Вступление

Я журналист. Нет, вернее, так: я был журналистом, когда работал репортером криминальной хроники в одной небольшой газетенке. Газетенка, надо сказать, так себе, и я до сих пор считаю, что самым классным там был наш отдел, который и писал об убийствах, грабежах, авариях и прочих радостях. Нет, это не опечатка. Именно радостях, потому что люди любят читать о чужих несчастьях, им по-прежнему надо лишь хлеба и зрелищ. С неподдельным интересом они изучают подробности жестоких преступлений, выдвигают свои версии случившегося и следят за судьбой участников кровавых событий. Цинично? Безусловно. Но зато откровенно — вспомните, так ли часто вас задевали за живое хроники криминальных колонок, заставляя переживать тяжелую утрату всем сердцем? Мир живет по принципу «остаться в живых», к сожалению, нас не сильно заботят беды других, незнакомых нам людей. Только не стоит сразу же обвинять себя в черствости — таково нормальное положение вещей. Это защитные психологические реакции: ни один человек не может вместить в себя боль и сочувствие, которых хватило бы на всех жителей Земли. Другое дело, что у некоторых интерес к трагическим событиям перерастает в патологию, но об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз. А пока вернемся к теме этой книги. Итак, я — бывший журналист, ныне переквалифицировался в частного детектива, увлекшись расследованиями некоторых громких преступлений.

Принцесса Диана. Вспышки фотокамер выхватывают останки искореженного автомобиля. Кто-то снимает лужу крови. Кто-то умудряется сфотографировать окровавленную руку. Чью — уже неважно, назавтра ее изображение на этом снимке будут подавать чуть ли не как руку судьбы, которая «оборвала жизнь самой красивой и загадочной принцессы».

Или же убийство Джона Кеннеди — его показали все телекомпании мира. Вспышка, молодой президент падает рядом с перепуганной Жаклин. Переполох, паника, запоздалые попытки охранника прикрыть своим телом Кеннеди. Снова сотни фотографий, сюжетов и в результате репортаж о руке судьбы, которая «оборвала жизнь самого молодого и амбициозного за всю историю Соединенных Штатов Америки президента».

Другая зарисовка. Белоснежный дом в Майами-Бич, по ступеням поднимается стройный загорелый человек в дорогом светлом костюме. Какой-то парень подлетает к нему окликает и в упор расстреливает из предположительно автоматического пистолета МЭГ-10 с глушителем. Мужчина медленно оседает, из раны течет густая красная кровь. Так был убит Джанни Версаче. И снова вспышки, фотографии, репортажи и привычная рука судьбы, «прервавшая эту блистательную жизнь любителя порнографии, сигар и мужчин».

А еще был эрцгерцог Франц Фердинанд, кинодива Мэрилин Монро, красивый и беспечный певец Элвис Пресли, сдержанный и загадочный Джон Леннон. Почему же они стали героями книги бывшего репортера-криминалиста? Не ра с крытые убийства, разгадывание смертельных шарад и были моей специальностью, моим коньком.

Вышеупомянутые мировые величины: звезды кино, музыки и политики оказались лишними в чьей-то загадочной игре. Однажды для меня оказалось совершенно очевидным, кто двигает фигуры на мировой шахматной доске и предрекает исход партии. Тогда «нераскрытые преступления» стали напоминать шараду, где следует просто расшифровать слово, угадав, что же скрывается за чередой символов.

Есть в нашем современном обществе понятие «заказное убийство». По сути, герои моей книги и стали заказными жертвами. Если ранее высказанные версии касались банальных закономерностей — к примеру, если убит политик, — значит, при жизни помешал кому-то пробиться к вершинам власти. Если музыкант, то, как в случае с Ленноном, легко списать происшествие на истеричного поклонника Джоди Фостер, пальнувшего из пушки, дабы привлечь ее внимание. Или на наркотики, которыми увлекался

Элвис Пресли. Или на ревнивого любовника, как было в случае с Джанни Версаче. Теперь же выяснились любопытнейшие факты из жизни как жертв, так и их убийц. Джанни Версаче погиб не из-за ревности — он был гомосексуалистом и подрывал этим устои Римско-католической церкви. Смерть Элвиса Пресли теперь не выглядит столь уж загадочной, ведь однажды он действительно отказал в интимных услугах одному священнослужителю из Конгрегации по канонизации святых. Что уж говорить о смерти Франца Фердинанда, кому распущенный нрав и армия любовников и любовниц сослужили дурную славу… Самое обидное, всю жизнь он любил только одну женщину — свою жену, и стеснялся объясниться ей в любви. Мораль. Нравственность. Устои. За них всегда боролась Церковь. Судачили, Джон Кеннеди сам не брезговал гомосексуальными связями. Жаклин действительно его ревновала. Только вот к чему? К Овальному кабинету или своре разнокалиберных девиц, без стука входящих в этот кабинет?

В леди Ди был влюблен охранник, он продал собственных сестер сутенеру, чтобы получить денег на тысячи букетов роз, которыми забрасывал молодую женщину, а потом, от безысходности, стал сообщником ее убийства. Такую ахинею писали таблоиды. Ха, они просчитались! Оказалось, покушение предназначалось Додди Аль-Файеду — другу Дианы. Но в чем провинилась «английская роза»? Где истина?

Эти таинственные убийства давно имеют разгадки, объединенные одним тактическим ходом, а по-нашему — «гамбитом», — правда, все мотивы и истинные причины убийств были скрыты. Кем? Для чего? Почему? Зачем превращать в икону того, чья жизнь и работа были движущей силой в политике, кино, музыке, истории? А затем, что каждый из героев этой книги стал глянцевым отпечатком в журнале для многих миллионов людей, и их приятное и волнительное заблуждение на счет своих кумиров — выгодная ширма для могущественной группы, которая манипулирует человеческим сознанием, властями, государствами и создает благодаря нашему доверию свой мир — всевластия, вседозволенности и безграничного цинизма.

 

Глава 1. Говорящие легенды, или почему они умирают: самые громкие преступления xx века

 

Мы живем в XXI веке, но наше прошлое тесно переплетено с историей века минувшего, а что может быть драматичнее того факта, что от века минувшего нас отделяет все больший и больший промежуток времени! Мы взрослеем, забываем о юношеских переживаниях, о былых потрясениях и о сердечной боли. Время лечит, и мы постепенно превращаемся в исследователей того, что будоражило наши мысли. Почему-то вместе с воспоминанием о чьей-то смерти нет-нет, да и припомнится какой-либо маловажный случай: к примеру, сосед Джек в этот день отдал долг, или дочка Сарочка проколола уши, или начальник повысил зарплату. Мы нормальные люди и, грезя о подвигах, не забываем о хлебе насущном. Мы без нужды или собственного интереса не захотим отправляться в невиданную экспедицию, если там не будет душа (не знаю, как кому, но без душа и сигарет я чувствую себя обманутым). И вообще, так ли много нам надо?

Душ. Сигареты. И здоровье. Ах да, желательно, чтобы сигареты оказались с ментолом, а вода была горячей… Отказываться от своей человеческой природы мы не собираемся. И не потому что плохие или хорошие, эгоисты или эгоцентристы, а потому что просто люди. Нет, не просто. Цари мира, воины, отцы, матери, бабули, дедули, дети и внуки, продавцы и покупатели, копы и карманники, красавицы и чудовища. Список бесконечен. И знаете, что нам всем свойственно? Любовь и смех, оргазм и гастрит. А еще чувство собственного достоинства, желание оставаться свободным, страх, ирония, ясный ум. Это ничего не напоминает? Мне лично напомнило сразу как

только я начал перечислять. Это все клапаны, ребята. Наши с вами клапаны, на которых очень даже можно сыграть «Богемскую рапсодию», которую так божественно исполнял некогда великий «Куин». Может быть, кому-то нравится исполнять нечто более лиричное, задевающее «струны души», — пожалуйста, и денег не возьму. А сейчас всем меда, варенья и побольше денег на счет.

Когда мы смотрим забавный фильм «В джазе только девушки» и видим красивую Мерилин Монро, то простенькая история заставляет нас от души посмеяться, создавая хорошее настроение. А у самой Нормы во время фильма была жесточайшая депрессия, и она едва не сорвала съемки.

Режиссер орал на нее, как на последнюю уборщицу, и сравнивал с армейским полевым оркестром, издающим только шум — и никакого искусства.

И ведь это тоже называется «нажимать клавиши», когда одна называется «стыд», вторая — «ответственность». Судя по всему, режиссер нажимал на них удачно, раз фильм вышел в срок, получил довольно милостивую оценку прессы и до сих пор продолжает радовать зрителей.

Или, к примеру, отец не хотел, чтобы сын шел на войну, на разные лады убеждая, что со своим слабым здоровьем Джон будет обузой для команды, а упрямый Кеннеди, стиснув зубы, сказал:

— Я вообще не скажу, что у меня больная спина.

И сдержал слово. На Тихом океане вступил с бой с противником, как говорят — «превосходящим по силе», сумел в неравном бою удержать оборону, столь необходимую, чтобы прошел транспорт с боеприпасами и ранеными на борту. Не подталкивал ли зануда-папаша своего сына к выбору пути настоящего героя? Одно из двух, но сын обязательно примет решение. Тоже своеобразная игра по клавишам, которая стимулирует мыслительный процесс в человеке неуверенном.

А когда жена Джона Леннона Йоко Оно успокаивала его во время приступов, и это было психологическое воздействие:

— Я гений, — орал он в микрофон, пьяный и растрепанный, не написавший ни одной стоящей вещи после распада «Битлз».

— Конечно, тс-с… конечно, — тихо шептала японка, нежно целуя своего «гения» в плечо.

И представьте, он успокаивался! Наивный чудак, верящей любимой женщине.

Психологизм и отношения с близкими — это феномен, оказавшийся ключевым для меня во время подготовки материала к этой книге. Причем, как только я обозначил список фамилий, то сразу же понял, насколько сложная задача отыскать в данных случаях правду. Разве расскажут мне, кто же все-таки убил Джона Кеннеди? Я могу носом перерыть экватор, но мне будут улыбаться в ответ и складно врать.

К счастью, мне повезло. Может, потому что я такой упрямый сукин сын, может, потому, что люблю свою работу, а может, еще почему. Но когда я задался целью изучить психологию убийств героев моей книги, ко мне тут же обратились и назначили встречу.

Для вас он останется Джерри Рубен, именно так я его окрестил на страницах моего повествования. Факты, которыми он делился, оказались настоящими, а речь и манера общения — более чем достоверными. Правда, он мне не представился, разрешив самому выбрать для него имя. Он — человек, представляющий Клан — организацию, совершающую убийства, базирующиеся на психологической подоплеке, когда благодаря умелым использованиям клавиш жертвы добровольно подходят к последней черте. Насилие над личностью, шантаж и манипуляция, а в результате красивой до отвращения комбинации сын виноват в гибели матери или невеста в смерти жениха. Происшествие вполне бы напоминало бытовуху, которую я описывал в молодости в своих репортажах криминальной хроники, если бы убитую мать не звали Мэрилин Монро, а жениха — Элвис Пресли.

Так себе примерчики. Джерри смеялся надо мной и твердил, что лес рубят — щепки летят, поэтому убили Софию — жену эрцгерцога Франца Фердинанда. А Диану? И Диану тоже.

Так кто жертва? Жертва направляется рукой Клана, который играет на струнах души «Реквием» и изучает до последнего вздоха страстишки своих подопечных. А потом эта могущественная рука разжимается, выронив обмякшее тело, и вписывает во всемирную историю еще одну страницу превосходства разума над силой.

Джерри обычно говорил мне:

— Глупый мальчик, неужели ты думаешь, что Клан убивает ради прихоти? (Змеится тонкая улыбка.) Мы убиваем только ради равновесия. Равновесие — это когда смерть одного решает проблему множества. И этот один так велик, что он порой стоит нации.

Итак, перед вами книга о тех, кто один, но стоил целой нации.

 

Глава 2. Джанни Версаче

Мальчик-гей. Почему они умирают? Сделка. Порнография, вдохновляющая на целомудрие. Сомнительные удовольствия. Кровавая развязка.

  

Мальчик в голубой футболке и синих джинсах стоял и во все глаза следил за тем, как в швейной мастерской красивая, молодая женщина с прической, небрежно заколотой булавками, колдовала над разворотом алого шелка. Руки женщины скользили по ткани, словно исследуя ее, разглаживая, выискивая несовершенства. Пальцы едва касались сгибов, вырисовывая неуловимые узоры. И вот в руках красавицы кусочек мела, а на ткани появился силуэт. Штрихи, создающие основу для будущей грации, складывались в божественный образ. Мальчик затаил дыхание и даже приоткрыл рот — так ему нравился этот полет мела в руках самой любимой женщины на свете — матери.

Этот мальчишка и был будущий скандальный модельер Джанни Версаче, а женщина, колдующая над алым шелком, была его матерью Франческой.

Отношения между сыном и матерью были, прямо скажем, не самые радужные. Но если бы не отстраненность Франчески, кто знает — являлся ли бы маленький хулиган каждый вечер в ее мастерскую, чтобы просто побыть рядом с ней. Он забивался в дальний угол, устраивался среди платьев и следил за работой.

Кстати, психологические исследования подтверждают, что мальчики, выросшие без отцов, в сорока случаях из ста, став взрослыми, предпочитают гомосексуальные связи, и сей факт вовсе не выглядит фантазией.

Когда Джанни вырос, мать пригласила его стать совладельцем мастерской, и он, впервые подойдя к будущей клиентке, понял, что силуэт ее он чувствует кончиками пальцев, как будто очерчивает линии изящного фужера. Пальцы скользили по округлому бедру, рисовали линию груди, и, если бы не успокаивающий тон юного портного, клиентка могла бы подать в суд за сексуальное домогательство. Ведь Джанни проводил ладонью вдоль всего тела так, словно ласкал ее. Но к тому времени он уже спал с парнями, и женское тело было для него Храмом. Он был творцом, его искусство возводило проститутку в богиню, а гризетку превращало в королеву, Версаче пестовал само понимание о женщине как о совершенстве, которая даже во грехе чиста. Не случайно Версаче одевал Мадонну, принцессу Диану, Лиз Херли, Викторию Бэкхем и других. Имидж этих див плавно перетекал в восприятие мейнстрима от девственницы до шлюхи и порождал легенды, сплетни и пересуды, которые прирастали к ним второй кожей. Кстати, Версаче любил работать с кожей: он считал, что только этот материал подчеркивает непристойность и чувственность одновременно. И что же получилось в итоге? «Импepия порногpaфa» — так называл Армани «этого выскочку» из Италии, который разрушил представление о цензуре как запрете демонстрировать сексуальность моделей. Девушки, работающие на подиумах у Версаче, получали по десять тысяч долларов за вечер, его коллекции, приносящие баснословные прибыли, сметали, едва они появлялись.

Темноволосый, красивый, стройный, с мягкой, кошачьей грацией и улыбкой на чувственных губах — любовник и партнер великого маэстро Антонио Д'Амико. Четырнадцать лет они жили с ним, и четырнадцать лет пресса жадно смаковала подробности их сексуальной жизни. Гомосексуализмом давно никого не удивишь, но если гей — популярная персона, то интимные подробности его личной жизни смакуются в обществе. Действительно, Версаче очень любил закрытые вечеринки в элитных гей-клубах и именно там познакомился со своим будущим убийцей, который однажды даже был приглашен на виллу Джанни, где провел несколько дней. Марио Де Сика (один из парней, который общался с Эндрю Кунаном) рассказал мне, что по сути эти вечеринки были вычурными оргиями, на которых приветствовались костюмы Адама, групповой секс, стриптиз и элементы садо-мазо.

— Нет-нет, если кокаин и был, то только для легкого кайфа, ведь мы пили и занимались любовью, а когда дело касается секса, то излишняя доза может ухудшить восприимчивость и потенцию.

Сейчас Марио владелец клуба в Чикаго, частенько проводит экстрим-вечеринки и не любит говорить о прошлом, а когда у него спрашивают о фотографиях в клубе, где Де Сика изображен в компании с Версаче, предпочитает отшучиваться.

— Почему не любишь вспоминать об этом времени? — мне действительно любопытно.

— Я Эндрю любил, — тяжелый взгляд пронзительных голубых глаз, и я понимаю, что будь я гей, то утонул бы в их глубине:

— Ясно.

Да, в таких разговорах мне всегда все ясно. А ведь именно Де Сика однажды довел Эндрю до нервного срыва, когда тот разодрал десятка три журналов с изображением Джанни. Что это, ненависть? Зависть? Мать Кунана утверждала, что Эндрю рос в очень хорошей атмосфере, его любили и уважали, но ему все время чего-то не хватало. Смешно, не так ли? Настолько ощущалась нехватка чего-то, что парень стал проституткой. Здесь мне действительно помог Марио, который сквозь зубы, с трудом (я чуть ли не умолял его, а в итоге просто предложил сделку) рассказал мне, что в семнадцать юный Дрю оказался в компании семинаристов, которые жестоко изнасиловали его. Дрю не был забитым парнем и подал заявление в полицию, и дело едва не получило огласку, но тут вмешалась Церковь. Дело очень старательно замяли, Эндрю даже приглашали в Ватикан (все события происходили в Риме), чтобы обсудить «греховное поведение юных служителей Бога»:

— Уж не знаю, что там с Дрю делали, но вернулся он совсем другим. Равнодушным что ли. За изнасилование получил очень большую компенсацию и на эти деньги купил для матери дом, а себе машину. Потом просто уехал в Штаты.

— А ты за ним?

— Можно сказать и так, — после паузы в беседе он пустил в лицо мне дым от сигареты.

Можно ли предполагать, что парню хорошо прочистили мозги? Безусловно. Если вы еще не знали, то в любом полицейском участке есть очень талантливый, очень классный и очень незаметный сотрудник. Должность его порой называется «младший клерк», но на самом деле это человек, обладающий способностями гипнотизера, человек, который может превратить вас в идиота на час, два, сутки и создать этим прецедент для получения нужных показаний. И не нужны никакие электроды или микрочипы, вставленные в мозг. Просто прямой взгляд, определенным образом рассеивающийся свет — и человек превращается в зомби. Мне всегда странно, что некоторые люди думают, будто это фантастика. Ведь КГБ и ЦРУ постоянно работали с запрещенными психотропными препаратами еще со времен холодной войны. То же произошло и с Эндрю.

Эту диктофонную пленку я получил от одного осведомленного человека из ЦРУ. Пленка спрятана в надежном месте, и, конечно, имен я не буду называть. Вот ее расшифровка:

13 ноября 1987 года

Вначале с выбранным объектом говорит наш психолог, потом фаза гипноза. Никакого воздействия препаратами, пока не пройдет первый этап. Заключение специалиста. Обязательные анализы костной ткани на предмет регенеративной способности. Обязательна проверка на аллергены. Обязательна проверка физических особенностей организма. Если после нагрузки сердце сбивается хоть на один алгоритм, объект не подходит. И только после этой проверки, на которую может уйти от недели до нескольких, начинается подготовка к самой операции. Микрочип вживляется в костный мозг благодаря его биологической структуре. Вся схема воздействия электродами рассчитана на циркуляцию обмена веществ и природные особенности человека. И только в этом случае микрочипы будут действовать постоянно и без опасности для жизни и здоровья человека. А вы думали, как в кино, — вскрыл ножичком череп и всунул в мозг дискету?

Почти так и думал, если честно. Подтверждение воздействия извне и управляемость. Осведомитель сообщил и об этом. Человек с вживленным микрочипом управляем не просто на уровне механических реакций, но и на уровне восприятия окружающего мира. Марио как-то сказал во время одной из наших встреч, что иногда он смотрел на Дрю и тот, казалось, говорил сам с собой. Сейчас не важно, говорил ли он сам с собой или у него просто была такая манера. Важно одно — Эндрю Кунан был Наблюдателем Версаче, затем получил приказ и устранил Джанни.

Интереснее другое, а именно зачем великому мастеру Наблюдатель? Какой-то Ватикан? Может быть, еще и Папа Римский был заинтересован в судьбе гомосексуалиста? Конечно же, нет. Не был. Не замешан. Не привлекался, как говорится. Все дело в том, что «роковая рука Ватикана» действительно поучаствовала в судьбе Версаче. В 1972 году Джанни получил очень строгое письмо от викария церкви, где прихожанкой была его мать.

Письмо как письмо, ничего особенного, но Версаче досталось за «грех, предающий устои церкви, веру и уважение», причем хоть письмо и не было подписано, но на излияния фанатика оно не походило. Действительно, гомосексуализм преследуется Ватиканом чуть ли не более яростно, чем ереси, и, откровенно говоря, это было бы менее подозрительно, если бы так не бросалось в глаза. Латентность католических священников уже даже не догадка, а исторический факт, подтверждения которому найдены в архивах Конгрегации по канонизации святых. Есть там специальный раздел, посвященный священникам, чьи распутные похождения бросали тень на Ватикан и потому сокрыты в надежном архиве. Но не это сейчас нас интересует, а то, что Версаче получил письмо угрожающего содержания на гербовой бумаге. Серьезно он к этому не отнесся и попросту выбросил его. А через месяц, 2 марта этого же года, в дом к Версаче пришли люди.

Вот что рассказала его соседка сеньора Эскобар, когда я с трудом ее разыскал в Генуе, в городе, красивом, как свадебный тортик. Узенькие улочки, богатейшая архитектура, очень изысканная кухня и страшно недоверчивый обслуживающий персонал, даже в справочном бюро. Мне пришлось выдумать историю о родственной связи с разыскиваемой леди: по моей легенде, мы с ней оказались едва ли не братом с сестрой по материнской линии, однако мою собеседницу подобное положение вещей насторожило еще больше, но кое-как я ее убедил. Когда наконец я увидел сеньору Эскобар, сразу понял, почему на меня так недоверчиво смотрели. Дело в том, что я сероглазый брюнет с довольно светлой кожей. Сеньора же оказалась ярко выраженной колумбийкой с кожей цвета жженого дерева, курчавыми, иссиня черными волосами и черными, как маслины, глазами.

Про себя я подумал: видимо, наша «общая» матушка согрешила с эфиопом.

И вот, попивая чай с почтенной леди (которая, к слову сказать, на момент нашей встречи была в пятый раз замужем и при этом не переставала игриво подмигивать мне и осматривать столь откровенным взглядом, что я, помнится, едва не давился чаем), мы заговорили о Джанни. Кое-что я упускаю, кое-что сокращаю.

— Парней у него было больше, чем у меня, — рассмеялась сеньора. — Ухоженные, славные мальчики, я удивлялась, что у него столько друзей, а потом увидела его с одним у машины. Они целовались. Я поняла: там явно не просто дружба. А на что телевизор?

Мы не ссорились. И матушку его знавала. Очень приличная и почтенная женщина, кажется, сеньор Версаче ее очень любил.

Показываю фотографию Эндрю. Всматривается:

— Нет, этого точно не было, хотя и смазлив, — одобрительно поцокала языком.

— Похож на убийцу?

Сеньора внимательно смотрит на фотографию и неопределенно пожимает плечами. Точно. Никто толком не мог узнать Эндрю после убийства — казалось, с лица его была стянута старая кожа и надета новая. А всего лишь сказался феномен отключения биочипа от своей матрицы, что и подтвердили генетики в Гарвардском университете. Есть такая особенность в материи, которая «кормится» от своей матрицы: как только «кормление» прекращается, тут же завершается поступление микроэлементов для подпитки объекта. В данном случае объектом был Эндрю, и после исполнения заказного убийства его вживленный чип резко отключили от системы жизнеобеспечения, после чего в тканях активизировался процесс разрушения. И не только ткани — сам биологический микрочип стал поглощаться костной тканью, не желающей расставаться с привычным рационом. И лишь сделанный в клинике анализ позволил обнаружить едва распознаваемые частички инородной для человеческого организма биологической добавки.

— Что вы помните о том вечере, сеньора Эскобар? — поинтересовался я.

— Пришла машина, и увезла Джанни. Стекла темные, номеров не видно. Два дня ни слуху ни духу, а потом он вернулся. Прибыл на такси и внезапно заглянул ко мне. Я всегда к нему хорошо относилась — молча впустила, налила выпить и приготовилась выслушать. Знаешь, он был из тех блестящих людей, которые остро реагируют на неприятности. На нем лица не было, я деликатно спросила, не надо ли ему к врачу. Он, помню, на меня непонимающе посмотрел, а потом расхохотался до слез. Понял, что я про шуры-муры с парнями говорю, и отвечает: нет, мол, донна, там у меня ничего не болит. А потом мы с ним распили бутылочку вина. Он философствовал о месте человека в жизни, о таланте, о даре, проклятье, говорил, что продал бы душу Дьяволу за дар Творца, если бы сам не умел создавать, и тому подобное. Уже перед уходом сказал мне странную фразу: «Они до меня добрались». Я знала, что у него есть завистники, но не подумала, что речь идет об убийцах.

Выписка из архива

Человек неординарных способностей. Открытый. Воздействие на людей. Гомосексуалист. Возможно использовать по пункту А 675429/89. Рубен.

Вскоре я познакомился с Рубеном. Джерри Рубен. Человек-протокол из Клана. Я не думал, что мне позволят прийти на встречу, что будут со мной говорить, но я ошибся. Их действительно не пугают мои записи, и расследование вызвало лишь здоровый интерес: как же частный детектив, в прошлом репортер, не без связей, конечно, хоть и дверь ногой не открывает, — так вот, как он свяжет шлюху и кутюрье, президента и актрису, принцессу и шофера. Им ли бояться, если они управляют миром?..

Выйти на них оказалось проще, чем я думал. Я считал, что подступ будет почище, чем взятие Форт-Нокса, но ошибся. Скорее всего, заметив мои потуги по поиску разгадок громких преступлений, за мной стали наблюдать с нескрываемым любопытством. Не зря иногда казалось, будто за мной следят. Если бы не здоровая психика и опыт былых передряг, я мог бы заработать психическое расстройство с манией преследования. Тем не менее меня подобные приключения всегда взбадривали. Я усилил поиски, утроил усилия и обратился к помощи давних знакомцев из спецслужб, за которыми оставался должок. В результате меня снабдили электронным адресом возможного информатора. Теперь я понимаю, что заполучил его не потому, что активно тряс за грудки приятелей, просто со мной решили поиграть и проверить мои силы. Клан пожелал допустить меня до предбанника своих тайн.

После недолгой официальной переписки мне назвали номер телефона. Моим собеседником оказался тот самый Джерри Рубен, о котором я уже упоминал. Мы договорились о встрече в небольшом уютном кафе. Я пришел вовремя. Рубен опоздал. На нем был дорогой костюм серо-стального цвета. На мне джинсы и кожаная куртка. Молча отпили кофе, обмениваясь настороженными взглядами. Потом папка, которую он держал, легла на стол передо мной, и я стал листать тонкие листки папиросной бумаги. При чтении второй странички мне стало жарко. А Джерри по-прежнему курил, и лицо его походило на лик каменного изваяния:

— Ничего не понимаю, — пробормотал я, — Версаче был завербован вашим Кланом? Но зачем?

Едва уловимое движение, и Рубен стряхнул пепел в хрустальную пепельницу, словно этот жест разучил по нотам, затем произнес:

— Клан заинтересован в людях, чьи незаурядные способности помогают воздействовать на общественное мнение. До той поры, пока они придерживаются договора, подписанного между нами, организация не предпринимает никаких противозаконных действий, дабы напомнить о своем существовании.

У меня было ощущение, что я слышу, как вбиваются гвозди в каменную стену.

Клац.

Клац.

Клац.

Дело в том, что я слитком ценю свою свободу и независимость, мне странно слушать, когда кто-то рассказывает о том, что в своих целях стесняет эту свободу:

— Я не понимаю, а что, нельзя было отказаться?

Глупый вопрос, — конечно, нельзя: кто и когда отказывал мафии, если та делала предложение, от которого невозможно отказаться? А дальше — давление исходя из уязвимости человека. Кого покупают, кого запугивают, кому вручают огромный приз, за который не расплатиться до самой смерти. Все мы люди, нами руководят не просто принципы, а принципы, основанные на собственном стремлении достигнуть совершенства: в личной жизни, в бизнесе, в творчестве и так далее. Что могло соблазнить Джанни на пороге выхода в мир высокой моды?

— Он был очень амбициозен, — собеседник послал мне спокойный взгляд прозрачно-голубых глаз, — вто время он хотел славы, и мы помогли ее получить.

Моя скептическая улыбка была ему ответом.

— Сеньор Версаче талантлив от Бога… (Прежний ровный тон.) Однако пробиться в мир моды сложнее, чем вы себе можете представить. Подпиленные каблуки моделей, углы в тесных лифах, уродующие грудь, простейший бойкот закройщиков, и коллекция выходит с опозданием на сутки. Вы знаете, что такое сутки, когда на кону репутация и миллиарды? (Почти доверительно улыбнулся одними губами.)

В этот момент он напомнил мне огромную созерцательную кобру, холодную и беспощадную.

