Глава 14

Исцеляющие руки

Буря

Отряд встал еще до рассвета, и на заутрене подошел к небольшому городку Ольтен, обнесенному бревенчатой стеной. Петер предложил зайти и попробовать добыть там немного еды, но крестоносцы заупрямились. Ион-первый недовольно проворчал:

– Нет! Идем далее, к Бюргдорфу. Там на празднике мы найдем больше еды, чем в этом вонючем селении. Я за то, чтобы идти быстрей.

Спутники захлопали в ладоши, сызнова вдохновившись мыслями о пиршестве, но священник успокоил их.

– Всем будет легче идти, ежели сейчас подкрепиться. Смотрите, Мария едва держится на ногах. Она валится от усталости и дрожит по ночам. А Альберт? А Ион-второй с Фридой? Гляньте, какие они бледные и уставшие. Нам нужна провизия, Вил, и еще одеяла. Прошу тебя, давай на короткое время остановимся здесь и попытаем щедрость сих жителей, а затем отправимся в путь.

Вил напряженно стоял в размышлении, остальные ждали приказаний. Наконец он уперся кулаками в бока и объявил:

– Учтите, мы задержимся здесь и возьмем, что дадут, но – к третьему часу снова соберемся в путь. А теперь все прикусили языки и за мной.

Вил повел недовольных крестоносцев чрез отверстые врата Ольтена. Стражник только хмуро посмотрел на них, но не успели дети войти в город, как неизвестно откуда появился магистрат с небольшим отрядом солдат.

– Пошли прочь, лихорадочные оборванцы, – крикнул он со злостью. – Нам не нужны разносчики заразы.

Петер выдохся настолько, что резкая брань не смутила и в разозлила его. Он поковылял к солдату.

– Среди нас нет больных, – со вздохом проговорил он – Разве не должно вам проявить христианское благорасположение к сим беспомощным агнцам?

– Христианское благорасположение? – ехидно повторил один из стражей. – Вы отведаете наших мечей, коли не уберетесь – сейчас же!

Последнее замечание Петер пропустил мимо ушей и, минуя яростные взгляды магистрата, осмотрел пустынные улицы города. Мудрое око подсказало ему, что здесь чего-то не хватало для времени заутрени было слишком тихо и безлюдно. Лишь изредка улицу пересекали несколько горожан, да и те двигались так странно, словно изо всех сил старались не издать малейшего шума. Петер про себя подумал, что они похожи на перепуганных мышей, на цыпочках стороной обходящих спящего кота.

– Что за беда случилась в вашем городе? Быть может повальная болезнь? – поинтересовался Петер.

– Не твоего ума дело, – предупредил его магистрат. – А теперь проваливайте, – проговорил суровым, но сдержанным голосом.

– Я обучен медицине, – настаивал Петер. – Я учился в университете Салерно, и охотно поделюсь знаниями в обмен на еду и, возможно, несколько покрывал для моих бедных детей.

Виски магистрата напряглись.

– Мы не нуждаемся в твоих услугах. В последний раз говорю: убирайтесь отсюда.

– О, мой добрый друг, – возвысил голос Петер, – боюсь, вы не расслышали меня. Как я сказал, я ваш покорный слуга и только и ищу, что пропитания для сих детей.

Петер надеялся, что его громкие речи услышат в каком-то доме, и, верно, его чаяния вскоре оправдались. К магистрату приблизилась молодая девушка, и по легкому взмаху ее белоснежной руки солдаты отступили в сторону. По одеянию и тому, как статно она держала себя, Петер узнал в ней благородное происхождение. Но еще больше его заворожила ее красота, и он решил, что это одна из прекраснейших дев в христианском мире.

Она молчаливо стояла и с тревогой осматривала Петера с его паствой. На ней было длинное платье из голубого шелка и великолепная красная накидка. Светлые косы обрамляли молочно-белое лицо, а голову украшал венок из роз.

– Меня зовут Доротея, – по-доброму произнесла она, – я дочь Бернарда, городского бюргера и владельца здешних поместий.

Петер поклонился.

– Моя госпожа, я к вашим услугам.

– Мой отец лежит с больным зубом. Ни один из его лекарей и ни одно лекарство не помогли умерить его страданий. Даже, хм, даже местная ведьма. Самый слабый звук еще больше раздражает его и усиливает боль, поэтому он отдал приказ не шуметь. Вам лучше говорить тише, иначе вы непременно навлечете на себя его гнев.

По его приказу копыта лошадей и ослов должны обматывать плотным полотном, и, мне кажется, даже птицы испуганно притихли на крыше. А вы, Pater, ежели способны на чудо и можете положить конец мучениям отца, то обретете в его лице самого благодарного и щедрого благодетеля для своего малого отряда, – добавила она с улыбкой.

Глаза Петера игриво вспыхнули, и он поклонился аж до земли.

– Верно, моя госпожа, мое умение велико.

Соломон прекрасно сыграл свою часть: он дружественно протянул девушке лапу. Доротея украдкой улыбнулась мохнатому псу и позвала Петера следовать за ней.

– Мы увидим вас в деле. Но должна предупредить вас, ежели вы не справитесь, вам несдобровать.

Петер вежливо улыбнулся, затем поспешно велел Вилу захватить мешочек с травами и присоединиться к ним.

– Ладно, – прошептал Вил. – А остальным – всем ждать за стеной города и помалкивать.

Защитную стену вокруг Ольтена строили из высоких нечищеных стволов, досок и, местами, камней, скрепленных известковым раствором. Дороги были изъезженными, с бороздами на диво обильно сдобренные неубранным навозом. Видимо никто не отважился случаем потревожить тишину стуком лопат. Петер и Вил молчаливо следовали за Доротеей мимо узких двухъярусных домов с покатыми соломенными крышами. Из полуоткрытых ставен за пришельцами тревожно наблюдали жители домов. Вил гордо вышагивал по городским улицам, его длинные золотистые волосы развевались на ветру, а Петер, спотыкаясь, брел поодаль, отчаянно пытаясь вспомнить снадобье от зубной боли. Он так ушел в мысли, что не заметил ни прелести цветов на подоконниках, ни изысканности городского сада вокруг рыбного пруда.

Тройка в последний раз завернула за угол и вышла к трехъярусному дому из камня и бревен, с наглухо запертыми ставнями. По одну сторону дома высилась стройная липа, которая бросала густую тень почти на всю стену, а с другой стороны рос великолепный сад, где благоухали цветы и росли разнообразные овощи. У дверей беспокойно озирались несколько стражников. Внезапно знойную тишину пронзили вопли и гневные крики – видимо от боли. Неожиданный переполох ничуть не смутил Доротею, а вот ее спутники ненадолго застыли в дверях. Уже в покоях мимо Петера с Вилом промчались несколько слуг с подносами, на которых пахли травы и снадобья, дымились горячие примочки и грозно поблескивали зубоврачебные инструменты.

Как раз в тот момент, когда священник и его молодой друг вошли в спальную Бернарда, лекарь и аптекарь раздраженно спорили со злобным лордом.

– Сир, – взмолился лекарь, – стоит нам вырвать зуб, как ваше страдание тотчас прекратится.

Он щелкнул огромными щипцами прямо под носом у свирепого лорда Бернарда, чьи опухшие карие глаза чуть не выскочили на лоб при мысли о столь ужасном лечении. Больной одной рукой схватил лекаря за ухо, а другой – вцепился ему в горло.

– Ты освободишь меня от боли так, что я останусь при своем зубе! – заорал он. – Или, черт возьми, твоя безмозглая ломбардская башка полетит в корзину палача!

Лекарь вырвался из хватки Бернарда и свалился на пол.

– Другого лечения нет, mein Herr. Мой господин, боюсь, вам надо прислушаться к совету моего коллеги, – робко вступился аптекарь.

Бернард громыхнул кулаком о стол и проревел:

– Не позволю этому итальянскому болвану шарить у меня во рту какой-то дьявольской штукой!

– Но сир, позвольте, это не дья…

Его перебил нежный голос Доротеи:

– Vati, – обратилась она к отцу, – я привела к вам более умелого целителя, который пришел с севера и клянется помочь вам.

Лекарь с аптекарем онемели от неожиданности и оскорбления что столь жалкого вида человечишку ставят им в упрек!

– Ну уж нет! – выпалил аптекарь. – Не…

– Молчать, болван! – проревел Бернард, – Я тут говорю «да» или «нет». – Он окинул незнакомцев оценивающим взглядом и оскалился, словно приготовившись издать очередной рык. Но тут его лицо свелось от резкой боли, и он захныкал как мальчишка.

– Святые небеса, – простонал он, – что за напасть! Ну и лекари у меня: сумасшедший мясник из Ломбардии и тевтонец – сам-то с одним-единственным зубом!

Он обратился к Петеру.

– Твои голые десна весьма красноречиво свидетельствуют о хваленом умении!

Петер неуверенно улыбнулся.

– А ты, оборванец, – заревел Бернард на Вила, – ты-то здесь зачем?

Нимало не смутившись грозного горожанина, Вил спокойно ответил:

– Я пришел с сим добрым священником дабы почистить твой прогнивший рот.

Бернард что-то промямлил и взялся рукой за челюсть, потом снова взглянул на Петера.

– И то верно: священник он и есть. Ach, – ахнул он, – ладно. Я скорее поручу себя старцу, умудренному твоими годами, чем сим невежам… Давай, принимайся за дело. И поторапливайся.

Петер повернулся к Доротее и вполголоса попросил ее:

– Моя дорогая госпожа, мне кое-что понадобится от вас. Мне нужен уксус, масло и… сера. Также и свечка бараньего жира. И… – он порылся в мешке, вспоминая, что еще ему надобно для лечения. – Так, семена синеголовника у меня есть, да, пожалуйста, внесите лохань с водой. – Внезапно он просветлел: – Точно! Мне нужна также чаша и кусок полотна.

Бернард застонал сильнее и пригрозил Петеру, чтоб тот поторапливался. Петер заставил больного лечь на постель и заглянул в его раскрытый рот.

– Милый друг, скажете, когда я отыщу виновника ваших мучений, – сказал Петер и, подмигнув Вильгельму, ткнул деревянной кочерыжкой по воспаленному коренному зубу.

– А-а-а! – заревел Бернард, вскакивая на ноги. – Дурни проклятые! Я сдеру шкуру с ваших чертовых спин, я от…

– Отлично, господин, отлично. Теперь я знаю, какой из зубов требует внимания. Разве хотелось бы вам чтобы я занялся лечением не того зуба, а?

– Чего? Ах, да-да, ты нашел больной зуб, верно, чертов сын Теперь тебе лучше вылечить его, или, клянусь могилой моей дорогой Марго, к завтрашнему утру ты будешь болтаться на виселице.

Петер скрестил руки на груди.

– Вам не следует угрожать мне или моему помощнику, да и я не стану лечить вас, пока мы не условимся о плате. Как вы знаете я веду отряд молодых крестоносцев и должен заботиться о них.

Бернард злобно стиснул зубы.

– О чем нам условиться, ты, пройдоха?

– Ваша прекрасная дочь Доротея обещала нам за услуги хорошее вознаграждение.

– Ты еще смеешь торговаться со мной, когда я так страдаю? – завыл Бернард.

Петер сдержал улыбку.

– По правде говоря, лучшего времени и не сыскать.

Бернард склонился к священнику и посмотрел ему в глаза.

– А ты хитрец, – оскалился он. – Надеюсь, ты столь же умел в медицине, как и в торговле. Назови цену.

– Будучи облаченным духовным саном, – медленно начал Петер, – у меня нет намерений обогатиться за счет ваших весьма неприятных обстоятельств. Поэтому цена моя будет скромна. – Петер кивнул писарю, который скрючился в дальнем углу – самом дальнем, от греха подальше. – Милостивый господин, запишите мою смиренную просьбу на бумаге.

Писарь плотнее запахнулся в накидку, дрожащей рукой окунул в чернила перо и ожидал.

Петер поднял бровь и продолжал речь:

– Мне потребны: пять мер овса, пять мер проса, десять ржи, пятнадцать фунтов солонины, пятнадцать фунтов вяленой рыбы, двадцать фунтов колбасок – да самых пряных. Еще, пожалуй, пять корзин свежих яблок, несколько горстей черешни, половину туши копченой или засоленной оленины, несколько рубцов, пару голов капусты, корзину лука – и брюквы тоже, и немного сотового меда. Еще нам надобны… – Петер приложил костлявый палец к подбородку и задумался.

Вил улучил момент, дабы взглянуть на лорда, у которого глаза полезли на лоб, а лицо скорчилось самым неприглядным образом. Петер прокашлялся.

– Я попрошу двадцать три детские накидки, двадцать три толстых шерстяных одеяла для детей и три добротных охотничьих лука со стрелами – или французских арбалета.

Взмокший писарь вытаращился на дерзкого священника, а потом кинул робкий взгляд на ошарашенного хозяина.

– А пока вы принимаете решение, – добавил Петер, – позвольте мне заняться досаждающим зубом. Ах, кабы Доротея поторопилась, и я смог бы избавить вас от этой ненавистной боли. – Петер запихнул свои длинные пальцы лорду в рот и нажал на больной зуб.

Бернард откинул голову и заревел.

– Ты сам дьявол с севера! Ты черный зловонный… ты… однозубый сын демона! Вытащи свои пальцы у меня изо рта, проныра. Что за священник станет грабить добрых людей в час страданий! Самозванец! Никогда я не пойду на такие условия! Лучше уж сумасшедший итальяшка засунет мне стальную лапу в самую глотку, чем я дам себя так обворовать.

– Так-так, сын мой, – спокойно ответил Петер. – «Богатством своим человек выкупает жизнь свою, а бедный и угрозы не слышит».

– А? Ты еще смеешь загадывать загадки, когда мне нужна помощь?

Петер улыбнулся растерянному пациенту.

– «Язык мудрых – врачует».

– Вон отсюда! – выкрикнул Бернард, хватаясь за челюсть. – Mein Gott… Бог ты мой, какая боль!

– Отлично. Мы уходим. Я весьма уважаю человека, который так скоро принимает трудные решения. Но должен признаться, я часто размышляю, что сложнее всего для торгового человека вроде вас: воспользоваться преимуществом или защитить себя от того, чтобы преимуществом не воспользовался кто-либо другой? Мне, нищему паломнику, охрана такого изобилия, как у вас, кажется невыносимым бременем. Однако, что я могу знать об этом. Да благословит всех вас Господь.

Петер повернулся к двери и прошептал Вилу:

– С чистыми душой будь чистым, а с нечестивыми поступай хитро.

От громкого удара – Бернард со всей силы стукнул кулаком по столу, – писарь пугливо зажмурился.

– Подойди, глупый презренный обманщик. Иди, вылечи мне зуб, бессердечный.

В комнату вошла Доротея. Она принесла все необходимое и положила поднос на стол у постели Бернарда.

– Отец, с тобой все хорошо?

Бернард откинулся на подушку и простонал.

– Нет, мне совсем не хорошо. Этот… этот… тевтонец, что ты привела, – у него сердца нет и…

– Ах, папа, видишь, его голова седа от мудрости, а пальцы ловки и умелые в исцелении. Доверься ему, и завтра же утром ты возблагодаришь, что он пришел к нам.

Бернард проворчал что-то: он слишком устал, чтобы спорить, да и всегда легко поддавался на ласковые уговоры дочери.

– Эх! – процедил он сквозь зубы. – Давай приказ, я подпишу.

Пока писарь с ехидной усмешкой подносил бумагу Бернарду, Петер проверял, все ли травы на месте. Бернард утвердительно кивнул и передал пергамент Петеру. Умудренный житейской мудростью, Петер не пренебрег прочтением документа, ибо знал о лукавости торговцев. Он подошел к окну и внимательно пересмотрел все условия в ярком дневном свете. Затем он отложил бумагу и улыбнулся.

– Благодарю вас, щедрый и добрый господин. Да благословит и поспешествует вам Господь в роды и роды. Однако, что это… кажется…

– Довольно! Довольно. Я знаю, что ты хочешь сказать. Я не могу уделить тебе всего, что ты попросил, но отдам тебе ровно половину, – закричал Бернард. – А теперь займись проклятым зубом!

Мужчина чуть не плакал, и Доротея бросила на Петера укоряющий взгляд. Старик немного подумал и погладил бороду.

– Половина не спасет моих детей. Но я не бессердечный, бесчувственный чурбан, поэтому вот как я поступлю, мой господин, за ваше предложение я избавлю вас от боли ровно на половину.

Перекошенное лицо Бернарда налилось кровью, и он яростно и недоверчиво воззрился на священника.

– Ты просишь слишком многого. Где твое милосердие?

– Ах это, – ответил Петер. – Мое милосердие направлено на благо моих агнцев, а могу я поинтересоваться, где ваше? Вам мое слово что боль покинет вас прежде, чем я покину сию комнату, не сомневайтесь. И я берусь сохранить ваш зуб на его законном месте. Вы насладитесь покоем и сохранностью зуба, но вдобавок приобретете благословение вечной награды. Ибо, верно, Матерь Божья видит Его агнцев, как они дрожат на холоде, и непременно награждает тех, кто помогает беззащитным.

Петер остановился и заметил, как Бернард нетерпеливо стучит пальцами по столешнице.

– Итак, вот я стою и предлагаю вам облегчение страданий земных и вечное блаженство, а меня клевещут, называют вором и демоном. – Он воздел свой длинный тонкий нос высоко к потолку, словно он, безвинная жертва, подвергся невиданному оскорблению. – Должен вам признаться, мой господин, что мне это непостижимо, и более всего я опасаюсь не за ваш зуб, а за вашу душу.

Обескураженный Бернард опасливо сжался на постели и беспомощно посмотрел на дочь, которая едва сдерживала смех. Картина выглядела такой смешной и забавной: ее отец, хитрый и изворотливый бюргер, кого за беспощадную смышленость и смекалку боялись равно крестьяне и горожане, забился в угол и беспомощно моргал на нищенствующего священника.

Резкий приступ боли сразил лорда, и он снова зажал рукой челюсть.

– Старик, – заныл он, – послушай меня. Всем кажется, что мы утопаем в изобилии, но урожай в этом году был не таким хорошим, как прежде. Ты слишком много запросил за один зуб. Я… я дам тебе половину, и еще половину половины. Прошу, не требуй большего.

Петер понял, что не стоит испытывать терпение мужчины. Даже Вил взглядом просил его смилостивиться над несчастным.

– Благослови вас Господь, сир. Я смирен вашей верностью Господу.

Выиграв бой, священник мысленно обратился за помощью к Создателю: «Господи, память моя подводит меня. Прости мне мое нахальство и руководи моим разумом и руками. Милостью Твоей восстанови мои знания, дабы Вил и твой презренный раб вышли из этого дома живыми!»

Петер тревожно улыбнулся и предусмотрительно промокнул капли пота, выступившие у него на лбу, и наугад протянул руку к травам. Он вынул корень пиона и медленно растер его с розовым маслом, затем промокнул полученной смесью кусок холста. Он аккуратно положил примочку на лоб покорному больному.

– Э-э-а… – он тревожно подыскивал слова, это снимет боль. С этой примочкой следует спать сегодня ночью. Дочь, проследи за этим.

Доротея кивнула.

Какое-то мгновенье Петер колебался, затем вдруг стал выполнять действия с растущей уверенностью. Он слегка улыбнулся тому, как ловко двигались его руки, словно управляемые разумом Иного. Он быстро смешал уксус, масло и серу в тестообразную пасту и проворно приклеил ее к больному зубу. Потом несколько минут он осторожно втирал пасту в десну, надеясь что что-то произойдет. К его облегчению Бернард пробормотал, что боль уменьшилась. Петер отставил пасту в сторону и снова обратился к Доротее:

– Нужно втирать эту смесь в десну через каждые два часа сегодня, днем и ночью, а также завтра и послезавтра.

Теперь Бернард умиротворенно лежал с влажной тряпицей на лбу и горькой пастой во рту. Ослабив боль, Петер перешел к первопричине ее. На мгновенье он задумался, потом улыбнулся: память прояснялась с каждым мигом, и теперь он точно помнил дальнейшие действия. Старый священник взял свечку и натер фитиль семенами синеголовника. Он зажег свечу и сел позади Бернарда с чашей воды наготове. Затем он бережно положил голову больного себе на колени, осторожно отвел верхнюю губу от воспаленного зуба и капнул расплавленным воском на край опухшей десны. Это должно было убить червей, что иногда подтачивали корни зубов.

Бернарду велели прополоскать рот теплой водой и сплюнуть в глиняную плошку, которую Вил держал в руках. Парень наморщил нос, когда Петер стал ковыряться в мутной блевотине в поисках невидимых червей.

За последующий час Петер повторил процедуру несколько раз, и, наконец объявил зуб здоровым.

– Ja, ja. Уверен, что лечение помогло. Хорошо отдохните, сир, ваша жалоба удовлетворена.

Бернард вздохнул и слабо улыбнулся, безмерно благодарный за облегчение мук. Он велел писарю передать управляющему чтобы тот выполнил условия договора.

– Отличная работа, Vater, отличная работа. – Он наклонился к уху Петера и прошептал: – Я восхищен вашими познаниями… в торговле и медицине, святой отец. – Он подмигнул. – A теперь, прошу вас, оставьте меня. Да пребудет с вами милость Божья.

Петер почтительно поклонился и ткнул Вила, чтобы тот последовал его примеру. Они вдвоем тихо последовали за Доротеей из дому и направились к главным воротам. Отряд чумазых крестоносцев подбежал к ним, ожидая отчета об успехе. Петер был счастлив не менее Бернарда. Он задорно и весело улыбнулся и подхватил любимицу-Марию высоко вверх.

– Господь благ к нам сегодня, дети, – объявил он. – Отец сей прекрасной девы благословил нас обильной провизией!

Дети, не смущаясь, стали радостно кричать и обступили улыбающуюся Доротею. Фрида с Гертрудой взяли знатную женщину за руки и благоговейно дотрагивались до ее одеяния.

– Моя госпожа, – произнесла Гертруда, – у вас такое прекрасное платье и накидка. Никогда таких не видела.

Доротея погладила девочку по спутанным волосам и ласково поблагодарила ее.

– А у тебя, милая моя, просто восхитительно красивые глаза.

Гертруда зарделась и потупила взор. Прежде ей никто не говорил, что она красива, и слышать об этом ей было непривычно, хотя и приятно.

К трем часам дня из-за поворота появились двое солдат, которые сопровождали согбенного старца и его тяжелогруженую воловью повозку. Дети обнадежено посмотрели в их сторону.

– Ja, ja, доброго всем дня. Я привез вам хозяйский наказ. – Старик остановился и закашлялся. – В деревнях бушует лихорадка, имейте в виду. – Он указал на телегу, призывая детей подойти ближе. – Это все ваше. Берите.

– Всем за дело, соберите все в одеяла и мешки, быстрей! – приказал Вил.

Когда все ринулись разгружать телегу, Мария подошла к запыхавшемуся старику и протянула ему крохотный цветочек. Он вытер лицо и крепко обнял девочку, просипел благодарное Danke.

Счастливым крестоносцам потребовалось совсем немного времени, чтобы тщательно рассовать провизию по мешкам, склонить вместе с Петером колени в благодарной молитве и попрощаться с Доротеей. Оставив бревенчатые стены Ольтена за спиной, дети упорно направились к широкой долине, ведущей к Бюргдорфу и празднеству Успения.

* * *

К Иону-первому и Иону-второму, Лукасу, Отто, Марии, Фриде, Гертруде, Анне, Георгу, Карлу, Конраду, Манфреду, Иосту и Альберту, Фридриху, Петеру с Соломоном, Вилу и ко всем остальным солдатам снова присоединился блуждающий, но верный спутник – надежда. Воспоминания о пережитых ужасах в Базеле быстро таяли, как и картина поля боя и скорбь по утерянным друзьям. Казалось, будто отряд начал путь сызнова, а страх и страдания остались где-то в стороне. Дети чувствовали, что вопреки всему, Бог все же идет рядом с ними, и они бодро и весело шагали до самой темноты.

Крестоносцы следовали на юг от Ольтена по реке Аре, намереваясь дойти по ее удобному берегу до самой восточной излучины. Вскоре они вышли на узкую дорогу, которая вела к Бюргдорфу по середке широкой равнины. Идти было легко и весело. Многие дети пели и смеялись, резвясь вдоль реки, которая несколько взбухла от сильных дождей, что, по словам лорда Бернарда, совсем извели местных жителей в то лето.

День быстро темнел, тем более что мрачная туча, которая нависла над крестоносцами, двигалась теперь на них. Петер бросил взгляд на небо, затем обвел глазами плоскую равнину. «Писарь Бернарда предупреждал меня, что по эту сторону гор свирепствуют бури», – вспомнил он.

Пройдя еще три фарлонга вверх по течению, они увидели мельницу, совсем новую, которая стояла возле берега реки. Ее построили внутри излучины, а к воде прокопали канаву и перекрыли плотиной, так что углубление заполнилось водой на манер небольшой заводи, где и ворочалось мельничное колесо. Таким хитроумным способом люди решили сдерживать напористую силу течения. А по узкой глубокой канаве вода из-под колеса возвращалась обратно в реку. Вил указал на мельницу.

– Смотри, Петер. Там мы сможем переждать бурю.

Небо вдруг разъярилось, и дети бегом помчались к укрытию. Но мельничная дверь была накрепко заперта, а ставни – заколочены. Вил с Петером недовольно проворчали о чрезмерно опасливых хозяевах мельницы, когда на голову им упали первые тяжелые капли холодного дождя.

– Там, на берегу! – Вил показал рукой на овечий навес, который ютился у основания плотины на небольшом расстоянии от колеса. – Нам довольно и такого укрытия. Есть где спрятаться от ветра и дождя.

Ветер все крепчал. Петер согласно кивнул и поторопил всех:

– Быстрей! Все за мной.

Дети резво помчались к низкому берегу и по очереди нырнули под короткий навес загона, безмерно благодарные за добротную крышу, которая, надо сказать, была наново выстлана плотным тростником, а дощатые стены хорошо защищали от хлеставшего во все стороны ветра с дождем. Карл вынул новый кремень – подарок лорда Бернарда – и выдернул из-под кровли несколько сухих тростниковых стеблей. Остальные дети проворно шмыгали между загоном и речкой, принося охапки плавника и мокрых палок. Вскоре весело затрещал небольшой костер, и все снова приободрились.

Ночь опустилась на землю черным пологом и резко приглушила все звуки. На равнине установилась мертвая тишина. Несколько минут до слуха доносилось только тревожное поскуливание Соломона, да плеск близкой воды. Отряд смотрел в темень в надежде, что буря прошла.

Вдруг ветер, словно набравшись сил после краткой передышки, резко переменился на восточный, и принялся жестоко хлестать долину колючими потоками дождя. Стало холодно, и дети испуганно жались друг к дружке, вздрагивая от каждого удара грома и страшного блеска молний. Мгновенье спустя, мимо загона с воем пронесся вихрь и на ходу задул костер детей, – шутя, словно гигант погасил чахлый фитиль тлеющей свечи. Теперь они сидели в кромешной тьме.

Петер, как мог, ободрял детей, хотя мало кто мог разобрать его голос посреди шума ревущей бури. Мария протиснулась между Карлом и Вилом, подобрав под себя ноги, подальше от мутных ручейков, которые стали пробираться внутрь загона. Девочка вскакивала и всхлипывала от каждой вспышки молнии, поэтому Карл взял ее за руку и стал успокаивать сестру:

– Все будет хорошо, тебе нечего бояться…

Но от каждого очередного раската грома Карл сам глубже втягивал голову в плечи и отчаянно хотел верить собственным словам.

Гроза бушевала около часа. Наконец громовые раскаты стали стихать, звучали приглушенно, словно издалека. До самой полночи молния горящей паутиной пронизывала западное небо дождь лил как из ведра. Ночью ветер постепенно утих, дождь перешел на негромкое мерное постукивание. От неторопливой дроби капель клонило ко сну, и вскоре изведенные страхом и усталостью юные солдаты успокоились и, почувствовав себя в безопасности, крепко заснули.

Однако Соломон, наделенный Создателем необычайно сильным чутьем, беспокойно метался. Он выл и упирался лапами Петеру в грудь, пока тот строгим голосом не приказал ему, наконец успокоиться. Не стоило ему так бездумно пренебрегать предостережением, ибо звериное чутье не обмануло пса: надвигалась беда… Верный пес неохотно, но послушно положил морду на колени Петеру, но уши остались настороженно стоять торчком, а ясные глаза расширились и блестели.

И снова разверзлись небеса, и более неистовый дождь обрушивался на долину несколько часов кряду. Соломон беспокойно вертелся и поеживался. Гул снаружи, казалось, все усиливался, как и волнение пса. Вдруг он дернул носом кверху и склонил голову набок. Его умные глаза сузились, а уши навострились, словно он к чему-то прислушивался. Затем очередная вспышка молнии его как будто ужалила, и он вскочил на лапы и стал яростно лаять и пихать носом задремавшего Петера. Старик перевернулся на бок и протянул руку, дабы присмирить обезумевшего пса. От громкого лая пробудился Карл.

– Почему он лает? – прокричал мальчик над оглушительным ревом дождя.

– Я не знаю! – громко ответил священник.

Но прежде чем они успели обменяться еще хоть одним словом, как их оглушил звук, подобного которому они не слышали прежде. Он был как гром небесный, но более глубокий и свирепый. Даже земля под ними дрогнула и затряслась, словно съежившись от чего-то ужасного. Пробудившиеся крестоносцы едва пришли в себя, как неистовый поток из грязи, камней и воды с треском хлынул у них над головой, наполняя недавнее убежище обломками прорвавшей плотины!

Стойкий крохотный приют недолго продержался под напором шквала. Постройка быстро превратилась в груду щепок, и вместе с несчастными паломниками ее унесло бешеным потоком. Дети, старик и даже их бедный пес были смыты в бурлящую реку, и вскоре все они исчезли в круговороте бревен и кустарника, выдернутого с корнями. Рты их судорожно ловили воздух, конечности сводило от судороги. Всех их разбросало врозь по спине разъяренного водяного змея.

Вила выбросило на поверхность воды вверх ногами. Мальчик отчаянно пытался вынырнуть и взять необходимый глоток воздуха, поэтому он извивался и крутился, безуспешно выворачивался, как только мог. Наконец он сумел вынырнуть и глубоко вдохнул, снова и снова. Он скоро забил ногами по ускользающему дну и всеми силами старался держаться на поверхности, как вдруг его лодыжка застряла в расселине скалы. Он снова стал тонуть под напором воды.

Юноша, обезумев от страха, цеплялся за ветки и все, что ни проносилось мимо, и слышал только собственные сдавленные стоны, отчаянные, жалобные. Он корчился и работал руками и ногами: только бы снова поднять лицо из воды и вдохнуть! Наконец это ему удалось, и его, свободного от каменной ловушки, понесло потоком к берегу. Там он рванулся к стволу большого прочного дерева и крепко обнял его обеими руками.

Вил чуть не кричал от радости, и все глотал воздух, глоток за глотком. Однако спасение оказалось мнимым: тяжелый сук налетел на него со стороны и охватил его ногу. Застигнутый врасплох, Вил продолжал упрямо сжимать ствол, но вскоре горящие от напряжения руки ослабели, и вот он уже держится одними ладонями, пальцами… Но вскоре и пальцы не выдержали, хоть он вонзил их в самую кору дерева, и Вила унесло водой.

* * *

Все закончилось так же неожиданно, как и началось, только слышно было, как успокоенные волны робко плескались у корней вывороченных деревьев и валунов. Дождь теперь лишь тихо накрапывал. Ночью установилась зловещая тишина. Ветер мимолетом коснулся веток ивы, отчего та зашуршала, но ни одного звука не издали крестоносцы.

Грозовые тучи вскоре покинули темное небо, позволив луне и звездам взглянуть на жуткое затишье реки, окутанной густым туманом. И так они, ночные среброокие стражи, несли службу До самой зари, пока их милостиво не прогнало солнце, пришедшее с востока как доблестный сияющий рыцарь.

Желтые лучи света пронзили туман, оживив веселую трескотню сорок, безразличных к недавнему бедствию. Где-то невдалеке запел дрозд. Со всех нор стали выглядывать усатые мордочки сурков. Серны, покачиваясь, лазили по непросохшим камням, полевки проворно карабкались с бревна на бревно. Высоко в небе парил орел, распластав крылья на прохладном утреннем ветру, едва лишь взглянув равнодушным оком на изборожденную долину внизу. Единственными существами, которые помнили о прошедшей трагедии, были стаи стервятников, которые кружили над берегом и зорко высматривали добычу.

Вдруг полевка застыла в движении и навострила уши в направлении каких-то странных звуков. Она мотала головой то вправо, то влево: то тут, то там кто-то вскрикнул, застонал, прокряхтел или закашлялся. Наконец послышался первый призыв о помощи, вслед ему – другой. Дрозд замолк, и даже сороки притихли.

Вильгельм разомкнул залипшие грязью глаза и на мгновенье зажмурился от слепящего солнца. Он еще не до конца пришел в себя, но быстро собрался с мыслями. Его голова приподнялась, и он увидел, что лежит посреди груды веток, прочно засев в глубокой грязи. Он ерзал, извивался и усиленно высвобождался из-под наносного мусора, пока, наконец, не выкарабкался на топкий берег, безмерно счастливый, что остался в живых. Туника и гетры на нем превратились в лохмотья, руки и ноги были все в порезах и ссадинах. Лицо с одного боку было покрыто запекшейся кровью. Однако кости остались целы, да и раны были неглубокими. Довольным собственным состоянием, Вил поспешно принялся разыскивать остальных спутников.

Ему не пришлось идти далеко: не далее чем в нескольких шагах вверх по течению, он заметил в болоте голову сестры. На счастье, плавучий лес вынес ее на поверхность, и, хотя она была сильно напугана и заживо похоронена под толщей грязи и мусора, судьба пощадила ее. Вил бросился к сестре и стал отшвыривать обломки, которые придавили девочку. Он яростно откапывал ее голыми руками, и вскоре поднял благодарную Марию на ноги. Они счастливо обнялись.

Вил обозрел оба берега реки и увидел Карла, который шел, пошатываясь, с другой стороны.

– Карл! – крикнул он. – Карл!

Рыжик слабо махнул и осторожно взобрался на груду бревен. Около него, по самый пояс в трясине, застрял Георг, – он старательно выдергивался из липкой ямы. Откуда ни возьмись рядом с ними, потирая ушибленное колено, появился Фридрих, потом – еще кто-то, и еще. Дети подходили, кровоточа, кашляя, плача Крестоносцы один за другим медленно возникали из поддернутой коричневым налетом земли, и Вилу казалось, что у него на глазах томительно, нехотя, совершается нечто вроде воскресения из мертвых.

Петера придавило к крутому берегу большим обломком ствола. Свободной рукой священник зажимал окровавленный нос. Губы у него были рассечены и сильно кровоточили. Георг побежал к нему, спотыкаясь и крича остальным:

– Сюда, сюда! Помогите мне! Я нашел Петера!

Услышав имя старика, дети забыли о собственной боли и поспешили, наперекор всем преградам, вызволять священника. Множество рук протянулись, дабы вытащить Петера из болота, а Мария дожидалась, чтобы вытереть грязь и песок с прищуренных век. Священник дрожал от прохладного утреннего воздуха, но сумел слабо поднять руку и вяло улыбнуться. Он напрягся, чтобы произнести что-то, но смог только прошептать:

– Остальные, остальные…

Он опустил голову и закрыл глаза.

Пока Мария укрывала продрогшего священника густыми ивовыми прутьями, Вил с другими мальчикам продолжал поиски уцелевших. Дети рассеялись по берегу и усердно обследовали малейшие признаки присутствия соратников. Карл вброд переходил обмельчавшую речку, как вдруг краем глаза увидел подошву ботинка, которая едва заметно выдавалась из огромной кучи обломков.

– Сюда! Скорее… нога, я нашел чью-то ногу!

Мальчик со всей силой своих маленьких рук тянул и дергал за упрямый клубок из веток и листьев. Через несколько мгновений к нему подоспели Вил с Георгом, и общими усилиями неведомый товарищ был вырван из темницы липкого ила. Георг поспешно обтер грязь с лица мальчика.

– Это Альберт, – хрипло прошептал он.

Братья застыли и окаменелым взглядом, молча смотрели на смятое детское тельце у себя под ногами. Вил поднял Альберта на руки и жалостливо прижал его к себе, но едва он сделал пару осторожных шагов, как едва не наступил на чью-то руку, торчащую из болота.

– Тут, Карл, копай тут, – прохрипел он.

Ион-первый пришел на подмогу Карлу с Георгом, и они яростно бороздили по слякоти вокруг безжизненной руки. Вил нежно уложил Альберта в стороне и присоединился к мальчикам. Через некоторое время им открылось безучастное лицо Иоста, глядевшего на них пустым взглядом своих зеленых глаз К своему ужасу они заметили еще одно тело всего несколько шагов вниз по течению.

Всех троих утопленников перенесли на большой плоский обломок скалы рядом с Петером и молчаливо положили их в ряд пока остальные вели поиски. Неожиданно с другого конца долины донесся чей-то слабый голос, и Вил помчался на его звук-это Фрида выбралась из-под груды камней и сломленных веток и теперь, покачиваясь, шла к нему навстречу.

– Вил, – всхлипывая, позвала она.

Она обняла подоспевшего друга, и по ее исцарапанному лицу потекли слезы. Вдруг ее глаза дико расширились от страха, и она задрожав, стала звать брата с сестрой. Оттолкнув Вила, девочка спотыкаясь, побежала по разбитому берегу, безутешно плача и выкрикивая родные имена. Вил присоединился к ее поискам, и они вдвоем карабкались по взрыхленному берегу в надежде найти хоть кого-то.

Со всех сторон подходили новые и новые уцелевшие крестоносцы, медленно, с трудом. Они примыкали к кольцу плачущих товарищей, которые собрались вокруг Петера.

– Помогите мне, кто-нибудь, – шепотом попросил старик.

Георг помог священнику встать на ноги. Петер окинул взглядом местность, и его взор остановился на павших жертвах ночного потопа.

– Вы пересчитали живых? – простонал он.

– Еще нет, – ответил Карл, – но многих нет среди нас. Я не видел Манфреда, Гертруду, Лукаса, Отто и Иона-второго.

– Конрад с Ионом-первым ищут их вон там, – показала Мария рукой. – А… где Соломон?

Петер осел на камень и зарыдал.

– Де… дети. Де… дети мои, – причитал он. – Со… ломо-о-он. Карл приказал всем осмотреть берег еще раз.

– Вперед, быстрей. Смотрите внимательно. Идите до самого низа и посмотрите там.

Недалеко от плачущего Петера, на сломленном стволе поваленного граба, сидел выдохшийся Вил. Рядом с ним в истерике билась Фрида, тщетно дергая за безжизненную руку брата Манфреда, похороненного под кучей камней.

– Фрида, он умер, – мягко увещевал ее Вильгельм, но девочка оставалась глухой к его словам. Подошли другие и помогли Вилу выкопать тело Манфреда из трясины. Фрида без чувств упала на землю.

В это время Карл с Конрадом нашли Гертруду: она крепко застряла между корнями вывороченной ивы, но дышала, и мальчики быстро перенесли ее в безопасное место. А из-за холма вышел подавленный Отто с разбитым телом друга на руках. Он положил маленького Лукаса рядом с Манфредом, и Вил со скорбью пересчитал потери.

– Теперь все.

Мальчик сдерживал горький ком, который подступал к горлу, и глотал слезы. Он еще не свыкся с видом мертвых лиц, и они своими широко раскрытыми глазами и мертвенной бледностью все еще вселяли ужас в сердце.

– Все, кроме Соломона, – подсказала Мария.

– Да, сестра, кроме бедняги Соломона, – согласился Вил и бросил на священника сочувствующий взгляд. – Нужно похоронить друзей здесь, на берегу возле скалы. Вы все знаете, что надо делать.

Тела бережно омыли буроватой водой, которая так недавно погубила их, и положили в мелкие могилы, вырытые в болотистой почве. Могильные холмики тщательно выстроились в ряд, и Петер медленно вознес молитву. Тело его ныло от боли, а сердце – от тоски. Дети почтительно стояли, но слушали его вполуха, и даже сам Петер чувствовал, что молитвы его пусты, бесполезны и идут вразлад со скорбью в душе. Погребение проходило словно во сне, смутном, туманном, который, едва начавшись, закончился. А когда он произнес последнее «аминь», дети просто безмолвно разбрелись по берегу в поисках уцелевших пожиток.

Спустя час малоуспешных поисков Вил повел мокрых дрожащих крестоносцев вверх по реке мимо разрушенной плотины к мельнице, которая никак не пострадала от бедствия. С громким проклятьем парень выбил дверь, сорвав ее с петель, и приказал всем войти внутрь.

Карл с Георгом зажгли небольшой костер, и отряд жалостливо сгрудился вокруг него. Мария взобралась Петеру на колени и прижалась к груди.

– Все будет хорошо, папа Петер. Вот увидишь, и Соломон найдется.

Борода священника была сплошь заляпана кровью, а тонкие белесые волосы слиплись от грязи, отчего голова казалась еще больше. Он ничего не ответил, только обнял своего дорогого агнца, а из глаз потекли горькие слезы.

К полудню Вил собрал своих крестоносцев и произвел осмотр сохраненного имущества. Довольный тем, что им удалось найти несколько одеял, мешков и кое-что из еды, он приказал солдатам выступать.

– Слушайте меня: мы идем дальше. – Он повернулся и печально посмотрел на Фриду. – Можешь плакать, Фрида, но нам нужно идти дальше. Фридрих, у тебя сломано запястье, а у тебя, Ион-второй, – нога. Вы вдвоем должны вернуться в Ольтен.

– Нет, Вил! – запротестовал Фридрих. – Я уже столько прошел и не вернусь обратно. Да и подумай, что с нами может случиться в Ольтене?

Вил ненадолго задумался, припоминая зубоврачебную практику Петера в том городе, и прикидывая, как она может сказаться на крестоносцах. Но он умело скрыл свои сомнения и строго повторил.

– Доротея позаботится о том, чтобы найти вам достойный дом.

– Но…

– Довольно. Это приказ.

Восьмилетний мальчик беспомощно посмотрел на товарищей, глазами моля их вступиться за него.

– Фридрих, – ласково проговорил Георг. – Вил прав. Тебе надо вернуться назад. Ион-второй не справится сам: ему нужен верный друг, да и не стоит лезть в горы со сломанным запястьем. Думаю, на это воля Божья.

Фридрих неохотно кивнул и надрывающимся голосом попрощался со спутниками. Он думал, что насовсем.

 

Глава 15

Нет большей любви

К сумеркам отряд вышел на широкую долину, отделяющую их от долгожданных Альп. Вил приказал своим подопечным разбить стоянку, и вскоре все плотно сгрудились около небольшого костра, громко потрескивающего на открытом прохладном воздухе. Многие дети ушли в себя, тихо скорбя о потерянных друзьях, и оттого губы у них были поджаты, а щеки – влажны от слез. Петер засунул руку за пазуху и, к своему облегчению, обнаружил сверток на его законном месте. Он раскрыл его и вынул три пергамента. Старик бережно положил страницу из Аристотеля себе на колени, а Писание дрожащими руками поднес к глазам. Он стал читать его при свете костра – сначала про себя, затем, забывшись, вслух, все громче и громче: «Все они от Тебя ожидают, чтобы Ты дал им пищу их в свое время. Даешь им – принимают, отверзаешь руку Твою…»

Внезапно по стоянке пронесся резкий порыв ветра, от которого огонь прижался к земле, а драгоценный свиток Аристотеля сорвало с колен Петера и унесло как сухой осенний лист. Он пролетел над головой онемевшего Петера и, было, стал спускаться, как ветер снова подхватил его и увлек дальше. Петер бешено вскочил на ноги.

– Мальчики, мальчики, помогите мне! – вскричал он, высоко подпрыгивая за порхающим листком, но тот кружился и взлетал все выше и выше. Священник заковылял в темноту, спотыкаясь и падая. Наконец, он остановился, и жалкой фигуркой стоял в лунном свете, молчаливый и безутешный.

Полно, Петер, – утешал подоспевший Карл, – всего-то лист бумаги…

Молчи, юнец, ты говоришь бездумно! Это была одна из двух ценностей, которые я имел: тот свиток и… несчастный Соломон.

Карл жалобно посмотрел на слабого старика, который дрожал от гнева и холода, и оставил его горевать в одиночестве.

Георг встал с первым светом, когда соратники еще спали и отправился искать пропавший свиток Петера. Правда, в то утро он только напрасно бил ноги, но добряк не хотел возвращаться к другу с пустыми руками. Он вошел в лагерь и, счастливо улыбаясь, протянул Петеру новый посох и новые напоясничные кресты для паломников.

– О, благодарю, Георг! – похвалил его Карл.

– Угу, – пробормотал Петер.

– Для тебя у меня тоже есть крест, Вил, – окликнул Георг предводителя.

Вил был не в духе принимать подобные дары.

– Крест? Для меня – крест? Да ты спятил, подобно Карлу. Намедни мы погребли еще пятерых наших и утратили почти все, что имели.

Георг не желал спора, он просто хотел быть другом. Он робко улыбнулся и отошел с Карлом. Но Вил пошел за ними.

– Что, нечего ответить мне? Еще бы. Что ты можешь сказать в защиту вашего хваленого Бога? А ты, брат, подумал о сестре? Я вот пораскинул мозгами над сущностью Бога, наделяющего такую славную малышку больной рукой. Ты уже раскрыл грех, за который она так страдает?

Карл что-то промямлил и теребил пальцы. Ему хотелось занять себя сытной похлебкой, а не ответами на такие вопросы.

– Ну же, Карл, я хочу больше узнать о Боге, который допускает такое!

Тревоги дня прошедшего и так вконец извели Карла, а гнев брата довел его до самых слез.

– Я не знаю! – крикнул он, оттолкнув Вила. – Я не знаю, думаю, ежели мы будем делать добро, Бог полюбит нас, как наша мама. Мы, наверное, мы что-то сделали не так, наверно…

– Дурак. Болван. Это все не по нашей вине. – Вил схватил Карла за грудки. – Ты слеп к тому, что окружает тебя, и по глупости своей ты нас винишь во всем. Мир злобен и порочен, в нем трудно делать добро.

Карл, задыхаясь, вырвался из хватки старшего брата.

– Неправда, мир не порочен, в нем всего довольно для хороших людей.

– Разве? А почему я вижу только зло, нечестивых людей а обманщика-Бога?

Карл смутился. В нем проснулись старые тайные сомнения.

– А я вот хороший, Вил! – выкрикнул он в защиту. – Видишь? Я стараюсь быть добрым. Когда ты ругался с матерью, я заботился о ней. Я делал все, что она велела. Я поступаю хорошо и правильно, поэтому Бог позаботится обо мне. Он обязан! Я… я заслужил Его любовь, я заслужил ее! Быть может, это из-за твоего жестокого сердца мы несем наказание и страдаем!

Вил ничего не ответил, а только злорадно усмехнулся, дав возможность Карлу обвинить и погубить себя своим же языком.

– А вот ты, Вил, загордился! Ты хвастаешь день и ночь. Думаешь, будто самый мудрый, а на самом деле ничего не смыслишь. Ты не любил мать, и она тебя никогда не любила. Л я ее слушался, и меня она любила Теперь понятно, почему вокруг себя ты видишь только зло: ты сам насквозь злобен, и душа у тебя черная!

Молчание – испытанная тактика, и Вил добился своего: улыбка, пересекавшая его лицо, свидетельствовала о наслаждении, с которым он одержал чистую победу над братом. Карл разоблачил самого себя, опрометчиво выставил нутро души напоказ.

Георг вступил между братьями.

– Прошу вас, у нас и так неприятностей хватает. – Он обратился к Карлу: – Тебе не следует так обвинять брата.

Карл насупился.

Георг покраснел от неловкости, но искренняя любовь придала ему отваги, и он решился:

– Карл, ты кичишься не менее брата, только хвастовство твое иного рода. Ты… прячешь гордость под видом праведности. Ты поступаешь благопристойно и добродетельно, не спорю. Ты ищешь блага во всем и для всех. Ты верен и набожен, но, однако, боюсь, ты делаешь все это лишь для того, чтобы казаться лучше в своих глазах – и обрести благоволение в окружающих. Нe знаю от чистого ли, истинного сердца исходят твои намерения. Карл и впрямь мало обращал внимание на злосчастное бревно в своем глазу, и столь точное замечание из уст друга пристыдило и разозлило его. К напрягшемуся лицу приступила жгучая кровь, и он яростно выпалил:

– Боже правый! И это говорит мне наш толстяк? Как смеешь ты называть меня гордецом! Обманщик. Предатель. Я, я защищал тебя от остальных. Я заботился о тебе как настоящий друг. Я… я… нашел тебе одежду, постриг твою башку, а ты мне в благодарность говоришь такое? Пошел прочь от меня!

Вражда между двумя закадычными друзьями не прошла даром: весь тот долгий день крестоносцы ссорились и дулись друг на друга. По широкой равнине было бы легко идти, если бы не тяжесть сердец, напитанных злобой, отчего шагать было не в пример труднее, чем даже по самым высоким горам. Никто больше не говорил о празднике, никто не шутил, не слышны были ни песни, ни смех, а только звуки усталых ног, шагающих по промокшей земле. Карл плелся в хвосте колоны, мрачный и угрюмый. Он пропускал мимо ушей дружеские слова Петера и противился приказаниям Вила. Жалея обиженного брата, сестра тихо шла рядом с ним.

И на следующий день время тянулось невыносимо медленно. Крестоносцы приближались к виднеющимся на юге горам, уныло не замечая красоты вокруг себя. Затем, словно желая еще больше удручить их, небо снова полило на них сильным дождем и подуло холодным ветром. Шаг их замедлился, но они, наконец, достигли каменных стен Бюргдорфа: было промозгло, холодно и слишком рано для праздника Успения.

Они все же вошли в город, надеясь перехватить несколько крох со стола изобилия горожан, но отряд солдат наскоро выпроводил их обратно за ворота. Крестоносцы только недоуменно посматривали друг на друга, снова очутившись по эту сторону стен. Они слишком устали, чтобы умолять кого бы то ни было о милости. Без единого ропота они уступили и оставили всякую попытку пробраться к богатой сокровищнице, лежавшей всего в нескольких шагах за упрямыми стенами.

Почти исчерпав запасы пищи, в лохмотьях, которые остались от одежды, имея всего несколько одеял на всех, – так они и отправились дальше в путь, и шагали еще целый день, прежде чем вышли к красивой эмментальской долине. Детские взоры смягчились от вида пестро-зеленых, залитых солнцем горных склонов, усеянных белыми овцами, и пышных лиственных лесов, спускавшихся в долину с гор. Они задержались, дабы впитать в себя свидетельство долгожданной благосклонности Создателя, и, ободрившись, поспешили на тропу, вившуюся на дне долины» и дальше – к зубчатым вершинам вдалеке.

Питаясь от щедрости редких крестьянских и пастушьих домов, встречавшихся по пути, они, наконец, взобрались по лесистому склону до пересеченного альпийского перевала. Продвигались они теперь ужасно медленно, иногда преодолевая всего лигу за целый день, иногда – и того меньше. Но вскоре они спустились к бирюзовым водам великолепного горного озера, и его яркое, сияющее мерцание вдохнуло в путников надежду.

Однодневный привал на чистом озерном берегу – и снова в дуть: в самую глубь смешанных лесов, к более высоким горам, и строго на юг, где высились скалистые вершины. Петер целыми днями молчал. Дороги – то вверх, то вниз, – утомляли его, и он преодолевал их с мрачной покорностью. Он перестал молиться по вечерам, и пренебрегал утренними молитвами. Некоторые утверждали, что во сне он, бывает, шепотом зовет Лукаса, или Альберта или Соломона. Он перестал шутить и веселить детей, и не докучал им привычными нравоучениями. Крестоносцы жаждали и того и другого, ибо от тоски священника им было не по себе.

Однажды утром, около третьего часа, крестоносцы спустились с крутого обрыва прямо к маленькой опрятной деревне, расположенной на обширной прогалине. Это был самый обыкновенный rundling – круговое собрание деревянных хижин с общим центром, где благоухали цветники, пряные травы и росли овощи, и множеством пчел гудела пасека. Усталые дети несмело вошли в селение, не в силах даже проявить обычное красноречие, и подошли к хозяйке, которая сбивала масло. Не успел Вил заговорить, как женщина отставила мутовку и улыбнулась. От нежданной благосклонности крестоносцы смутились.

– О, добро пожаловать, дети. Меня звать фрау Мюллер, и я рада вас всех видеть. – Она смахнула с блестящих глаз прядь седых волос, вытерла заскорузлые руки о домотканый передник и Деловито уперлась кулаками в бока. – Наши дети давно уж отправились в сей славный Поход, и вы первые, кто прошел через нашу деревню.

Вил внимательно смотрел на женщину.

– Да, мы также приветствуем вас. Не найдется ли у вас много еды для нас, добрая хозяйка? Или несколько одеял?

Фрау Мюллер откинула голову и захохотала.

– Для тебя и твоих спутников, славный юноша, у нас всего вдоволь!

К этому времени крестьянки побросали дела: кто – тесто месить, кто – в огороде копаться, и окружили крестоносцев Улыбаясь во весь рот, довольные женщины повели грязный отряд на общий двор, где принялись хлопотать над ними, как кошка-мать возится с новорожденным приплодом. Они расчесывали девочкам косы и отмывали чумазые лица. Мальчиков тоже не обошли доброй щеткой. С детей долой поснимали вонючую одежду и замочили ее в чанах с горячей водой, тщательно заштопав все дыры.

Закутанных в теплые одеяла крестоносцев поспешно усадили за длинный стол, уставленный печеными яблоками, медом хлебом и сыром. На восхищенные лица детей вернулась улыбка, и вскоре песни и смех раздавались на весь горный хуторок. После того как все поели, внесли теплое овечье молоко для детей, и кружку меду для Петера.

Старик рассматривал лица возлюбленных агнцев, в особенности был рад тому, как самые маленькие мирно дремали на коленях воркующих женщин. «И малышка Мария, она – как нежный цветок, – подумал он. – Бедняжка, все болеет и болеет».

Вил прервал размышления Петера и указал на довольных детей:

– Кажется земная мать куда нужнее той, что на небесах.

Петер пожал плечами. Сейчас ему просто не хотелось отвечать на колкости.

– Ты прав, юноша. Малышам нужна мать, которая бы нежно погладила их, да и всем нам нужно нечто большее, чем невесомое прикосновение с небес.

Неожиданно в дверь ввалились несколько огромных дровосеков с широкими секирами под стать им. Они подозрительно уставились на непрошенных гостей, но жены строго велели им. Учти, Ханс, это наши гости, и нечего пугать их.

Вслед за дровосеками подошли двое охотников, – как и положено, с добычей. Несколько взмахов острым ножом – и пять кроликов и два диких кабана лежат освежеванные и выпотрошенные.

В горах наступил вечер. По счастливой деревне разносились соблазнительные запахи свежей похлебки и жареной свинины. Веселый костер и полные желудки хорошо прогревали до самых костей, и благодарные дети потихоньку клевали носом. Поэтому вскоре им вернули почищенные, высушенные и заштопанные одежды и развели по хижинам счастливых крестьян Каждый в ту ночь получил собственную соломенную постель, теплое шерстяное одеяло и поцелуй на ночь. Сон был легким и сладким.

На следующее утро посвежевшие крестоносцы собрались на общинном дворе и от всей души поблагодарили хозяев за столь непривычно теплое гостеприимство.

– Да благословит вас Господь всяким изобилием, – умиротворенно вздохнул Петер. Он утолил душевную жажду, изголодавшись по человеческой доброте, и на сердце было так приятно, что хотелось просто тут же лечь на траву и заснуть.

– Бог в помощь, – ответил церковный староста. – Но прежде примите наши дары.

Сметливые женщины сновали между детьми и оделяли их новыми одеялами, в которые они завернули солонину и яблоки, копченую оленину, капусту и все такое прочее.

– Мы словно помогаем нашим собственным малышам, – улыбнулась одна хозяйка. – Да пребудет с вами Господь и Его благословенные ангелы.

После шумного прощанья и множества объятий Вил выстроил отряд и, не мешкая, они отправились в путь, упорно продвигаясь к высоким горам. В сторону жителей, махающих вслед уходящей колонне, было брошено несколько томительных взглядов. Но rungling остался позади, и дети снова стали крестоносцами.

* * *

Тропа, по которой Вил повел крестоносцев, уходила далеко на юг, к все более сужающимся ущельям. Солнце тепло пригревало сквозь прохладный горный воздух, и благоухание хвои приятно освежало.

В Каких-то несколько дней пути, – объявил Петер, – и мы начнем взбираться по новым перевалам: по труднопроходимому перевалу через Брюнинг, и еще через более непроходимый, заснеженный Гримзель. А потом мы какое-то время будем идти по нагорью. – Петер взглянул на Вила. – А вам, сир, я советую умерить темпы.

– Вот еще. Мы и так много времени потеряли, да и следуем мы по другому пути, чем у остальных крестоносных отрядов.

– Ну и что? Иерусалим-то никуда от этого не денется.

Отряд продолжал шествие по змеистому дну ущелья покуда дорога не стала резко идти вверх. Вил нехотя согласился остановиться на обед, время которому давно пропою. Когда все разошлись каждый по своим обязанностям, Петер отвел Георга в сторону.

– Милый мальчик, прошу твоего прощения. Только ныне я осознал, что так и не отблагодарил тебя за сей прекрасный надежный посох.

Он вытянул посох перед собой и полюбовался им. Георг улыбнулся. Одобрение священника было ему слаще глотка меду.

– Рад был послужить, отец Петер.

– А он послужит мне долгие годы, словно ты сам будешь сопровождать меня повсюду.

– Вместе мы вступим на улицы Священного Града!

Петер на мгновенье задумался, потом ответил.

– Знаешь, сын мой, пришло время поговорить об этом. Думаю, мое путешествие заканчивается у воды, как Моисеево – у брега иорданского. Наверное, вам, юным воинам, полагается обрести Землю Обетованную, как собственную твердыню.

– Об этом мы позаботимся, – воскликнул Георг. – Но нет более достойного тебя, чтобы войти во врата Иерусалима! Ха! Великий день это будет, когда я ступлю на землю Палестины со своими тремя друзьями: тобой, Вилом и Карлом. И я, я… – осекся Георг. – Отец Петер, должен сознаться вам кое в чем. Мне кажется, я обидел Карла. Наверное, я поступил опрометчиво…

Петер внимательно посмотрел на мальчика и погладил бороду.

– Славный Георг, безусловно, я слышал вашу перебранку, разве мог я пропустить ее мимо ушей? Верно, твои слова укололи Карла, но не были они опрометчивыми или ложными. Ведь только мудрое сердце может правильно подсказать время и слова для наставления друга. Но выслушай меня: я верю, что Карл в свое время поблагодарит тебя за твой острый упрек. Пока он еще не может вполне оценить твои суровые слова. Пока… – Петер погладил мальчика по широкой голове и улыбнулся. – Представь себе, что ты бросил жемчуг в пруд, который, пока еще, покрыт льдом.

Георг не мог противостоять заразительной усмешке священника, и сам принялся хихикать над одиноким желтым зубом, который открылся его взору.

– Прошу прощенья, святой отец, но иногда вы такой смешной!

К ним подошел Карл.

– О, мой дорогой Карл, – радостно приветствовал его Петер. – Полагаю, ты уже оправился от обид.

Карл повел плечами, но в ответе послушались нотки раздражения.

– Да, наверное, Петер, от большинства из них.

– Отлично, отлично. Тогда твои мысли, видать, прояснились, и мы можем приняться за загадки?

Священник ошибся: Карл еще не настолько исцелился от душеных ран, нанесенных ему другом.

– Мыслю я всегда ясно, Петер, а раз тебе вздумалось поговорить со мной, то выслушай, что я мыслю о потопе. Я долго думал над нашими бедами, и теперь уверен в Божьем промысле. Тебе пойдет на пользу выслушать мой «острый упрек».

Петер поднял брови.

– Да, конечно, не сомневаюсь, говори.

Фрида с несколькими другими услышали их разговор, и подошли поближе.

– Петер, – начал Карл, – я прослышал от Вила о твоем нахальстве с лордом Ольтена.

– Ja, – медленно согласился Петер. – Я считал, что в нашем положении не грех проявить некоторую суровость. Продолжай. Карл повысил голос.

– Все ясно, как день Божий, Петер. Ты обманул того человека, и Бог всех нас наказал за твою провинность. И будучи одним из отряда, мне опротивели твои пререкания с Господом и невзгоды, которым мы подвергаемся из-за тебя. Мне надоели твои дикие выходки и странные вопросы. То ты поджигаешь Дюнкельдорф, то со всей набожностью молишься из Священного Писания… На ум мне приходит только одно слово – лицемер. После всего лиха, которое ты навлек на нас, мы чудом живы доныне! Я считаю, что тебя надо изгнать, как Иону.

