Глава 1

«Около месяца назад я получил вот эту эпистолу, на которую ответил две недели спустя. Дело казалось настолько тонким, что я предпочел его предварительно обдумать»

Джейн и Элизабет наконец воссоединились с семьей, Сара мало-помалу начала выздоравливать, и миссис Хилл могла позволить себе надеяться на возобновление привычного уклада жизни.

Однако если подобные упования и затеплились в ее душе, то уже на другой день угасли. За завтраком мистер Беннет сообщил, что во второй половине дня приедет его кузен, мистер Коллинз, и погостит до вечера следующей субботы. Поделившись новостью с членами семейства, мистер Б. оставил их допивать кофе, эффектно удалился в библиотеку, дабы в одиночестве смаковать собственный coup de théâtre. Впрочем, ему не удалось осуществить задуманное. Миссис Хилл последовала за ним. Она вошла не постучав.

– Этот джентльмен собирается задержаться у нас на двенадцать дней, мистер Беннет?

Мистер Беннет кивнул.

– И ожидается, что он прибудет прямо сегодня?

Мистер Беннет расправил свой «Курьер».

– Совершенно точное замечание.

– Хочу поставить вас в известность, сэр, что я совершенно не готова к приему гостей.

– И все же, – ответствовал мистер Беннет, – если не случится землетрясения или нападения разбойников, он явится сюда в четыре часа. – Он неторопливо извлек из жилетного кармана часы и изучил циферблат. – А теперь уже без четверти одиннадцать. Время не ждет, миссис Хилл. Время не ждет!

– Это просто бессердечно, сэр!

Мистер Беннет убрал часы.

– Вы ко мне несправедливы, миссис Хилл. Это обычная проза жизни, а мое добросердечие здесь ни при чем. Все, что от вас требуется, – это выполнять то, для чего вас наняли. – Спрятав подбородок в шейный платок, он снова расправил газету. – А сейчас не лучше ли вам приняться за дело, как вы полагаете?

Миссис Хилл набрала воздуху, чтобы возразить, но сдержалась: спорить с ним сейчас – как, впрочем, и всегда – было бесполезно. Пустая трата времени. Это расплата. Мистер Беннет отложил ее до сего дня, но заслужила она наказание давно, еще несколько месяцев назад, позволив себе высказаться начистоту, когда Джеймс впервые появился в доме. Если снова вступить в пререкания, он не ответит, но сделает очередную приписку к ее счету в своей мысленной долговой книге. Так что пусть празднует эту маленькую победу. А она просто выполнит все, что следует, и притворится, будто это нисколько ее не задело. Присев в реверансе, экономка затворила за собой двери библиотеки и поднялась в комнату для гостей.

Мистер Беннет прекрасно понимал, что для миссис Хилл и для остальных обитателей нижнего этажа означает имя мистера Коллинза. Они могли чувствовать себя в безопасности лишь до тех пор, пока бьется сердце мистера Беннета: после его кончины их дальнейшая судьба полностью зависела бы от воли этого чужого человека. Потому для миссис Хилл было так важно загодя узнать о его приезде и подготовиться наилучшим образом: за месяц обдумать меню, две недели проветривать и гладить лучшее постельное белье. Она уделила бы не один день уборке в спальне гостя, наводя блеск и глянец, отчищая обивку и ковры с помощью уксуса, хорошего спитого чая и лучшего воска.

Вот тогда мистер Коллинз, несомненно, пришел бы к неизбежному выводу о том, что, когда он вступит во владение этим поместьем, ему не обойтись без столь усердной и прилежной прислуги. Ведь в его власти всех их выбросить на улицу после смерти мистера Беннета, и тогда их маленький уютный мирок рассыплется и пойдет прахом. Бедный мистер Хилл такого не переживет, умрет сразу, в этом нет никаких сомнений. Малышка Полли непременно попадет в какой-нибудь переплет, уж очень она юна и легкомысленна, чтобы за себя постоять, а Сара просто слишком доверчива, чтобы остаться один на один с этим миром. Джеймс с ними без году неделя, но нельзя допустить, чтобы от него взяли да избавились. Только не теперь, когда все они так привыкли к его присутствию и помощи.

Так размышляла миссис Хилл, тяжело поднимаясь по крутым ступенькам в гостевую комнату, открывая ставни и поднимая оконную раму. В комнату ворвался ледяной ноябрьский ветер. Нет, словами и протестами тут ничего не добьешься. Единственный способ досадить мистеру Беннету – не подать виду, что она задета его злорадством. Мистер Коллинз будет приятно удивлен и высоко оценит работу прислуги в Лонгборне, даже если это будет стоить ей жизни. Даже если это будет стоить жизни им всем!

При зимнем освещении спальня казалась унылой и заброшенной. Убогая кровать не была застелена, на туалетном столике пушился толстый слой пыли, в камин из трубы насыпалась сажа. Пахло сыростью.

К четырем часам комнате следует стать теплой, светлой и гостеприимной, а в столовой гостя должен ожидать превосходный обед, который, заметьте, еще и не принимались готовить. И ведь в доме, как назло, нет ни кусочка приличной рыбы. Придется зарезать курицу, вот что. Сара и Полли займутся комнатой. Разожгут камин, сотрут пыль, подметут, приготовят постель. В вазу – ветки остролиста с ягодами. Сара основательная, она со всем справится, да и за Полли присмотрит, на нее можно положиться. Надо распорядиться, чтобы Джеймс поднял наверх кресло с подголовником из библиотеки. Такие кресла нравятся мужчинам, к тому же оно украсит комнату. Благодаря их совместным усилиям она скоро станет теплой и уютной, а запах сырости исчезнет.

Она запечет курицу с пастернаком, приготовит белый суп с миндалем. На десерт можно подать орехи и фрукты. Все пройдет без сучка без задоринки. Как ни старайся мистер Беннет, ему не удастся вывести ее из себя. Больше она такого не допустит.

Сара выслушала распоряжения и отправилась собирать все необходимое: графит, уксус, банку со спитым чаем, тряпки и метелку. Бывают дни, когда нужно просто стиснуть зубы и делать свое дело. Она отнесла корзину наверх и, опустившись на колени, с помощью Полли скатала турецкий ковер. Затем подмела пол и до блеска начистила каминную решетку. Вместе с Полли они стащили ковер вниз. Какой же он тяжелый и громоздкий, и почему ткачи не додумаются пришивать к нижней стороне петли, недоумевала Сара. Им пришлось волочить ковер через узкие места и огибать углы, обдирая костяшки пальцев о дверные косяки, обламывая и без того короткие ногти о грубые нити основы. Добравшись донизу, девушки вынесли ковер на выгон, повесили на веревку и как следует выбили. От пыли Сара раскашлялась так, что закололо в боку. Прижав руку к больному месту, она почувствовала, что совсем обессилела.

Полли вытерла глаза.

– Видно, он какой-то особенный, этот мистер Коллинз.

– Да уж, наверное.

Взгромоздив ковер наверх, девушки бросили его у порога и занялись полом. Отодвинув кровать к стене, подняли на нее кресло и умывальник. Затем разбросали влажный спитой чай, горстями, будто сеятели, и смотрели, как темные чаинки падают на пол. Потом сгребали их в кучки и сметали эти кучки – пыльные, с налипшими волосами и дохлыми пауками – к дверям.

– Ну, что скажешь? – спросила Сара, придирчиво осматривая пол.

– Хорошо, – кивнула Полли.

Наверх поднялся Джеймс с дровами и щепой на растопку. Сара проскользнула мимо него и, цокая каблуками по ступеням, потащила вниз мусор. Вернулась она с теплой водой, плеснула в нее уксусу – для окон и зеркала. Полли медленно передвигалась по комнате с мокрой тряпкой.

Когда часы прозвонили три четверти часа, миссис Хилл в перепачканном куриной кровью фартуке поднялась наверх проверить их работу. Провела пальцем по каминной решетке, дотронулась до белоснежной простыни, ковырнула завитушки на красном дереве туалетного столика. Принюхалась. Пахло пчелиным воском, чуть-чуть уксусом, и тянуло дымком от потрескивающих поленьев.

– Все хорошо. Умницы, девочки. Такой работой можно гордиться.

Сара не гордилась. Она пребывала в панике. Вся прислуга собралась на крыльце для встречи гостя, поскольку это был, возможно, их будущий хозяин – в случае, если удастся убедить его в своей незаменимости. Мистер Коллинз рисовался Саре таким суровым и требовательным, что воображение отказывалось признать его в рыхлом и довольно полном молодом человеке лет двадцати пяти, который кое-как сполз с сиденья коляски и принялся отвешивать неуклюжие поклоны сначала семейству Беннет, затем мистеру и миссис Хилл, ей самой, Джеймсу и даже Полли, что таращилась на него во все глаза.

Сара ткнула Полли в бок:

– Реверанс. И прикрой рот.

Оказалось, что мистер Коллинз готов восторженно восхвалять все, что видит, начиная с размера вестибюля и заканчивая шириной лестниц. Он отдал должное даже дверям гостевой комнаты, весьма удобно растворяющимся. Гость, как удалось вытянуть из Джеймса, относившего наверх багаж, был восхищен превосходным устройством обиталища и осведомился, кому он обязан таким вниманием и заботой о его удобстве.

– Что ты ему сказал?

– Что это потрудились горничные, Сара и Полли, под вашим заботливым руководством, миссис Хилл.

– Вот молодец. Хорошо. Сара, не забудь отнести ему горячей воды. Он захочет умыться перед обедом.

Когда Сара принесла наверх кувшин для умывания, мистер Коллинз стоял у окна. Сцепив руки за спиной, он плавно покачивался, переваливаясь с носков на пятки, и любовался открывающимся видом. Сара поставила кувшин на умывальный столик. Услыхав звяканье, гость обернулся. Адресовавшись к ней несколько сухо, но вполне учтиво, он осведомился, не она ли одна из тех горничных, кого ему следует поблагодарить. Сара сделала реверанс и кивнула. «Было чрезвычайно приятно, – сказал мистер Коллинз, – проделав долгое путешествие по зимней непогоде, найти здесь столь теплый, – он с тонкой улыбкой кивнул в сторону камина, – прием».

Девушку смутила простота его обращения: джентльмены обыкновенно не ведут разговоров с горничными. Во всяком случае, с ней такого не случалось. Правда, в «Памеле» они заговаривали… но нет, ничего подобного их гость наверняка не замышлял! Невозможно представить, чтобы он, с такими пухлыми ручками и неуклюжей походкой, стал носиться за нею по комнате, подобно мистеру Б. из «Памелы». А лучше и не представлять себе такого.

– А что же, скажите, другие опочивальни… так же превосходны, как эта?

Сара не знала, что и ответить. Комната Лидии и Китти была сплошь завалена разбросанными платьями, так что приходилось пробираться между ними, точно через лесные заросли. У Мэри комнатушка слишком тесная из-за фортепиано, сосланного туда по воле миссис Беннет, не говоря уже о вечно оползающих стопах книжек и нот. В спальне Элизабет и Джейн уютно и относительно прибрано, но даже там приходится потрудиться, чтобы закрыть дверцы гардероба… Да полно, неужели и в самом деле мистер Коллинз, в своем черном, как у священника, сюртуке, намерен обсуждать с ней опочивальни юных леди? Что же до спальни хозяев, мистера и миссис Б., высказываться на сей счет и подавно неуместно!

– Все они примерно таковы, осмелюсь заметить.

– В самом деле! Восхитительно! – Он потер руки. – О, горячая вода! Просто превосходно.

На фазанов напала лисица. Что за глупые птицы! Уже полностью оперившись, они по-прежнему собирались в роще Беннетов у загона для подрастающих птиц в надежде подкрепиться. Лисица передушила не меньше дюжины, одного за другим, а прочие тем временем рылись в земле и квохтали как ни в чем не бывало. Еще парочку она, наверное, утащила с собой.

Земля от постоянных дождей раскисла, ноги в ней вязли. Ручей вздулся и бурлил водоворотами. Джеймс собрал птиц и держал их за шеи; головы изумленно разевали мертвые клювы, тела бились друг о друга. Оставшиеся в живых бежали за ним по пятам, тихонько кудахча. Он отпихнул их ногой: нельзя быть такими доверчивыми. Нужно научиться осторожности, если хотите дожить до той поры, когда господам будет угодно на вас поохотиться.

Подобрав всех фазанов, он засунул в мешок мягкие окровавленные тельца. Миссис Хилл несомненно найдет им применение. Что ж, так или иначе, птиц все равно ожидала жаровня, просто конец настиг их значительно раньше. Упущено только одно – удовольствие, которое испытали бы джентльмены, убивая птиц. Впрочем, лисе охота, возможно, тоже доставила радость – да и пусть, Джеймсу все равно.

Но отчего в таком случае ему так грустно?

Наверное, потому что он их кормил, допустил, что они к нему привыкли, зависели от него. Смотрел, как они роются в корме, кудахчут, хлопают крыльями. Он и себе позволил к ним привязаться.

Джеймс оторвал глаза от мешка с помятыми и изломанными тушками, взглянул выше, на опушку рощи, деревья и открывающиеся за ними холмы, освещенные холодным зимним светом. На миг открылся простор, далекий бескрайний мир.

Не хочет он привыкать и от кого-то зависеть. Нельзя ни к кому привязываться.

У насоса Джеймс отмылся со щеткой, потом поднялся к себе в каморку и переоделся в ливрею. Сменил рубашку, задирая подбородок и прикрыв глаза, тщательно повязал галстук. Нынче предстоял обычный семейный ужин, а значит, не такое уж страшное испытание для его нервов. Бывали уже – и еще предстоят – куда более удручающие оказии. Джеймс засунул перчатки в карман, одернул рукава. Здесь, в тиши, можно не бояться встречи с полком милиции; едва ли возможно скорое сближение между семейством Беннет и этими офицерами. Кроме того, можно надеяться, что мистер Беннет едва ли пожелает его им показать.

Связку молодых фазанов он положил на холодную каменную полку в судомойне. Повернулся и встретился глазами с Полли. Девчушка сидела прямо у него за спиной, греясь у теплой стены. Видно, схоронилась тут от миссис Хилл. Джеймс подсел к ней.

– Их лиса передушила? – спросила она.

Он кивнул.

– А ты прячешься?

– Там такой бедлам.

Она мотнула головой в сторону кухни. Там звенели котлы и стучали ложки по кастрюлям. Потом кто-то неловко повернулся и с грохотом уронил что-то на каменный пол.

– Сара!

– Простите!

– Какая же ты неловкая!

До них донесся шум, возня, беготня: миссис Хилл поднимала с пола то, что уронила Сара, потом подтирала, шлепая мокрой тряпкой; все это время она ни на миг не переставала бранить Сару. Про фазанов, решил Джеймс, лучше сказать экономке попозже. В конце концов, ничего срочного.

Немного погодя в судомойню влетела Сара, красная и сердитая. С глухим стуком она с маху уселась на доски перед Полли и Джеймсом, скрестила вытянутые ноги и с такой силой выдохнула, что оборка на ее чепце затрепетала.

– Ох уж эта миссис, ну просто злыдня!

Джеймс отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

Они посидели немного молча, слушая, как миссис Хилл ворочает какие-то посудины у очага, совсем рядом с ними, по другую сторону стены. До них донесся запах жареной курицы и сладкий, почти цветочный аромат запеченного пастернака. У Полли заурчало в животе. Она прижала к нему руки и округлила глаза, отчего Джеймс заулыбался уже открыто, а Сара подавила смешок.

– Куда вы подевались?! – крикнула миссис Хилл.

Вся компания вздрогнула.

– Никуда, миссис, – нерешительно откликнулась Сара.

– Шевелись, лентяйка. Джеймс, ступай накрывать на стол! Девочки, скорей сюда.

Троица обменялась взглядами и потянулась из судомойни.

В недавнем прошлом обедать означало для Джеймса жадно глотать все, что ни попадет в немытые руки: ворованные овощи, после которых на зубах часами скрипел песок, или кусок засохшего хлеба, синий от плесени и твердый, как ореховая скорлупа, или соскобленные со дна горшка объедки, определить природу которых было невозможно. А запихивать добычу в глотку приходилось торопливо: пока еда не в животе, она еще не твоя.

Здесь под обедом разумели нечто совершенно другое. За этим словом крылись полдня тяжелой работы для двух женщин. Обед означал начищенный до блеска хрусталь и серебро, смену нарядов обедающих и особые костюмы для тех, кто прислуживал за столом. Здесь обед означал ожидание: из-за сложности подготовки и из-за всех этих церемоний увеличивался разрыв между голодом и его удовлетворением. Казалось, сам голод можно смаковать и получать от него удовольствие, ибо прекращение его было гарантировано: в поместье всегда были и будут в достатке мясо, овощи и клецки, пироги, пирожные, ножи и вилки, «пожалуйста» и «благодарю вас», а также бесчисленные тарелки с хлебом и маслом.

И все это за короткий срок сделалось для Джеймса естественным, он уже начинал к этому привыкать.

Поэтому, если лисица, вернее, некое подобие лисицы, некто ловкий и востроглазый, имеющий нюх на чужую беду, выйдет на его след, что тогда? Что, если к тому времени он слишком пристрастится к уюту, размякнет, разжиреет, утратит бдительность и чувство опасности? Успеет ли он понять, что происходит, прежде чем попадет в зубы врага?

Из гостиной, пока Джеймс накрывал на стол, доносились голоса, все члены семьи собрались там вместе с гостем, этим рыхлым молодым мистером Коллинзом. Джеймс рассматривал свои чистые пальцы, сжимающие ножку бокала, вглядывался в мерцание хрусталя. Не так давно он был уверен, что эти руки никогда больше не станут чистыми. И все же, все же… не превратился ли он сейчас в животное в большей степени, нежели когда-либо в прошлом? Стал рабочей скотиной, которая с удовольствием тянет лямку, таскает тяжести, служит, блаженно предвкушая награду – полное брюхо и теплое местечко для спокойного отдыха.

Миссис Беннет вела с мистером Коллинзом нечто вроде доверительной беседы. Оштукатуренная перегородка лишь слегка приглушала голоса. Судя по всему, они уютно расположились на диване. Джеймс раскладывал столовое серебро, стараясь не вслушиваться.

– …вы сами понимаете, как это ужасно для моих бедных девочек…

За чем последовал взрыв смеха – смеялась Лидия, а мгновение спустя послышалось хихиканье Китти.

– Я вовсе не считаю вас виноватым – такие вещи зависят только от случая…

Неужели миссис Б. не догадывается, что звуки ее голоса разносятся за пределы гостиной? Как ей не приходит в голову, что именно в этот час кто-то накрывает здесь на стол? Он погремел приборами, но намек, кажется, остался не понят.

– Когда имение наследуется по мужской линии, оно может достаться кому угодно…

Теперь заговорил мистер Коллинз. Голос у него был несколько ниже, но громкостью не уступал хозяйкиному:

– Я, сударыня, вполне сочувствую моим прелестным кузинам в связи с этим неблагоприятным обстоятельством и мог бы нечто сказать по этому поводу. Однако, чтобы не опережать событий, я пока воздержусь…

Так значит, молодой Коллинз здесь для того, чтобы выбрать одну из девиц, как выбирают яблоко на лотке у торговца. Окидывают горку фруктов быстрым взглядом и берут то, что покрупнее и поспелее, – вот это подойдет, пожалуй. В конце концов, они ведь все одинаковы, правда? Все хорошего сорта, все от одной яблони. К чему же тратить время, разглядывая остальные, зачем внимательно изучать каждое яблоко в отдельности?

Вот глупец. Джеймс нарочно уронил на пол стул, надеясь, что после такого грохота мистер Коллинз все-таки замолчит, но тот продолжал как ни в чем не бывало:

– Могу только заверить молодых леди, что я прибыл сюда готовый восхищаться их красотой. Сейчас я ничего не прибавлю, но…

Бедный невинный юноша, его стоило бы пожалеть, а не презирать. Он и не догадывается о том, как необычна, своеобразна каждая женщина, не подозревает, что можно любить и быть любимым, а душа его до такой степени практична и холодна, что при мысли об этом у нормального человека стынет кровь. Как мало он знает о любви, а уж о ее видимых приметах и вовсе не имеет ни малейшего представления.

– …когда мы познакомимся ближе…

Джеймс более не мог этого выносить. Он выскочил в коридор и направился к дверям гостиной. Рывком распахнул их настежь, так что все семейство воззрилось на него.

– Кушать подано!

Мистер Коллинз вскочил, возмущенный такой резкостью прислуги. В Розингсе подобного не потерпели бы, не будет такого и в Лонгборне, когда он станет здесь полноправным хозяином… Однако он вдруг понял – и эта новая мысль быстро вытеснила остальные, – что очень проголодался после долгого путешествия. Наспех позавтракал в Бромли, причем так давно и далеко отсюда, что это успело выветриться из памяти. От голода в сочетании с пытливыми расспросами миссис Беннет у мистера Коллинза пошла кругом голова, он занервничал и приоткрыл свои намерения в несколько большей степени, чем собирался. Приглашение к обеду, хотя и преподнесенное лакеем в излишне резкой форме, подоспело как нельзя более кстати.

 

Глава 2

…Карета в надлежащее время доставила молодого человека и его пять кузин в Меритон…

Сестра миссис Беннет и ее супруг пользовались, надо полагать, популярностью среди офицеров милицейского полка. Дом Филипсов, выходящий фасадом на улицу, так что свет из окон лился на мостовую, нынче прямо-таки кишел военными, их было не меньше, чем вшей в голове нищего. Офицерам предстояло поужинать и провести вечер за картами в скромном, чтобы не сказать убогом, доме в провинциальном английском городишке, с постным старичком-адвокатом и его пышнотелой миссис. Потчуют на таких ассамблеях тостами с сыром, орешками, хересом из рюмочек-наперстков да скучнейшими банальностями из уст матрон и старикашек. Местные скверно выбритые щеголи теснятся у стен, не решаясь поднять глаза на бесцветных барышень, уверенных, что их божественное предназначение – быть объектом ухаживаний, но при этом строящих из себя недотрог. Джеймс не видел решительно ничего привлекательного в подобном времяпрепровождении. Уж лучше оставаться на улице и дожидаться под дождем.

Офицеров, впрочем, все это не смущало, они охотно покидали свои городские квартиры, собирались на тротуаре, стремительно взбегали по ступенькам парадного входа – ни дать ни взять мухи, слетевшиеся на мед.

Кое-кто из них, проходя, поглядывал на Джеймса, вынуждая его отворачиваться, однако офицеры были настроены дружелюбно. Один кивнул ему, другой пожелал доброго вечера, Джеймс в ответ коснулся полей шляпы и занялся лошадьми. Он застегивал на них клеенчатые попоны, пока все военные в своих нарядных мундирах не прошли мимо. Мелкий дождь сеялся не переставая, и капли на гривах лошадей и на их длинных ресницах сверкали, точно бриллианты.

Молоденькая служанка Филипсов, симпатичная веснушчатая девчонка, смущенно сплетая пальцы, спросила Джеймса, не хочет ли он пройти на кухню перекусить и погреться, поскольку он, должно быть, промерз до костей. На кухне полно народу, сказала она, там тепло и весело: другие кучера все уже там.

Джеймс невольно улыбнулся ее провинциальному выговору, смущению и дружелюбной болтовне, но, поблагодарив, отказался, объяснив, что останется при лошадях.

Вскоре девушка подошла снова, принесла ему кружку пива и кусок пирога со свининой.

Джеймс опять поблагодарил, съел свой ужин, а пустую кружку и тарелку поставил на подоконник. Сквозь струйки дождя на стекле он разглядел гостей, стоящих группками, заметил, что молодой офицер приблизился к мисс Элизабет и сел на стул рядом с нею. Видно было, как офицер что-то говорит, подкручивая усы, сначала один, потом и другой. Джеймс наблюдал: Элизабет оживленно отвечала, щеки ее заливал горячий румянец. О чем у них шла речь, можно было только догадываться. Наверняка всего-навсего о погоде: о да, вечер выдался на редкость дождливый, да, она полагает, что и вся осень будет такой же, но мисс Элизабет определенно находила беседу весьма приятной. Офицер улыбнулся, показав желтоватые зубы. Возможно, дело было в промозглой сырости, это от нее у Джеймса холодок пополз по спине, заставив поднять воротник, а возможно, в ощущении и осознании реальной опасности. Как бы то ни было, он ничего не мог поделать ни с тем ни с другим. Джеймс снял с крюка фонарь и забрался в карету, отгородившись дверцей от непогоды и треволнений. Завернулся поплотней в попону, отчего заскрипели рессоры, и достал книгу. Он прихватил с собой «Наблюдения» Гилпина, позаимствованную из библиотеки мистера Беннета. Читая эту книгу, он уже мысленно проделал путь на север до Ланкастера и остался не вполне доволен воззрениями автора.

Время было позднее, становилось все холоднее, а шум в доме Филипсов то нарастал, то слабел, то снова усиливался. Джеймс задремал было, откинув голову на спинку, когда из дому, радостно переговариваясь и смеясь, выпорхнули барышни, увлекая за собой мистера Коллинза. Джеймс встрепенулся, проворно выскочил из кареты и, выдвинув ступеньку, встал наготове с фонарем, чтобы помочь девицам подняться. Он почувствовал теплое, влажное, волнующее пожатие пяти белых замшевых перчаток поочередно. Мистеру Коллинзу он предоставил забираться в карету самостоятельно.

Обратно ехали весело и шумно. Лидия тараторила о номерах в лото, о ставках, которые она проиграла, и ставках, которые выиграла. Затем басовито зажужжал мистер Коллинз, он превозносил любезность Филипсов и отменное качество подававшихся блюд, рассказывал о своем проигрыше в вист. Об офицерах по дороге домой никто, кажется, не упомянул, хотя это отнюдь не означало, что никто о них не думал. Джеймс трясся на козлах, в лицо ему бил встречный ветер с дождем, и чувствовал он себя неуютно. Один меткий удар – и от него останется мокрое место. Лошади, почуяв его тревогу, прядали ушами и подергивали шкурой на боках, словно их одолевали оводы.

 

Глава 3

«Прости, пожалуйста, но мне-то ясно, что об этом следует думать»

Оглушительный трезвон колокольчика, доносившийся из утренней столовой, вызвал Сару из судомойни. Она поднималась наверх медленно, нога за ногу: завтрак уже давно был подан и все после него прибрано. Наступило время для спокойных и мирных занятий: вышивания и музицирования, чтения или визитов к соседям. Так нет же, им понадобилось беспокоить прислугу. Кому и зачем, интересно знать, она так срочно потребовалась?

Миссис Беннет, раскрасневшаяся и взволнованная, нуждалась в ком-нибудь, кто разделит ее переживания, а заодно поможет побыстрее переделать множество дел. Из окна миссис Б. заметила приближение кареты семейства Бингли – та уже свернула на подъездную аллею.

– О, это же чудесно, просто чудесно, ты не находишь?

Сара встала рядом и тоже стала вглядываться: да вон же он, Бингли, Птолемей Бингли на запятках кареты, бок о бок со вторым лакеем. Экипаж подъехал прямо к парадному крыльцу Лонгборна. У Сары засосало под ложечкой. Она не знала, как называется это ощущение, да и времени не было размышлять о своих переживаниях и искать им имя: миссис Беннет, чувствительно пихнув служанку локтем в бок, вернула ее с небес на землю, в комнату для завтрака, к делам насущным. Хозяйка с блуждающей на лице девической улыбкой едва не приплясывала на месте от восторга. Глядя на нее, Сара и сама невольно улыбнулась.

– Сбегай-ка и приведи Джейн, ты поняла? Дело нешуточное, беги со всех ног! – затараторила миссис Беннет. – Она, полагаю, прогуливается в саду по дорожке. Спеши, милая, спеши что есть сил. Ступай же, позови ее.

Мистера Бингли и его сестер торжественно препроводили в дом, их голоса были превосходно слышны повсюду. Соседи, как оказалось, явились, чтобы лично пригласить Беннетов на бал в Незерфилде, имеющий состояться в ближайший вторник. У миссис Хилл от такой новости опустились руки.

Сара, вызвав барышень с прогулки, теперь была занята в гардеробной, развешивала плащи и аккуратно раскладывала капоры. Она пропустила между пальцами страусовое перо, погладила бутон розы из алого шелка, потом бросила быстрый взгляд в холл: там никого не было, хотя и слышалась отрывистая речь мистера Бингли и звонкий смех его сестер. Сара выбежала в вестибюль, а оттуда к парадной двери.

Карета Бингли дожидалась своего хозяина, кучер спустился с козел на землю и возился с упряжью. Лакеи стояли позади и непринужденно беседовали, передавая друг другу тонкую сигару.

Отважившись на такое – ведь она вышла из дому и даже затворила за собой двери, – Сара, щурясь на холодном утреннем свету, вдруг пришла в ужас от собственной дерзости. Ну, ничего страшного, она просто пройдет мимо, будто по делу, мало ли зачем ей понадобилось выйти, что в этом особенного? У него нет никаких причин вообразить, будто это его появление заставило ее выскочить наружу.

Однако, проходя мимо, девушка заметила, что привлекла внимание Птолемея. Он заулыбался, а на щеках выступили ямочки. Ах, как же приятно знать, что тебя заметили! У Сары даже голова закружилась. Она слышала хруст гравия под ногами и шелест юбки вокруг лодыжек, чувствовала, как давит корсаж, как щекочет шею завиток на затылке. Она сейчас все чувствовала острее, словно ожила, и лишь благодаря тому, что он заметил ее присутствие. А потом он отнял сигару от губ и подошел к ней, пуская облачко дыма из угла рта:

– Недурно здесь, правда?

– Да, сэр, наверное.

– Если вы располагаете временем, покажите мне окрестности, пока господа в доме. – Птолемей предложил ей руку.

Она прыснула.

Он продолжал держать перед ней согнутую в локте руку:

– Идем.

Сара посмотрела на руку и покачала головой:

– Не могу.

– Разумеется, можете.

– Я работаю.

– Отнюдь нет. Вы резвитесь, проказничаете. Это написано у вас на личике. И вон как далеко вы уже от дома. Так почему бы не продолжить?

– Если я попадусь…

Теперь он уже улыбался во весь рот, и это было похоже на восход солнца.

– А вы не попадайтесь.

Сара взяла его под руку, оказавшуюся теплой и твердой. Сарин рукав соприкоснулся с рукавом ливреи из добротной синей шерсти. Птолемей двинулся вперед, и она с нервным смешком волей-неволей последовала за ним, прочь с аллеи, через газон. Девушка будто наблюдала со стороны, как они вдвоем шагают куда-то, до смешного не подходящие друг другу: он крупный, представительный, в отличной синей ливрее, и она – худышка в застиранном платье грубого сукна, едва поспевает, и слабый аромат сигарного дыма тянется за ними следом.

– Сюда…

– Ой, я не…

Но Птолемей тянул ее в заброшенную часть сада, по тропинке, протоптанной среди спутанной жухлой травы. Приподнял низко висящую ветку и пропустил Сару. На рябинах еще кое-где алели ягоды, не поклеванные птицами, все кругом было сплошь покрыто каплями дождя, пахло сыростью и гнилью. Дом, оставшийся без нее, издали показался Саре машиной: вращаются шестерни, цепляются зубцы, скрипят ремни. Вот-вот наступит миг – возможно, прямо сейчас, – когда зубец ухватит пустоту и остановится: какое-то важное действие останется невыполненным, какая-то услуга не будет оказана. Тогда механизм захрустит, заскрипит протестующе, раздастся жуткий скрежет – и вся эта махина остановится, оттого что ее, Сары, не окажется на месте. И все это время она продолжала удаляться, словно иголка с вдетой в нее льняной ниткой. Нить разматывается, с каждым витком игла все дальше от катушки – стоит отмотать чуть дальше, перекрутить, потянуть, и нить оборвется.

Сара покосилась вверх на серые тучи, ни на мгновение не забывая о нем, таком внушительном и идущем так близко, ощущая запах его табака. Подумать только, одно и то же небо расстилается над целым миром, даже над Америкой и антиподами. И он прибыл сюда из этакой дали!

– Вы, должно быть, тоскуете здесь? – спросила она.

– Англия обладает известной прелестью.

Сара недоверчиво моргнула и взглянула на него:

– Да неужто?

– Я попытался быть галантным. – Птолемей посмотрел на нее таким долгим взглядом, что она, смутившись, отвернулась. – Но самое лучшее в вашей стране то, что, ступив на ее землю, перестаешь быть рабом.

– Но вы же не были рабом?..

– Я был рожден рабом.

– Ваша матушка…

– Была одной из невольниц мистера Бингли-старшего. – Птолемей поднес к губам свою тонкую сигару и затянулся.

Сара не знала, куда деваться, не находила что сказать. Ее бросило в жар.

– О господи, мне так жаль.

– Это не ваша вина, дорогая.

Они шли рядом по сырой траве, не произнося ни слова.

– Мистер Бингли-старший, да упокоит Господь его душу, привез меня сюда, – заговорил Птолемей после долгого молчания. – Он всегда ко мне благоволил. И к моей матери тоже, однако ее он оставил там. Я был тогда совсем ребенком. – Он протянул Саре дымящую сигару.

Девушка нерешительно покачала головой. Он придвинул ее ближе: ну же. Больше от смущения, чем из любопытства, она взяла у него сигару, поднесла к губам и вдохнула. Дым оказался едким, зловонным, у нее перехватило дыхание. Закашлявшись, она сунула сигару обратно.

– Вам надо попрактиковаться. – Птолемей похлопал ее по спине. – Сразу затягиваться не следовало.

Сара молча кивнула, ее замутило. Они продолжали идти по тропинке, а его рука теперь покоилась у нее на спине, там, где кончается корсаж и плечи прячутся под тонкой тканью сорочки и платья.

