он объявил мэру Жизора о находке — подземной часовне, в которой стояли девятнадцать каменных саркофагов и тридцать металлических сундуков. Кроме разрешения на продолжение работ Ломуа просил, чтобы о его открытии было заявлено публично. Но волокита — или чья-то злая воля? — оказались таковы, что он снова смог взяться за раскопки только в 1962 году… Однако публике о них не было сообщено ничего, а развернулись они под покровительством Андре Мальро, бывшим тогда министром культуры. Но, если Ломуа быстро нашел свой ход в часовню, то сундуки исчезли… и, несмотря на шумную кампанию, развернутую по этому поводу в прессе, след их так и не был обнаружен. От этого открытия, странно походившего на сон, остались лишь два намека на подземный склеп святой Катерины, фигурирующей в двух манускриптах 1375 и 1696 годов…
Во всяком случае, благодаря им, рассказ Ломуа стал выглядеть правдоподобным, также как и легенда, согласно которой часовня служила хранилищем архивов ордена Сиона. Что касается нас, то мы беремся доказать, что Сионская Община продолжала существовать, по крайней мере, на протяжении трех веков после Крестовых походов и уничтожения ордена Храма.
Действительно, с начала XIV века до начала XVI века некоторые документы, касающиеся Орлеана и обители святого Самсона, базы Сиона, ссылаются на некий орден. Например, они упоминают о гневе папы и короля Франции, вызванном членами Сионской Общины в Орлеане в начале XVI века, которые «нарушили свой устав» и «отказались от совместной жизни». В конце XVI века всплыли и другие обвинения на их счет: их упрекали в несоблюдении устава, в предпочтении жить отдельно от всех, а не вместе, в том, что они предавались распутству, что жили они часто за пределами обители святого Самсона и что они не восстанавливали ее стен, серьезно пострадавших в 1562 году. По тем же источникам, власти обители потеряли терпение и в 1619 году выгнали Сионскую Общину и подарили здание иезуитам.
Начиная с этого времени, никакого намека на Общину нигде не находили, по крайней мере, под этим названием, и доказательства, которые мы только что привели, не могут быть окончательными. Кроме того, они практически ничего не сообщают о деятельности Сиона, его целях или влиянии, довольствуясь лишь простым намеком на какое-то монашеское братство, более или менее тайное, и, в конечном счете, представляющем только относительный интерес. Действительно, что общего могло иметь это сборище дерзких и недисциплинированных личностей из обители святого Самсона с членами знаменитого братства, управляемого самыми блестящими людьми в истории Запада? Согласно «документам Общины», Сион был важной, мощной, влиятельной организацией, породившей орден Храма и занимавшийся самой высокой политикой; обитатели же святого Самсона ничего похожего в памяти не вызывали…
Может быть, обитель святого Самсона в Орлеане была тогда лишь изолированным и второстепенным местом действий Сиона? Но так как в списке самых важных командорств в «Секретных досье» никаких ощутимых следов мы не нашли, мы были вынуждены искать их в другом месте.
Герцоги де Гизы и герцоги Лотарингские
В течение всего XVI века и на протяжении целых трех поколений Лотарингский дом и его младшая ветвь — дом де Гизов — пытались сбросить династию Валуа и завладеть французским троном. Много раз эти попытки проваливались, но понадобилось всего тридцать лет, чтобы род Валуа окончательно угас сам по себе.
Карл, кардинал Лотарингский, и его брат Франциск, герцог де Гиз, были близки к успеху в период между 1550 и 1560 годами; оба они были союзниками Шарля де Монпансье, коннетабля Бурбонского, названного «Секретным досье» великим магистром Сиона до 1527 года. Они также были связаны с семьей герцогов Мантуанских, и Фердинанд де Гонзаг, великий магистр с 1527 по 1575 год, оказывал им помощь и поддержку во всех заговорах против французского трона. Что касается герцога де Гиза, то он женился на Анне д'Эст, герцогине де Жизор.
История описывает кардинала Лотарингского и герцога де Гиза как редкой непримиримости католиков, фанатиков, доходивших до жестокости. Однако, эта репутация, по крайней мере, в области религии кажется нам несколько преувеличенной, так как, по нашему мнению, эти последние скорее вели себя как ловкие оппортунисты, улещая одновременно и католиков, и протестантов. Впрочем, не кардинал ли Лотарингский на совете Тридцати в 1562 году сделал попытку децентрализации папской власти, дав больше самостоятельности местным епископам и доведя церковную иерархию до состояния, в каком она была в эпоху Меровингов?
Как бы то ни было, в 1563 году Франциска де Гиза, без пяти минут короля, убивают, и его брат последовал за ним двенадцать лет спустя, в 1575 году. Однако борьба с царствующими принцами еще не окончилась, и в 1584 году новый герцог де Гиз и новый кардинал Лотарингский вновь начинают осаду трона Валуа, в чем им помогает Луи де Гонзаг, герцог Неверский, великий магистр Сиона на протяжении уже девяти лет. Заметим мимоходом, что знаком сбора заговорщиков был Лотарингский крест, бывшая эмблема Рене Анжуйского…
Этот конфликт длился до самого конца XVI века, когда род Валуа окончательно исчез. Но дом де Гизов, сильно пострадав от этого соперничества, больше не имел претендента на трон, который теперь был в пределах досягаемости.
Помогали ли взбунтовавшимся династиям какое-нибудь тайное общество или орден? Мы этого не знаем, но, во всяком случае, ясно, что международная сеть эмиссаров, послов, шпионов и агентов всех видов, даже убийц, состояла у них на жалованье, ибо тогда это была весьма распространенная практика. Среди них назовем и Нострадамуса, который, вероятно, работал на Франсуа де Гиза и кардинала Лотарингского.
Если верить некоторым историкам и «документам Общины», Нострадамус, впрочем, не довольствовался только тем, что тайно поставлял своим покровителям ценные сведения о деятельности и планах их противников. Будучи официальным астрологом французского двора, он следовал за королем во время всех его перемещений и, таким образом, знал многое, касающееся личностей, с которыми сталкивался: их уязвимые места, их слабости и странности. Поэтому можно думать, что он вполне был в состоянии манипулировать Валуа в психологическом плане и, следовательно, отдать их в руки их врагов. Так как он знал все гороскопы, жизнь всех придворных, то есть все «закулисные» дела, «изнанку» двора, то ему не составляло особого труда установить, а потом сообщить своим хозяевам подходящий момент для исчезновения, убийства, отравления… Поэтому, по большей части, пророчества Нострадамуса вовсе не были пророчествами, а были, скорее, зашифрованными посланиями, закодированными инструкциями, тайной программой действий, предназначенной для узкого круга посвященных.
Это, конечно, только гипотеза, но, тем не менее, уже можно заранее сказать, что определенные его так называемые пророчества явно относились к прошлому: к рыцарям Храма, к династии Меровингов, к Лотаринсскому дому, к бывшему графству Разес близ Ренн-ле-Шато и — в многочисленных четверостишиях — к приходу «великого монарха», который прибудет из Лангедока…
И еще одна подробность из жизни Нострадамуса непосредственно заинтересовала нас. Как сообщают некоторые историки и народная легенда, прежде чем начать свою карьеру пророка, он действительно долгое время прожил в Лотарингии — что-то вроде испытательного срока, период экзаменов, после которых он был «посвящен в важную тайну». Говорят также, что он имел доступ к одной очень старой работе по эзотеризму, которая стала основой всего последующего творчества. Эта работа была передана ему в месте, которое нам знакомо: речь идет об аббатстве Орваль, отданном в дар приемной матерью Годфруа Бульонского, и где, возможно, родилась Сионская Община. Во всяком случае, еще в течение двух веков Орваль будет связываться с именем Нострадамуса, до Французской революции и Наполеона, потому что именно в это время будут изданы знаменитые пророчества и астрологические произведения.
Наследование французского трона
Теперь просим вашего разрешения перенестись в двадцатые годы XVII столетия. Трон Франции занимает Людовик XIII, но настоящая власть в руках единственного человека, отвечающего в то время за политику страны — министра короля, его серого преосвященства, кардинала де Ришелье. Его называли «Макиавелли своего времени», великим умом королевства, но этого мало, ибо, по нашему мнению, он был еще более значительной личностью.
Итак, в то время, как во Франции кардинал устанавливал мир и стабильность, остальная Европа и, в частности, Германия продолжали барахтаться в потрясениях Тридцатилетней войны. Эта война, по происхождению не религиозная, быстро стала таковой, и католические силы Испании и Австрии противостояли в кровавых распрях протестантским армиям Швеции и маленьких немецких княжеств. Среди последних фигурировало Рейнское воеводство, чей электор Фридрих V, как мы видели, находился в изгнании в Хаге со своей женой Елизаветой Стюарт; поддерживало Фридриха и его союзников розенкрейцерское движение в Англии и на континенте.
В 1633 году кардинал Ришелье высказался за смелую политику. Он бросил Францию в Тридцатилетнюю войну, но с той стороны, с которой никто ее не ожидал, предпочтя своим кардинальским убеждениям некоторые соображения политического порядка, имеющие в его глазах большое значение. Так, он мечтал установить поскорее французское превосходство в Европе, уменьшить постоянно тяготевшую над Францией австрийско-испанскую угрозу и уничтожить испанское владычество, прочно утвердившееся в течение веков на древних меровингских землях Нидерландов и части Лотарингии.
Европа присутствовала при парадоксальной ситуации, когда католический кардинал католической страны послал свои католические войска сражаться на стороне протестантов против других католиков. Ни один историк никогда не допустил и мысли, что Ришелье мог быть розенкрейцером, но разве действовал бы он иначе, чтобы засвидетельствовать свои убеждения или, по крайней мере, привлечь к себе благосклонность ордена Розы и Креста?
В тот же самый момент Лотарингский дом в лице Гастона Орлеанского, юного брата Людовика XIII, продолжал претендовать на французский трон. Гастон всего лишь женился на сестре герцога Лотарингского, но если бы он добился трона, то ее тщеславный род наконец получил бы шанс вершить судьбы Франции в следующем поколении, через его наследника. Такой перспективы, во всяком случае, было достаточно, чтобы мобилизовать силы Карла, герцога де Гиза. Воспитанный молодым Робертом Флуддом, он женился на Генриетте-Катерине де Жуайез, владелице Куизы и Арка, где находится могила, идентичная изображенной на картине «Пастухи Аркадии» Никола Пуссена…
План низложить Людовика в пользу Гастона снова провалился, и французский король остался на троне. Судьба, казалось, напрасно пыталась помочь герцогу Орлеанскому: король и королева долго не имели детей, но в 1638 году, после двадцати трех лет бесплодия, Анна Австрийская родила сына и тем самым положила конец всякой надежде на перемены. Конечно, удивление было огромным, а также большим было сомнение по поводу законного происхождения новорожденного. Молва и некоторые историки того времени и более позднего не преминули приписать отцовство кардиналу Ришелье или же его протеже и преемнику кардиналу Мазарини — гипотеза, не лишенная основания, если счесть возможным тайный брак последнего с Анной Австрийской после смерти короля.
Так, в силу происшедших событий, растаяли мечты Гастона Орлеанского и Лотарингского дома. Но когда в 1642 году умер Ришелье, не пренебрегли ничем, чтобы избавиться ет Мазарини и удалить от трона юного Людовика XIV. Будучи вначале просто народным бунтом, Фронда, настоящая гражданская война, продлилась десять лет. Кто же сгруппировался вокруг Гастона Орлеанского, который был ее зачинщиком? Знакомые нам личности: Фредерик-Морис де ла Тур д'0вернь, герцог Бульонский, виконт Тюреннский, герцог де Лонгвиль, внук Луи де Гонзага, герцога Неверского, великого магистра Сиона пятьдесят лет тому назад… Что касается столицы этих «фрондеров», то ею стал не больше, не меньше, как старинный город Стенэ в Арденнах.
Общество Святой Евхаристии
«Документы Общины» упоминают, что в середине XVII века Сионская Община пыталась низложить Мазарини. Но это окончилось провалом, так как по окончании Фронды Людовик XIV взошел на трон, а кардинал после недолгого изгнания вновь заступил на пост первого министра и занимал его вплоть до своей смерти в 1660 году. Зная, что Сион был настроен враждебно по отношению к Мазарини, и зная семьи, вовлеченные во Фронду — те самые, из генеалогий «Секретных досье», — мы можем вполне обоснованно связать одно с другим и увидеть в членах Общины поджигателей этой гражданской войны.
«Документы Общины» приводят также некоторые фамилии, связанные с орденом и давшие ему нескольких великих магистров, фигурировавшие в первых рядах оппозиции Мазарини: Гонзаг, Невер, Гиз, Лонгвиль, Бульонский… Именно здесь, по крайней мере, именно в этой эпохе следует искать и найти след Сионской Общины и кого-нибудь из ее членов.
Но ведь не только эти люди были вовлечены в бунт. Были и другие, проявившие себя не только во время Фронды, но и в течение долгого времени после нее. Так, члены Общества Святой Евхаристии, о котором упоминают «документы Общины», признавали в нем общество, явно происходящее от Общины, либо саму Общину, действующую под другой личиной, потому что сходство ее с Сионом как в плане структуры, организации, деятельности, так и в плане методов, было безусловным.
Что же это было за Общество Святой Евхаристии, тайное общество, вполне реальное, существование которого было признано в XVIII веке, название которого с тех пор повторяют многие историки и деятельности которого было посвящено столько исследований?
Общество Святой Евхаристии было основано в период между 1627 и 1629 годами знатным сеньором из окружения Гастона Орлеанского. Однако никто и ничего не знает о том, кто и когда руководил им, ибо оно тщательно охраняло, как охраняет и сегодня, свое инкогнито; нам известны только некоторые из его посредников, низшие члены иерархии, нечто вроде подставных лиц, действующих по указанию свыше. Назовем среди них брата герцогини де Лонгвиль, брата суперинтенданта финансов Людовика XIV Шарля Фуке, наконец, дядю философа Фенелона, которого спустя полвека обнаружат состоящим во франкмасонстве, рядом с шевалье Рамсеем. Вокруг Общества вращались также такие известные личности, как святой Вэнсан де Поль, епископ Але Никола Павийон и Жан-Жак Олье, основатель семинарии Сен-Сюльпис, возможного центра деятельности ассоциации.
В своей организации и деятельности Общество напоминало орден Храма, предвосхищая франкмасонство. Из Сен-Сюльпис оно управляло сетью провинциальных ответвлений и капитулов, члены которых должны были повиноваться, не пытаясь понимать или спорить, даже не обязательно будучи согласными, и никогда не зная тех, кто отдавал приказания. Единая глава и невидимое сердце — так можно определить Общество Святой Евхаристии. Да, это было бьющееся сердце, и билось оно в ритме «тайны», которая была его «смыслом жизни» и самой жизнью. Некоторые рассказы того времени явно делают ссылки на Тайну, которая является душой Общества, и одно из его положений предусматривает: «Путеводная звезда, определяющая дух Общества, которая для него очень важна, есть Тайна». Каковы же были функции Общества?
Новички, еще не посвященные, должны были много раз в завуалированной форме давать понять, что оно посвятило себя делу милосердия в регионах, опустошенных религиозными войнами, например, в Пикардии, Шампани и Лотарингии. Но теперь неизвестно, не было ли это дело милосердия лишь хитроумной вывеской, имеющей мало общего с истинным смыслом существования святого дома. Фактически этот смысл существования был двойным: сначала практиковать нечто вроде религиозного шпионажа, затем проникнуть на самые высокие посты в стране, включая, естественно, посты поближе к трону.
Общество Святой Евхаристии, кажется, особенно преуспело в продвижении к этой цели. Так, Вэнсан де Поль, член Королевского совета Совести, стал исповедником Людовика XIII и личным советником Людовика XIV; дошло до того, что его враждебность к Мазарини вынудила его уйти со своего поста. Что касается королевы-матери Анны Австрийской, то она была лишь игрушкой в руках Общества, которому на некоторое время, правда, удастся повернуть ее против своего первого министра. Впрочем, всемогущая организация не ограничивалась одним троном, и, можно сказать, что в середине XVII века она раскинула свои сети по всей Франции через посредство аристократии, парламента, правосудия и полиции, доказательством чему служит то, что эти институты не один раз открыто выражали свое недоверие королю.
Однако никто ни тогда, ни теперь, еще не дал точного, всеми принятого определения Общества Святой Евхаристии, потому что военная ультракатолическая организация, бастион ортодоксальности и нетерпимости — это все очень туманно. Кроме того, вступив в XVII век, почему в католической стране подобная организация упорно действовала в тайне от всех? Впрочем, что означал тогда термин «еретик»? Протестантов или янсенистов? В действительности же, ни тех, ни других, раз огромное количество их находилось среди членов Общества…
Если Общество было действительно католическим, разве оно не должно было поддержать Мазарини, защитника интересов Церкви? Напротив, оно открыто противостояло ему до такой степени, что первый министр не прекращал попыток низвергнуть его в небытие. Иезуиты тоже относились к нему враждебно, также как и некоторые другие католические власти, обвинявшие его в ереси — в том, против чего, собственно, боролось, как оно само утверждало, Общество Святой Евхаристии… так, что в 1651 году епископ Тулузский собирался разоблачить нечестивую деятельность и «в высшей степени неправильный» вид церемонии принятия — отзвук обвинений, выдвинутых ранее против тамплиеров. Но Общество, которому угрожало отлучение от Церкви, отреагировало с неожиданной силой и весьма странной неосторожностью, которой невозможно было ожидать от этих набожных католиков.
Вспомним теперь, что Общество Святой Евхаристии было основано в разгар эпохи розенкрейцерского психоза. «Невидимое братство» было повсюду, отвечало за все, было предметом страха и наихудших поучений, объектом преследований и упорных поисков; и, однако, орден Розы и Креста оставался невидимым. Нигде в этой католической Франции никому не удавалось отыскать ни одного его члена, как будто это была лишь фикция, продукт народного воображения.
Значит, орден Розы и Креста — призрак?.. Поищем тогда выход в другом месте. А если орден, имеющий какой-то свой интерес обосноваться во Франции, предпочел скрыться за спиной другой организации? Какая замечательная вывеска, какая обманчивая маска это Общество, официальной целью которого была как раз охота на розенкрейцеров! Так, может быть, под респектабельной вывеской Общества Святой Евхаристии эти последние смогли спокойно следовать к своей цели и вербовать сторонников своего дела, притворяясь их самыми коварными врагами?
Общество Святой Евхаристии сопротивлялось Мазарини и Людовику XIV до 1660 года, когда менее чем за год до смерти своего первого министра король официально объявил о ликвидации организации. Однако, в течение последующих пяти лет ничего не изменилось, так как Общество решило сначала игнорировать королевский эдикт; затем в 1665 году оно просто объявило о своем намерении продолжать существовать в своем «настоящем виде». Весь его архив был собран и целиком укрыт в надежном месте в Париже, которое так никогда и не было найдено, но которое, по всей видимости, было обителью Сен-Сюльпис. Таким образом, спустя два века эти архивы вполне могли быть доступны некоему аббату по имени Эмиль Оффе.
Тем не менее, кое-кто считает, что Общество продолжало свирепствовать, только под другим обличием, до конца следующего века — настоящий вызов абсолютизму Людовика XIV — и даже гораздо дольше, до первых лет XX века.
Мы не будем высказывать своего мнения по этому поводу, скажем только, что оно, безусловно, пережило свое предполагаемое исчезновение в 1665 году. В 1667 году Мольер, верный сторонник Людовика XIV, атаковал Общество некоторыми намеками в своем «Тартюфе», что навлекло на него ничем не замаскированные репрессии, и, несмотря на то, что он пользовался покровительством короля, представление его пьесы было запрещено в течение двух лет. Со своей стороны, Общество Святой Евхаристии имело своих собственных писателей — Ларошфуко, бывшего очень активным во время Фронды, и даже, говорят, Лафонтена, чьи невинные и очаровательные басни являлись открытой критикой королевской власти. Действительно, Людовик XIV не питал особого расположения к баснописцу и — вспомним это — был против приема его во Французскую Академию; теперь назовем его покровителей: герцоги де Гизы и Бульонские, виконт Тюреннский и вдова Гастона Орлеанского — небезынтересные для нас личности…
Теперь мы коротко перечислим все, что мы знаем об Обществе Святой Евхаристии:
Итак, речь идет о тайном обществе, большая часть истории которого совершенно официальна. Оно подчеркнуто католическое, но не менее открыто замешано в деятельность отнюдь не католическую. Оно тесно связано с некоторыми влиятельными аристократическими фамилиями, которые были очень активны во время Фронды и чьи генеалогии фигурируют в «документах Общины». У него имеются связи с обителью Сен-Сюльпис, и, хотя оно действовало всегда тайком, было все же очень влиятельно. Наконец, оно очень враждебно относилось к кардиналу Мазарини.
Мы находим здесь все основные признаки Сионской Общины, как они нам представлены «Секретными досье». Почти совершенно совпадают действия обеих организаций, и если орден Сиона продолжал свою деятельность в течение XVII века, то, не слишком рискуя ошибиться, можно идентифицировать его с Обществом Святой Евхаристии или с теми, кто действовал за его спиной.
Замок Барбария
Как утверждают «документы Общины», враждебность Сиона по отношению к Мазарини спровоцировала с его стороны суровые репрессии. Одной из его главных жертв стала семья Плантар, потомок Дагоберта II и меровингского рода. Действительно, в 1548 году Жан де Плантар женился на Мари де Сен-Клер, создав таким образом новую связь между собственной семейной ветвью и родом Сен-Клер де Жизор, в то время, когда его семья обосновалась близ Невера, в замке Барбария, призванном стать ее официальной резиденцией в течение следующего века. Но одиннадцатого июля 1659 года Мазарини приказал разрушить замок, и Плантары потеряли все свое состояние.
Но ни один труд, ни одна биография Мазарини, надо это подчеркнуть, не подтверждают того, что высказано в «документах Общины»; мы также ничего не найдем во время наших изучений семьи Плантар, проживающей в Нивернэ, ни следов замка Барбария. Однако, нет никаких сомнений в том, что Мазарини страстно желал иметь герцогство Неверское и его провинцию, чего он, в конце концов, добился, подписав контракт от одиннадцатого июля 1659 года, в день предполагаемого разрушения замка.
Заботясь о том, чтобы продвинуть наши исследования дальше, мы будем продолжать собирать воедино обрывки доказательств, разбросанные там и сям, недостаточные для того, чтобы все объяснить, но, тем не менее, свидетельствующие о бесспорной достоверности «документов Общины», в доказательство чему — упоминание о замке Барбария в списке владений и ленов Нивернэ, датированным 1506 годом, и грамота 1575 года, намекающая на деревушку в местности, названную «Плантары».
Что касается самого замка Барбария, то его существование окончательно подтверждается наличием следующих фактов: в 1874-1875 годах члены Общества Литературы, Наук и Искусств Невера предпринимают раскопки на месте руин. Проект весьма рискованный, так как камни, превратившиеся из-за огня в стекло, и буйная растительность между ними делают всякую идентификацию практически невозможной. Но в конце концов остатки стены и замка извлечены на свет божий. Сомнений больше нет: это замок Барбария, сегодня это известно, и ошибка исключается. Дополнительное уточнение: прежде чем эти места были разрушены, они состояли из маленького укрепленного городка и замка, отстоявшего совсем немного от бывшей деревушки Плантары.
Итак, существование замка, разрушенного пожаром, бесспорно подтверждается. Что же касается деревушки Плантары, то нет никакого сомнения в том, что она принадлежала семье, носящей то же имя. Но любопытно, что ни один документ не содержит ни даты, когда сгорел замок, ни имени организатора пожара. Если ответственность за это нес Мазарини, то, несомненно, он очень потрудился, чтобы стереть малейший след своего поступка и дошел даже до того, что систематически вычеркивал замок Барбария с карт и из истории Нивернэ. Во имя какой побудительной причины он действовал и какой ужасный секрет был связан с этой таинственной местностью?
Никола Фуке
Фрондеры и Общество Святой Евхаристии не были единственными врагами Мазарини. Среди них был и всемогущий Никола Фуке, суперинтендант финансов Людовика XIV начиная с 1653 года. Человек большого таланта, умный и тщеславный, он станет впоследствии самой богатой и самой влиятельной персоной в королевстве, его истинным монархом, как люди его называли про себя… Его политические мечтания соответствовали его тщеславию, примером чему — приписываемая ему идея сделать Бретань независимым герцогством и стать там хозяином.