— Всему виной человек. (Прежняя улыбочка.) Наша организация предпочитает манипулировать сознаньем масс, мистер Бейл, а для этого не нужно использовать ядерное оружие. Манипуляция — искусство, это творение, если хотите. Воздействуя на сознание, мы можем навязывать наши ценности и принципы, а люди будут считать их своими. Клан — это зыбучие пески, мистер Бейл, один неосторожный шаг — и можно утонуть… Ха-ха-ха. (От его смеха по спине пошли мурашки.) А если караван гружен золотом, то мы будем рады встретить его на дне.

— А Эндрю?

— Ах Кунан-то. (Легкая грусть в голубых глазах.) Когда он впервые решил наказать церковников, мы не вмешивались, это выглядело любопытно.

Мальчик был очень талантлив, очень, и мы решили его использовать на всякий случай. В Клане очень много маленьких мальчиков и девочек… Они, словно маленькие бабочки, порхают до той поры, пока мы не сжимаем кулак. Тогда в их головах возникают странные мысли (и снова змеиная улыбка). И они нам подчиняются. Эндрю был идеальной проституткой, мистер Бейл, он нравился Джанни и его любовникам, и поэтому Эндрю всегда имел доступ к Версаче.

— За что вы убили Версаче? (Прямой взгляд, он смотрел на меня почти в упор.)

Накануне убийства Джанни Версаче отдыхал на вилле у Мадонны, лениво отвечал на ее замечания, любовался на дочурку поп-дивы и потягивал пину-коладу. Судя по всему, маэстро продумывал новую коллекцию, потому что в блокноте, который потом попал в руки полиции, было несколько набросков. Ничего особенного, ведь итальянец еще не начинал работать с моделью, а это означало, что коллекция не ожила в замысле. Д'Амико плавал в бассейне, иногда подплывал к бортику, чтобы шепнуть милому другу какую-нибудь непристойность. Демократичная Мадонна, смеясь, шикала на парочку. Но она всегда любила Джанни. Он был близок ей по духу, по мировоззрению, по умению добиваться цели.

Разве имеет значение, что в двадцать шесть лет он заключил сделку с Дьяволом?

А утром Версаче ушел за прессой. Он ходил за газетами каждое утро — он мог провести бессонную ночь, разрабатывая очередную коллекцию или занимаясь любовью с Антонио, но традиции этой было сорок лет, и никто и ничто не могло ее нарушить. Газет Джанни купил почти на шестнадцать долларов, быстро просмотрев колонку биржевых котировок, заглянул в раздел светских новостей. Усмехнулся. Все как всегда, его имя в Топе. Пакет с газетами, одна рука в кармане, и кутюрье неторопливо идет по гравиевой дорожке. Поскрипывает гравий, мягко пружинит подошва дорогих туфель. Замешкался у ступеней, мельком взглянул на часы. Стрелки показывали 8.45, на губах Кутюрье появилась улыбка. Сейчас Д'Амико спустится к завтраку, а после…

А после, увы, ничего. Молодой, чуть хрипловатый голос окликнул маэстро, тот остановился, едва взявшись за дверной молоток, чтобы постучать в дверь, обернулся. Черное дуло плюнуло свинцом. Горячая кровь потекла по белоснежному мрамору, пачкая рубаху баловня судьбы, словно клюквенный сироп в мелодраме про убийство. Антонио спал очень чутко, но впервые не услышал, как его любовник ушел за газетами, Д'Амико поднялся, принял душ, оделся и спустился вниз, чтобы распорядиться о завтраке, тогда и услышал выстрелы. Когда он рывком открыл дверь, то увидел своего возлюбленного.

Эндрю Кунана задержали мгновенно, что называется, по горячим следам, он не оказывал сопротивления, с трудом мог понять, в чем его обвиняют. Едва отвечал на вопросы — ему было плохо — ив результате едва не потерял сознание, когда его привезли в полицейский участок. Кунан не отрицал, что спал с Версаче, не отрицал, что бывал на его приватных вечеринках, вообще ничего не отрицал. Газетчики раздули историю до любовной, решив, что Эндрю убил Джанни из-за неразделенной любви. Версия так понравилась, что ее с удовольствием сделали основной. Глупой. Смешной. Красивой. Порочной. Специально для тех, на кого рассчитывал Клан.

— Наблюдатель убил своего подопечного, как только мы ему приказали, — Джерри с тихим звяканьем поставил на блюдечко чашку из-под кофе. — Сеньор Версаче стал проявлять небрежное отношение к нашему сотрудничеству. Два отказа из трех — слишком много, мистер Бейл, поймите нас правильно, дисциплина в Клане превыше всего.

— Отказался от чего? — я думал, что ослышался, настолько невероятным казалось мне объяснение.

— Два выгодных контракта, мистер Бейл. (Спокойный взгляд.) Он отказался. Мы не имеем права делать исключение ни для кого, пусть и для такого талантливого человека, каким был сеньор Версаче.

Я сидел и тупо смотрел в пустую чашку. Пальцы мелко дрожали.

— Ничего, мистер Бейл (ледяная рука, успокаивая, погладила меня по плечу). Я обязательно расскажу вам о том, когда дисциплина нарушалась более. беспечно, и к чему это привело.

Несколько монет упало на стол, и Джерри ушел, оставив меня одного. Две смерти. Наблюдатель может подобраться близко к своему подопечному и наказать его за провинность. И подопечный, заключив сделку с Кланом, способен расторгнуть ее только ценой собственной крови.

 

Глава 3. Мэрилин Монро

Новое платье. Маленькая шлюшка. «За что вы убили свою мать, мистер Бейкер?» Любовница президента. Передозировка.

 

Мы сидели в одном из тех симпатичных прибрежных кафе, которыми так славится Ницца. Была весна 2006 года. Хотя я действительно помню дату.

Это было 26 мая, я прилетел из Амстердама чартерным рейсом, когда выяснил, что мой визави живет в этом райском уголке. Собственно, как я узнал адрес, расскажу чуть позже. Сложнее было подвигнуть его на встречу. Конечно, проще всего «случайно» подойти на улице, завести разговор о кино, но по своему опыту знаю: такие «случайные» встречи заканчиваются, толком и не успев начаться. Это в годы юности, начиная карьеру репортера, я думал, что мне море по колено, и прямо обращался к информаторам. Один раз моя бесшабашность закончилась плачевно — информатор, вместо того чтобы сообщить данные, достал пушку 38-го калибра. В тот раз мне повезло, но с тех пор я иронично отношусь к художественным фильмам, где главный герой непринужденно подходит к кому-то и этот кто-то тут же выкладывает долгожданную информацию. Я долго размышлял, что же сказать, чтобы спровоцировать встречу. Набирая номер его телефона, не испытывал уверенности, что меня не пошлют. Но вместо мужского голоса я услышал спокойное женское: «Да, я вас слушаю».

Здорово растерялся и спросил:

— А Норман дома?

— Минуточку, сэр.

Я прижал трубку к уху, вслушиваясь в тишину. Мелькнула запоздалая мысль: ведь не приятелю звоню, а человеку, который мне в отцы годится. А, думаю, зато к телефону позвали, порой-то излишний церемониал во время приветствия приводит к сакраментальному вопросу: «А кто это говорит?» или «Вам назначено?» Отвечать на это было совершенно нечего, если только, как герой Кевина Костнера в фильме «Телохранитель», ляпнуть: «Джим Картер» . Но вот Норман у аппарата, я слышу собственный уверенный голос:

— Мистер Дагерти? Норман Дагерти?

— Да, с кем имею честь?

— Просто Бейл, можно Кристиан.

Я очень жалел, что не могу закурить, потому что сморозил глупость и не купил сигарет:

— Что вам угодно, мистер Бейл?

— Я хотел поговорить о вашей матери, мистер Дагерти. О Норме Джим Бейкер.

Да-да, о Норме Джин Бейкер, светловолосой бестии, сводящей с ума тысячи мужчин на планете. Норме Джим Бейкер, которая была королевой, а умирала как обычная куртизанка. Норме Джим Бейкер, которая в шестнадцать лет родила сына и просто оставила его в придорожном приюте. Норме Джим Бейкер, которая стала легендарной Мерилин Монро, но не отказалась от фамилии матери, несмотря на то что с ней едва не отказались заключить многомиллионный контракт. Ведь для девушки из провинции, картаво выговаривающей половину алфавита, это подвиг.

— Вы меня слышите, мистер Дагерти, — деликатно напомнил я о своем существовании, прерывая затянувшуюся паузу.

— Прилетайте в Ниццу, — голос не дрогнул, даже не изменился.

Мой собеседник, очевидно, чувствовал себя сейчас так, словно ему принесли вино многолетней выдержки, а в закупоренной сургучом бутылке плавает муха. И теперь он просто не понимает, как поступить: вылить вино или достать муху и выпить. Я записал адрес кафе, где мы должны встретиться.

Какой же она была, Норма Джим Бейкер? Ее веселая матушка Глэдис Монро Бейкер хотя и была замужем, но предпочитала не обременять себя моралью и вела раскованный образ жизни, веселясь с мужчинами на всю катушку. Ребенок ей мешал, потому в годик с небольшим она пристроила Норму в одну семью с пуританскими нравами и лишь время от времени навещала малышку, покупая ей мороженое и красивые платья на деньги, подаренные любовниками. Пола Богендер — женщина, которая стала для будущей звезды временной матерью — придерживалась строгих правил и не любила, когда Норма выделялась среди ее детей обновками. Поэтому, стоило

Глэдис уйти, наряд пропадал в недрах огромного шкафа. Девочка очень боялась приемную маму, но не жаловалась. В 1932 году родная мать решила взять Норму домой. И тот год был самым счастливым в ее жизни. Она начала бегать к маме на работу (Глэдис работала монтажницей на киностудии) и впервые попала в мир кино. Раскрыв рот, смотрела на искусственные носы и накладные парики, на ненастоящий снег, кровь из свеклы и влюблялась в то, что все самое страшное происходит понарошку.

Кстати, психиатр, который впоследствии наблюдал историю болезни Глэдис, сделал такую заметку в ее медицинской карте:

Норма. Слишком эмоциональный ребенок. Нуждается в повышенной опеке. Склонность к посттравматическим расстройствам на базе обширной родовой травмы. Рекомендовано прекратить прием седативных препаратов из-за склонности к зависимости.

Эта запись сделана в 1938 году, когда мать девочки находилась в глубокой депрессии, а врачи подозревали у нее первую стадию шизофрении. Норма ходила с мамой на прием к профессору Кацу и, устроившись с ногами в кресле, иногда комментировала наблюдения доктора.

Я как-то беседовал с одной медсестрой, оказавшейся рядом, когда профессор был вынужден вежливо, но настойчиво попросить девчонку выйти вон из кабинета. Тогда я собирал материал для фильма о Мерилин, и редактор посоветовал поговорить с одной пожилой леди, приходившей к нам в редакцию шумно ругаться с авторами отдела «Красота и Здоровье». Леди оказалась столь интеллигентна на вид и сыпала такими отборными ругательствами, что я, признаться, струхнул. Редактор же просто распахнул дверь и громко позвал:

— Мама, Бейл хочет поговорить с тобой.

— Ничего себе, — подумал я, — эта леди еще и мать нашего редактора!.. И стал рыться в памяти, пытаясь вспомнить, не ляпнул ли чего-либо непочтительного про эту даму. Она вошла в кабинет главного и недовольно посмотрела на меня пронзительными голубыми глазами. За стеклышками очков скрывался такой удивительно теплый и доброжелательный взгляд, что я растерялся.

— Мэм, — я неуверенно улыбнулся и пожал протянутую руку. Главный покатывался со смеху в кресле. Я уже мстительно сыпал ему за шиворот лед.

— Мама, Бейл — отличный мужик, просто, как и все, тебя, кажется, побаивается так, что поджилки трясутся. Я тут время от времени намекаю, что ты спонсор, чтобы ребята не скучали и активнее делали свою работу.

Теперь пришла моя очередь торжествовать, потому что «мама-спонсор» без излишних разговоров подошла к главному и отвесила ему подзатыльник. Я опустил голову, чтобы не показывать улыбку. Главный покраснел и, потирая затылок, буркнул:

— Рукоприкладство — это необязательная норма человеческих отношений.

Мама, видимо, осталась равнодушна к сыновней эскападе, поэтому повернулась ко мне и сказала:

— Пригласите меня на кофе, не будем же мы говорить прямо тут.

Я смутился и запрыгал вокруг нее не хуже горного козла. Короче, мы вышли из кабинета, оставив главного потирать затылок, и пошли в кафе. Просто поговорить. Потом меня пригласили на ужин. А уж на третью встречу мы наконец заговорили о Норме.

— Она была очень нервной девочкой, — начала миссис Эйр, — и действительно ходила с матерью на эти лечебные сеансы. Я тогда училась на первом курсе Медицинской академии, и у меня случилась подработка у доктора Каца в приемной. Не хотела, если честно, у него оставаться — психиатрия меня никогда не интересовала, но, когда я поговорила с Джин.

Я молча добавил миссис Эйр кофе.

— Вы знали, что ей нравилось, когда ее называли Джин? — спросила меня собеседница.

Я отрицательно покачал головой.

— Джин, причем желательно, чтобы имя звучало как Джейн. Знаете, почему? — взгляд из-под очков был требовательным.

Я снова расписался в абсолютной неосведомленности.

— Вы что не читали книгу о Тарзане? (Едкая ирония.)

Заверил, что читал. Или кино смотрел. Впрочем, какая разница. Миссис Эйр была из тех представительниц прекрасного пола (нестареющего в силу живости и открытости ко всему происходящему в мире), которым была важна эрудиция собеседника. Ну хоть на уровне представления о том, кто такие Тарзан и Джейн.

— История любви ее потрясла. Как сейчас помню, Норма пришла ко мне, кажется, впервые не пошла в кабинет вместе с матерью, села рядом, поджала под себя ноги и спросила: «А что бывает, когда мужчина ради любимой женщины готов перевернуть мир?» И наболтала много всего такого, что обычно говорят девочки в ее возрасте. Она была буквально влюблена в Джейн и просила ее называть именно так.

Глоток кофе.

— А еще у нее бывали истерики.

И второй.

— И внематочная беременность в пятнадцать лет.

У меня отвисла челюсть.

— Она родила ребенка в шестнадцать, — дама снисходительно потрепала меня по плечу, — слова какой-то медсестры, матери заурядного редактора, малоинтересны для историков и охотников за сенсациями, правда, дорогой?

Так я узнал, что у Нормы Джин Бейкер от первого мужа Джима Дагерти родился сын.

— Она оставила его в апреле 1942-го, где-то в начале месяца.

— Откуда вы знаете?

Ну да, моя работа — сомневаться и задавать вопросы.

Взгляд миссис Эйр стал раздраженным. Я думал, она ответит что-то типа «откуда, откуда — от верблюда», но дама лишь поджала губы:

— Оттуда, мистер Бейл, что я сама помогала ей определить ребенка в приют.

Норма стала встречаться с Джимом, едва ей исполнилось четырнадцать. Он был разбитной, но нежный и довольно заботливый парень. Хотел сколотить состояние и открыть собственный бизнес. Ему нужна была хорошая девушка, чтобы с ней можно было спокойно прожить до глубокой старости. А вот детей хорошо бы завести лишь после того, как он, Джим, займет определенное положение в обществе. «А сейчас — не вздумай залететь, крошка». И «крошка», еще не осведомленная о возможностях своего организма, залетела после первой же ночи. Но благодаря тому, что вовсе не была худышкой, сумела скрыть постыдный факт от окружающих. Очень боялась, что узнает Джим, и поэтому побежала к единственному врачу, которого знала многие годы, — к медсестре Саманте Эйр.

— И я ей посоветовала родить — аборт делать оказалось поздно, кроме того, Норма не отличалась хорошим здоровьем да и противопоказания у нее были на ряд препаратов, применявшихся для обезболивания.

Я молчал. Одна глупая девчонка послушала вторую, и в результате в стране стало на одного сироту больше. Наверное, на лице у меня отразилось что-то излишне слащавое, вроде даже осуждающее. Последовала незамедлительная реакция:

— Просто кое-что надо в штанах держать построже, мистер Бейл, и тогда такой проблемы не будет и вовсе. Согласны?

Я так смутился, что сразу согласился с ее доводом.

— А вот Джейн не была такой, как я, она была очень ранимой и застенчивой девушкой. Она очень стеснялась себя и своих комплексов. Например, все время боролась с лишним весом. Я, бывало, просто насильно ее заставляла поесть.

— А не знаете, как назвали ребенка? — внезапно спросил я.

— Норман.

Мы сидели в кафе и пили пиво. На самом деле пиво в Ницце надо пить в определенных местах. Но никак не на набережной, сидя в плетеных стульях под куполами пестрых зонтиков. Холодное, но не очень вкусное пиво.

Мистер Дагерти пришел на встречу вовремя. Очень дорогой костюм, дорогие ботинки, на безымянном пальце перстень-печатка. Наверное, неплохо идет бизнес. Излом губ упрямый. Складка, пересекающая переносицу, очень глубокая, — возможно, потому что часто хмурится. Почти по-военному короткая стрижка. И темные стекла очков.

— Зачем вы убили свою мать, Норман?

Задав вопрос, я тут же отвернулся, подзывая официанта. Собственно, Дагерти уйти мог за это время. Ведь это было неофициальное расследование, няне собирался делать сенсационные признания.

Просто, когда я узнал, что у Мерилин Монро был сын, я взял и позвонил Джерри Рубену. То есть, конечно, не когда готовил материал для фильма, а когда вознамерился разобраться именно в тайне ее убийства. Почему-то на заре карьеры я не любил докапываться до истины. Моим авторским приемом считались истории незавершенные. Я очень любил Хичкока, и мне казалось, лучшими в его фильмах были моменты, когда зритель не знал, чего ожидать и поэтому случался тот самый сан-спес, который характерен для жанра фильмов ужасов. Потому в юности мятежной я считал, что все криминальные хроники надо подавать, как фильмы ужасов, то есть побольше загадок, крови и смертей. Уже потом понял, что самое страшное и драматическое не в крови и трупах, а в том, что до того, как стать грудой мяса, это были живые люди. Просто люди, которые смеялись, пили вино, любили, покупали на Рождество подарки. И когда я научился делать акцент на этом, сразу получил предложение написать цикл книг.

Короче, Рубен вежливо согласился на встречу. Вообще, не представляю себе, чтобы Джерри отказывался от каких-то встреч. Я почти знал, что он скажет.

И не ошибся.

— Норман? (Зазмеилась улыбочка, словно Джерри не совсем понимал, о чем речь идет.)

— Сын Мерилин Монро, — терпеливо пояснил я, словно говорю с дауном.

— Наш клиент.

И почему я не удивился?

— Почему именно Норман? Ведь она же его мать, — я закурил и на этот раз не спускал с Джерри глаз.

— Все просто — нужно сделать так, чтобы все подозревали друг друга. Спецслужбы — мафию, мафия — спецслужбы, Джон Кеннеди — Роберта Кеннеди и наоборот.

Я даже забыл, что хочу курить. Сидел и молча смотрел на Рубена, а тот, кажется, упивался моим шоком. Именно шоком, потому-то яине видел простейшего решения. Ни я, ни кто-то другой. Мы мыслим категориями общими, тогда как Клан, решая свои проблемы, делает ставку на частное. Можно даже сказать — на человеческую природу. Я задумался в тот момент о характеристиках, которые писали на нас в школе. В двух словах, но в университет без этого было совершенно не попасть. И пара строчек в личном деле, написанная специалистом, мгновенно превращала просто выпускника в счастливчика, который имел при себе, скажем так, персональную карточку, решающую, к чему есть способности, а на что стоит обратить внимание для дальнейшего развития. И это только так кажется, что если в личной характеристике написано: «Сдержан в принятии решений», это означает только то, что написано. Для серьезного психолога (а в Клане работают тысячи профессионалов, которые разбирают личность на составляющие и выдают информацию, какие меры воздействия наиболее эффективны, чтобы Клан мог спокойно использовать того или иного человека в своих целях) в подобной фразе — вся поднаготная. Поэтому Клан работает только с личностью, подчиняя и используя ее уязвимые зоны для своего блага.

— Ты просто не умеешь воспринимать мир как мозаику, Бейл, по-обывательски воспринимаешь общественное мнение — с фактическим одобрением или остракизмом. И тебе это простительно, потому что ты газетчик.

Я хотел было возразить, но Джерри не дал мне сказать:

— Частный детектив, публицист, — прозрачные глаза смотрели на меня с ехидством, — неприятно, когда называют обывателем? Отвечай.

— Не очень приятно, — я невольно улыбнулся. Джерри был профессионалом и любил поиграть в словесную эквилибристику.

— Бейл, одна из причин, по которым Клан помогает тебе в смешных изысканиях, — твоя честность.

Я усмехнулся. Видимо, Рубен остался доволен моей реакцией и перешел к делу:

— Нормана мы нашли, когда ему исполнилось одиннадцать лет и он рос в детском доме в Санта-Барбаре. Мальчика усыновили и перевезли на юг, но он быстро наскучил, и от него отказались, — так вкратце рассказал Джерри о детских годах сына Мерилин. — Естественно, планов у нас никаких не было, но, памятуя о том, что люди, которых мы хотим заставить вступить в Клан, должны иметь Наблюдателя, придержать его кандидатуру следовало. Просто мы об этом не говорили до определенного времени ни сыну, ни его матери.

— Как она пережила все это?

— О, скандал и развод с Артуром Миллером? Этого мы тоже не хотели.

Джерри говорил искренне. Я сразу поверил ему. Клан действительно не хотел, чтобы Мерилин потеряла силы и желание жить. А после развода именно так и произошло.

Мистер Дагерти не ушел. Просто сидел и смотрел на водную гладь. Только лицо у него стало старым и осунувшимся. Неужели совесть, мистер Норман? Но я спросил не об этом:

— Когда вы узнали, что ваша мать именно Мерилин Монро?

— В 1956-м. — Норман уже пришел в себя и даже закурил. Правда, руки у него все еще дрожали. — Я жил в богатой семье и на самом деле был счастливым ребенком, даже забыл, как от меня отказалась первая приемная семья. (Кривая усмешка, и снова дрогнули руки.)

Я понял, это больная тема, и был готов отдать руку на отсечение, что именно сюда и надавил Клан. У брошенных детей очень ранимая психика, а если им сказать, что от них отказались по настоянию настоящей матери, которая посмотрела из окошка шикарного авто, и ей просто не понравился ребенок, — травма на десятки лет обеспечена. Я покачал головой. Наверное, у Джерри я этого спрашивать не буду, потому что явственно понял: то был первый шаг Клана. Кто-то фиктивно усыновил мальчика, чтобы заведомо отказаться от него, а потом найдется другая, нормальная, любящая семья. Однажды под Рождество ему расскажут трогательную историю о том, что именно они хотели усыновить маленького Нормана, но их попросили подождать, потому что очень известная кинозвезда хотела забрать сына к себе, но, увидев, передумала. Вот такая, собственно, сволочь!.. И ребенок поверит. Поверит из благодарности, что его приняли в семью, где ему так хорошо, на Рождество дарят подарки, а новая мама такая добрая и искренняя. Я ненавидел методы Клана. Ненавидел.

— Увидели по телевизору, наверное? — наугад задал вопрос.

— Именно. В сюжете было о процессе против драматурга Артура Миллера, обвиненного в связях с коммунистической партией, а рядом с ним — Монро. Такая красивая, что дух захватило.

Затяжка сигаретой, и снова мой вопрос:

— Приемная мать сказала, что Мерилин ваша родная мать?

Чуть удивленный взгляд:

— Да, а откуда вы знаете?

Что я мог ему рассказать про Клан? Ничего. Он бы и не поверил, скорее всего, ведь «сказочка», будто у многих популярных личностей есть Наблюдатели, способные на убийство, потому что у них в мозгу сидит невидимый микрочип, подходит скорее для сериала «Секретные материалы».

Выписка из медицинской экспертизы по факту смерти американской актрисы Нормы Джин Бейкер, более известной как Мерилин Монро:

Смерть наступила в результате передозировки наркотиками, принятыми совместно с сильной дозой барбитуратов и алкоголем.

При этом ни один из экспертов не уточнил некую деталь: наркотики попали в организм через анальное отверстие. То есть посредством обычной клизмы, не обнаруженной на месте самоубийства или убийства. Я общался с одним экспертом из ФБР, и он сообщил, что при таком процентном сочетании принятых лекарственных средств и выпитого алкоголя организм бы просто отключился — был бы обморок, а во время обморока сердце замедляет свою работу, кровь начинает циркулировать медленно, но летальный исход исключен. Горничная пришла убираться к Мерилин спустя всего несколько часов после приема препаратов, и она же вызвала «скорую»:

— Мисс Бейкер принимала мочегонные препараты, — рассказывал доктор Сайдж, — в сочетании с барбитуратами это означало очень серьезное воздействие на печень, то есть сильнейшую нагрузку, а когда отказывает печень, человек впадает в кому, но не умирает. При всем уважении к мисс Монро я с трудом могу представить, как при ее комплекции и под воздействием расслабляющих препаратов она смогла еще сделать себе клизму с наркотиками. Вы не замечете странностей?

Конечно, я-то заметил, но этот разговор происходил в 2006 году, когда меня интересовало, при каких обстоятельствах умерла актриса, а в 1962 году это дело стало сенсацией, но расследование быстро зашло в тупик. Оно не поддерживалось спецслужбами, а президент промолчал.

— Президент? — ворчит та самая бывшая горничная. Опять же по наводке Джерри Рубена (интересно, я бы без него вышел хоть на кого-нибудь?) я нашел ее на заправочной станции в штате Коннектикут. Бодрая на вид бабуля выгуливала двух сорванцов, умудрившихся испачкать мне машину пластилином, несмотря на жесткий контроль их бабушки.

— Я ничего и не спрашиваю.

— Именно, молодой человек, он даже цветочка не прислал, когда ее схоронили.

— А должен был? — откровенно изображаю из себя идиота.

— Знаете, молодой человек, Норма баловалась алкоголем, я частенько видела ее подшофе, атои просто напившейся до истерики. Когда она была пьяна, то откровенничала со мной. Плакала, жалела, что нет детей. Аборты стоят тьму денег, а мужики любят ее тело — нет бы кто просто как бабу обнял, приласкал, без мыслей о сексе-то. Обнял, да увез вдаль от шума, на ранчо, чтобы детей родить и домом заниматься.

— Странные мысли для кинодивы. — я как всегда был скептичен. Мне казалось, человек, который приносит пользу (читай — радость) своей деятельностью, не может и думать, чтобы уйти куда-то, а уж тем более уехать на далекое ранчо. Избранных не так много, если Бог наделил их даром — нельзя о себе думать. Кажется, я стал рассуждать, как Рубен. С поправкой на то, что он использует одаренных людей для создания мировой гармонии — на свой лад, конечно, — а я, как всякий обыватель, думаю, что фильм «В джазе только девушки» без Мерилин Монро никогда не стал бы хитом.

— И что она говорила?

— Что любит Артура Миллера, драматурга этого, — проворчала мисс Темпл, — что он умный, а ей от его слов и ласки жить хочется. И что она никогда его не предаст. — И помолчав, добавила: — Пока жила с ним, ни разу с любовником не закрутила.

— Почему они расстались?

Я читал отчет о бракоразводном процессе, и меня откровенно покоробили слова «несходство характеров». Ведь я знал Артура Миллера лично, брал у него интервью и общался, когда шла подготовка передачи о становлении современного американского театра (где только ни приходится подрабатывать репортеру!). Естественно, когда мы пропустили по паре стаканчиков, я задал вопрос и про женщин. И очень удивился, узнав, что великий драматург был женат на Монро. Выпивка, отсутствие диктофона, дружеское расположение — Миллер был довольно откровенен. Он сказал, что любил Мерилин, восхищался ее природным умом, ему нравились ее чуткость и умение быть внимательной к его настроениям, что дом был полная чаша, а Мерилин была верна обетам. И все же было одно «но». И даже не ее карьера. Артур знал, это на экране его жена играет глупую блондинку, а в жизни она рассудительна.

— Но ее ум был провинциален, — сказал он мне тогда, — от природы

Мерилин была чуткой и проницательной, умела поддержать разговор, много читала, когда мы с ней жили, но она оказалась совершенно неспособной мыслить общими категориями. Анализировать, делать выводы и приходить к решению в общечеловеческом понимании проблем. И если бы это был эгоцентризм, я бы понял, но меня настигла скука, когда я заметил, что она не в силах развиваться. Умная. Домашняя. Да, точно, именно домашняя, уютная женщина. И я, старый либерал, который, вместо того чтобы сидеть за обеденным столом, мог сорваться с места и уехать на собрание современных драматургов и не вылезать оттуда сутками! Мне требовалась не просто жена, но и единомышленница. И потом… ее ребенок…

Да, Мерилин Монро как раз в тот год узнала: у нее есть сын. А еще она узнала, что, оказывается, парень думает, будто в 1953 году она якобы отказалась от него, сочтя неподходящим для ее апартаментов.

О чем может думать мать, которой сказали такое? Каково женщине, мечтавшей о ребенке, тщетно искавшей его в приюте, в котором оставила? А его уже к тому времени увезли в Санту-Барбару, и его след пропал, словно мальчика и не было. У нее произошел срыв. Сильнейший нервный срыв, о котором таблоиды писали как об очередном срыве съемок, радостно сообщая подробности: Монро безум на и пьет. И многое, многое другое.