Петер остолбенел. Какое-то время он не мог вымолвить ни слова, губы предательски задрожали. «Право же, мое лицемерие часто кажется безмерным, – пронеслось у него в голове, – но неужто все страдают по моей вине?… Или парень нападает на меня, дабы самому выглядеть непорочным? Что ж, ежели он хочет идти таким путем, пусть идет».

Наконец он взглянул на Карла светлым и добрым взором.

– Сын мой, – ласково проговорил он, – возможно, я и есть Иона, ибо я самоволен и часто непокорен. Божья наука и впрямь дается мне нелегко, ибо я упрям и непостоянен, верно, и лицемер. Благодарю тебя, юный друг, за то, что не побоялся напомнить мне о сем.

Ежели говорить о делах насущных, вполне может быть, что я запросил у лорда чрезмерно высокую цену, и Бог наказал нас всех за мою жадность. Или может, я потребовал слишком мало и Бог наказал нас за это. А может, я попросил по справедливой мере, а в ту ужасную ночь просто пошел сильный дождь. Наверное, Господа стоит благодарить за всякую милость, и за оставшихся в живых.

Карл не сдавался.

– Когда мы делаем добро, мы получаем добро взамен, Петер, а когда мы делаем злое, нам плохо! На нашем пути нам было и хорошо, и плохо, равно как и дела наши были добрыми и злыми, – заметьте, добрый сир, безо всяких «наверное» и «может быть»!

Теперь к ним присоединился еще и Вил.

– Кажется, братец хорошо усвоил Господни пути. Отлично, Карл, не думал, что ты справишься, – засмеялся он. – «Поступаешь хорошо – тебе хорошо. Поступаешь плохо – и тебе плохо». Просто, да?

– Так, – высокомерно отрезал Карл. – Так и есть.

– А поскольку тебе обычно хорошо, ты решил, что и сам неплох?

Карл помедлил, но потом вызывающе выкрикнул:

– Да!

– А случалось ли с тобой чего худого, мой добрейший братец Карл?

– На мое усмотрение, ничего злого со мной не приключалось. Я силен, здоров, с чистым разумом и добрым сердцем. Каждый скажет, что я учтив, послушен…

– …и также скромен, – ехидно добавил Вильгельм.

Дети засмеялись, и Карл покраснел. Он хотел что-то сказать, но вступил Петер.

– Юноша, неужто ты не видал, как злое случается с добрыми людьми, а хорошее – со злыми? Разве ты так быстро позабыл слова йомена?

Карл облизнул пересохшие губы. Ион язвительно подколол его:

– Так что, Карл? Я жду. Расскажи мне, за какое злое деяние моего брата сломана нога?

– Ага, – злобно спросила Фрида. – И мой брат Манфред, значит, тоже был плохим, раз Бог не пощадил его жизнь, а тебя спас?

– Что ты скажешь в оправдание отца Пия, этого борова? – гаркнул Вил. – У него и дом хороший, и деньги водятся, готов спорить. Он, по-твоему, хороший человек?

– Он Божий человек, – промямлил Карл.

– Значит Божий человек, да? Так ты.

Их перебил Петер.

– Так, дорогие мои, думаю, нам всем задали отличный вопрос, но не стоит горячиться. Отнеситесь к нему, как к загадке, и непростой: почему плохие люди живут хорошо, а хорошие люди – плохо? Уверен, что загадка она и есть, только без ответа – пока без ответа. Однако ж, дорогой Карл, слова мои верны, мы не всегда получаем добро за добро, и зло – за зло. И подумай вот еще над чем: кого из людей ты сможешь назвать поистине добрым?

– Довольно! – выкрикнул Вил. – Меня тошнит от твоих глупостей, Карл! Прекрати эти безумные речи сейчас же. А ты, Петер, как же мне осточертело слушать, как ты рассуждаешь над каждым проделанным шагом, над каждой мелочью! Мне никто не нужен, кроме самого себя, а до остального мне дела нет. Вот знак моей доблести и силы! – он хвастливо выхватил клинок из-за пояса. – У меня разумная голова и две сильные руки, и больше мне ничего не нужно в этом мире. Давай, Карл, выслуживайся хоть всю жизнь, а ты, Петер, хоть умри со своими загадками. А я – хорош ли, плох ли, – перейду горы и крепкими ногами ступлю в Палестину. А тебе, Георг, я вот что скажу: я никогда, слышишь, никогда не опорочу того, кого зову другом. Теперь, в путь.

Георг медленно свернул одеяло. Слова Вила глубоко ранили его, и он нехотя побрел к остальным. Он трепетно взглянул в лицо Карлу.

– Я… я не желал зла. Я только хотел помочь тебе разобраться в себе. Отец говорит, для того, чтобы изменить что-то, надо сперва посмотреться в зеркало…

– Я не владею зеркалами, и меняться мне незачем, – буркнул Карл.

Петер вздохнул так тяжко, словно произнесенные слова грузом легли на его хилые плечи. Он стал идти между мальчиками, наваливаясь на посох.

– Юноши, довольно. Время позволить молчанью исцели ваши сердца.

* * *

Солнце добралось до зенита и стало клониться к горизонту Вил сердился на медленный шаг спутников, и чтобы сократить путь, решил свернуть с дороги.

– Туда, – гаркнул он, – мы пойдем наверх, прямиком овечьими тропами. Так мы нагоним время, потерянное на этой петляющей дороге.

Петер возразил:

– Господин, – с сарказмом сказал он, – мне кажется сей путь суров и опасен.

– Нет, старик. Ты свободен идти любым путем, а мы полезем наверх.

Верные подопечные лишь что-то слабо проворчали и последовали за предводителем, хватаясь и цепляясь за камни и корни деревьев. Они карабкались все выше и выше, пока не вышли из соснового леса. Добравшись до небольшого голого участка на склоне утеса, они расположились и немного отдохнули, прежде чем направиться к вершине. К вечеру они, наконец, собрались вокруг скромного очага и уснули на прохладном горном ветру. Следующее утро встретило заспанных крестоносцев жестким ветром и ливнем. Вил тревожно смотрел на ненадежный спуск, ведущий вниз, и тонкий туман, клубившийся в узкой долине у них под ногами.

– Петер, – прокричал он, перекрывая свист ветра, – нам лучше пойти на юг этой долиной, а… оттуда… к подножью вон той туманной вершины!

Петер с опаской взглянул на размокшую тропу, которая резко спускалась в глубокое ущелье. Он ничего не ответил, а только поднял глаза к низким небесам и попросил ангелов бережно спустить их вниз.

Когда отряд начал спускаться ко дну долины, дождь усилился и больно хлестал по лицам, а ветер перешел в настоящий ураган. Маленькие ноги осторожно ступали по безжалостному горному откосу, ибо каждый шаг грозил обернуться жестоким падением на острые камни и выступы. Крестоносцы медленно спускались вниз под сомнительное убежище малорослых сосен, и, наконец, столпились под низким игловатым пологом, который протекал дождем, чтобы наспех подкрепиться сушеными яблоками и сухарями.

Передышка была короткой, и вскоре продрогшие крестоносцы продолжили спуск, боязливо перебегая от дерева к дереву, пока не вышли к небольшой расселине, где они остановились и осмотрели местность. Далеко внизу под ними лежала тесная додана, зеленая и пышная, по которой были рассеяны срубные дома крошечных селений. На расстоянии от них высился бурый каменный замок, который примостился на самом краю соседнего утеса и нависал над его обрывистым откосом. Несмотря на зловещие скалы вокруг, низовье манило детей. Быть может их привлекла мягкость тумана, который окутывал верхушки деревьев, или мощь отвесных сероватых гор, охранявших долину со всех сторон. По неизвестным причинам всем показалось, что окрестность перед ними – место благоприятное.

Вил убрал с глаз намокшую прядь и посмотрел на небо. Дождь умерился и потеплел, но тучи по-прежнему висели угрожающе низко над головой, словно едва-едва сдерживая в себе обилие вод. И не успели дети снова выйти на тропинку, как тучи не выдержали и обрушили на гору целый ливень. Шквал неистовых водяных потоков пригибал детей к земле, но они покорно следовали за Вилом, поскальзываясь, цепляясь за древесную кору и ветки, корни или камни – все, что попадалось под руку на этом скользком горном спуске. Наконец Вил приказал отряду укрыться в скоплении нескольких глыб, и промокшие воины устроились посреди недоброжелательных каменных стражей.

А Карл держался в стороне от спутников и отошел к древней сосне неподалеку. Он натянул капюшон на насквозь промокшие волосы и присел передохнуть. Затем вытащил из-за пазухи материнскую цепочку и с нежностью провел по ней огрубевшими пальцами. В памяти всплыли воспоминания о матери: теплый обед у горящего очага, скорый звук метелки, которой она выметала сор с порога и с тропинки, ведущей к дому. Он закрыл глаза и вдруг увидел, как она лежит на постели, – бледная, с кровью, которая сочится меж губ. На него пусто смотрели ее безжизненные глаза. Карл закрыл лицо кулаками.

– Прочь от меня, прочь, видения!

Но подобные картины редко подчиняются людским приказаниям, и несчастный Карл предстал перед мысленным образом матери: как ее обернутое саваном тело везут к простой земляной могиле-яме. Он видел, как мельник, ткач, красильщик и даже убогий дядя Арнольд, неуклюже покачиваясь, несут ее к мрачной и глубокой земляной дыре. Мальчик замотал головой из под сжатых век полились слезы.

Карл метался между влажными деревьями, скрипя зубами и стеная над самой пропастью, отважно противостоя ее манящему притяжению и страшному желанию души броситься вниз. Устав бороться с самим собой, он упал на бревно и издал громкий плач.

– Все кончено, мать умерла.

Гул дождя и ветра перекрывал повелительный голос Вила но предводителю удалось-таки собрать крестоносцев и повести их дальше. Карл нехотя побрел к хвосту колонны и стал спускаться со всеми. В конце концов, отряд достиг дна ущелья и дети с облегчением вздохнули, ибо теперь их путь лежал по более проходимым местам.

Почувствовав себя в безопасности меж задумчивыми утесами, поднимавшимися с обеих сторон, паломники прибавили шагу. Идти было весело, пока дорога не вывела их к подножью следующего восхождения. Веселость как рукой сняло: им предстояло взбираться по крутым скалам и расселинам сурового перевала Брюнинг.

Вил благоразумно объявил о стоянке, и крестоносцы, забыв на время о трудностях, засуетились по своим обязанностям. Дети надрали сухой коры с упавших деревьев и растопили чадящий, но вполне пригодный костер. Если бы не изнеможение, крестоносцы едва ли так скоро заснули бы под студеным дождем, но сейчас тяжелые веки закрывались сами собой.

Многим казалось, что они не успели положить головы на сосновые постели, как забрезжил моросящий рассвет. На завтрак – холодная похлебка с дождевой водой, но крестоносцы не жаловались. Они поели и собрались привычным строем, чтобы идти за Вилом. Брюзжащий дождь вскоре снова перешел на ливень.

Поднимаясь по трудному откосу, Петер с тревогой взял Вила за плечо.

– Смотри внимательней, юноша. У меня душа холодеет от ужаса, что может статься в этих горах. Думай над каждым шагом, ибо небеса нынче немилостивы к нам.

Почти все утро напролет крестоносцы взбирались к перевалу под дождем. Воздух напитался влагой и запахами смолистых сосен и елей и стал тяжелым, а тропу непроходимо развезло Только собравшись остановить отряд для передышки, Вил поскользнулся на шатком камне. Он грузно рухнул на живот и стал беспомощно скатываться назад, мимо изумленных спутников. Fro стремительно увлекало к пока невидимому обрыву внизу. Он напряженно хватался за камни и кустарники, которые проносились мимо, но в руках оставались лишь комья грязи да рваные корни. Затем, словно ангелы почуяли отчаянные крики Петера, Вил ногой зацепился за ствол крепкого куста и запустил пепкие пальцы в сильную ветвистую крону. Все задержали дыхание, пока он так висел. Потом, собравшись с силами, парень рывком поднялся на ноги. Дети облегченно вздохнули. Вил посмотрел на обрыв, который был всего в нескольких шагах от него, и прикрыл глаза.

Подниматься обратно к ликующим собратьям Вил помогал себе руками, и, выдохшись, повалился на траву рядом с ними.

– Уф, – с одышкой заговорил он. – Как славно остаться в живых!

После короткого привала он велел снова идти.

– Осторожней там, – со смешком добавил он. – Эта гора точь-в-точь лицо моего дядюшки Зигмунда – сплошь дыры, шрамы, бородавки и наросты. Вот уж никому не советую встретиться с ним лицом к лицу!

Утомленные пилигримы ползли до самого верха и к концу дня взобрались на вершину. Там, после короткого отдыха, они начали томительный спуск, надеясь, что им посчастливится найти подходящее место для лагеря еще до темноты. Дети боязливо смотрели на тропу, резко обрывающуюся книзу между острых горных выступов. Опасность не давала их чувствам задремать, но силы уже исчерпали свое.

Неожиданно Карл потерял опору под ногами и, с криками, кувырком покатился прочь с узкой тропы. Его несло на гребне обвала из камней и гальки, сыпавшейся вниз. Товарищи беспомощно смотрели, как мальчик устремляется к кромке утеса. Он вонзал пальцы в поток гравия, который мчался рядом с ним, и упирался ботинками в каменистую почву, но все безуспешно. Вдруг с пронзительным криком он исчез!

Спутники Карла остолбенели, не веря своим глазам. Не в состоянии ни двинуться с места, ни даже вымолвить слова, они все просто стояли и смотрели на край обрыва – все, кроме Вила. Широко раскрыв глаза от ужаса, он метнулся вниз по горе. Местами он скатывался, местами – кубарем летел вниз, перебегал от опоры к опоре, сломя голову скользил по слякоти, удерживая равновесие, пока не добрался до края. Он крепко схватился за какой-то, на вид прочный, куст и осторожно заглянул в пропасть, которая страшно зияла под ним.

Где-то наверху кричали крестоносцы:

– Карл! Ка-а-а-а-рл!

Все до единого стали пробираться к подножью скалы. Вдруг Вильгельм показал рукой в сторону и закричал:

– Там! Там! Он там – на дереве!

Внизу, на расстоянии трех-четырех человеческих ростов сбоку скалы росло раскидистое дерево. Оно простирало свои узловатые ветви над плоским выступом. Карл чудом умостился в сплетении сухих ветвей и мокрых листьев и чуть дышал от ужаса.

Но едва его заметили, как отмерший сук под ним громко треснул, и Карл провалился меж ветвей. Когда он падал, цепочка на шее случайно зацепилась за плотный сук, и мальчик повис, задыхаясь и хрипя. Железная цепочка больно впивалась в кожу, зажимая глотку и не давая воздуху доступа к легким. Он дико хватался за листья, окружавшие его, но все напрасно! Он мотал ногами и извивался всем телом, но железная петля затягивалась все туже и туже. Мальчик вконец обессилел.

Обезумевшие крестоносцы лежали ничком над пропастью и отчаянно кричали. Вил беспомощно взглянул на Петера в надежде, что смекалка не подведет старика и в этот раз, но тот лишь остолбенелым взглядом тупо смотрел перед собой. Однако юноша поддался чутью, и сам ринулся на другой, более пологий край откоса и спустился на спасительный пятачок земли, прямо под ногами Карла.

Руки младшего брата вяло свисали по бокам, лицо посинело и стало опухать от удушья. Он слабо судорожно дернулся и замер, слегка покачиваясь на ветру.

Дети стонали, с воем взывая ко всем ангелам о помощи, а Мария схватила Петера за подол рясы, умоляя священника спасти брата. Никто не знал что делать.

Неожиданно Георг поднялся на ноги и подошел к самому краю обрыва. Он закрыл глаза и пробормотал несколько слов, бросив короткий взгляд на Петера, который изумленно раскрыт рот. Мальчик, дрожа, улыбнулся, поцеловал свой деревянный крест и спрыгнул с обрыва.

Пораженные товарищи ахнули от неожиданности, когда Георг плотным комком розовой плоти и коричневого платья полетел вниз.

– Нет! Георг, нет!

Но всего лишь мгновенье – ужасающее, мучительно долгое мгновенье, – и тело Георга приземлилось поверх виселицы, где мучился Карл. Дерево не выдержало подобной отваги и, издав громкий треск, выронило мальчиков из своих объятий прямо на каменный пол внизу.

Затаив дыхание, дети смотрели на путаницу из ног, рук и сломанных веток, и какое-то время следили в ожидании признаков жизни. Наконец Фрида пришла в себя и закричала:

– Скорее, Вил! Скорее!

Вил почти достиг цели. Следом за ним по пятам бежали Отто с Конрадом. Петер тревожно всматривался вниз и шептал молитву. В ожидании вестей он взял Марию за руку.

Минула целая вечность, прежде чем Вил добрался до мальчиков и принялся яростно сдирать с них цепкие ветви.

– Карл, Карл! – звал он сквозь слезы. – Георг! Карл! Это я, Вил, я здесь!

Первым он вытащил Карла и вырвал его из хватки опавших обломков. Он быстро положил его на спину и стал дергать за цепочку, пока не сорвал ее с окровавленной шеи брата. Покончив с ней, он наклонился и беспомощно посмотрел в лицо бездыханному брату. Вил застонал и прижал мальчика к себе. Фрида, подбежав, упала рядом с ними.

Неожиданно Карл зашевелился. Он икал и слабо кашлял, затем вывернулся из рук брата и перекатился на живот, хватая ртом воздух и рыдая. Вил вытер глаза и засмеялся от радости и облегчения.

В это время Отто с Конрадом прошмыгнули мимо, чтобы высвободить Георга. Крепыш лежал лицом вниз, скрючившись под огромным упавшим суком. Мальчики отпихнули тяжелую ветку и легонько тронули Георга. Он не шелохнулся, и они толкнули его сильнее.

– Георг, Георг… ты слышишь нас?

Отто беспокойно посмотрел на Конрада.

– Что нам делать? – спросил он.

– М-может перевернуть его?

Они со стоном, осторожно перевернули Георга на спину.

Мальчик поддался, и когда он оказался лицом кверху, товарищ закричали:

– О, Боже! О, Боже, нет!

Вил подскочил к несчастному Георгу и уложил его болтающуюся голову себе на колени. Встретившись с глазами мальчика. Вил на миг застыл, окаменев от ужаса, потом зарыл лицо в потрепанную грудь Георга и зарыдал.

– Георг, Георг. Как же так, Георг, – стонал он. – Как же так От падения шея Георга переломилась как та ветка, что не выдержала его веса. Юный лорд неподвижно и безжизненно лежал на одинокой горе, весь в грязи и липких влажных листьях. Но кто бы усомнился, что душа его воспарила, обласканная и благословенная слезами ангелов, которые были посланы воздать ему честь и проводить на небеса?

Дрожащий Карл подполз к Георгу и крепко прижал его к себе.

– Мой милый друг, – всхлипывал он. – Ах, Георг, мне так… очень… жаль.

Он закрыл глаза и зарыдал.

Вил крикнул остальным детям, оставшимся наверху.

– Георг погиб… Мы сейчас спустимся… там… внизу, на росчисти.

Крестоносцы молчаливо кивнули и послушно выстроились в колонну, чтобы идти за Петером, куда велено.

Вил, Отто и Конрад напружились и подняли тело Георга с камня. Спотыкаясь и поскальзываясь на мокрой земле, тяжело сопя, они старались нести Георга с достоинством, полагающемся его жертвенному поступку.

Фрида утешала Карла, который страдал от боли телесной и душевной.

– Осторожней, Карл, потихоньку. И… вытри глаза, чтобы невзначай не спотыкнуться. Вот так, – ласково говорила она.

– Бедный Георг. Я… я…

Девочка положила руку ему на дрожащие плечи. Она выглядела очень женственной: сильной, заботливой, мудрой и великодушной.

– Мужайся, Карл. Твой друг любил тебя и знал, что ты также любишь его. Вот, возьми его крест.

Окровавленными руками Карл взял деревянный крест Георга и поцеловал его. Слова были излишни. Он просто оперся на руку надежной Фриды, и они пошли за остальными.

Никто потом не помнил, как они спустились. Все происходило как в забытьи или в смутном сне. Только когда они, рыдая, встретились внизу с товарищами, пришло осознание, что все это наяву и что во все дни жизни они не забудут того, что произошло. Вил с Отто положили тело Георга посреди поляны, а крестоносцы окружили их плотным кольцом, держась за. руки. Спустя некоторое время Вил срывающимся голосом велел вырыть яму – тут же, под широкой приветливой кроной древнего дуба.

– Так, вот здесь, достойное место.

И правда: старый дуб словно стоял на посту. Отсюда долина внизу раскрывалась как на ладони. В сердце роскошных земель восседало оно, сильное дерево, с крепкими дюжими корнями, раскидистое и решительное – под стать самому Георгу.

Петер, Фрида, Мария и Гертруда омыли костенеющее тело водой из луж, пока остальные рыли могилу, голыми руками вычерпывая грязь. Петер опустил Георговы веки и сложил его руки на груди. Девочки пригладили ему волосы и поправили истрепанные тунику и гамаши.

Когда все было готово, Вил, Ион и Отто отнесли Георга к могиле и бережно положили его в нее – ногами на восток, в ожидании Воскресения.

– Да, так хорошо, так солнышко будет пригревать его, – всхлипнула Мария.

Дети по очереди стали закрывать могилу камнями, пока не выложили настоящий курган. Карл воткнул в изголовье свой крест, а Мария положила букет полевых цветов над сердцем мальчика. Петер всхлипывал и давился слезами. Душераздирающая молитва лишила его сил. Язык не желал слушаться, и он с большим усилием выговорил в конце привычное: «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti…».

Священник запнулся и вновь поднял руки к небесам:

– Господи небесный, неисповедимы пути Твои. Твои промыслы тайны для нас. Прими же сейчас Своего доброго слугу, прекрасного юного лорда, в Свои объятья. Пусть Твои ангелы отнесут его к Твоему столу, где бы он пиршествовал в присутствии своего Спасителя. Облачи его в наипрекраснейшие Твои одежды. Да воздадут ему почести, достойные его. Пусть он веселится в сиянии света Твоего, наслаждается в садах славы Твоей, во веки и веки веков. Аминь.

По щекам старика потекли слезы, когда он снова достал свой драгоценный свиток. Медленно развернув одну из страниц он промолвил:

– Дети, дети мои, драгоценные агнцы. Невзгоды, которые мы с вами пережили, не поддаются моему уразумению.

Но, думается, смерть Георга зовет нас взглянуть далее той боли, которую мы переносим на пути. В своей смерти мальчик подарил нам то, что он дарил и при жизни – драгоценность сокровище от самого Бога, – то, что зовут Любовью.

И смотрите, у нас появилась надежда. Надежда, что Любовь восторжествует над невзгодами. Верно, память о нашем милом Георге всегда будет напоминать нам, что где любовь – там надежда, и вместе они победят тьму.

Я и прежде читал вам сей отрывок, и снова прочту, ибо святые слова надобно произносить в часы, подобные этому. Слушайте – и вы увидите в словах доброе сердце нашего Георга.

Петер медленно вытер глаза рукавом и задержал взгляд на Марии, которая нежными пальцами бережно положила цветы поверх могилы. Затем, словно сами небеса засвидетельствовали о правоте слов священника, сквозь бегущие облака на землю упали длинные ясные лучи солнца и бриллиантами света осыпали потрепанный отряд детей, понуро опустивших головы.

Петер взял лист дрожащими руками, но его голос не проявил ни малейшего намека на трепет или сомнение. Он говорил с такой уверенностью, что собравшимся почудилось, как долина, лежавшая под ними, внезапно притихла, отдавая наибольшую дань почести – своему Всевышнему.

– «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает».

Только сейчас голос Петера дрогнул, и священник, упав ничком, зарыдал.

Крестоносцы окружили могилу, утопавшую в цветах, и взялись за руки, чтобы спеть свой гимн, хотя немногие смогли допеть его до конца.

– Ах, – всхлипывал Карл. – Мне… так жаль, так жаль. Мне так стыдно.

Другие согласно закивали. Им стало неприятно, что они сами втихомолку презирали Георга за его добродушие, и скрыто ненавидели за благородное происхождение. Спустя долгое время на ночном своде появился месяц и озарил сокрушенный отряд, который разжег небольшой костер и лег спать возле Георга – в последний раз.

 

Глава 16

Освобождение Петера

Тихо наступило утро, и свет ясного неба ласково пробивался сквозь сомкнутые веки спящих крестоносцев. Пробудившись, Карл принялся опасливо трогать порезы на шее и синяки на руках и ногах. Он встал на постели и, увидев могилу Георга, жалобно простонал. Затем он проверил, на месте ли цепочка, и бешено вскочил на ноги.

– Вил, Вил, где моя цепочка? Я должен найти свою цепочку!

Вил сдернул ее со своего пояса и зажал в кулаке.

– Дьявольская штука! Нужно было еще вчера скинуть ее со скалы!

Вил развернулся на пятках и швырнул украшение за ближний горный выступ. Мальчики молчаливо провели глазами ее полет.

– Что ты наделал? Это подарила мне мать. Ты всегда завидовал мне, так я и знал!

– Чего? Из-за этой безделицы? – прорычал Вильгельм. – Это не был подарок, болван, да и не любила она тебя. Это была всего лишь плата за твои услуги.

Карл непонимающими глазами уставился на брата.

– Ты всегда плохо соображал. Проклятая цепочка не была подарена из любви. Ты заработал себе ее тем, что вечно вертелся под ногами, вечно улыбался, поддакивал и со всех ног бежал, куда пошлют. – Вил резко показал пальцем на могилу Георга. – Ежели ты ищешь любви, то она лежит там. Георг любил тебя слепой глупец, не по долгу, а просто так.

У Карла задрожал подбородок.

– Я вовсе не добрый человек, и… я не достоин доброты.

* * *

После долгого завтрака Вил приказал всем собраться под Георговым деревом, и уже к заутрене они шагали к узкой долине пеки Аре и селению Мейрингер. Удача не улыбнулась им в тот паз и с пустыми руками они свернули с дороги в направлении столбика дыма, который вился над дальним лесом. Быть может там, чаяли они, им попадутся приветливые крестьяне, которые уделят путникам немного хлеба.

Не найдя благожелательности и в новой деревне, крестоносцы разбили лагерь и съели последнее из запасов, жадно проглатывая полоски свинины и прогорклые сухари. Съев все подчистую, они расположились у костра, и отдались его теплу, которое навевало приятные воспоминания о Георге. Фрида улыбнулась. Она перестала заплетать свои золотистые волосы и произнесла:

– А помните, как он убегал от разбойников в том одеяле, что едва прикрывало его? Как сейчас его вижу!

– Jа, – поддакнул Отто, давясь смехом. – А тунику, которую Карл нашел для него в Базеле?

– Я был уверен, что она лопнет на нем, – засмеялся Конрад. Карл вспомнил, как смешно и нелепо Георг выглядел в тесном наряде, и сам улыбнулся.

– Я не сомневался, что одежда подойдет для него. Она бы, верно, вместила двух крестьянских детей, но на одного богатого ее не хватило!

– А стрижка, Карл, стрижка? – фыркнул Ион.

– Ja! – согласно взвизгнула Гертруда. – Бедняга, его голова стала походить на тыкву, обильно покрытую плесенью!

Петер смеялся со всеми. Спустя некоторое время они поддались легкой грусти, и она убаюкала их. Вскоре крестоносцы крепко спали.

Отряд вернулся на дорогу и зашагал вдоль игривой Аре. Через два дня они вышли к глубокому пруду, разбили стоянку и наблюдали, как Петер с помощью соснового копья охотится на рыбу. Вил в предвкушении представлял себе, как сочная, вкусно пахнущая рыба жарится на ночном костре. Его мечтам суждено было осуществиться: старик бросил извивающуюся добычу в руки голодным товарищам.

– Ловля рыбы, мои юные друзья, может не только наполнить голодный желудок, а много больше. О, да, намного больше. Поистине, она напоминает нам, что долготерпение и упорство неизменно вознаграждаются.

Вил закатил глаза и раздраженно отошел.

– Прошу прощенья, Петер, но меня не шибко тянет на философию. Не мог бы ты смотреть на рыбу просто, как на рыбу?

Петер не смутился и продолжал:

– Каждый раз, когда мы закидываем копье, или удочку, или же бросаем сети, мы тем самым свидетельствуем о своей вере в то, что нечто хорошее вполне возможно. И хотя мы можем уйти с пустыми руками, мы всегда вернемся на берег воды в надеже что хорошее случится именно сегодня, что именно сегодня нам попадется рыба, – засмеялся Петер, выхватывая из прозрачной воды новый улов. – Хотя ведь – подумать только! – наше приобретение – это чья-то потеря!

Ночное небо выглядело как плотная черная ткань, густо расшитая мерцающими бриллиантами. Дети уже лежали по постелям и не могли отвести от него глаз.

– Однажды я поведаю вам, о чем говорят звезды, – сказал Петер, – но сегодня ночью я слишком хочу спать.

– Отлично! – ответил из темноты чей-то пискливый голосок.

– Аминь! – добавил другой.

– Ах, вот как, – улыбнулся Петер и устроился на ночлег.

Настало утро, и дети двинулись к деревне Хендег, находящейся в поместье бешеного феодала, лорда Арнольда Гриндельвальдского. Вскоре они уже с трудом взбирались по крутой тропе, ведущей в более высокие горы.

– Дети, – задыхаясь произнес Петер на ходу. – Впереди за деревьями нас ожидает еще более опасный путь и много снега. Будьте осторожны. Вил, может мы передохнем?

Он остановился, дабы перевести дыхание: из-за разреженного воздуха дышать стало тяжелее.

– Еще чересчур рано. Отдохнем, когда я скажу! – резко ответил парень. – А сейчас я говорю «нет».

Итак, крестоносцы послушно держали путь на перевал через Гримзель. Слышно было только, как они натружено дышат, да еще камень изредка громыхнет под ногами – и все. Ближе к вечеру они вышли из лесистой полосы и стали продвигаться серо-белой горе, которая отмечала начало снежного перевала.

Только поздним вечером Вил позволил отряду разбить лагерь. Они расположились на огромной плоской скале к северу от перевала, и дрожащие дети разбежались по округе в поисках растопки для костра: во множестве расселин утеса гнездились низкие иссушенные кустарники. Едва они расположились на ночевку, как из-за скалы раскатисто прогремел незнакомый голос.

– Bonjour.

Вил обернулся и увидел двух незнакомцев, вышедших из-за большого камня и направлявшихся к ним. Он обратил внимание, что мужчина, приветливо махающий одной рукой, другой ведет понурого осла, груженного полными корзинами и большим, только что убитым оленем. Вил предусмотрительно кивнул в ответ на приветствие.

Человек казался безобидным. Он был дружелюбен и опрятно одет. Вил решил, что он еще молод, – на вид ему не было и двадцати пяти. Волосы его были коротко пострижены, как и аккуратная черная бородка. В общем, человек не состоятельный, но и не без достатка. На нем был яркий плащ из плотной шерсти, добротный и прочный, который ниспадал на кожаные гетры, под стать плащу; одежда ладно сидела на молодом человеке. Однако любопытный взгляд Вила упал к ногам незнакомца, которые были обуты в поношенные деревянные башмаки. Мальчик сделал шаг навстречу путникам.

– Добрый день, чего вам надобно?

– Что-что? Тевтонец? С северных земель, надо полагать? Вил подтвердил его догадку кивком головы.

– Простите мой плохой германский, но позвольте мне представиться.

Крестоносцы стали осторожно подбираться к странникам. Петер следовал позади всех. Человек продолжал говорить и располагающе улыбаться.

– Я Филипп из Клойе, и я здесь по распоряжению аббата. Его друг зарычал.

– Как же, по распоряжению аббата!

Спутник Филиппа выглядел старше по меньшей мере на десяток лет, был шире в плечах и довольно неряшлив на вид. Его густые курчавые волосы топорщились из-под кожаной скуфейки, а лохматая седеющая борода дико трепыхалась на горном ветру. Человек перестал смеяться, чтобы представиться.

– Верно. А я Жан из Ридо, и – mon Dieux – мы не друзья аббатам или бритоголовым монахам.

– Добрые господа, bienvenues, – поприветствовал их Петер. – Я Петер, а это мои товарищи… по походу.

– Мой вам поклон. Не желаете отобедать с нами? – предложил Филипп.

Прежде чем онемевшие от неожиданности дети смогли ответить, улыбающиеся путники отвязали от поклажи большую серну и бросили наземь.

– Что такое? Французы, которые разбойничают в лесах императора? – сурово вопрошал Петер.

Незнакомцы неловко переглянулись.

– Ммм… ну, мы просто, хм.

Священник подмигнул, и его лицо растянулось в довольной улыбке.

– Не страшитесь, братья, и добро пожаловать. О малолетнем Фридрихе II я не особо забочусь, а вот пропустить такой пир мне вовсе неохота! – он протянул ладони и положил их путникам на плечи. – Да благословит вас Господь, однако, нам нечем с вами поделиться.

Жан обнял Петера.

– Bon, bon. Отлично. Сегодня ночью нам выпала честь угощать. И мы с радостью разделим с вами трапезу.

Под звуки радостного разговора и под треск жаркого огня мужчины освежевали выпотрошенную тушку зверя и насадили четвертины на длинные вертела. И вскоре огонь лизал румяную сочную оленину острыми кончиками языков.

У детей потекли слюнки. Они нетерпеливо ждали своей доли стряпни: всем своим видом выражали готовность запустить пальцы в обжигающее мясо, до которого было рукой подать. Наконец Жан рывком содрал пылающую полоску с хорошо прожаренного огузка и медленно пережевал его. От показного удовольствия он закатил глаза и улыбнулся во весь рот. Проглотив кусочек мяса, он облизал губы и пальцы.

– О, почти готово, быть может, оставить его на огне еще чуть-чуть… – запнулся он и подмигнул Филиппу. Дети тревожно зашевелились.

– Мне кажется, оно сгодится и так, – вежливо пискнула Гертруда.

– Oui? Разве? – смешливо спросил Жан.

– Э-э-э… да, добрый господин. Думаю, да.

– Тогда за дело! – рассмеялся Жан, согласившись с девочкой. – Oui, oui. Наслаждайтесь, друзья!

Французы торопливо сняли вертела с опор и положили дымящуюся оленину поверх плоского камня рядом с костром. Лети с криками радости ринулись к тушке и принялись разрывать ее вкусное мясо и запихивать себе в рот. Не успели хозяева застолья услышать хоть одно слово благодарности, как ночное яство наскоро превратилось в груду обглоданных костей и хрящей. Наевшись до отвала, крестоносцы расположились на земле, чтобы петь и смеяться в свете костра, забыв под великолепным звездным небом обо всех своих невзгодах.

Петер был радостно взволнован присутствием образованных и повидавших жизнь мужей, и ухватился за возможность обогатить свои познания в философии, астрономии, военном деле и положении Святой Церкви. Дети почтительно слушали их пока все, кроме Карла с Вилом, не поддались теплу и не уснули. Однако Петер противостоял искушению сна, а разговор еще больше взбодрил его и оживил.

– Римская Церковь, – уверенно произнес Филипп, – это заблуждение, развращение Святой воли Господней, ибо нигде в Писании не написано, что какие-то люди должны стоять между Богом и Его творением. Мне не нужен священник, дабы говорить с Богом вместо меня. И никакой римский папа не указ моей душе.

Вил с Карлом переглянулись.

– Могу ли я узнать об источнике столь дерзновенных… высказываний? – спросил Петер.

– Хм! – дерзко сказал в ответ Жан. – Да само Священное Писание. Мы с радостью примкнули к другим, и делимся сей благой вестью свободы со всеми христианами. Послушайте. Вы все вы, свободны, свободны принимать любовь Божью без того чтобы платить за нее или склонять колено перед бритоголовым монахом или черной рясой священника. Христос заплатил за это сполна!

Жан вдруг осознал значение Петерового одеяния и неловко поежился. Не успел он снова раскрыть рта, как заговорил Петер.

– Прошу, поведайте нам больше об этой… свободе.

Жан подался вперед.

– Свобода говорить с Богом напрямую, друг мой. Свобода слышать или читать Его Слово на родном языке. Свобода полагаться на Его совершенство, а не на свои добрые дела, Свобода зависеть от Его платы за наши грехи: мы больше не связаны десятиной, индульгенциями, постами, паломничеством, епитимьями. И еще: благодаря одной только Его Милости, sola gratia, мы свободны наслаждаться общением с Ним вечно!

– N'est-çe pas, – согласился Филипп. – И свобода от загребущей хватки Церкви, а значит, освобождение человека от власти последнего препятствия. Так вот! Думаю, всеми этими десятинами и индульгенциями дьяволы покупают себе особо горячее место в аду!

Жан укоряющее взглянул на спутника.

– Non, Филипп, – возразил он. – Мы должны любить и таковых. У нас нет права бросать в них камни. – Он обратился к Петеру. – Друг, по твоему одеянию, ты – человек церковный, но мы не желали оскорбить тебя. Однако совесть понуждает нас…

– Хм. Однако мы довольно досаждаем вашему Папе! – буркнул Филипп.

Петер ничего не сказал, а только кивнул и бросил взгляд в сторону мальчиков, у которых от услышанного язык прилип к гортани.

– А с вами, юноши, – продолжал говорить Жан, – да пребудет мир и благодать во имя нашего Господа Иисуса Христа, а также свобода в Его имени. Только полагаясь на Спасителя, а не на Римскую Церковь, вы освободитесь.

Мальчики не ответили.

– Вы что-то сказали о других… Как вы зовете себя? – спросил Петер.

– Мы последовали французского…

– Non! – перебил его Филипп. – Мой брат обмолвился. Мы последователи одного Иисуса Христа, но нашим наставником был один француз по имени Питер Вальдо.

Петер улыбнулся и кинул.

– Ja, верно, я ведь слыхал о нем. Кажется, он был купцом с необычайными познаниями в Святом Писании. А вас часто называют лионскими бедняками, не так ли?

– Oui, – подтвердил Жан его догадку.

– Ну конечно. Мне должно бы тотчас догадаться о сем – по вашим деревянным башмакам.

– На юге итальянцы зовут нас Sabotati. Нас сейчас уже много, больше всего в горах Франции и Ломбардии. Мы ходим по миру как бродячие лудильщики, используем свое ремесло, дабы делиться благой вестью. Но временами мы прячемся в этих горах: убегаем от гнева своего короля и немилости вашего Палы.

– Что ж, добрые люди, славно, что мы встретились с вами. Я ношу рясу, это вы верно заметили, но сердце мое радо слышать ваши слова.

Филипп изучающим взглядом осмотрел священника.

– Так и есть. Одет ты священником, но глаза у тебя горят по-особому.

Петер улыбнулся и подмигнул Карлу.

– Как и вы, я состою на службе у нашего Господа. Но званье свое я приобрел не только лишь одеждами. Когда-то давно я был священником и слугой Рима. Да Церкви не по вкусу пришлись мои суждения, и меня отвергли ради других, более послушных и подходящих под образ ее служителя. Итак, в сих рясах я странствую по Империи, дабы искоренять самодовольный обман тех, кто отменяет священство всех верующих в Спасителя.

Глаза Жан вспыхнули в свете костра.

– Да, да, mon amie. Мы все священники. Всякий, кто призывает имя Иисуса как своего Спасителя, есть священник, даже малые дети.

Карл покрылся холодным потом и тревожно прошептал Вилу:

– Думаешь, нас могут повесить за то, что мы слушаем подобные речи?

Нет. Уж их я не боюсь.

Разговоры велись далеко за полночь, при полной луне. Мужчины обсуждали роль Церкви, мудрость кельтов, английские свободы, видения будущего. Наконец Петер, хоть и жаждал большего, поддался усталости и мольбам терпеливых собеседников. Он отошел и свернулся в углублении холма, выстланном лишайником. Однако старик проснулся еще до рассвета, быстро справил утренние молитвы и со всей силы пнул корягой по тлеющему костру, надеясь разбудить французов.

– О, прошу прощенья, – прошептал Петер в самое ухо Жану. Я не разбудил вас?

Спящий проворчал что-то во сне и поерзал, но какая-то палка умышленно упала ему на ноги, и мужчина вскочил спросонья:

– Чего?

– Доброго дня, – хитро заулыбался Петер.

– Et tu, – вздохнул Жан.

К великой радости Петера вальденсы вскоре карабкались вместе с ним в горы, на покрытую снегом вершину, с которой можно было обозреть окрестности стоянки. Воздух был прозрачен и студен, и сквозь него просвечивались слабые краски зари, которая зачиналась над восточными горами. Петер тяжело оперся на посох и искренне посмотрел на товарищей.

– Я не могу понять нашего Бога. Разум мой часто бессилен: то я вижу Его изобилующую любовь повсюду, то мне кажется, что Он вовсе покинул землю. Иногда Его присутствие так близко и так явно в каждой частичке космоса, а иногда, кажется, что Он невыразимо далек.

Ach, душа моя изнемогает и болит. Она взывает в свете дня и во тьме, ибо разум мой слаб и немощен. Уже семьдесят семь лет я брожу по этой горестной земле, и многое повидал. Но чем больше я вижу, тем меньше моя способность различать истину. Я старался понять окружающее, дабы разобраться в стремлениях и томлении души, но я так и не смог всего понять, а вера часто оставляет меня.

Французы слушали внимательно, даже сочувственно, сокрушение Петера о том, как запутана его жизнь, как изнурительны и тщетны все его усилия познать суть посреди хаоса мира. Наконец он выговорился и замолк, усевшись с друзьями посмотреть, как за морщиной гор восходит ослепительное солнце.

Жан набрал полную грудь горного воздуха и нарушил молчание, заговорив уверенно и спокойно.

– Mon amie, Писание учит нас благодарить Бога за время благоприятное, а когда настают тяжелые времена – принимать и их, ибо Бог равно создал дни радости и горя.

– Ja,ja, – с досадой поддакнул Петер. – И мне приходилось утешать такими словами. Но, ах, зачем же Он позволяет злу преследовать нас, за что нам такая боль и страдание? Почему любовь Его увядает и исчезает, как немощный цветок, который запоздало расцвел по осени?

– А-а-а… справедливый вопрос, не спорю, – заметил Филипп. – Позвольте спросить: не является ли вера достойным венцом страданий?

– Ja, конечно, так и есть. И…?

– А не стали ли душевные терзания причиной возрастания потребности и вере или ее упрочнения?

Петер подумал.

– По-видимому, и то, и другое имеет место в моей жизни.

– Тогда, милый друг, как же вы утверждаете, что страдания происходят по Его упущению, недосмотру? Быть может это непостижимое благословение от Того, Кто один знает, что нужно пережить Петеру, или Жану, или мне самому, дабы вырасти в вере? Петер колебался с ответом.

– Могу ли я задать иной вопрос? Когда более всего вы боролись со своим Создателем? Когда вы угрожали кулаками небесам или в отчаянии падали на колени?

– Во дни уныния и скорби, – медленно ответил Петер.

– Верно. Кажется что мы, человеческие создания, склонны отстраняться от Того, Кто желает слышать нас, даже когда мы кричим от боли, и видеть, даже когда наше лицо искажено от гнева. Как печально, что мы обращаемся к Нему лишь тогда, когда мы сошли с пути или терпим лишения.

Петер напрягся.

– Какой странный способ привлекать нас – через мучения. Да-да, жестокий это способ, думается мне. Как можно понять такого, как Он.

Жан ласково улыбнулся.

– Не Господнему сердцу недостает любви, а нашему. Он не суровый наставник, просто мы – упрямые ученики. И никогда, брат, никогда нам не познать разум Господень. Нам не дано познать Его промысел, иначе зачем нам вера? Ибо, знай мы пути Божьи, стали бы только полагаться на свое знание.

Петер вскочил на ноги и возмутился:

– Нет! Нам должно ведать о Его путях, дабы знать, чего нам ожидать. Я просыпаюсь на заре и с ужасом думаю, кого из моих детей я сегодня лишусь, а кого пощадит безжалостная судьба! Я не знаю, угодно ли Ему будет сегодня накормить нас или вновь терзать голодом наши тела, обрушится ли на нас новое лихо или же милость сопроводит нас. Ежели бы я смог знать Его мысли, до конца понимать Его пути…

Жан взял старика за плечо и посмотрел ему в лицо.

– Наша вера разумна, но нам ясно велено «не полагаться на разум свой», а давать место тайне Господа, Который не должен давать объяснение собственному творенью. Священник, собственными словами ты отрекаешься от послушания и покорности. Как бессмысленно тратить жизнь на тщету поисков непознаваемого.

Жан прищурил глаза и вздохнул. Он говорил мягко, но решительно.

– Брат Петер, мне ясно, что «сердце твое лукаво более всего и крайне испорчено».

Петер вспыхнул от столь прямого обличения и застыл лицом.

На его плечо легла рука понимающего Филиппа.

– Любовь побуждает меня изрекать истину. Жан прав: твой разум затуманен духом высокомерия. Ты обуздан скрытой гордыней, коварной и неуловимой, что грозит разрушением твоей души. Идем, мы покажем тебе кое-что.

Смущенный старик последовала за французами на вершину утеса, откуда перед Петером открылся вид, подобного которому он не видел за всю свою долгую жизнь.

Первые лучи солнца только-только пробивались с востока, испещряя лазурное небо широкими, желтыми с красным полосами и вспыхивая на заснеженных вершинах пылающей и горящей жизнью горной земли вокруг. Молчаливое полотно гор послушно расстелилось под властным солнцем, и серые с белым утесы подернулись багрянцем – но не беспричинно: ибо сие место было тронным залом Самого Бога, и освящалось Его присутствием. Непреклонная твердыня свидетельства Божьего светилась отраженным сиянием с лика Господнего.

В тот момент Петер почувствовал себя очень, очень маленьким, незначительным, неприметным. Глаза наполнились влагой, когда он узрел себя, столь жалкого, беспомощного, словно комок пустой и беспорядочной материи, сидящего на возвышении над землей. Бессильная, тщеславная щепоть грязной и упрямой глины – его суть – и величие перед его глазами настолько разительно отличались, что он повергнулся на землю, осмеянный и презренный собственной глупостью.

Петер горько плакал и в беспамятстве лежал ничком под теплым солнцем, пока его уязвленное тщеславие еще сопротивлялось и не желало покидать его. Наконец сокрушенный человек издал громкий стон: «Что есть человек, что Ты помнишь его?»

Он лежал в полном безмолвии, лицом вниз на заснеженной скале, пока, наконец, не поднялся на колени и обратился лицом к солнцу. Он раскинул руки и улыбнулся.

Истощенный и дрожащий, он повернулся к спутникам.

– Мои дорогие, дорогие братья, вы подвели меня к краю земли и явили самого себя. Я в неоплатном долгу. Каким же безумцем был я, полагая, что смогу познать разум Того, Чьи руки изваяли эти горы, Чьи пальцы провели борозды долин! Мне непосильно осознать такую мощь. Я не в состоянии по знать Его силу, Его славу. Как я только посмел отважиться на такое? Довольно для меня Его дара жизни, а Его позволение уразуметь хоть то немногое о Нем, что я знаю, – уже чудо великое. Сколь же безгранична милость! Как смел я требовать отчета о Его воле! Как смел я подавлять веру! Да простит Он мое высокомерие!

Петер упал на колени и снова воздел руки.

– Я верю, что Ты здесь, и верю, что Ты любишь, и этого довольно для меня.

Во все дни жизни Кривого Петера еще никогда так не касалось присутствие Божьего Духа. Все странствия и пролитые слезы, наука и часы молитвы – ничто так не приблизило его к Творцу, как то благословенное утро. Он вскочил на ноги и обнял Филиппа и Жана.

– Я свободен, свободен. Я узрел истину и по истине освободился. Credo ut intelligam… Я верю, дабы понять.

Петер вприпрыжку помчался вниз по тропе, легко и быстро, смеясь от радости. Он забылся и плясал, плясал, как малый счастливый ребенок весело скачет и кружится в надежных покоях свого Отца.

* * *

В то утро завтрак не походил ни на одну из былых трапез, и все из-за перемены в священнике. Его глаза озорно вспыхивали, и он резвился с детьми, как юный царственный наследник резвится в саду теплым летным днем. Столько радости было в нем! Столько глубокого искреннего наслаждения жизнью! Справившись с похлебкой, Петер подозвал Филиппа с Жаном. Он засунул руку за пазуху, достал кожаный сверток и бережно развернул страницу с псалмами.

– Вас ко мне, верно, сами ангелы привели, хм, вернее быть не может! Mes bon amis, возьмите сей свиток как чистосердечный дар. Возьмите и поделитесь его богатством со всеми, кем придется. Разделите его со своими благословенными вальденсами. Господь поистине велик настолько, что нам не понять… И жизнь дана на то, чтобы принять сию простую истину.

Жан и Филипп благодарно приняли подарок и обняли старика.

– Merci, merci! Но увы, пришло время нам расстаться. Да благословит тебя Господь, брат, и вас, милые дети. Да обретете вы благодать Святой Земли Божьей, – в ней ли, или вне ее. Пусть каждый из вас найдет для себя свободу в Его благом сердце. И помните: мы поистине свободны, когда Он наполняет нас верой, – дабы мы терпеливо бездействовали… в мудром познании полноты времени!

Затем французы скрылись из виду – так же неожиданно, как и впервые появились. Однако радость Петера не покинула его вместе с новообретенными друзьями. Напротив, она все росла и росла, когда он присоединился к возлюбленным детям, и блаженство духа его передалось остальным, отчего путь стал легким.

Девочки весело взвизгивали, а мальчики завывали от восторга, забрасывая друг дружку восхитительными снежками. Никому не было дела до холода и голода или отвесного восхождения. Это было время, когда все наслаждались красотой мира и общей дружбой. Около вечерни крестоносцы обогнули высокий пик и стали снова спускаться, минуя снеговую линию, лохматые сосны – до самых елей, которые росли густо. Ночь быстро догнала их, и Вил приказал расположиться на ночлег.

– Вил, – спросила Анна, потирая усталые глаза, – а что мы будем есть? У нас ничего нет.

Вил пожал плечами и порылся в одеялах в поисках завалявшихся остатков.

– Вил, полагаю, ты это ищешь, донесся голос Конрада. Он протягивал прощальный дар французов. – Гляди! Они запрятали в мое одеяло кусок оленины и немного красной капусты!

– Ах! – воскликнул Петер. – Кто бы мог подумать, что я когда-либо благословлю французов! – засмеялся он. – Что ж: Боже, благослови французов… oui? Не так ли? Давайте теперь поедим.

Вскоре все набили животы щедрыми вальденскими подарками и, завернувшись в одеяла, расположились на сухих ветках поваленного дерева. Мария свернулась клубочком сзади Петера. Старик поманил Карла:

– У меня для тебя есть еще одна подсказка, если желаешь.

– Не знаю, – поморщился Карл, – наверное, я никогда не разгадаю твою загадку.

– Тогда тебе надо узнать еще одну подсказку на сон грядущий, а? Готов?

Карл повел плечами.

– Отлично.

Карл снова пожал плечами.

– Я никогда…

– Терпение, отрок. Вот еще:

Карл напрягся и простонал, плотно сжав веки. Он прошептал про себя все подсказки, и тряхнул головой.

Петер улыбнулся.

– Я подумаю над твоей загадкой, ежели ты обещаешь поразмыслить над моей. А теперь пора спать. Кто знает, что ожидает нас на рассвете?

 

Глава 17

Отражение в воде

 Менестрель

Что сейчас за месяц? – однажды утром спросил Карл, позевывая и приготавливаясь выступать в поход.

Петер потер красные со сна глаза.

– Ежели судить по встрече с французскими друзьями, на дворе начало сентября. А что?

– Разве ты не говорил, что твой день рождения приходится на конец августа?

– Ах, да. Так и есть. Точнее двадцать седьмое число самого приятнейшего месяца августа.

Чуть поодаль от них Мария собирала хворост и услышала их разговор.

– Но папа Петер, почему ты не сказал нам? Мы ведь так и не пожелали тебе особых благословений в твой день рождения.

– О малышка, забудь об этом.

– Как так, святой отец, – добавил Отто, – ведь дни рождения должны быть необычными, особенно, когда у тебя их было так много!

Все рассмеялись.

– Хорошо сказано, сын мой, – ответил Петер. – Ибо это был мой семьдесят седьмой год, и я надеюсь, последний.

– Позволь спросить почему? – вмешался Карл.

– Правду сказать, однажды в Милане один еврей поведал мне, что семь – число совершенства. А сейчас у меня на счету две семерки, так стоит ли стремиться к большему? – он откинул голову и задорно хмыкнул.

Вил приказал крестоносцам поторапливаться с завтраком и продолжать путь. Так что, согрев руки над огнем и с трудом сжевав скудный паек из черствых сухарей, юные воины прилежно свернули одеяла, склонили головы для привычной утренней молитвы Петера и зашагали, размеренно и решительно, как всегда.

Отряд взобрался высоко в горы и с каждым шагом приближался к скалистому заснеженному перевалу чрез Гримзель, который должен вывести их к реке Роне и далее, к землям Ломбардии. После нескольких часов утомительного подъема Вил остановил крестоносцев и обозрел местность, которая ждала их впереди.

– Смотри, Петер, туда… там… над гребнем сильный снегопад, а оттуда, глянь, какие тяжелые серые тучи надвигаются на нас.

– Сильные у тебя глаза, юноша, зоркие. Нужно найти укрытие. Немедленно.

Вил с тревогой взглянул на грозное небо и ласково посмотрел на вздрагивающих крестоносцев. Губы Марии посинели и дрожали. Она осунулась и побледнела, – как и все ее спутники. Уверенно упершись кулаками в бока, словно желая придать себе мужества, предводитель велел следовать за ним против ветра, который пригибал их к земле. Верные подопечные безмолвно подчинились, жалостливо сбившись в одну кучку. На разреженном ледяном воздухе их выдохи превращались в густые теплые клубы пара. Шквал ветра со снегом больно бил им в замерзшие лица.

Небо сгустилось и казалось низким. Снег шел, не переставая, весь день. К вечеру путники оказались в весьма затруднительном положении. Вил приказал остановиться, и вглядывался сквозь сумерки, пытаясь отыскать проходимый путь.

– Если бы только эти п-п-проклятые тучи ушли куда-нибудь, – простучал зубами Вил. – Мы смогли бы ид-д-дти при свете л-л-луны, и найти н-н-ночлег.

Отряд молчаливо ожидал распоряжений Вила. Они сгрудились плотной стайкой, чтобы обороняться от ветра. Петер прошептал на ухо упрямому проводнику:

– С-с-сын мой, мы в серьезной опасности. Снег уже доходит нам до колен, а детские ноги утопают в нем. Если так пойдет дальше, у самых маленьких может статься и обмо-мо-морожение. Нам не из чего развести костер – оба ведра лопнули… ни хвороста, ни углей… у нас м-м-мало еды…

– По-твоему я слепой? – огрызнулся Вил. – В твоей старой голове есть хоть одна умная мысль?

Петер плотнее закутался в одеяло и натянул капюшон на самые щеки. Со всех сторон из-под полуприкрытых век на него смотрели детские глаза в надежде, что его осенит спасительная идея. Пурга усиливалась. Подозвав Вильгельма поближе, старик прошептал:

– Я слыхал про с-с-скандинавов, которые однажды сбились с пути, и к-к-корабль викингов разбился о с-с-скалы. Они вс-с-се промокли и едва ос-с-стались в живых, но без огня и к-к-крова. Г-г-говорят, они вырыли пещеру в с-с-снегу и легли тес-с-сно друг к другу. Так они с-с-спрятались от ветра и… с-с-согрелись… М-м-может и мы поступим так же…? – неуверенность в голосе выдала сомнения Петера.

Карл пробрался ближе к ним и слушал.

– Но, Петер, – захныкал он, – мы не можем…

– Хватит! – гаркнул Вил. – Ничего другого нам не остается.

Вил прокричал план остальным. Крестоносцы не верили свои ушам и стояли неподвижно, будто бы ожидая чего-то иного.

– Вы что, оглохли? Делайте что сказано. Н-н-начинайте рыть прямо здесь, – указал он на наносную груду снега с подветренной стороны и швырнул Отто к зубчатой гряде. – Копай… Всем копать… и быстрей.

Дети нехотя стали голыми руками копать нору, пригоршнями выбирая снег из дыры в снегу. Снег с новой силой стал вгрызаться им в лица, а Вил все пинал и колотил товарищей, дабы они копали глубже и глубже. Но больше всего их подстегивал пугающий рев ветра, и спустя короткое время крестоносцы вырыли достаточную норку и дружно повалились внутрь.

Пока они неуютно тормошили соседей, стараясь устроится поудобней, Петер успокаивал их:

– О, мое малое стадо. Тише, тише, успокойтесь. Ailes klar.

Его голос умиротворял. Даже в кромешной темноте ему удавалось ободрять и успокаивать тревогу.

– Мы все сейчас похожи на маленькие печки, не правда ли, – продолжал Петер. – Верно, мы маленькие печки с большими сердцами, – он усмехнулся, но дети угрюмо молчали. – Ладно, ладно. Каждый из нас похож на бурдюк с горячей водой. Ежели мы теснее прижмемся друг к дружке, наверное, произойдет чудо, на которое мы все так надеемся.

Как выводок птенцов сидели в своем снеговом гнезде семнадцать детей и один старик, как одно большое шерстяное покрывало, безмолвно и без малейшего движения. Но скоро слова Петера стали сбываться. Детям стало так тепло, словно они попали домой, каждый на свою постель, и укрылись стеганым маминым одеялом. Они почувствовали себя в безопасности и безмятежно засыпали. Где-то там бушевала буря, занося мир снегами, а дети мирно спали, пока сквозь стены пещеры не забрезжил рассвет.

Над горной рябью заблистало утреннее солнце и залило снег красно-розовым сияньем. Горные вершины молчаливо смотрели себе под ноги, на заснеженную тропу, и терпеливо ожидали, когда же крестоносцы выберутся из своего снежного кокона. Дети стали беспокойно ерзать: сказывалась непривычность места для ночлега. Мария оказалась в самом центре общей кучи и проснулась первой.

– Мне жарко, – пожаловалась она. – Мне жарко и нечем дышать!

Рядом тормошилась Анна, зажатая в тисках тел. Она проснулась с криком на устах.

– Выпустите меня отсюда! Быстрей выпустите меня отсюда!

От ее визга стали просыпаться остальные дети, непонимающе озираясь вокруг себя. Они мало что могли различить в мутном свете, но стало ясно, что за ночь их пристанище замело, и вход плотно прикрыт толщей снега.

– Я не могу дышать! – снова пискнула Мария.

– Я тоже! – закричал Отто, который принялся расталкивать и распихивать навалившихся на него крестоносцев.

– И я! – добавил чей-то сдавленный голос.

Разношерстный комок стал панически шевелиться и корчиться: дети отчаянно бились о стены ледяной могилы. Петера так сильно придавили лицом к снеговому потолку, что он не мог вымолвить и слова. Вил лихорадочно лягал и бил кулаками по льду, пока, наконец, не протаранил стену ногой. Дети вывалились из пещеры прямо на свежевыпавший снег.

Петер вышел последним: он полз на животе, помогая себе дрожащими руками. Какое-то время он лежал неподвижно, затем с трудом поднялся на неуверенные ноги, – как цыпленок, который только-только вылупился из яйца. Он стоял и морщился от яркого солнца. От медленной широкой улыбки сосульки, которые свисали с его всклоченной бороды, стали одна за другой падать, что вызвало целый взрыв хохота. Страх прошел, на душе у всех стало спокойно.

Вил отряхнул с накидки прилипший снег и соскреб сосульки, образовавшиеся у него на гетрах.

– Бог ты мой, а я не прочь повторить наш ночлег.

Карл засмеялся. Его рыжие кудри, тяжелые от свисающих комьев снега, плотно пристали к раскрасневшимся ушам.

– И я не против, брат. Ты только подумай, какие про нас пойдут легенды!

* * *

Пока дети обминали несколько коротких спусков, преодолевали гребень невысокой горы и входили на пустынный перевал Гримзель, солнце поднялось высоко над головой, и воздух постепенно прогревался.

– Дети, – провозгласил Петер, когда они оседлали новую вершину, – позвольте мне кое-что вам показать. Вон там, на четверть мили в сторону.

Я вижу только белую, – прищурилась Мария, – какую-то белую речку, что ли?

– Это, моя драгоценная, некоторые и впрямь зовут речкой, но это река изо льда и снега. Это ронский Gletscher.

– А что такое, этот gletscher? – озадаченно спросил Ион.

– Будь мы чуть ближе, мы бы все увидели, как восхитительная стена льда со снегом скользит по ущельям, похожая на гигантский слизень. Она ползет по чуть-чуть, а во время таяния питает речку кристальными водами. Великолепное зрелище, не правда ли?