– Открыть вам секрет? – спросил он.

– Ладно, скажите, – не без труда проговорила Сара. Голова у нее кружилась.

– В один прекрасный день я открою собственную табачную лавку. У меня будет только самый лучший табак, о да, уж поверьте. Только наилучший виргинский табак.

Птолемей внезапно остановился, так что ей пришлось повернуться к нему лицом. Он был просто великолепен на фоне унылого замерзшего сада. Казалось, он внимательно изучает тонкую трубочку из табачных листьев, крутя ее в смуглых пальцах. Но вот на лице у него засияла чудесная улыбка, и он поднял глаза на Сару:

– Они никак не накурятся вдоволь, эти ваши истинные джентльмены из Лондона. Эти люди любят табак почти так же, как свой сахар.

У Сары прямо дух захватило от неожиданностей этого дня: от собственного проступка и оттого, что ее спутник такой необыкновенный. Вся ее скованность и настороженность словно бы улетучились вместе с табачным дымом. Она взяла сигару из руки Птолемея, желая показать, что одобряет и его самого, и его табак, и такие грандиозные планы, что она с ним заодно и намерена, как он выразился, попрактиковаться. На этот раз она пыхнула дымом уже чуть более спокойно.

Птолемей что-то сказал, но она не разобрала и вопросительно посмотрела на него, прищурив глаза.

– Вам влетит от нее? – Он мотнул головой, указывая на другой конец сада.

Оттуда к ним, размахивая руками, шагала миссис Хилл с лицом кислым, как айва.

– Боже милостивый! – Сара спрятала за спину окурок.

– Плохо дело?

Девушка кивнула, охваченная ужасом. Как же ей теперь оправдаться перед миссис Хилл, как объясниться? Бежать, скорее бежать!

– Мы с вами могли бы прогуляться, – удержал ее Птолемей, – во второй половине дня, когда заканчиваются домашние хлопоты.

Она вскинула на него сконфуженный взгляд, одновременно пугаясь и радуясь, приподняла подол и пустилась бегом навстречу миссис Хилл.

К счастью, миссис Хилл не потребовала объяснений. В сущности, она даже и не дала Саре возможности их представить. Просто сперва отвесила ей подзатыльник («Ой!»), а потом шлепнула пониже спины, заставив пробежать несколько шагов в сторону дома.

– Миссис, пожалуйста…

– Нечего трещать «миссис, миссис»! Подумать только, и мистер Коллинз в гостях, и семейство Бингли! А ее носит невесть где!.. – Миссис Хилл влепила очередной шлепок, направляя Сару к парадному входу, схватила ее за руку и втолкнула в вестибюль. – Приготовь вещи Бингли. Они уезжают.

– Недолго же они побыли.

Миссис Хилл понизила голос и почти шипела:

– Я звала тебя, Сара, а тебя нигде не было. Я чуть со стыда не сгорела. Принимайся за работу. Да поторопись, девочка. Пошевеливайся как можешь!

«А если я никак не могу?» – строптиво подумала Сара. Но щеки у нее пылали огнем оттого, как ужасно она осрамилась и подвела миссис Хилл.

 

Глава 4

Мысли о незерфилдском бале чрезвычайно занимали всех дам в семействе Беннет…

Сразу после отбытия Бингли небеса разверзлись и погода испортилась настолько, что барышни лишились всякой возможности выйти на прогулку.

Что же до Сары, то ее ненастье лишило сна: дождь отчаянно барабанил по чердачной крыше, стучал в маленькое окошко, с грохотом низвергался по водосточным трубам. Полли это не мешало, она безмятежно посапывала, закинув за голову руки. Сара лежала, не смыкая глаз, размышляя о Птолемее Бингли. Она вспоминала вьющийся дымок его сигары, его темные глаза, теплую ладонь на своей спине чуть повыше корсажа.

Дождь падал и на крышу конюшни, и капал, и капал, и капал где-то за пределами сияния лампы… и за пределами действия книги. Джеймс встряхнулся, опомнился и обнаружил, что уже некоторое время перелистывает страницы, не вчитываясь в слова. Пришлось заложить страницу, набросить плащ, сунуть ноги в сапоги и выйти с фонарем в ночной ливень, прихватив с собой лестницу. Забравшись на крышу конюшни, он долго вслушивался в стук капель – в одном месте он был не таким, как везде. Джеймс нашел неплотно сидящую черепицу и закрепил ее. Пока довольно и этого, а в сухую погоду и при свете дня можно будет все сделать начисто.

И миссис Хилл тоже не спала – стояла у окна под храп мужа за спиной, смотрела на залитый лужами двор, на качающийся от ветра фонарь – дождевые капли в его свете посверкивали, точно хрусталь, – смотрела, как Джеймс поднимается по лестнице на крышу, как поправляет сдвинутую черепицу. Она видела, что он благополучно спустился вниз, и не отрывала глаз, пока он не отнес лестницу на место, пока за ним не захлопнулась дверь, пока свет снова не появился в его окошке.

Когда свет у Джеймса погас, миссис Хилл почувствовала, что замерзла, плотнее закуталась в шаль, опустилась возле кровати на колени и стала молиться про себя. Она произнесла все молитвы, но дождь все барабанил в чердачное окно, и, дрожа от холода, она прочитала молитвы еще раз, произнося слова одними губами. Каждую фразу она на миг удерживала в мыслях, стараясь полностью понять и уделить ей должное внимание. Ей было за что благодарить Господа: служба – заведенный порядок и обычные дела – доставляла ей удовольствие, ей нравилось ухаживать за красивыми вещами и бережно сохранять их, печь пышный хлеб и превращать сырые продукты в изысканные и аппетитные кушанья. Радовала ее и их маленькая компания, те люди, что были рядом с ней в последнее время. Если бы знать точно, что все в их жизни таким и останется, что Джеймс обоснуется на этом месте, а Сару удастся научить и вразумить, что Полли остепенится и от нее будет прок… Если бы только быть уверенной в том, что все не пойдет прахом, не изменится в одночасье, тогда о большем и мечтать не нужно.

И все же тревога в душе не унималась: миссис Хилл беспокоилась и о себе самой. Придет ли время, когда она сможет заняться собственными делами, а не только чужими? Получит ли когда-нибудь то, чего хочет сама, или так и будет светиться отраженным светом чужого счастья, пытаясь хоть чуть-чуть согреться от его тепла?

Работа, как было хорошо известно миссис Хилл, от всех невзгод оградить не может, однако служит недурным средством против унылых раздумий. Саре, погрузившейся в заботы о платьях и нижних юбках, которым следовало вернуть их красоту и во что бы то ни стало заставить выглядеть как новые, было сейчас не до мечтаний. Кроме того, это задание позволило относительно надежно скрыть девочку от надоедливого мулата.

По счастью, в последние дни он появлялся у них на кухне не так часто, как прежде. Из-за дождей и в преддверии предстоящего в недалеком будущем важного светского события семейства почти не общались. Миссис Хилл это уютное уединение в Лонгборне пришлось по душе. Дождь струился по окнам, окрестности стали серыми, дороги размыло – ни въехать, ни выехать. Лонгборн казался ковчегом посреди потопа: что бы ни творилось снаружи, его обитатели чувствовали себя в безопасности.

Однако вечно так продолжаться не может.

Следовательно, разговор с Сарой неизбежен: нельзя спускать подобное с рук. Но как завести беседу на столь щекотливую тему, не рискуя ранить чувства невинной девушки? Невинность – то же прозрачное стеклышко, защищающее от непогоды. Стоит Саре оступиться, и она натворит ужасных, непоправимых бед, навредит сама себе и другим, а стекло разлетится вдребезги по всему полу.

Лучше говорить попросту. Простые правила, которым должно следовать простой девушке.

– Я запрещаю тебе видеться с этим мулатом.

– Что? – Потрясенная Сара даже рот приоткрыла. – Вы о Птолемее? Почему?

– Ты правда не понимаешь и хочешь, чтобы я сказала?

Сара кивнула, плотно сжав губы.

– Ты курила, Сара. Ты отправилась гулять по парку – не твоему парку, вынуждена напомнить, это собственность твоих господ – в то время, когда тебя ждала работа. Да еще и с этим мужчиной, с этим… э… чужаком, которого мы почти не знаем! Уволить могут и за меньший проступок, да еще и оштрафовать вдобавок. А как подумаю, какой урон эта выходка могла нанести репутации дома…

Миссис Хилл скрестила руки на груди, сознавая, что три пятых из всего ею сказанного можно легко опровергнуть. Она заметила также, что на нее смотрит муж, оторвавшись от работы, что Джеймс, направлявшийся в холл, замер на пороге, а Полли улизнула в судомойню, пока никто не успел обвинить и ее в каком-нибудь проступке, – заметила и поняла, что нужно было отчитать Сару с глазу на глаз, уж такой-то малости девушка заслуживала.

А теперь Сара вся ощетинилась: повела плечами, притопнула ногой, выпрямилась:

– А коли его сюда снова пришлют?

Миссис Хилл это не понравилось. Явный вызов! Она тоже вспыхнула:

– Будешь держаться от него подальше.

Высоко подняв брови, Сара молча смотрела на экономку.

– А что ты ожидала услышать?! – От негодования миссис Хилл возвысила голос. – Думала, я позволю тебе перед ним красоваться? И нас всех выставлять на посмешище?

– Что же, мне и друга иметь нельзя? Так, по-вашему?

– Он тебе не друг.

Сара, поколебавшись, кивнула:

– Это все?

– Если ты все поняла и станешь впредь благоразумнее, думаю, можно на этом закончить.

Сара сделала реверанс. И, закусив губу, вернулась к работе, поскольку только одно это ей и оставалось. Взяв чайник, она прошла по судомойне и выплеснула остатки воды в поломойное ведро. Оставшуюся на дне заварку Сара выскребла в глиняный горшок – спитой чай сохраняли для подметания полов. Она немного помяла заварку, разбирая слипшиеся мокрые листья.

Руки у нее дрожали. Девушка вытерла их о передник и прижала к лицу. Огрубевшая кожа царапала щеки.

Если работать без души, хорошо не выйдет – сколько раз миссис Хилл повторяла ей эти слова?

А миссис Хилл хмурилась тем временем на кухне: сдобное тесто никак не подходило. Она желала Саре только хорошего, но девочка, конечно, все видит по-своему, да и не понимает ничего. Откуда же глупышке знать, чем она рискует?

Когда на следующее утро Сара принесла мистеру Коллинзу горячую воду, он уже проснулся и сидел в постели. Девушка хотела поставить кувшин рядом с умывальником и тихонько уйти. Ей предстояло разнести по спальням еще четыре таких же кувшина, и она, разумеется, не собиралась вступать в разговоры, если только к ней не обратятся. Однако гость откашлялся и заговорил как бы невзначай, с самым безмятежным видом:

– Твои молодые хозяйки, по всей видимости, получили самое превосходное образование, не так ли?

– Сэр?

– Как выяснилось, этих юных леди не допускают до кухни, что несколько обескураживает и, признаюсь, удивляет. Впрочем, я все же льщу себя надеждой, что какие-либо обязанности по дому у них имеются. Не представляю, как в столь многочисленном семействе и при скромном доходе мистера Беннета все они могут сидеть сложа руки, не исполняя никакого настоящего дела. Да и возможно ли одобрить подобное воспитание, при котором дитя неспособно принести пользы ни себе, ни кому бы то ни было? – Мистер Коллинз принялся суетливо расправлять простыню на коленях. Он был похож на маленького мальчика.

– Барышни Беннет добрые и благонравные, разумные девицы, сэр, – произнесла Сара, не погрешив против истины в отношении по крайней мере некоторых из них.

– Но послушные ли?

Она замешкалась. Никто и никогда не заставлял барышень сделать хоть что-то против их собственной воли, поэтому ответить было затруднительно. Однако Саре не хотелось разочаровывать гостя. Она кивнула.

Мистер Коллинз просиял:

– А мисс Элизабет? Можно ли назвать ее особой деятельной и практичной? Сумеет ли она должным образом распорядиться скромным доходом?

Сара понурилась. Увы, ей нечем его обнадежить… «Обратите внимание на Мэри» – правильней и честней было бы ответить так. Интересами, темпераментом и внешностью Мэри куда больше походит на мистера Коллинза. Но если он сам этого не видит, то советовать не ее дело.

– Это весьма важный вопрос. Будь искренна со мною, дитя мое.

Элизабет, вспомнила Сара, поручила ей перешить свое старое платье для незерфилдского бала. И барышня всегда своими руками делала из обрезков ткани цветы и другие головные украшения. Все шло в дело – ни лоскутка, ни обрывочка шелка или батиста у нее никогда не пропадало.

– Они бережливы, – решилась ответить Сара. «Да ведь так и есть, – рассудила она про себя. – По крайней мере, по части туалетов. А куда деваться?»

Гость ухватился за это с радостью, даже прямее сел на постели:

– А мисс Элизабет, так ли она мила и любезна, как кажется?

Волосы у Элизабет вились от природы, что, несомненно, говорило в ее пользу. Они с Сарой были ровесницами и росли в одном доме с самого детства. Элизабет всегда проявляла к Саре чуткость и участие, всегда давала ей книги. Но душа у Элизабет была точно из драгоценной слоновой кости, а мистер Коллинз… Хорошо бы он сам понял, ведь невозможно сказать ему напрямик (Сара ни за что не станет этого делать), что он совершенно не пара мисс Элизабет.

– Мисс Элизабет мила и любезна, насколько это вообще возможно.

Он вновь обрадованно закивал и довольно потер руки. Приподняв одеяло, мистер Коллинз спустил ноги с кровати, завозил бледными босыми ступнями по ковру. Затем отдернул гардину и уставился в окно. Казалось, он совершенно забыл о присутствии горничной. Саре вспомнилось, как они с Полли выбивали пыль из ковра, на котором он теперь стоял, как задыхались и чихали. Тут она спохватилась: четыре кувшина дожидались ее в судомойне, и вода в них остывала.

– Сэр?

Он повернулся, благожелательно поглядел на нее.

– Сэр, нельзя ли и мне спросить у вас совета? Я хочу сказать, как у священника.

При этих словах он весь раздулся, распушился, как птица в мороз:

– Что тебя тревожит, дитя мое?

– Я работаю не покладая рук. – Она переступила с ноги на ногу. – Я стараюсь быть хорошей. Делаю все, что мне велят.

– Что ж, продолжай, выполняй свой долг и дальше. Труд освящен и освящает. Помни притчу о виноградарях.

Она кивнула, но не совсем уверенно. Всякий раз, слыша историю о равном вознаграждении для тех, кто потрудился совсем мало, и для тех, кто работал изо всех сил, Сара приходила в уныние и теряла надежду.

– Но как же Марфа? – спросила она. – Разве история Марфы не учит, что должно быть время и на то, чтобы пребывать в покое, слушать и учиться?

– Ах, это!.. – Мистер Коллинз глянул на девушку, сузив глаза.

– Или полевые лилии, которые не трудятся и не прядут, вообще ничего не делают?

– Да, да, но ты должна понять, что труд – твой долг, и, исполняя долг, подобно каждому из нас, ты обретешь радость и искупление грехов.

– Но моя работа не приносит мне радости! – Саре хотелось топнуть. – Она приносит усталость и боль. Я тружусь изо всех сил, но, получается, не могу позволить себе даже минутки, одной минутки удовольствия. Меня только бранят и вечно в чем-то винят.

– Удовольствия? – Мистер Коллинз шагнул к ней, выпучив глаза. От него пахло постелью, маслом для волос и скверными зубами. – Ты оступилась, совершила ошибку, дитя мое?

Сара попятилась. Она забылась и зашла слишком далеко, дальше, чем намеревалась.

– Прошу прощения, сэр. Я не должна была заговаривать.

Своей пухлой рукой он остановил ее:

– Что это за ошибка, дитя? Облегчи душу. Ты должна рассказать мне.

Перед ней пронеслось все, что было сделано и сказано, все, о чем она думала, что чувствовала, начиная со дня приезда Джеймса в поместье. Происшествие с тачкой, ракушки в его дорожном ранце, его комната, аккуратно прибранная и полупустая; Тол Бингли, мечты о саде Воксхолл и амфитеатре Астлея… темный и грязный переулок в Меритоне, обнаженная кожа солдата и его крики; тошнота от запаха табачного дыма – все это разом нахлынуло на нее, – слишком много, чтобы все обдумать, объяснить и преподнести мистеру Коллинзу, перевязав красивым бантиком.

– Я разговаривала с соседским лакеем.

Он отступил, лицо сморщилось и нахмурилось.

– И все?

Она кивнула.

– Только… разговаривала?

Сара снова кивнула.

– Что ж, я полагаю, время от времени подобное необходимо.

Сара видела, что он пытается собраться с мыслями.

– Но не испытывала ли ты какого-то непривычного удовольствия от беседы с ним?

Что-то она испытывала, это было неоспоримо. Но то, что она чувствовала, нельзя было назвать непривычным удовольствием. Пожалуй, это вообще не было удовольствием, скорее зарождающейся догадкой, что удовольствия вообще возможны.

– Непривычного – нет, не думаю, сэр.

– Вот и хорошо, – с облегчением откликнулся мистер Коллинз. – Тебе, полагаю, лучше поговорить на эту тему с экономкой, а не со мной. Эта тема скорее относится к домашнему хозяйству, нежели затрагивает вопросы морали и религии. – Он махнул рукой, отпуская ее, и отвернулся к окну, любуясь широкими зелеными лугами, кустарниками и рощами – своим будущим наследством.

Уходя, Сара достала из-под кровати ночной горшок и вынесла, отвернувшись от его содержимого. Она перебежала залитый дождем двор, приблизилась к нужнику и, выливая в дыру содержимое горшка, размышляла, что вот это и есть ее долг, а она не может найти удовлетворения в его выполнении и удивилась бы, узнав, что кому-то на ее месте подобное удалось. Сара ополоснула горшок под насосом и оставила проветриваться под дождем. Если таков ее долг, то ей очень хотелось бы с кем-нибудь поменяться.

 

Глава 5

…Даже банты для бальных башмаков были приобретены с помощью посыльного

Сара шила, сидя у окна. Элизабет и Джейн тихонько разговаривали у камина, близко сдвинув головы. Они тоже шили, кутаясь в свои домашние капоты и наброшенные на плечи шали. Отблески огня играли на их локонах.

Был понедельник накануне бала. Тяжелый утюг натер Саре волдырь на нежной коже между указательным и большим пальцем. Даже закрывая глаза, она видела, как иголка проходит сквозь муслин и следом тянется нить.

Уикхем, слышала она и снова, Уикхем, Уикхем, Уикхем. Звук этого имени напоминал ей лязг портновских ножниц.

В стекла бился ветер, за окном скрипели голые ветви деревьев. Блестели мокрые от дождя кусты, выложенные гравием дорожки покрылись лужами. Земля на газоне раскисла, низкое небо все сплошь затянуло тучами, а ветер нес с собой их все больше – все больше дождя. Сарино настроение вполне соответствовало погоде – серое, унылое, без надежды на перемены к лучшему, особенно теперь, когда ей запретили даже видеться с Птолемеем Бингли.

Хлопнула дверь, и в комнату сестер ворвалась Лидия (домочадцы давно прекратили надеяться, что когда-нибудь она научится стучаться). В эти дни она была решительно лишена возможности расходовать свою природную кипучую энергию – заточение в доме стало для нее настоящей пыткой. Лидию следовало бы выгулять на свежем воздухе, чтобы бедняжка побегала по траве за брошенной поноской.

– Ни утренних посетителей, ни офицеров, ни новостей – ничего! Боже! Просто не представляю, как я все это вынесу.

Лидия с размаху шлепнулась на кровать сестер и с ногами улеглась на лоскутное покрывало. Изнывая от безделья и не зная, чем себя занять, она схватила моток розовой ленты и пропустила ее сквозь пальцы.

– Положи ленту на место, пожалуйста, Лидия, ты ее испортишь.

Состроив гримасу, Лидия выпустила из рук ленту, и та кольцами упала на одеяло.

– Вы правильно поступаете, сестрицы, что прячетесь здесь, наверху, и не попадаетесь на глаза мистеру Коллинзу.

– Лидия! Это неправда. Мы работаем.

Лидия пожала плечами и, скинув домашние туфли, сунула ноги в бальные башмачки Джейн, валявшиеся на полу.

– Ничего, ведь кроме Сары нас никто не слышит, а она у нас просто золото и никому не расскажет, верно, Сара?

Лидия с заговорщической рожицей обернулась к Саре, и та невольно улыбнулась в ответ. Потом непоседа принялась крутиться во все стороны, любуясь туфельками.

– Что до меня, я не собираюсь спускаться и выслушивать его нудные проповеди – и все тут.

После всеобщего минутного замешательства Джейн мягко проговорила:

– Он отправляется с папой в библиотеку, ты же знаешь.

– И это, – добавила Элизабет, – серьезный проступок.

– Ну вот, видишь! Даже папа пытается избавиться от этого ужасного человека, и я не понимаю в таком случае, почему это не дозволяется мне. Боже! Он такой нудный. Не представляю, кому такой может понравиться.

Сара склонилась над своим рукоделием, плотнее сжав губы.

Мистер Коллинз ничего не мог поделать со своей неуклюжестью и нелепостью. Уж таким он явился на свет, такими качествами наделила его природа, такое воспитание он получил – или не сумел получить. И если он не знал правил, заведенных у них в доме, то лишь потому, что с ними его никто не ознакомил; предполагалось, что он должен догадаться, постичь их внутренним чутьем. Ну а когда ничего из этого не вышло, его взяли и осудили за неудачу.

– Папа там гостей не принимает.

– А если бы мог, то и нигде бы не принимал.

– Да, но не в библиотеке же! Боже милостивый!

Сара покосилась на прелестные свежие личики, светящиеся от собственной смелости, и мысленно перенеслась в то утро накануне Михайлова дня, в холодный коридор с запахом мочи из горшка, к плотно закрытой двери в библиотеку, из-за которой доносились голоса. Миссис Хилл, стало быть, туда допустили, подумала она, хотя, миссис Хилл гостем определенно считаться не могла.

Лидия фыркнула, топнула и села, болтая ногами в великоватых ей туфельках Джейн.

– Мистер Коллинз – папин кузен, так кому же и страдать от этого господина, как не папе? – Вдруг Лидия ошалело уставилась на туфли, словно осененная внезапной мыслью. Из уст ее вырвался вопрос: – А новые банты мы заказали?

Взоры всех присутствующих устремились на бальные туфли, повисшие у Лидии на кончиках пальцев. Один бант развязался, разлохматился и посерел от пыли. Его плачевное состояние служило живым свидетельством рвения, с каким мистер Бингли танцевал с Джейн на балу в Меритоне. Второго банта не было в помине.

– Бог мой, и впрямь, заказали?

– Я нет.

– И я.

– А маме ты об этом напомнила?

– Нет.

– У нас еще должен был остаться запас. – Джейн подошла к комоду, выдвинула ящик и принялась рыться в его содержимом, озабоченно наморщив прелестный лоб.

Несколько бантов и в самом деле нашлось, но до того разных по фасону, цвету и степени изношенности, что из них удалось составить только две пары – голубую и желтую. К тому же желтые банты можно было назвать парой лишь условно. Примерно одного размера, они весьма заметно различались оттенками: один был явственно лимонным, другой же, как отметила Лидия, скорее горчичным.

Пока происходила эта суета, Сара продолжала работать, не отрывая глаз от шитья. Она вслушивалась в завывания в каминной трубе, замечала, как от ветра пляшет огонь и колеблется свет: при одной мысли о непогоде кожа покрывалась мурашками.

– Мне к моему платью нужны будут розовые, – заявила Лидия.

Сара прикрыла глаза и тихонько, почти неслышно вздохнула.

– И чтобы огромные, точно капустные кочаны! Самые большие, какие сумеешь достать. Ты ведь знаешь, какой надобен оттенок розового – под платье из того чудесного муслина. А лучше прихвати-ка с собой лоскуток для сравнения, чтобы цвет в цвет подобрать. Благодарю, Сара. Ты прямо настоящее золото.

Сара отложила шитье.

– Да, – произнесла Элизабет, бросая огорченный взгляд на запотевшее окно, по которому барабанил дождь. Оконные стекла дребезжали от ветра. – Боюсь, что за бантами и в самом деле придется посылать.

Путь до города по большаку оказался долгим и тягостным. Дождь висел сплошной пеленой и, казалось, отрезал Сару от всего мира. Довольно скоро зонт начал пропускать воду, капли падали на плечи и просачивались до самой кожи. Юбка отяжелела от воды. За это время мимо не проехало ни одной кареты – на ее счастье.

Сара попробовала вообразить, будто прогуливается по Лондону: улица вымощена, по обеим сторонам высятся дома с ярко освещенными окнами. Вот она идет по сияющей сводчатой галерее, там так тепло, светло и сухо. Она любуется витринами с модными шляпками, сверкающими драгоценностями и горами конфет. Но тут вдруг перед ней появляется дама – кажется, Элизабет, совсем уже взрослая, в необыкновенном оранжевом спенсере и модной шляпке – и протягивает ей пакет, еще один, следом шляпную картонку, на которую продолжает наваливать все новые и новые свертки, а когда Сара, не удержав, роняет один из них, повзрослевшая Элизабет бранит ее за неловкость и невнимательность.

Вдали загрохотал почтовый дилижанс, заставив ее очнуться, отскочить в сторону и, перепрыгнув через канаву, застыть на скользкой обочине. Дилижанс пронесся мимо, ошеломив ее ревом рожка, топотом конских копыт и скрипом колес. Он поднял фонтан грязи, обрызгав ее с головы до пят. Сара вытерла лицо и руки отсыревшим носовым платком. Начала было отряхивать подол, но отказалась от этой мысли: что толку? Все равно она вымокла насквозь, несколько пятен грязи уже ничего не изменят.

В Меритоне галантерейщик расстелил на полу клеенку, чтобы Сара не наследила. В тепле от ее юбки пошел пар.

Насквозь промокшая, она простояла так полчаса, пока галантерейщик и его приказчик не подобрали шесть пар бантов требуемых цветов. Образчики тканей, тесьмы и шитья выносили показать Саре, а внутрь не пригласили, чтобы не испачкала чистую, аккуратную лавку. Она кивала на все, что ей показывали, совершенно не вникая в тонкости оттенков и фактуры. Может, хозяйкам понравятся банты, а может, они их выбросят. Что ж, она не против, пусть выбрасывают. Ей даже больше хотелось, чтобы они с негодованием вышвырнули все эти бантики.

Другие посетители, не такие мокрые, приходили и уходили. Им для этого требовалось лишь выбраться из экипажа и пройти шаг-другой или пробежать немного по улице от своего дома. Они оставляли зонты у входа и поглядывали на Сару с тем особым сочетанием сочувствия и веселого изумления, какое вымокшие насквозь люди, кажется, всегда вызывают у сухих.

Наконец выбранные банты были завернуты в материю, потом в оберточную бумагу и еще в мешковину, чтобы Сара смогла доставить их в целости и сохранности. Она взяла сверток под мышку и вышла в потемки.

Миновав пост у заставы, Сара услышала, что сзади приближается карета. Кучер окликнул постового, звякнула брошенная и пойманная монета, и послышались слова благодарности. Громыхнул запор, заскрипели петли, и ворота отворились, пропуская экипаж.

Подобрав юбку, Сара шагнула к деревянному частоколу, уступая дорогу. Новая порция грязи уже ничего бы не изменила, но попасть под колеса ей не хотелось. Она оглянулась посмотреть, далеко ли карета.

Теплое сияние каретных фонарей ворвалось в серую мглу, чудесно ее расцветив. Постовой на заставе в мокрой шляпе и накинутой на плечи дерюге стоял, облокотившись о ворота. Кучер цокнул языком, стегнул лошадей, и карета тронулась с места. Сара узнала ливрею и тут же ощутила, как в душе что-то встрепенулось – то ли восторг, то ли беспокойство… а может, чувство вины. Перед ней был Птолемей, от которого ей настрого велено держаться подальше. Но куда же ей деться? Она стоит здесь, замерев, вжавшись спиной в неструганый частокол, и в каком ужасном виде – помилуй, Господи! Карета проезжала мимо – теплые конские бока, мягчайшая кожа. В окне мелькнули миссис Хёрст и мисс Бингли, красивые, скучающие. Затем – лакеи на запятках в плащах с потеками дождя и треугольных шляпах. Тол Бингли, увидев Сару, приподнял шляпу, отчего с широких полей полилась вода.

Он поспешно переговорил с другим лакеем, тот кивнул. Тогда Тол повернулся к Саре и сделал жест, подзывая ее. Высоко подняв брови, он пальцем указал на себя, потом на запятки, где стоял сам: вас подвезти?

Все случилось в мгновение ока: Сара шагнула вперед и протянула руку, Тол наклонился, ухватил ее повыше локтя, и девушка повисла в воздухе. Одна нога нащупала ступеньку, другая тоже нашла какую-то опору. Не успела Сара опомниться, как уже стояла с краю на запятках, бок о бок с ним. От мулата исходило тепло и пахло въевшимся дымом, мокрой шерстью и солидностью.

– Легкая как перышко, – выдохнул он.

Сара засмеялась и смущенно покосилась на него.

– Держитесь вот здесь.

Она схватилась за поручень, и ее голые руки оказались рядом с его руками в добротных перчатках.

Кучер, заговорщически кивнув им, натянул вожжи, и лошади, высоко вскидывая ноги, пустились рысью. От толчка Сару качнуло, и Тол обнял ее за талию.

Ветер бил ей в лицо, мокрая материя липла к телу. Лошади неслись вперед легко и весело, и на повороте Сара снова качнулась и прижалась к нему. От быстрой езды земля сливалась в неясную полосу. В этот ненастный день ей выпала настоящая удача, в один миг вознесшая ее над цепкой грязью нищеты.

Все дорожные ориентиры: стог сена, древний дуб с обломанными ветвями, болотце – мелькнули и остались позади так быстро, что Сара и не заметила. Скорость – вот, оказывается, истинная роскошь, способность собирать мир в складки и проходить сквозь них, подобно игле. Вот уже и поворот на Лонгборн завиднелся сквозь дождь. Упряжка замедлила бег.

– На повороте просто спрыгивайте.

Она обернулась с расширенными от страха глазами:

– Вы не остановитесь?

Тол сочувственно развел руками:

– Думаю, хозяевам не стоит знать, что я подвожу попутчиц.

Сара взглянула вниз, на землю, слившуюся в бесконечное смазанное пятно. Она сломает ногу, шею, что-нибудь непременно сломает. Но тут рука Тола крепко ухватила ее, как прежде, повыше локтя.

– А теперь, – скомандовал он, – прыгайте!

Лошади на повороте пошли тише… и все же быстро, слишком быстро. Сара не могла заставить себя сойти с подножки.

– Давай, Сара. Пора!

Она шагнула, на миг повисла в воздухе, ветер свистел в ушах, земля стремительно мчалась мимо. Потом ноги коснулись дороги, Тол отпустил ее, и ей пришлось пробежать несколько шагов, чтобы обрести равновесие и не упасть. Карета была уже далеко, когда Сара, пошатываясь, остановилась.

Оглянувшись, Тол Бингли приподнял шляпу, прощаясь, и Сара помахала в ответ. Уносившая его карета скрылась за поворотом.

Погрузившись в раздумья, Сара неторопливо шла по деревенской улице. Мысли о случившемся согревали ее, будто пригоршня горячих печеных каштанов. Она совершила то, что ей было настрого запрещено, и это сошло ей с рук, потому что никто ее не видел и никто в Лонгборне ничего не узнает! Тешась приятными воспоминаниями, Сара даже не глянула на верхнюю тропинку через поле. Там, наблюдая за девушкой, стоял мужчина в насквозь промокшей куртке. С обвисших полей его шляпы капала вода.

Он видел, как замедлила ход карета, свернув за поворот. Когда маленькая фигурка отделилась от экипажа, сердце его замерло от страха при мысли, что она разобьется, но она пробежала немного и остановилась, по виду целая и невредимая. Он смотрел, как девушка машет вслед уезжающей карете, как бредет по деревенской улочке, медленно, с мечтательной улыбкой, словно в солнечный майский полдень.

Лишь после того, как Сара вошла в ворота усадьбы и скрылась из виду, он тоже направился к дому.

Мистер Смит уже трудился на кухне, когда Сара спустилась, переодевшись в сухое и держа в вытянутой руке свое намокшее платье. Она прошла прямо в прачечную и, судя по звуку, бросила одежду в корыто, чтобы отмочить грязные пятна. Потом вернулась, вытирая руки о передник. К обеду она не поспела. На кухне царил беспорядок, однако девушка, казалось, этого даже не заметила. Она витала далеко отсюда, и ничто ее не заботило.

Джеймс расставлял на подносе кофейный сервиз. Интересно, думал он, заметит ли Сара его мокрые обшлага и покрасневшие от холода запястья? Он внимательно и пристально осмотрел ее, отметив разгоревшийся после прогулки по свежему воздуху нежный румянец, яркий блеск глаз. Как же она прелестна, подумал он, теперь, когда чувствует себя счастливой. Сара же едва скользнула по нему рассеянным взглядом.

– Может, захватите это в гостиную, когда пойдете наверх? – Сара положила на кухонный стол сверток, сняв с него мешковину.

– Конечно, – отозвался Джеймс не раздумывая, но минуту спустя, когда она принялась разбирать нагромождение тонкого фарфора и кухонной утвари, спросил: – А что там такое? – Взяв со стола пакет галантерейщика, он пристроил его на поднос рядом с кофейными чашечками.

– М-м?

– Что там внутри, в этом свертке?