Мать Фуке была известным членом Общества Святой Евхаристии, также как и один из его братьев — Шарль, епископ Нарбонский в Лангедоке. Что касается его младшего брата Луи, то он тоже был священником, и в 1656 году Никола по неизвестным причинам отправляет его в Рим, откуда, как мы помним, он присылает ему загадочное письмо, процитированное нами в первой главе, повествующее о беседе с Пуссеном о тайне, которую даже «короли с большим трудом смогли бы вытянуть из него». Со своей стороны, художник больше не будет болтать и не сделает никому никаких признаний по этому поводу, буквально соответствуя девизу своей личной печати: «Tenet confidentiam».
Итак, в 1661 году Людовик XIV велит арестовать своего суперинтенданта финансов, обвинив его в том, что он перепутал свои личные интересы с управлением общественными финансами, и, что еще более серьезно, в том, что он готовил бунт против короля. Следовательно, на все его богатства был наложен секвестр, его документы и переписка переданы королю, который лично и тщательно их изучил.
Начинается процесс; он длится четыре года и приводит в движение всю Францию — писателей, памфлетистов, двор и провинцию. Самый молодой брат обвиняемого, Луи, умер, но его мать и Шарль мобилизуют Общество Святой Евхаристии, к которому принадлежит один из судей, собирающихся вести процесс. Респектабельный дом тут же бросается в битву вместе со сторонниками Никола Фуке, стараясь повернуть общественное мнение в пользу обвиняемого, ожидающего в тюрьме приговора. Кара, потребованная для него Людовиком XIV, столь же необычна, сколь примечательна: смерть, ни больше, ни меньше. Двор отказывается и, доказывая храбро свою независимость, голосует за пожизненное изгнание. Но король, не желая менять свое решение, заменяет упрямых судей другими, более соответствующими его желаниям.
В конце концов голоса в пользу изгнания взяли верх над королевской волей, и в 1665 году Людовик XIV смягчает наказание, заменяя его пожизненным заключением. Суперинтендант спасен, но приговорен к строжайшей изоляции в крепости Пьемонта с очень вредными для здоровья условиями. Он не имеет права ни гулять, ни принимать гостей, ему не дают ни чернил, ни бумаги; что касается его лакеев и тюремщиков, то они постоянно сменяются, и, как говорили, малейшее внимание к заключенному было чревато галерами или виселицей.
В этом же самом 1665 году, когда Фуке был заключен в Пиньероль, в Риме умирает Пуссен, и Людовик XIV через своих агентов пытается добыть его картину «Пастухи Аркадии». Но когда двадцать лет спустя король наконец завладел ею, он стал ревниво охранять ее от посторонних взглядов в своей новой резиденции в Версале, не давая никому любоваться ею, и запер ее в своих личных апартаментах, соглашаясь показать ее лишь в исключительных случаях малому числу своих приближенных.
Закончим эту главу уточнением о том, что несчастливая судьба Фуке, каковы бы ни были причины ее и результат, не должны были коснуться его детей. Несколько десятилетий спустя его внук, маркиз де Бель-Иль, станет одной из величайших личностей в королевстве, и когда в 1718 году он уступит королю замечательно укрепленный остров, которому он был обязан своим именем, в обмен он получит земли очень нас интересующие… Одно из этих владений было Лонгвиль, и нам не надо возвращаться вновь к этому имени; другое было Жизор, которое дало внуку Фуке титул графа, потом в 1742 году — герцога де Жизора, а через шесть лет, в 1748, получило статус «первого герцогства».
Никола Пуссен
Как раз в нескольких километрах от Жизора находится маленький городок Лезандели, где в 1594 году родился Никола Пуссен. Но очень скоро он устраивается в Риме, откуда будет приезжать только в редких случаях, как, например, после 1640 года, когда его вызвал кардинал Ришелье для выполнения важной миссии.
Хотя художник мало занимался политикой и не покидал своего убежища в Риме, он был тесно связан с Фрондой. Доказательством этому служит его переписка, открывающая многочисленные дружеские узы с участниками движения против Мазарини и неожиданную фамильярность с некоторыми «фрондерами», убеждения которых он, как кажется, разделяет.
Так как мы уже встретились с «подземной рекой» Алфиос, которая из Аркадии течет к ногам Рене Анжуйского, займемся теперь надписью, неотделимой от аркадийских пастухов Пуссена: «Et in Arcadia ego» — «И вот я в Аркадии».
Эта загадочная фраза в первый раз появляется на одном из предыдущих его живописных полотен. Надгробие, увенчанное черепом, не является простым надгробием, а вделано в скалу; на первом плане — водяное божество с бородой, задумчиво созерцающее землю: это бог Алфиоса, который, безусловно, вершит судьбу подземной реки… Это произведение датируется 1630-1635 годами, то есть приблизительно на пять — десять лет раньше знаменитой версии «Пастухов Аркадии».
Слова «И вот я в Аркадии» появляются в Истории между 1618 и 1623 годами вместе с картиной Джованни Франческо Гверчино, которая, возможно, вдохновила Пуссена в его творчестве. Два пастуха, выходящие из леса, подходят к поляне и надгробию, на котором очень отчетливо видна знаменитая надпись и большой череп, положенный на камень. Если не известно символическое значение этой картины, то известно, что Гверчино был очень сведущ в области эзотеризма; кажется даже, что ему был близок язык тайных обществ, ибо некоторые его произведения посвящены специфическим масонским темам. Напомним, что ложи начали быстро распространяться в Англии и в Шотландии на двадцать лет раньше, и такая картина, как «Воскресение Учителя», написанная почти за сто лет до того, как эта легенда вошла в масонскую традицию, явно относится к масонской легенде о Хираме Абиффе, архитекторе и строителе Храма Соломона.
Но вернемся к словам «И вот я в Аркадии». Согласно «документам Общины», они стали официальным девизом семьи Плантар, по крайней мере, с XII века (когда Жан де Плантар женился на Идуане де Жизор), и уже в 1210 году они были процитированы неким Робером, аббатом из Мон-Сен-Мишель.
Не имея доступа к архивам знаменитого аббатства, в настоящее время мы, к сожалению, не можем проверить это утверждение. Тем не менее, год 1210 кажется нам ошибкой. Во-первых, в 1210 году не существует аббата из Мон-Сен-Мишель по имени Робер; затем, если и существует некий Робер де Ториньи, аббат этих мест, то даты, касающиеся его деятельности, располагаются между 1154 и 1186 годами — время, когда он был замечен, благодаря своим работам и коллекциям, относящимся к девизам, гербам и эмблемам знатных фамилий Христианского мира.
Каково бы ни было происхождение этих таинственных слов, они явно обладали для Гверчино и Пуссена смыслом, происходящим отнюдь не из области поэзии. По нашему мнению, они должны были скорее всего соответствовать символу или знаку, предназначенному нескольким посвященным — возможно, это был эквивалент какого-нибудь масонского «пароля», скрывающего реальность, запрещенную для профанов. Впрочем, именно в этих словах определяется в «документах Общины» самый характер символического искусства:
«Аллегорические произведения имеют то преимущество, что достаточно одного слова, чтобы прояснить отношения, недоступные толпе; они отданы всем, но их значение адресовано элите. Отправитель и адресат понимают друг друга поверх толпы., Непонятный успех некоторых произведений идет от этого достоинства аллегории, которая является более, чем просто модой — способом эзотерического выражения».
Итак, если эти строчки в их контексте применимы к творчеству Никола Пуссена, то не могут ли они также хорошо подойти и Леонардо да Винчи, и Боттичелли или другим гениям Ренессанса, а также — почему бы и нет? — Нодье, Виктору Гюго, Дебюсси, Жану Кокто и их друзьям?
Часовня Росслин и Шугборо Холл
Ранее мы установили существование важных связей между предполагаемыми великими магистрами Сиона XVII и XVIII веков и европейским франкмасонством. Это последнее независимо от Сиона представляет в некоторых аспектах очень интересные отношения для нашего исследования.
Так, это многочисленные намеки на семью Синклер — шотландскую ветвь нормандских Сен-Клер де Жизоров. Их земли в Росслине находились всего в нескольких километрах от бывшей резиденции рыцарей Храма в Шотландии, и часовня этой местности, построенная между 1446 и 1486 годами слыла приобщенной к франкмасонству и к ордену Розы и Креста. Сверх того, грамота, датированная 1601 годом, признает Синклеров «наследными великими магистрами шотландского масонства». Это первый известный специфический масонский документ, и, согласно некоторым другим, этот титул был пожалован семье Синклер Яковом II, который царствовал в ту же эпоху, что и Рене Анжуйский, то есть между 1437 и 1460 годами.
Но другой кусок головоломки, еще более таинственный, появляется в Англии, в Стэффордшире, другом важном очаге масонства, между началом и серединой XVII века.
Когда великий магистр Сиона Чарльз Рэдклифф сбежал в 1714 году из Ньюгейтской тюрьмы, он получил помощь, как мы помним, от своего кузена, графа Личфилда. В конце века род Личфилдов угас, имя и титул исчезли и были выкуплены в начале XIX века потомками семьи Энсон, которые, в свою очередь, стали графами Личфилдами.
Семья Энсон владела с 1697 года и владеет до сих пор замком Шугборо Холл в Стэффордшире, который раньше был епископством. После смерти его владельца в 1762 году в Парламенте имела место церемония, во время которой была прочитана длинная элегическая поэма. И какова же была одна из строф поэмы, описывающая пасторальную сцену «в счастливых долинах Аркадии»? Вне всякого сомнения, это явный намек на Пуссена, и последний стих ее вызывает в памяти «перст разума, указывающий на надгробие», привлекающий внимание к словам «И вот я в Аркадии»…
Заканчивая, упомянем о том, что в парке Шугборо Холла находится величественный барельеф из мрамора, выполненный по заказу семьи Энсон между 1761 и 1767 годами. Что же на нем изображено? Репродукция «Пастухов Аркадии» Пуссена, все детали которой перевернуты и представляют собой как бы зеркальное отражение. Внизу можно прочитать выгравированную на мраморе следующую надпись:
O.
U.
O.
S.
A.
V.
V.
D.
M.
Но эти загадочные буквы так и не были никогда удовлетворительным образом расшифрованы.
Секретное письмо папы
В 1738 году папа Клемент XII выпускает буллу, разоблачающую и отлучающую от Церкви всех франкмасонов — «врагов Римской Церкви»; это решение труднообъяснимо, особенно в эпоху, когда большое число франкмасонов, как, например, якобиты, были ревностными католиками. Но, может быть, папа беспокоился о неких связях, существующих между молодым франкмасонством и антиклерикальными розенкрейцерами XVII века.
Документ, опубликованный впервые в 1962 году, освещает эти обвинения по-новому. Действительно, речь идет о письме того же папы Клемента XII, адресованном неизвестному человеку, в котором он категорически заявляет, что масонская мысль основана на ереси, и эта ересь — которую мы в ходе нашего расследования неоднократно встречали — состоит в отрицании божественности Иисуса. За франкмасонством, продолжает папа, стоят ответственные умы, вожаки: те самые, спровоцировавшие лютеранскую реформу.
Разумно ли все это? — можно подумать при внимательном прочтении письма. Отметим все же, прежде чем выносить суждение, что папа не говорит необдуманно, ссылаясь на неясные течения мысли и на непонятные традиции. Нет! Он ясно намекает на группу хорошо организованных индивидуумов, на секту, орден или тайное общество, на протяжении многих лет старательно подрывающее основы огромного здания, на котором покоится весь христианский мир.
Скала Сион
Конец XVIII века увидел беспорядочное распространение самых разношерстных масонских систем. Среди них на важном месте фигурировал «Восточный ритуал Мемфиса», где в первый раз (для нас, по крайней мере) появилось имя Ормуса, принятое Сионской Общиной между 1188 и 1307 годами, Ормус, как мы видели, был египетским мудрецом и, согласно этому ритуалу, заботился о том, чтобы примирить языческие и христианские таинства, он был предполагаемым основателем ордена Розы и Креста около 46 года нашей эры.
В это же самое время масонские ритуалы умножали намеки на «скалу Сион» — ту самую скалу, которая, согласно «документам Общины», делала «королевскую традицию», установленную Годфруа Бульонским, равной другим древним династиям Европы.
Напомним, что с нашей стороны, мы хотели с самого начала видеть в этой «скале Сион» гору Сион, «высокий холм», расположенный на юге Иерусалима, где Годфруа построил аббатство, предназначенное будущему ордену. Но в Масонском контексте, и учитывая его отношение к Иерусалимскому Храму, эта скала принимает совсем другое значение, ибо она фактически соответствует некоторым специфическим местам из Библии. Скала становится там отброшенным камнем, которым несправедливо пренебрегли при строительстве Храма и который должен был занять свое место в здании в качестве основания. Так, псалом 118 объявляет: «Камень, отброшенный строителями, сам стал во главу угла».
Со своей стороны, Новый Завет делает многочисленные намеки на этот же камень. Действительно, у Матфея XXI, 42 мы читаем слова Иисуса:
«Неужели вы никогда не читали в Писании: камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла…»,
которым созвучны еще более двусмысленным образом слова Павла в его «Послании к римлянам» (IX, 33):
«Вот полагаю в Сионе камень преткновения и камень соблазна; но всякий, верующий в Него, не постыдится».
В «Деяниях Апостолов» (IV, II) скала Сион явно является аллегорией, относящейся к самому Иисусу:
«…именем Иисуса Христа Назорея… им поставлен он перед вами здрав. Он есть камень, пренебреженный вами зиждущими, но сделавшийся главою угла…» —
метафора, без колебаний взятая Павлом в его «Послании к ефсеянам» (II, 20):
«…быв утверждены на основании апостолов и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем».
Но всю свою символическую ценность эта скала принимает в первом послании святого Петра (11,3–8):
«…ибо вы вкусили, что благ Господь. Приступая к нему, камню живому, человеками отверженному, но Богом избранному, драгоценному, и сами, как живые камни, устрояйте из себя дом духовный, священство святое, чтобы приносить духовные жертвы, благоприятные Богу Иисусом Христом. Ибо сказано в Писании: вот, Я полагаю в Сионе камень краеугольный, избранный, драгоценный; и верующий в Него не постыдится. Итак Он для вас, верующих, драгоценность, а для неверующих камень, который отвергли строители, но который сделался главою угла, камень протыкания и камень соблазна, о который они претыкаются, не покоряясь слову, на что они и оставлены».
Сразу же за этим отрывком следует стих, значение которого должно предстать нам лишь позже. Петр намекает там на королевский род, духовных и светских наставников, род королей — священников:
«Но вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел…»
Что можно заключить из этих сбивающих с толку текстов о скале Сион, краеугольном камне Храма, который так глубоко лежит в тайной традиции франкмасонства? Что думать о явной идентификации этого камня с самим Иисусом? Как толковать эту «королевскую традицию» основанную на скале Сион или на Иисусе собственной персоной, ставшую таким образом равной царствующим в Европе династиям во времена Крестовых походов?..
Модернистское Католическое движение
В 1833 году пост министра народного образования занимал Жан-Батист Питуа, бывший сотрудник Шарля Нодье в Библиотеке Арсенала; в этом же году министр начинает осуществлять честолюбивый замысел: опубликование всех доселе неопубликованных документов, относящихся к истории Франции. Были также сформированы два комитета, в состав которых вошли Виктор Гюго, Мишле и большой специалист по крестовым походам Эмманюэль Рей.
Среди работ, опубликованных вскоре под эгидой министерства народного образования, был монументальный труд «Процесс над тамплиерами» Мишле — исчерпывающее собрание всех отчетов Инквизиции и протоколы процессов над рыцарями Храма. Со своей стороны, барон Рей выпускает несколько работ о крестовых походах и франкском королевстве в Иерусалиме, в которых в первый раз мы нашли оригинальные грамоты, касающиеся Сионской Общины, и при чтении которых мы с удивлением констатировали, что некоторые места, процитированные Реем, почти слово в слово совпадают с соответствующими местами «документов Общины».
Наконец, в 1875 году барон основывает Общество Латинского Востока. Оно обосновалось в Женеве, афишируя честолюбивые археологические проекты, и имело свой собственный «Журнал Латинского Востока», который и сегодня широко используется историками и который также опубликовал многие грамоты Сионской Общины.
Исследования, которыми занялся Рей, были характерны для новой формы исторической эрудиции, появившейся тогда в Европе, а особенно в Германии, и сильно углубило кризис, который вызвало среди верующих распространение учения Дарвина и агностицизма, составляющих серьезную угрозу для Церкви.
Как известно, до сих пор исторический поиск основывался на неточном и спорном фундаменте — легенды, устные предания, личные воспоминания, субъективные, главным образом, справки, — которые могли быть совершенно по-разному истолкованы. Но в XIX веке немцы ввели в свою методику работы строгость и тщательную технику, которые сегодня стали обычным делом в этой области: критический анализ, расследование и систематическое использование имеющегося в наличии материала, хронологический поиск, проверка ссылок. Может быть, немецкие писатели немного заблудились в их приверженности к точности, но надо признать, что они также создали бесспорную основу для дальнейших поисков, которой обязаны многие важнейшие археологические открытия, как, например, находка месторасположения Трои Генрихом Шлиманом.
Эти методы быстро нашли свое применение, причем с равной строгостью, и в изучении Библии. И Церковь, основой которой было безусловное принятие догм, также быстро осознала, что ее великая «Книга» слабо сопротивлялась этим новым методам работы. В самом деле, в своем очень спорном произведении «Жизнь Иисуса» Ренан применил немецкую методологию к Новому Завету, и результаты получились для Рима неудобные.
Именно против этой новой опасности, на защиту Церкви встало Модернистское Католическое движение, предполагая создать по немецкой методике поколение экклезиастов, способных защитить буквальную истинность Писания с такой же прямотой, что и их собратья в исторических дисциплинах.
К несчастью, этот план потерпел крах, ибо новое оружие, попав в руки юных церковников, чтобы помочь защитить Библию, послужило тому, что повернуло их против нее и уничтожили дело, которое им доверили, так как критический анализ Писания открыл им множество противоречий и элементов, несовместимых с католическими догмами. Не перенеся удара, модернисты в конце века отказались от роли «войска избранных» и перешли в разряд еретиков. Это была самая серьезная угроза, которую знала Церковь со времен Мартина Лютера; это был кризис, который мог привести католиков на грань раскола.
Очагом же деятельности модернистов, как и Общества Святой Евхаристии, снова стало аббатство Сен-Сюльпис в Париже, а одним из ее главных представителей — директор семинарии 1852-1884 годов Жан-Батист Хоган. Но из Сен-Сюльпис движение быстро распространилось по всей Франции, а затем по Италии и Испании. В их руках Библия теряла свой бесспорный авторитет, который она всегда олицетворяла, и была пересмотрена в специфическом контексте эпохи. Но это еще не все. Модернисты действительно отказывались от централизации церковной власти, а особенно от совсем недавней доктрины о непогрешимости папы, которую они осудили, как противоречащую новым тенденциям. Таким образом, они очень быстро перетянули на свою сторону часть Церкви и многих писателей, среди которых были Роже Мартен дю Гар во Франции и Мигель де Унамуно в Испании.
Ответ Церкви не заставил себя долго ждать. Действуя со всей суровостью, она обвинила модернистов во франкмасонстве, там — вешая, здесь — отлучая, и многие труды были под запретом. Потом, в 1903 году, папа Лев XIII учредил Папскую Библейскую Комиссию для контроля за всеми работами, касающимися Писания, а в 1907 году Пий Х категорически осудил модернистов, и три года спустя Церковь, наконец, потребовала, чтобы ее деятели принесли клятву полного отречения от подобной формы мысли.
Однако, движение дожило до 1914 года, когда первая мировая война отвела от него внимание общественности. Что же касается его авторов, то они вовсе не исчезли. Под видимостью профессора, в Бретани, коварный аббат Тюрмель опубликовал серию модернистских произведений под четырнадцатью различными псевдонимами, каждое из которых по очереди было запрещено, а личность автора была установлена лишь в 1929 году; в том же году его отлучили от Церкви.
В то же самое время модернизм распространился в Англии, где его с восторгом приняли члены англиканской Церкви по примеру Уильямса Темпла, будущего епископа Кентерберийского, который не замедлил объявить, что подобное идейное движение рисковало перевернуть с ног на голову самые основы человеческой культуры. И, конечно, не случайно среди сторонников Темпла мы находим Кэнона А.Л.Лиллея, друга пастора, чье поразительное письмо говорило о «формальном доказательстве» того, что Иисус не умер на кресте…
Как мы знаем, Лиллей некоторое время работал в Париже и там познакомился с Эмилем Оффе, знаменосцем модернизма, эрудитом, сведущим в истории, языках и символизме. Однако, Оффе вышел не из Сен-Сюльпис а из семинарии Сиона в Лотарингии: «Вдохновенный холм»…
Протоколы Сионских мудрецов
Одно из самых красноречивых доказательств существования и деятельности Сионской Общины датируется концом XIX века. Это свидетельство хорошо известно, но его часто оспаривают, потому что оно вызывает множество мучительных воспоминаний. Сыграв на самом деле важную роль в недавних событиях, оно еще и сегодня вызывает крайне бурную реакцию, которую большинство писателей предпочитает избегать, умалчивая о нем. Реакция вполне понятная, и относится она к человеческому страданию, но, надо также сказать, что этот документ был плохо использован и неправильно истолкован.
Все более или менее знают, какую роль сыграл Распутин при дворе Николая и Александры, государей Всея Руси. Но что, как правило, неизвестно, так это то, что задолго до него в императорском окружении существовали влиятельные и даже могущественные эзотерические кружки. Один из них был создан между 1890 и 1900 годами вокруг некоего «господина Филиппа» и его ментора, хорошо известного при дворе в Санкт-Петербурге. Этот последний, с которым мы уже встречались, был не кто иной, как Папюс, французский эзотерист, товарищ Жюля Дуанеля, создателя Неокатарской Церкви в Лангедоке, друг Пеладана (который считал, что нашел могилу Иисуса), Эммы Кальве и Клода Дебюсси. Одним словом, возрождение французского оккультизма, пришедшееся на конец прошлого века, далеко, как мы видим, вышло за пределы Франции и дошло до Петербурга, войдя в окружение царя и царицы.
В России у Папюса и у господина Филиппа были друзья, но было и немало врагов. Например, великая княгиня Елизавета была явной противницей этого эзотерического кружка и старалась поставить как можно ближе к трону своих собственных фаворитов, среди которых фигурировал некий малосимпатичный человек, известный в дальнейшем под псевдонимом Сергей Нилус.
Около 1903 года этот Нилус представил царю весьма сомнительный документ, предлагавший доказательства опасного заговора. Без сомнения, в обмен на эту информацию он ожидал благодарность своего государя. Но он просчитался. Царь попросту заявил, что документ был фальшивкой, уничтожил все экземпляры и изгнал Нилуса из своего двора.
Однако, копия текста избежала уничтожения и сразу же была опубликована в газете, не вызвав, впрочем, ни малейшего интереса. В 1905 году ее снова опубликовали как приложение к труду философа и мистика Владимира Соловьева, и она начала привлекать внимание, а в последующие годы стала позором всего XX века.
Что же это был за документ? Маленькая брошюрка, содержащая нечто вроде общественной и политической программы, самое распространенное название которой — оно немного отличалось в каждом издании — «Протоколы Сионских мудрецов». Говорили, что происходили они из специфических еврейских источников, и многие антисемиты считали его неопровержимым доказательством широкого «международного заговора». В 1919 году «Протоколы» раздавали белогвардейцам, которые в течение следующих двух лет уничтожили около шестидесяти тысяч евреев, которых они считали виновниками революции 1917 года. Потом они стали распространяться, благодаря заботам Альфреда Розенберга, проповедника расистских теорий национал-социалистической партии Германии. Так, Гитлер в своей книге «Майн кампф» широко использовал содержание «Протоколов», чтобы оправдать свой собственный фанатизм, ни разу не подвергнув сомнению их подлинность. Он не был одинок. В Англии «Морнинг Пост» немедленно опубликовала их, и даже «Таймс» в 1921 году уделила им самое серьезное внимание, прежде чем признать затем свою ошибку. Сегодня мы знаем, какой чудовищный обман этот документ, но он еще в ходу в Латинской Америке, в Испании и даже в Англии в целях пропаганды антисемитизма…
«Протоколы Сионских мудрецов» представляют собой как бы программу всемирного господства группы людей, призванных установить новый порядок, их порядок, как верховных деспотов. Все средства хороши, чтобы добиться цели: возмущение, анархия, свержение режимов, быстрое развитие франкмасонства, других параллельных организаций, абсолютный контроль над общественными, политическими и экономическими институтами западного мира. Целые нации будут реорганизованы согласно плану небывалого размаха…
Для современного догадливого читателя эти «Протоколы» могут показаться похожими иногда на романы о Джеймсе Бонде или напомнить цели фиктивной организации «СПЕКТР», с которой он воюет. Однако, не будем забывать, что, когда они появились, знаменитый герой еще не родился, и тогда сразу же было решено, что они были плодом международного еврейского конгресса, прошедшего в 1897 году в Базеле. Мы знаем, что это ошибочная гипотеза, ведь первые экземпляры «Протоколов» были составлены на французском языке, а никаких французских делегатов на конгрессе в Базеле не было. Добавим, что как минимум один экземпляр был в ходу с 1884 года, то есть за тринадцать лет до конгресса, и что он появился в руках одного из членов масонской ложи, к которой принадлежал сам Папюс, и великим магистром которой он стал. (В этой же самой ложе в первый раз было провозглашено предание об Ормусе, легендарном египетском мудреце, основателе ордена Розы и Креста).