Вил задумался на некоторое время. Его не впечатлил рассказ священника, но необычный ледник заинтересовал его.

– Петер, это всего-навсего длинная белая долина, и все. Немного странная, но что нам до того?

– Нет, нет, юноша, погоди. Готовьтесь насладиться плодами сего чудного явления!

– Плодами? – спросила Фрида. – Какой плод может принести обычный снег?

– Воду!

– Ну, тогда я довольно повидал плода за свою жизнь, Петер, – разочарованно проговорил Вильгельм.

Петер озорно хмыкнул и сверкнул глазами.

– Но это вода из тех, которые движутся быстро, и поможет нескольким усталым крестоносцам преодолеть большой участок пути.

– Значит, мы поплывем? – воскликнул Отто. Его зеленые глаза расширились от восторга.

– Верно.

– Но разве вода не движется на север, как рейнская? – с сомнением переспросил Карл.

– Ты как будто мне не веришь, юноша, – ответил Петер.

Крестоносцы неуверенно пожали плечами, но чем дольше они шагали по трудной дороге, тем более привлекательной становилась мысль о плаванье. Вскоре они спустились мимо низких сосен и с радостью наблюдали, как сугробы под ногами становятся все тоньше и тоньше.

– Ура! – воскликнула Фрида. – Следы исчезли.

Они добрались до лесного селения Обервальд, чье гостеприимство было столь же холодным, как речка Рона, струящаяся под ее деревянными стенами.

Группа детей вошла в деревню, надеясь найти сострадание у ее жителей, но лесной народ пытлив и недоверчив к чужакам. Вила и Конрада прогнали с проклятьями и угрозами, а одна сердитая хозяйка побила Анну жесткой метлой. Но Мария, Фрида и Гертруда нашли благочестивый дом, где им подали вяленой баранины, три больших куска хлеба и сыр.

Пока остальные просили подаяния, Карл с несколькими товарищами разбили стоянку и разожгли многообещающий костер. Они выжидали в надежде, что жители окажутся благосклонными к ним, поэтому весело болтали о предложении оседлать узкую речку и малость прокатиться на ней. Из-за редких елей до них доносился шум воды, бурлящей о каменистое дно, и дети ерзали в возбужденном предвкушении.

Солнце почти спустилось за лесом, и все, кроме Петера, вернулись из деревни. Крестоносцы расстроились из-за скудости ужина, но с благодарностью приняли ту пищу, какую им подали, и теперь терпеливо ждали. Ко всеобщему облегчению из темной чащи до них донесся хриплый голос священника, который на ощупь пробирался к лагерю. Петер вышел к костру, широко улыбаясь всем и каждому.

– Вил, отрок, – сказал он, – остались еще добрые люди на этой земле, тебе надобно только хорошенько поискать их. Я случаем нашел четырех лесорубов, которые согласились смастерить для нас два плота.

Вил подозрительно посмотрел на старика.

– Уж и страшно спросить, за какую твою услугу они так охотно согласились.

Петер усмехнулся и присел погреть руки у огня.

На следующее утро дети пошли на шум воды – разведывать берег. Мало кто предполагал, что ожидает их в тот день, да и многие опасались великих планов, которые строил Петер. Но не успели они дойти до каменистого берега, как вышли на папоротниковую поляну, притаившуюся посреди игольчатого леса. Чудесное это было место, волшебное, прохладное и свежее, в коричневых и мягко-зеленых красках. Лучи света легко проникали сквозь смолистые стволы, словно ласковое солнце протягивало руки, дабы с нежностью коснуться земли и согреть ее.

Дети пялились во все глаза, изо всех сил надеясь увидеть, как пролетит фея или прошмыгнет какой-нибудь другой лесной дух. Некоторые с уверенностью заявляли, что слышали шаркающие шаги гнома. Очарование места было сродни разве что самым сладким снам. Голубые глаза Марии расширились от восторга, когда ее нога, легко ступив на мохнатый ковер, утонула в нем. С улыбкой, которая осветила бы весь мир, она проникла в это святилище природы. Золотые волосы переливались на потоках света, молочно-белая кожа покрылась сияющим румянцем. Пораженный Петер наблюдал за девочкой, нимало не сомневаясь, что его перенесли в сад Эдема, и он предстал перед легконогим ангелом. Казалось, она скользила поверх мягкого покрова, и в танце едва касалась его. Она кружилась, вертелась так беззаботно и радостно, что у Петера захватывало дух.

Мария подскочила к кромке мерцающего родникового пруда и наклонилась, чтобы зачерпнуть его хрустальной воды, как вдруг снизу на нее глянуло чье-то отражение. На миг она решила, что вспугнула речную фею: так изумленно бедное создание уставилось на девочку, широко раскрыв рот! Но она сразу же спохватилась и поняла, что смотрит на собственный образ, столь точный, как никакое зеркало не способно отразить.

– Вот это да, – с расстановкой произнесла она.

Товарищи заметили, что она застыла на месте, и поспешили присоединиться к ней. Они окружили пруд, и какое-то время все молчали: внимательно рассматривали своих близнецов, лежащих у их ног. Некоторые впервые узрели себя как есть. Мерцающая водная гладь не походила ни на поверхность тусклых оловянных кружек для сбора подаяния в церкви, ни на мутные рыбные пруды в поместье.

Фрида с любопытством рассматривала себя. Она теребила свои желтые волосы, то накручивая их на палец, то укладывая вокруг шеи. Затем медленно провела ладонями по плавным линиям груди и бедер, и чуть не коснулась челкой воды, пытаясь заглянуть себе в темно-карие глаза. Она дотронулась пальцем до изящной ямочки на подбородке и улыбнулась. В ее девичестве уже проскальзывал образ прекрасной женщины, и Фрида застенчиво отметила это про себя.

Гертруда – сестра Фриды, младше ее на пять лет, – смотрела на себя с некоторым разочарованием. Она решила, что у нее слишком большой нос, и слишком непримечательные карие глаза. Но больше всего ее удручало то, что если бы не длинные волосы, то ее и вовсе приняли бы за мальчика!

Отто не придал особого значения тому, как безобразно острижены его соломенные волосы. Его нисколько не беспокоили запачканное лицо или лохмотья, висевшие на нем вместо одежды. Зато он нашел себе занятие по душе: задрал пальцем кончик носа, выпучил ноздри и выпятил губы.

– Эй, Конрад, глянь сюда! – он растянул щеки и вывалил язык до подбородка.

Мальчики дико захохотали.

Вил горделиво лицезрел высокого светловолосого воина, который смотрел на него из воды. «И, впрямь, – подумал он, – отличный солдат. Какие у него сияющие волосы, страстные глаза и сильный нос! Думаю, он очень похож на рыцаря. Достойнейшего из рыцарей». Мальчик вытянул ладони над водой и сжал кулаки. «…Сильные руки и плечи…». Он выхватил из-за пояса клинок, и солнечный луч, упав на него, отразился в воде. Юноша улыбнулся, довольный собой.

Карл боязливо таращился на замызганные щеки и путаницу рыжих колечек поверх широкой макушки. «Лицо чересчур широко, руки – коротки, да и весь я сам какой-то нескладный и усталый, однако я довольно упорен, дабы дойти до Иерусалима», – размышлял про себя мальчик. Он оскалился и внимательно рассмотрел в воде свои зубы, словно приценивался к лошади. «Зубы какие-то большие. Особенно передние, и грубые, зато хоть крепко держатся». Он наморщил нос, и еще сильней осклабился, когда вдруг его заметила Анна.

– Ты что делаешь, Карл? – засмеялась она.

Карл покраснел как спелый помидор и с позором убежал под крики и гиканье поддразнивающих товарищей. Тем временем Мария коснулась взглядом больной руки. Когда она дотронулась до культи своей здоровой рукой, на глаза навернулись слезы. Она грустно отвернулась и отошла от воды.

Некоторые дети просто стояли и смотрели на себя, о чем-то задумавшись, другие – дразнили соседей и подшучивали над их изъянами.

– Видишь, Конрад, я же говорил, что губы у тебя тонковаты, – кто-то засмеялся.

– Заткни рот, или я пришлепну твои губы так, что…

– Что случилось, Конрад? Не нравится? – подтрунивал другой.

– А сам! А сам-то. Что у тебя за яйцо вместо головы, а?

Склонившийся Петер не замечал перебранки у себя под ухом, а внимательно, с ног до головы, изучал свое отражение. На знаменитом зубе, который один уцелел и вызывал немалый восторг у окружающих, он ненадолго остановился взглядом и улыбнулся. «И, верно, зрелище еще то», – подумал он.

Но вдруг его охватила тоска: он не видел той заветной искры в глазах, которая видна была остальным. Ему показалось, что он вглядывается в окно обветшалого храма и видит, как внутри него угасает усталый и измученный дух. Петер смотрел, как ветер властно треплет его белоснежные волосы: сколь многим они свидетельствовали о мудрости, а он видел лишь древнюю главу, угловатую и немощную, покрытую редкими белесыми лоскутами. Нос казался слишком длинным и костлявым, плечи – узкими и хилыми. Петер взглянул на острые колени, выпиравшие из-под поношенной рясы, и вспомнил, как когда-то эти же ноги несли на себе могучего и прекрасного воина. Он неровно вздохнул, и с глаз упали крупные капли, пустив рябь по водяной глади.

Мария пристально за ним наблюдала.

– Почему ты плачешь, папа Петер? Пожалуйста, не плачь.

Петер обнял ее и легонько притянул к себе.

– О, моя дорогая Madel, я плачу о человеке, – проговорил он, – которого мне очень не хватает. Он вяло улыбнулся.

Мария ласково взглянула на него.

– А кто он? Он был твоим другом? Или это была дама?

– Милая моя, этот человек был моим другом, читал все мои мысли, делил со мною мечты и боль.

– Он что, умер?

– И да, и нет, ангелочек. Он жив в моих мыслях, и даже сейчас неотделим от меня.

– Но кто он? – настаивала Мария. – О ком ты плачешь?

Петер погладил девочку по голове и грустно прошептал:

– Я скучаю по тому человеку, которым я был раньше.

Мария посмотрела на него непонимающим взглядом. Петер продолжил:

– Того человека больше нет, но кое-что от него осталось. Ах, если бы я смог перелететь во времени и снова увидеть его! Ах, ежели снова пережить хоть один день, хоть один вечер или час, которые были шестьдесят лет назад. О, какое блаженство вздохнуть полной грудью – молодой грудью, смеяться и сидеть за столом со старым другом. Ах, ах, моя нежная… Анна Мария, – стал запинаться Петер. – Душу отдал бы, чтобы хоть один разок провести ладонью по ее щеке. – Петер задумчиво посмотрел на ребенка, притаившегося рядом. – Милое дитя, не торопи юность. Испей ее сполна, дабы запечатлеть каждое мгновенье, воспоминания станут лучшей наградой в твоей старости.

Старик медленно сел. Солнце подсматривало за ними сверху, щурясь между стволами сосен.

– Но увы, ангел мой, вот незадача: то, что придает великую цену нашему прошлому, оно же и крадет наши дни. Ибо настоящему должно остаться в памяти, прежде чем оно станет поистине ценным для нас, но при этом настоящее остается позади, покидает нас, а мы стареем. О, двоедушное создание! То, что одновременно и друг, и смертельный враг. Время, ангел мой, это безжалостное время… Если бы можно было познать цену настоящего прежде чем ее назначит Время, я бы…

– Гой, гой! Старик-священник, ты ли это? – внезапно раздалось. На поляну вышли трое лесорубов. – А это те воины, о которых ты говорил нам? – засмеялись они.

– Ах, верно, верно, – вздохнул Петер, вытирая глаза. – Готовы ли плоты?

– А то как же! – хвастливо ответил один из них. – А теперь послушай: воды наши быстры и студены, да и выше обычного. Мы подумали, будет лучше сделать один большой плот вместо двух, лучше удержится на плаву. Самых слабых ваших надобно держать посередке.

Петер согласно кивнул. Другой лесоруб продолжал:

– Моя фрау передала немного еды для детей.

– Что ж, да благословит ее Бог, твою фрау! – воскликнул Петер. – Вперед, дети. Идем за этими добрыми людьми.

Пока Вил выстраивал колонну, Карл вплотную подошел к Петеру.

– Позволь спросить, как тебе это удалось?

Старик мигнул глазами.

– Хм. Видишь того веселого темноволосого юношу? Кажись, их епископ запретил свадьбы между деревенским людом, и признает только те, которые освящены церковным служителем. Однако деревенский священник требует слишком высокую плату за венчание, поэтому юноша не мог жениться. Я сказал ему, что я тоже священник, – Петер потряс крестом на шее, – и с удовольствием обвенчаю его с невестой в обмен на несколько хороших плотов.

Карл одобрительно ухмыльнулся.

Дети последовали за лесорубами к кромке воды и опасливо остановились у огромного квадратного илота. Он был связан из двадцати длинных прочных бревен, которые скреплялись суровым канатом. На вид он был устойчивым и надежным, однако на фоне неистовой горной реки выглядел слабым и почти невесомым. Фрида испуганно прошептала Вилу на ухо:

– Мы ведь не собираемся плыть на этом?

– Конечно собираемся. Девочки, вы сидите в середине.

Гертруда с Марией взялись за руки и опасливо глянули на бурлящую Рону. В то лето снега обильно таяли в горах, а от частых дождей река разбухла еще больше. Ледяной поток пенился и вздыбливался вокруг белых донных камней, отчего шум стоял оглушительный. Анна испуганно уткнулась лицом Иону в спину.

– Ну же, ну же, Анна. Мы и не такое проходили. Всего-то вода, которая, тем более, сможет ускорить наш путь.

– Но Ион, я не умею плавать! – хныкала Анна.

Новоиспеченный муж отвел Петера в сторону и предупредил его:

– Осторожнее на воде, ибо она коварна. Брат говорит, вам лучше держаться правого берега. Мы приделали короткое кормило, но для него нужны руки сильные руки. Шесты, расположенные по углам, доверьте самым умелым и зорким… подводные камни нужно замечать много раньше, чем вы почувствуете их под собой. Самых слабых держите в середине, и обвяжите их веревкой. Около полудня вы выйдете к излучине – там вы сможете отдохнуть, но на вашем месте я бы держал путь до сумерек, до самой деревни Фиш.

Вилу было не по себе, но он хорошо скрывал тревогу и говорил уверенно.

– А как мы узнаем Фиш?

– Там будет таверна с коротким причалом для парома. В конце причала вы увидите зеленый флаг. Мало кто пользуется паромом, многие ходят свиным бродом, который лежит южнее по реке. Еще вы увидите низкий частокол вокруг дюжины дрянных хижин, и непременно услышите музыку менестреля, играющего у воды.

Далее на юг вас снова ожидает изгиб: коли не уснете, не пропустите. Вам бы неплохо остановиться в Фише на ночь, но будьте осторожны: про тамошних жителей ходят плохие слухи.

Вам нужно плыть и весь следующий день, а к вечеру доберетесь до Брига, где вы и высадитесь. Повезет, так сможете выручить за плот немного еды… козьего сыру или баранины… это мой вам совет. Оттуда идите на юг по тропам, ведущим к перевалу через Симплон – это и есть врата солнечного юга.

Петер поскреб макушку.

– Я, кажись, бывал в тех местах. Оттуда недалеко до Ломбардии, я правильно мыслю?

Ему поспешно поддакнул другой брат, также желая оказаться полезным:

– Ja, там близко. Пойдете по глубоким ущельям, минуя темноглазых жителей деревни Гондо, затем – мимо недремлющей стражи замка, который возле Домодоссола… Дальше я не знаю.

Жених протянул большие мозолистые руки и взял Вила и Петера за плечи.

– Да пребудет с вами и вашей отважной братией Господь Бог и все добрые духи.

Братья кивнули на прощанье, заложили секиры за широкие спины и исчезли в чаще.

Вил взглянул на беспокойных крестоносцев, потом – на плот, нетерпеливо покачивающийся у берега. Он притворно-сердито рявкнул, дабы скрыть собственное замешательство:

– Девчонки, малыши – все на середину. Отто, возьмись за шест; ты, Карл, – за этот, Гюнтер, – вон тот. Конрад, ты стоишь со мной у кормила. Ион, твой угол там. А ты…

– Хайнц, господин Вил.

– Верно, Хайнц, – все не могу запомнить ваши имена. Ты еще маловат. Встанешь с Ионом, будешь помогать ему.

Хайнц всегда был тихим и незаметным. Он вместе с Понтером, двоюродным братом-силачом, проник в отряд где-то на переходе в горах. Никто точно не помнил, когда братья появились среди крестоносцев: как и все пришлые, они скоро слились с общей толпой, говорили мало, работали много. Это был решительный мальчишка, всего девяти лет от роду. У него были прямые каштановые волосы, блестящие прищуренные глаза и вздернутый нос посреди конопатых щек, из-за чего он и был похож на лесного эльфа. Хайнц проворно прыгнул на деревянный плот, вне себя от восторга, что ему позволили быть со старшими.

– Петер, – скомандовал Вил, – ты стоишь посередине. Возьми веревку и обвяжи ею тех, кто стоит у шестов, а концом захвати и остальных. Ежели кто случайно упадет, мы сможем его вытащить.

– Или присоединимся к нему в воде, – проворчал кто-то.

Дети с опаской заползли на плот и распределились по нему, как каждому было велено. Никто, однако, не подумал отвязать плот от пристани, и теперь он тяжело осел на мелкое дно. Дети удивленно переглядывались и недоумевали, пока все, как по команде, не принялись смеяться над тем, как они потешно, должно быть, выглядели.

– Отличная работа, Вил, – дразнился кто-то из мальчиков, но предводитель и сам смеялся над своей неосмотрительностью. Наконец он с двумя мальчиками вывели плот в холодные бурлящие воды. Дети заохали от страха, когда быстрый поток подхватил зеленый плот и понес его на своей спине. Как ни старательно мальчики управляли шестами, толку было мало, ибо норовистая река держала их в своей хватке и вела по своему усмотрению.

Когда плот первый раз накренился, все от страха задержали дыхание, но после нескольких томительных минут крохотная армия почувствовала себя не в пример уютнее на плавучем островке. Вскоре они уже радостно визжали, взлетая то вверх, то вниз по пенистым бурунам. И так они неслись, неслись вниз по реке, сильнее раскачивая плот и смеясь, глотая бодрящие ледяные брызги, которые река бросала им в лицо, а крепыш-плот уверенно и гордо прокладывал себе дорогу меж водных борозд.

Горы, густо поросшие сосной, издали казались легким зеленым облачком на удивительно-голубом небе, а справа высилось еще одно такое же облако, но уже серо-бурого цвета. Доселе неслыханный шум громогласной реки был так приятен на слух! Даже Петер смеялся и хлопал в ладоши, как ребенок на празднике.

– Ах, как же славно жить! – вскрикнул он.

Рона уносила их все дальше, час за часом раскачивая и встряхивая плоским суденышком, направляя его к далеким заснеженным грядам на западе. Небольшие деревушки из срубных домов мелькали с ошеломительной быстротой, и дети весело махали недоумевающим крестьянам на берегу. Когда долина стала расширяться, северные горы исчезли из виду, а по бокам начались зеленые пастбища, усеянные козами и овцами. Река присмирела. Кронистые деревья обступили воду, и крестоносцы проплывали под раскидистыми ветвями буков, и белых берез, и дубов. Несколько детей отважно свесили босые ноги с края плота. Пальцы покалывали от холодной воды, было щекотно, и дети еще больше хохотали.

– Если бы только Георг смог с нами прокатиться! – воскликнул Карл.

– Ja, – согласился Конрад, – а плот выдержал бы?

– Скорее нам потребовалась бы еще четверка толстых бревен, не меньше! – усмехнулся Вил.

К полудню, как и предсказывал лесоруб, отряд миновал первую излучину. Дети лежали на спинах, удобно растянувшись на плоту, и смотрели, как над головой проплывают облака. Кто-то изредка замечал то парящего ястреба, то сокола. Глянь кто с небес вниз, им, без сомнений, предстало бы необычайное зрелище: бурые туники, грязные лица и крапчато-коричневая кора плота – все сливалось в одну плавучую массу. Общий цвет нарушали только алые кресты, нашитые на каждую детскую грудь, редкая шевелюра золотистых волос или яркая улыбка.

Солнце постепенно садилось, и воздух остужался. Петер тревожно всматривался вдаль по реке, надеясь увидеть зеленый флаг таверны. На восточном небе уже появились первые звезды, когда Отто вдруг показал в даль: там виднелся корявый, нескладный причал, а рядом с ним – покоробленный, крытый щепой навес. Отряд встал на ноги и внимательно смотрел, как они во весь дух приближаются к месту назначения.

– Поворачивай вправо, – крикнул кормчему Петер, – вправо, Вил. Скорей, вправо!

Вил схватил рычаг и дернул со всей силы… в противоположную сторону, едва не повалив Карла и Отто с их поста.

– Нет, нет! – вскрикнул Петер, – в другую сторону. Двигай в другую сторону!

Вил смешался и оробел, но времени терять было нельзя. Петер перемахнул через головы пригнувшихся детей и схватил кормило.

– Вы, на шестах, – заорал он, – приготовьтесь.

Петер толкал и дергал за рычаг, мастерски управляя плотом, вылавировав его прямиком на причал.

На шатком доке, куда направлялись крестоносцы, сидел человечек в колпаке и играл на лютне. Заметив плот, с грохотом мчащийся на него, он вскочил на ноги, И едва успел: более крепкий плот вдребезги разбил бы прогнившие сваи дока. От резкого толчка дети повалились друг на друга, а плот все кружился и вскидывался на больших прибережных камнях. Петер быстро сообразил и прогудел мальчикам:

– Держите нас, парни. Навалитесь на шесты, сильнее, ребята, сильней!

Плот дрогнул, столкнувшись с отвесным берегом. Течение увлекало его дальше, но шесты выдержали. Петер крикнул менестрелю:

– Хватай веревку и привяжи нас к столбу, а не то нас унесет рекой!

Менестрелю не надо было долго объяснять, чем грозит подобный поворот дел, и он ловко схватил веревку, перекинутую Петером, и принялся наматывать ее на столб. Несколько быстрых движений руки и крестоносцы в безопасности. Петер проверил сохранность драгоценного груза и, успокоившись, что все целы и на месте, выбрался на берег.

Добрый вечер, друг мой. Господь да благословит!

– Виоп giomo, мореход, – со смешком поприветствовал его менестрель. – Mилости просим в Фиш. Меня зовут Бенедетто. – Он снял шляпу и отвесил поклон.

Петер представил себя и своих спутников, которые успели собраться вокруг него.

– Что ж, дорогой Бенедетто, значит ты с юга?

Менестрель утвердительно кивнул.

Не найдется ли здесь милосердного человека, кто бы приютил на ночь сих агнцев Божьих?

Бенедетто улыбнулся и погладил свою острую черную бородку.

– Думаю, не найдется, старик. Это свободный город, но не щедрый. Я играю па берегу, и они не трогают меня, но это все, что я получаю за свою музыку.

– Но, – настаивал Петер, – разве холодная вода остудила их сердца?

– Ах, друг мой, – с улыбкой отвечал Бенедетто, – здешние жители бежали с юга от войн меж домами Гвельфов и Гибеллинов дабы спрятаться в горах. Немногие говорят на твоем языке, и ни у кого нет времени на путников – разве что обменять товар на звонкую монету.

Петер почесал затылок и посмотрел на детей.

– Не знаю, о каких войнах ты говоришь, но разве войны чем-то отличаются одна от другой.

– Верно, верно говоришь. Однако выслушай: одеяние твое свидетельствует об священническом сане, поэтому тебе след искать друзей среди гвельфов, но держись подальше от гибеллинов.

– Откуда мне знать, кто из них кто, да и что это за разделение?

– Гвельфы союзничают с римским напой, а гибеллины воюют на стороне восставших лордов. Конечно же, и те, и другие преклоняют колени пред Церковью, – что весьма озадачивает. Однако в южных городах они ожесточенно враждуют между собой.

– А кому ты будешь другом?

– Я – друг музыке, и пою своей прекрасной возлюбленной – реке.

– Станешь другом моим детям?

Бенедетто сел и стал беспокойно теребить дырки на порванных кожаных туфлях. Он слегка сморщился и почесал кончик длинного узкого носа:

– Вы наверняка подразумеваете, найду ли я для вас ночлег и еду, поэтому я спрошу, во сколько вы оцените… мою дружбу?

– Денег у нас нет, – ответил Петер.

Менестрель поднялся, улыбнулся и поклонился. Он перекинул лютню за спину и приподнял колпак.

В таком случае, signore, позвольте откланяться.

Петер взглянул на неряшливое селению и почувствовал себя неуютно. Солнце зашло, и все небо покрылось звездами. «В таком месте темнота – не товарищ», подумал он.

– Денег у нас нет, Бенедетто, но для тебя у меня есть особый дар.

Менестрель остановился и развернулся с вопросом на лице.

– Si?

– Я научу тебя одной балладе.

Музыкант поднял брови. Баллады – вот все его состояние, и возможность приобретения еще одной была соблазнительной.

– Я научу тебя «Песне о Роланде». Хорошая застольная баллада.

– Предложение заманчиво, – задумчиво ответил Бенедетто, – но вас более дюжины.

– Но ведь они маленькие, как и ты, – заметил Петер, – и довольствуются малым.

– Эта «Песня о Роланде», – продолжал Бенедетто, – хорошая баллада или германская баллада? – Он заметил угрожающий оскал Вила и быстро поправился: – Прошу прощения, я не хотел вас оскорбить, безусловно, нет. Но я слышал некоторые ваши баллады, все про войну, да кровавые поля Мэйфильда, да о ваших диких саксонских рыцарях и все такое прочее. И только не говори, что это одно из сказаний вашего Вольфрама фон Эшенбаха! Я предпочитаю петь о любви, вине и бабочках.

Вил со стоном закатил глаза, а Петер пожал плечами.

– Хм, а вы, дети, знаете балладу о подобных вещах?

Крестоносцы молчаливо стояли и пытались припомнить или хотя бы представить себе такую песню. Вил силился вспомнить песню, которую напевала фрау-бабочка из Вейера. Наконец молчание нарушила Мария.

– Мы можем научить его песне об Иисусе.

Бенедетто покачал головой.

– Нет, эта не подойдет, малышка. Мне не нужны детские песенки. Мне и так туго приходится в этом месте, а коли я запою нечто эдакое, жители деревни меня и вовсе утопят!

– Ach! – проскрежетал зубами Петер. – Это не детская песенка, а тебе, ежели не прижился здесь, почему бы не отправиться с нами? Мы с радостью возьмем тебя на плот в обмен на ночлег и немного хлеба. Наш путь лежит к Генуе: через горы, а потом по морю.

Бенедетто нерешительно покачивался на пятках, и бросал взгляд то на деревню, то на реку. Наконец он долгим взглядом оглядел кольцо лиц, обнадежено глядевших на него серебристыми от лунного света глазами, и его сердце смягчилось. Потрепав оловянную пряжку на поясе и порядочно искомкав колпак, он ответил:

– Действительно, почему бы и нет? Вот уже десять лет я здесь, быть может, пора вернуться домой. – Он ненадолго задумался. Si Buono. По рукам. Следуйте за мной, и я дам вам кров и ужин.

Крошечный человечек ловко проскочил сквозь брешь в частоколе и повел детей к пустому загону для свиней, где они нашли вдоволь чистой соломы – для постелей и для костра. Вскоре крестоносцы сидели вокруг огня, надеясь, что им дадут чего-нибудь поесть и попить. Отблески огня придавали особый блеск черным глазам Бенедетто, а когда он улыбнулся, дети захихикали.

– Он похож на маленького лесного гнома, – прошептала Билу Мария.

Анна тоже не сдержалась и прыснула со смеха.

Затем Бенедетто пропал, но тут же вернулся с несколькими хлебными сухарями и куском вареной баранины.

– Держите! – гордо сказал он. – Держите, дети. Это вам на ужин.

Детские глаза загорелись, особенно при виде мяса. Менестрель снова улыбнулся и вынул флягу с вином и кувшин с козьим молоком.

– О, прекрасно, милостивый сир. Просто великолепно! – воскликнул Петер.

Не прошло и получаса, как крестоносцы и их новый друг крепко спали.

 

Глава 18

Замок Кастелловерди

На следующее утро Вил поднял отряд и приказал всем собраться у плота для утренних распоряжений.

Проверьте, хорошо ли держат веревки. Конрад, проверь узлы. Карл, посмотри, в исправности ли кормило.

Петер стоял рядом с Бенедетто и смотрел, как мимо течет ледяная вода.

Великолепное зрелище, не так ли, мой маленький друг. Смотри, как искрится голубая вода и как уверенно скользи г меж пышной зелени по обеим сторонам. О, а величественные горы, которые вплотную подбираются к тому берегу! Право же, милый друг, прозрачным утром, вроде этого, сердцу хочется летать.

Бенедетто покрутил пальцами кончик бороды.

– Для тевтонца ты слишком хорошо чувствуешь красоту.

– Пожалуй так. Значит, ты отправляешься с нами?

Бенедетто молчаливо стоял и дрожащими руками теребил шейку старой лютни.

– Пока ты спал, я много размышлял, – со вздохом ответил он. – Уже более десятилетия я сижу на этом причале и играю для каждого, кто проходит мимо. Иногда получаю пенни, немного серебра… или насмешку, рваное одеяло или обветшалый плащ, или же одну только улыбку. Я выучился говорить на вашем языке, и на языке французов, знаю немного из латыни, но, все равно, чувствую пустоту внутри.

Сердце жаждет вновь однажды летом увидеть солнечные берега прекрасного Lago di Varese и родное селение Браббии. О, Петер, если бы ты видел красивые сады и огороды моего народа! Цветы, наполняющие обоняние ароматами небес, а их пестрому многообразию впору соперничать с радугой. Плоды, большие и сочные, истекают сладким нектаром. И музыка. О, музыка. И прекрасные девы. Чего же я сижу здесь, на краю варварского севера и пою глупые песни, до которых никому нет дела?

Так почему, – перебил его Петер, – почему ты не ушел?

Бенедетто поднял несколько камешков и медленно швырнул их в реку.

Моя семья потеряла расположение нашего господина, и нас выгнали из нашего дома. Мы не обрели убежища ни у Гиларатов, ни у Боргомнеров. Они воевали за обладание свободными землями и городами, и всюду, куда бы мы ни бежали, всюду шло кровопролитие.

– А сколь давно было это?

– О, десятка два лет тому назад, надо полагать, – ответил Бенедетто, – Я уже потерял счет.

– Мир меняется.

– Как раз об этом я и размышлял прошлой ночью, падре. Есть кое-что, чего я боюсь куда сильнее, чем снова повстречать жестокость. Его черные глаза заблестели слезами. Что если воспоминания… обманывают меня? А вдруг цветы не так нежны, а вино не горячит, как прежде?

Тогда, добрый менестрель, – снова перебил его Петер, – почему просто не умереть? Смерть спасет тебя от боли разочарования, быть может.

Вил нетерпеливо мерил шагами берег, пока, не вытерпев, приказал воинам подниматься на плот.

– Петер, мы ждем. Менестрель, нам пора уходить. Благодарим за оказанную доброту.

Петер отвел Вила в сторону.

– Юноша, человек может поехать с нами. С твоей стороны благоразумно пригласить его.

Вил подозрительно посмотрел па Бенедетто.

На что он нам?

– Он говорит на языке юга лучше меня и знает обычаи той стороны. У него верный глаз: он поможет нам на опасных перевалах, да и с ним нам легче будет раздобыть пропитание в селениях. И, мне кажется, мы ему тоже нужны.

Вил повернулся к Бенедетто и высокомерно подбоченился. Ему неохота было брать менестреля, но он послушал совета Петера.

– Сир, можете ехать с нами, ежели хотите. Учтите, что вам придется слушаться моих распоряжений.

Бенедетто бросил тоскующий взгляд на пристань, снял шляпу и слегка поклонился.

– Сын мой, волею судьбы я всю жизнь кому-то подчинялся, и считаю за честь последовать под вашим командованием.

То ли скорбный взор, то ли равнодушие в голосе менестреля, то ли что иное затронуло Вила, но он вдруг пожалел этого человека и дружелюбно протянул ему руку.

– Тогда – добро пожаловать.

Крестоносцы радостно визжали и хлопали в ладоши, рассаживаясь по местам: общество музыканта детям пришлось по нраву. Несколько напряженных усилий рук – и лодку подхватило речным течением.

Пока плот стремительно уходил вниз по Роне мимо деревень Беттен и Морель, все смеялись и поддразнивали друг друга. Яркое солнце ласково пригревало макушки.

– Расскажи, менестрель, – попросил Гюнтер. – Расскажи нам о своем доме.

– О, мальчик мой! Вряд ли слова способны передать подобную красоту. Вы, северный народ, и не видывали такого.

Крестоносцы обступили Бенедетто, а он закрыл глаза и вздернул лицо к небу.

Мальчиком я жил в маленьком доме из камня и глины, с плоской крышей, который стоял на берегу могучего Lago di Varese, самого прекрасного озера на земле, темно-синего пристанища аистов и лебедей. Жаркими летними днями мы плескались и резвились в его чудных водах. Ах, что за прелесть!

Отец мой был простым рыбаком. Я все еще вижу в памяти, как он чинит сеть, проводя по ней толстыми пальцами с легкостью самого виртуозного игрока на лютне, словно исполняя мелодию для самих ангелов. А мать… ах, мама! Каждый вечер она готовила самые вкусные блюда, при этом напевая нежные песни, как птица по весне. Si, si, свежая рыба и маслины, мягкие пшеничные хлеба и фрукты. Отец, как обычно, наливал красного вина из глиняных бутылей, которые изготавливал гончар Фернандо, мой дядя. По вечерам мы с братьями и сестрами, кузинами и кузенами, с тетями и старым дедушкой, и с дядей танцевали и пели, пока не валились на землю от усталости. А потом мы лежали под звездами. А звезды-то, звезды! Так уж их много, этих блестящих алмазов, которые повсюду вспыхивают и мерцают.

Глаза Бенедетто загорелись.

– А женщины, юноши мои, женщины все прекрасны. Светлые и темные, и ходят плавно, как ангелы. Улыбки их ярки, как свет зари, а гру…

Петер громко кашлянул и сурово взглянул на новичка. Да и уместно ли вести подобные разговоры в окружении охочих до взрослых бесед отроков!

– О, si, si, конечно. Итак, bambini, я жил посреди красоты и достатка.

Анна показала пальцем на лютню.

– Сыграешь для нас?

– А тебе хотелось бы, милая?

– Ja! – взвизгнули в один голос Гертруда с Фридой. – Пожалуйста.

Все дети стали наперебой упрашивать менестреля, и даже Петер ободрительно поднял брови.

– Виопа medicina, amico, buona medicina.

Бенедетто ухмыльнулся.

– Из-за шума реки придется петь очень громко, дабы вы меня слышали, но я спою.

– Спой про женщин, крикнул Ион с края плота.

Его просьба вызвала укоряющий взгляд Петера, но менестрель не заметил предостережения священника.

Конечно, мальчик мой, – ответил он, легко перебирая тугие струны лютни. Он закрыл глаза. – Я спою вам о женщинах Браббии.

Бенедетто коснулся струн, прежде чем начать, и стало ясно, что он благословлен совершенным голосом для своего призвания:

– На этом песня заканчивается, – вмешался Петер. – Спой другую песню, более подходящую для твоих слушателей. – Негодуя, он насупился.

Конечно-конечно, – спохватился Бенедетто. – Я часто ошибаюсь в выборе, как не жаль. Прошу прощенья, падре, – он подмигнул Иону, который благоразумно скрыл смешок. – Итак, дети, спеть вам более искусную балладу, которую я написал прекрасной деве, прошедшей однажды мимо моего причала?

– Ja! – зааплодировал Хайнц. – Спой, пожалуйста!

Музыкант просветлел: простой просьбы было достаточно, дабы его сердце возрадовалось и вдохновилось. Пел он со всей душой:

Дети все хлопали и хлопали нескончаемым песням Бенедетто: сначала – песням о любви, затем – о вине и бабочках, празднествах и танцах, о свете солнечном и лунном. Его пальцы теребили и перебирали струны верной лютни, пока на южном берегу, на излучине, не появились знакомые стены Брига, и музыкант нехотя замолк.

– Вот он, Вил, вот Бриг, наша цель.

Вил внимательно осматривал деревянные дома селения, подступающего к кромке воды, но не увидел ничего необычного. Потемневшая деревянная обшивка, да крытые соломой крыши – дома, как и повсюду. Дым вился над частоколом: за стенами домов деревенский люд готовил ужин. Мычанье коров и блеянье коз, доносившиеся до чуткого уха, смешивались с журчаньем быстрой воды.

Вил с Петером верными руками выправили плот к огромному булыжнику, который лежал посреди ямины, бившей исподними родниками. Это было подходящее место для причала, и, сделав последнее усилие над кормилом и хорошенько подтянувшись на Ионовом шесте, крестоносцы плотно пристали к берегу. Карл с Конрадом спрыгнули на берег с веревкой в руках и накрепко привязали плот к вековому дубу. Когда все приготовления были завершены, Вил приказал отряду высадиться на берег.

К этому времени вокруг собралась порядочная толпа деревенских зевак. Нечасто путники появлялись от верхнего течения реки: небольшая глубина редко позволяла ей быть судоходной, да и мало кто отваживался испытывать неизведанный и опасный поток. Пора, однако, ознаменовалась сильным таянием снегов, и путешествие по полноводной реке казалась заманчивым, поэтому к скалистому берегу Брига в том году пристало не одно судно. Удостоверившись, что новоприбывшие – не из числа разбойников или беглецов, сельчане разошлись по делам.

Крестоносцы со смешанными чувствами растянулись на плоском камне. Им хорошо лежалось на твердой земле, однако путешествие по реке оказалось приятным: куда приятнее, когда тебя влечет сильными потоками вод, чем карабкаться по безжалостным кряжистым утесам. Помня о насущной задаче, Петер и Бенедетто отправились в деревню, где они ловко сторговали плот каким-то искателям приключений – коробейникам, направляющимся в Монтро. И еще до наступления темноты они вернулись с бурдюком красного вина и шестью мерами овса и проса.

Вил пришел в негодование.

– Надобно было обменять вино на хлеб! – гаркнул он. Даже в тусклом сумеречном свете было видно, как злобно горят его глаза.

– У нашего менестреля во рту пересохло от жажды, и я подумал, что неплохо бы отблагодарить его за доброту, спокойно ответил Петер.

Вил что-то проворчал, но согласился. Он вылил гнев на других детей, раздраженно погнав их на поляну за стенами селения.

– Ион… Конрад… Карл… Гюнтер… Ричард, соберите хвороста и веток. Тут повсюду валяются отличные дрова. Остальные… Фрида… бери котелок и иди за водой. Анна, Отто, возьмите помощников и наломайте сосны для постелей. Все за работу. Пошли, пошли.

Крестоносцам не впервой было выслушивать гневные распоряжения, а работа успела стать привычной и быстро спорилась в руках. Вскоре они хорошо отужинали в свете жаркого костра. Повеселившись перед сном и выслушав спокойную песню Бенедетто, дети крепко уснули, сытые и довольные.

* * *

На следующее утро крестоносцы проснулись и приуныли: все было затянуто густым туманом, однако небо над ними многообещающе сияло. Хватило нескольких пинков по тлеющему костру, дабы он воспламенился с новой силой. Наспех хлебнув разогретой каши, оставшейся со вчерашнего ужина, крестоносцы без сожалений покинули стены Брига и берег шумливой реки и стали взбираться по торной дороге, которая лежала поперек Симплон-перевала.

Дети послушно карабкались по длинной, извилистой тропе. После хорошего отдыха на плоту, набравшись сил за время плаванья, идти им было куда легче. Кому и было тяжело, так это Бенедетто: менестрель не привык давать работу ногам. Он судорожно, со свистом вдыхал и выдыхал, с трудом взбираясь по каменистому пути, и при каждой возможности садился передохнуть и перевести дыхание.

День за днем они шли по узким высоким ущельям, поднимаясь все выше, оставляя позади лиственные деревья и крепкие сосны, пока, наконец, не достигли вершины перевала. Там они начали медленный спуск к равнинам Ломбардии. Путь легчал, хотя и не становился легким. Временами дети заходили в селения, чтобы найти помощи у ее жителей, кареглазых обитателей Гондо и Преглии. Сей народ разительно отличался от крестоносцев в лице и обычаях. Многие были значительно темнее и ниже детей тевтонского рода, но все, кроме странных жителей Гондо, отличались радушием и добротой. Даже ветер доносил иные запахи. Его дуновенья были теплыми и сладостными, столь же приятными, как и народ, обитающий в здешних местах. Пронизывающие северные ветры остались позади, и это также сказывалось на приподнятом настроении крестоносцев.

Нагие скалы и каменные вершины вытеснялись мягкими лиственными холмами с дубом, лавром и буком. Дети воспрянули духом.

– Верно, верно, kinder, – еще больше ободрял их Петер, – больше нам не придется проходить сквозь облака, хотя перед Генуей нас ожидает еще один перевал. Теперь нам идти и идти по долинам. Сейчас мы идем по долине Di Vedro, в конце которой нас ожидает озеро.

Следуя тропе, которая слегка поднималась над долиной около середины скалы, отряд прошел мимо Домодоссолы. Дети купались в теплых лучах итальянского солнца. Они танцевали и пели всю дорогу к скалистому берегу реки Точе, до которого оставалось всего-то около полдня ходу. Вдруг из-за поворота показался приземистый замок, зловеще глядевший прямо на них.

Крестоносцы приостановились, дабы лучше рассмотреть castello. Рыжеватые стены замка сложены были из толстых и громоздких камней. Своим основанием он опирался на листель, узкий горный уступ, и одной стороной уверенно прижимался к груди утеса. Многочисленные бойницы, казалось, в упор смотрели на детей, словно это не бойницы вовсе, а недремлющие глаза гигантского стража. Пожалуй, замок вел достойный караул над господскими землями. Отряду не оставалось другого пути, как пройти под его крепостным валом, ибо тропа вилась аккурат под ним. Паломники заволновались. Лучше повстречаться с простым деревенским людом, – подумали многие, – чем с лордом и его вооруженными стражниками. А другие, как Фрида, привыкли к замкам и не понаслышке знали о том, что за их стенами простолюдину можно найти надежное убежище.

– Вил, нечего страшиться! – убеждала она. – Где мы найдем лучший запас провизии, чем в хранилище вроде этого!

Вил разозлился тону девицы. Да как она смеет его предусмотрительность называть страхом!

– Страшиться? Ха! – с вызовом ответил мальчик. – Думаешь, я испугался? Нет уж, девчонка, я не боюсь этого места. Мне судьбой уготовано стать рыцарем и править землями, так что не смей обзывать меня трусом.

– Я… я только подумала, что ты…

– Хм. Ты девчонка. Думать – не твоего ума дело.

Фрида вспыхнула. Девчонка иль нет, она не станет молчать в угоду кому бы то ни было, тем более, в угоду задиристому мальчишке – пусть и красивому!

– Послушай-ка, юный господин, – насмешливо сказала она. – Что я решу, то и будет моего ума дело, а уж ум-то мой меня не подводит! Может я и мало говорю, да у меня мозгов побольше будет, чем в твоей дырявой болванистой голове!

Вил стиснул кулаки. Слыханное ли дело, чтобы какая-то девчонка унижала его во всеуслышание его же отряда! Вряд ли какой мужчина из его селения не отколотил бы надменную девицу, не сходя с этого же места, – подумал Вил, – но ему всегда становилось жалко несчастных. Нет, он не станет бить и слабую тварь, тем более, юную Madchen. Ему вспомнился отец, который ни разу не поднял руки на мать, и раз даже понес за это наказание от деревенского старосты. Он часто наказывал сыну не причинять боли женщине. Нет, и Фрида не почувствует тяжесть его кулака сегодня или когда-либо, но ее не мешало бы присмирить малость! Мальчик не мог подобрать подходящих слов.

– Так вот. Знаешь, может статься, однажды ты и будешь рыцарем, а я всегда останусь лишь женой и хозяйкой, но это не значит, что я хуже тебя!

Щеки у нее раскраснелись, но она быстро спохватилась и попридержала остальные слова, готовые сорваться с губ.

Своевременно вмешался Бенедетто:

– О, bambini, взгляните, взгляните туда, – он показал на четырехглавую крепость и крутую покатистую крышу главной башни, возвышавшуюся посреди замка. – Я помню это место с детства, – сказал он.

Вил шаркнул ногой и отвернулся от Фриды.

– Ja? – безразлично отозвался он. – Продолжай, менестрель.

– Дабы выучиться пению я приехал сюда с нашим деревенским padre, когда тот поехал в замок передать какое-то послание епископа. Мне, маленькому деревенскому мальчику, оказали великую честь. И к тому же меня научили обычаю лордов и принцев, и обычаям этой семьи. Мне сказали, замок был построен семьей Верди незадолго до начала вражды с родом Висконти, а враждовать они начали два или три поколения тому назад.

Верди много лет были владельцами этих земель, хотя в наши дни именно Висконти заведуют поместьями от Милана до озера Маджоре. Как бы там ни было, дед нынешнего синьора Верди присягнул на верность императору Барбаросса. Висконти же объединились с ломбардскими городами, и когда союзники поразили Барбароссу у Легнано, Верди остались без сильных сторонников и лишились многих угодий. Даже сейчас до меня доходят слухи, что они присягнули Отто и каким-то лордам Пьемонта. Ах, – вздохнул Бенедетто, забывшись в размышлениях. – Ну, ладно. Видите, как тропа вьется прямиком к castello? Никому из путников не удастся миновать зоркой охраны. Ее нарочно выстроили так высоко, чтобы с нее можно было обозревать всю окрестность.

А листель? Узкое пространство вокруг? Врагу здесь негде развернуться. А вон там, у синьора Гостанзо ров… вода вокруг внешней стены… видите? Он весьма гордится им. Горные замки редко могут похвастаться защитным рвом.

Вил показал на высокий угловой частокол из заостренных бревен, который окружал листель на уровень ниже от него.

– Замок кажется довольно укрепленным. Врагам надобно пройти через колья, через весь листель, а потом – ров, а все это время они находятся на виду у лучников, которые могут обстреливать нападающих из бойниц.

– Si, и еще барбикан, навесная башня, – сказал Бенедетто и замолчал, рассматривая стены замка. – Боюсь, здесь что-то не в порядке… Вал обложен дополнительными укреплениями… верный признак опасности. – Менестрель покачал головой и понизил голос. – Смотри, прорези в стенах полны лучников. Многие погибли по эту сторону стены. И многие крестьяне укрылись за его стенами, нашли здесь пропитание во время голода. Быть может, они проявят милость и к нам.

Вил приказал товарищам ускорить шаг и поспешно вывел их к подъемному мосту, охраняемому подозрительной стражей, которая сейчас беспокойно суетились у открытых врат. Юноша осторожничал, и все не мог сообразить, какое приветствие будет самым удачным, как его мысли прервал вскрик брата.

– Ach! Ну и вонь!

– Чего? – не понял Вил.

– Воняет… Неужто ты не чувствуешь?

Отряд стал дружно стонать и с отвращением высовывать языки. Все остановились, чтобы взглянуть на стоячую воду внизу. Бенедетто пожал плечами.

– Нужно же куда-то девать нечистоты.

Конрад присел на корточки и уставился в скверную воду.

– Глянь, Ион, – сказал он. – Глянь, капуста плывет.

– А там, – показала Анна, – кусок луковицы. А вон там еще кусок чего-то.

Вдруг Отто залился смехом.

– Глядите! – закричал он. – Там, у коряги.

Сначала все друзья следили за его указательным пальцем. Потом, хоть все они были из простого народа, девочки с омерзением отвернулись от неприглядного зрелища, а вот мальчики нашли его более чем забавным. Они хохотали и вовсю забавлялись при виде плывучих человеческих нечистот, которые собрались у коряги как у эдакой плотины.

– Довольно, – проворчал Петер, быстро обходя их. – Пора войти внутрь.

Мальчики вскочили с рук и колен и сломя голову побежали за Петером, который нетерпеливо ждал их у главного входа.

– Gentile signore, – обратился Петер к стражнику, – мы пришли с миром и просим впустить нас ради милости вашего господина.

Человек молчаливо смотрел на него из-под низкого забрала. Петер заметил, что воин был еще совсем молод, и выглядел уставшим. Вокруг его глубоко посаженных карих глаз образовались темные круги. Он слегка покачивался, едва выдерживая вес стальной кольчуги, ниспадавшей ему до колен. Даже от колена до щиколотки он был закован в тяжелые кольчужные чулки. От Петера не ускользнуло и то, что он был во всеоружии, и он заинтересованно заглянул внутрь тихого двора.

Привратник, однако ж, был хорошо научен для своего юного возраста, и ответил в обычае стражников:

– Padre, – проворчал он, – забирайте свой тщедушный выводок, и vattene… уходите. Нам сейчас не до странников и милостынь.

Петер посмотрел поверх стражника и обозрел внутренний двор. Он заметил, как приготовленные к бою отряды собирались в строй.

– У вас какие-то неурядицы?

Юный солдат угрожающе подступил к Петеру. Он дал знак остальным воинам.

– Просто разворачивайтесь и уходите, старый человек. Вам здесь не рады.

Карл, который оказался в самом хвосте колонны, нетерпеливо вытягивал шею.

– Что там такое? – прохныкал он.

Едва он успел произнести вопрос, как воздух сотрясся от трубного звука с верхней башни. От этого пронзительного гласа весь двор пришел в беспорядочное, суматошное движение. Воин, стоящий высоко на парапете, выкрикнул:

– Смотрите! Смотрите, вот он!

Петер с детьми удивленно проследили, куда он показывал рукой, и долго всматривались, пока не увидели одинокого всадника, мчащегося к замку по длинному пологому откосу. Петер напрягал глаза во всю мочь, но так и не смог разобрать, что это был за всадник. Вдруг мимо детей вихрем проскакал конный отряд, едва не сбив нескольких крестоносцев в воду, и поспешил к приближающемуся всаднику. Петер не понял, собирались ли они нанести тому всаднику поражение или сопроводить его в замок: отряд проскочил мимо них слишком быстро, и, хотя глаза их не выдавали жажды крови, они были вооружены до зубов.

Ударили в башенный колокол, и военные внутри замка поспешно занимали позиции на верхней стене. Далеко внизу один из посланных всадников осадил лошадь, развернулся в седле и приложил ладони ко рту:

– Красный флаг! – прокричал он. – У него красный флаг!

Голос у воина был сильным, но нельзя было не услышать ужаса в его крике, от которого юный стражник побледнел у Петера на глазах.

Как только эти слова достигли главной башни, во все стороны стали отдаваться новые приказы, а сутолока крестьян вперемешку с воинами с новой силой взялись за дело. У привратника от волнения дрогнул голос, когда он острием копья приказал Петеру с детьми войти внутрь:

– Sbrigatevi, – гаркнул он. – Быстрей! Avanti. Avanti!

Вил не двинулся.

– Ч-что здесь происходит?

Проклятые тевтонцы, разве вы ничего не смыслите в войне? Нас сейчас атакуют. Живо внутрь. Сейчас же!

Главный привратник приказал своим людям проводить крестоносцев во двор, где их покинули посреди царившего хаоса. Какое-то время крестоносцы непонимающими глазами глядели на человеческий улей, гудящий вокруг них. Все стены были сплошь опутаны паутиной веревочных лестниц и канатов, подъемников и смотровых корзин, а на каждой ступеньке стоял наготове лучник. Ставни мастерских и навесы рабочих, теснившиеся вдоль внутренней стены, наглухо заперли ставнями и теперь колонны слуг-водоносов обильно поливали постройки водой, готовясь к худшему. Строи легковооруженной кавалерии уже собирались у ворот, а полуодетые рыцари лорда Гостанзо осыпали проклятьями слуг и оруженосцев за нерасторопность.

Белокурый солдат заметил светловолосую кучку смущенных детей и подбежал к ним.

– Падре, – позвал он Петера. – Германцы, ja? – спросил он.

Петер кивнул.

Воин подскочил к Вилу и вперил в него огненный взор.

Сердце Вила заколотилось.

– Поставьте меня на стену, сир. Я буду сражаться за этот замок!

На солдата ничуть не подействовало рвение юнца. Он видал таких, как он, – горящих битвой, но чей огонь потухал при первом же виде крови.

– Придержи язык, щенок, не то я рассеку его надвое. Пойдешь туда, куда я велю.

Он повернулся к Карлу, Отто, Конраду и Иону, но ничего не сказал. Он быстро обошел взглядом девочек и остальных детей.

– Слушайте внимательно, – сказал он. – Скоро на нас нападут, возможно, к заутрене, а может и сегодня на закате. Старшие мальчики, ты и ты, – показал он пальцем, – со мной.

Вил кивнул.

– Ты, рыжий, и ты, как твое имя?

– Конрад, сир.

– А тот, что рядом?

– Ион.

– Отто.

– А я Гюнтер.

– Ричард, сир, и мой брат Август, сир…

– А я Хайнц.

– Хайнц, ты еще коротыш и не годишься… Конрад, ты и ты… да, и ты тоже, – тыкал воин пальцем, – идете за этим солдатом. Остальные, Гюнтер, Отто, и Ричард, и вы там… следуете за тем солдатом. Малыши, станьте рядом с девочками и идите вот за этим воином.

Солдат обратился к подчиненным и отдал приказы.

– Этих забери в лазарет и возвращайся.

Петер многозначительно кашлянул.

– Ах да, старик. Найди часовню и держись подальше от беды. Судя по одежде, ты выдаешь себя за падре. Что ж, можешь молиться за наши души.

Хайнца, Фриду, Марию, Анну, Гертруду и других немедля повели по оживленному двору и, дальше, по каменным лестницам в помещение для слуг. Там они в безопасности ожидали, когда поступят первые раненые. Карла, Вила, Иона и Конрада тем временем отвели к основанию стены, к вратам, которыми они недавно вошли, и приказали стоять около спутанного клубка из веревок, канатов, и корзин. Какой-то солдат мельком взглянул на них и принялся орать.

Вил оборонительно поднял руку.

– Мы… мы не говорим на вашем языке. Мы не понимаем вас.

Воин разочарованно выругался.

– Я говорю на твоем языке, сержант, – вмешался Петер, который следовал за мальчиками по пятам. – Каковы будут твои приказания?

– Vecchio, – обратился воин к Петеру, – скажи юнцам оставаться здесь… у основания стены, и наполнять корзины стрелами и дротиками из бочек, и подбирать те, что упадут во двор. Затем они должны поднять корзины к лучникам. Когда корзины опустеют, лучники сбросят их вниз, и, Господь свидетель, им лучше не мешкая наполнить корзины снова!

Петер кивнул и перевел приказ мальчикам. Карл внимательно слушал, но не мог оторвать глаз от оживленного двора: он поражался строгому порядку, которому подчинялось каждое действие, а ведь чуть раньше он видел вокруг лишь беспорядок и суматоху. Крестьянки окунали в глубокий колодец ведро за ведром и с отработанной точностью передавали их мужчинам, которые снабжали водой бригады неустанных поливальщиков.

Затем его внимание отвлек ровный поток пехотинцев, которые своим чередом подбегали к оружейному складу и снова покидали его: подходили безоружными, а отходили в полном вооружении, облаченные в тяжеловесные кожаные туники или кольчуги. От страха у Карла свело живот.

Вил пихнул брата.

– Смотри, – показал он на непроходимые укрепления из дерева и камня, которые защищали верх башни у входа. – И глянь на эти огромные чаны. Говорят, их наполняют кипящим маслом и водой, которую выливают на головы посягателям на врата замка.

– Хотелось бы мне убраться отсюда, – вздохнул Карл, вытирая пот со лба.

Вил оскалился и выхватил драгоценный клинок.

– Убраться отсюда? Болван. Сейчас свершается моя судьба. Ты еще мальчишка, но когда все начнется, уж я-то покажу, на что способен! Наверняка меня возьмут пажом к одному из рыцарей. Да ты не бойся, я буду здесь и присмотрю за тобой!

Удары башенных колоколов эхом отзывались по землям лорда, и толпы запоздалых крестьян спешили под защиту крепостных стен, что есть силы погоняя перед собой волов и лошадей. Им ничего не оставалось, как бежать в укрытие, ибо, промедли они на полях еще хоть недолго, они испытают на себе меч кровожадного врага. Ежели кто-то не успел достигнуть врат до закрытия, его оставляли за стенами – на верную смерть.

Внутри замка установилось тревожное затишье. Все воины заняли свои позиции на стене. Своим видом они выражали решимость и непоколебимость, но их лица были беспокойно вытянуты. Тишину прерывали только крики младенцев, лай собак и последние приказания суровых командиров.

Петер проковылял к солдату постарше, который занял место привратника. Он прикрыл глаза, дабы вспомнить те немногие итальянские слова, которые когда-то знал, и заговорил:

– Gentiluomo, что это за война?

Стражник посмотрел на него из-под загнутого козырька шлема и слегка повел плечами.

– Сколько я себя помню, семья моего господина воюет с родом Висконти, но вражда эта началась еще до моего рождения.

– Как звать твоего господина? – спросил Петер.

Стражник удивился.

– Ты стоишь на его земле, в его замке, и не знаешь его имени? Он – синьор Гостанзо из рода Верди, сын Августино.

– А как твое имя, отважный воин?

– Себастьяни, родом из Преглии. И вовсе я не отважный. А кто ты такой, несчастный пилигрим?

– Меня зовут Петер, и вовсе я не несчастный. Мы вместе с товарищами-крестоносцами направляемся в Геную.

– Si, – знающе кивнул страж. – Мы видели, как толпы ваших появлялись из-за гор. Господин жалеет их, и многих отпустил с миром и провизией.

Себастьяни озорно посмотрел на Карла и Вила. От искорки в глазах его лицо подобрело.

– Коль судьбе будет угодно, и вы переживете эту ночь и достигнете цели, – улыбнулся он, подкрутил кончики каштановых усов и поправил широкий пояс на кольчуге. Заметив впечатление, которое произвели его меч, кольчуга и обложенный твердым деревом щит на восхищенного Вила, воин добавил:

– Может однажды, парень, ты вооружишься подобно мне.

Мальчики нетерпеливо ждали, пока Петер обдумывал перевод его слов. Вил просиял.

– Верно, сир, я буду рыцарем на службе нашего императора!

Себастьяни откинул голову и захохотал.

– Si. Ну и мечтатель! – проревел он! – Вот так мечтатель!

Петер напомнил о вопросе, более интересовавшем его.

– Итак, Себастьяни, почему вы враждуете?

– Мы уже десятилетиями ведем эту вражду, но теперешняя война началась около полумесяца тому назад. Висконти без повода напали на одну из наших деревень. Мой господин послал пешую рать и целый отряд конных, дабы отомстить. Увы, жажда мести обернулась нашим поражением! Быть может, нас нарочно заманили в ловушку, – скорбно покачал головой Себастьяни. – Уже много лет эта война приносит нам только убытки.

Петер посмотрел из ворот на долину перед замком.

– Но не вижу никаких признаков нападения.

– Скоро увидишь, мой друг. В прошлые разы первыми показывались наши изнуренные пешие отряды, которые спешили, спотыкаясь, под укрытие крепости. Сзади за ними следовали рыцари, прикрывая беззащитных воинов с тыла. За ними с визгом мчалось все огромное войско Висконти, а то, бывало, и отряды дьявольских наемников, убивая на пути всех отставших.

Петер перевел его рассказ мальчикам.

– Затем они нападают на замок? – спросил Карл.

– Никогда нельзя сказать наверняка, – с задержкой ответил Себастьяни.

– Но с чего началась вражда между этими древними родами? – настаивал Петер.

Солдат раздраженно пнул ком глины.

– Да я и сам не могу разобраться. Немногие посвящены в эту тайну. Говорят, когда-то очень давно убили одного из Висконти, и в его смерти обвинили кого-то из рода Верди. Верди заявили о своей непричастности и вот уже два поколения отстаивают свою невиновность в той смерти. Но мне кажется…

Вдруг с главной башни трижды протрубили. Замерли все языки, и все глаза взметнулись к смотровым окошкам на стене. Себастьяни оказался прав: по пологому скату вразброс приближалась пехота, выбившаяся из сил, а за ними – разбитые всадники-рыцари. Но самое страшное открылось их взору чуть погодя: из-за дальнего бугра поднялась волна вражеской конницы и инфантерии, которые направлялись к крепости.

Изможденные пехотинцы лорда Гостанзо миновали колья барбакана и томительно-медленно устремились по мосту. Перейдя канаву, они вошли вратами и при последнем издыхании повалились прямо на пыльную землю, кашляя и постанывая от боли в раненых телах, судорожно глотая воздух. Сразу за ними прогрохотали копыта окровавленной конницы, которая беспорядочно ступала по дороге, сбивая с ног замешкавшихся крестьян. Люди вопили от страха, избегая тяжелых лошадиных копыт и тел рыцарей, без сил валившихся наземь со своих скакунов.

