От Келли Макгир не укрылось, как красивый метис входил в двери салуна «Три королевы». Он приостановился, помедлил, а потом прошел к дальнему столику. Да, подумала девушка, он, конечно, сын Дункана Страйкера, в этом не оставалось ни малейшего сомнения. Тот же блеск в холодных стальных глазах, ничего не забывающих и не прощающих, та же гордая поступь, словно вся земля, по которой он шел, принадлежала ему, и только ему одному.
Таких неимоверно высоких, с широченными плечами мужчин ей еще не доводилось видеть в жизни. А ноги! Длинные, безупречно прямые… Четкий профиль, крупный нос, выступающие скулы говорили об индейской крови, бурлящей в этом человеке. Рот крупный, четко очерченный, брови вразлет.
Для нее не имело значения, что это был красивейший человек, которого она когда-либо встречала. Он интересовал ее только с одной стороны – теперь она наконец-то могла бросить работу горничной в пансионе миссис Колтон и прислуги в примыкающем к нему ресторане.
Когда он оседлал огромного жеребца и направил его прочь от салуна, в душе девушки появилось беспокойство. Он что, собирается уехать из города? Так скоро? Но нет, она увидела, что он свернул на Дубовую аллею. Вздохнула с облегчением. Без сомнения, он направляется к себе домой. Отлично. В конце концов не имело смысла говорить о делах в самом центре 18-й улицы.
Подобрав широкую юбку, Келли устремилась в пансион. Как только она закончит подавать на стол, отправится к сыну Дункана, поведает свою историю, и все будет кончено.
Калеб молча взирал на дом, который отгрохал его отец. Он стоял на 17-й улице, сложен был из красного кирпича, высотой был в три этажа. Широкий портал, высокая круглая башня у северного входа, балкон, опоясывающий здание сверху, там, где раньше располагалась спальня его матери.
Он спешился, накинул поводья на стальной крюк и замер, вспоминая, как они впервые сюда приехали. Тогда мама согласилась принять образ жизни белых людей. Она так гордилась этим домом, самым красивым во всем квартале.
Да, она им гордилась. Калеб не мог это забыть. Но никогда, никогда она не была здесь счастлива. Дункан одевал ее в дорогие шелка, нанял преподавателя английского языка, чтобы она научилась правильно говорить, ревностно следил за ее успехами, за тем, чтобы она хорошо писала и читала по-английски и стала подобающим образом вести себя в хорошем обществе. Удовлетворяя все прихоти мужа, она прилежно училась всем этим премудростям. Стала хорошей хозяйкой, жила в роскошном доме, развлекала гостей, разъезжала по бесконечным вечеринкам, но… первобытная грусть таилась в ее глазах, тоска по старым, таким прекрасным временам.
Калеб негромко выругался. Да, он тоже выучился одеваться и разговаривать, как белый, но это и его не сделало счастливей. Он сделал это только ради нее, своей мамы.
Наконец он вошел в ворота, поднялся по четырем ступеням, ведущим на веранду, вставил ключ в замочную скважину и открыл входную дверь.
Какое-то мгновение он постоял в нижнем холле, прислушиваясь к призрачным голосам предков, потом глубоко вздохнул и прошел дальше. Шаги гулким эхом отдавались в пустом доме.
Холл был отделан великолепным темным деревом, по стенам расставлена добротная мебель того же дерева. Над камином висело огромное зеркало, на противоположной стене красовалась литография матери и отца. С минуту Калеб молча стоял, отмечая слой пыли на мебели и прислушиваясь к обступившей его тишине.
Потом прошел в столовую. Стены здесь были оклеены голубыми с золотыми полосками обоями, длинный прямоугольный стол в центре окружен восемью стульями, обитыми под цвет обоев. С потолка неким сказочным пауком свисала люстра.
Кухня всегда была любимым местом маленького Калеба. Только потому, что отец никогда здесь не показывался. Калеб помедлил в дверях, скрутил сигарету, припоминая блаженные времена, когда он сиживал тут за столом и подначивал кухарку Фанни. Это была добрая душа, ее единственную во всем доме не пугали вспышки гнева господина Дункана.
Прикончив сигарету, он вышел из кухни и направился в «музыкальную комнату». Губы тронула едва заметная улыбка. Ни у кого в семействе Страйкеров не было таланта к музыке, однако в комнате стояло пианино, имелась скрипка и даже виолончель, а в дальнем углу примостились военный полковой барабан и флейта, которой когда-то Дункан привораживал свою суженую.