А она просто билась в закрытую дверь, потому что не могла вернуть себе сына.

— Мы однажды встретились с ней, — Норман сбил пепел и отпил уже потеплевшее пиво, — в сентябре 1960 года. Я ей позвонил и сказал: «Привет, мама, я твой сын». Мы посидели в уютном кафе в Беверли-Хиллз.

Встреча вышла натянутой. Мерилин пыталась выглядеть непринужденной, а Норман смотрел на нее с вежливым интересом.

— Наверное, в моих глазах читались мысли о ней.

Снова глоток пива.

Я молчал, прекрасно понимая, куда он клонит.

— Я высказал ей все, что вынашивал годами, что думал о ней: «Мерилин, ты дрянь, бросившая сына. Бесхарактерная, эгоцентричная сука, которая берегла свою интересность, чтобы прыгать в койке президента Кеннеди».

Немного помолчав, словно в подтверждение моих слов, он добавил:

— А еще я сказал: «Не надо было на меня смотреть из окошка своей чертовой машины, я уродился проницательным ребенком и сам бы почувствовал, что не нужен тебе…»

Норман говорил и говорил, распаляясь и вновь переживая те минуты. А я ужасался, понимая, как испоганили жизнь королевы экрана. Мне очень не хотелось звонить Джерри, но я должен был спросить его кое о чем. Расставшись с Норманом, я схватился за трубку.

— Норман убил ее своим появлением, Бейл. Ты же знаешь, наша организация использует все возможные способы психологического давления, а этот эмоциональный шантаж вышел смертельным.

— А как же наркотики? Они тоже психологическим путем попали в организм? — Я был зол на Джерри, на Клан, на его методы, на всех.

— Ха-ха-ха. — холодный смех прервал речь Джерри. — Пятого августа 1962 года Мерилин Монро ждала своего сына. Он позвонил в дверь, а любящая мать открыла ему.

— Я не верю тебе.

— Наивный. (Сочувственный смешок.) Норман действительно позвонил в дверь и сказал: «Мама это я», а вот войти ему не позволили.

Почему-то я очень ярко видел этот момент — словно хронометраж возник перед моим взором. Огромный дом. Мерилин босая, в белом топе и обтягивающих джинсах. И она пьяна. На столе, на полу — всюду бутылки из-под шампанского, пустые, почти не тронутые. И много-много ведерок со льдом. В руке у Монро фужер с шампанским. Губы в кроваво-красной помаде кривятся в попытке улыбнуться. Она ждала сына, а вошли двое мужчин.

Почему-то она не кричала. Почему? И почему ее родной сын спокойно сел в машину и уехал, чувствуя себя даже отмщенным. Единственное, что можно назвать благородством, — представители Клана не насиловали актрису.

Просто подменили ее бокал на тот, куда подсыпали тройную дозу барбитуратов, и включили телевизор. Подождали, пока Монро затихнет у экрана, затем взяли принесенную клизму и почти бережно наполнили ее содержимым кишечник звезды. Бескровные убийцы — лучшие бойцы Клана. А ведь могли просто застрелить ее и подкинуть пистолет, на котором были бы отпечатки пальцев самого Кеннеди. Только зачем? Они тихо вышли, аккуратно прикрыв за собой дверь. На постели лежала умирающая звезда. В белом топе, джинсах в обтяжку, с тихой улыбкой на кроваво-красных полуоткрытых губах.

— Вы так и не простили ее, мистер Дагерти? — успел его спросить я еще до того, как завершилась наша встреча.

Он посмотрел мне в глаза и просто ответил:

— Простил, когда она умерла.

Больше говорить было не о чем. И мы распрощались. Только вот руку я ему не пожал. Просто не мог.

Она была роскошной. Она была любимой. Она была неповторимой. И что с того, что в одном из последних интервью Мерилин, улыбаясь своей немного грустноватой улыбкой, сказала:

— Всю жизнь я принадлежала только зрителям. Ведь я великая, и никому другому не нужна.

Джерри мне заявлял, что Норма Джин Бейкер все равно покончила бы жизнь самоубийством, а так ее смерть принесла некоторую пользу. Во-первых, Карибский кризис 1962 года закончился мирно, хотя мир был на волосок от ядерной войны. И не потому, что Джон Кеннеди был умен и проницателен, а потому что он был упрям и амбициозен. Когда во время процесса эскалации в заливе Свиней на Кубе ему принесли анонимку, где говорилось о том, будто у анонима есть компрометирующие записи из дневника Мерилин Монро, президент велел послать анонима подальше и добился все-таки того, что СССР убрал с Кубы свои ядерные установки, закамуфлированные под исследовательские лаборатории. Допусти Кеннеди слабину — неизвестно, что бы сейчас было с нашей планетой.

Во-вторых, перессорились два могущественных наркокартеля: оба босса картелей внезапно узнали, что ходили на похороны кинозвезды (какой-то папарацци щелкнул на камеру скорбящих), и их ссора тут же была использована Кланом, чтобы завладеть рынком сбыта и получить не просто влияние, но и миллиардные прибыли, необходимые для создания агентурной сети.

В-третьих, Роберт Кеннеди наконец стал готовиться к тому, чтобы занять место брата после его смерти. И тут я немного забегу вперед, сказав, что именно Роберт был Наблюдателем Джона Кеннеди.

А Мерилин Монро — пожалуй, она и вправду одной ногой была небожительницей. Я вспоминаю сейчас тот самый разговор с Артуром Миллером, искавшим единомышленницу, а нашедшим просто жену. Он сетовал, что Норма была провинциальна, пила, что у нее были сомнительные роли, переживания по поводу сына, с которым ей не удается наладить отношения. И тогда же Миллер заявил: «Я слишком любил ее, чтобы выдержать ее любовь. Мы расстались, потому что она искала гибели и не хотела для меня той же участи. И я ушел. Вернее — остался. Просто между нами навсегда выросла стена».

 

Глава 4. Джон Фицджеральд Кеннеди

Настоящий мужчина. А кто же не грешен? Анонимка. Пять минут до войны. Убийца президента был русским?

 

За невероятное красноречие его называли «златослов Кеннеди». Он совершенно не стеснялся того, что постоянно занимался риторикой и штудировал учебные пособия для ораторов. Джон Кеннеди был лишен всех комплексов, присущих политикам его уровня. Его подгоняло желание демонстрировать осведомленность во всех отраслях знаний. То есть ораторское искусство — не дар от Бога, а изучение закономерностей при произнесении речи, искусство расставлять акценты, правильно строить предложения и делать паузы. И конечно, улыбаться — улыбаться, даже когда тебя терзают боли в позвоночнике, причем так, что хочется выть. У Кеннеди были проблемы с позвоночником (последствия травмы, полученной в детстве), и ему частенько приходилось надевать корсет, чтобы не сутулиться, когда больше всего на свете хотелось сгорбиться, ухватиться за какую-нибудь стенку, а еще лучше остаться в постели, потому что боль затрудняла движения. Но такого Джон себе никогда не позволял. Обезболивающие уколы — и снова светящаяся улыбка на лице.

Говорят, что сорок девятый президент был «самым Американским президентом, несмотря на ирландское происхождение». И это действительно так. Политолог Джеймс Джемисон, который начал карьеру еще при Эйзенхауэре, писал о Кеннеди: «Этот сорвиголова был истинным американцем. Он умеет улыбаться смерти в лицо и наверняка на эшафоте скажет палачу: „Как ваши дела? У меня пока все о’кей“».

Кстати, Джон Фицджеральд был не просто ирландец — он вырос в семье очень строгих католических правил, и его матушка считала порку лучшим средством, способным остудить горячую голову. Конечно, нельзя сказать, что братья Кеннеди (был еще старший Джозеф и младший Роберт) росли отчаянными сорванцами, но пошалить, завязать шумную потасовку — очень даже могли. Даже Джон, ребенок болезненный, и тот с удовольствием проказничал, пока домой не возвращался отец, и тогда дети вели себя послушно. Надо сказать, что будущему президенту пришлось приложить много усилий, чтобы его перестали считать за доходягу.

Джозеф, отец Джона, был личностью одиозной. Выходец из небогатой ирландской семьи, он приехал в Штаты в начале XX века, долго мыкался по разным углам, подрабатывал то грузчиком, то шофером, пока не устроился на скромную должность в профсоюз ирландских рабочих. Там он постепенно стал подниматься по служебной лестнице, пока в 20-е годы не сумел провести очень рискованную махинацию, принесшую ему двести миллионов долларов, которая и позволила Джозефу войти в элиту Восточного побережья и получить место в конгрессе. Он стал помощником по международным связям и готовился стать послом в одной из западных держав. Собственно, благодаря отцу, оказавшемуся послом в Великобритании, Джон очень рано стал свидетелем того, как развивается фашизм в Европе. В Гарварде Кеннеди написал сочинение под названием «Как бороться с тоталитаризмом», потому что его возмущало то, как медленно и неохотно Европа реагировала на засилье фашистского менталитета. Политика невмешательства, которой придерживался Старый Свет, смущала пылкий ум молодого демократа, и хотя отец всячески ограждал сына от резких высказываний, все это приводило к бурным дискуссиям за обеденным столом.

Подобная дискуссия произошла и тогда, когда Джон решительно заявил, что собирается на войну.

— Ты только что переболел простудой, сынок. Отец аккуратно разделывал куриную ножку ножом и вилкой.

— И что? На флоте.

Тут Джозеф поднял на Джона недовольный взгляд.

— На флоте, — отчетливо проговорил парень, — я буду носить непромокаемую обувь и не простужусь.

— Ты никуда не пойдешь.

Пожатие плеч и новый еле слышный удар ножика о фарфор.

— Нет пойду, я гражданин своей страны, страны, которая вступила в войну, и отсиживаться в тылу не намерен. У меня есть совесть, и я люблю свою страну.

Что тут было ответить? И отец скрепя сердце помог сыну устроиться на флот. Так Кеннеди стал капитаном торпедного катера.

Я встретился с одним из участников боя — тогда торпедоносец спасся лишь чудом. Мне хотелось узнать, как люди, выжившие в этой мясорубке, сумели сохранить рассудок и жизнелюбие. Ведь старшему лейтенанту Ларри Волтеру, служившему с Джоном Кеннеди на катере, сейчас уже ни много ни мало девяносто лет. Этот старик не только остался трезв умом и сохранил ясную память, но даже работает в пекарне начальником смены! Я, откровенно говоря, не ожидал такой бодрости и прихватил мало пленки для диктофона, потому что Ларри, простите за откровенность (Ларри, прости и ты!), совершенно измучил меня историями о хлебе. Я слушал и диву давался — всегда думал, что люди, пережившие войну, с охотой говорят именно о ней, а мой собеседник рассказывал о преимуществе канадского сорта пшеницы, который дает какую-то зверски качественную муку для изготовления какого-то уникально вкусного хлеба.

С трудом съев очередной кусок теплого душистого хлеба, я наконец плавно перешел к теме визита:

— Джон Кеннеди был вашим капитаном.

— Еще каким! — тут же перебил меня Ларри. — Он тогда мог увести катер, не вступать в бой, но из конвоя оставались только мы и «восьмерка», а «восьмерка» везла раненых. Потому Джон принял решение, мы вступили в бой, прикрывая тральщик и «восьмерку». Решительный был капитан. Умный. Волевой.

Зарево над океаном. Грохот канонады. Ничего не видно от взрывающихся брызг воды. Ледяная вода затекала за шиворот, слепила глаза, почти невозможно было вздохнуть, но Кеннеди отдавал приказания четко. Можно ли ожидать этого от молодого человека, который недавно закончил Гарвард?

— И спина у него все время болела, — сказал мой визави, задумчиво рассматривая свои руки, — только он не говорил никому. Да в замкнутом пространстве как не узнать? Вот и мы как-то узнали, не помню теперь подробностей, но когда он каждое утро с улыбкой проходил по катеру, приветствуя и подбадривая ребят, а иногда обмениваясь с ними шуточками, мы понимали, чего это ему стоило.

Пауза. Я было хотел что-то сказать, но Ларри меня опередил:

— Вот это, сынок, и называется мужеством.

После серьезного ранения и речи не было о продолжении военной карьеры, в действующие силы Джона не вернули, хотя он откровенно угрожал дойти до президента. Тогда у Джозефа лопнуло терпение, и он набрал номер секретаря Рузвельта и попросил, чтобы некого офицера Кеннеди и близко не подпускали к Белому дому. На это Джон мстительно процедил сквозь зубы, что когда он будет президентом, то тоже не пустит некоего Кеннеди в Белый дом, пусть и не напоминает о родственных связях. Джозеф только расхохотался над шуткой, но взгляд у него при этом был одобрительным.

Сын вырос, и у него стал проявляться мужской характер. Он ставил перед собой цели, которых можно было достигнуть. Казалось бы, странная философия, определить цель — стать президентом Соединенных Штатов Америки? На самом деле очень просто. Модель государственного устройства Штатов очень демократична, и президентом страны может быть каждый достигший определенного возраста, не имеющий судимостей и не страдающий психическими расстройствами. Более того, должность в Белом доме — вполне реальная планка для политика, который без амбиций в конгресс США соваться не будет. Как же молодой человек мог обойти стороной эту должность?

Никак.

Жаклин Ли Бувье осенью 1953 года стала женой успешного конгрессмена Джона Кеннеди. Жаклин очень обаятельная, молчаливая и застенчивая. Джон красив, избалован женским вниманием и удачлив в политике. Кроме того, его семья по-прежнему очень богата, а Жаклин выросла в семье, где денег всегда не хватало. Социальный статус будущей жены очень важен для карьеры политика. А тут. Друзья даже посмеивались над Кеннеди: мол, выбрал девушку из бедной семьи, желая всем показать демократичность. Джон только отшучивался в этих случаях. Была, правда, версия, будто молодой и любвеобильный политик переспал с девушкой. Об этом узнал ее отец и пригрозил горе-любовнику заявить в полицию, предъявив обвинение в изнасиловании, что и повлияло на окончательное решение будущего президента, не пожелавшего связываться с полицией и журналистами, ковыряющимися в грязном белье конгрессмена, дабы найти пятна на все еще безупречной репутации. Впоследствии выяснилось, что Джон, будучи католиком, вообще не спал с Жаклин до первой брачной ночи, но тогда эти тонкости не учитывались и скандал мог разгореться нешуточный. Забавно,

Кеннеди был охоч до женского полу, о чем знали все без исключения. Поэтому ему бы тут же простили интрижку с очередной женщиной, но Джон внезапно проявил покладистость и после нескольких месяцев знакомства сделал Жаклин предложение. Кстати, Жаклин думала неделю.

— Джон извелся тогда, — вспоминает его приятель, депутат от демократической партии Санни Уолтер, — всю неделю ходил сам не свой. После сделанного предложения и после того, как Жаклин не ответила сразу, поскучнел, перестал улыбаться и пугал мрачностью духа — это при его-то постоянном жизнелюбии! Однажды просто ушел с заседания, сославшись на головную боль.(Мистер Уолтер рассмеялся.) Мы решили, что он увлекся этой капризулей, начали над ним подшучивать, но он вспылил и практически послал нас.

— И я помню, — рассказывает Лара Куотермейн, дочь миссис Куотермейн, белошвейки, которая иногда помогала выполнять заказы в этой семье. — Я, правда, маленькая была, всего-то пятнадцать, но хорошо помню, как Кеннеди окрыленным приходил со свиданий. А потом мама сказала, что он сделал предложение одной девушке, но она уже неделю ему не отвечает и поэтому на Джона, мол, смотреть жалко. Осунулся, стал бледным и почти не ест. Влюбился до потери пульса.

Сохранилось несколько дневниковых записей в бумагах самой Жаклин Ли Бувье, и одна из них очень короткая, но смысл совершенно очевиден:

Ждет моего ответа. Я молчу. Мне надо время, а он стоит за дверью и просит, чтобы я согласилась. Любит. Мог бы и не говорить, я знаю, что любит, но я взяла неделю. Мне нужно привести мысли в порядок. Не хочу пересудов. Май. 1953 год.

В сентябре сыграли свадьбу. Потом поехали отдыхать в Акапулько. А через месяц у Джона была очередная интрижка с красивой шведкой по имени Бригитта.

Вот в этой безудержности в страстях и желании получить все и сразу, победить и удержать был Кеннеди. Он был словно комета, и шлейф ее до сих пор оставляет след на нашей земле.

— Ты слишком романтичен, — сказал Джерри, когда я показал ему этот отрывок рукописи. — Ты видишь людей под таким слоем сахарной пудры, что я иногда боюсь диабета.

Взгляд прозрачно-голубых глаз испытующе смотрит на меня:

— Наш президент был амбициозен, заносчив, эгоистичен. Он раздавал должности членам своей семьи, он изменял жене и был жесток с любовницами. У него был очень плохой характер из-за регулярных болей в спине.

Пауза и смешок.

— Ты бы хоть вспомнил, горе-репортер, что психологи давным-давно доказали: физическая боль приводит к деградации быстрее, чем алкоголь. А Кеннеди испытывал острейшую боль почти постоянно, и врачи (Джерри закурил) опасались за его психическое состояние.

Пауза.

— И если порыться в архиве ФБР, то можно найти бумаги, в которых описывается то, как разрушалась костная ткань, причиняя боль и воздействуя на психику. Если бы президента не убили, он бы умер через два-три года где-нибудь в палате для олигофренов, прикованный к инвалидному креслу.

Меня теперь ничего не удивляло при разговоре с Джерри: часть вопросов стала простой формальностью, — кто стоит за всем, я уже знал:

— Клан?

На этот раз довольная улыбка. Чуть приподнялась верхняя губа, обнажая ровные белые зубы:

— Умен, Бейл, — съязвил Джерри. — Клан не устраивал президент, который бы просто скончался в инвалидном кресле, и Клан не устраивало то, что было написано в дневнике у Мерилин Монро. О, конечно! (Перехватил мой взгляд.) Норма не была набитой дурой, она очень аккуратно вела дневник. Между историями об очередном аборте появлялись записи, бросающие тень на нашу организацию, и это нас раздражало.

Я покачал головой и в очередной раз возмутился про себя методами и моральными устоями Клана.

— Вот нам и не понравилось такое положение вещей, — Джерри почти обрадовался моему пониманию проблемы. — Норма писала, как Джона бесила зависимость от Клана и что он во время приступов боли грозился вывести всех на чистую воду. (Взор Рубена стал печален.) У мистера президента оказалась неплохая секретная служба, и его ребята даже нашли одну из наших квартир, чего не мог никто и никогда. (Зазмеилась привычная улыбочка.) Правда, мы потом эту службу немного придержали и разнесли в клочья. Пуля пробила голову Кеннеди, пуля, вылетевшая из винтовки с оптическим прицелом. Нажал на курок некто Ли Харви Освальд. А что было у него в это время вживлено в мозг? — менторским тоном поинтересовался Джерри, корча из себя терпеливого учителя.

— Чип, — благонравно ответил я.

— Верно, — Джерри явно гордился моими логическими способностями:

— А почему он стрелял в голову президенту?

Пожимаю плечами:

— Освальд был очень посредственный стрелок, но автоматическое оружие достаточно надежное средство, чтобы пробить ребра и попасть в сердце.

Рубен приложил ладонь к моей груди, и я вздрогнул. Я отлично понимал: он на всякий случай напоминает, услышанная информация секретна, и если я захочу ее использовать против него, то в мире столько автоматического оружия, что не обязательно для этого прибегать к услугам наемника:

— Гуд, понимаешь (он убрал руку). Нужно было просто уничтожить микрочип Кеннеди. У Джона Кеннеди в мозг был вживлен наш микрочип, — спокойно повторил Джерри, — но корсет президента мешал разрушить биологическую структуру чипа из-за специального сплава, иногда блокировавшего импульсы, которые мы посылали со своей базы. Поэтому в момент убийства все было довольно плачевно: машинку могли обнаружить при вскрытии. Пришлось выбить ее вместе с мозгами на платье Жаклин. (Снова печальный взгляд.) И мы немного рисковали: Освальд действительно неважно стрелял и, получив задание стрелять именно в голову, неожиданно запаниковал. (Рубен скрестил кончики пальцев «домиком».) Мы эту проблему устранили, но из-за его неловкости Кеннеди оказался на несколько часов в коме, а это было не летально. Мы рисковали, Бейл.

— Чем? — хмуро спросил я.

— Разработанным проектом, дорогой друг.

Кто же такой этот Ли Харви Освальд, человек, оставшийся в истории убийцей 49-го президента США? Ли связывали с коммунистами, с мафией, с политическими соперниками Кеннеди. Была версия, будто свихнувшийся от любви к Мерилин Монро миллиардер нанял убийцу, чтобы отомстить за приказ Джона кинодиве избавиться от очередного ребенка. Факт участия в убийстве мафии мог быть подтвержден и тем, что в конгрессе разрабатывали закон о централизации игрового бизнеса, а это существенно било по карману тех, кто благодаря казино отмывал биллионы долларов. И конечно, подозревали группу так называемых «Семи», состоящую из офицеров, выступавших против любых мирных переговоров во Вьетнаме, которые вели диверсионную работу, разрушая все попытки урегулирования ситуации в этой стране. Подозревали битников, хиппи, брошенных женщин, вице-президента Джонсона и даже Роберта — брата Джона. Подозревали. Проще назвать, кого не подозревали, вплоть до инопланетян. Версий убийства президента было более сорока тысяч. Сорок тысяч! И ни в одной не фигурировал Клан.

Если бы я теперь не знал, что Джон Фицджеральд Кеннеди тоже был представителем этой организации, то долго искал бы ответ к этой шараде.

Все оказалось очень просто, до банального просто. В 1947 году молодому политику для победы в конгрессе не хватало сотни голосов. Что такое сотня голосов? Тем более все знали: избиратели очень любят молодого политика, поддерживают его, и помощники легко убедили претендента, будто эта сотня просто не успела проголосовать. Просто не успела. И Кеннеди поверил. Он был лидер и никогда не сомневался в себе. Еще с тех пор, как заявил отцу, что доберется до Белого дома.

В тот вечер к Джону подошел скромно одетый мужчина. Дело было в ирландском пабе, где будущий депутат ждал результатов голосования и мрачно размышлял о сотне бездельников, которые наверняка где-то загуляли, вместо того, чтобы прийти на выборы. Но именно их голоса необходимы как воздух. Джон отпил пива и поморщился. Снова начинала болеть спина. Он устал. Не спал несколько суток подряд, а теперь еще эти предатели чертовы… Сотня… Видимо, Кеннеди говорил вслух, но мужчина, опустившись рядом на стул у барной стойки, спокойно предложил вариант:

— Сто голосов, мистер конгрессмен, — подошедший намеренно обратился именно так: «мистер конгрессмен», чтобы Джон почувствовал прелесть звучащего обращения, — и вы получаете место в конгрессе.

— А что получаете вы? — Кеннеди обернулся и в упор посмотрел на собеседника.

— Бессмертную душу, естественно, — рассмеялся тот.

И ведь не лукавил!

— Ничего такого от Кеннеди не требовалось, — Джерри закинул ногу на ногу. — Мы даже не корректировали его работу. Один раз, во время Карибского кризиса, хотели немного нажать, а он отказался слушать.

В глазах Рубена появилось уважение.

— Джон был уникален. И то, что он обнаружил нашу квартиру, вполне естественно — он не терпел чужой воли, не терпел советчиков, хотел все решать сам.

Улыбка и взгляд на меня.

— Есть такой комплекс у страдающих разными заболеваниями, когда они стремятся избавиться от опеки и доказать, что способны быть полноценными людьми.

— Чертов психолог, — мрачно подумал я.

— Кстати, так называемый ядерный чемоданчик при президенте Кеннеди никогда не открывался, если рядом не находился еще кто-нибудь, — таково было условие Клана.

Линдон Джонсон вспоминал: в те дни, когда три недели беспрерывно шли переговоры, мир никогда не был так близок к ядерной катастрофе. Ощетинившаяся советскими ракетами Куба менее всего напоминала безобидный островок. Хрущев называл это «акцией по обороне мирного и независимого государства». Кеннеди с трудом сдерживал своих советников, чтобы те уходили от эскалации конфликта, а блокаду острова американскими эсминцами с ракетными установками на борту назвал просто «изучением местности». Ракеты русских смотрели на американский берег. Ракеты эсминцев были нацелены на русских. И только Кеннеди и Хрущев, почти не прерываясь, говорили по телефону. Сутками. Страшными сутками, когда мир замер в ожидании войны.

— Ничего не решалось, — говорил Джонсон. — Кеннеди мучился от болей в спине, несколько раз подбегал к комнате, где хранился ядерный чемоданчик, и тут же летел обратно к телефону. Я-то думал, он не сможет говорить после таких вспышек, а он спокойно брал трубку, улыбался, словно видел собеседника, и твердым голосом начинал разговор:

— Хай, мистер Хрущев, как ваша супруга? Спасибо. Моя тоже. Передавайте привет. О, сейчас только что сказали, на базах на Кубе творится нечто новенькое. Не разъясните?

Да, Кеннеди был именно таким. Он умел сохранять хладнокровие в минуты локальных катастроф. И на плахе он улыбнется палачу и скажет «Хай, как дела? У меня пока все о’кей».

Даллас очень красивый город. Очень красивый и богатый. Я бывал там несколько раз. И всякий раз, когда я приезжаю, иду тем же маршрутом, каким следовал кортеж президента. Накануне он получил анонимку с угрозой и, смяв, выбросил ее. Его предупреждали. Его пугали. Ему советовали. Но Клан знал своего любимца лучше всех. Клан знал: президент поедет в Даллас — ничья воля ему не указ. И чем больше было советов через «не», тем упрямее становился президент. Для него всегда «нет» означало «да».

Поэтому у него была власть, кресло президента и много женщин.

— Порвем их, — шепнул он Жаклин и подал ей руку, спускаясь с трапа самолета.

Открытый верх автомобиля. Улицы, переполненные народом. Даллас не очень жаловал Кеннеди, но уважал отвагу. Открытый верх автомобиля в городе, где все имеют оружие. Поэтому люди приветствовали своего президента. Он был настоящим патриотом. Несколько раз Кеннеди выходил из машины и общался с техасцами. И сейчас он им улыбался своей обаятельной мальчишеской улыбкой. Спустя несколько секунд раздались выстрелы. Крик. Паника. Джон стал оседать на колени сидящей Жаклин. Та словно оцепенела и, стараясь удержать его голову, шептала:

— Джон, я люблю тебя.

Он еще это услышал. Улыбнулся и потерял сознание.

Все подробно обсуждали в печати нерадивость охраны: дом, где засел с винтовкой Освальд, не был проверен, да еще возникли какие-то проволочки с доставкой раненого в больницу. Все это исключительно субъективный взгляд. Эпоха должна была измениться. Клан не прощал неповиновения. Окольцевав легендами факты, он упивается тем, что до сих пор тайна убийства не была раскрыта.

 

Глава 5. Джон Леннон

Первые шаги. Гений и злодейство. Смертельная операция. Имя убийцы знали все. Кто заказал президента Рейгана. Пять выстрелов, изменивших судьбу.

 

Угловатые движения богомола. Тонкие пряди лезут в глаза. От усердия прикушен язык. Очки в железной оправе съехали на кончик носа. Парень изо всех сил теребит струны гитары и очень сердится на себя, что совершенно не удается ухватить технику. Пальцы не слушаются, кисть не гнется, гитара скользит с коленей, да и вообще кажется жутко неудобным инструментом. Джон бы и бросил это занятие, если бы не новый друг, который сидит на столе, болтая ногами, и пристально следит за битвой Джона с гитарой:

— Я не подумаю, что ты малодушный, — сказал, словно прочитав его мысли, сидящий на столе парень, — просто решу, что ты бездарь.

— Я не бездарь, — возмутился Джон и с новой силой задергал струны.

Пол саркастично фыркнул:

— Кисть расслабь. Вот. Пальцы плотнее прижми. Подушечками держишь струны.

Джон Леннон ворчал и ругался, а терпеливый Пол Маккартни мурлыкал себе под нос какую-то мелодию и спокойно исправлял ошибки друга:

— Стоп, — Пол внезапно хлопнул себя по лбу, — Джонни, ты же правша!

— Ну да, — отозвался основательно вспотевший Джон, мельком поглядывая на часы и чертыхаясь. Промучился он больше часа с этой гитарой, и только пальцы заболели.

— А ну-ка, — Маккартни соскочил со стола и потащил его в гостиную к огромному зеркалу, — я левша и учу тебя как левша, поэтому у нас ни черта не получается, а вот теперь пробуем.

Джон стоял перед зеркалом, и руки словно сами прошлись по струнам, пальцы терзали гриф, и впервые за мучительные часы обучения гитара издала нормальный звук.

— Ты мой счастливый билет, — рассмеялся от радости Леннон.

— А то ж, — пихнул его Маккартни в плечо, и парни продолжили заниматься.

С тех пор они были постоянно вместе. Азартные. Веселые. Колючие. Даже когда от «Битлз» остались лишь воспоминания и гениальные синглы, друзья продолжали делать вид, что их отношения по-прежнему безоблачны.