– Банты для башмаков, – ответила она.

– Банты?!

– Банты. Банты для туфель.

– Я что-то не понимаю.

Сара нетерпеливо фыркнула:

– Бальные туфельки должны быть украшены бантами. Их пристегивают сверху.

– Зачем это нужно?

– Для красоты.

– Что? – Джеймс закатил глаза. – Значит, так: если в следующий раз вас снова отправят в скверную погоду с дурацким поручением, отыщите меня, и я все сделаю за вас.

Сара скрестила руки на груди, глаза у нее засверкали.

– А с чего это вы командуете, что мне делать?

Он взмахнул рукой, словно обороняясь от обвинения:

– Да я даже не думал…

– А что, если я хочу пройтись? Может, мне приятно туда ходить? И совсем не приятно, когда вы суете свой нос куда не следует.

– Простите, не хотел вас обидеть, – смутился Джеймс. – Не имел намерения лишать вас удовольствия. – Он поклонился, взял поднос и покинул кухню.

Сара осталась одна, мучимая неприятным чувством, что говорила она не от души и что бедный мистер Смит, к несчастью для себя, пожал то, что посеяла миссис Хилл.

Планов Джеймс не строил – не мог себе позволить такой роскоши. Не в том он был положении, чтобы посадить к себе в седло еще одного человека. Его задача сейчас – затаиться, не лезть на рожон и прилежно трудиться. Именно по этой причине сердечная буря, вспышки желания и приступы ревности – все это было крайне, чрезвычайно некстати. Несвоевременные чувства следовало задушить на корню. Горько, что тут еще скажешь! Горько, что он вынужден отворачиваться, хотя предпочел бы смотреть не сводя глаз. Горько, что Сара, конечно, уйдет отсюда, полюбит – и совсем не его. Само ощущение горечи оказалось для Джеймса неожиданностью: к этому времени он, казалось, уже смирился с необходимостью делать то, чего не хотел, и не вмешиваться в события, которых не хотел бы допустить. Но Сара?.. Нет, с этим смириться он никак не мог. Мысль о ней досаждала, мучила, терзала. Он, разумеется, не умрет, если увидит, что она счастлива с кем-то другим, от этого не умирают, что бы там ни сочиняли поэты и романисты. Конечно, такое его не обрадует, да и кого бы обрадовало. Сердце в груди тоскливо сожмется, как от сильного страха, но умереть он не умрет, можно не сомневаться.

Такие мысли проносились в голове у Джеймса, пока он вытирал кофейные чашки. Это занятие позволяло ему находиться рядом с Сарой, которая, закатав по локоть рукава, ополаскивала тонкий фарфор. Полли, скрючившись в три погибели за их спинами, начищала расставленные в ряд на полу туфельки, недовольно бурча что-то себе под нос. Саре и в голову не могло прийти, что возню с вымытыми чашками Джеймс затеял лишь в надежде привлечь ее внимание.

И его надежда оправдалась: Сара невольно бросила взгляд на его аккуратно подстриженные ногти, похожие на бледные полумесяцы, на то, как перекатываются мышцы на его предплечье, когда он протирает чашки изнутри, и тут же скромно отвела глаза. Но Джеймс молчал, и мысли Сары вновь вернулись к удивительным событиям уходящего дня. Она вспомнила руку Тола Бингли у себя на талии, ледяные капли дождя на коже, чудесное ощущение быстрой езды и то, что он ее приметил и был участлив и внимателен к ней, хотя больше никто в целом свете не испытывал к ней никакого интереса. Сара погрузила в воду очередное блюдце, потерла, вынула и передала Джеймсу, задаваясь про себя вопросом, долго ли пришлось Толу Бингли сегодня разъезжать и что интересного он видел с запяток кареты. Сама она успела сходить в Меритон и обратно, весь день бегала вверх и вниз по лестницам, вперед-назад по коридорам; если все это сложить, сколько получится? Наберется ли двадцать миль, как до Лондона? Или даже больше, как отсюда по извилистым проселочным дорогам – до моря?

Джеймс работал нарочито медленно. Он протирал каждую чашечку и каждое блюдечко до скрипа и подвигал к Саре, любуясь тем, как она хмурится, наслаждаясь ее упрямым молчанием. Ох, это ее упрямство, эта несговорчивость! Чем измерить их очарование? Как она вспыхнула, когда он предложил пойти вместо нее в Меритон, как стремительно повернулась к нему, сдерживая гнев, сверкая глазами. Возможно, она и желала поставить его на место, но Джеймсу даже ее дерзость показалась восхитительной. А что, если я хочу пройтись? Может, мне приятно туда ходить?

Она выносливее и сильнее, чем сама думает. От него ей ничего не надо. Ишь как отмахнулась от него, точно от мухи.

Джеймс находил это восхитительным.

 

Глава 6

…Только ожидание танцев во вторник позволило как-то пережить совершенно несносные пятницу, субботу, воскресенье и понедельник

День, которого никак не могли дождаться, наконец наступил, и все до него дожили. С утра в доме царила суматоха, и Сара, заканчивая завивать локоны Китти, чуть не плакала: так болели обмороженные руки. Кожу на кистях, покрасневшую и натянувшуюся, особенно щипало, когда Сара держала руки у огня, нагревая щипцы для волос. Даже мистер Беннет, обычно относившийся к своему внешнему виду с беспечным пренебрежением, на сей раз собирался с особым тщанием: призвав в качестве камердинера Джеймса, он поручил ему вычистить свой старый парадный костюм и напудрить парик.

Это совершенно иное дело, пояснял мистер Беннет Джеймсу, застегивавшему на нем облегающий камзол, нежели те богомерзкие пляски в меритонском Зале ассамблей с их невообразимой давкой, шумом и всей этой пустопорожней болтовней. Ни под каким видом невозможно убедить его в них участвовать, хотя жена и дочери посещают их весьма охотно. Некоторого шума и многолюдья следует, разумеется, ожидать даже здесь, на балу в частном доме, однако ради соседских отношений можно и потерпеть.

Джеймс, кивая, помогал хозяину втиснуть застарелые мозоли в древние бальные туфли.

Мистер Беннет ни за что не признался бы в этом ни единой живой душе, но решающим резоном его поездки в Незерфилд стало нежелание выслушивать попреки жены. Уж лучше недолго помучиться на балу, чем потом внимать бесконечным укорам из-за того, что остался дома. Когда Джеймс поддерживал мистера Беннета, помогая забраться в коляску, хозяин бросил на него полный сочувствия взгляд. Джеймса заставили облачиться в парик и треуголку, а также в жесткую тесноватую ливрею – исключительно ради того, чтобы проехать три мили до Незерфилда.

– Я вижу, они и тебе связали крылышки, как куропатке на блюде, – заметил мистер Беннет.

– Точно так, сэр, – отвечал Джеймс, всегда готовый поддержать шутку пожилого хозяина.

Миссис Хилл с особым тщанием завила парадный парик мистера Коллинза и так подала ему, чтобы это особое тщание непременно и наверняка было им отмечено, проверила, хорошо ли Полли отполировала бальные туфли этого джентльмена, и вдобавок приседала в глубоком реверансе всякий раз, как встречала его в коридоре. Однако экономка не удостоилась ни единого слова признания и, немало этим огорченная, вышла с мужем и горничными на парадное крыльцо, чтобы помахать вслед отъезжающей коляске.

– Слава тебе господи, – облегченно вздохнула Полли, поворачиваясь к входной двери. – Как я рада, что все это закончилось!

Прислуга семейства Беннет вернулась в опустевший холл. В ближайшие несколько часов никто от них ничего не потребует, и это удовольствие следовало смаковать. Мистер Хилл без лишних слов стал подниматься по черной лестнице наверх. Старик был совершенно измотан. Ему хотелось одного – поспать.

– Если не возражаешь, Сара, – проговорила миссис Хилл, – сегодня ночью дожидаться хозяев будешь ты. Я что-то совсем обессилела. Идем, Полли.

Сара, зло сощурив глаза, подождала, пока миссис Хилл, плавно покачивая задом, скроется за поворотом лестничного марша, а следом за ней и Полли, которая еле тащилась по ступенькам – ни дать ни взять уморившийся щенок. Тогда она что было силы пнула ковер и сунула под мышки горящие ладони. Снова ей предстояло коротать долгую ночь в одиночку, наедине с тусклым огоньком свечи и мерным тиканьем часов. Вот безобразие, разве так поступают! В прошлый раз ждать хозяев тоже оставалась она. Миссис Хилл и знать не знала, что Сара ее ослушалась, а все равно сумела наказать.

Ну и пусть, зато теперь дом в полном ее распоряжении. Сара высвободила руку из теплого убежища, взяла свечу и толкнула плечом дверь в гостиную. Она прошлась по комнате, подержала в руках фарфоровую даму, как следует рассмотрела ее нарисованные глаза, нарисованный ротик и розовые кружочки румянца на щеках. Перевернула статуэтку вверх ногами и изучила шероховатую нижнюю сторону и темное отверстие, открывающее пустоту внутри. Поставив статуэтку на место, девушка подошла к столу для рукоделия, подняла неоконченную вышивку: искусная работа Джейн была туго натянута и плотно схвачена буковыми пяльцами. При свете свечи Сара разглядела отнявших у рукодельницы бездну времени птичек, цветы, листья и положила пяльцы на стол, подумав, что ей, пожалуй, никогда не доведется заниматься этакой красотой. За тонкую вышивку не возьмешься, пока не все швы подрублены, не все петли пришиты и не все чулки заштопаны. Отставив свечу, Сара взяла колоду игральных карт с карточного столика у окна. Хотела было раскинуть пасьянс, но не знала, как подступиться к этому делу, и сдалась: сложила карты и, аккуратно подровняв края, вернула колоду в деревянную коробочку.

Она посидела в кресле миссис Беннет, поерзала на мягкой обивке, устраиваясь поудобнее, вытянула ноги и поставила их на каминную решетку. Кошка вспрыгнула и свернулась клубком у нее на коленях. Замурлыкала, потом вытянулась, слегка царапая Саре ногу, и вдруг что было сил вонзила в нее когти. Сара схватила кошку и сбросила на пол. Та прошествовала к камину и, улегшись, словно сфинкс, на каминный коврик, прикрыла глаза.

Часы тикали. Следовало бы задернуть гардины: парк и далекие луга за стеклами казались пустыней. Но Саре так не хотелось подниматься с места! Тишину нарушил крик совы. Можно было бы почитать, но от книги ее отделяли три лестничных пролета – слишком большое расстояние. Она выпрямилась, повозила ногой по ковру, кошка перекатилась на спину, Сара задумалась. В голове проносились мысли о фейерверках и танцах, о чудесах силы и ловкости в амфитеатре Астлея, о воланах, которые она то отпарывала, то вновь пришивала, о волосах, которые она завивала нынче, о бальных платьях, что кружились сейчас по отполированному светлому паркету цвета сливочной помадки, между зелеными мятными колоннами, под канделябрами из леденцов. Она думала о Незерфилде, и о Лондоне, и обо всем мире, простирающемся там, в темноте за окнами.

Сара нехотя встала, подошла к буфету и плеснула в рюмку канарского вина. Семь бед – один ответ, а в последнее время она, Сара, отвечает даже за то, чего не натворила. Она отпила глоточек. Вино было сладкое и пьянило.

Стало быть, она у миссис Хилл в немилости. А сама-то миссис Хилл, понятное дело, непорочна. Ни разу с того дня, как родилась, миссис Хилл не допускала оплошностей, ни разу не садилась в лужу, потому что даже близко ни к одной луже не подходила. Она ни разу не выбиралась за пределы этого тесного мыльного пузыря под названием Лонгборн, однако все знает лучше всех и по любому вопросу всегда имеет собственное мнение. И всегда уверена в своей правоте. А по правде говоря, что может знать миссис Хилл об этом мире, о людях, да вообще о чем угодно, коль скоро она ничего в жизни не видела, кроме домашнего хозяйства, да своего шамкающего старика мужа, да заботы о Беннетах?

Эти Беннеты! – думала Сара, наливая себе другого вина, на сей раз хереса, чтобы ни из одной из бутылок не убыло чересчур много (если бы это обнаружилось, все претензии оказались бы к мистеру Коллинзу, уж очень охотно его здесь винили во всех грехах). Миссис Хилл так раболепствует перед хозяевами, будто они какие-то божки. Ну а Сара не собирается ей подражать. Ни под каким видом. Она не желает довольствоваться такими крохами. Впрочем, миссис Хилл, если разобраться, не принадлежали даже крохи: все, что она чистила, пекла, жарила, штопала, вязала, латала и чинила, все, к чему прикасались ее руки, – все это уже изначально принадлежало или предназначалось кому-то другому.

Сара допила и наполнила рюмку содержимым третьего графина.

Часы пробили половину часа. Интересно, что поделывают барышни: только добрались до Незерфилда или уже танцуют на балу? В муслине, легком, как взбитые в пену яичные белки, банты на туфельках так и мелькают, то пропадают из вида, то вновь появляются, на головках косы, и локоны, и цветы. Хороши, как конфетки в изящных обертках.

Сара отпила еще глоток. Эта штука оказалась жгучей.

А коли все это убрать – банты, муслины, все эти нарядные обертки, – что тогда? Вот интересно, будь у барышень Беннет загрубевшие руки в мозолях, потрескавшиеся губы и деревянные башмаки, посмотрел бы на них хоть один джентльмен? А если бы и посмотрел, то каким взглядом? Одобрительным, но бесстрастным, какого удостаиваются настоящие леди, или масляным, липким взглядом из тех, какие в «Памеле» мерзкий хозяин бросал на свою горничную? Как на предмет, которого он без колебаний мог коснуться и сорвать с него обертку?

Сара осушила рюмку, насухо протерла передником и водрузила на место.

Вернувшись на кухню, она попыталась доделать то, что осталось незаконченным. Поскоблила стол, приготовила все к возвращению семейства: молоко, бисквиты, вазочку колотого сахару.

Мы с вами могли бы прогуляться. Во второй половине дня, когда закачиваются домашние хлопоты.

 

Глава 7

Внимание, сочувствие, снисходительность…

Ночь выдалась ветреная, дождливая. Большая яркая луна то пряталась, то выплывала из-за туч. Сара, вглядываясь в темноту и то и дело спотыкаясь, шла по истоптанному коровами полю. Она думала: «Как же хорошо на свежем воздухе! Нужно было решиться и раньше, намного раньше выйти из дому». В конце концов, не так уж сейчас и холодно.

Она увидит Незерфилд, освещенный и украшенный по случаю бала, услышит музыку, полюбуется роскошными туалетами и хоть немного поглядит в окно на танцы. Пойти на бал ей нельзя, но уж одним-то глазком взглянуть можно! Потом она разыщет Тола Бингли – Сара не забивала себе голову прозаическими размышлениями о том, как именно она найдет Тола Бингли, – и, возможно, поболтает и покурит с ним. Сейчас ей даже хотелось закурить. Ведь он же предлагал ей встретиться и прогуляться, не так ли? Поздновато, конечно, но разве не следует развлекаться, если представилась возможность? Ведь все так поступают.

На протяжении всего трехмильного пути Сара, натянув капор до бровей и туго завязав ленты под подбородком, предавалась решительному и бурному самооправданию, пыталась плотней укутаться в поношенный синий плащ да отпивала украденное из буфета горячительное. Добравшись до границы незерфилдских владений, она наткнулась на небольшую калитку и вступила в парк.

Дорожка, при дневном свете довольно широкая, в темноте непонятным образом сузилась: деревья подступили ближе, и сучья над головой зловеще заскрипели от порывов ветра. Вытянув руки, Сара натыкалась на вощеные листья лавра и колючки бирючины, и за каждым кустом ее подстерегали неведомые опасности. Ей доводилось слышать – рассказанные жутким шепотом – мрачные рассказы о девушках, которые отправлялись на гулянки, но не возвращались назад, или возвращались с помутившимся рассудком, или приносили в подоле. Саре стало не по себе, но тут она услышала музыку. Звуки, долетавшие с ветром, то исчезали, то возникали вновь. А потом кусты расступились, меж ветвей замерцали огоньки, и музыка теперь звучала громко. Сара вмиг забыла давешние страхи.

Деревья здесь росли далеко друг от друга, их голые ветки нависали низко над головой и постукивали на ветру. Сара почти вышла из-под их сени. Перед ней раскинулся газон, за ним подъездной круг, еще дальше – сам дом.

По облицованному мрамором фасаду проносились тени от плывущих по небу туч. Окна не были занавешены; внутри двигались фигуры, четкие силуэты вырисовывались в свете горящих свечей. Экипажи гостей, по-видимому, отогнали за дом, потому что аллея была пуста и подъездной круг, также пустой, белел при свете луны. Джеймс, наверное, там, в комнате для слуг. Попивает пиво и играет в кости. Ведь это же Джеймс, кто знает, что у него на уме, кто знает, чем он вообще занимается, когда уезжает из Лонгборна.

Сара прокралась по газону и остановилась на гравийной дорожке, на освещенном пятачке. Задрав голову, она попробовала заглянуть в высокое окно. Ветер трепал на ней плащ, ерошил волосы, выдергивая их из-под капора. Внутри было очень многолюдно, просто яблоку негде упасть, Сара узнала Шарлотту Лукас, стоящую рядом с Элизабет, рассмотрела еще Китти и Лидию – те, хохоча, болтали с двумя офицерами в красных мундирах. А потом мистер Голдинг подошел и встал у окна. Его собеседником был мистер Лонг в черном сюртуке священника. Сара даже слышала, о чем они говорят, так близко она стояла: лисица передушила птиц, пора бы устроить охоту… дороги отвратительны… прескверная погода, но, уверен, она не может затянуться надолго…

Штукатурка колонн отнюдь не была зеленой, как мята. Конечно нет. И пол был не из сливочной помадки. Освещали зал свечи в простых хрустальных канделябрах, а вовсе не в леденцовых. Да Сара, по правде говоря, ничего такого и не ожидала. Незерфилд – не пряничный домик, а просто удобное, красивое, чудесное жилище. Но люди! Сара только диву давалась, какие же обычные на этом балу собрались люди. Конечно, тут были бравые офицеры и мистер Бингли с сестрами и друзьями, такие нарядные, такие богатые, прямо дух захватывает. Но кроме них – только Лонги, да Лукасы, да Голдинги – всё те же старые соседи, что год за годом являлись с визитами в Лонгборн и ждали ответных визитов Беннетов. Они были знакомы целую вечность и все это время играли в одни и те же карточные игры, ели на ужин одни и те же блюда, танцевали одни и те же старые танцы, даже туалеты носили одни и те же, а если и новые, то пошитые из тканей, не раз виденных Сарой в мануфактурной лавке, где они пылились месяцами. И вот все они здесь – знакомые ей до последней веснушки и морщинки, со своим несвежим дыханием и оспинами, с подагрической хромотой – высказывают все те же мысли, ведут все те же разговоры об охоте, дорогах и погоде, что вели из года в год, из года в год.

Как только они сами все это выдерживают?

Тяготившая Сару зависть вдруг стала легкой, как дым, и улетела по ветру. Девушка отвернулась. Ей это недоступно, но и что с того? Оно ей и не нужно. На сердце стало совсем легко, и от чувства освобождения слегка кружилась голова.

Сара уже приближалась к аллее, когда заметила в темноте красную искорку. Интересно, что это за огонек? Казалось, он висит в воздухе сам по себе. Но внезапно – Сара даже вздрогнула – огонек взмыл вверх на фут-другой, разгорелся ярче, жарче, потом снова упал, бледнея, и повис в каких-нибудь двух футах от земли.

Только тогда ее осенило: да это же тлеющий кончик тонкой сигары! Тут в кустах зашелестело, и совсем рядом с Сариным показалось лицо Тола Бингли.

– Здравст… вуйте. Кто это там?

– Добрый вечер, мистер Бингли…

– Неужели это юная Сара?

– Это я.

– Ну-ну. Пришли посмотреть на праздник?

– Да… да.

Тол выступил из тени на лунный свет. Покопавшись в нагрудном кармане, он вытащил какой-то предмет и протянул ей. От Тола сильно пахло спиртным.

– Пзвольте вас угостить!

Сара заколебалась. На самом деле ей больше всего хотелось оказаться дома, на лонгборнской кухне, у теплого очага с чашкой чая.

– Хлебосольное место этот Нзерфилд. – Тол старательно выговаривал слова, но язык у него все же заплетался.

– Мне, наверное, лучше…

– Радушное место, не сравнить с тем, откуда я приехал, – продолжал он. – Ну же, просто попробуй.

Она взяла то, что он ей протягивал.

– Эт’ ром, – пояснил Тол. – Лучший ром Бингли, прямо с плантаций.

Сара отвинтила крышечку и поднесла фляжку к губам. Она не ожидала, что огонь полыхнет в горле и в носу.

– Хорошая штука, э?

Из освещенного зала донесся взрыв смеха, он пролетел над ними, стоящими вдвоем здесь, в темноте.

– Славно веселятся, – заметил Тол. Он слегка пошатнулся. Сара возвратила ему фляжку. – Глядя на них, можно пдумать, что в этом мире вообще нет других дел, как только тнцевать, пить и хохотать, да еще вкусно есс… есть. А потом прснуться в полдень, откупорить бутылочку вина – и начать все заново.

Сара пристально смотрела на него. В промокших башмаках ноги у нее совсем замерзли, ветер леденил щеки, играючи выдувал из-под капора прядки волос, щекотал уши.

Птолемей, судя по всему, оседлал своего конька. Он затянулся тонкой сигарой и струйкой выпустил дым.

– Гадкие они люди по большей части, ты так не думаешь? Прямо животные.

Сара растерянно моргнула. Точнее, медленно прикрыла глаза, и тут же голова у нее пошла кругом, а к горлу подкатила тошнота. Она судорожно глотнула.

– Только на то и годятся, чтобы доить их, стричь шерсть и пускать на окорока, – продолжал Тол.

Он снова протянул Саре фляжку. Она потрясла головой, пытаясь вернуть ясность мыслям, ей казалось, что кто-то снял крышку с глиняного кувшина, оттуда вылетела туча мух и с жужжанием принялась виться вокруг нее.

– Но мы-то с тобой, Сара, мы с тобой знаем, что к чему.

Рука Тола легла на ее талию, он привлек девушку ближе и крепко прижал к себе, очевидно вознамерившись поцеловать. Весь мир, казалось, замер перед тем, как совершить невероятный кульбит. Тол Бингли, чудесный, великолепный Тол Бингли! Он принадлежал другому миру, миру лондонских улиц, танцев и развлечений, табака и дальних стран, где теплый воздух согревает, как ванна, где никто не мерзнет на ледяном ветру. Если Сара сейчас его поцелует, то отправится туда вместе с ним – скользнет в его мир и поплывет по нему легко, как плавают в воде рыбки.

Он нагнулся ближе, дохнул ей в лицо дымом. И вот уже его мокрый рот прижался к ее рту, она почувствовала вкус дыма, рома, и его зубов, и лука, а его губы зажали ее губы – ох, как же дышать, когда тебя целуют? – а из дома все неслись музыка и невнятный гомон, а ветер налетал и тянул их куда-то, и она думала: я этого хочу, я же знаю, что хочу этого. Ведь только так и можно попасть из одного мира в другой.

 

Глава 8

…Последовав ее примеру и занимаясь самоусовершенствованием, он мог бы сделаться достойным ее общества

У всех членов семейства, спустившихся к завтраку, был усталый вид. Даже у мистера Коллинза, от которого как от священнослужителя можно было бы ожидать большей умеренности в удовольствиях, в лице проступила нездоровая желтизна. Сара и сама чувствовала себя неважно: словно кто-то воткнул ей в голову нож и время от времени щелкал пальцем по его рукояти.

Прислуживая, она старалась не смотреть в сторону стола: ее мутило от вида пищи, которую клали на тарелки, пережевывали и глотали, от мерного движения челюстей, от звука, с которым прихлебывали чай и кофе. Слова Тола снова и снова возникали в памяти сквозь дурман и беспамятство вчерашнего опьянения. Животные, вот они кто; коровы, овцы и свиньи; только на то и годятся, чтобы доить их, стричь шерсть и пускать на окорока. Но мы-то с тобой, Сара, мы с тобой… Сейчас, когда она наблюдала, как хозяева рассматривают еду, как хватают и обнюхивают каждое появляющееся перед ними блюдо со сдобными булочками, беконом и яичницей, эти слова приобрели для девушки буквальный смысл.

Не следовало оставлять Сару всю ночь дожидаться Беннетов, с запоздалым раскаянием подумала миссис Хилл. Девочку необходимо держать в ежовых рукавицах, это несомненно, но когда-то надо же и ей поспать. Вон, полюбуйтесь, она еле ноги таскает. Самой миссис Хилл возможность лечь пораньше не пошла впрок: она несколько часов не могла сомкнуть глаз, все прислушивалась к звукам дома, к тому, как Сара прибиралась на кухне (хорошая она девочка, когда ее не заносит), к бормотанию вертевшейся во сне Полли, к мышиной возне за обшивкой стен, свистящему дыханию мужа, к порывам ветра, от которых громыхала кровля и завывали печные трубы. Даже уснув, она не вырвалась из плена этой бурной ночи. Ей грезилось, будто она встречает на крыльце хозяев, завидев коляску, распахивает двери и тут мимо нее проносится выводок поросят, наряженных в платьица из муслина и бальные башмачки.

В пасмурном свете дня миссис Хилл поняла, что просто обязана решить эту нелегкую задачку: поискать к Саре особый подход, действуя не в лоб, а более гибко, постараться проникнуть сквозь наружную строптивость к скрывающемуся за ней чистому и доброму сердечку. Но, несмотря на такие соображения, миссис Хилл снова отчитала девушку и велела ей поднять голову повыше, если не хочет споткнуться о собственный подбородок. Ответом ей был только безмолвный взгляд, разом окаменевшие плечи и грохот тарелок.

– Изволь вежливо отвечать, когда я к тебе обращаюсь.

– Обращайтесь ко мне вежливо, миссис, и я вам так же отвечу.

У миссис Хилл отвисла челюсть. Она уже готова была дать волю гневу, но тут из коридора вбежал Джеймс, и она словно увидела себя его глазами: хмурая, злобная старая карга – и молча закрыла рот. Надо бы вместо брани найти добрые слова. Заговори она с девочкой ласково и заботливо, это помогло бы наладить отношения, вот только она не могла придумать, что сказать.

Попытку миссис Хилл собраться с мыслями нарушил шум, раздавшийся этажом выше. Они услыхали, как дверь комнаты для завтрака распахнулась и захлопнулась; по коридору, а затем по лестнице наверх простучали легкие торопливые шаги. Одна из барышень пробежала к себе в спальню. Следом другие шаги, более грузные, в противоположном направлении – миссис Беннет. Она направлялась к комнате для завтрака.

Четверо слуг застыли на кухне, подняв головы. Джеймс, стоявший на пороге, отворил дверь чуть шире.

– Что это там? – спросила Полли. – Что случилось?

– Должно быть, мистер Коллинз, – ответила Сара. – Решился и сделал предложение.

Полли зарумянилась от возбуждения и любопытства:

– Кому?

– Элизабет.

– Правда?

– Тсс.

Миссис Хилл и Сара подошли ближе к двери, следом подкралась Полли, а за ней прошаркал мистер Хилл, тряся головой. Все вслушивались в невнятный гул голосов.

– Что говорят?

Сара прижала палец к губам.

Дверь снова хлопнула, и по коридору опрометью пронеслась миссис Беннет. Она двигалась в их сторону, и прислуга затаилась: Полли присела, мистер Хилл отступил на шаг, Сара спряталась за Джеймса, а миссис Хилл отошла в глубину кухни.

– Я и не знала, что она может так быстро ходить! – шепнула Полли.

Им было видно, как стремительно распахнулась дверь библиотеки. Полли сделала Саре большие глаза: даже не постучалась!

– О, мистер Беннет, вы должны немедленно мне помочь! – раздалось прямо с порога.

Мистер Беннет плотно затворил за нею дверь, и шум разом смолк. Джеймс отступил от кухонной двери, позволив ей закрыться.

Сара отошла к столу, подняла тарелки.

– Бедняга.

– Несчастный глупец, – сказал Джеймс.

Миссис Хилл покачала головой:

– Какой ужасный скандал.

– Ему следовало бы выбрать Мэри. – Сара направилась в судомойню.

Зазвонил колокольчик – вызывали из библиотеки. Все замерли, глядя, как он пляшет на рессоре.

– Я схожу, – вызвался Джеймс.

– Нет, – возразила миссис Хилл. – Они позовут мисс Лиззи, поэтому…

– Я иду, – сказала Сара.

Миссис Хилл подвинулась, уступая дорогу. Предчувствие беды ударило ее, будто лошадь копытом. Господи милостивый, это же катастрофа! Теперь он может жениться на ком угодно. И кто знает, что за легкомысленная дурочка с головой полной модной чепухи попадется ему где-нибудь в Бате, Бристоле или Кентербери, ну или где там священники ищут себе жен? Правда, если Сара угадала и мистер Коллинз обратит внимание на Мэри, если та сумеет его заполучить, тогда они спасены: уж Мэри-то не захочет ничего менять в доме просто ради того, чтобы поменять. При Мэри в качестве хозяйки Лонгборна мирок под лестницей будет в полной безопасности, о подобном исходе можно только мечтать.

Две старших сестры сидели на кровати, голова к голове, взявшись за руки, и обсуждали происшедшее. Когда Сара постучалась и заглянула в дверь, на их лицах отразилось смятение. Увидев, что это всего лишь горничная, барышни вздохнули с облегчением.

– Вас просят в библиотеку, мисс Лиззи, – сообщила Сара.

Элизабет никак не могла собраться с духом. Казалось, она готова дать волю чувствам, вот только неясно каким – расхохочется, разгневается или зарыдает в смертной тоске, Сара не взялась бы угадать.

– В доме всем уже все известно, насколько я понимаю?

– Что известно, мисс?

Элизабет подняла глаза:

– Ах ты, маленький политик.

Джейн поцеловала сестру в щеку и, когда та поднялась, чтобы выйти, задержала ее руку в своей.

– Ты не должна забывать, Лиззи, что он – респектабельный человек и, делая тебе предложение, он стремился исполнить то, что считает подобающим и правильным. Поэтому постарайся быть с ним полюбезнее, дорогая.

– Ни за что на свете, Джейн! Если уж мое холодное обращение, на грани неучтивости, позволило ему зайти настолько далеко, я не осмеливаюсь подумать, что может произойти, если я буду любезна!

Джейн покачала головой, улыбаясь:

– Ты говоришь не всерьез. Конечно нет, ты и сама это знаешь. – Она перевела взгляд на Сару и, кажется, только сейчас как следует ее разглядела. Заглянула в лицо, потом внимательно присмотрелась к обвисшему желтовато-зеленому поплину. – Что же ты не носишь свое новое платье, Сара?

Девушка сделала реверанс:

– Я его берегу, мисс, для особых случаев.

Сара проводила мисс Элизабет до библиотеки, постучалась, открыла перед ней двери – Элизабет стояла чуть поодаль, пытаясь успокоиться. Сара заметила миссис Б. у письменного стола супруга. Она сложила руки на груди и метала сердитые взоры, а мистер Б. невозмутимо сидел за столом и тщательно протирал стекла своих очков.

– Подойди ко мне, дитя мое, – произнес отец, когда Элизабет вошла. – Я послал за тобой ради важного дела. Насколько я понимаю, мистер Коллинз предложил тебе выйти за него замуж. Верно ли это?

Сара прикрыла двери, оставив хозяев одних.

Вот всегда так бывает, и до чего ж несправедливо!

Миссис Хилл отнесла кофе в комнату для завтрака, где миссис Беннет, взбешенная поведением своей второй дочери, пыталась воззвать к сочувствию Шарлотты Лукас и где собрались посплетничать остальные юные леди. Жениться – это как купить кота в мешке: невозможно узнать заранее, что именно ты приобретаешь, и люди, как правило, прогадывают. Миссис Хилл приходилось видеть очаровательных провинциальных красавиц под руку с унылыми иссохшими старцами. Или мужчин в полном расцвете сил, сохранивших красоту и стать, чьи жены преждевременно расплылись и увяли. Трагедия это или нет, – это с какой стороны посмотреть: одного в каждой такой паре обвели вокруг пальца, зато другой урвал изрядный куш.

Миссис Хилл расставила чашки и разлила кофе. Элизабет приняла свою с независимым видом и даже наградила миссис Хилл улыбкой.

Миссис Хилл размышляла, каково это – быть молодой, привлекательной и прекрасно это сознавать. Каково жить с уверенностью, что тебе нужна лишь самая что ни на есть искренняя любовь и полная взаимность и на меньшее ты не согласна.

Следующее утро не улучшило ни настроения, ни самочувствия миссис Беннет. Жалуясь на расстроенные нервы, она укрылась в своей гардеробной с миссис Хилл и приняла почти половину бутылки галаадского бальзама. Вначале это привело ее в возбуждение, потом она что-то невнятно забормотала, а вскоре заснула, источая при дыхании летучие пары. Все сестры Беннет, кроме Мэри, которая предпочла остаться дома, отправились на утреннюю прогулку в Меритон, чтобы очутиться подальше от утренних страданий их матери и уязвленного самолюбия мистера Коллинза, а заодно разузнать о мистере Уикхеме, который самым непростительным образом отсутствовал на незерфилдском балу.

У миссис Хилл и Сары подобной возможности сбежать не имелось. Миссис Хилл провела в гардеробной миссис Беннет непростительно много времени, поправляя стопки корсетов, шейных косынок и подушек. Как только ей удалось улизнуть, первым делом она постучалась к Мэри, заставив девушку прервать на полуноте пьесу в ми-бемоль мажор. Миссис Хилл опасливо заглянула в приотворенную дверь, а Мэри, обернувшись, настороженно посмотрела на нее:

– В чем дело, Хилл?