В комнате, где мама долгие часы коротала за шитьем, он провел больше времени. Следующую сигарету выкурил в библиотеке, размышляя над тем, можно ли прочитать все книги, собранные на этих полках. Потом неторопливо прошелся по всему гнездышку отца, заглянул в бильярдную, до сих пор хранящую запах табака Дункана Страйкера, а затем по покрытой ковром лестнице поднялся наверх.
А голоса из прошлого звучали все громче, все настойчивей.
Он открыл дверь своей комнаты и вошел внутрь. Ничего не изменилось с тех пор, как двенадцать лет назад он покинул этот дом. В углу стол со стулом орехового дерева, шкаф с четырьмя отделениями, где по-прежнему хранилась его одежда. С окон свисали все те же сине-коричневые шторы, такое же покрывало накинуто на кровать.
Сколько бессонных ночей провел он тут, желая только одного – как можно скорее вернуться в племя лакотов, которому принадлежала его мать. Жизнь там была намного примитивней, но… Родители казались там такими счастливыми… Почему отец решил покинуть племя? Ведь ему так нравилось разделять с этими простыми людьми радость и горе!
Голоса зазвучали еще отчетливее.
О прошлом отца ему было известно немного. Когда-то Дункан заблудился в страшном буране, прибился к лагерю лакотов, провел с ними остаток зимы, остался и на лето, а осенью женился на Красном Перышке, гордой дочери вождя.
Летом шестьдесят шестого что-то изменилось в Дункане. Он стал раздражителен, беспокоен. Может, чувствовал, что жизнь проходит мимо, а может, просто устал от монотонности и однообразия. Так или иначе, он решил вернуться в привычный ему мир, к привычным людям.
В любом городе к западу от Миссисипи туго пришлось бы мужчине, вздумавшему привезти с собой индианку-жену и полукровку-сына. Но Дункан Страйкер не был каким-то нищим фермером. К тому времени, как семейство обосновалось в Шайенне, Дункан уже славился своим богатством.
Перед тем он проявил недюжинную твердость характера и мужскую сметку ума. Начал с продажи бобровых шкурок, сколотил небольшое состояние, но значительную часть быстро спустил за столом для игры в покер, за которым иногда проводил ночи напролет. Однако вовремя взял себя в руки и купил маленькое стадо бычков. Продал его за приличную цену, купил стадо побольше и породы получше и выручил за него достаточно денег, чтобы приобрести ранчо на Вороньем Ручье.
Уже через год Дункан удвоил свое состояние, а еще через шесть месяцев выстроил в городе огромный дом – поместье, где можно было уютно проводить длинные холодные зимние вечера.
Как только все трое поселились в этом доме, поведение Дункана, его отношение к семье резко изменилось. В худшую сторону. Он велел Красному Перышку сменить имя и стал называть ее Фэйт, заставил учиться хорошим манерам, чтобы во всем походить на белых женщин. Постоянно выбивал из Калеба все, чему мальчик научился в племени. Будучи богачом и к тому же чрезвычайно гордым человеком, Дункан не испытывал стыда от того, что его жена и ребенок были индейцами. Наоборот, никогда не скрывал этого, напротив, даже подчеркивал сей факт и в конце концов заставил всех друзей уважать свою семью. И жители Шайенна раскланивались с индейской скво, потому что она приходилась супругой самого богатого человека в городе.
Калеб знал, что было немало мужчин, сквозь зубы посылавших проклятия в адрес отца, но… тихо, так, чтобы он не услышал. Ему давали всевозможные обидные прозвища, поносили «нечистую» индианку и ее выкормыша, но никто не осмеливался сказать все это в глаза гордому Дункану Страйкеру.
Однако Калеба это затрагивало, постоянно он слышал насмешки, издевательства и подначки; он возненавидел белых людей, потешавшихся над индейской кровью, бурлящей в его жилах, возненавидел и отца за то, что он увез их из родного племени.
Вполне вероятно, Дункан догадывался, что шепчут за его спиной мальчику, но никоим образом этого не показывал. Однако от чуткого внимания ребенка не укрывалось, что если раньше отец им гордился, то теперь начинал стыдиться. Стыдиться сына-полукровки, стыдиться жены из индейского племени лакотов, пусть она и была самой красивой женщиной в городе. Сознание этого стыда разрывало на части сердце юного Калеба, разъедало наподобие незаживающей гноящейся раны…
Сдвинув шляпу на затылок, Калеб вышел из комнаты, пересек просторный холл и подошел к маминой спальне. Сделал глубокий вдох, как ныряльщик на большую глубину, отворил дверь и вошел внутрь. Мамы не было в живых уже много месяцев, в последний раз он видел ее двенадцать лет назад, но ему казалось, что в комнате до сих пор витает слабый аромат дикорастущих трав, всегда исходивший от ее прекрасных волос и даже от одежды.
