Одним осенним днем 1774 года по улицам одного лондонского квартала шагал один разносчик. Заплечный мешок его был полон, поскольку разносчик, по правде говоря, не особенно старался продать свой товар. Одежда его была поношенна и несколько великовата, но чиста и скроена на такой манер, который, при определенной живости воображения, позволял заподозрить, что ее владелец вполне может быть доблестным героем, вступившим, вероятно, в полосу невезения. И не просто героем, а даже предметом чьего-то страстного обожания.

На ходу разносчик насвистывал; а когда мимо проезжали коляски власть имущих, обдавая его грязью, снимал шляпу и раскланивался. Если вдруг его окликали покупатели, он останавливался и с готовностью ворошил свой заплечный мешок, доставая воск для печатей, катушки ниток, промокательную бумагу, дешевые чулки, грошовые свечи, трутницы, мыло, булавки и пуговицы. Цену он запрашивал приемлемую, держался почтительно, но без подобострастия, однако торговля шла не слишком бойко.

По правде говоря, на разносчика обращали так мало внимания, что он почти невидимкой скользнул в переулок и вышел на одну из тропинок, проходивших за домами. Ему это было только на руку.

Он двинулся дальше вдоль садовых оград и глухих стен сараев — с легкостью, порожденной близким знакомством с этими краями, — и направился к одной кирпичной стене. Разносчик приподнялся на цыпочки, чтобы заглянуть за нее, а затем постучал, как было условлено, — «трататам-пам».

Калитку открыла служанка — с поспешностью, несомненно свидетельствовавшей о том, что она ждала, притаившись поблизости.

— Ну и горазд же ты опаздывать, — сказала служанка.

— Одолели выгодные покупатели, — отвечал разносчик, с поклоном подметая землю шляпой. — Доброе утро, красавица! Что ты мне сегодня приготовила?

— С крыжовником, — отозвалась девушка. — Только он, знаешь ли, остыл.

— Меня это ничуть не огорчит, — произнес разносчик, лихо скидывая заплечный мешок. — А я тебе за это припас особенно славный гостинец.

Служанка так и впилась в мешок взглядом.

— Ух ты! Неужели раздобыл?

— Сама увидишь, — сказал разносчик и игриво подмигнул ей.

Он запустил руку на самое дно мешка и вытащил какой-то предмет, завернутый в коричневую бумагу. Широким жестом он протянул подарок служанке и стал смотреть, как она его разворачивает.

— Не может быть! — воскликнула девушка.

Выудив из кармана фартука лупу, служанка подняла предмет повыше и принялась его пристально изучать.

— Масанао из Киото, вот это кто, — объявила она. — Вот картуш. Самшит. Какая прелесть. Это собачка, да?

— Полагаю, лисичка, — ответил разносчик.

— Да, так и есть. Замечательно! Какая удача! — Служанка сунула лупу и нэцке в карман фартука. — Вот что, можешь по дороге заглянуть в Лаймхаус; говорят, там куча всяких диковин.

— Отличная мысль, — отозвался разносчик. Он закинул мешок за плечо и выжидающе поглядел на служанку.

— Ой! Конечно же пирог! Ну и ну! Так разволновалась, что просто из головы вылетело! — Служанка кинулась в дом и тут же вернулась с небольшим куском пирога, завернутым в пергамент. — Побольше начинки, как ты и просил.

— Только вот твоему доброму хозяину об этом ни слова, — предупредил разносчик, прикладывая палец к губам. — Понятно, красавица?

— А как же. — Служанка повторила его жест и со значением подмигнула. — Как бы он ни был занят, об этом ветхом пергаменте он не забывает, а во втором шкафу становится все больше пустого места.

Разносчик распрощался и отправился дальше. Найдя тенистый уголок с видом на Темзу, он уселся и бережно-бережно вытащил пирог из пергамента, хотя верхний лист пришлось отлеплять — так он пропитался крыжовенным сиропом. Разносчик разложил листки на коленях и, откусывая от пирога, принялся их вдумчиво изучать. Пергамент был убористо исписан старинной скорописью и весь в кляксах.

— «Чем же наполнить эту скудоумную сказку, как облечь ее в плоть? Чересчур легкомысленна. Свита Оберонова наподобие Тезеевой. Противопоставлять их несправедливо. Но в этой линии слишком много хитроумного смысла, и М. или Ревиллсу это придется не по нраву. Если любовники только милуются, этого мало. Думай, Уилл, думай, — прочитал он с набитым ртом. — А если ввести поселянина? Господи помилуй, никто не усмотрит в этом ничего дурного! Скажем, в лесу по случаю оказался ткач, кузнец или кто-нибудь в этом духе. Превосходная роль для Кемпа, лакомый кусочек. ГОСПОДИ! А если компания поселян? А кто же заплатит нам, убогим лицедеям? ВАЖНО: Поговорить об этом с Барбиджем»…

Тут разносчик поморгал, нахмурился и тряхнул головой. Перед глазами у него плясали красные буквы: «НАБЛЮДАЕТСЯ ТОКСИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ».

— Прошу прощения? — пробормотал он вслух.

Рассеянно помахал рукой перед лицом, словно разгоняя мошкару, и запустил программу самодиагностики. Распугать красные буквы не удалось, однако и организм никак не реагировал на то, чего разносчик касался, что вдыхал или пробовал на вкус.

Минуту спустя красные буквы все-таки начали бледнеть. Разносчик пожал плечами, откусил еще пирога и стал читать дальше.

— «Реквизит обойдется нам не так уж дорого, если мы возьмем костюмы из давешнего „Мерлина"»…

«НАБЛЮДАЕТСЯ ТОКСИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ!» — снова завизжали буквы, вспыхнув с новой силой. Разносчик, не на шутку раздраженный, нахмурился и запустил другую программу самодиагностики. Результат последовал тот же самый. Разносчик присмотрелся к пирогу, который держал в руке. Пирог выглядел таким аппетитным, сдобное румяное тесто пропиталось крыжовенной начинкой, а есть хотелось сильно.

Разносчик со вздохом завернул пирог в носовой платок и отложил в сторону. Он бережно собрал шекспировские заметки в плоскую папку и сунул ее в заплечный мешок, а затем взял пирог и быстро зашагал в сторону собора Святого Павла.

На крутом склоне высилось величественное кирпичное здание, выставив верхний этаж с дорогими магазинами на шумную улицу, протянувшуюся по вершине холма. Однако та его сторона, которая выходила на реку, смотрела на гнуснейшую лондонскую помойку, густо поросшую травой. Там и сям помойку пересекали извилистые собачьи тропки, и по одной из них разносчик подошел к скромного вида дверке в полуподвале вышеупомянутого строения. Стучать он не стал, а терпеливо стоял, дожидаясь, пока его просветят всевозможные невидимые устройства. Затем дверь резко распахнулась внутрь, и разносчик вошел.

Он прошагал по проходу между рядами столов, за которыми сидели разнообразные леди и джентльмены и трудились над загадочными машинами, мерцавшими голубым светом. Двое-трое кивнули разносчику или лениво махнули рукой. Он приветливо улыбался в ответ, однако прошел дальше, к невысокому лестничному пролету, и поднялся на промежуточную площадку, куда выходили частные конторы. На одной двери висела табличка с золотыми буквами «МЕЛКИЙ РЕМОНТ».

Разносчик открыл дверь, заглянул внутрь и, помедлив, окликнул:

— Эгей, Каллендер, вы принимаете?

— Что там, черт побери, еще стряслось? — донесся чей-то голос из-за расписного экрана. Над экраном показалась голова, горящие гневом глаза уставились на вошедшего сквозь какие-то странные очки с необычайно толстыми линзами. — А, это вы, Льюис. Извините, хотел досмотреть последнюю серию «Вампиров», а тут один антрополог из Чипсайда постоянно передает что-то по моему каналу — он в панике, потому что считает… ладно, не важно. Чем могу служить?

Льюис положил недоеденный пирог на планшет на столе Каллендера.

— Не будете ли вы так любезны проверить вот это на токсины?

Каллендер удивленно поморгал. Он отключил голограф, снял его и вышел из-за экрана, чтобы развернуть платок.

— С крыжовником, — констатировал он. — По-моему, съедобно.

— Да, но стоило мне взять его в рот, как появилось красное предупреждение, что он отравлен, — заявил Льюис, поднял руку на уровень глаз и короткими тычками изобразил светящиеся буквы.

Каллендер озадаченно нахмурился. Он стянул парик, нацепил его на угол экрана и почесал лысину.

— Полагаю, вы запустили самодиагностику?

— Разумеется. Я здоров как бык.

— Где вы его взяли?

— Мне дала его служанка одного коллекционера редких документов, — ответил Льюис, понизив голос.

— О! О! Это… э-э-э… собственноручные записки Шекспира? — Каллендер поглядел на пирог с уважением. Он перевернул его — бережно, будто ожидал, что к нижней корочке прилипла первая страница «Вознагражденных усилий любви».

— Пергамент я уже отлепил, — сказал Льюис. — Предполагаю, что это может быть какая-то химическая реакция со старым пергаментом, возможно с чернилами…

— Проверим. — Каллендер взял пирог обеими руками и поднял. Потом скрупулезно осмотрел его и, уставившись в никуда, стал дребезжащим, механическим голосом перечислять химические составляющие пирога.

— Нет, ничего особенного, — заключил он совершенно обычным тоном. Затем откусил кусочек пирога и сосредоточенно его пожевал. — Очень вкусно.

— Светящиеся красные буквы не появляются?

— Ни единой. Секундочку, мне кое-что пришло в голову. — Каллендер направился к полке и взял нечто вроде майоликового блюдечка. Он протянул его Льюису. — Будьте умницей, плюньте-ка сюда.

— Прошу прощения?

— Харкните как следует. Не стесняйтесь. Это самая простая процедура неинвазивной химической диагностики персонала.

— Я уже прошел диагностику, — возразил Льюис с ноткой легкого нетерпения, однако все равно плюнул.

— Да, но, знаете ли, нам нужно посмотреть на происходящее с другой стороны, — ответил Каллендер; он внимательно глядел в блюдце, перекатывая по нему содержимое. — Да… да, так я и думал. Ага! Теперь все совершенно ясно.

— Не соблаговолите ли вы просветить и меня?

— Вам не о чем беспокоиться. Всего-навсего криптоаллергия, — сообщил Каллендер, удаляясь в кладовку, чтобы помыть блюдечко.

— Что, простите?

— Если бы вы жили жизнью простого смертного, у вас была бы аллергия на крыжовник, — пояснил Каллендер, возвращаясь к столу. — Однако, когда нас подвергли процессу, благодаря которому мы стали киборгами, наши организмы получили способность нейтрализовывать аллергены. Однако иногда небольшой сбой в программе считывает аллерген как активный яд и посылает вам предупреждение, хотя на самом деле бояться аллергена вам совсем не стоит, это просто ложная тревога. Друг мой, пусть вас это не беспокоит!

— Но я ел крыжовник уже много раз, — удивился Льюис.

— Возможно, это сенсибилизация, — ответил Каллендер. — У меня был знакомый смертный, у которого в сорок лет открылась аллергия на спаржу. Вчера глотал себе спаржу с майонезом — а сегодня при одном запахе покрывается волдырями с полкроны величиной.

— Да, но я ведь киборг, — возразил Льюис с некоторым раздражением.

— Что ж, вероятно, небольшая ошибка в программе, — заявил Каллендер. — Откуда я знаю, почему так случается? Может, магнитная буря.

— Магнитных бурь не было, — заметил Льюис.

— Ага. И правда. Что ж, давно вы проходили апгрейд?

— Давно.

— Тогда, наверное, пора, — сказал Каллендер. — А пока просто не ешьте крыжовника! И все будет прекрасно.

— Очень хорошо, — недовольно отозвался Льюис, засовывая платок обратно в карман. — Всего доброго.

Он повернулся и покинул заведение под вывеской «МЕЛКИЙ РЕМОНТ». За спиной у него Каллендер, пока никто не видит, схватил остатки пирога и запихал в рот.

Льюис отправился в вестибюль, к гардеробу, где потребовал смену одежды, а затем в душевые. Он вымылся, нарядился в изящный костюм и опрятный напудренный парик, став неотличимым от любого состоятельного молодого служащего из лучших лондонских контор, и вернулся в гардероб сдать одежду разносчика. Он также сдал и заплечный мешок, оставив только папку с шекспировскими заметками.

— Специалист третьего класса по сохранению литературы Льюис, — задумчиво протянул гардеробщик. — А ведь вас дожидается ваш непосредственный начальник. Наверху.

— Ага! Чашечка кофе мне не помешает, — сказал Льюис. Он сунул папку под мышку, небрежно напялил треуголку и отправился через вестибюль к очередной лестнице.

Добравшись до самого верха и миновав не менее трех потайных раздвижных панелей, он оказался в кофейне на Темз-стрит, расположенной непосредственно над лондонской штаб-квартирой «Доктор Зевс инкорпорейтед».

Кофейня была отделана в стиле эпохи Просвещения: вместо темных панелей, низких балок и толкающихся фермеров-овцеводов с пивными кружками из просмоленной кожи здесь были высокие потолки, стены, выкрашенные в белый цвет, и большие окна, в которые лился (слегка загрязняясь по пути) свет и воздух лондонского дня, — и толпились чиновники, политики и поэты, сплетничая над кофе в фарфоровых чашечках китайской работы.