Миссис Хилл вплыла в комнату и заговорила:

– Простите меня, мисс Мэри, но… мистер Коллинз там внизу, в полном одиночестве, и я подумала, вдруг вы не знаете.

– Я занималась…

– Да, но вы не знали, что он там совсем один. Вы же не хотите показаться нелюбезной.

– Насколько мне известно, он сделал предложение моей сестре, не так ли?

Миссис Хилл оставалось лишь кивнуть.

Мэри долго молчала. Затем, решившись, встала и расправила юбки. Только теперь миссис Хилл заметила, что у нее покраснели глаза. Бедняжка плакала. Хороший, очень хороший знак. Мэри протиснулась за спиной у миссис Хилл и решительно направилась к лестнице.

– Только потому, что я не хочу быть нелюбезной, ты ведь понимаешь.

Сара тем временем носилась вверх-вниз по ступеням, исполняя сыпавшиеся одно за другим пожелания мистера Коллинза: подбросить дров в камин, принести чего-нибудь закусить, помочь разыскать его экземпляр проповедей Фордайса. Он боится, что оставил книгу в библиотеке мистера Беннета, и не уверен, что желает нарушить уединение этого джентльмена, который таким неподобающим образом отнесся к его предложению. Не может ли Сара сходить туда и поискать книгу?

Сара не только могла, но и сделала это. Тихонько постучала, приотворила дверь библиотеки, ожидая, что сейчас разразятся громы и молнии. Однако мистер Беннет лишь бросил на нее беглый взгляд из-под кустистых бровей, без слов протянул коричневый томик, а она взяла его и присела в реверансе.

Полли, оставшейся без присмотра, напротив, выдалась возможность побездельничать. Она с сонным видом слонялась по дому с метелкой для пыли, а ближе к полудню и вовсе улизнула. Приди кому-нибудь в голову ее искать, он обнаружил бы девчонку у стены конюшни, где они с Джеймсом затеяли игру в камушки. Полли так ликовала, выигрывая, что он раз от раза бросал все более неуклюже и неловко, чтобы полюбоваться ее торжеством.

Сара протянула томик мистеру Коллинзу.

– Вы славная девушка, – покивал он. – Я уверен, вы добрая девушка, знаете ли, несмотря ни на что.

– Благодарю вас, сэр.

– Вот что мне пришло в голову. – Мистер Коллинз понизил голос. – Как это ни удивительно, но мое положение весьма схоже с вашим.

Сара недоверчиво посмотрела на него:

– В самом деле, сэр?

– Я хотел сказать… – Он оглянулся, словно боясь, что их подслушают, хотя комната для завтрака в это время дня становилась совершенно необитаемой, да и дом опустел. – Есть человек, который руководствуется в жизни лишь добром и праведностью, стремится исполнить то, что считает своим долгом. И как же больно сознавать, что человек этот отвергнут, его сочли негодным. Он стал предметом насмешек.

– Мне жаль, что вы огорчены, сэр.

– Благодарю, – отвечал он с неподдельной теплотой, – благодарю вас, дитя мое.

Да он и сам еще совсем дитя, поняла вдруг Сара. И дитя одинокое. К тому же он, похоже, из тех мужчин, которые так всю жизнь и остаются младенцами.

– Хотите кусочек кекса? – предприняла она попытку утешения.

Его лицо просветлело. Он внезапно понял, что ему и в самом деле хочется кекса. О да, он с радостью отведал бы кекса, хотел бы этого больше всего на свете.

Доставив в комнату для завтрака ломтик фруктового кекса на миленькой тарелке с голубой каймой, Сара обнаружила там еще и Мэри, чопорно сидящую напротив молодого священника на стуле с прямой спинкой. Она обернулась на стук Сары и подняла усталый взгляд на вошедшую служанку. Сара ясно почувствовала, что прервала не разговор, а молчание. Мэри, по-видимому, пыталась поддержать беседу – Сара ей от души посочувствовала, – но долгие часы, проведенные над книгами, не способствуют умению находить общий язык в беседе. Девица решительно поднялась и подошла к окну, резво вскочил с места и мистер Коллинз, не скрывая облегчения. Приняв из рук Сары тарелку, он рассыпался в благодарностях, однако присутствие Мэри привело его в замешательство: он не мог решить, как в подобной ситуации распорядиться кексом.

Барышни возвратились из Меритона в сопровождении двух офицеров. Сара из верхнего окошка увидела, как они идут по дороге – четыре девицы, двое военных в алых мундирах, все шестеро держатся непринужденно, будто старые друзья. До Лонгборна молодые люди дойдут в считаные минуты, и сразу потребуются закуски и напитки, а у них ничего еще не готово, и в доме не прибрано.

Девушка поспешила в гардеробную, предупредить миссис Хилл. Та прикрыла глаза, стиснула зубы и пробормотала что-то, к чему лучше было не прислушиваться. Затем экономка сообщила хозяйке, что в самое ближайшее время у них ожидаются гости, и удалилась на кухню. К тому моменту, когда компания добралась до вестибюля, миссис Беннет, успевшая прийти в доброе расположение духа и нарядиться подобающим образом, поспешила навстречу гостям. Сара приняла плащи и шляпы и отправилась было их развешивать. Миссис Беннет жестом остановила девушку:

– Где Джеймс?

– Не знаю, мэм.

– Но я не желаю, чтобы это делала ты, мне нужен Джеймс. Не вижу, какой смысл держать лакея, если всю работу выполняет женская прислуга.

Сара мысленно с ней согласилась. Удостоверившись, что компания расположилась в гостиной, она поспешно спустилась в кухню. Миссис Хилл уже принялась готовить неурочный чай. Сара маячила рядом с ней, услужливо бросаясь на помощь. Вздумай она стоять без дела или мешаться под ногами, миссис Хилл ей бы просто голову оторвала.

И тут открылась дверь и на пороге возник Птолемей Бингли, свеженький, как кусок масла с маслобойни, и уставился на Сару таким откровенным взглядом, что она отвернулась, а миссис Хилл с грохотом водрузила чайник на поднос, прошествовала к пришлецу и, грозно подбоченясь, поинтересовалась, что ему здесь угодно.

Саре полагалось немедленно исчезнуть, поскольку чем дольше она оставалась на кухне, тем выше был риск, что каким-то образом всплывет история с поездкой на запятках кареты или с ночным свиданием в Незерфилде. Девушка попятилась к двери в холл, а Тол отвесил миссис Хилл поклон и протянул ей письмо. Вид у него был несколько смущенный. И торжественный.

– Для мисс Беннет.

Миссис Хилл вырвала у него из руки конверт, бросила на поднос с чаем и, чеканя шаг, направилась к Саре. Сара забрала поднос со звякающей чайной посудой. Письмо было запечатано красивой сургучной печатью желтого цвета и выглядело вполне невинно. Она глянула на Птолемея поверх подноса.

– Чего ты ждешь? – поинтересовалась миссис Хилл. – Отнеси наверх.

Сара повиновалась. Миссис Хилл перевела взгляд на мулата. Он так и стоял у двери, впуская внутрь холодный воздух.

– Будете дожидаться ответа?

Он шагнул через порог, закрыл за собой дверь.

– Так велено вам дожидаться ответа?

– Буду рад его доставить, если таковой последует.

В кухню легко вбежала Полли, проскочила за спиной у Птолемея и уставилась на него в упор. Он молча поклонился и, словно желая подчеркнуть, что заметил нелюбезность оказанного ему приема, пересек пространство кухни и уселся возле очага. Он надеется, произнес Тол, обращаясь куда-то в пространство, что миссис Хилл не станет возражать, если он немного погреется.

Она возражала. Очень и очень возражала и непременно высказала бы все, что думала на этот счет: вот-де являются сюда этакие красавцы, в хорошем добротном платье и с россказнями про лондонскую жизнь, кружат головы девушкам, – но тут вернулась Сара и, увидев сидящего у огня Птолемея, остановилась как вкопанная, словно пони на всем скаку. От миссис Хилл не укрылось, что они обменялись быстрыми взглядами. Ей совсем не понравилось, как Сара, отворачиваясь, улыбнулась украдкой. Слишком уж это была затаенная улыбка, слишком сокровенная.

Наверху, сообщила Сара миссис Хилл, ей были не рады, хотя она и доставила записку из Незерфилда. Велели оставить поднос, мигом вернуться на кухню и больше не показываться, пока не уйдут гости.

– Миссис Б. сказала еще, что Джеймс должен явиться немедленно, чтобы прислуживать господам офицерам.

Миссис Хилл даже руками всплеснула:

– Да где же я его тебе возьму?

Сара осмотрелась, пожала плечами.

– У меня дел по горло, Сара. Если тебе нужно, ступай и разыщи его.

– Мне он не нужен. Он нужен миссис Б. Я просто думала, может, вы знаете, где он.

– Понятия не имею.

– Ой, – перебила Полли, – а я знаю!

Миссис Хилл, обернувшись к ней, рявкнула:

– Ну и где же он в таком случае?

Полли сделала забавную гримаску:

– Прячется.

Миссис Хилл и Сара уставились на нее. Полли, взяв с полки банку, невозмутимо достала кусок ячменного сахара и уселась на второй стоявший у очага стул, не сводя глаз с Птолемея.

– Не любит он солдат, – продолжала она, засунув за щеку сахар. – Мы увидали, что сюда идут солдаты, и спрятались. Но мне потом стало скучно, и я подумала, что вы, наверное, сердитесь, что меня так долго нет, вот я и пришла сюда, помогать.

Полли поерзала на сиденье, довольная собой: Джеймс непослушный, а она хорошая.

Миссис Хилл только отмахнулась от ее слов:

– Не городи ерунды. Что еще выдумала! Прячется!

Полли было запротестовала: ничего не ерунда, она не выдумала, они правда прятались, а если это и ерунда, то не она ее городит, а Джеймс, но тут на нее гневно шикнули. Сара заметила, что Птолемей Бингли очень внимательно следит за кухонной перепалкой, выразительно, хотя и молча, подняв брови. Саре вдруг показалось, что необходимо срочно сменить тему разговора:

– Так это приглашение на обед или снова на бал, мистер Бингли?

– Простите?

– То письмо, что вы принесли. Это приглашение, я полагаю?

– Нет, – ответил он, – не приглашение. Скорее наоборот. Мы уезжаем.

– Уезжаете?

Он кивнул, кусая губы.

– Уезжаете? – Сара нащупала рукой стул, подтянула и села. – Но как же так?

– Мистер Бингли отправился в Лондон по делам, и сразу после этого его сестры решили, что последуют за ним… И мистер Дарси, его друг, который гостил… – Он на миг умолк, не сводя с нее глаз. – Словом, из Незерфилда уезжают все.

– И вы, стало быть, тоже едете в Лондон.

То был не вопрос, но Тол все равно кивнул.

Сара встала, прошлась по кухне. Выдвинула один из ящиков и уставилась на его содержимое: мятые тряпки, котелок, старые, в пятнах от фруктов деревянные ложки. Он уезжает в Лондон, уезжает навсегда, туда, где театры, цирк Астлея и прогулки по прекрасным крытым пассажам.

– А дом, что же, просто запрут? – осведомилась миссис Хилл. Она прекратила препирательства с Полли и, казалось, позабыла о данном Саре строгом наказе не общаться с мулатом.

– Да, именно так, мэм. Бóльшую часть прислуги уже распустили. Осталось нас несколько человек, чтобы все здесь закончить, а потом следовать за хозяевами.

– Понятно, понятно. А мистер и миссис Николс останутся, чтобы присматривать за хозяйством.

– Когда вы едете? – Сара не смотрела на Птолемея.

– Сегодня, ближе к вечеру.

– А когда… – Сара затолкнула сложенные лоскуты муслина в угол, схватила деревянные ложки и принялась укладывать их снова, ровными рядами. – Когда вернетесь?

– Этой зимой уж не вернемся, я полагаю.

Миссис Хилл одобрительно кивнула. Очень приятно было слышать о домашнем хозяйстве, ведущемся столь разумно и в полном соответствии с ее надеждами. Но Сара была в отчаянии: ей предстоит прозябать здесь, в Лонгборне, целую зиму, и ни интересных событий, ни развлечений, ни встреч – никакого просвета. Она прикусила губу. До весны еще целая вечность. А может, он все-таки сюда вернется?.. Если не останется в Лондоне и не откроет свою табачную лавку? Потому что кто же захочет сюда возвращаться, если у порога раскинулся весь Лондон?

– Ну что ж, мы тут все будем скучать без вас, я уверена, – сказала миссис Хилл. – Но не смеем вас задерживать. Вам, должно быть, еще много дел нужно переделать.

Птолемей Бингли с силой оттолкнулся руками от подлокотников и встал:

– Подумать только, а ведь я только-только начал привыкать к здешней грязи.

Сара задыхалась при мысли о таком резком повороте судьбы. С грохотом вернув на место ящик, так что ложки снова рассыпались, она припоминала невероятные впечатления той ночи, поцелуй, вкус табака и лука, то, как он прижимался к ней, пробуждая такие надежды… А теперь все кончено, все оказалось бессмысленным.

– Заезжай повидать меня, э… душенька, – проходя мимо Сары, произнес он тихо, так что слышать могла одна она. – Если только окажешься в городе.

Офицеры недолго засиделись после того, как мисс Беннет получила письмо. Джейн простилась и удалилась к себе при первой возможности, белая как полотно, точно ей вот-вот станет дурно. Сара невольно прониклась к ней сочувствием. Джейн, по-видимому, тоже чего-то ждала, от другого мистера Бингли, – или, по крайней мере, надеялась.

Сара подала джентльменам плащи; пока они надевали их и застегивались, Полли терпеливо ждала, держа на каждой руке по треуголке с кокардой, и млела от восторга по поводу этого события и своего в нем участия. Красивый статный офицер, по всей вероятности, тот самый легендарный мистер Уикхем, в обмен на свою шляпу дал ей мелкую монетку. Полли улыбнулась и поблагодарила, присев в реверансе. Взяв перчатки, он слегка погладил ее по щеке – умилившись, как это свойственно человеку в летах, исключительно невинному детскому очарованию.

 

Глава 9

Она… горько сетовала на роковое стечение обстоятельств, заставившее мисс Бингли и миссис Хёрст уехать как раз тогда, когда ее семья так близко с ними сошлась

Джейн держалась стойко, считая, видимо, что ей следует лишь сидеть и ждать. Сидеть, ждать и быть красивой, с такой интересной бледностью. Сидеть, ждать и любить. Сидеть и ждать, пока мистер Бингли не освободится от сестер и не вернется за ней. Так было заведено у молодых леди, к коим, несомненно, относилась мисс Джейн Беннет.

С Сарой дело обстояло совершенно иначе. Она не располагала ни красотой и очарованием Джейн, ни ее благородством, ни ее тысячей фунтов под четыре процента. Мысли Сары не одушевляло то единственное слово, которое дает ответ на все вопросы и способно положить конец всяческим сомнениям, даже если не принесет счастья и останется навеки без ответа, – слово «любовь». Короче говоря, у Сары не имелось ничегошеньки, за что можно было бы ухватиться, ничего, что помогло бы ей прельстить мужчину, отвлечь его внимание от иных удовольствий и возможностей. Ничего, кроме приглашения Тола последовать за ним.

В день, когда пришло огорчительное известие, Беннеты были званы отобедать у Лукасов. Это позволило самым несчастным, подавленным и раздраженным немного отвлечься, а кое-кому отдохнуть от готовки для других. Джеймс был занят, он правил экипажем семейства. Полли, по обыкновению небрежно, подметала полы и наводила глянец на мебель. Миссис Хилл чинила панталоны мистера Коллинза: петли на них были до крайности растянуты, а некоторые пуговицы висели на одной ниточке, очевидно не без воздействия поглощенных кексов. Сара чистила башмаки барышень, сплошь покрытые грязью после прогулки в город: отскребала комья засохшей грязи, дочиста отмывала кожу мокрой тряпицей, а потом до блеска натирала ваксой.

В трех милях отсюда, в нетопленом незерфилдском салоне, миссис Николс натягивала чехлы на мебель, пока мистер Николс запирал поочередно винный погреб, комнату для хранения охотничьих ружей и буфетную; звон ключей эхом отдавался в пустом коридоре. Прочие пожитки семейства Бингли – сундуки и саквояжи вместе с несколькими предметами мебели, отобранными для перевозки в дом мистера Хёрста на Гровнор-стрит, – тряслись сейчас в крытом фургоне на дороге в Лондон, а Тол Бингли оглядывал раскинувшийся перед ним мокрый, слякотный край со своего места на козлах рядом с возницей и недоуменно прислушивался к пока еще смутной, подавленной, ноющей боли оттого, что покидает эти места (и эту девушку, Сару) – чего ему еще вчера хотелось больше всего на свете.

В ту ночь Сара прислушивалась к тому, как шаркает и возится миссис Хилл, запирая двери на засов, и наблюдала в лунном свете за Полли, вздрагивающей и поскуливающей во сне, как щенок. Когда все затихло и Полли мирно засопела, Сара вытянула из-под кровати деревянный сундучок и уложила в него гребень, домашние туфли, книжку. Там же, всегда надежно упрятанная, лежала потрепанная тряпичная кукла с пуговичными глазами разного цвета.

Где-то вдали на мерзлой пустоши затявкала лисица, внизу часы пробили один раз. Сара тихонько сидела и прислушивалась, набросив на плечи одеяло. Часы пробили два, она вздрогнула, очнувшись от неглубокого сна. Подождала еще несколько минут. Дом теперь совсем затих.

Она прокралась из комнаты, башмаки в одной руке, тяжелый сундучок под локтем в другой. Неслышно прикрыла за собой дверь. Спустившись на кухню, натянула и зашнуровала башмаки, приласкала кошку:

– Прощай, Пусси. Счастливо оставаться.

Тол Бингли уехал в Лондон. Сара решила последовать за ним.

В газете она как-то прочла историю об одной молодой испанке, которая надела бриджи и сбежала на войну. Она даже командовала отрядом, который сражался против войск Бони в Испании. Еще в газете говорилось – Саре пришлось продираться сквозь иносказательные выражения, но постепенно она приноровилась понимать намеки, – что у той испанки были возлюбленные, но не солдаты, ее однополчане, а женщины, что следовали в обозе. Были там и другие истории, о Матушке Росс, которая в давние времена тоже ушла воевать и ни в чем не уступала мужчинам, даже сквернословила. Никто так ни о чем бы и не догадался, когда бы не ранение в бедро. Когда ее раздели, чтобы осмотреть и перевязать рану, ученик лекаря мельком увидел то, что не показывают. На миг ему показалось, что там еще одна рана, хуже прежней. Парень лишился чувств. Только после того, как ее осмотрел другой человек, более опытный, стало ясно, что Росс – женщина. А еще те ирландки, что подолгу и не без прибыли плавали на каперских судах Джона Рэкхема, рядясь мужчинами, и избежали петли – по крайней мере, оттянули неизбежную расправу, – объявив, что беременны.

А что, это была неплохая мысль. Не цепляться за мужчину, а вместо того смело встретиться с миром – на полях Франции и Испании, в океане, да все равно где. Не сбежать с первым встречным, у которого якобы есть цель в жизни, а просто взять и уйти.

Так подбадривала себя Сара, шагая впотьмах, но в сердце уже проклюнулось и тронулось в рост семя тревоги.

Чуть подальше, в полях, плотно сбившись, стояли овцы. Сара оскальзывалась на льду, спотыкалась о камни. На фоне звездного неба вырисовывались голые ветви деревьев, над головой скользнула бледная тень совы. Девушка вскарабкалась по склону, оказалась на верхней пастушьей тропе и остановилась на перепутье. Здесь заканчивался знакомый ей мир. Склон холма расстилался под ней, широкий и пустынный, и казалось, что вокруг нет ничего, одни только звезды и ночные птицы.

Но Сарино одиночество разделял человек, о присутствии которого она и не догадывалась. Бесшумно, как его учили, за ней следом шел Джеймс.

Иногда ночью ему удавалось уснуть. В другие ночи, когда вдруг вспыхивала старая боль и сотрясала все тело, не давая покоя, сон не шел вовсе. Джеймс грешил на погоду: стоило безоблачным дням смениться ненастьем, в груди у него начинало пульсировать красное пламя, так что нечего было и пытаться заснуть. Тогда он старался отвлечься с помощью книг, читал при тусклом свете, завернувшись в одеяла и благодаря щедрую судьбу, что дарила ему новую свечу всякий раз, как старая догорала до последних капель и лужицы воска. В такие ночи ему казалось, будто это его плоть спит и видит сны, тело словно вспоминало иные времена и места. И это живо напоминало Джеймсу: ничто не длится вечно, даже боль не мучает постоянно, порой она наваливается, а порой отпускает.

Сегодня Джеймс услышал, как скрипнула открывшаяся и тихо притворенная кухонная дверь. Шаги Сары по двору ощущались им так ясно, как если бы она прикасалась пальцами к его коже. Когда же она прошла мимо конюшни и пропала, он почувствовал, что между ними натянута нить, скользящая все дальше в темноту ночи. Шла Сара неровно, наклоняясь вбок – видно, несла что-то тяжелое. Скорее всего, деревянный сундучок с запором, такие нравятся всем молодым женщинам и девицам; единственный, кроме их собственного тела, островок личного пространства в этой жизни с общими спальнями, под постоянным надзором. И уж если Сара забрала свой сундучок, это не простая бессонница, девушка не просто отправилась погулять – она ушла совсем.

В памяти Джеймса высвечивались недавние события, одно за другим: обезлюдевший Незерфилд, отъезд Птолемея Бингли в Лондон, а потом мысли спутались в клубок, катящийся вниз с обрыва. Джеймс со страхом думал о будущем Сары, о хрупкости ее наивной надежды на счастье и об опасностях большого мира, к которым она совсем не подготовлена. А еще он представил себе, каким станет без нее Лонгборн: никто не взглянет на него с дерзким прищуром, не дернет плечом, не закатит со вздохом глаза; ее стройная фигурка никогда уж не покажется из-за поворота, никогда он больше не ощутит присутствия этой девушки рядом с собой… Джеймс тяжело вздохнул и вдруг замер: а ведь он рассуждает как влюбленный. Он любит ее. Этот несложный вывод потряс его до глубины души.

Ну и ну!

Конечно, это ничего не меняет.

То, что чувствует он, не имеет значения.

Но кто бы мог подумать, что такое возможно!

Джеймс принял эту мысль благоговейно, точно священник – чашу с причастием, дивясь не ей самой, но тому, что в ней заключено. Если его догадка верна, это означает, что, несмотря на все, что он натворил, и все, чего не сумел совершить, он еще может любить, еще способен быть бескорыстным. Ведь ему ничего от нее не нужно, этому щедрому, свободному чувству не требуется никакого вознаграждения, кроме чистой радости от сознания, что на свете живет некий человек. Джеймс был благодарен Саре, благодарен за то, что она, сама не ведая, подарила ему это чувство.

И если любовь не требовала действий, то их требовала благодарность. Она заставила его вспомнить о своем долге.

Джеймс соскочил с постели, натянул бриджи, сунул ноги в сапоги и схватил плащ, не обращая внимания на боль. Он выбежал в ночь, озираясь в поисках тени, движущейся сквозь почти осязаемый мрак. Вскоре он ее увидел: темный силуэт на фоне темно-синего неба скользил по выгону. Джеймс направился следом, незаметно пробрался вдоль стены и отпрянул назад, когда девушка повернулась, открывая калитку.

Следовать за Сарой было нетрудно: простая и бесхитростная, девушка даже не пыталась скрываться. Шла она совсем медленно, такая маленькая в необъятной ночи под бескрайним небом, согнувшись под тяжестью сундучка. Возле рощи она пропала из виду, вступив в еще более глубокий мрак. Джеймс продолжал идти, однако теперь его походка была уже не такой уверенной и твердой.

Чего он хочет добиться? На что, собственно говоря, надеется? На то, что несколько его резких слов разом заставят ее одуматься, осознать ошибку, понять опасность и вернуться с ним в Лонгборн, на эту тихую каторгу? А даже если такое случится, может ли он пожелать ей подобной участи? Такой ли должна быть его благодарность?

Кто знает, а вдруг она и впрямь найдет счастье с Птолемеем?

Сара вышла из рощицы на открытый склон холма. Ярко светила луна. Джеймс медлил в тени деревьев. Она решительно карабкалась по склону к скотопрогонной тропе. Он, стиснув зубы, глядел ей вслед: она уходит, уходит от него. Эту женщину ничто с ним не связывает, и кто он такой, чтобы ее останавливать? Нужно повернуть назад, домой, и лечь спать, а утром, когда обнаружится, что она сбежала, искусно разыграть удивление. Нечего ему лезть на рожон. Его судьба – день за днем влачить жалкое существование. Пройдут недели, месяцы, годы, и он начнет забывать о ней, забывать о чувстве, которое она заставила его испытать, даже о том, какое это было чувство. И верно, так бы все и случилось, не остановись Сара на развилке дороги. Она словно замерла, ее силуэт четко вырисовывался на фоне звездного неба. Потом она поставила поклажу на землю и потерла лоб тыльной стороной руки, оглядывая безмолвную равнину.

Путь был открыт, ночь тиха, сейчас ее останавливало только одно – собственная неуверенность.

А Сара, хотя Джеймс, конечно, не мог этого знать, думала сейчас о морских раковинах, и о том, как он закатывал рукава, вытирая посуду, и о вкусе табака и лука, и о поцелуе. Она совсем не была уверена, что ей так уж понравилось целоваться, но ведь этот небывалый поцелуй означал крохотную надежду на иную жизнь, совсем недавно казавшуюся ей совершенно недоступной. Еще она пыталась представить, каково это: вот так ездить вместе куда-то всю жизнь, а не только до дома. Тут она оглянулась, и мерцание звезд отразилось в ее больших глазах.

Слово вырвалось раньше, чем Джеймс успел себя остановить:

– Постой.

Потрясенная Сара медленно повернулась на звук его голоса. Джеймс подошел ближе, громко шаркая сапогами по камням, чтобы она могла по звуку понять, где он находится. Она его узнала, судя по тому, как ее тело чуть расслабилось, но почти сразу снова напряглось: ногой она торопливо отодвинула сундучок, будто надеялась, что он не заметит. Хотя какое теперь это имело значение? Джеймс невольно улыбнулся.

– Лучше б ты осталась, – заговорил он. – Тебя здесь будет не хватать.

– Да никто и не заметит. Наймут другую служанку. – Сара отвернулась.

Казалось, она все-таки решилась. Где-то вдали, в северной стороне, раздался крик кроншнепа. Когда Джеймс решился заговорить снова, у него пересохло во рту.

– Что ж, тогда ладно, – сказал он. – Если так, храни вас обоих Господь.

Сара промолчала. Глядя куда-то в сторону, она носком башмака ковыряла дерн.

Она колеблется, сомневается. Она не уверена в Толе Бингли, Джеймс это почувствовал:

– Или…

– Или что?

– Я хочу сказать, у меня нет желания вмешиваться…

– Тогда вы выбрали странный способ этого не делать.

– …но если ты не до конца уверена в своей… в своих чувствах или в его намерениях, ты могла бы отложить это, написать ему…

Сара понурила голову. На Джеймса она по-прежнему ни разу не взглянула.

– Быть может, не стоит столь решительно рвать с Лонгборном.

Она не отвечала.

– А может быть, – продолжал он, – ты захочешь, чтобы я написал ему вместо тебя?

Теперь-то она удостоила его взглядом! Ее глазищи так и впились в его лицо.

– А вы, я посмотрю, очень в себе уверены, да, мистер Смит? – Она шагнула к нему, откинув волосы со лба. – Думаете, вы здесь один-единственный, у кого есть мозги, да? А я так, пустое место. Безмозглая, как кукла или игрушка какая-то.

– Вовсе нет, у меня и в мыслях такого не было.

– Ну вы же явно подумали, что я не умею писать.

– Не все же умеют.

– В воскресной школе – так вы про меня думаете – ее, должно быть, научили читать Евангелие, и все. Но на самом деле мой отец был человек образованный, и он научил меня писать, когда я была еще совсем маленькой. Но вы и мысли не допускаете, ни на минуточку, что я могу быть такой, да? Ну конечно. Потому что вы на меня смотрите свысока. Совсем ни во что меня не ставите.

И вновь Сара предстала перед ним иной. В ней было целомудрие, была независимость, но, кроме этого, он вдруг разглядел неистовое желание быть замеченной, настоятельную потребность в том, чтобы с ней считались. Джеймс вдруг почувствовал к Саре такую нежность, что чуть не задохнулся. Ему хотелось сказать ей: «Не важно, что я о тебе думаю, это не имеет ни малейшего значения…»

– Вы воображаете себя таким умником, потому что у вас есть книги, потому что вы путешествовали и повидали свет. У вас даже есть доказательства – эти ваши затейливые ракушки, а теперь, когда я тоже пытаюсь что-то сделать для себя…

– Мои ракушки?

Она осеклась и замерла на полуслове, поняв, что проговорилась.

– Нет, не подумайте, я просто прибиралась…

Его обожгло, будто резко отодрали бинт вместе с присохшей кожей. Он выпустил воздух сквозь стиснутые зубы.

Она заторопилась:

– Я никому не сказала, так что можете не беспокоиться.

Джеймса пробрала холодная дрожь. Пустынный склон холма, бездонное небо над ними, и она так свободно рассуждает об этих вещах, свидетелях другой жизни, привезенных с другого конца света.

Сара отошла к своему сундучку и сердито пнула его, как видно, от смущения:

– Сейчас я была бы уже на полдороге к Лондону.

– Я тебя не держу.

Сара, скрестив руки, оглядела лежащую перед ними долину. На фоне бледнеющего неба четко вырисовывался ее профиль. И вдруг она нагнулась, обеими руками подхватила сундучок и решительно зашагала прочь по дороге.

– Сара! – Он бегом догнал ее, схватил за руку.

Она выворачивалась, отбивалась, пыталась освободиться. Джеймс чувствовал сопротивление тонкой, но сильной руки.

– Сара.

Она вырывалась – Джеймс держал, мягко, но непреклонно.

– Напиши ему. Я все улажу: договорюсь о бесплатной отправке письма, даже сам отнесу твое письмо на почту. Если он приедет сюда за тобой и возьмет тебя в жены, увезет в Лондон, если ты сочтешь, что будешь с ним счастлива… – Слова полились свободно, неожиданные, удивительные даже для него самого, заставив ее глядеть, не отрывая от него широко открытых глаз. – Я обещаю не мешать, не стоять у тебя на дороге. Я бы и не смог. Но сегодня я не позволю тебе уйти. Только не так. Меня совесть загрызет.

Он ждал, затаив дыхание, но она только дергала и крутила руку, пытаясь вырваться:

– Пустите меня.

– Сара. Это все изменит навсегда. Сейчас ты еще можешь вернуться в Лонгборн, и никто не узнает о том, что случилось этой ночью. Я умею хранить тайны. Действительно умею, клянусь тебе. Но, когда все проснутся и обнаружат, что ты убежала, возврата не будет. И это тебя запятнает.

Кровь стучала у него в ушах. Ему было страшно. А ведь прошли годы с тех пор, когда он в последний раз испытывал страх.

– Пожалуйста.

Она затихла. Джеймс ощущал биение пульса на ее запястье.

– Вернись сегодня со мной, – попросил он. – Не навсегда. Только сегодня.

И тут она сделала то, чего он никак не ожидал и даже не представлял себе, что такое возможно. Она выпустила из рук сундучок, и тот с глухим стуком ударился о замерзшую дорогу. Потом шагнула к Джеймсу, встала на цыпочки и поцеловала его.

Сара, девушка во многих отношениях практичная, отдавала себе отчет, что располагает недостаточными знаниями о предмете. Единственный поцелуй с Птолемеем в состоянии глубокого опьянения – вот и все, что имелось в ее распоряжении. Он показался ей не слишком приятным, но откуда Саре было знать, хорошо ли целуется этот мужчина? Откуда ей знать, чем было вызвано все, что она ощутила тогда, – головокружение, удовлетворенное самолюбие, неловкость и стеснение, – любовью к Толу Бингли или, возможно, только необычностью всего происходящего? А сейчас перед ней стоял Джеймс, положив ладонь поверх ее руки. Его прикосновение, его близость, его голос, неожиданно низкий и такой убедительный, – все это казалось исполненным значения, и с Сарой начали твориться странные и довольно приятные вещи. Она почувствовала, что напряжение уходит, ей стало легко и уютно, будто кошке, что нежится у теплого очага. И только теперь, в это самое мгновение, балансируя на грани между миром, который знала всегда, и другим, внешним миром, она поняла: если она не сделает этого сейчас, то так никогда и не узнает.

Неожиданный Сарин поступок просто ошеломил его. Ее губы приникли к его губам, застигнув Джеймса врасплох. Он чуть качнулся назад, преодолевая сопротивление руки, которую она положила ему на пояс. Губы у нее оказались мягкими, теплыми и неумелыми, она прижалась к нему всем своим худеньким телом. Джеймс сдался, он больше не мог противиться. Обеими руками он обнял ее за тонкую талию, привлек к себе и, перестав сдерживаться, ответил на поцелуй.

Сара, все еще стоя на цыпочках, чувствовала его губы, тепло его поджарого тела. Дыхание ее участилось, все тело охватило томление, сердце выскакивало из груди. Потрясенная, она опустилась на пятки и прижалась к нему.

– О! – выдохнула она.