Ринго Стар — один из музыкантов группы «Битлз» лишь пожимал плечами, когда я как-то на одной из вечеринок подошел к нему с этим вопросом.

— У парней просто разошлись интересы — такое бывает слишком часто, особенно если долго трешься в одном коллективе.

— Почему в среде популярных людей так моден принцип японского интервью? — проворчал я, наливая себе пива.

Ринго расхохотался и хлопнул меня по плечу:

— Чудак, правда может быть такой нелепой, что в нее никто не поверит.

Я сердито посмотрел на музыканта и пошел за новой порцией пива.

Недоговоренности порождают недоверие. Недоверие становится основой для скандала. Я не скандальный репортер, и меня фигура Джона Леннона заинтересовала всего однажды, когда я узнал, что в рассекреченных бумагах ФБР англичанина называют «опасно мыслящим революционером с манией преследования». И первое и второе относилось к сфере моих интересов. Это было даже поинтереснее, чем убийство. Кстати, в Леннона выпустили пять пуль. И пуль не простых, а с заостренными наконечниками, которые при попадании в ткани вызывают эффект, практически идентичный разрывному, то есть рвут в клочья, полностью лишая человека шанса выжить. Пять пуль плюс заостренные наконечники. Это даже не убийство. Это бойня, когда, убивая, срывают злобу.

Его звали Марк Чапмен. Он родился в 1955 году. Ничем особым не выделялся. Был просто веселым, хорошим, активным парнем. Он вырос в патриархальной, дружной семье среди любящей родни, с обязательной рождественской индейкой и веселыми поездками по стране. Он был нормальным до заурядности. При этом отличался твердым характером и несгибаемой волей. В семнадцать он едва не стал зависимым от наркотиков — и тут же бросил их употреблять. В восемнадцать научился плавать, потому что едва не утонул в речке и решил, что никогда не поздно выучиться чему-то новому. В девятнадцать надел балахон хиппи и прошлялся по стране около месяца, с интересом присматриваясь к людям и путешествуя автостопом. Фанател от «Битлз», влюблялся в красивых девчонок, работал и смотрел на жизнь удивительно открытым взглядом.

Джессика Блэнкеншип, бывшая до 1975 года девушкой Марка, до сих не может поверить, будто что-то могло настолько изменить ее возлюбленного.

Я специально приехал в Арканзас, желая поговорить о нем. Теперь уже почтенная матрона, а не златокудрая худенькая девчушка, зато с очень эффектной прической, встретила меня у себя дома и протянула узкую кисть для рукопожатия. Я поздоровался, а сам в немом восхищении смотрел на прическу:

— Моя внучка сегодня сдавала экзамен по классическим прическам, — удовлетворила мое любопытство миссис Бишоп, — сдала на «отлично».

Традиционный чай с множеством сладостей. Очень сдобные лепешки с тмином. Бублики с кунжутом и жареным луком. Вяленое мясо.

— Знаете, мистер Бейл, — Джессика закурила и проворчала на мою улыбку: — не могу избавиться от этой привычки почти сорок лет.

— Марк не пытался запретить?

— Он считал, если я заболею от табака и умру, это окажется хорошим уроком для моих потомков, а он, Марк, будет им напоминать каждый раз, когда застанет кого-нибудь с сигаретой.

Глаза у миссис Бишоп искрились от смеха, и я тоже рассмеялся:

— Разве у парня с таким чувством юмора могли быть проблемы?

И тут моя собеседница вдруг словно постарела на глазах, осунулась. Глубокие, почти «мужские» затяжки сигаретой и складка на лбу.

— Это получилось так внезапно, словно все произошло во сне, он изменился мгновенно. Понимаете?

Отрицательно качаю головой, хотя знаю, мотив для изменений был. Понимаю, история повторяется и сколько раз еще повторится. Но что могло связывать простодушного Марка и великого рок-музыканта?

Как-то Джерри сказал мне, что я ищу закономерности в том, что делает людей привлекательными друг для друга, а нужно искать в том, что уродует их души. Я пропустил тогда это высказывание мимо ушей, а сейчас вспомнил. Слушал Джессику, пил машинально чай и думал: а ведь Марка погубила зависть. Марка, обычного парня, помешанного на рок-группах, хиппи и фастфуде, от которого он стал толстеть и страшно переживал об этом. Но Леннон?

Вот вы можете представить, что Леннон кому-то завидовал?

Я лично — нет. И все-таки эта история о зависти. Так получилось.

— Вы не слушаете, — мягко улыбнулась моя собеседница, возвращая меня из полета мыслей.

— Слушаю, — соврал я, — Марк ходил к врачу и пытался лечиться от ожирения.

— Он влюбился, — подтвердила Джессика.

Вопросительный взгляд.

— В Леннона, — спокойный взгляд миссис Бишоп.

Я растерянно моргнул.

Джон Леннон был безусловно талантливым сочинителем. Он чувствовал эмоции времени, музыки и понимал гармонию. В его текстах стройность и простота, в них открытость и лиричность. Один музыкальный критик в журнале написал: «Песни, толкающие на путь греха и раскаянья». Чем не прекрасная характеристика? «Битлз» — это стихия. «Битлз» — это юность. «Битлз» — это первая любовь. «Битлз» — это потеря и обретение себя. Такова лишь толика характеристик, которые я нарыл в статьях. Вернее, сублимация того, что говорилось и писалось о музыке великой группы. Их обожали. Из-за них сходили с ума. Их даже королева приглашала на прием. Национальные герои — что уж тут говорить! Но был среди них один человек, который так и не научился собственной жизненной философии, столь настоятельно преподносимой со сцены. Джон Леннон не искал успокоения в любви, ему были неинтересны поэзия и порядок мироустройства. Он искал бунта и был неприкаян в мире, где от него не требовалось взяться за оружие. Этому состоянию даже есть название в современной психиатрии — синдром «повышенной тревожности». Да, синдром этот известен всем, а вот то, что его ставят часто людям одержимым и маньякам, чаще всего не обнародуется.

Джерри Рубен хохотал надо мной, когда я ему изложил свое представление о том, каким я вижу Леннона. Кстати, у нас была с ним заведенная традиция: прежде чем начать разговор об очередном моем клиенте, я выкладывал перед Джерри всю аналитику по поводу человека, о котором буду спрашивать. Я однажды удивился этому, а Рубен ответил:

— Ты чаще мыслишь в верном направлении, используя то, что находишь в общем доступе, и твои рассуждения очень напоминают дайджест. Прости за откровенность, но наблюдение человека со стороны иной раз дает возможность понять, где именно ошиблись наши машины. Что не учли при поддержании имиджа или образа той или иной знаменитости.

— Что-то не понял, — буркнул я.

— О господи, просто как день! — отмахнулся Джерри. — Благодаря твоим версиям, проверенным нашими специалистами, обнаруживается, над какой деталью события, предназначенной для источников СМИ, мы плохо поработали. И мы дополняем ее тем, что подбрасываем информацию, оказавшуюся «вдруг» рассекреченной.

Я кивнул: да, мол, понял.

— Молодчага! Ты женат?

Морщусь от его фамильярности:

— Вопрос — к чему?

— Так. — Взгляд прозрачно-голубых глаз пронизывает до костей.

Закуриваю, чтобы был повод отвести глаза.

Джерри понимающе усмехается:

— Кстати, то, что Леннон прослыл «революционером», — наша работа, а то раздражали однообразные оценки общественности: «наркоман», «гомосексуалист» или убогая версия, будто все песни за него писал Маккартни.

— Такой не был революционером?

— Был, конечно. (Спокойный взгляд.) Но раньше это не казалось столь занимательным.

Джон Леннон много пил. Йоко Оно никогда не запрещала ему пить, никогда не запрещала ему быть «либерти», более того, Йоко сама провоцировала эти ситуации. Она была художницей, в ее хеппинингах танцевали пластилиновые курицы, сходили с ума голые танцовщицы, а из туалетной бумаги прокладывали железные дороги. Это была эстетика китча, именно то, что требовалось Джону после того, как «Битлз» перестал гастролировать. Музыканты засели в студии, разошлись тратить деньги, а Джон не мог найти себе место. У него действительно был слишком хороший бухгалтер, который так умело распоряжался заработанными деньгами, что бывший неблагополучный мальчишка, которого таскали за уши к директору 3a хулиганство, оказался одним из самых богатых людей мира шоу-бизнеса. Богатый. Праздный. Человек вдохновения и азарта. По сути, Леннон был гением, но таланта в нем не было. Он мог за несколько мгновений создать хит, а мог годами писать совершенно дремучие тексты.

Мой приятель, музыкальный обозреватель одной из крупнейших британских газет, когда выпивал, умудрялся вспомнить все тексты, написанные Битлами наизусть. И признаться, я, не любитель творчества «Битлз», с удивлением замечал, что в простеньких текстах есть все, что способно заставить трепетать сердце. А вот в более поздний период чувствуется, как искренность тяжелеет от наличия банковского счета.

— Я — нищий! — орал пьяный Джон на какой-то вечеринке, оплаченной его деньгами.

— Конечно! — кричали ему в ответ, поднимая бокалы с шампанским.

— Духом, — прошипел один молоденький официант и, покачав головой, стал разносить напитки.

Это не вымысел. Эту историю мне рассказал Ал — двоюродный брат Марка, он как раз знал о том, что у страдающего шизофренией родственника очередное обострение на тему «Я — Джон Леннон».

Я встретил Ала в автомастерской на одной из автозаправок в Огайо. Пожилой, солидный, с аккуратными усами, коротко стриженный, подтянут и не курит. Подождал его после работы (он владелец заправки), пошли выпить холодного пива. Три улочки. Пять домов. Прямо как в ковбойском кино — так и ждал: вдруг откуда-нибудь выскочит герой Клинта Иствуда. Не выскочил, вместо него к нам вышел шустрый хозяин питейного заведения с двумя кружками пива размером с трехлитровую банку.

— Угощайтесь, — радушно грохнул кружки на столешницу. Пушистая пенка лизнула бортики кружек. Хозяин ушел, а мне все казалось, что он был бы не против посидеть с нами.

— Он подсядет все равно, — усмехнулся Ал, кидая в рот соленый орешек, — все мы тут знаем друг друга, какие секреты…

— А про Марка говорить при нем возможно?

Пожал плечами:

— Все они телевизор смотрят, да и столько лет прошло — прекрасно, что пропал он.

— Действительно, — кивнул я и отпил пива. — А когда вы узнали, что в Леннона стрелял именно Марк?

— Да объявили по радио про то, что Леннона убили. Мы так и застыли. А потом сказали с экранов: «Марк, это Марк сделал». Видели его. Он и не таился. Йоко видела, швейцар видел тоже. Он и сбежать не пытался. Когда объявили, я тогда почему-то и не подумал на однофамильца. Не знаю, почему. Предчувствовал, может. Хотя глупо, конечно, предчувствиям верить.

— Ваша первая мысль, когда увидели на экране брата?

— Марк, сукин сын, вконец рехнулся, его же растерзают — не сейчас, так в тюрьме! А что я еще мог подумать? Он в тюрьме под усиленной охраной сидел и жив только поэтому оставался.

Мистер Чапмен отвечал немного устало и равнодушно. И день у него выдался тяжелый, да и сто раз ему подобные вопросы задавали. Я, грешным делом, подумал, что заставлю Джерри раскошелиться за это интервью.

— Может, тот день был какой-то особенный? — я толком не знал где копать, но зацепка на Клан была именно в тех днях.

— Особенный? — в глазах Чампена-старшего явно читалась ирония. — Угу, теперь он, конечно, особенным считается. День перед убийством Джона Леннона.

Помолчал. Попил пива. Достал сигареты и погрузился в свои мысли:

— Обычный день. — пожимает плечами. — Встретились мы с ним, перекусили в баре, выпили, все как обычно. А потом Марка понесло опять на «речи». Ну знаете, такие. про равенство, про справедливость, про то, что Бог говорил отринуть богатство. Еще сказал, что предателей ненавидит. Бред обычный нес. Получалось, если у человека копейка лишняя в кармане заваляется, он ее немедленно отдать должен в помощь тем, кто более несчастен, чем он. А что жить будет не на что, так об этом, конечно, он не думал. И что с голоду сдохнуть можно так, все раздавши, даже об этом не думал. Мы тогда поспорили здорово. Я ему предложил выбросить еду или нищим бездельникам раздать ее. Ну и сказал, что он должен стыдиться одежды своей. Есть люди, которые хуже одеты, которым помочь надо бы, и отчего бы ему не снять тряпки и не пойти голым домой. В общем, нехорошо мы расстались тогда, совсем нехорошо. Да я не злился долго — все-таки это же Марк, да и нервный он был, вертелся, будто в заднице кнопка была. На часы смотрел. Я тогда думал: может, ждет кого. Да спрашивать не стал. Обозлил он меня сильно. Что странно, он про Джоди в этот раз не говорил. Хотя у него всегда было две темы: Бог и Джоди Фостер.

— Джоди Фостер? — я так удивился, услышав ее имя, что на мгновение забыл, кто это такая. Такое на самом деле бывает, когда, услышав известное имя, на секунды теряешься, вспоминая, а кто это, собственно.

— Да актриса эта, Марк стены ее постерами оклеивал. Не комната, а какая-то галерея — Фостер и Леннон. Мать, я помню, все пугалась, когда заходила. У него в комнате так было: открываешь дверь, и на тебя смотрят глаза размером с голову человека и еще фосфором немного подсвечивают — страшновато. Очки Марк сделал из блестящей фольги, ну и все это блестит, мать пугалась.

Тут Ал тихо рассмеялся, видимо, вспоминая какие-то семейные шалости. Я деликатно пил пиво:

— Считаете, Марк был странный?

— Он стал странным после того, как сбежал из дома, — подумав, ответил мистер Чапмен. — Ему было тогда четырнадцать. Неделю его не было, а потом вернулся, и словно подменили парня. Стал таскать крест на голом теле, волос не стриг, дефилировал с Библией подмышкой. Рубашку веревкой стал подвязывать. «Последователь Христа», чтоб его.

— А с людьми как отношения выстраивал? Общительный или дичился? Я читал в нескольких интервью, что контактным был.

— Да ну, контактным, себе на уме скорее. Насчет людей. Чокнутым его считали. Впечатлялся вечно всякими идеями. Бросался из крайности в крайность. Марихуану курил вовсю. Говорил, она ему помогает слышать мир. Правда, бросил, но явно у него что-то с головой стало. Купил себе Сэллинджера и читал постоянно. «Над пропастью во ржи». Таскал ее всюду с собой. Говорил, что похож на этого, на Хилдена? Или Холдена? Холдена, наверно. Это герой главный. Достал со своим идиотским отрывком, где он рисует на поле во ржи тысячи маленьких детей, которые во что-то играют, а взрослый среди них только он. Так написано было в книжке этой. Не знаю, что к нему так пристала именно эта строка. Книга же не о том совсем.

Я молчал, слушая историю о жизни странного безумца, который зачитывался великим Сэллинджером, верил в Бога и пал жертвой Дьявола. Почему-то я начинал думать и о Ленноне. Безумном гении, который тоже зачитывался Сэллинджером, но не верил в Бога и которого тоже погубил Дьявол. И кто же из них был настоящий Леннон? В какой момент могла произойти перемена в обоих? После ареста Марк Чапмен прошел освидетельствование медицинской комиссии, и его признали вменяемым.

При этом у него был диагноз шизофрения. Но во время тюремного заключения убийца не раз твердил, что услышал: «Убей его» от демона, поселившегося у него в голове. А Джон Леннон стал порядочным бюргером и думал баллотироваться в конгресс. А ночами сочинял революционные статьи, которые и изъяло у него ФБР, когда после убийства провело расследование и обыскало дом Йоко и Джона.

— Вы старше брата на пять лет, вместе учились в школе. Каким он был? Что запомнилось о Марке-школьнике?

Снова пожал плечами. Я его понимаю, ведь обычно сильным людям трудно говорить о том, что они считают слабостью.

— Обычный парень. Не так чтобы учиться любил. Но, если ему занятие нравилось, он сутками мог сидеть, взахлеб читать, изучать. Правда, выключался быстро. Ну и вообще у него было такое, что неделями не учится, а потом за несколько дней нагоняет. Конечно, он почти не ел за эти несколько дней и не спал. Говорил, ему нравится жить на пределе. Говорил про состояние, когда и спишь и не спишь одновременно. Много порол всякой чуши.

— Не воспринимали всерьез?

— Да как сказать, и да и нет. Мать ругалась на него, а он вдруг из школы ей приносил огромный букет цветов, и так это приятно ей было, что она плакать начинала. Я думал, может, он деньги откладывает, что ему на карманные расходы давали, а он подрабатывал в слесарной мастерской при школе… Строгал что-то. Нормальный же был парень.

Такая горечь, что я перевожу тему:

— Он нравился девчонкам?

— Я бы не сказал о чем-то особенном в этом плане, — закурил, затянулся и, видимо, взял себя в руки. — Ну, знаете, как это бывает: девушка нравится, а ты ей нет. Или наоборот. Но конечно, девушки у него были. Только недолго каждая держалась. Он же оригинал со своей Библией. Конечно, им интересно, как такой парень к женщинам относится, ну и сами заигрывали. А потом думали, вдруг «Библия» у Марка пройдет. Только она все не проходила, а какой девушке это понравится? Так что новые возникали часто, но и бросали часто, да. Но типаж был один: похожие на Джоди Фостер. Нравилась она ему сильно.

— Вот эта идея фикс о Джоди Фостер откуда, как вы думаете, возникла? Какой-то фильм?

— Да «Таксист». Там она роль проститутки играла. Да Марк не один был.

У многих тогда крыша поехала на Джоди. Но Марк воспринимал все как-то странно. Проституткa, которую нужно очистить, привести ее к Свету. Себя он чуть не в роли Христа видел, считал, своей любовью он сможет что-то там изменить, ну и прочая ересь. С чего-то он себя убедил, будто она в реальной жизни мало чем отличается от той роли на экране. Но говорить — он говорил, а писем ей не слал. Хотя все мальчишки тогда ее просто заваливали письмами и признаниями. А он говорил, что однажды появится перед ней, и она все поймет. Сама. Я не очень вслушивался в то, что он говорил, если честно. Тема-то была одинаковой всегда.

— А «Битлз» он когда слушал, может быть, что-то говорил? — я задумался, припомнил, что, согласно исследованиям специалистов, иногда могла раздражать просто деталь гардероба. Например, парень, который планировал покушение на Альфеда Хичкока (благо не осуществил!), ненавидел его привычку жевать зубочистки. — Может, Марка раздражали очки Леннона?

— Очки-то? (Невольная улыбка.) Нет, ну что вы, он себе такие же заказал, валяются до сих пор где-то. И вообще любил музыку. Слушал Тода Рундгрена, Джимми Хендрикса, Боба Дилана, но «Битлз» обожал. Как и обожал Леннона. Говорил, тот его духовный учитель. Повторял все слова Леннона про любовь, братство всеобщее, про то, что деньги — пустое.

Я даже подумал, Джоди осталась не у дел, раз Леннон стал кумиром. Да и не был Марк особенно раздражительным, он же «последователь Христа».

Там же говорится о любви ко всем и терпении. Он и был таким. Только болтал много. Переменился сильно после одной передачи, где Джоди Фостер оговорилась про то, что в ее понятии мужчина должен активно делать карьеру и успешно зарабатывать. И привела в пример Леннона. Точнее, она сказала про группу, а про Леннона отдельно. Я передачи не слышал, знаю только со слов Марка. Он с чего-то сделал вывод, будто она влюблена в Леннона. И тогда-то стал странным. Заявлял, что за богатство и известность люди продадутся с потрохами. И про Леннона то же самое сказал. Дескать, лгал Леннон, когда говорил про духовные ценности. Предал идею и его, Марка, предал.

Тут я почему-то подумал про Клан. С какого момента им стало удобно вбивать в голову этого парня весь этот бред? Интересно, когда появился микрочип в его дурацкой бантке?

— Был какой-то момент, когда стало очевидно, что у Марка появилось оружие?

— Глория говорила мне, что видела у него пистолет. Я ей, правда, сказал, что старина Марки исполняет все заповеди Христа, в том числе и «не убий». Откуда у такого пистолет? Так что я ее успокоил и уверил — показалось ей. Ну и она постоянно жаловалась на Марка, называющего Леннона предателем. Она устала от его болтовни и вечной лени. Да я сам тогда от него уставал, хотел его сводить к психиатру. Раньше, после попытки самоубийства, ему рекомендовали обследоваться у психиатра, я и решил сам его отвести. А то Марк бы не пошел.

— Сводили?

— Конечно… (Взгляд карих глаз такой осуждающий, словно я виноват в том, что случилось с его братом.) Ему подтвердили диагноз шизофрения, но в госпитализации не было необходимости, просто дали таблеток и прикрепили к одному неплохому специалисту. Славный был тип. Да. Мужик дельный. Марк с ним словно оживал. О музыке говорили. О Сэллинджере. С попытки самоубийства это был самый дельный врач.

— Как вы сами думаете, что побудило брата?

На самом деле вопрос дурацкий. Я просто вспомнил свои способности репортера криминальной хроники, и теперь, тасуя вопросы о жизни и мотивации этого убийцы, представлял не человека, а исполнительную машину, которая, на счастье Клана, изначально обладала неестественно больным сознанием, и болезнь ее лишь довела до патологии, окончившейся трагедией для обоих.

Прислушиваюсь к спокойному голосу Ала:

— Не могу сказать точно. Может, он слишком обожал Леннона и Джоди? Или голоса слышал? Он всегда говорил, что слышит, как мир говорит с ним. Еще с детства.

Действительно, так и было. Марк Чапмен слышал голоса. Но не потому, что был безумен, а потому что он имел парадоксальный, изумительный, невероятный слух. Уникальный. Поэтому он слышал, что происходит в локальной сети, куда был подключен импульсами его микрочип. И когда об этом узнали в Клане, просто провели эксперимент: а можно ли разрушить кору головного мозга путем увеличения воздействия импульсов на файлы чипа? Оказалось — можно.

Джерри в этот раз выглядел особенно празднично. В серебристо-сером костюме, с шелковым галстуком цвета спелой черешни, бриллиантовой булавкой, словно у денди. Роскошный парфюм. И неизменная манера уличать меня в том, что я, как всегда, все понял, но слишком поздно.

— Бейл, не слишком ли долго ты думал над судьбой несчастного Чапмена?

Я не среагировал на сарказм и просто положил перед Джерри результат своего исследования. Досье на Марка и Джона. На Джона и Марка. Они не были близнецами. Они не были друзьями. И они даже не были любовниками.

Но вот микрочипы они получили с одинаковой ДНК. То есть вживленные им в мозг микрочипы подавали идентичные импульсы.

— Все так просто, ха-ха, дружок!.. — смеется Джерри. И мне впервые неприятно видеть его белозубую улыбку. — У Чапмена не было раздвоения личности в привычном понимании этого слова, и он не был шизофреником, но если человек постоянно заявляет: «Я — Джон Леннон», то это явно привлечет внимание врачей. А Марк как раз ощущал себя Джоном, и не вина в этом его была, а беда.

— Так что же, убийства не должно было произойти? — я сегодня, кажется, очень быстро соображаю.

— Конечно нет, что за глупость! — Рубен, кажется, немного обиделся на меня. — Должно было произойти самоубийство Джона Леннона, причем, Бейл, ты подумай, прежде чем писать об этом.

— Подумаю.

Театральная пауза. И снова тихий смех.

— Вместе с Йоко и детенышем.

Морщусь.

— О (прозрачно-голубые глаза смотрят с издевательским сочувствием), ты такой нежный, Бейл! Представь, 1980 год, в Соединенных Штатах Америки за кресло президента идет ожесточенная борьба. Джимми Картер обвиняет кандидата Рональда Рейгана в непонимании термина «права человека» и фиглярстве. Бывший актер не знает, в чем обвинить Джимми Картера, и называет его «скучный парень в дешевом галстуке». Джимми бушует, а Ронни использует некоторую информацию, дабы нанести ответный удар в теледебатах. Если помните, то шоу по показателям побило рекорды самой Опры Уинфред.

Я не помнил и поэтому просто молча пил кофе, ожидая рассказа.

— Тридцатого марта 1981 года, спустя два месяца после вступления в должность президента, в Рейгана стреляет некий Джон Хинкли. Пять выстрелов. На поражение.

Молчу. Знаю, кто такой Хинкли.

— Отлично, ты знаешь, что это «сталкер» — преследователь знаменитостей, и его объектом была Джоди Фостер, чьими постерами Марк обклеивал свою комнату. Можешь верить или нет, но Хинкли был Наблюдателем Чапмена, и именно Чапмен должен был стрелять в Рейгана, если бы у него окончательно не поехала крыша от его «сходства» с Джоном Ленноном. Наблюдатели, по сути, очень похожи на своих «клиентов», иногда являются родственниками.

Я слушал молча. Как-то отстранение понимал: Рейгана должны были убить, а не «совершить покушение». Убить пятью выстрелами в грудь. Как убили Джона Леннона. Убить из-за идолопоклонничества по отношению к актрисе Джоди Фостер. Ею ведь грезили Чапмен и Хинкли. Все сошлось в единый миг и оказалось столь ясным и четким, что я зажмурился:

— Беднягу Хинкли выбрали в Наблюдатели, потому что он оказался внушаем и обнаружился среди воздыхателей мисс Фостер. Клан решил использовать эту страсть в своих целях. Она могла прогрессировать, когда импульсы, поступающие в мозг, усиливались или отпускались, либо когда мы позволяли Хинкли немного отдохнуть. Ну а Марк просто был увлечен и действительно не страдал фанатизмом — нравилась ему актриса. Знаете, постеры на стенах есть у каждого мальчишки, тут не могло быть ошибки.

— И все же ошибка, — не удерживаюсь от язвительности.

— Отнюдь. (Спокойный взгляд Джерри.) Это был очень интересный эксперимент. Конечно, он завершился несколько не так, как мы планировали, но мы смогли разработать практически без затрат на подготовительный период модель микрочипа, который позволил из людей, совершенно не связанных друг с другом, создавать кровных близнецов. И конечно, добавлялось оправданное раздвоение личности, которое может привести к любым результатам.

Рубен так выделил это «любым», что я прикусил язык:

— Вы просто ради какого-то эксперимента убили человека.

— Не человека, а Джона Леннона, — поправил меня и мило улыбнулся, — он все равно был не жилец, Бейл, по-хорошему — мы ему времени добавили.

Снова молчу.

— Просто хотели узнать, к чему придем.

«Битлы» богатели, ленились, ссорились. Леннон отдалялся от них все дальше. Ему хотелось хулиганить, бунтовать, рвать жилы, чтобы быть услышанным. Ему не хватало таланта. Его любили за прошлое. Он напивался на вечеринках, что-то орал в микрофон, а его с благоговением фотографировали и за один только матный посыл со сцены приглашали на лучшие пати и платили бешеные деньги. Леннон был живым брендом. Как марка известных сигарет или лимонада. Ему требовалось немного воздуха. И он встретил Йоко Оно. С ней ему жилось интересно.

Марк переживал все состояния Джона, словно свои собственные. Он слышал голоса. Он любил книги, которые читал Джон, он носил очки, стригся, как он, много пил и орал, что он Джон Леннон. Что он мог услышать в ответ? Он женился на американке японского происхождения. А вот когда стал полнеть, это для него явилось трагедией. Его кумир, теперь уже его двойник, был всю жизнь тощим, как сорванная ветка ивы.

Я сопоставил то, что читал во всех источниках про Марка Чапмена и Джона Леннона, и прикинул: первый получил свой чип где-то в году 1978-м, а второй — в 1964-м.

В 1972-м Марку впервые поставили диагноз шизофрения — именно тогда он загремел в клинику и, выйдя оттуда, стал стремительно меняться. Доктор Розз, которая наблюдала историю болезни Чапмена, говорила, что медикаментозного вмешательства не требуется, но какое-то светило из Бостона, словно по злому року находившийся на консультациях в больнице, переговорив с главным врачом, сам провел какие-то исследования, в результате чего Марку были выписаны очень сильные транквилизаторы.

Одно из побочных действий — сильное обезвоживание. А обезвоживание, как известно, приводит к изменению обмена веществ. У Чапмена на тот период был низкий гемоглобин, и он стал больше есть. Мышечная масса и подкожный жир наросли за очень короткий срок, и Марк сильно поправилсяю.

— Необходимости в препаратах не было, — до сих пор уверена профессор кафедры психологии и психиатрии доктор Анриетта Розз, — и у меня складывалось ощущение, что пациента просто включили в какую-то программу исследований.

— У вас его забрали как пациента?

— Да, и даже не поставили меня в известность.

— Вы обращались в Бостон?

— Конечно (скептический взгляд на меня), и мне ответили, что все материалы взяты под контроль ЦРУ и мое дело просто не беспокоиться о безопасности страны, — есть те, кто сделает это лучше меня.

— Ваши действия?

— Повесила трубку, мистер Бейл.