Льюис проскользнул между столиков, кивая и улыбаясь. До него доносилась светская болтовня о последнем полотне Гейнсборо и о беспорядках в американских колониях. Три джентльмена в париках и изящных сюртуках нежной расцветки пасхальных яиц обсуждали последнее творение Гёте. Два краснолицых немолодых весельчака размышляли над падением иезуитов. Угрюмые мужчины в табачного цвета сукне обсуждали судьбу Вест-Индской компании. Еще кто-то, в бутылочно-зеленом жилете, настаивал, что Месмер — шарлатан. А в дальнем уединенном уголке джентльмен сатурнически хладнокровного склада оглядывал зал, и лицо его в равной степени отражало презрение и скуку.

«Аве, Ненний!» — передал Льюис.

Джентльмен повернул голову, заметил Льюиса и подавил зевок.

«Аве, Льюис».

Когда Льюис подошел к его столику и снял шляпу, джентльмен вытащил часы и со значением поглядел на них.

— К вашим услугам, сэр! — сказал Льюис громко. — Доктор Неннис? Полагаю, я имел удовольствие познакомиться с вами месяца два назад у мистера Диспатера.

— Полагаю, вы правы, сэр, — отвечал Ненний. — Не присядете ли? Мальчик сейчас принесет еще кофейник.

— Вы так добры, — отозвался Льюис, усаживаясь. Он показал собеседнику папку с пергаментом, триумфально поиграл бровями и положил папку у локтя Ненния. — Полагаю, сэр, вы собираете древности, не так ли? Если вы окажете мне любезность и изучите эти бумаги, думаю, многое в них привлечет ваше внимание.

«Ради бога, не преувеличивайте», — передал Ненний, однако вслух произнес всего лишь:

— В самом деле? Что ж, посглядим.

Он открыл папку и просмотрел ее содержимое, а официант между тем принес еще один кофейник и чашечку с блюдечком для Льюиса.

— Не угодно ли что-нибудь к кофе? Скажем, пирога? У Льюиса внезапно разыгрался аппетит.

— Нет ли у вас пирогов с яблоками?

— Да, сэр, — ответил официант, — я принесу вам прекрасный пирог, — и удалился.

— М-м-да-а-а-а, — протянул Ненний. — Очень интересно… превосходные образцы. Частная переписка, заметки, видимо, страница-другая черновиков… — Он поднял один листок и досадливо надул губы, так как за ним потянулись, приклеенные крыжовенной начинкой, еще два. — Реставраторам, однако, предстоит большая работа.

Льюис развел руками, извиняясь:

— Зато они у нас есть. Прежде чем я вышел на контакт, служанка ими печку растапливала. Бедный старик! Наверное, когда он все узнает, его хватит удар. Тем не менее «историю»…

— …«менять нельзя», — закончил за него Ненний. — Значит, кто-то должен получать от этого прибыль. Да? В целом, Льюис, неплохая работа.

Он закрыл папку и принялся изучать свои ноли, так как официант принес суховатый слоеный пирожок с яблоками и поставил его перед Льюисом. Официант удалился, и, как только Льюис с энтузиазмом вонзил вилку в румяную корочку, Ненний добавил:

— Однако же вас высылают. Отправляют на Чилтернские холмы.

— Мм! Очаровательная сельская местность, — отозвался Льюис, с удовлетворением отмечая, что никаких красных букв перед ним не вспыхнуло. Он отправил в рот еще кусочек. — Молю, откройте, за чем будем охотиться?

— Если добыча действительно существует, это греческий свиток или кодекс, которому от тысячи семисот до трех тысяч лет, — ответил Ненний. — С другой стороны, это может быть подделка. Из тех, какие стряпают на скорую руку и затем продают какому-нибудь впечатлительному юному британцу, который отправился в путешествие по Европе для завершения образования. Ваша задача — найти этот свиток, что само по себе может быть делом заковыристым, и заполучить его для Компании, что может оказаться еще труднее.

— И полагаю, определить, подлинный он или нет, — уточнил Льюис.

— Разумеется, разумеется. — Ненний достал папку телячьей кожи, практически неотличимую от той, которую дал ему Льюис, и ловко подменил их. — Путевые инструкции и письмо к нанимателю находятся здесь. Ученый ищет работу, отменные рекомендации, энциклопедические познания во всем, что касается классической древности, специалист по папирусу, пергаменту et cetera, а джентльмен, о котором идет речь, владеет обширной библиотекой. — Произнося последнее слово, Ненний улыбнулся.

— Проще простого! — ответил Льюис, не отвлекаясь от пирога. — Долгие часы напролет прочесывать великолепную классическую библиотеку? Вот это, я понимаю, назначение!

— Как славно, что вы относитесь к работе со своим всегдашним рвением, — протянул Ненний. — Однако, по правде говоря, мы не считаем, что ваша цель находится в библиотеке. Скорее всего, она в какой-нибудь шкатулке где-то в подземных ходах. Вероятно, в каком-нибудь алтаре.

— В подземных ходах? — Льюис озадаченно изогнул брови. — Куда меня, собственно, посылают?

— В Уест-Уайком, — ответил Ненний с легчайшим намеком на злорадство. — В имение барона ле Деспенсера.

— А, — вежливо отозвался Льюис, наколов на вилку еще кусочек слоеной корочки.

— Это тот самый барон ле Деспенсер, сэр Фрэнсис Дэшвуд, — продолжал Ненний.

Кусочек пирога свалился у Льюиса с вилки.

— Прошу прощения? — выдавил он. Поспешно оглянувшись, Льюис подался вперед и понизил голос: — Конечно, вы не хотите сказать, что мой наниматель — тот сумасшедший с этим, как его…

— Печально знаменитым «Клубом адского пламени»? К сожалению, это именно он, — лениво ответил Ненний и отхлебнул кофе.

— Но я специалист по сохранению литературы, — напомнил Льюис.

— Я понимаю. А у Дэшвуда одно из самых обширных в мире собраний порнографической литературы, и древней, и современной. Я знаю некоторых наших оперативников, которые из шкуры бы выпрыгнули ради того, чтобы заглянуть в нее одним глазком, — сказал Ненний. — Вам понадобится время, чтобы отыскать свиток. Который, кстати, к общей теме собрания никак не относится. Может быть — а может быть, и нет, — он содержит рассказ о ритуалах, которые проводились во время Элевсинских мистерий.

— Но ведь об Элевсинских мистериях мы знаем все! — сказал Льюис. — Я сам там был! И, позволю себе добавить, еще и сумел зафиксировать происходящее.

— Да, но ваши старые любительские голограммы — совсем не то, что Компания могла бы продать состоятельным коллекционерам, — возразил Ненний. — Он ждет вас пятнадцатого. У вас все прекрасно получится, я ничуть не сомневаюсь. Всего доброго, сэр, надеюсь, вы извините меня, у меня назначена встреча в «Шоколадном дереве».

Он поднялся, взял трость с серебряным набалдашником и зашагал прочь, оставив Льюиса платить по счету.

В предрассветных сумерках пятнадцатого числа того же месяца Льюис вышел из экипажа, поймал саквояж, который кинул ему кучер, и устало оглядел Хай-Уайком. Вид городка оправдывал его репутацию столицы британского стулопроизводства.

Неподалеку располагалась таверна, по виду которой можно было предположить, что внутри много темных панелей, низких балок и толкающихся фермеров-овцеводов с пивными кружками из просмоленной кожи. Но вряд ли можно было сказать, что она уже открыта и там подают завтрак. Льюис вздохнул и поплелся в Уест-Уайком.

Несмотря на все тревоги, по пути Льюис воодушевился. Дорога оказалась хорошая, без глинистых луж, пейзаж холмистый и лесистый, очень привлекательный в косых лучах зари. Начал утреннюю распевку птичий хор. Когда солнце наконец поднялось, в ответ ему высоко на холме сверкнул странный предмет — судя по всему, церковный шпиль, однако венчал его не крест, а золотой шар, словно отражение самого солнца.

Какой очаровательный неоклассицизм, подумал Льюис, но, подключившись к краеведческой базе данных, с удивлением обнаружил, что это действительно церковь Святого Лаврентия, которую «восстановил и улучшил» самолично сэр Фрэнсис Дэшвуд.

Птицы по-прежнему пели. В осенних лугах тут и там виднелись скачущие зайцы и пушистые овечки и то и дело попадались веселые пастухи. Кусты шиповника пламенели алыми плодами. Когда впереди наконец появилось поместье, оно тоже казалось солнечным и мирным — огромный палладианский загородный дом из золотистого камня с белой отделкой.

Льюис внимательно просканировал окрестности в поисках подозрительных алтарей, камней, стоящих особняком, или хотя бы пары-тройки «ивовых людей». Ничего такого не нашлось. Не обнаружилось и черных псов, которые выглядывали бы из-за деревьев. Разве что престарелый мопс, ковылявший по своим делам, остановился познакомиться с Льюисом, когда тот вошел в парк и направился к дому по широкой красивой аллее. Песик вызывающе покашлял в сторону Льюиса, а затем потерял к нему интерес и направился прочь по волнам опавших листьев.

В конце аллеи Льюис увидел величественный портик, причем классическая колоннада смотрелась в этом пейзаже до странности уютно. В ней, у двери в дом, высился, словно гигантский садовый гном, гипсовый Вакх. Вакх тоже смотрелся уютно. Льюис нервно улыбнулся ему и постучал в дверь.

Дожидаясь, пока ему откроют, он огляделся и увидел панели с картинами на классические сюжеты, в том числе Вакха, венчающего Ариадну. Льюис, запрокинув голову и разинув рот, изучал картину, когда дверь резко отворилась. Льюис опустил взгляд и обнаружил, что его встречает пожилой джентльмен, одетый чересчур роскошно для дворецкого.

— Вы не почтальон, — заметил джентльмен.

— Нет, сэр. К вашим услугам, сэр! — Льюис снял шляпу и поклонился. — Льюис Оуэнс. Дома ли лорд ле Деспенсер?

— Он дома, — ответил джентльмен. — Оуэнс? Вы будете библиотекарем?

— Надеюсь стать, сэр, — произнес Льюис, переступая порог и протягивая рекомендательное письмо.

Джентльмен принял письмо и рассеянно махнул рукой, приглашая Льюиса в дом; а сам тем временем сломал печать и изучил содержание письма. Льюис проскользнул мимо и поставил саквояж на пол в великолепном холле.

Он просканировал дом, однако не смог обнаружить никаких потоков возмущения смертного духа — только низкий гул, словно жужжание хорошо налаженного улья, и обрывки мыслей, принадлежавших смертным: «…нужно наконец посадить герани… уже не так сильно болит, скоро мне станет лучше… он просил запеченного зайца, а ты взяла и истратила всю… тьфу, пропасть, как же вывести это жирное пятно?.. а неплохо было бы сейчас чашечку шоколаду… так вот, он вложил все деньги в ячмень, но только…»

Льюису всегда было необычайно интересно наблюдать драмы смертных, даже самые заурядные, поэтому он даже вздрогнул, когда джентльмен отвлек его от раздумий, без предупреждения заявив:

— Vilia miretur vulgus; mihi flavus Apollo…

— Pocula Castalia plena ministret aqua, — машинально продолжил Льюис.

Пожилой джентльмен улыбнулся:

— Вижу, ваш патрон в вас не ошибся. Приношу извинения, молодой человек; последний претендент, которого рассматривал сэр Фрэнсис, оказался некоторым образом самозванцем. Пол Уайтхед, сэр, к вашим услугам.

— Уайтхед, автор «Манер» и других прославленных сатир! — воскликнул Льюис и низко поклонился. — Ах, сэр, какая честь…

Тут вмешался дворецкий — он стремительно вошел в холл, поспешно поправляя галстук.

— Извините меня, мистер Уайтхед, простите… этот джентльмен — ваш друг?

— Весьма вероятно, — ответил мистер Уайтхед, глядя на гостя в изумлении. — Неужели вы и правда читали что-то мое? Боже мой, сэр! А я думал, меня все забыли.

Он набрал в грудь воздуха, чтобы засмеяться, но вместо этого закашлялся — резким, мучительным кашлем. Дворецкий подбежал поддержать его под локоть, но он поднял руку.

— Все хорошо. Не обращайте внимания, Джон. Идемте, мистер Оуэнс, сэр Фрэнсис будет счастлив вас видеть.

Он провел Льюиса по великолепным комнатам — все они были отделаны в несколько старомодном стиле итальянского Возрождения, к тому же в них оказалось больше статуй, чем требовал хороший вкус.

— Насколько я понимаю, библиотека находится в некотором беспорядке, — деликатно заметил Льюис.

— Пожалуй, ее стоило бы снабдить хорошим каталогом, — ответил мистер Уайтхед. — У нас до этого так и не дошли руки, а сейчас, когда сюда привезли столько книг из Медменема… вообще говоря, библиотека в плачевном состоянии.

Льюис прочистил горло.

— Это то самое… гм… прославленное аббатство?

— Аббатство Святого Франциска Уайкомского. — Пожилой джентльмен закатил глаза. — А оно прославленное? Не удивляюсь. Для тайного общества у нас поразительно много болтунов. Сейчас они уже не слишком увлекаются распутством. Однако, как говорится: «Как горлица, я в молодые года, тра-ля-ля-ля, готова была целоваться всегда, тра-ля-ля-ля»…

Они вышли из дома в просторный сад, где неоклассическая тема продолжилась — храмы, арки, еще больше статуй, столпившихся вокруг озера. Однако на переднем плане на лужайке был водружен небольшой и несколько шаткий шатер из розового шелка.