Что нам сегодня точно известно, так это то, что «Протоколы Сионских мудрецов» были вдохновлены по большей части сатирическим произведением, сочиненным и опубликованным в 1864 году в Женеве. Направленное против Наполеона III, оно было написано неким Морисом Жоли, которого сразу же посадили в тюрьму. Был ли Жоли розенкрейцером? Говорят, что был. Во всяком случае, он был связан с Виктором Гюго, который был членом ордена и мог только разделять его ненависть к Наполеону.
Если можно утверждать, что «Протоколы» родились не на конгрессе в Базеле в 1897 году, то к какому времени отнести их возникновение?
Хотя сейчас есть тенденция считать их абсолютно фиктивными и придуманными антисемитами с единственной целью дискредитировать евреев, сама работа не свидетельствует в пользу этой гипотезы. Действительно, она содержит некоторое число загадочных ссылок, в которых нет ничего еврейского, до такой степени, что они не могут ни в коем случае быть чистым вымыслом. В самом деле, как бы ни был глуп какой-нибудь антисемит, он никак не смог бы сфабриковать подобные аргументы против евреев, потому что не нашлось бы ни одного более или менее здравомыслящего человека, чтобы поверить в подлинность этих документов.
Приведем лишь один пример, процитируем заключительные слова «Протоколов»: «Подписано представителями Сиона, посвященными тридцать третьей степени». Каков здесь смысл? Почему наш фальсификатор обвиняет нескольких евреев, а именно «посвященных тридцать третьей степени», а, как следует по логике вещей, не всех делегатов международного еврейского конгресса?
Объяснение простое. Эти «посвященные тридцать третьей степени» не имеют ничего общего ни с еврейством, ни с другим международным еврейским заговором по той простой причине, что они находятся в подчинении у масонства и приверженцами «строгого повиновения», известного еще со времен Хунда, как мы уже видели.
Но в «Протоколах» есть и другие несообразности, например, повторяющиеся намеки на пришествие «масонского царства» или «монарха из рода Сиона», предназначенного им управлять, и этот монарх должен происходить из той же династии, что и царь Давид, быть «истинным папой» и «патриархом международной Церкви». «Некоторые потомки рода Давидова, — странно заключает текст, — подготовят королей и их наследников… Только Царь и еще трое, которые поручатся за него, будут знать, что случится…»
Реальные они или сфабрикованные, но на самом деле эти документы вряд ли являются выражением еврейской мысли. С библейских времен ни один король не фигурировал в еврейских преданиях, и даже ни о каком принципе королевской власти не могло быть и речи, ибо это было лишено всякого смысла, как в 1897 году, так и сегодня, и никакой автор этой фальшивки не мог этого не знать.
По нашему мнению, эти намеки имеют скорее христианский отзвук, чем еврейский, ибо единственным «Царем Иудейским», признанным за два последних тысячелетия, был Иисус Христос собственной персоной. Если верить Евангелиям, то не принадлежит ли Иисус к той же династии, что и царь Давид?
Впрочем, зачем понадобилось фабриковать документ и вменять ему в вину еврейский заговор, придавая ему столь явную христианскую окраску? Для чего вводить папский контекст, такой специфически христианский? Наконец, зачем говорить о «международной Церкви», а не о международной синагоге или храме? А в особенности к чему этот таинственный намек на царя и «трех, которые поручатся за него», имеющий оттенок не иудаизма или христианства, а тайных обществ под эгидой какого-нибудь Валентина Андреа или Шарля Нодье? Короче говоря, если «Протоколы Сионских мудрецов» действительно произведение антисемитов, то трудно придумать что-либо более невежественное, более неинформированное, более нелепое.
Напрашивается множество выводов в пользу этих умозаключений и наших исследований:
1) Существует оригинальный текст, который лег в основу официальной версии «Протоколов». Этот текст не апокрифический, но совершенно подлинный. Он не раскрывает ни еврейскую мысль, ни «международный еврейский заговор», но скорее масонскую организацию или подобное ей тайное общество, включающее в свое название слово «Сион».
2) Оригинальный текст, на котором основана официальная версия «Протоколов», в своем выражении не является ни насильственным, ни провокационным. Это программа, в которой упоминается о более обширной власти, экспансии франкмасонства, предполагающей установление общественного, политического и экономического контроля. Эта программа может также прилагаться как к тайным обществам эпохи Возрождения, так и к Обществу Святой Евхаристии или же организациям Андреа или Нодье.
3) Оригинальный текст, на котором основывается официальная версия «Протоколов», попал в руки Сергея Нилуса. Этот последний сначала не хотел использовать его против евреев; напротив, он принес его царю с намерением дискредитировать эзотерическое движение при дворе, организованное Папюсом, господином Филиппом и другими посвященными. Но прежде он изменил язык, чтобы сделать документ более пылким, и, таким образом, лучше убедить царя. Когда Нилус покинул двор, изгнанный государем, он оставил текст в его новом состоянии. Таким образом, «Протоколы» потерпели неудачу в первоначальной цели скомпрометировать эзотерический кружок при дворе; но зато они послужили антисемистскому движению, ибо, если главной мишенью Нилуса были Папюс и господин Филипп, то нужно признать, что и евреи стали ею.
4) Официальная версия «Протоколов Сионских мудрецов», не будучи совершенно апокрифичной, скорее всего, как мы думаем, является переделанным текстом. Но за этими изменениями, как на палимпсесте или в некоторых отрывках Библии, можно найти следы оригинального текста. Ссылки на некоего царя, на папу, на международную Церковь или на Сион, вероятно, не слишком пригодились Нилусу; следовательно, он не сам их придумал, но раз они там были, а он был настолько несведущ, то у него не было никаких причин их уничтожить. Короче, если эти следы ничего не значили в еврейском контексте, то они возвращают себе смысл в контексте тайных обществ.
Впрочем, мы увидим, что они, главным образом, относятся к Сионской Общине.
Усадьба Золотой Долины
В дальнейшем наши поиски осуществлялись во всех направлениях, и некоторые догадки начали проясняться, но «документы Общины» продолжали занимать в них основное место, причем все в той же форме маленьких брошюр, сданных в Национальную библиотеку, или более значительных работ, появляющихся регулярно в книжных магазинах.
Некоторые из этих произведений рассматривали события, относящиеся к концу XIX века, а именно: к Беранже Соньеру. Так, согласно одному «в достаточной степени подтвержденному документами» рассказу, священник не «случайно» нашел пергаментные свитки, спрятанные в его церкви; наоборот, они были переданы ему эмиссарами Сионской Общины, явившихся к нему с визитом в Ренн-ле-Шато и, по крайней мере, до конца 1916 года они явно обращались с ним, как с их доверенным лицом, когда он вдруг страшно с ними поссорился, уточняет автор.
Если эта деталь точна, то она, бесспорно, по-новому освещает смерть священника в январе следующего года. Действительно, за десять дней до этого он себя прекрасно чувствовал, а затем мы теряемся в загадках по поводу заказа на гроб, который он сделал двенадцатого января через свою служанку и доверенное лицо Мари Денарно. Кстати, один из «документов Общины», самый недавний и более обстоятельный, кажется, подтверждает эту версию. Согласно этому документу, Соньер был всего лишь пешкой, и его роль в тайне Ренн-ле-Шато была значительно раздута. Настоящим ответственным за эти события, происшедшие в маленькой деревушке, был его друг Анри Буде, кюре соседней коммуны Ренн-ле-Бэн.
Как мы видим, этот документ дает другое возможное объяснение тайне. Действительно, все свое богатство Соньер получил от Буде — в общей сложности тринадцать миллионов франков за период с 1887 по 1915 годы; он также был его советником в различной его деятельности, в работах по благоустройству деревни, в строительстве виллы Бетания и башни Магдала. Наконец, это он проверял реставрацию церкви Ренн-ле-Шато и был настоящим автором странной дороги из крестов, иллюстрированной версии или видимого выражения непонятной работы его сочинения.
Следуя все той же публикации Общины, Соньер не знал главного значения тайны, роль хранителя которой он исполнял вплоть до марта 1915 года, когда Буде, чувствуя приближение смерти, открыл ему ее. В подобном случае Мари Денарно могла быть агентом Буде; ведь инструкции свои кюре передавал Соньеру через служанку, и лично ей он отдавал все деньги или, по крайней мере, большую их часть, ибо, как мы узнали, между 1885 и 1901 годами он, кроме того, заплатил епископу Каркассона семь миллионов шестьсот пятьдесят пять тысяч двести пятьдесят старых франков. А этот последний, как мы помним, отправил за свой счет Соньера в Париж с документами, и, если придерживаться этой версии, то кажется, что епископ был прежде всего помощником Буде, что при той системе церковной иерархии должно было создать ситуацию по меньшей мере необычную…
Что касается самого аббата Буде, то здесь возникает много вопросов. На кого он работал? Чьим интересам служил? Откуда у него была власть заставлять работать и молчать старшего по званию коллегу? Откуда шло финансирование, позволявшее ему предаваться такой расточительности?.. Ответа на эти вопросы нет, по крайней мере, четкого ответа; но существует один, неявный, и все тот же — Сионская Община.
Другая недавняя работа, черпающая информацию также из источников, закрытых для широкой публики, кажется, тоже склоняется в пользу этой гипотезы; речь идет о «Сокровищах золотого треугольника», опубликованных в 1979 году Жан-Люком Шомеем.
По мнению последнего, многие вовлеченные в тайну Ренн-ле-Шато церковные деятели — Соньер, Буде, Оффе, его дядя из Сен-Сюльпис, епископ Каркассона и, возможно, другие — все принадлежали к франкмасонству «Шотландского ритуала». А оно, уточняет автор, во многих пунктах отходило от ортодоксального франкмасонства. «Христианское, герметическое и аристократическое», оно состояло не единственно из атеистов и свободомыслящих, но скорее наоборот, оно было глубоко религиозным и принимало всю социальную и политическую иерархию, божественный порядок и стоящее за всем этим существование великого космического начала. Наконец — в данном случае — очень значительный элемент — высшие степени этого франкмасонства соответствовали низшим степеням Сионской Общины.
Но, как мы уже знаем, это положение, несмотря на декларации Рима, не было несовместимым с верованиями католиков, якобитов XVIII века или французских священников XIX века. Впрочем, и те, и другие, пройдя через папское осуждение, не перестали считать себя христианами, даже больше, чем сам глава Церкви, который упорствовал в отрицании достоинства их веры.
Итак, оставаясь относительно уклончивым, Жан-Люк Шомей также намекает, что незадолго до 1914 года ассоциация, к которой принадлежали Буде и Соньер, слилась с другим тайным обществом. Не здесь ли следует искать объяснение любопытным намекам, касающимся некоего монарха, содержащимся в «Протоколах Сионских мудрецов», особенно если, как далее уточняет Жан-Люк Шомей, Сионская Община сама управляла всем, скрываясь за другой организацией?
Следовательно, нам надо было более серьезно изучить «Усадьбу Золотой Долины» («Усадьба Валь д'0р») — перестановка слогов в названии Орваль. Это оккультное с политической окраской общество было основано около 1873 года; оно имеет множество точек соприкосновения с другими своими собратьями по эпохе: понятие геометрических точек и священных мест, мистических истин, присущих всем великим мифологическим темам, интерес к происхождению человека, рас, языков и к символам, как в теософии — таковы основные элементы традиции «Усадьбы Золотой Долины», одновременно христианские, связывающие понятия священного сердца с дохристианскими символами, и, по примеру легендарного Ормуса, старающиеся примирить языческие и христианские таинства, придавая особое значение идеям друидов, навеянное частично Пифагором.
Кроме этих тем, уже слегка набросанных в своих трудах Анри Буде, «Усадьба Золотой Долины» имела свой собственный идеал, обрисованный Жан-Люком Шомеем в весьма туманных терминах — «эзотерическая геополитика» и «мировой этнархический порядок». Скажем в двух словах, что «Усадьба» мечтала создать в Европе XIX века новую Священную Римскую империю, светское государство, где все народы будут собраны вместе и объединены больше общими духовными основами, чем экономическими, социальными или политическими. «Священное», «римское» и «имперское», но, может быть, не такое, как обычно представляется из этих слов, это идеальное государство осуществит одну старинную мечту человечества — пришествие Царства небесного на Землю, зеркало и отражение космического порядка, всеобщей гармонии и ее иерархии. Таким образом, будет выполнено наконец давнее обещание герметической традиции: «Внизу как наверху»; мечта менее утопическая в глазах Жан-Люка Шомея, чем об этом можно думать априори, и вполне представляемая в условиях конца европейского XIX века.
«…Теократия, в глазах которой нации станут провинциями, их правители — проконсулами на службе оккультного мирового правительства, состоящего из „элиты“. Для Европы это царство „Великого Царя“ означает двойную гегемонию папства и империи, Ватикана и Габсбургов, которые являются его правой рукой…».
Если прочитать то, что написано между строк, то не следует ли из этого заключить, что Габсбурги становятся синонимом Лотарингского дома, и что понятие «Великого Царя» подтверждает не только пророчества Нострадамуса, но и актуализируют монархистскую идею, намеченную в «Протоколах»?
Параллельно осуществлению этого грандиозного проекта, «Усадьба Золотой Долины» провозглашает необходимость важных изменений в общественных установках. Ватикан больше не будет похож на тот, что пребывает в данное время в Риме, но будет совсем другим; что касается Габсбургов, то по примеру древнеегипетских фараонов или Мессии, ожидаемого евреями на заре христианской эры, они станут династией царей-священников.
Но Жан-Люк Шомей не уточняет, в какой степени Габсбурги будут лично замешаны в этот тайный и честолюбивый план, ведь визит эрцгерцога в Ренн-ле-Шато не мог не быть причастным к его развертыванию. Впрочем, надо признать, что они в конце концов не сыграли в нем никакой роли, ибо первая мировая война резко оборвала их мечты; сбросив представителей Лотарингского дома с престола.
Зато это финальное явление «Усадьбы Золотой Долины» — или Сионской Общины — по-новому осветило наши предыдущие открытия: «Протоколы Сионских Мудрецов», цели различных тайных обществ, вроде тех, которыми руководили Чарльз Рэдклифф или Нодье, политические стремления Лотарингского дома — все это нашло здесь ясное значение.
Но как обстояло дело с практической реализацией плана, и в силу каких принципов Габсбурги предлагали себя в качестве династии царей-священников? Даже принимая то, что им было дано всенародное одобрение, каким образом их права оказались бы приоритетными по отношению к французскому правительству или русской, немецкой или английской династиям? И в особенности как бы они завоевали всеобщую поддержку, необходимую для того, чтобы их план удался?
Мы снова зашли в тупик, утонули в гипотезах и оказались перед нелепыми выводами. Наверное, мы плохо истолковали глубокую мысль «Усадьбы Золотой Долины»; быть может, мы переоценили беспочвенные замыслы…
Наилучшим выходом было покинуть тупик, чтобы ступить на другую, более близкую нам дорогу и поискать следы существования Сионской Общины в наши дни. Так мы сможем найти более действенное подтверждение ее существования. Да, члены ее, ее следы во второй половине XX века продолжали следовать программе во всех отношениях схожей с той, которой следовало общество «Усадьба Золотой Долины» каких-нибудь сто лет назад.
8. Тайное общество сегодня
«Двадцать пятого июня 1956 года Регистрация в супрефектуре Сен-Жюльен-ан-Женевуа. Сионская Община. Цель: Обучение и взаимопомощь ее членов. Местонахождение: Су-Кассан, Аннемас (Верхняя Савойя)».
Эти несколько строчек, появившиеся в «Журналь оффисьель» от двадцатого июля 1956 года дали нам доказательство того, что Сионская Община благополучно дожила до наших дней, что она в ладах с законом, обязывающим заявлять о себе всякое общество, и что она даже не давала себе труда скрывать свое существование. По крайней мере, внешне, ибо действительность была совсем иной; к приведенному адресу не прилагалось никаких телефонных номеров, да и сам адрес, весьма неясный, не позволял определить ни улицу, ни дом, ни контору… Сама супрефектура не смогла нам ни в чем помочь, не смогла дать никаких дополнительных сведений, а адрес ничего не значил. Равнодушие или сообщничество? В самом деле, как полиция могла принять такую фантастическую регистрацию? Но в таком случае, в какую сторону нам повернуться, чтобы раздобыть более подробные уточнения?
Тогда нам пришла в голову идея попросить в супрефектуре Сен-Жюльена экземпляр «Устава» Общины, который был ей дан.
Этот тоже очень неясный документ, несмотря на его двадцать одну статью, не давал ни одного точного сведения ни о целях ордена, ни о его роли, ни о его ресурсах, ни о наборе его членов. Зато обыкновенные, на первый взгляд, некоторые детали озадачили нас. Так, один из параграфов оговаривал: «Принятие в члены осуществляется без внимания к языковым, расовым, социально-классовым различиям и независимо от любой политической идеологии», а чуть ниже другой: «Ассоциация открыта для всех католиков, достигших двадцати одного года». Итак, мы стояли лицом к лицу с явно католической организацией. Но разве наши исследования не показали нам много раз, что великие магистры Сиона, будучи далеки от того, чтобы освободиться от католической ортодоксальности, были скорее приверженцами герметической тенденции, если не откровенно еретической? Смущающее противоречие… или же, наоборот, подтверждение религиозного обязательства, необходимого для принятия в члены, но легко нарушаемое впоследствии, относящееся только к вопросу принципа, как в случае с орденом Храма и Обществом Святой Евхаристии, которые также, по примеру Сиона, требовали от каждого своего члена полного «отрешения от личности, чтобы посвятить себя служению высоконравственному апостольству»?
Являясь синонимом абсолютного повиновения, превосходящего все соображения духовного или временного порядка, это отрешение прекрасно совпадало с изложенными принципами.
Подзаголовком названия Сионской Общины было «C.I.P.C.U.I.T.» — аббревиатура полного названия организации: «Учреждение Рыцарства и Католического Устава Независимого и Традиционалистского Союза». Это же слово было использовано как заголовок периодического бюллетеня, изданного ассоциацией для своих членов.
Кроме того, благодаря одному документу из «Секретных досье», появившемуся около 1956 года, мы знаем, что в то время Сион насчитывал тысячу девяносто три человека, распределенных по семи степеням, следуя традиционному пирамидальному принципу. На вершине пирамиды находился великий магистр или «навигатор», затем шли три «принца — ноахита Богоматери», за которыми на нижней ступени следовали девять «крестоносцев Святого Иоанна». Как мы видим, число посвященных каждой последующей степени было в три раза больше числа посвященных предыдущей, а великий магистр и его двенадцать непосредственных подчиненных — намек на Иисуса и его двенадцать учеников — составляли «тринадцать розенкрейцеров».
Но в Уставе, датированном маем 1956 года, который был перед нами, указывался девять тысяч восемьсот сорок один член — цифра, иллюстрирующая удивительно быстрое развитие ордена, члены которого распределялись по девяти ступеням, а не по семи; впрочем, эти семь так и остались, просто к ним прибавились две новые, введенные в основу структуры, окружающие Ковчег «Kyria» широкой сетью новициатов. Великий магистр носит также титул «навигатора», как и в предыдущем документе, но трое «принцев — ноахитов Богоматери» стали «сенешалями», а девять «крестоносцев Святого Иоанна» — «коннетаблями». Впрочем, вот параграфы XI и XII Устава с загадочной терминологией, посвященные им:
«Генеральная ассамблея состоит из всех членов ассоциации. Она включает 729 провинций, 27 командорств и ковчег, названный „Kyria“.
Каждое из этих командорств, также как и Ковчег, насчитывает 40 членов. Каждая провинция — 13 членов.
Члены разделены на два штата: Легион, которому поручено апостольство, Фаланга — охранительница Традиции.
Члены составляют иерархию из девяти степеней. Иерархия из девяти степеней включает:
а) в 729 провинциях
1. Новициаты: 6561 член
2. Крестоносцы: 2187 членов
б) в 27 командорствах
3. Витязи: 729 членов
4. Всадники: 243 члена
5. Рыцари: 81 член
6. Командоры: 27 членов
в) в ковчеге „Купа“
7. Коннетабли: 9 членов
8. Сенешали: 3 члена
9. Навигатор: 1 член» [68] .
Как было нужно по закону, во главе Устава был поименно назван «совет». Он состоял из четырех членов, трое из которых были нам неизвестны (но не были ли эти имена псевдонимами?), а именно: президент Андре Бономм, родившийся седьмого декабря 1934 года, вице-президент Жан Делеаваль, родившийся седьмого марта 1931 года, и казначей Арман Дефаго, родившийся одиннадцатого декабря 1928 года. Зато мы уже встречали четвертого — это был Пьер Плантар, родившийся восемнадцатого марта 1920 года. Согласно документу, он занимал должность секретаря. Но, как мы узнали еще, он был также официальным «генеральным секретарем отдела документации», а это означало, безусловно, наличие других должностей.
Алэн Поэр
Вскоре после 1970 года Сионская Община стала предметом обсуждения в прессе и в определенных кругах французской общественности. Так, тринадцатого февраля 1973 года «Миди Либр» публикует большую статью, касающуюся Сиона, Соньера и Ренн-ле-Шато, внушая мысль о том, что Община может являть собой потомков рода Меровингов в XX веке, и что среди них находится истинный претендент на французский трон — Алэн Поэр.
Если Алэн Поэр не очень известен за рубежом, то он очень популярен во Франции, где уже два раза он был временно исполняющим обязанности Президента Республики: сразу же после отставки генерала де Голля с двадцать восьмого апреля по девятнадцатое июня 1969 года и после смерти Жоржа Помпиду со второго апреля по двадцать седьмое мая 1974 года. Известно также, что он был награжден медалью Сопротивления и военным крестом 1939-1945 годов и что, когда «Миди Либр» опубликовала свою статью, то есть в 1973 году, он уже был президентом Сената.
Насколько нам известно, Алэн Поэр никогда не давал никаких комментариев по поводу своих предполагаемых связей с Сионской Общиной или с потомками Меровингской династии. Однако в генеалогиях «документов Общины» упоминается некий Арно, граф Поэр, чья жена происходила из семьи Плантар (834 или 896 год?), считавшийся прямым потомком Дагоберта II; его внук Алэн де Поэр стал в 937 году герцогом Бретонским.
Следовательно, мы не знаем, известно ли современному Алэну Поэру о Сионской Общине, но, во всяком случае, ясно, что сама Община считает его бесспорным представителем рода Меровингов.
Потерянный король
Теперь мы постоянно задавали себе вопрос: каковы были обоснования и цели тех, кто, капля за каплей, если можно так выразиться, дистиллирует документ за документом, информацию за информацией такой замечательный, неистощимый, касающийся нашего дела материал, который к тому же все продолжал появляться?
Мы уверены, что здесь не могло быть и речи о мистификации, иначе она бы длилась уже слишком долго и потребовала бы слишком много средств и воображения. Речь также не идет о какой-то серии работ, ловко опубликованных с целью получения выгоды вокруг волнующей умы тайны, которая заставляет трепетать публику, как если бы это была тайна Бермудского треугольника. Нет! И не о коммерческой афере идет речь, ибо появление «документов Общины» не мотивируется деньгами. Чтобы в этом убедиться, достаточно констатировать очень малое количество, сдержанность и довольно кустарный способ производства соответствующих брошюр. Что же тогда? Мы оказались лицом к лицу с неким подобием произведения искусства, чьи исторические основы не вызывают сомнения, серьезность и качество сведений достойны самых высоких похвал и чей метод, как бы делающий вас причастным к тайне, играя на любопытстве публики, является просто замечательной находкой.