Он медленно прошелся по спальне, осторожно проводя рукой по покрывалу на кровати, лаская ручку кресла-качалки, в котором она так любила проводить время, дотрагиваясь до щетки для волос, которую он сам подарил ей за год до своего бегства из Шайенна. Прикрыл глаза, вспомнив, как обрадовалась она подарку.
Когда Дункана не бывало дома, они вдвоем проводили тут великолепные вечера в тиши и уюте; мальчик усаживался в кресло-качалку напротив камина и часами слушал ее рассказы о детстве, о Ловком Койоте, о призраке с двумя лицами, о Метком Стрелке. Мать говорила на лакотском наречии, мягкие, чуть гортанные звуки заставляли испытывать тоску по его народу, по свободной жизни, которой оба лишились.
Сколько раз он умолял мать оставить Дункана, но она только отмахивалась. Дункан ее муж, говорила она, и она его любит.
Тихо выругавшись, Калеб вышел из спальни. На лестничной площадке остановился, поглядел на витиеватые резные украшения на перилах дубовой лестницы. На третьем этаже располагалась огромная бальная комната с альковом для оркестра, с солидной позолоченной цепи свисала внушительных размеров люстра.
Немало времени он провел в этом зале, зажатый в тесный строгий костюм, белую рубашку с жестким воротничком и черным галстуком, и наблюдал за вальсирующими парами. Самые состоятельные люди города кружились по этому до блеска отполированному полу. Джозеф Мол Кэри, ставший в 1871 году заместителем прокурора Территории; М.Е.Пост, приехавший в Шайенн в 1867 году, будучи преуспевающим банкиром, который впоследствии приобрел сперва ранчо, а затем и прозвище Овечий король; его жена, прибывшая в город в расхлябанной крытой повозке, а теперь разъезжающая в новомодном экипаже с ливрейным лакеем на запятках. Такие влиятельные, такие богатые люди, усмехнулся Калеб. Чего, например, стоит Натан Бэйкер, издатель «Шайеннского листка», или Александр Сван, прославившийся по всей стране в качестве «Западного короля скота».
Нахмурившись, Калеб спустился по лестнице на первый этаж. Интересно, сколько этих богачей-нуворишей осталось в Шайенне? Он снял шляпу, бросил ее на стол, уселся на широкий диван и провел рукой по густым волосам. Что он делает? Воскрешает умерших? Бередит воспоминания? При мысли о матери волна вины накатила с новой силой. В этом доме она умерла. В той самой кровати, до которой он только что дотрагивался. Одна. Его с ней не было.
В дверь постучали. Калеб недовольно сдвинул брови. Кого еще там несет?
«Притворюсь, что дома никого нет», – решил он и снова откинулся на диванные подушки, но стук раздался снова, уже громче и настойчивей.
Бормоча проклятия, он подошел к двери и распахнул ее. На пороге стояла молодая девушка.
– Что вам надо? – не очень вежливо поинтересовался Калеб.
Келли растерянно моргала. Вблизи Калеб Страйкер казался еще выше, стройнее, шире в плечах и… уверенней в себе, чем она представляла его себе накануне. Серая шерстяная майка облегала мощный торс, мускулистые ноги туго обтягивали штаны из оленьей кожи. Так туго, будто их не было совсем.
– Ну, что вы молчите?
– Я Келли Макгир.
Взгляд Калеба оценивающе прошелся по ее фигурке. Молодая. Тоненькая. Копна непослушных рыже-золотистых волос обрамляет прелестное продолговатое лицо. Ну и что?
– Ваше имя должно для меня что-то значить? Ясные глаза, чистые, как прозрачный горный источник, смотрели в его лицо.
– А разве нет?
– Нет, – покачал он головой.
– Мою мать звали Лейла Макгир.
– Счастлив это слышать. Что из того?
Келли невольно отпрянула, пораженная его огромным ростом, внушительностью фигуры, присутствием кольта, прекрасно сочетающегося со всем его обликом, и явным неодобрением в серых глазах.
– Я… Это моя мать… Я думала…
– Давай же выкладывай, что у тебя на уме. Ты чего-то от меня хочешь?