Когда они приблизились, Льюис услышал мужской голос:

— Я бы не стал так поступать, Фрэнсис. За это великий тюрк почти наверняка прикажет отрубить тебе левую руку.

— Фрэнсис плохой! — послышался детский голосок.

— Мне кажется, Фрэнсис, у тебя появился библиотекарь, — сказал мистер Уайтхед и провел Льюиса вокруг шатра ко входу.

Внутри на турецком ковре стояло блюдо со сладостями и нарезанными апельсинами и сидели два крошечных ребенка и немолодой мужчина. На мужчине были халат и тюрбан.

— Что? — спросил мужчина. — А. Прошу вас, извините меня, мы играем в арабов.

— Ничего-ничего, — заверил Льюис.

— Позвольте представить вам мистера Льюиса Оуэнса, сэр Фрэнсис, — произнес мистер Уайтхед не без некоторой иронии. — Мистер Оуэнс — лорд ле Деспенсер, сэр Фрэнсис Дэшвуд.

Дальнейшие церемонии пришлось отложить, поскольку мальчик, которому ужасно хотелось сладостей, схватил полную горсть и быстрее молнии сунул в рот, из-за чего девочка пронзительно завизжала:

— Ну вот, папа, он все равно!..

— Позвольте представить моих детей. Фрэнсис и Франсис Дэшвуд. — Сэр Фрэнсис дважды хлопнул в ладоши, и из портика показалась няня. — Я всех называю в свою честь — очень по-римски, вы не находите? Миссис Уиллис, отведите детей обратно в гарем. Фанни, как нужно себя вести? Что мы должны делать, когда знакомимся с джентльменами из неверных?

Девочка накинула на голову покрывало, а потом поднялась на ноги и сделала неловкий реверанс. Няня подхватила мальчика, отработанным движением вытащила у него изо рта липкий сладкий ком и, невзирая на крики протеста, утащила малыша прочь. Девочка побежала за ней, лишь один раз наступив на волочившееся по земле покрывало.

— Не хотите ли сесть, мистер Оуэнс? — спросил сэр Фрэнсис, указывая место на ковре рядом с собой. Мистер Уайтхед уже сходил к портику и принес себе садовый стул.

— С благодарностью, сэр, — ответил Льюис и кое-как забрался в шатер.

Сэр Фрэнсис протянул ему блюдо, и Льюис взял себе дольку апельсина. Вблизи сэр Фрэнсис вовсе не был похож на легендарного распутника и богохульника: лицо у него оказалось добродушное, с проницательными глазами и безо всякого следа той одутловатой затуманенности, какая присуща давним пьяницам.

— Вот письмо, — сказал мистер Уайтхед, протягивая бумагу сэру Фрэнсису, который уставился в нее, держа в вытянутой руке.

— Что ж, сэр, вы пришли к нам с отменными рекомендациями, — заметил он, ознакомившись с письмом. — Представляется, что вы большой ученый.

— Доктор Франклин слишком добр, — ответил Льюис, изо всех сил изображая смущение.

— И у вас есть опыт восстановления старинных бумаг! Это великолепно — ведь некоторые сокровища моей коллекции, знаете ли, невероятно редки и, подобно смертной плоти, дряхлеют от времени. — Сэр Фрэнсис сунул письмо в карман и искоса поглядел на Льюиса. — Полагаю, вы… гм… осведомлены о природе библиотеки?

— О! — Льюис вспыхнул. — Да. Да, милорд, осведомлен.

— Не думаю, что вы такой уж благочестивей; в противном случае едва ли Франклин порекомендовал бы вас. Мистер Уильямс горько нас разочаровал, очень горько; будем надеяться, что его преемник добьется лучших результатов. — Сэр Фрэнсис взял дольку апельсина и впился в нее зубами. — Не сомневаюсь, вам приходилось слышать разные истории, — добавил он.

— Э-э-э… да.

Сэр Фрэнсис фыркнул.

— По большей части это дичайшие преувеличения. Впрочем, и на нашу долю выпадали некоторые услады, не так ли, Пол? Хорошая еда, хорошая выпивка, хорошая компания. Изведайте радость жизни, мой мальчик, пока вы в силах, ведь все мы так скоро увянем, словно летние цветы.

— И правда, скоро, — вздохнул мистер Уайтхед. — Хотя твердая вера в вечную загробную жизнь — большое утешение.

— Воистину, — с торжественным видом согласился сэр Фрэнсис. — Однако мы еще не совсем одряхлели, верно? Не далее как вчера вечером я думал, что пора бы нам устроить очередное собрание нашего ордена — встретиться кое с кем из братьев монахов. — Он искусно подмигнул Льюису. — Немножечко веселья и решительно ничего такого, чего бы следовало стыдиться. Пол знает одно почтенное заведение с весьма добросердечными, покладистыми девицами — все, как одна, очаровательны, скромны, никакой французской болезни, зато интеллектуальных достоинств в изобилии, представляете?

— Ах! Совсем как древнегреческие гетеры? — уточнил Льюис.

— Вот именно! — ответил сэр Фрэнсис, схватил его за руку и с энтузиазмом потряс. — Истинно так. А для мужчин наших лет, в конце концов, есть своя прелесть и в интеллектуальной беседе. Конечно, я не жду, что молодой человек мне поверит…

Он сунул в рот конфету и на четвереньках выполз из шатра.

— Идемте, — бодро сказал он. — Мы покажем вам библиотеку.

Итак, Льюис получил должность. Она оказалась донельзя необременительной; у него была очаровательная комната, свободное расписание и место за столом сэра Фрэнсиса. Во второй вечер у Льюиса возникли сложности с силлабабом, в который добавили крыжовник, однако он сумел оставить без внимания сверкающие буквы и как ни в чем не бывало улыбался остротам хозяина дома.

А библиотека оказалась настоящей сокровищницей.

Она и вправду по большей части состояла из эротических произведений — скорее эклектичных, нежели извращенных. Льюис обнаружил великолепный экземпляр первого перевода «Камасутры» на английский. К тому же библиотеку, несомненно, давно пора было привести в порядок: «Путешествия Гулливера» бились за место на полке с трудами по Каббале или но архитектуре, или с «Книгой мучеников» Фокса, или с «Любовными элегиями» Овидия. Нашлись в библиотеке и несколько самых настоящих древних свитков и кодексов: «Вакханки» Еврипида второго века и примерно такие же старинные «Лягушки» Аристофана.

Но среди всего этого богатства затесались и фальшивки, самая занятная — алхимический трактат, якобы написанный Аристотелем; выполнены они были хорошо, их явно делал человек, у которого в распоряжении имелся изрядный запас очень старого папируса и который владел несколькими хитроумными рецептами изготовления аутентичных чернил. Льюис узнал руку одного фальсификатора, работавшего в прошлом веке и ориентировавшегося на рукописи Иоанна Евгеника. Этот неизвестный русский был своего рода знаменитостью среди торговцев поддельными документами; Льюис, отметив, что в молодости сэр Фрэнсис побывал в России, предположил, что ему могли продать много фальшивок работы того же мастера.

В конце недели Льюис уселся за искусно спрятанный полевой передатчик и отправил сообщение:

«ДЭШВУДСКАЯ МИССИЯ ПРОТЕКАЕТ УСПЕШНО. ПОЛУЧИЛ ДОСТУП В БИБЛИОТЕКУ. ИНВЕСТОРАМ КОМПАНИИ БУДЕТ ИНТЕРЕСНО! ПОТРЕБУЕТСЯ ДВА РУЛОНЧИКА ПАПИРОФИКСА И ОДИН — ПЕРГАМЕНФИКСА. ПРОШУ ВЫСЛАТЬ БЛИЖАЙШЕЙ ПОЧТОЙ. ОДНАКО НИКАКИХ ПРИЗНАКОВ КВЧ ЗАГАДОЧНОГО ЭЛЕВСИНСКОГО СВИТКА КВЧ НЕ ОБНАРУЖЕНО. И ВООБЩЕ НИКАКИХ ОРГИЙ. ИНФОРМАТОР ОШИБСЯ?»

Час спустя пришел ответ — сверкающими желтыми буквами:

«ПАПИРОФИКС И ПЕРГАМЕНФИКС ВЫСЛАНЫ. ЛЬЮИС, ИЩИТЕ ВНИМАТЕЛЬНЕЕ».

— Великолепный бекон, милорд, — сказал Льюис за завтраком.

— А? — Сэр Фрэнсис отвлекся от созерцания няни, которая пыталась накормить его отпрыска кашкой. — А. Здесь хорошие свиньи.

Льюис задумался, как бы легко и непринужденно перейти от свиней к интересующему его предмету, но так и не смог ничего изобрести.

— Милорд, поскольку сегодня суббота, я попросил бы позволения не работать, чтобы прогуляться по парку, — произнес он.

— Что? Ах да, конечно! — отозвался сэр Фрэнсис. — Да, вам понравится. Человек с классическим образованием найдет там много достойного внимания, — добавил он, подмигнув так искусно, что его малютка-дочь была просто зачарована и прямо за столом принялась неистово практиковаться в подмигивании, пока няня не урезонила ее ледяным взглядом.

Льюис ускользнул после завтрака и надеялся плодотворно провести день, высматривая подозрительные места, где мог быть спрятан свиток, однако он дошел всего-навсего до храма Венеры, как перед ним словно из-под земли выскочил сэр Фрэнсис.

— Вот вы где! Мне пришло в голову, что вам, пожалуй, понадобится проводник, здесь есть что посмотреть! — радушно воскликнул он.

— Вы так добры, милорд, — проговорил Льюис, пытаясь скрыть раздражение.

— Что вы, что вы! — Сэр Фрэнсис с некоторым смущением откашлялся и продолжил: — Начнем! Храм Венеры. Обратите внимание на статую, сэр.

— На которую? — учтиво осведомился Льюис, поскольку ведущий к храму склон, устланный яркими осенними листьями, украшали добрых три десятка статуй: мальчики со щитами, всевозможные фигурки фавнов, нимф и амуров и что-то подозрительно похожее на садовых гномов.

— На саму Венеру, — сказал сэр Фрэнсис и повел Льюиса к вершине. — На ту, которая стоит в храме. Выполнена куда лучше, чем все эти мелкие фигуры, однако, клянусь Богом, я заполучил ее по бросовой цене. Одна гипсовая мастерская в Генуе разорилась и распродавала все изделия. Это, сэр, копия Венеры Медицейской; и неплохая, не правда ли?

— Весьма и весьма, — отозвался Льюис, гадая, не уводит ли его сэр Фрэнсис подальше от чего-то важного.

Сэр Фрэнсис сделал шаг назад и поднял руку, указывая на купол храма.

— А вон там — видите? Посмотрите внимательно. Различить отсюда довольно трудно, но на самом деле там Леда с Зевсом в обличье лебедя.

Льюис тоже сделал шаг назад и посмотрел.

— О, — проговорил он. — О да. Что же, вид у нее, несомненно… гм… счастливый.

— Мне кажется, скульптор превосходно передал сочетание экстатических спазмов и благоговения перед божеством, — заметил сэр Фрэнсис. — Жаль, что нельзя снять ее и поставить внизу, где ее было бы лучше видно, но… впрочем, возможно, это и к лучшему. Неловко показывать такое детям.

— Полагаю, неловко, да.

— А здесь у нас Венерина обитель, — продолжал сэр Фрэнсис. — А вон та статуя — Меркурий, видите? Ироническое напоминание для беспечного юношества. Обратите внимание на множество изящных намеков на Венерин прелестный портал блаженства, или, как его иногда называют, сами Врата Жизни, откуда вышли мы все.

— Будоражит воображение, милорд.

— А вот там, вдали, храм нимфы Дафны, — указал сэр Фрэнсис. — Надо бы немного подстричь лавры, чтобы более изысканно оттенить здание. Я построил его в дни увлечения друидизмом.

— Прошу прощения?

— Когда-то я собирался почитать деревья, — пояснил сэр Фрэнсис. — Обратился к Стакли — вы его знаете, он верховный друид — за посвящением и прочим. Мне, как водится, дали благословение посадить рощицу; но потом на меня разозлились и лишили благословения. Что за люди — ни малейшего чувства юмора!

— По крайней мере, в восемнадцатом веке, — пробормотал Льюис.

— Так или иначе, я не вижу, чему поклоняться в обычных деревьях, — продолжал сэр Фрэнсис. — Не слишком веселая компания, а? — Он пихнул Льюиса локтем. — И с франкмасонами то же самое — я всегда старался вести себя с ними как следует, но, право слово, никогда не мог сделать серьезное лицо! Полагаю, сэр, я вас ничем не обидел? — Ну что вы, ничуть.

— Должно быть, мне следовало сначала выяснить, христианин ли вы, — заметил сэр Фрэнсис.

— Честно говоря, я причисляю себя к язычникам, — признался Льюис. — Хотя среди моих друзей есть христиане.

— О, и среди моих тоже! Сам я никогда не смеялся над Христом, право слово; я не могу мириться с церковью как с институцией. Отвратительные, жестокие, самодовольные, алчные лицемеры! Однако посмотрите на мою церквушку вон там, на холме, — что вы о ней подумали, а, сэр?

— По правде говоря, я удивился, при чем тут золотой шар, — признался Льюис.