В этом методе нет ничего произвольного, напротив, в нем все строго подчинено логике. Кажется, что вся информация исходит, из единого и секретного источника, и каждый фрагмент, каким бы малым он ни был, придает предыдущему дополнительный смысл и несколько видоизменяет его; неожиданное свидетельство постоянно возбуждает нетерпение и интерес читателя и в один момент успокаивает его любопытство. Да, это так. Возможно, что «документы Общины» увидели свет, благодаря соответствующим образом разработанному порядку и тщательно подготовленному плану: сначала привлечь внимание публики к определенным фактам, затем установить их достоверность, потом создать психологический климат, способный держать ее в напряжении и подготовить к получению дальнейшей информации. Так, таинственные организаторы этой странной операции, кажется, шаг за шагом готовили объявление о каком-то инсценированном открытии, которое в нужный момент будет выдано для удовлетворения заботливо поддерживаемого в возбуждении любопытства. Мы думаем, это открытие касается меровингской династии, ее выживания и продолжения до сегодняшнего дня и подпольного королевства. Разве не нашли мы в «Шаривари» написанное пером одного из членов Сионской Общины следующее заявление: «Без Меровингов не существовала бы Сионская Община, а без Сионской Общины меровингская династия угасла бы»? Связь между орденом и династией частично подтверждается в продолжении статьи:
«Король одновременно является пастухом и пастырем. Иногда он спешно отправляет какого-нибудь блестящего посла к своему вассалу, своей правой руке, чье счастье подвергается смертельной опасности. Это Рене Анжуйский, коннетабль Бурбонский, Никола Фуке, кардинал де Рец и многие другие, за чьими блестящими удачами следовали необъяснимые несчастья, ибо эти эмиссары ужасны и уязвимы. Посвященных в тайну можно либо превознести, либо свалить. Это также Жиль де Рэ, Леонардо да Винчи, Джузеппе Бальзамо или герцоги Неверские, де Гонзаги, чей путь окутан магическим благоуханием, где страдание смешано с ладаном — благоухание Магдалины.
Если король Карл VII при входе Жанны д'Арк в залу его замка Шинон прячется в толпе придворных, он делает это не для того, чтобы пошутить — в чем была бы соль подобной шутки? — но потому что он уже знает, что она — посланница и что перед ней он такой же придворный, как и все остальные. Тайна, которую она открывает ему в этих стенах, заключена всего в нескольких словах: „Любезный сеньор, я прибыла к вам от короля“.»
Намеки в этом тексте небезынтересны. Прежде всего, король — «потерянный король», возможно, из рода Меровингов — продолжает царствовать только в силу своей личности. Затем следует еще более удивительный намек: находящиеся у власти сознают о его существовании, знают его, уважают и боятся. Наконец, великий магистр Сионской Общины или другой член ордена служит посланником от «потерянного короля» к его представителям, а его посланники вполне могут быть взаимозаменяемыми.
Странные брошюры Национальной библиотеки
В 1966 году появилась любопытная переписка, касающаяся смерти Лео Шидлофа, который, как мы помним, под псевдонимом Анри Лобино был предполагаемым автором генеалогий, фигурирующих среди «документов Общины».
Первое письмо, опубликованное в «Женевском католическом еженедельнике», датировано двадцать вторым октября и подписано неким Лионелем Бюрю, членом «Женевской христианской молодежи». Объявив о кончине Шидлофа в Вене семнадцатого октября в возрасте восьмидесяти лет, автор яростно восстает против обвинений, брошенных Римом в адрес покойного; этот же последний был автором «замечательного исследования», опубликованного в 1956 году — генеалогического древа меровингских королей и дела Ренн-ле-Шато.
Ватикан, продолжает Лионель Бюрю, имел полное и тайное досье на этого человека и его деятельность, но никогда не осмеливался на него нападать. Впрочем, после его смерти медленно, но неуклонно возрастала пропаганда в пользу Меровингов. Например, эмблема, которую выбрала для себя нефтяная фирма Антар (это уже 1966 год), представляющая короля-Меровинга с обручем и лилией в руках, выполненная карикатурно, но все же вполне узнаваемо, — не навеяна ли она, быть может, неосознанным, но явным влиянием на умы? И разве французские церковные круги не действовали в том же направлении, что и Рим? Короче, заключает Лионель Бюрю, используя термины франкмасонства и катаров, Анри Лобино был «великим путешественником и великим искателем», человеком «добрым и лояльным», и он останется символом совершенного мастера, которого уважают и почитают.
Действительно, любопытный язык! Но еще более любопытны обвинения «Римского католического бюллетеня» против Шидлофа, процитированные Бюрю:
«Просоветский, общеизвестный франкмасон, готовивший во Франции народную монархию».
Эти слова вызвали гнев Бюрю и, как нам кажется, являются противоречивыми в той мере, в какой просоветские симпатии совершенно не вяжутся с наступлением монархии. Автор «Римского бюллетеня», впрочем, не колеблясь, идет еще дальше, причем самым нелепым образом используя слова, которые широко цитирует Бюрю:
«Потомки Меровингов всегда стояли в начале ересей, начиная с арианства, катаров и тамплиеров и кончая франкмасонством. На родине протестантства в июле 1659 года Мазарини приказал разрушить замок Барбария, построенный в XII веке. Этот дом в течение веков выпускал только тайных подстрекателей против Церкви».
Так как Лионель Бюрю не указал точно, в каком номере «Римского католического бюллетеня» он нашел это заявление, нам, к сожалению, было невозможно проверить его подлинность. Тем не менее, то, что вытекает из него, имеет в наших глазах исключительную важность, ибо, если быть точным, оно представляет собой бесспорное свидетельство (из римско-католического источника) разрушения ньеврского замка Барбария. Может быть также, оно приоткроет, хотя бы частично, смысл существования Сионской Общины и ее союзников: маневрировать, чтобы добиться власти именно с помощью постоянных конфликтов с Церковью. Конфликтов, которые в данном случае происходят не от случайностей, не от политики, не от обстоятельств, но от воли и определенного плана. Признаем, однако, что в данном случае мы найдем там наше давнее противоречие, касающееся, несомненно, католического отпечатка, носимого Сионской Общиной.
После публикации своего письма Лионеля Бюрю постигла смерть в автокатастрофе, в которой погибли еще шесть человек. Но раньше он получил ответ, очень удивительный, в виде нескольких страниц, имеющих надпись «для личного пользования» и подписанных неким С.Ру.
Осудив Бюрю за его легкомыслие и порывистость, с которыми он говорил о Лео Шидлофе, автор подтвердил и дополнил его высказывания. Действительно, Лео Шидлоф был сановником Великой Альпийской Ложи Швейцарии — масонской ложи, чьи следы имеются на некоторых «документах Общины» — и, добавляет Ру, он не скрывал своих «дружеских чувств к государствам Востока». Что же касается потомства Меровингов, Ру идет еще дальше Бюрю в этом отношении:
«Пусть не говорят сегодня, что Церковь не знала о династии из Разеса, но надо признаться, что и потомки, начиная с Дагоберта II, всегда были тайными деятелями против королевской власти во Франции и против Церкви, что они были создателями всех ересей. Возвращение к власти потомка Меровингов означало бы для Франции объявление народного государства — союзника СССР, и триумф франкмасонства повлек бы за собой исчезновение религиозной свободы».
И в заключение — еще несколько довольно неожиданных строк:
«Что касается вопроса о меровингской пропаганде во Франции, то все знают, что реклама нефтяной компании „Антар“, представляющая собой меровингского короля с лилией и обручем в руке, была современным и замаскированным призывом в пользу возвращения Меровингов к власти. Мы также задаем себе вопрос: что мог делать в Вене Лобино, незадолго до своей смерти, накануне больших перемен в Германии? Точно ли, что Лобино готовил в Австрии будущее соглашение об обмене с Францией, будущую базу франко-русского соглашения?».
Что хочет сказать Ру? Почему, по примеру «Римского католического бюллетеня», против которого выступил Бюрю, он устанавливает связь между такими противоположными понятиями, как советская гегемония и монархия, хотя бы и народная? Видеть в символе нефтяной компании хитрую форму пропаганды в пользу дела — признаем это — столь же темного, сколь и спорного, означает просто не доверять здравому смыслу, разве нет? И что означают его намеки на интересные «изменения» в Германии, Франции и Австрии, а также это таинственное франко-русское соглашение, которое, если поверить в это, всем известно?
В первом прочтении письмо Ру кажется бессвязным, мы это не оспариваем. Но после углубленного его изучения мы были вынуждены признать, что оно, напротив, имеет все характеристики нового и очень хитроумного «документа Общины». Цель его — уколоть любопытство, мистифицировать, внести смятение в умы, короче — подготовить читателя принять новое откровение. Странный, но уже проверенный способ, который красноречиво свидетельствует о значимости предстоящей информации. Если утверждения Ру точны, то наше расследование выйдет за узкие рамки изучения рыцарского ордена, чтобы подойти к гораздо более обширным границам высшей международной политики.
Католики-традиционалисты
В 1977 году появляется новый и очень значительный «документ Общины» в виде статьи из шести страниц, названной «Круг Улисса» и подписанной «Жан Делод». Кое-какие сведения уже устарели, но зато там была и совершенно неизвестная информация об ордене Сиона. Например, следующий параграф:
«В марте 1117 года Бодуэн I был вынужден приступить к переговорам в Сен-Леонар-д'Акре и готовил учреждение ордена Храма по указанию Сионской Общины. В 1118 года орден Храма, был создан Гуго де Пейном. С 1118 по 1188 годы Сионская Община и орден Храма имеют общего великого магистра. Начиная с 1188 года, Сионская община насчитывает двадцать семь великих магистров вплоть до сего дня. Последние из них:
Шарль Нодье с 1801 по 1844 годы,
Виктор Гюго с 1844 по 1885 годы,
Клод Дебюсси с 1885 по 1918 годы,
Жан Кокто с 1918 по 1963.
И с 1963 года, без других уточнений, аббат Дюко-Бурже
Каковы цели Сионской Общины? Об этом никому ничего не известно, если только она не является мощью, способной противостоять в будущем Ватикану. Монсеньер Лефевр — активный и значительный член Общины, вполне способный заявить: „Сделайте меня папой, и я сделаю вас королем“.»
Надо подчеркнуть особо два сведения, и, во-первых, предполагаемое наследование монсеньера Лефевра Сионской 0бщине. Известно, что этот последний представляет собой самого консервативного приверженца римско-католической Церкви, и что по этому поводу он яростно и открыто противостоял папе Павлу VI. Два раза — в 1976 году и в 1977 — ему грозили отлучением, и оба раза он продемонстрировал полнейшее равнодушие, если не сказать наглость, способную спровоцировать раскол внутри Церкви. Все удивлялись, что такой непримиримый католик может делить свои убеждения между движением и орденом, имеющим герметические, близкие к ереси тенденции. Остается только одно возможное объяснение: именно монсеньер Лефевр в XX веке является представителем этого франкмасонства XIX века, которое защищала «Усадьба Золотой Долины» — «христианского, герметического и аристократического» франкмасонства, более католического, по их мнению, чем сам папа.
Второй важный момент этого отрывка из «Круга Улисса» — идентификация великого магистра Сионской Общины наших дней, а именно: аббата Дюко-Бурже.
Франсуа Дюко-Бурже родился в 1897 году и, вероятно, очень рано, еще будучи в семинарии Сен-Сюльпис, познакомился с многочисленными модернистами, среди которых был Эмиль Оффе, перед тем, как стать монастырским капелланом Мальтийского ордена. Награжденный медалью Сопротивления и военным крестом 1939-1945 годов, он сегодня признан большим литератором, членом Французской Академии, поэтом и биографом писателей-католиков, таких, например, как Поль Клодель и Франсуа Мориак.
По примеру монсеньера Лефевра, аббат Дюко-Бурже вошел в оппозицию папе Павлу VI; по примеру монсеньера Лефевра он объявляет себя «традиционалистом» и ярым врагом всякой литургической реформы, а также всякой попытки «модернизации» римско-католической Церкви. Двадцать второго мая 1976 года ему запретили исповедовать и отпускать грехи, и он открыто бросает вызов приговору своих начальников, следуя примеру монсеньера Лефевра. Наконец, двадцать второго февраля 1977 года он высказывается в пользу католиков-традиционалистов, укрывшихся в церкви Сен-Никола-дю-Шардоннэ в Париже.
Если монсеньер Лефевр и аббат Дюко-Бурже в плане теологии находятся на краю правого крыла католической Церкви, то, вероятно, точно так же обстоит дело и в плане политики. Действительно, до второй мировой войны монсеньер Лефевр не скрывал своих симпатий к Французской Акции, крайне правому в то время движению, а позже общественность много говорила о том, что он довольно неловко поддерживал аргентинский военный режим, заявив впоследствии, что имел в виду Чили.
Со своей стороны, Франсуа Дюко-Бурже в это дело входил меньше, ибо его награды свидетельствуют о его бесспорном патриотизме во время войны, что вовсе не мешало ему демонстрировать свою симпатию к Муссолини и не скрывать надежды на то, что французы вскоре найдут «свой смысл в достойном поведении нового Наполеона»…
Сначала кажется невозможным, что монсеньер Лефевр и аббат Дюко-Бурже вошли в Сионскую Общину, и, по нашему мнению, кто-то старается их скомпрометировать с помощью тех же сил, с которыми они, как считалось, боролись. Но затем, уважая устав Сионской Общины и его определение — C.I.P.C.U.I.T. — нужно признать, что это учреждение, напротив, прекрасно подходит таким личностям, как монсеньер Лефевр и аббат Дюко-Бурже.
Впрочем, есть и другое возможное объяснение, хотя его трудно принять, но которое заслуживает того, чтобы учесть некоторые противоречия. В самом деле, почему бы этим двоим церковным деятелям, скрывающим свою личность, не быть чем-то вроде агентов-провокаторов, потрясающих знаменем традиционализма, чтобы вызвать волнение, посеять смущение в Церкви и спровоцировать раскол, начавшийся после правления папы Павла VI? Мы уже видели, что эту стратегию в недавнем прошлом использовали тайные общества, описанные Нодье, и порожденные «Протоколами Сионских Мудрецов», полностью вписываются в их линию. Впрочем, некоторые журналисты и церковные деятели не преминули намекнуть недавно, что монсеньером Лефевром на самом деле манипулировали другие люди, или же, что он работал на них.
Эта гипотеза, которую надо рассматривать осторожно, основывается, однако, на логических выводах. Действительно, как надо действовать по отношению к папе Павлу VI, чтобы подтолкнуть его к большему либерализму? Приняв сторону либералов и таким образом укрепить папу в его консерватизме? Ничего подобного! Но, безусловно, публично заняв ультраконсервативную позицию, вынуждая этим папу высказаться в пользу либералов. По всей видимости, таким и было умозаключение монсеньера Лефевра и его сторонников; именно в этом направлении они и действовали и осуществили этот ловкий замысел, который представил папу либералом.
Является ли эта гипотеза абсолютно точной? Мы не можем этого утверждать. В чем мы, во всяком случае, уверены, так это в том, что монсеньер Лефевр, как и многие другие персонажи нашего расследования, знал какую-то важную тайну. Перед нами ситуация не совсем новая, но, тем не менее, могущая сама по себе быть началом доказательства. Действительно, в 1976 году отлучение епископа кажется неизбежным; для папы Павла VI оно было бы единственно возможным выходом из-за постоянных вызовов и выпадов епископа. Но в последнюю минуту и против всяких ожиданий Ватикан полностью изменил свои взгляды. Почему?
Быть может, ответ находится в статье «Гардиан» от тридцатого августа 1976 года, согласно которой священники-сторонники монсеньера Лефевра в Англии подумали, что он обладал «всемогущим оружием, подходящим для ссоры, которая противопоставила его Ватикану».
Что же это было за секретное оружие, способное «потрясти весь мир» и до такой степени испугавшее Ватикан? Какой такой дамоклов меч, неизвестный профанам, был подвешен над головой главы Церкви? Никто этого не знает, но, во всяком случае, он оказался достаточно эффективным, чтобы еще раз спасти монсеньера Лефевра от кары Рима. И Жан Делод очень справедливо пишет по этому поводу: Марсель Лефевр, кажется, представляет «мощь, способную бросить вызов Ватикану» со всей ясностью.
Но кому он бросит — или уже бросил — этот последний вызов: «Сделайте меня папой, и я сделаю вас королем!»
Конвент 1981 года и Устав Кокто
Вопросы, связанные с личностью аббата Дюко-Бурже, недавно прояснились, благодаря усилению рекламы, которым пользуется во Франции Сионская Община с конца 1980 года.
Действительно, в августе 1980 года популярный еженедельник опубликовал статью, касающуюся тайны Ренн-ле-Шато и Сионской Общины, решительно присоединив к этим сюжетам монсеньера Лефевра и аббата Дюко-Бурже. Оба они только что побывали в одном из святых мест Сиона — деревне Сент-Коломб в Нивернэ, — которое до разрушения Мазарини замка Барбария принадлежало семейству Плантар.
Мы тут же решили встретиться с аббатом Дюке-Бурже. Любезный, но уклоняющийся от всякого конкретного вопроса, он начисто отрицал свою принадлежность к Сионской Общине, что он вскоре подтвердил публично в письме, опубликованном еженедельником, который напомнил всем дело Ренн-ле-Шато.
Пять месяцев спустя, двадцать второго января 1981 года в другом журнале появилась короткая статья, которую мы приводим ниже:
«Настоящее тайное общество, состоящее из ста двадцати одного члена, Сионская Община, основанное Годфруа Бульонским в Иерусалиме в 1099 году, имело своими великими магистрами Леонардо да Винчи, Виктора Гюго, Жана Кокто. Этот орден только что собрал свой Конвент в Блуа семнадцатого января 1981 года (предыдущий Конвент собирался в 1956 году в Париже).
Во время этого Конвента в Блуа Пьер Плантар де Сен-Клер был избран великим магистром ордена восемьдесят тремя голосами из девяносто двух голосовавших в третьем туре выборов.
Избрание этого великого магистра отмечает решающий этап в эволюции концепций и умов в мире, ибо все члены Сионской Общины являются „серыми преосвященствами“ в высших финансовых кругах и международных политических или философских обществах; сверх того, Пьер Плантар — прямой потомок меровингских королей от Дагоберта II. Его происхождение законным образом доказано пергаментными документами Бланки Кастильской, найденными аббатом Сеньером в его церкви в Ренн-ле-Шато в 1891 году.
Эти документы, проданные племянницей священника в 1961 году. капитану Рональду Стэнсмору и сэру Томасу Фрэзеру, были положены в „Ллойде Банк Юроп Лимитед“ в Лондоне [75] ».
Незадолго до появления этой статьи мы связались с Филиппом де Шеризе, имя которого встречалось в наших исследованиях так же часто, как и имя Пьера Плантара, и Шеризе категорически заявил нам, что аббат Дюко-Бурже не набрал достаточного количества голосов, чтобы стать великим магистром, и что он, впрочем, опроверг слухи о своей принадлежности к ордену. Шеризе прислал нам также «настоящий» устав — переведенный с латинского — Сионской Общины, исходящий из префектуры Сен-Жюльена, который у нас уже имелся, и опубликованный в 1973 году одним французским журналом, признанный Жан-Люком Шомеем абсолютной фальшивкой.
Этот «подлинный» устав, наконец, должен был прояснить для нас неясную до сих пор позицию аббата Дюко-Бурже по отношению к Сионской Общине.
Датированный пятым июня 1956 году, этот текст был подписан Жаном Кокто. Если он и был делом рук замечательного фальсификатора, то нам он показался вполне достоверным и заставил нас считать таковым весь документ в целом, который мы считаем нужным воспроизвести здесь целиком, все двадцать две статьи:
«Статья I. — Между подписавшими настоящий Устав и теми, кто впоследствии будут приняты и дополнят нижеследующие условия, учрежден рыцарский орден, нравы и обычаи которого восходят к ордену, основанному Годфруа VI, призванным Набожным, герцогом Бульонским в Иерусалиме в 1099 году и признанному в 1100.Жан Кокто».
Статья II. — Наименование ордена: „Sionis Prioratus“ или „Сионская община“.
Статья III. — Сионская Община имеет своей целью упрочение традиционалистского рыцарского ордена, просветительской деятельности и создание среди ее членов взаимопомощи, как моральной, так и материальной во всех обстоятельствах.
Статья IV. — Продолжительность деятельности Сионской Общины бесконечна.
Статья V. — Генеральный Секретарь, назначаемый Конвентом, выбирает представительные бюро. Сионская Община не является тайным обществом, все ее декреты, так же как и акты и назначения обнародуются на латинском языке.
Статья VI. — Сионская Община включает 121 члена; в этих пределах она открыта для всех совершеннолетних, признающих цели и принимающих обязанности, предусмотренные настоящим Уставом.
Статья VII. — Если один из членов ордена захочет выйти из него и он укажет с предоставлением документа одного из своих потомков, который станет его преемником, Конвент должен рассмотреть эту просьбу и, если это необходимо, позаботиться о воспитании, указанном ниже, для несовершеннолетнего члена.
Статья VIII. — Будущий член должен купить на свои собственные средства для прохождения первой степени белое одеяние со шнурком. Начиная с принятия его на первую ступень, член имеет право голоса. После принятия новый член должен принести клятву служения ордену при любых обстоятельствах, какие сложатся в его жизни, а также работать во [] имя МИРА и уважения к человеческой жизни. [;]
Статья IX. — После принятия новый член должен сделать взнос в любом размере. Каждый год он должен сообщать в [] Генеральный Секретариат о добровольном взносе в пользу ордена, ценность которого будет установлена им самим.
Статья Х. — Со времени своего принятия член должен предоставить метрику и образец своей подписи.
Статья XI. — Член Сионской Общины, против которого трибунал вынес приговор по общему праву, может быть временно лишен своих титулов и функций, а также членства в ордене.
Статья XII. — Генеральная ассамблея членов ордена называется Конвент. Никакое решение Конвента не может иметь силы, если число присутствовавших было меньше 81 человека. Голосование тайное и производится посредством использования белых и черных шаров. Любое предложение, набравшее менее 61 белого шара во время одного голосования, не может быть представлено вновь.
Статья XIII. — Конвент Сионской Общины единолично и большинством в 81 голос из 121 члена выносит решения о всяких изменениях в Уставе и правилах внутреннего распорядка.
Статья XIV. — Любое принятие в члены ордена решается „Советом тринадцати розенкрейцеров“. Титулы и посты жалуются великим магистром Сионской Общины. Члены ордена принимаются на эти посты пожизненно. Их права полностью переходят к одному из его им самим указанных детей. Указанный ребенок может отказаться от своих прав, но он не может сделать это в пользу брата, сестры, родственника или другого лица. Он не может быть впоследствии восстановлен в правах в Сионской Общине.
Статья XV. — В двадцатисемидневный срок двое братьев должны будут войти в контакт с будущим членом и принять его согласие либо отказ. Если после восьмидесятиоднодневного срока, данного на раздумье, не последует согласия, то полноправным признается отказ, и место считается вакантным.
Статья XVI. — В силу права наследования, подтвержденного предыдущими статьями, пост и титул великого магистра Сионской Общины могут передаваться, следуя тем же прерогативам, его последователю. Если место вакантно, отсутствует прямой наследник, Конвент в восьмидесятиоднодневный срок приступает к выборам.
Статья XVII. — По всем декретам Конвент должен голосовать, и они становятся действительными, если на них стоит печать великого магистра. Генеральный секретарь назначается Конвентом на три года, и он может продолжать занимать этот пост и после истечения срока полномочий. Генеральный секретарь должен иметь степень командора, чтобы выполнять свои функции. Функции и посты исполняются добровольно.
Статья XVIII. — Иерархия Сионской Общины включает пять степеней:
1. Навигатор Число: Ковчег тринадцати Розенкрейцеров.
2. Крестоносец Число: 3
3. Командор Число: 9
4. Рыцарь Число: 27 Девять командорств Храма.
5. Всадник Число: 81
Итого: сто двадцать один член.
Статья XIX. — Существуют двести сорок три Свободных Брата, прозванных Набожными или, начиная с 1681 года, названных Детьми Святого Винсента, которые не участвуют в голосовании, ни в Конвенте, но которым Сионская Община предоставляет определенные права и привилегии, в соответствии с декретом от семнадцатого января 1681 года.
Статья XX. — Ресурсы Сионской Общины складываются из даров и взносов ее членов. Резерв, названный „достоянием Ордена“, составляется Советом тринадцати розенкрейцеров; это сокровище может быть использовано только в случае абсолютной необходимости и серьезной опасности для Общины и ее членов.
Статья XXI. — Генеральный секретарь созывает Конвент в том случае, если Совет розенкрейцеров считает это полезным.
Статья XXII. — Отрицание принадлежности к Сионской Общине, объявленное публично или письменно, без причины и опасности для личности, влечет за собой исключение из членов, которое будет объявлено Конвентом.