Петер с мальчиками отчаянно вжались в гладкую каменную стену, дабы не быть затоптанными. Они наблюдали за происходящим со стороны, пораженно-широко раскрыв глаза. Когда последний из армии Верди оказался внутри замка, главный привратник дал знак закрыть ворота. Себастьяни тут же передал приказ исполняющим, которые всем весом навалились на подъемные колеса по обеим сторонам ворот, пока сам он забирал подпору из-под решетки, чтобы опустить ее. Пока поднимали мост, Себастьяни высвободил кованую решетку: железо прогремело по спусковому жёлобу, и решетка кольями впилась в землю. Затем солдаты затворили массивные дубовые двери внутреннего двора и перекрыли вход тремя объемистыми балками. Крепость была готова к осаде.

 

Глава 19

Позор

Смотрите… там!

Над общим шумом слышались радостные возгласы, которые становились все громче. Редкие приветственные крики то тут, то там по двору крепости окончательно слились в одно громогласное «ура».

Из господских покоев на восточной стене вышел хозяин замка, синьор Гостанзо, сын Августино, хозяин Домодоссолы и всех окрестных земель. Он появился в полном боевом облачении и, досадливо махнув в ответ на приветствие вассалов, ринулся на середину двора, где его ожидал предводитель рыцарей.

Хотя Петер и мальчики не могли слышать их разговора, они поняли, что синьор недоволен: он ткнул пораженного командира в грудь и сшиб его наземь. Поражение стоило господину больших людских потерь, и нанесло еще более невосполнимый ущерб его гордости.

Однако, несмотря на столь показательный приступ ярости, синьор заворожил крестоносцев своим видом. На нем была искусно сделанная кольчатая рубаха – длинная, до самых колен, поверх которой было надето желтое безрукавное платье. Он опоясывался широким кожаным поясом, на котором держался длинный меч. Металлические пластины, которые крепились у локтя, прикрывали руки воина, а голову надежно защищал круглый широкополый шлем, из-под которого до плеч ниспадал тонкий кольчужный наголовник. С плеч струилась длинная красная с зеленой каймой накидка с черным крестом посредине. Обут он был в кожаные сапоги до колен, и когда он ходил по двору, его глаза горели огнем власти и мощи. Только человек высокого рода смог бы глядеть на других столь же непоколебимо. Сильная выдающаяся челюсть и густые черные усы придавали особую властность его словам, когда он раздавал направо и налево приказы об укреплении стен.

От пронзительного звука трубы Вил зажал ладонями уши и почувствовал, как колотится его сердце и как кровь приливает к шее. Приближалась битва. Карл, Конрад и Ион не разделяли восторга своего капитана и взбудоражено вертелись на месте, наблюдая, как стрелки готовят самострелы к битве.

Все устремили глаза и слух к горизонту: не идет ли враг? Многие надеялись, что Висконти повернут обратно: разве мало им пролитой крови в тот день? Но, увы, все надежды пали при зловещем звуке труб и барабанов, которые ознаменовали приближение враждебно настроенной армии.

Ратники беспокойно переминались с ноги на ногу. На всех лицах – застывшее выражение ужаса. Даже земля задрожала под копытами тяжелой неприятельской конницы. К замку приближалась многочисленная орда, которая походила на беснующиеся потоки воды во время мартовского таяния снегов.

Одного слушания было недостаточно, поэтому мальчики резво поднялись по деревянным ступеням и столпились около узкой щели бойницы. У Карла перехватило дыханье, когда он узрел армию захватчиков, надвигающуюся на них. Рыцари в тяжелых доспехах, выступавшие впереди войска, расступились и дали пройти наступающей пехоте. Сердца детей отчаянно забились от громкого, в такт, звука литавр, бряцанья доспехов и топота. Протяжный горн дал знак остановиться, и передовая линия армии Висконти замерла на подъеме горы, чуть поодаль от зубьев барбакана. Неприятель бесстрашно вытянулся под угрозой лучников замка.

Карл судорожно глотнул и потер онемевшие ладони. Пешие воины выстраивались, линия за линией, в безупречном порядке; щиты впереди, копья, секиры, булавы и мечи по бокам. За ними, вниз по склону, нетерпеливо били копытами храпящие жеребцы, гордые осанистыми рыцарями, которых несли на своих спинах.

В крепости же слышны были только приглушенные мольбы священников, которые мужественно обходили солдат, благословляя их. Однако их шепот еще более усиливал ужас ожидания и словно подтверждал неминуемость гибели. По щекам Карла катились капли пота, у Петера стучало в висках. Только Вил горел от возбужденного предвкушения, что вот-вот свершится его мечта – мечта глупца. Нет, он не забыл то поле кровавой битвы, которое потрясло его совсем недавно, но сейчас его воображение наполнилось картинами собственного тщеславия.

Ужасающую тишину нарушил бой барабана – одного, затем другого, третьего… Пешие воины заколотили в свои деревянные щиты. Они стучали все громче и оглушительнее, затем стали скандировать:

– Morte, morte, morte, morte!

Карл зажал уши и из последних сил сдерживал слезы, готовые вот-вот хлынуть из глаз. Всем казалось, что даже стены не выдержат грохота и падут, как древний Иерихон.

Себастьяни спешно подошел к Петеру и сухо дал ему распоряжения:

– Скажи рыжему, что битва начнется лишь на рассвете. Сейчас они только запугивают нас: не ждали, что мы подготовимся к нападению столь быстро, а ночью штурмовать крепость никто не отважится. Около пяти лет тому назад, после праздника святого Михаила, они как-то напали на нас ночью, но мы их разбили. Ночью они займутся барбаканом, дабы подобраться ближе к замку на рассвете. Кроме того, их священники не успели еще произнести на них благословение. Найдите себе чего поесть и ложитесь спать.

Когда выкрики и грохот стали стихать, Карл открыл уши. Он выглянул из бойницы и наблюдал, как неприятель развернулся и спустился в долину.

– Ты что, надеешься, они пошли восвояси, дурень малодушный? – насмехался Вил. – Разве я не прав, Карл?

Он схватил кинжал с пояса и сделал выпад в сторону удлиняющейся тени от главной башни.

Тем временем Петер не мешкал и пошел разыскивать остальных детей. Второй группе старших мальчиков поручили такое же задание, что и Вилу с остальными, но только у восточной стены. Петер немного успокоился на их счет, ибо вряд ли нападение придет с востока. Затем он беспокойно направился во внутренний двор, где крестьяне повсюду разложили костры, варили похлебку и жарили баранов и оленей. Петер вскарабкался по крутым ступеням и добрался до временного лазарета, где и нашел еще нескольких крестоносцев. Они сгрудились в углу комнаты, а присматривала за ними добродушная матрона.

– Меня зовут Петер, – представился священник. – Я забочусь об этих детях.

Дородная женщина улыбнулась.

– Меня звать Габриелла. Я уже полюбила этих bambini, как своих собственных.

Матрона обеими руками обхватила Анну и так сильно прижала ее к себе, что худенькая девочка едва не утонула в ее объемистой груди. Анна прытко выскользнула, но вежливо улыбнулась.

Петер довольно усмехнулся, он был рад новому союзнику. – Вы позаботитесь о них во время битвы?

– Как о своих родных! – воскликнула она и дотронулась до Марии. – И об этой малышке тоже, – вздохнула она. – За ней я буду особо присматривать.

Петер осмотрелся в дымной комнате.

– Этих ранило во время дневного боя?

– Si, – указала Габриелла на постели. – Большая часть раненых находится здесь. Тяжелых больных мы расположили в библиотеке священника, возле больных лихорадкой.

Петер навострил уши.

– Я не слыхал о лихорадке в здешних местах.

– О да, si, si. Все лето мы страдали от сего бедствия. На праздник жатвы в той самой комнате умерла моя милая Розальба, – всхлипывая, проговорила женщина, вытирая слезу. – Многие, многие умерли тогда. Говорили даже, что болен наш signore, но, видно, Бог миловал. Некоторые считают, что это вы, германцы, принесли к нам мор, я же вас не виню.

Габриелла, быть может, мои дети послужат в другом месте? Слова Петера донеслись до одного из стражников.

– Дети будут там, где прикажут, или всех вас вышвырнут за стену. Хм. Кабы я мог, вас бы давно сожгли за то, что вы принесли заразу на наши земли!

– Ты не прав, Фернандо. Один из падре заболел лихорадкой после дня пятидесятницы, когда этих детей и в помине здесь не было, – сурово выбранила солдата Габриелла.

Петер собрал подопечных в углу и понизил голос:

– Дети, оставайтесь около этих раненых и держитесь подальше от библиотеки. И еще, – предупредил он, – когда на заре начнется битва, не выходите из-под укрытия. Слышите, всегда оставайтесь под крышей. Не забудьте.

Фрида непонимающе смотрела на него. Петер взял ее за плечо и строго проговорил.

– Поняла, Madchen? He позволяй детям выходить под открытое небо во время битвы. Ты меня поняла?

Фрида кивнула.

– Кто-нибудь видел Бенедетто?

Дети отрицательно покачали головами.

– Кажется, я видела его у колодца, – ответила Анна, – но это было давно, и с тех пор он не показывался.

* * *

От возбуждения Вил не мог спать. Повинуясь тяге беспокойного сердца, он покинул пост и отправился бродить по замку. Он пересек двор и направился к огромному залу – пристройке к господским покоям с внешней стены башни. Прошмыгнув мимо сонных стражников, Вил вошел внутрь зала и остановился перед его длинными столами и огромным камином. Помещение освещалось только еле тлеющим, забытым огнем в очаге, да несколькими факелами, но даже такого смутного освещения было достаточно, чтобы рассмотреть богатые гобелены и окаймленные бахромой стяги, висевшие на стенах. Вил смотрел на все восхищенными глазами. Он неспешно ходил, проводя пальцем по гладким дубовым столешницам, восторгаясь оружием на каменных стенах. «Какая мощь, какое богатство», – подумал он.

В конце комнаты Вил заметил темный коридор. Поддавшись соблазну неизведанного, он слегка втянул голову и шагнул в черный проход, освещая дорогу сосновым факелом со стены. Шел он быстро. Миновав короткий пролет, он вышел в большое, хорошо освещенное помещение и столкнулся с удивленной молодой девушкой.

Девушка быстро пришла в себя от неожиданности и отругала незваного гостя.

– Ma come si puo? Пошел прочь немедля, или я прикажу тебя повесить и четвертовать!

– Прошу прощенья. Я не говорю на вашем языке.

Девушка уткнулась руками в бока и презрительно тряхнула головой. Она помолчала, затем ответила Вилу на его родном языке.

– Что ты здесь делаешь, деревенщина?

– Мне… мне кажется, я заблудился.

– Si, так и есть. А знаешь ли ты, что вторгся в личные покои signore?

Вил помотал головой.

– Так вот знай, мальчишка. Ежели я закричу, не успеешь ты и единого шага сделать, как тебя схватят десять солдат и по моему слову они рассекут тебя надвое.

Она сложила руки на груди и сердито посмотрела на смущенного крестоносца.

Вил теребил рукав и растерянно одергивал полы туники. Он вдохнул воздуха, но заговорить не мог. «Боже правый, – подумал он, – она, верно, самая красивая женщина, которую я когда-либо видел». Как ни велико было смущение юноши в тот момент, новое чувство взволновало его еще больше. Он силой заставил горло издать звук.

– Э-э-э… м… меня зовут Вильгельм… из Вейера. Я… э-э-э… я предводитель отряда крестоносцев, направляющихся в Палестину.

Собственные слова придали ему смелости, и он выпрямился и расправил плечи.

Девушка подошла и приблизила руку с факелом к незнакомцу. «Хм. Красив… несколько… Хотя… очень красивое лицо. Какие жгучие голубые глаза и золотые волосы!» – пронеслось у нее в мыслях, но она, подавив порыв чувства, снова напустила на себя высокомерный вид.

– По мне, так никакой ты не предводитель. Я вижу лишь крестьянина с кинжалом на веревке.

Вил озлобился от ее язвительных слов. Он вперил жесткий взгляд прямо ей в глаза.

– Я Вильгельм из Вейера, предводи…

– Si, – оборвала его девушка на полуслове тоном, не терпящим возражений. – Тебе здесь не место. Уходи.

Вил выпятил грудь: он не позволит избалованной девице распоряжаться им! И кроме того, пока ему вовсе не хотелось уходить.

– Прежде, назовите свое имя.

Его вопрос возбудил любопытство девушки. Она слабо улыбнулась, отчего Вил почувствовал, как куда-то исчезает его гнев, а ноги странным образом слабеют в коленях.

– Меня зовут, – кокетливо произнесла она, – Лючия, из рода Верди.

Вил зачарованно онемел: «Лючия! Совершенное имя для красавицы, такой как она». Он решил, что она с ним одного возраста. Он провел взглядом по хрупким плечам и мягким бедрам. Украдкой взглянул на юную грудь, но поспешно поднял глаза к длинным каштановым волосам, которые шелковой волной струились по гладким, оливкового цвета щекам. Наконец они встретились взглядами. Ее большие карие глаза смотрели из-под ровных дуг бровей и блестели в свете факела. Вил забылся в мечтательном восхищении, как его мысли резко оборвал голос Лючии:

– Не соизволишь сопроводить меня но замку?

Сердце Вила затрепыхалось, и он чуть не выкрикнул «конечно!», но вовремя сдержался и неуклюже шаркнул ногой.

– Н-наверное скоро мне надобно будет возвращаться на пост, но я с радостью приму предложение госпожи.

Лючия улыбнулась. Более бдительный парень заметил бы ехидный смешок, и притворную любезность, но не ослепленный чувствами Вил.

– Тогда следуй за мной, и я покажу тебе то, чего ты желаешь.

Она протянула ему руку, и более чем удивленный юноша легко поддерживал ее при ходьбе. Прикосновение мягкой руки было таким приятным, что от счастья Вил совсем потерял голову. Они ходили по владениям синьора, и Лючия живо проводила его по различным комнатам и покоям, безразличным голосом называя их предназначение.

– Это комната папы.

Вил с благоговением рассматривал украшенные коврами стены и тонкой работы мебель в спальне лорда.

– А эта дверь ведет в опочивальню матери, эта – в комнату служанки, та – к отцовскому писчему.

Лючия повела юношу по очередному коридору и вниз по заплесневелым ступеням. Они прошли мимо кабинета писаря и скромной обители священников. Лючия усмехнулась.

– Ты когда-либо бывал на вершине башни?

– Не… не в этой крепости.

– Верно, ты побывал во многих, но я поведу тебя на вершину нашей башни. Оттуда мы увидим врага.

Они взобрались по спиральной каменной лестнице, протиснулись мимо недовольных стражников и вышли на смотровую площадку. Беспокойные солдаты еле держались на ногах от усталости. Дозорные немигающими глазами следили за лагерем Висконти, освещенным факелами. Им не дали подойти к странному предмету, завешенному огромными кусками ткани, но они преспокойно свесились с парапета, чтобы увидеть мрачное войско, которое заняло всю долину.

– Какая большая армия, – заметил Вил.

– Они уже приходили сюда прежде, – ответила Лючия. – Ты боишься?

– Я? Боюсь? Никогда. Я никого не боюсь.

Девушка кивнула.

– Я наслышана о храбрости мужчин с севера. Могу ли я быть уверена, что когда враги нападут, ты станешь защищать меня?

– Да, моя госпожа, – самонадеянно ответил Вил и резко повернулся к Лючии. – Я буду защищать вас и вашу семью даже ценою собственной жизни!

Лючия приподнялась на цыпочках и влажными губами слегка прикоснулась к его щеке. Вил испуганно отпрянул, но темноволосая девица отвернулась и побежала вниз по ступенькам. Он поспешил следом, а сердце его млело и томилось от сладкого чувства. Они перебежали двор и бегом поднялись на другую башню, которая стояла лицом к горам по западную стену. Все вокруг было залито лунным светом.

– Здесь также выставляют дозор, – тяжело дыша, проговорила Лючия, – но с этой стороны еще никто не нападал. Гора слишком крута, чтобы войско смогло одолеть ее, но мои предки вырыли ров даже и в каменной земле. Такое не часто увидишь. Мой народ весьма умен.

Они взялись за руки и помчались вниз по ступеням и снова по двору. Они взобрались на крышу северо-восточной башни, затем по короткому пролету сбежали к большому дверному проему. Вил зажал нос, и Лючия засмеялась.

– Уборную придумал отец моего папы. Эта идея пришла ему в голову, когда вырыли защитный ров. – Дверь скрипнула от усиленного толчка рукой. – Он придумал так, что все стекает вниз, в воду, которая уносит нечистоты прочь. Разве не великолепно? Больше не надо возиться с ночными вазами!

Вил неуверенно улыбнулся: сомнительное новшество не впечатлило его. Он безуспешно пытался найти слова, чтобы выразить свое восхищение дедушкой Лючии.

– Хм… и… ну, эти… отходы, вот, оседают на дно или плавают на поверхности рва, отлично, значит, не нужно ничего убирать. Я…

– Ты что, насмехаешься над моим Nonno?

– Нет, как можно! Я даже и не помышлял. Это… эта… м-м-м… очень интересная идея, просто замечательная.

– Виопо. Следуй за мной.

Лючия повела его вниз по лестнице и толчком открыла тяжелую дверь.

– Здесь находится еще одно изобретение, – хихикнула она, – на этот раз моего дяди Лючио. Он сказал, что выведал этот секрет у одного госпитальера из Дамаска.

– Никогда бы не догадался, – пробормотал Вил.

– Здесь мы храним наши лучшие одежды.

Вил зажмурил глаза от сильного запаха, от которого разъедало глаза и першило в горле.

– Zio Лючио сказал, что запах от уборной убьет вшей на одежде. Он оказался прав.

Вил мотнул головой.

– Ваш дядя Лючио… ох… был не менее умным, чем ваш дедушка.

Жизнь в замке вдруг показалась ему куда более грязной, чем его прежняя жизнь в хижине. Как бы то ни было, мальчик радостно ходил по пятам за юной хозяйкой, которая вела его по лабиринту крепости. Они прошли мимо сокровищницы, часовни, кузницы и амбара. С особым интересом Вил заглянул в щель между ставнями пекарни и на некоторое мгновенье восхищенно-задумчиво замер. Потом они побывали в плотницкой, в колесне – мастерской по изготовлению колес – и лазарете.

– Капитан Вил, – молвила Лючия с притворным почтением, – говорят, что некоторых из твоих… солдат послали служить в это ужасное место. Быть может, ты представишь меня своим людям?

Вилу стало не по себе.

– Может, и так, – неуклюже проговорил он, – только помните, что я лишь предводитель. Я не могу…

– Боже правый! – воскликнула Лючия. – Ты же хозяин, а они… – только вассалы.

Когда они подошли к запертой двери, Лючия остановилась и захныкала.

– Я не войду… туда. Там спят слуги, и все время кто-то умирает. Вели своим… солдатам… выйти, а я посмотрю на них.

Вил колебался, но легкий толчок изнеженного локтя – и он послушно зашел в смрадную комнату.

Лючия ждала снаружи, нетерпеливо топая ногой, пока короткая вереница сонных крестоносцев не вышла из дверей. Вил выстроил их под факелом и представил каждого хозяйке.

– Лючия, вот несколько из моих… подопечных. Это Хайнц, Анна, Мария, Гертруда… это Фрида…

– Si, si. Я не стану запоминать их имена, – оборвала его девушка. Она подошла к Фриде. Ее презрительный взгляд скрестился с вызывающим взором больших сверкающих глаз крестьянки. Они мгновенно стали соперницами. – Капитан, – холодно проговорила госпожа, – эта… эту… девицу едва ли назовешь красивой, однако у нее такой вид, будто она пойдет за тобой куда угодно. Она у тебя… на особом счету?

Фрида вспыхнула, но выпрямилась во весь недетский рост. Она с достоинством подняла подбородок. Правда, он слегка дрогнул, когда девушка услышала, как Вил пробормотал:

– Нет, это просто… крестьянская девчонка, Лючия.

Он опустил взгляд под ноги.

– Ах, я так и подумала. Я вижу, ты предпочитаешь более благородную кровь, не так ли? – вкрадчиво спросила она и взяла Вила под руку, и, уткнувшись головой ему в плечо, улыбнулась Фриде.

Вил закусил губы и суетливо мял полы туники. Ответил он тихо, чуть ли не шепотом:

– Конечно, Лючия, я… высокого рода. Моя родословная утеряна, но я… я не такой, как… эти.

Последние слова он проговорил только лишь губами.

– Поклянись мне в этом! Я сразу решила, что ты с ними разных кровей, – резко выпалила Лючия. Она крадучись подошла к Марии и убрала с детского лица золотистый локон. Она обернулась к Вилу и дотронулась до его щеки. – Я вижу некоторое сходство, но, как можно, чтобы ты принадлежал к тому же несчастному роду, что и она. Посмотри на это несчастное существо. Такая уродливая клешня на месте руки. И как это пристало простолюдинам. Но только не тебе, мой юный лорд! Ты иного племени, потомок могучего рыцаря или богатого господина, si?

Вил не мог видеть жалобное лицо сестры и отвел от нее взгляд.

– Ну же, Вильгельм? Капитан Вильгельм из… Вейера какого-то. Вы ведь действительно похожи между собой. Прошу, скажи, что этот жалкий уродец – не родня тебе.

Вил посмотрел на красивое лицо Лючии и медленно повернулся спиной к Марии.

– Нет, Лючия. Она… она мне никто. Во мне течет иная кровь, лучшая…

Лючия взяла Вила за руку и с видом победителя прижалась к нему, увлекая прочь. Прежде, чем они зашли за угол, девушка напоследок еще раз злорадно улыбнулась несчастной кучке растрепанных крестоносцев.

Фрида не верила тому, что произошло, и не могла прийти в себя от потрясения. Она беспомощно посмотрела на остальных, нежно обняв Марию за плечи. Малышка из всех сил старалась держаться и не заплакать, и рука верной подруги придавала ей мужества.

От совершенного предательства ныло сердце, и Вил бросил краткий взгляд на сестру. Когда он увидел, как она сжалась в объятьях ласковой Фриды, у него помутилось внутри. Никогда прежде он не замечал в себе такой подлой слабости, тем паче, жестокости. Ему было противно от близости девушки, которая висела у него на руке. Искушенный ее тщеславием, он увидел тот же порок и в собственной душе и устыдился. Под ее влиянием выползли наружу злобные духи, все это время таившиеся в самой глубине его души, и он испугался сам себя.

Они вышли во двор, и Вил с тоской посмотрел на крестьян, спящих повсюду. «Посмотри на них. Они – то же, что и я: бедные, беспомощные, отчаявшиеся, – подумал он. – Но, готов спорить, нет среди них ни одного слабого, безвольного, черствого, подобно мне».

Он шел за Лючией до дверей ее комнаты, где она остановилась и обернулась. Он внимательно, насмешливо рассмотрел ее с ног до головы. Со стыдом он уже не в силах был совладать, и поддался ярости, дабы умерить боль. Былые чувства пропали, и сердце стало холодным. Он прижал девушку к себе, словно объятие обладало силой вернуть ему достоинство. Но она была проницательна и поддалась ему, отчего его маленькое насилие не принесло ему наслаждение местью.

– Прощай, крестьянский мальчишка, – прошипела она ему на ухо. – Ты слишком возомнил о себе. Ха! Думаешь, я бы позволила какому-то щенку простолюдина осквернить меня? – Она отдернулась и хмыкнула:

– Это будет тебе наукой.

* * *

Петер, Карл, Конрад, Ион и Себастьяни сидели вокруг самодельного костра, прижавшись к стене. Петер сумел избежать встречи с церковнослужителями замка, и остался доволен, что ему никто не мешает быть рядом с его мальчиками в эту, как полагал он, последнюю ночь. Им не спалось, и Себастьяни, подобрев, занимал беспокойных странников беседой.

– Петер, спроси его, как они нападают, – спросил Карл.

Себастьяни крутил кончик уса, пока Петер медленно переводил вопрос.

– Скажи мальцу, Петер, – повел плечами вояка, – что, во-первых, они сегодня непременно нападут, это безоговорочно. Во-вторых, скажи, что нападают они всякий раз по-разному. За долгие годы они много раз приходили, и каждый раз мы не знали, чего от них ожидать. Боюсь, завтра утром нам придется горше всего. Они наняли рекрутов, этих дьявольских наемников с юга. – Его лицо напряглось. – Они способны на все. Варвары готовы убивать кого угодно ради того, кто заплатит им большую цену, и дерутся они просто зверски. Клянусь, что души у них нет, хотя их проклятые священники и обкуривают их, и водою поливают.

Пока Петер переводил, мальчики тревожно переглядывались.

– Бьюсь об заклад, они начнут швырять камни с помощью знаменитого требушета, а может, даже и не камни, а мехи с горящим маслом. Однако, чует мое сердце, они и «греческий огонь» пустят на нас, как когда-то прежде.

– Греческий огонь? – пробормотал Конрад. – Что?…

– Да, – перебил его Себастьяни. – Скажи парню, Петер, что не земной это огонь, не земной, а взят из самой преисподней; неугасимое пламя геенны огненной. Тогда мы потеряли множество укреплений, а, перелетев через стену, эта чертова штука заживо пожрала много хороших парней. Он липкий, этот огонь, как пылающий мед, и даже вода с трудом гасит его.

– Я слышал о нем, – сказал Петер. – Один аптекарь поведал мне о древней греческой смеси из смолы, серы и негашеной извести.

– Si? He важно… Мы зовем его адским огнем, и, коли ты взаправду священник, тебе лучше придумать молитву недейственней.

Мальчики притихли, пока Петер раздумывал над словами воина. Себастьяни продолжил:

– Однажды, во время праздника жатвы, они решили осушить ров. Святые небеса, они добрались-таки до дна, но такой ценой, что у них не осталось людей для штурма ворот.

А в другой раз – зимой кажись, ежели память меня не подводит, – они при свете Божьего дня преодолели барбакан и весь путь по листелю тащили с собой огромный деревянный мост. Они перекинули его через ров, словно смеясь над нашими лучниками. Поделом им: они гибли десятками десятков. Боже правый, как сейчас вижу их. Они не смогли миновать решетки. Хо-хо! Главным стражником тогда был мой дядя, zio Альберто, и уж он-то не позволил бы им пройти через его благословенные врата! Мы осыпали их потоками стрел и дротиков через эту самую решетку, а сверху их поливали кипящим маслом. Славный был денек. Бедный zio, в тот день он встретился с Создателем, но не прежде, чем отстоял ворота.

Себастьяни засмеялся и поправил шлем.

– Никогда не забыть мне той битвы. Матерь Божья, святая Дева Мария, я уж думал, что и мне не миновать могилы. Что за резню мы устроили, – вздохнул он. – На сей раз, гляжу, они взяли с собой лестницы. Попытаются перейти через ров, а потом кинут их на стену.

Он показал на самострел одного из товарищей.

– Знаешь, священник, чуть ли не сотню лет тому назад ваш же Папа запретил вам пускать их в ход против христианских воинов. Так я слыхал. Наверное, лорды прислушиваются к святому Padre только тогда, когда им это выгодно.

Рядом засмеялся другой воин.

– Себастьяни, наш грех не столь велик. Смотри, у нас стрелы однофутовые, а у них-то – двухфутовые!

Некоторые ворчливо поддакнули ему и согласно закивали.

Солдат продолжал:

– Хм, да кому какое дело до Церкви? Я бы пустил в ход и двухфутовый, ежели б он у меня был. А, – досадно махнул он рукой и приосанился, – какой ни есть, завтра задам ему работу!

– Si, ~ проворчал другой, – ты только посмотри на дротики, которые нам выдали. Все как на подбор, тупые и кривые. Их столько раз пускали, что они и летят по кругу, а не в цель. На день Всех Святых это было: выстрелил я вперед, а стрела ушла в сторону и продырявила ухо одному лучнику по левую руку от меня. Себастьяни привык к подобным жалобам и небрежно махнул рукой. Он обратился к Петеру.

– Скажи своим ragazzi вот что: ежели мы продержимся в замке два дня, или даже один – придут Баттифоле, наши союзники, и нападут с флангов. Тогда неприятель побежит. А после праздника победы signore надумает мстить, так что… спадут зимние туманы – и наша армия ударит по их армии… И так будет продолжаться вечно.

Матерый воин зевнул и поправил доспехи. Завороженные его словами мальчики тормошили Петера, чтобы тот спросил у Себастьяни еще что-нибудь. И солдат ублажил их любопытство.

– Наверняка все здешние castellerie, поместья рыцарей, запылают огнем сегодня ночью. Урожаи все собраны по амбарам, но им также не миновать пожара. Да, к обеду вой разоренных хозяев поднимется до небес! – засмеялся Себастьяни и лег спать.

Когда воин уже устроился на ночлег, пришел Вил и кинулся на землю рядом с братом.

– Где ты был? – спросил Карл.

– Заткни рот и не мешай спать.

Я не желаю затыкать рот!

Вил хватил Карла за грудки и крепко стиснул кулак.

– Делай, что велю, иначе…

– Юноши. Довольно, – устало сказал Петер. – Спите. Будет с вас и завтрашней брани.

 

Глава 20

Битва

 Крах гордости

На рассвете Петер с мальчиками пробудились от странного, щемящего сердце, чувства опасности. Оказалось, не спалось всей крепости. Хотя солнце еще не показалось из-за восточной горной гряды, жители замка собирали силы и волю в кулак, дабы лицом к лицу встретить неминуемые ужасы.

Посреди детского плача и крика птиц бесшумно ходили священники. Они проходили между рядами встревоженных воинов, медленно поднимались по лестницам к бастионам, бормоча молитвы и утешая слабых.

Башенные дозорные не успели предупредить товарищей внизу об опасности, как огненные шары с огромной скоростью пересекли розовое предрассветное небо над стенами замка и рассыпались по двору. Послышались крики и проклятья, затрубили в горн, забили в колокола, и замок ожил. Буря началась.

– Воды! Еще воды!.. Сюда… стройтесь, идиоты! Шевелитесь!

Сервы быстро подчинялись приказаниям старших и, сбиваясь с ног, метались взад и вперед с бадьями воды для тушения пожара. Ведра, один за другим, передавали по длинным рядам цепких рук и выплескивали на горящие соломенные и деревянные дома. Двор наполнился едким дымом.

Петер с мальчиками с ужасом взирали на длинные огненные хвосты зажигательных ядер, которые вспыхивали у них над головами. Себастьяни услышал команду начальника и пожелал напоследок Петеру: «Бог в помощь!» Он отбежал немного, но вдруг остановился и вернулся.

– Держи самострел, падре. Мальчики еще не доросли до него, но у тебя-то, кажись, хватит духу выпустить стрелу. Он заправлен хорошим дротиком, но будь осторожен… Мое желание, чтобы в конце этого дня вы с мальчиками остались стоять на ногах!

С этими словами Себастьяни отвернулся и пропал в толпе товарищей по оружию, которые все устремились на боевые высоты. Огневой шквал длился целую вечность. Одно за другим, над стеной с ревом пролетали зажженные ядра, и падали оземь как огромные капли дождя, как градины, от которых содрогался пыльный двор. Изнуренные крестьяне продолжали отважно тушить пожары, не взирая на опасность с неба, и многие пали жертвой огненного хищника. Клейкое пламя охватывало одного человека за другим, и теперь повсюду раздавались вопли горящих заживо.

Вил оторвал взгляд от адского зрелища и прильнул к смотровому окну. Как он ни старался, ему не удавалось унять страх, разливавшийся по всем жилам. На краю около замкового листеля он увидел шесть больших катапульт, стрелявших «греческим огнем». Они походили на живых чудовищ, которые усердно поднимают длинные руки и со стоном выпускают горящие камни. Однако, когда Вил заметил плотные ряды пеших воинов, подбирающихся к крепости, тогда он поистине ужаснулся. Неприятель наступал упорядоченно, но Вилу показалось, что он движется беспорядочной бурой массой. Их головы и плечи были защищены длинными кольчугами, а тела – толстыми кожаными куртками. Они нетерпеливо разбивались на наступательные отряды: их раздражало, что предводители сдерживали общий натиск. Неприятель ощетинился волком, и Вилу даже показалось, что от предвкушения крови у них потекли слюни.

Неожиданно под ними задрожала земля.

– Что это? – пронзительно крикнул Ион.

– Что ты видишь? – взвизгнул Карл.

Вил ничего не ответил, но когда он отвернулся от окна, лицо его побледнело и осунулось.

Карл махнул к стене.

– О, Святая Матерь Божья! Мы все умрем.

Конрад оттолкнул его от бойницы, чтобы самому посмотреть. Бесчисленная пехота Висконти начала наступать на крепость, топоча ногами и колотя по деревянным щитам. За ними следовали рыцари в тяжелых доспехах. Норовистые кони храпели и били копытами, готовые проломить мост над рвом. Сзади подходили вереницы лучников и выстраивались в ровные линии, дабы поражать защитников замка на крышах, стенах и внутри него.

Тем временем внутри крепости над ревом атакующего врага возвысился чей-то ровный и спокойный голос.

– Синьор Гостанзо! – воскликнул Конрад.

На высоком южно-восточном углу стоял хозяин замка, и всем своим видом ободрял своих людей и смеялся над врагом. Зеленый с красным плащ легко развевался над широкими плечами мужчины, а серебряные доспехи ярко сияли в лучах восходящего солнца. Вызывающе улыбнувшись, он поднял руку и дал знак сержанту обнажить орудие, которое высилось на башне. Солдаты радостно закричали.

– Ballista! – выкрикнул кто-то.

Наступающая инфантерия слегка замедлила ход и мельком подняла глаза: сверху на них смотрела новейшая, самая быстрая катапульта, заряженная корзинами с камнями. Пока враг мешкал, синьор Гостанзо приказал выстрелить из баллисты. Орудие затрещало и выпустило заряд, посылая на голову неприятеля целый камнепад вперемешку с осколками железа. Середина фронта Висконти тут же полегла, а выжившие в смятении отступили. На земле остались лежать десятки раненых и убитых. При очередном запуске баллисты защитники крепости издали радостный клич. Командир армии Висконти не растерялся и быстро навел порядок в разбежавшихся рядах пехоты. По его команде они побежали, вопя и визжа, как дикие демоны, готовые растерзать каждую живую душу на своем пути.

– Вил, мы погибли! – простонал Конрад.

Вил тяжело глотнул и сжал зубы.

– Нам нечего бояться, нечего. Будь мужчиной! – прикрикнул он.

Петер отчаянно молился о сохранности драгоценной паствы, но от страха у него выступил противный холодный пот. Он поднялся с пыльной земли и стал на дрожащие ноги, ласково обняв Конрада.

– Выше голову, юноша.

– Они идут с лестницами! – выкрикнул Карл. – С лестницами! Их стрелки готовятся. Они снова заряжают катапульты.

Вторая линия пехоты подняла с земли длинные лестницы, и под потоками камней и стрел мчалась с ними прямиком ко рву. Стрелки Висконти, все три линии, присев на одно колено, приготовились прикрывать осадчиков с тыла. Сначала тучу стрел выпустила передовая линия: эти метили поза стену – во двор. Затем и средний с задним ряды лучников дали несколько залпов, но уже по защитникам на стенах и на крепостном валу.

Однако защитники сумели достойно ответить: потоки дротиков и стрел оглушительным летним ливнем сыпались со всех смотровых площадок. И все время метатели непрестанно загружали орудие новыми зарядами камней, и баллиста снова и снова посылала смертоносный град.

Вил с товарищами нерешительно ждали, пока им скинут пустые корзины.

– Вот! Первая корзина тебе, Карл! Беги к телеге со стрелами и наполни ее! Быстрей!

Мальчики сломя голову побежали к оружейным запасам, а затем рассыпались по всему двору, чтобы подобрать упавшие стрелы неприятеля и снабдить ими стрелков на стене.

– Быстрее, Карл! – поторапливал его Вил. – Заполняй корзину. Живее, Конрад! Да шевелитесь же!

Петер метался по двору, помогая то одному, то другому. Он крикнул Вилу:

– Слушай и следи за залпами, з-а-л-п-а-м-и! Не пускай мальчиков за стрелами, пока не настанет час. Держи их около стены, пока не упадет последняя стрела очередного залпа, – умолял он его, заламывая руки. – О Господи, Ион, Ион только что чуть не получил стрелой в спину. Вил, я же сказал: залпы!

Однако, как это часто случается с человеческими планами, никогда не знаешь всего наверняка. И Вил – тому не исключение. Он отослал Карла вовремя, точно между двумя залпами, но тот споткнулся и упал, беспомощно взглянув на товарищей у стены. Все замерли. Внезапно небо потемнело от множества дротиков, летящих прямиком во двор – на беззащитного Карла! Петер закрыл глаза.

Недремлющим инстинктом мальчишку прижало к земле и сжало его тело в плотный клубок. И хотя вплотную вокруг него стрелы со свистом вонзались в пыльный двор, ни одна не причинила ему вреда!

– Слава Богу! – воскликнул Петер. – Да будет благословенно имя Его. Теперь поднимайся, отрок, поднимайся!

Старик подбежал к чудом уцелевшему Карлу, и они вдвоем вернулись под спасительную защиту стены и в радушные объятья собратьев.

Карл наклонился вперед и уперся руками в колени, чтобы на минутку отдышаться. Только он заулыбался, как сверху на них упали несколько солдатских тел и рухнули на землю со страшным тупым стуком. Улыбка исчезла с лица Карла, и он побледнел. Мальчик перешагнул через искореженное тело молодого воина и остановился взглядом на кончике стрелы, торчащей у него из шлема.

Было не время предаваться печальным мыслям, и Вил нарушил молчание.

– Карл… Конрад… Ион… стрелы! Стрелкам нужны стрелы!

Конрад дрожал.

– Я… я не могу… пошевелиться…

Вил хлестнул его по лицу. Сверху на и их свалилось еще одно тело, потом еще, и еще.

– Ты должен, Конрад! гаркнул Вил. Ты должен смочь, иначе они не перестанут падать со стены!

Он схватил испуганного мальчика за волосы и швырнул его во двор, сплошь утыканный стрелами.

Какой-то сержант подбежал к Карлу и схватил его за горло. Он прокричал ему прямо в лицо:

– Bambino! Стой в середине и наполняй телегу стрелами… Хватит прятаться под стеной, иль я сам изрублю тебя! А ты, – крикнул он Вилу, – тоже стой здесь, собирай стрелы в эти корзины. Еще раз убежишь к стене, я, Богом клянусь, вышибу из тебя дух. Ты, черноголовый, держи веревки.

Мальчики не поняли солдата, и помчались в укрытие, ибо близился час для очередного залпа вражеских стрел. Петер споткнулся об обожженный труп и упал, а пока он, обезумев от ужаса, приходил в себя, настал черед следующего залпового выстрела. Когда он уже услышал свист смертоносного полета, бежать было слишком поздно. Он поднялся на ноги и застыл, покорившись судьбе, как та мраморная статуя, которая стояла напротив него всего в десяти шагах. Петер закрыл глаза. Он чувствовал, как стрелы рассекают воздух у самого его лица. Статуя раскололась надвое, но священник остался стоять невредимым. Он посмотрел на смертельные шины повсюду на земле вокруг себя и выдохнул к небесам беззвучное «благодарю».

Миновал третий час, потом шестой, а стрелы все летели. Полуденное солнце немилосердно палило по упрямой пехоте, которая осаждала крепость. Защитники замка выбивались из сил. Листель покрылся телами убитых, и кроваво-красная вода во рву также была усеяна плавающими телами. Некоторые решили, что, наверное, чудовище Висконти задумал выстроить мост из человеческих тел.

Обессиленные сервы делали все что в их силах, дабы как-то помочь воинам, но многие, очень многие лежали мертвыми: кого пронзила падающая стрела, кого огонь изувечил до неузнаваемости. Пока молодежь подбирала стрелы и поднимала на верхние ярусы новые чаны с кипящим маслом, старики относили раненых в лазарет, где лихорадочно трудились Габриелла с девочками.

– Гертруда! – закричала Фрида. – Гертруда, помоги мне удержать этого больного!

Девочки изо всех сил придавили грудь юного воина, который часто и тяжело дышал. Стрела проткнула ему левую руку, и он истекал кровью. Подошел хирург с острой, как бритва, секирой и одним могучим ударом отсек безнадежную руку до самого плеча. Когда тяжелый топор коснулся деревянного операционного стола, Гертруду вырвало. Фрида тоже сильно побледнела, но держалась, пока хирург не взял раскаленный меч и плашмя не прижег окровавленную культю.

Сено на полу промокло и отяжелело от крови, так что ходить по нему было невмоготу. Хайнц уже не поспевал менять отсыревшее сено на чистое и свежее, потому что раненые все прибывали и прибывали, проливая на пол целые потоки крови.

Десятки людей лежали вдоль мокрых стен лазарета. Они наполняли комнату стонами и плачем, метались и корчились от боли и ожогов. От вони невыносимо мутило внутри, но Фрида, Мария, Анна, Гертруда, Хайнц и остальные дети так отважно и бескорыстно трудились наперекор страху, что прослезились бы и ангелы, стоявшие, невидимо повсюду.

Тем, кто стоял на башнях, стало ясно, что в план Висконти не входило захватить ворота крепости, а вопреки ожиданиям, овладеть ее стенами многочисленной ордой инфантерии. А попади они внутрь, ворота окажутся в их распоряжении, и они с легкостью смогут опустить целехонький разводной мост для ожидающих извне рыцарей. Итак, пешая вражеская рать подводила новые и новые лестницы но всей окружности стены. Неприятели умирали без числа, но все ближе подбирались к заветной зубчатой площадке на стене.

Петер оставался с Карлом и Вилом на опасном дворе, подбирая упавшие стрелы и наполняя ими корзины, которые Ион с Конрадом поднимали наверх, к стрелкам. Вдруг с относительно безлюдной западной стены донеслись крики паники, которые перекрыли весь остальной шум. Враг проник в крепость!

Видя, как из бреши в стене выскакивают бурые куртки, у Петера защемило в груди. Он видел такое и раньше: сначала появится один, за ним – другой, а за ними – целая лавина, несущая смерть защитникам крепости. «Западная стена?… – подумал Петер. – Но как?»

Рыцари синьора Гостанзо поспешно выстроили внушительной силы линию обороны, дабы не дать врагу проникнуть во двор, и приготовились дать отпор. Пока они строили тяжеловооруженную передовую, синьор Гостанзо приказал стрелкам с северной стены целиться в бурую массу, которая разрасталась поверх западных укреплений. Петер предвидел такое развитие битвы. Одновременно самых зорких лучников отправили на крышу главной крепости, откуда можно было обстреливать неприятеля по всему двору.

Без колебаний и сомнений бывалые воины натянули тетиву и по команде давали один залп за другим по волне захватчиков, перелезающих через стены. Многие пали, срываясь со стены как спелые желуди по осени. Но за ними прибыла новая волна, нахлынувшая потопом на беспомощных дозорных.

Синьор Гостанзо поспешил к рыцарям и возглавил яростное наступление на армию Висконти и его наемников, скапливающихся у основания дальней стены. Он раскрутил над головой огромную булаву и первым нанес удар по противнику. Господин исступленно орудовал тяжеловесной палицей, выкашивая себе дорогу во вражеской лавине, единым взмахом рассекая головы и вколачивая недругов в землю.

Воодушевленные отвагой хозяина, рыцари забились еще ожесточеннее: кто – могучей секирой, кто – копьем, мечом или алебардой с широким лезвием. Они ревностно и безжалостно вклинивались в ряды противников.

Но верхи все заполонялись воинами Висконти. На парапетах появлялись брешь за брешью, через которые прибывали свежие силы в подмогу сражающимся в стенах крепости. Битва переместилась во двор, и Петер с мальчиками больше не могли подбирать упавшие стрелы. Они прижались в углу и с ужасом взирали на бойню вокруг себя. Сверху на них сыпались тела воинов с обеих враждующих сторон, и падали наземь, как тугие мешки репы. Карла мутило от режущего слух звука дробимых костей и скрежета металла. Он не выдержал:

– Петер, – взмолился он, – Петер, прошу, помолись, чтобы это быстрее закончилось!

Вдруг двое неприятельских воинов заметили крестоносцев и направились к ним, разгоняя перед собою густой дым. Зоркий Петер тоже заметил их, и в нем вспыхнул прежний инстинкт. Он выхватил самострел, наскоро прицелился и без малейшего колебания выстрелил. Один из мужчин пошатнулся, схватил конец дротика, пронзившего ему горло, и упал замертво. Но второй продолжал идти, не сводя глаз с Вила.

Мальчик прирос к земле… лишь на короткий миг. На это короткое мгновенье мысли и чувства покинули его, а потом ужас охватил его как ледяная вода Роны. У него помутилось в глазах, живот и конечности свело в цепенящей судороге. Он беспомощно смотрел на солдата, с визгом несущегося на него, и сделал рывок, словно хотел бежать. Но ноги не слушались его и стали такими тяжелыми, что он едва мог пошевелить ими. Он сделал всего несколько несмелых шагов и рухнул, зацепившись носком за разбитое колесо.

Противник злорадно захохотал и поднял окровавленный топор над головой до смерти напуганного юноши. Огласив двор пронзительным криком, он размахнулся что есть силы.

Что-то внутри мальчика заставило его вскочить, и он ловко увернулся от стремительного лезвия. Разъяренный враг бросился за ним вдогонку, дико размахивая секирой, но Вил быстро загнал себя в тупик и, обернувшись, стал спиной к горящей повозке. Он заплакал и умолял о пощаде. Но перед ним стоял не обычный солдат, не бедный крестьянин, взявший орудие по прихоти жадного хозяина. Нет, это был наемник, routier, и он лишал жизни с ревностной жестокостью. Помилования ждать не стоило.

Но, каким бы одиноким он ни чувствовал себя, друзья не покинули его в опасности: Петер, Карл и остальные лихорадочно перезаряжали единственный на всех самострел.

– О, Боже, быстрей! Петер… скорей же! – кричал Карл.

Трясущимися пальцами Петер обронил дротик не раз и не два, а целых три раза подряд. Карл и сам обезумел от спешки и отчаянно снова и снова поднимал дротик с земли и заряжал его в желоб.

– Натяните тетиву, все вы.

Карл с Конрадом напружились, дабы заложить лесину за приклад… – задача, часто непосильная даже для закаленных рук ветеранов.

В это время routier наслаждался мольбой в глазах юнца-жертвы и, играючи, угрожающе занес секиру над его головой. Вил вскрикнул и упал навзничь, чуть не обжегшись огнем позади себя. Мужчина снова занес топор.

Однако в пылу битвы, кипевшей вокруг, Вил неожиданно расхрабрился и, сдернув с пояса кинжал, робко выставил его на врага. Слабый блеск родного железа на полуденном солнце придал ему еще капельку отваги. Зубы сами собой стиснулись, взор прояснился, и он отважился на вызывающий взгляд в сторону удивленного врага.

Грубый наемник только насмешливо оскалился и прищурил глаза. С мастерством бывалого воина он легко и быстро рассек пополам крохотный клинок, как сущую безделицу. Вил посмотрел на бесполезную оленью ножку, которую до боли в пальцах сжимала его рука, и лишился остатков мужества. Упав на колени, он неотрывно следил за поднимающимся лезвием секиры и умолял врага о пощаде.

Но не успел взмах наемника образовать полную дугу, как он вдруг вскрикнул и упал в сторону подобно мешку зерна, который случаем выпал из телеги мельника. От неожиданности Вил открыл рот, увидев, как Себастьяни вытаскивает окровавленную алебарду из ребер противника. Мальчик содрогнулся: безжизненные глаза павшего неприятеля странным образом притягивал его.

– Вил, Вил, посмотри на меня! – кричал, бежавший к нему Карл. – Ты спасен, ты жив!

Крестоносцы укрылись под защитой темного угла, где Вил обессилено повалился наземь. Карл повернулся к Петеру:

– Надобно снова зарядить самострел!

– Верно, юноша, но я вряд ля смогу. Я уже попрощался с Вилом, когда… мне стало так…

– Но ты должен, нам всем грозит опасность! Я видел кое-кого из наших на той стене, Ричарда и…

Конрад сгреб самострел.

– Ja. Давай вместе.

Мальчики уперлись ногами в дугу широкого самострела и заклали-таки тетиву на положенное ей место. Карл схватил оружие и положил себе на плечо. Конрад показал на Себастьяни.

– Вот он. Защищай его.

Карл кивнул и прицелился в воина Висконти, который собирался напасть на Себастьяни сзади.

– Стреляй! Стреляй! – орал Конрад.

Карл задрожал и закрыл глаза.

– Стреляй же! – кричал товарищ.

Карл открыл глаза и проскрежетал зубами. Он и гуся за свою жизнь не выпотрошил, а уж человека убить было куда выше его сил. Правда, ему хватило смелости рывком спустить тетиву. Хороший получился выстрел, достойный умелого стрелка, да только стрела ушла в сторону и воткнулась в безобидную бочку. Карл досадливо простонал.

Однако Себастьяни сопутствовала удача, и его врага поразил кто-то из его товарищей. Встревоженные мальчики облегченно вздохнули. Конрад отобрал у Карла оружие и велел ему собрать дротиков. Петер пришел в себя и прикоснулся ко лбу Вила.

– Ты в порядке, сынок?

Бледный, как полотно, Вил остался сидеть неподвижно.

– Ты цел?

Ответа не было. Петер ласково похлопал мальчика по плечу и ободрил его:

– Ангелы с нами заодно сегодня, юноша, это точно.

Битва разгоралась. Войско господина Верди отвоевало стены крепости, но множество врага теперь находилось внутри, и они угрожали вратам. Во дворе шла яростная сеча. Петер отчаянно искал глазами остальных крестоносцев и взглядом остановился на синьоре Гостанзо, которого окружили со всех сторон. Лорд явно выбивался из сил, замахиваясь увесистой булавой, и противники все ближе и ближе подступали к нему с копьями.

Петер молниеносно сообразил и побежал.

– Держитесь около меня, мальчики, – на ходу приказал он. Священник чувствовал, как кровь стучит по тонким венам. От опасности вокруг все его чувства обострились Он прямо-таки перелетел через двор, проворно увертываясь от неприятелей, и вместе с мальчиками нырнул под прикрытие высокого ряда бочек.

– В чем дело? – задыхаясь, проговорил Карл.

Петер показал на синьора, который яростно отбивался от двух, а иногда от трех противников. Плащ на нем был изорван, а все лицо, щит и нагрудная пластина – заляпаны кровью многих.

– Он выдыхается! – вскрикнул Конрад.

– Верно, ему нужна подмога. Товарищи оставили его.

Неожиданно под мощью вражеского удара лорд упал на одно колено, прикрываясь щитом. Он устало взмахнул булавой и раздробил колено противника, повергнув его на землю. Но под весом собственного оружия Гостанзо опрокинулся и упал лицом в кровавое месиво под ногами. К нему тут же подскочил востроглазый воин Висконти.

Гостанзо безуспешно пытался подняться на ноги, но доспехи непосильным грузом давили на него. Петер прижал к плечу заряженный самострел, прицелился и выпустил дротик.

При звуке тетивы крестоносцы затаили дыханье: промахнись Петер сейчас, всему неминуемо настанет конец. Но меткий выстрел оправдал надежды: дротик угодил прямиком в грудь наемнику, и тот, на миг оцепенев, повалился поверх ног господина. От сильного удара по ногам голову синьора Гостанзо подкинуло вверх, и только тогда он понял, какая опасность только что миновала его. Оруженосец помог господину встать. Лорд бросил короткий взгляд на несостоявшегося убийцу, и его глаза скрестились с глазами Петера, стоявшего в тридцати шагах от него. Он слабо поприветствовал его и снова вступил в битву.

– Отличный выстрел! – воскликнул Карл. – Просто замечательно, Петер! Конрад, ты видал? Какой выстрел!

– Довольно, мальчики. Все к стене, – велел Петер. Он вовсе не жалел, что поразил намеченную цель, но посреди кровавой резни его душа вдруг затосковала по мирным полям и пастбищам. Долг же требовал от него силы духа, и, спрятавшись в тени, они с мальчиками приготовились к дальнейшему кровопролитию.

Мальчики заправляли заряд за зарядом, а Петер без промаху бил по каждой жертве. Но каждый раз, когда священник-воин отпускал тетиву, слезы застилали ему взор.

– Будь милостив, Господи, – шептал он.

Битва убывала. Огромной ценой солдаты Верди отбили дозорные площадки на стене крепости, и врата замка все еще прочно стояли, однако силы защитников истощились. Какое-то время судьбы многих зависели от небольшого перевеса в выдержке одной из сторон.

Вдруг в лагере Висконти всполошились и затрубили тревогу. Сильно потрепанная инфантерия начала торопливо отступать от стен, а затем сломя голову побежала по сломанным укреплениям барбакана. Наемники, которые так успешно пробили стену, остались в полном одиночестве, как в ловушке, посреди чужого замка. Они побросали оружие и попытались пробиться к окружному рву, надеясь на спасение за крепостными стенами. Они знали, что пощады не будет. Их страхи оправдались.

– Смотрите! – радостно крикнул дозорный на башне. – Баттифолли! Баттифолли!

Крики «ура» разнеслись по всему замку. Зазвонили колокола. Грохочущие копыта армии союзников нападали на пораженное войско Висконти с фланга, отчего последние обратились в беспорядочное бегство.

Карл ликовал, прильнув к щели бойницы.

– Глянь, Петер! – воскликнул он. – Смотрите! Вил, Конрад, посмотрите! Они бегут!

Навалившись на тяжелые рычаги, стражники со стонами растворили скрипучие врата. С лязгом поднялась решетка, с глухим стуком упал подъемный мост. Синьор Гостанзо поспешно оседлал своего белого скакуна и повел выстроившийся отряд рыцарей через ров.

– За мной, мой народ! Вперед! – прогремел голос лорда. – Сегодня мы не дадим им пощады. Гоните их вниз и отошлите обратно в преисподнюю!

Конрад, Ион и Карл вскочили на ноги и вместе с окровавленными, черными от сажи крестьянами с ликованием побежали за конницей. Только Вил остался на месте, угрюмо уставившись себе под ноги, а Петер отправился искать остаток своей паствы.

Крестоносцы, которые трудились в лазарете, были слишком заняты, чтобы присоединяться к общему веселью. Стоны и вопли раненых и умирающих наполняли помещение, и нельзя было сделать и шагу, чтобы не споткнуться о чье-то тело или часть его. Габриелла отослала подмогу во двор крепости, ибо для прибывающих извне больных в лазарете не осталось места.

Фрида была вся в крови, черной, запекшейся и свежеалой, только что брызнувшей ей на лицо и волосы. Она до смерти устала. Вокруг тусклых глаз проступили темные круги, щеки впали, лицо осунулось.

Мария, Анна, Хайнц и другие выглядели не лучше. Они, пошатываясь, ходили по двору. Им не хватало сил на радость, но все же, выйдя под небо, они облегченно вздохнули: ужасный день подходил к концу. Петер с легкостью нашел их: светловолосые головки приметно мелькали посреди темноволосой толпы, теснившей со всех сторон. Старик подбегал к каждому ребенку и со слезами на глазах по очереди обнимал их.

– Ah, mein kind. Как хорошо, как хорошо снова тебя обнять, – проговорил он и запнулся, глотая слезы. – А где остальные мальчики?

– Мы не видели их, – устало покачала головой Фрида. – С самого утра. Я видела Вила рядом с тобой, а Отто ушел с другими к западной стене.

Петер обнадежено поковылял к дальней стене. Он тревожно обыскивал каждый закоулок в сереющем свете вечера, пока не заметил кучку мальчишек, сгрудившихся у разрушенного склада, все еще дымящегося.

– Мальчики! – закричал Петер и побежал к ним. – Сегодня был ужасный день, но, главное, вы остались живы!

– Не все, – грустно сказал Отто. – Вон там.

Когда Петер узрел безжизненные тела троих спутников, от боли у него защемило на сердце. Он опустился около них на колени и нежно прикоснулся к каждой голове.

– Славный Гюнтер. Мы обрели тебя в горах и никогда не слышали от тебя худого. Да примет Господь тебя как верного слугу.

А вы, братья Ричард и Август, стойкие сыны Эмменталя. Ах, как жаль, что я не узнал вас ближе. Простите жалкого старика за его невнимание и суетливость. Покойтесь с миром.

Слезы стекали с щек священника. Он распростер над павшими товарищами руки, дабы помолиться об их душах.

Деловитые сервы и воины замка не обращали внимания на священника с группкой чужеземных детей, молча обступивших павших друзей. Только-только Петер договорил молитву, как около них проскрипела телега с мертвыми, и три детских тела увезли для сожжения. Все слезно попрощались с друзьями и упали друг другу в объятья – все, кроме Вила, который замкнулся в себе и не выходил из тени.

– Кажется, у нас еще много работы, – простонал Петер, озираясь на раненых, которые устлали весь двор. Дети согласно кивнули.

К ним подошла Габриелла и улыбнулась, дрожащей рукой обняв старика за плечи.

– Ваши bambini сильные и добрые душой, – вздыхая, проговорила она. – Да благословит их Господь во все дни.

Когда на крепость опустилась ночная темнота, двор наполнился новыми ужасами. Радостные возгласы и победные песни уступили место душераздирающим крикам больных и умирающих, томившихся в душном лазарете. Дымящие крыши и тлеющие стены домов еще потрескивали и вспыхивали красными огоньками, наполняя воздух запахом гари при малейшем дуновении ветра.

Давно отслужили последнюю службу. Воины Верди, наконец, завершили свою работу – убили каждого врага, оставшегося в живых после бегства. Жалобные мольбы о пощаде были бесстрастно пресечены секирами и копьями. Затем тела врагов свалили на одну телегу, вывезли за мост и подожгли. Вместо отпевания им служили проклятия и гнусная брань.

Не так прощались с защитниками castello: их тела были торжественно уложены в ряд у главной башни и облачены в жутком свете факелов. Прежде чем отнести их к свежевырытым могилам на краю листеля, их помыли и завернули в чистые холсты. Священники тихо прошли между рядами усопших, благословляя и исполняя надлежащие погребальные ритуалы.

Синьор Гостанзо вернулся уже поздно вечером. Он вошел во двор во главе измотанных колонн своих рыцарей и рыцарей своего доброго кузена и верного союзника, синьора Фернандо Баттифолле.

– Хорошо, мои славные люди, – слабо прокричал он. Лорд устало прохаживался по двору на взмыленном жеребце и заглядывал людям в лица. Они добились окончательной победы. – Вы хорошо сражались, и Господь благословит вас. Я сам благословлю вас. Назначаю два дня отдыха от работы, два дня празднества.

– Целых два дня? – пробормотал Петер. – Какие-то два дня без работы и немного еды за все, что они сделали?

Дети слабо улыбнулись. Они слишком устали, чтобы поддержать негодование священника. Габриелла поманила девочек, и они засеменили за ней по пятам, как пугливые утята за мамой-уткой.

– Сюда, мои bambini, отдохните здесь, – ворковала она. – Вы хорошо послужили. Да благословят вас святые.

Девочкам не надо было переводить ее слов: они и так не сомневались в любви женщины. Мария улеглась в углу, на охапке соломы и тесно прижалась к Анне. Габриелла накрыла их обеих одеялом.

– Спите сладко, carine mie. Пусть ангелы охраняют ваш покой.

Пока мальчики с Петером перетаскивали мертвых к могилам, Вил укрылся в какой-то дальней комнате и забился там в угол. Впервые в жизни он стоял на коленях и, плача, взывал к Богу.

– Я отрекся от сестры и струсил в бою. Я сомневался в Твоем присутствии, но всей душой чувствую Твой гнев. Молю, удержи от меня Свою ненависть, пощади…

Юноша едва сдерживал поток слез, давивший на глаза изнутри.

– Я совсем не такой, как мнил о себе. Я отрекся от собственной сестры и верного друга из-за желания обладать избалованной девчонкой. Я поджал хвост перед лицом врага… я… я задрожал… я трясся как перепуганная женщина.

От стыда и презрения к себе у него свело все внутри хуже, чем от протухшего мяса. Он вновь и вновь поносил себя. «Недостойный чести, малодушный… не смог сам себя спасти, я ничтожество, ничтожество!» – проносилось у него в мыслях. Он пошарил на поясе, но желанного клинка там не нашлось, и он уткнулся лицом в колени и горько зарыдал.

Вдруг он заметил, как к нему приближается одинокий огонек, и притих. Вил заскрежетал зубами: это была Лючия – конечно же, чистая и безмятежная. Свирепый бой прошедшего дня ничуть не затронул ее.

– Мой маленький капитан? – ехидно начала она. Ты и есть самого низкого рода. Притом, и трус. – Она высоко подняла голову, развернулась и пошла прочь. – Мне нравятся сильные мужчины, – донесся из темноты ее голос, – а ты, Вильгельм из Вейера, ты просто жалкая тварь.