— Он олицетворяет солнце, — пояснил сэр Фрэнсис. — На мой взгляд, этот символ куда более подобает Свету Мира, разве не так? Однако кое-кто, разумеется, обиделся. Хотя, по всей видимости, я сам все испортил — ведь я устраиваю там веселые попойки, церковь, знаете ли, внутри пустая, одни скамьи. А потом я как-то раз выходил оттуда, поскользнулся и едва не сломал шею… Нехорошо, нехорошо! — Он принялся хихикать с притворным смущением. — А видели бы вы, какое лицо сделалось у нашего викария!

Они прошли немного дальше, и сэр Фрэнсис показал на озеро с лебедями и настоящей флотилией из маленьких корабликов, которые во время пиршеств разыгрывали морские сражения. («Хотя в последний раз начался пожар, всюду летали горящие ошметки, так что из пушек мы не палили уже давным-давно!») На островке посреди озера стояло еще одно нелепое зданьице, тоже окруженное толпой статуй.

— Немного похоже на храм Весты в Риме, — заметил Льюис. И поспешно добавил: — По крайней мере, до того, как он превратился в развалины.

— А! Значит, вы обратили внимание? — воскликнул сэр Фрэнсис. — Замечательно! Видите ли, я его так и задумал. Вы настоящий ученый, сэр. Я сам как-то раз зарисовал руины. В молодости нежно любил римскую классику. И до сих пор считаю, что их религия едва ли не самая разумная из всех, какие только придумывали люди.

— Вы знаете, мне это тоже приходило в голову, — сказал Льюис.

— Правда? — Сэр Фрэнсис повернулся к нему, определенно сияя. — Их боги, знаете ли, так похожи на нас — обычные люди, со своими недостатками и семейными раздорами. Одни довольно-таки страшные, зато другие просто очаровательны. Этот грязный глупый мир скорее был создан именно такими богами, чем неким далеким Совершенством, парящим в эфире. Или вы думаете иначе?

— Мне тоже всегда так казалось, — поддержал его Льюис, с тоской вспомнив своих предков-людей. Он пристально взглянул на сэра Фрэнсиса и решил забросить удочку. — Конечно, у простого смертного в античности не было особых надежд на загробную жизнь…

— Вовсе нет! — возразил сэр Фрэнсис. — А как тогда понимать Элевсинские мистерии?

Льюис набрал побольше воздуху и возблагодарил Меркурия, покровителя интриганов.

— А как их вообще можно понимать, милорд? Элевсинские ритуалы нам неизвестны, поскольку посвященные клялись хранить тайну, — заявил он.

— Ха! Я бы вам рассказал, чего стоят клятвы хранить тайну, — покачал головой сэр Фрэнсис. — Люди болтают, несмотря ни на какие обеты. Вечную жизнь смертным предложили задолго до того, как святой Павел с приятелями предъявили свои права на эту идею.

Истинная правда, подумал Льюис, припомнив процесс обретения бессмертия в Компании.

— Так говорят, милорд, но, увы, у нас нет ни малейших доказательств, не так ли?

— Может быть, и так, — мягко проговорил сэр Фрэнсис. — Если бы я сказал вам, что в Италии есть некие священные рощи, в которых по сей день пляшут сатиры, вы бы решили, что я сошел с ума; однако я видел нечто очень похожее. Ах, и нимф я тоже видел!

Льюис изо всех сил старался выглядеть человеком весьма многоопытным.

— Ну, если уж на то пошло, я бы мог показать вам парочку нимф даже здесь, в Англии, — сообщил он, попытавшись подмигнуть и толкнуть собеседника локтем.

Сэр Фрэнсис хлопнул его по спине:

— Не сомневаюсь! Нет, право, пора нам проводить очередное собрание ордена. Если хотите, я за вас поручусь.

— Ах, сэр, как вы добры!

— Ничуть, — ответил сэр Фрэнсис с видом глубочайшего удовольствия. — В наших рядах давно не хватает свежей крови. Я пошлю за Уайтхедом в Твикенхем, он все устроит.

Льюис поглядел на коробку с фрагментами и печально покачал головой. Порнографический папирус находися в ошеломляюще скверном состоянии, почти таком же, в каком впоследствии обнаружат свитки Мертвого моря, хотя здесь повреждения, судя по всему, были вызваны недавним актом насилия. Хуже того, некоторые мелкие клочки оказались чем-то склеены, и не крыжовенным вареньем. Льюиса замутило от внезапной догадки об обстоятельствах отъезда его непосредственного предшественника.

— Ну что же, посмотрим, удастся ли нам привести все в порядок, — пробормотал он себе под нос и принялся за крупные куски. — Три нимфы, пять сатиров и… может быть, лошадь? И флейтист? И много виноградных лоз. Три комплекта разрозненных, гм, частей. Фрагмент… утки?

Нахмурившись и прикусив язык от глубокой сосредоточенности, Льюис разглядывал кусочки всевозможных частей тела в самых невероятных положениях. Он начал собирать пазл со скоростью, на которую способен только киборг.

— Это сюда… он туда, она сюда и… Нет, по-моему, это анатомически невозможно — или нет? Ага. Но если эту ногу поднять вверх вот так… нет, это локоть… Ого, это же кентавр! Хорошо, так гораздо логичнее. Что же я раньше не сообразил!

Дверь в библиотеку открылась, впустив порыв сквозняка и сэра Фрэнсиса. Льюис прихлопнул растопыренными пальцами собранную сцену оргии, не дав ей разлететься по столу.

— Вот вы где, Оуэнс, — произнес сэр Фрэнсис. Говорил он как-то нерешительно.

Льюис вскинул на него взгляд, но сэр Фрэнсис не ответил на него, а стал, приближаясь к столу, пристально всматриваться в папирус.

— Ну что ж! Г-хм. Каким замечательным делом вы заняты! Да, состояние, в котором он находился, было поистине плачевным. Надо было мне давным-давно этим озаботиться. Однако же в последние годы я был занят тем, что самолично подносил дары Венере, а не читал о том, как это делали другие. Так ведь?

— Мудрое решение, милорд.

Сэр Фрэнсис выдвинул стул, сел к столу и некоторое время молча смотрел, как Льюис продолжает собирать обрывки.

— Помню, как я получил этот папирус, словно это было вчера, — проговорил сэр Фрэнсис. — Я осматривал Наксос. Проводником моим оказался человек очень сметливый, мог добыть все что угодно. Девушки — беленькие или черненькие, пухленькие или худенькие, под любое настроение, и самые лучшие дома, где можно было, знаете ли, выпить чего желаешь — и вина, и эликсиров покрепче. Захочешь посмотреть храмы — он и их разыщет, и, стоило мне лишь намекнуть, что меня интересуют древности, как, Богом клянусь, сэр, он показал мне…

— Одну лавчонку? — предположил Льюис, тщательно, тоненькой кисточкой, нанося папирофикс из простой баночки. Он совместил края двух фрагментов. Они соединились настолько идеально, что невозможно было различить, где их склеили. — Темную дверцу в дальнем конце извилистого переулка?

— Только поглядите! Право, сэр, вы настоящий книжный доктор!…Но нет, это была вовсе не лавчонка. Видел я подобные места — там ради прибыли так и рвутся продать юному недоумку, впервые путешествующему по Европе, подлинную Гомерову лиру или настоящие лавры Цезаря. Подлинников там нет, даже не сомневайтесь. Нет… это было совершенно другое место.

Льюис молчал, дожидаясь продолжения. Он поднял взгляд и увидел, что сэр Фрэнсис смотрит в окно, где осенний лес уже показывал черные ветви сквозь разлетающееся золото с багрянцем.

— Тот человек повел меня вверх, к вершине горы, — заговорил сэр Фрэнсис. — Горы из золотого камня, лишь слегка прикрытого зеленью, — там росли маленькие скрюченные каменные дубы и какая-то трава, которая благоухала на солнце. А какое было солнце! Белое, как бриллиант, ясное, жаркое. Солнце рассветного мира. Прозрачный воздух, а над головой голубой купол, такой глубокий, что в нем впору утонуть. Так вот, тропка была не шире козьей, и мы карабкались по ней добрый час, и как же я ругал проводника! А он все показывал на крошечный белый домик далеко вверху, одинокий и на вид заброшенный. Я шел за проводником и, можете представить себе, как был зол, когда мы наконец добрались до домика. Наверху оказалось немного лучше — там росло огромное старое фиговое дерево, которое отбрасывало приятную тень. Я бросился в прохладу, задыхаясь, и тут мимо пролетел орел — на уровне глаз, сэр, — а море далеко внизу превратилось в синюю дымку с крошечными крупинками кораблей, снующими туда-сюда. Я слышал доносившееся из дома бормотание, но больше никаких звуков — даже птичьи крики и жужжание насекомых и те стихли.

Было, знаєте ли, очень похоже на сон, и стало еще больше похоже, когда я поднялся на ноги и вошел в дом. Там, в прохладе и темноте, на меня посмотрела вереница древних лиц. Это были лишь головы статуй, выставленные в ряд на полке, но, честное слово, поначалу я принял их за живых людей, беседе которых я, вероятно, помешал. Мой проводник представил меня старику и его дочери. Он когда-то, очевидно, был ученым, копался в руинах, чтобы пополнить свою коллекцию, а теперь остался без гроша и, когда удавалось найти покупателей, распродавал лучшие образцы. Его дочь оказалась красавицей. Настоящая гречанка, гордая и сероглазая. Поднесла мне кружку холодной воды — с грацией Гебы. Так вот, мы решили заключить сделку. У меня был тугой кошелек — глупо, конечно, носить деньги при себе в такой стране, но юных идиотов хранит какое-то особое божество или кто-то в этом роде. Старик тут же продал мне свитки. Его дочь вынесла несколько расписных ваз, некоторые очень изящные, и я купил себе пару. Потом велел проводнику спросить, нет ли еще. Они перекинулись парой фраз — отец с девушкой, — и наконец она поманила нас за собой. Мы прошли через дом и очутились на заднем дворе. Там находился источник — он журчал по скале — и что-то вроде галереи, которая соединяла заднюю часть дома с гротом. Грот был затенен виноградной лозой, с которой свисали маленькие зеленые грозди. Благословенный покой. Чаровница-ахеянка повела меня в сумрак, и я уже решил проверить, не удастся ли сорвать поцелуй, и тут — клянусь жизнью и честью, сэр! — я узрел бога.

— Что же вы увидели? — заинтригованный, спросил Льюис.

— Думаю, когда-то это наверняка был небольшой храм, — ответил сэр Фрэнсис. — Я сразу почувствовал, что место это священно. В дальней части грота виднелся рельеф, вырезанный прямо в скале: Дионис со всей своей свитой из сатиров и нимф, спасающий Ариадну. Изображение очень грубое, но, сэр, право слово, художник был мастер портретов. Вакханты казались такими веселыми, что так и тянуло рассмеяться вместе с ними, — а это юное божество, одновременно и бессмертное, и человечное, которое так ласково улыбалось бедной девушке, — ведь ее соблазнили и бросили на острове! Дионис протягивал руку, чтобы спасти ее, и в сострадании своем даровал ей золотой венец вечной жизни. Сэр, это было откровение. Таким и должен быть бог, сказал я себе, — дикая радость плоти и крови! А поскольку он плоть и кровь, у него достанет щедрости спасти нас, жалких людишек, от смертной участи. Я был готов на все, лишь бы купить этот рельеф, но мне его не собирались отдавать. Ни в коем случае. Девушка привела меня, только чтобы показать несколько бронзовых фигурок — они лежали там на полу, так как в домике не хватало места. Я жестами показал, что хочу отколоть рельеф от стены; девушка прекрасно поняла, что я имею в виду, и наградила меня таким взглядом, что у меня кровь едва не застыла в жилах. Вы сочтете меня недоумком, сэр, но я расплакался. По ночам я никогда не смыкаю глаз, но так и вижу этот грот. Я много раз заказывал себе изображения этого бога у вполне приличных художников и купил несколько статуй и картин, но ни одна из них не может сравниться с ликом, который я видел тем солнечным утром в юности. И я не могу не верить в то, что тем утром на краткий миг я покинул пределы этого мира и вышел в царство невыразимого.

— Увлекательная история, милорд, — сказал Льюис. Он посмотрел на клочки бумаги на столе — обрывки давно умершей фантазии.

«Насколько у них другое восприятие, совсем не как у нас. Как бы мне хотелось…»

— Увы, я пришел сюда не для того, чтобы рассказать вам ее, — продолжал сэр Фрэнсис со смущенным видом. — Когда достигаешь моих лет, прошлое руководит настоящим; в свое время, мальчик мой, вы это поймете. Я… гм… не сумел устроить празднество. Так или иначе, празднество посвящения в орден у меня точно не получится. Пол болеет, а наш приятель доктор Франклин выражает сожаление, но сообщает, что у него дела: не сомневаюсь, он по-прежнему надеется получить какую-то выгоду из этой стычки с американцами.

— Прекрасно понимаю, — кивнул Льюис.

— Бьют слишком поглощен садоводством… Монтагю прислал письмо, что прибыл бы непременно, но должен развлекать гостя. Вы слышали об Омаи, дикаре из южных морей? Его привез для забавы капитан Кук, и теперь он бывает в лучших домах. Я сказал: «Берите его с собой, мы примем в орден благородного дикаря!» Но похоже, сейчас у него каждая минута расписана — всякие приемы в саду… ну вот. Сами видите.