Текст Устава в XXII статьях, соответствующий оригиналу, сообразован с изменениями Конвента пятого июня 1956 года.
Подпись великого магистра
Этот экземпляр Устава Сионской Общины во многих пунктах отличается, как мы видим, от того, который был послан нам супрефектурой Сен-Жюльена, с одной стороны, и с информацией, появившейся в «документах Общины», с другой. Первый, действительно, давал общее число членов 9 841 человек, а второй — 1 093 человека. Тот, который мы сейчас держим в руках, дает цифру 364, среди которых имеются 243 «Дитя Святого Винсента». Кроме того, если «документы Общины» упоминают иерархию в семь ступеней, а устав Сен-Жюльена — в девять, то этот дает только пять, с названиями, отличными от названий в предыдущих документах.
Что же означали эти противоречия? Быть может, внутри Сиона имело место что-то вроде раскола, начиная, приблизительно с 1956 года, когда в Национальной библиотеке начали появляться «документы Общины» ? Это как раз то, что утверждал Филипп де Шеризе в недавней статье: на самом деле, между 1956 и 1957 годами произошел раскол, угрожавший принять размеры полного разрыва, отмеченного рубкой вяза в 1188 года, происшедший между Сионом и орденом Храма. Раскола удалось избежать, продолжает Ф. де Шеризе, благодаря дипломатии П.Плантара, который воззвал к лучшим чувствам бунтарей. Потом был Конвент семнадцатого января 1981 года, и орден, кажется, вновь обрел свою сплоченность.
Итак, если аббат Дюко-Бурже и был великим магистром Сионской Общины, то, во всяком случае, было ясно, что теперь он им уже не являлся. Впрочем, Ф. де Шеризе сообщил нам, что он никогда им и не был, так как не набрал необходимого количества голосов. Не был ли он избран теми, кто вступил на путь раскола? И, если эта гипотеза верна, подходила к нему или нет XXII статья Устава? Это неизвестно, но зато можно утверждать, что сегодня он не имеет никакой связи с Сионской Общиной, даже если она и была в прошлом.
Эти выводы, проясняющие необычную ситуацию с аббатом Дюко-Бурже, объясняют также принцип отбора великих магистров Общины. Действительно, теперь мы знаем, почему некоторым из них было всего пять или восемь лет, и как этот титул присуждался в пределах и за пределами одного точно определенного рода и его генеалогической сетки. В принципе, титул являлся наследуемым, передаваемым из века в век членам различных семей меровингской крови. Но если никто его не требует или отказывается от него, его предлагают, согласно уставу, человеку со стороны. Так, Леонардо да Винчи и Ньютон, Виктор Гюго и Кокто без особых возражений могли фигурировать в списке великих магистров Сиона.
Пьер Плантар де Сен-Клер
Среди имен более всех регулярно появляющихся в различных «документах Общины», имеется, как мы уже говорили, имя семьи Плантар, а особенно имя Пьера Плантара, явно связанного с тайной Соньера и Ренн-ле-Шато. Если верить генеалогиям «документов», Пьер Плантар де Сен-Клер является прямым потомком Дагоберта II и династии Меровингов; из тех же источников известно, что он также является бывшим владельцем замка Барбария.
Однако, не только это имя постоянно появляется по ходу наших расследований, но и разные обрывки сведений, датирующиеся последними двадцатью пятью годами, в конце концов приводят к нему. Так, в 1960 году П.Плантар при Жераре де Седе упоминает о некоем «международном секрете», спрятанном в Жизоре, и в последующее дясятилетие доставляет ему большую часть основных документов для двух его работ о Жизоре и Ренн-ле-Шато. Согласно недавним открытиям, дед П.Плантара был другом Беранже Соньера, а сам он в настоящее время владеет земельными участками поблизости от Ренн-ле-Шато и Ренн-ле-Бэн, к которым относится холм Бланшфор, также как и в Стенэ, в Арденнах, где располагается старинная церковь Святого Дагоберта. Наконец, Пьер Плантар, как мы видели на первой странице Устава Сионской Общины, имеет титул генерального секретаря ордена.
Интервью, взятое у П.Плантара в 1973 году, не сообщило нам, как и ожидалось, ничего нового. Добавим, что оно показалось нам очень туманным, полным намеков, и больше ставило вопросы, чем давало ответы, особенно по поводу Меровингов: «Отыщите корни знаменитых французских фамилий, — заявляет он, — и вы поймете, каким образом такая личность, как Анри де Монпеза, может в один прекрасный день стать королем». И еще: «Общество, к которому я принадлежу, очень древнее, я наследую другим, вот и все. Мы свято охраняем некоторые вещи от рекламы».
Слова, как мы видим, весьма туманные и не дающие почти никаких уточнений по поводу Сионской Общины и ее генерального секретаря. Другая статья, опубликованная вскоре, немного дополняет портрет Пьера Плантара, а написала ее его первая жена, Анна-Леа Илер, умершая в 1971 году:
«Не надо забывать, —
говорилось в ней, —
что этот психолог был другом таких разных людей, как Израиль Монти, Габриэль Тарье д'Эгмон, один из тринадцати розенкрейцеров, Поль Лекур, философ Атлантиса, господин Леконт-Моншарвиль, делегат Агарты, аббат Оффе, служащий отдела документации Ватикана, Т.Море, директор консерватории в Бурже, и другие. Вспомним также, что во время оккупации он был арестован, подвергнут пыткам в гестапо, что он был интернирован по политическим мотивам на долгие месяцы. Так как он был доктором наук, то он оценил достоинства тайных учений, в результате чего он был избран членом „honoris causa“ [79] многочисленных тайных герметических обществ. Жизненный опыт и перенесенные испытания выковали личность этого мирного мистика, этого апостола свободы, этого аскета, идеалом которого было служение человечеству. Что же удивительного в том, что в подобных обстоятельствах он стал одним из негласных правителей, с которыми часто советуются сильные мира сего? Вспомним, наконец, что в 1947 году его пригласило швейцарское правительство, и много лет он жил в Швейцарии, на озере Леман, где встречаются многие делегаты и миссионеры, съезжающиеся со всего мира».
Конечно, Анна Илер хотела нарисовать очень облагороженный портрет своего мужа. Однако, она не представляет его совершенно необыкновенным человеком, хотя его связи могут иногда показаться странными. Его неприятности с гестапо, во всяком случае, свидетельствуют в его пользу, так как он действительно с октября 1943 года до конца 1944 года был арестован за то, что в 1941 в Париже выпустил газету Сопротивления под названием «Победить!».
Впрочем, Пьер Плантар имел и других знакомых, кроме тех, кто назван мадам Илер, и некоторые из них были высокопоставленными личностями, например, Андре Мальро и генерал де Голль. В 1958 году во время восстания в Алжире генерал, желая вернуться к власти, обращается к нему, который с помощью Андре Мальро тут же организует Комитеты Общественного Спасения, призванные сыграть главную роль в возвращении де Голля в Елисейский дворец. В письме от двадцать девятого июля 1958 года этот последний поблагодарил Плантара за сотрудничество, а во втором, написанном пять дней спустя, попросил его распустить выполнившие свою миссию Комитеты, что Пьер Плантар тут же сделал через официальное коммюнике, переданное по радио и напечатанное в прессе.
Итак, наше расследование продвигалось, и нам не терпелось — нужно ли об этом говорить? — познакомиться с Пьером Плантаром. Но априори это было непросто, тем более, что мы действовали не от имени какой-либо официальной организации. К тому же, его невозможно было найти. И только весной 1979 года, когда мы начинали снимать второй фильм о Ренн-ле-Шато, нам предоставился счастливый случай — под прикрытием Би-Би-Си — войти с ним в контакт как раз в тот момент, когда одна английская журналистка, проживающая во Франции, предложила нам свою помощь в поисках Сионской Общины через масонские ложи и оккультные парижские круги.
Нужно ли было ожидать, что она сразу же наткнулась на стену противоречий и мистификации? Тут ей предрекали более или менее быструю смерть, как и всем, кто слишком интересовался Сионом, там ей сообщали, что Община существовала в средние века, но теперь ее больше нет, в третьем же месте утверждали обратное.
Обескураженная наша знакомая обратилась к Жан-Люку Шомею, который уже брал интервью у Пьера Плантара и хорошо знал нашу тему, так как уже глубоко затронул ее. Он не был членом Общины, но ему легко было попасть на свидание с Плантаром, и раньше он соглашался дать нам кое-какие дополнительные сведения.
По его мнению, Сионская Община, несмотря на характерную для нее таинственность, не была в чистом виде тайным обществом; анонс, появившийся в «Журналь оффисьель», был фальшивкой, исходящей от «членов-диссидентов», каковым, впрочем, был и предполагаемый устав, присланный из Сен-Жюльена — произведение тех самых авторов.
Но, утверждал Жан-Люк Шомей, Сион на самом деле строил честолюбивые планы на ближайшее будущее. Через несколько лет во французском правительстве произойдут крайне серьезные события, которые подготовят дорогу для народной монархии, управляемой человеком из рода Меровингов. Сион будет царствовать в тени, как он делал это в течение многих веков, но не с материалистической целью, а чтобы восстановить «истинные ценности», то есть ценности духовные и, может быть даже, эзотерические; во всяком случае, уточняет наш собеседник, дохристианские, несмотря на подчеркнуто католические тенденции Устава. Но это еще не все. Да, по его мнению, Франсуа Дюко-Бурже действительно был великим магистром Сиона, и если мы удивлялись тому, что этот католик-традиционалист смог приспособиться к дохристианским ценностям, то не лучше ли было бы пойти к нему самому и прямо спросить об этом?
Ж.-Л. Шомей настойчиво говорит о древности Сионской Общины и о различии ее членов, цели которых состояли не только в том, чтобы восстановить династию Меровингов. Именно поэтому, настаивает он (и это очень любопытно), не все члены Сионской Общины являются евреями. Не естественно ли в этом случае предположить, что таковых было много, если не большинство? И не есть ли это новое противоречие? Потому что, если устав не выдвигает никаких точных требований по этому поводу, то как примирить внутри ордена его членов-евреев и великого магистра-католика, например, аббата Дюко-Бурже, крайнего традиционалиста, и его друга монсеньера Лефевра, известного своей почти антисемитской позицией?
Но это не единственный парадокс, открытый Ж.-Л. Шомеем, который говорил также и о неком «Лотарингском принце» из рода Меровингов, облеченном священной миссией. Просто поразительное заявление, ибо в настоящее время никакого лотарингского принца, ни даже личности, обладающей этим именем, не существует… Может, он будет жить инкогнито? Или же Ж.-Л. Шомей использовал слово «принц» в более широком смысле, означающем «потомок»? В таком случае, этим принцем мог бы быть Отто Габсбург, герцог Лотарингский.
Ответы Жан-Люка Шомея нашей знакомой журналистке поднимали опять множество вопросов, и она, обескураженная, закончила беседу. Теперь под эгидой Би-Би-Си должно было состояться свидание с Пьером Плантаром.
С первого же взгляда Пьер Плантар показался нам человеком учтивым и полным достоинства, непринужденным, скромным, любезным. Нас удивили его безграничная эрудиция и гибкость ума. Его реплики были очень остроумными, хлесткими, иногда колкими, но никогда — злыми. Глаза его светились снисходительностью и иронией, что не уменьшало его власти, которую он, казалось, испытывает на окружающих его людях. Однако, в нем угадывалось что-то аскетическое, суровое, происходившее, возможно, от простоты его поведения и от отсутствия показной роскоши. Он был одет элегантно, но в классическом стиле, и все в его облике дышало хорошим вкусом и умеренностью.
Во время этой беседы и в течение двух последующих Пьер Плантар дал нам ясно понять, что он ничего не расскажет ни о нынешней деятельности, ни о целях Сионской Общины; зато он с готовностью ответил бы на вопросы, относящиеся к прошлому этого ордена. Он также отказался от всякого публичного заявления о будущем, хотя допустил, что будет трудно избежать какого-либо намека на него в ходе бесед. Кроме того, он объявил нам, что Сионская Община действительно владела исчезнувшим сокровищем иерусалимского Храма, похищенным римскими легионами Тита в 70 году нашей эры, и что это достояние в нужный момент будет возвращено в Израиль. Но каким бы оно ни было — историческим, археологическим или политическим, — это сокровище являлось второстепенным. Настоящим же было сокровище «духовного порядка», и часть его заключалась в том, чтобы облегчить важные изменения, которые должны были произойти в общественном порядке.
В этих словах мы увидели отзвук высказываний Ж.-Л. Шомея: радикальное потрясение во Франции, но не революция, а изменения в установлениях, предшествующих возвращению монархии. И это не было насмешливым пророчеством, настаивал Пьер Плантар, но глубоким и окончательным убеждением, в которое он искренне верил.
Нам были известны основные темы этих заявлений, среди которых, однако, то тут, то там появлялись противоречия. Так, Пьер Плантар иногда употреблял местоимение «мы», явно говоря от имени Сионской Общины, но в иные моменты, казалось, он отъединялся от нее и говорил только сам за себя, ибо он был претендентом-Меровингом, потенциальным королем, а Сион был лишь поддержкой и союзником. Это были два разных голоса: один принадлежал Генеральному секретарю Сиона, другой — непризнанному королю, «царствующему, но не правящему», видящему в ордене нечто вроде консультанта по личным вопросам, и было трудно определить, где кончается один голос и начинается другой. Короче говоря, в этом наш собеседник явно желал остаться в тени.
Таким образом, после этих трех бесед мы не слишком продвинулись вперед, и, кроме Комитетов Общественного Спасения и писем генерала де Голля, мы больше ничего не знали ни о политическом могуществе Сиона, ни о случайной возможности или же наследственном праве его членов изменить правительство и общественный строй во Франции.
Мы не продвинулись и в поисках причин того, что меровингская династия более, чем другая королевская династия, должна быть признана всем миром. Например, требования Стюартов, которые существуют и сегодня и все еще претендуют на английский трон, стоят на более прочной основе, чем требования меровингских потомков. И другие вакантные европейские короны имеют своих претендентов: еще живы члены династий Бурбонов, Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых; почему же им надо верить меньше, чем Меровингам, и в силу какого такого «абсолютного права наследования» эти последние будут иметь первенство?
Эти раздумья снова привели нас к мысли о том, что Сионская Община является сектой оригиналов, если не мистификаторов. Однако, необходимо было признать, что все наши поиски приводили к тому, что в прошлом орден обладал бесспорной властью и большим влиянием на политику других государств. Не было ли это достаточно серьезной гарантией? Конечно, еще и сегодня многие аспекты его деятельности оставались туманными и таинственными, как, например, полное бескорыстие в финансовом плане. Действительно, стоило Пьеру Плантару только захотеть, и, по примеру многочисленных сект и культов, он смог бы сделать себе из Сионской Общины весьма доходное предприятие, но это был абсолютно не тот случай. Большинство «документов Общины» не были предназначены для продажи, и сама Община не производила нового набора членов, как это обычно делала любая масонская ложа, — число ее членов было строго ограничено, и новички принимались только на вакантные места.
Такое отношение подчеркивало большое доверие ордена к самому себе и малую необходимость — финансового или другого порядка — для того, чтобы увеличиваться. Обладал ли он внутри себя специфическим качеством, достаточно значительным, чтобы повлечь за собой принятие в члены ордена таких людей, как Мальро, Жюэн или де Голль? И надо ли заключать из этого, что Мальро, Жюэн или де Голль тоже заботились о восстановлении меровингской династии на французском троне? Много раз мы задавали себе этот вопрос, и он всегда оставался без ответа…
Политика Сионской Общины
Вернемся теперь назад, в 1973 год, когда появилась работа, подписанная швейцарским журналистом Матье Паоли, названная «Изнанка политической амбиции», в которой содержится набросок расследования, проведенного автором по поводу Сионской Общины.
Как и мы, Матье Паоли вошел в контакт с представителем ордена, имя которого он не сообщает; но у него не было рекомендации от Би-Би-Си, а его собеседник, не имевший стати Пьера Плантара, оказался менее общительным. Но, с другой стороны, живущий на континенте М.Паоли имел больше возможностей, чем мы, для того, чтобы предпринять свои поиски и быстро отправляться туда, куда было нужно. Его работа содержала много новых и интересных сведений, и мы пожалели, что он не смог продолжить свои исследования во втором томе, ибо, не успев обнаружить его следов, мы узнали, что он только что был расстрелян израильским правительством за то, как нам сказали, что он продал арабам его секреты.
Расследование его имело много общего с нашим: он тоже познакомился с дочерью Шидлофа в Лондоне и узнал, что тот не имел никаких связей с тайными обществами, франкмасонством и генеалогиями Меровингов; как и мы, он связался с Великой Альпийской Ложей и получил лишь двусмысленные ответы, а канцлер ее дошел даже до того, что стал отрицать существование Лобино. и даже Шидлофа, равно как и некоторых работ, имеющих на титульном листе аббревиатуру названия их ложи, тогда как некоторые считали, что видели их на своем месте в его собственной библиотеке!
«Одно из двух, —
заключает Матье Паоли, —
зная об особенном характере работ Анри Лобино, Великая Альпийская Ложа, которая запрещает себе всякую политическую деятельность как за пределами Швейцарии, так и внутри страны, не хочет, чтобы все узнали о том, что она косвенно замешана в это дело; или же некоторое движение пользуется именем Великой Ложи, чтобы замаскировать свою деятельность».
Но самое потрясающее открытие Матье Паоли сделал в библиотеке Версаля — четыре номера «Сиркюи». Если название это было таким же, что и название журнала Сионской Общины, с именем Пьера Плантара на первой странице, то этот «Сиркюи» объявлял себя «Периодическим изданием по вопросам культуры Федерации Французских Сил, 116, улица Пьер-Жуэ, Онэ-су-Буа (Сена-и-Уаза), телефон: 929-72-49». Какое отношение он имел к «Сиркюи», упомянутому в уставе Сионской Общины?
Никто и никогда этого не узнает, потому что, как стало известно М.Паоли, по указанному адресу никогда не существовало никакого издательства, а номер телефона оказался фальшивым. И эта «Федерация Французских Сил», по всей вероятности, тоже была выдумкой. Единственный позитивный и удивительный момент этого напрасного поиска: местопребывание Комитетов Общественного Спасения тоже было в Онэ… Существовала ли связь между Федерацией и Комитетами? М.Паоли думал, что да, так как № 2 «Сиркюи» упоминал о письме генерала де Голля, благодарившего Пьера Плантара за его услуги; а эти услуги, как мы видели, состояли в создании Комитетов Общественного Спасения, которыми он и управлял по просьбе генерала.
Все четыре номера «Сиркюи» были посвящены эзотеризму, и статьи в них были подписаны Пьером Плантаром или его псевдонимом «Chyren», его женой и другими, хорошо известными нашему расследованию именами. Кроме того, сюжеты некоторых статей казались совершенно несовместимыми с сюжетами остальных, например, статья о тайнах виноградарства, а именно: о прививках. Но, может быть, надо было видеть в этом аллегорию, в которой виноград и виноградарство символизируют генеалогические древа и династические браки?
В своей работе Паоли упоминает также о яростном национализме авторов журнала. «Существуют ли еще люди, способные думать о ФРАНЦИИ, как во время оккупации, когда патриоты и члены Сопротивления абсолютно не волновались о политической принадлежности их товарищей по борьбе?» — спрашивает себя некий Адриан Севретт. И далее: «Прежде всего мы — французы, мы являемся той силой, которая борется на всех фронтах, чтобы построить новую и здоровую Францию…».
Следуя подробному плану правительства, предназначенному вернуть Франции ее блеск, возродить понятие провинции как «живого кусочка Франции, следа нашего прошлого, самой основы, которая сформировала нашу нацию… У нее есть свой фольклор, свои обычаи, свои памятники, часто свой местный диалект, который нам хотелось бы восстановить и слушать».
Безусловно, план выполнимый, если верить авторам «Сиркюи», и здесь, кажется, мало замешана политика, потому что он не хочет болыпе быть ни правым, ни левым, и не больше радикалом, чем реакционером; план, наполненный «прочным здравым смыслом», подчеркивал Матье Паоли. Однако нигде не было сделано определенного намека на основу его действия, на реставрацию народной монархии, управляемой Меровингом, — хорошо усвоенный и просматривающийся во многих номерах журнала принцип.
«С одной стороны, у нас есть скрытое потомство Меровингов, —
комментирует М.Паоли, дойдя до этого пункта своего расследования,
— а с другой стороны — тайное движение. Сионская Община, цель которой — позволить реставрировать народную монархию и меровингскую династию… Речь идет о том, чтобы узнать, удовольствуется ли это движение эзотерико-политическими спекуляциями (невысказанная цель которых — сделать много денег, используя чистосердечие и наивность мира) или же это движение будет действовать дальше».
Поставив, как и мы уже много раз это делали, основной вопрос о действенности Сионской Общины, Матье Паоли поднимает другой вопрос, особенно серьезный:
«Конечно, Сионская Община располагает могущественными связями. Действительно, создание любой ассоциации подвергается предварительному исследованию этого вопроса министром внутренних дел; так же дело обстоит с созданием журнала или издательства. Эти же люди публикуют под псевдонимами и с фальшивыми адресами несуществующих издательств работы далеко не коммерческого характера, как в Швейцарии, так и во Франции. Одно из двух: либо чиновники не выполняют должным образом свою работу, либо…».
Матье Паоли присоединился здесь к нашим собственным мыслям, а именно: к раздумьям о фантастическом адресе, фигурирующем на уставе Сен-Жюльена. Как мы видим, он не уточняет другого исхода альтернативы, но явно намекает на то, что официальные власти, как и многие высокопоставленные лица, все на разных уровнях связаны с Сионом. А Сион снова возвращает себе через них свое лицо — великой и могущественной организации.
В конце своего исследования об Общине Матье Паоли казался, наконец, удовлетворенным: он нашел «меровингскую» мотивацию, дающую полный смысл целям и самому существованию общества. Но такой перспективой он сам был потрясен. Какой интерес, спрашивал он себя, в действительности представляла сегодня реставрация этой династии, ведь прошла тысяча лет после ее свержения?! Будет ли отличаться современный меровингский режим от любого другого современного общественного строя? И если да, то почему? И в чем? Что такого отличительного предлагали потомки Дагоберта II? Если их требования законны, не являются ли они несвоевременными? Но с другой стороны, почему же тогда они возбуждали и сегодня еще возбуждают столько интереса и понимания среди тех, кому хватает и денег, и ума, и здравого смысла, и занятий?
Именно в этом и состояла наша проблема. Мы тоже готовы были признать права меровингского рода; но имели ли они значение теперь, в наше время? Была ли законность их прав достаточно аргументирована? И почему все же в конце XX века монархия, будет ли она законной или нет, принесет то одобрение, которым, казалось, пользовались Меровинги?
Тем не менее, мы не должны обольщаться и слишком легко верить, что мы не были игрушками в руках химер. Нет! Каждый этап наших поисков показывал нам, что мы имеем дело с важной организацией, прекрасно построенной, составленной из величайших умов нашего века. И эти люди, повторим это, всерьез принимали реставрацию меровингской династии спустя тысячу лет, чтобы поставить ее над своими политическими, социальными и религиозными разногласиями.
С одной стороны — нонсенс, с другой — глубокая логика. Мы метались меж двух огней, не находя выхода. Может быть, мы где-нибудь свернули не на ту дорогу? Или же какой-то элемент проблемы от нас ускользнул? Законные наследственные права действительно были единственным аргументом, который предъявляют потомки Меровингов? Может быть и нет, и какая-то особая характеристика с важнейшими последствиями фундаментально отличала их от других династий. Значит, эта королевская кровь была отмечена печатью исключительности, о которой никто не подозревал?..
9. Короли с длинными волосами
Загадка меровингской династии еще более туманна, чем тайна катаров и рыцарей Храма — настолько тесно переплетаются здесь действительность и вымысел. Так, несмотря на наши усилия, чтобы отделить настоящее от фальшивого, достоверность от легенды, мы оставались окутанными непроницаемым облаком тайны.
Происходящий от сикамбров, германского племени, более известного под именем франков, меровингский род властвовал в течение V и VI веков на обширных территориях, ставших затем Францией и Германией. Не будем забывать, что эта эпоха была также эпохой короля Артура и послужила фоном для большого романтического цикла о Граале. Без сомнения, эти годы, самые темные из того времени, которое неправильно назвали «мрачным Средневековьем», в наших глазах гораздо менее мрачны, чем были сознательно затемнены.