Вил сокрушенно, не мигая, смотрел в темный коридор. Он лишился всего, кроме своего позора.

 

Глава 21

Пир благодарности

Уже светало, когда Петер и его возлюбленные дети, наконец, стали потихоньку засыпать по укромным уголкам и нишам крепости, пострадавшей в бою. Старик мирно спал. Потеря трех спутников его огорчила, но он несказанно радовался, что остальные остались живы, и за несколько часов до того ему удалось отыскать Себастьяни, также в полном здравии. Ему снились былые времена, безмятежные дни и спокойные ночи.

Где-то около полудня он проснулся от легкого пинка в бок тяжелым кожаным ботинком.

– Эй, падре, – позвал солдат. – Проснитесь.

Петер сначала медленно сел, потом с помощью верного посоха поднялся на ноги. Все тело его ныло от усталости и боли. Старик застонал.

– Слушаю тебя, сын мой?

– Вас, gentiluomo, приглашают присоединиться к пиршественному столу нашего достославного signore!

Петер потер сонные глаза и прищурился от яркого солнечного света.

– А?

Юный солдат несколько разозлился.

– Я сказал, сир, что вас приглашают на пир к нашему лорду Гостанзо, отпраздновать нашу победу. Приглашаетесь вы с вашей… вашим отрядом спутников.

– Прощу прощенья, вы сказали «пир»?

– Si.

– О! Пир так пир! – воскликнул Петер. – Позвольте мне пробудить моих собратьев, и мы присоединимся к вам. – Петер радостно поковылял по двору, отыскивая одного за другим заспанных крестоносцев и собирая их около себя. – Слушайте меня! Мы идем есть и пить!

– Пир! Пир! – припевая, отправилась в замок компания оборванных гостей. Они победоносно направились к лазарету, где спали оставшиеся товарищи. Нo стоило им войти внутрь, как послышались недовольные стоны:

– Все святые, – проворчал Карл, ну и вонь! Пошли, пошли с нами! – закричал он, увидев в углу Фриду с девочками.

Вила нашли спящим за бочкой. Он долго сопротивлялся, но, в конце концов, сдался на громкие и убедительные просьбы. Он нехотя шел в хвосте колонны и наблюдал за друзьями: сплошь забрызганные кровью, все в грязи и саже. «Уйма оборванцев, – подумал он, – но каждый из них более меня достоин пира».

Когда они приблизились к большому. юлу перед покоями господина, стражник приказал им остановиться у колодца. Им это показалось немного странным пока они не увидели отряд хохочущих крестьянок, направляющихся прямиком к ним. Улизнуть не удалось никому: каждая женщина схватила по одному визжащему ребенку, и детей развели по разные стороны колодца – отдельно мальчиков и девочек. Они сопротивлялись и жаловались, но матроны лишь посмеивались, донага раздевая бравых крестоносцев. Затем они сбросили снятую одежду прачкам, которые замочили замусоленные туники и рубахи в огромных чанах с мыльной водой. Куда было теперь деваться нагим воинам? И женщины, крадучись, напали на них с кусками грубого полотна, ведрами ледяной воды и мылким щелоком! Затем, с ревностью рыцарей Тамплиерского Ордена, которые приступом берут врата Иерусалима, они начали дочиста оттирать и выскребывать орущих питомцев.

– Полегче, полегче, фрау! кричал один крестоносец.

– Ай! Ой! Не так сильно, я же не враг вам! – вскрикивал другой.

Женщины только смеялись над жалобными ахами и охами и наподдавали еще усердней. Петер же успокоился, что его дети попали в заботливее руки, и сам нашел себе лохань, где мог бы отмыться и постирать засаленные одежды. Тщательно соскоблив с себя многонедельный налет пыли и пота, он поднял глаза и заметил знакомое лицо.

– Ха-ха! Бенедетто! – воскликнул он. – Бенедетто, где ты пропадал, маленький пройдоха?

Человечек тревожно поблескивал глазами из пивной бочки. Когда Петер его обнаружил, он нехотя вылез из укрытия, робко улыбнулся и поправил лютню.

– Все эти два дня я сильно беспокоился о тебе, – укоризненно помахал пальцем Петер.

– Я… я решил воевать своими молитвами, – неуверенно промямлил менестрель.

Петер помрачнел. Он торопливо оделся и направился к музыканту.

– Так ли это? А может, все это время ты попросту прятался в этой своей «часовне»? Молился! Так я тебе и поверил.

Бенедетто стыдливо опустил глаза.

– Должен признаться, падре, что я не воин и, увы, скорее трус, чем храбрец.

– И тебе не стыдно?

Бенедетто равнодушно повел плечами.

Петер покачал головой.

– Тогда мне жаль тебя, менестрель. Мне бы в пору и самому сослаться на немощность, и… знает Бог, я часто малодушествую… Но чтобы при этом жить без малейшего укора совести, без того, чтобы не сожалеть о своем пороке… Такая жизнь достойна порицания! Тебе следовало бы задуматься о том, что в твоей.

Вдруг в дверях появился синьор и пригласил гостей внутрь. К Петеру он обратился лично.

– Этот человек, – объявил Гостанзо, широко раскинув руки, – этот старый падре… ведь вы священник, не так ли?

Петер кивнул.

– Si. Послушайте все: этот падре спас мне жизнь!

Гостанзо обнял Петера, как медведь обхватил бы слабое деревце. Его темные глаза заблестели, а широкое лицо расплылось в улыбке. Затем лорд положил огромную руку смущенному старику на плечо и проводил его в зал.

– А вы, bambini, – кинул он через плечо, – также приглашены к моему столу!

В сопровождении господских слуг крестоносцы вошли в высокий зал и поразились его красотой. Пол был покрыт свежим сеном, усеян цветами и сладко пахнущим тростником. По сырым каменным стенам развесили прекрасные гобелены с цветами и птицами, ангелами и другими небесными прелестями. За длинными дубовыми столами, которые ломились от подносов с фруктами, жареной олениной, свининой и бараниной, в нише дальней стены гудел огромный камин. Принимая во внимание переживания предыдущих дней, детям с трудом верилось, что в мире осталось столько приятностей.

Маленьких гостей рассадили, и они, истекая слюной, терпеливо ждали, когда же им разрешат приступать. Но столы еще не были готовы для пира: прислужники вносили новые и новые блюда с кухни. Там был и сыр, и сочная репа, лук и фрукты. Двое слуг-мужчин согнулись под тяжестью восхитительного серебряного блюда, на котором возвышалась гора красного винограда с виноградников самой Лигурии. Кружки тонкой ручной работы, наполненные элем, и кубки с вином, которыми слуги обносили рыцарей, вызывали хриплые возгласы особого восхищения и даже, местами, рукоплескания.

Синьор Гостанзо встал и высоко поднял руки над присутствующими.

– Добро пожаловать. Сегодня день печали для тех, кого мы лишились, но также и день радости. Мы хорошо сражались и защитили наш народ и земли. И многое, многое больше. Я поднимаю свой кубок за верных союзников и преданных родичей – за род Баттифолле!

Все гости поднялись из-за столов и отдали честь синьору Баттифолле и его рыцарям. Отхлебнув своего любимого красного вина, Гостанзо снова поднял глиняный кубок.

– Прошу тишины. Падре! – подозвал он священника.

Зал притих, и все взоры устремились на Петера. Он смущенно улыбнулся своей однозубой улыбкой и беспокойно заерзал на лавке.

– Падре, подойдите, сядьте со мной.

Петер сморщился, но послушно оставил детей и присоединился к господскому столу.

– Хо-хо! – проревел Гостанзо. – Старик только кажется бессильным и хилым! Но это он метким глазом и верной рукой сразил моего врага. Ему я обязан своей жизнью. – Лорд поднял кубок навстречу Петеру: – В моем доме ты всегда желанный гость.

Петер смиренно поклонился.

В середину вышел облаченный в богатые одежды падре Антонио, к которому благоволил лорд Верди, и произнес молитву благодарения и благословения на всех званных. Начался пир.

Как только Антонио выговорил «аминь», изголодавшиеся крестоносцы накинулись на еду. Они хватали и разрывали обеими руками вареные окорока, куски солонины, баранины, пышущей жаром оленины, птицы и зажаренной рыбы. Они хохотали и перешептывались между собой, протягивая руки за новыми и новыми порциями снеди. Черешни, груши, яблоки и медовые соты… ах, истинное богатство Божьей благодати! Нельзя выразить в словах, с каким наслаждением дети облизывали жирные пальцы или отхлебывали от крепкого пива! Только Вил безразлично ковырялся в полупустой оловянной тарелке, лишенный всякой радости от пиршества.

Пронзительный голос Карла перекрыл даже бурный гомон вокруг:

– Ах, если бы Георг был с нами!

Ион засмеялся и кинул обглоданную свиную кость собаке, которая терпеливо ждала подачки у его ног.

– Да! Георг оставил бы на столе только несъедобные подносы!

– Ах, Георг, – вздохнул Карл. – Я так скучаю по тебе. Быть может, ты смотришь на меня с высоты? Надеюсь, что так.

Неожиданно Гостанзо вскочил на ноги и закричал:

– Говорят, среди нас есть менестрель. Мой-то сгорел во время пожара, а сейчас мне хочется музыки.

Бенедетто скорчился.

– Ты, карлик, похож на слагателя баллад. Подойди.

Бенедетто боязливо вышел и поклонился до земли.

– Да, signore, я… к вашим услугам.

Гостанзо сложил на груди руки и пристально посмотрел на музыканта.

– По виду ты похож на шута.

– Так и есть, мой господин.

– Но, говорят, даже ангелы спускаются послушать твой голос?

– Некоторые так говорят, мой господин.

– Хм. Вчерашний день принес мне как печаль, так и радость. Поэтому я приказываю тебе спеть песню скорбную и песню веселую.

– Я… я знаю не так много скорбных песен, signore.

– Ты отказываешься? – опешил Гостанзо. – Мне тяжело на душе, и сердце мое жаждет услышать песню о быстротечности жизни, о ее тщетности и…

– Я… я не пою о таком, мой господин.

Гостанзо нахмурился.

У Бенедетто похолодело внутри, но его лицо неожиданно просветлело.

– О, signore… – Я вспомнил одну короткую балладу, в которой говорится о подобных вещах.

Гостанзо опустился на стул и закрыл глаза, дабы всем сердцем внимать тоскливым словам певца. Могущественный, величественный лорд неожиданно поник и превратился в простого человека, который скорбит о погибших друзьях. Он непривычно съежился на буковом престоле и поманил менестреля к своему столу.

– Подойди сюда, ставай на эту лавку и… пой, человечек. Пой хорошо.

Бенедетто прочистил горло и прикрыл глаза. Мысли отнесли его обратно к его любимой пристани. Как бы ему хотелось, чтобы он никогда не покидал ее, а, как когда-то теплым летним вечером, сидел у самого края воды и болтал нотами в студеной Роне. Он тронул струны лютни и запел:

Бенедетто открыл глаза и посмотрел на притихших слушателей. Синьор Гостанзо еще какое-то время задумчиво молчал, потом открыл глаза и хлопнул в ладони.

– Отлично, человечек, – медленно произнес он. – Так и есть: жизнь наша словно пар, не так ли, падре? Лучше и не сказать. Не знаю уж, являюсь ли я тем, кем хотел бы быть…

Петер осушил кубок и добродушно подмигнул Бенедетто. Он наклонился к синьору:

– Ваше красное вино, сир, целое празднество вкуса. Слегка горчит, и столь насыщенный букет, полагаю, это рефоско, не так ли?

– Si, si! Как вы догадались?

– В былые времена я много путешествовал. Но, надобно сказать, обнаружить на вашем столе виноград с Фруили – сущее диво!

– Верно, оно издалека, но вы, видать, и там побывали! – засмеялся Гостанзо. Глаза его весело блестели.

– Мой господин, плоды восхитительны, куда лучше тех, которые со склонов Пьемонта – прошу прощения за мою дерзость, господин.

– Не стоит! Вы правы. Вина нашего Пьемонта мне не по душе. Баттифолле вовсю расхваливает свою барберу, но по мне, так она кислит и отдает черешней. И даже ломбардское неббьоло мне не по вкусу, да и пахнет смолой да розами.

Чья-то кружка перелетела через весь стол и грохнулась на тарелку Гостанзо.

– Что ты смыслишь в вине и женщинах, старый дурак? – проорал Баттифолле.

Не успел Гостанзо ответить, как Петер ловко сменил тему.

– Синьор, позвольте спросить: говорят, ваша вражда с Висконти началась с давнего ложного обвинения в адрес вашей семьи?

– Si, si, – Гостанзо ударил кулаком по столу. – Нас ложно обвинили! И не желали прислушаться к здравому смыслу. Вот уже два поколения мы невинно страдаем за убийство одного из рода Висконти, в чьей смерти нам не было никакой выгоды. Наши священники клялись кардиналу, что семейство Верди не причастно к убийству, но все тщетно. Нам не верят! Даже наш епископ поехал в Рим по этому делу, но все напрасно. Два поколения уж они ведут против нас вендетту и постоянно разоряют моих людей и земли. Ха! Видит Бог, мы их тоже хорошо потрепали.

Синьор Баттифолле вскочил с места.

– А кто вам помог?

– Верно, добрый кузен, ты помог. Без тебя я бы терпел поражения.

Петер задумался над словами лорда.

– А знаете ли вы, почему они не приемлют вашего доброго свидетельства?

– Нет, и это терзает меня день и ночь. Я не могу понять, как они могут быть столь слепы. Все, что мне остается делать, это воевать с ними.

Петер медленно выбрал с бороды крошки сала и пристально посмотрел на синьора. Непрошенный совет часто расценивался как непростительная дерзость, поэтому старик тщательно подбирал слова.

– Я полагаю, что как мудрый и прозорливый владелец этих земель, вы знаете: прежде, чем согласиться на что-то разумом, человек должен согласиться сердцем.

Гостанзо непонимающе уставился на Петера. Он прижал указательный палец к губам и сделал жест священнику продолжать. В комнате установилась тишина.

– В северных землях бытует пословица, которая, наверняка, чужда жителям здешнего юга, ибо она проста и по-детски наивна. Мы говорим, что человек, убежденный супротив воли, образ мыслей не переменит…

Гостанзо нетерпеливо стучал пальцами по столу.

– Да, да, продолжай.

– Ах, да, ja, я говорю лишь то, что мой господин, без сомненья, знает. Суждение человека основывается на убеждении, а всякое убеждение на желании. Часто мы принимаем решения волей, а не разумом. Наше сердце, а не разум, выбирает, во что мы будем верить. Ежели вы хотите изменить чье-то мнение, надобно изменить его сердечное стремление.

Гостанзо заерзал в кресле. Более молодой Баттифолле, смекалистый и ученый, наклонился к священнику.

Вы полагаете, Висконти хотят верить в виновность моего кузена?

Мы все верим в то, что хотим. Быть может, Висконти неприятно признать виновным иного?…

Баттифолле вскочил на ноги и стукнул кулаком по столешнице.

– Si, Гостанзо, верно. Старый мудрец верно говорит! Что ты всегда приводил в свою защиту? Кого ты называл истинным убийцей?

Гостанзо поднялся и воздел руки:

– Истинно так, клянусь, что настоящие убийцы – семейство Маласпина, с восточных границ Лигурии. Они сильны и богаты, к тому же в союзе с Генуей и Миланом, и в сговоре с самим Папой. Кто еще посмеет обвинить их, кроме меня?

Да… да! Ежели Висконти поверят в виновность рода Маласпина, их честь потребует расправы, вендетты. Но они, напротив, ищут их покровительства и не хотят воевать против них. Мы для них – более легкая мишень: не связаны с сильными городами и отрезаны ото всех горами Пьемонта.

Гостанзо ходил взад и вперед, проводя длинными пальцами по черным волосам. На этот раз Баттифолле ударил но столу обеими руками.

– Значит, старик, стоит Висконти перестать бояться Маласпина, как они примут истину?

Петер кивнул.

Гостанзо созвал кузена и советников в тесный круг, а остальным гостям велел продолжать пир. Он притянул старика в середину и наклонился к нему:

– Как нам избавить их от их же страха?

Петер тщательно поразмыслил.

– Сир, вы сказали, что Маласпина могущественны благодаря союзу с Миланом и Генуей – удивительно ловкий трюк: ведь эти города часто воюют друг с другом, а ненависть между ними растет.

– Да, да, продолжай, – пробормотал Гостанзо.

– Тогда вам следует вступить в союзничество с одним из них, на мой взгляд, лучше с Миланом, ибо Маласпина лигурийцы, как и генуэзцы.

Синьор напрягся, но ничего не сказал.

– Затем вам надобно перессорить Милан с Маласпина, скажем, состроить козни, дабы бросить тень на их дружбу. Даже сейчас они в серьезной опасности, в союзе с двумя враждующими между собой соседями. Как только…

– Ха! – выпалил Баттифолле. Для этого дела у нас имеется одна хитрая лисица: умелый охотник и ловкий дипломат из Турина. Он ведает в делах союзничества и также ненавидит проклятых Маласпина.

– Такой человек, – продолжал Петер, – должен иметь глаза на затылке, и желчь вместо крови.

Баттифолле довольно подмигнул.

– Мой господин, – дал последние наставления Петер, – ежели вы будете успешны в деле разъединения рода Маласпина и Милана, римский папа, безусловно, охладеет к этой семье, ибо, прежде всего, он нуждается в миланцах: они являются ключом ко всей Ломбардской Лиге свободных городов. Чем теснее ваш союз с Миланом, тем быстрее Церковь прислушается к вашим взываниям о справедливости.

Висконти также нуждаются в дружбе с Миланом и Лигой, хотя последние и ломбардцы. По моему мнению, произойдут две вещи. Первая – дабы избежать подозрений, семейство Висконти пересмотрит свои обвинения в сторону рода Верди. Вторая – как только ломбардцы и Церковь оставят семью Маласпина, этот род ослабеет и станет уязвимым. Висконти больше не придется вас обвинять. Напротив, они наверняка придут с миром и обратятся к папскому суду за возмездием над Маласпина.

Баттифолле заревел и снова громыхнул кулаками по столу.

– Мы будем отмщены. Ха-ха! Постойте, падре, мы ведь сами можем собрать союзников и напасть на Маласпина. Они заслужили хорошую трепку: сколько раз нападали на наши торговые пути, посягали на наши земли, а все это время мы терпели их. Генуэзцы потеряют доверие к прошлой связи с Миланом. Без поддержки они падут к нам в руки, как спелые груши, а затем, Бог свидетель, Висконти на коленях будут просить у нас прощенья!

Громогласная речь лорда перекрыла все разговоры в зале. Священник, казалось, подстрекал новое побоище. Рыцари обеих семей встали со скамей и принялись колотить по столу кружками.

– Война, война, война! – скандировали они. – Morte, morte, morte!

Петер закрыл глаза и вздохнул: «Болваны. Вам бы только мечами махать. Когда же вы уразумеете…»

Гостанзо протянул руки, словно желал обнять весь зал.

– Grazie, отважные воины, – поблагодарил он. – Никому другому не выпала честь вести на битву столь отличных солдат. Падре, а вы и впрямь мудры под стать своей седой голове. Дочь, Лючия, сядь подле меня. А ты, менестрель, спой нам веселую песню, и пусть вино течет рекой!

Бенедетто обрадовался, что настроение господина переменилось, и снова вспрыгнул на постамент. Он отвесил синьору поклон.

– А теперь, мой господин, будем петь!

Менестрель заливался смехом и ударял по струнам лютни, задорно скача по столу:

Он откинул голову и тихо, почти шепотом пропел:

Толпа восклицала и радостно шумела, умоляя его петь снова и снова… и снова. А менестрель тому и рад: прыгал со стола на стол, увертываясь от добродушных пинков и летящих яблок.

Ликованье перевалило далеко за полночь. Опьяневшие рыцари резвились между столами и носились друг за другом, как мальчишки, подставляли подножки, падали и летели кувырком. Но вскоре игривость и озорство стали весьма небезопасными: они принялись размахивать мечами, и но всему залу стали летать копья, вонзаясь в деревянные колонны позади синьора.

Петер вовремя решил увести детей, завороженных буйством недавних героев, подальше, на улицу.

– Но, Петер, – упрямился Отто, – там весело!

– Петер, Петер, – канючил Хайнц. – Можно нам…

– За мной, – раздраженно прикрикнул старик. – Идите за мной.

Дети разочарованно уселись вдоль стены темного коридора. Вил держался поодаль ото всех. Когда им наскучило хныкать и жаловаться, они взахлеб увлеклись рассказами и небылицами, смеялись и тузили друг дружку, пока где-то около рассвета не задремали, сытые и довольные, в чадящем свете факела.

* * *

По заутрени Петер растолкал вялых крестоносцев и повел их по разгромленному залу, где вповалку спали рыцари, на улицу. Они осторожно прошли мимо рычащих псов и окунулись в утренний туман, окутавший весь двор.

Все было аккуратно прибрано и вычищено к новому дню, и уже начали прибывать телеги со свежим тростником для крыш и бревнами для починки стен. Мастеровые были в духе, однако из-за приглушенных стонов, доносящихся из лазарета, не было слышно ни песен, ни громкого смеха.

– Идемте, агнцы мои, нам пора в путь. Славный Вил поведет нас на юг.

Неожиданно прозрачный воздух огласился знакомым голосом синьора Гостанзо: он вышел на балкон своей опочивальни и потирал опухшие глаза.

– Прощайте, отважные пилигримы. Да пребудет милость Божья на вас и вашем Святом Походе.

Дети взглянули наверх и помахали улыбающемуся лорду. Даже малейшим жестом внимания господин оказал бы им честь, а уж теплые слова куда как вдохновляли! Затем во дворе появился усталый Себастьяни, который усиленно тянул за собой упрямого мула. В свою очередь мул сгибался под тяжестью огромных корзин, груженых хлебом, мясом, фруктами и крупами.

– Мой добрый друг, – выговорил Себастьяни, приблизившись к Петеру, – я несу дары от моего хозяина в знак признательности за твою отвагу и мудрость. А тебе, кроха-менестрель, он преподносит своего лучшего вина.

Принимая из рук стражника драгоценный подарок, Бенедетто улыбнулся от уха до уха. Он низко поклонился.

– Передай твоему милостивому господину благодарность от меня, его смиренного слуги.

– Смиренного? Ну-ну! – усмехнулся Себастьяни. – Дети, облегчите ношу этой несчастной твари, и да пребудет с вами Господь. Л тебе я желаю всего доброго, – обнял он Петера.

– Да хранят тебя небеса, – ответил Петер.

– Где тот златовласый парнишка? Его, кажись, Вилом зовут?

– Вон он там. Страдает, бедняга.

Себастьяни подошел к Билу и внимательно на него посмотрел.

– Утро доброе, юноша, – сказал он. – Позволь мне, старому вояке, заметить, что однажды ты станешь хорошим солдатом.

Вил ковырнул землю носком ботинка. Ему хотелось одного: чтобы его оставили в покое.

– Нечасто я встречал подобный огонь в глазах, – продолжал Себастьяни и подошел ближе. Вил медленно поднял на него глаза. – Я всегда страшусь в битве, мой храбрый друг. Благодаря страху я еще жив. Благодаря страху и моим товарищам. Я бы не пережил и первой битвы, кабы не зоркие глаза, да быстрые руки собратьев по оружию. Никто не бьется на войне в одиночку, ragazzo, – с чувством добавил он, никто.

Вил неловко переступил с ноги на ногу и с любопытством взглянул на Себастьяни.

– Я думал, ты не говоришь на нашем языке.

– Хм, я никогда не выкладываю нее сразу, – подмигнул солдат. – Маленькая уловка старого вояки.

Мужчина потрепал юношу по мыльным, светлым волосам и твердой рукой хлопнул по спине. Вил слабо улыбнулся и кивнул.

– Теперь присоединяйся к споим крестоносцам и веди их. Пусть никто не погасит огня в твоей душе.

Вил, казалось, воспрянул духом, но тщательно избегал ледяного взгляда Фриды и обиженных взоров сестренки. От укора в их глазах ему становилось так больно, как никогда до сих пор.

Они коротко попрощались с полюбившимся воином Верди. Ветеран и старый падре снова обнялись. Дети благодарно помахали на прощанье синьору Гостанзо, и вышли из ворот. Они миновали мост и направились к долине реки Точе.

* * *

Было свежо, и даже чуть прохладно в то сентябрьское утро, но небо ярко голубело над головой, а теплое италийское солнце приятно согревало. Дети любовались красивыми зелеными холмами, которые появились по обе стороны дороги. Крестоносцы шли мирно, ни о чем не волнуясь: припасов было достаточно, а крестьяне из Пьево, а затем и Вергонте, радушно приняли их на ночлег. Чем дальше они уходили на юг, тем более оживлялись разговоры среди отряда. Все вслух мечтали, как легко будет шагать по мягкой долине, которая ждет их впереди, и как они, наконец, увидят восхитительное море, плещущееся всего в нескольких неделях пути от них.

Одним теплым днем Карл пялился в сверкающее небо, как вдруг неожиданно для себя вспомнил загадку.

– Петер, – проворчал он, – я так и не нашел ответа на твою проклятую загадку!

Бенедетто навострил уши.

– О, а я люблю загадки!

– Как я не бился над головоломкой Петера, мне ни за что не отгадать ee!

– Ну же, Петер, – уговаривал Бенедетто.

– Что, Карл, пусть попробует отгадать?

– Давай. Мне-то все равно не решить ее.

– Тогда слушайте оба, да внимательно, – с напускной гордостью сказал Петер, перебирая посохом камни на дороге. – Я перескажу сейчас всю загадку целиком, и даже две подсказки, которые ты, Карл, еще не слышал. Слушайте внимательно. Вспомните всё, что вы пережили за наш долгий путь и поразмыслите над услышанными словами.

А теперь, юноша, будь бдителен. Вот две последние подсказки – надо сказать, мои любимые.

Карл почесал затылок.

– Это все? Самый-самый конец загадки?

– Даю слово.

– Боюсь, – вздохнул Карл, – я даже и близко не ведаю ответа. Но… мне кажется, что в ней говорится… о каком-то месте… особенном месте. Загадочном и…

– Удивительном, – задумчиво бросил Бенедетто.

– О да, верно. Удивительное место, – сказал Петер. – Больше всего на свете мне бы хотелось узреть вечноцветущую долину! А вообразите только гавань, где качаются на якорях бесчисленные звезды! Чудесно! Однако не отчаивайтесь: лишь недавно сам я начал понимать суть ответа! А когда вы отгадаете иносказание, вы несказанно обрадуетесь.

– Я уже не гожусь для разгадывания, быстро пошел на попятную Бенедетто. – Но мой юный друг обязательно справится с задачей, готов поспорить.

* * *

В ту ночь крестоносцы заночевали на берегу Точе. У их ног уверенно и мерно текла река: ни широкая, ни узкая, но местами довольно глубокая и бурная. На этот раз не из чего было сбить плот, поэтому крестоносцы довольствовались тем, что наловили рыбы и наплескались в прохладной чистой воде. Затем они собрались у жаркого костра, чтобы поужинать от щедрости синьора Гостанзо: они лакомились длинными полосками соленой оленины, свежим пшеничным хлебом и медом, копченой бараниной, яблоками и наваристой овощной похлебкой.

Наевшись, они разлеглись на опавших ветках, и Бенедетто спел им тихую песню на ночь. К утру, однако, собрались тучи, и паломники проснулись от легкой мороси. Небо грустно серело над ними. Вил встал, потер глаза и зевнул, поправив тунику. Он затянул пояс и ворчливо раздал наряды на утро. Вил по-прежнему остался вожаком отряда, но былая сила духа оставила его. Не горело в нем прежнее чувство гордости за себя, и, лишившись столь привычного основания, парень сломался. Теперь вместо самовлюбленной уверенности в нем поселилась тоска, которая терзала его душу мучительным чувством cтыда. Раскаяться было для него немыслимо, а отрицать очевидный позор – тщетно. Так он и страдал на перепутье, неспособный принять истину, но и отказаться от нее не в силах. Его не обошла стороной участь многих разочаровавшихся в себе гордецов: внутри его накалялась горькая ярость. От каждого умоляющего взгляда Марии и каждого резкого словца Фриды ярость с еще большей силой закипала в его сердце. Л парочка колкостей от осведомленного обо всем Карла раздувала и без того пылающий гневом костер внутри.

По не один пристыженный юноша страдал втихомолку. Кроткая Мария не злилась на брата, но и ей было больно. Она также страдала от стыда, но другого по своей природе, ибо она несла на себе позор, незаслуженно возложенный на нее близким человеком, и стыдила ее вовсе не собственная совесть. Сердце ее разбилось на тысячи осколков, которые кололись от каждого движения души.

Карл тоже не находил себе места от беспокойства, но он не догадывался о скрытых помыслах собственного же сердца. Хотя он был справедливо разгневан поведением брата, от скрытого злорадства над чужими ошибками его самомнение раздулось еще больше. Как старая дева с упоением внимает подлым сплетням, так и Карл снова и снова перебирал в уме обвинительный рассказ Фриды, где каждое слово убеждало его в собственном превосходстве над Вилом.

Вил ослаб, и это особенно бросалось в глаза его младшего брата, который перестал видеть собственный порок. От столь глупого безрассудства мог спасти его сейчас только Петер. Ложно-праведный гнев всё разгорался, а внушенная самому себе ярость постепенно овладевала чувствами Карла. «Как хотелось бы ударить по его красивому лицу… Будь я старше, я бы переломил ему руки и ноги… я бы вырвал ему язык за его слова», – мечтательно думал он. В конце концов, взращенная злость вырвалась наружу, и он приблизился сзади к Вилу.

– Ты должен ответить за слова, которые ты говорил о Марии и остальных.

– Заткни рот! – гаркнул Вил, развернувшись.

– Не стану! Мало, что ты струсил в бою, так ты еще и предал нас из-за… какой-то девчонки. Мария плачет каждую ночь, а тебе не хватает смелости даже…

– Заткни рот или я сам заткну его своим кулаком!

После битвы в крепости Карл изменился: исчезла былая мягкость и податливость. Он и сам ощущал, что но венам разливается какое-то неизведанное чувство. Мальчик ничего не сказал, только неистово сверкнул глазами и набросился на Вила. Он с силой ударил брата но лицу, и от неожиданности тот не удержался и упал на спину. Кровь хлестнула из носа поверженного и заструилась по подбородку.

Петер благоразумно попридержал Иона с Отто.

– Оставьте их, – прошептал он. Просто оставьте их.

Карл наступал.

– Я говорю: ты трус, и гнусный предатель.

От злобы у Вила перехватило дыханье. Он ловко поддел Карла снизу и повалил его наземь.

– А я говорю: заткнись или я тебя прибью на месте!

Карл не испугался и вызывающе ответил:

– Разве есть у тебя мужество убить меня? Да и чем? Я видел, как ты стоял перед врагом на коленях и молил о пощаде!

Вил молчаливо смотрел, как Карл поднимается на ноги.

– Доселе я не считал тебя трусом, продолжал Карл, – но ты боишься не только битвы и властной девчонки – ты боишься собственных ошибок!

Вил сделал угрожающий шаг в сторону брата, бессильно вспыхнул и, отвернувшись, удалился. Отряд молчаливо постоял, затем так же молчаливо отошел на обочину, дожидаясь восстановления порядка в своих рядах. Крестоносцы разбились кучками. Некоторые просто отдыхали, некоторые воспользовались удобным случаем, чтобы вздремнуть. Отто пошел за Петером к Густой травянистой поросли и сел рядышком. Он устало убрал С лица отросшие волосы, обнажив веснушчатые щеки и лоб, и Грустно тряхнул головой.

– Иногда кажется, – прошептал он, – что весь мир обозлился.

– Ja, мой мальчик. Мир и вправду зол, и мудрый человек должен помнить об этом, – покачал головой Петер. Послушай Меня, отрок. Есть два вида гнева. Научись распознавать их – и жизнь станет чуточку легче. Первый – это гнев Божий. Когда мы гневаемся на чьи-то – или свои – злодеяния, мы гневаемся праведно. Такой гнев дается нам для защиты невинных и для поражения Врага душ человеческих. Этот гнев чист и идет во благо. Многие осмеливаются назвать свой гнев праведным, но мало кто поистине праведен во гневе.

Второй – обычный, который окружает нас день-деньской. Гнев высокомерия, плод черствости сердечной, которым люди обороняют свое многообразное тщеславие. Такой гнев, милый Отто, – дитя разочарования, внук гордыни. Это гнев подневольный и уловка Люцифера.

 

Глава 22

Озеро слёз

Остаток того серого дня и весь следующий дети спускались к Lago Maggiore, и уже в сумерках разбили лагерь на каменистом берегу спокойного озера со стороны селения Стреза. На рассвете Петер, Карл, Отто и менестрель покинули стоянку, чтобы просить подаяния в городишке, и вернулись уже после обеда – с щедрым даром рыбы, спелых фруктов, всяческих овощей, сыров и хлебов. Дети приободрились, хотя Петер подметил, что многие из них, как будто, занемогли.

Дети устроили тихий полдник под тяжелым и низким небом. Воздух на берегу пах рыбой и мокрой галькой. Бенедетто показал на дальний берег.

– Говорят, где-то там стоит одинокая келья. Несколько лет до моего рождения в здешних местах случился мор. Один купец, которому посчастливилось остаться в живых, богато одарил часовню, на том утёсе. Там его и похоронили после смерти. По слухам, в тех местах можно увидеть чудо.

Дети вяло смотрели на противоположный берег: они видели только голубую воду да зеленые холмы, больше ничего.

– Ах, si, – продолжал менестрель. – Она зовется капеллой Катерины дель Сассо. Может и нам доведется увидеть чудо там!

Погруженный в невеселые мысли, Вил дал знак всем собраться и построиться. Он внимательно их осмотрел и согласился с Петером, что у некоторых были первые признаки лихорадки, в том числе, и у его сестры.

– Пойдем вдоль берега. Путь должен быть легким. Бенедетто говорит, что селение Ароны лежит в трех лигах на юг отсюда. Думаю, до темноты управимся.

Дети послушно кивнули, хотя у Петера было неспокойно на сердце. Он тоже чувствовал какую-то слабость.

– Может остановимся в Стреза? Тамошний народ хорошо нас принял, да и в церкви щедро одарили нас. Думаю, больным лучше воздержаться от перехода сегодня.

Вил колебался. Он вгляделся в длинный ряд умоляющих глаз и покачал головой.

– Три лиги не так уж и много. Мы сильно отстали.

Без дальнейших рассуждений, они начали медленно идти вдоль скалистого берега Lago Maggiore. День минул быстро, хотя Вил сокрушался их медленному продвижению. Наступила ночь, а огни Ароны виднелись далеко впереди.

– Мы не можем идти дальше, Вил, – простонал Петер. – Смотри, Анна и Гертруда отстали от колонны. Фрида уже целый час несет Марию на руках. Здесь достаточно плавника чтобы растопить костер, и еды у нас полно. Да и не к добру это – заявиться в деревню после темноты.

Вил раздраженно простонал и сплюнул. Невыносимо видеть вокруг себя печальные лица, когда знаешь, что напрасно заставил их идти в такую даль.

– Хорошо. Отдыхайте уж. Переночуем здесь.

Небо опустилось еще ниже, воздух напитался сыростью. На лагерь опустился туман. Потемневшая вода еле слышно лизала узкий озерный берег. Уставшие крестоносцы безучастно смотрели на трепещущее пламя костра, который окутывал их колечками дыма. Некоторые действительно где-то подхватили лихорадку и заметно чахли на глазах. Остальные приглушенно переговаривались за похлебкой из рыбы и овощей.

С тех пор, как Петер побывал в Стреза, он держался от всех на расстоянии, и даже теперь сел под кронистым деревом вдалеке от лагеря. Фрида заметила перемены в старике и переживала за него.

– У тебя все хорошо, Петер? – спросила она, подойдя к нему.

– Боюсь, что нет, милая Madchen, совсем не хорошо, – устало ответил Петер. Он чувствовал, как лихорадка начинает пробирать его. Еще днем у него начался жар. Кожа болезненно ныла от любого прикосновения, перед глазами все расплывалось, и лоб покрылся липким потом. Он счел, что ему лучше держаться подальше от детей. – Знаешь, Фрида, я хочу спать и прошу тебя оставить меня.

Фрида мешкала. Она протянула к Петеру руку, но он перехватил ее.

– Прошу тебя, дорогая моя, просто дай мне отдохнуть. Благодарю.

Юная девушка была от природы чуткой помощницей. Она подчинилась старшему, но опасения не забыла: отошла к кругу товарищей и украдкой, неусыпно следила за Петером. Когда поздно вечером священник забился от дрожи и сильного пота, она первой заметила беду и кликнула остальных. Вскоре они вдвоем с Марией делали ему холодные примочки, и, вопреки слабым протестам старика, мальчики бережно отнесли его к костру и положили в наскоро сбитую постель из листьев.

– Славные киндеры, прошу, держитесь подальше, – умолял Петер. – Ради всего святого, отойдите.

Вил с Карлом быстро забыли свои раздоры и низко склонились над старым другом.

– Разве у тебя не осталось больше трав? – со страхом спросил Карл.

– Нет, юноши, – слабо помахал головой Петер. – Потоп унес все. Отойдите, отойдите подальше.

Мария не придала никакого значения просьбе старика. Она ласково улыбнулась и прижалась к его дрожащему телу.

– Мы нужны тебе и мы тебя любим.

Петер попытался сесть и собрал все силы немощных рук, дабы оттолкнуть девочку.

– О, нет! Милая, милая Madel. Ты правда-правда должна держаться подальше.

Выдохнувшись, он заплакал от бессилья и отчаянья, но слезы только больше привлекали к нему его возлюбленных крестоносцев.

– Прошу, умоляю вас всех, – заклинал он детей, – прошу, отойдите. Однажды я заразил одного человека лихорадкой. Да милует меня Бог, дабы я снова не навлек лихо на ближнего.

Бенедетто нежно забрал Марию с груди старика.

– Si, bambini. Петер прав. Вам лучше отойти подальше.

Но дети словно не слышали протестов взрослых. Они ни на шаг не отходили от священника, посвятив себя бодрствованию у постели больного. Они окружили его плотной стеной, загородив от выпавшего тумана.

Время текло медленно. Все дети упорно отгоняли сон прочь, но, увы, дерево выгорело, оставив лишь мерцающие уголья, над невидимыми горами взошла расплывчатая луна, и вскоре верный отряд крепко спал, как когда-то апостолы в Гефсиманском саду.

Ночью жар у Петера еще усилился, и он весь обливался потом. На рассвете он медленно открыл глаза: солнце еще не показалось из-за горизонта, но небо уж просветлело в преддверье наступающего дня, и Петер вознес молитву благодарности. Он вытер лоб и шею потрепанным рукавом и осмотрелся. Юные стражники спали вокруг него – все, кроме Вила: он встал раньше всех и нес терпеливую стражу. Петер поднял отяжелевшие веки и слабо прошептал:

– Да благословит тебя Господь, милый мальчик. Да благословит обильно.

Вил мотнул головой и пробормотал:

– Из-за моего сердца и моих дел Бог никогда не благословит меня. Божье проклятье будет вечно преследовать меня.

Не успел Петер ответить, как его внимание привлек детский кашель. Старик опустил глаза на землю рядом с собой и увидел пылающее лицо любимой Марии. Девочка вся покрылась испариной, дергалась в забытьи и дышала с трудом. У Петера кольнуло на сердце. Возле костра со стоном закашляли Анна с Ионом. Петер напрягся и с помощью посоха поднял себя на дрожащие ноги.

– Скорей, Вил, скорей! – как безумный крикнул он. – Разожги костер и помоги мне завернуть детей в одеяла!

От крика проснулся Карл и, пошатываясь, встал на ноги. Вил отослал его за хворостом, а сам заботливо укрывал больных одеялами.

– Отто, проснись! – с криком тормошил он товарищей. – Все… Фрида, Гертруда… все, сейчас же. Нам нужны все одеяла, больше хвороста, воды и… и горячая похлебка. Живо!

Петер упал на колени и простер ладони к небесам. Лицо его побледнело и осунулось от ночной битвы за жизнь, и собственная душа едва-едва теплилась в обессиленном теле. Но физическому истощению ни за что не воспрепятствовать решимости сердца, и все свои силы он бросил на помощь возлюбленным агнцам. Хриплым голосом он прочел молитву Господню:

– Pater noster qui es in coelis, Sanctificetur nomen tuum, Adve-niat regnum tuum…

Умолив небеса снизойти к несчастным детям, священник подполз к Анне и положил ладони ей на голову. Он, плача, молил о Божьей милости и Его исцеляющем прикосновении. Затем он наклонился к Иону и снова умолял:

– О, Отец! – стенал он. – Яви нам милость Свою!

Он любил всех детей без исключения, но, подойдя к Марии, чуть не обезумел от горя, ибо девочка занимала особое место в его сердце. Он на коленях безмолвно склонился над ней и посмотрел на ее взмокшее чело и руки. Видеть ее, страдающей так безропотно, было невыносимо, и старик сокрушенно сел на поджатые ноги и безутешно зарыдал.

Мария неожиданно открыла пожелтевшие глаза и прошептала что-то невнятное. Ее голос застал Петера врасплох, и он подвинулся ближе, дабы расслышать. Мария засунула руку в складки платья. Она слабо улыбнулась и протянула Петеру смятый букет из мелких полевых цветов, которые она собрала накануне вечером.

– Я… я… собрала их для тебя, папа Петер, прошептала она. – Я думала, они тебе помогут.

У Петера затрясся подбородок. Он безмолвно протянул к Марии руку и взял у нее цветы так, словно сам ангел несказанно одаривал его. Он плохо скрывал слезы, и они текли по его растянутым в улыбке губам, а руки прижимали крохотные цветки к груди, дрожащей прерывисто и глубоко.

– О, моя драгоценная малышка. Только любовь могла спасти меня сегодня ночью от смерти.

Рядом на колени упал ее младший брат с красными, заплаканными глазами.

– Любовь спасет и тебя, сестрица. До завтра Бог благословит тебя исцелением, я… я знаю, так и будет, – его голос затерялся среди всхлипываний.

Мария слабо улыбнулась. Петер уложил ее горячую голову на подушку из зеленых листьев и подоткнул теплое одеяло под самый подбородок. Девочка заснула, а верный папа Петер стенал к вратам Сиона.

Потом Петер вернулся к Анне и взял ее безвольную руку в свою. Он гладил ее по волосенкам, пока она не задышала ровнее и спокойнее. Он обратился к Иону, положил ладони поверх взмокшей макушки и отчаянно взмолился о его исцелении.

И так весь день Петер молился… и снова молился… в посте, отказавши в еде своему хрупкому телу. Тем временем Бенедетто со всех ног помчался в Арону в поисках лекаря или доброжелателя-монаха, а Фрида с помощниками ухаживали за больными: смачивали тряпицы в холодных водах озера и прикладывали к пылающим лбам. Но к концу того дня еще трое крестоносцев лежали в горячке. Общая тревога нарастала.

Карл отвел Петера в сторону и проговорил голосом, полным отчаянья:

– Петер, тебя ведь Бог исцелил. Ведь это чудо, правда?

Петер упал на валун у самой кромки воды.

– Ах, мальчик мой, мне ли знать, где чудо, а где естественный ход вещей? Знаю только, что благодарен Отцу за продленные дни жизни. Но и правда, исцеление похоже на чудо.

– Похоже? – с укоризной переспросил Карл. – Ты стар и немощен, а ведь испытал дьявольскую лихоманку и жив остался! Бог силен делать все… все на свете… ты сам так говорил. Он непременно спасет Марию и остальных!

– Милый мальчик, – медленно ответил Петер. – Бог совершает чудеса лишь по Своему усмотрению. Но, боюсь, Он не желает их часто. Послушай меня: научись видеть мир таким, как есть, а не таким, как тебе хотелось бы видеть его.

– Но чудеса ведь бывают, – настаивал Карл.

– Да, отрок, конечно бывают. В каком-то смысле они прямо окружают нас. Мудрый и верующий человек ищет чудес и просит о них. Но задача наша – не надеяться на небывалое, а основывать жизнь на обыденном и здравом. Не нужно своей верой принуждать Бога.

– Нет, Петер, – упорствовал Карл. – Я думаю…

– Довольно! – усталость и тревоги подточили терпение Петера. – Не стой надо мной и не требуй чуда. Не нам выбирать чудо по своему хотению. Наш долг поддерживать огонь, кормить товарищей и держать их в тепле, а остальное мы возлагаем к таинствам премудрого Господа. За работу!

Пока Петер с Карлом препирались, Вил медленно подходил к сестре, и, улучив момент, когда Фрида отошла к Иону, тут же оказался рядом с Марией. Он взял ее слабую руку в свою и нежно сжал ее. Он осторожно вытер пот с ее лба и бережно подоткнул одеяло.

Мария открыла глаза и слабо взглянула на брата. Она пошарила под одеялом и вынула увядший, но все еще прекрасный голубой цветок.

– Я сорвала его несколько дней тому назад. Прости, что сразу не отдала тебе.

Вил не нашел, что сказать в ответ. Его глаза увлажнились, а в горле образовался горький ком.

Мария протянула ему подарок.

– Я люблю тебя, брат, я так сильно тебя люблю. Мне нужно было давно тебе сказать. Прости.

Вил взял из ее рук цветочек и погладил ее по слипшимся волосам.

– Я… я… – нерешительно начал он. – Благодарю тебя, Мария. Я…

Он не смог выговорить то, чем томилась его душа, и отвернулся. Во рту у него пересохло, а руки задрожали. Он снова посмотрел на страдающую девочку и не смог выговорить ни слова. Страдание было так велико, что он, не помня себя, бросился в лес, где прислонился к гладкому широкому стволу и зарыдал.

* * *

День неспешно перешел в ночь, а Бенедетто с долгожданной помощью все не появлялся. Ночь прошла под неусыпными, бдительными взорами, но рассвет не принес утешения. Только Анне стало заметно лучше. После полудня того же дня первый ребенок из шести больных умер, а к ночи еще две души перенеслись В вечный покой. Ион и Мария пережили день, но, казалось, были обречены вскоре присоединиться к несчастным собратьям, которые лежали в лунном свете, омытые и приготовленные для погребения.

Петер встретил новую зарю безучастным пустым взором. Безоблачное небо приветливо встречало солнце, лучи которого посеребрили легкие волны озера. Теплый южный ветер шелестел в деревьях, прибой ласково плескался у берега. Петер созвал всех детей и привычно, даже как-то обыденно помолился над покойными. Как во все прежние разы, дети торжественно уложили усопших друзей в мелкие могилы и установили у каждого изголовья маленькие деревянные кресты. Немного позже Вил приказал Отто и Конраду отправиться в деревню и найти Бенедетто, или какую другую помощь.

Предчувствие новых потерь лишало Петера мужества. Он обернулся к двум страждущим детям и пал на свое лицо. Колокола недалекой Ароны отмечали время, и с каждым ударом колокола Петер возносил к небесам одну и ту же просьбу: «Tu es adjutor in tribulationsibus, Ты наш помощник в бедах, Tu es vita et virtus, Ты жизнь и благодетель, дорогой милостивый Господь, прошу Тебя, пощади этих двух».

Когда сумерки снова опустились на берега озера Маджоре, Петер молился… невнятно и тоскливо, стеная и плача, пока не выдохся окончательно. Когда силы покинули его, он упал на землю рядом с любимой Марией и заснул тревожным сном.

Даже в страшные часы ночного мрака Фрида старательно присматривала за обоими подопечными. Когда луна стала клониться к земле, она еще раз подошла к Иону, дабы поменять влажную ветошку у него на лбу. Она привязалась к мальчику и любила его, как родного брата, преданно посвятив себя заботе о нем. Она протянула руку, чтобы убрать с его лица волосы, но кожа под пальцами была остывшей и неживой. Холодок пробежал по спине девушки, и у нее затошнило внутри. Отчаянно прикусив губу, она поспешила к Петеру и растрясла его:

– Петер! Петер! – звала она неистовым шепотом. – Кажется, Ион… умер.

Петер подбежал к мальчику и приложил ухо к неподвижной груди мальчика. Он простонал, а после упал на тело горячо любимого крестоносца и зарыдал.

От всхлипываний священника проснулись остальные, и вскоре все окружили кольцом еще одного усопшего товарища. Петер ослабел настолько, что ничем не мог помочь, и бессильно смотрел, как Вил с Карлом завернули тело Иона в одеяло и отнесли к воде. Там, под блестящим звездным небом, юные воины омыли тело мальчика. Они оба онемели от скорби. Вместо того чтобы говорить, они предались спасительным воспоминаниям о павшем товарище.

Петер поднял руки.

– Ego te absolvo ab omnibus censuris et peccatis in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti.

Вил приказал всем остальным копать могилу: он чувствовал, что нельзя долее откладывать то, что ему следовало сделать. Вернувшись к постели Марии, он взял девочку за руку. Он мыслью – куда уж говорить про слова – редко обращался к Отцу небесному, но сейчас юноша умолял Создателя о милости и просил об Его исцеляющем прикосновении. Люди опытные и знающие в молитвах, несомненно, осмеяли бы его мольбу, сочли ее невнятным и косноязычным бормотанием, но сердце брата, смягченное недавним падением и горящее любовью, изливало поток искренних слов из самой глубины души.

Карл с Фридой хорошо заботились о Марии час за часом, но теперь Петер благоразумно отправил их спать, оставив девочку на попечении брата. Обменявшись тревожными взглядами и усталыми вздохами, сиделки перепоручили Вилу влажные примочки и нехотя улеглись на одеялах.

Снова и снова он смачивал лоб сестры прохладной водой. Его глаза неустанно следили за Марией, и даже приятное тепло костра ни на мгновение не соблазнило его прилечь и оставить вахту. Пока остальные крепко спали, юноша сидел у постели сестры как преданный телохранитель, охраняющий покой царственной принцессы.

При первом свете зари в лагерь прибежал Бенедетто с кучкой чернорясных монахов; сзади поспевали Отто и Конрад с паланкинами.

– Э-ге-ге! – кричал менестрель на ходу. – Эй, Петер!

Все тут же поднялись на ноги и изумленно смотрели, как к ним подбежала запыхавшаяся компания. И без того мрачное лицо Петера потемнело еще больше.

– Где ты пропадал, – выбранил он менестреля, – ленивец нерасторопный?

Бенедетто оборонительно помахал головой.

– Прошу прощенья! Прошу всех простить меня! Аронцы засадили меня в темницу. Я стащил меду для наших больных, но стражники меня заметили и схватили.

Один из бенедиктинцев выступил вперед и поклонился.

– Отец Петер, я брат Чиво из аронского монастыря.

Петер поклонился, и оба церковнослужителя пожали друг другу руки. Низенький, круглолицый монах с положенным брюшком чем-то расположил к себе Петера, и тот решил, что в иных обстоятельствах брат-монах наверняка не погнушался бы доброй шуткой.

– Со мною братья Фиглио, Палья и Гаддо. Я служу при монастырском лазарете. Ваш друг говорит правду. Его схватили, как только он пришел в селение, и с тех самых пор он изводился криками как безутешная пичуга. Л поскольку наш монастырь находится неподалеку от городской темницы, мы слушали его жалобный вой денно И нощно! Двое ваших товарищей отыскали менестреля и добились приема у нашего настоятеля. В конце концов, настоятель послал священника, дабы тот разобрался с этим делом и, заодно, с Бенедетто. После клятвенных заверений последнего – и хорошей баллады – наш capo отпустил его на наши поруки, и вот мы здесь!

Крестоносцы раскрыли рты и изумленно смотрели на боязливого менестреля. Петер покачал головой и привлек внимание братьев к Марии.

– Брат Чиво, малышка лежит при смерти. Мы отчаялись спасти ее.

Бенедиктинцы подобрали полы одежд и засеменили к девочке. Чиво наклонился над Марией и прислушался к слабому дыханью. Лицо его помрачнело. Он положил ей руку на лоб, толстым, но нежным пальцем приподнял одно веко и легонько пощупал ее горло. Голос его зазвучал по-доброму, но решительно:

– Отец Петер, не стану лгать. Боюсь, спасти малышку не удастся.

Карл подслушивал рядом. Слова укололи его в самое сердце, и он громко расплакался. Вил побледнел и отшатнулся. Оба брата припали к постели сестры, пробудив ее. Девочка приподнялась на здоровой руке, со свистов выдохнула и закашляла, попытавшись положить голову старшему брату на грудь. Вил обнял ее и прижал к себе, как младенца. Он гладил ее по волосам и целовал мокрый лоб, и она еле-еле улыбнулась. На несколько коротких драгоценных мгновений их глаза встретились, и сердца забились ровнее. На душе у Вила потеплело, но сестра вдруг задрожала и безжизненно повисла у него на руках.

– О Боже! – закричал Вил. – Брат Чиво… Петер! Скорей сюда!

Служители упали на колени вокруг девочки и напрягли слух.

– Еще дышит! – воскликнул Петер.

– Si, сердце еще бьется в ней. Надобно сейчас же отнести ее в лазарет! – приказал Чиво и велел двум братьям принести паланкин. – Поднимайте ее бережно!

Вил с Карлом протолкнулись сквозь кольцо монахов и подняли Марию с постели так трепетно, словно несли самую великую драгоценность на свете. Затем они осторожно уложили ее на холщевые носилки и прикрыли двумя одеялами. Они потянулись к ручкам паланкина.

– Нет, мальчики. Браться понесут ее. Петер, крестоносцы проследуют с нами?

Священник устремил умоляющие глаза на предводителя. Вил неотрывно смотрел на увядающее тельце Марии. Он облизнул пересохшие губы и, не поднимая глаз, кивнул.

* * *

Крестоносцы поспешали за монахами, бегом уносящими Марию вверх по крутым улицам города, в свою обитель. С годами монастырь и город обширно разрослись и процветали. Монастырь превратился в богатое аббатство, которое обладало угодьями по всему Пьемонту. Как раз в тот день аббат находился в ином месте, и его отсутствие было на руку крестоносцам, ибо старый аббат недолюбливал постоянно прибывающих послушников и иждивенцев, забота о которых ложилась на его плечи. Однако более доброжелательный настоятель с радостью предоставил детям все необходимое.

Когда отряд вошел во двор, Бенедетто сообщил всем, что Мария будет лежать в присутствии целительных мощей.

– Останки Фелинуса и Грациана были перенесены сюда многие века назад.

Германские дети безразлично пожали плечами.

– Они воевали в армии цезаря, а когда приняли христианство, их убили за веру!

Петер обнадежено кивнул. Он почувствовал на себе взгляд и повернулся к Карлу, который просиял от поданной надежды.

– Возможно, отрок, возможно.

Марию отнесли в кирпичное строение лазарета и положили на мягкую соломенную постель рядом с другими больными монахами. Чиво немедля позвал травника, и, пока детей отвели в трапезную и досыта накормили, они втроем целый час совещались.

Наконец Петер с оцепеневшим, угрюмым лицом отошел от остальных и подозвал Карла с Вилом.

– Друзья мои, – медленно проговорил он, – ваша сестра умирает. Братья опасаются, что ничего уже не изменить, хотя – кто знает наверняка? На мой взгляд, они умелые и сведущи, но паша малышка уж очень ослабла. Чудо… нам остается ждать только лишь чуда.

На этот раз Карл не стал требовать невозможного, а только поник лицом и, заплакав, прижался к брату. Вил тоже не мог сдерживать слез и обхватил ослабевшими от горя руками приникшего брата. Петер подошел к ним и обнял их обоих, и они вместе плакали.

* * *

Наступило новое утро, но Марии становилось все хуже и хуже. Всю ночь Карл с Вилом и Петером провели у ее постели. Брат Чиво принес для девочки целебный настой и легонько приподнял ее голову с подушки.

– Ну-ка, милая, выпей. Хоть чуть-чуть.

Веки трепыхнулись, и Мария открыла глаза и осмотрела тревожные лица вокруг себя. Она послушно приложила губы к ободу кружки и медленно отхлебнула.

– Море… вы должны… идти, – еле слышно прошептала она.

– А? – не расслышал Вил и наклонился к ней.

– К морю, вы должны идти к морю.

Вил передал слова девочки Петеру и Карлу и поцеловал сестру в лоб.

– Мы останемся с тобой, пока ты не поправишься и не пойдешь с нами.

Мария резко очнулась от забытья. Умоляющим голосом она повторила:

– Но вы должны идти, вы должны идти к морю, – произнесла она, закатив глаза и откинувшись назад. Все тихо переглянулись, но девочка снова открыла глаза:

– Карл, разве ты не видишь ангелов в саду?

Мальчик раскрыл рот, но слова застряли у него в горле, ибо сестра без чувств упала на постель. Чиво быстро приложил ухо к ее груди и облегченно вздохнул. Он обратился к Петеру:

– Девица уснула. Я обещаю служить при ней, пока не явится воля Господня.

Священник кивнул.

– Благодарим тебя, брат.

Он подошел к драгоценному агнцу и преклонился у ее постели. Он гладил ее по волосам и шептал горестную молитву, затем внимательно вгляделся ей в лицо. Старик весь дрожал и трясущимися губами поцеловал девочку в щеку.

Крестоносцы вышли из кельи и вернулись к товарищам, терпеливо ждавшим в саду. Они почтительно молчали, пока Петер не задал Вилу вопрос, которого они оба боялись:

– Итак, останемся и будем дожидаться ее смерти?

Брат оторопел от страшного звучанья слов, и медлил с ответом. Было ужасно думать, что в момент, когда сестра покинет землю, она будет совсем одна. Вилу захотелось, чтобы все живущие сейчас бодрствовали у ее изголовья, и кивнул.

Но Карл мягко возразил:

– Брат, и я бы остался. Но ведь ты слышал: она хочет, чтобы мы шли к морю. Верно, она очень хочет, чтобы мы шли. Словно ей было видение.

К тому же, если мы останемся, она ускорит свою смерть, дабы мы скорее продолжили путь! Это в ее духе, – он обратился к Петеру. – Ей-богу, Петер, не молчи!

Старик отвлеченно кивнул и оторвался от мыслей о загадочных словах девочки.

– Но почему именно море? – размышлял он вслух. – Не Палестина, не Иерусалим… и что еще за сад с ангелами?

– Но мы ведь не можем просто взять и оставить ее саму, – протестовал Вил.

Карл осмотрелся. Аббатство казалось очень мирным. Оно благоухало сладкими ароматами: повсюду росли цветы заботливых монахов.

– Ей бы здесь понравилось, – вздохнул мальчик и посмотрел на остальных.

Наперед отважно вышла малышка-Анна.

– Вил, я хочу остаться. Она – моя подруга, да и я еще слишком слаба для пути.

Но Петер вдруг ужаснулся расставанию с любимицей:

– Вил, – умолял он, – разве ты не можешь просто оставить эту затею? Все вместе отдохнем в этом блаженном месте и проводим ее с миром?

Вил посмотрел на Петера, потом на Карла, и, наконец, на Анну.

– Мы исполним желание Марии. Здесь же мы бесполезны, и только расстроим ее своим промедлением.

Без дальнейших слов он вернулся в лазарет и опустился на колени около сестры.

Он долгое время смотрел на родное лицо. Приятные и неприятные воспоминания прошлых дней переплелись в его голове, пока он снова не представил ее лицо той ужасной ночью в замке Верди. Вил тихонько всхлипнул и тесно прижался щекой к ее щеке, но когда его коснулось теплое дыханье Марии, он не выдержал и зарыдал. Он спрятал лицо у нее на груди и легонько покачивал ее, проливая горькие слезы.

– Прости меня, Мария, – всхлипывал он. – Прости, прости меня. Прошу! Ах, Мария, малышка Мария… извини меня. Я… я люблю тебя. Я очень, очень тебя люблю.

Дитя еле слышно вздохнуло. Она мирно спала, а ее душа готова была отлететь к ангелам. Губы ее подернулись синевой, щеки больше не пылали. Она лежала на своих волосах как на подушке из золотой пряжи.

В комнату вошел Карл и склонился на колени с другой стороны постели. Он зарылся лицом в ее соломенную подушку, смешав свои червонно-красные кудри с золотом ее волос. Он вспомнил Вейер и дни, проведенные у Лаубусбаха. «Она непременно должна жить!» – подумал он. Карл молился всем небесам, каждому святому, которого знал по имени, каждому ангелу, Деве Марии, Христу, Святому Духу и Отцу всего сущего. Он поднялся и провел пальцем по ее сухой руке. Он снял с пояса Георгов крест, который носил с собой, и положил его рядом с Марией.

– Любовь, сестра, любовь исцелит тебя… здесь или в ином, лучшем мире.

Затем он взял в руки ее крест и обратил лицо к брату.

– Вил, нам и впрямь лучше отправиться в путь, – без обиняков сказал он. – Ради всего святого, брат, давай пойдем с надеждой, что однажды мы встретим ее счастливой и увидим, как она танцует под солнцем.