— Разумеется, — согласился Льюис. — Ну что ж, в другой раз.

— Да, конечно! По правде говоря, сэр… — Тут сэр Фрэнсис оглянулся на дверь и понизил голос: — Я подумал еще кое о чем — это было бы таинство даже для более избранного круга. Мы давно такого не устраивали; однако то и дело возникает необходимость, и я подумал, что вы настолько подходящий неверный…

Льюис, не веря своему везению, отложил кисточку и подался вперед.

— Это ведь не имеет никакого отношения к некоему обряду, о котором мы беседовали в саду, не так ли?

— Да! Да! Вы меня понимаете! — Лицо сэра Фрэнсиса просияло.

— Думаю, да, милорд. Доверьтесь мне, вы можете полагаться на мою сдержанность, — заявил Льюис, потирая нос.

— О, хорошо. Хотя, вы знаете… — Сэр Фрэнсис наклонился к нему и заговорил так тихо, что, не будь Льюис киборгом, он не разобрал бы ни словечка. — Вряд ли получится так… гм… весело, как службы в аббатстве. Возможно, сначала мы устроим небольшой обед, просто чтобы разогреться, но затем все станет достаточно серьезно. Надеюсь, вы не будете разочарованы.

— Уверен, что не буду, — ответил Льюис.

Когда сэр Фрэнсис удалился — несколько раз подмигнув, пихнув Льюиса в бок и сипло объявив, что следует хранить строжайшую тайну, — Льюис вскочил и станцевал чечетку.

На следующей неделе в поместье царила суета, которая стороннего наблюдателя не навела бы на мысль о чем-то необычном, однако обитатели дома понимали, что готовится нечто значительное. Сэр Фрэнсис отправил свою нынешнюю любовницу с детьми и няньками в Бат, обменявшись с ними на прощание множеством телячьих нежностей. В одну из ночей прибыли и гости — сводный брат сэра Фрэнсиса Джон и пожилой джентльмен, оказавшийся руководителем кафедры гражданского права.

Льюис, мирно склеивая древний эротико-акробатический этюд, между делом сканировал дом и по крупицам собирал сведения. Он выяснил, что швее задали много срочной работы, поскольку чей-то костюм не надевали три года и теперь он не налезал. С близлежащей фермы доставили поросенка, который набедокурил в огороде, о чем сокрушалась кухарка; затем сэр Фрэнсис спустился в кухню и заколол поросенка, довольно-таки неумело, судя по визгу бедного животного и по жалобам прачки, которой пришлось выводить пятна крови с хозяйской одежды. Садовника услали за чем-то с тачкой и лопатой, и он весь день отсутствовал, а по возвращении ворчал; лакей и дворецкий погрузили стол и несколько стульев на телегу и куда-то отвезли.

Льюис накладывал пергаменфикс на рукопись, претендующую на раскрытие тайн весталок, и вдруг заслышал звуки рожка, которые возвещали о прибытии экипажа. Льюис просканировал окрестности — да, по аллее ехала коляска с пятью… нет, с шестью смертными.

Он отложил кисточку и закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться.

Перезвон металлических ободов по щебенке — ужасно, зубодробительно четкий. Гулкий грохот копыт, замедлившийся до раздельного «цок-цок-цок», словно последние капли ливня, и контрапунктом — шарканье ног по мраморному полу внизу.

Бабах! Похоже, сэр Фрэнсис не умел обращаться с дверью и мог лишь распахивать ее настежь.

— Дамы! Дамы, мои чаровницы, мои красавицы, добро пожаловать, добро пожаловать все и каждая! Милая миссис Дигби, как давно мы не встречались! Как вы поживаете? Клянусь Венерой и ее сынишкой, дорогая, вы прямо цветете!

— Ха, милорд, благослови вас Бог, ну и мастер же вы льстить!

— Ну что вы, душенька. Сьюки! Красотка Бесс! Вот моя рука, дамы, соблаговолите сойти, подберите подол… И снова добро пожаловать… Ах, Джоан, и ты тоже приехала! Мы так по тебе скучали. Дай поцелую, любовь моя… А это кто? Новый розанчик в букете?

— Это наша юная мисс. Она с нами недавно. Мы решили, что она подойдет для… — Дама перешла на шепот, но Льюис разобрал слова: — Сами знаете для кого.

— Ага! — Сэр Фрэнсис тоже заговорил тише. — Позволь поцеловать тебя, прелестное дитя, без всякой задней мысли. Добро пожаловать! А где же мистер Уайтхед?

— Сейчас возьму шляпу и…

— Два слова на ушко, милорд. Он не в себе, в обморок падал, перепугал нас до смерти. Сьюки дала ему джину и привела в чувство, но он белехонек, будто…

— Знаю, душенька, знаю, но… А, вот вы где, Пол! Ну вы и негодяй — позволили себе лишиться чувств в карете, полной красавиц! Что? Право, вы словно лосось на нересте. Не можете дождаться ночи, да?

— Дайте-ка, голубчик, я вас под локоток…

— Глупости. Я превосходно себя чувствую…

— Бесс, бери его под другой локоток… Пойдем в кроватку, полежим немножко перед обедом, да, мой сладкий?

— Наверное, так лучше…

— Да, дадим этому необузданному жеребцу передохнуть перед следующим забегом. Джон! Попросите миссис Фиттон приготовить укрепляющий настой.

— Сию минуту, милорд.

Голоса зазвучали ближе — компания вошла в дом, — но приглушеннее и неразборчивее. Льюис отодвинул стул от стола и повертел головой, пока не нашел положение, в котором опять все слышал.

Сэр Фрэнсис снова шептал:

— Бедняга очень плох. Следовало сделать все раньше.

— Две недели назад, когда наезжал в Лондон, выглядел он получше. Вон благоверный моей сестры, он точно так же — на Рождество был здоровехонек, а в Богоявление уже и схоронили. Ну, станем уповать на лучшее, как говаривала моя матушка, милорд. Как вам девица?

— Под вуалью не видно, но вроде бы хорошенькая. Она изучила все… э-э-э?

— Да, милорд, и не сомневайтесь. Мальчик-то у вас есть?

— И превосходный! Скоро сами увидите.

— А, хорошо, а то ведь тот молодой джентльмен мне совсем не глянулся…

Льюис чихнул и сбился, к тому же со стола улетел кусочек весталок. «Тьфу, пропасть», — пробормотал библиотекарь. Он встал на четвереньки, чтобы вытащить обрывок, в очередной раз задумавшись, что же приключилось с его предшественником.

Однако всяческое беспокойство быстро улетучилось, сменившись надеждой и предвкушением праздника. За обедом будут лишь старики и прелестные сговорчивые дамы! Неужели его невезению конец — хотя бы на один-единственный вечер?

Он отреставрировал весталок и занялся приклеиванием корешка к экземпляру «Нового описания Мерриленда, или Земли Радости», когда в библиотеку вошел дворецкий сэра Фрэнсиса с перекинутым через руку плащом.

— Прошу прощения, сэр, но милорд просит вас выйти в сад. Вы должны надеть вот это. — Он развернул плащ, у которого оказался просторный капюшон.

— А, костюмированный бал, не так ли? — Льюис взял плащ и набросил его на плечи.

Капюшон тут же упал ему на глаза. Джон без тени улыбки поправил его.

— Если можно так выразиться, сэр. Вы могли бы выйти через восточную дверь.

— Бегу-бегу! Я сейчас, — отозвался Льюис и, сгорая от нетерпения, кинулся вниз.

В саду он увидел группу людей в таких же плащах, ближайший из которых его поприветствовал, — по голосу оказалось, что это сэр Фрэнсис:

— Это вы, юный Оуэнс? Мы тут как раз дожидаемся дам, благослови их Бог. А, вот и они!

И правда — из-за угла дома выходила процессия. Льюис увидел пять фигур в плащах, первая из них несла в высоко поднятой руке факел. Джентльмены низко поклонились. Льюис последовал их примеру.

— Богиня, — произнес сэр Фрэнсис. — Мы, смертные, с почтением приветствуем тебя, долгожданную. Молю, яви нам свою милость!

— Ты получишь мою милость, смертный, — ответствовала дама с пылающим факелом. — Приди ко мне в святилище, и я это, как его, приобщу тебя к моим таинствам.

— Улюлю! — еле слышно выдохнул профессор-юрист.

Он весело толкнул Льюиса под ребра. Локоть у него оказался довольно острый, и Льюису было больно. Однако все неприятности забылись, когда к нему приблизилась невысокая фигурка в плаще и взяла его за руку.

В пару каждому джентльмену досталась дама. Сэр Фрэнсис взял под руку факелоносицу и повел их в темноту торжественной процессией, словно компанию пожилых ряженых Гаев Фоксов. Стройная вереница распалась лишь однажды, когда один из джентльменов споткнулся и закашлялся; все остановились и подождали, пока он придет в себя, а затем двинулись дальше.

Льюис, ненадолго включив инфракрасное зрение, увидел, что процессия движется к высокому холму, на котором находилась церковь Золотого Шара. Внимание его сосредоточилось на девушке, которая шла рядом. Пальцы у нее были теплые, юная, премило сложенная, она ступала легко. Льюис гадал, какое у нее лицо.

Процессия не стала подниматься на холм, а обошла его вокруг. Льюису наконец удалось отвлечься от девушки настолько, чтобы заметить впереди еще одну церковь, словно вкопанную в холм. Когда они подошли ближе, Льюис увидел, что это всего лишь фасад из песчаника, выстроенный, чтобы замаскировать вход в туннель.

«Знаменитые Пещеры Адского Пламени!» — подумал Льюис, и сердце у него забилось чаще.

Они вошли в ворота и оказались в длинном туннеле, прорубленном в меловой породе; здесь им пришлось перестроиться и идти по одному. Льюис, к собственному изумлению, обнаружил, что сердце его стало колотиться еще сильнее — словно от самой настоящей паники; ему пришлось собрать все силы, чтобы не растолкать вереницу и не броситься прочь. Он просканировал породу над головой — сырой мел, весь в трещинах, того и гляди обвалится. Бояться этого места можно было по тысяче объективных причин, и нечего вызывать демонов из подсознания…

Шедшая за спиной миниатюрная девушка подалась вперед и пожала Льюису руку. Ему сразу стало легче.

Они постепенно спускались вглубь холма, минуя ниши, вырубленные в левой стене, а затем круто повернули — Льюису показалось, что они описали полный круг. Было темным-темно, только впереди горел факел, было тихо, и сыро, и холодно, как в могиле. Еще один длинный прямой спуск, затем запутанный лабиринт, в котором разве что киборг мог с легкостью ориентироваться. И наконец, впереди показался свет и Льюис уловил запах съестного.

Они вышли в просторный зал, озаренный пылающими факелами. У дальней стены совершенно неподвижно стояли четыре фигуры. На всех были черные покрывала, длинными прямыми складками ниспадавшие с макушки почти до самого пола. На всех были маски. Две — черные и безликие; две расписаны черным и золотым наподобие голов насекомых.

Посреди зала, совершенно неуместный, стоял стол, накрытый на десять персон.

— Сделаем перерыв в наших торжествах! Друзья мои, отужинаем в преисподней! Хотя я вам обещаю, что Танталовых мук вы не изведаете. Помните Тантала, а? В Аиде? Поняли, в чем соль?

— Какой вы, милорд, однако, затейник, — суховато заметила дама с факелом.

Она отбросила капюшон и оказалась грациозной женщиной среднего возраста с неестественно рыжими волосами цвета пламени. Но какой бы она ни была раскрашенной, напомаженной и задрапированной, в ней сохранился определенный шарм.

Все участники процессии сняли плащи, и Льюис заморгал от удивления. Все джентльмены, кроме него самого, были в белых камзолах и панталонах, а также в диковинных мягких шляпах синего и красного цвета с вышитыми спереди словами «любовь» и «дружба». Дамы оказались в белых открытых платьях, скроенных на древнегреческий манер, — все, кроме самой юной, которая, как и Льюис, была в обычной уличной одежде. Лицо ее, однако, по-прежнему скрывала вуаль.

— Холодно тут, — пожаловалась пышнотелая девица не самой первой молодости. — Почему нельзя было сделать то же самое в аббатстве? Там всегда так славно. Помните, как мы там веселились?

— Я понимаю, моя милая, тысяча извинений… — сказал сэр Фрэнсис. — К сожалению, в аббатстве уже не так удобно, как раньше…

— И нечего нам заниматься священными обрядами в непотребных местах, Сьюки Фостер, так что заткнулась бы ты, а? — одернула ее госпожа. Она бросила на сэра Фрэнсиса несколько озабоченный взгляд. — Голубчик, а подушечки мне под зад не найдется? На алтаре ведь холодно, да и жестко!

— Мы обо всем позаботились, дорогая Деметра, — заверил ее сэр Фрэнсис.

— Очень любезно с вашей стороны, владыка Гермес, — отвечала дама. Оглядев собравшихся, она заметила Льюиса. — Смотри-ка! Это тот самый?..

— Да, — подтвердил сэр Фрэнсис.

— Ну и красавчик же! — Деметра потрепала Льюиса по щеке.

— Может быть, мы сядем? — предложил старичок-профессор. — После такого перехода ногу у меня так и дергает.