Его руки обнимали талию Сары, не давая отстраниться. Она положила голову Джеймсу на грудь и услышала, как колотится его сердце. Сара сморгнула. К счастью, в темноте не было заметно, что глаза у нее полны слез. Ее не обнимали – никто, ни одна живая душа – с самого раннего детства.

– Уйдешь? – спросил он, помолчав. Кожа у нее была теплой, а волосы прохладными.

Долго она не отвечала и не двигалась. Потом он почувствовал движение: она мотнула головой, прижатой к его груди.

Возвращались они вдвоем. Джеймс нес на плече сундучок, ее рука была в его руке. Поднялась луна, но ниже по холму и в долине стояла непроглядная темень. Оступаясь, Сара чувствовала пожатие его ладони, холодных пальцев, которыми он твердо удерживал ее руку. Это куда больше занимало ее, чем каменистая тропа под ногами, ледяной воздух или окрестности.

Иногда они ступали на тонкий лед и, проламывая его, проваливались в грязь. Сара приподняла юбку повыше, а когда нога заскользила и почва вдруг ушла из-под ног, рука Джеймса сжалась крепче, не позволив ей упасть. Это заставило ее поднять на него глаза и подумать: как удивительно, как хорошо, что он здесь! Она слышала, как бьется жилка на его запястье, но самого Джеймса в потемках почти не видела.

Из мглы темной бесформенной грудой выступали неясные очертания дома. Они остановились на углу конюшни, постояли, всматриваясь, оглядывая двор. Сара заметила тусклый огонек в кухонном окне, а в остальном двор напоминал глубокую темную заводь.

Но вот незадача. Она не могла войти к себе в комнату незамеченной: Полли непременно догадается, что она уходила ночью. Не могла она и внести свой сундучок и засунуть под кровать, не попавшись никому на глаза. Башмаки и нижняя юбка насквозь промокли и перепачкались. Все сразу поймут, что она замыслила сбежать.

– Слишком поздно. Все всё поймут. Меня выгонят.

– Ну-ка, – сказал Джеймс. – Позволь мне… – И он опустился на колени к ее ногам, взял ее за лодыжку. Сара не противилась, позволив ему чуть приподнять ей ногу, и почувствовала, как он счищает грязь с ее обуви. Она видела перед собой темные очертания его головы, круглого затылка. Отпустив ее ногу, он взялся за другую, и она покорилась его теплой руке.

Джеймс поглядел на нее снизу вверх. Лицо его смутно белело во мраке.

– Опусти юбку, чтобы нижней не было видно.

Сара потрясла подолом, закрывая им грязь.

Джеймс поднялся.

– Теперь иди и не бойся, – произнес он тихо, нагнувшись к самому ее уху. – Просто пройди на кухню. Устройся поудобнее и постарайся заснуть, если сможешь.

Она кивнула, волосами задев его щеку в жесткой щетине.

– Когда все проснутся, вставай и начинай заниматься своими делами, как будто всю ночь спала в своей постели, как и все прочие.

– А как же ты?

Джеймс легко поднял на плечо ее деревянный сундучок:

– Я потом его тебе занесу, когда увижу, что путь свободен.

Он обнял ее за талию, легонько, просто дотронулся.

– Сара, – окликнул он.

– Да?

– Спасибо тебе, – и ушел. Скользнул за угол, крадучись прошел вдоль стены конюшни и утонул в густой тени.

Наверное, сразу проскочил внутрь, догадалась Сара, услыхав, как приветственно заржали лошади.

В половине десятого, за завтраком, когда она подала ему чашку чая, Джеймс открыто улыбнулся ей. Сердце у нее подпрыгнуло, и она робко и неуверенно улыбнулась в ответ.

Полли взяла из сахарницы два куска колотого сахара, а потом, поскольку никто не смотрел, прихватила и третий, сразу сунув его за щеку. Сахарницу она пододвинула мистеру Хиллу, и тот насыпал себе в чай сахарной крошки. Полли, с сахаром за щекой, посматривала на Джеймса и Сару, заинтригованная их молчанием.

– Ох, не нравится мне это: улизнуть, не сказав ни слова, не попрощавшись.

Сара и Джеймс, насторожившись, разом подняли головы. Но миссис Хилл, ворча, смотрела в кухонное окно.

Джеймс прочистил горло.

– Простите, что вы сказали, миссис Хилл?

Экономка кивком указала на окно:

– Куда это он собрался, хотела бы я знать?

Сара привстала, стараясь проследить за направлением ее взгляда, и увидела мистера Коллинза. Он торопливо семенил по двору, похожий в своем черном сюртуке на заблудившегося крота. Девушка незаметно вздохнула.

– Вряд ли он собрался в дальнюю дорогу, – заметил Джеймс, – иначе попросил бы заложить коляску.

Джеймс сделал глоток из чашки и помешал чай, громко звякая ложкой о фарфор, а миссис Хилл что-то бормотала об их непредсказуемом госте. Однако Полли все переводила взгляд с Джеймса на Сару и обратно. Она смекнула, что происходит нечто необычное. Вон какие у них обоих темные круги под глазами. И вздрагивают оба, как кролики, – и он, и она. Что-то случилось, точно. Не зная наверное, Полли с готовностью и радостью строила догадки.

Вечером, когда Сара, спотыкаясь от усталости, поднялась к себе на чердак, сундучок уже стоял под кроватью, как прежде, разве что исцарапанный чуть больше прежнего да с вмятиной на боку, появившейся, когда она его уронила. Но он был тщательно вычищен, и решительно ничего не позволило бы заподозрить хоть малейшее отклонение от правил приличия. Сара разделась, нырнула под одеяло и блаженно вытянулась. Как ни сильно она устала, голова была совершенно ясная, а спать ничуть не хотелось.

Этот мир оказался запутанным лабиринтом. Она металась, сворачивала то туда, то сюда, пробежала несколько шажков и сделала, кажется, окончательный выбор, как вдруг повернула в другую сторону и возвратилась к началу, на свое место. В Лонгборн.

Но теперь ей не казалось, что это так уж скверно.

 

Глава 10

Суббота… воскресенье

Мистер Коллинз отбыл рано утром в субботу, чтобы на другой день вовремя поспеть в Хансфорд к церковной службе.

Несмотря на все разочарования, которые принес визит мистера Коллинза, день его отъезда вселил новые надежды в истерзанное тревогой сердце миссис Хилл. Причиной тому нежданно-негаданно послужил сэр Уильям Лукас, с нескрываемой радостью объявивший Беннетам о помолвке своей старшей дочери. Он появился в Лонгборне вскоре после самой Шарлотты (та, приехав утром, надолго уединилась с Элизабет – событие столь привычное и заурядное, что миссис Хилл ничего не заподозрила). Главной целью Шарлотты было заранее предупредить подругу, поэтому, когда сэр Уильям сделал свое объявление, Лиззи выглядела несколько подавленной, но не ошеломленной. А вот у Мэри вид был совершенно несчастный, и при первой же возможности она, извинившись, покинула комнату.

Бедняжка Мэри! Она сама отчасти виновата. Однако миссис Хилл будто сбросила со спины мешок кирпичей. Будущее внезапно перестало страшить. Шарлотта Лукас – практичная молодая женщина, умеющая ценить хорошую прислугу. Ей и в голову не придет заменять проверенных слуг просто так, ради новизны или моды. Разумеется, экономка не была в этом до конца уверена, ибо ничего нельзя знать наверное в этой жизни, кроме того, что та однажды закончится, но Шарлотта еще ребенком была частой гостьей на кухне у миссис Хилл, забегала туда за рецептами, кусочком сахара или формочкой для желе. Особенную слабость она питала к лимонным кексам миссис Хилл и не раз говаривала, что никто не сравнится с миссис Хилл в приготовлении этого десерта.

Вернувшись на кухню, миссис Хилл принялась взбивать тесто для лимонных кексов, чтобы отправить их с сэром Уильямом. Скромный знак внимания, но дело, безусловно, того стоило.

Следующий день выдался бурным, ветреным. То было первое воскресенье Рождественского поста, и по этому случаю у аналоя зажгли первую свечу адвента, и дымок от нее курился в холодном нефе.

Беннеты сидели рядком на издавна отведенной семейству скамье, а слуги расположились на свободных сиденьях сзади: Джеймс по одну сторону от внушительных телес мистера и миссис Хилл, а Сара и Полли по другую. Мистер Хилл беззубо причмокивал, а миссис Хилл с довольным видом теребила подбородок. Когда пришла пора преклонить колени, Сара, воспользовавшись тем, что молодым удалось проделать это проворнее, чем пожилой чете, под общий шорох и скрип умудрилась поверх голов Хиллов перехватить взгляд Джеймса. После чего ей, увы, так и не удалось сосредоточиться на словах мистера Лонга, фамилия которого вполне соответствовала размерам его проповеди.

Беннеты, как обычно, долго прощались с соседями, обмениваясь рукопожатиями, кивая и беседуя; две младшие мисс Беннет тем временем прогуливались под ручку и хихикали с фермерскими дочерьми. В общей суматохе Сара получила возможность как следует рассмотреть лицо мисс Лукас. Было любопытно, каково это – знать, что выходишь замуж, что у тебя будет свой дом, доход, что жизнь твоя отныне устроена. Чтобы всего этого достичь, Шарлотте всего-навсего пришлось согласиться терпеть рядом с собой некоего мужчину… всю жизнь терпеть, пока тот не умрет.

Мисс Лукас выглядела встревоженной и усталой. Вероятно, это утомительно, в столь короткий срок столь многого добиться.

– Как ты себя чувствуешь?

Сара даже не сразу сообразила, что вопрос обращен к ней. Джеймс случайно или намеренно, приложив к тому немало стараний, оказался рядом. Они спустились с крыльца, пробрались сквозь толпу и вместе прошли еще несколько шагов. Сара краем глаза видела высокую мощную фигуру в рыжем и сером. Левой рукой девушка придерживала капор, чтобы ветер не сорвал его с головы. Порывы ветра ерошили ветви тиса, колыхали траву на лужайке, и по ней шла рябь, так что трава становилась волнистой, как овечья шкура. Сара заговорила тихо, опустив голову, чтобы ни миссис Хилл, ни миссис Б., ни кто-либо еще из двух дюжин матрон и нянюшек, собравшихся во дворе, не заметили, что она обращается к Джеймсу.

– Я сейчас даже понять не могу, – почти прошептала она, – как это я такое натворила. Просто в толк не возьму, о чем думала тогда, в ту минуту. И как только мне могло показаться, что это хорошая мысль – пойти и сделать все то, что я задумала!

Он нагнулся поближе к ее уху и тихо спросил:

– Когда поцеловала меня?

Сара живо обернулась, сияя:

– Нет!

Джеймс прищурил глаза, и Сара поняла, что он улыбается. Он пошел прочь, затерялся среди деревенских, пробираясь между приземистыми крестьянскими девушками и крепкими плечистыми работниками в тесноватых праздничных нарядах.

В детстве Сара очень быстро росла и постоянно хотела есть. Глядя на торт, воздушный, обсыпанный сахарной пудрой, приготовленный миссис Хилл из муки, яиц и сливочного масла, Сара больше не позволяла себе даже смотреть в ту сторону, потому что знала – это не для нее. Она смиренно относила торт наверх, где от него оставались одни крошки, и девочки Беннет, лизнув палец, подчищали эти крошки, а она уносила пустое блюдо прочь. Поджидая, пока торт будет съеден, Сара приучила себя смотреть под ноги, на ковер, или рассматривать висящую в глубине холла картину, где была нарисована лошадь со странно маленькой головой, или любоваться сборчатыми желтыми гардинами в гостиной. Она старалась не дышать, чтобы не чувствовать запаха ванили, лимона или миндаля: даже случайный взгляд на торт грозил немыслимой мукой.

Теперь она понимала, почему Джеймс месяцами старался даже не смотреть в ее сторону.

В подобной ситуации (хотя ни один из них не принимал этого в расчет) зародившееся влечение неизбежно должно было усилиться во сто крат. С того воскресного утра у Джеймса и Сары не было решительно никакой возможности поговорить, даже перекинуться украдкой словечком-другим. Потому первые недели декабря стали временем тайных переглядываний, обмена улыбками и торопливых рукопожатий при передаче какой-нибудь ноши.

По ночам Сара, сбивая простыни, вертелась в кровати, разгоряченная, несмотря на зимнюю погоду. Полли безмятежно сопела рядом. Губы Сары тосковали по его губам, тело помнило его прикосновения, ее второй поцелуй глупо было даже сравнивать с первым. В памяти сами собой всплывали расстегнутый ворот его рубахи, отогнутый край нижней сорочки, вкус соли на губах, прижатых к его ключице. Она отодвигалась на край кровати, комкала ночную сорочку и просовывала руку между бедрами.

Днем, оказавшись рядом с Джеймсом, она, разумеется, заливалась румянцем. И все из-за того, чем занималась с ним в темноте, когда его не было рядом.

Мистер Уикхем в эти дни особенно зачастил в Лонгборн. Он, казалось, питал особую слабость к всевозможным проходным местам вроде коридоров, вестибюлей, холлов, даже просто порогов, чтобы и слушать болтовню светской компании, и наблюдать за тем, как сбивается с ног прислуга. Отсюда ему было особенно удобно обращаться к любой проходящей мимо женщине независимо от ее возраста, семейного положения и сословия, рассыпаясь в пустых льстивых комплиментах.

Как-то раз Сара шла с тяжело нагруженным подносом, и стоящий в дверях Уикхем преградил ей путь. Опершись плечом о косяк, он поставил на порог ногу, не позволяя дверям закрыться. Он даже не двинулся, чтобы дать ей пройти. Саре это не понравилось, не понравился и его взгляд – долгий, оценивающий. Теперь, чуть-чуть набравшись опыта и научившись понимать себя, она начала различать опытность и искушенность в других.

– Тяжело носить этакое, – заметил он, кивнув на поднос.

– Вы позволите мне пройти, сэр?

Он словно не слышал:

– Тяжело для тебя, такой хрупкой крошки.

Сара половчее перехватила поднос.

– Чем могу быть полезна, сэр? Чего желаете?

– О нет. Обо мне не беспокойся, я ведь сын дворецкого, так что…

Сара незаметно приподняла правую ногу и перенесла вес на левую, чтобы усталые щиколотки поменьше ныли. Так значит, он сын дворецкого, вот как. Ну и что с того? Что-то он не торопится помочь ей донести до кухни тяжеленный поднос!

– Если вам правда ничего не нужно, с вашего позволения, сэр…

Он покачал головой, губы под усами изогнулись.

– Нет, ничего. Я превосходно обеспечен.

Сара осторожно присела в реверансе, стараясь не уронить ничего с подноса, и шагнула к офицеру. Он отступил и приоткрыл для нее двери, однако недостаточно широко, вынуждая девушку пройти слишком близко, коснувшись юбкой его ног. Сара знала, что он провожает ее взглядом, но сама не обернулась – не доставила ему такого удовольствия.

Вскоре в Лонгборн вернулся мистер Коллинз. Для миссис Хилл этот визит послужил источником хлопот и беспокойства: она по-прежнему изо всех сил пыталась угодить, услужить ему, но сейчас у нее было не в пример меньше возможностей проявить свое гостеприимство, так как гость ежедневно отбывал в Лукас-Лодж к своей невесте и проводил там бóльшую часть дня. Миссис Хилл как могла ублажала мистера Коллинза. Вода для умывания у него в комнате каждое утро была свежа и подогрета, полотенца, надушенные лавандой, – самые тонкие, какие только нашлись в бельевых сундуках. В камин подкладывались лучшие ясеневые дрова, а когда гость, завершив ухаживания, возвращался и собирался отойти ко сну, на столике у кровати его ждало теплое подслащенное молоко. Замечал ли он эти скромные знаки внимания и понимал ли, кто в действительности за ними стоит, – сие было миссис Хилл неведомо, а мистер Коллинз никак не давал ей этого понять. Впрочем, он вообще мало разговаривал с обитателями Лонгборна, настолько его мысли занимали предстоящая женитьба и его нареченная.

Мэри тоже вызывала тревогу и чувство вины: не следовало миссис Хилл подогревать в барышне интерес к кузену, ведь это не принесло добра ни одному из них. Но теперь уже ничего не поделать, во всяком случае экономке.

Наконец гость отбыл. Наступление очередной субботы вынудило его покинуть Лонгборн и расстаться с драгоценной Шарлоттой. Миссис Хилл не находила себе места от огорчения и разочарования: ах, если бы ей довелось хоть недолго побыть с Шарлоттой Лукас, успеть угостить ее хорошим обедом или напечь еще порцию лимонных кексов, тогда было бы куда спокойнее! Шарлотта Лукас понимала толк в хороших обедах и знала им цену.

Но надежды на подобную оказию не было: Шарлотта по причинам вполне очевидным держалась от Лонгборна на почтительном расстоянии.

Через десять дней после второго визита мистера Коллинза в Лонгборне появились Гардинеры. Брат миссис Беннет с супругой и детишками приехали, чтобы провести здесь Рождество. Они предполагали остаться на неделю, и миссис Беннет так усердно старалась развлечь брата и невестку, что им ни разу не пришлось пообедать в узком семейном кругу: дом либо наполнялся гостями, либо его обитатели суетились, готовясь к разного рода увеселениям как приватным, так и публичным; затем гости и хозяева устремлялись на эти самые увеселения, и тогда в опустевшем доме никого не оставалось, кроме слуг.

Подготовка к развлечениям шла и на кухне: в дни Рождества требовалось постоянно стряпать всевозможные лакомства и особые блюда, непрерывно стирать скатерти и салфетки. В кухне было шумно и тесно из-за чужого люда: горничная Гардинеров, ожидающие гостей кучера, сутолока приходящих и спешащих назад посыльных с приглашениями от соседей и ответами. И у каждого из них имелось тело, как назло заслоняющее нужный предмет, ноги, через которые приходилось перешагивать, и локти, норовящие задеть дорогую посуду или шаткий шкафчик. Ни на минутку не удавалось Джеймсу и Саре остаться наедине, даже когда дом пустел. Сара, как и миссис Хилл, сносила испытания стиснув зубы. Обе они работали в буквальном смысле до седьмого пота и, едва ступив за порог, чувствовали, как их охватывает ледяным холодом.

Мистер Уикхем, казалось, ухитрялся поспеть всюду, появляясь в самых неожиданных местах, будто ртутный шарик. Бежишь по лестнице, а он там, на середине пролета, внимательно изучает висящую на стене картину. Входишь в безлюдную комнату для завтрака, и он тут как тут: пристроился у края стола и, смакуя кусочек копченой лососины, рассеянно ковыряет ногтем облицовку мебели. А однажды Джеймс уловил в конюшне аромат сигары. Держа подпругу в одной руке и ведро в другой, он выглянул из-под кобыльего брюха – и увидел молодого офицера, стоящего в дверях и наполняющего зимний воздух табачным благоуханием.

Уикхем браво отсалютовал.

Джеймс кивнул в ответ и вернулся к работе. Отстегнув пряжку, он снял с лошади дамское седло, стремена, подпругу и отошел, чтобы разложить все по местам. Он чувствовал, что Уикхем не сводит с него глаз. Повесив седло, Джеймс протер его сухой тряпицей.

– Чем это ты занимаешься, братец? – заговорил наконец Уикхем.

Кобыла шумно выдохнула, обдав Джеймса теплом.

– Лошадь расседлываю, – коротко ответил он, вынимая изо рта лошади измусоленный трензель. Уикхем оторвался от дверного проема и подошел поближе. Джеймс невозмутимо продолжал снимать и раскладывать части упряжи.

– Все это, – рукой с зажатой в ней сигарой обвел Уикхем чистые стойла, гору соломы, кожаную сбрую, лоснящиеся шкуры лошадей, – все это хорошо для безусых юнцов, девиц да старикашек. Такая работа недостойна мужчины.

– Вам виднее, сэр.

– А ведь настоящей работы немало, уверяю, стоит только захотеть.

Джеймс выпрямился, аккуратно сложил ремни упряжи. Уикхем, со всей его развязностью и язвительностью, просто щенок и не более того. Огрызается и рычит без повода.

Молодой офицер склонил голову, изображая раздумья:

– По-моему, здешний старик дворецкий – просто мешок с костями, никому не нужная рухлядь, вот ему простительно прозябать в деревне и бить баклуши. – Уикхем ткнул сигарой в сторону Джеймса. – Но ты-то, любезный, ты – другое дело.

– Вот как, сэр?

Джеймс занялся теперь недоуздком и не поднимал от работы глаз, высвобождая гриву из-под затылочного ремня.

– Мужчина без семьи на руках, не имеющий других перспектив!.. – Уикхем приложился к своей почти уже докуренной сигаре и, выпустив клуб дыма, продолжал: – Тебе, братец, нужно обратиться к офицеру-вербовщику. Вот как ты должен поступить. В наши времена это долг каждого здорового и крепкого мужчины, любящего свою страну.

– Мне и здесь неплохо, – буркнул Джеймс, вешая на стену упряжь и отряхивая ладони.

– Вон оно как. Что ж, понятно. – Уикхем бросил окурок и загасил его носком начищенного сапога. – Ты, как я вижу, отъявленный трус, и с этим ничего не поделаешь.

– Неужели?

– Да, именно так.

– Тогда скажите, сэр, – вдруг услышал Джеймс собственный голос, – будьте так добры…

Уикхем, уже отвернувшийся было, чтобы уйти, замер и оглянулся:

– Что?

– С вашего позволения…

– Ну…

– Где проходили последние боевые действия, в которых вы участвовали?

Уикхем уставился на него, озадаченно мотнув головой.

– В Испании это было или в Португалии?

Офицер нахмурился:

– О чем ты, парень?

– Может, вы принимали участие в осаде Росаса? Или сражались при Вимейру? Или бились с французами в Корунье?

У молодого офицера пылали щеки.

– Да как ты смеешь…

Джеймс поднял глаза, воплощенная невинность:

– Я всего только хотел узнать, где именно вы завоевали право называть меня трусом.

– Будь у меня порядочное состояние, я бы служил…

Джеймс отвесил поклон:

– Приношу свои извинения, сэр. Я забыл, что вы лишь недавно купили свой офицерский патент.

– Я предприму все, от меня зависящее…

Джеймс, взяв кобылу за повод, провел ее вплотную к Уикхему и выпустил во двор.

– Осмелюсь предположить, совсем скоро вам представится возможность обагрить руки кровью. На севере ситуация многообещающая. Казнить рабочих – поистине подходящее дело для мужчины.

– Но луддиты опасны…

Джеймс подошел к старому пегому жеребцу, который горделиво шагнул ему навстречу, переступив копытами, обросшими густой длинной шерстью.

Уикхем тем временем успел собраться с мыслями:

– Да-да, опасны, они преступники, все эти луддиты, они угрожают собственности, процветанию нации, всему роду человеческому…

– Склоняю голову перед вашей осведомленностью, сэр. – И Джеймс действительно поклонился.

Не произнеся более ни слова, он повел лошадей через двор и вниз, на поле, которое им предстояло вспахать под яровые. Лошади шли по обе стороны от него, выпуская в холодный воздух клубы пара и мерно кивая, словно молчаливо сочувствовали и одобряли.

Джеймс натворил глупостей, и сам это понимал. В лучшем случае, если повезет, Уикхем не станет утруждаться и преследовать его, сочтя, что простой конюх не стоит его внимания. С наступлением весны полк милиции наверняка переведут в другое место. Джеймс поэтому не чаял дождаться прихода весны.

А также окончания рождественских праздников.

Четверо ребятишек Гардинеров, точно озорные щенята, носились по всему дому и всюду совали любопытные носы. Саре с Джеймсом не удавалось пройти по коридору или даже по лестнице для слуг без того, чтобы кто-то из малышей не крутился под ногами или не шмыгал мимо них, очевидно в поисках неких удивительных приключений. Иной раз кто-то из детей прямо-таки повисал на Саре, хныча и дергая ее за тесемки передника. Ей оставалось только, улыбнувшись Джеймсу уголком рта, проходить мимо, стараясь не наступить на ребенка.

У них не было ни минутки для себя, ни мига покоя, даже по вечерам. В спальню к Саре и Полли подселили горничную Гардинеров, Марту, обладательницу ярко-рыжих кудряшек, которыми она очень гордилась. Устроившись на полу на тюфяке, набитом, по ее словам, не соломой, а битыми горшками, она непрестанно тараторила о Лондоне, танцах, пивнушках, поклонниках, клубах «петушков и курочек» и прочих воскресных увеселениях. Полли, намотав на себя теплые платки и одеяла, сидела, похожая на гусеницу в коконе, и, открыв рот, внимала россказням девицы. Сара, подперев голову рукой, слушала с натянутой улыбкой, страшась, что вот-вот услышит о некоем Птолемее Бингли, эсквайре, бывшем лакее из дома Бингли, открывшем табачную лавку, в которую теперь стекаются джентльмены со всего Лондона. Она ужасно боялась покраснеть: румянец и смущение могли выдать ее, и тогда над ней стали бы потешаться. Впрочем, она не сожалела о Толе Бингли, раскаиваясь, что когда-то забивала себе голову мыслями о нем.

Самые младшие Гардинеры еще не носили панталон, поэтому у дверей в прачечную стояло ведро с замоченными пеленками, и вонь вырывалась даже из-под плотно закрытой крышки. Приходилось ежедневно их оттирать, полоскать и кипятить – эту работу нельзя было откладывать, пеленки пахли ужасно, – а потом, если на улице шел дождь, развешивать в прачечной для просушки. Иногда этим приходилось заниматься Полли, которая с отвращением морщила нос, поскольку была слишком юна и не имела опыта ухода за младшими девочками Беннетов; в другие дни Саре – горничная Гардинеров, по всей видимости, решила, что в Лонгборне может устроить себе выходной и отдохнуть от стирки. Как-то тихим морозным утром Сара, подойдя к кадке с пеленками, обнаружила, что та пуста, а выскочив во двор, увидала на выгоне ровный ряд висящих на веревке пеленок. Они отчего-то показались ей похожими на сигнальные флажки на корабле. Джеймс старательно расправлял на веревке полотняный квадратик и, увидев, что за ним наблюдают, немного смутился, но продолжал работать и аккуратно развесил оставшиеся пеленки.

– Вы очень добры, – от души сказала Сара, подходя ближе.

– У тебя же болят руки.

Сара почувствовала, что на глаза вдруг навернулись слезы, в носу защипало, так что поневоле пришлось отвернуться и подхватить корзинку. Вместе они дошли до дома, и в эти короткие мгновения она ощущала легкость и свободу, которые – это она поняла значительно позднее – и были счастьем.

За столом Уикхем всегда находился в центре внимания, дамы неизменно внимали трогательным рассказам о трагедии его жизни с видимым участием и интересом. Сара слышала эти рассказы урывками, пока расставляла и убирала тарелки и подносы. Церковный приход, служить в котором ему предстояло, жизнь, которая была ему уготована. Положение в обществе, которое он мог бы занимать, если бы не этот заносчивый верзила мистер Дарси со своей гнусной гордыней. Сара пыталась представить себе Уикхема в черном сюртуке священника, таком же, как у мистера Коллинза. Вот он стоит на кафедре и оглядывает паству проницательными глазами, которые не просто скользят по поверхности вещей, видят не только оболочку, наружность, внешний лоск, но пронизывают насквозь, заглядывая в самые потаенные глубины.

В тот вечер, раздав расходящимся гостям их шляпы и плащи, Полли шла по коридору, перебирая монетки в кармане передника. На кухне она принялась пересыпать фартинги из ладони в ладонь.

– Ну и где же ты это взяла? – поинтересовалась Сара.

Полли тряхнула головой:

– Вы все думаете, я простая девчонка и ни на что не гожусь, только камин разводить да выносить ночные горшки. А вот и нет! Кое-кто считает, что я очень даже способная и умею прислуживать людям благородным, и мною премного довольны, потому что я об них забочусь, и обед подаю, и шляпу ихнюю!

Правдиво ли описывал Уикхем свою жизненную драму, Сара судить не бралась, однако была твердо уверена в одном: ей он не нравится. Не нравятся монетки, звякавшие в кармане у Полли, а также замеченный как-то мимоходом жест: сняв с руки перчатку, он потрепал девочку по нежной щечке. Но опасности в том Саре не виделось. Ведь Полли совсем девчушка, голенастый жеребенок, у нее даже месячных еще нет, неужто она может представлять для него интерес? Только не в этом смысле.

Джеймс в тот вечер наблюдал за разъездом офицеров с облегчением, какое испытывает осужденный, узнав об отсрочке казни. Он подвел лошадей к крыльцу, но после постарался держаться поодаль, в густой тени. Офицеры, помахав хозяевам на прощание, пустили лошадей рысью – красивые, умные молодые джентльмены в мундирах с сияющими пуговицами и с красиво уложенными волосами. Вместе с ними Лонгборн покидала веселая суматоха, весь этот радостный шум, праздничное настроение, принесенное ими с собою. Теперь оно сопровождало их в ночи на темной дороге до самого Меритона.

Они же еще совсем мальчишки, говорил себе Джеймс, мальчишки, которые просто играют в солдатики. А Уикхем, по-видимому, трусоват и слишком ленив, он не станет давать делу ход. У него очень скоро найдутся дела более важные и интересные, чем травля лонгборнских слуг. Но, как ни утешал себя Джеймс, он чувствовал: отныне все переменилось, он уже не может спокойно оставаться в Лонгборне. Он не уберегся, позволил маске упасть, позволил выглянуть своему другому «я», а выпускать эту сущность на свободу было ни в коем случае нельзя.

 

Глава 11

«Но как тебе кажется, не сможем ли мы уговорить ее поехать с нами в Лондон? Перемена обстановки и некоторый отдых от домашних забот могут подействовать на нее благотворно»

Действительно, почему бы Джейн не отправиться в Лондон? Ей-то ничто не помешает. Поедет, когда захочет, и вернется, как только соскучится. К услугам барышни коляска, чтобы доставить ее в столицу, и родственники, которые станут там о ней заботиться. Дом Гардинеров на Грейсчёрч-стрит готов ее принять, а тетушка – сопроводить в город, когда бы племяннице ни вздумалось выйти поразвлечься и между делом присматривать за своим мистером Бингли.

Так рассуждала про себя Сара, прекрасно понимая, что это несправедливые мысли. Джейн не виновата, что имеет возможность развлекаться, и не следует ее корить только потому, что для самой Сары эти радости недоступны. Джейн – сама доброта и к тому же красавица, уж кто-кто, а она заслуживает всего самого доброго и прекрасного. А если ты сама ворчунья и растрепа (Сара, начищавшая каминную решетку в комнате для завтрака, улыбнулась; она стояла на коленях, с перемазанными сажей пальцами, а в носу у нее щекотало), то и достанется тебе что-нибудь мрачное и растрепанное, например Джеймс.

После Рождества дом обезлюдел. Гардинеры отбыли, прихватив с собой Джейн и армию своих докучливых малолеток. Лонгборн как будто сделался просторнее, в нем стало легче дышать.

Мистер Коллинз, как разузнала миссис Хилл, вернулся, но остановился не в Лонгборне. Поскольку бракосочетание было уже не за горами, он предпочел поселиться в Лукас-Лодже. Миссис Хилл испытывала по этому поводу смешанные чувства. С одной стороны, это лишало ее возможности еще раз попытаться восхитить молодого священника и произвести на него достойное впечатление, с другой – она уже выбилась из сил и впала в уныние, поскольку так и не смогла понять, удалось ли ей добиться своего.

Экономку утешала мысль, что в Лукас-Лодже мистеру Коллинзу не от чего особенно приходить в восторг, кроме разве что сладких пирожков его будущей супруги, а у миссис Хилл и в мыслях не было с нею состязаться. Напротив, она вознамерилась смастерить для мисс Лукас изящную сумочку из розовато-серого норвичского шелка, которая, по разумению миссис Хилл, будет как нельзя лучше соответствовать положению жены особы духовного звания. Сумочка была торжественно вручена невесте в среду, когда Шарлотта побывала в Лонгборне с прощальным визитом. Молодая дама приняла подарок с благодарностью, выказав при этом неподдельное удовольствие. Она не была высокомерна и не отвергала подобные милые услуги, тем более что судьба, по всей вероятности, не сулила ей существенных денег на расходы. Можно было твердо надеяться, что сумочкой будут пользоваться, всякий раз поминая добрым словом миссис Хилл и усердных лонгборнских слуг.

Мисс Лукас вышла замуж в четверг, и прямо из церкви невеста с женихом отбыли в Кент. Миссис Хилл, Сара и Полли стояли на дороге, у входа на кладбище, и махали им вслед.

– А миссис Коллинз выглядит очень недурно, – заметила Сара, когда новобрачные садились в экипаж.

– Все невесты хороши, – отозвалась миссис Хилл. – Это единственный день, в который любой женщине позволяется быть красавицей.

– А каким был день вашей свадьбы, миссис Хилл?

– Холодным, – ответила она. – Да и давно это было.

Когда в церковном дворе иссяк поток поздравляющих, Беннеты и их слуги пешком направились домой, в Лонгборн. По дороге миссис Беннет говорила без умолку. Она выражала надежду на то, что у новобрачных все сложится неплохо, но по ее тону миссис Хилл поняла, что в действительности хозяйку занимает не миссис Коллинз, а будущее собственных дочерей, и надежды ее на сей счет не слишком радужные.

У самой миссис Хилл, однако, основания для надежды появились. Миссис Коллинз, сидя в экипаже, держала на коленях розовато-серый ридикюль – экономка сочла это хорошим знаком. Бракосочетание мистера Коллинза и мисс Лукас оказалось для слуг не худшим из возможных событий, далеко не худшим. Зато Мэри, бедняжка Мэри, брела, понурив голову, чуть поодаль от всех, а дома прошла прямо к фортепиано и весь остаток дня играла печальные мелодии.