Последних слов было достаточно. Вил кивнул и горячо попрощался с сестрой, поцеловав ее в лоб. Затем они твердым шагом вышли в залитый солнцем двор.

– Мы отправляемся! – огласил Вильгельм.

Петер ничего не сказал. Он никак бы не смог покинуть остаток отважного отряда, даже ради умирающей любимицы. Он удалился в тихое место, где уединился ото всех. Там, посреди пышного цветущего сада, он упал на колени и стенал в одиночестве. Его истощенное сердце разрывалось на куски от скорби, доселе неизведанной. Ветер подхватывал его вопли и уносил мимо городских крыш прямо к озеру вопли, похожие на мученические крики с Голгофы. Петер упал лицом вниз, разбитый, сокрушенный, безмолвный.

* * *

В полдень крестоносцы с тяжелым сердцем покинули Марию и заплаканную Анну и, спустившись, вышли из Ароны. Не прошли они и лиги на юг, как снова оказались у берега Lago Maggiore и пустыми глазами смотрели, как перекатываются его волны. Никто не думал тогда о святом призвании, Святом Походе… Карл тоскливо взглянул на деревянный крестик, который Мария так долго и верно хранила при себе, и с надеждой подумал, что они правильно поступили, продолжив путь без нее. Он медленно подошел к священнику, который бесцельно метал камешки в покрытое рябью озеро.

– Петер?

Старик не ответил.

– Я не требую чуда для Марии, но я не перестану просить о нем.

Петер кивнул.

К ним подошел менестрель и медленно подбирал слова. Падре, сердце мое отяжелело, оно неспособно нести такую боль. Бедные дети, – он вытер с глаз слезы и погладил себя по бороде. – Я никогда не переживал подобной утраты. Я вижу эти могилки у берега…

У Петера не осталось слов утешения, и он снова просто кивнул в ответ. Он исчерпал все свои силы, и душа его вконец извелась от скорби.

Вил ушел от товарищей и смотрел на зеленые горы, возвышавшиеся над озером, как мускулистые плечи великана. Небо отливало яркой бирюзой, солнце мягко пригревало, а воздух наполнял ноздри сладким ароматом, но ничего не утешало сейчас. «Верно, – подумал он, – нет на этой земле негодяя, по злодеяниям своим подобного мне. Я мнил о себе ложно. Я трусливый, себялюбивый, слабый. Я бессердечный. Как я посмел так обидеть ее?» Он сполз спиной по стволу дерева и сел у его корней в прохладной тени кроны. На память снова пришли картины из детства: Мария младенцем спит на руках у матери, резвится у печи в пекарне, ухаживает за больными утятами или собирает цветы. Тоска обуяла его вновь.

– Милая, славная Мария, – во весь голос, умоляюще попросил он. – Прошу тебя, дорогая schwester, коли слышишь, прошу, внемли мне: прости, прости меня. Я так сожалею.

Фрида принесла Петеру сырную корку и немного вяленой рыбы и оставила его наедине с его мыслями. Он безмолвно сидел нa берегу и смотрел, как солнце клонится все ниже и ниже к западу. Наконец он подошел к кромке воды и плеснул себе на лицо немного освежающей влаги. Взбодрившись, священник поискал глазами разбредшуюся паству. «Так не годится, – подумал он. – Никуда не годится».

На его голос все обернулись.

– Котт, meine kinder, komm, – позвал он и протянул к детям руки. Он подождал пока все соберутся вокруг него, обвел взглядом лица и ласково улыбнулся.

– А где Вил? – спросил Петер.

Дети посмотрели вокруг и пожали плечами. Гертруда протянула руку.

– Кажись, я видела, как он пробирался сквозь деревья.

– Хайнц, – попросил священник, – найди нашего Вила. Скажи ему, что он нужен нам.

Хайнц мигом пронесся через пляж и исчез у подножья лесистого холма.

– А вы, мои возлюбленные, – продолжал Петер, – уже не раз прощались с дорогими друзьями. Бедный Георг, и Альберт, и Иост, и Лукас и, теперь, все Ионы, Гюнтер, Август, Ричард, и остальные…

– И мой брат Манфред, – добавила Фрида.

– Да, милая, – откликнулся Петер, – и наш Манфред. Но мы не должны медлить у озера.

– Вперед! – выкрикнул Карл. – Пора в путь.

– Верно! – подхватил Отто. – Они не умерли ни за что. Они хотят, чтобы мы довершили начатое.

Петер вздохнул.

– Агнцы мои, вам кажется, что путь полегчал, но не обманывайтесь. Кроме трудностей дороги, есть и другие препятствия. – Он посмотрел на небо и покачал головой. – Ежели я правильно определил вчера по звездам, скоро наступит равноденствие. Знайте, что перемены во времени года навевают беспричинную тоску, особенно тем душам, которые и так отягощены печалью. День станет укорачиваться, и ваши телесные соки будут в преизбытке производить желчь, от которой весь мир вам покажется серым и безрадостным.

Ребенком я любил прозрачный воздух осени и предвкушал плоды богатой жатвы, но с годами я переменил свои наклонности. Теперь от осени мне становится еще горше. Вместо надежды и светлых мыслей меня посещают тени прошлого и мысли о кончине. В эту пору умирает юность человека… – Петер прослезился. – Но что вам до брюзжания усталого старика, чье время на исходе. Secretum Secretorum говорит, что «грусть сильнее всего в пору от полудня до вечерни». И годовое положение солнца указывает на то, что мы – далеко за полдень.

Петер обратился к Бенедетто, который безразлично пощипывал струны лютни.

– Мой добрый друг, знаешь ли ты сию местность?

– Несколько.

– Полагаю, нам лучше отправиться отсюда по воде, чем идти вдоль берега. Ты знаешь, где мы можем достать лодку или плот для переправы?

Бенедетто кивнул.

– Знаю. А если вам удастся доплыть до Сесто Календе, оттуда вы смогли бы плыть по течению Тичино… до самой Павии. – Он отвернулся к воде. – Но я должен сказать вам, друзья, что дальше не пойду с вами.

Карл горько воскликнул:

– Ты должен! Ты стал одним из нас. И… нам нужны твои песни.

– Милый мальчик, – тихо проговорил Бенедетто, – веселые песни исходят только из веселого сердца. Боюсь, я бы пел только о том, что у меня на сердце, а, поверь мне, веселого в нем не осталось ни капельки.

Вил вышел из укрытия как раз на последних словах менестреля.

– Никому так не тяжело на сердце, как мне, но я иду дальше.

Когда Бенедетто взглянул Вилу в лицо, он увидел сокрушенность в глазах юноши, опустошенность души, которая явственно наложила свой отпечаток. Менестрель колебался, борясь с сомнением.

– Вот как я поступлю, – решительно ответил он. – Я пойду искать средства, чтобы вы переплыли озеро, и за это время все обдумаю.

С этими словами он повернулся и зашагал к глиняным крышам небольшой деревеньки неподалеку.

Петер смекнул, что самое важное сейчас – занять всех делом.

– Вил, – прошептал он, – по-моему, стоит разбить лагерь. Небо чистое, погода теплая, а добрая еда и хороший сон поможет нам набраться сил.

Вил послушался. Благодаря подаркам синьора – горшки, ножи, кресала и различные другие пригодные вещи – работа спорилась куда быстрее, и вскоре дети вовсю занялись назначенными обязанностями.

Петер не сводил с Вила пристального взора, и, наконец, решился окликнуть его.

– Юноша, дозволь поговорить с тобой.

Вил безразлично повел плечом.

– По твоему лицу я вижу, что ты страдаешь, но знай, мне тоже больно.

– Тебе неведома боль, какую я испытываю. Ты не отрекался родной сестры, и ты не трус.

Петер положил руку Вилу на плечо.

– Ты ошибся оба раза, дорогой друг. Я сделал намного больше ошибок, чем можно было предположить. В своей первой битве я был так напуган, что застыл лежа на земле и притворился мертвым! Я тайно потакал гордыне, и я ужасаюсь от мысли, что однажды кто-то раскроет мои тайны. И хотя я не предавал сестринской любви, будь у меня сестра, я был бы способен и на такое преступление.

Вил не отвечал.

– Разве ты не помнишь, как святой Петр отрекся от Господа? И не только раз, а трижды. Но даже это было ему прощено. Отец небесный сильно любит тебя, сын мой. Ты должен верить, что Он прощает Своих детей – всегда, и не потому, что они заслуживают прощения. Ежели прощение можно было бы заслужить, это было бы вовсе не прощение, а нечто вроде обмена или расплаты.

Ты горячо любим, Вильгельм, не забывай об этом. И ты не совершенен, об этом также помни. Я уже старый человек, и часто за свою жизнь охотнее желал бы заслуженного признания своей правоты, чем незаслуженного прощения. Да… Однако, жизнь не даром прошла, раз я понял, что моя «правота» – правота не до конца: все мои дела и мысли всегда пятнает то злоба, то корысть, тщеславие или просто ошибка. И я ничего не заслужил на этой земле! Поэтому, Вил, я нуждаюсь, нуждаюсь в прощении… всегда.

Вил упрямо не поднимал глаз с земли.

– Я повидал многое, и мне никогда не понять Бога, который позволяет твориться стольким бедам. Да и не хочется мне познавать Его.

– Ja, мне ведома твоя борьба. Но мне нечего тебе ответить, юноша, ибо Его пути принадлежат Ему, а мы не призваны понимать их, да и не способны на такое. Он просит у нас доверия, и, кажется мне, доля тайны уготована для нас, дабы мы научились доверять Ему как… Вседержителю.

– Не стану я доверять Ему! – с горечью ответил парень. – Скорее я научусь верить в самого себя.

Старик кивнул и облокотился на посох.

– Вот что я тебе скажу, мальчик: самоуверенность – безжалостный тиран. Он ослепляет, он ненасытен и неутомим. Предупреждаю тебя, сынок, ежели ты пойдешь путем самодовольствия, а не признаешь истинную нужду души, ты проведешь всю жизнь в неволе.

К великому удивлению Петера и несказанной радости, лицо юноши смягчилось, плечи расслабленно опустились. Внутри Вила зародилось новое чувство, которое что-то изменило в его сердце.

Уходя, он кротко кивнул наставнику.

Старик глубоко-глубоко вдохнул и обратил глаза к нежной голубизне озера, которое подернулось рябью от легкого ветерка. Он вспомнил о Марии, и как она любила сворачиваться около него клубочком, стоило только подуть с гор холодному ветру. Священник крепко зажмурил глаза и представил, как она счастливо примостились на коленях драгоценного любимого Иисуса. Он обернулся к стоянке, к ужину, который кипел в котелках, к уютно потрескивающему костру. И тогда Карл подошел к нему.

– Мне неспокойно, Петер, – печально сказал мальчик.

Петер подозвал его поближе.

– Да, сын мой?

– Я не нашел в Марии греха, за который бы она так страдала. – Мальчик провел пальцами по кудряшкам и тряхнул головой. – Но теперь я понимаю, как сильно я ранил Фриду и того йомена.

Петер тяжело вздохнул. Он устал и хотел есть, и говорить ему сейчас хотелось о чем угодно, только не об этом. Но сердце подчинилось духу пастыря.

– Позволь спросить тебя: ты никогда не думал, что для послушных Богу детей страдания часто являются благословениями?

Карл задумался и швырнул несколько камешков в воду.

– У меня в голове не укладывается, что такое может быть.

– Знаю, это не просто. Карл, поразмысли над следующим: мне кажется, что наши теперешние мучения надобно рассматривать в ином свете. Видишь ли, Господь ходил по нашей скорбной земле, Он понимает наши чувства. Но ведь Он – Бог, и лучше знает, что нам необходимо, а нам необходимо приближаться к Нему. А чтобы это произошло, боюсь, многим из нас приходится испытывать печаль, иным – хвори, или нищету… или падения. Однако Он все недоброе обращает ко благу. Он посылает нам испытания, дабы мы познали Его милость.

Карл немигающими глазами смотрел на воду.

– Но почему так?

– Ха-ха-ха! Отлично, парень! – он нежно обнял мальчика. – Вот эту загадку мне ни в жизнь не решить. У меня нет на нее ответа, и я не стану ломать голову над ответом, отрок, но послушай, пусть все услышат: мне больше не нужен ответ!

 

Глава 23

Звезды над Тичино

На озеро медленно спускались сумерки, когда откуда-то издалека до лагеря донесся чей-то голос. Карл с Петером вскочили на ноги и вместе с остальными вглядывались в туманную даль. К ним бежал Бенедетто, радостно крича:

– Bambini!Bambini! Петер! Радостные вести!

Дети возбужденно бросились ему навстречу, Хайнц – впереди всех. Бенедетто обнимал каждого, кто попадался ему на пути, тяжело дышал, смеялся и хлопал ладонями.

– Слава Богу! – воскликнул он, прерывисто глотая воздух. – Слава Богу!

– Что такое? – спросил вожак.

– В деревне я нашел для вас средство передвижения. Из Стреза прибыли две баржи, но обе команды гребцов теперь сбежали. Помощник купца уж отчаялся найти новых гребцов, чтобы доставить товар в Павию!

– Гребцов? – не поверил ушам Карл.

– Si, si, ragazzo, – засмеялся Бенедетто. – Именно гребцов. Грести ведь легче, чем идти. Обе лодки вмещают в себя четырех гребцов и груз – тюки с шерстью, которые вам должно доставить. I Го места будет довольно на всех вас.

Ага, менестрель, – недовольно протянул Карл. – Самые младшие не смогут грести и…

– Не смогут, но я-то смогу, – сказал Петер. – У нас довольно сильных рук, чтобы грести. Да! И Бенедетто нам поможет. Мы справимся.

Бенедетто перестал улыбаться.

– С твоего позволения, Петер, но мой путь кончается на этом месте.

Поднялся целый хор возражений крестоносцев.

– Нет-нет, ты должен остаться… Ты один из нас… Нам нужны твои песни!

– Bitte, bitte! – умоляла Фрида. – Ты должен пойти с нами. Мы полюбили тебя, менестрель, да и ты один знаешь эти земли.

Вил выступил вперед.

– Послушай, ты нам нужен.

Бенедетто заломил руки.

– Мои слова не выразят того, как сильно вы успели полюбиться мне. Но с самого начала нашего знакомства я многое потерял. При осаде крепости я лишился той несчастной доли самоуважения, которая у меня была. На этих самых берегах я познал горечь невосполнимой потери, когда мы хоронили малышей. Ах, а бедняжка Мария!.. Мое сердце не выдержит более. Bambini, amici… цена путешествия стала слишком высока, а я всего лишь бедный человек. Я тоскую по своей пристани, где бы я смог петь веселые песни и наблюдать, как мирно течет жизнь вокруг меня.

– Вот уж поистине неблагородное дело, – резко оборвал его Петер. Все мы можем время от времени прятаться в страхе, но предпочесть всю жизнь скрываться – ach, какая самовлюбленная трусость!

Бенедетто опешил от упрека священника.

– Я только пожелал сидеть у воды, петь свои песни и радовать путников. Мне не нужно все это… душевное расстройство.

– Ну и живи себе, как деревенский простофиля. Иди же! Спрячься на своей жалкой пристани, и лиши людей того большего, что ты можешь им дать.

– Почему ты так строг ко мне, Петер? – жалобно спросил Бенедетто. – Я послужил, помог вам, что стоило мне больших усилий. Разве мы не можем мирно распрощаться?

Петер покачал головой, но голос смягчил. Он беспокоился о менестреле, и ему вовсе не доставляло удовольствия сурово поучать его. Дети обступили их обоих и ждали ответа священника.

– Дорогой Бенедетто, ежели бы я молился об исполнении твоих чаяний, я поступил бы как ложный друг. Ибо твои же слова обвиняют тебя, а не я. Ты сам говоришь, что твое сердце жаждет спрятаться от всего, что может заставить тебя страдать Ты не ищешь ни временного отдыха, не заботишься о том, как лучше служить другим. Нет, ты просто спасаешься бегством и трусливо скрываешься.

Открытые слова священника начали злить Бенедетто – верный знак, что слова метко поразили цель.

– Я не скрываюсь! гневно возразил он. – Я ищу простой жизни.

Петер спокойно продолжал.

– Я тебе не судия, да и не ведомы мне тайные намерения твоего сердца. Прости меня, ежели я неправ, добрый друг, но тебе не мешало бы здраво пересмотреть собственную жизнь.

Петер помолчал и положил обе руки менестрелю на плечи.

– Кое-кто заявлял, что простая жизнь достойнее всякой другой. Однажды я сам удалился в монашеский орден, дабы жить просто. Моя жизнь подчинялась простому тройственному обету: беднота, целомудрие, послушание. Но она была тщетой. Нам всем бы хотелось жить просто, без затей, но мир, которому мы призваны служить, это бурный водоворот сомнений и разочарований.

Бенедетто отстранился от священника.

Я был счастлив на пристани. Меня не посещали никакие тревоги, пока я не повстречался с тобой и остальными. Я хочу вернуться к прошлой, безмятежной жизни.

– Истинно, истинно простота может быть в радость. Но простота бывает разная. Когда человек понимает, что миром управляют простые истины, – такую жизнь я охотно похвалю. Однако путь такой простоты лежит именно через жизненный водоворот, дабы преодолев его, мы смогли вполне насладиться простыми истинами.

А простота, к которой стремишься ты, Бенедетто, – другого рода: это чистой воды невежество. Радость, предлагаемая оной, мимолетна, и не спасает от тягот жизни, которые со временем будут притеснять тебя все сильней и сильней. Невежество руководствуется слепотой, а слепота никогда не считалась добродетелью. С годами мнимое блаженство слепоты обратится несчастьем, Бенедетто.

Менестрель не желал, да и не мог признать правоту Петера, и or этого ему стало не по себе. Он долго колебался с ответом, наконец, сказал:

– Я… я не могу жить подобно остальным, Петер. Я не могу сносить собственный позор. Посмотри на меня: я неказист и глуповат. Я поведал вам о том дне, когда священник отвез меня в замок? Я не рассказал всю правду. То был не жест благодетели – отец отдал меня тогдашнему Верди в качестве придворного шута. Шута! – У него дрогнул подбородок.

– Я не обладаю ни дюжим умом, ни большими руками, чтобы забрасывать рыбацкую сеть или жать пшеницу – ничем. У меня есть только музыка, которой я живу.

Бенедетто изо всех сил сдерживался, дабы не заплакать.

Слушатели исполнились искренним состраданием, и многие глаза прослезились. Петер стоял безмолвно, а сердце отчаянно ныло внутри него. Он не сожалел о высказанном упреке, но сомневался, правильно ли он подобрал слова. Возможно, знай он о прошлом Бенедетто, его речь была бы менее взыскательной и пылкой. Священник напомнил себе, что он призван ободрять, а не ранить.

Он ласково улыбнулся, подошел к менестрелю и заключил его в объятья.

– Ах, Бенедетто, следуй своим путем и размышляй над моими словами по мере сил, которые дает тебе Господь. Мы же всегда будем любить тебя.

Дети окружили плачущего Бенедетто. Некоторые взяли его за руки.

– На рассвете, – сдавленно проговорил он. – Я сказал купцу, что вы будете у пристани на рассвете.

Задолго до рассвета Вил поднял крестоносцев, чтобы западным берегом дойти до рыбацкой деревушки.

– Подъем. Всем проснуться. Поднимайтесь! Нам нужно идти. Скорей, скорей!

Дети тихо и привычно послушно выстроились в колонну, позевывая и потирая глаза, и грызли: кто – хлебную корку, кто – твердый кусочек вяленой рыбы или копченого окорока. Получив последние приказания, они бесшумно скользнули в мутный предрассветный туман, следуя за серебристой кромкой воды. Когда забрезжил первый свет, они увидели кирпично-глиняные стены безымянного селения. Бенедетто повел детей прямиком к единственному причалу. Угрюмого вида управляющий еще издалека стал разглядывать детей.

– Кого ты мне привел, менестрель? – прорычал он.

– Эти дети сильны и надежны, мой господин.

Управляющий поправил широкий кушак, который охватывал его круглый живот, и провел пальцами по волосам.

– Что-то не похоже. Я собираюсь в свою контору, в Стреза. Думаю, там я найду команду получше.

– Как я говорил, друг мой, – прошептал Бенедетто, – они доставят ваш груз до самой Павии бесплатно, ежели вы позволите ехать всем детям.

Управляющий подозрительно посмотрел на вероятных гребцов.

– Я вижу нескольких сильных парней, но что же малые?

– Ах, синьор, – настаивал Бенедетто. – Озеро… покойно, а Тичино течет плавно. И с этими самыми детьми я плыл по неистовой Роне.

– Я никогда не плавал по Роне.

– Вы никогда не бывали на Роне?

– Нет.

– Ха! Да по сравнению с ней Тичино и это ваше озеро просто сонные пруды!

Управляющий колебался.

– У моего господина тяжелый нрав. Я не отважусь доверить детям столь ценную поклажу.

– Ну же, друг, – понуждал его менестрель. – Они ведь крестоносцы из Священного Похода. На них пребывает рука Божья, неужто вы не видите? С тех самых пор, как они покинули родные деревни на далеком севере, ангелы повсюду ступают с ними. Они благополучно перебрались через великие горы, а вы боитесь доверить им всего-то две жалкие баржи? Сами ангелы предлагают вам охрану груза без никакой платы, а вы еще сомневаетесь?

– А где гарантия, что они довезут мой товар в целости? Мой господин ожидает баржи в Павии, чтобы потом отправить их за тонким сукном и…

– Справедливое замечание, синьор. Могу вам предложить следующее: я останусь здесь как залог до тех пор, пока товар не будет доставлен в сохранности.

А что мне делать с менестрелем-поручителем?

Бенедетто пожал плечами.

– Я стану играть, и ежели лодки не вернутся через две недели, отдам вам все вырученные деньги. А ежели они вернутся вовремя, деньги останутся у меня, а вы отблагодарите меня скромной… частью прибыли.

Управляющий возмутился и грозно посмотрел Бенедетто прямо в моргающие глаза.

– А ты хитер, – пробормотал он, – но за услуги получишь шиллинг и ни пенни больше.

Они хлопнули по рукам. Бенедетто улыбнулся и призывно помахал друзьям подойти к плоскодонкам.

В каждой лодке лежали аккуратные кучки овечьего руна, которое прошло весь путь через Францию и направлялось к прядильщицам Милана. На носу и вдоль кормы на всю ширину лодки раскинулись длинные деревянные скамьи, над которыми выжидающе томились длинные весла в железных петлях.

Детям приказали подняться на борт, и они проворно пробирались между обмотанными тюками с английской шерстью к местам, назначенным Вилом и Петером. Малыши, недоверчиво посмеиваясь, взялись за толстые гладкие древка весел. Образцовая дисциплина, с которой отряд погрузился на лодки, потрясла управляющего, и он уже более спокойным тоном отдал Петеру последние распоряжения.

– Падре, на берегу вы должны будете найти моего хозяина, Константино. Он будет сидеть в своем магазине между лавками свечника и мастера по парусам. Передайте ему лодки вместе с этим запечатанным письмом.

Петер и управляющий пожали руки, и священник подошел к Бенедетто.

– Я буду скучать по тебе, мой друг.

Бенедетто печально кивнул.

И я тоже, – добавил Вильгельм.

– Прощай, Бенедетто, – сказал Карл.

– Да пребудет с тобою Бог, – ласково проговорила Фрида.

Воздух над лодками зазвенел от детских голосов, которые выкрикивали слова прощания и благословения. Бенедетто всхлипывал и обеими руками махал юным друзьям. Он обнял Петера и смотрел, как тот занимает место в лодке. Баржу отвязали от причала и медленно оттолкнули крестоносцев в тихие воды озера. Дети взялись за весла, а менестрель прижал к груди лютню и стал напевать:

Вскоре плеск волн заглушил звуки прощальной песни.

* * *

Петер наваливался на тяжелый барочный руль и с трудом обуздывал острый язык. Что и говорить об остальных, которые ручонками еле ворочали громоздкие весла. Сначала кормчий Петер решил, для быстроты ходу, связать лодки, но это вызвало еще большую путаницу и панику. Решили снова плыть раздельно. Однако, мало помалу, дети наловчились грести более-менее ровно и размеренно и держать оба судна борт о борт. Баржа, управляемая Отто, прекратила беспорядочное кружение на месте, и выведенный из себя капитан, наконец, успокоился: лодка поплыла прямо. Да и Вилу больше не надобно было проклинать, на чем свет стоит: его команда гребцов выработала общий ритм и держала его, а капитан выровнял судно, и оно легло на курс вдоль берега, – но крайней мере, относительно. Дети даже начали смеяться над своими постоянными ошибками, особенно, когда весло срывалось, и брызги окатывали всех на борту с головы до пят! Надо заметить, судоходные навыки крестоносцев заметно улучшались!

Часы тянулись медленно. На борту завязывались неторопливые разговоры. Конрад проворчал:

– Мне совсем не кажется, что грести легче, чем идти!

Многие согласились с ним, а Петер усмехнулся.

– Кабы мы сейчас пробирались сквозь сосны да ели, я бы только и слышал от вас: как было бы хорошо плыть!

– Может и так, – откликнулся Отто, – но мы ведь не плывем, а гребем. У меня спина болит, и все руки растрескались. Ох, я бы сейчас завалился спать где-нибудь в Иерусалиме с гроздью винограда в руке!

Остальные подхватили его жалобы. Петер указал им на груз шерсти.

– Потрите ладони о шерсть. Жир смягчит кожу.

Когда дети по самые локти зарылись в мягкие тюки, Вил вспомнил:

– Бенедетто говорил, что лучшее средство для изнуренного тела – хорошая песня или доброе воспоминание.

Крестоносцы притихли. Слышно было лишь, как хлюпают по воде мокрые весла и постанывают неуклюжие лодки. Тут Фрида расхохоталась.

– А помните, как Фридрих стянул монеты? Вот проныра, скажите!

– А ты, Карл, – донесся чей-то голос с другой лодки. – В жизнь не забуду, как ты нас однажды обкорнал!

Дети повыпускали из рук весла и схватились за животы, вспомнив себя после стрижки. Карл почувствовал, как к лицу приливает горячая кровь, но и сам не мог сдержать смеха.

Петер, – хихикнула Фрида, я до сих пор помню, как ты крутился на бочке в Дюнкельдорфе.

– Ja, – взвизгнула Гертруда. – ты падал и падал!

– Ты походил на кривой волчок или на пьяного мельника, танцующего на бочонке!

– А я помню, как ты латынью одурачил тех разбойников!

– Ага, Петер, – сказал Вил. – Помнишь капусту в зубах? И…

– Ja, ja, конечно, – перебил его Петер. – Я все помню.

– А кто сможет забыть Георга в его новой тунике? – некстати вставил Отто.

Послышался невеселый смех, который быстро затих.

– Ах, бедный Георг, – вздохнула Гертруда. – Он был таким добрым. Ежели бы все лорды Империи походили на Георга, мир был бы намного лучше.

Все согласно, но понуро загудели в ответ.

Петер почувствовал перемену в крестоносцах и попросил Вила о передышке. С редкими криками радости весла втащили в лодку, и старик поднялся, широко раскинув руки.

– Дети, нам есть за что благодарить. Те, которые покинули нас в пути, теперь отдыхают на руках Спасителя. У нас же есть хорошие лодки, еще немного припасов; под нами в изобилии обитает рыба. Мы вышли из холодных гор и теперь греемся под лучами жаркого южного солнца.

Слова Петера воздействовали умиротворяюще, и когда вечерние туманы залегли на озерную воду, довольный отряд сошел на берег для ночлега. Натертые веслами ладони болели, руки отрывались, но крестоносцы прилежно таскали воду, собирали хворост, перебирали пожитки и ломали ветки для постелей. Вскоре на берегу затрещал дружелюбный костер, на котором закипел густой суп.

– Завтра, киндеры, нам нужно будет отыскать реку, – сказал Петер. – Когда мы минуем Сесто Календо, до нее будет рукой подать.

– И лодка сама поплывет по течению?

– Верно, сестра. Надеюсь на это!

В ответ послышался хор мечтательных вздохов. Через некоторое время у оловянного котелка образовалась очередь детей с мисками для сытного ужина. Вил быстро справился со своей долей и неловко ерзал на месте. Он долго молчал, прежде чем глубоко вдохнул и обратился к компании:

– Послушайте… все.

Даже в бледном свете огня было заметно, что он волновался.

– Мне… мне нужно кое-что вам сказать. – Он откашлялся и сжал челюсти. – Хочу попросить у всех вас прощенья за свои слова тогда, в замке. Фрида, Гертруда, Хайнц, все остальные, я… прошу простить меня за глупость. Мне стыдно, мне будет стыдно до конца дней.

Он быстро сел, а крестоносцы пораженно уставились на своего предводителя, раскрыв от удивления рты.

Петер, как всегда, хранил мудрое молчание, но сердце внутри взыграло от радости.

Встала Фрида. Когда она подошла к Вилу, все затаили дыхание и приготовились, что девушка примется распекать незадачливого вожака – заслуженно, конечно. Но Фрида протянула к юноше руку и мягко сжала ему плечо.

– Вил, – нежно проговорила она, – я прощаю тебя.

Она наклонилась и поцеловала его в щеку.

Губы юноши дрогнули, но он ничего не сказал. Он пристально посмотрел Фриде в глаза, внезапно очарованный ее красотой. Никогда раньше он не замечал, как она прекрасна, и словно впервые увидел ее фигуру, ее лицо, впервые услышал трепетный голос. Он заворожено улыбнулся.

* * *

Они гребли все следующее утро. Все устали и с надеждой вытягивали головы, дабы увидеть, где же заканчивается озеро. Наконец Петер поднялся на нос лодки и показал рукой на шпиль, блестящий к югу от них. Священник улыбался, как ребенок при виде меда.

– Глядите, чада мои! Как я и обещал – верховье реки!

Обнадеженные дети вертелись на скамьях и заглядывали за плечи.

– Ну наконец-то, Петер, – простонал один. – Я рук не чувствую, а спина раскалывается от боли.

Они торопливо миновали Сесто Календе и вошли в узкие воды реки Тичино. Петер вдруг вскочил на ноги.

– Остановитесь, дети. Говорят вам, прекратите! – прикрикнул старик. Он пошатывался на тонких ногах и выбросил по сторонам руки, дабы удержаться от падения. – Ну, неужто не чувствуете?

Дети тихо переглядывались, как Конрад неожиданно проговорил.

– Ага, точно. Я чувствую, чувствую! Река помалу толкает нас!

Петер засмеялся, и дети радостно завизжали. Они побросали весла и окунули опухшие, горящие от мозолей ладони в теплую реку. Петер подозвал Вила.

– Лучше нам плыть всю ночь и держаться подальше от берегов. Бенедетто предупреждал о разбойниках.

Вил кивнул, и обе лодки медленно заскользили, ведомые слабым течением, на юг. День тянулся неторопливо. Иногда детям приходилось браться за весла и грести вниз по глубоким неподвижным водам. В конце концов, решили снова связать лодки вместе, дабы они неслись одним течением. Это пошло на пользу их продвижению, и Петер занялся управлением скромной флотилии по более мелким и быстрым прибрежным водам.

Припасы кочевали с одной лодки ни другую всю ночь. Пока лодки мирно увлекались силой течения, а крестоносцы смирно лежали вокруг, Петер припомнил годы юности, посвященные изучению астрономии. Он напряг память, и объявил:

– По утру я поведаю вам из знаний о звездах.

До его слуха донеслись несколько недовольных слов.

– Нет, Петер, хватит с нас. Ты когда-нибудь можешь просто помолчать?

– Или, – продолжал Петер, – мы просто насладимся их видом в тишине.

Они дрейфовали всю ночь и начало следующего дня, пока около полудня Вил не приказал всем высадиться для спешного обеда. Отто нашел небольшую рыболовную сеть, и его отослали вместе с Карлом и Хайнцем ловить угрей. Вскоре дети расселись у огонька, уплетая вкусную уху.

Фрида заметила, что местность изменилась.

– Посмотрите, вокруг все другое.

И верно, пилигримы миновали горы и вышли на равнину, со всех сторон окруженную плодородными низинами и низкорослыми лиственными лесами. Русло реки усеяли множество островков, а дно и берега стали белыми от валунов и гальки. Высоко над головой парил ястреб; на противоположном берегу боязливо пил голубо-зеленую воду олененок.

– Красивая страна, – промолвила Фрида. – Теплая и уютная.

– Верно, – согласилась Гертруда. – Даже воздух здесь, кажись, сладок. Мне тут нравится.

Петер кивнул.

– Земля эта поистине прекрасна, как и многие ее люди. Однако не все здешние обитатели столь же приветливы, как земля, по которой они ходят. Я помню, где-то в нескольких днях пути на восток есть деревня под названием Новара. В молодости, будучи на службе у одного лорда я мимоходом посетил селение, и моим глазам не забыть прекрасной юной жены одного ужасного отвратительного старика. Кажись, женщину звали Серена, ежели я не запамятовал. Она была сущей красавицей: длинные косы, матовая оливковая кожа.

– Почему ты вспомнил о ней именно сейчас? – спросил Вил.

– Быть может, близость той местности. Но скорее, виной тому лодки.

– Лодки?

– Ja, лодки. Мы тогда стояли у рыбного пруда, у которого было два назначения: там разводили господскую рыбу и там же производили суд. Я помню, как бедняжку Серену связали по рукам и посадили в лодку вместе со священником и приставом. Когда ее обматывали веревкой, она громко выкрикнула о милости– дважды, ежели память не изменяет мне. Затем ее швырнули в пруд, дабы посмотреть: выплывет она или утонет. И, конечно, она утонула, а жители твердили, что оно к лучшему: видать, не ведьмой она была все-таки.

Крестоносцы на время притихли, затем Хайнц монотонно пробубнил:

– У нас в деревне нет пруда, но мой папа однажды засунул голову mutti в бочку с дождевой водой за то, что она его упрекнула перед господином.

Кое-кто ехидно усмехнулся, но Петер покачал головой:

– Нет, дружок, женщина должна знать свое положенное место, но это место – место высокое и почетное.

Фрида улыбнулась.

Часок соснув под италийским солнцем, Вил отправил всех по лодкам. Поворчав для приличия, дети вскарабкались на борт и отплыли на безопасное расстояние от берега, где неспешно, вместе с рекой снова поплыли на юг.

Поздно ночью Петер открыл глаза, посмотрел на небеса и улыбнулся. Луна взошла уж высоко, а над головой разостлался черный полог, усыпанный бесчисленными драгоценными камнями, которые поблескивали то голубым, то зеленым.

Карл заметил его восхищение.

– Петер, ты однажды пообещал, что расскажешь нам про звезды.

– Ja, и сегодняшняя ночь как нельзя лучше подходит для рассказа.

– Мой vati научил меня кое-чему, – отозвался Отто. – Кажись, та звезда – самая яркая из всех.

Он осторожно вытянул пухлый палец.

– Верно, юноша, так и есть. А как она зовется?

– Хм… э-э-э… начинается на «с»…

– Сириус. Сириус зовут ее, – подхватила Фрида.

– Отлично! – похвалил ее Петер. – Это Сириус. Господин среди звезд. Когда-то я изучал работу человека по имени Клавдий Птолемей, который жил около сотни лет после смерти нашего Господа. Так вот, он жил в Египте, в великом городе Александрии и написал несколько книг под названием «Двенадцать книг Птолемея» и… еще какие-то. Память меня подводит, но одна из книг, кажись, называлась… «Альмагест», что ли…

Петер замолчал и поскреб макушку.

– Ну, не это важно, а важно то, что в своих книгах он перечислил звезды. Конечно, люди изучали звезды многие поколения, задолго до рождения старого Птолемея.

– Точно, – подтвердил Карл. – Нам о них рассказывали в аббатской школе. – Он сморщился и постарался вспомнить что-то эдакое, дабы произвести впечатление на товарищей. – Ах да, звезды рассказывают о чаше, и деве, и…

– А некоторые могут поведать сказания о древних богах, – со знанием дела добавил Вильгельм. Он чуть свысока посмотрел на Фриду.

– Да, и это верно, – ответил Петер, – но мы-то больше смыслим в звездах, чем бедные язычники. Сам Господь Бог рассказал евреям, Своему избранному пароду, о звездах.

Гертруда зевнула.

– По мне, так это просто сияющие точки, да и все.

– Хм, – улыбнулся Петер, – а ты знаешь, Слово Божье говорит, что Бог дал звездам имена? Написано, что Он «всех их называет именами их».

Дети на обеих лодках благоговейно притихли. Петер продолжил:

– Царь Давид, великий псалмопевец, написал, что «небеса проповедуют славу Божью». Можете ли вы представить свечу, которая горит столь же долго, как самая малая звезда, зажженная Богом?

– Ох, и много же понадобилось бы сала! – со смешком ответила Гертруда.

– Верно! Больше сала, чем я видел за свою жизнь, – поддержал ее Петер. – К сожалению, глаза мои не те, что были раньше. Я ослабел взором, но, что смогу, покажу вам. Сначала я преподам вам небольшую хитрость: звезду легче разглядеть, коли вы будете смотреть не на саму звезду, а на небо рядом с ней. Следите за мои пальцем, сосредоточьте взоры около звезды, и вы ясно увидите ее.

Начнем. Как и все творение, звезды даны нам для пользования. Они помогают нам определять времена года и находить путь, и всякое-всякое. К примеру, видите мой палец?… Следите за ним до полярной звезды… так, это северная звезда. Видишь, Конрад?

– Нет.

– Тогда отыщи очертания созвездия, известного как…

– Карлов воз! – выкрикнул Отто. – Это мой дедушка показал мне ее.

– Верно так, юноша. Некоторые видят в нем Воз… Все видят? Вон те четыре звезды, которые складываются наподобие ковша – с ручкой. А теперь вы ее все видите?

– Ja, ja, видим.

– Хорошо… запечатлейте в голове ваше самое первое созвездие, первый образ ночного неба.

Старик приподнял брови.

– Отлично! Теперь вы узнаете истинное чудо звездного неба! Знаете ли вы, что Бог написал нам послание, и оно сейчас сверкает над нами?

Крестоносцы вперились глазами в небо, удивленно открыв рты.

– На протяжении тысяч лет астрономы видели образы в расположении звезд на небе. Представьте мысленно, что звезды соединены между собой линиями, и образ воза станет четче.

– Ага!

– Отлично.

По небу шествует несколько созвездий, называемых Зодиак. Для многих это слово – пустой звук, но оно означает «путь». Карл почесал голову.

– Путь? – переспросил он. – Так же как и Вейер, наша деревня.

– Верно. Теперь послушайте. Многие думают, что Зодиак, в смысле «путь», – это всего лишь путь, который совершает солнце по небу. Но это не так. «Путь» – это путь спасения.

Давайте, я вам покажу. Взгляните на запад, там очень близко к земле вы увидите две яркие звезды – это локоть и рука Девы.

– Что-то оно вовсе не похоже на женщину.

Петер усмехнулся.

– На первый взгляд, да. Нужно посвятить много времени – и выпить изрядно вина, – дабы увидеть в двух звездах деву! Но девой они и были у всех народов со времен древних евреев.

А вот другие небесные знаки, которые говорят нам о Господе. Посмотрите – там, высоко на севере – и увидите яркое соцветие звезд. Над ними расположены Рыбы. Они напоминают о предстоящем пришествии Искупителя, Который спасет Свой народ. Библия говорит: «Вот, Я пошлю множество рыболовов, говорит Господь, и будут ловить их».

Дети засмеялись. Петер прищурился в темноте. В его голосе явственно слышалось недовольство.

– И нечего смеяться, так оно и будет. Теперь гляньте на восток: под красной Бетельгейзе сверкает еще одна красная звезда – это глаз Тельца, Таруса.

– Да, я слышал о нем, – сказал Вил.

Видите красивое скопище звезд, Плеяды? Они являются частью Тельца, а если вы напряжете взоры, то увидите двойную звезду. Впервые ее увидели всего два века назад и назвали Раком. По прежде евреи говорили, что Телец – это знамение грядущего Судьи всех народов, который придет в конце времени.

– Я помню, что отец как-то показывали мне охотника, – сказал Хайнц.

– Верно, Хайнц, а охотник у нас зовется Орионом. Боюсь, он сейчас отсыпается на темной стороне неба, но скоро ему подойдет время встать и показаться нам. Слабая память не позволяет мне найти все остальные частицы Божьей повести. Помню, есть еще созвездие Близнецов, что на древнем наречии означает «Христос-Царь». Теперь посмотрите к северу и ближе к земле: те яркие звезды составляют часть Л…

– Я знаю! – воскликнула Фрида. Это же Лев.

– Правильно! На месте сердца у него сверкает Регулус, а серповидное созвездие очерчивают голову. Лев замыкает круг и возвращает нас к началу, ибо хвост Льва прикасается к Деве. Лев, конечно же, – это Лев колена Иудина.

Дети озадаченно молчали.

– Лев Иудин – это Христос!

Все заулыбались и захлопали в ладоши.

И еще. Звезда, именуемая Регулус, означает «топтать ногой». Так Лев Иудин однажды растолчет ногой Своих врагов. Ах, кабы глаза мои видели зорче, а память была яснее, дети мои, я бы столь много поведал вам… Но пока мои познания исчерпаны.

Карл безмолвно взирал на молчаливое небо: рассказ Петера заворожил его воображение.

– Я никогда не думал, что звезды говорят мне, Петер. Я не знал, что за сокровище простирается у меня над головой, когда Я сплю!

Верно, сын мой, – ответил Петер. – Иногда нужно поглядывать к небесам, отрывать взоры от нашего скромного земного пути.

 

Глава 24

Нежданная прибыль и баня по-древнеримски

Дрейфующие крестоносцы спали по очереди, и сны шли вперемешку с обворожительными видами звездного неба. Когда наступило утро и прибрежная полоса перестала пугать зловещими тенями, они подгребли к берегу, дабы наскоро состряпать завтрак и немного поразмяться. Вил разрешил им вздремнуть часок-другой, и они снова отчалили. До Павии было более двадцати лиг, и весь путь займет у них несколько дней. Речка несколько подгоняла их, но как перевозное средство она оказалась намного благодатней любого другого: кто бы их еще так сладко убаюкивал и дарил столь драгоценный отдых? Где-то впереди катил воды мужественный По, а пока усталые крестоносцы пользовались благосклонностью нежной Тичино.

Осенним солнечным утром пилигримы умело обогнули некоторое количество островков, и вышли к пристаням Павии. Вил приказал готовиться к высадке, и дети послушно расселись по местам как заправские моряки. Около шестого часа они со знанием дела выправили суденышка прямиком на пристань и сбросили причальным канаты.

Вил приказал подчиненным следить за поклажей, а сам с Карлом и Петером отправились на поиски мастерской парусника. Они уверенно шагали по мощеным дорогам, и шумная пристань будоражила их чувства невиданными зрелищами, чудными звуками и запахами.

Шумная и беспорядочная жизнь набережной была им в новинку. Повсюду кряхтели и стонали погрузчики, ворочая на себе бочки с рыбой и клети всевозможной клади со всей Ломбардии и из-за ее пределов. Бочонки с элем, деревянные ящики с копченостями и сырами, бутыли с красным вином и чесаная шерсть в тюках – все это выгружали с нетерпеливых лодок и выкладывали на телеги, запряженные усталыми лошадьми и волами.

Карл остановился и вперил взор в темные глаза сирийских купцов, которые вежливо улыбнулись ему из-под шелковых тюрбанов. Красочная одежда свободными фалдами мягко свисала с их плеч. Они поклонились братьям, которые, в свою очередь, неуклюже ответили на их поклон. Вил неотрывно смотрел на изогнутые кинжалы, висевшие у незнакомцев на поясах. Старожилы Вейера рассказывали ему об этом диковинном оружии. Он прошептал Карлу:

– Это же неверные! Язычники, враги христиан. Что они затевают здесь?

Один из купцов расслышал его слова и засмеялся:

– Мы не язычники, сынок. Мы доставляем изысканные пряности и шелковые ткани вашим господам и лордам, и они зовут нас друзьями.

Вил растерялся.

– Вы… вы говорите на нашем языке?

– Прошу прощенья, юный господин. Ja, я владею вашим наречием. Ваши светлые волосы говорят мне, что вы пришли с севера, и, не сочтите за дерзость, позвольте спросить, что привело вас на это место?

На лице юноши отразилась внутренняя нерешительность.

– Я… я следую за Крестовым Походом, дабы… дабы освободить Палестину от ваших людей.

Карл чуть не задохнулся от испуга.

Купцы снова учтиво поклонились.

– Тысячу извинений, юный господин. Да призрит на вас милостивый Господь, и да приведут Его ангелы вас благополучно… обратно домой.

Вил озадаченно посмотрел на них: что-то в голосе чужеземцев смутило его. Впервые он слышал, как с виду доброжелательные слова прозвучали столь неискренно! Открытое злорадство или обиду он бы сразу признал и точно не остался бы в долгу, но тонкое ехидство просто выбило у него почву из-под ног. Он растерянно разинул рот и пялился, как мужчины сухо улыбнулись и, напоследок отвесив еще один поклон, растворились в толпе.

Петер догнал мальчиков и мягко подтолкнул их в спины.

– Вперед, друзья, дела ждут нас.

– Ты видел этих неверных, Петер? – спросил Карл.

Петер остановился и рассмотрел толпу вокруг. У лавки купцов, среди взъерошенных крестьянских шевелюр и шляп горожан он заметил несколько тюрбанов.

– Ах, эти, эти… хм, неверные. Да, вижу. Они уже сотни лет привозят нам свои товары из Палестины. Они не желают вам зла.

– Но они неверные, Петер! – возмутился Карл. – Враги нам.

Петер вздохнул: ежели бы в мире все можно было объяснить с такой детской наивностью.

– Подобные мысли, – ответил он, – сами часто становятся злейшими врагами. Да, их армии чинят злодейства и губят наших воинов, но эти-то люди просто добывают на пропитание себе и своим семьям, как и все мы.

Вил с Карлом неодобрительно покачали головами.

– Видать, – прошептал младший старшему, – старик выжил из ума. Они же сущие демоны в сандалиях. – Братья презрительно посмотрели на темнокожих путников. – Кожа черна, носы как крюки, а в глазах – в глазах огонь самого Люцифера!

Карл осуждающе скрестил на груди руки.

Вил согласно кивнул.

– Ja. Их надобно согнать со Святой Земли. Наши воины правильно делают, что истребляют их.

Петер раздраженно проворчал, но пресек дальнейшие прения. Некоторые битвы лучше откладывать на потом.

– Вперед, парни, за мной.

Священник повел подопечных по оживленной пристани Павии. Они протиснулись сквозь толпу возле лавки красильщика и серебряных дел мастера, чуть не опрокинули столы с пряностями и стойку с винными бочонками и добрались-таки до мастерских свечника и парусника. Петер остановился и внимательно осмотрелся: все было в точности, как описал управляющий. Он повел мальчиков вперед.

Втроем они подошли к скромному одноэтажному заведению. Перед входом стоял приземистый столик, за которым торговались и спорили несколько мужчин. Старик обратился ко всем сразу:

– Gentiluomo, scusi.

Торговцы замолчали и удивленно взглянули на оборванного старика с однозубой улыбкой. Горбоносый мужчина досадливо бросил перо на стол и поднялся на ноги. Непрошенный посетитель был некстати, и торговец проскулил:

– Чего угодно?

– Мы ищем Константино, торговца шерстью. Нас послал его управляющий в Стреза, что у Lago Maggiore.

Из-за стола поднялся кучерявый толстобрюхий мужчина.

– Я – Константино. Чего тебе, нищий? – прорычал он.

– Я принес вам добрые вести, gentile signore. У причала вас дожидаются две лодки с вашим товаром.

– Две лодки?

– Верно. По просьбе вашего управляющего мы доставили сюда две лодки и поклажу тонкой шерсти. Кажется, он ожидает, что вы отправите ему лодки обратно с собственным товаром.

Константино недоверчиво уставился на Петера. Обычно о прибытии товара он узнавал от сквернословов-гребцов, а не с уст красноречивого монаха и двух мальчишек.

– И кто же доставил мои лодки?

– О, si, справедливый вопрос, говорящий о вашей бдительности и торговой сметливости. Синьор, вы как раз видите перед собой троих из команды, остальные стерегут ваш драгоценный груз.

– Управляющий доверил вам мои лодки? Да он, верно, спятил! – торговец оттолкнул Петера и поспешил к пристани. Троица засеменила за ним. Человек вовсю разошелся и извергал проклятье за проклятьем, потом вдруг обернулся и широко расставил ноги на прочной дощатой пристани. – Что происходит, черт возьми? – Он хлопнул кулаком по раскрытой ладони. – Безмозглый, тупоумный, бо…

Петер учтиво перебил его.

– Мой господин, прошу вас, пожалейте слух невинных детей… bambini.

Торговец возбужденно фыркнул.

– Я не могу поверить, что управляющий доверил баржи каким-то оборванцам. Он получит выговор за свою опрометчивость. Вы могли потопить их, потерять, вас могли обокрасть, лодки могли перевернуться, и груз лежал бы сейчас на дне реки. А-а-а! – злобно прорычал он. – У меня в голове не укладывается, как он мог так поступить!

Вил не понимал слов купца, но его тон безошибочно подсказывал их смысл.

– Пусть попридержит язык и скажет спасибо, – пробормотал он.

– Чего? Что ты мямлишь, щенок? – заорал Константино.

Петер поклонился.

– Юноша полагает, что вы должны возрадоваться тому, что груз доставлен в целости и сохранности, мой господин, и поблагодарить нас.

– Дерзкое отродье еще смеет стыдить меня?

– Синьор, юноша устал после долгого пути и расстроен вашей неблагосклонностью. А ведь именно он благополучно привез вам ваше добро, причем в такую даль. И заметьте, друг мой, не потерял ни одного мотка шерсти.

– Скажи, что мы ждем плату за услугу, – добавил Вильгельм.

– А?

Петер промолчал. Он хотел завоевать расположение человека иным путем, а нахальный тон мальчика никак не способствовал этому.

– Давай, Петер, скажи ему.

Старик боязливо улыбнулся Константино и крепко вцепился Вилу под руку.

– Но разве нам обещали плату? – прошептал он.

– О чем вы толкуете? – гаркнул Константино. – У меня нет времени для тайн, а этот щенок довольно проявил неуважения. Может я и не понимаю его слов, но в том, что он дерзит, я не сомневаюсь.

С этими словами купец тяжело хлестнул Вила по голове.

– Я не потерплю непочтительности от подобных!

Петер охнул от неожиданности и покраснел от гнева. Одной рукой он придержал Вила, а другой уткнул посох прямиком человеку в грудь. Он говорил сдержанно и неторопливо.

– Ваше поведение возмутительно. Юноша только напомнил мне о плате, которую нам должны выплатить. Мы вправе просить о вознаграждении, так что доставайте кошелек, и мы пойдем каждый своей дорогой.

Миролюбивого священника как не бывало: перед торговцем стоял грозный противник.

Константино оттолкнул посох.

– Плата? Я ничего тебе не заплачу! Мы не договаривались о плате.

– Понятно. Значит, вы притязаете на доброе имя, достойное уважения? – возвысил голос Петер. – Ха! Ваш управляющий обещал нам вознаграждение вашим же именем. Он хвастал, что вы достойного и благочестивого рода. Он благоразумно не заплатил нам, дабы иметь поручительство в нашей доброй совести. I [о теперь, сир, я ожидаю, что вы оправдаете свое доброе имя.

Константино мельком взглянул на собирающуюся вокруг толпу. Ему вдруг стало не по себе.

– Si, никто не смеет обвинить мою семью в нечестии. Все согласятся, что я – достойного рода.

– Мой благочестивый, достойнейший друг. Разве какой дурак согласится доставить груз без платы?

Константино переминался с ноги на ногу. Безусловно, никто не станет оказывать подобную услугу без платы. Видать священник прав: управляющий рассудительно не заплатил гребцам ранее срока доставки товара.

– А как мне узнать, каковой была условленная плата?

Петер вспомнил о письме в кармане и засунул его глубже. Он колебался. Неуверенно взглянув на Вила, Петер промолвил:

– Вам придется… довериться слову священника, мой сын. Нам обещали скромное вознаграждение в один шиллинг.

Торговец облегченно вздохнул. Шиллинг это не так уж и много, а, заплатив его, он сохранит о себе добрую молву: скудная цена за бесценное сокровище.

– Священник, говоришь? Говоришь и одеваешься ты и впрямь, как священник, и я не стану тебя судить, – улыбнулся он и возвысил голос, дабы все услышали: – Конечно, я заплачу за работу! Пусть все знают, что Константино – честный христианин. Держи, падре.

Мужчина подкинул в ладони небольшой мешочек с деньгами и запустил внутрь него толстые пальцы.

– Вот твой шиллинг, – приговаривая, стал он отсчитывать монеты на ладонь писчего.

– A… si…, один шиллинг… за лодку, – поправил его Петер.

– Шиллинг за одну лодку! – вспыхнул Константино. – Я не дам себя обобрать! «Шиллинг за лодку»! Нет, полшиллинга и ни пенни больше!

– Да, но ваш достопочтимый управляющий обещал нам целый шиллинг за каждую лодку, – настаивал Петер. – Несправедливо было бы уклоняться от его слов.

– Но это неслыханная цена!

– Возможно. Si. Но ваш помощник знал, что помогает детям, идущим в священном Крестовом Походе. Он заверял, что ваша… вы достойны, благочестивы, и к тому же щедры!

Константино негодующе завыл, но удержался от потока брани, который был готов вот-вот сорваться с его губ. Он приказал писарю достать казну, и к его ногам со стуком опустили кладенный железом ларчик. Купец открыл внушительный висячий замок, кинул в кошелек несколько пенни и с силой хлопнул им по пивному бочонку.

– Забирай, мошенник, забирай свою плату! Тут довольно моей щедрости на вас всех, – прорычал он. – Константино никого не обижает и помогает бедным. А теперь, – он тихо проворчал Петеру, – забирай награбленные деньги и уноси своих щенков с моих лодок.

Пока Петер почтительно кланялся, он приказал своему поверенному пересчитать поклажу.

– Добрый человек, я хочу сердечно поблагодарить тебя и пожелать Божьих благословений…

– О, довольно с меня благословений, священник! Они мне не по карману. Проваливайте все отсюда.

Петер обвел глазами толпу зевак.

– Константино, сын мой…

– А?

– Бывают времена, когда нам следует проявить бережливость в даянии, ибо мы призваны быть рачительными распорядителями своего добра. И мы безмерно благодарны за дар, как ни скромен он. Да благословят небеса по мере благодеяния твоего. Однако…

– Si, si,, продолжай.

– Ах, даже не знаю, как это выразить, – Петер многозначительно сморщился и эффектно покачал головой. – Не хотелось бы мне смущать тебя в окружении столь многочисленных друзей, но ежели бы получить еще несколько грошей на дело Церкви…

Побагровевший торговец накинулся на Петера.

– Ты… ты…

Толпа выжидающе приблизилась. Всем хотелось услышать ответ всем известного прижимистого и хитрого купца. Краем глаза он заметил пристальное наблюдение со стороны, зачерпнул пригоршню монет и швырнул их в Петера.

– На сегодня этого довольно для Церкви, – проворчал он и сделал попытку поспешно удалиться.

Петер посмотрел, как скачут монетки у его ног, и подмигнул безмолвным крестоносцам.

О, добрый и почтенный человек!..

Купец замер на полушаге. Он боялся снова встретиться с глазами священника и спросил, не оборачиваясь:

– Si?

– Не окажешь ли последнюю милость своим верным слугам, когда мы разгрузим твои лодки? Не найдется ли в твоем щедром сердце довольно милости, дабы переправить нас на другой берег реки, откуда мы продолжим свой путь?

Константино бессильно хлопнул кулаком по ладони и снова взглянул на толпу, терпеливо ожидающую его ответа. Он закрыл глаза и покорно кивнул.

Петер еще раз поблагодарил его и обратился к слушателям.

– Из всех жителей Павии Константино более всех заслужил благословение во все дни свои, помяните мое слово.

Толпа рассеялась, а крестоносцы остались ждать обещанной переправы. Все умоляли Петера рассказать о том, что только что произошло. Старик вздохнул: не особо хотелось ему поведать о своей хитрости, не испытывал он гордости за проделку. Но не в их правилах было секретничать, и ему пришлось выложить всю правду.

Когда он закончил, Карл сурово посмотрел на священника и упрекнул его:

– Признаюсь, Петер, иногда я думаю, что ты самый благочестивый человек на земле, но иногда я вижу, что ты злобный и бессердечный! Нам не обещали никакого вознаграждения, и ты попросту соврал. Разве не так?

Петер прекрасно понимал, что он несколько перебрал с наказанием грубияна, но высокомерная набожность мальчишки его не смутила.

– «Не выставляй себя слишком мудрым; зачем тебе губить себя?»

– Ты говоришь из Писания, дабы оправдать содеянное зло? Боже правый, Петер, ты меня поражаешь. Я…

Вилу надоело.

– Успокойся, маленький святоша, с каких пор ты стал святым Карлом из Вейера?

Дети рассмеялись.

– Что худо, то худо, и я лишь указываю…

– Возможно, – перебил его Петер, – ты вправе укорять меня, Карл. Действительно вправе, – старик вздохнул. – Возьми монеты и закинь их в реку: это будет мне в науку.

Карл посмотрел на пенни. Он колебался.

– Дело не в этом. Я просто не понимаю, зачем тебе надобно было выставлять человека посмешищем перед всеми и уязвлять его своим остроумием, причем призывая в свидетели святую Церковь.

– Если б я был молод, Карл, я бы отколотил того жирного борова за то, что он безвинно ударил твоего брата, – ответил Петер. – Но я не молод и сил во мне не осталось, поэтому я проучил его обманом. Я поступил нечестно, не спорю. Он примирительно протянул руку Карлу. – Я не желал обокрасть его, и ложь не приносит мне удовольствия. Его поведение разозлило меня, и я подумал, что он заслужил возмездия. Может не стоило так расходиться, может, лукавство всегда некстати.

Петер замолчал и, улыбнувшись, добавил:

– По хитрость бывает уместной.

* * *

На протяжении нескольких дней крестоносцы держали путь на юг, слегка уклоняясь к западу. Они шли по ломбардской равнине, мимо белокаменных стен селения Соммо, затем у мелкого брода перешли широкое течение реки По. Еды им хватало вдоволь, к тому же каждый день они подбирали колосья с богатых обширных полей. Хотя молотить вручную, да еще и не вполне плоскими камнями было нелегко, и каша получалась вперемешку с шелухой, крестоносцы благодарили судьбу, что идти приходилось не впроголодь.

Дорога была легкой. Вскоре они вышли к узкой реке Скривил, которая вела прямиком к Тортоне. По ровной песчаной почве было легко и приятно ступать усталыми ногами, и крестоносцы достигли древнего города в добром расположении духа. Хотя они не жаловались на нынешнее существование, все же щедрое угощение, что, возможно, ожидало их за стенами, прельщало их не менее обычного.

За день до субботы Вил провел отряд мимо благожелательного привратника, и они вышли на торговую площадь. Городской люд суетливо хлопотал, приготовляясь к празднеству дня святого Михаила, до которого оставалось менее недели.

– Я был так уверен, – сказал Вил, что мы выйдем к морю задолго до дня святого Михаила. Мне начинает казаться, что моря и не существует вовсе.

Старик усмехнулся.

– О, сын мой, конечно же, море существует, и оно уж недалеко, может, в неделе пути. Нам осталось пересечь верховья Пьемонта к горам Лигурии, а там вы уже точно почуете море.

– Может мы останемся на праздник? Хоть на денек? – взмолилась Фрида.

Ее поддержал целый хор голосов:

– На денек! На денек! Вил, разве мы не можем отдохнуть один день? – добавил один из малышей.

Вил не решался.

– Нам нужно идти. Я не хочу, чтобы из-за одного дня мы пропустили отряд Николаса. Но уже девятый час, да и город выглядит приветливым. Останемся здесь до утра.

Довольные, что им разрешили хоть немного развлечься, дети пошли за вожаком на площадь, чьи яркие краски вскружили им головы. Тусклые дома из серого камня оживлялись повсеместными клумбами, пестрыми гобеленами и развеваемыми ветром стягами. Над головой сверкало ослепительно-голубое небо и яркое солнце. С праздником иль нет, день был необычайно хорош.

– В здешних местах свободные города богатеют, – просвещал детей Петер. – Сметливый и умный здесь процветает, и трудолюбивый может хорошо устроить свою жизнь.

Когда они завернули за угол, глаза Петера округлились. Он задорно ухмыльнулся и показал пальцем на огромное строение бани.

– Ха-ха! Гляньте, дети. Перед вами находятся купальни, где за несколько пенни можно мокнуть в теплой воде в свое удовольствие, пока не сморщишься как сушеная виноградина!

Фрида стыдливо зарделась.

– О, не стоит стесняться, милочка, обратился к ней Петер. – Мужчины, конечно же, купаются отдельно от женщин.