Образование и культура, как мы знаем, были в то время монополией католической Церкви, и информация, относящаяся к этому периоду, которая у нас имеется, исходит из ее, Церкви, источников, остальное же исчезло или было уничтожено. Иногда, к счастью, несмотря на молчание или незнание, которые слишком долго окружали эту эпоху, несмотря на покрывало, заботливой рукой наброшенное на их тайну, какая-нибудь деталь могла просочиться и дойти до нас. Слово, дата внезапно выступали из тени, и, благодаря им, можно было восстановить увлекательную реальность, так отличающуюся от того, что нам преподала официальная История.
Легенда о Меровингах
Происхождение меровингской династии сопряжено с многочисленными загадками, и первая из них касается непосредственно природы этой расы.
В самом деле, понятие династии обычно вызывает в памяти семью или «дом», царствующий на том месте, откуда исчезли, либо были изгнаны, либо низложены предшественники. Так, война Алой и Белой Розы в Англии была отмечена сменой династий; затем, сто лет спустя, Тюдоры исчезли, и Стюарты взошли на трон, в свою очередь через посредство Оранского и Ганноверского домов.
Ничего подобного не было в истории Меровингов — ни узурпации, ни грубости, ни угасания предшествующей династии. Кажется, что они всегда правили Францией и всегда были признаны законными ее королями. До того дня, когда один из них, которого судьба отметила особым знаком, дал свое имя династии.
Историческая действительность, касающаяся этого Меровея (Меровеха или Меровеуса) совершенно скрыта легендой. Это почти сверхъестественный персонаж, принадлежащий великим классическим мифам, даже его имя свидетельствует о его чудесном происхождении, ибо в нем находят отзвук французские слова «мать» и «море».
По мнению главного франкского летописца и согласно последующей легенде, Меровей был рожден от двух отцов. Действительно, рассказывают, что, будучи уже беременной, его мать, жена короля Клодио, пошла купаться в море; там ее соблазнило и похитило таинственное морское существо — «зверь Нептунов, на Квинотавра похожий», тоже мифологическое животное. Возможно, это существо сделало королеву беременной второй раз, и когда родился Меровей, в его жилах текли две разные крови: кровь франкского короля и кровь таинственного морского чудовища.
Распространенная легенда времен античности и последующих европейских традиций, — скажете вы. Конечно, но, как и все легенды, она далека от того, чтобы полностью быть вымышленной, а является символической и за своей чудесной видимостью скрывает конкретную историческую действительность. В случае с Меровеем эта аллегория означает передачу ему матерью иностранной крови или же смешением династических родов, следствием чего явилось то, что франки оказались связанными с другим племенем, пришедшим, возможно, «из-за моря». С течением лет и с развитием легенд оно, непонятно почему, превратилось в морское существо.
Итак, Меровей родился, облеченный самой необыкновенной властью, и с этого дня, какой бы ни была историческая действительность, основанная на легенде, меровингская династия оказалась окружена аурой магии и сверхъестественного, которые никогда ее не покинут.
Если верить преданиям, меровингские короли, по примеру их знаменитого современника Мерлина, были приверженцами оккультных наук и любых форм эзотеризма. Впрочем, их часто называли королями-«колдунами» или «чудотворцами», ибо они обладали, как говорит опять же легенда, чудесной силой исцелять только наложением рук, и кисти, свисающие по бокам их одеяний, обладали такими же целительными свойствами. У них также был дар ясновидения и экстрасенсорного общения с животными и силами окружающей их природы, и рассказывали, что на шее они носили магическое ожерелье. Наконец, их объявляли обладателями таинственной формулы, которая защищала их и гарантировала долголетие — дар, который, однако, не подтверждается Историей. На их теле имелось родимое пятно, которое свидетельствовало об их священном происхождении и позволяло немедленно их узнать: красное пятно в виде креста было расположено либо на сердце — любопытное предвосхищение герба тамплиеров, — либо между лопатками.
Меровингов называли также «королями с длинными волосами». По примеру знаменитого Самсона из Ветхого Завета, они на самом деле отказывались стричь волосы, в которых помещалась вся их «доблесть» — сущность и секрет их сверхъестественных способностей. Причины этих верований нам неизвестны, но, кажется, что их принимали очень всерьез, по крайней мере, до 754 года, когда Хильдерика III низложили, заключили в тюрьму и по категорическому приказу папы ему остригли волосы.
Какими бы обыкновенными они ни казались, основываются эти легенды все же на конкретных и бесспорных явлениях действительности, а именно: на тех, что касаются особого положения, которое занимали Меровинги при жизни. На самом деле их считали не королями в современном смысле этого слова, а скорее королями-священниками, земным олицетворением всемогущества Божия, каковыми до них были фараоны Древнего Египта. Они не царствовали милостью Божией, но были живыми ее представителями, воплощением — качество, обычно признаваемое только за Иисусом Христом. Их ритуалы больше походили на священнические, чем на королевские. Так, были обнаружены тела некоторых меровингских монархов, носящие на черепах ритуальные надрезы, подобные тем, какие можно видеть на черепах древних великих буддийских священников Тибета; эти надрезы позволяли душе покидать тело в момент смерти и входить в контакт с божественным миром. Не следует ли в связи с этим и тонзуру священников отнести к этой древней меровингской практике?
В 1653 году в Арденнах была найдена меровингская могила, имеющая большое значение; это было захоронение Хильдерика I, сына Меровея, отца Хлодвига — самого знаменитого представителя династии. В могиле находилось оружие, сокровища, различные драгоценности и значки, которые обычно находят в королевских захоронениях. Но в этом имелись также предметы, относящиеся больше к области магии и колдовства, чем к королевской власти: отрезанная лошадиная голова, голова быка, сделанная из золота, и хрустальный шар.
Одним из священных символов Меровингов была пчела, и таких пчелок из золота в могиле Хильдерика было около трехсот; все содержимое могилы было передано Леопольду-Вильгельму Габсбургскому, военному правителю австрийских Нидерландов и брату императора Фердинанда III. Однако все эти сокровища позже вернутся во Францию, и со времени коронации в 1804 году Наполеон сделал пчел главным украшением своего парадного облачения.
Но это не единственное проявление императорского интереса к королям, которые задолго до него занимали трон Франции. По его приказу аббат Пишон очень серьезно занялся генеалогическими поисками, чтобы узнать, выжил ли род Меровингов после падения династии. Именно эти заказанные Наполеоном документы впоследствии будут широко использованы в генеалогиях «документов Общины».
Аркадийский медведь
Итак, между нами и исторической действительностью, чей непроницаемый экран мы старались исследовать, вставал фантастический мир, достойный той эпохи, когда по всей Европе рождались великие циклы мифов и легенд.
На самом деле, об истинном происхождении Меровингов известно очень мало. Сами они считали себя потомками Ноя, который в их глазах еще больше, чем сам Моисей, был источником мудрости — понятие, которое вновь возникнет через какую-нибудь тысячу лет в европейском франк-масонстве. Так как они еще претендовали на то, чтобы их считали потомками жителей древней Трои, современные историки начали искать их след в античной Греции, а в особенности в регионе, называемом ранее Аркадией. Как говорят эти историки, предки меровингских королей на самом деле имели связи с аркадийским королевским домом и в самом начале христианской эры дошли до Дуная, потом перешли Рейн и обосновались на территории современной Западной Германии.
Троянские или аркадийские корни — это все детали, но они вовсе не противоречат друг другу. Во всяком случае, Гомер считал, что в осаде Трои принимали участие многие аркадийцы; и древнегреческие историки тоже сообщали о каком-то племени, пришедшем из Аркадии. Мимоходом отметим, что в этих местах медведь раньше считался священным животным и был предметом таинственного культа и ритуальных жертв. Название «Аркадия», впрочем, происходит от «аркадес», что значит «медвежий народ», и древние аркадийцы утверждали, что являются потомками Аркаса, божества земли, имя которого переводится как «медведь». Наконец, из греческой мифологии мы узнаем, что Аркас был сыном нимфы Каллисто, очень похожей на охотницу Артемиду. Сегодня Каллисто знакома нам по очертаниям созвездия Большой Медведицы, а Аркас — Малой Медведицы.
Подобное же положение занимал медведь и у сикамбров-франков, предков Меровингов. Как и древние аркадийцы, они поклонялись ему в виде Артемиды, или, точнее, ее галльской сестры Ардуины, божества Арденн, культ которой существовал задолго до средних веков. Одним из главных центров таинств Ардуины был Люневиль, расположенный недалеко от двух местностей, которые нам уже знакомы: это Стенэ и Орваль, где до 1304 года католическая Церковь обнародовала приказы, запрещающие культ языческой богини.
Особые тотемические и магические силы, признаваемые за медведем в этих меровингских Арденнах, вполне объясняют то, что имя «Урсус» («Ursus») — «медведь» по-латински — было дано «документами Общины» всей королевской династии. Но самый поразительный факт — это то, что по-галльски слово «медведь» произносится «арт» («arth»), откуда и происходит имя «Артур» («Arthur»). Но так как мы не можем долго следовать по этой дороге и отклоняться от нашей темы, то ограничимся пока констатацией того, что знаменитый король Артур был современником Меровингов и также принадлежал к тому же мистическому циклу о медведе.
Приход сикамбров в Галлию
В начале V века нашествие гуннов на Европу повлекло за собой широко развернувшуюся миграцию. Именно в эту эпоху сикамбры перешли Рейн, вошли в Галлию и обосновались на территории современной Бельгии и на севере Франции в районе Арденн. Сто лет спустя эта область стала называться королевством Австразия, в центре которого находилась современная Лотарингия.
Не стоит думать, что сикамбры вошли в Галлию подобно орде варваров. Их появление не было отмечено никакой суматохой, никакими жестокостями, как это часто бывало. Напротив, они наилучшим образом слились с местным населением. В течение веков язычники — но не дикари — поддерживали с римлянами прекрасные отношения, зная и применяя у себя их нравы, обычаи и принципы управления, и некоторые из них добивались званий офицеров императорской армии, а в некоторых случаях становились даже римскими консулами. Поэтому в данном случае ни о каком нашествии не может быть и речи, здесь имела место мирная ассимиляция. И когда в конце V века рухнула Римская империя, совершенно естественно, что сикамбры заняли вакантное место, не прибегая к насилию, но уважая древние обычаи. Таким образом, общественный строй государства первых Меровингов мало отличался от Римской империи, и управление Галлией просто перешло в другие руки.
Меровей и его потомки
Имя «Меровей» носят две исторические личности, и поэтому трудно определить точно, который из двух родился от легендарного морского чудовища. Действительно, известно, что один Меровей, вождь племени сикамбров, жил в 417 году, сражался вместе с римлянами и умер в 438; говорят даже, что он посетил Рим, где произвел сенсацию, проезжая верхом на коне по загроможденным улочкам столицы империи с развевающимися на ветру длинными волосами.
Потом, в 448 году, сын первого Меровея, носящий то же имя, был провозглашен в Турнэ королем франков и царствовал в течение последующих десяти лет до самой своей смерти. Первый монарх объединившегося франкского народа и, в силу своего знаменитого двойного рождения — или в силу некой действительности, которую он символизировал, — он дал свое имя династии, которую основал.
При его наследниках франкское королевство продолжает процветать, но не в примитивном и варварском смысле этого слова, как можно себе вообразить, а напротив — это была цивилизация, сравнимая в некоторых аспектах с Византией, и уровень ее развития был гораздо выше, чем во Франции, спустя каких-нибудь пятьсот лет, во время правления последних монархов Средневековья. Так, король Хильдерик I не только построил в Париже и Суассоне великолепные амфитеатры в римском стиле; он был также прекрасным поэтом, гордившимся своими талантами, и несравненным оратором, особенно когда произносил речи, обращенные к церковным властям, доказывающие гибкость его мысли, владение диалектикой и глубокое знание самых различных тем, что ставило его наравне с его собеседниками.
Конечно, подчиненные меровингским законам франки выказывали иногда некоторую грубость, но никогда не демонстрировали особого расположения или вкуса к войне, как викинги, гунны или вестготы. Главной их деятельностью были сельское хозяйство и торговля в Средиземноморье, но высоким уровнем отличались и их ремесла, как свидетельствуют различные и многочисленные экспонаты, выставленные в европейских музеях.
Наконец, меровингские короли обладали сказочными богатствами, особенно золотом, которое делалось в большом количестве в виде золотых монет на королевских фабриках, одна из которых была расположена на месте современного города Сьон в Швейцарии. Многочисленные образцы этих монет существуют и в наши дни: на них вычеканен равноконечный крест, тот самый, который возьмет себе во время крестовых походов франкское королевство в Иерусалиме.
Королевская династия
Как мы видели, окруженные нимбом из тайны, легенд, магии и сверхъестественного, что сопутствовало им на протяжении всей их жизни, меровингские короли совершенно не походили на других правителей той эпохи. Если их жизнь, нравы, экономическая система были в некоторых деталях похожи на жизнь, нравы и экономику их европейских современников, то их династия и королевская власть носили очень специфический характер.
Мужские потомки меровингского рода не были «священными» королями, но начинали считаться таковыми с двенадцатилетнего возраста; этот день рождения не был отмечен никакой публичной церемонией, ни коронацией, ни помазанием на царство — просто начиная с этого дня они, как будто подчиняясь некоему священному праву, брали на себя бремя власти. Но так как король был верховным правителем королевства, никто не заставлял его — да от него это и не требовалось — входить в практические детали своего дела; его роль больше состояла прежде всего в том, чтобы «быть», чем «делать», царствовать не управляя, короче, воплощать в себе символ, быть ритуальной фигурой и королем-священником одновременно. Управление и хозяйственная деятельность предназначались для человека, не принадлежавшего к королевской династии, своего рода канцлеру, называемому майордомом — такая структура меровингского режима несколько напоминает некоторые современные конституционные монархии.
Подобно Патриархам из Ветхого Завета, даже после того, как они обратились в христианство, меровингские правители были полигамными и содержали роскошные гаремы. Даже когда аристократия, уступив нажиму Церкви, решилась принять строгую моногамию, монархи отказались следовать этому, а Церковь, что очень любопытно, не протестуя, согласилась закрыть глаза на эту привилегию, о чем один английский историк, удивляясь, написал следующими словами:
«Почему полигамия была молчаливо одобрена франками? Быть может, мы имеем здесь дело с древним обычаем королевской семьи, семьи такого ранга, что уже никакой, даже самый выгодный династический брак не сможет еще более облагородить ее кровь, и она не может быть осквернена кровью рабыни… Родится ли королева в королевской династии или от куртизанки — это не имело значения… В его собственной крови находилась эта сила рода, и все, кто принадлежал к нему, разделяли ее…».
Другие, подразумевавшие то же самое, спрашивали себя:
«А может, Меровинги — это германская династия Heerkonige [88] , выходцы из древней королевской династии времен великого переселения народов?»
Но сколько королевских семей в мире обладало такими привилегиями и почему Меровинги имели на это больше прав, чем другие? Каким образом их кровь наделяла их такими исключительными правами? Это были вопросы без ответов, и мы терялись в догадках…
Пакт Хлодвига
Самым знаменитым из всех меровингских королей был внук Меровея, Хлодвиг I, который царствовал с 481 по 511 год. Все французские школьники знают это имя, ибо благодаря ему Франция приняла христианство, и римско-католическая Церковь завоевала в Западной Европе главенство, которое продлилось не меньше, чем тысячу лет.
Итак, в 496 году католическая Церковь оказалась в ненадежном положении, и ее существованию, хрупкому с самого начала века, угрожала очень серьезная опасность. Римский епископ провозгласил себя папой между 384 и 399 годами, но его официальный статус, идентичный статусам других епископов того времени, совершенно не походил на современное папство. Не будучи духовным руководителем и верховным властителем христианского мира, он, в конце концов, представлял собой просто одну из многочисленных и противоречивых форм христианства, безнадежно борющегося, чтобы выжить, несмотря на конфликты, расколы и оппозиции теологического порядка. Действительно, римская Церковь обладала едва ли большей властью, чем Церковь кельтская, с которой первая пребывала в постоянном разногласии; она была окружена не большей значительностью, чем какая-нибудь еретическая секта, вроде арианства, которое, например, отрицало божественность Иисуса, настаивая на его человеческой природе. Впрочем, заметим, кстати, что в конце V века епископства в Западной Европе были в различной степени вовлечены в эту форму арианства.
В той мере, в какой римская Церковь хотела выжить и утвердить свой авторитет, она нуждалась в могущественной поддержке. И если христианство хотело развиваться по единственному пути римской доктрины, ему надо было распространять эту доктрину, внедрять, если это было необходимо, навязывать ее с помощью светских сил, достаточно надежных и эффективных, чтобы победить, вытеснить и окончательно задушить все соперничающие с ней верования. Церковь начала искать эту поддержку, эту силу и нашла ее, вполне естественно, у Хлодвига.
В 486 году Хлодвиг в большой степени увеличил владения Меровингов и, благодаря победам над враждебными ему племенами, присоединил к Арденнам прилегающие к ним многочисленные мелкие государства и княжества. Теперь такие важные города, как Труа, Реймс и Амьен, входили во франкское королевство, и Хлодвиг, конечно, не замедлил бы стать одним из самых могущественных монархов в Западной Европе.
Его обращение и крещение играют, безусловно, в нашем расследовании одну из главных ролей. Все подробности в свое время были описаны в знаменитом рассказе «Житие святого Ремигия», но, к несчастью, за исключением некоторых страниц, рукопись была уничтожена спустя двести пятьдесят лет. С какой целью и ради какого таинственного замысла? По всей видимости, это было сделано умышленно, и только несколько фрагментов еще свидетельствуют о том, какой огромный интерес представляло ее содержание.
Согласно преданиям, внезапное и неожиданное обращение Хлодвига было делом рук его жены Хродехильды, ревностной католички, которая, как кажется, не успокоилась до тех пор, пока не увидела, как ее муж принял ее веру, благодаря помощи ее исповедника Ремигия — упорство, за которое она позже была канонизирована. Но за этим преданием стоит конкретная историческая действительность. В самом деле, когда Хлодвиг обратился в римскую веру, чтобы стать первым королем-католиком франков, то он завоевал гораздо больше, нежели простое уважение своей супруги, и царство более существенное, чем небесное.
Известно, что в 496 году между ним и святым Ремигием произошло несколько тайных встреч, после которых немедленно последовало надлежащим образом оформленное согласие между франкским королем и римской Церковью. Для Рима это была беспрецедентная политическая победа, которая обеспечивала выживание его Церкви и устанавливала ее высшую духовную власть над всей Западной Европой. Наконец-то она стала равной Константинополю — блестящей и далекой родине греческого православия; теперь она может дать волю своим мечтам о владычестве и найти неотвратимое средство положить конец различным существовавшим тогда формам ереси. Инструментом этой духовной гегемонии, мечом из плоти и крови католической Церкви, ее светской рукой, ощутимым проявлением ее власти впредь должен был стать Хлодвиг, благодаря которому все надежды были, наконец, дозволены.
Что, в свою очередь, выигрывал король франков?
Что касается его, то он получал титул «Нового Константина» («Novus Konstantinus»), а также — разрешение править объединенной империей, «священной римской империей», предназначенной заменить империю Константина, незадолго до того разрушенную вандалами и вестготами.
Как считают некоторые современные историки, еще задолго до своего крещения Хлодвиг предусмотрел возможность сделать эту древнюю римскую империю наследственным владением Меровингов. Как бы то ни было, теперь он становится чем-то вроде императора Западной Европы, патриархом германских государств на Западе, царствуя, но не управляя, над всеми народами и королями.
Этот пакт, подписанный Хлодвигом и римской Церковью, оказался чреват тяжелыми последствиями для христианского мира VI века и последующих веков. Действительно, крещение короля франков знаменовало рождение новой римской империи, христианской империи, основанной на самой церкви и управляемой королями-Меровингами. Теперь между духовной властью и светским государством существовала нерасторжимая связь, ибо одно приносило клятву верности другому, и оба были связаны друг с другом навсегда. Договор был скреплен церемонией — крещением Хлодвига святым Ремигием, который произнес на латыни знаменитые слова:
«Mitis depone colla, Sicamber, adora quod incendisti, incendi quod adorasti» [89] .
Вспомним, ибо это часто забывают, что это крещение никоим образом не было коронацией. В самом деле, Церковь и не должна была объявлять Хлодвига королем, так как он уже был им, и ей ничего больше не оставалось, как признать его таковым. Таким образом, она официально связывала себя не с одним Хлодвигом, а с его последователями, не с отдельной личностью, а с династией. В этом смысле пакт по всем пунктам походил на связь Бога из Ветхого Завета с царем Давидом. Конечно, его можно было изменить — как в случае с Соломоном, — но его нельзя было ни отменить, ни порвать, ни предать. Этого Меровинги никогда не должны были забывать.
До конца своей жизни Хлодвиг старался свято исполнять надежды и честолюбивые замыслы, питаемые Римом на его счет. С сознанием и энергичностью, достойными восхищения, он силой оружия насаждал веру — предмет его договора; будучи официально одобренным и духовно поддерживаемым Церковью, он на юге и на востоке расширил границы своего королевства, которое занимало теперь большую часть Франции и значительную часть Германии.
Самыми коварными из его соперников были исповедующие арианство вестготы, чья империя простиралась от Северных Пиренеев до Тулузы; Хлодвиг начал против них ужасные штурмы и окончательно победил их в 507 году в битве при Вуйе. После этого Тулуза и Аквитания не замедлили пасть перед ним, как, впрочем, и все остальные вражеские земли, чьи правители еще до прихода франкских войск сложили оружие. От Тулузы вестготы отступили к Каркассону, затем, будучи изгнанными из этой цитадели, они основали свою столицу и последний бастион в Разесе, в графстве Редэ, который сегодня зовется деревней Ренн-ле-Шато.
Дагоберт II
После смерти Хлодвига в 511 году созданная им империя была, согласно меровингскому обычаю, разделена среди четырех его сыновей. И в течение более ста лет меровингская династия царствовала в многочисленных разрозненных королевствах. Но так как они большую часть времени вели войны и больше запутывались в вопросах наследования, то с годами их права стали давать повод ко все возрастающим беспорядкам. Власть, так хорошо централизованная Хлодвигом, все больше и больше ослаблялась и медленно приходила в упадок. Всякого рода смуты, интриги, похищения и убийства и плюс к этому хронический беспорядок мало-помалу докатились до самых отдаленных уголков франкского королевства.
Однако в самом центре этого хаоса родилась и быстро росла новая верховная власть, образец силы и равновесия, которые обеспечивали не официальные правители, а майордомы, о которых мы говорили выше. В силу сложившихся обстоятельств, эти последние действительно умножали свою власть и даже внесли большой вклад в падение монархии.
Лишенные власти, безвольные последние Меровинги стали знаменитыми «королями-бездельниками» — таким презрительным прозвищем заклеймила этих слабых и снисходительных монархов История; они были изнеженными, и ими легко манипулировали алчные и подлые советники, правившие вместо них.
Но давайте не будем относиться к ним слишком сурово. Если на самом деле анархия в меровингском королевстве толкала к трону юных принцев, которые самым жалким образом уступали давлению своего окружения, то другие, более зрелые, представлялись настоящими правителями. Именно таков был случай Дагоберта II, жизнь которого с самого начала похожа на одну из многочисленных средневековых легенд или на волшебную сказку. Однако описанные события действительно имели место.
Дагоберт II родился в 651 году, он был наследником королевства Австразия, но когда спустя пять лет умер его отец, их майордом Гримоальд похитил мальчика, чтобы помешать ему взойти на трон. Напрасно повсюду искали ребенка, и нетрудно было убедить двор в его смерти. Ссылаясь на волю покойного монарха, Гримоальд тут же предложил выбрать новым королем его собственного сына. Хитрость удалась, причем не только с вельможами, но и с матерью Дагоберта, которая отдала всю власть в руки честолюбивого майордома.
Однако настоящий наследник трона не умер. В действительности, Гримоальд не захотел его убивать, а отдал его епископу города Пуатье, который, в свою очередь, не желая совершать преступления, отправил его в Ирландию. Так, свое детство Дагоберт провел в монастыре Слана близ Дублина, где он получил лучшее образование, чем ему могли дать во Франции. Между прочим, легенда рассказывает, что в Ирландии он отправился ко двору Верховного Короля Тары и познакомился с тремя принцами из Нортумбрии, воспитанными также сланскими монахами. В 666 году он женится на кельтской принцессе Матильде; затем покидает Ирландию, едет в Англию и устраивается в Йорке, в королевстве Нортумбрия, где подружился с епископом Уилфридом, который стал его советником.