Таким образом, можно быть уверенным, что Клан не просто воздействовал на человека, которого использовал в качестве Наблюдателя, но и регламентировал степени воздействия на его состояния. До простейшего ожирения, но как! Даже без волшебных таблеток, а с банальными пилюлями, которые вызывают сбой баланса при приеме пищи. Мне же всегда казалось, что для разрушения психики и здоровья человека требуются сложные и серьезные манипуляции, а на поверку.

Джерри смеялся надо мной снова:

— Ты забыл, что у нас работают лучшие психологи и они без труда находят уязвимые точки человека, чтобы давить именно туда для получения результата. Глупо думать, что наши агенты ходят по миру со шприцами паршивых инъекций, словно фэбээровцы в дешевых боевиках. Дорого, да и не всегда организм человека воспринимает химию. А сбои нам не нужны. Поэтому лучше психологического давления средства еще не придумано.

— А почему Джоном заинтересовался Клан?

Снова смех в ответ:

— А зачем нам Кеннеди или Версаче?

— Чтобы сфотографироваться на память, — огрызнулся я.

— Почти, — Рубен откровенно издевается, — для использования имиджа, воздействующего на сознание в своих целях.

Я знал все это. Клан, как тарантул, обвивал своими липкими паутинами какой-нибудь уголок, а потом начинал охотиться. Благодаря тому, что приносила охота, тропический тарантул набирался сил и мог двигаться, покрывая своей паутиной большую территорию. Это своего рода цикл. Такой же цикл и у Клана. Он получает питание, чтобы двигаться дальше. Джон Леннон получил свой чип в 1971 году. Прошел год после распада «Битлз», и музыканту, теряющему самого себя, очень нужны были силы жить. Ему помогли продержаться десять лет. Десять лет, которые должны были быть годами забвения. Десять лет, которые были выделены на жизнь, чтобы продолжать свой эксперимент над живыми людьми. Рубен показал мне выписки из архива. Просто сухие строки, написанные красивым почерком:

«На Ваш запрос о продлении эксперимента над объектами № 123/6 и № 14675/6 ответ положительный. Срок до десяти лет. Регенерация тканей после вживления прошла без особых изменений. Анализ ДНК подтвердил: генетические изменения объекта № 14675/6 проходят согласно исследованию профессора С. Наблюдается повышенная тревожность. Шизофрения. Первичная потеря ощущения реальности. Риска отторжения тканей нет».

И еще: «Объект № 123/6 можно исключить из списка операции, Чара“».

И приписка:

«Не исключать до 1980 года. Вид оружия: огнестрельное».

В декабре 1980 года Марк Чапмен купил журнал «Эсквайр» просто потому, что увидел анонс статьи про любимого Джона Леннона. Сидел за столиком в кафе и почти со слезами смотрел на разворот, посвященный своему двойнику, вдоль и поперек перечитывал единственный заданный вопрос журналиста: «Ты сдался, Джон?» и ответ самого автора, когда Леннон прошел мимо, отказываясь от интервью: «Ты сдался».

— Неправда, — шептал Марк, — ты не сдался, ты бунтарь, ты борец, тебя боялся Никсон, ты же не бизнесмен, правда?

Бедный Марк! Лишенный воли своим собственным двойником, потерявший себя из-за того, что микрочип разрушал его «я», заполняя сознание бессилием Леннона, жертва эксперимента, этот человек все еще пытался сражаться за обоих!

Клан был безжалостен. Новая волна разрушающего импульса — и Чапмен перестал сомневаться.

— Ты сдался, — и грохнул кулаком о стол.

На него оглянулись. Потом о нем вспомнят посетители кафе. «Да, действительно, был такой парень. Что? Немного похож на Леннона? Да что вы, ничего общего! Толстый и грязно одетый. Нищий, наверное. Или сумасшедший…»

Таким он и запомнился. Без шика. Толстый. Бледный. Смятый доллар за чашку черного кофе. И на столе журнал со статьей о Джоне Ленноне. С запомнившейся фразой: «Я шел на встречу к совести эпохи, а встретил сорокалетнего бизнесмена в налоговых оковах».

Восьмого декабря Леннон торопился — его ожидало много дел, и все еще болела голова. Внимания на человека, шагнувшего к нему, он поначалу не обратил. Успел еще присмотреться и припомнить, что дал ему накануне автограф. А может быть, не ему. А впрочем, какая разница, и Джон скользнул рукой в карман, чтобы достать авторучку а когда поднял глаза, то увидел перед собой свое отражение, взгляд давно уничтоженного человека. Раздались пять выстрелов, и музыкант стал оседать на землю. Дорогое пальто набухло от крови, рубашка захлюпала так, словно в нее набрали воду. А Марк спокойно пошел прочь, растирая грудь: у него внезапно все заболело. Потом на его теле будут обнаружены пять гематом, словно его метко ударили в грудную клетку, но не избили, а передумали.

А Джон Леннон умрет в больнице от кровопотери. Один из выстрелов разорвет артерию. Это и будет смертельная пуля.

Несколько месяцев спустя некий Джон Хинкли совершит покушение на президента Соединенных Штатов Америки Рональда Рейгана. Выпустит ровно пять пуль. Президент останется жив, потому что Хинкли не стрелок. Стрелять должен был Марк Чапмен, но Клан счел, что его состояние «ощущения двойника» выгоднее для развития организации, и Марку разрешили поступить так, как хотел его «двойник». А Леннон был на грани самоубийства. Грань эту он просто боялся переступить, и тогда ему просто помогли. Затянувшаяся агония кумира не представляла ценности. В сущности, Джон сам убил себя. Еще в 1970 году, когда «Битлз» распался. Ведь есть звезды, чье сияние возможно только в эпоху бунта, — после они тускнеют и превращаются в серые осколки базальта.

 

Глава 6. Принцесса Диана. Диана Спенсер

Случай в Анголе. «Английская роза». Камилла де Боузе. Мужеложство, или Запретная страсть. Ошибка экспертов совершена намеренно? Цель — Додди Аль-Файед? За что убили Диану Спенсер?

 

Я просмотрел несколько фотографий, размещенных к материалам о принцессе Диане. Удивительный архив. Фотография светловолосой девчушки с хомяком в обнимку. Фотография улыбающейся Дианы вместе с Чарльзом. Фотография с матерью Терезой. На стадионе среди детей. Фотография развороченного автомобиля, когда его выволокли из туннеля Альма. И фотография, где за гробом Дианы идут ее дети Гарри и Уильям и принц Чарльз. Они в одинаковых темных костюмах, просто идут по асфальту, под ногами их тень, отбрасываемая катафалком, и сжимается сердце от ощущения трагедии. Несколько фотографий, и в них вся жизнь.

Наверное, трудно начинать писать о человеке, которого знал. Или не так? Трудно начинать писать о человеке, которого любил, как чудо. Когда я впервые увидел ее, на ней были джинсы, высокие сапоги и ветровка. А еще кепка и грязь на щеке. В то время в Анголе было очень жарко и влажно, а грязь, кажется, оседала хлопьями, и стоило рукой провести по щеке, отирая пот, как все тут же покрывалось грязью. Я сам не думал, что окажусь в съемочной группе, которая работала над фильмом о противопехотных минах. Более того, я не хотел ехать в Анголу, и не потому, что боюсь летать, — мне казалось, пафоса на телевидении и так предостаточно. Было совершенно не ясно, что же я смогу там написать в качестве сценария. Проблема противопехотных мин вроде бы не бросалась в глаза, и на первых полосах газет о жертвах подобных взрывов писать не любили. Когда я приехал в Анголу, то понял, почему. Оторванные или развороченные конечности иногда очень плохо приживаются или неровно срастаются, и калеки с кривыми руками или темными от гангрены ногами не лучшие герои для цветных обложек утренних журналов. И вот я сидел недалеко от армейского госпиталя, пил очередную порцию кофе из пластикового стаканчика и даже мысленно был где-то за пределами этой страны. Тут ко мне подошла Она. Я вначале увидел носки ее перепачканных в пыли сапог, потом услышал голос и наконец поднял глаза. Это была принцесса Диана Спенсер. Я даже не знаю, как передать это ощущение, но внешне я отнесся спокойно к ее появлению.

— Здравствуйте. Я вас не отвлекла?

Боже мой! Ее восхитительная улыбка, нежный румянец на щеках и внимательный взгляд серо-голубых глаз!..

— Нет, ваше высочество, — я проворно подскочил с места.

— Просто Диана, — та же чуть смущенная улыбка.

— Крис, — промямлил я, совершенно забывая этикет. И пока Диана не протянула мне руку для рукопожатия, все время стоял столбом и явно находился в ступоре от встречи.

— Я видела, вы из съемочной бригады СНН, вы не могли бы нам немного помочь? — снова смущение, такое милое. Наконец я улыбнулся и пришел в себя:

— Хотите кофе?

Она внезапно согласилась, и мы сидели и просто пили кофе. У Дианы был уставший вид и чуть подрагивали пальцы. Она явно нервничала, а я не хотел задавать глупых вопросов. При этом понимал, принцесса не знала, что я репортер, иначе я бы просто напугал ее, как все парни с камерами и диктофонами, которые кружились вокруг.

— О чем ваш фильм? — неожиданно спросила она.

Я честно пожал плечами:

— Должно быть, о мире, а ваш?

— О боли, — просто ответила леди Ди.

Мы, кажется, проговорили несколько часов подряд — знаете, такие разговоры в поездах дальнего следования, когда, цитируя драму «Кошка на раскаленной крыше», говоришь о себе или, рассказывая о своей подруге, влюбленной в мужа своей сестры, ты все равно подспудно чувствуешь, что разговор о тебе. Диана поразительно умела слушать. Я, изображая из себя бравого вояку и едва ли не специалиста во всем, в чем только можно, постепенно расслабился и рассказал ей о своей сестренке и маме, о коте Буше, о том, что пишу репортажи (да-да, и даже об этом). Принцесса смеялась над именем кота и сказала, что ее кошку звали Мармелад, шутливо погрозила мне пальцем за отсутствие на видном месте журналистского удостоверения. Я тут же раскаялся. А заодно и сообщил как на духу, что, кажется, влюбился в прекрасную принцессу. Диана чуть прищурилась, улыбаясь мне, и заявила: прекрасные принцессы давным-давно остались в сказках, и на землю иногда спускаются ангелы, чтобы рассказать свои истории детям. Пока я сидел с раскрытым ртом в поисках подобающего ответа, молодая женщина рассмеялась и взяла меня за руку:

— Вы очень серьезный, Крис, я просто шучу.

— А я сижу, анализирую образный ряд, — рассмеялся наконец и я.

Долгий, пристальный взгляд «английской розы», потом мягкая улыбка, и ее пальцы крепко, почти по-мужски сжали мою руку в пожатии.

— Сделайте отличную передачу, мистер Бейл. Это должно стать достоянием общественности.

Я пообещал.

А потом мы до утра сидели и смотрели на звездное небо. Я ощущал себя счастливым обладателем самой лучшей ночи, проведенной со сказочной принцессой. Курил, несколько раз ходил за кофе, пока наконец повар не сжалился надо мной и не вручил мне термос. Пока я бегал туда-сюда, Диана сидела и что-то писала на листочках бумаги. Когда мы выпили по второму литру кофе, заговорили о программе, которую я буду делать. Я пожимал плечами, а леди Ди хотела от меня определенности:

— Хорошо, тогда десять минут молчим — я просто сформулирую, — предложил я компромисс.

Британская принцесса послушно кивнула и снова занялась своими записями. Я думал, что люблю этого человека иррационально, вот за то, что он просто есть такой, каким я его вижу.

— Это будут просто истории детей, — начал я.

Рассвело, когда я закончил свою историю, и Диана снова пожала мне руку. Не очень уместно, что я подумал об этом в тот момент, но мне показалось, более эротичного прикосновения женщины я не переживал. Считайте меня богохульником. Кстати, охранника своего принцесса увидела первой. Она тут же легко поднялась на ноги и, словно не было бессонной ночи, быстро пошла к нему навстречу. До этого отдала мне свои листки и чуть грустно сказала:

— Сказка о счастливой принцессе продолжается.

Больше мы никогда не виделись, и я никогда после этого не бывал в Анголе. И никогда больше не воспринимал всерьез мнения политологов, которые, сидя в своих красивых креслах, рассуждали о «политиканке» Диане Спенсер. Рассуждавшие не были даже близко рядом с детьми, которые по дороге в школу подрывались на противопехотных минах.

Да, я немного пафосен, потому что меня изумляет иногда способность разрушать.

А на листках, которые в то утро отдала мне принцесса, была торопливо написана сказка. Вчитываясь в эти строки, я думал: от волшебства в ней осталась только сама Прохлада. Так она и называлась.

Прохлада

Смотри, кто движется навстречу, идет, как во сне.

Она шла по Городу. Имя ей было Прохлада, хотя никто не звал ее так и никто не знал, когда она впервые родилась. Это случалось с ней с тех пор, как деревья выросли и стали отбрасывать тень, с тех пор, как вечер и ночь начали сменять дни и утра, а осень — лето, а дожди — зной. Если бы возле Города были горы, она могла бы спуститься оттуда, но Город стоял на равнине, и там не росли леса и не текли реки.

Она пробралась в Город под вечер и шла вверх по улице, стараясь не задевать стен домов и асфальта, раскалившихся за день. Это было смертельно опасно: зной превосходил ее силой, мог с легкостью погубить даже на закате. Время холодов, близких родичей, не пришло — спасти ее было некому. Именно поэтому походка девушки была такой легкой, а со стороны вообще казалась плывущей.

Ветер перебирал ее распущенные русые волосы, легонько теребил подол короткого сарафана. Она не обижалась на ветер за подобные ласки, ведь они приходились друг другу дальней родней. Каблучки открытых туфелек не касались асфальта, который успел расплавиться за жаркий день и теперь застывал причудливыми волнами. Ей это напоминало дюны в пустыне, и она улыбалась про себя.

Вслед за закатом, с противоположной стороны горизонта, темно-синими пятнами чернил потянулась ночь; улицы постепенно наполнялись народом, а девушка все продолжала идти, оставляя за собой в воздухе невидимый след. Многочисленные взгляды скользили по ее фигуре, но она не останавливалась.

Когда она задержалась возле ярко освещенной витрины, то увидела молодого парня, который следовал за ней. Их взгляды встретились, отчего он сперва резко остановился, а потом пошел к ней еще более решительно. Она тоже прибавила шагу и, желая оторваться от преследователя, быстро свернула за угол. Парень побежал, но почему-то не мог догнать девушку, чья походка из плывущей превратилась в летящую. И все же она знала, что ей нельзя затеряться в толпе, а силы постепенно покидали. Она скрылась в слабо освещенном закоулке, парень рванул за ней. Ему показалось, будто силуэт девушки в сумраке излучает сияние.

Закоулок оканчивался тупиком. Она поняла это и повернулась к парню лицом. Он не пугал ее, просто сил оставалось совсем чуть-чуть. Шаг за шагом она стала отступать.

— Эй, постой! Не бойся! — окликнул ее парень.

Шаг. И еще. И еще.

— Подожди! Я ничего плохого тебе не сделаю.

До стены оставалось несколько метров.

— Не бойся! Скажи, как твое имя?

Молчание.

Она почувствовала стену спиной раньше, чем прикоснулась к ней. Ни страха, ни огорчения не было в ее глазах. Она посмотрела в темное небо августа, усыпанное звездами, — там нашлось нечто понятное ей одной. Тихо улыбнулась небу и своим мыслям. И растаяла.

Парень увидел, как она исчезла, но понять, как это произошло, не мог. Он подбежал к месту, где она стояла, но не нашел даже одежды. Он легонько провел ладонью по стене, к которой она прислонилась…

Неожиданно для себя самого парень вдруг внимательно посмотрел на застывшие в душном воздухе деревья и темную траву на газонах, покрытую пылью. Потом его взгляд взметнулся к небу. Осень смотрела на Город сверху вниз, обнимая его обеими руками, как ребенок игрушку. Ее дыхание постепенно заполняло лабиринты улиц.

Выпадала роса.

Я очень не хотел говорить с Джерри Рубеном об этом. Честно признаться, вообще не хотел писать о Диане Спенсер, но тут в прессе появилась информация, что принцесса все же была беременна. Мохамед Аль-Файед — мультимиллиардер и отец Доди Аль-Файеда, который разбился 31 августа 1997 года в Париже вместе с Дианой, заявил:

Смешно читать подтверждение, а потом отрицание информации, которая косвенным образом была известна еще до трагедии, поскольку Диана и Доди выбирали комнату для будущего ребенка на вилле, которую я им подарил. Более того, возмутительно отказываться предоставить материалы по состоянию здоровья погибших, если это способно хоть как-то пролить свет на трагедию!

Горе отца понять можно. Горе сыновей, потерявших мать, тоже. Горе нации, лишившейся любимой принцессы, понять легко тем более. В этом водовороте все еще переживаемой утраты пока отсутствует только одно: внятность версии, которая превращает смерть Дианы в не менее загадочное убийство, чем убийство Джона Кеннеди.

И это не мои слова, а общая тенденциозность, которую представляют три ведомства секретных спецслужб: американские, французские и английские. Три группы специалистов, даже не пытавшихся скрыть, что допустили промахи в расследовании, теперь отговариваются, стоит им задать вопросы, и переходят к прямым угрозам при обещании опубликовать хоть часть интервью. Один чиновник из Ми-16 мне душевно сказал:

— Бейл, какого черта тебе надо, приятель? Прошло десять лет, есть более интересные случаи.

Таки сказал — «более интересные», а если мне интересно, почему погибла принцесса Диана?

— Не лезь, старичок, просто не лезь, — улыбка в тридцать два зуба и небрежное прощальное рукопожатие.

А почему, собственно, гибель принцессы и ее друга так замалчивают? Кто стоит за этим? Кто оборвал пленку камер видеонаблюдения, установленных в туннеле Альма именно за этот промежуток времени? Кто велел в спешном порядке бальзамировать тело Дианы, пока оно еще не остыло? Кто упорно пытается доказать, что Анри Поль был водителем, а не начальником службы безопасности отеля «Риц», откуда и выехал мерседес влюбленной пары? И кто упорно отказывается от версии, что на месте преступления действительно был автомобиль «Фиат Уно», краска от которого осталась на искореженном бампере мерседеса?

С полицейским из оцепления, который был направлен к месту аварии еще до того, как стало известно, что пострадали такие важные персоны, мы встретились именно благодаря моему интересу к этому самому «Фиату Уно». Я приехал в Париж в качестве представителя ФБР, все документы были в порядке (спасибо Джерри!), и, так как спустя десять лет дело смерти принцессы вновь стало интересовать прессу и спецслужбы, я без труда договорился с начальником жандармерии о разрешении окопаться в архивах. В помощь мне предоставили констебля, который очень обстоятельно рассказывал мне о возможностях бытовой техники. Очевидно, во Франции по-прежнему думают, что парни из ФБР умеют только ловить инопланетян, как Фокс Малдер из «Секретных материалов». Я послушно учился пользоваться факсом и попутно расспрашивал о службе, — ну знаете, это легко со служилым человеком во Франции. К «своим», пусть и к янки, они относятся со снисходительным уважением, а мне большего и не нужно, чтобы разговориться. Обсудили беспорядки во Франции, забастовку профсоюзов, чемпионат Европы по футболу, и я перевел разговор на то, что билет стоит дорого, а средств не всегда хватает, и меня с готовностью поддержали. Заметил, разговоры о маленькой зарплате очень способствуют установлению взаимопонимания.

— А у вас нет каких-нибудь дотаций от государства? — я смело отправляю пробный лист в зев факса, — заметил, вы прихрамываете.

Тут я деликатно покашлял, всем своим видом демонстрируя: если тема неприятная, то я от нее откажусь.

— Платят, — поразмыслив, ответил констебль, видимо, прикинув, сколько именно, — но мне полагается повышенная пенсия.

— А... - понимающе киваю. — Зацепило-то когда?

Трет лоб, вспоминая, усаживается на стул, вытягивает ноги.

— Да с тех пор, как был патрульным. Сколько я уже в повышении? Лет десять, ну да. как раз после дела с преследованием я и получил повышение, — взгляд бравого вояки на меня: мол, не чета вам, крысы канцелярские. — Когда разбилась принцесса Диана и друг ее, у нас была объявлена операция по задержанию парня, сидевшего за рулем «Фиата Уно».

— Так все же ловили кого-то? — я словно удивляюсь.

— Конечно, я был в оцеплении до приезда «скорой» и спецслужб, а потом кто там был?.. Ну, пять патрулей, дали описание машины и погнали по городу.

— И что? — я затаил дыхание.

— А он соскочил с машины на ходу.

— А машина? — быстро спросил я.

— Ее повел другой патруль, мы — парня.

Я внимательно слушал рассказ констебля:

— Мы выслеживали его не один день, — как все рассудительные люди он начал спокойно и обстоятельно. — Скользкий, как угорь — не оставлял следов или путал их так, что лучшие люди отдела заходили в тупик. Казалось, все так и повиснет мертвым грузом в папке и пятном на совести. Но вот в один прекрасный день он прокололся. Его сдал осведомитель, хороший такой парень. Жаль, что он сейчас мертв. На след мы вышли в баре. Он сидел за стойкой и пил пиво. Знаете, мирная такая поза, чуть вальяжная, улыбочка расслабленная — добропорядочный налогоплательщик отдыхает после рабочего дня. Картину не портило даже то, что на часах было без четверти двенадцать. Никто из нас не хотел устраивать переполох в баре. Люди, обслуга, посетители — куча жертв на самом деле. Но, если бы он вышел на улицу, все могло оказаться серьезнее. Больше всего мы опасались, вдруг он возьмет кого-то в заложники. Знаете, такое часто случается, когда загоняешь крысу в угол. Эти люди способны на все.

Врываться мы не стали. Просто вошли в бар и приблизились к стойке. Самым поганым оказалось то, что он узнал кого-то из нас. Понятия не имею, где он смог увидеть наши морды. Может, в газете? Мы оба не любили мелькать на фотографиях, но все равно время от времени какие-то снимки пролезали в эфир. Нет, нет, а в кадр случайно попадаешь при репортажах о том или ином преступлении. Хоть чулок на голову надевай, честное слово. Или ему нас показал кто-то — сейчас мы вряд ли узнаем.

Как ни в чем не бывало он встал из-за стойки и направился в сторону туалета. Шел размеренно, всем видом излучая спокойствие и безмятежность. Но, не дойдя до двери сортира с метр, он ринулся в сторону выхода. Чуть не вышиб собою дверь и рванул вверх по улице.

Мы бросились в погоню. Он убегал, сворачивая в переулки, петляя, пересекая проезжую часть так, что время от времени мне казалось — все, конец ему. И выживал, везунчик, каким-то невероятным образом, лавируя под колесами машин. Верно, его в самом деле хранила удача, да так, что лучше бы такое везение кому честному и порядочному досталось. Я и Фрэнк бежали за ним, постепенно сокращая расстояние, — не такой уж он оказался хороший бегун. Внезапно он развернулся, и я увидел в его руке пистолет. Знаете, как это бывает: вокруг все замедлилось, каждое движение кажется очень отчетливым. Я вот как сейчас вижу, словно бы кадр за кадром, как он выхватывает свой чертов пистолет и стреляет. Мы тут же выхватили оружие, но этот подонок выстрелил второй раз и попал в Фрэнка. Прямо ему в грудь — на рубашке тотчас расползлось красное пятно. Потом выяснилось, что у моего напарника было пробито легкое. Его спасло только то, что вовремя подоспела «скорая», — наша кутерьма сделала этот район центром событий.

Я понесся за ним, не останавливаясь, даже не выяснил, насколько серьезно ранен Фрэнк. И лишь надеялся: прохожие окажут ему помощь, вызовут бригаду «скорой». А что оставалось делать? Теперь я должен был достать этого подлеца во что бы то ни стало. Я несся за ним по улицам, горожане жались к стенам домов, испуганно провожая нас взглядами. Это я сейчас предполагаю, что испуганно. Можете считать, добавил для красного словца. Тогда мне было не до того, чтобы пялиться по сторонам. Я выстрелил несколько раз. Но он петлял по городу, как заяц, и оба раза его даже не задело, лишь припустил быстрее. А за ним рванул и я. Третий выстрел его все же достал. Он остановился на секунду, согнувшись и вцепившись пальцами в плечо. Но после побежал еще быстрее. Черт, тогда я не мог думать ни о чем, кроме цели, но сейчас поражаюсь его выносливости.

Я уже начал задыхаться, когда он понесся в сторону стоянки. Теперь моя основная задача была — не дать ему сесть в машину и, если ему все же это удастся, во что бы то ни стало запомнить номер и передать информацию для перехвата. И тут меня подстрелили. У этого человека был сообщник. Он не одиночка, говорю вам. Иначе я бы его взял. Я был уже в пяти метрах от добычи, когда раздался выстрел, и я ощутил дикую боль в спине. А потом еще выстрел, и я потерял сознание. Но до того, как упасть, я услышал звук мотора, и это был не автомобиль. Скутер. Парень взял скутер и свалил со стоянки. Я успел еще передать эту информацию по рации, но он как в воду канул — сам скутер потом обнаружили брошенным в нескольких кварталах от автостоянки.

— Так значит, в «Фиате Уно» было двое?

— Двое, — подтвердил спокойно мой собеседник.

— А почему сразу информация не попала в полицию?

— Как не попала? — Бергер очень удивился. — Приказ мы свыше получили, но машину не нашли и парня не нашли, так то не наша вина.

Служака был прав: действительно, не их вина, что машина как сквозь землю провалилась. Один мой хороший друг, слесарь и высококлассный автомеханик, обслуживающий гонки «Формулы-1», иронично заявил мне по поводу «бесследного исчезновения» автомобиля:

— С колес тачку снять — десять секунд, если в четыре руки, номера перебить — десять, царапину отполировать — и мать родная не узнает, что тачка в ремонте была. Первый раз что ли? Я сам таких тачек полировал десяток. Накатаются богатенькие бездари, потрутся друг о друга, а потом в слезы:

«Ой, дяденька, папа убьет». Машину с глаз убрать легче, чем человека. Только бы спеца найти, а кто же будет его искать, когда всем все пофигу.

Тут действительно верно: кому надо искать, если важнее просто изобразить служебное рвение? Собственно, все это расследование и выглядит исключительно ложным политиканством и демонстративным бряцанием оружия.

Все ведь знали — белый фиат принадлежал известному скандальному папарацци Джеймсу Андансону, который поджидал пару в отеле и явно знал, что они собираются выезжать. При этом Андансон был без автомобиля. Пешком он явно не собирался следовать за мерседесом. Согласно показаниям портье, фотограф расчехлил свою технику и его фотоаппарат был настроен на режим съемки именно в условиях освещения отеля «Риц». Джеймс профессионал и никогда не путался при работе с камерой. Говорят, его раньше всех видели на месте аварии, он и снимал что-то.

Андансон действительно был в ту ночь в туннеле, но примчался туда ради Анри Поля. Анри Поль был любовником Джеймса. Все очень просто, но страсти незначительных героев никогда не волновали следствие, и поэтому папарацци окрестили «британским шпионом» на службе у Мухаммеда Аль-Файеда, приписали ему и фиат и саму едва ли не смертельную вспышку фотокамеры, которая ослепила Поля, что и послужило результатом аварии.

На самом деле все было гораздо проще. Мелодраматичнее? Пожалуй.

Воздух, напоенный ароматом цветов… Я почему-то считал, что это идиома, а оказалось, если сидеть рядом с кустом цветущих роз, то через несколько минуту восприимчивого человека появится ощущение, будто он в парфюмерной лавке, и возникнет обязательное желание чихнуть. Но чихать в присутствии одной из высокородных особ, графини из Норфолка леди Ри было бы вершиной неуважения, и я лишь скромно молчал о своем желании пересесть.

Графиня, дама за сорок, была стройна, отличалась королевской осанкой. Не удивляла и твердая линия губ, как у всех женщин, привыкших принимать решения. Дополняли картину безупречный дневной макияж и легкий брючный костюм. Я почему-то ожидал увидеть какого-то песика рядом или шляпку но графиня оказалась одним из членов совета директоров банка и явно не собиралась развлекать меня излишними церемониями. Зато я знал: нет смысла ходить вокруг да около, и я могу просто задать свои вопросы.

— Не удивились, что обратился к вам? — чуть улыбаюсь.

— Отчасти, — в глазах у графини Ри улыбка. Голос довольно низкий, словно грудной, — вероятно, ей дается пение. — Со мной никогда не говорили о Диане, ведь мы с этой отвратительной девчонкой все время ссорились.

Чуть поговорив с графиней, я сразу понял, что не ошибся, обратившись именно к ней. Темноволосая и кареглазая, Адель частенько мелькала в компании Дианы-школьницы. Потом они сидели за одной партой. Играли общими куклами. Адель даже подарила маленькой Диане хомячка. А когда Спенсеры развелись и отец посвятил все свободное время своим дочерям Саре и Диане, то будущая графиня Ри стала для Ди надежной утешительницей. Только в ее присутствии девочка не стеснялась плакать, только Адель знала, как горячо маленькая леди Спенсер переживает из-за ухода матери. Переживает и не подает вида. Она всегда была мужественной, эта Ди.