– Мисс Лукас – хорошая девушка, – вздохнула позднее миссис Хилл над шитьем. – Мне она всегда нравилась, и надеюсь, благодаря ей мы теперь в безопасности.

Но Саре весь вечер было не по себе. Судьба слуг семейства Беннет (как, впрочем, и членов этого достославного семейства) представлялась ей непредсказуемой и неуправляемой, как погода. Жизнь, до такой степени зависящая от чьих-то желаний, настроений и прихотей, думалось Саре, – это и не жизнь вовсе.

В ту ночь сучья за окном трещали от мороза, лед на речке стал толще на несколько дюймов, а плотно жавшихся друг к другу овец на холме окутывал пар. Саре не спалось. Часы на колокольне только что пробили полночь. У нее замерз нос, а каждый выдох повисал облачком. Дом погрузился в тишину, если не считать тихого дыхания Полли и астматических хрипов мистера Хилла из другой комнаты.

Чердачные оконца над конюшней изнутри затянуло льдом. У Джеймса от холода болезненно сводило мышцы, уснуть никак не удавалось. Тусклая свеча не грела, а лишь распространяла чад прогорклого бараньего жира. Замерзнуть окончательно не позволяло слабое тепло лошадиных тел, поднимающееся снизу. С ним в комнатку проникал и запах конюшни: пахло сеном, навозом, теплым мускусом лошадиного пота.

Джеймс к этим запахам привык. Неделями он почти не обращал на них внимания. Но сейчас запахи будто заново вошли в его сознание и нахлынули с новой силой. Здесь, в этом месте, запахи были особыми, близкими, а его мысли рвались далеко отсюда.

Он сидел на кровати в одной сорочке, набросив на плечи одеяло, с картой Шотландского нагорья, разложенной на коленях. Такой способ представления сухих сведений о ландшафте был ему в новинку: штришки-галочки, нанесенные пером, изображали горы, крохотные деревца – леса, голубые кляксы передавали очертания озер. Ему хотелось посмотреть карты других краев, тех, где он когда-то побывал. Хотелось, глядя на них, мысленно пройти по дорогам, по которым он однажды ступал своими ногами. Вот бы показать эти карты Саре… но он запрещал себе думать о Саре. Нельзя позволять себе испытывать к ней тягу, нельзя заставлять ее так рисковать. Всякий раз, как Сара появится в его мыслях, он будет поднимать ее и отставлять в сторонку, возвращаясь к этим любопытным обозначениям на карте. Смотри-ка, да ведь это лес, станет он думать. Ух ты, какие скалы… Но она явилась снова и встала перед ним. Из-под чепца выбились пряди, она хмурится, собираясь выплеснуть содержимое ведра… Ну уж нет! Джеймс поднял ее и отставил в сторону. Он не должен думать о Саре.

Расправив бумагу, он снова закутался в одеяло. Область Дамфрис и Галлоуэй. Поразительно интересно.

Хлопнула дверь на кухне, и Джеймс замер, прислушиваясь. Это Сара – он узнал ее шаги. Что ей понадобилось в этот ночной час? Он встал, подошел к окну, потянул в сторону занавеску, как раз вовремя, чтобы заметить внизу окутанный морозной дымкой силуэт. Девушка, нагнув голову, входила в дверь конюшни, расположенную прямо под окном.

Джеймс скинул одеяло, схватил куртку, начал ее натягивать, но остановился, поморщившись, расслабил судорожно сведенные мышцы. Одеяло свисало со стула, он поднял его, свернул и положил в изножье кровати. Потом снова сел на кровать и сделал вид, что рассматривает карту.

Она вошла. Она у него в комнате. Неподдельная, как сама жизнь, и пугающая его даже больше, чем жизнь. Темные волосы, по-птичьи острые плечики, хрупкую фигуру не разглядишь: она целиком замотана в истертый синий плащ, что всегда висел у черного хода. Этот цвет очень ей к лицу. Сара протиснулась внутрь ровно настолько, чтобы присесть на краю люка, спустив ноги в мускусный воздух конюшни и обратив к нему свое милое, такое волнующее лицо, освещенное пламенем свечи.

– С добрым утром, – произнесла она.

У него пересох рот.

– Что?

– С добрым утром.

Она подтянула ноги и встала. Чулок на ней не было, башмаки надеты на босу ногу.

– Сара…

Топая тяжелыми башмаками, она подошла к нему вплотную. Посмотрела вниз, на карту.

– Что это?

– Сара…

– Это картина?

– Это карта.

– Что за карта?

– Шотландии.

– Шотландии? – Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть. – Как красиво!

Завиток волос упал ей на лоб. Через приоткрытый ворот синего плаща Джеймс краем глаза видел белую кожу. Под плащом ничего не было, кроме тонкой сорочки. Он отвернулся, но девушка стояла так близко, что он чувствовал ее запах – запах работы, твердого мыла, ванили.

– Сара.

– А ты там бывал? – Она присела рядом с ним. – В Шотландии, я имею в виду.

– Нет, но… Сара, прошу…

Ее ясные глаза изучали его.

– Что такое?

– Иди к себе. Пожалуйста. Возвращайся в свою постель.

Она сидела совсем рядом, так что их бедра соприкасались. Полотно, шерсть, бархат, полотно. По обе стороны от тканей – тепло и биение их разделенной плоти. Джеймс поднялся и отошел, стараясь увеличить дистанцию между ними.

– Понимаешь, я не могу… – начал он.

– Я подумала, – перебила Сара, – что мы всё неправильно начали. И еще подумала: надо начать заново. Ну вот я и пришла, чтобы начать заново. Доброе утро.

– Сара.

– Да. – Она по-прежнему сидела там, на его кровати, глядя на него снизу вверх.

– Сара, я не знаю, чего ты от меня ждешь. Но это, – обвел он рукой тесную комнатушку, единственную свечу, взятую у хозяина карту, – это все, что у меня есть. И вряд ли когда-нибудь будет больше.

Она пожала плечами:

– Какая разница.

– Мне нечего тебе предложить.

– С какой стати ты должен что-то мне предлагать?

– Сара, прошу тебя!.. – Он отвернулся к окну, отодвинул занавеску, чтобы не смотреть на нее. Щурясь, Джеймс вглядывался во мглу. Там, за заиндевелым стеклом, лежал весь мир и жило великое множество людей. Англичане и французы, турки, индейцы и американцы. Миллионы и миллионы мужчин, а Сара повстречалась лишь с жалкой горсткой. Он не имел права позволить ей остановить свой выбор на нем. – Уходи к себе, – повторил он, не оборачиваясь.

Ответом ему было молчание. Потом раздался стук сброшенных на пол башмаков и звук босых ног, прошлепавших по доскам. Его ладонь обхватила маленькая холодная рука.

– Отойди от окна, – шепнула она.

Занавеска закрылась. Он уступил Саре, позволил ей увести себя от ночи.

Стоя на цыпочках, она коснулась губами его губ. Поначалу он только сжимал ее плечи, такие хрупкие в его руках, все еще отстраняя ее от себя. Но сопротивляться становилось все труднее, и он привлек ее к себе, позволил ей прижаться всем телом, почувствовал ее всю: ее косточки и округлости, ее тепло.

Сарина рука лежала на его затылке, кожей щеки она чувствовала колкую щетину и щербинку на его переднем зубе, прижатом к ее губе. Она знала, что это делают птицы, пчелы и кошки, овцы и коровы и никто их за это не винит. Что касается девушек вроде нее и мужчин вроде него, у алтаря никто не станет косо смотреть на округлившийся живот, если он прикрыт не шелком, а простой тканью вроде ситца.

Джеймс слегка отодвинул ее от себя, но не выпустил из рук:

– Сара, ты не должна.

Она расстегнула верхнюю пуговицу его сорочки:

– Обо мне не волнуйся.

– Это невозможно, Сара. Пойми наконец, что это невозможно!

Она спустила куртку с его плеча и, хмурясь, одну за другой старательно расстегнула мелкие пуговицы. Джеймс знал, что должен ее остановить, схватить за руки и остановить. Но тут Сара нагнулась к нему, губами прижалась к его ключице, и он почувствовал ее теплое дыхание и ледяные руки на своей коже. Он погладил ее по волосам, раскрыл было рот, чтобы заговорить, – еще оставалось время все изменить. Но в этот миг кончики ее пальцев коснулись шрама, и у него перехватило дыхание. Странное ощущение в том месте, где кожа утратила чувствительность. А потом стало уже слишком поздно. Ее рука замерла, снова скользнула по шраму, Сара провела пальцами дальше, по плечу до острого выступа, перекочевала на спину. И замерла. Ее ладонь, обмякнув, легла на страшное месиво шрамов.

– Это было давно, – сказал Джеймс и сглотнул. – И в другой стране.

Сара, отстранившись, пристально смотрела на него, наморщив лоб. Вот-вот на ее лице появится гримаса отвращения. Он станет умолять ее о молчании, она, конечно, сжалится над ним, а потом уйдет. И ему придется видеть ее каждый день. Он будет жить как на пороховой бочке… Но выражение Сариного лица не менялось, и она не произносила ни слова. Только стащила с него рубаху, и та соскользнула вниз. В неярком свете свечи Джеймс стоял полуобнаженный, не дыша, боясь шевельнуться. Ощупав плечо, Сара подошла сзади, ни на миг не отрывая руки, продолжая держать ее там, где вся его кожа была когда-то изорвана в клочья и долго, мучительно срасталась.

Это было странное, неописуемое чувство. Перехваченное горло, проглоченные, невысказанные слова.

Ему следовало все объяснить. Рассказать о том, что произошло. Следовало оправдываться, умолять о прощении. А потом с благодарностью принять ее молчание и жизнь на пороховой бочке.

Но тут Сара обхватила его обеими руками, скользнувшими по груди и животу, прижалась горячей щекой к истерзанной, искалеченной спине и так замерла.

 

Глава 12

В ту пору ей было всего пятнадцать лет – это может ей служить оправданием…

Есть знание особого рода, слова ему чужды. Физическое взаимопонимание порой происходит из душевного сродства, иногда рождается в результате близости или складывается из многократного повторения совместных дел. Исподволь два человека могут до тонкости узнать друг друга, притереться, научиться без раздумий и рассуждений предугадывать желания и предвосхищать поступки друг друга. Вот только у Сары все произошло иначе: она обрела это понимание сразу, как откровение, погрузилась в него с головой, ощутила единение с Джеймсом, словно на двоих у них была одна душа.

За эту ночь слова утратили ценность и стоили теперь не больше мелких монет, незначительных и легковесных, таких, на которые купишь разве что ленты, пуговицы, яблоко или яйцо.

Пройдут недели, они сложатся в месяцы, она будет выбираться из постели, оставляя там спящую Полли, босиком на цыпочках красться по дому, пробираться, дрожа от холода, через двор в его комнатушку; наткнувшись на него в огороде, удивлять внезапным поцелуем или просто глядеть на него издали, пробегая по лужайке, чтобы набрать сухих веток на растопку, и все это время их безмолвное понимание будет по-прежнему казаться беспредельным.

Хотя Сара не сумела бы выразить свои чувства словами, однако она только теперь по-настоящему ощутила, что значит быть живой и какой смысл имеет их затянувшееся пребывание в этом уединенном месте.

Год повернул на весну, дни стали длиннее, проклюнулись зеленые ростки первых подснежников, и их белые головки качались на февральском ветру, по лугам разбрелись ягнята. Все это Сара чувствовала и проживала с новой силой, будто сливалась с меняющимся миром, будто это ради нее наступала весна. Если прежде собственное тело казалось ей запряженной лошадью, что везет ее самое сквозь череду дней, то теперь оно ощущалось иначе: как роскошь, как источник наслаждения и восторга.

Про шрамы Сара не спрашивала. Они относились к той области молчаливого единения, где слова не нужны. Окровавленный солдат, выпоротый под дождем за неповиновение, и согревающий ее в своих объятиях израненный мужчина каким-то образом дополняли и оправдывали существование друг друга. Они с Джеймсом не говорили и еще на одну деликатную тему, но Сара знала: он позаботится о том, чтобы не отяготить ее беременностью. И была благодарна ему и за эту заботу, и за подаренное ей наслаждение.

Непременно наступит время, когда станет очевидно, что одного молчаливого согласия недостаточно, когда обстоятельства обнаружат всю силу притяжения между ними и сделается ясно, что разлучить их невозможно.

Ну а сейчас Сара, только что открывшая для себя свое знание, не думала о том, что ждет их в будущем: она пребывала в безмятежно-радостном состоянии, довольная и успокоенная, и ничего не загадывала наперед.

Что до Джеймса, то он был настроен не столь беспечно. Он держал девушку в объятиях (она замерла, положив голову ему на грудь), чувствовал, как она прижимается к нему всем своим гибким телом, прислушивался к ее дыханию, и соленые струйки стекали у него по вискам, и он отнимал руку, чтобы вытереть пот. Она вздрогнула. Он погладил ее по голове, поцеловал в лоб. Это была катастрофа, прекрасная катастрофа, и ничего уже нельзя было повернуть вспять.

А Полли, бормоча во сне, вдруг проснулась, обнаружив, что постель рядом с ней пуста и успела остыть, уселась, сонно моргая, и вдруг, с ясностью внезапного озарения, безошибочно поняла, куда девалась Сара.

Дни, повседневные заботы – все шло как прежде. Миссис Б. все так же ворчала и тревожилась, миссис Хилл выходила из себя, Сара по-прежнему каждую неделю устраивала стирку, замачивая месячные салфетки, а Полли в меру своих слабых сил помогала ей. Мистер Хилл неизменно поплевывал на вилки, оттирая их до блеска, а в заднем дворе ржали и топали лошади, пока Джеймс обихаживал их, прежде чем вывести в поле или – что случалось чаще – запрячь в коляску, чтобы везти барышень на утренние визиты либо, ближе к вечеру, в гости на чаепитие. По сути, никаких перемен не произошло, однако для Сары все совершенно преобразилось.

Сара отнесла на почту в Меритон письма Элизабет, адресованные Джейн и миссис Гардинер в Лондон и миссис Коллинз в Кент. При себе у нее было несколько пенни, чтобы заплатить за пришедшие письма. Пухлые конверты были туго набиты тайнами. Сара рассматривала их, шагая назад по свежей травке. Повертела в руках, поднесла к лицу и понюхала, провела огрубевшим пальцем по цветным сургучным печатям. Они порхали повсюду, эти письма, словно вольные пташки. Носились по всей стране, как птицы.

– У тебя никогда не было такого чувства, – спросила Элизабет однажды утром у Сары, пока та зашнуровывала на ней корсет, – будто дни так и летят, – и она щелкнула пальцами, – хотя при этом решительно ничего не происходит?

Сара молча улыбнулась.

– Вот только что как будто было Рождество, а теперь уже февраль, и не успеем мы оглянуться, как его сменит март – а куда же подевался январь?

Что тут можно было ответить? Для мисс Элизабет дни проносились стремглав, зато для Сары, наоборот, невероятно растянулись, раздулись, выросли в размерах и при этом каждой своей выпуклостью или складочкой впитывали запах, сияние и теплоту каждого часа. Благодаря этому ее чувства до того обострились, что она постоянно пребывала в состоянии восторга, будто окунулась в жизнь с головой и теперь чувствовала себя более живой, чем когда-либо раньше.

– В марте я еду в Кент, – сообщила Элизабет.

Сара кивнула, продолжая шнуровать. Напоследок она потянула тесьму потуже и завязала бантиком. Потом подняла нижнюю юбку Элизабет и стала надевать ей через голову. Сквозь слои воздушных складок голос барышни зазвучал глуше:

– Признаюсь тебе, Сара, милая, я совсем не уверена, что хочу этого.

Сара застегнула нижнюю юбку на крючки, подхватила с кровати сиреневое домашнее платье и подняла на руках так, чтобы Элизабет сумела просунуть внутрь голову и руки. Сара поправила ворот и плечевые швы, а Элизабет подтянула узкие рукава. Покончив с одеванием, Сара еще успела бы застать Джеймса на кухне или встретить его в коридоре, когда он нес наверх завтрак для хозяев.

Элизабет сама справилась с манжетами, а Сара тем временем застегнула костяные пуговицы на спине.

– Конечно, чудесно будет повидать Джейн. Но шесть недель в Кенте, с Коллинзами…

Лиззи оглянулась на Сару, Сара кивнула: она закончила. Элизабет отошла к окну, бросив ночную сорочку на полу.

– Боюсь, мне не удастся получить от этого визита должного удовольствия.

Подняв ночную сорочку, Сара встряхнула ее и, аккуратно сложив, положила под подушку.

– Чем еще могу служить?

– О нет, спасибо, Сара, пока больше ничего не нужно.

Сара сделала реверанс и вышла. Прикрыв за собой дверь спальни, она пролетела через холл к двери, ведущей на черную лестницу для слуг. И, чуть не кубарем скатившись по ступеням, выскочила в коридор в надежде увидеть там Джеймса.

Однажды зябким днем Уикхем наведался на кухню, принеся с собой сквозняк и запах табачного дыма. Обычно ему нравилось отираться на пороге, но на сей раз он переступил через него, тем самым нарушив границу, отделяющую один мир от другого, столь бесцеремонно, будто для него это попросту не имело значения.

– А, так вот что здесь. Кухня!

Полли уставилась на Уикхема с открытым ртом, упустив в миску мутовку, которой взбивала яичные белки. Сара, распрямив спину, увидела незваного гостя и тоже замерла со ступкой и пестиком в руках. Словно яркий, нарядный павлин решил снизойти до простушек-курочек и важно расхаживал среди них по двору, поклевывая зернышки.

– Да, похоже, так оно и есть. Что вы там готовите? Миндальное пирожное? Какая прелесть.

– Вы, верно, заблудились, сэр, – предположила Сара.

Уикхем по-мальчишески жестом потер стриженый висок и озорно улыбнулся. Сара подумала: «Этот точно знает, чего хочет, ему хорошо известно, что нужно делать, чтобы очаровывать».

Офицер отвернулся от нее и обратился к миссис Хилл:

– Я, знаете ли, очень люблю кухни. Вот и подумал, надо бы зайти и взглянуть на вашу. И нахожу, что ваша кухня – премилый уголок.

– Вам будет куда удобнее в гостиной, сэр, – сделала Сара еще одну попытку.

– Не судите по наружности, она обманчива, моя милая.

Уикхем облокотился о стол рядышком с Сарой. Приподняв бровь, он уставился на нее, однако, заговорив, вновь адресовался к миссис Хилл:

– Мой батюшка был всего лишь дворецким, вот ведь как, сударыня, потому я в своей жизни повидал немало кухонь, кладовых и буфетных. Кухня – это именно то место, где я чувствую себя легко и непринужденно.

Полли, немного придя в себя, снова приступила к взбиванию белков, таращась на гостя во все глаза. Сара, переводя взгляд с нее на офицера, заметила, как он подмигнул, и, быстро обернувшись, увидела, что Полли робко и вместе с тем радостно украдкой мигнула в ответ. Прямо неймется ему, этому красавчику, – готов очаровывать всех подряд, без разбору.

– Вас дамы хватятся, будут искать, – произнесла Сара.

– Ах, конечно, дамы. – Уикхем поджал губы. – Дамы.

Мутовка Полли продолжала постукивать, медленно и слабо. Уикхем отошел от стола и приблизился к очагу. Заметив пустующий стул мистера Хилла, он тут же уселся на него, точно у себя дома.

– Они так утомительны, эти дамы, правда? Со всей этой их болтовней.

Прикрыв рот рукой, Полли хихикнула.

Он улыбнулся ей, усики задорно приподнялись по углам рта.

– Мне куда уютнее здесь, с вами, милые девушки.

– Мы здесь работаем, это же кухня, сэр… – не сдавалась Сара.

– И в этом ее прелесть, знаете ли. Это я люблю, к этому привычен с детства.

– Тогда, сэр, сделайте милость, присоединяйтесь. Раз уж вы здесь, могли бы нам помочь.

Миссис Хилл, которая все это время пыталась оправиться от потрясения столь глубокого (гость вторгся в пределы ее кухни и даже сидел сейчас у кухонного очага), что она полностью лишилась дара речи, теперь откашлялась и произнесла:

– Я, пожалуй, принесу репы. Она такая грязная, нужно как следует оттереть землю, прежде чем чистить.

Уикхем бросил взгляд на миссис Хилл, потом на Сару, на Полли и снова на экономку. С усилием заставил себя улыбнуться их невинной шутке.

– Что я себе позволяю! Думаю только о себе, а не о своих очаровательных хозяйках. Не буду заставлять их волноваться и искать меня. – Он резко поднялся со стула, оглянулся на Полли. – Не проводите ли меня назад, маленькая мисс? Надеюсь, вы сможете уделить мне несколько минут.

Сара растерялась. Но миссис Хилл кивнула Полли, полная желания поскорее избавиться от помехи на кухне:

– Сделай милость, Полли.

Полли бросила мутовку, отерла руки о передник и стрелой метнулась к дверям. Она рада была сделать милость, тем более что мистер Уикхем так щедр на чаевые.

– Нам сюда, сэр, прошу вас.

Несколькими минутами раньше Джеймс видел Уикхема, идущего по двору. В тусклом свете пасмурного дня его красный мундир так и пылал. Повинуясь первому порыву, Джеймс отступил назад, в конюшню, чтобы наблюдать за офицером, оставаясь незамеченным. Из укрытия он смотрел, как Уикхем загасил сигару о стену, пригладил волосы, подкрутил усы, одернул мундир и только затем толкнул кухонную дверь.

Джеймс сглотнул подступившую к горлу тошноту. В животе у него заныло. Уикхем проникал всюду, просачивался в любую щель, тек по полу, как прибывающие грунтовые воды, приучая к себе и создавая впечатление, что он был здесь всегда.

Джеймс незаметно вышел из убежища, прокрался через двор, не сводя глаз с кухонного окна, и приблизился к нему почти вплотную. Сквозь волнистое стекло сбоку от очага мелькнуло красное. Джеймс увидел, как молодой офицер легко вскочил на ноги. Затем Полли метнулась и придержала для Уикхема дверь, а тот пересек кухню и прошел рядом с девочкой. Джеймс смотрел, как Полли, с улыбкой до ушей, выбежала следом, и кухонная дверь за ними захлопнулась.

Джеймс вошел с черного хода. Миссис Хилл взглянула через плечо, Сара тоже обернулась и заулыбалась было, но улыбка тут же поблекла и сползла с ее лица.

– Что-то стряслось?

– Что сказал Уикхем?

– Ничего…

– Что он сделал?

– А вот что – заявился на мою кухню!.. – ответила миссис Хилл, а Сара лишь слегка качнула головой, мол, ничего, – только взглянула туда, куда вышла Полли.

Джеймс оценивал обстановку: обе женщины замерли, оторвавшись от работы, и растерянно смотрели на него. Но Полли-то где? Он в три прыжка пересек кухню, толкнул дверь в коридор и выглянул.

– Что там? – Сара подошла, вытирая руки, и тоже заглянула в дверь.

Они успели увидеть мистера Уикхема в щеголеватом алом мундире, вышагивающего по коридору бок о бок с Полли. Девочка шла вприпрыжку, едва поспевая за офицером, и снизу вверх заглядывала в лицо своему важному спутнику. Тыльной стороной ладони она вытерла нос.

Сара и Джеймс видели, как Полли отворяет и придерживает дверь в гостиную, потом до них донеслись звонкие, как серебряные колокольчики, голоса барышень, укорявших мистера Уикхема за непростительно долгое отсутствие. Они требовали от него немедленного отчета, точно все были Пенелопами и сейчас встречали вернувшегося Одиссея.

Едва удерживая тяжелую дверь, Полли умудрилась присесть в реверансе, когда Уикхем входил в гостиную. На миг его рука легла на щуплое плечико.

– Благодарю вас, маленькая мисс.

Он скрылся, и Полли с шумом захлопнула дверь. Шмыгнув носом, она пустилась бежать по коридору в сторону кухни. Джеймс с Сарой расступились, чтобы пропустить ее. Захлопнулась и эта дверь, отрезав их от остального дома.

Сара обратила внимание, что у Джеймса вся кровь отлила от лица.

– Что-то случилось? – спросила она его. – В чем дело?

А он не сводил глаз с Полли, которая подхватила свою мутовку и принялась взбивать белки, – на лице улыбка, ямочки на щеках.

– Это из-за Уикхема? Джеймс, да что стряслось? Что тебя тревожит?

Он помотал головой и отвернулся. Обогнув угол кухонного стола, стремительно сбежал вниз, в судомойню. Сара, бросив недочищенный миндаль, спустилась за ним следом, в промозглую сырость полуподвала. Джеймс, стоя у окна, потрясенно глядел во двор. Сара выглянула тоже, проследила, куда он смотрит. Там во мху среди ирисов копошились куры и ровно ничего страшного не происходило.

– Джеймс?

Сжав зубы так, что под кожей заходили желваки, он так и не вымолвил ни слова.

– Джеймс. Что случилось?

Она дотронулась до его руки. Он посмотрел на ее руку, поднял голову, и их взгляды встретились. Сара не могла понять выражения его глаз.

– Офицер ушел, – попыталась она его успокоить.

Он моргнул.

– У нас все в порядке, – продолжала она.

Помолчав, он кивнул.

– Что с тобой?

Он сделал глубокий, прерывистый вздох, потом выдохнул. Потом наклонился и глянул за ее плечо, в теплый свет кухни. Сара тоже оглянулась. Мимо открытой двери прошла Полли, обеими руками обхватив миску с взбитыми белками.

Затем Джеймс оттолкнулся от окна, натянуто улыбнулся Саре и пошел работать.

 

Глава 13

…Кратковременная смена обстановки была желательна сама по себе

Настал март – с теплым ветром, дышащим весной, с грязью проселков и роскошным ковром лиловых и золотистых крокусов на садовом газоне, посаженных еще в ту пору, когда миссис Беннет была юной невестой и верила, что ее ждет счастье. Приближалось время отъезда Элизабет.

Она собиралась в Кент, где никогда прежде не бывала, а по пути намеревалась наведаться в Лондон, где гостила уже много раз у своих дяди и тети Гардинеров. Элизабет решила взять с собой в поездку Сару.

– Я переговорила с сэром Уильямом и упомянула об этом миссис Коллинз, и ни у одного из них не возникло возражений против моего плана. Миссис Коллинз, напротив, даже рада такому подспорью, ведь у нее, кроме экономки и лакея, только маленькая девчонка на побегушках. Она даже написала, что беспокоится, сумеют ли они со всем справиться, особенно по части стирки, если мы не привезем собственную прислугу. Однако попросить о помощи свою мать она не решалась: всем известно, что у Лукасов и в самом деле нет ни одной пары лишних рук, тем более теперь, когда Шарлотта не помогает на кухне.

Сара поставила саквояж на пол, отряхнула о передник руки и замерла в недоуменном ожидании, так как до сих пор не имела удовольствия познакомиться с намерениями молодой хозяйки.

– Но, поскольку нам предстоит путешествовать в экипаже Лукасов, – продолжала Элизабет, посмотрев на обложку книги и протянув ее Саре, которая молча, не глядя, сунула ее в карман передника, – места там будет совсем немного, поэтому прошу тебя не брать для себя много вещей, только маленькую сумку или, если хочешь, твой старый сундучок. Ну а если какая-то мелочь не уместится, думаю, для нее найдется место в уголке моего сундука, он отправится почтовым дилижансом.

– Я еду с вами?!

Элизабет вспыхнула:

– О, разве я еще не сказала? Это, конечно, не кругосветное путешествие, Сара, милая, но это лучшее, что я могу предложить тебе в настоящее время. Мы проедем через Лондон и остановимся там на одну ночь, а потом еще раз на обратном пути. Поездка обещает быть интересной и, по крайней мере, поможет сменить обстановку.

Сара присела на край сундука, при этом пришлось вынуть из кармана передника книгу, углом впившуюся ей в бедро. Лондон. Кент. Новость о предстоящей поездке сейчас совсем ее не радовала. Все равно как если бы Элизабет сказала: мы отправляемся путешествовать, ты тоже можешь поехать, но только оставь дома одну ногу.

– Коллинзы… они живут у моря?

– Нет. Думаю, ненамного ближе к морю, чем мы. Тебе придется ехать на заднем откидном сиденье, так что укутайся потеплее и молись о хорошей погоде.

Сара кивнула. Она посмотрела на книгу, которую держала в руках. Это была «Памела», том второй.

– Тебе не нравится мой план?

Сара подняла глаза. Ей показалось, что Элизабет озадачена и слегка задета.

– О, что вы, мисс, очень нравится, конечно. Просто все это так неожиданно, совсем внезапно, прямо гром среди ясного неба.

– Я не была уверена, что все удастся, пока не получила письмо от миссис Коллинз. Мне казалось, тебя это порадует.

– Я рада, мисс, очень рада. Большое спасибо.

Элизабет, кивнув, пробормотала что-то в ответ и вернулась к своим книгам. Сара с минуту смотрела, как барышня, склонив голову, с задумчивым видом решала, какие книги ей брать с собой, а какие придется оставить. Интересно, подумала Сара, каково это, жить вот так – точно в контрдансе, мило, изящно и размеренно, каждый поворот предрешен, и никто из танцоров не сбивается с такта. А Сарина жизнь – это тяжелая дорога, то дождь, то ветер, то цветок проглянет в колючих кустах, то внезапно засияет солнце.

Что касается обуви, март – сущее наказание, даже хуже слякотных зимних месяцев. В марте джентльмены и леди тянут носами воздух, точно кролики, и делают вывод, что уже распогодилось и можно отважиться на утреннюю прогулку. Позже они решают сделать круг по парку еще и после ужина. Ноги в красивых сапожках разъезжаются и тонут в грязи, пока их обладатели, ахая, стараются поближе рассмотреть куртинку бледных диких нарциссов, цветы калужницы или полюбоваться фиалками, обратившими к весеннему солнцу свои прелестные личики.

Семь пар беннетовских ботинок выстроились перед Джеймсом в ряд по размеру. Он уже успел счистить высохшую грязь с дамских ботиночек и нанести на подъем, носок и пятку жирную ваксу, набирая ее тряпицей из горшка, а теперь полировал кожу бархоткой. Он чуть слышно насвистывал, полностью уйдя в работу. Сара присела рядом, и Джеймс ее заметил. Головы не повернул, но в углах глаз появились морщинки, а она знала, что это он так улыбается.

– Вакса почти закончилась, – заметила она.

Он кивнул.

– Я принесу, когда смогу. Вчера как раз пала старая овца, жир будут перетапливать.

Сара взяла в руки ботинок, принадлежавший Элизабет. Изящный и красиво сшитый, он был весь покрыт комьями грязи. Обуви Элизабет всегда доставалось больше всего. Большим пальцем Сара подковырнула пару комьев засохшей глины, повертела ботинок в руках.

– Не стоит тебе этого делать.

– Раньше только я это и делала, пока ты не появился.

От его глаз вновь разбежались морщинки, и он опять принялся негромко насвистывать душевную, знакомую мелодию.

– Она уезжает, знаешь? – спросила Сара.

– Мисс Элизабет? Да.

– Она говорит, я могу поехать с ней.

– Вот как?

– Говорит, Лондон, а потом Кент.

Он помолчал, потом кивнул:

– Тебе там понравится, я уверен. Нужно же тебе немного расправить крылышки. Пойдет на пользу.

Он покачал башмачок, внимательно осмотрел носок, пуговки, изящный изгиб подъема. Начищенная коричневая кожа тускло блестела, словно каштан.

– Но шесть недель! – возразила она. – Целых шесть недель, вот сколько это займет.

Джеймс повернулся к ней с открытой улыбкой:

– Когда вернешься, я по-прежнему буду здесь.

Сэр Уильям и Мария Лукас заехали за ними в экипаже ранним утром назначенного дня, так рано, что молодой петушок на осмоленной крыше курятника еще выводил свои рулады. Путешественникам предстояло проехать двадцать четыре мили, чтобы к полудню прибыть на Грейсчёрч-стрит, переночевать там и на другой день отправиться к Коллинзам.

Отгороженный от любопытных взглядов синим кожаным верхом экипажа, Джеймс, обхватив Сару за талию, подсадил ее на заднее сиденье. По сути дела, это было не сиденье, а запятки, на которых мог бы стоять лакей. Там же, рядом с Сарой, был закреплен багаж с самыми необходимыми вещами отъезжающих. Ноги девушки болтались в воздухе. Она поправила капор, аккуратно подвернула под себя полы плаща, чтобы не разметал ветер и подол не замялся.

Джеймс посмотрел на небо:

– По-моему, погода не испортится.

– Да.

– И тебя не слишком заляпает грязью.

– Со мной все будет хорошо.

Джеймс опоясал Сару багажным ремнем, закрепил его за поручень и застегнул пряжку. Чтобы сделать это, ему пришлось низко склониться над ней. Его запах (кожи, лошадей, сена), острая скула – она сохранит их в памяти и увезет с собой.

– Это недалеко, Лондон, – сказал он.

– Я знаю. Ты рассказывал.

– Извини. Я тебе надоел.

Сара замотала головой. А потом склонила ее набок, улыбнулась. Кажется. Самую чуточку.

– К полудню будете на месте.

Загрубевшим пальцем он дотронулся до ее щеки и отошел с непроницаемым лицом, ловко увернувшись от миссис Беннет. Та носилась вокруг экипажа и раздавала указания, так что мисс Элизабет, дожидавшаяся, пока ей помогут сесть, раздраженно краснела.