В то время между кельтской и римской Церковью существовал раскол: первая отказывалась признавать авторитет второй. Уилфрид, заботившийся о единстве и пытавшийся привести заблудших овец к материнской груди, уже успел добиться в этом некоторого успеха на совете в Уитби в 664 году, и, может быть, в этих условиях его дружба и интерес к юному Дагоберту не имел никакой задней мысли. В то время союз Меровингов с Римом, установленный полтора века назад Хлодвигом, несколько ослаб, и Уилфрид, верный сторонник Рима, считал своим долгом помочь ему укрепить его первенство в Англии и на континенте: в ближайшем будущем Дагоберт мог вернуться во франкское королевство и потребовать себе трон Австразии; будучи у себя дома, он также мог согласиться взять в руки меч, чтобы оказать поддержку Церкви. То есть епископ был настолько мудр, что уже сейчас хотел обеспечить для себя его лояльность.
В 670 году принцесса Матильда, жена Дагоберта, умерла, дав жизнь их третьей дочери, и Уилфрид, не теряя времени, подыскал некоронованному монарху другую жену. Если в первый раз в женитьбе Дагоберта играли роль мотивы династического порядка, то во второй раз они были еще сильнее, ибо он женился на Гизеле из Редэ, дочери Беры II, графа Редэ, и внучке Тулки, короля вестготов…
По этому поводу напрашивается много размышлений, на первый взгляд, очевидных и не лишенных интереса. Во-первых, королевская кровь вестготов с тех пор должна была смешаться с кровью Меровингов; затем, благодаря этой связи, которая устанавливала границы государства в Арденнах и Пиренеях, зарождался образ той Франции, которую мы знаем сегодня. Наконец, и что особенно важно, эта связь помещала вестготов, исповедовавших арианство, в сферу деятельности римской Церкви.
Итак, в 671 году Дагоберт женился на Гизеле, возвратившись на континент. Судя по рассказам современников, свадьба состоялась в Редэ-Ренн-ле-Шато, — в резиденции юной принцессы Разесской, и в церкви святой Магдалины, на месте которой спустя много веков должна была подняться церковь Беранже Соньера. У Дагоберта уже было три дочери от первого брака, но не было наследника, и вот вторая жена родила ему еще двух дочерей, а затем, в 676 году, сына, Сигиберта IV, — в это время Дагоберт уже снова был королем.
В течение трех лет после свадьбы Дагоберт, казалось, ждал в Ренн-ле-Шато своего часа, наблюдая издалека за своими северными владениями до 674 года, когда представился благоприятный случай. При помощи матери и советников он отправился в Австразию, потребовал королевский венец и был официально провозглашен королем. Уилфрид, епископ Йоркский, бесспорно, сыграл большую роль в этом событии, а также и другой персонаж, которому История уделила мало внимания — святой Аматус, епископ Сьонский из Швейцарии.
Сев на трон, Дагоберт не стал королем-бездельником, но, напротив, показал себя достойным наследником Хлодвига. Быстро освоившись, он укрепил свою власть, положил конец анархии в королевстве и затем положил все силы на то, чтобы установить в нем порядок. Он правил жестко и подчинил себе бунтующую знать, достаточно сильную в экономическом и военном плане, чтобы сопротивляться трону. Наконец, говорят, что он собрал в Ренн-ле-Шато бесценные сокровища, предназначенные для завоевания Аквитании, которая ускользнула от опеки Меровингов около сорока лет тому назад и стала независимым государством.
Но если Уилфрид Йоркский ждал от нового короля Австразии, что тот станет защитником Церкви, то он был жестоко разочарован в его поведении, ибо Дагоберт не сделал в этом направлении ничего. Напротив, он, казалось, даже попытался затормозить все попытки римской экспансии внутри своего королевства, явно провоцируя ярость церковных властей, не лишенную, впрочем, основания. На этот счет существует письмо французского прелата, горько жалующегося Уилфриду на налоги, которые поднял Дагоберт, «презрев Церкви Божий и их епископов».
Но у короля были и другие причины для того, чтобы поссориться с римскими властями. В силу своего брака с Гизелой де Редэ, вестготской принцессой, Дагоберт действительно получил значительные земельные владения на территории современного Лангедока, и его не могло не затронуть арианское влияние, существующее в этой стране даже в королевской семье: теоретически вестготы были верны католической Церкви, но их верноподданические чувства в действительности были очень гипотетическими и второстепенными по отношению к глубоким религиозным тенденциям своего рода.
В 679 году, после трех лет царствования, Дагоберт уже успел нажить себе значительное число врагов, как светских, так и религиозных. Во-первых, это была знать, попытки которой обрести независимость он энергично обуздал; во-вторых, Церковь, экспансии которой он явно препятствовал. Что же касается франкских правителей в соседних государствах, то они одновременно опасались и завидовали сильному и централизованному режиму, в который кое-кто предусмотрительно поместил своих агентов. Среди них фигурировал собственной персоной майордом Пепин д'Эристаль, тайно связанный с врагами короля, и, в случае необходимости, он был сторонником убийства и предательства. Как и многие последние меровингские короли, Дагоберт имел две столицы, главнейшая из которых находилась в Стенэ, на границе с Арденнами. А перед королевским дворцом в Стенэ простирался густой лес, считающийся священным с незапамятных времен и называющийся Веврским лесом. Двадцать третьего декабря 679 года Дагоберт отправился туда на охоту. Неизвестно, было ли это ритуальной церемонией, но в последующих рассказах явно слышится мощное эхо легенд, которые ходили в то время по Галлии от Рейна до Бретани, посвященных убийству Зигфрида из «Песни о Нибелунгах».
Падая от усталости, около полудня король лег около ручья, под деревом, и заснул. Во время сна один из его слуг — как говорят, это был его крестник — украдкой подобрался к нему и убил его ударом копья в глаз. Очевидно, он действовал по приказу майордома, и, совершив свое злодеяние, он вернулся в Стенэ с намерением уничтожить также всю королевскую семью. Неизвестно, удался ли ему этот черный замысел, но официально царствование Дагоберта и его прямых потомков потонуло в крови и насилии. Впрочем, римская Церковь ни в коей мере не скорбела об этом. Даже наоборот, она решительно и недвусмысленно одобрила убийство, как об этом свидетельствует письмо французского прелата, пытающегося оправдать цареубийство в глазах Уилфрида Йоркского.
Тем не менее, тело убитого короля претерпело множество перемен. Его немедленно похоронили в королевской часовне святого Ремигия, а в 872 году Карл II (Лысый) эксгумировал его — почти два века спустя, — чтобы перевезти в другую церковь, которая с тех пор стала церковью святого Дагоберта, ибо покойного короля канонизировали в том же самом 872 году, десятого сентября, в Дузи, но не папой, которому это исключительное право было дано только в 1159 году, а архиепископским консилиумом.
Причины этой канонизации остаются неясными. В некоторых источниках проскальзывает, что останки бывшего короля предохраняли Стенэ и окрестности во время нашествия викингов. Но почему эти останки обладали такой силой? Церковные власти всегда хранили на этот счет осторожное молчание, просто принимая то, что днем Дагоберта, ставшим предметом настоящего народного культа, был объявлен день его смерти, 23 декабря. По каким именно причинам? Это они затруднялись сказать.
Быть может, они чувствовали, что у них по отношению к Дагоберту нечиста совесть, и сочли нужным канонизацией искупить свою вину. Но стоило ли заходить так далеко и почему надо было ждать двести лет?
Однако, последующие века не сохранили ни уважения, ни почтения по отношению к Стенэ, к церкви святого Дагоберта и, возможно, к его останкам. Действительно, лишь в 1069 году герцог Лотарингский, дед Годфруа Бульонского, уделил особое внимание церкви, отдав ее под покровительство близлежащего аббатства в Горзе…
В конце концов, во время Французской Революции церковь была разрушена, а останки святого разбросаны, как и многие другие. Но череп с ритуальным надрезом, как у древних меровингских королей, до сих пор существует и находится в монастыре в Монсе, единственный из останков короля, избежавший уничтожения. Но в середине XIX века появился очень любопытный документ в форме поэмы-литании, состоящий из двадцати одного стиха, названной «De sancto Dagoberto martyre prose». Что же в ней говорилось? То, что Дагоберт был умерщвлен по «совершенно особой» причине… И что еще более странно, этот текст, восходящий к Средним Векам, или даже к более древним временам, был найден в аббатстве Орваль…
Узурпация власти Каролингами
Дагоберт, как принято сейчас считать, вовсе не был последним монархом из рода Меровингов. Хотя его ветвь этой семьи угасла, династия все же осталась на троне. Официально, по крайней мере, ибо в течение еще трех четвертей века будут говорить только о «королях-бездельниках»; многие из них были возведены на трон очень юными и были неспособны проявить свою власть, которой они еще не могли обладать.
К тому же, предполагаемая чистая меровингская «раса» исчезла вместе с Дагобертом, а последние короли этого рода происходили не от Хлодвига и Меровея, а от младших ветвей. Убийство Дагоберта явилось концом династии, так как смерть Хильдерика III в 754 году имела относительное значение, ведь настоящая «раса» с 679 года более не существовала.
Власть, находившаяся в руках майордомов с давних времен, возвратилась к ним окончательно и официально. После смерти Пепина д'Эристаля, убийцы последнего прямого потомка Меровея, над франками должен был царствовать его сын, знаменитый Карл Мартел.
Карл Мартел справедливо назван блестящей личностью в истории Франции. Это он остановил нашествие сарацин на Пуатье в 732 году и, следовательно, заслужил имя «защитника Веры и Христианского мира», которое носит до сего дня.
Отметим, что, играя главную роль во дворце, ой никогда не завладевал троном, хотя тот был у него под рукой, и, казалось, что он всегда относился к нему с суеверным страхом, как будто речь шла о специально меровингской прерогативе.
Он умер в 741 году; его сын, спустя десять лет, отказался от подобного отношения к трону. Под именем Пепина Короткого, майордома короля Хильдерика III, он действительно без колебаний завладел троном с помощью и поддержкой Церкви. Кто должен быть королем? — предварительно спросили у папы Захарии его послы. Тот, кто по-настоящему правит, или тот, кого поддерживают, но не имеющий королевской власти? Папа, необдуманно предав пакт, заключенный между Хлодвигом и Церковью, высказался в пользу майордома. Так, в силу разрешения верховной власти, Пепин получил титул короля франков. Он низложил Хильдерика III, запер его в монастыре и, либо для того, чтобы унизить его, либо для того, чтобы лишить его «магической власти», наголо остриг его священные волосы. Хильдерик только на четыре года пережил свое несчастье, но Пепин, теперь бесспорный король, мог впредь спокойно править в королевстве.
За год до этого появился важный документ, призывающий изменить ход всей истории Запада. Он назывался «Дарственная Константина», и если сегодня все знают, что это была фальшивка, грубо сфабрикованная папской канцелярией, то тогда он имел значительное влияние.
Этой «дарственной», датированной предполагаемым годом обращения Константина в христианство, то есть 312, император передавал в дар епископу Римскому, а следовательно, Церкви всю полноту своих прав и все свое достояние. Новый факт мировой Истории: он официально признал главу римской Церкви «викарием Христовым» и отдал ему статус императора. Но, уточнял документ, епископ Римский великодушно возвратил Константину его императорские права, и последний пользовался ими в качестве сделанного ему одолжения, со святым позволением и с благословения главы Церкви.
Мы видим, что этот документ имел тяжелые последствия, ибо он доверял епископу Римскому верховную власть, как духовную, так и временную, над всем Христианским миром. Впредь папа и император в одном лице, глава католической Церкви мог на этом основании по своему усмотрению распоряжаться императорской короной и передавать свои полномочия кому заблагорассудится. Иными словами, во имя Христа он обладал неоспоримым правом назначать и низлагать королей. Именно из этой «дарственной Константина» впоследствии вытекали прерогативы Ватикана, разрешающие ему вмешиваться в дела века.
Веря в этот акт и не теряя времени, Церковь поспешила укрепить позиции свою и Пепина Короткого, учредив церемонию, предназначенную для посвящения нового «узурпатора». Так рождалось «коронование», и на короновании Пепина присутствовали епископы самого высокого ранга. Эта церемония, в данном случае коронация, надо уточнить, состояла не в том, чтобы признать короля, ни также в том, чтобы подписать с ним соглашение, а просто-напросто в том, чтобы его создать.
Ритуал миропомазания, следовательно, оказался измененным. Если раньше речь шла о простой церемонии признания, о ратификации, то теперь он принимал новое значение. Миропомазание приобретало право превосходства над кровью и, в силу самой своей роли, могло ее сделать священной; это было более, чем символический жест — это был, собственно говоря, акт, который даровал владыке божественную милость. Что касается папы, на которого возлагалась ответственность за совершение его, то он становился верховным посредником между Богом и королями. Короче говоря, ритуалом миропомазания Церковь присваивала право «назначать» королей. Кровь была теперь подчинена елею, а монарх — папе.
Будучи коронованным в Понтионе в 754 году, Пепин Короткий открыл собой династию Каролингов, имя которой пошло от Карла Мартела, а не, как принято думать, от Карла Великого, Carolus Magnus. Этот последний, в свою очередь, был провозглашен великим римским императором в 800 году, но, в силу пакта, подписанного с Хлодвигом три века тому назад, этот титул, в принципе, должен был принадлежать исключительно представителю меровингской династии. Со своей стороны, Рим становится центром империи, охватывающей всю Западную Европу, который разрешает или не разрешает царствовать королям.
Как мы видели, в 496 году Церковь навсегда связала себя с родом Меровингов. Санкционируя убийство Дагоберта, учреждая церемонию коронования и сажая Пепина на франкский трон, она тайно предавала пакт. Более того, коронованием Карла Великого она публично и окончательно подтверждала свое предательство. По примеру одного современного историка, можно справедливо спросить, каково истинное значение миропомазания. Может быть, оно имело целью компенсировать своими собственными достоинствами магическую власть исчезнувшего рода с длинными волосами? Не должно ли оно было скорее искупить скандальный разрыв клятвы в верности, подписанной ранее Хлодвигом и Церковью?
Если не неизвестна точно природа символа, который в глазах Рима основывался на таинстве миропомазания, то он, во всяком случае, оказался недостаточным для того, чтобы узурпаторы-Каролинги спокойно почили на лаврах; действительно, все они пытались подтвердить законность своих прав, открыто женясь на меровингских принцессах, и Карл Великий тоже не был исключением из этого правила.
Очень хотелось бы, кстати, знать, какие мысли волновали будущего императора во время церемонии коронования. Чувствовал ли он себя узурпатором, то есть виновным, или же победителем? Сознавал ли он, несмотря на елей, что Церковь совершила предательство по отношению к роду, на место которого он заступал?
Может быть, он испытывал все эти чувства одновременно, а также чувствовал некоторое удивление от неожиданной инсценировки, заботливо подготовленной папой без его ведома. Ибо — и это известно — Карл Великий был вызван в Рим, и там его уговорили пойти послушать мессу, во время которой глава Церкви возложил ему на голову королевский венец, и публика устроила восторженную овацию Карлу, Августу, божественному венценосцу, императору римлян, Великому, защитнику мира… Но, скажем еще раз, никто не знает, как новый император истолковал это событие, хотя, если верить высказываниям одного историка того времени, Карл никогда не согласился бы войти в тот день в церковь, несмотря на большой религиозный праздник, если бы знал заранее, что его там ожидало.
Но какова бы в конце концов ни была реальная ответственность, взятая на себя Карлом во время его коронования, пакт, подписанный Хлодвигом и Церковью, был постыдным образом предан, и это предательство продолжает постоянно, вот уже более одиннадцати веков, беспокоить Сионскую Общину. Впрочем, к подобному заключению приходят и Матье Паоли:
«Для них [членов Сионской Общины] единственной настоящей знатью является знать либо вестготского, либо меровингского происхождения. Каролинги и все остальные лишь узурпаторы. В самом деле, они были только королевскими чиновниками, которым было поручено управлять землями и которые, передав сначала друг другу эти земли в наследство, просто-напросто захватили власть. Короновав в 800 году Карла Великого, Церковь совершила клятвопреступление, ибо она заключила ранее союз с Меровингами во время крещения Хлодвига, союз, который сделал Францию старшей дочерью Церкви».
История Франции и Дагоберт II
Меровингская династия, начавшая угасать в 679 году после убийства Дагоберта II, окончательно исчезла с мировой исторической сцены со смертью Хильдерика III в 754 году. По крайней мере, это официальная версия, ибо, согласно «документам Общины», меровингский род не угас, а продолжался до наших дней через Сигиберта IV, сына Дагоберта от второй жены, Гизелы де Редэ.
Итак, Сигиберт существовал и был наследником Дагоберта II, в этом нет и тени сомнения. Но ни один источник, кроме «документов Общины», не упоминает о том, что с ним сталось. Был ли он убит одновременно со своим отцом и другими членами королевской семьи? Один из летописцев того времени предполагает такую ситуацию, тогда как в другом рассказе — по нашему мнению, требующем доказательств — он умирает на охоте от несчастного случая за год или два до убийства своего отца. Но эта последняя гипотеза не кажется серьезной, потому что охотнику тогда было едва три года.
Ничего не известно из конкретной действительности, кроме «документов», ни о смерти, ни о возможном выживании Сигиберта. Эта личность исчезла во мраке времени, и никто, кажется, даже не заинтересовался ею. Только Сионская Община, как мы видим, явно имеет какую-то секретную информацию на этот счет, и она либо была очень незначительной, либо была сознательно уничтожена впоследствии.
Стоит ли удивляться тому, что о судьбе Сигиберта в Истории ничего не говорится, если все официальные документы, касающиеся его отца, Дагоберта II, стали доступны лишь в XVII веке? Как будто Средние Века систематически пытались вычеркнуть его из прошлого Франции, вплоть до того, что вообще отрицали его существование… Сегодня Дагоберт фигурирует во всех энциклопедиях, но до 1646 года нигде не могли отыскать его следов, и королевские генеалогические древа, из которых было стерто его имя, не замечали его между Дагобертом I и Дагобертом III, одним из последних меровингских королей, умершем в 715 году… Более того, надо было дождаться 1655 года, чтобы вновь увидеть это имя в официальном списке королей Франции. Вот почему окружающее его молчание нас совсем не удивляет, и мы также не будем удивлены, если узнаем, что все имевшиеся об этом сведения были сознательно уничтожены. Тогда встает такой вопрос: почему Дагоберт II был исключен из истории? И что пытаются скрыть, отрицая существование этого человека?
Прежде всего, очень возможно, что отрицается существование его наследников, ибо если Дагоберта никогда не было, то, естественно, не было и Сигиберта. Но — еще раз — почему тогда до XVII века надо было отрицать присутствие Сигиберта в истории Франции? Не является ли это доказательством того, что, благополучно выжив, он представлял опасность из-за своего потомства?
Здесь имелась какая-то тайна. Чей был интерес и какова причина не сообщать никому о том, что Сигиберт пережил убийство королевской семьи Меровингов в 679 году? Могут ответить: это было выгодно Церкви и новой династии франкских правителей в течение всего IX века и во время крестовых походов. Но потом? Почему еще при Людовике XIV, когда, на французском троне сменилось три династии и протестанты сломили католическое господство? Причина была в другом. Не следовало ли искать ее в функции самой меровингской крови, но не из-за ее «магической силы», а в том, что она оказывала сопротивление всем превратностям времени?
Принц Гиллем де Желлон, граф Разесский
Все те же «документы Общины» сообщают нам, что после смерти своего отца Сигиберт IV был спасен своей сестрой и тайно переправлен на Юг, во владения его матери, вестготской принцессы Гизелы де Редэ. Он прибыл в Лангедок в 681 году, чтобы вскоре наследовать своему дяде и стать герцогом Разеса и графом де Редэ, приняв в качестве уменьшительного имя «Плант-Ар», намек на «пылкий побег» меровингского древа. Вот так под этим именем и с этим титулом, унаследованным от своего дяди с материнской стороны, он продолжит род, одна из ветвей которого спустя двести лет породит Бернара Плантавелю, отца будущего герцога Аквитанского.
Ни один историк не подтвердил и не оспорил эти существующие в официальной Истории письменные источники. Но сознательное исключение Дагоберта II из истории Франции, повторяем, может свидетельствовать только в пользу существования его сына, ибо, отрицая отца, сознательно исключают сына и его потомков.
Кроме того, грамота Villas Capitanarias, названная впоследствии «Vilas Trapas», от 718 года намекает на основание монастыря святого Мартина Альбьерского в нескольких километрах от Ренн-ле-Шато «Сигибертом, графом де Редэ, и его женой Магдалой». Но кроме этого текста, ни в одном документе не упоминаются названия Редэ и Разес в течение всего этого века, а когда они были процитированы вновь, то появились они в крайне интересном контексте.
Но вернемся снова в эти места. Итак, в 742 году на юге Франции существовало независимое государство; одни считали его автономным княжеством, другие — настоящим королевством. О нем известно мало, официально его признали только Карл Великий и его последователи, а также халиф Багдадский и мусульманский мир; Церковь же — скрепя сердце и только после того, как конфисковала часть его. Как бы то ни было, Разес и Ренн-ле-Шато продолжали жить до конца IX века.
Приблизительно между 759 и 768 годами правитель его был провозглашен королем и, несмотря на намеренное молчание Рима, был признан таковым Каролингами, чьим вассалом он стал. Во многих рассказах на него намекают под именем Теодориха или Тьерри, которого сегодня считают потомком Меровингов. Он был младшим сыном Сигиберта V, брата Беры III. В 790 году его сын, Гиллем де Желлон, обладал титулом графа Разесского и был крестным отцом Гиллемона (Вильгельма или Гийома), своего кузена.
Впрочем, Гиллем де Желлон был одной из самых видных личностей своей эпохи, и здесь, как и в случае с Карлом Великим или Годфруа Бульонским, легенда, кажется, не отказывает себе в лукавом удовольствии завуалировать историческую действительность. До крестовых походов ему были посвящены шесть длинных эпических поэм, шесть «Песней о действах», подобных знаменитой «Песне о Роланде»; Данте с восторгом вспоминает о нем в своей «Божественной комедии», а в начале XIII века он был уже главным героем «Виллехальма», незаконченного романа Вольфрама фон Эшенбаха. Самым значительным романом этого немецкого поэта, посвященным тайнам Грааля, является «Парцифаль», и автор, как мы уже видели, поместил замок и род Граалей в Пиренеи, как раз туда, где в начале IX века находились владения Гиллема де Желлона…
Гиллем был близко связан с Карлом Великим. Его сестра вышла замуж за одного из сыновей императора Священной Римской империи, и он сам был одним из главных его союзников в бесконечных войнах с маврами против государства Каролингов. В 803 году, то есть вскоре после коронации Карла Великого, Гиллем овладел Барселоной и простер свои владения далеко за Пиренеями, и в знак благодарности император поспешил утвердить его особый статус — владельца всех этих территорий, на что указывают многочисленные свидетельства.
Но во многих очень серьезно составленных генеалогиях семьи и потомков Гиллема де Желлона, к несчастью, не уточняется, кто были его предки, за исключением его отца Теодориха, который нам уже известен. Но раз уж его происхождение окутано тайной, ограничимся тем, что отметим среди его потомков Бернара Плантавелю, будущего основателя герцогства Аквитанского, который, как мы уже видели, фигурирует в «документах Общины» как потомок Сигиберта IV. Другая грамота от 813 года, рассказывающая об основании монастыря святой Марии Алетской Берой IV, графом де Редэ, и его женой Ромеллой, а также детьми, Аргилой и Ротаудой, подтверждает все, о чем говорится в «документах Общины».
Ужасно соблазнительно было бы использовать генеалогии «документов Общины», чтобы заполнить белые пятна Истории и просто признать предками Гиллема де Желлона Дагоберта II, Сигиберта IV, Сигиберта V и весь древний меровингский род, свергнутый майордомами, а также и названную «документами» ветвь Плант-Аров, или Плантаров.
К сожалению, нам пришлось отказаться от этого легкого пути, ибо, на наш взгляд, сведения являются не слишком точными, чтобы мы позволили себе свести в одну династию Плантаров, потомков Сигиберта IV и Гиллема де Желлона. Может быть, это и была одна ветвь рода, но, может быть также, что две ветви скрестились только на Бернаре Плантавелю, принадлежавшим к обеим династиям.
Не менее верно и то, что, не соответствуя во многих пунктах друг другу очень точно, генеалогии, относящиеся к семье Гиллема де Желлона, в общем, подтверждают генеалогии «документов Общины». Тогда, так как не имелось противоречащих аргументов, мы решили принять последнюю гипотезу: Сигиберт, пережив убийство своего отца, Дагоберта II, обеспечил выживание и продолжение меровингского рода под именем Плантар и с титулом графов де Редэ.