— Да, прошу вас, — слабым голосом проговорил Уайтхед. Он был зеленовато-бледный и весь в поту, что омерзительно подчеркивал шутовской наряд. Льюис просканировал беднягу и поморщился: болезнь у смертного вступила в критическую стадию.

Все зашелестели, зашаркали и расселись. К своему огорчению, Льюис оказался очень далеко от миниатюрной девушки под вуалью. Фигуры в масках, которые до сей поры стояли неподвижно, словно статуи, пробудились к жизни и стали в жутковатом молчании прислуживать за столом. Из бокового прохода вынесли целого жареного поросенка, а также блюдо с фруктовой подливой, несколько караваев ячменного хлеба и устрицы. Из серебряных ваз разливали шоколад.

— А вина не будет? — разочарованно протянул профессор. Сэр Фрэнсис с мадам Деметрой наградили его одинаковыми укоризненными взглядами, и он смешался и пробормотал: — Ну да, простите, запамятовал.

Льюис, голодный, замерзший и подавленный, опрометчиво отхлебнул шоколада и тут же почувствовал прилив теоброминового воодушевления.

Они отобедали. Возможно, чтобы компенсировать отсутствие хмельного веселья, смертные принялись оглушительно гомонить, то и дело заливаясь хохотом и отпуская сальные шуточки, заставлявшие Льюиса краснеть из-за девушки под вуалью. Та сидела на дальнем конце стола и молчала почти все время, за исключением одного момента, когда она попробовала приподнять вуаль и мадам Деметра рявкнула:

— Эй, там! Тебе велено закрывать лицо!

— А как мне тогда поесть-то, чтоб меня черт побрал? — возразила девушка.

— Тряпку оттягивай вперед и бери по чуть-чуть, как положено леди, — объяснила ей Сьюки. — Я так и делала, когда была на твоем месте.

Девушка больше ничего не говорила, только сложила руки, изобразив статую скорби. Льюис, который допивал вторую чашку шоколада и чувствовал, что его нервы киборга уже определенно находятся под влиянием теобромина, страстно ее разглядывал. Он счел ее очаровательной. И задумался о том, нельзя ли спасти ее и вернуть на путь добродетели.

«Как бы это сделать? В бюджете вечно не хватает денег. Да и засмеют меня. А что, если пойти в игорный дом? Я умею считать карты. Это, конечно, запрещено, но ведь оперативники уровня кураторов постоянно так делают — зарабатывают себе на карманные расходы. Да и сам Ненний, кстати. Выиграть столько, чтобы выкупить ее и подарить ей, ну, скажем, лавку. Бедное дитя…»

— Мальчик мой, отведайте еще этой прекрасной свинины! — проревел сэр Фрэнсис и потянулся через весь стол, чтобы шлепнуть Льюису на тарелку кусок мяса. — Вы ведь даже не попробовали подливы! Она восхитительна!

— Спасибо! — закричал в ответ Льюис, отстраняясь, чтобы дать слуге плеснуть на мясо несколько ложек густого фруктового соуса.

Затем Льюис снова придвинулся к столу, взял ложку и принялся поглощать подливу, хотя и понимал, что надо бы поесть твердой пищи.

Однако не успел он положить ложку, как перед глазами вспыхнули красные буквы, пляшущие и искаженные, словно при мигрени: «НАБЛЮДАЕТСЯ ТОКСИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ».

— Великий Аполлон! — простонал Льюис. Взглянув в тарелку, он в промежутках между красными вспышками, заслонявшими обзор, различил в тягучей массе несколько крыжовенных зернышек. — Что я с собой сделал?!

Он сидел неподвижно и ждал, когда вспышки кончатся, но они не кончались; Льюис запоздало задумался, не вступил ли теобромин в какую-нибудь неположенную реакцию с той составляющей крыжовника, против которой возражало его органическое тело.

Можете себе представить, с каким ужасом он услышал «дзинь-дзинь-дзинь» ложечкой по бокалу и скрип кресла, когда сэр Фрэнсис поднялся на ноги и возвестил:

— Итак, мои милые! Итак, мои дорогие собратья по откровению! Оставим веселье! Начинаются священные дела!

— Улюлю! — взвизгнул старичок-профессор.

— Если можно, сэр, поуважительнее, — попросила мадам Деметра. — Случай-то торжественный, чтоб вы знали!

— Извините, дорогая, мой энтузиазм…

— …вполне понятен, — перебил сэр Фрэнсис. — Но нам следует помнить, что среди нас новообращенный, который, несмотря на молодость, явил подлинный дух… э-э-э… мистер Оуэнс, вам нехорошо?

Льюис открыл глаза и увидел стремительный круговорот лиц, которые смотрели на него в промежутки между вспыхивающими красными буквами.

— Нет-нет, что вы! — ответил он и выдавил нечто, как он надеялся, похожее на спокойную улыбку.

Улыбка задержалась на его лице дольше, чем он хотел, и Льюису показалось, что она, обернувшись кривой усмешкой, постепенно сползает набок.

— А, тогда хорошо, думаю, мы продолжим. Братья и сестры! Давайте вместе изопьем чашу, которая принесет нам бессмертие! — произнес сэр Фрэнсис, и Льюис обнаружил, что за спиной у него возник прислужник и, наклонившись, что-то ему дал.

Поморгав, Льюис увидел кратер для вина, современную копию, с Дионисом, спасающим Ариадну. Он взял его и отпил. Вода, ячмень, болотная мята… в сознание вплыли воспоминания, дремавшие полторы тысячи лет. Льюис отпил еще.

— Кикеон! — воскликнул он несколько громче, чем намеревался. — Вы даже рецепт соблюли! Прекрасно!

Последовала мертвая тишина, и Льюис понял, что все на него уставились. «Льюис, ты идиот!» — подумал он и кротко передал кратер сэру Фрэнсису. Все прочие пили молча. Когда опустевший кратер наконец поставили в центр стола, сэр Фрэнсис откашлялся.

— Время пришло. Вот мой кадуцей.

Это исторгло у профессора пронзительный смешок, но его быстро одернули сидевшие с обеих сторон дамы.

— Если вы не собираетесь относиться ко всему как положено, нечего было и приходить, — сурово заметила Бесс.

Льюис поглядел сквозь буквы и обнаружил, что сэр Фрэнсис вытащил откуда-то жезл и воздел его. Это и правда был кадуцей, очень искусно вырезанный, чешуйки обвивающих его змей позолочены, а глаза сделаны из граненых каменьев, которые блестели в свете факелов.

— Сейчас я говорю от имени Гермеса, служителя Зевса, — продолжал сэр Фрэнсис. — Я всего лишь исполнитель его бессмертной воли.

— А я — Деметра, богиня всего растущего, — с театральным жестом подхватила дама. — У-у-у, как я устала после богатого урожая, прям с ног сбилась! Усну. Я верю в Зевса, я знаю, что он не причинит вреда моей дорогой дочери Персефоне, которая гуляет по цветущей долине Нисы.

Сэр Фрэнсис знаком показал Льюису, что он должен встать. Льюис вскочил так поспешно, что его кресло с грохотом упало и сам он рухнул бы следом, если бы не прислужник в маске, который его поддержал. Девушка под вуалью тоже встала и вытащила из-за своего кресла корзину.

— Я Персефона, богиня весны, — провозгласила она. — Ух, чтоб меня, какой красивый цветок я там вижу, а уж большой-то! Ну-ка сорву!

Сэр Фрэнсис взял Льюиса под локоть и подвел к темному входу в очередной туннель, напротив того, в который они вошли. Персефона на цыпочках пошла следом, вытащив на ходу факел из держателя в стене. Они прошли несколько ярдов по туннелю и остановились. Персефона глубоко вдохнула и во всю силу своих легких закричала:

— У-ууууу! Какой злой бог влечет меня прочь от солнечного света? У-у-у, помогите, спасите, неужто никто не слышит моих горестных воплей? Зевс, отец мой, где ты?

— Быстро, — шепнул сэр Фрэнсис, и они поспешили во тьму, свернули за угол, за другой, третий, углубились в лабиринт, и Льюис услышал, что впереди шумит вода.

Они вышли в другой зал, поменьше, где стоял низкий каменный алтарь; Льюис едва не споткнулся о него, однако сэр Фрэнсис подхватил его, а под другую руку его взяла девушка. Им удалось войти в следующий коридор, и вскоре они оказались в третьем зале.

— Река Стикс! — объявил сэр Фрэнсис, взмахнув кадуцеем. — Далее Гермес в своих крылатых сандалиях уже не может вас вести. Прочь! Прочь улетает он! Прочь, на вершину Олимпа!

Раскинув руки и совершив балетный прыжок с грацией, поистине удивительной для мужчины его лет, — перед тем как коснуться пола, он умудрился скрестить лодыжки и приземлился так легко, что даже парик на макушке не шелохнулся, — сэр Фрэнсис повернулся и унесся прочь по коридору.

Льюис застыл на месте, глядя ему вслед. Девушка потянула его за рукав.

— Нам велено сесть в лодку, — сказала она.

Льюис обернулся посмотреть. Они стояли на берегу темной реки, которая текла через пещеру. На другом берегу виднелся вход в очередной темный туннель. Перед ними была привязана странного вида лодочка, украшенная изящным, хотя и страшноватым резным узором из черепов и скрещенных костей и выкрашенная черным с золотом.

— Ой, — вздохнул Льюис. — Ага, ну да. А где же Харон?

— Какой такой Харон? — спросила Персефона.

— Паромщик, — пояснил Льюис, жестом изобразив, как отталкиваются шестом.

— А-а-а. Никто мне ничего про паромщиков не говорил, наверно, это вы сами должны нас перевезти, — ответила девушка.

— Точно! Да! Тогда садимся, — сказал Льюис, обнаруживший, что красные вспышки становятся несколько слабее, однако теперь его отчего-то прбирает смех. — Вот моя рука, мадам! Йо-хо-хо и подымем якорь!

— Эй, там, вы часом не чокнутый? — прищурилась девушка сквозь вуаль.

— В полнейшем здравии, прекрасная Персефона! — Льюис прыгнул в лодку и схватился за шест. Он оттолкнулся от дна так сильно, что…

— Господи милосердный, мистер, вы чего?! Вы же…

Лодка вылетела на берег, и Льюис с оглушительным плеском рухнул навзничь в темную воду. Он, истерически хохоча, вынырнул и по-собачьи поплыл к лодке, парик жутковато покачивался на воде.

— Клянусь Аполлоном, я же едва не потонул в Стиксе! Ну, такое со мной впервые, только не зови меня мистером, знаешь ли, по-научному я называюсь просто мист…

Персефона воткнула факел в расщелину скалы, схватила его за ворот и выволокла на берег.

— Ты что, напился?! — свирепо спросила она.

— Вообще-то нет, это все горячий шоколад, он странно действует на нервную систему у нас, ки… у нас, Оуэнсов, — ответил Льюис, стуча зубами: вода была ледяная.

— У-у-у, конец твоим туфлям, и — ну-ка давай сюда этот треклятый шест, надо выудить твой парик. У, к чертям собачьим, надоела мне эта вуаль! — сказала Персефона и сорвала ее.

Льюис затаил дыхание.

Девушка была очень юная, бледная в свете факела, но с румянцем на щеках. Рыжие волосы, глаза не голубые и не зеленые, как обычно у рыжих, а черные, будто река, из которой она его вытащила. Сердце у Льюиса — вовсе не тот механизм, который перекачивал кровь киборга, — болезненно сжалось.

— Мендоса? — прошептал он.

— Че-го?! Что ты еще надумал? — скривилась она. — Неужто блевать нацелился? Видок у тебя такой, будто примерещилось чего!

— Я… ты… ты похожа на одну мою знакомую, — выдавил Льюис. — Я должен извиниться…

По проходу, который вел из пиршественного зала, раскатился гортанный вопль.

— Дитя-я-я-а-а-а-а мое! — выла мадам Деметра, несомненно позаимствовав эти обертоны у мистера Гаррика в Друри-Лейн. — О-о-о-о-у-у-у-у, дитя-а-а мое! Ее похитили! У-у-у, помогите, помогите скорее! Где она, где?!

— Да провались она, — сказала Персефона. — Надо нам идти дальше. Ну давай вставай! Руку дать?

— Пожалуйста… — Льюис позволил ей поднять себя на ноги.

Он стоял, пошатываясь, и думал, неужели она ему мерещится, а девушка между тем сунула ему в онемевшую руку факел, взяла мокрый парик и подхватила корзину. Не дожидаясь его, она зашагала к темному проему. Взяв себя в руки, Льюис захлюпал следом.

Всего через несколько ярдов они оказались в последнем зале с единственным выходом — тем, через который они вошли. Это была маленькая комнатка, очень холодная и сырая и к тому же пустая, если не считать четырехугольного каменного предмета посредине. На одной его стороне виднелась резьба, и Льюис узнал римский саркофаг. Персефона уселась на саркофаг и принялась рыться в своей корзине.

— Хорошо бы тебе снять мокрое-то, — посоветовала она. И вытащила из корзины конец длинного белого полотнища. — Это не бог весть что, зато сухое.

Льюис непонимающе уставился на нее, пытаясь собраться с мыслями. Персефона вздохнула, поставила корзину и стала расстегивать ему жилет.

— Не ври, что не пил. Ну давай, голубчик, никто нам всю ночь возиться не даст, — сказала она. — Слышишь, идут!

— Я Геката, владычица ночи! Я знаю, где твоя дочь, госпожа Деметра!