– Да, деньги, – не задумываясь о приличиях, выпалила девушка.
– Деньги? – На его губах заиграла насмешливая улыбка. – Вот уж не думал, что шайеннские проститутки начали ходить по домам.
Лицо Келли мгновенно побледнело. Он принял ее за проститутку! Она привстала на цыпочки, размахнулась и ударила его по щеке. Звук пощечины эхом пронесся по просторному холлу, разрывая тишину.
Калеб удивленно ругнулся и дотронулся ладонью до покрасневшей щеки. Было совсем не больно, эта крошка не могла нанести большой вред. Но все же…
Девушка смотрела прямо в его лицо, глаза, расширившиеся от безумного страха, уставились на розовую полоску на его смуглой коже. В ужасе от того, что она сделала, Келли развернулась на каблуках и опрометью ринулась вниз по ступеням, проклиная себя, что пришла в этот дом, к этому проклятому дьяволу, чей насмешливый взгляд долго теперь не сможет забыть.
Калеб проводил глазами убегающую девушку, прижимая руку к поврежденной щеке. Недоуменно потряс головой, спустился по лестнице, отвязал коня и отвел его на конюшню, расположенную прямо за домом.
Отец обожал лошадей и не желал держать их в платной городской конюшне. Калеб сухо усмехнулся, привязал вожжи к специальному выступу. Да, прекрасный дом, подумал он, оборудован всем необходимым. Молодец старик, все продумал, обо всем позаботился.
Убедившись, что жеребец хорошо устроен, Калеб вышел из конюшни и вернулся в дом. В холле он снова уселся на диван, сбросил сапоги, свернул сигарету и уставился в камин. Какого черта! Кто эта Лейла Макгир, и почему ее дочь заявилась с требованием дать ей денег?
При воспоминании о золотоволосой девушке уголки губ дернулись в неопределенной улыбке. Хитрющая штучка, ничего не скажешь. Хочет немного поживиться. На вид не больше пятнадцати, от силы шестнадцать. Очаровательные глазки… Синие, глубокие, как безоблачное летнее небо в прерии. Нежная кожа, такая мягкая и розовая… Так думал Калеб, поглядывая на кончик своей сигареты.
Решительно тряхнув головой, он бросил окурок в камин и прошел на кухню. Пошарив в седельных мешках, которые привез с собой, решил поужинать подсохшим кексом. А вот завтра устроит себе пир, благо, ресторан совсем рядом.
Завтра. Надо разузнать, что там творится в банке, а через несколько дней выехать на ранчо, чтобы навести там порядок. Никакой спешки, раз делами там заправляет Джо Бригмэн. Этот парень обожал «Рокинг-С», словно это была его собственность.
Потерев подбородок, Калеб подумал, что от ранчо лучше отделаться. Когда-то это место было единственным, что пробуждало воспоминания о прошлом, только там он чувствовал себя дома. Сомнения жгли душу: сможет ли он и сейчас быть там хозяином, вернее, стать им?
Тяжелый вздох вырвался из груди. Неужели все это на самом деле принадлежит ему? Не лишний ли он тут? Не чужак?
Он свернул еще одну сигарету, глубоко затянулся и снова задумался о том, что могло повлечь за собой получение неожиданного наследства.
Как ни верти, раньше или позже придется распорядиться ранчо и домом. Надо будет прийти к конкретному решению: обоснуется ли он в Шайенне, переедет ли на ранчо, или вовсе решит навсегда убраться из города. Долгих двенадцать лет у него не было собственного пристанища, так, мотался с места на место, нигде не пуская корни. Но сейчас… Сейчас все неожиданно изменилось.
Впервые это дошло до Калеба. Дункан Страйкер умер, его больше нет на свете, а ранчо «Рокинг-С» принадлежит Калебу, и только ему. Все – строения, стада скота, загоны, ковбои – все теперь его.
– Мое. – Он произнес это слово вслух, потрясенный волной возбуждения от этой мысли, и налил для подкрепления солидную порцию виски. – Все теперь мое.
Теперь он понял, что делать. Ранчо надо непременно оставить, чтобы и дальше поставлять скот индейцам, как это делала его мать. Это будет маленькой местью почившему старику, и так он воздаст должное светлой памяти мамы.
Калеб огляделся. Все-таки хорошо снова оказаться дома, тем более сейчас, когда ненавистного старика больше нет в живых. Дух матери витал над ним, он явственно ощущал это в теплом воздухе.
«Все будет хорошо, сынок». Он свято верил словам, тихо шелестящим в его ушах.