— Пожалуй, замкнулась она именно тогда — знаете, словно створки раковины закрылись, и пропал светжемчужины. Особая девочка. С особым даром. Нежная. Чуткая. «Вещь в себе» и при этом человек сильнейших страстей и нерастраченныхэмоций.

Пауза. Длинная тонкая сигарета в мундштуке. Тонкие кольца дыма. Ухоженные ногти. Очень красивые белые зубы, сжавшие мундштук, пока графиня прикуривала сигарету. Внимательные карие глаза.

— Мужчины считают, что женщины не способны испытывать страсть.

Невольный, отрицательный жесту меня срывается случайно, но слова мне вставить не дают.

— В рамках, принятых условностями, мистер Бейл, без права на ошибку и открытое проявление чувств, — не позволила мне высказаться графиня Ри.

И снова медленная пауза и одурманивающий аромат роз:

— Диана была очень добрым и светлым человеком. Прекрасное воспитание, идеальная леди. Очень обаятельная, хотя веселой я бы ее не назвала, но, безусловно, притягивающая своим умением создавать ауру безукоризненного комфорта. Вкус безупречный. Впрочем, лучшей ученицей я ее не назвала бы. Наука любого рода ее как-то не интересовала. Танцы, спортивные игры, верховая езда — Диана была активным человеком. И очень отзывчивым, умела сопереживать, сострадать. Наверное, оттого, что сама пережила в возрасте 6 лет свою первую трагедию — развод родителей. И еще, она была несколько застенчива. Ее и потом, во время романа с Чарльзом, журналисты называли «робкая Ди». (Тихий смех, словно графиня вспоминала что-то из их детских игр и секретов юности, которыми никогда не поделится с репортером.) Впрочем, особенно робкой она не была. Просто не стремилась руководить отношениями или активно завоевывать кого-то. Она оставалась истинной женщиной по характеру и воспитанию.

— Изменилась ли после замужества?

— Спустя какое-то время, — кивнула леди после нескольких секунд размышлений, — она погрустнела, стала нервной, раздражительной, у нее развилась сильнейшая булимия. На нервной почве, разумеется.

Тут графиня Ри впервые выдала свое отношение к этому замужеству и сжала губы плотнее. Секунда — и леди снова взяла себя в руки и продолжала спокойным голосом:

— Парадокс: даже ее болезнь принесла пользу другим. Когда она сделала публичное заявление о том, что страдала булимией почти десять лет, прежде чем решилась обратиться к врачу, — это помогло другим женщинам, страдающим этим же заболеванием, перестать стыдиться своей болезни и наконец рассказать о ней врачу.

Я слышал эту историю и откровенно не мог понять, чего тут можно стыдиться, но, может быть, оттого, что моя сестра врач ияс юности привык к ее откровенным рассказам о симптомах и болезнях. Если же я смущался и норовил улизнуть из комнаты, когда у сестры случалось желание потолковать с матушкой о диагнозах, то сестра меня останавливала каким-нибудь язвительным замечанием на тему «как штаны снимать, так все хорошо, а как слушать, то в кусты», и я оставался. Так и научился воспринимать спокойно все особенности женского и мужского организма.

— Болезнь сильно на ней сказывалась?

— Не более чем на других, просто Ди было труднее это скрывать — за ней слишком пристально следили, и ей следовало пребывать постоянно в хорошей форме, даже после сна. Она была застенчива и, конечно, смущалась, что кто-нибудь узнает о болезни. Но ведь это лишь следствие.

— Следствие? — я так задавал вопросы, чтобы не вынуждать мою собеседницу увидеть в них желание порыться в грязном белье. Если графиня считала нужным, то отвечала.

— Отсутствие любви в жизни… (Грустная улыбка, и снова секундная заминка.) О конечно, у нее была любовь детей. Но ведь она хотела быть и любимой женщиной. А Чарльзу как выяснилось, она не требовалась. У него была Камилла, с которой он расставаться вовсе не собирался.

Камилла Боулз, правнучка королевской любовницы, всегда была рядом с Чарльзом. Дерзкая, имеющая на все свое мнение, своенравная, умная и, в отличие от Дианы, не смущающая наследника престола сменой настроения, Камилла умела успокоить его своим присутствием. Официально все знали, что Чарльз ее любил. Неофициально она имела дурную славу, и вторая попытка самоубийства из пяти, предпринятых леди Ди, связана именно с тем, что принцесса узнала об отношениях мужа и Камиллы.

— Диана сообщила вам, что это было связано с Камиллой?

— Как вам сказать. — леди Ри машинально побарабанила пальцами по столешнице. — О причинах, заставивших Ди пойти на это, может знать только Бог. В первый раз мы много говорили о пережитом страхе, когда она вдруг поняла, что не в силах позвать на помощь, и я подумала о случайности. Знаете, из тех детских попыток привлечь к себе внимание, когда до слез обидно, что ты вдруг стал нелюбим. А второй раз мы не очень обсуждали. Я предлагала ей врача, путешествия, но у нее от таких разговоров портилось настроение, и она сильно плакала. Диана постоянно жила на грани, мистер Бейл, и то, что она много ездила, занималась благотворительностью, и прочие ее поступки — это ведь отчасти попытки убежать от себя. Животное заболевает без тепла и ласки, мистер Бейл. Вы видели когда-нибудь глаза собаки, которую бросили, — навсегда? Боль и непонимание, ведь потеряна любовь. А что же говорить о человеке. Нет, я не осуждаю Диану. Никогда, мистер Бейл. Я осуждаю условности и прессу, черствость Чарльза, который, к сожалению, не имел никогда душевных сил выразить свою любовь и заботу по отношению к жене.

— А Диана рассказывала про свои отношения с Додди Аль-Фаедом?

— Ей и не надо было рассказывать. По ней были видны перемены. Диана родилась женщиной, созданной жить за мужчиной. Чарльз этим мужчиной не стал — так получилось, — но свое счастье она нашла. Так что, увидев ее цветущей, я поняла: у нее кто-то появился. А потом ее засекли с Додди журналисты. Точнее, они постоянно стояли у них за спинами. Снимки в газетах. Что тут рассказывать? Все и так стало ясно. Не только мне, но и королевской семье.

— А беременность?

— Диана была не очень откровенной и в юности, и уже будучи леди. Став принцессой, не изменилась, — леди Ри снова грустно улыбнулась, не укоряя подругу детства, а просто от души сострадая ее неумению хоть немного открываться. И добавила, помедлив: — Даже стала еще более скрытной, — все-таки положение обязывало. Но мне ее беременность вымыслом не кажется. В самом деле, почему нет? Они с Додди не таились и не прятались. Считается, что Диана беременна не была. Но настораживает то, что анализ ДНК не сделали сразу. А согласились на это под давлением, в том числе и отца Додди, только через десять лет. Разве не могли быть следы ее беременности утрачены через такой срок? Отец Додди прямо заявлял: Диана была беременна, и говорил, что за день до смерти Диана и Додди были на вилле в Париже (подарок Додди от отца) и решали, какая комната будет предназначена для ребенка. Зачем емулгать? Его горе очень искреннее, я не знаю, кем надо быть, чтобы подумать, будто он делает рекламу на раздувании этой истории.

Возникла необходимая в таких случаях пауза, и я вспомнил, как отказывалась признавать беременность Дианы медицинская комиссия и как независимое расследование и настоятельные требования Мухаммеда Аль-Фаеда все же заставили пошевелиться чиновников. И зачем было скрывать десять лет этот факт?

— Кто мог желать ее смерти?

— Я могу сказать лишь то, что королевская семья не питала к ней любви. Но смерти... я не знаю. Я не могу представить, чтобы Диана могла кому-то настолько преграждать путь. Мне всегда казалось, смерти желали не ей, а Додди. Впрочем, у королевской семьи были основания для недовольства — брак с арабом английской принцессы, пусть даже бывшей. Причем отец Додди, как и сам Додди, в Англии персоны нон грата, несмотря на солидную спонсорскую помощь, в том числе и на такие зрелища, как Виндзорские скачки, даже несмотря на вручение одной из лондонских клиник оборудования на сумму девять миллионов долларов. Просто потому, что они арабы, а не англичане.

Арабов не любили никогда, а уж тем более Винздоры. Припомнил, что у Камиллы в жизни была какая-то неприятная история, связанная с арабами. Надо будет уточнить у Джерри Рубена.

— Говорили, в нее влюбился шофер и просто, когда она сказала «нет», потерял голову и разбил машину.

— В нее постоянно были влюблены, — графиня чуть выпрямилась, взглянула на меня неодобрительно. Я вынужден был опустить голову, признавая, что посмел задать вопрос, задевающий честь и достоинство Дианы.

Видимо, далее я повел себя правильно, потому что после некоторой разумно выдержанной паузы леди Ри продолжила свой рассказ.

— Она была кумиром очень многих мужчин. К сожалению, они не всегда вели себя достойно, периодически некоторые посылали ей отвратительные анонимки. Но нет, конечно, Анри Поль не был в нее влюблен. Мы редко виделись, но могу сказать: после развода с Чарльзом она вообще стала выглядеть счастливее. А после знакомства с Додди вообще расцвела, хоть и считала его изначально несуразным и смешным. Только, став наконец счастливой, она умерла.

Это была точка в нашем разговоре. Графиня поднялась, я тоже. Пожал протянутую руку и вежливо склонил голову, благодаря за помощь. Откровенно говоря, все это я знал, или слышал, или читал, но понимал, что тайны Королевского двора все же никогда не будут принадлежать простым смертным. Иначе не стояла бы Британская монархия столько веков.

И снова я сидел перед Джерри, а он листал мои записи, словно проверяя меня на предмет способностей.

— Открою тебе тайну — Диана не была объектом. Встреться, пожалуй, с пареньком по имени Лас — он вечерами пасется у «Рица», тебе на него укажет портье. Имя не помню. Темнокожий, плотный такой. То ли Микс зовут, то ли Рикс, — взглянул на меня прозрачно-светлыми глазами и скривился. — Бейл, ты вообще помнишь, что в машине ехала не одна леди Спенсер?

Киваю. Почему-то тупо и тоскливо.

— Гуд, так вот встреться с этим Ласом, он тебе скажет, с кем поговорить об Анри Поле и его талантливом спутнике Джеймсе.

— Папарацци который?

— А?

— Ну, любовник.

— Ах да… — рассеянно кивнул Джерри, возвращая мне бумаги. — Поверь мне, Бейл, когда я услышал первую версию о смерти Дианы, сам был изумлен.

Наш удар был направлен на Мухаммеда Аль-Файеда.

Интересно, как Клан смог настолько отвести прессу и полицию от истинной причины убийства? Практически никому не пришло в голову задуматься, что покушение было совершенно на Додди Аль-Файеда, сына арабского мультимиллиардера, а не на невинную Диану, которую боготворил весь мир.

«Арабский народ уважал чувства моего сына, — скажет в одном из интервью Мухаммед Аль-Файед, когда у него поинтересуются, не вызывало ли неудовольствие у мусульман то, что его сын сделал предложение католичке, — и чтит единение религий во имя любви».

Это слова отца Додди. Когда же у представителя Ми-16 спросили, что они думают об осложнении отношений из-за связи британской подданной и арабского гражданина, он довольно недвусмысленно ответил: «Связь бросает тень на чистоту нации. Откровенно не понимаю, кто позволил леди Спенсер связаться с неверным».

«Неверным». Честно говоря, такое определение звучит несколько странно, не находите? Но Ми-16 — это элитное подразделение, и там говорят на языке нации. Можно ли не замечать тот факт, что большинство британцев осуждало выбор Дианы. Шушукались или говорили в лицо, но чаще в СМИ сразу публиковали очередную статью о том, что арабы плохи и хотят завоевать весь мир. Это пафос настроения. Часть первая — «Красавица и чудовище». Часть вторая — «Может ли нация настолько любить свою принцессу, чтобы признать: принцесса — это не часть фамильного герба, а живой человек?»

В самом деле, теперь те события можно восстанавливать лишь по публикациям и воспоминаниям, но настроение было примерно однозначное: зачем нашей Диане этот араб?

Вот именно такой пафос свойствен Европе в целом. Противостояние по группе крови, то есть: свои и чужие. Многовековой конфликт, который никогда не найдет выхода в компромиссе, и, о чем бы ни договаривались руководители государств, исход будетодин: свои и чужие. И именно это разногласие использует Клан. Я знал об этом, даже если бы Джерри не сказал проубийствоДодди. Психологическая несовместимость менталитетов и база для развития Клана. Что тут непонятного…

Ласа нашел в понедельник у отеля «Риц». Шикарные автомашины. Дорогие наряды. Бриллианты стоимостью с виллу. Коварные улыбки дам.

Надушенные усы кавалеров. В общем, еще то местечко. Поджидая Ласа, просто смотрел на парковку автомобилей. Вот тут в последний раз проходила улыбающаяся леди Ди. Вот тут задержался Додди, чуть нахмурившись, когда узнал, что их машина неисправна. Воттут к ним подошел Анри Поль. Мужественный. Спокойный. Он никогда не ошибался. Просто улыбнулся, успокаивая:

— Все будет прекрасно, сэр.

А за ним, не отрываясь, следил Джеймс — папарацци, авантюрист, любовник и душевный друг. Обменялись ли они в тот роковой вечер хоть взглядом?

— Привет, я Лас, — ко мне подошел парень. Я чуть рот не открыл: такой красивый, словно ненастоящий! Улыбающиеся карие глаза. Идеально правильные черты лица. Стройный. Темные волосы немного вьются, ниспадая до плеч.

— Крис, — представился, пока обменивались рукопожатиями.

— Поехали, — мягкая улыбка, и, спокойно взяв под локоть, Лас довел меня до роскошного автомобиля.

И тут я понял: этот красавчик — просто жиголо. Нормальная работа, надо сказать. И красивый парень для такого роскошного отеля в самый раз. Наверняка плевать ему на все убийства, вместе взятые. Главное — безопасный секс и хорошая оплата.

— Приехали.

Дальше молчание, какой-то плохо вымощенный переулок, скрипящий фонарь на старой проволоке над черепичным флигелем, горы мусора, страшная вонь — явно задворки дешевого ресторанчика. Я едва не навернулся на какой-то жиже, Лас проворно поддержал меня. Потом мы добрались до места и стали ждать, когда нас впустят. Дверь (видимо, был глазок) открылась, и на пороге возник высоченный хмырь:

— От Джерри? — проскрипел не хуже фонаря, сверля меня неодобрительным взглядом.

— Да, — спокойно отозвался я, думая: «А иногда хорошо быть суперменом, чтобы, входя в подобные заведения, точно знать, выйдешь ли оттуда».

Нас пропустили, и я, честно говоря, был рад, что Лас со мной. Он, судя по напряженному взгляду, тоже. Провели нас в комнату — дальше моего спутника уже не пустили, он обнадеживающе мне улыбнулся и уселся в кресло. И так спокойно уселся, словно всем своим видом показывал, что будет ждать меня тут, сколько бы на это ни ушло времени. Признаться, я был ему благодарен за эту поддержку и откровенно пожалел, что на первый взгляд воспринял его как равнодушного телка для зарабатывания денег. Меня же провели в курильню, довольно бесцеремонно толкнули на подушки, устилающие пол на восточный манер. Я сел «по-турецки», ожидая своего собеседника. Он вошел тихо, но я услышал, резко обернулся и увидел перед собой Джеймса Андансона. Того самого папарацци, который якобы первый оказался в туннеле после аварии, и того самого, о таинственной смерти которого кричали все таблоиды:

— Доброй ночи.

Всматриваюсь в лицо этого человека. Обычный, в общем-то, человек. Даже не красавец, но и не урод особенно. А вот судьба у него воистину увлекательная. Первым удосужился снять убитого Джона Леннона. Первым запечатлел новорожденного сына леди Ди. Первым умудрялся добывать сенсационные снимки знаменитостей, попавших в пикантные ситуации. «Вода камень точит» — собственно, это и был принцип работы Андансона. Надо сказать, снимки у него получались изумительными. Кажется, никто лучше него не снимал королевских особ. Принцессу Диану фотограф запечатлевал тоже, и не раз.

— Я любил Анри, — Джеймс сел на подушки и откупорил бутылку виски. Разлил по стаканам, мы молча выпили. В воздухе запахло хорошим алкоголем и сандалом. Сочетание пьянящее, но я ни на секунду не спускал глаз с фотографа. Сейчас он говорил правду, и это было видно. И то, как ему трудно рассказывать, и как трудно признаваться.

— Он был классным парнем, хотя, конечно, никогда не отличался идеальным характером, никогда не был просто положительным героем, к которому никто не придирался. Одно время он очень много пил, но прежде чем устроиться в Службу безопасности, прошел курс лечения. Подумайте сами: ну кто возьмет в охрану человека, неспособного держать в руке оружие из-за похмельной дрожи?

Я молча кивнул — мол, понимаю: только дурак или тот, на кого хорошенько надавили, чтобы он взял этого человека. Об этом так и сказал Джеймсу:

— Блат?

Прищуренный взгляд.

— Его тошнило, если он выпивал больше бокала вина, Бейл. Он очень дорожил своей работой и слишком боялся меня потерять, чтобы пить. Я понятно изъясняюсь?

Я снова кивнул: теперь точно понятно.

— В 1992 году во время занятий в аэро-клубе произошла авария, и владелец самолета, с которым во время посадки столкнулся Анри, должен был нам некоторую компенсацию, хотя на самом деле. Анри был пьян в стельку, как его допустили к полетам, не знал. Знал только, что брошу его. Он куражился, красовался, ему казалось, будто жизнь слишком проста, чтобы я был рядом с ним. Я убеждал, просил, приводил примеры, но он пил. Я терпел два года, а после этого случая просто собрал сумку и ушел. Понятно изъясняюсь?

Я снова кивнул. Думая про Анри и Джеймса, вспомнил про Диану и Додди, про Чарльза и Камиллу. Они все были похожи — переживали горькие и радостные чувства, теряли, страдали, плакали и наслаждались лаской любимых. Простые, человеческие ценности, которым не указ государственная политика и принятые устои общества, ведь речь идет о любви.

— Мы не виделись год. — Улыбка тронула губы Джеймса. — Он пришел в воскресенье, если не ошибаюсь, 14 мая, принес огромный букет и, запинаясь, говорил о любви, что ради меня прошел сложнейший курс так называемых двенадцати ступеней, нашел людей, которые ему помогли, и вернулся ко мне.

Я не ханжа и прекрасно понимал, что мы говорим именно о любви, о семейной паре, сложившейся наперекор условностям. Потом мы смотались в Голландию, заключили брак, и были вместе до 1997 года, не афишируя наши отношения. Жили в Лионе, иногда ездили в Лондон, а когда Поль устроился в «Риц», чаще находились в Париже.

— Он сильно изменился за год?

— Довольно сильно: он стал собранней, и его тошнило, если он позволял себе больше бокала вина в праздники. Меня это устраивало.

— А работа?

— Повышение?

— Да.

— Получил довольно быстро, ему доверяли сопровождать самых представительных гостей отеля.

Пристально смотрю на Джеймса:

— Так вы работали на Ми-6?

Немного побледнел, но и только:

— Да, я работал их агентом по 1999 год, — слабая улыбка, — сейчас, считайте, на пенсии.

— Не боитесь неприятных вопросов?

— Вас прислали от Джерри, — сказал он, добавив нам выпивки, — и я могу говорить свободно, но лишнего не скажу, да и не отвечу, если сформулируете вопрос неверно. Итак?

— Ми-16 знали о вашей связи с Анри?

— Да.

— Одобряли?

— Нет.

— Кто вас прикрывал?

— Я хотел соскочить, мне не нужно было прикрытие.

Меня внезапно озарило:

— Вас перекупил Мухаммед Аль-Файед?

Лукавый взгляд в ответ.

— Вы хитрец.

— Стараюсь. Так как?

— Он помог мне остаться в живых, когда у меня земля горела под ногами. Авария и мой «труп» в сгоревшей машине — дело рук его людей: я наконец смог избавиться от Ми-6.

— А оплата?

И тут Джеймс внезапно изменился в лице.

Я знал: ему не хочется отвечать, но ему приказали. Он большим глотком осушил стакан, и я сразу налил ему новую порцию.

— Это была компенсация, — глухо, не глядя на меня.

Я как-то и не удивился и сразу все понял, так просто, словно все это знал:

— За Анри?

— Да.

Осколки хрустели под его пальцами, когда он стиснул стенки стакана. Я дал ему платок, чтобы он вытер кровь.

— Вы знали, что покушение предназначено Додди?

Пауза.

— Знал.

— А принцесса?

— Случайная жертва, — он обхватил виски ладонями и сильно сжал, — скорее всего, осталась бы жива — удар готовился только на Додди.

— А Анри?

— Ему пришлось сесть за руль: в машине Аль-Файеда обнаружили неисправность. — Голос Джеймса звучал, словно ледяные капли, стучащие о жестяной подоконник. — Ее не должны были заметить — машина, бы потеряла управление в туннеле, парни подъехали бы и застрелили Додди.

— Так значит «Фиат Уно» был?

— А?

— Фиат.

— Да, был, там были профессионалы из «Красных бригад» Мухаммеда, никто и никогда не обнаружит их.

— Поль плохо переносил алкоголь? — на мгновение мне показалось, что я не так понял название, и отложил вопросы о нем до лучших времен.

— Уроды-токсикологи обнаружили у него дозу, от который он умер бы сразу, — невеселый смешок. — Это был просто газ. Я думаю, именно газ, такие приемы были известны в Ми-6. В салон запускали парализующий газ, смешанный с углекислотой. У человека, принимающего даже препараты от бессонницы, эта смесь вызывала потерю ориентации в пространстве. А если средство было токсично, то легкие насыщались парами, аналогичными алкогольным, в кровь впитывались довольно быстро. Собственно, поэтому у Поля не сразу взяли кровь на алкоголь, а лишь спустя два дня — просто нужна была гарантия, что он был пьян.

— Что за «Бригады»?

— Вы не расслышали? — В его голосе звучала явная насмешка.

— Имя — да.

— Мухамеддом зовут не только Аль-Фай-еда. Арабский мир большой, Бейл. А патриотов-фанатиков еще больше. Если в двух словах, то патриоты решили: Мухамедд Аль-Файед их предал, раз нарушает традиции предков и позволяет сыну жениться на неверной. Ему ведь угрожали, этому Додди, а он был гордый, смелый и надменный, пошел против воли отца, против воли их клана. За что и получил наказание.

— Но отец же не был против! — горячо возразил я.

— Не был, думал, что откупится за свободу сына. Но речь идет о миллиардах, поэтому не старайтесь считать столбиком. — Джеймс откинулся на подушки. — Это кровная месть, Бейл, и ее оплачивают только кровью.

— Какая-то фантастика, — пробормотал я. Бессмыслица — чужая вера, упертый фанатизм лишил жизни невинную душу и оставил сиротами ее детей.

— Последний вопрос, откуда у Поля столько денег на счету?

— Мухаммед Аль-Файед перевел для меня. Он знал: мы любили друг друга.

Я гнал машину в Ниццу, там меня ожидал Джерри. Картина перед глазами становилась ясной, как гладкий асфальт под колесами моего автомобиля. Я сам знал: Анри был повязан с Кланом, и, возможно, сделка заключалась в том, что ему за сотрудничество поставили блок на спиртное. Традиционное лечение не помогало — он срывался, потерял любимого человека, но забрезжила возможность вернуть все на круги своя — Клан помог. Как ответный шаг — маленькая операция по вживлению микрочипа, который совершенно ничему не мешает, просто помогает исследованию в какой-нибудь чепухе по спасению кого-нибудь от алкоголизма. К примеру, «тебе же помогло, теперь пусть поможет остальным». И конечно, Поль согласился, ведь результат был, что называется, налицо. Он перестал пить, его даже тошнило от алкоголя. (Спецслужбы, обвинивши Анри в том, что он виновник трагедии, были правы: он виновник, но он не был пьян.) Убил Анри Поля

Клан, когда микрочип в тканях его головного мозга стал разрушаться и вызвал сильнейшую детоксикацию. Начальник охраны оказался Наблюдателем Додди Аль-Файеда, и он рано или поздно исполнил бы свой долг. Какие-то «Красные бригады» решили, что пришло время.

— Браво, браво, — Джерри даже зааплодировал мне, — твои умозаключения действительно точны. Один маленький нюансик: нельзя было тянуть. Злосчастное ФБР стало подбираться к связи террористических группировок и субсидиям в скромный банк в Саудовской Аравии. Кажется, у него даже нет названия, но на счетах водятся слишком большие суммы. Агенты установили связь между семьей Аль-Файеда и воинскими образованиями.

— Террористами, — зло уточнил я. Меня бесило это спокойствие, когда из-за игры в солдатиков погибла величайшая женщина XX века.

— Нет, воинскими образованиями! Наемники, кстати, с увлечением служат в Чечне, в Афгане — говорят, денег много платят полевые командиры. — Рубен был как всегда деловит и улыбчив. — По возвращении из Парижа Додди должны были вызвать на допрос. Кто бы это допустил? А Додди в обмен на наше участие в его судьбе хотел только одного — Диану. Он был влюблен, как мальчишка.

Скорбная складка поперек лба, словно Джерри осуждал пыл влюбленного.

— Я обещал, и тогда потребовался Джеймс, его профессиональные снимки и немного настойчивости. И он, знаешь ли, проявил мастерство и делал поразительные кадры, где принц Чарльз гуляет с Камиллой, подает руку Камилле, целует Камиллу. Что могла подумать впечатлительная леди Спенсер?

— Вы не человек, Рубен, вы тварь, — процедил я сквозь зубы.

В ответ тихий смех.

— Ты искренен, но глуп, — сухо, холодно почти прошипел он мне в ухо, притянув за шею к себе, — никто не хотел ее смерти. Никому не нужно было убивать эту блаженную. (Оттолкнул от себя.)

— Я бы предпочел что-нибудь более полезное для Клана, а не пошлый адюльтер, когда спецслужбы ведут себя, как стадо баранов, совершенно забывая, что это уже не смешно, — закурив, он постепенно пришел в себя, — но глупость нам пришлась кстати. Смерть Аль-Файеда прошла безболезненно, его отец не объявил крестовый поход. Смешно, не так ли? Араб в крестовом походе за жизнь сына, торгующего оружием и влюбленного в неверную.

Я промолчал. А что я мог сказать? Как блестяще Клан устранил арабского подданного! Джерри не упомянул, что семейство Аль-Файед было неугодно королевской семье, и тут легко было обойтись и без беседы с чиновником из

Ми-6, который рассказал мне о недопустимости такого союза. И ведь ничья честь не пострадала, и Винздоры остались довольны чистотой своего рода, и арабские экстремисты не усомнились, что Додди покарал Аллах за неверный выбор. Конкретные люди не остались в проигрыше. Проиграли только Уильям и Гарри — дети Дианы Спенсер, а также миллионы людей, которые каждый год — все десять лет — молятся за упокой души своей любимой принцессы. И она — чудесная «английская роза», как нежно звали ее подданные. Леди Ди с восхитительной улыбкой Мадонны, которая нелепо умерла, так и не познав счастья… Счастья, обернувшегося трагедией…

 

Глава 7. Франц Фердинанд Карл Людвиг Йозеф Фон Габсбург Эрцгерцог Д’Эсте

Любовники и любовницы. Дерзкий мальчишка. Кронпринц без панталон. Секс втроем. Трагическая развязка. Расплата.

 

Чудеснейший человек, сказывали, добрый и благожелательный — одним словом, благородный.

Это слова из записок коллежского асессора Кондратия Филимоновича Воропаева, присланного в свиту эрцгерцога с заверением о дружбе от Московского генерал-губернатора.

Светлый, добрый, нежный сердцем, мой друг и любимый муж.

Так писала о Франце жена София.

А вот история, которую поведали мне, когда я приехал в Австрию, чтобы отыскать истоки слухов о том, что Франц Фердинанд был человеком отнюдь не самых благородных порывов и весьма двусмысленных поступков. Но поскольку для австрийцев фигура их драгоценного эрцгерцога сродни лику Богоматери, то я не рассчитывал найти в архивах что-нибудь предосудительное. Знал, архив и библиотека расхищены после Первой мировой, и часть документов всплывала в частных коллекциях. Графиня Паленская, известная среди частных любителей всевозможной переписки, как-то проговорилась, что готова рассказать о своей коллекции писем (в которую, как я понял, входят личные письма Франца и Софии), но за приличное вознаграждение. Я удивился немного: что еще за вознаграждение? Но Джерри меня успокоил — с дамой следует просто переспать. Я раскрыл рот. Рубен смеялся надо мной:

— А ты думал, что только девушки через постель добиваются своего?

Я выругался.

— Ничего, ничего, может быть, ты ей еще не понравишься, хотя, — окинул меня оценивающим взглядом, — скорее всего, готовься быть джентльменом.

Вот, собственно, в таком «приподнятом» настроении я и прибыл в Австрию. Сидя в крошечном кафе, ждал, когда на встречу придет человек, которого мне порекомендовали в Париже в одном закрытом обществе любителей псовой охоты. Я не вдавался в подробности «неразглашения правил и рекомендаций», но понял: собачки там охотятся не только за зайцами или оленями. Но мне было сказано молчать, и я молчал. В конце концов, мой интерес был связан исключительно с Францем Фердинандом.