— Скажи, молю!

— В общем, слышала я крики, понимаешь? Ну и говорю всевидящему Гелиосу, владыке Солнца: «Что за шум? — мол. — Вроде как девицу похищают?» А Гелиос и отвечает: «О, это похищают прекрасную Персефону! Это сделал владыка Аид!» Так и говорит, да!

— Не может быть!

— Да чтоб меня разорвало! Она в Подземном мире и скоро станет Царицей Мертвых!

— Дитя-а-а-а-а-а мое! О Зевс Всемогущий, утешь меня, успоко-ооой!

Льюис стоял как вкопанный и позволял девушке снимать с себя мокрую одежду, пока она не взялась за пояс панталон.

— Я… может, я лучше сам? — промямлил он, хватаясь за застежку и отстраняясь.

— Сам так сам, — равнодушно отозвалась девушка и принялась непринужденно раздеваться.

— Мадам, не тревожьтесь! — раскатился по туннелю мужской голос. — Такова воля всевидящего Зевса!

— Что-о-о-о-о-о? Какое вероломство! Не может быть!

— Ой, сейчас придут… — вздохнула Персефона.

Льюис, прыгая на одной ноге и стаскивая панталоны, обернулся, чтобы ответить, и едва не рухнул, поскольку девушка обнажилась с проворством, порожденным частыми тренировками, и теперь стояла себе, преспокойно причесываясь. Льюис уставился на нее. Девушка этого не заметила.

— Ну знаете, сэр, ужо небеса увидят, что и богиня умеет гневаться! А вот как лишу мир своих щедро-о-о-от! Лишу-лишу! Незрелые злаки зачахнут в полях и смертные перемрут с голоду!

— Приближаются! — воскликнул Льюис. — Боже мой, неужели они придут сюда?

— Не-а, дальше комнаты с алтарем не пойдут, — ответила Персефона. — Это священный грот. Тут ничего и нету, кроме священного свитка.

Льюис наконец сумел снять панталоны. Прижимая их к чреслам, он бочком, по-крабьи пробрался к корзине и принялся шарить в ней, пытаясь найти, чем прикрыться. Он извлек объемистую кипу газа, расшитого цветами.

— Котик, это мне, — сказала Персефона, протискиваясь мимо него, чтобы забрать одеяние.

Обнаженная грудь задела руку Льюиса. Его охватила такая бешеная страсть, что он выронил промокшие тряпки. Персефона поглядела вниз. Глаза ее расширились.

— …Бродить по бесплодному миру, безутешно оплакивая мою дорогую дочь! У-у-у, Зевсово вероломство!

— Прости, — произнесла Персефона. — И нечего смущаться. Слушай, были бы мы в другом месте, я бы для такого славного красавчика, как ты, ничего не пожалела, только здесь я не могу, это же святотатство будет.

— Правда святотатство? — разочарованно протянул Льюис.

— …Отдохну я под укромной сенью этой рощи и явлюсь в обличье старенькой нянюшки… Но тихо! Кто это идет к несчастной Деметре? По всему, это не меньше как царские дочки!

— Эгей, а это еще что за бедная старушка сидит возле нашего пруда? Радуйся, добрая госпожа. Ты пойдешь с нами домой и будешь нянчить нашего меньшого брата!

— А что, его лордство ничего не объяснил? — Персефона закатила глаза. — Я думала, тебе не впервой. — Она набросила расшитый газ на голову и, ловко потянув его вниз, задрапировалась с головы до ног.

Ну, да, только… это было давно, и… От растерянности «ТОКСИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ», похоже, лишь усилилась. Льюис крепко зажмурился и заставил себя собраться.

— Во-о-от я осталась одна со смертным младенцем и теперь могу воздать добром за добро! Вот! Вот! Поскорей! Еще разок суну в пла-а-амя, и он станет бессмертным…

— Боже мой, госпожа, вы же мне ребеночка спалите!

— Ну вот, неразумная смертная, погляди, что ты наделала! Чары разрушены…

— Мне нельзя, потому что я владычица Авернийская, — объяснила Персефона. — Негоже мне налево ходить, ежели я замужем за Владыкой Мертвых и все такое. Повяжи себе набедренную повязку, будь хорошим мальчиком, ладно? Я понимаю, тебе кажется, что так нечестно, раз уж его лордство и все прочие блудят направо и налево. Понимаешь, мы же ради мистера Уайтхеда стараемся.

— А, — сказал Льюис, смаргивая слезы, пока Персефона помогала ему прилаживать набедренную повязку, а потом накидывала на голову белое покрывало.

— Бедный старичок того и гляди концы отдаст, — объясняла Персефона. — А ведь такой славный джентльмен. Вот интересно, почему самые славные как раз и помирают? А если так, ему, понимаешь, будет уже не страшно…

— …воздвигнет мне хрраа-а-а-ам, и тогда мой божественный гнев уйме-е-е-ется! Мало того! Я дарую ему вечную жизнь за то, что он исполняет мои священные обряды!

— Благодарим тебя, милосердная богиня!

Затем послышался диалог между женским голосом и мужским хором:

— Что вы делали?

— Мы услаждали плоть, мы пили кикеон!

— Умерщвляли, а не услаждали, — машинально поправил Льюис.

— Что вы сделаете теперь?

— Мы возьмем отсюда то, что нужно!

— Что вы с ним сделаете?

— Мы положим его, куда нужно!

— Так идите же, смертные, взирайте на Священное Пламя! Умрите в пламени моих объятий — и живите вечно!

— Э-ге-ге-ге-гей!

— Вот повезло, что не придется на это смотреть, — заметила Персефона, усаживаясь на крышку саркофага. — Между нами, миссис Дигби уже совсем не девочка, и чуть представишь себе, как она лежит на алтаре, задрав коленки, так сразу волосы дыбом, правда?

— Полагаю, да, — отозвался Льюис и сел рядом.

По туннелям разнеслись звуки яростного плотского веселья. Персефона вертела большими пальцами.

— А откуда это ты знаешь про древних богов и все такое? — спросила она.

Льюис уставился в темноту сквозь зыбкую муть из красных букв и воспоминаний.

— Я найденыш, меня подбросили в одеяльце к подножию статуи Аполлона, — ответил он. — В Акве-Сулис.

— Это где?

— То есть в Бате. Это в Бате. Меня вырастили… — Льюис задумался, как бы объяснить, что такое корпорация, основанная в двадцать четвертом веке, члены которой способны путешествовать во времени и собирать брошенных детей, чтобы делать из них киборгов-оперативников. — Вырастили в семье одного состоятельного ученого, который не принадлежал ни к какой церкви. Но мне всегда были симпатичны древние боги.

— Ну и ну, — сказала Персефона. — А миссис Дигби все заучила со слов его лордства. Говорит, это такое утешение для бедных трудящихся девушек.

— Не надо тебе этим заниматься. — Льюис взял ее за руку. — Ты достойна лучшей жизни. Если бы я тебе помог — ну, начать собственное дело или…

— Все это пьяные обещания, голубчик, — перебила его Персефона, но голос ее звучал мягко. — Господи помилуй, да ты же всего-навсего наемный слуга, у тебя и денег-то своих нету. И жизнь у нас не то чтобы плохая, у миссис Дигби, знаешь ли, все по высшему разряду. Уж получше, чем судомойкой где-нибудь служить.

— Как жалко… — прошептал Льюис.

— Да ничего, ведь мы для этого и на свет появились, так ведь? — продолжала Персефона. Она склонила голову и прислушалась к буре, бушевавшей в комнате с алтарем. — Ага, вроде как пора гранат есть.

Она вытащила из корзины гранат и руками разломила его. Отколупнула зернышко и сунула в рот.

Льюис беспомощно глядел на нее. Она протянула плод ему.

— Хочешь?

— Да, — ответил Льюис. — Да, ради тебя. Хочу.

Он взял горсть рубиновых зерен и съел их, и кисло-сладкий сок потек у него по подбородку. Персефона вытерла его уголком своей вуали. Они прижались друг к другу, чтобы согреться на холодной крышке саркофага.

— Давай-давай, Пол!

— Браво, Уайтхед! Вот это я понимаю!

— Улюлю!

— Вот так, голубок, вот так, о-о-о! Боже, сколько в нем жизни-то! Во-от так. Дай я тебя обниму, отдохни, мой сладкий. Бояться нечего. Подумай о Елисейских полях… мой миленький, мой славненький…

— Хоп! Хо! Ха! Дух Уайтхеда воспарил в небеса!

— Хоть бы они не всю ночь резвились, — немного сердито сказала Персефона. — А чтоб меня, холодно-то как!

Она снова порылась в корзине и вытащила фляжку. Откупорив ее, она сделала изрядный глоток, вздохнула и вытерла губы тыльной стороной руки.

— Ничего нет лучше, чтобы прогнать озноб, — заявила она и передала фляжку Льюису.

Тот рассеянно отпил и вернул фляжку.

— Ой, — произнес он. — Это же был джин! По туннелям раскатилось радостное пение.

— А? Что ж еще?! Кажется, нам скоро пора…

— По-моему, джин плохо сочетается с теобромином, — слабым голосом проговорил Льюис.

— С чем, с чем?

Персефона повернулась к нему. Он завороженно смотрел, как она превращается в тень, потом в витраж, пронизанный солнцем. Она что-то ему говорила, она поднималась и брала его за руку, оставляя за собой размытый радужный след…

Он почувствовал легкий удар по затылку и прилив невыносимой радости. Он летел по туннелю и нес Персефону в объятиях, и преграда реки, переливающаяся нежными красками, мгновенно осталась позади. На лету он горланил древний гимн и слышал, как в Раю ему подпевает бессмертный хор.

— Эвоэ! Эвоэ! Иакх! Эвоэ!

Он оказался в пещере с алтарем, но теперь там сиял свет, царило лето и было уже вовсе не холодно, а, наоборот, жарко.

— Я вкусила зерно — и видите, что я вынесла на свет! — объявила Персефона.

Смертные попадали на колени, подползли ближе, плакали, смеялись, хватали его за руки.

— Божественный Иакх, подари нам надежду!

— Иакх! Мальчик Иакх явился!

— Иакх! Избавь нас от страха!

— Даруй нам бессмертие, Иакх!

Деметра с Персефоной радостно приветствовали друг друга, изысканно раскрывая объятия и выражая восторг, и Персефона сказала:

— Вот мой сын — Жизнь, порожденная Смертью!

— Прошу тебя, Иакх! — (Он посмотрел вниз в молящее лицо старика Уайтхеда, измученное, залитое потом.) — Не дай мне потеряться во тьме!

Несчастье смертного тронуло Льюиса до слез, он коснулся щеки старика и наобещал ему с три короба, он всем им наобещал с три короба и наговорил разной утешительной чуши, он болтал, что в голову взбредет. Он хотел коснуться Персефоны, но она куда-то делась, растворилась в золотом море лиц. Все было золотое. Все таяло в золотой музыке.

Льюис открыл глаза. Он посмотрел вверх, посмотрел вниз, посмотрел по сторонам. Предпринимать что-то более отчаянное ему пока не хотелось.

Он лежал в постели в комнате, которую отвел ему сэр Фрэнсис. Кто-то уложил его аккуратно, словно статую святого на гробницу, и по грудь укрыл стеганым одеялом. Кроме того, на него надели одну из его ночных рубашек. Видимо, было утро.

Льюис снова закрыл глаза и запустил самодиагностику. Тело достаточно определенно сообщило ему, что он вел себя крайне глупо. Оно намекнуло, что, если с ним еще хотя бы раз обойдутся так жестоко, Льюису придется залечь в регенерационный резервуар как минимум на полгода. Затем оно заявило, что ему сию секунду требуются сложные углеводы, а также по меньшей мере два литра жидкости, насыщенной кальцием, магнием и калием. Льюис снова открыл глаза и огляделся, нет ли поблизости чего-нибудь, соответствующего таким требованиям.

Лучше всего подходила вода на столике у кровати — в хрустальной вазе, где также находились несколько веток шиповника. Вода была дивно мокрая на вид. Льюис стал раздумывать, не удастся ли вытащить из вазы цветы и выпить воду, не учинив вопиющего беспорядка. Тело заявило, что на беспорядок ему наплевать. Льюис застонал и изготовился сесть.

Тут он услышал приближающиеся шаги — шли двое. Шаги сопровождались негромким звяканьем фарфора.

Дверь открылась, и в комнату просунул голову сэр Фрэнсис. Увидев, что Льюис пришел в себя, он прямо-таки просиял:

— Мистер Оуэнс! Хвала всем богам, вы наконец-то снова с нами! Вы… э… то есть… это ведь вы, мистер Оуэнс?

— Полагаю, да, — ответил Льюис. На него накинулись крошечные молнии головной боли.

Сэр Фрэнсис ворвался в комнату и махнул рукой дворецкому, чтобы тот тоже вошел. Взгляд Льюиса волей-неволей оказался прикован к накрытому подносу в руках дворецкого. Сэр Фрэнсис присел на край постели, уставясь на Льюиса не менее пристально.

— Вы что-нибудь помните, а?

— Не особенно, милорд, — ответил Льюис. — Это случайно не завтрак, нет?

Дворецкий поднял салфетку — под ней оказались кувшин, горшочек меду и блюдо мелкого печенья. Сэр Фрэнсис смущенно переплел пальцы.