Принц Урсус
В 886 году «пылкий побег меровингской лозы» стал могучим деревом с многочисленными и сложными ответвлениями. Бернар Плантавелю и герцоги Аквитанские представляли одно из них; другое же, по словам «документов Общины», было представлено внуком Сигиберта IV, Сигибертом VI, более известного под именем «принц Урсус». Между 877 и 879 годами, уточняют также «документы», «принц Урсус» официально стал «королем Урсусом», затем, чтобы возвратить себе свое законное наследство, организовал восстание против Людовика II Французского с помощью Бернара Овернского и маркиза де Готи, сеньоров своих друзей.
Но если История подтверждает, что восстание действительно имело место в это время, и намекает на двух сеньоров-союзников, то она не называет поджигателем бунта Сигиберта VI, довольствуясь тем, что много раз упоминает некоего «принца Урсуса», участвовавшего в любопытной церемонии, имевшей место в Ниме, в ходе которой пятьсот церковнослужителей пели Te Deum. (Вероятно, здесь идет речь о коронации, на которую, может быть, и намекают «документы Общины», когда упоминают официальное провозглашение королем Урсуса между 877 и 879 годами).
Опять складывается впечатление, что «документы» пользуются секретными сведениями, дополняющими официальную Историю и заполняющими белые пятна. Благодаря им, мы узнаем, что таинственный «принц Урсус» на самом деле — gотомок короля Дагоберта II через Сигиберта IV, и тогда восстание обретает совсем другое значение: это попытка меровингской династии, лишенной своих прав, вернуть наследство, пожалованное ей Римом пактом, подписанным ею и Хлодвигом, а затем преданным.
Но, зная из «документов Общины» и различных других источников, что восстание должно было провалиться, ибо принц Урсус и его союзники в 881 году были разбиты при Пуатье, семья Плантар, таким образом, теряла все свои владения на юге Франции, но сохраняла почетные титулы графов де Редэ и герцогов Разесских. Что касается принца Урсуса, то он умер в Бретани, с герцогским домом которой через династические браки была связана его семья. Так, в конце IX века кровь Меровингов потекла в жилах герцогов Бретонских и Аквитанских.
В течение следующих лет часть семьи, членом которой был Алэн, будущий герцог Бретонский, нашла убежище в Англии и основала там ветвь рода, названную «Планта»; согласно некоторым источникам, Алэн и его семья убежали от викингов. «Документы Общины» упоминают одного из членов этой английской ветви, Беру VI, прозванного «зодчим» за то, что он занимался «искусством зодчества» в стране, где он и его потомки нашли убежище у короля Ательстана. Таким образом, этот загадочный намек не лишен интереса, раз мы знаем, что происхождение британского франкмасонства, согласно самим масонским источникам, действительно восходит к царствованию Ательстана. Если не принимать во внимание права на французский престол, имелась ли у меровингской крови связь также и с франкмасонством?
Семейство Грааль
Средневековье изобилует мифами, богатству и поэтичности которых может позавидовать греческая или римская мифология. Часть этой мифологии имеет отношение к персонажам вполне реальным, например, к Артуру, Роланду, Карлу Великому или Родриго Диасу де Вивару — знаменитому Сиду; но другая ее часть покоится на явно более хрупкой основе, например, на легендах о Граале.
Среди самых популярных фигур Средневековья надо отметить Лоэнгрина, «Рыцаря с лебедем», и одноименный роман, где сказочные темы Грааля сталкиваются без конца с подлинными историческими персонажами. Не эта ли смесь фантастики и реальности, единственная в своем роде, и сегодня обеспечивает новый успех произведениям Вагнера?
Согласно этим средневековым легендам, Лоэнгрин, потомок таинственной «семьи Грааль» и называемый иногда Гелиосом по причине своих уз с Солнцем, в поэме Вольфрама фон Эшенбаха действительно является сыном Парцифаля, «рыцаря Грааля». Однажды в священном храме или замке Грааля, в Мунсальвеше, Лоэнгрин слышит колокол часовни, который звонит сам, без всякой посторонней помощи: кто-то зовет его, это сигнал. Действительно, к нему взывает о помощи дама, пребывающая в отчаяньи — герцогиня Брабантская для одних, герцогиня Бульонская для других, и Лоэнгрин устремляется к ней в лодке, запряженной лебедями. Победив преследователей прекрасной герцогини, он женится на ней, но в день своей свадьбы он требует от нее клятву: не расспрашивать его никогда ни о его происхождении, ни о его прошлом.
В течение семи лет эта женщина будет повиноваться желанию своего господина, но однажды, подстрекаемая любопытством и ревнивыми соперниками, она поддается искушению. После того, как она задает роковой вопрос, Лоэнгрин тотчас покидает ее, садится в свою лодку, запряженную лебедями, и исчезает в лучах заходящего солнца. Однако, он оставляет ей сына, который, согласно рассказам, станет то ли отцом, то ли дедом Годфруа Бульонского.
Сегодня мы плохо представляем себе ту широту популярности, которая окружала ореолом судьбу Годфруа Бульонского в его время и вплоть до XVII века. Действительно, сегодня при словах «крестовые походы» в памяти всплывает скорее Ричард Львиное Сердце, король Джон, Людовик Святой и Фридрих Барбаросса, но никто из них не пользовался в свое время таким необыкновенным почитанием, как Годфруа Бульонский. Организатор Первого крестового похода, Годфруа был для души народа верховным рыцарем, замечательным героем, благодаря которому Иерусалим был вырван из рук неверных, а вместе с ним была отвоевана могила Иисуса Христа. Короче, тот, кто сумел объединить в одном порыве восторга и великодушия самые высшие ценности рыцарства и христианского рвения, состоял из плоти и крови, то есть существовал на самом деле.
Теперь понятно, почему Годфруа Бульонский стал предметом культа, который сохранялся еще долго после его смерти. А от культа до мифа всего один шаг, и в случае с Годфруа этот шаг был легко сделан. Вольфрам фон Эшенбах и многие другие средневековые романисты увидят в нем потомка таинственной семьи Грааль; другие — блестящего представителя легендарного рода, и все эти гипотезы тем более понятны, что оyи находят свои истоки лишь в таинственной игре света и теней.
«Документы Общины» представляют нам — в который раз! — наиболее правдоподобную из генеалогий Годфруа Бульонского, и, скажем так: быть может, первую такую правдоподобную. В дальнейшем мы будем ее проверять, и она окажется точной; ничто ей не противоречит, все ее подтверждает, и, кроме того, она разрешает множество исторических загадок.
Согласно этой генеалогии, Годфруа происходил из семьи Плантар со стороны своей прабабки, вышедшей в 1009 году замуж за Гуго де Плантара. Следовательно, в жилах Годфруа текла меровингская кровь, он был прямым потомком Дагоберта II, Сигиберта IV и других «потерянных королей» этого рода. В течение четырех столетий эта королевская кровь питала многочисленные и перемешанные между собой генеалогические деревья, а затем в один прекрасный день метод, аналогичный прививке винограда, позволил появиться на свет исключительному плоду — Годфруа Бульонскому, герцогу Лотарингскому. И именно здесь, в Лотарингском доме, меровингская кровь нашла себе новое потомство.
Это открытие по-новому освещает крестовые походы, и впредь можно видеть в них совсем другое, нежели череду битв исключительно ради того, чтобы отвоевать у сарацин Гроб Господень.
В этих обстоятельствах Годфруа Бульонский в его собственных глазах и в глазах его сторонников действительно был большим, чем просто герцог Лотарингский; он был законным королем, уполномоченным претендентом из династии, низложение которой произошло с убийством Дагоберта II в 679 году. Но, несмотря ни на что, он оставался королем без королевства, а на троне Франции династия Капетингов устроилась слишком хорошо, чтобы ее оттуда прогнали.
Что же должен был сделать король без владений, если не найти или не создать королевство? А какое королевство выбрать, если не самое драгоценное из всех — Палестину, Святую Землю, по которой ходил сам Иисус? Владыка такого королевства, не будет ли он равен другим владыкам Европы? Царствуя в самых священных местах на земле, не возьмет ли он справедливый реванш над Церковью, той Церковью, которая четыреста лет тому назад предала его предков?
Тайна
Итак, некоторые кусочки головоломки, наконец, начинали раскладываться по местам, и если Годфруа Бульонский действительно принадлежал к меровингскому роду, то множество элементов, не имеющих видимой связи, занимали теперь логичное место в едином целом. Таким образом, было оправдано значение, придаваемое таким разным деталям нашего исследования, как меровингская династия и крестовые походы, Дагоберт II и Годфруа Бульонский, Ренн-ле-Шато, рыцари Храма, Лотарингский дом и Сионская Община. Таким образом, мы могли проследить меровингский род до настоящего времени и Алэна Поэра, Анри де Монпеза, а также до супруга королевы Дании, не забывая, естественно, Пьера Плантара де Сен-Клера и Отто Габсбурга, герцога Лотарингского и короля Иерусалима.
Да, конечно… Но на главный вопрос по-прежнему ответ не найден. Почему Меровинги? Почему на протяжении веков эта вечная вездесущность, стабильная, действенная, убедительная, несмотря на свой ореол тайны? Каким сказочным знаком, какой невидимой печатью, ускользавшей все время от нашего взора, был отмечен этот род?
10. Изгнанное племя
Теперь мы были убеждены, что главное в нашем расследовании заключалось в крови Меровингов, в тайне, неотделимой от этого рода. Эта кровь, чье происхождение не имеет себе равных, была отмечена знаком, который не существовал больше нигде и который нам надо было открыть как можно быстрее. Только тогда, не раньше, наша загадка будет в целом решена.
Мы перечитали самые важные из «документов Общины», а особенно тщательно — «Секретные досье», и это помогло нам прежде всего проверить некоторые детали, затем объяснить другие и сориентироваться в направлении наших дальнейших поисков. Но увы, нигде больше не появлялось ни малейшего указания, способного прояснить таинственную специфичность меровингского рода. Мы подошли к перекрестку, к критической точке нашего расследования; смысл некоторых из этих документов еще полностью от нас ускользал, и нам снова приходилось возвращаться назад, но уже по проложенным тропинкам, чтобы постараться разглядеть то, что мы могли упустить.
Как мы уже видели, Меровинги считали, что происходят из древней Трои; но согласно «документам Общины», их происхождение надо искать еще раньше, а именно: в эпоху Ветхого Завета.
Большое число записей, сопровождающих «Секретные досье», в самом деле, намекали на одно из двенадцати племен Израиля, на племя Вениамина, а в одной из записей прямо цитируются три отрывка из Библии: Второзаконие XXXIII, Книга Иисуса XVIII и Книга Судей XX и XXI.
В первом тексте Моисей, благословив каждого из патриархов двенадцати племен, говорит о Вениамине такими словами:
«Возлюбленный Господом обитает у него безопасно, Бог покровительствует ему всякий день, и он покоится между раменами Его» (XXXIII, 12).
Что же означали эти слова? Не хотел ли Моисей сказать, что Вениамин и его потомки были избраны Богом и отмечены особым знаком? И этот знак «между раменами его» не вызывает ли в памяти легендарное родимое пятно Меровингов — красный крест, расположенный на том же самом месте?
Быть может, пристрастие к параллелям толкает нас слишком далеко, но это не единственная связь между патриархами Ветхого Завета и нашими поисками. Как сообщает Роберт Грейвс, действителыго, двадцать третье декабря был священным днем для племени Вениамина; а мы помним, что двадцать третье декабря было выбрано для праздника святого Дагоберта. Но продолжим. Среди трех кланов, образующих племя Вениамина, был клан Ахирама — могущего быть отождествленным с Хирамом, строителем Храма Соломонова — и центральной фигуры масонской традиции. Верный ученик Хирама — вспомним это — звался Бенони, а Бенони было именем, которым Вениамина-ребенка назвала его мать Рахиль перед смертью.
Вторая ссылка «Секретных досье» на Библию — это отрывок из Книги Иисуса, и он еще более значителен. Это рассказ о прибытии народа Моисеева в Землю Обетованную и распределение ее по различным племенам. Территория, доставшаяся Вениамину, включала будущий святой город Иерусалим; так, в стихе 28, в конце его, перечислены земли, которые ему были отданы:
«…Цела, Елеф и Иевус, иначе Иерусалим, Гивеаф и Кириаф: четырнадцать городов с их селами. Вот удел сынов Вениаминовых, по племенам их».
Так, прежде чем стать столицей Давида и Соломона, Иерусалим по полному праву принадлежал Вениамину и его потомкам.
Теперь посмотрим на третий отрывок из Библии, из глав XX и XXI книги Судей Израилевых, которая относится к сложной последовательности событий: на левита, пересекавшего территорию Вениамина, было совершено нападение, а его сожительницу изнасиловали почитатели Велиала, варианта шумерской богини-матери, вавилонской Иштар и финикийской Астарты. Левит тотчас же собирает правителей Израиля и требует мести: злоумышленники из племени Вениамина должны быть преданы суду. Но Вениамин отказывает, предпочитая защитить «сынов Велиала», и затем следует кровавая битва между виновным племенем и одиннадцатью другими коленами Израиля; последние даже клянутся никогда не давать своих дочерей в жены членам враждебного племени; затем бой кончается, большая часть племени Вениамина истреблена, и победоносный Израиль (слишком поздно) раскаивается в своем решении:
«Поклялись Израильтяне в Массифе, говоря: никто из нас не отдаст дочери своей сынам Вениамина в замужество. И пришел народ в дом Божий, и сидели там до вечера пред Богом, и подняли громкий вопль, и сильно плакали, и сказали: Господи, Боже Израилев! для чего случилось это в Израиле, что не стало теперь у Израиля одного колена?» (XXI, 1 — 3).
И снова, чуть дальше:
«И сжалились сыны Израилевы над Вениамином, братом своим, и сказали: ныне отсечено одно колено от Израиля. Как поступить нам с оставшимися из них касательно жен, когда мы поклялись Господом не давать им жен из дочерей наших?» (XXI, 6-7).
В пятнадцатом стихе еще раз встает та же дилемма:
«Народ же сожалел о Вениамине, что Господь не сохранил целости колен Израилевых. И сказали старейшины общества; что нам делать с оставшимися касательно жен, ибо истреблены женщины у Вениамина? И сказали: наследственная земля пусть останется уцелевшим сынам Вениамина, чтобы не исчезло колено от Израиля; но мы не можем дать им жен из дочерей наших. Ибо сыны Израилевы поклялись, говоря: проклят, кто даст жену Вениамину!» (XXI, 15-18).
Исчезло ли колено Вениамина? Нет, ибо старейшины нашли выход. Уцелевшие идут на праздник Господень в Силоам. Они прячутся в винограднике и, когда девушки Силоама выходят танцевать, нападают на них, похищают их и женятся.
Почему же «Секретные досье» привлекают внимание к этому отрывку? Не потому ли, что колено Вениамина — одно из главных, и что оно быстро оправляется от удара, вновь обретя свой численный состав и свой престиж, и что именно они (первая книга Самуила) дадут Израилю его первого царя, Саула?
Однако битва в защиту верных Велиалу отметила поворот в судьбе сынов Вениамина, и многие из них, если не все, должны были отправиться в изгнание. Впрочем, по этому поводу в «Секретных досье» имеется заметка, написанная заглавными буквами. Вот она:
«ОДНАЖДЫ ПОТОМКИ ВЕНИАМИНА ПОКИНУЛИ СВОЮ СТРАНУ, НЕКОТОРЫЕ ОСТАЛИСЬ; СПУСТЯ ДВА ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ ГОДФРУА IV СТАНОВИТСЯ КОРОЛЕМ ИЕРУСАЛИМА И ОСНОВЫВАЕТ ОРДЕН СИОНА» [101] .
Следовало ли заключить из этого, что между этими рассеянными во времени элементами — Вениамином, Годфруа, Сионом — действительно существовала некая связь?
Да, это так, и мы констатируем это, собрав воедино некоторые разрозненные фрагменты «Секретных досье», призванные стать очень связным целым.
Итак, сыны Вениамина отправились в изгнание, которое, как считается, привело их в Грецию, в центр Пелопоннеса, в Аркадию, где они породнились с королевской семьей. Продолжение известно: в начале христианской эры они эмигрировали на Дунай и Рейн, слились с тевтонскими племенами и породили франков-сикамбров, прямых предков Меровингов.
По «документам Общины» и с учетом аркадийского эпизода, Меровинги, следовательно, были прямыми выходцами из колена Вениаминова. Иными словами, их потомки, Плантары или герцоги Лотарингские, имели семитское происхождение; а так как Иерусалим был отдан Вениамину, то Годфруа Бульонский, отправляясь в Святую Землю, требовал всего-навсего свое законное наследство. Вспомним — что самое главное, и мы это уже отмечали, — что из всех европейских принцев, собравшихся в первый крестовый поход, Годфруа был единственным, кто отказался от всего своего состояния, словно у него было намерение не возвращаться больше во Францию.
Ничто, однако, ясно не подтверждало происхождения меровингского рода «от Вениамина», ведь «документы Общины» ссылались на слишком далекое и слишком темное время, чтобы они служили в этом смысле формальным доказательством. Тем не менее, эта гипотеза не имела ничего нового или оригинального. Не существовала ли она уже в очень многословной форме в творчестве Марселя Пруста и в более недавнем творчестве писателя Жана д'0рмессона, где прослеживалась мысль о том, что некоторые знатные французские семьи имеют еврейское происхождение? Вспомним и позицию Роже Пейрефитта, который в 1965 году вызвал скандал среди своих современников и заставил много говорить о себе, ибо он поддерживал ту же теорию, но не только по отношению к большей части европейской аристократии, но и применительно ко всем французам вообще.
Несомненно, что гипотеза эта ненадежная, но правдоподобная, как правдоподобна и миграция, приписываемая племени Вениамина в «документах Общины». Они взяли в руки оружие, чтобы защищать верных Велиалу, этому подобию богини-матери, которой часто придавали вид теленка или быка, которую они почитали, и, быть может, культ золотого тельца, упоминаемый в Исходе, и одна из самых знаменитых картин Пуссена отражает смутное воспоминание о специфическом ритуале, присущем только сынам Вениамина.
Продолжая сражаться с одиннадцатью другими коленами Израиля, сыны Вениамина выбрали путь изгнания на запад и к финикийскому берегу, где у моряков были большие и прочные корабли. Почитавшие тот же культ богини-матери, «Царицы Небес», называемой в их стране Астартой, эти последние не могли отказать в помощи беглецам.
Вот так колено Вениаминово покинуло Палестину и убежало в Грецию, и можно было надеяться отыскать его следы где-нибудь еще. Они действительно имеются в греческой мифологии, если верить легенде о сыне короля Белоса, Данае, привезшему в Элладу пятьдесят своих дочерей, которые ввели в Аркадии культ богини-матери. Как считает Роберт Грейвс, миф о Данае описывает прибытие на Пелопонес «племени из Палестины», и историк ведет к тому, что король Белос был на самом деле Ваалом, или Белом, или, может быть, Велиалом из Ветхого Завета — интересное уточнение, ибо известно, что один из кланов племени Вениамина звался кланом Белы.
Так культ богини-матери распространился по всей Аркадии, а затем и по всей Греции, чтобы позже слиться с культом Деметры, потом — Дианы и Артемиды. Под именем Ардуины Артемида становится богиней Арденн, а ведь именно из Арденн франки-сикамбры войдут в Галлию. Тотемом Артемиды был медведь — Каллисто, мать Аркаса — медвежонка, покровителя Аркадии; и Каллисто, перенесенная на небеса Артемидой, стала созвездием Большой Медведицы. Именно поэтому слово «Урсус», часто применяемое к Меровингам, не может считаться простым совпадением.
Заметим также, что и в другом месте греческой мифологии имеются намеки на изгнание евреев из Палестины в Аркадию. В античной древности, например, этот район находится под надзором всемогущего государства Спарты, которая попросту аннексировала большую часть местной культуры, и легендарного аркадийца Лицеоса можно отождествить с Ликургом, систематизатором спартанских законов. Достигнув зрелого возраста, спартанцы, как позже и Меровинги, придавали своим длинным волосам магическое значение, указывающее не только на физическую силу, но и принимающее значение священного символа. Наконец, две книги Маккавея устанавливают прямую связь между евреями и спартанцами. Сначала во второй главе говорится о евреях, «отправившихся в Лакедемонию в надежде найти там убежище, учитывая то, что у них с местным населением общее происхождение», затем в предыдущей главе говорится: «Из рассказа о спартанцах и евреях стало ясно, что они братья и происходят из рода Авраамова».
Таким образом, хоть и не имеется действительно бесспорных доказательств, возможность еврейской миграции в Аркадию ни в коем случае не может быть совершенно исключена. Тем более, что есть и другой аргумент в ее пользу: семитское влияние на франкскую культуру, что не нужно доказывать, так как этим уже широко занимается археология.
Семитские и финикийские торговые пути пересекали юг Франции, от Бордо до Марселя и Нарбонна, и поднимались вверх по Роне. Начиная с VII века до нашей эры вдоль французского Средиземноморья имелись финикийские торговые конторы, а в Тулузе и Каркассоне при раскопках обнаружились многочисленные предметы, доказывающие семитское влияние. Не стоит сверх меры удивляться этому, ведь финикийские цари Тира в IX веке до нашей эры вступили в союз с царями Израиля и Иудеи, и результатом были тесные и вполне естественные контакты между народами.
Наконец, в 70 году нашей эры разграбление Иерусалима и разрушение Храма повлекло за собой массовый исход евреев из Святой Земли. Не будем забывать, что, например, в Помпеях, погребенных навечно под лавой Везувия в 79 году, имелась весьма значительная еврейская община, и что в то же самое время южные города Галлии, такие, как Арль, Люнель, Нарбонн, служили убежищем детям Израиля, изгнанным с родной земли. Иммиграция еврейского народа в Европу, а особенно в Галлию, конечно, началась задолго до падения Иерусалима, между 106 и 48 годами до нашей эры. Рим действительно имел свою еврейскую колонию, как позже Кельн на берегах Рейна. Некоторые римские легионы имели рабов-евреев, которые вместе со своими хозяевами проходили через всю Европу, и большая их часть наконец обретала свободу и группировалась в общины.
Бесполезно искать иные причины, по которым во Франции часто названия городов и деревень имеют бесспорно еврейское происхождение, и это случается чаще всего в самом центре древнего меровингского королевства. Например, в нескольких километрах от Стенэ на опушке Веврского леса, где был убит Дагоберт II, находится деревня Баалон, а между Стенэ и Орвалем — город Авиот. Что касается горы Сион в Лотарингии — «вдохновенного холма», — то она вначале называлась Семита. Дойдя в нашем расследовании до этого места, мы уже не могли отрицать того, что этот набор маленьких деталей, даже самых минимальных, в конце концов подтверждал правоту «документов Общины» и делал их еще более правдоподобными. Во всяком случае, мы должны были признать, что, по всей вероятности, Меровинги и их знатные потомки имели семитское происхождение.
Но что же дальше?.. Это открытие, не будучи в конечном счете ни для кого секретным, было ли оно главным? Неужели мы прошли столькими путями и столько раз сворачивали на новые дороги, чтобы прийти единственно к подобному выводу? Неужели этой истории об изгнанном племени было достаточно, чтобы оправдать непрерывность меровингской династии, Сионскую Общину, Ньютона и Винчи, деятельность герцогских домов де Гизов и Лотарингских, Общество Святой Евхаристии, тайны, касающиеся «Шотландского ритуала» и все то, что мы так терпеливо открывали и анализировали в первой части настоящей работы? Одним словом, неужели факт происхождения от колена Вениаминова действительно представляет такой интерес для нашего века?
Кроме того, если наше расследование касалось таким образом еврейской действительности, то почему в ней оказывались вкрапленными столько специфических христианских элементов? С какой стати был подписан пакт между Хлодвигом и римской Церковью, или зачем надо было завоевывать Иерусалим? Какую в точности роль сыграли здесь многочисленные церковники и прелаты, впутанные в эту загадку? Что скрывала двусмысленность катарской религии и рыцарей Храма, Общества Святой Евхаристии или «герметического, аристократического и христианского» франкмасонства?
Наконец, последнее замечание: наше исследование разворачивалось под знаком христианства, а не Ветхого Завета. Еврейское происхождение меровингского рода, таким образом, мало отражалось на нем, и эта история с племенем Вениамина имела на него очень ограниченное воздействие, последствий которого было не более, чем какого-нибудь другого отклонения от темы.
Но, тем не менее, мы были глубоко убеждены, что эта история скрывала в себе нечто гораздо более значительное. Увлекаемые вполне естественным любопытством, мы удалились от правильного пути. Но в какой момент? Где-то какая-то деталь ускользнула от нас, но какая именно?