— Здравствуйте, — я взглянул на подошедшего мужчину и приподнялся, отвечая на рукопожатие. Он представился:

— Орлов, Андрей Игнатьевич.

— Бейл Крис. Присядем?

Орлов оказался совершенно непохож ни на одного из своих прославленных предков. Сутуловатый. Кряжистый. И лишь в глазах величие старинного дворянского рода. Вздохнув, я подумал: «Вот тебе и дворяне.» Мы заказали кофе, пару пирожных, и я как-то сразу перешел к делу без привычной своей застенчивости по поводу того, что общаюсь с особой дворянской крови.

— Андрей Игнатьевич, — с трудом выговорил я сложное имя, — когда я читал переписку Черчилля, там вскользь была упомянута легендарная охота в духе

Франца Фердинанда. В Париже мне порекомендовали вас как авторитетного специалиста в области псовой охоты, в частности той, что увлекала эрцгерцога.

Собственно, я не очень рассчитывал на подробный рассказ, наивно полагая, будто архив действительно полностью уничтожен, а что удалось спасти, то не будет продаваться простому репортеру. И я ошибся.

— Людей травили собаками. — без предисловия начал Орлов. Голос у него был глуховатый, глубокий, приятный на слух. Я сразу вспомнил ночных диджеев, которые умудрялись развести на откровенность одним лишь голосом. — Нанимали всяческое отребье, готовое за медную монету хоть сдохнуть, и спускали свору. Основное требование — умение быстро бегать.

Их специально проверяли — были на службе у эрцгерцога люди, получавшие жалованье именно за то, чтобы охота получилась увлекательной. Для охотников, разумеется. Жертв очень часто потом хоронили. Да кто будет искать бродягу, до которому ни единой живой душе дела нет?

Чаще всего выезжали по пятницам. Гостей в имении собиралось много, никто не хотел отказывать. Хотя, судя по всему, многие были против такой забавы. Что ни говори, но люди есть люди, из некоторых даже собаками сочувствие не вытравишь. Хоть к крепостным, хоть к ровне. Кое-кто школы для детей своих дворовых открывал. Пытался как-то учить, врача содержал опять же. Особенно это касалось женщин. Часто они находили в этом самореализацию. Иные даже гордились своей ролью деревенских просветительниц. Правда, Франц не приглашал на такие охоты женщин. Хоть в этом была доля его благородства. А может, просто не хотел слушать бабий визг, кто знает. Эрцгерцог позаимствовал забаву у одного русского приятеля. Приятелю на тот момент было лет эдак шестьдесят, и он помнил еще времена крепостного права в России.

Специально не приглашал, но некоторые все же приезжали сами. В изящных амазонках от лучших портных, некоторые из них получали от такой охоты настоящее удовольствие. Возвращались с представления раскрасневшиеся, довольные, не отказывались от поднесенной рюмки.

— А ваш предок? Все-таки охота, азарт? Или он отворачивался? — съязвил я, не удержавшись. И получил по заслугам.

— Почему отворачивался? Отворачиваться было нельзя. Отвернешься, покажешь слабость — все. Хотя некоторым терять было нечего. Ему — было.

Мой собеседник на этом в тот день беседу и закончил. Вероятно, не понравилось ему, что я все же не очень учтиво о его предке высказался. Пришлось звонить и извиняться. «Вот, — думаю, — упрямый русский медведь!» А он еще паузу держал — ждал, пока я слова подбираю. Но на встречу прийти согласился. И теперь я уже решил, что не буду ничего лишнего ему говорить: норов у русского потомственного дворянина, оказывается, был весьма крут.

Предполагаю, Орлову самому информация об охоте покоя не давала, и он хотел ее использовать как-то, да не знал, как. Решил, что я обязательно помогу ему придумать что-нибудь. Вечер Андрей Игнатьевич выбрал удачный, что и говорить — разразилась последняя в этом году гроза, ливень хлестал в окно, создавал ту самую атмосферу «страшного рассказа».

— Свора большая была? — навожу на животрепещущую тему.

— Тридцать борзых. И все как подбор — Франц любил и берег собак пуще, чем кого-либо из людей.

— Все же мне не верится в такую забаву. Неужели вот так все запросто: собаки, выезд — и люди, которых в любой момент могут задрать, пристрелить, в конце концов?

— Вы хотите, чтобы я вам описал подробности, — кивает, даже не утруждая себя вопросительной интонацией. — Ну что ж, будут вам и подробности. Знаю ваш журналистский хлеб — вам бы только чего погорячее, разве нет?

Мне оставалось лишь скромно смолчать, и, видимо, мой собеседник этим удовольствовался.

— Выезд назначался на утро. Еще с вечера собирались у эрцгерцога. Обычный вечер. Тихий, почти домашний, если не считать количество гостей. Карты. Сигары. Немного шнапса. Никаких излишеств.

Франц, судя по записям Орлова, был аккуратистом. Не любил расхлябанности, необязательности — того, что сейчас мы называем раздолбайством. О слабости же как явлении человеческого характера и речи не было. А состояние похмелья он считал именно что слабостью.

— Все когда-нибудь случается в первый раз. Вот и предок мой когда-то впервые попал на такую охоту. А знаете, новичкам никто не говорил, что за жертва. Называли человека, на которого потом спустят свору, зайцем, иногда — лисицей, если женщина. Но лисы бывали очень редко, буквально несколько раз за четыре года. Видимо, все же оставалось в эрцгерцоге что-то от благородного человека.

Упоминать перед охотой, на кого именно будет травля, запрещалось категорически. Говорить об особенностях охот у эрцгерцога в обществе — тоже. Общество Франца Фердинанда ценили многие, и прослыть человеком ненадежным, источником сплетен желающих не было.

Граф Орлов очень подробно описал свою первую охоту такого рода.

— Признаться, мне даже жаль, что у меня не фотографическая память няне смогу в точности воспроизвести для вас каждое слово. И куда больше сожалею, что дневник вместе со многими моими документами погиб в пожаре. Кому понадобилось поджигать мой дом, представления не имею. Никому зла никогда не делал. Завидовать мне не в чем — особенно больших денег не водилось. Видимо, есть люди, для которых причинить горе, боль другому — это уже повод для радости. Кстати говоря, эрцгерцог садистом не был. Скорее он был слишком азартным человеком, которому травля животного уже не приносила должного морального удовлетворения. Бледно. Обыденно. Скучно, в конце концов. Хотя я сам поклонник псовой охоты на лис, никогда не мог понять — в чем может быть радость травли человека, каким бы этот человек ни был. Но все по порядку.

Дело было на рассвете. Выезд собирали рано — еще туман не успевал рассеяться, если день обещал быть солнечным. Вот и тот день выдался солнечным после ночного дождя, который зарядил с минувшего полудня. Была осень, и наверняка желтые листья сминались под копытами лошадей, стаптывались в грязь наезженных дорог.

Граф был исполнен любопытства. Не зная ничего конкретно о предстоящей охоте, был невероятно заинтригован таинственностью, которой окружили выезд. Впечатлениями охотники делились с радостью, но все как-то общо, без деталей, осекаясь и останавливая самих себя. Граф, которому в ту пору было всего-то лет двадцать, даже привстал в седле, чтобы разглядеть возможную дичь. И тут затрубил рожок. Егеря подняли «зайца». И в одно мгновение охота сорвалась с места. Все потонуло в громком собачьем лае, борзые едва не стелились над землей, почуяв след. А за ними двинулись и люди — лошади полетели рысью по редколесью, всадники не замечали хлещущих, задевающих время от времени одежду тонких веток, лишь крепче сжимали поводья, полностью подчинившись общему азарту. Орловский рысак не подвел русского графа, и тот вскоре был едва ли не впереди всей охоты — почти вровень с последними борзыми из своры. Вновь привстав на стременах, он попытался разглядеть загнанную дичь.

После того как граф рассмотрел представившуюся его глазам картину, он рванул вперед, пришпоривая рысака. Свора вместо зайца напала на какого-то бродягу и теперь гнала его сквозь подлесок. Бродяга оступался, падал, перемазанный грязью поднимался и опять бежал со всех ног. Несколько листьев липы прилипло к его армяку. Человек бежал босиком и, судя по тому, как вели себя собаки, — стер ступни в кровь. Борзые пока не бросались — только гнали все дальше и дальше через подлесок. Видимо, они были жестко натасканы — не рвать жертву до команды. Граф уж было занес арапку над первым псом из своры, когда услышал гневный окрик. Обернувшись, он увидел, что кричал сам эрцгерцог. Подъехав вплотную, тот издевательски осведомился, что русский граф собирается делать и не хочет ли он лишить все общество удовольствия от охоты, а самого эрцгерцога лучшей борзой из его своры? Франц Фердинанд приказал своему гостю, если тот не хочет с ним рассориться окончательно, принять дальнейшее участие в охоте, «которая, судя по нынешнему зайцу, обещает быть увлекательной».

— Знаете. — Андрей Игнатьевич неожиданно отвлекся от своего рассказа. — Дневники — такое забавное явление. Вот, к примеру, граф эту фразу приводит в точности. И я ее запомнил с первого раза слово в слово. Хотя ничего афористичного в ней не наблюдается. Я долгое время читал и перечитывал дневник графа Орлова, думал над тем, что там написано, но именно эта сцена, сцена охоты на человека, почему-то наиболее сильно врезалась в память. И конечно же, кто я такой, чтобы судить своего предка? Но иногда мне кажется, он зря остался тогда на охоте. А ведь он остался.

Русский граф пустил коня рысью, не отставая от своры, которая то кругами, то из стороны в сторону гоняла по лесу выбивающегося из сил человека. Ни одна собака не приближалась к жертве настолько, чтобы начать рвать. Только оглушительный лай и клацанье зубов окружали бродягу. И вот одна борзая не выдержала, — видно, запах крови будоражил ее сильнее, чем остальных, и вцепилась в край подобия армяка, в который был закутан тощий мужичок. Вцепилась — и повалила жертву наземь. Тот рванул, перекатываясь, ужом выскальзывая из ветхой одежонки, и вновь бросился бежать, бестолково маша руками, вихляя из стороны в сторону. Вокруг него кружили охотники, стараясь не упустить ни одной детали зрелища. Наконец мужичок упал, прикрыв руками голову, свернувшись в комок. Собаки сгрудились вокруг, рыча. Вот-вот — и они рванут, примутся грызть обессиленную жертву.

И только тогда раздалась резкая, отрывистая команда Франца Фердинанда. Подбежали егеря, растащили собак. Зазвучал рожок, извещая о том, что травля окончена. Охотники азартно обсуждали, насколько выносливым на этот раз оказался «заяц» и не пользоваться ли его услугами и впредь, в следующий раз, когда мужик отлежится. Оживленный гомон затих только тогда, когда один из егерей наклонился над все так же неподвижно лежащим мужиком. Перевернул и, поднявшись, взглянул на эрцгерцога. Выносливый и шустрый «заяц» был мертв. Сердце не выдержало.

Но вероятно, такие оказии случались нередко на охотах, которые устраивал Франц Фердинанд. Потому что егеря быстро унесли тело. Разговор, ненадолго затихнув, вскоре возобновился, и только русский граф все никак не мог прийти в себя.

— Но он же бывал после на похожих охотах?

— Бывал. Но поймите, это первое впечатление. Больше при нем никто не умирал, а некоторые вещи со временем сглаживаются.

Он замолчал. Молчал и я. Слишком живая картинка была перед глазами. До ощущения привкуса крови на губах и запаха гончих:

— Не сочтите меня циничным, Андрей Игнатьевич, но я бы советовал вам историю эту продать в Голливуд.

Холодный взгляд.

— Если дневник дойдет до наследников эрцгерцога, то может вспыхнуть международный скандал.

— Но вы то собираетесь использовать эти материалы, не так ли?

Взгляд прежний.

— Я буду использовать много информации, господин Орлов, но у меня есть надежный тыл, поэтому я не опасаюсь преследований.

Орлов прищурился и наконец усмехнулся:

— Вы типичный журналист, мистер Бейл, для вас важна жизнь информации в любом достоверном или малодостоверном виде, верно?

Я чуть улыбнулся в ответ и кивнул.

— То-то, — Орлов поднялся. — Я предпочитаю обойтись без голливудской чепухи.

Я поднялся тоже и пожал протянутую руку.

— Спасибо за историю и извините, если чем-то обидел.

— Пустое, мистер Бейл, мы, русские, не очень обидчивые, только памятливые, — и, расплатившись за кофе, он покинул кафе. Я невольно вздохнул. Подозреваю, писать о псовой охоте мне теперь не придется. Или только освещать ее за пределами Европы.

На следующий день я сидел в библиотеке и в сотый раз перечитывал скупые строки из энциклопедии:

Франц Фердинанд (Franz Ferdinand) (1863–1914), австрийский эрцгерцог и князь Эсте, предполагаемый наследник Австро-Венгерской монархии, убийство которого вызвало Первую мировую войну. Родился 18 декабря 1863 года в Граце, старший сын эрцгерцога Карла Людвига, младшего брата императора Франца Иосифа.

Брал следующую энциклопедию, словарь, материалы исследований и везде читал одни и те же строки, о том, что убийство Франца развязало Первую мировую войну. Эрцгерцог, конечно, не последняя фигура на политической арене начала XX века, но фигура эта поставлена отнюдь не для того, чтобы удерживать державы на грани войны. Историки давным-давно доказали неизбежность войны, но не убийство плейбоя и, по сути своей, очень недальновидного политика стало ее причиной. Раздел влияний был неизбежен, и счет шел на минуты. Тогда и разменяли фигуру жестокого, деспотичного и откровенного эрцгерцога. Ведь это же именно Франц Фердинанд мог на приеме сказать любой из дам, что платье ее полнит или, напротив, грудь стала соблазнительнее благодаря удачно подобранному корсету. Это же он при встрече с послами Великобритании или России улыбался всезнающей улыбочкой и, насмешливо поблескивая глазами, спрашивал:

— Ну что, господа, когда же война?

Это он являлся со своей любовницей — полячкой Зосией Замойской на свою любимую охоту, прилюдно целовал ее в уста, а потом мог откровенно отстать от кавалькады и прямо у дороги заняться с девушкой любовью.

И это именно он любил травить собаками крестьян.

Неправда ли, подобная персона, для того чтобы ее нарекли яблоком раздора, слишком нарицательная?

— Нарочитая, — сказала мне та самая графиня Паленская, которая хотела какое-то вознаграждение за тайную переписку, но я получил доступ к переписке через ее помощницу, девушку предприимчивую, молодую и гибкую в выборе средств во всех отношениях.

Среди писем я нашел несколько романтичных посланий Софьи к своему мужу и довольно откровенные, которыми Франц обменивался с Замойской до ее замужества. Например, очень подробно обсуждались «холмы, увенчанные нежными мазками розового шоколада», из чего я предположил, что соски у полячки были розового цвета. И прочие мелочи, которыми обмениваются в признаниях с партнерами по сексу. Тайна смерти эрцгерцога в этих письмах, естественно, не раскрывалась.

А по официальной версии Франц Фердинанд и его супруга были застрелены 28 июня 1914 года в Сараево (Босния). Эрцгерцог хотел прикрыть жену своим телом, но в результате убитыми оказались оба. Задаваться вопросом, ради чего убили скандального Франца, можно было бесконечно, если бы однажды я не получил письмо от Джерри. Когда распечатал, то прочел в нем лишь одно имя — Рудольф.

Конечно, Рудольф! Как я мог забыть, что был еще Рудольф! В 1889 году в замке Майерлинг произошла трагедия. Кронпринц Рудольф — сын императора Франца Иосифа — был найден застреленным вместе со своей любовницей Марией Ветера. Врачи констатировали самоубийство. Откровенно говоря, судя по тому, каким описывали кронпринца современники, он мог совершить этот акт, потому что славился частыми депрессиями, повышенной восприимчивостью и доверчивостью к самым нелепым слухам и сплетням. Находящийся все время под давлением отца, Рудольф, в отличие от Франца, не смог отказаться от навязанного брака и был насильно женат на бельгийской принцессе Стефании, девушке отнюдь не приятственной наружности и довольно скудного ума. Конечно, эмоциональный и пылкий молодой человек не был счастлив, и этот брак со временем распался, лишив Бельгию авторитета на политической арене конца XIX века.

Рудольф получил страшнейший нагоняй от отца. Франц Иосиф, надо сказать, был человек такого необузданного нрава, что не стеснялся и откровенно поднять руку на сына. Патриархальный до мозга костей, он никогда не отказывался от телесных наказаний. При этом оставался тонким дипломатом, мудрым политиком и умнейшим человеком. Но с принца в тот вечер спустили императорские панталоны, и голая задница оказалась высечена самым жестоким образом. Караул у двери в императорские покои стоял, зажав уши руками — под страхом смертной казни им было запрещено слушать, что творится в закрытой комнате. А вечером придворный лекарь отпаивал рыдающего, словно мальчишка, Рудольфа и менял ему компрессы. Кронпринц от такого обращения заболел и едва ли не впал в меланхолию, но Франц пригрозил вторичной поркой, и наследник был вынужден явиться к завтраку, прятать заплаканные глаза и еще выслушивать замечания отца о неком воине, который ведет себя хуже бабы (император никогда не стеснялся крепких выражений).

Кронпринц, будучи человеком довольно мягкого нрава, все же отличался одним очень важным качеством для будущего императора. Он умел принимать решения. И добиваться своего. Постепенно отец простил Рудольфу его выходку с разводом и сквозь пальцы смотрел на то, что наследник обзавелся любовницей, с которой с удовольствием проводил все свободное время. Правда, науку управления страной он тоже не запускал, о чем свидетельствовали уважительные взгляды Франца Иосифа и то, как он довольно кряхтел, когда сын докладывал что-то на военных советах.

Мальчик вырос достойным преемником своего отца.

И это, к несчастью, видел не только император, но и его противники. Объединенная Австро-Венгрия была довольно сильной монархией, и у Франца Иосифа — единственного из правящих тогда монархов — были очень тесные отношения с Римско-католической церковью. Именно это превращало императора в полезного союзника и очень неудобного соперника.

— Церковь была богаче и во многом грамотнее очень многих политиков тех времен, — поведал мне профессор Кембриджского университета доктор Ирдисс Рернер. — Средства она распространяла разумно, сделки заключала исключительно выгоднейшие. В результате богатейшее государство и централизованная власть оказались в ее руках. Папа Лев XII никогда не вмешивался в политические отношения, формирующиеся в те годы, но его голос имел решающее значение на негласных совещаниях, которые, словно салоны времен Республики 1793 года, играли порой определяющую роль в жизни государств.

— Кому же мешал Рудольф?

— Всем, мистер Бейл, и прежде всего союзникам, которые подозревали, что укрепление Австро-Венгрии рано или поздно приведет к сотрудничеству с Германией. Бисмарк — умнейший канцлер, но и тот признавал будущее за объединенной Европой. Поэтому его так раздражал союз Франции и России. Союз стран совершенно разного пути развития, с глубинными противоречиями, которые могли завести Европу очень далеко от развития капиталистических отношений.

— Звучит немного сухо, — я улыбнулся, вспоминая, что история меня всегда смущала этими общими понятиями: «капиталистические отношения», «мировая революция» и прочее.

— И тем не менее убийство Рудольфа — это результат заговора, хотя непосредственное участие в нем принимал Франц Фердинанд.

Я вытаращил глаза:

— Как принимал?

— Э, батенька, а вам известно, что эрцгерцог получил бы право стать императором, если бы его не убили?

— Да, конечно, но.

— А то, что он был завзятым ловеласом, — бесцеремонно перебил меня профессор, — это вы знали?

— Да, читал переписку, но.

— И последнее, а вы знали, что Франц состоял в любовной связи с юной баронессой Марией Ветера?

— Не знал, — искренне признался я.

— Вот-вот, — назидательно покивал доктор Рернер, с удовольствием откидываясь на спинку кресла, — аяжепо молодости лет бывал в Праге, в одном очень приятном доме, и видел дивную коллекцию живописи и записи из дневника этой Марии.

Я по-прежнему сидел, открыв рот.

— Девушка эта, — невозмутимо продолжал мой собеседник, — подробно все записывала, как послушная институтка, и в том числе о своих романтических ночах с обоими джентльменами.

А дальше все было просто: случайно или по сговору с кем-то Франц Фердинанд однажды вечером, когда они по обыкновению развлекались в замке, поссорился с Рудольфом. Выхватили пистолеты. Баронесса закричала и бросилась из спальни в чем была. Кронпринц убил ее у двери. Очень дорогой персидский ковер и очень дорогая батистовая сорочка Марии были пропитаны кровью. Лужа растекалась по паркету, но мужчины не смотрели на пол. Они смотрели друг на друга. Светлые навыкате глаза Франца недобро сверлили взглядом лицо Рудольфа. Тот был лишь в панталонах, бос и без рубахи. Зато в его руке было оружие. Эрцгерцог же был неодет, лежал на постели, и до его оружия, которое находилось на прикроватной тумбочке, нужно было еще протянуть руку.

— Стреляй, — спокойно прищурился он, — никто не видит, докажи, что ты настоящий мужчина.

Рудольф вспыхнул и молча поднял руку. Черное дуло смотрело прямо в лоб. Франц не дрогнул. Не закричал. На скулах заходили желваки, а губы изогнулись в хищной, презрительной улыбке. И тут случилось то, что называют провидением. Кронпринц поскользнулся, одна босая нога оказалась в луже крови, и носок чуть съехал. Наследник брезгливо дернулся и на долю секунды отвел взгляд от Франца. Тому же больше и не нужно было, ведь его зачислили в армию еще с детства, а где-то лет с семи мальчишка уже с удовольствием лазал по лафетам, бил в барабаны и подбирался к ружьям. В девять он умел стрелять из пистолетов.

Рудольф увидел оружие в руках у Франца и сразу нажал на курок. Тот ответил. Более спокойный, решительный и опытный, он, конечно, не промахнулся. Комната, где несколько минут назад витал аромат сандала, сигар и удовольствия, наполнилась запахом крови, пороха и горелых костей. Пули, выпущенные из оружия эрцгерцога, разбили ребра и разнесли в клочья сердце Рудольфа.

Спустя две недели я встретился с Джерри Рубеном и, как всегда, показал ему свои записи.

— Я только не понял, организация контролировала Франца Фердинанда?

Кивок, и Джерри продолжает читать мои бумаги.

— Это на тех закрытых собраниях, участники которых были могущественней монархов?

Снова кивок.

— Он не мог отказаться?

— Не мог, — Джерри наконец отложил бумаги, — спокойная жизнь с любимой женщиной в мире, где все подчинено войне, требует надежных гарантий. Ему предложили посодействовать убийству, в ответ дали возможность выбрать. Либо монархия, либо тихая гавань, и то, что он выбрал второе, никак не мешало Клану.

Действительно, Франц Фердинанд женился на графине Софии Хотек, чешской аристократке, но не наследнице по королевской крови Габсбургов. Женитьба на ней лишила наследников эрцгерцога права претендовать на престол. Франц согласился. Таким образом, династия прервалась с его смертью.

— Кто же убил его?

— А, — Джерри машинально допил остывший кофе, — фанатик какой-то в Сараево. Идейный тупица решил, что борется с тираном. Эрцгерцог все равно был бы убит, потому что Франц Иосиф по сути уже не имел веса на политической арене, а Европа нуждалась в кровопускании.

Меня снова передернуло от спокойного цинизма Рубена.

— Клану нужна была война, не думаешь же ты, что смерть какого-то наследника могла нарушить наши планы?

— А зачем убивать Софию? — спросил я со злостью.

— Она была убита случайно, как и Диана Спенсер. (Тонкая улыбка.) За компанию, за любовь, за страсть. По-моему, прекрасная смерть! Как считаешь?

Тихий смех. Я выхватил свои бумаги и почти вылетел из кафе. Джерри вслед мне стал смеяться громче.

Я никак не мог понять, что же меня так пугает в этой истории. Какой-то сербский фанатик убил Франца Фердинанда, его любимую жену, оставил детей сиротами просто потому, что Клан счел: Европе нужна война?.. Жертва настолько ненужная, что невозможно осмыслить, ради чего она была принесена. Если следовать логике Джерри Рубена, то, выходит, каждый, кто связан с Кланом, должен быть готов, что в любой момент может прийти его час? Или просто постигнуть — жизнь есть не нелепая череда случайностей, а цепь закономерностей, которые происходят в жизни человека из-за совершения того или иного поступка. Кровь за кровь, что ли? Но ведь живет сын Мерилин Монро — человек, фактически убивший свою мать. Да, не он нажал на спусковой крючок и не он подсыпал снотворного в шампанское, но он же заставил ее страдать! И тут я слышу голос Джерри в ушах: «А она его?» И она его. Франц Фердинанд убил Рудольфа. И сам захлебнулся кровью, когда в него выстрелили, да еще на руках у него умирала любимая женщина. Что это? Может, закономерность, которая является соблюдением закона равновесия, возмездие, если хотите? Я не священник, не философ и, к сожалению, не Господь Бог, просто я знаю: если человек совершит злодеяние, искупление может быть не менее кровавым…

 

Глава 8. Элвис Пресли

«Сексуальные телодвижения? О, дорогая, я просто танцевал». Элвис Пресли спал с мужчинами? Том Паркер — друг, директор, любовник? Мужчина с душой мальчишки. Всю жизнь Элвис подвергался смертельной опасности. Как это было. Эликсир радости. Смерть во имя любви.

 

Эта пресс-конференция с Элвисом Пресли состоялась в 1972 году. Записи ее считаются очень редкими и есть далеко не у всех любителей и поклонников. Почему редкими? Пожалуй, потому, что, кроме той коротенькой встречи с журналистами, Элвис больше не дал ни единого интервью в свой приезд.

Концерты были очень тяжелыми, перелеты еще тяжелее, и Пресли выглядел не только уставшим — он выглядел замотанным, на него горько было смотреть. Поэтому первое, что он спросил, — не возражают ли журналисты, если он присядет.

Смех в зале. Журналисты любили его. За то, что сумел вернуться. За то, что каждому отвечал на вопрос так, словно объяснялся в любви. За умение быть обаятельным, даже когда валился с ног от усталости. За чувство юмора, когда было видно, что у него раскалывается голова после перелетов, за улыбку от которой теряли голову все женщины без исключения (да и мужчины, что уж тут скрывать!). Все знали: однажды один шейх предложил Элвису десять миллионов долларов за несколько песен на частной вечеринке, но Пресли отшутился, отказываясь, при этом в глазах у него скакали черти, и шейху, говорят, пришлось вызывать подмогу из эскорт-службы.

И вот очередная пресс-конференция. Устало опустился на стул, налил себе воды, чуть наклонился к отцу, когда тот что-то вполголоса ему проговорил, лишь улыбнулся, мотнул головой и тут же включился в общение. Одна из женщин репортеров крикнула: «Элвис, я вас люблю!» И он в ответ:

«Спасибо, дорогая, я тоже люблю вас». Он всегда был таким — открытым, ярким, бесконечно отдающим свою энергию. И немного застенчивым. Потом посыпались вопросы:

— Почему вы так долго ждали, чтобы выступить в Нью-Йорке, в Мэдисон-Сквэр-Гарден?

Полковник Паркер: Джентльмен в первом ряду, не могли бы вы сделать свои снимки позднее?

Элвис: Я думаю, так много времени ушло, чтобы выбрать лучшее место, лучший зал.

— Вам нравится здесь?

Элвис: Мне нравится здесь. Очень нравится здесь! Думаю, это будет хорошее шоу.

— Как вы думаете, что помогает вам столько времени оставаться популярным?

Элвис: Я принимаю витамин Е. Это шутка. На самом деле я не знаю, дорогая. Просто мне нравится делать то, что я делаю.

— Несколько лет назад вы сказали, что вы застенчивый человек. Что вы думаете об этом?

Элвис: Даже не знаю, с чего вы это взяли. Просто вы не видели этот пояс, который я ношу (Элвис встает и показывает всем свой золотой, инкрустированный бриллиантами пояс), видите?

— Я имела в виду телешоу Эда Салливана.

Элвис: Так же как и я. Вот почему я нахожусь здесь!

— Вы по-прежнему бриллиантините свои волосы?

Элвис: Я давно перестал делать это.

— Раньше вы носили длинные волосы и делали такие откровенные телодвижения на сцене. Что вы думаете об этом сегодня?

Элвис: Вы шутите? Я вовсе не делал ничего такого. Я просто танцевал.

— Что вы думаете о современном интертейменте? Как вы относитесь к выступлениям сегодняшних исполнителей?

Элвис: О, я не знаю. Я не могу критиковать никого в шоу-бизнесе. Я считаю, что в шоу-бизнесе есть место для каждого исполнителя. И я ненавижу критиковать других артистов.

— Вы удовлетворены своим имиджем?

Элвис: Имидж — это одно, а человек совсем другое.

— Как близки между собой имидж и человек?

Элвис: Очень трудно жить под имиджем.