Миссис Беннет, как она изволила сообщить миссис Хилл, полностью смирилась с женитьбой мистера Коллинза на Шарлотте Лукас, однако зрелище, представшее теперь перед глазами, выбило леди из колеи: гордый отец и радостно взволнованная младшая сестра собираются навестить новобрачных, прихватив с собой одну из ее дочерей в роли незамужней подружки. Вынести это оказалось выше сил. Приветливость и любезность сэра Уильяма показались ей особенно вызывающими. Когда, сидя в коляске, он поклонился ей и благодушно высказался о погоде, миссис Беннет не сочла возможным согласиться:

– Боюсь, лондонская дорога будет ужасно грязной после этакого дождя.

– Что за беда, если в нашем распоряжении чудесный уютный экипаж, а в конце дороги ждут добрые друзья? – Джентльмен благодушно взмахнул рукой, отметая ее сомнения. – Мы позаботимся о вашей дорогой Лиззи, не волнуйтесь.

Миссис Беннет ничего не оставалось, как только кивнуть, поблагодарить его и отступить к остальным членам своего семейства, стоявшим у крыльца.

– Если бы вы только настояли на том, чтобы за мистера Коллинза вышла Лиззи, – прошипела миссис Беннет, обращаясь к супругу, – сейчас в этом экипаже сидела бы я, собираясь в гости к ней.

– Мне представляется весьма сомнительным, чтобы сэр Уильям, выйди Лиззи за мистера Коллинза, согласился бы доставить вас в Кент, сколь бы добрым соседом он для нас ни был.

– Вам доставляет удовольствие намеренно меня не понимать.

На виске у мистера Беннета пульсировала жилка, он сжал зубы. Не успел он открыть рот, а миссис Хилл уже понимала, что сейчас последует. Слова были холодными и тяжелыми, как стеклянные шарики.

– Поверьте, моя дорогая, есть свое, особое удовольствие в том, чтобы быть в этом уличенным.

Миссис Беннет, покраснев, принялась шумно возмущаться бессердечием мужа. Ее скороговорка была вполне предсказуема, как, собственно, и само проявление бессердечия.

Подойдя поближе к хозяйке, миссис Хилл предложила ей руку:

– Мэм?

Миссис Беннет обернулась к экономке, моргая, с трясущимся подбородком, и оперлась на протянутую руку:

– Благодарю вас, миссис Хилл.

Экономка молча кивнула, не поднимая глаз. На мистера Беннета она не взглянула.

– Ну вот, она уезжает, моя малышка, – обратилась миссис Беннет к спутнице. – Что ж, надеюсь, она найдет свое счастье. – И она отвернулась.

Вместе они поднялись по ступенькам на крыльцо. Миссис Беннет не прекращала тихих сетований, а миссис Хилл старалась, как могла, отвлечь и утешить ее малосодержательной болтовней, хотя и сама втайне разделяла чувства хозяйки: лучше бы Элизабет нашла свое счастье. А если она не собиралась искать свое счастье, тогда ей следовало хотя бы выйти замуж за мистера Коллинза и обеспечить себе и всем спокойную будущность.

Саре предстояло наконец-то увидеть мир. Частично он уже начал перед ней открываться. Правда, с того места, где она сидела, болтая ногами и подскакивая на каждом ухабе или рытвине, мир стремительно катился назад.

Лонгборн все уменьшался; дом почти сразу скрылся за кустами и деревьями, а затем и вовсе пропал за поворотом. На перекрестке с грохотом свернули, и вот скрылся из виду и перекресток, а дорога сузилась, потом мелькнуло дерево с обрубленными сучьями, осталось сзади, уменьшалось, уменьшалось, исчезло. Громыхая, их экипаж доехал до меритонской заставы, промчался по городку – мимо кондитерской и Зала ассамблей, галантерейной лавки и постоялого двора на углу. Дочка бакалейщика вышла с корзиной на улицу разнести товар. Увидев Сару, она махнула рукой и улыбнулась ей, и Сара радостно помахала в ответ. Но вот они уже миновали городок, выехали за его пределы, пронеслись мимо плаца, где маршировали, останавливались, поворачивались кругом и замирали по стойке «смирно» солдаты – алые на зеленом, а офицер выкрикивал команды. А там выехали на новую платную дорогу, кинули монету сборщику пошлины, и перед ними со скрипом открыли ворота, и вот они уже катят быстро-быстро, только поскрипывают рессоры. Очень скоро Сара, покачивающаяся на заднем сиденье, перестала узнавать мелькающие мимо пейзажи.

Между неутомимо крутящимися колесами бежала дорога, над головой раскинулось ясное голубое небо, а из-за полога до нее доносились голоса пассажиров, расположившихся удобнее, чем она. Когда проезжали через невзрачную, медлительную речонку, сэр Уильям, к Сариному удивлению, торжественно пророкотал: «Могучая Темза!»

Они ехали теперь мимо высоких изгородей, мимо деревень, нанизанных на дорогу, словно бусины на нитку. В глубине виднелись поля водяного кресса, испещренные промоинами чистой воды, источающие пряный, свежий травяной запах. По пути им встречались обширные огороды – высоко поднятые, удобренные и согретые солнцем гряды с дружными всходами. Поля дробились, становились мельче, и грядки на огородах располагались все теснее. Участки были разгорожены дощатыми заборами, там и сям виднелись сараи, навесы. Экипаж сбавил ход около стада гусей – те хлопали крыльями и гоготали, стремясь к широкой, поросшей сочной травой обочине, а девочка в широкополой шляпе шипела на них в ответ и пыталась отогнать, размахивая хворостиной. Когда коляска проехала, она взглянула прямо на Сару, обратив к ней покрасневшее болезненное личико. Они переправились через брод: вода, поднявшись по ступицы колес, плескала по обе стороны. С голых полей пахло навозом, неподвижно, точно раскрашенные фигурки, вырезанные из жести, стояли тощие коровы. Вскоре дорога пошла под откос. Томительно медленно тянулись по ней подводы, проносились кабриолеты, двуколки, кареты, а время от времени грохотал почтовый дилижанс. А там и дома показались, а воздух стал дымным и туманным, и их экипаж, дребезжа и подпрыгивая на булыжной мостовой, въехал в город. Сара, запрокинув голову и открыв рот, разглядывала дома, что высились по обе стороны от нее, как скалы по берегам кипучего потока. Потоком была дорога с ее бурным движением, и Сара сама была частью этого стремительного лондонского движения, то будто идущего на спад, то вновь нарастающего. Кебы и повозки, телеги и коляски, и народ, бесконечно многочисленный и разнообразный: орава хриплых и вонючих торговок рыбой, разбитные уличные разносчики с дерзкими взглядами. Нищий в изодранном красном мундире спешил куда-то, опираясь то на культи, то на кулаки. Рядом – молочница с коромыслом и ведрами, в которых плескалось, оставляя на стенках комочки, тошнотворного вида синевато-серое молоко, вовсе не похожее на молоко у них дома. Улицы были скользкими от сточных вод, а в воздухе чувствовался запах сажи, помоев, гнилых овощей и рыбы. А шум! Обитые железом колеса, копыта с железными подковами, крики уличных зазывал и грузчиков, булочников и кебменов; а гомон толпы, а давка – люди напирают со всех сторон, и сзади Саре дружно кивает пара лошадей, впряженных в следующий экипаж. Да тут еще к их коляске, лавируя между экипажами, подбежал чумазый парень; Сара решила, что он хочет что-то сказать, но он только схватил ее за подол и задрал юбку, скользнул рукой по чулку и торопливо просунул ее повыше. Девушка отпрянула и лягнула оборванца, натягивая юбку на колени. Тот отстал, ухмыльнувшись и показывая черную дыру на месте переднего зуба. И исчез так же быстро, как появился, а она осталась, дрожа как осиновый лист.

Сара с содроганием вспомнила, что совсем недавно всерьез думала приехать сюда в одиночку.

Экипаж свернул на Грейсчёрч-стрит, проехал с сотню ярдов по булыжной мостовой, и сэр Уильям остановил лошадей. Сара, запрокинув голову, смотрела на высокий, узкий дом с гладким фасадом. Ступени были отчищены добела, и она невольно посочувствовала Марте, рыжеволосой служанке Гардинеров, которая так отлынивала от работы в Рождество. Как, должно быть, у нее щиплет руки от щелока, как ноют плечи после того, как она все тут скребла и скоблила, возвращая белизну грязному камню! Сара отстегнула пряжку, ослабила ремень и соскочила на землю. Ноги от долгого сидения так затекли, что она ухватилась за коляску, чтобы не упасть.

У высокого окна второго этажа стояла Джейн. За зеленоватым стеклом она казалась бледной, призрачной. Сара помахала ей, но Джейн, не отвечая, метнулась назад, в тень, а спустя минуту вместе с миссис Гардинер и детьми уже сбегала по ступенькам крыльца навстречу экипажу.

Сэр Уильям, Мария и Элизабет вышли из коляски, расправляя затекшие ноги. Сара, у которой все еще покалывало в бедрах, начала отстегивать багажные ремни. Вещи полегче она передавала подошедшему слуге, который относил их в дом. Экипаж и лошадь вверили попечению другого слуги, и тот повел лошадь через арку за дом, в конюшню. Поднявшись по надраенной, но уже затоптанной лестнице, Сара оказалась в мрачноватом вестибюле и осталась там дожидаться, когда о ней вспомнят и дадут распоряжения.

По дому можно было двигаться вверх и вниз, вперед и назад, и не было в нем ни боковых коридоров, ни обходных путей. Большие сверкающие окна на задней стороне почти упирались в кирпичную стену, а с фасада смотрели на дом напротив. Сара, получив указание от Марты, которая, кажется, была ей рада, долго карабкалась вверх на чердак для слуг, а добравшись, поставила деревянный сундучок на пол, рядом с расстеленным для нее тюфяком. Она выглянула в окно, посмотрела на закопченные крыши. Внизу, робко сбившись в кучку, зеленели молодые деревца. Дальше виднелись мачты и реи кораблей. Но тут пришлось поспешно бежать по лестницам вниз: пора было выходить.

Элизабет собиралась с тетушкой за покупками и сказала, что Сара, если хочет, может поехать с ними, поскольку никаких срочных дел нет, распаковывать вещи не нужно, завтра утром они едут дальше. Сара сидела на козлах рядом с возницей, который изъяснялся на невразумительном кокни и то и дело тыкал по сторонам пальцем, должно быть показывая достопримечательности и особо интересные места. Она вежливо смотрела, куда он показывал, и кивала на все, что бы он ни говорил.

Коляска еле ползла среди многочисленных экипажей по торговым улицам, но позже, оказавшись в более спокойной части города, набрала скорость и понеслась по квадратной площади, внутри которой был разбит сквер, затем, резко развернувшись, объехала стоящие полукругом дома с белыми фасадами, напомнившие Саре ряд прекрасных белоснежных зубов. В конце ряда строительство еще не закончилось, вместо дома зияла яма вырытого котлована с готовым фундаментом и сточным колодцем.

Они выехали на широкую улицу, усаженную рядами деревьев, и возница, остановив лошадей, приготовился дожидаться хозяев, пока они будут ходить по магазинам.

Сара шла по пятам за Элизабет и ее тетушкой – в одну галерею, во вторую, из лавки в лавку, и каждая из них была доверху набита отрезами ярких тканей, узорчатыми бумажными обоями, свернутыми в рулоны коврами. Миссис Гардинер собиралась заново отделать гостиную и требовала, чтобы Элизабет высказала свое мнение относительно рисунков и сочетания цветов. На Сару навьючивали картонные коробки, бумажные пакеты и свернутые в трубку образцы обоев. Когда-то раньше она все это уже видела: ей снился такой сон. Все это было замечательно, но не так прекрасно, как в мечтах, а поклажа скользила, свертки вырывались из рук, и какая-то коробка впивалась ей в бок. И для чего только человеку столько всего нужно? Непонятно, отчего одна раскрашенная бумага уж так прелестна, что без нее никак не обойтись, а другая совершенно не годится. Неужели все это и в самом деле настолько важно? Саре трудно было это понять.

Они вернулись к коляске, проехали еще немного, до следующего ряда светлых домов, там миссис Гардинер должны были подпиливать зубы. Один раз она уже это проделывала, но настало время повторить процедуру. Элизабет ответила отказом на предложение сделать то же. Она не стала подниматься к мистеру Спенсеру, осталась сидеть в экипаже вместе с возницей и Сарой и поинтересовалась, что думает та о Лондоне.

– Он не такой, как я себе представляла, мисс.

– Каким же ты его представляла?

Сара только покрутила головой. Реальность оказалась ярче сна, заслонила его.

– Боюсь, я не смогу сказать как следует, мисс.

Они наблюдали, как модно одетые люди бодро поднимаются по светлым ступеням, читают надписи на начищенных латунных табличках, входят в нарядную синюю дверь и как потом выходят, сутулясь и прижимая к лицу окровавленные платки.

– Думаю, я сделала правильный выбор, – поежилась Элизабет.

– В самую точку, мисс.

Правильность решения Элизабет подтвердил и неприглядный вид ее тети, покинувшей кабинет мистера Спенсера. У нее распухли губы, а оструганные нижние передние зубы стали заметно короче.

Затем последовал ужин – миссис Гардинер пришлось отказаться от него вовсе, потому что есть она не могла, а мисс Элизабет только поклевала немного. Сара, борясь с зевотой, ужинала с незнакомой прислугой в тесной комнате для слуг. После ужина хозяева в карете Гардинеров уехали в театр, а Марта уложила детей спать, и тут уж все наконец позволили себе расслабиться и свалиться от усталости.

Лондон. Многолюдный центр города. Где-то там должны быть танцующие медведи, и резвые попрошайки, и фейерверки, способные напугать даже бравого солдата. Сара улеглась на тюфяк и до подбородка натянула одеяло. Марта дунула на свечу, и стало темно.

Сара легла на бок, свернулась клубочком. Тонкий матрац набит был истертым конским волосом, так что бедром и плечом она уперлась в дощатый пол. Несмотря на усталость, сон к ней не шел, мешал шум; неравномерный, глубокий, он разворачивался слой за слоем. Совсем рядом носятся по ближней мостовой кебы, с грохотом катятся к докам грузовые подводы, в закоулках вопят кошки – не то дерутся, не то справляют свадьбу. Скрип тросов на верфи, собачий лай, бой часов – снова и снова где-то вдали, час за часом, в ночи, в темноте раздавался их бой, а в доме Гардинеров все безмятежно спали, одна Сара ворочалась с боку на бок, кутаясь в одеяло, от которого пахло кем-то чужим.

Кент оказался просторным и зеленым – в этот цвет его окрашивали посадки хмеля, – а кругом расстилались лавандовые поля, пока еще серые, но обещавшие стать лиловыми в конце лета. Амбары стояли на каменных сваях, чтобы, как объяснил сэр Уильям, уберечь зерно от крыс. Он оказался просто кладезем знаний, которыми щедро делился со своими юными спутницами. Саре через тонкий, не толще ткани на зонтике, полог было слышно почти все.

У сборщика пошлины на заставе был такой странный выговор, что сэру Уильяму, чтобы с ним объясниться, пришлось говорить очень громко и медленно, помогая себе размашистыми жестами, от которых коляска раскачивалась на рессорах. Благополучно расплатившись, сэр Уильям велел трогать и пустился в рассуждения о том, что это признак истинной породы – уметь объясниться с простолюдинами, где бы они ни встретились, и что ему, по счастью, дарована особая к тому предрасположенность. Сара со своего места видела, как после их отъезда служитель сплюнул на землю и что-то пробормотал. Слов она не расслышала, но их смысл был ей совершенно ясен, хотя на породу и высокое происхождение она не претендовала.

Замелькали сады за частоколом, и она увидела на нем дрозда-рябинника, который пел, широко раскрыв клюв. Проехали по деревне, мимо уютных домиков под нависшими крышами и вскопанных, подготовленных под весенние посадки грядок. Сэр Уильям остановил экипаж у хорошенького, опрятного домика, чуть не втрое меньшего, чем дом в Лонгборне, с зеленой оградой, кустами лавра и садом, спускающимся к сельской улице. Тем временем в дверях появились мистер и миссис Коллинз и заспешили навстречу пассажирам.

Наконец гости и хозяева вошли в калитку, Сара шла следом с багажом. У парадного входа мистер Коллинз чуть задержался и отошел в сторону, пропуская ее вперед.

– Прекрасно, прекрасно… – Он помешкал, но так и не припомнил ее имени. – Дитя мое.

Домоправительница в доме приходского священника в Хансфорде напоминала Саре слепня: так же жужжала и могла ужалить в любую минуту. Она въедливо проверяла работу прислуги, придираясь к каждой мелочи. Все должно было быть идеально и даже лучше. Присев на корточки, она проверяла, хорошо ли отполирована столешница по всей длине. Свесив голову набок, как курица, заглядывала в начищенные котлы, дотошно осматривала бокалы, поднося каждый к свету. Неудивительно, что служанка Коллинзов, робкая тихоня, постоянно пребывала в хлопотах. В первый день Сара попыталась завести с ней в судомойне разговор, пока они вместе чистили медную и латунную посуду. Девушка уставилась на нее, замерла, приоткрыв рот, – в одной руке тряпица, в другой баночка чистящей смеси из соли, муки и уксуса. Потом девица, вздрогнув, осознала, что отвлеклась от работы, и принялась скрести медный чайник так яростно, будто решила протереть в нем дыру. Сара, пожав плечами, зачерпнула смеси и продолжила работу. Девушку она больше не тревожила, но ей было непонятно, к чему вся эта суета. Мистер Коллинз снисходителен, миссис Коллинз отличается здравомыслием, так почему же вся хансфордская прислуга живет как на бочке с порохом? Можно было подумать, что хозяева у них просто невообразимо взыскательные.

Но через несколько дней в дом явилась с визитом леди Кэтрин де Бёр. Патронесса хозяина, прошептала служанка, многозначительно округляя глаза. Она поспешно присела в глубоком реверансе, сделала реверанс и Сара. Из-под опущенных ресниц она разглядела величественную даму, что медленно проплывала мимо, меряя каждую из девушек с головы до ног оценивающим взглядом.

Леди Кэтрин рыскала по всему дому. Вскарабкалась по лестнице наверх, пооткрывала шкафы. Подняла вазу с каминной полки, чтобы убедиться, не осталось ли отпечатка – иным способом было бы невозможно обнаружить пыль ввиду ее почти полного отсутствия. Взяла в руки и рассмотрела рукоделие миссис Коллинз и заметила, что лучше бы той заняться плетением кружев, а не тратить время на вышивание гладью. Затем она соблаговолила принять приглашение к завтраку, и все поспешно бросились на кухню. В прошлый раз, когда леди Кэтрин пила чай, она сочла заварку слишком крепкой – и прислугу обвинили в расточительстве.

В этот раз настой чайных листьев коснулся губ леди Кэтрин, не вызвав комментариев, и экономка, пребывавшая в тревоге, облегченно вздохнула и тут же густо покраснела. Всем собравшимся, впрочем, пришлось выслушать мнение леди Кэтрин относительно состояния салфетки на подносе; служанка при этом еще сильнее вжала голову в плечи и поспешила заняться другими делами, лишь бы не попадаться на глаза, пока не остынет жгучий стыд и не пройдет обида: «Если ваша горничная даже пятна на тряпке не способна отстирать, стоит найти ей замену».

Спустя две недели, вскоре после отъезда сэра Уильяма домой, в Лукас-Лодж, резали свинью. Мистер Коллинз, скрестив на груди руки, наблюдал, как животное упиралось и визжало, подергивалось, истекая кровью, и, наконец, затихло и замерло.

– Превосходная свинья, беркширской породы. Была. Лучшая в графстве, я полагаю. Славная, жирная.

Сара отнесла ведро крови на кухню. Туда же, перевернув вверх копытцами, притащили и свиную тушу для разделки. Нелегкую работу по разделке взял на себя слуга. Экономка срезала сало и побросала его в корыто. Ногой она слегка отодвинула его от себя:

– Ну что, мисс Сара, возьметесь за это?

Сара непонимающе посмотрела на нее.

– Вы знаете, как делается мыло, я полагаю? У вас есть мыло, в вашем Хартфордшире?

– Где щелок?

– На своем месте.

В судомойне Сара старой битой чашкой отмерила щелок и вылила в воду. Развела огонь под котлом и поставила сало растапливаться. То ли запах булькающего месива уже немного выветрился, то ли Сара просто принюхалась, но он почти не напоминал аромат воскресного жаркого, слишком долго простоявшего в тепле. Ковшом отлив немного жидкого жира, девушка зачерпнула пригоршню лаванды и засунула в карман передника. Все годы, помогая миссис Хилл, она не переставала поражаться тому, что мыло, залог чистоты, такое мерзкое при варке! Сара обрывала со стеблей засушенной, потерявшей цвет лаванды цветочные почки и бросала их в остывающую кашицу.

Мыло разлили по формам, формы завернули в тряпье и целой связкой упрятали в буфет, где ему предстояло доходить. Сара, щурясь, вышла во двор. Гнедая лошадь чесала шею о косяк конюшенной двери. Над черепичной крышей виднелись верхушки кленов и белая птица, парящая в синеве. Сара провожала ее взглядом, любуясь, как та проносится над обширным лоскутным одеялом полей, рощ и перелесков, уходя прочь за его пределы: к морю.

Море… Элизабет говорила, что отсюда до него ближе – а вдруг ей удастся разглядеть его, ну хоть одним глазком? Какой смысл вообще был ехать в Кент, если она ничего здесь не увидит, кроме внутренностей свиньи и дома Коллинзов?

Сорвав передник, Сара незаметно выскользнула в калитку. Она со всех ног устремилась вниз по сельской улице, пронеслась мимо стайки кур-бентамок, что рылись на дороге в поисках зерен, мимо обнаженных еще розовых кустов в чьем-то саду, мимо женщины, которая вышла из своего дома и, сложив на животе руки, посмотрела ей вслед.

Дома окончились, живые изгороди, усыпанные зеленеющими почками, становились выше. Сара вскарабкалась на самую высокую ступеньку лестницы-перелаза, чтобы заглянуть как можно дальше и увидеть, что же там, вдали. Перед ней расстилалось вспаханное глинистое поле, расцвеченное первыми всходами. Там и сям в небо поднимался дымок от труб, виднелись шпили колоколен, крытые черепицей крыши амбаров и зелень, зелень волнами до самого горизонта. Но моря она так и не увидела.

И вообще, если честно, все было очень похоже на Хартфордшир. С той, впрочем, разницей, что Хартфордшир когда-то казался Саре центром мира, а здесь – графство и графство, ничего особенного.

Дома ее уже поджидала домоправительница, она стояла у входа для слуг, упершись сжатыми кулаками в тощие бока.

– Мыло готово, вот я и… – начала было Сара.

Ее оборвали, шлепнув по затылку, и втолкнули внутрь.

У них приличный дом! Благопристойный! Что подумают люди! И более того – что они скажут?! Но самое важное – что бы подумала и сказала леди Кэтрин, если бы узнала об этом? Как такое возможно, чтобы их прислуга носилась по всей округе, будто какая-то потаскушка!..

Сара вспыхнула от гнева: домоправительница не имеет права ее бить – Сара ей не подчиняется. И кто ей позволил обзываться? Но суровая дама не собиралась вступать в прения. Она отправила Сару на кухню, не переставая пилить, леди Кэтрин-де непременно обо всем узнает, пусть девчонка даже не надеется, что кто-то здесь готов встать между ней и неодобрением самой леди Кэтрин во всей его силе.

Зазвонил дверной колокольчик, и Сара подскочила от неожиданности. По распоряжению домоправительницы она раскидывала по полу спитой чай и затем сметала его в кучку вместе с налипшей пылью. Но открывать парадную дверь приказа не было, у них в Лонгборне это входило в обязанности Джеймса или мистера Хилла. Не выпуская из рук метлы, Сара подождала, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги лакея. Никто не шел.

Сара задумчиво грызла заусенец на большом пальце. Бежать за подмогой и заставить посетителей дожидаться или отворить двери? Как ни поступи, всё одно скажут, что она сделала неправильно и много на себя взяла. А что, если там на пороге маячит леди Кэтрин – приехала отчитать Коллинзов за то, что плохо ведут хозяйство? Что она скажет, если увидит в дверях злостную нарушительницу порядка?

Сара выглянула в пустой коридор. Ни шагов, ни дверного скрипа. Снаружи до нее донесся голос мистера Коллинза, он что-то спрашивал, а другой голос, пониже, коротко отвечал. Должно быть, мистер Коллинз вышел раньше через боковую дверь, а теперь возвращается с гостями. Люди они, видать, непростые, раз предпочитают стоять перед запертым парадным входом, не желая попасть в дом каким-нибудь другим путем.

Сара совсем растерялась. Что делать? Эх, была не была! Она сунула метлу в угол, решительно отодвинула засов.

И тут же оказалось, что ее самоуправство, если таковое и было, не имеет решительно никакого значения, поскольку, едва дверь распахнулась, Сара перестала существовать. Вот только что была, отворяла скрипучую дверь, впуская яркое солнце, – а в следующий миг исчезла. Два важных джентльмена заполнили собой дверной проем, шагнули через порог и прошли в дом, не взглянув в ее сторону даже мимоходом; в их представлении дверь открылась сама по себе. За ними трусцой семенил мистер Коллинз.

– Прошу, прошу, мистер Дарси, полковник Фиц-уильям, будьте так любезны, вторая дверь налево.

Мелькнули неясные силуэты, сочные краски – один сюртук зеленого бархата, другой синего, мягко скрипнула дорогая кожа, пахнуло ароматом сосновой хвои, воска и шерсти. Девушка смотрела, как начищенные до блеска сапоги разметали чайные листья по всему полу. Джентльмены были такие невозмутимые, такие огромные и важные, будто существа какой-то совсем иной природы, не менее отличные от простых смертных, чем ангелы.

Мистер Коллинз, невзрачный в своем черном облачении, прикрыл за ними двери, и в доме сразу стало темно. И Сара снова обрела плоть, вернулась на свое место: да, это она, Сара, перепуганная и растерянная.

– Представить только, я просто вышел прогуляться и вдруг неожиданно встретился с полковником Фиц-уильямом и мистером Дарси! И они направлялись сюда, вообразите, милая, в мое скромное обиталище!

Сара ободряюще ему улыбнулась.

Он побежал догонять гостей, потирая руки и озадаченно бормоча что-то на ходу, словно не мог понять, почему подобное счастье вызывает у него такую тревогу. Вот и он скрылся в гостиной. Сара услышала, как он усаживает дорогих гостей, предлагает напитки и закуски, звонит в колокольчик. На зов немедленно явилась домоправительница, прошествовала по коридору, попутно бросив на Сару осуждающий взгляд.

Девушка снова взялась за метлу и принялась гонять по полу влажные чайные листья.

– Очевидно, – говорила Элизабет, пытаясь освободиться от нижней юбки, – он походит на свою тетю, леди Кэтрин. Мне кажется, он стремится найти во мне изъяны.

– Едва ли это ему удастся. – Сара поставила на умывальник кувшин горячей воды и достала кусок мыла из муслиновой обертки.

Барышня отмахнулась от комплимента:

– О, разумеется, я не его идеал, отнюдь. Я как-то услышала, представь, как он перечислял свои требования: женщина лишь в том случае удостоится его внимания, коли сочетает в одном лице достоинства всех трех граций.

– Но, мисс, не станет же разумный человек добиваться вашего общества только ради того, чтобы искать в вас изъяны.

– Следовательно, так и есть. Он неразумен.

Это мыло пахло добавленными в него розовыми лепестками, от времени порыжевшими и свернувшимися, как чайный лист. Недавно сваренное, лавандовое, сушили вот уже две недели, но барышни смогут им пользоваться, не опасаясь повредить нежную кожу, только через месяц. А к тому времени они уже будут дома! Эта мысль легким свежим ветерком овевала Сару, пока она раскладывала полотенца: одно на мраморную плиту умывальника, другое на пол, чтобы Элизабет было куда встать.

– И все же я, как ни стараюсь, не могу понять, почему он упорно продолжает являться сюда и с полковником, и без него, а в Розингсе он постоянно, знаешь… смотрит.

Сара пригляделась к мылу: так и есть, в нем застыла маленькая мушка – ее легко было принять за обрывок лепестка. Она поскорее отколупнула ее и отбросила прочь. Барышня была слишком поглощена своими мыслями, чтобы обращать внимание на то, чем занимается служанка.

– Трудно предположить, что он приезжает общаться – потому что сидит не размыкая рта по десять минут кряду. И наверняка не ради кексов – вот уж ничего особенного, как бы мистер Коллинз с ними ни носился… Ох уж эти тесемки! – Элизабет раздраженно вздернула вверх руку.

Сара подошла, распутала узелок и расшнуровала, аккуратно протаскивая тесьму сквозь отверстия. Распустив шнуровку, Сара потянула за нее, и Элизабет, опираясь на Сарино плечо, переступила через упавший на пол корсет.

– А вы не догадываетесь, мисс, почему он так подолгу смотрит на вас?

– Возможно, он в это время обдумывает, что бы это ему съесть за ужином. Не знаю. Представить себе не могу.

Сара положила корсаж на кровать. Элизабет, сбросив с плеча сорочку, позволила той соскользнуть на пол. Стоя босыми ногами на расстеленном Сарой полотенце, Элизабет слегка отжала льняную салфетку и отерла ею лицо, шею и уши.

Сара разложила на постели ночную сорочку. Что тут скажешь, возможно, Элизабет права, и он впрямь смотрит на нее голодными глазами. Вот только барышня не понимает еще природу этого голода. Элизабет снова смочила салфетку, завернула в нее мыло, потерла под мышками. Мыльная вода потекла по ребрам вниз, полотенце под стройными ногами потемнело.

Теперь заговорила Сара:

– А вам не кажется, что он может быть к вам немного… неравнодушен, мисс?

– Боже, конечно нет! – рассмеялась Элизабет, бросая в тазик салфетку. – Не будь такой глупышкой, Сара.

У Элизабет разболелась голова. Уже во второй раз за день. Она снова и снова перечитывала письма Джейн, и у нее наворачивались слезы, а слезы привели к головной боли, и теперь не могло быть и речи о посещении Розингса. Нельзя же не воспользоваться таким прекрасным предлогом! Саре и самой ужасно хотелось получить письмо. Какое это наслаждение – заливаться слезами и страдать от головной боли: затемненная комната, холодный компресс на лбу и тишина, наступающая после того, как все семейство удаляется на чаепитие.

На этот раз, услышав дверной колокольчик, Сара сразу побежала открывать, готовая сообщить визитеру, какому-нибудь бедному прихожанину, обремененному престарелыми или больными родственниками, что хозяев нет дома. Но это снова оказался мистер Дарси, все такой же большой и блестящий. Он так же, не глядя, прошел мимо Сары, сразу направился в коридор и распахнул дверь в гостиную. Она услышала удивленное восклицание Элизабет, представила, как летит в сторону мокрый компресс, проворно отворяются ставни. Но Сара была бессильна, шансов задержать мистера Дарси, бросившись ему наперерез, у нее было не больше, чем у длинной вечерней тени. Она так и стояла на пороге, ощущая себя прозрачной, ей даже показалось, что через ее руку просвечивает медная шишечка дверной ручки и чистая синева вечернего света льется прямо сквозь нее.

Опустившись на ступеньки крыльца, Сара оставила дверь открытой. Она считала дни – девять, причем один уже, слава богу, подходит к завершению – до поездки обратно в Лонгборн. Подставив лицо свежему вечернему ветерку, она сидела, откинув голову к двери и вдыхая терпкий аромат лавров. Где-то рядом в кроне пел соловей.

«Я бы написала тебе письмо, Джеймс. Если бы у меня была бумага. Были бы чернила. И еще марка, чтобы его послать. Я бы расспросила, как у вас там дела в Лонгборне. Как справляется Полли, ведь я пока не могу прийти ей на выручку. Сварил ли мистер Хилл обувную ваксу, я-то до отъезда не успела. Я бы написала тебе о гнедой, как она чесала шею о дверной косяк, и о том, что здесь поет соловей, и о свинье с черной щетиной, белыми копытцами и мокрым розовым пятачком – она стала мылом, которое сохнет теперь в шкафу, и о том, как мисс Элизабет мылась куском мыла, в который попала муха, и о том, что на полях, когда мы приехали, появлялись первые всходы, а нынче они уже совсем высокие. А еще о мистере Дарси, до того безупречном, лощеном и солидном, что рядом с ним я на миг выпадаю из этого мира и становлюсь призраком, который может двигать предметы, но не может сделать так, чтобы его самого увидели. Я написала бы тебе о том, что ты помог мне обрести самое себя и почувствовать, что я живу. Я бы спросила, скучаешь ли ты по мне так же сильно, как я по тебе, так сильно, что ни одно место на земле мне не интересно и не нужно, кроме того, где остался ты. Что дни до нашей встречи надо перетерпеть, как прыжок в холодную воду или скучную работу, что ничего хорошего от этих дней я не жду, но они скоро пройдут, закончатся, и я отправлюсь в путь домой, к тебе».

Сара услышала, как в доме хлопнула дверь. В вестибюле раздались стремительные шаги. Девушка вскочила со ступенек, и как раз вовремя, чтобы не дать об себя споткнуться. Парадная дверь распахнулась настежь, мистер Дарси выступил из тени и пронесся по дорожке. Он так хлопнул калиткой, что та еще долго ходила ходуном. Когда он скрылся из виду, Сара мышкой юркнула по дорожке следом и заперла калитку на щеколду.

Вернувшись в дом, она тихонько прокралась по коридору, прислонила ухо к двери гостиной. До нее донеслись негромкие звуки – Элизабет плакала. Сара взялась было за ручку двери, но передумала и отошла. Иногда, решила она, лучше и дальше остаться незамеченной, чем лишний раз обращать на себя внимание господ.