Собравшись в тесный кружок, пилигримы перешептывались и хихикали. Затем Отто подмигнул Хайнцу и хитро улыбаясь, подошел к Петеру.

– У тебя есть целых несколько шиллингов. Некоторые считают, что мы можем истратить несколько пенни, чтобы искупаться, как богатые.

Несколько мгновений Петер обдумывал предложение. Он долгим взглядом обвел чумазое войско.

– Хм… вы только недавно купались в Тичино… но, Бог ты мой, ну вы и грязнули! Конрад, у тебя кожа стала черной, как и волосы. А ты, Карл, и ты, Вил, и Хайнц… Ach, вы позорите христианскую веру. Mein Gott, Отто, у тебя из-под грязи даже веснушек не разглядеть!

Дети смеялись. Гертруда вытянула запачканные руки и сравнила с руками сестры.

– Что бы сказала mutti, кабы увидела нас, а Фрида? Она бы тут же взялась за щетину.

Все дружно заскулили, выпрашивая разрешения искупаться в бане.

– Вил, если от нас будет вонять, кто подаст нам милостыню? Да нас никто и близко к себе не подпустит! – просил Хайнц. – А крестоносцы, которые идут впереди нас? Что они подумают?

– Я… я… мы можем потратить деньги с большей пользой, и… – с сомнением ответил вожак.

Но крестоносцы не сдавались и подняли такой гвалт, что наверняка разбудили души усопших римлян, которые давным-давно купались в этих самых ваннах! Наконец Вил сдался.

– Ладно уж, пошли. Фрида, ты отведи девочек, а остальные – за мной.

Радостные паломники издали победный клич, и по пути всё похлопывали Вила по спине, а Петер вприпрыжку бежал впереди всех, поднимая клубы пыли. Наконец-то! Как славно было порезвиться после утомительного пути: верное средство от уныния в самое, что ни на есть, надлежащее время!

Дети возбужденно добежали до здания бани, визжа и крича по пути от восторга, как детвора вокруг майского дерева. Смотритель неохотно принял из рук Вила отсчитанные монеты и повел отряд в комнату со скользким, выложенным плиткою полом, где они посдирали с себя замусоленные туники и гамаши. Затем, к ужасу лордов и господ, которые безмятежно расслаблялись в тихих доселе водах, в водоем запрыгнул грязный и визжащий отряд малолетних германцев и стал плескаться, как стая изголодавшихся карпов по весеннему дождю!

Обескураженные лорды ворчали и брюзжали на буйных мальчишек.

– Fermatevi… Andate via!

Но внезапно они замолкли, словно потеряв дар речи при виде жуткого древнего духа, который восстал из вековой могилы. Довольно с них было бы и назойливой детворы, так нет: перед ними возник еще и Петер – устрашающее зрелище, подобных которому не видали в купальнях Тортоны!

Ни один из самых искусных словесников не смог бы вполне описать, что являл собой старик – нагой, как в тот далекий день своего рождения. Он стоял возле бассейна и довольно улыбался. Конечно, он не мог видеть себя целиком, но судил по выражению окружающих, дерзнувших взглянуть в его сторону. По ошалелым взглядам он понял, что выглядит куда хуже, чем думал о себе сам. Однако он ни капельки не стыдился и беспечно стоял и улыбался, гордо выставляя напоказ единственный зуб и оголенные десна. Его голубые глаза радостно сверкали, жидкая бородка трепыхалась на легком ветру. Обыкновенный старик, что и сказать, но вот его иссиня-бледная кожа, свисающая со столь древних костей, и ребра – ужас, что за ребра – привели завсегдатаев бани в смятение.

Вдруг с другого берега донесся чей-то голос:

– Пожалей нас, nonno, спрячься в воде… быстро!

Баня разразилась хохотом.

– Нет-нет! – вскрикнул другой. – Ежели он войдет, то я хочу выйти!

Посреди всей этой суматохи, язвительных вопросов и насмешек, как друзей так и незнакомцев, Петер ловко прошел по скользкому полу и по мраморным ступеням спустился в теплую иоду древней купальни.

В соседнем бассейне робко обосновывались девочки, хихикая при виде богатых матрон, которые вымачивали дородные тела в целительных водах. Невзирая на недовольное ворчание знатных посетительниц бани, девочки принялись натираться душистыми французскими мылами и подтрунивать друг над дружкой. Ласковые воды умиротворяли боль, душевную и физическую.

Но, увы, удовольствие длилось не дольше терпения владельца бани, и вскоре отряду приказали выйти из воды. Обменявшись парочкой гневных и жалобных слов, крестоносцы оделись и снова оказались на улице, следуя за Вилом к центру города.

– В бане я услышал две удивительные новости, – сказал ублаженный Петер. На тот момент ему даже было все равно, слушают его или нет. – Две поистине удивительные новости. Во-первых, астрономы Леванта считают, что железную иголку можно наловчить все время показывать на север. Ах, в моем возрасте этого уже не понять.

– Железную иголку? – озадаченно переспросил Карл. – Откуда иголке знать, где север?

– Я только пересказываю, что слышал от других, – пожал плечами Петер. – Но люди, которые говорили об этом, на вид много путешествовали и вряд ли рассказывали друг другу небылицы. Мне кажется, Богу неугодны подобные вещи. Лучше находить путь по небесам и звездам, – задумчиво проговорил Петер и прищурился.

– А второе, что ты узнал? – спросил Карл.

– Ах, да. Не менее удивительное новшество. Арифметики предложили кое-что занятное. Вы знаете, что для обозначения количества люди используют знаки? Отлично. Теперь слушайте: они рисуют круг, чтобы обозначить… ничего.

– Чего? – буркнул Вил. – Как так? Как что-то может обозначать ничего? Еще одна из твоих загадок, да?

– Нет-нет. Никаких загадок, парень. Они назвали этот круг нулем.

– Что за надобность выдумывать всякие глупости, – проворчал Карл. – Зачем прибавлять знак, который ничего не прибавляет?

– Верно, – почесал макушку Петер. – Хм, знак, который означает «ничего». Очень интересно.

Конрад краем уха слушал их разговор.

– Что означает ничего?

– Круг означает ничего.

– Нет, круг означает круг, Карл. Ты что, рехнулся?

– Нет. Круг означает ноль.

– Что такое ноль?

– Ничего! – отрезал Вил.

– Да вы что, все ума лишились?

Петер рассмеялся.

– Что за удивительный мир, юноши, – мир, в котором мы живем. Как бы мне хотелось узнать, что поразит и смутит вас в старости.

О, дети, еще одна вещь. Моя память снова подвела меня. В Павии я кое о чем забыл вам сказать.

Дети замедлили шаг.

– На том самом месте великий карфагенский полководец Ганнибал одержал победу над римским военачальником Публиусом Корнелиусом… дальше забыл.

– А что нам до того? – спросил Вильгельм.

– Хм. А то, что Ганнибал совершил то же, что и мы. Он вместе с армией пересек Альпы. Правда, до этого он еще переплыл океан, а его войско ехало на животных – животных, которых вы никогда не видели, называемых слонами.

– Как-как?

– Слоны.

Отто навострил уши.

– А на что походит слон?

– Я видел слона лишь однажды в молодости, когда был в Париже, – ответил Петер. – Но вы и так, кажись, думаете, что я выжил из ума, поэтому я ничего вам не скажу.

– Нет, Петер, расскажи нам!

– Хм. Эту тварь не так легко и описать словами, но я попытаюсь. Закройте глаза и представьте свинью. Теперь вообразите, будто она величиной с ломовую лошадь… или лучше две ломовые лошади.

– Что? – проворчал Вил. – Опять языком треплешь.

– Я говорю сущую истину, а ежели вы мне не верите, я и словом больше не обмолвлюсь.

– Прошу, Петер, продолжай, – умолял Карл. – Расскажи нам до конца.

– Ja… теперь вообрази, Карл, что у этой свиньи, величиной С хижину лесника, ноги стали круглыми и толстыми, а вместо ступней – огромные подушки.

Девочки захихикали.

– Все верно. Слушайте меня внимательно. Я говорю правду, клянусь вам. Возьмитесь за свиное рыло и потяните за него, словно оно из расплавленного воска, пока оно едва не коснется земли.

– Ты просто дурачишь нас всех! – рассердился Вил. – То говоришь о кругах, которые означают ничего, а теперь – гигантские свиньи. Черт возьми, Петер…

Гертруда подозрительно сверлила Петера глазами.

– Петер, поклянись, что не обманываешь нас.

– Ах, моя дорогая, – он наклонился и обнял ее. – Тебе бы я ни за что не солгал.

– А что со слоном? Больше у него ничего нет? Или нам и далее воображать? – насмешливо отозвался кто-то.

– Боже правый, вот неверующие мальцы! Да вы их собственными глазами увидите в Палестине! Вот тогда вам захочется покаяться в своем неверии. Но со слоном мы еще не закончили. Приставьте ему на голову огромные уши, больше чем ставни.

– А… а хвост?

– Хвост свинячий, только побольше будет.

– Значит, ты говоришь, медленно начал Карл, – что свинья размером с дом, с толстыми и круглыми ногами, с носом до земли и ушами, как хлопающие ставни – и есть слон?

– Верно, так и есть. Клянусь вам.

Карл покачал головой.

– Не сочти за оскорбление, Петер, видать, от воды у тебя малость размокли мозги!

Он с друзьями ехидно осклабились.

– Я начал с того, – продолжил Петер, – что полководец Ганнибал пересек Альпы на слонах и победил римских легионеров под Павией, где мы…

Вил досадливо перебил старика приказом рассеяться по базару и попрошайничать. Хотя поутру ожидали празднество и лавки изобиловали товаром, горожане не расщедрились вопреки ожиданиям крестоносцев. Гертруда вернулась с пригоршней сухарей, а Фрида – с двумя луковицами. Мальчики выпросили и того меньше: три яблока, несколько головок чеснока и одну грушу.

Поход продолжался. Вскоре дети зашагали по песчаным берегам узкой речки Скривия, а впереди замаячили предгорья Апеннин. Крестоносцы уже осведомились, что только горы теперь отделяют их от Генуи, поэтому шли с удвоенной ревностью. Прошлые испытания закалили их, и ничто теперь не могло помешать их встрече с загадочным морем.

– Петер, а на что оно похоже? – спросила Фрида.

– Что на что похоже, дитя мое?

– Море – на что оно похоже?

– Ах, да, вы ведь не видели его. Подумать только… Вас ожидает самое невероятное зрелище.

Вил объявил привал, и все расселись вокруг Петера.

– Можете представить пруд?

– Ja, конечно.

– Так вот, море на него совсем не похоже, – загоготал Петер, а слушатели возмущенно вспыхнули и презрительно уставились на него.

– Ох, простите. Море… так много можно сказать о нем… оно такое волнующее, такое изменчивое – как женщина.

Фрида и ее подружки злобно сверкнули глазами.

– О, еще раз простите. Итак, море… снова закройте глаза и вспомните долины, на которые вы смотрели вниз с высоких гор. Представили? Помните, какими зелеными были они? Отлично. Теперь мысленно превратите зеленую землю в голубую и прострите ее до самого горизонта. Но, конечно, еще оно пучит и перекатывается на ветру, а когда небо сереет, оно… а ночью… о, Боже!

– Ты еще говорил, что оно хорошо пахнет, – воскликнул Карл.

– Верно, и издает прекрасные звуки! Волны, птицы и… и… Вил поднялся на ноги и равнодушно посмотрел на священника сверху вниз.

– Ага, Петер, а теперь снова расскажешь нам про слонов и ноли? Но нам пора идти дальше.

 

Глава 25

Темный лорд

Загадка разгадана

Крестоносцы отправились к подножью Апеннин. Путь их лежал по долине, мимо селений Виллаверния и Стаззано. Идти было легко, к тому же настроение у всех было приподнятое, поэтому спустя короткое время они уже пробирались по апеннинскому предгорью. На ночь они остановились у небольшой Лигурийской деревни.

Доброжелательный народ отнесся к детям благосклонно и даже разрешил им заночевать у стен поселения. Петер с поклоном произнес сердечное «grazie» от имени всего отряда, и компания устроилась вокруг веселого огонька, на котором кипела каша. На следующее утро крестоносцы пробудились много позже рассвета, и теплое солнце ярко озаряло всю окрестность.

– Кажется, мы можем идти вдоль Скривия? Так даже удобней, – предложил Вил.

– Нет… не всегда. Идти вдоль русла горной реки местами очень трудно, поэтому нам лучше держаться торговых путей. Бьюсь об заклад, с ними мы скоро выйдем к прямой дороге на Геную.

Вил согласился.

Дети еще на некоторое время задержались, дабы полюбоваться видами. От цели их отделяло самое последнее препятствие, и оттого предвкушение их возросло. Хотя ожидавшие впереди горы зловеще ощетинились на путников, все же перевал был короче, чем альпийский. Да и сами горные кряжи были пологими, а между ними простирались узкие долины, устланные блекло-зелеными деревцами с круглыми верхушками. Это были гибкие деревья, с мягкой древесиной, и от порывов свежего ветра листья поблескивали серебристой обратной стороной. Но Вил тосковал по родным высоким елям и раскидистым дубам.

Они отошли от селения и целый день взбирались на гору, следуя, по совету Петера, хорошо проторенными дорогами коробейников. На следующее утро Вил проснулся от странного запаха. Он глубоко вдохнул и задержал дыхание.

– Хм? Эй, вы все, проснитесь. Чувствуете запах?

Товарищи открыли глаза и послушно потянули носами холодный утренний воздух. От чудного запаха приятно защекотало в ноздрях, и дети повскакивали с постелей и высоко задрали носы.

– Верно, пахнет чем-то необычным, – кто-то проговорил.

Петер вытянулся и вдохнул бодрящий солоноватый воздух.

– Ах, киндер, – улыбнулся он. – Сегодня благословенный день… воистину благословенный. Чувствуете, ветер дует с юга, агнцы мои дорогие, с моря. Дышите вволю этим морским воздухом.

Дети ликовали и резво плясали у дороги.

– Море, море! Мы пришли к морю!

Быстроногие дети ликуя помчались по крутой тропе. Они взбирались все выше, свистели на все лады и припевали по пути, совсем не замечая густого леса, окружавшего их со всех сторон. Они пыхтели, кряхтели, но упорно держали путь вверх, невзирая на острые камни, и узловатые корни деревьев, от которых тонкие башмаки и обмотки на подошвах изрывались в клочья.

Тропа привела их к двум Лигурийским замкам, возвышавшимся друг напротив друга, но, ко всеобщему облегчению, они спокойно прошли между подозрительными стражниками на бастионах. Однако, когда в тот же вечер они подошли к деревне Брусалья, их поджидал отряд солдат. Ходили слухи, что в то время какие-то дети обкрадывали тамошние земли, и отряд Вила с чужеземцами-детьми вызвал подозрение. Но, как всегда мудрый и хитрый, отец Петер тут же призвал на солдат осуждение небесного гнева, и благодаря полившему невесть откуда ливню крестоносцы остались на свободе.

Вечером четвертого дня в горах Вил приказал разбить стоянку на поляне, покрытую пушистой травой и крохотными цветами. Хвороста долго искать не пришлось, и еще до темноты дети уютно сгрудились у костра. Петер уселся на мягкой траве и погладил верный посох. Он вспомнил о Георге и тяжко вздохнул.

– Дети мои, а впрочем, мне надобно звать вас уже «мои юные господа и госпожи». Думаю, завтра утром, или по крайнему, через день мы должны спуститься к порту Генуи, и вы узрите самое невероятное и не поддающееся уразумению. Вы увидите воду, которая простирается и протирается даже туда, куда уже глаз не видит.

Один из крестоносцев воскликнул сбоку:

– А затем – в Иерусалим!

Все дружно закричали «ура»!

Петер вздохнул.

– Я не знаю, как Господь уготовил вам достигнуть пределов Палестины, но должен снова напомнить, что, подобно Моисею, я в Землю Обетованную с вами не проследую.

Поднялся целый шквал возражений. Гертруда вскочила на ноги и жалобно протянула:

– Прошу тебя, Петер, прошу, идем с нами! Мы так много уже прошли вместе!

Теперь все крестоносцы поднялись с земли и окружили усталого старика. Многие дергали его за рясу и просили остаться с ними.

– Нет, мои драгоценные агнцы, нет. Я и прежде уже говорил вам, что тело мое обветшало и поизносилось. Я отпускаю вас во время благодатное: служил вам, как мог, бывало, и подводил также, но настал черед иным ветрам нести вас дальше, а мне – остаться.

Большие соленые слезинки скатывались по щекам Карла, да и Вил не стеснялся и не прятал заплаканных глаз. Оба они вспомнили тот далекий день в Майнце.

– Как нам уговорить тебя? – сдавленно проговорил Вильгельм. – Может пообещать что-либо или дать обет, дабы ты изменил свое решение?

Петер покачал головой.

– Нет, мой добрый друг, я должен оставаться здесь и молиться о душах наших друзей. Думаю, я вернусь к брату Чиво, дабы совершать молитвы вместе с ним.

Старик замолчал и осмотрел тревожные глаза, уставленные на него. Он тщательно взвесил слова, которые собирался произнести, и неторопливо начал:

– Meine kinder, мне нужно сказать вам кое-что. Верно, каждый из нас надеялся и клятвенно обещал ступить на Святую Землю.

Дети согласно закивали.

– Наш путь был и печальным и радостным, порою – ужасным, порою – чудесным, разве нет? Каждый из нас страдал, но и получил благословение. Думается мне, пережитое нами в странствии принесет, – и уже принесло – добрый плод.

В наших невзгодах я вижу любящие усилия небесного Садовника, который Своими стараниями превратил наши черствые, бесплодные сердца в благодатную почву Господню. Он словно насадил в каждом из нас виноградные лозы с душистыми и сладкими ягодами. И… вам не надо идти за море, дабы ступить на Божью Землю, ибо она находится в вас самих.

Карл вскочил на ноги.

– Петер? Мы столько прошли, мы не повернем обратно.

– Верно, сынок, ты правильно сказал, и я говорю о том же: мы столько прошли, и именно наше странствие послужило Спасителю для Его благой цели. Его царство теперь упрочнено – в ваших сердцах.

– Я понимаю теперь смысл твоих слов, – медленно отозвался Вил. – Однако я хочу узнать: может Он позволит нам ступить и на землю Палестины? Мне так хочется взять горсть той благословенной земли и поднять ее к небесам.

Дети восторженно захлопали.

Петер сделал все что мог, и не собирался мешать им. Он доверился непостижимому провидению незримого Бога.

– Я не стану повелевать вам, что делать, возлюбленные мои. Только помните: я всегда буду вспоминать в молитве ваши имена.

* * *

Утром в их сон прокрался нежный птичий щебет. Петер заворочался под одеялом, кашлянул и потер сонные глаза. Все было как обычно. Дети потягивались и зевали, понимая, что впереди их ждет новый день и новый переход, но оттягивая его наступление. Костер превратился в кучу золы и тлеющих угольев. С их мерцающей поверхности вдруг отделилась стремительная искорка и легко вспорхнула вверх. Она мелькнула в густом сером тумане и исчезла меж деревьями.

Вдруг из лесу донесся чей-то смех, и пугливые птицы сорвались с насиженных веток. От трепета крыльев проснулся Вил и рывком поднялся с постели. Он прислушался: казалось, за пределами поляны кто-то сдержанно посмеивался. Юноша выбрался из одеяла, стал посреди росистых трав и прищурился навстречу слабому свету нового дня. Он расталкивал Карла и Петера со сна, как вдруг над туманом проревел раскатистый насмешливый голос.

– Эй вы, отважные крестоносцы Иисуса!

Голос был глубоким и сильным, бархатным и густым по звучанью, но у Вила от него по спине пробежал холодок ужаса. Все проснулись и поднялись на ноги.

– Кто это, Вил? – прошептала Фрида.

– Тсс, – шикнул на нее Вил и предупредительно поднял палец.

Из-за деревьев показались расплывчатые тени и, словно скопище призраков, стали стекаться к стану крестоносцев. Дети сбились в одну тесную, беспомощную кучку позади потухшего кострища, а неведомые тени все приближались и приближались, пока, разразившись диким и злобным смехом, не стали полукругом перед испуганными детьми.

Внезапно огонь ослепил их сполохом красных искр: нарушители покоя завалили тлеющий очаг охапками сушняка. Крестоносцы удивленно озирались в яркой вспышке, и когда их глаза постепенно привыкли к свету, они ужаснулись тому, что предстало их взорам.

Петер вышел из оцепенения, поднял посох и зычно окликнул незнакомцев.

– Кто здесь? – вопросил он.

От тумана отделилась огромная мужская фигура и стала впереди приспешников. Он широко расставил ноги и прошипел:

– Кто спрашивает?

Карл тревожно взглянул на Вила и заворожено уставился на мужчину, в коем безошибочно чувствовалась сила предводителя. «Он еще молод, – подумал Карл, – но уже не юн». И верно, мужчина находился в расцвете сил, как физических так и душевных. У него были сильные и выразительные черты лица, как у статуй во дворах Тортоны. Острый нос ровно делил квадратное лицо; над блестящими черными глазами темнели густые брови, а подстриженная борода обрамляла волевой подбородок и сильную челюсть.

Человек притягивал к себе восхищенные взоры и был вполне осведомлен о собственной обаятельности. Он надменно рассмеялся, блеснув ровными белыми зубами в зыбком свете огня. С широких плеч ниспадала черная с капюшоном накидка, которая доходила до голенища высоких черных сапог. Он выпятил грудь и уперся кулаками в узкие бедра.

Фрида прижала сестру к себе и взглянула на лица друзей, ища поддержки. Потом ее взгляд упал на ехидно ухмыляющегося громилу, и она затрепетала. «Такой высокий», – пронеслось у нее в голове. Таких внушительных размеров человека она никогда прежде не видела.

– Приветствую вас всех! – гулко произнес незнакомец. – Слышите, жалкие безвольные крестоносцы? Я вас приветствую!

Петер вышел вперед, не сводя глаз с предводителя и компании его приверженцев, собирающихся за его спиной.

– Тебе здесь не рады. Уходи.

Человек громко засмеялся и повернулся к товарищам:

– Слышали новость? Нам здесь не рады.

Последовал гвалт насмешек и оскорблений. Мужчина снова повернулся к Петеру и оскалился. Он чуть наклонился над костром и пригрозил Петеру указательным пальцем.

– Кто ты такой, бродяга, чтобы указывать мне? Петер сжал посох еще крепче.

– Твоя манера одеваться и держать себя свидетельствует о благородном происхождении. Мне кажется, тебе должно выказывать также некое приличие, как и полагается. Ты пробудил нас ото сна и даже не потрудился представиться.

Человек помолчал, затем широко улыбнулся.

– Ну и ну! Значит наш преподобный слаб телом, но силен духом? О, прошу прощенья за мое неподобающее и просто скверное поведение. – Он низко поклонился, подмигивая своим приспешникам. – Прошу вашего позволения представиться. В прошлом некоторые звали меня «сударь», другие – «граф», позже – «Pater». О той поре, когда меня звали «брат», мне до ужаса не хочется вспоминать. Спустя какое-то время сам архиепископ Магдебурга окрестил меня «магистром богословия».

Теперь же меня повсеместно знают как «Черного лорда», или «Колдуна», хотя также я ведом и под именами «Лесной чародей», и даже «Люцифер во плоти», – он откинул голову и поднял руки у небу: – Люцифер во плоти! Думаю, это мое любимое имя.

Петер призвал на помощь все свои силы, но от слов разбойника у него подкосились ноги. Человек взаправду был насквозь черен. Казалось, в его проницательных глазах сверкал нечистый огонь, от которого у священника задрожали руки и ноги. Человек прямо-таки испускал зло вокруг себя, и Петер нутром чуял присутствие чего-то нечестивого, потустороннего. Никогда раньше геенна так явственно не дышала ему в лицо зловещим пламенем смерти. Силы покинули священника.

Вильгельм смутился не менее своего наставника. От страха у него пересохло во рту. Он научился полагаться на седовласого друга, но сейчас расстановка сил была не в пользу крестоносцев. Однако на ум пришли столь многочисленные случаи, когда все, казалось, было потеряно, но стоило Петеру собраться с мыслями, как он всегда выходил победителем из передряг. Поэтому Вил с надеждой взглянул на старика, дабы убедиться в его способности и на сей раз противостоять злым силам. Но только его взгляд коснулся черт верного, но, увы, дряхлого проводника, его потрепанной рясы и дрожащих рук, судорожно сжимающих посох, юноша упал духом. «Нет, – подумал он, – бедному Петеру не справиться с вражеской мощью, подобной этой».

– Итак, – продолжал незваный гость, – дабы вполне искупить свою вину непочтительности перед тобою, хоть ты и весьма древний, что уж во гроб глядишь, представляю вам моих славных спутников… верных товарищей… моих братьев и сестер.

Петер обозрел отряд, ставший полукругом позади предводителя. Там были дети – такие же дети, как и те, которые стояли позади него, только хорошо одетые. Среди них виднелось несколько крестьянских туник, но большинство были облачены в добротные камзолы с деревянными пуговицами и широкими кожаными поясами. На ногах – прочные башмаки и ботинки, на головах – толстые шерстяные накидки. У каждого через плечо висела туго набитая котомка. Тусклый свет не позволял сосчитать их, но навскидку Петер определил, что детей было в пять раз больше, чем его малочисленных крестоносцев. Старик бросил взгляд на светлеющее небо и мысленно поторопил солнце.

Черный лорд снова улыбнулся. Он обнял за плечи мальчика, который стоял возле него, и кивнул ему. Мальчик гордо выступил в свете костра и откинул с головы капюшон. Он дерзко скрестил на груди руки и зловеще ухмыльнулся Вилу.

– Т-Томас, – с запинкой выговорил Петер. – Томас, ты вернулся!

Томас рассмеялся священнику в лицо и сверкнул глазами в сторону Вила с Карлом.

– Вернулся? – Он сплюнул себе под ноги. – Верно, старый дурак, я вернулся. Но я вернулся иным человеком.

– Довольно грубостей, Томас, – перебил его колдун. Он обратился к крестоносцам: – Мне ведомо ваше знакомство с моим помощником. У этого славного парня сердце под стать моему Священному Походу.

– И что же это за поход? – спросил Петер.

– Нам выпала честь, старик, – отец Петер, так, я полагаю, тебя часто называют? – Он улыбнулся. – Нам выпала честь пройти священным походом по моим родным землям и южным просторам, дабы… хм, как бы это сказать… освободить многих людей от их бремени.

– И каково же бремя?

– О, да, справедливый вопрос. Ответ на него тебе должен быть известен, ибо, будучи в сане священника, ты и сам помогаешь другим подобным образом. На самом деле, именно церковь наставила меня в делах освобождения от бремени.

– Ja, ja, так что же?

– Прошу прощенья. Мы… освобождаем богачей от бремени богатства. И мы также лишаем бедняков их скудного состояния, тем самым, освобождая их от соблазнов. Я же освобождаю мудрых от их познаний, а преданных – от веры.

Но самой великой честью я считаю возможность освободить этих несчастных детей от бремени надежды. Надежды, которую навязали им остальные, от мечты, которая для многих обернулась смертью, и отчаянием для всех без исключения. Да, старый священник, я посвятил себя на то, чтобы освобождать людей от подобного рода бремени. Таков наш Священный Поход.

Петер шагнул к колдуну.

– Ты, демон жестокосердый, отнимаешь у людей лишь то, что они добыли трудом и чего чают получить. И ты не отнимешь у нас ни надежды, ни нажитого добра. Ты торгуешь обманом и распространяешь ложь. Ты сам изрек, что бросаешь людей в рабство нищеты, невежества и отчаяния. Петер больше не боялся: собственный голос придавал ему уверенности. – Не навлекай на себя лиха: мы останемся при своих скудных пожитках, скромных искушениях, достаточных познаниях и смиренных мечтах, а с тобой мы распрощаемся.

Черный лорд подошел ближе, не скрывая ярости за нахальство старика.

– Уж не возомнил ли ты, что сможешь отвадить меня как какого-то паршивого выгребщика!

– От твоих слов несет гнильем. Безрассудство и порочность – вот твое колдовство, твое заклятье.

– Заклятье? Заклятье, говоришь? Что ж, я и впрямь заклинатель, как и ты. Вы, священники, заклинаете ангелов, я же – демонов, а они суть одно. Все они существуют там же, где и твой Бог – в воображении.

Давай-ка, священник, призови своих ангелов, а я вызову моих демонов. Но, постой! Быть может, ты говоришь истину, и ангелы существуют. Но где же они? Трусливо прячутся? Ха! Они – лишь вымысел, а мои демоны – нет. Демоны, которых я заклинаю, дурак, это знания, знания о мире вокруг нас. Они вестники истины, а твоя порочная Церковь оклеветала их «демонами».

Черный лорд уже чуть не касался сапогами огня.

– Уразумей сих «демонов», старик, и ты уразумеешь истину. Истину, которая «сделает вас свободными».

Теперь уже и Петер подступил к самому краешку костра. Его глаза сверкали в свете высокого пламени.

– «Сказал безумец в сердце своем: "нет Бога"». Жалкий колдун, «…не полагайся на разум твой». Не того ты состава, дабы познать вечное. Ты сотворен из праха, прахом и умрешь.

– Хочешь состязаться по Писанию? – насмешливо спросил колдун. – Я не боюсь слов святоши! «Рассудительность будет оберегать меня, разум будет охранять меня».

Петер стиснул зубы и твердой рукой воткнул посох в дерн под ногами.

– «Лживый наговорит много лжи».

– Но «…при разумном и знающем муже страна долговечна».

– «Беззаконного уловляют собственные беззакония его», – нанес Петер ответный удар.

– Старый дурак! «Мудрость разумного – знание пути своего, глупость же безрассудных – заблуждение».

– «Отвечай глупому по глупости его».

Лорд закинул голову и разразился диким хохотом. Потом заложил руки за спину и стал ходить кругами вокруг костра, приближаясь к Петеру. Он улыбался и помигивал оцепеневшим крестоносцам.

– Отец Петер, – начал он, – ты называешь меня обманщиком. Обвиняешь в глупости и безрассудстве, более того, в злодействе и разврате. Однако ты даже не выслушал меня до конца. Послушай, послушай меня внимательно, старик. Ты говоришь словами царя Соломона. Но ведь он – не я – сказал: «И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их – сила, а утешителя у них нет».

И он же сказал: «…что будет иметь человек от всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем? Потому что все дни его – скорби, и его труды – беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это – суета!»

Твой царь Соломон, святой Pater, сказал: «…кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень?… Ибо все суета».

Неужто сии слова говорят тебе о приятных мечтах, а, охотник помечтать? И разве сии есть слова веры, священник? Но это подлинно слова истины. Ваши страдания и мучения, смерть и отчаяние, которые преследуют тебя с твоим жалким отродьем, голод и холод, что вы терпите – бессмысленны.

Ты гонишь детей к морю ради пустого. Смерти тех многих, которых ты похоронил на пути, тщетны. Ты заговариваешь их разум бессмыслицей, пустыми словами, обманом.

Колдун вернулся назад и обнял Томаса за плечи.

– Мой помощник поведал мне о твоем учении, и ты – ты, старик, – подлинный лжец. Нет под солнцем той надежды, которую ты призываешь. Глянь, глянь на себя и свой выводок несчастных. Вы разбиты и обездолены, голодны и изнурены, опустошены и обречены. Вы тоскуете по друзьям, которые гниют в могиле. Вам не до смеха, на душе нет мира. Безумие толкает вас в пропасть, а проводниками вам служат ангелы, а точнее, тени ваших собственных умишек! И вы все еще надеетесь на какого-то добренького Бога!

Да что у вас за Бог? Где Он? Где Он прячется? Или Он стыдится своего бессилия помочь малому стаду? «Всемогущий Бог»! – ехидно скривился он. – Вы заявляете, что Он силен исцелять, но повсюду свирепствует мор. Он умеет говорить, но молчит; прощать, но требует кровавой платы. У Него достаток, но мир погряз в нужде.

Говорите, Он заботится о земле как о Своем саде, утучняет нивы зерном, дает плоды виноградной лозе и дереву, охраняет моря как собственный пруд? Значит Он единственным словом Своим мог бы орошать поля, дабы жатва была обильной из года в год. Однако все христианские земли мучаются от жажды. Он обладает мощью успокоить бушующее море, но каждый день тонут моряки…

Петер больше не мог сдерживаться.

– «Что хвалишься злодейством, сильный? Милость Божья всегда со мною; гибель вымышляет язык твой; как изощренная бритва, он у тебя, коварный! Ты любишь больше зло, нежели добро, больше ложь, нежели говорить правду; ты любишь всякие гибельные речи, язык коварный».

– Замолчи! – яростно замахнулся на него руками колдун. – Молчи! Ты выслушаешь все, что я хочу сказать, или же я уничтожу тебя на месте! Черты лица его смягчились, и он громко засмеялся. – Разве ты слеп к собственной глупости, священник? Ты не можешь ответить на мой вопрос, поэтому попросту клевещешь, а «…кто разглашает клевету, тот глуп».

Петер молчал.

– Что меня сильней всего озадачивает, священник, – продолжал колдун, – зачем тебе упорствовать в навязчивой идее благого Бога? Твой Бог – выдумка. Ежели и есть зло на этой земле, его следует искать в этой твоей черной религии.

Неужели ты никогда не задумывался о смысле собственных убеждений? Не поинтересовался, почему Бог допустил, чтобы Его человека постигло искушение, зная наперед о неизбежном падении? А когда он согрешил, ты не задался вопросом: почему твой Бог сразу же не простил его.

А так называемая «Его Церковь»? Что за благословенное скопище лицемеров, лжецов и воров! Ты, священник, и тебе подобные греете руки на невежестве других. Вы наводите на людей страх, и словно удила влагаете его в рот изможденного христианского люда, дабы помыкать им. Даже демоны не станут выманивать у человека последний грош, предлагая пустые надежды о любви и прощении.

Он ткнул длинным пальцем в перепуганных крестоносцев.

– А вы, сироты, зачем вам следовать за Богом, Который убил собственного Сына, дабы потом позволить Своим священникам вгрызаться зубами в Его плоть и хлебать Его кровь!

Его ошалелый взор снова обратился на Петера.

– Какое безумство гонит тебя, священник? – требовательно вопрошал он. – Разве никогда ты не задумывался, как глупы «великие люди» вашей презренной веры, о коих говорится в Писании? Я говорю о «великих» Аврааме и Иакове, о Моисее и Давиде, и о женщине по имени Раав. Вот что я тебе скажу: твой Бог требует совершенства, а вы почитаете странное собрание неудачников. Авраам был лжец и трус. Он отдал свою жену на ложе фараона – и не раз, а дважды, дабы спастись самому. А твой Бог называет его праведником.

Иаков-мошенник хитростью выманил у брата первородное наследование и присвоил его себе. I [о его именем твой Бог называет Свой избранный народ. Моисей был убийцей, и всю жизнь оставался гневливым человеком. По твой Бог поручил ему вести всех евреев! А Давид? Ах, блаженный царь Давид, прелюбодей и душегуб: украл чужую жену, а законного мужа послал на смерть. Твой Бог называл его возлюбленным! И даже Раав, лживую блудницу, превозносят как великую женщину веры. Ну и жалкий перечень безвольных, лукавых и презренных лицемеров.

Петер молил Бога о мудрости и силе, ибо мысли его помутились, а сердце поникло. Он взглянул на восток и возрадовался алому краешку восходящего солнца.

Колдун насмешливо добавил:

– Старый дурень! Сейчас ты, видать, взываешь к Господу о помощи? «Доколе, Господи, будешь забывать меня вконец, доколе будешь скрывать лице Твое от меня? Доколе врагу моему возноситься надо мною?» кривлялся он.

Петер спокойно ответил:

– «К Господу воззвал я в скорби моей, и Он услышал меня». Лорд вернулся к Томасу.

– «Возгорится гнев Господа на народ Его, и прострет Он руку Свою на него и поразит его».

Но Петер смело оборонялся щитом Священного Слова.

– «Славлю Тебя, Господи; Ты гневался на меня, но отвратил гнев Твой и утешил меня. Вот, Бог спасение мое: уповаю на Него и не боюсь; ибо Господь сила моя, и пение мое – Господь».

– Внемли словам мудрости, священник: «Вот, Господь опустошает землю и делает ее бесплодною; изменяет вид ее и рассевает живущих на ней. Сетует, уныла земля; поникла, уныла вселенная, поникли возвышавшиеся над народом земли».

Петер улыбался.

– «Поглощена будет смерть навеки, и отрет Господь Бог слезы со всех лиц, и снимет поношение с народа Своего по всей земле; ибо так говорит Господь. Милости же Моей не отниму. Не нарушу завета Моего».

Нетерпение разгневанного лорда нарастало. «Как же так, – недоумевал он. – Ему пора бы склонить колени, а не бросать мне вызов за вызовом…» Он раскинул руки, и полы плаща с шумом взметнулись в брезжащем свете зари.

– Бог покинул тебя, и тебя, и тебя, – кричал он и поочередно тыкал пальцем то в Петера, в Карла и Вила. – И тебя… и всех вас… и тебя, девчонка. Какая милость? Какой завет?

Но Петер еще не закончил.

– Милость Твоя, Господи, вовек. А твой язык, колдун, вымышляет гибель. Горе тем, которые зло называют добром, и добро – злом, тьму почитают светом, и свет – тьмою. Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою!

– Несчастный, несчастный обманутый человек, – продолжал священник. – Ибо все твое сокровище премудрости и знания, твоя сила и могущество не насытили душу, и она пуста, а вера – без надежды.

– Нет у меня никакой веры! – напыщенно воскликнул лорд.

– Ах, вот оно что, – проговорил Петер, – вот где твои ложные доспехи дали брешь. Твои убеждения требуют большей веры, чем кажется. Но твоя вера зыбка, у нее нет основания, нет твердой опоры. Но ты, впрочем, как и все люди, предполагаешь, что за твоими словами что-то стоит, но там ничего нет: твое что-то – это ничего, пусто. А ты, получается, нечто вроде нуля.

Конрад с Карлом не сдержали смешок.

– Не смей говорить со мной загадками, старый дурак! – резко ответил колдун. – Я не потерплю!

– Ничего, потерпишь, – рыкнул на него Петер. – Я тебя выслушал, а теперь ты меня слушай, ежели не боишься моих слов.

– Боишься? – язвительно кинул в ответ черный лорд. – Боишься? – Он сжал кулаки. – Я ничего не боюсь, тем паче слов полумертвого священника Рима.

– И к своим многочисленным ошибкам ты добавил еще одну: я священник Христа, как и крестоносцы, и обращаюсь к тебе как Его слуга, а не слуга Папы.

Я выслушал твои речи и тщательно взвесил их. И увидел, колдун, что скорбь затмила твой разум, ибо ты слеп к порядку, и красоте, и благости, которые окружают нас посреди смуты, разрухи и зла. Сего свидетельства довольно, дабы поверить: надежда покорит зло. Любовь, друг мой, избыточествует и в свое время одержит победу.

Земля сетует, но лишь на время сетование ее, ибо она ждет искупления и не теряет надежды. На всяком месте, где царит зло, присутствует и добро. Я также повсюду вижу слезы, но вижу и улыбки. Вижу тучи и яркое солнце, смерть и светлое рождение, болезнь и чудесное исцеление, голод и обилие благодати. И как бы ни черна была ночь, настанет день и не преминет.

Мне легче сносить тьму мира сего, чем тебе – свет. Не о безрассудной, безумной вере свидетельствуют грехи Божьего люда, а о самой надежде, о которой я говорю! Отец наш Авраам был взаправду трусом и лжецом, а Иаков – обманщиком, Давид – прелюбодеем и убийцей, а Раав – распутницей. Ты забыл упомянуть святого Петра, предателя Господа, и высокомерного Иосифа, и святого Павла, называющего себя грешником из грешников. Ты даже запамятовал назвать и мое имя, ибо я стою перед тобой, слабоумный и грешный, лицемер из лицемеров.

Верно, в нашей порочности и слабости мы с благодарностью призываем имя Иисуса. Людская греховность не уличает веру в тщетности, но подтверждает безмерность Божьей любви. Разве возможно представить более яркое свидетельство надежды?

А в остальном… У меня нет ни ответов, ни заумных доктрин. Я не в силах постигнуть Божьи тайны, да и не нужно мне оно. Мне довольно того, что наши страдания, кажется, – самый верный путь приблизиться к Нему. А в близости к Богу я чувствую любовь, а не вражду, надежду, а не отчаяние.

Через страдания мы преображаемся. Как в засуху томимое жаждой дерево, мы пускаем корни глубже и глубже, к источнику жизни. Нет, мой несчастный друг, смуты и невзгоды мира – Его орудия, ими Он привлекает нас к Себе и к непостижимой радости, что ждет нас при встрече с Ним. Ах, бедняга, как же тебе не понять! Быть может мне должно страдать еще, дабы становиться еще и еще ближе к Нему!

Колдун, поджав губы, неловко переминался с ноги на ногу. Огонь в его глазах померк, и он прищурился, дабы скрыть потускневший взор.

– Басни все это, стариковские басни! Никому в здравом уме не постигнуть разглагольствований этого безумца!

Восходящее солнце отбросило на поляну толстые столпы света, и туман начал отступать. Лицо Петера смягчилось, глаза добродушно заблестели.

– Истину не найти в человеческом разумении, а только в живом Боге. Постижение истины начинается с осознания, что мы не можем познать все на свете. Увы! Но в познании Его мы обретаем мудрость.

Наш Бог – это ведомое и неведомое. Он источник света и тени, улыбок и слез. В сердце Господа надежно хранятся все радости и печали, победы и падения.

Нам не предназначено заглянуть по ту сторону тайны, сын мой, нам остается лишь выбирать: склониться перед тайной страха или тайной надежды. Ты выбрал первое, друг мой, ты избрал предрассудки и тьму. Но второе приглашает тебя вступить в свет веры.

– Я тебе не друг! – вскричал черный лорд. – Я смотрю вокруг и не вижу света, не вижу надежды, ни тени любви… ничего. Все эти улыбки и сияние солнца, исцеления и дни изобилия, о коих ты твердишь, слабые доказательства. Все это – либо прихоть рока, либо естественное течение жизни. Мы скитаемся по миру собственных чаяний, и сами производим плод, сладкий либо горький. Есть мы – и ничего больше. Ах, да покажи мне хоть что-то, в чем бы проявилось доброе намерение Создателя, на чем бы стояла печать благого Творца, и я склонюсь пред Ним.

Петер молчал. Его смущала страстность притязаний лорда, и он не был уверен в ответе. Он видел, видел, как посреди ужасов жизни процветает любовь – любовь, которая, без никакого сомнения, рождена свыше, которая сильнее могучих гор и морских пучин. Но как это выразить словами, он не знал! Он крепко схватился за посох и попытался привести мысли в порядок, как на него нахлынули воспоминания о Георге. Он лишь на короткое мгновенье задумался о бескорыстном поступке мальчика и восхитился: разве столь живое проявление любви – не явное доказательство милосердного и благонамеренного Бога, Который вложил в детское сердце Свой образ?

Но не успел Петер дать ответ, как Вил вдруг склонился и сорвал с росистой травы красивый полевой цветок. Мысль о родной Марии вдохновила его, и он, не смущаясь, подошел к колдуну. Он взял крохотный цветок за конец стебелька и поднял его высоко к свету нового дня.

– Вот, сир, наше доказательство: незамысловатая печать благого Творца.

Черный лорд выхватил цветок из рук Вила и, стиснув зубы, долгим взглядом посмотрел на него.

Дух Петера воспарил. Он проникся жалостью к врагу и сказал:

– Смотри внимательно, колдун. Прошу тебя, пристально рассмотри этот хрупкий цветок и поведай мне о сердце Того, Кто создал его. Только глянь, как тонко обрамлены края лепестков нежнейшим цветом, дабы радовать всякий глаз. Непохоже, что чудовище способно создать такую красоту. Поведай мне о ткаче, кто бы сотворил такое чудо лишь для того, чтобы расстелить его нам под ноги, дабы мы любовались или попросту попирали его ногами. Ах, друг мой, разве ты не видишь проблеска надежды в слабом творении? Разве не ликует душа оттого, что Бог, который повелевает бурей, заботится и о красоте полевых цветов?

Колдун оскалился на Петера и безжалостными пальцами смял цветок. Он сверкнул глазами на крестоносцев, но ничего не сказал. Потом, словно желая сказать что-то, он взглянул на Петера в последний раз, но быстро отвернулся и исчез в лесу.

Поначалу Петер и крестоносцы только молчаливо посмотрели вслед человеку, так внезапно скрывшемуся. Затем некоторые радостно закричали, но их ликование резко оборвали.

– Моя драгоценная паства, – устало проговорил старик, – «…не радуйся, когда упадет враг твой, и да не веселится сердце твое, когда он споткнется».

Петер болел душой за черного лорда, ибо всякий человек без надежды удручал его сердце. Он ломал голову над тем, какие беды могли так сильно ранить его. Он увидел, как облако приспешников лорда рассеивается меж деревьями, и воззвал к ним:

– Kinder! Мы приглашаем вас присоединиться к нам! Прошу, останьтесь с нами.

Томас обернулся и бросил на бывших товарищей взгляд, полный сожаления. Но он резко стиснул зубы и удалился. Остальные дети даже не обернулись на мольбы старика, кроме трех малышей, которые задержались на дальнем краю поляны. Они одиноко смотрели на Петера и его потрепанный отряд крестоносцев. Их взгляды носили отпечаток усталости и покорности судьбе. Петер медленно раскрыл навстречу им свои объятья, непрестанно молясь, дабы Господь подтолкнул детей на трудный шаг. Они короткое время помешкали, но затем отвернулись и скрылись под тенью леса.

Все оставшееся утро Петер провел на заслуженном отдыхе Он проспал до самого полудня и проснулся лишь тогда, когда дети приготовили обед. Привычное потрескивание огня и шум торопливой стряпни подняли его с постели, и ему тут же вручили миску с горячей похлебкой. В это утро каша из овса и проса была особенно вкусной: Отто раздобыл где-то немного меда и добавил его в обед. Но в воздухе витала сладость иного рода, ибо среди детей распространилось тихая радость, которая вилась над поляной, как дым от костра.

Вил облизал пальцы, вытер их об тунику и наклонился к Петеру.

– Ты нас многому научил.

– Не я, милый мальчик, не я, а сами уроки вас научили.

– Да, но посреди невзгод ты показал нам то, что мы никогда не увидели бы сами.

– Верно, возможно. Но и я научился этому у других, а вы еще многим поведаете о своих душевных странствиях.

Крестоносцы собирали добро и выступали в путь под веселый свист Карла. Солнце ярко озаряло каждый изумительный цветочек на поляне, и мальчик остановился, дабы запечатлеть восхитительное мгновение и сохранить его в памяти, как дар с небес. Он перестал насвистывать и увидел, как Петер смотрит вверх.

– Думаешь о Георге?

– Верно, отрок.

– Я тоже. Когда колдун сказал, что в мире только тьма да отчаянье, что нигде нет свидетельств любви, я вспомнил о Георге… и Марии. – Карл подобрал остатки провизии и завернул их в одеяло. Он взглянул на Вила. – А когда ты подобрал тот цветок, ты тоже думал о сестре.

Вил печально кивнул.

– Я видел, как в солнечном свете сияют ее золотые косы. Как она нагибается… и собирает цветы для всех нас.

– Думаешь, сейчас у нее обе руки здоровые?

Ничего не ответив, Вил построил крестоносцев привычным строем и повел их вверх, на последний горный перевал, отделявший их от моря. Целый день они с трудом, молчаливо преодолевали пыльный подъем, а под вечер Карл повеселел принялся напевать что-то. Петер и раньше видал этот шаловливый огонек в его глазах.

– Ах, отец Петер, ты никогда не догадаешься, что я нашел.

– Сдаюсь, Карл. Я даже и не стану ломать голову.

– Ну, хоть попытайся!

– Ладно. Хм, наверное, ты нашел мешочек прованских denier?

– Нет, – рассмеялся Карл. – Я говорю о чем-то большем.

– Ja, ja, видать так и есть.

– Ach, прости, я просто хотел позабавиться. Но знаешь, я нашел то, что куда важнее кошелька с деньгами, даже и с большими деньгами.

Остальные дети подошли поближе.

– Что может быть лучше кошелька с монетами? – недоумевал Хайнц.

– Многое чего, – гордо ответил Карл. – Но это – особенно.

Вил приказал всем остановиться на короткий привал у обочины, и усталые, но любопытные крестоносцы тесным кружком окружили Карла. Рыжеволосый мальчик вспыхнул от радостного возбуждения и расплылся в широкой довольной улыбке.

Отто потерял терпение и понукнул друга.

– Говори, Карл! Не век же нам тут сидеть.

– Верно, говори, что задумал, – согласился Вил.

– Ja, ja, всегда-то торопитесь, верно? Ну ладно. Слушайте все: я разгадал загадку Петера.

– А? – воскликнул Петер. – Ну и дела! Я сомневался, что ты додумаешься до ответа, ведь даже я сам теряю отгадку временами.

– А я нашел ответ, – ответил Карл. – Нашел. Хорошая была загадка. Но и сложная, не спорю.

– Ладно-ладно, юноша, говори уж. Но ежели опять попадешь впросак, то без обид.

– Нет, Петер, на этот раз я уверен. В споре с колдуном ты дал мне подсказку.

– Неужто?

– Верно. Я внимал каждому твоему слову. Когда ты держал в руках цветок, я вдруг мысленным взором увидел, как предо мной расстилается целая цветочная долина. И я вспомнил о подсказке: «И где долина, что века Хранит дух розы той, И овевает им всегда Лик девы молодой?»

Но я продолжал слушать, – посерьезнел вдруг Карл, – и когда ты сказал про нечто, что хранит вместе и тени, и солнечный свет, я узнал слова из загадки.

– Как ты это узнал? – не выдержал Отто.

– Помнишь подсказку: «Куда же теням путь держать, Чтоб свет вновь обрести?»

– Ну и что?

– А то, ежели ты следил внимательно, то догадался бы сам.

– Я следил внимательно!

– Но не так, как я. Поэтому я, а не ты решил загадку.

– Давай же, говори ответ к этой проклятой загадке! – воскликнул Хайнц.

Петер кинул на мальчугана укоряющий взгляд, а Карл выразительно откашлялся.

– Твоя загадка задает вопрос: где находится прибежище всему?

И ответ: в сердце Бога.

Петер молчаливо встал на ноги и прижал посох к груди. Глаза его наполнились слезами, и он с гордостью посмотрел на ясноглазого мальчика.

– И… почему ты решил, что это и есть ответ?

– Загадка спрашивает о каком-то месте. О месте, откуда все исходит и куда все возвращается. Это место объединяет все на свете, исцеляет и наполняет все сущее.

Петер покачал седой головой и погладил Карла по рыжим кудрям.

– Сын мой, Господь благословил тебя чувствительным сердцем, которое открыто Ему. Наслаждайся твоим Господом все дни твои. Ja, ja! – вскричал он. – Это сердце Божье! – Петер обнял Карла, – Я так горд тобой, – прошептал он, – так горд. – Петер обвил плечи мальчика своей костлявой рукой и обратился к детям: – Сын пекаря постиг много больше ученого колдуна, который постыжено скрывается сейчас в чаще. Сердце Божье, дети мои, – вот наше убежище. Там все сущее хранится бережной любовью: наши радости и страдания, победы, падения, мечты и наши разочарования. В этом надежном месте мы в безопасности.

Петер склонился и сорвал с земли белый цветок. Затем попросил Фриду снять с пояса крест из яблочных прутьев, с которым она не расставалась.

– Дети мои, цветок – это символ присутствия Божьего, а кресты, которые мы несем, – символ Его любви. Видя их, драгоценные мои агнцы, помните, что Бог рядом и Он заботится о вас. Ежели вы знаете это, вам не потребны иные знания.

 

Глава 26

Сад цветов

Той ночью все дружно разместились вокруг костра. Детям было хорошо и уютно, а близость моря чуть будоражила их. Они смеялись, и пели, и вспоминали минувшие дни – радостные и скорбные, и от которых до сих пор сердце сводились от ужаса. Петер прислонился спиной к широкому старому дереву и тоскливо смотрел на потрескивающие языки пламени. Его унылое лицо выражало сильную боль. Фрида с Гертрудой легонько дернули его за рукав и заглянули в глаза.

– Ты скучаешь по Соломону, Петер? – тихо спросила Фрида.

– Да, мне очень не хватает старого друга. Очень. И я очень скучаю по остальным друзьям, которых мы лишились. Но… таков порядок жизни.

– Я помню, как вы с Соломоном кружились в Дюнкельдорфе, – улыбнулась Фрида.

– Ты говоришь о том призывном знаке?

– Ja, – отозвался Вил с другого края, – Я тоже помню, как ты вертелся на старой бочке. Кажись, ты упал тогда раз десять, не менее того.

– Как сейчас помню: шлепается в пыль и встает, падает – и снова взбирается на бочку! А рядом – Соломон ловит себя за хвост. Горожане, наверное, приняли тебя за полоумного!

– Точно так, – сказала Фрида. – Но это был хороший знак, и многих нас он спас от опасности.

– Я был так горд тогда, – улыбчиво произнес Петер. – ведь вы безоговорочно верили и повиновались мне, потому что доверились моей любви к вам. Кажется, мне так и не выдалось поблагодарить вас.

Он уронил подбородок на грудь и погрузился в размышления. В памяти пронеслись заснеженные перевалы и бури, вальденсы, потом – потоп, ратное поле, детские могилы, Домодоссола, купальни Павии, смерть Георга, Мария с неизменным букетом цветов, и многое, многое другое. Он заворочался и пробормотал что-то, потом лег на постель из ветвей и вскоре уснул.

На рассвете Вил напомнил отряду, что не позже следующего утра, а то и раньше, они должны достигнуть Генуи. Крестоносцы так всполошились от возбуждения, что их едва удалось выстроить в шеренгу. От Вила потребовалось несколько суровых команд и строгий выговор Хайнцу, дабы они смогли продолжить путь к городу, маячившему где-то невдалеке.

К полудню они вышли на широкую дорогу, которая спускала путников с плечистых гор прямиком к порту. По пыльной дороге идти было легко, и спуск давался без особых усилий, хотя, приближаясь к морю, дорога петляла и бугрилась. На каждом холме крестоносцы отчаянно вытягивали шеи, дабы первыми увидеть кромку воды, и временами то один, то другой вскрикивал от радости. Но от чрезмерного желания, бывает, нетерпеливые натуры попадают и под обман зрения.

Итак, настойчивые дети двигались дальше, вперяя взоры в горизонт, пока, наконец, кто-то не выкрикнул уверенно:

– Ja, вон там. Это море, море!

Это было море. В крохотном пространстве между двумя склонами ослепительным светом мерцала морская вода. Крестоносцы заплакали от радости. Петер упал на колени и поднял руки навстречу славному Создателю и радостно воспевал Его, а дети плясали вокруг.

Ликование вскоре сменилось трепетным благоговением, и чей-то голосок прощебетал:

– Петер, а воды моря и впрямь разойдутся перед нами?

– А? Ну, правду говоря, я сомневаюсь, но…

– Но видение возвестило, что море разойдется перед нами, – настаивал другой.

– Да, но море не повинуется видениям.

– А Иисусу оно повинуется! – сказал Карл.

– Отлично сказано, отрок. Конечно, Иисус управляет морем. Но, может, видение Николаса было неправильно истолковано, или же в нем был заложен символ… Как-никак, куда же деваться бедной рыбе?

– А куда деваться нам? Петер подмигнул глазами.

– Хм. Мне кажется, что милосердный Бог скорее найдет для вас достойное судно, чем потребует от вас долгие недели идти по морскому дну… пусть и сухому.

Дети взглянули на свои побитые ноги и решили, что мудрый Петер, все же, прав.

* * *

Приближаясь к Генуе, дорога все больше и больше оживлялась странствующими торговцами, паломниками, военными отрядами и путниками самого разнообразного толка. Тяжелогруженые телеги постанывали вслед везущим их лошадям, ослы неторопливо тащили поклажу. Повозки прогибались от множества свежесобранных яблок и груш, и погонщики направляли лошадей каждый в свою сторону: кто на север – тот щелкал кнутом, подгоняя лошадей в гору, а кто на юг – те тяжело наваливались на скрипящие тормоза.

Солнце ярко припекало, и воздух был теплым. Соленый запах моря становился сильнее, от чего нетерпеливые крестоносцы ускоряли шаг и чуть не бежали. Потом, наконец, они повернули и узрели море во всем его великолепии. Столь потрясающим было зрелище перед ними, что они не могли сделать и шагу, а только стояли и смотрели, не веря глазам. Хайнц нарушил молчание.

– Так это и впрямь оно или нет? Все засмеялись.

– Да, Хайнц, – задорно сверкнул глазами Отто. – Это и впрямь оно.

Вил с Карлом стояли плечом к плечу.

– Подумать только, как далеко мы зашли! – сказал Вил. – Смотри, вода и небо словно соприкасаются там, в конце.

– Я не вижу конца, – ответил Карл. – Разве море где-то заканчивается? Может это край света?

– Посмотрите, – сказала Фрида. – Посмотрите туда! Она показала на четыре крохотные белые точки.

– А, перед вами паруса кораблей, которые плывут на юг, – просветил их Петер. – Гляньте туда, и увидите еще множество.

Вил мог бы весь день стоять и смотреть на чудо, сверкающее перед ним. И хотя он еще не ступил на землю Палестины, он достиг моря, и от сознания совершенного подвига его сердце переполнилось чувствами. Однако он ни на миг не забывал об обязанностях, и поэтому, оторвав восхищенный взор от морской глади, приказал остановиться и пообедать – тут же, на этом самом месте, дабы все могли и дальше наслаждаться великолепными видами. Он велел своим солдатам развести костер у извилины дороги. Быть может, кто-нибудь из проходящих путников уделит им от обилия собственного добра.

Вскоре крестоносцы разделили между собой полоски оставшейся солонины и несколько кусков хлеба. Отто с Хайнцем подобрали несколько яблок, которые упали с телеги, а какой-то добрый прохожий подал Фриде кусочек сыру и ломтик грудинки. Даже за обильным столом лорда Гостанзо дети вряд ли чувствовали себя более уютно. Они нежились на теплом итальянском солнце, смеялись, жадно вдыхали пьянящий солоноватый воздух.

Карл сиял. Его голубые глаза блестели подобно волнам, мерцающим вдалеке, а веснушчатое лицо пылало от восторга. От потоков воздуха, поднимавшегося с подножья горы, его кудряшки весело трепыхались. Он съел причитающуюся ему долю обеда и принялся изучать окружающие пологие горы, которые мягко спускались к окраине города. Его взор привлекли замки, возвышавшиеся по правую и левую стороны от дороги. «Наконец-то, – подумал он, – наконец-то. Скоро покажется Палестина». Он взглянул на лица товарищей, и внутри у него потеплело от приятных мыслей.

Когда по другую сторону дороги он заметил купину полевых цветов, ему вспомнилась Мария, и мальчик вздохнул. Он поднялся и поправил крест на поясе. «Она б уговорила всех девочек войти в город с цветами в волосах!» – решил он.

Переметнувшись на противоположную сторону дороги, он оказался по щиколотку в душистых цветах. Там были желтые и красные цветы, лиловые и голубые, пышные и скромные. Он протянул руку и нежно сорвал белоснежный длинноногий цветок с красивым золотым сердечком посередине и поднес его к лицу. Затем он потянулся к оранжевому цветку с большими лепестками, к голубому с красной окаемкой, к нежной лаванде. Он напевал про себя и тихонько присвистывал. Казалось, сами ангелы насадили этот величественный цветник ради одного только сего дня.

Петер, Вил и остальные безмятежно отдыхали в стороне. Солнце приятно пригревало, да и в самой долгожданной близости моря было что-то упоительное. Но неожиданный гул копыт нарушил тишину. По людной дороге мчался отряд легкой конницы, сокрушая все на своем пути, в том числе и ни о чем не подозревающих путников. За ними поспевала упряжь тяжеловозов, запряженных в повозку с пехотинцами и провизией. Конница неслась напролом через толпу, а вопли и крики испуганных крестьян смешивались с грохотом падающих телег.

Взгляд Вила метнулся к Карлу, который беспечно собирал цветы в опасной близости от дороги. Затем он снова взглянул на безразличных ко всему вокруг солдат, чей путь, казалось, лежал прямиком на его младшего брата. Вил вскочил на ноги и неистово закричал, но его голос затерялся посреди всеобщей суматохи и отчаянных криков. Он помчался к брату, лихорадочно размахивая руками.

– Карл! Карл! Уходи с дороги! – кричал он. – С дороги!

Оглушительный рокот копыт подкатывался все ближе и ближе к Карлу. Застигнутый врасплох мальчик вскинул голову. Не успев сообразить, он в безотчетном порыве помчался к дороге. Со всей силы, на какую были способны его ноги, бежал он, но тщетно: его рыжая шевелюра пропала среди смешения конской плоти, повозочных колес и клубов пыли.