— Это… мм… молоко, мед и… ах, самое похожее на амброзию, что только может приготовить моя кухарка. Мед у нас делосский, — добавил он, и в его голосе прозвучала странная просительность.

Льюис не без труда сел, хотя мозг у него так и шарахнулся от раскаленной докрасна изнанки черепа. Дворецкий поставил поднос ему на колени; Льюис взял кувшин, пренебрег стоящим рядом с ним хрустальным бокалом и залпом, не переводя духа, выпил две кварты молока. Сэр Фрэнсис глядел круглыми глазами, как Льюис по одному печеньицу заглатывает всю амброзию и, схватив ложку, приступает к меду.

— Восхитительно, — произнес Льюис, вспомнив об этикете. — Можно ли попросить еще немного?

— Все что угодно, — ответил сэр Фрэнсис и, не поворачиваясь, сделал знак Джону.

Льюис взял кувшин.

— Еще столько же молока, пожалуйста, и три-четыре буханки хлеба…

— Варенья, сэр?

— Нет! Нет, варенья не надо. Благодарю вас. Джон взял кувшин и поспешил прочь.

— Неудивительно, что у вас разыгрался аппетит, — заметил сэр Фрэнсис. — Мальчик мой, это был поразительный вечер. Все мы в великом долгу перед вами. В жизни не видел ничего подобного.

— Но… у меня сложилось впечатление, что вы… гм… уже проводили раньше определенные ритуалы, — сказал Льюис, выскребая ложкой мед со дна горшочка.

— Да, так и было. Но мы никогда не добивались таких замечательных результатов! — воскликнул сэр Фрэнсис — Насколько вы лучше своего предшественника! Он вообще не мог служить вместилищем божественного! Обращался с дамами крайне непочтительно. Я велел ему паковать багаж; впоследствии мы обнаружили, что он прихватил ложки. Верите ли — я поймал его на месте преступления, когда он садился в коляску с моим лучшим серебряным кофейником в саквояже! То ли дело вы. Какое поистине олимпийское спокойствие! Какая находчивость! Уайтхед выглядел просто бодрячком. «Как вы себя чувствуете, Пол?» — спросил я, и, честное слово, он ответил: «Ах, сэр, право, я готов взгромоздить гору Пелион на гору Осса и взобраться до самых небес!»

— Я счастлив, милорд, — осторожно проговорил Льюис. — Хотя, признаться, подробности вечера несколько стерлись у меня из памяти.

Весьма вероятно, сэр. Подозреваю, что вас там и вовсе не было! А? — Сэр Фрэнсис подмигнул. — Но я оставлю вас в покое; Джон приготовит вам одежду. Все вычищено и выстирано, только парик отдали мастеру причесать и напудрить. К сожалению, он был в плачевном состоянии. И я взял на себя смелость заказать вам новую пару башмаков, так как один из ваших, по всей видимости, утонул в Стиксе. Вы найдете их на дне гардероба.

— Новые башмаки? — удивился Льюис. — За ночь?

— За ночь? Ну что вы, нет! Вы проспали три дня! Настоящий Эндимион, — произнес сэр Фрэнсис. Он помедлил у двери, опустив взгляд. — Вы оказали мне великую услугу, такую великую, что я никогда не смогу ответить вам тем же. Я ваш должник, сэр.

Следующие несколько дней Льюис наслаждался непривычной роскошью безделья; слуги при нем вытягивались по струночке, глядели на него с благоговением и рвались принести все, чего бы ему ни захотелось. Это время Льюис употребил на то, чтобы привести в порядок свои воспоминания и разобраться в них, и обнаружил, мягко говоря, некоторые расхождения между тем, что восприняло его сознание, и тем, что запомнили его сверхчеловеческие органы чувств.

Это его необычайно огорчило, однако досаду несколько смягчило то обстоятельство, что задание Компании он так или иначе выполнил.

ЦЕЛЬ ДЭШВУДСКОЙ МИССИИ ДОСТИГНУТА,

— сообщил он по передатчику глубоко за полночь, уже не боясь, что его потревожит кто-нибудь из слуг. —

ПРИСУТСТВОВАЛ НА «ЭЛЕВСИНСКИХ РИТУАЛАХ» И МОГУ ДОЛОЖИТЬ, ЧТО ОНИ НЕ АУТЕНТИЧНЫ, ПОВТОРЯЮ, НЕ АУТЕНТИЧНЫ. ШИРОКОИЗВЕСТНЫЕ В ДРЕВНОСТИ ДЕТАЛИ ПОЗВОЛИЛИ СОЗДАТЬ ПРАВДОПОДОБНУЮ ПОДДЕЛКУ. СВИТОК-ИСТОЧНИК НЕ ОБНАРУЖЕН, НО ПОДОЗРЕВАЮ ФАЛЬСИФИКАТОРА РУКОПИСЕЙ ЕВГЕНИКА. ЖДУ ДАЛЬНЕЙШИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ.

Он отправил сообщение и вздохнул с облегчением, однако почти сразу же в эфире возник ответ:

НЕОБХОДИМ СВИТОК-ИСТОЧНИК. КЛИЕНТ СДЕЛАЛ ВЫГОДНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ.

Льюис пожевал губу. И ответил:

НО ЭТО ПОДДЕЛКА.

НЕ ВАЖНО.

НО ОНА НЕ ОБМАНЕТ НИКОГО, КТО БЫВАЛ НА МИСТЕРИЯХ.

КЛИЕНТ — СМЕРТНЫЙ. НЕ РАЗБЕРЕТСЯ.

Некоторым образом оскорбленный в лучших чувствах, Льюис передал:

ПРИЕМ ПОДТВЕРЖДАЮ. СОДЕРЖАНИЕ ОПРОТЕСТОВЫВАЮ. ВАЛЕ.

Однако теперь он прекрасно знал, где находится цель его экспедиции.

С тяжелым сердцем Льюис паковал свой саквояж в предрассветные часы после вечера, когда общество сэра Фрэнсиса было ему особенно приятно. Он надел плащ, прокрался по темному дому и выскользнул в боковую дверь в сад. Льюис включил режим ночного зрения, и окрестности немедленно приобрели четкие очертания и окрасились в потусторонний ядовито-зеленый цвет. Помедлив лишь затем, чтобы спрятать саквояж в кустах рододендрона, Льюис отправился в лабиринт.

Шел он быстро, но все равно успел замерзнуть. Один раз над головой заверещала летучая мышь; Льюис поднял взгляд и увидел красный мазок, тающий среди деревьев. Один раз дорогу перебежала лиса, приостановившись и окинув его огненными глазами. Льюису не хватало рядом той девушки, и он думал о том, выставит ли он себя круглым дураком, если, вернувшись в Лондон, попробует ее разыскать. И о том, сможет ли спокойно наблюдать, как она стареет и умирает.

Эти размышления так его увлекли, что он чудом заметил идущего следом человека. Однако в конце концов затрудненное биение смертного сердца и дыхание, похожее на рев парового клапана, Отвлекли его от грез, и Льюис обернулся. Там, далеко позади, по дороге пробиралось алое размытое пятно. Темный фонарь пульсировал жаром. Браконьер? Льюис пожал плечами, прибавил шагу и наконец добрался до входа в Пещеры Адского Пламени.

Ворота были заперты; повозившись с минуту, Льюис открыл их с помощью застежки плаща. Снова борясь с паникой, он поспешил в стигийскую черноту, которую его ночное зрение делало еще более призрачной. Вынырнув из лабиринта в пиршественный зал, Льюис едва не закричал — ему померещилась замершая фигура, но оказалось, что это всего-навсего пара сервировочных столиков, поставленных на попа и завешенных клеенкой.

Пробормотав что-то себе под нос, Льюис двинулся дальше. Он даже удивился, не обнаружив в зале с алтарем остаточного свечения от раскаленного зада миссис Дигби. К реке Стикс он подошел в самом серьезном настроении, с величием Харона перебрался через нее в лодке, отталкиваясь шестом, и ступил на другой берег, даже не замочив ног. Там он заметил брошенную и втоптанную в мокрый мел вуаль Персефоны.

Он нагнулся и подобрал ее. И долго рассматривал, а потом бережно сложил и сунул под рубашку, поближе к сердцу.

Во внутреннем храме Льюис снял крышку с саркофага. Внутри оказался алебастровый ларец — в его очертаниях было что-то египетское. Льюис открыл ее и обнаружил кипарисовую шкатулку современной работы, расписанную фигурками танцующих менад. Внутри лежал свиток.

Льюис развернул его, быстро осмотрел и вздохнул. Так и есть — работа того русского искусника. «Позвольте ему хранить молчание, ему, наблюдавшему обряды, посвященные божественной Деметре и ее стройноногой дочери! И будьте свидетельницами, о фурии, что этот писец не нарушил обетов — ведь он раскрыл подлинную природу того, что видел, безмолвным пером…» Льюис положил свиток в шкатулку, сунул ее под мышку и направился обратно к свету звезд.

Он уже дошел до пиршественного зала, как вдруг услышал приближающиеся шаги. В панике он метнулся назад и нырнул в нишу в стене зала. Там он и застыл в полной неподвижности, когда в зал скользнул смертный.

Это был сэр Фрэнсис — он шарил по углам лучом фонаря.

Льюис затаил дыхание. «Не надо смотреть на меня, смертный… ты не увидишь меня, смертный…»

Под потолком пронеслась летучая мышь. Сэр Фрэнсис охнул и уронил фонарь, который, к несчастью, не погас — наоборот, от удара у него открылась заслонка. Помещение оказалось залито светом.

«Тьфу, пропасть».

Сэр Фрэнсис нагнулся за фонарем, выпрямился и посмотрел Льюису в лицо. Чуть опустив взгляд, он увидел шкатулку у Льюиса под мышкой.

— О господи, — вздохнул он. — Этого-то я и опасался.

Льюис собрался было забормотать извинения, но оказался совершенно не готов к тому, что случилось дальше. Разметав перед собой колкий гравий, сэр Фрэнсис с натугой опустился па колени.

— Молю тебя, — произнес он. — Кто ты? Аполлон? Гермес? В ту ночь я был уверен, что узнал тебя. Прости мои старые глаза, умоляю, когда-то я увидел бы тебя куда яснее.

— Я всего лишь вестник, — ответил Льюис, мысленно моля обоих богов о помощи.

— Как пожелаешь, владыка, — сказал сэр Фрэнсис, разве что не подмигнув. Он печально поглядел на шкатулку со свитком. — Ты его заберешь? Когда-то мы были просто праздные весельчаки-мальчишки, и если мы и совершили святотатство, то лишь по-мальчишески. Я ведь надеялся, что ты наконец явился, чтобы поселиться среди нас. Ты так нужен нам, бедным смертным.

— Но это вам больше не нужно. — И Льюис поднял шкатулку, задумавшись, удастся ли ему подмигнуть, не выронив ее.

— Пожалуй, действительно не нужно, — отозвался сэр Фрэнсис и обмяк. Он сложил руки в мольбе: — Прошу тебя, Сиятельный, скажи мне, умрет ли мой друг?

— Вы же понимаете, что это неизбежно, — ответил Льюис мягко, как только мог.

— Ах, Пол… — проговорил сэр Фрэнсис. Некоторое время он молчал, и по щеке его скатилась слеза. Он с надеждой взглянул на Льюиса. — Но ведь если ты здесь — это же знак! Боги не чужды доброте. Они позаботятся о нас. Все это правда, да? Мы окажемся в Раю и будем пировать на Елисейских полях, как пообещала нам Она!

— Верь в это, смертный, — сказал Льюис.

«Насколько я знаю, это вполне может быть правда».

Он опустил руку, словно благословляя, и коснулся головы сэра Фрэнсиса. Сосредоточившись, Льюис заставил свой пульс биться с частотой, которая должна была влиять на активность височной доли мозга смертного человека.

У сэра Фрэнсиса перехватило дух от наслаждения. Он слышал небесный хор, видел богов и познавал высочайшую истину, которую невозможно облечь в слова. От экстаза он впал в глубокий обморок.

Льюис взвалил его на плечи и поплелся прочь, долгой дорогой через ночные поля к большому особняку, где и сгрузил сэра Фрэнсиса наземь у подножия статуи Вакха. Он постоял над ним, опершись рукой о стену и переводя дыхание, а затем постучал — достаточно громко, чтобы разбудить слуг.

Задолго до того, как на стук вышли боязливые смертные, Льюис уже забрал свой саквояж из кустов и зашагал в сторону Лондона.

Не более чем через месяц по улицам одного лондонского квартала шел один разносчик. Улицы были грязные и людные — даже здесь, в довольно-таки фешенебельных местах. Безумный король восседал на троне, положение в Америке портилось день ото дня, весь мир был охвачен хаосом, готовым исторгнуть новую эпоху, и со стального сердитого неба спархивал предвестник зимы — первый снежок.

Одежда разносчика была поношенна и не слишком соответствовала погоде, и тем не менее держался он с благородством, которое при определенной живости воображения позволяло заподозрить, что он вполне может быть доблестным героем, вступившим, вероятно, в полосу невезения. И не просто героем, а даже предметом чьего-то страстного обожания.

Он снимал шляпу перед всеми встречными, а когда ему попадались прохожие, по виду которых можно было предположить, что они знают ответ, как бы между прочим интересовался, не подскажут ли они дорогу к заведению миссис Дигби.

Ведь он совсем как неразумные смертные все выискивал вокруг знаки того, что вселенная относится к нему милосердно.