Лонгборн все это время отнюдь не был для Джеймса тихой пристанью. Покой и тишина словно улетучились, дом сотрясали крики и гвалт. Барышни, хотя в отсутствие старших сестер их осталось всего трое, производили не в пример больше шума. Мэри играла гаммы и арпеджио или разучивала итальянскую песенку, раз за разом повторяя мелодию до одного и того же трудного места, где неизбежно сбивалась. Стоило ей смолкнуть, как Китти и Лидия затевали скандал из-за нарядов или пронзительными голосами сообщали очередные сплетни. Чаще фальшивые звуки пианино и девичий визг раздавались одновременно, а мистер Беннет, укрывшись в тиши библиотеки, выглядывал только на звук обеденного гонга. Миссис Беннет тем временем сотрясала воздух сетованиями на головные боли, но никто ее не слушал; Полли таскала тяжелые кувшины с водой вверх по лестнице и зловонные ночные горшки вниз; миссис Хилл, вся в слезах, резала лук, а мистер Хилл, глотнув на чердаке хереса, незаметно удирал из дому на встречу с приятелем. Джеймс, если была нужда, исполнял роль возницы, прислуживал за столом, отскребал грязь с фрачных фалд и зеленые травяные пятна с дамских накидок, сводил пятна свечного жира с манишек, таскал воду и рубил дрова, а иногда даже позволял себе удовольствие сходить с маленькой Полли в курятник за яйцами или в огород за зеленью. Но все это время он ощущал собственное подвешенное состояние: так повисает в воздухе оборванная мелодия.

Почти каждое утро младшие барышни отправлялись в Меритон. Им безотлагательно требовались ленты или розовый шелк, чулки или зубной порошок, а порой просто хотелось навестить дорогую тетушку Филипс. Ходили они пешком, так что Джеймсу не приходилось там с ними бывать, но из трескотни девиц по возвращении становилось совершенно ясно, что всякий раз, будто по волшебству, они натыкались в Меритоне на офицеров. Чтобы с ними столкнуться, юной леди стоило только пройтись разок-другой по Маркет-стрит.

Филипсы к тому же устраивали приемы и карточные вечера, в Зале ассамблей проходили балы, на которые Джеймс отвозил хозяев в коляске, а однажды состоялся большой званый вечер у полковника Форстера, и туда младших барышень тоже повез Джеймс.

Он ожидал хозяек рядом с ярко освещенным и шумным домом в своей обычной позе: ссутулив плечи, низко надвинув шляпу и опустив глаза.

Шум в доме становился все громче, гул нарастал, пока наконец происходящее в квартире полковника не начало напоминать настоящий бедлам. Соседи могли бы, чего доброго, позвать констебля или даже привезти мирового судью, чтобы урезонить буйных гостей. Время было уже позднее, часы на колокольне пробили час, потом четверть второго, потом половину. А в два часа, когда гости все же стали расходиться, из дома, упираясь, вылетел юнец, одетый в дамское платье и капор, с напомаженным ртом и нарумяненными щеками. Офицеры в мундирах удерживали его с двух сторон под руки. Мальчишка под улюлюканье побежал по улице, отбиваясь от пытавшихся удержать его однополчан. Лидия и Китти наблюдали за этим представлением, держась за бока и обессилев от хохота.

– Ты видел, видел? – Китти, все еще не в силах отдышаться, плюхнулась на сиденье. – Ты видел Чемберлена, Джеймс? Мы нарядили его в женское платье, чтобы он сошел за даму, и никто даже не догадался! По крайней мере до тех пор, пока мы не расхохотались. Это просто умора!

Джеймс поклонился и захлопнул дверцу коляски: сразу стало тише. Он забрался на козлы и по ночной прохладе поехал в Лонгборн. Изнутри коляски доносилось кудахтанье барышень, точно он вез корзинку с индюшками. Джеймсу сделалось не по себе. В столь свободном обращении с безусым мальчишкой не было, пожалуй, большой беды, но если рано или поздно эти девицы столкнутся с серьезной опасностью, то беспечность и непоколебимое самомнение могут сыграть с ними скверную шутку.

 

Глава 14

Уикхем вот-вот уедет, а потому здесь едва ли кому-нибудь важно знать, что он собой представляет

Уже наступил май и обочины дорог пестрели цветами, когда Джеймс повез Китти и Лидию в гостиницу, где они должны были встретить старших сестер и Марию Лукас.

Сару на обратном пути пристроили внутри почтовой кареты, на откидном боковом сиденье. Ей приходилось все время поджимать ноги, чтобы не задевать своими башмаками изящные туфельки молодых леди. Всю дорогу из Лондона Сара провела, скрючившись в неудобной позе, ее укачивало, но она, подавляя приступы тошноты, все смотрела в окна на мир, улетавший назад по обе стороны кареты.

Однако и тошнота, и затекшие ноги были вмиг забыты, стоило ей, добравшись до гостиницы, увидеть в окно Джеймса.

Тот открыл дверь экипажа и помог Саре выйти. Он придержал ее за талию, и их глаза встретились, но он тут же отвернулся, чтобы предложить руку мисс Джейн, затем мисс Элизабет и Марии Лукас, спускавшейся последней. Сара так разволновалась, что даже улыбнуться не смогла. Пошатываясь, поскольку земля предательски закачалась под ногами, она последовала за барышнями в гостиницу и покараулила у двери уборной, чтобы никто их не потревожил.

Пока барышни подкреплялись в отдельном кабинете гостиницы, Сара забежала в отхожее место, после чего вернулась к Джеймсу, присела на крыльцо и любовалась тем, как он запрягает отдохнувших лошадей, их старых добрых лошадей из Лонгборна. Сняв капор, она подставила лицо теплому хартфордширскому солнышку.

Во всем мире, думала она, не найти человека счастливее ее: гостиничная суета ее не касается, Джеймс рядом, в руках кружечка пива и кусок пирога. Джеймс устроился поближе к ней на крыльце, она протянула ему кружку, он отпил немного и вернул.

– У тебя красивое платье.

Сара провела шершавой ладонью по розовым веточкам на поплине – это повседневное платье Джейн у нее было самым нарядным.

– Спасибо.

Они оба краем глаза посматривали на часового, который расхаживал взад-вперед перед городскими воротами. Военные теперь были повсюду. До того неприятно! Куда ни пойдешь, на каждом шагу красные мундиры и длинные мушкеты.

– Мы две недели были в Лондоне.

Джеймс кивнул.

– Я и не думала, что мы так надолго задержимся, – добавила Сара. – Ты только представь, целых две недели!

Джеймс обнял Сару за плечо, она прислонилась к нему, и глаза ее вдруг наполнились слезами. Он обернулся к ней и грубым пальцем заботливо смахнул слезинку. Сара положила голову ему на плечо.

Барышни наконец покончили с едой и вышли. Сара и Джеймс дожидались их уже порознь. Джеймс помог юным леди подняться в коляску, передал покупки и кое-какой багаж – самые хрупкие вещи. Когда юные леди со всеми пакетами и сумками наконец разместились, Джеймс подсадил Сару на козлы и сел рядом. Он довез их до самого Лонгборна ровно и без тряски. На козлах Сара и Джеймс могли ехать, почти прижавшись друг к другу, и никому бы в голову не пришло назвать это непристойным или сделать им замечание.

Миссис Хилл стиснула Сарины руки, поцеловала в щеку со словами: «Я рада, что ты приехала» – и отвернулась, пряча лицо. Полли чуть не сломала ей ребра, а выпустив из объятий, принялась возбужденно скакать вокруг и сыпала все новыми вопросами, не дожидаясь ответов. Мистер Хилл церемонно поклонился и молча потрепал Сару по руке.

Кухня словно бы сильно уменьшилась в размерах, темная, холодная, но это была ее старая, знакомая, родная кухня.

Когда все мало-помалу пришли в себя, в кухню ворвалась мисс Лидия и сунула было руку за ячменным сахаром. Увидев Сару, она замерла и протянула ей открытую склянку:

– Хорошо, что ты вернулась, Сара. Здесь тебя не хватало.

– Спасибо, мисс. – Сара взяла кусочек.

– Никто лучше тебя не выводит винные пятна с одежды. Взгляни-ка потом на мое нарядное муслиновое платье и скажи, что ты сможешь с ним сделать. Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения. – Лидия задумалась, кусок ячменного сахара смешно оттопыривал щеку. – Да ведь ты, наверное, еще и не знаешь? Новость так ужасна, что тебе, осмелюсь предположить, ничего не сообщили, а я просто не представляю, как мы все это перенесем.

Сара подвинула свой кусок сахара поглубже за щеку.

– Господи помилуй, что стряслось? – Она приготовилась услышать о катастрофе, болезни, смерти.

– Я о милиции, Сара. Полк отбывает.

Сара позволила себе взять Лидию за руку и слегка пожать ее:

– Очень жаль, но мы ведь всегда знали, что рано или поздно это случится.

Лидия удрученно кивнула. Саре стало ее жаль. Дни покажутся бесконечно длинными, вечера тоскливыми, даже балы в Меритоне снова станут нудными: на них и потанцевать толком не с кем, кроме стряпчих, сыновей олдермена да викариев, одна надежда, что приедет с визитом чей-нибудь повзрослевший племянник. Пятнадцатилетней девушке, не имеющей вкуса к красоте природы, чтению и раздумьям, предстояло скучнейшее лето дома, в деревне: сущее наказание, право слово!

Джеймса известие о том, что полк милиции отбывает в конце месяца, по-настоящему обрадовало. Полли видела это и тоже радовалась, ведь Джеймс был ей другом, играл с ней в карты, помогал выполнять поручения, давал мел, чтобы порисовать на конюшенном дворе. Но вместе с полком уедет и мистер Уикхем, а мистер Уикхем то и дело дарил ей деньги. Он бросал ей в карманы пенни, полупенни и фартинги, точно ненужный ему мусор. Полли нравилось пересыпать монеты из ладони в ладонь. А еще она складывала их столбиками на полу около кровати и воображала, что купит на них в Меритоне, когда ее в следующий раз пошлют с поручением, или у шотландца, если он, конечно, придет. Уикхем называл ее маленькой мисс, улыбался ей, и это было приятно. А иногда трепал по щеке, что Полли не так уж нравилось, однако она понимала, что это знак расположения.

– Если он тебя обидит, – предупредил однажды Джеймс, – только скажи, я с ним разберусь.

Джеймс был хороший, всегда готов поиграть с ней в пять камешков или в блошки, но, уж если на то пошло, он совсем ничего не понимал в жизни. Разве мог он сравниться с таким человеком, как мистер Уикхем, офицер с пистолетами и саблей? Полли, признаться, никакого внимания на его слова не обратила, потому что мистер Уикхем и не думал ее обижать. Он единственный из всех, кроме, пожалуй, Джеймса, не причинял Полли беспокойства. От него она не получала ни поручений, ни нагоняев, он никогда не ворчал на нее, наоборот, дарил монеты и улыбки да время от времени доброе слово.

А потом стало известно, что Лидия может поехать в Брайтон по приглашению миссис Форстер, новоиспеченной супруги полковника. Лидия была счастлива, но старших сестер новость скорее огорчила, а Полли и Саре пришлось лихорадочно стирать, гладить, складывать, чтобы успеть в срок упаковать вещи к отъезду. Поэтому Полли, приунывшая было по поводу отъезда Уикхема, теперь не могла дождаться, когда же он наконец уедет и вся эта стиральная суета хоть на время прекратится.

Сара целыми днями находилась в четырех стенах общей комнаты Китти и Лидии, занимаясь поистине сизифовым трудом. Не успевала она упаковать саквояж, как Китти, заливаясь злыми слезами, откидывала крышку, запускала руки по локоть в уложенные вещи и начинала выбрасывать оттуда свои, оказавшиеся там по настоянию Лидии. Китти уже извлекла свое бальное платье, новые перчатки, но особенно рассердилась, обнаружив там свою лучшую нижнюю юбку. Пока Китти клокотала от ярости, Лидия спокойно поднимала и складывала вещи, собираясь снова уложить в багаж. Пусть Китти не обижается и не завидует, а рассудит спокойно, и она поймет очевидное: если бы она, а не Лидия, ехала в Брайтон, Лидия непременно дала бы ей с собой все свои самые лучшие вещицы, отдала бы сама, без ссоры, не оплакивая каждую, потому что к чему нарядные вещи, если тебя в них все равно никто не видит?

Мэри у себя в комнате прикрыла глаза, опустила пальцы на клавиши и, глубоко вздохнув, заиграла все ту же ирландскую пьесу, пытаясь не замечать крики, шум и кутерьму в соседней комнате. В один прекрасный день, она это знала, ее пальцы будут летать над клавиатурой легко и проворно, как птички. В один прекрасный день. Но пока он не настал, ее уделом оставался тяжкий труд: заниматься, заниматься, заниматься, не обращая никакого внимания на легкомысленных сестер. Невоздержанное поведение последних сейчас проявлялось в череде коротких взвизгиваний, позволявших догадаться, что Китти окончательно вышла из себя и дергает Лидию за волосы. Будь ее сестры способны на размышления о высоком, о музыке, религии, доброте, а не только об офицерах (пальцы Мэри сильнее застучали по клавишам, выбивая начальные ноты нежной мелодии Гайдна), они, без сомнения, были бы куда счастливее, чем теперь. Мысли ее невольно перенеслись к обходительному, любезному мистеру Коллинзу, счастье которого она, без сомнения, могла бы составить. Увы, она лишена самоуверенности Шарлотты Лукас, которая, возможно, и имеет шансы в будущем стать достойной своего супруга, но определенно не любит его, а если и любит, то не так, как полюбила Мэри. Однако Шарлотте, этой авантюристке, нельзя ни намеком показать, какое смятение вызвал ее циничный поступок в трепетном сердце Мэри. Да, Мэри имела неосторожность предаться мечтам – допускать подобной слабости ни в коем случае не следовало. Она позволила себе грезить о взаимной любви, о замужестве, о новой роли, которая ждала бы ее в таком случае. Она витала в облаках, представляя, как, став суженой мистера Коллинза, спасла бы всю семью, и тогда на нее перестали бы смотреть сверху вниз как на заурядного неуклюжего подростка.

В самый последний день пребывания полка в Меритоне мистер Уикхем вместе с другими офицерами обедал в Лонгборне. Оставалось только пережить этот вечер, а там они уедут – и скатертью дорожка. В окрестностях не останется красных мундиров. Как только Уикхем окажется в семидесяти милях от них, в Брайтоне, можно будет перестать беспокоиться о том, питал ли он недобрые намерения относительно Джеймса или Полли.

Джеймс прислуживал за столом. Молча, опустив глаза и ссутулив плечи, он бесшумно, деловито и услужливо сновал между офицерами и дамами. «Постараюсь быть тем, – думал он, – за кого они меня принимают, то есть почти пустым местом».

Однако, когда он наполнял бокал Уикхема, молодой офицер вдруг обернулся и задержал на нем взгляд. Джеймс решительно не хотел замечать этого, он внимательно следил за тем, как вино наполняет бокал, пристально изучал графин, поворачивая его, чтобы не капнуть на скатерть, и пурпурную кляксу на салфетке, которой вытер хрустальное горлышко. Затем он отступил на шаг и подошел к Элизабет, чтобы наполнить ее бокал. Элизабет, к облегчению Джеймса, вообще не удостоила его вниманием. Но устремленные на него сверкающие, тигриные глаза Уикхема заставили его содрогнуться.

Уикхем между тем целиком сосредоточил внимание на Элизабет. Он только раз скользнул рассеянным взглядом по молоденькой служанке, очищающей блюда, и тут же вернулся к тарелке, прибору и своей собеседнице. Смотри-ка ты, подумал Джеймс, он изо всех сил старается быть любезным, даже вкрадчивым, как будто знает, что окружающие догадываются о чем-то неблаговидном, и стремится отвести от себя подозрения.

Вот если бы Уикхем служил в войсках регулярной армии, размышлял Джеймс, со свечой в руках спускаясь в подвал за вином, то можно было бы помечтать, что мальчишка получит назначение в Испанию, где идет война. Можно было бы потешить себя, воображая, как он попадает в плен к партизанам, как те отрезают его мужское достоинство и засовывают ему в рот, а потом подвешивают на дереве и оставляют истекать кровью, на поживу волкам. Это бы немного сбило спесь с наглеца.

И гости, и семейство в тот вечер выпили изрядно. Джеймсу и мистеру Хиллу пришлось не раз отправляться в подвал за все новыми бутылками. Большая компания, собравшаяся в салоне, расшумелась от вина и избытка чувств, им порождаемых. Дружеское веселье затянулось на несколько утомительных часов. Ничто так не возбуждает в людях приязни, как неизбежность скорого расставания.

Старый мистер Хилл окончательно обессилел и в одиннадцать отправился в постель, подмигнув Джеймсу:

– Справишься без меня, а? Ох молодежь, молодежь, для меня это уж чересчур.

Полли, когда гости покинули столовую, принялась собирать со стола захватанные грязные бокалы. Подняв поднос с хрусталем, она вдруг обнаружила Уикхема, молча стоявшего в дверях. Девочка кивнула и улыбнулась ему, спокойно и приветливо. Офицер крутил в руках бокал темного, как кровь, портвейна.

– Не хотите ли поздравить меня с удачным побегом, маленькая мисс?

Видно, такой у него способ переносить тяготы светской жизни – ему непременно нужны короткие минуты отдыха, общения с тем, кто похож на него, кто его понимает.

– Это вы ловко, мистер Уикхем, сэр.

Он ступил в пустую столовую, подошел поближе, по-прежнему держась между ней и дверью. Улыбнулся – стало видно, что губы и зубы у него окрашены вином.

– А вы как себя чувствуете сегодня, маленькая мисс?

Устала, еле стою на ногах, мечтаю добраться до постели, подумала Полли, но произнесла:

– Жаль, что вы уезжаете, сэр.

Уикхем – сама безутешность – кивнул:

– О да, это очень печально. Но я тут подумал…

– Что подумали, сэр?

– Ты ведь знаешь, что мы едем в Брайтон?

Полли переступила с ноги на ногу, перенесла тяжесть на другое бедро, ступни у нее горели. Надо держаться с ним повежливее последний разочек, тогда, глядишь, перед отъездом от него перепадет еще пенни.

– Да, сэр.

Она невольно поглядела на кармашек его жилета: как раз оттуда всякий раз и появлялись монеты. А Уикхем, сжав губы, все крутил в бокале портвейн, его рука и не думала тянуться к заветному карману.

– Уверен, сладостей здесь тебе никогда не достается вдоволь.

Тут уж Полли с неподдельным интересом посмотрела на офицера и отрицательно помотала головой.

– А в Брайтоне, вообрази, есть лавка со сладостями, где целые короба и банки наполнены леденцами, карамельками, засахаренными фруктами всех цветов радуги и с любым ароматом, какой только можно себе представить.

– И даже ананасы?!

Полли слышала про ананасы, слышала о том, что в богатых домах их подают к столу, но ей ни разу не довелось увидеть их своими глазами. Ей они представлялись похожими на коричные яблоки, только большие, очень сладкие и сверху покрытые грубой корой с острыми зелеными иголками, как у сосны.

Уикхем кивнул, улыбнулся уголком рта, поставил бокал к ней на поднос, а потом сунул руку в карман. Только не в жилетный, а в карман бриджей.

– Правда? Даже ананасы?

– И много-много чего еще.

Полли проглотила слюну с мечтательным видом. Он слегка откинулся назад и наблюдал за ней, полузакрыв глаза:

– Сколько вам лет, маленькая мисс?

– Я точно не знаю. Двенадцать или, может, тринадцать. А что?

– Хотите, я куплю ананасных конфет и пришлю вам?

Полли уставилась в лицо с крупными чертами, которое все в один голос называли красивым, и увидела встопорщенные усики, крупные поры между бровями и прожилки на носу. Взрослые бывают ужасно неприятными на вид, если подойти к ним слишком близко.

– А вы могли бы? Правда могли бы?

Она собиралась спросить, какие еще конфеты там продают, пока окончательно не остановила выбор на ананасных, – а вдруг там бывают лимонные и еще леденцы от кашля с лакрицей, мать-и-мачехой и анисом?

– Правда. Пришлю. Если ты будешь ко мне ласкова.

Уикхем нетвердой походкой приблизился к ней вплотную. Полли чуть отступила, решив, что он хочет пройти мимо. Но он наклонился, решительно и очень бережно взял у нее из рук поднос с хрусталем и поставил на стол. Бокалы звякнули, покачнувшись в его неловких руках.

– Ты же будешь умницей, да? Ласковой.

– Сэр?

– Что ты смотришь, словно не понимаешь…

Полли попятилась, край стола врезался ей в поясницу, Уикхем навис над ней, дыша винным перегаром и табаком. Она отвернула лицо и наморщила нос. Он поднял руку, коснулся ее щеки, провел вниз, по шее. На воротничке платья его рука задержалась. Сердце у Полли рвалось из груди, как птичка, по коже бежали мурашки, она не могла понять, чего от нее хотят.

– Полли?

Голос Джеймса прозвучал так неожиданно – и так вовремя.

Уикхем на мгновение застыл, потом попятился и повернулся как раз вовремя, чтобы встретиться лицом к лицу с вошедшим. Джеймс сжимал в руках пустой винный графин, между нахмуренными бровями пролегла глубокая морщина. Полли бочком-бочком попятилась подальше от Уикхема, который приводил себя в порядок, одергивая мундир.

Джеймс и не глянул в его сторону:

– Ты нужна миссис Хилл на кухне.

– Я мигом.

Полли помешкала, потому что все это было очень странно и не особенно приятно, а ведь прежде мистер Уикхем был к ней так добр.

– Ты, видно, не поняла. Срочно!

Полли закатила глаза, но повиновалась. Подняв тяжелый поднос, она покинула столовую поступью королевы. Поравнявшись с Джеймсом, бросила на него сердитый взгляд. Он собрался было выйти вместе с ней, но Уикхем окликнул:

– Минуту, Смит.

Джеймс остановился. Уикхем, отойдя к боковому столику с напитками, поочередно брал в руки графины и бутылки, рассматривал, вынимал пробки, нюхал.

– Сэр, приношу свои извинения, но…

– А я не принимаю твоих извинений. Черт бы тебя побрал!

– Но я, с вашего разрешения, просто хотел поставить…

Уикхем нашел бокал, плеснул себе виски. Несмотря ни на что, Джеймс даже невольно ему посочувствовал: завтра молокососу будет так плохо, что смерть покажется избавлением.

Когда офицер снова заговорил, не оборачиваясь, через плечо, его слова звучали невнятно, язык слегка заплетался:

– А я ведь подумал было, что тут такого, собственно? Мы отбываем, и я решил: почему бы не оставить парня в покое? Пусть себе живет, мы все живем и даем жить другим, не создавая лишних неприятностей.

По спине у Джеймса пробежал неприятный холодок.

Уикхем повернулся к нему, покачнулся и попытался опереться о столик, чтобы устоять на ногах, промахнулся, но все же удержался, выпрямился, слегка кренясь налево.

– Видишь ли, такому человеку, как я, – начал он, тщательно выговаривая слова, – трудно обрести свое место в мире. Ни рыба ни мясо – вот что я такое. Лягушка. А то и жаба. Нигде в мире не находится для меня места, только в грязи. Ты-то… ты превосходно здесь устроился. Уютный мирок. С маленькими радостями. Но ты как собака на сене – мешаешь мне получить свое.

Джеймс хотел ответить, но не нашел слов.

– Даже не надейся, что это сойдет тебе с рук. Любой скажет, что маленькую шлюшку пора пошерстить, она уже в самом соку…

Впоследствии, вспоминая, как все случилось, Джеймс всякий раз приходил к выводу, что каким-то неизвестным науке образом на мгновение вышел из своей телесной оболочки. Он отдавал себе отчет в том, что делает, и понимал, что за этим последует, и все же не остановился. Словно со стороны, он видел, как его собственная рука ставит графин на обеденный стол, хладнокровно и аккуратно, а ноги, одна за другой, делают два шага вперед, к клонящемуся набок офицеру. Какое же это было наслаждение – перестать сдерживаться! Джеймс сбросил с себя этот груз с великим облегчением, как в жаркий день снимают тяжелый плащ.

Его кулак пришелся Уикхему в висок. Отличный удар, на который офицер не ответил и даже не попытался уклониться, просто потому, что ничего подобного не ожидал. Уикхем завалился назад, на столик, отчаянно замахал руками в поисках опоры, так что бутылки и графины, дребезжа, закачались.

Ну вот, подумал Джеймс, дуя на костяшки пальцев, восстанавливая равновесие и принимая стойку в ожидании ответного удара, вот я и пересек черту, за которую не должен был заступать. А я это сделал…

– Ты не имеешь права ко мне прикасаться! – В голосе Уикхема слышалось скорее удивление, чем гнев. Он попытался выпрямиться, потрогал висок, посмотрел на пальцы. Крови на них не было. Удар не рассек кожу. – Есть же законы, дьявол тебя побери! Ты что же, не слышал о законах? – Он снова коснулся виска, потом еще раз и, к изумлению Джеймса, расхохотался. Порывшись в карманах, вытащил пачку тонких сигар и прикурил одну от свечи. – Дело в том, – продолжал он, – что у меня были подозрения, но не хотелось тратить на тебя силы и время. Но теперь ты сперва перечишь мне, а потом и дерешься – после этого мне уже не жаль сил и времени.

– Вы человек совсем молодой, – заговорил Джеймс. – Необстрелянный, даже сапоги еще не разношены. Я вас не боюсь.

Уикхем потер подбородок, высоко поднял брови, как бы говоря: неужели? Вернувшись к напиткам, он наполнил свой бокал, налил второй и протянул его Джеймсу. Джеймс только посмотрел, но не взял.

– Да будет тебе, бери. От солдата солдату.

Джеймс кивнул. Он наблюдал, как его рука поднимается, чувствовал, как защипало разбитые костяшки, когда пальцы обхватили бокал, видел, как бокал поднимается к губам. Сделал глоток, ему обожгло рот. Виски. Он поставил бокал на столик рядом с графином. Рука дрогнула, и бокал громко звякнул о столешницу. Пути назад не было.

– У вас нет доказательств, – сделал он попытку. – Вам никто не поверит.

Уикхем пожал плечами:

– Мне не составит труда разыскать свидетельство о приведении тебя к присяге. Обращусь к мировому судье, чтобы удостоверить подлинность. Но отчего-то я уверен, что не сумею найти бумаг на увольнение, а? Надо бы заняться и поискать их. Но я по натуре создание беспечное, усердно трудиться мне не хочется, так что, думаю, я и не стану этого делать. Достаточно будет упомянуть об этом вначале мистеру Беннету, а потом моему полковнику. Вскользь, в разговоре. Упомяну сначала о своих подозрениях и о том, что случилось здесь. Этого хватит с лихвой, ты, надеюсь, это понимаешь? Мне не придется даже пальцем пошевелить.

Первым делом надо оградить от этого старика.

– Мистер Беннет…

– О, мистер Беннет обязательно должен узнать, как ты считаешь? О тебе. Он доверял тебе и должен знать, что ты замыслил. Обокрал горничную, поднял руку на джентльмена… – Уикхем подлил себе виски, внимательно оглядел бокал. Вдруг он резко поднял голову и уставил на Джеймса светлые глаза. – Дезертировал из армии. И это самое главное. В военное время.

Это должно было случиться, опасность всегда шла за ним по пятам. А он расслабился, размяк в тепле, стал беспечным, и она подкралась и вонзила зубы ему в шею.

– Так что, полагаю, самое лучшее для тебя – бежать отсюда со всех ног.

Из салона донесся шум, взрыв смеха, огоньки свечей затрепетали, разгорелись ярче. А как же Сара? Джеймс встал и пошел к двери.

– А иначе тебя вздернут, так и знай, только попадись им в руки. Или запорют, снимут шкуру напрочь.

В коридоре свечи в канделябрах горели ровно. Пусто, только угловатые тени кругом. Где же она?

Уикхем крикнул ему вслед:

– Они тебя колесуют, приятель! Колесуют, черт подери!

Джеймс на ощупь двигался по коридору, ведя рукой по стенным панелям. Он доковылял до кухни; огонь прогорел, в очаге тлели угли, рядом прикорнул чужой слуга.

Господи, Сара! Где же она?

Он вышел, пересек конюшенный двор. У себя на чердаке побросал пожитки – книги, белье, свернутое одеяло – в потертый дорожный мешок, поверх раковин. Надел куртку, подаренную мистером Беннетом, забросил на плечо мешок и нырнул в темноту. Тихо, незаметно крался он вдоль стены дома.

В окне гостиной он увидел ее и остановился как вкопанный. Там, в доме, Сара ловко, как мышка, скользила между людьми и мебелью. Он залюбовался, как легко движется ее стройная фигура среди нарядных платьев и алых мундиров, мимо пышногрудых девиц, дородных дам, джентльменов с торчащими животами. Он смотрел, как она наполняет бокал одному гостю, предлагает подлить другому, но тот пухлой рукой прикрывает бокал и крутит завитой головой. Вот она повернула обратно и подошла к окну. Бледная, вид у нее усталый, глаза блестят. Джеймсу до боли захотелось обнять ее.

Сара помедлила, поставила графин на столик и приблизилась к самому окну.

Как же она близко.

«Если она меня увидит, – загадал Джеймс, – я поманю ее. Она незаметно выбежит и окажется здесь, со мной. Я все расскажу, стану умолять простить и понять меня. Я попрощаюсь, и тогда мне будет чуть-чуть легче оставить ее».

Но Сара из переполненной гостиной увидела в стекле лишь отражение комнаты: толпящихся гостей, сутолоку нарядов и тел, окрашенные вином зубы и болезненно белые лица, тесно стоящую мебель. Поэтому она протянула руку и задернула гардины.

Плотная ткань скрыла Сару от его глаз.

Джеймс остался стоять во внезапно упавшем мраке. Он вздохнул, поправил мешок на плече и тронулся в путь.

Лидия отправлялась в Меритон с миссис Форстер в ее экипаже, чтобы завтра с утра пуститься в путь вместе с полком. Проводы получились скорее шумными, нежели трогательными. В суматохе разъезда гостей отсутствие Джеймса осталось незамеченным. Лакеи Форстеров подкатили карету, миссис Хилл и Сара подавали гостям плащи, накидки и шляпы. Когда все стихло: отбыли верхом офицеры, скрылась, громыхая, карета Форстеров, – Сара устало потерла глаза. Вот и все, думала она, офицеры уехали, Джеймс теперь в безопасности, и Полли тоже, наконец-то их оставят в покое.

– Где Джеймс? – громко осведомилась миссис Хилл, когда они вернулись в пустую кухню.

Сара широко зевнула:

– Наверное, пошел спать, миссис. Время-то за полночь.

Сару разбудил крик петуха. Она полежала, нежась в теплой уютной постели, зная, что рядом с ней спокойно спит Полли. Потом выпростала ноги из-под одеяла, натянула чулки и ополоснула лицо.

Сбежав по лестнице, она на ходу заправила волосы под чепец и, оглянувшись, улыбнулась миссис Хилл, которая бодро спускалась за ней следом. Обе они испытывали тот особый подъем, ту радость, какая рождается в предвкушении погожего дня или от сознания выстраданного тайного счастья, от ожидания, что теперь все повернется к лучшему.

На кухне было тихо. Огонь в плите не разведен. Сняв с крючка передник, Сара машинально надела его, спустилась в судомойню, опоясалась тесемками и завязала их спереди. Бак для воды – тусклый, незапотевший – был пуст, она увидела это издали и все же подошла, сунула руку внутрь, пощупала пальцами пустоту. Постояла. Послушала. Тихо, только воркует лесной голубь да возится на кухне миссис Хилл.

Нет!

Сара пробежала через кухню и распахнула дверь во двор. Было прохладное золотое утро, снова заворковал голубь, запел дрозд. Лошадь в стойле ударила копытом. Что-то скрипнуло. Но никаких звуков, выдающих присутствие человека.

Она бросилась бежать, цокая по мощеному двору подковками башмаков.

Миссис Хилл, стоя в дверном проеме, смотрела девушке вслед. Она видела, как развевается на бегу Сарина юбка, как чепец, свалившись с головы, остался лежать на камнях, белый, будто шампиньон среди поля. Полли вприпрыжку скатилась по боковой лестнице, тихонько мурлыча что-то себе под нос, и смолкла, заметив распахнутую настежь дверь и застывшую в проеме миссис Хилл.

Сара добежала до конюшни, влетела внутрь, в полумрак. Потревоженные лошади тихонько ржали, переступая в стойлах.

Миссис Хилл, недоуменно помаргивая, вышла во двор. Полли за ней следом:

– Что случилось?

– Не знаю.

Неторопливо, будто боясь кого-то спугнуть, они приблизились к конюшне и услышали внутри Сарины шаги; башмаки простучали по лесенке на чердак, и шаги зазвучали наверху, в чердачной комнатушке.

– Что случилось?

Миссис Хилл покачала головой не потому, что не знала, а потому, что догадывалась. Знание пихалось и толкалось изнутри, но она изо всех сил удерживала его и не выпускала.

В темноте конюшни проступили бледные очертания Сариной фигуры; девушка спустилась по лестнице и вышла к ним. Покачнувшись, она прислонилась к дверному косяку. И миссис Хилл поняла самым нутром, той пустотой пониже грудной клетки, где когда-то лежал, свернувшись клубочком, ее сын, прижимаясь изнутри крохотными ножками к ее плоти, где он когда-то спал, потягивался и толкался, поняла то, что Сара уже знала, но не могла подобрать слов, чтобы поведать об этом.

Джеймс ушел. Она снова его потеряла.

Конец части второй