Одна из лошадей споткнулась. Вил вскрикнул, но когда перевернулась одна из огромных повозок, сердце замерло у него в груди. Он понял, что Карлу пришел конец.

Когда воины исчезли за поворотом, крестоносцы выбежали на дорогу. Вил бежал впереди и первым нашел Карла. Он упал рядом с братом и прижал к себе его разбитое тело.

– О Боже, о Боже, – стенал он. – Только не это, Карл. Только не ты, не ты!

Вокруг рыдали остальные дети – от страха, жалости, потрясения. К Карлу тянулось множество пальцев, едва касаясь его сокрушенного тела, словно дети хотели передать ему искорку жизни. Безутешный Петер растолкал толпу крестоносцев и рухнул возле возлюбленного Карла. Старик жутко затрясся от рыданий. Он стенал, взвывал, бил кулаками дорожную пыль.

Вдруг Карл пошевелился. Глаза Вила округлились, и все затихли.

– С-скорей… скорей… помоги мне, Отто! – вскричал он. – Нужно унести его с дороги.

Поддерживаемые множеством дрожащих рук, двое мальчиков бережно положили Карла на траву, где так недавно все валялись под солнечными лучами. Вил уложил голову брата себе на колени. Петер ласково взял мальчика за окровавленную ладонь, а Фрида пригладила растрепанные кудри.

Грудь мальчика выпятилась, и он судорожно вдохнул. Ресницы затрепетали, и Карл открыл глаза, чистые и ясные. Он слабо улыбнулся и снова сипло вдохнул. Кровь пенилась у его губ, а теперь еще и начала сочиться из ушей, медленно капая Вилу на рукав. Всеобщий любимец взглянул на Вила, затем на Петера. Его глаза излучали доброту.

– Милый Карл, – всхлипнул Вил. – Я… я…

Он гладил брата по щеке, а слезы падали на лоб умирающему мальчику.

Карл попытался что-то сказать, но не смог, а только губы дрогнули в ласковой улыбке.

Петер наклонился над мальчиком и мягко положил ладонь ему на плечо.

– Сегодня, мой мальчик, душа твоя обретет покой. И ты ступишь ногами на Святую Землю – святую святых. – Он дотронулся дрожащей рукой до рыжеволосой головы и помолился: «Ego te absolve ab omnibus censurius etpeccatis in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti».

Вил наклонился к самому уху Карла и прошептал:

– Прости меня, Карл, за мои прегрешения против тебя. И знай, что я всегда любил тебя… И… и скажи Марии, – продолжал он, – что я очень… очень люблю ее.

Голос его дрогнул.

Карл мотнул головой и изо всех сил напрягся, дабы сказать:

– Её… крест, – хрипло прошептал он. – Отдай Марии её крест.

Петер с Вилом переглянулись, пораженные неувядающей надеждой брата. Вил наклонился и ответил:

– Я буду верить, Карл. Буду. И возвращу крест ей в руки.

Взор Карла помутнел, но он продолжал смотреть на заплаканные лица вокруг него. Он снова с трудом вдохнул обессиленными легкими и на выдохе прошептал:

– Господь благ…

Тело его содрогнулось, глаза закатились, лицо расслабилось, и он замер на трясущейся груди брата.

Никто не заговорил, ибо ни одно слово во всей вселенной не смогло бы утешить крестоносцев сейчас. От ужасающей привычности потери и распинающей боли внутри дети спасались тихим прощальным ритуалом. Все товарищи по очереди гладили Карла и говорили «прощай», а Вил не выпускал тело брата из объятий и рыдал. Затем Петер положил дрожащую руку. Вилу на твердое плечо и склонился радом с ним на колени.

Водой, которую подали сочувствующие прохожие, они омыли тело Карла, а Хайнц выпросил у какого-то купца холст для погребения. Вечером того же дня тело мальчика отнесли в его «ангельский сад» и похоронили под цветущей землей. Фрида сняла с пояса распятие крестоносцев и трогательно установила его в изголовье могилы. Крестоносцы стали кругом и соединили руки.

Петер, запинаясь, проговорил молитву, и обессилено упал на могилу драгоценного мальчика. Дети тихо сбились в кучку и безмолвно смотрели на далекую воду. Она больше не манила их, не казалась прекрасной. Даже солнце остыло, а воздух потерял былую свежесть. Им не хотелось покидать Карла, поэтому весь вечер они просидели у его могилы, а ночью распластались по цветущей земле и смотрели на звездное небо перед собой, пока сон не сморил их всех.

Наступило утро, но не было в нем радости. Отряд глубоко скорбел. Некоторым казалось, что поутру смерть Карла будет всего лишь ужасным ночным кошмаром… с отвратительным привкусом протухшей свинины или незрелых яблок, которые достались им накануне. Но чаяниям не суждено было сбыться. Дети неохотно пробуждались со сна, опустошенные и лишенные всякого желания идти дальше.

Петер отвел Вила в сторону.

– Карл теперь покоится в «прибежище», за пазухой Господней. Закрой глаза – и увидишь, как он резвится с остальными, как шалит с Георгом. Может теперь он загадывает свои загадки ангелам.

Вил еле-еле улыбнулся.

– Сын мой, мы можем остаться или идти дальше, можем двигаться к морю или повернуть обратно к домам. Ты, как и прежде, предводитель отряда, и мы ждем твоих распоряжений.

Вил одиноко сидел у могилы и смотрел вдаль, пока его верные солдаты неохотно хлебали утреннюю кашу. Наконец он поднялся на ноги и подошел к Петеру, сидевшего в окружении спутников. Он поправил на себе тунику и кашлянул, прочищая горло.

– Когда наступит время закончить наш поход, я об этом узнаю. Я все тщательно рассудил, и мое решение таково: мы идем далее. Карл и Мария, Георг и Манфред, и все остальные воспротивились бы, кабы мы прервали паломничество из-за них. И еще… мне кажется, Бог не повелел мне остановиться. Я доверюсь Ему, и буду ждать, пока Он велит мне поставить точку в нашем походе.

Вил склонился и сорвал длинный цветок, чтобы засунуть его себе за пояс – туда, где раньше находился кинжал. Он обратился к Петеру.

– Ты говорил, что не последуешь за нами. Ты говорил, что вернешься за Марией?

Петер кивнул.

Вил отвязал от пояса Мариин крест и передал его старику.

– Тогда вот твое последнее поручение: когда распрощаешься с нами, найди Марию и поцелуй ее от всех нас. Отдай ей это, вручи ей крест со словами благословения Карла.

Петер взял крестик и прижал к груди.

– Обещаю.

Затем Вильгельм смастерил из тополиных веток два креста: один он отдал Фриде, другой крепко схватил дрожащими пальцами. Он окинул взором остатки отряда и бросил последний любящий взгляд на могилу Карла. Крестоносцы высоко подняли свои деревянные кресты и запели любимый гимн, отправляясь к стенам Генуи, к морю.

* * *

Несколько позже крестоносцы сделали поворот, и Вил приказал всем остановиться.

– Глядите, – провозгласил он, – Генуя ожидает нас.

Дети не смогли вполне насладиться видом, который открылся им впереди, ибо на сердцах лежала еще тяжесть горя. Тем не менее, им доставляло удовольствие видеть, наконец, пред собой серые черепичные крыши, которые тянулись от самого предгорья до изогнутого берега бухты, где плескалось голубое море. При виде долгожданного города дети облегченно вздохнули, расправили плечи и довольно выпрямились, как будто с их сгорбленных спин сняли давнее бремя. Отряд остановился в тени кучки низких широколиственных деревьев, чтобы ненадолго передохнуть.

– Гляньте, – показал рукой Петер, – видите высокий шпиль собора Святого Лоренцо? Когда я был еще безусым мальчишкой, собор уже тогда называли древним. А там, у стены причала – видите высокие мачты галер? Ach, kinder, дети мои, сие место не похоже ни на одно, доселе увиденное вами. Здесь процветает искусство и обилие всевозможных богатств, но это место дурно. Помяните мои слова. Генуя – город свободный и гордый. Здесь не платят подати лорду. Держитесь вместе и не дремлите. Здешний люд хитер и сообразителен. Они заслуживают уважения, но не доверия.

– Все запомните наказ Петера, – сказал Вил. – А теперь… в Геную.

Дети выстроились привычной колонной и начали последний переход. Городские стены замаячили ближе, и, наконец, отряд прошагал мимо неприветливых привратников и вступил на улицы суетливого портового города.

Чудесные виды Генуи замедлили продвижение колонны. Дети заворожено глазели на величественные каменные строения, которые возвышались по обе стороны ровных мощеных улиц. Однако от щедрых насмешек горожан им стало не по себе. Они почувствовали себя незваными пришельцами из другого мира. Не впервой им была городская толпа, шумные базары и людской гомон, да и дух враждебности им был не в новинку. Ведь они бывали и в Базеле, и в Дюнкельдорфе, где им оказали подобный прием. Возможно, отчужденность вызвал диковинный вид гладких мазаных стен, или запах гнили, или же непонятное наречие. Как бы то ни было, крестоносцы больше не радовались долгожданной встрече с городом.

Дети тревожно забирались в самую глубь города, где горожане становились все более злобными. Со всех окон на них неслись проклятья и угрозы, а также всякий мусор и нечистоты. Разъяренная casalinga выбежала из-за выштукатуренного дома и гневно замахнулась на них метлой:

– Tomate a casa! – заверещала она. – Tomate a casa!

Петер вздохнул.

– Она говорит: возвращайтесь домой.

– Неужто мы испугаемся старой ведьмы с помелом, – подбадривал Вил товарищей. Кое-кто из детей невесело улыбнулся его словам, но не так-то легко было преодолеть разочарование в красочных мечтах, взлелеянных детьми за долгие месяцы пути. Некоторые даже призадумались: а вдруг Иерусалим окажется столь же нерадушным?

Они вяло тащились по улицам. За очередным поворотом им повстречался старик, который сидел на приземистом дубовом табурете. По одному его виду стало ясно, что доброго слова ожидать от него не стоит. От злости старик стиснул зубы и вперил в детей выцветшие глаза. Крестоносцы приготовились к худшему. Старик поднялся на ноги и принялся гневно размахивать своей кружкой, расплескав добрую половину вина.

– Tornate da dove siete venuti, via, via.

Хайнц дернул молчаливого Петера за рукав.

– Что он сказал?

– Ничего особо приятного.

– А все же, – вступился Отто. – Что он сказал нам?

– Он сказал: убирайтесь отсюда, возвращайтесь туда, откуда пришли.

Крестоносцы подтянули ряды, и опрометчиво вышли прямиком на отряд военных. К ним приступили трое из них:

– Andate vial – проревел один.

Вил уперся руками в пояс и собрался, было, сказать что-то, как Петер его опередил:

– Signore, мы паломники Крестового Похода и нуждаемся…

– Si, si, – отмахнулся от него второй стражник. – Мы знаем, чего вам надобно. Мы выпроводили уже легионы таких, как вы. Да и вам здесь нечего делать.

– Но, сир, умоляю вас…

– Прочь пошли. Вам не позволено оставаться в городе.

– Милостивый сир, – настаивал Петер, – мы не бродяги и не нищие. У нас есть средства.

Солдаты подозрительно взирали на Петера. Они внимательно оглядели потрепанные туники, рваные одеяла, поношенные башмаки. Один воин склонился к Хайнцу. Он снял с головы шлем, положил его себе под мышку и, нос к носу, уткнулся мальчику в лицо.

– Малолетний господин с севера, – с издевкой проговорил он. – Ты ли здесь богач?

Хайнц не понял слов мужчины, но догадался о насмешке. Он вызывающе выпятил грудь и сверкнул глазами.

К солдату снова обратился Петер.

– Я же сказал, сын мой, что у нас есть деньги.

Стражник выпрямился и водрузил шлем обратно на голову Он тщательно взвешивал слова.

– У тебя вид падре… Может ты последователь Франциска Ассизского?

– Я не знаком с сим человеком, но последую лишь нашему юному господину Вильгельму.

– Однако на тебе черная ряса, да еще странный крест на шее.

– Si. О, простите меня, сир. Позвольте объясниться: как и вы, я следую нашему Спасителю.

– Это не относится к делу, – прорычал третий воин. – Воришки с севера заполонили город, и мы, по мере сил, выдворяем их. Но поскольку ты заявляешь о принадлежности к Церкви, ты волен выбирать: покинуть город или же встретиться с нашим тюремщиком.

Петер сжался от воспоминаний об ужасах темницы в Базеле. Он поспешно снял с пояса мешочек с деньгами и подкинул его на ладони.

– Повторяю, signore, мы не воры. Я на самом деле священник, и небо щедро благословило нас.

Он открыл мешочек и вынул несколько монеток.

Солдаты пошептались меж собой, затем снова повернулись к Петеру.

– Хочешь нас уверить, что вы не стянули эти деньги? – язвительно спросил один воин. – Может тебе заплатили их за отпущенье грехов?

Петер медленно, по одной уронил монеты обратно в кошелек. Несколько пенни он удержал в пальцах и протянул их воинам.

– Прощенья просим, почтенные сиры, за отнятое у вас время. Мы должны восполнить вашу утрату.

Он подбросил монеты в воздух, и они со звоном упали и покатились по камням мостовой.

Пока солдаты дрались за рассыпанные пенни, дети улизнули от них и затерялись среди толпы. Убедившись, что за ними нет погони, они проследовали по улицам, которые спускались к воде.

Когда крестоносцы шли старыми кварталами, они заметили, как разительно отличается эта часть города от той первой. Не было здесь ни высоких просмоленных крыш, ни добротных дощатых стен. Строения большей частью были из камня или глинобитные, поверх которых нахлобучили странного вида черепичные кровли. Коричневые и рыжие оттенки уступили место бело-серому цвету, и даже деревья, казалось, присели. Наконец отряд миновал последний поворот и вышел прямиком на шумный причал. От изумления у детей отвисли челюсти, а глаза сделались круглыми как плошки: перед ними высились горделивые носатые галеры со всего ведомого мира. Со стороны казалось, будто корабли терпеливо ждали у доков, довольно покачиваясь на кристально-голубых волнах, похожие на могучих волов в просторном стойле.

Петер мало что ведал о мореплавании, однако кое-чем мог поделиться. Он показал на мачты и балки, которые несли на себе тесно связанные паруса, и обратился к любопытным детям:

– Только гляньте! А еще посмотрите, какие уключины и крепления: разве не великолепная работа? А вон тот корабль с двойным рядом длинных весел: никак и в полный штиль несется по волнам, как ветер. Бьюсь об заклад, ее суровый capita.no способен выжать из эдаких парусов невероятную скорость!

Теперь дети обратили все взоры на пристань – здесь лежали плоды моря и земли вперемешку. Около корзин с черным перцем и бочками маслин располагались столы, нагруженные рыбой. Так много рыбы, думали дети, что кабы ее раздать людям, все христианские земли ввек не испытают голода! Здесь сливались север и юг: кувшины благовонных масел из Дамаска соседствовали с тюками шерсти из Линца и мешками зерна из Шартра, бочонки с северным элем – с бутылями южного вина. Скандинавское дерево возвышалось возле кипы гладких индийских шелков, сученого хлопка и тончайшего фламандского полотна. На одни телеги, направлявшиеся к северу, грузили прекрасные гобелены, а другие несли на себе янтарь и меха, предназначенные Константинополю, Палестине и далекому Леванту. Чуткими ушами дети ловили визг чаек и хлопанье парусов, крики гребцов, звон колоколов и трубный звук рожка, монотонные призывы торговцев, расхваливающих свой товар. Где-то орал осел, лошади цокали по прочному настилу пристани. Бок о бок с морем воды разлилось море людское.

Но даже посреди столь пышного зрелища, Петер не проглядел жаждущие лица десятков и десятков изголодавшихся детей, которые бесцельно бродили меж лодками и умоляли о глотке пресной воды, о кусочке хлеба. Сердце в нем ёкнуло, и он подозвал некоторых из них.

– Малыши, – тихо сказал он, – что вы здесь делаете?

Худенькая девочка с длинными рыжими волосами, собранными в пучок, печально посмотрела на него. Лицо у нее осунулось. «Кожа да кости, – подумал о ней Петер. – На вид лет семь».

– Ich habe hunger, Voter, – произнесла она. – Я устала и потерялась.

Глаза Петера увлажнились, и он потянулся, дабы обнять ее, но она испуганно отпрянула он прикосновения его рук.

– О, драгоценный агнец, – произнес он. – Славная девочка, не бойся.

Она посмотрела на него своими круглыми зелеными глазами.

– Я пришла издалека. У меня никого не осталось. Я совсем одна.

К крестоносцам стали подтягиваться остальные бродяжки, грязные и подозрительные, но жаждущие утешения и защиты. Петер улыбнулся кольцу обнадеженных лиц, собравшихся вокруг него.

– И ты, славный отрок, и ты, Madel, и ты… и ты… да придет на вас благословение.

Наперед выступил отважный мальчик лет четырнадцати с побитыми, опухшими ногами. Его длинные волосы песочного цвета были страшно спутаны, лицо, замаранное сажей, вытянулось от истощения, а голубые глаза заплыли кровью и слезились.

– Меня звать Гельмут, я родом с земли лорда Орсбаха возле Бремена… и… я хочу домой.

Петер устало сел на землю и кивнул головой, а тем временем крестоносцы окружили новоприбывших. Отряду показалось, что их верный проводник вдруг постарел на добрую сотню лет. Сначала он и говорить-то не мог, а только смотрел на толпу детей, которые тянулись к нему со всех сторон. Наконец он ответил терпеливому мальчику:

– И ты вернешься домой, милый мальчик, вернешься. А как твое имя, дорогуша? – он снова обратился к рыжеволосой малышке.

Она долго колебалась, а потом, всхлипывая, проговорила:

– Ава. И… я не знаю, откуда я.

– Кто из вас знает Аву? – спросил Петер остальных.

Дети молчали.

– Тогда, моя милая, – сказал он, – ты будешь со мной, и вместе мы отыщем твой дом.

Петер подозвал Гертруду к себе и познакомил ее с Авой. Гертруда взяла новенькую за обе руки, и они улыбнулись друг дружке. Старик окинул взглядом растущую толпу.

– Послушайте меня, дети. Я рад всякому, кто хочет стать моим другом. Но вначале я должен помочь своим прежним друзьям продолжить странствие.

Петер всем телом налег на посох, ибо сердце его было тяжело. Он очень, очень устал. Но лица, сияющие улыбками вокруг него, подбодрили его.

– А теперь все, кроме Вила, ждите здесь и не сходите с сего места. Познакомьтесь между собой и до моего возвращения ни с кем не заговаривайте из здешних.

Вил, кажется море не думает распахивать свои воды. Ежели тебе уж очень надобно продолжать путь, идем искать корабль.

– Корабль – так корабль, – отвечал Вил. В его глазах мелькнул огонек решимости, и у Петера на душе стало неспокойно: а вдруг мальчиком вновь овладела самодовольная гордыня?

Они вдвоем покинули отряд и принялись искать среди кораблей тот, который плыл в Палестину. Тщетно они поднимались на каждый корабль, встречая обязательные насмешки и ругательства команды. Но на их долю выпадало куда больше ненависти окружающих, чем сквернословия простых матросов, и они терпеливо сносили все, прежде чем их поиски привели их к борту «Madré Maria».

– Эй, славный capitano, – обратился Петер. – Я ищу судно, чтобы провезти нескольких паломников в Палестину.

Капитан направился к Петеру, обидно смеясь, подобно всем остальным.

– Неужто? Вот беда! Жаль, малость опоздали, – сказал он. – Не далее, как на праздник Святого Михаила из этого самого порта вышло семеро судов, до отказа набитых светлолицым отрепьем.

– Ara, понятно. А когда было Святого Михаила?

– Ха-ха! Да третьего дня. Празднество было на славу: что верно – то верно.

Лицо Петера вытянулось, а по коже пошли пятна.

– Неужто никто не поможет бедным bambini, которые чуть отстали от остальных?

– Гм! Несчастные дети, говоришь? Эти дьяволята все идут и идут откуда-то с гор. Мы собираем их и отправляем подальше, но они все прибывают. Тысячи из них отправились в южные порты… или в Рим.

Да они просто воришки, и приносят с собой заразу. Скоро мы всех их потопим, как крысят.

Петер стукнул посохом о палубу.

– Это же дети! – вскричал он. – Бедные, беззащитные дети!

– Тоже мне, беззащитные! – кинул проходящий мимо матрос. – Такие беззащитные, что аж не могут не украсть. Когда я был мальчишкой, и за меньшую провинность могли вздернуть на pee. No. Они заслужили то, что заслужили.

– И что же это? – прорычал Петер.

– Побудь на пристани до темноты, – ответил матрос, – и увидишь, что станет с теми, кто не сумеет спрятаться… особенно с желтоволосыми девчонками.

Ярость бушевала в Петере как левиафан, поднимающийся со дна океана, и сквозь сжатые зубы старик процедил ухмыляющемуся моряку:

– Будь же проклят. Пусть мучения грядущих веков прейдут на душу твою, пусть…

Вил взял Петера за локоть и успокоил наставника. Матрос расхохотался и вперевалку пошел к трюму. Когда священник унял свою ярость, он направил жесткий взгляд на удивленного капитана.

– Я снова спрошу, capitano: какой корабль сможет доставить нас в Палестину?

Мужчина погладил короткую черную бородку и ответил:

– За добрую цену, старик, я разузнаю о нужной пристани. Но, полагаю, твой многочисленный выводок крестоносцев не способен заплатить мне за хлопоты. Они не могут ни грести, ни справляться с парусами…

– Верно, сир, – резко перебил его Петер. – Но в одном вы ошибаетесь. Детей-то меньше дюжины, и у них водятся деньги.

– Значит, – рассмеялся капитан, – они владеют целым состоянием, раз способны оплатить столь далекое путешествие! Посмотрим, что я смогу найти для вас.

Петер поблагодарил человека и вместе с Вилом отошел к краю пристани. Они сели на почерневшие от времени доски и уставились вдаль.

– Как бы мне хотелось запомнить это на всю жизнь, Петер, – проговорил Вильгельм. – Это море, это солнце… Кажется, солнце вот-вот утонет в безбрежной воде.

– Смотри и запоминай, юноша. Вдыхай запахи, внимай звукам, ощути солоноватый привкус моря на языке. Да-да, и даже запомни прикосновение шершавого дерева. Почувствуй жизнь юноша. Почувствуй дыхание жизни!

Вдруг к ним подбежал Хайнц.

– Отец Петер! Ты нам нужен. Новенькие говорят, что мы должны спрятаться до темноты.

Петер возвратился к встревоженному стаду и поднял над ними руки.

– Ничего не бойтесь. Сегодня ночью нам ничего не грозит: нас много, много больше.

– Нам нужно кое-что решить, – обратился Вил к крестоносцам и понизил голос. – Возможно, завтра мы отправимся на корабле.

Дети закивали.

Вил обратился к новоприбывшим:

– Кто из вас хочет присоединиться к нам?

Почти все замотали головами, и чей-то голос робко пробормотал:

– Мы… мы только хотим вернуться домой.

Но один мальчик вышел вперед. Он заговорил тихим, спокойным голосом.

– Я Павел из Кельна, и хочу идти с вами.

Конрад хлопнул его по плечу.

– Добро пожаловать.

Гертруда шепталась с Фридой. Затем и она вышла вперед.

– Вил, – спросила она дрожащим голосом, – ты не рассердишься, ежели Павел пойдет вместо меня? Я бы хотела остаться с Петером и остальными. Я хочу быть с Марией и Анной.

Вил сочувственно посмотрел на неуверенную девочку. Он положил ей палец под подбородок и поднял ее опущенную голову. У него дрогнул голос.

– Конечно, дорогая Гертруда, ты можешь остаться. Кто еще из моего отряда хочет остаться с Петером? – громко спросил он.

Дети молчаливо переминались с ноги на ногу: всем товарищам хотелось продолжить путь. Довольный решенным вопросом, Вил повел всех к дальнему краю пристани, где Петер дал несколько указаний.

– Нам нужно отправиться по делам. Поэтому разведите большой костер и держитесь вместе до нашего возвращения.

Вил с Петером поспешили обратно на «Madré Maria» в надежде услышать добрые вести.

– Звезды благоволят тебе, старик, – отозвался капитан. – Я нашел твоим щенкам судно: они поплывут с моим другом. За каждого ты дашь капитану один шиллинг, да и мне – столько же.

Петер несколько помешкал с переводом. Вил ощетинился и гневно ткнул пальцем прямо в лицо жадному посреднику.

– Мы паломники Святого Крестового Похода. Как ты смеешь столько с нас требовать?

Капитан скрестил на груди руки и пожал плечами.

– Скажи своему парню, что своей тарабарщиной ему меня не запугать. Или пусть платит, или пусть убирается восвояси.

Петер почтительно поклонился.

– Славный господин, у нас нет таких денег, но мы отдадим вам все свои сбережения. – Петер кинул ему шесть пенни. – А вас мы отблагодарим тремя пенни за хлопоты. Теперь расскажите, что вы узнали о корабле в Палестину?

– Сделка была иной! – жалобно проворчал человек.

– Цена упала, так где же наш корабль?

– Вон там, – рассержено указал моряк. – У третьего причала пришвартован «San Marco». Да поглотит морской дьявол ваши души!

Петер с Вилом отправились к указанному месту и остановились перед огромным кораблем, который легко покачивался в тусклом свете сумерек На вид корабль был прочным, добротным, с единственным рядом весел и двумя крепкими мачтами. Судно носило отпечаток бывалого мореплавателя, сурового и умелого. Сердце Вила затрепетало от восторга.

Но душа Петера была не на месте. Он нутром чуял опасность, но все же поднялся с Вилом по трапу. Они незаметно ступили на покоробленную от времени палубу «San Marco» и притаились, осматривая судно.

Вил опьянел от радости. Он запрокинул голову и попытался разглядеть верхушку мачты. До сих пор ему приходилось видеть только речные лодки, да и то редко, коренастые одномачтовые рыболовецкие суденышки, плоскодонные баржи или паромы. Но здесь было иное. Он провел пальцами по гладкому деревянному поручню, любуясь прекрасной работой корабельного мастера.

– Вижу, вам приглянулся мой маленький корабль, – хвастливо сказал высокий худощавый человек, который появился на пороге каюты. – Меня величают capitano Гаетано, и я изъясняюсь на вашем наречии. Этот негодник, furfante, который стоит возле меня – это Оттавио. Мне сказали, что вы хотите плыть в Палестину.

Петер кивнул.

– Si, верно, звезды вам сопутствуют. Корабль отправляется поутру. Мы везем груз лекарств и оружия для госпитальеров в Аккре. – Человек улыбнулся. – Удача улыбнется нам, ежели мы возьмем на борт избранных Божьих.

Капитан поднял брови и обратил взор на Вила.

– Ragazzo, тебе следует знать, что первые из вашего Похода, благополучно направляются к Иерусалиму. Мы слышали, что неверные теряют рассудок при одном только упоминании о детях-крестоносцах!

– Вы уверенны?

– Si., но знаете, море есть море, и слухи есть слухи. Люди говорят… Кто их знает, правда это или нет. Моряки – люди смышленые, а порой, коварные.

Петер не удивился тому, что человек пошел на попятную. Он бы вообще предпочел капитана простоватого и менее хитрого. «Море и свой корабль – вот все, что ему надобно знать. Он и так с лихвой остер на язык, да и вид плутоватый», – подумал он.

Тревога Петера нарастала. Он не доверял Оттавио и пристально следил за ним, а у самого внутри все холодело от предчувствия чего-то страшного. Оттавио был высок и строен, как мачта позади него. С широких плеч свободно спадала белая рубаха, а поперек пояса красовался шелковый кушак. Большая голова была повязана красным платком. В тусклом свете корабельных факелов слабо поблескивала в ухе единственная серьга, толстая пятерня слишком привычно покоилась на эфесе серебряной сабли – по-видимому, верного товарища.

– Не сомневаюсь, мой товарищ сообщил вам о плате, – продолжал Гаетано.

Петер на мгновенье задумался, затем горячо ответил:

– Si, Вот, – продолжал он уже медленно, – все, что у нас есть. – И положил скромный кошелек на отрытую ладонь капитана.

Гаетано откинул голову назад и расхохотался.

– Ты и верно священник! Это видно по твоим уловкам мошенника. Мы условились о сумме, мой друг: шиллинг за каждого пассажира… кажется, их пятнадцать?

– Это была первоначальная цена. Однако я сказал вашему компаньону, что мы с радостью отдадим все имущество.

Гаетано взвесил тяжесть монет на ладони и притворно-разочарованно вздохнул:

– Ах, падре! Вы меня убиваете. Мне ведь предстоит и кормить их, и выслушивать их жалобы, и… да ладно. Быть может Господь еще более благословит наш путь за мое бескорыстное сердце. – Гаетано перекинул кошелек в руки Оттавио и улыбнулся. – С первым светом вам надобно быть на этом месте, или же мы отплывем без вас.

Петер с Вилом вернулись к ожидавшим их детям и объявили:

– Мы нашли корабль, и отплываем на заре! – победоносно воскликнул Вил. Его товарищи с радостными возгласами окружили предводителя, дабы услышать о корабле, и вести про Николаса и первой волне крестоносцев.

– Говорят, что наши братья и сестры достигли Иерусалима, и неверные бегут в страхе! Мы отвоюем Палестину, как и было предвидено!

Вскоре дети вовсю болтали о кораблях и океанских волнах, о сарацинах и всем прочем. Наконец Петер прервал всеобщее ликование и повел отряд, который, надо сказать, продолжал пополняться, к открытому пространству на краю пристани.

– Численность всегда обладает силой, – сказал он. – Даже когда это всего лишь много детей и один-единственный старик. Вил приказал разжечь костер, а детям было велено поделиться остатками провизии с теми, кто ничего не имел. Петер отыскал двух пьяных солдат, и, в обмен на молитвы о душах усопших матерей, приставил их стеречь растущую паству. После скудного ужина, короткого разговора и нескольких тихих молитв все дети – около двух десятков – улеглись спать в теплом сиянии бесстрастного костра.

Петер пробудился еще до рассвета и принялся бродить посреди спящих невинных, которые тесно прижались друг к другу. Он снова и снова падал на колени и молил Бога о милости на каждого из детей: на тех, с кем он многое прошел, и на тех, которых он только узнал. После того, как он возложил руки в последний раз, он отполз к дальнему углу и распластался на мокрых от росы досках.

– Дорогой Господь, – простонал он, – нет моих сил, чтобы прощаться с возлюбленными детьми, и не осталось сил возвращаться обратно горами.

Он устал. Он был сокрушен.

 

Глава 27

Свобода

Когда яркие предрассветные звезды потонули в дымном мареве утра, Вил вскочил на ноги и принялся поспешно расталкивать спящих товарищей.

– Подъем, мои воины, проснитесь! Сегодня мы отплываем. Просыпайтесь! Просыпайтесь!

Но в приказаниях не было надобности: восхищенные крестоносцы сами поднимались и торопились построиться привычной колонной. Они перешептывались и хихикали, болтали и довольно фыркали, предвкушая славу приключений и грядущей победы. Когда возросшая толпа детей собралась-таки воедино, крестоносцы безбоязненно подняли кресты и зашагали к пристани.

Когда они достигли пирса, где стоял «San Marco», их встретило недовольное ворчание матросов, готовящих корабль к отплытию. Морякам мало доставляло радости соседство «целого выводка отрепышей» и они не преминули выразить свое недовольство, подняв гвалт сквернословии и самых мерзких проклятий. Однако, завидев Фриду – хрупкую, нежную, светловолосую, уже совсем взрослую девушку в самом соку, – они прикусили языки и, отложив работу в сторону, похотливо глазели на нее. Вил рассвирепел, но ему оставалось лишь бросать то на одного, то на другого гневный взгляд и молиться, чтобы капитан подоспел вовремя.

Спустя продолжительное время ожидания из каюты вышел Гаетано. Он и его приятель Оттавио поднялись на возвышение и поприветствовали гостей.

– Si, si, bambini. Добро пожаловать на мой корабль. Мы готовы к отплытию.

Пришло время прощаться. Долгожданный миг, о котором все мечтали, ради которого страдали и умирали, настал, и крестоносцы растерялись. Мысль о том, что они оставляют Петера, сжала детские сердца, и бравые крестоносцы обратили на любимого наставника заплаканные лица.

Петер храбрился, но не мог унять дрожи в ногах, хотя и намеревался напоследок вселить в дорогих ему детей отвагу и уверенность. Но когда малыши стали по очереди подходить и прощаться с ним, он не выдержал, и горькие слезы обильно потекли из глаз. Он отложил верный посох и крепко обнял каждое дитя, обливая детские макушки своими слезами.

Смелый и стойкий Конрад крепко пожал руку Петера, изо всех сил стараясь сдержать поток слез, которые томили его изнутри. Но, увы, и он не смог противиться горю и в порыве отчаяния обхватил старого друга за шею, рыдая, как мальчишка.

Крепыш Отто, как всегда чумазый, провел ладонями по желтой взлохмаченной шевелюре и коротко обнял старика, затем, потеряв голову от скорби, помчался прочь по трапу. Следом побежал заплаканный Хайнц.

Наконец большая часть отряда поднялась на палубу, дожидаясь, пока оставшиеся попрощаются с Петером. Фрида крепко-крепко обняла старика, словно задумала ни за что не отпустить его, и всхлипывала в его объятьях, как маленький ребенок. Петер погладил ее по золотым волосам и ласково прошептал:

– Прошу, юная дева, позаботься о своей новой семье, – сказал он.

Фрида кивнула и повернулась к сестре.

Гертруда стояла рядом, красная от слез. Девушки обнялись, поклявшись встретиться снова.

Настал миг, которого Петер так боялся с самого начала. Мысли возвратили его в тот далекий день, на майнцкую дорогу. Сердце затрепыхалось от воспоминаний о первой встрече с Вилом, Карлом и Марией, Томасом. Улыбнувшись, он вспомнил, как уверенно они держались, как решительно действовали. Какая недюжинная смелость!

Петер остался один на один с Вилом. «Он больше не мальчик, – подумал священник. – Нет… далеко не мальчик. Сколько опыта он приобрел. А какая отвага! Он силен и благороден – прекрасный молодой человек, широкоплечий и пригожий. Только взгляните, как струятся его власы, как ровно посажены суровые голубые глаза! Он уверен, но теперь смирен, юн, но мудр не по годам». Он протянул молодому товарищу дрожащую руку, и когда их ладони встретились, Вил кинулся старику в объятья.

– Я так люблю тебя, Петер, – сдавленно проговорил он. – Мне будет не хватать тебя.

– Я… я… – запинаясь, начал Петер, – я не знаю, что и сказать. Ты стал мне сыном, сыном, которого у меня никогда не было. Да пребудет с тобой милость и мир во все дни жизни твоей.

Глаза Петера переполнились слезами, и все поплыло у него перед взором, даже Вил стал казаться одним большим золотым пятном. Петер отвернулся. Он вытер слезы и беспомощно смотрел, как убирают корабельный трап. Затем он отыскал слабеющим взглядом своих возлюбленных и погрузился в мысли, словно вокруг все замерло, и не было слышно ни криков моряков, ни скрипа снастей. Однако, когда с причала сбросили толстые канаты, он с содроганьем очнулся от забытья и совсем упал духом. Корабль, поскрипывая, пробудился от покоя и стал медленно скользить в открытое море, вдаль от протянутых рук Петера.

Отважные крестоносцы принялись махать старику с палубы и вразнобой выкрикивать его имя. Священник прикусил губу, дабы унять дрожь, и закрыл глаза. Подошла Гертруда и прижалась к нему головой. Она обвила его руками за пояс и нежно сжала в объятьях, тихонько смахивая слезы со щек.

Петер похлопал девчушку по плечу и обратил взор на скопище незнакомых лиц, с надеждой глядящих на него. Он улыбнулся, поднял слабую руку к исчезающему кораблю и прошептал: – Прощайте, возлюбленные!

* * *

Петер смотрел, как восходящее солнце отбрасывает на кончики мачт «San Marco» восхитительный золотистый свет. Паруса с треском и трепетом надулись свежим утренним ветром. Корабль неповоротливо кренился, покачиваясь на голубых водах, и с особо громким всплеском направился к дальнему изгибу бухты.

В воздухе раздавались пронзительные крики чаек, пристань наполнилась звуками нового дня, но мысли Петера были только о детях, его возлюбленных агнцах, которые исчезали вдали. Ему стало невыносимо одиноко.

Вдруг чей-то громкий голос спугнул его мысли.

– Вы можете снова их увидеть, pater.

– А? – вздрогнув, переспросил Петер. – Кто это сказал?

– Я. Говорю, вы можете снова их увидеть.

Голос исходил из толпы новоприбывших, собравшихся позади него. Петер обернулся и увидел приятного и серьезного на вид мальчика лет четырнадцати, который вежливо улыбался.

– Ах, ja, мой юный друг. Я увижу их однажды, на небесах.

– Нет, я говорю не об этом. Ежели вы проследуете вдоль причала, то выйдите к мысу. Все суда проходят мимо него, и очень близко – даже лица моряков разглядеть можно.

Сердце Петера воспрянуло от радости, и он порывисто обнял недоумевающего юношу.

– Ja? Премного благодарен! – выпалил он. Да сохранят тебя святые за твою доброту.

– Благодарю вас за благословение, но…

– Как славно! Ты говоришь, мыс вон там? – Петер показал рукой к востоку.

– Верно! – засмеялся мальчик. – Но вам нет нужны торопиться: ветер упал, а на веслах они будут идти довольно медленно. И еще вам на руку тутошний обычай: когда корабли подходят к мысу, вы увидите, как капитаны стараются подойти как можно ближе.

– И зачем же это?

– Я слыхал, таков давний спор у моряков. Каждое судно держит ставку, что оно ближе всего подойдет к земле, не задев ее веслами и не сев на мель.

– Опрометчивое тщеславие, – сказал священник, – но опрометчивость сослужит нам сегодня добрую службу! – Он со всех ног направился к мысу. Однако хорошо выработанное временем чувство благодарности вынудило его остановиться, и он обернулся, став лицом к мальчику. – Прости старику, юноша, за то, что не спросил твоего имени.

– Рудольф, – ответил мальчик. – Рудольф. Родом с предгорья Листаля.

По спине Петера пробежал странный холодок, и он уставился на мальчика, широко раскрыв глаза. «Нет, быть того не может, – пронеслось у него в голове. – Разве что… чудо».

– Твоего отца зовут не Дидер?

– Верно.

– А маму – mutti Герта?

– Верно, – пробормотал смущенный мальчик. – Все так. Вы знакомы с ними?

Петер вскрикнул и обнял юношу.

– Ja! Они проявили к нам милость во время нужды. Да благословит их Господь! Для тебя же у меня есть послание: твоя mutti сказала, что очень сильно любит тебя и скучает по тебе.

Лицо Рудольфа исказилось от горькой радости.

– Я… я не могу в это поверить! Ox, pater, я так соскучился по ним. Можно… можно мне пойти с вами, когда вы отправитесь обратно?

– Да. Да. Тысячу раз да! Но… нам нужно поспевать за кораблем!

Петер схватил мальчика за плечо и увлек его за собой. Остальные побежали следом. Они бежали и бежали, и пристань казалась бесконечной. Забавное это было зрелище: сперва старик, за ним юнец, а за ними – длинная вереница оборвышей. Не обращая ни малейшего внимания на сыплющиеся насмешки и издевки, шествие изгоев держало прямой курс на мыс. Обогнув полуостров, они достигли цели. Все остановились, чтобы перевести дыханье и проверить, насколько они отстали от «San Marco». Корабль потерял скорость и копошился еще где-то на середине бухты. Петер облегченно вздохнул.

Однако они спешили. Петер бежал с посохом в руке и со стороны казался пастухом, ведущим отару оборванных, но довольных овечек! Овечки эти, как ни странно, умели смеяться и даже потешались над невиданной прыткостью старика, а когда он, оборачиваясь, улыбался им своей однозубой улыбкой, они взвизгивали от восторга.

Отряд миновал длинные ряды домов и лавок, жилище колесных дел мастера и постройки гильдии судовых конопатчиков, мастерскую парусника и гудящую таверну. Наконец, задыхаясь от продолжительного бега, они начали взбираться по каменистому склону длинного и узкого мыса.

– Право же, папа Петер, – прочирикал чей-то голосок, – мы слишком торопимся. Смотри, как далеко наш корабль.

Петер замер: «Папа Петер?» На него нахлынули воспоминания о дорогой Марии, и он резко обернулся назад. Перед ним стояла крошечная Ава и счастливо улыбалась. На короткий миг Петера охватило разочарование, но он взял себя в руки, улыбнулся и положил ладонь девочке на голову.

– О да, какое благословение, – с присвистом сказал он.

Пробираться по острым камням было опасно и нелегко. Мыс был усеян длинными рядами черных камней, выступавших ребрами вверх, поэтому каждый шаг давался с трудом и мог стать последним. Но никакая преграда в мире не смогла бы помешать намерению Петера Изодрав голени и тихо пару раз выругавшись, старик со своей братией добрались до окончания мыса.

Восходящее солнце приятно пригревало. Дети с хохотом опустили ноги в теплые волны моря, которые время от времени окатывали их серебристыми брызгами. Петеру посчастливилось взойти на большой плоский валун. Он уселся на него, не спуская глаз с «San Marco», который нерешительно подбирался к ним.

Убедившись, что может несколько повременить с вахтой, старик прикрыл веки и глубоко вдохнул соленый воздух. Он улыбнулся навстречу могучему всплеску волны, которая забрызгала его седую голову. Море убаюкало Петера, а приглушенный ребячий щебет обогрел его измученную душу. Лучшей колыбельной для старика было и не сыскать, разве что ему до боли хотелось услышать нежный голосок Марии или тихий смешок Карла. Мысли его вновь унеслись в страну воспоминаний, как вдруг чей-то далекий голос позвал его по имени – снова и снова.

Старик обернулся и увидел, как к нему кто-то бежит. Он приподнялся, дабы получше разглядеть бегущего, но видел только расплывчатое очертание некоего большого и лохматого человека. «Кажись, и собака с ним», – подумал Петер.

– О нет, Боже! Хватит с нас вездесущих магистратов с их собаками, – рассерженно пробормотал он. Он боялся, как бы ему не испортили миг прощания, которого он так дожидался. Старик бросил тревожный взгляд на приближающийся «San Marco» и собрал детей вокруг себя. Незнакомец был уже близко. «Он чем-то встревожен, – подумал Петер. – Такая спешка, такой гигантский, размашистый шаг».

Чем больше он вглядывался в человека, тем больше он казался Петеру знакомым. Может, раньше он видал эту странную походку, или что-то еще, что он не мог разобрать.

Решив всё же выйти из оцепенения и утолить томящее любопытство, старик сам принялся пробираться навстречу нежданному гостю. Он поднялся, распрямил плечи, словно желая отгородить паству от близкой опасности. Но не успел он навести на себя грозный вид, как собака незнакомца залаяла и кинулась на него. Священник судорожно сглотнул и схватил посох обеими руками, направив его на нападающего пса. Во рту у него пересохло от страха, а сердце неистово колотилось, но он не сдавал позиции и решительно выпрямился.

Пес мчался к нему со скоростью ветра, прорезая воздух, как серая молния, наводя ужас на перепуганного старика. Вдруг сердце Петера пронзила щемящая боль, и он упустил посох Глаза наполнились слезами радости. Он раскрыл объятья и закричал:

– О, Господи небесный! О Боже! Соломон, Соломон!

Верный пес подскочил к Петеру, который упал на колени, и повалил его наземь, затем принялся извиваться и кататься по камням, поскуливая, повизгивая и облизывая хозяина, пока тот не взмолился:

– Соломон… хватит, Соломон!

Запыхавшийся незнакомец подбежал к счастливым друзьям, которые вновь обрели друг друга, и отчаянно воскликнул:

– Петер, Петер, внемли мне!

Петер поднялся и отряхнул рясу. Он прищурился в ярком утреннем свете, но и это не помогло ему видеть лучше. Тогда он прикрыл глаза ладонью и снова взглянул на странника, стоящего против солнца. У него перехватило дыханье.

– Друг! Друг! Святые небеса…

Петер бросился к однорукому мужчине, покрытому дорожной пылью, и раскрыл руки для объятья.

– У меня… у меня нет слов.

Друг был не в духе для приветственных объятий. Он стремительно прошел мимо Петера и направился к кучке незнакомых детей, стоящих позади.

– Где мои сыновья? – крикнул он.

– Какие такие… твои сыновья? – смущенно и недоверчиво спросил Петер.

– Карл и Вил! – ответил Друг. – Меня зовут Генрих, Генрих из Вейера! Так где они?

Петер колебался.

– Генрих из Вейера? Отец Карла, Вила… и Марии? Но как?… – старик разинул рот и ткнул пальцем на корабль. – Вил сел на корабль…

Он не успел закончить – Генрих тут же выпалил:

– Слушай меня! Их нужно забрать с корабля: их собираются продать в рабство!

Все слушающие удивленно раскрыли глаза и взглянули на «San Marco», паруса которого безвольно висели на мачтах. Мысли Петера пошли кувырком. Он с ужасом уставился на тяжело дышащего человека.

– Ты уверен?

– Да! – вскричал Генрих. – Я слышал это собственными ушами в таверне. – Он нетерпеливо показал пальцем на ряд строений невдалеке. – Нужно забрать их с корабля!

Петер в оцепенении кивнул. «San Marco» усиленно подгребал в их направлении. Петер видел моряков, которые взбирались на мачты, и знал, что они собираются готовить паруса к поднятию. В лицо подул упругий бриз, и мысли старика бешено заметались. Он схватился за виски и умолял Бога освободить детей, а сам бросился к самой кромке воды.

* * *

Вил с товарищами высовывались над гладко-отполированными деревянными перилами и прощались с Генуей и друзьями, которые остались на далеком берегу. Путешественникам было хорошо и тепло: солнце нового дня ласково пригревало на них сверху, а в лицо дул свежий морской ветер. Несколько крестоносцев затеяли овладеть моряцкой походкой и весело смеялись друг над дружкой, когда очередная волна подкидывала палубу и валила их с ног.

Вил закрыл глаза. Ему доставляло удовольствие слушать, как скрипят чайки, следовавшие за ними поверху, как всплескивают волны от удара весел, как полощутся на ветру паруса. Возле него стояла прекрасная Фрида. Она с таким удивлением, такой радостью наблюдала, как берег удаляется все дальше и дальше, что переполнявшие ее чувства озаряли милое личико более, нежели уборы из золота и серебра. Вил восхищенно раскрыл глаза и улыбнулся ей.

Он осмотрел оживленную галеру. Ехидные взгляды двух стражников теперь не беспокоили его. Корабль двигался столь неторопливо и размеренно, что, казалось, Вилу никогда не было так мирно и спокойно на душе. Проводя взглядом по горной гряде вокруг города, он вознес краткую молитву Создателю. «Карл смотрит на нас с небес, – задумчиво помыслил он. – И, наверное, Мария тоже…». Мысли унесли его обратно в аббатство Ароны, и он снова закрыл глаза.

Вздрогнув, он открыл глаза. «Наверное, просто ветер», – ухмыльнулся он про себя. Но спустя несколько мгновений ему вновь померещился чей-то голос. Он окинул взором палубу, затем – мачты над головой. «Карл? Мария? Это вы? Ach! Я совсем потерял рассудок».

– Чего? – Конрад ткнул его в бок. – Ты что-то сказал?

– Н-нет… я подумал… нет, ничего.

Паруса упали, повисли, лишь изредка болтаясь от набегавшего ветерка. Капитан приказал всем стать по местам. Весь следующий час корабль томился в неподвижной воде, пока гребцы, наконец, не расселись – не без парочки ругательств и пинков от помощника капитана. Корабль нехотя встрепенулся и заскользил по волнам, устало подчиняясь новому ритму.

Дети с интересом наблюдали, в каком строгом порядке весла окунались в воду и увлекали корабль вперед как множество заботливых рук, одновременно то опускающихся, то поднимающихся ввысь из воды. Однако спустя некоторое время кливер поймал свежий ветер, и грот ожил, надувшись туго и горделиво, как грудка откормленного голубя.

«San Marco» уверенно приближался к мысу, и дети столпились у носа корабля. Вдруг Фрида протянула руку и взвизгнула:

– Глядите, глядите! Это, это, кажется, я вижу белую голову Петера и всех остальных… Они машут нам.

Крестоносцы жадно припадали к поручням и принялись кричать Петеру. Раздался голос Вила, который перекрыл всех остальных:

– Верно! Это Петер… Привет, Петер!

Морякам не по нутру пришлась нежданная встреча, и они засуетились. Капитан Гаетано почувствовал смутную, непонятную тревогу и что-то прошептал Оттавио на ухо. Его приятель злобно оскалился на крестоносцев и подозвал нескольких матросов.

Чем ближе приближался корабль к мысу, тем радостнее становилось ликование детей, которые благодарили судьбу за приятную неожиданность. Вил прикрыл глаза от слепящего солнца и наклонился чуть ли не над самой водой.

– Эй, Петер! – орал он. – Славный, верный дружище! Я буду скучать по тебе.

Отто внезапно замолчал и пристально всмотрелся в толпу на мысе. Он толкнул Вила под локоть.

– Это, случайно, не Соломон?

Вил от удивления раскрыл рот и, не веря глазам, направил взор на серого пса, который выл у ног Петера.

– Точно. Mein Gott, это же Соломон Верно, Соломон! Фрида, Конрад… глядите – Соломон!

Дети чуть не расплакались при виде лохматого пса, который задрал морду высоко к небу и усиленно мотал хвостом. Прежде чем кто-либо успел проронить слово, вскрикнула Фрида:

– И… смотрите, это же Друг из Базеля!

– Друг? Верно!

У Вила по спине пробежали мурашки.

Фрида утерла слезы радости и снова помахала в сторону мыса, как вдруг что-то в поведении Петера привлекло ее внимание.

– Что-то не так, – прошептала она Вилу. – Я это чувствую. Он и машет как-то странно. Словно зовет нас сойти на берег.

– Jа? – рассмеялся Вил. – Ну, ты же знаешь Петера и его замысловатые шутки. Он же и впрямь хотел, чтобы мы остались с ним и вернулись домой. Он думает, нам недостанет мужества отправиться без него!

Но Фрида не успокоилась.

* * *

Петер, Генрих и остальные стояли по колено в прибойных волнах и отчаянно кричали и махали руками. Ах, ежели бы на корабле услышали их неистовые крики! «San Marco» подошел уже довольно близко, и они могли разглядеть лица товарищей на корабле. Внемли крестоносцы их призыву, они с легкостью переплыли бы узкую полоску моря, которая отделяла судно от твердой земли. Но благоприятное время миновало быстро, и вскоре корабль отойдет слишком далеко в море. Путь к отступлению будет отрезан. Петер сложил ладони и поднес ко рту, но в ответ на его зов возлюбленные агнцы лишь улыбались и махали руками. А Хайнц своим низким гудящим голосом лишь чаек вспугивал. Он досадно выругался.

Надежда покидала Петера. Он упал на острые камни и молил Бога о мудрости, стонал и протягивал раскрытые ладони к небу.

– О Боже, смилуйся! – восклицал он. – Помоги нам, научи нас… донести слова до их слуха! Скажи, что мне делать!

Фрида не унималась и упрямо дергала Вила за рукав.

– Прошу, Вил, сделай что-нибудь. Они же зовут нас!

Настойчивые мольбы заставили Вила напрячь слух и прислушаться к крикам на берегу. Из-за рокота на корабле ему было не разобрать ни единого слова, но и ему почудилось, будто это были слова призыва, а не прощания. Его сковал леденящий холод: происходило что-то неладное.

– Bambini! – прогремело с палубы. – Avanti… надобно спускаться вниз.

Вил обернулся и встретился с жестким взглядом Оттавио и мрачными лицами моряков, которые обступали крестоносцев плотной стеной. Вил прикинулся, будто нечего не понимает, и только простодушно повел плечами, украдкой бросив очередной взгляд на мыс. Завидев Петера, у мальчика подкосились ноги.

Матросы также заметили старика, и один захохотал:

– Гляньте на бродягу, как он заюлил вокруг, что вертушка у твоего дитяти! Вот простофиля!

Схватив Вила под локоть обеими руками, Фрида с ужасом прошептала:

– Знак, Вил! Это же знак, неужто не видишь? Он зовет нас!

Петер неистово кружился вокруг своей оси, избивая ноги об остроконечные камни. Он кружился и падал, вставал и снова кружился. И Соломон вертелся возле него… как когда-то в Дюнкельдорфе.

«Но мы столько прошли, – подумал Вил. – Нет, это не конец. Нам осталось всего чуть-чуть».

Оттавио прогремел парню в лицо:

– Двигай прочь с палубы! Спускайся со своим выводком негодников в трюм!

Вил растерялся от нерешительности. В такой то момент, когда он нуждался в мудрости наставника, того не оказалось рядом. Надобно было выиграть время…

– Прошу прощенья, сир. Но мы щедро заплатили за проезд, и имеем право попрощаться с друзьями.

Пока Оттавио разражался потоком ругани, Вил уличил момент и снова глянул на берег. Теперь уже и Друг кружился возле Петера, вытянув единственную руку. А затем, один за другим, дети принялись раскидывать руки и вертеться, пока не закружился весь отряд, стоящий на краю воды.

Вил мучился с ответом, но времени на раздумье было слишком мало. Что делать – прервать поход или довершить? Хуже всего ему было оттого, что он не знал, в какой стороне конец похода, а где – его спасение!

«Почему… о Боже, ну почему? Почему именно я? Зачем этот знак? Что же мне делать? Что же…». Мальчик стоял в оцепенении. Он разрывался между зовом упрямого честолюбия и несмелым шепотом рассудка. Но только любовь помогла ему в тот миг, только любовь. Он научился беззаветно доверять любви старика, и этого вдруг стало достаточно для решения.

Слова едва слетели с его губ, как матросы кинулись к нему и его изумленным товарищам.

– Прыгайте! – выкрикнул он изо всех сил – Прыгайте в воду – все! Прочь с палубы… живо!

Спутники хорошо расслышали своего предводителя, но не верили своим ушам. Однако времени на обдумывание приказа не было, ибо им предстояло еще избежать множества рук, которые ловили и хватали их, за что придется.

– В воду! Живо! – пронзительно закричал Вил. Он схватил запуганного мальчишку за пояс и швырнул его, орущего во всю мочь, за поручни. Затем он подхватил другого, третьего, отправляя их по очереди за борт корабля. Но не так-то просто было сбежать от моряцкой команды, во все времена славящейся своим проворством и силой. Бывалым морякам, порой, приходится справляться с мокрыми канатами, толщиной в руку, и это в пору самого сильного шторма. Визжащие дети не должны были доставить им хлопот.

Но эти-то дети были не робкого десятка! На долю им выпало множество испытаний, и прошли они неимоверные трудности, весьма закалившие их дух. Нет, от них не стоило ожидать ни слез, ни трусливых жалоб. Хитрые, смекалистые, скорые на ноги и решительные – они так просто не дадутся в руки!

Оттавио и его головорезы яростно гонялись за детьми. Они хватали руками все, что движется, чертыхались, догоняли и падали, растягивались во весь рост по палубе, хватая то одного, то другого, но непременно теряя обоих, получив в отместку хороший пинок или злющий укус.

Вил с Отто прошмыгнули мимо растопыренных пальцев двух матросов и кинули за борт деревянный ящик – подмога для тех, кто не умел плавать.

– Прыгайте! Все в воду! – выкрикивал Вил.

Внезапно пара громадных ручищ прижала его к палубе, но юноша увернулся и проскочил между ног человека.

Конрад, Отто и Вил лавировали между снастями, толкая товарищей за борт, выкидывая их в воду и проворно увертываясь от преследователей. Затем, когда большая часть детей уже оказалась в безопасных водах, верному Отто было приказано спрыгнуть с корабля.

Вил помчался мимо разъяренного моряка, но тот схватил его за плащ и опрокинул навзничь, ударив по лицу. Когда он замахнулся для очередного удара, из-за бизани на него выскочил Конрад и колотушкой хлопнул врага по голове.

Вил вскочил на ноги, и вместе они направились к борту, пробивая себе путь кулаками, зубами и ногтями, немилосердно поражая моряков, которые в путанице тел и разобрать не могли, где – свои, а где – чужие, поэтому во все горло орали самые изощренные ругательства. Конрад прыгнул первым, но Вил, поддавшись чутью вожака, замешкался: ему почудился чей-то сдавленный крик. Он обернулся налево и увидел, что какой-то мускулистый моряк пытается затащить Фриду в каюту. Юноша увернулся от цепких рук, которые тянулись к нему со всех сторон, и напал на захватчика Фриды, стукнув его по лицу своим стальным кулаком. Фрида выпала из лап недоуменного мужчины, и, кинув на Вила полный благодарности взгляд, стремительно подскочила к бортику и бросилась в воду.

Вил побежал по корме, разыскивая отставших спутников. Убедившись, что никого не осталось, он оглянулся в поисках собственного пути отступления, но увидел только злобно скалящиеся лица команды, которая подкрадывалась к нему. В груди затрепетало от страха. Он попятился к левому борту и по пути наткнулся башмаком на оброненную колотушку. Схватив ее, он попытался обойти команду и прорваться к борту, но один из моряков встал поперек пути и зловеще ухмыльнулся.

Тогда испуганный мальчик развернулся и помчался к правому борту, но еще двое перегородили ему дорогу. Вил отполз на середину палубы, и отчаянно мотал головой: то направо, то налево, то назад.

Было ясно, что парнишке не уйти. Команда решила позабавиться с жертвой, окружая ее все тесней и тесней. Со всех сторон теперь поблескивали кинжалы и клинки. Он заплатит – и заплатит дорого – за их убытки. Месть – таков закон моря.

Окружив беззащитного юношу, они остановились, насмехаясь и в самых гнусных выражениях описывая его грядущие мучения и неминуемую смерть. Вдоволь насладившись собственным красноречием, они замолкли и отдались чувству, которое приятно щекотало их злобные души: жажда крови. На палубе установилась жуткая тишина. Только ветер в парусах, да плеск весел перекрывал иногда стук сердца, бешено колотившегося у Вила в груди. Затем один из моряков нетерпеливо хмыкнул, и вся команда с гиком сорвалась с места и помчалась на юношу.

Вил проскочил мимо ног одного из них и выскочил из оцепления, как заяц из облавы. Он повалился на палубу и покатился, увертываясь, то от чьей-то ступни, то от взмаха сабли. Вил уперся взглядом в правый бортик и снова направился к нему, но тяжеленный башмак пнул его по лодыжкам, и он растянулся на досках.

Ничуть не растерявшись, Вил вскочил на ноги. На него неслась ужасающего вида стена из плоти и стали. Он наскоро прошептал молитву, порывисто вдохнул и метнулся к левому борту, но и там его ждал атакующий строй неистовых головорезов. «Я пробьюсь», – решительно процедил он сквозь сжатые зубы. Он вперил немигающий взгляд в темноглазого зверину, который шел посреди наступающей лавины матросов. «Мне не пройти снизу или сбоку, но я прорвусь сквозь них».

Три длинных шага – и человек оказался возле него, но Вил замахнулся колотушкой, как когда-то Давид на Голиафа, и ударом по лбу повалил врага навзничь. Матрос еще не успел грохнуться о палубу, как Вил подскочил над его падающим телом, дабы шмыгнуть в брешь в строю и достичь бортика. От одной мысли, что там, на краю воды, затаив дыхание, его ожидают товарищи, которым не терпится обнять его, он был готов на все. Его мышцы налились силой молодого льва. Но, увы, брешь между моряками мгновенно заполнилась такими же быстроногими и закаленными в стычках разбойниками, да и не спасла бы она юношу: вокруг него уже поблескивал целый лес остроконечных сабель. Беспощадные пираты окружили его, и паренек с отважным кличем исчез в лавине клинков и загорелых тел.

Однако в страшный и смутный миг Вил вдруг почувствовал перемену. Он, казалось, снова летел сквозь мир снов, вдали ото всех опасностей. Словно ангельский отряд обволок его и извлек из среды врага, легко приподняв над бортиком и бережно опустив в объятья воды.

Вил закрыл глаза и улыбнулся мягкому, теплому прикосновению ветра на лице. Он широко распростер руки, будто желая обнять небо целиком. Внутри не осталось места ни страху, ни сомнениям. Сердце его трепетало, как крылья бабочки, резвящейся на весеннем цвету. Потрепанная тупика развевалась подобно королевскому знамени на главной башне замка, доблестное лицо излучало спокойствие и уверенность. Золотые волосы заискрились в свете солнца нового дня, и он обрел свободу в прозрачно-голубой воде мерцающего моря.

КОНЕЦ