— Элвис, вам сейчас 37 лет. Вы согласны с тем, что после 30 лет артист не слишком интересен?

Элвис: Думаю, это не так.

— Какая публика приходит на ваши концерты?

Элвис: Самая разная публика. Это и пожилые люди, и молодые люди, и совсем еще юные.

— После этого турне каковы ваши дальнейшие планы?

Элвис: Во время моего последнего турне снимался фильм — это было первое турне, которое снимали. Что будет дальше, увидим.

— Элвис, что заставило вас вернуться к живым выступлениям?

Элвис: Я просто соскучился по ним. Я соскучился по публике, по живому контакту с публикой, поэтому, как только закончился мой контракт на съемки в кино, я снова начал давать живые выступления.

— Вы собираетесь много гастролировать?

Элвис: Надеюсь, что да. Есть столько мест, где я еще ни разу не был. Я никогда до настоящего момента не выступал в Нью-Йорке, никогда, например, не выступал в Англии.

— А вы собираетесь выступить там?

Элвис: Мне бы очень этого хотелось, сэр. Я бы очень хотел выступить там.

Я очень хочу поехать в Европу. Мне бы хотелось поехать в Японию. Я никогда не был за границей, за исключением того времени, когда служил в армии.

— Каково ваше мнение относительно обязательной военной службы?

Элвис: Милая, я предпочитаю держать мнение относительно подобных

вещей при себе. Я всего лишь певец. Это все.

— Вы будете еще выступать в Нью-Йорке?

Элвис: Возможно.

Почему MGM снимала фильм «Элвис в турне» в Бостоне, а не снимала в Нью-Йорке, что мешало ей снимать здесь?

Элвис: Я не знаю. Это хороший вопрос. Почему же, полковник?

Полковник Паркер: Я не слышал вопроса.

Элвис: Она спросила, почему снимали концерт в Бостоне, когда можно было снять концерт здесь?

Полковник Паркер: Так получилось.

— Элвис, почему бы вам не написать свою автобиографию?

Элвис: Я не думаю, что сейчас для этого подходящее время. Но полагаю, что однажды я напишу ее, но не сейчас.

— Ваше отношение к политике?

Элвис: Я не интересуюсь политикой, сэр.

— Как насчет актерской профессии, Элвис?

Элвис: Я бы хотел сняться в драматической роли.

Мне хотелось бы сняться в фильме, где мне не нужно будет петь.

— Почему сегодня вы не так много исполняете рок-н-ролла?

Элвис: Довольно сложно найти хорошую песню. Вообще, трудно найти хороший песенный материал сегодня. Очень сложно найти хорошую рок-н-ролльную песню сегодня. Если мне удается найти такую, я ее исполняю.

— Кого вы считаете сексуальным?

Элвис: Многих людей.

— Элвис, вы испытываете ностальгию по 50-м?

Элвис: Нет, я не тоскую по ним. Я любил 50-е и сейчас их люблю, но не более того. Мне нравится наблюдать за тем, как все вокруг изменилось за последние 15 лет.

— А как насчет музыки?

Элвис: Ее я тоже имею в виду. Звук очень усовершенствовался за последние годы. Вокал тоже. Все изменилось. Я изменился.

— Вы отказываете людям, которые просят у вас автограф?

Элвис: Нет, я всегда даю автографы. Для меня это часть жизни артиста, и я ее принимаю.

— Будет ли официально записываться ваше выступление в Мэдисон-Сквэр-Гарден?

Элвис: Возможно. Во всяком случае, представители RCA Victor здесь. Но точно я не знаю.

— Какую песню, из записанных вами, вы любите больше всего?

Элвис: «It’s Now or Never».

— Какие из ваших записей были особенно популярны и имели высокие продажи?

Элвис: Вот та же «It’s Now or Never», еще «Don’t be Cruel», «Hound Dog».

— Ваша жена Присцилла с вами?

Элвис: Нет, ее нет со мной.

— Элвис, почему бы вам не иметь авторов песен, которые буду писать песни только для вас? Так вы сможете всегда получать лучшие песни?

Элвис: Не думаю. Дело в том, что обычно люди, которые пишут песни, сами же их и исполняют. Поэтому достаточно сложно найти хорошие песни.

— А что это за пояс, который сейчас на вас, Элвис?

Элвис: Этот пояс — подарок от отеля «Интернэшнл» в Лас-Вегасе. Это награда. Но сегодня я надел его, чтобы показать вам. Хотите задать несколько вопросов моему отцу?

— Мистер Пресли, как вы чувствуете себя в роли отца такого необыкновенного сына, как Элвис?

Вернон Пресли: Трудно сказать. Все случилось так быстро. Раз! И все изменилось. За одну ночь. Потом 1956 год, телешоу.

— Вы о чем-то жалеете?

Вернон Пресли: Нет, нет, янио чем не жалею! Я очень счастлив, что все так случилось.

Элвис: Да, все случилось слишком быстро — с моим отцом и с мамой. За одну ночь все изменилось.

— Мистер Пресли, Элвис очень изменился после всего того, что с ним произошло?

Вернон Пресли: Нет, вовсе нет. Я не могу сказать, что он изменился.

Элвис: Просто я стал работать больше!

— Элвис, какие песни вам больше всего нравится исполнять?

Элвис: Мне нравится смешивать разные стили. Мне нравится исполнять «Bridge over Troubled Waters» и «American Trilogy», а потом петь рок-н-ролл.

— А вы не устали исполнять старые песни?

Элвис: Ничего нет такого в том, что я пою «Hound Dog» или «Heartbreak hotel».

— Элвис, вы задумываетесь об уходе из шоу-бизнеса?

Элвис: Нет. Мне нужно еще очень многое сделать.

— Элвис, какая современная группа вам нравится?

Элвис: Конкретно одной такой нет. Мне нравятся многие группы.

Полковник Паркер: Это все, ребята!

Расшифровка пресс-конференции взята с сайта:

Почему я начал рассказ об Элвисе с этого материала? Наверное, потому, что он передает атмосферу его жизни. От первого шага с его непринужденной сексуальностью в танце, до последнего, когда он говорит, словно цедит сквозь зубы, что хотел бы сыграть в фильме драматическую роль. И нет, он больше не бриаллиантинит волосы. Другой имидж, который он старался изменить, взрослость, которая так и не омрачила его чела. Он даже когда был толст до безобразия, умудрялся чертыхаться с улыбкой. Звезда? Безусловно. Да еще с характером таким, что его только Том Паркер и мог выдержать. Элвис в плохом настроении бил вазы и посуду, швырялся всем, что под руку попадется, а полковник — человек железного характера, просто докуривал сигару ожидая, пока его «птенец» набесится, потом брал бушующую звезду в охапку и нес в ванну. Без улыбки включал воду и держал Элвиса под душем до тех пор, пока тот не приходил в себя и не начинал трястись от холода. Тогда Том швырял ему полотенце и бесстрастно говорил:

— Вытирайся, я велю подать чай.

И так на протяжении пятнадцати лет, с тех пор, как юный артист попался ему в поле зрения и полковник решил, что мальчишке нужна помощь. Можно сказать, Паркер действительно помогал Элвису. Контракты, записи, съемки, интервью, планы — все было на Томе, и он отлично справлялся. Он был делец и не стеснялся говорить, что «продает товар». Пресли лишь иронично изгибал бровь на это заявление, но так и не отрывался от раздачи автографов. Сидел, положив ноги на стол, изредка отхлебывал виски и в течение нескольких часов подписывал фотографии. Это было обязательно, и если у него уставала рука, то Паркер разрешал отдохнуть, а потом снова подписывать, но никогда в жизни не позволил Элвису слукавить и подсунуть Тому хоть одну фотографию на подпись.

— Тебя любят? — сухо спрашивал Том.

— Да, сэр, — Элвис разминает кисть, уже догадываясь, что будет дальше.

— Тогда пиши, и точка.

Элвис смеялся над строгим полковником, а тот лишь хмурился в ответ и в очередной раз начинал обзванивать отели, чтобы у его «птенца» было все лучшее.

Поговаривали, Паркер просто влюблен в Элвиса, потому что никто и никогда не видел у Тома подружку, но полковник оставался равнодушен к этим разговорам. И видно было, парень ему стал доверять сразу же, поэтому Том мог спокойно находиться в комнате, когда Элвис переодевался, а как-то одна гримерша проговорилась, что видела, как Паркер вошел в ванну, когда артист стоял у зеркала полностью обнаженным. Вошел и стал ворчать, что Пресли стоит голым, простудится, сорвет концерт и прочее. Потом просто взял парня в охапку и запихал под душ.

Откровенно говоря, думаю, если Паркер и был допущен к «телу» Элвиса, то Элвис от этого явно не страдал. В одном из интервью он признался, что Том очень близок ему и что его помощь неоценима, а то он «такой разгильдяй, что не может в сумке щетку зубную найти без Паркера». Кстати, за эти признания ему влетело — Том устроил показательное шоу для музыкантов группы и двух администраторов, когда выкинул все вещи Элвиса на пол и заставил того искать щетку. И пока парень, краснея и чертыхаясь, ползал по полу, наставительно говорил:

— На будущее: мои обязанности при тебе — не нянька, не служанка, не брат и сват, я твой помощник, директор, друг, семья, муж и дочь, ты понял?

— Да понял я, — в отчаяньи, что не может найти щетку и что полковник сердится, Пресли сел прямо на пол и стал раскидывать вещи.

Музыканты стояли молча, мнения разделились, одни осуждали Паркера, вторые — капризы Элвиса.

Том, раскуривая сигару, наклонился и подобрал дорожный несессер артиста.

— На будущее: щетка в нем, а теперь поднимайся, — подал руку Элвису, приобнял за плечи и повел ужинать.

Те еще были отношения. Элвис любил внимание и нуждался в заботе. Паркер обеспечивал ито и другое, плюс брал на себя те обязанности, которые не выносил Пресли. Пресли оказался прихотливым цветком, и взрослая жизнь мужчины для него была сложной и неинтересной. Он был талантлив, как бог, и харизматичен, как демон. Он был выдающимся, а вот обычным он быть не умел.

Как-то у Кларка Гейбла спросили:

— Кларк, ты умеешь ловить рыбу?

Обворожительная улыбка Ретта Батлера из фильма «Унесенные ветром».

— Я знаю еще сорок пять рецептов, как эту рыбу приготовить.

А когда у Элвиса спросили, умеет ли он готовить, он откровенно сказал, что он ничего не умеет делать по дому. Он романтичен и беспомощен. Ему нужно было жениться на полковнике Паркере, а не на Присцилле.

Девушка красивая, яркая, с характером воительницы и с совершенно пустой душой. Зато она была зажигательной, как Элвис, и Пресли, выныривая из очередного запоя, увлекаясь виски, каратэ и религией, решил, что эта брюнетка создана для него. Если бы он был немного повзрослее душой, а она чуть менее категоричной… Если бы он умел отвечать за свои поступки, а не просто просил прощения за очередную пьянку и то, что вместо семейного ужина проторчал где-то у друзей. Если бы он ее чуть больше любил, а она его любила хоть немного.

У Элвиса Пресли было довольно слабое здоровье из-за постоянного употребления наркотиков и из-за того, что он несколько лет подряд боролся с лишним весом. Он обжирался, потом с истерикой начинал сбрасывать вес. Он пил столько лекарств, что ими бы удалось вылечить весь Техас. У него случались депрессии, но он страшно боялся психологов. Поэтому ему не помогала терапия.

— Поэтому вы не поставили ему ваш микрочип? — спросил я Джерри, когда мы встретились в одном ресторанчике на Манхэттене.

— Да, умница Бейл, — Джерри заказал нам по бокалу вина. — Клан боялся за его драгоценный мозг, который и так, откровенно говоря, поразил тем, что выдержал это сумасшедшее сердце.

Я молчал. Снова и как всегда, когда начинал говорить Джерри. Что я мог сказать?

— Кровоизлияние у него могло случиться каждую секунду с тех пор, как он стал заниматься каратэ. У него стенки сосудов истощались при каждом выбросе крови в мозг, Бейл. Концерты, спорт. Он тоннами ел какие-то лекарства, а еще его борьба слишним весом.

Рубен взял бокал, чуть качнул между пальцев, чтобы почувствовать аромат, вдохнул и сделал глоток. Помедлил и сделал знак официанту, чтобы тот наполнил бокалы.

— Но это был ценнейший материал, Бейл.

— Элвис? — я как-то не удивлялся уже такому определению. У Клана все были материалом. В лучшем случае — «ценнейшим».

— Эликсир радости, глупый мальчик, он модифицировал чистейший продукт, этот Элвис.

Лил дождь как из ведра, мы сидели в каком-то кабаке, и я слушал рассказ про смерть Элвиса Пресли. Как ни странно, но найти человека, который знал о смерти короля рок-н-ролла, оказалось довольно не просто. Мне даже пришлось ехать в Мемфис и откровенно обращаться в полицию, чтобы полистать материалы дела и найти хоть каких-то свидетелей. Нашел сына садовника, который работал в доме, где жил Пресли. Меня немного покоробило то, что от мистера Эшли несло перегаром, но кто в Мемфисе не пьет? Дыра дырой… Поэтому я вздохнул, достал сигареты и потихоньку стал разговаривать — о скуке местной жизни, о футбольной команде, ну и, конечно, о местной мафии. Есть в Мемфисе такая своеобразная группировка, которая откровенно предлагает свои услуги в Интернете, начиная с похищения с целью вымогательства выкупа и заканчивая расчлененкой. Я вяло пошутил. Томас Эшли вдруг посмотрел на меня прямо — я даже смутился, потому что он не был пьян: из-под лохматых ресниц на меня смотрели проницательные и лукавые глаза:

— Нет, в «мемфисскую мафию» я не входил. Но если вам хочется послушать два варианта баек, то вам как раз туда. Не нужно даже ловить по всем штатам кого-нибудь из нынешних старых хрычей, бывших тогда мальчишками с большими стволами за поясом и не менее большим самомнением, бегавших за Пресли, словно он не мог без них сходить даже в сортир. Хотя, что я говорю, вполне возможно, так оно и было, ведь в последние годы он стал чертовым параноиком.

Мой папаша работал у него в саду. «Ничего, так себе работенка, — скажете вы, человек, привыкший зарабатывать своей и чужой болтовней, — по локоть в грязи». А я вам скажу — эта работа позволила отцу быть в курсе всех дел, что творились в Грейсленде в ту пору, и не смотреть Королю в рот, ожидая милостей. Он одаривал машинами и кучей бабла тех, кто носился за ним, виляя хвостом от счастья и гордости, что попал в число приближенных. Папаша просто делал свою работу, и уж поверьте — сад дома Пресли в Мемфисе был всегда в идеальном состоянии.

Байками о том, что Элвис ширялся и спал с кем попало, я вас кормить не буду. Это вы и без меня отлично знаете. Да, ширялся. Причем, если вначале еще хоть как-то разбирал, чем травиться, то под конец уже ему было все равно. Как и его любовницам и жене.

Взять хотя бы ту же Присциллу. Дамочка сделала отличную карьеру после смерти бывшего мужа. Я говорю о том, что она использовала для восхождения его имя. А ни боже мой! Но судите сами — кто бы ее хотел знать, не будь она вдовой — о, безусловно — несчастной вдовой — трагически скончавшегося от сердечной аритмии Короля. Самый идиотский диагноз, какой только я слышал!

Когда Элвиса убили, она прилетела в грейслендский дом так быстро, как не всегда приезжает машина службы «911». Такое ощущение, для этого она или взяла вертолет, или дежурила за углом соседнего дома. Джинджер, эта малолетка — да, мистер, я помню, что ей было тогда девятнадцать лет, но по развитию мозгов хорошо, если тянула на пятнадцатилетнюю пигалицу, — так вот, Джинджер рыдала, сидя на полу в ванной, и выла так, что слышно было на весь дом и даже в саду, где работал папаша. Мой отец не охоч до сенсаций, но тут даже он почувствовал, что дело пахнет Большим Событием. И незаметно пробрался дальше, в дом. Вы знаете психологию этих людей, повернутых на собственной значимости? Они в упор не замечают обслугу, куда бы эта обслуга ни шла и что бы она ни делала. Главное — сохранять невозмутимое выражение на морде: мол, делаю свою работу и, ежели чего хотите, так только скажите — сию минуту вам поднесу.

Присцилла вбежала в дом, на ходу скидывая туфли, не обращая внимания ни на что вокруг. Еще бы — кто б посмотрел на нее в тот момент, подумал бы, что по бабе психушка плачет, встрепанная, глаза сумасшедшие. Влетела в ванную — и тут же вой стал в два раза громче. А вот потом началось самое интересное. Бывшая благоверная Короля быстро, словно вставили затычку куда надо, перестала рыдать и начала что-то тихо выговаривать Джинджер. Что именно — мой папаша расслышать не смог, уж очень тихо она бормотала. Да вот только сама девчонка вдруг как вскочит да как заорет: «Я этого не делала!» Что-то такое, в общем. Папаша даже сперва не понял, в чем обвиняли малышку Джин — то ли зеркало разбила, то ли утопила в унитазе очередную дозу, приготовленную для Элвиса. Хотя вряд ли утопила, — она и сама сидела по самые уши в этой дряни. Вы же знаете, Король был человек компанейский и не раз приглашал ту же Присциллу устроить веселые выходные в компании какой-нибудь из красоток. А если та отказывалась — к ее чести сказать, делала так всегда, — проводил эти самые выходные с двумя красотками. Он был повернут на собственном теле, на собственной значимости и на том, как он выглядит. Не мог спокойно мимо зеркала пройти и даже у себя в спальне зеркало на потолке присобачил. Но мы сейчас не о Короле, потому что, сказать по правде, все равно мировой был мужик, хотя и пропащий. Мы о том, что от него осталось.

Папаша мой подошел чуть поближе и аккуратненько так посмотрел. Я ж говорил вам, что в доме Элвиса зеркала были всюду. Ну и в ванной, натурально, оно тоже было. И в коридоре. Дверь в ванную распахнута, внутри, как раз рядом с джакузи, стоят обе красотки, тушь у обоих ручьями течет. И все это отлично отражается в двух зеркалах. Так что папаше оставалось только стоять в глубине коридора и не высовываться. Только Присцилла уже собранная вся была, губы поджаты, глаза злые и говорит малышке Джин так, словно змея шипит. А та только глазами хлопает, губенки дрожат и сначала громко, а потом все тише и тише повторяет: «Не делала я этого, это не я, я не виновата.» Того и гляди, заведет сейчас шарманку так, что остановить можно будет только хорошей пощечиной. Присцилла, видать, именно так и рассудила, потому что в следующую секунду залепила ей от всей большой любви по припухшему личику. И говорить стала громче. Вот тут папаша мой все и услышал.

«Ты, — говорит, — не отпирайся, а то тебе самой же хуже будет. Если не будешь меня слушаться, вызову полицию, и уже они будут судить, что ты делала, а что нет. Представь, насколько раздуется скандал: Короля убила его же любовница. Не дают покоя лавры известных убийц? Так, детка, ты ошиблась в выборе жертвы. Тебя придушат в тюрьме в тот же день, как ты там окажешься, как Иуду. Он повесился, и про тебя то же самое скажут. Так что сейчас тебе лучше стоять и слушать меня».

И все в таком духе. Стоит и выговаривает. А у Джин глаза большие, ну вот как металлический доллар, ресницами она хлопает, губы дрожат, сказать ничего нормально не может. Но шарманку больше не заводит. Молчит. Только в угол ванной косится. Что в том углу, папаша мой не видел, да только уже догадался. И понял, что, скорее всего, придется ему скоро искать новую работенку. А то кто ж знает, захотят ли новые владельцы держать прежний штат. Но уходить спешить не стал. Уж больно ему интересно было, чем дело кончится. С Джин-то было понятно. Ну мало ли что девчонка сделала — Король-то в последнее время совсем никакой был. Ходил, причитая, по дому и все к смерти готовился. Словно чувствовал что. Но готовился он как-то, скажу я вам, мистер, странно. Это и мой папаша отмечал. Он видел один такой разговор.

Стояли, значит, в саду Король и один из его друзей, тех самых, без которых ему не выйти в сортир. И Элвис так ему руку на плечо положил, в глаза проникновенно посмотрел и задушевно говорит: хорошо, мол, здесь. Птички поют, светло, где еще солнце увидишь, как не в собственном саду… Приятель кивает, как болванчик, соглашается, под немалым весом Короля покряхтывает, а сам понять не может, к чему это Король солнышком так залюбовался ни с того ни с сего. А тот и продолжает: мол, жаль только, что все не вечно, и скоро придется со всем распроститься, потому как человек не вечен и век его на этом свете короток. Да в глаза смотрит с интересом. Будто хочет для себя сделать вывод какой-то. Приятель аж поперхнулся и завел пластинку: мол, да ты что, друг! Чего говорить о смерти, вот давай пойдем лучше выпьем. Может, у тебя случилось чего? Итак далее. Сразу видно, болван, но искренний. А Элвис вот тут и удивил моего папашу. Вздохнул как-то разочарованно, но приятеля по плечу похлопал и попросил выпивки и таблеток принести. Ужрались они тогда, как свиньи. Да.

Отец никогда в дела грейслендского дома носа не совал. Он свою работу любил и ценил доверие, которое ему Король оказывает, — садом заниматься по своему усмотрению и пониманию. Что ни говори, а уважал папаша мистера Пресли, как он сам его всегда называл. Банду его ни в грош не ставил, в отличие от самого хозяина. Иногда и погнать мог, если те чего портили. И знаете что? Пресли был всегда на его стороне в таких разборках, потому что каждый должен заниматься своим делом, вот что я вам скажу.

Вот папаша тогда стоял, в зеркало на Джинджер смотрел и все думал, что ж могла та девчонка сделать? А могло быть что угодно. Да хоть баловалась парочка, не успев дойти до ванной, один поскользнулся, вторая толкнула неловко — вот тебе и результат. Ан нет. Непохоже. Иначе она бы не отпиралась, словно бы вообще ни при чем была. А что ни говори, малышка Джин была девочкой честной. Но удивила отца не девчонка, а бывшая Элвисова благоверная. Не понимал он эту бабу — только что сама выла с Джинджер на два голоса, а теперь стоит — еще размазанная тушь не высохла — и коротко так, почти по-военному, перед девчонкой перспективы раскладывает. Понятно было бы, если б та старалась все прибрать, полицию или кого надо вызвать. Таких людей — что мужчин, что женщин — есть немало. Когда припирает, что ни шага ни влево, ни вправо сделать нельзя, в них словно бы автомат включается, и работают они, будто в их голове были не мозги, а калькулятор. Но у той, пожалуй, был не просто калькулятор, а как минимум процессор пентиум.

Тем временем Джинджер снова завела шарманку. На Присциллу смотрит пристально, словно у нее ответ получить хочет, а сама говорит, говорит не переставая. И опять одно и то же. Сначала тихо так, а потом все громче. Тогда папаша мой кое-что услышал. Девочка раз за разом повторяла какую-то ахинею, папаша тогда подумал, что у нее наконец после всего пережитого да принятого с каким-то запозданием приход начался. Да и плохой к тому же. А та все повторяет: «Я не помню ничего. Не помню. Последние два-три дня — они, как дырявые… Понимаете, там дырки — маленькие, большие, как будто время моль выела.» Вы не думайте, что я это вам насочинял. Папаша мне так и рассказывал про разнокалиберные дырки и моль. Потому что после того, как вам повторят такое раз десять, вы текстна всю жизнь запомните. «Только во сне я почему-то уже вторую неделю вас вижу, Присцилла, почему я постоянно вижу вас во сне?» Тут девочка уже не говорила, она это орала на весь дом. Присцилла сначала сама себе рот зажала, ахнув, — видимо, впечатлилась словами. Хотя с чего бы ими впечатляться? Девку к себе притянула и давай что-то опять шептать ей на ухо. Шепчет-то, шепчет, а сама, видать, на взводе, поэтому громко получается. Папаша и разобрал, что та обещает дело замять: нужные люди у нее, мол, везде есть, и можно даже как смерть от естественных причин все представить. А почему бы нет? С таким-то образом жизни старины Элвиса! Только вот.

А дальше она зашептала тише, и папаша ничего разобрать не сумел. Видел только, как Джин пискнула придушенно и закивала. Согласилась, значит. А Присцилле только это и надо было. Тут же отпустила девчонку, костюм свой оправила — и мигом вон из дома. А напоследок наказала Джинджер всем говорить, мол, в доме ее не было. Из обслуги-то в тот день никого почти не было. Один папаша, про которого забыли.

Дальше вы и сами знаете. Через сорок минут поднялся переполох, тело Элвиса забрали, а через некоторое время огласили причину смерти — сердечная аритмия. Потом пошли версии о самоубийстве. Видимо, все же плохо тогда концы подчистили, да. Но не настолько, потому что до истины так и не докопались.

Мы помолчали. Меня словно мешком пыльным пристукнули. Эшли достал сигарету и молча закурил.

— Сходи, парень, еще к Чарли.

— Кто такой Чарли?

— Сын Джоя.

— Кто такой Джой?

— Кое-что знает про бабу эту, Прис.

И я записал телефон, хотя знал примерно, чем это может закончиться. У Прис наверняка была связь с Кланом — это ведь просто, небольшое вживление — и ты, ничего не чувствуя, уподобляешься богу. Вершишь судьбу того, за кого отвечаешь как Наблюдатель.

Чарли оказался потрясающе красивым мужчиной, походил на мачо из рекламной кампании «Мальборо». Вылитый ковбой. Ровный загар, крепкие белые зубы. И при этом не курит. Зато азартный игрок в покер, да и я немного балуюсь, поэтому опущу ту часть разговора, которая была посвящена игре, и приведу сразу то, ради чего я и пришел.

— Отец связался с миссис Пресли как раз за год до смерти Короля. Я не знаю, на что он тогда рассчитывал, но хвостом ходил за Присциллой. Все звали ее Силлой, вслед за Королем, но отец, словно бы в эдакое противоречие, предпочитал именовать ее Прис. Хороший же он себе подарочек выбрал!.. Мать тогда с ним почти не виделась, ведь он уже год был законченным наркоманом, и мать ушла только для того, чтобы сохранить семью. Вы скажете, можно ли верить словам человека, который не отвечает сам за себя? Как хотите. Можете верить, можете сомневаться, мое дело лишь поведать вам то, что некогда рассказал отец. Тогда вопреки обыкновению он не был обкурен, даже толком пьян не был. Полстакана виски в баре или что-то вроде. Мне было лет шестнадцать, он угощал меня пивом, и я был невероятно горд тем, что сижу в баре как совершеннолетний и слушаю взрослые разговоры о взрослых секретах.

С отцом я виделся редко, но отношения у нас поддерживались хорошие. Я бы не сказал тогда, что мы были особенно близки, но теперь, вспоминая последний год его жизни, понимаю, что был для него единственным человеком, с кем он мог поговорить по душам. Не будь это так, не было бы ни бара, ни пива, ни того разговора.

Я до сих пор помню, как он крутил в пальцах стакан, против обычного едва-едва цедя виски, и точно так же, как стакан, вертелись и слова у него на языке. Он все никак не мог подойти к той теме, которая его мучила, да и сами посудите, разве легко говорить с сыном о своей любовнице? Но он все же как-то собрался с духом и начал рассказ.

Первым делом спросил меня, слышал ли я о миссис Пресли. Помнится, меня даже позабавил его вопрос. Безусловно, я о ней слышал! Конечно, куда больше я знал о ее бывшем муже, у меня, как, в общем, у любого подростка в то время, были пластинки со всеми его песнями, и раз или два я пытался изображать Элвиса, выпевая «Все в порядке, все в порядке, мамочка.», стоя под душем и держа шланг вместо микрофона. Думаю, зрелище казалось довольно смешным. Итак, я признал, что слышал об этой женщине. Собственно, тогда я слышал о ней и в несколько другом контексте — мать не преминула мне рассказать, с кем не так давно связался отец. Не знаю уж, что ею тогда двигало больше — ревность или самодовольство, поскольку так или иначе, но до самой смерти отца она считала его чем-то вроде приложения к самой себе, даже когда мы не жили вместе.

И тогда его словно прорвало. Обычно мой отец был довольно замкнутым, молчаливым человеком и, даже когда напивался или ловил кайф, не проявлял особенных признаков буйства. Есть такой тип людей — всегда и везде они делают свои дела тихо и незаметно. Он и был таким — довольно незаметным человеком. А тут. Он едва ли не орал на весь бар. Стучал кулаком по столу так, что подпрыгивал стакан с недопитым виски, призывал в свидетели небеса и склонялся близко ко мне, шепча лихорадочно в лицо, словно от этого слова приобретали еще более зловещий смысл. Надо признаться, именно так и происходило. Под конец нашего разговора я дрожал как осиновый лист и боялся, что каждая тень в углу таит в себе подвох и скрывает невидимых вражеских агентов. А он все говорил, говорил и остановился только через несколько часов. Я забыл про пиво, про все остальное и сам словно погрузился в события, о которых повествовал отец.

Присцилла, несмотря на выбранный ею имидж, была довольно требовательной женщиной. По словам отца, эдакая тихоня, которая в итоге все равно сделает так, как хочет. Они встречались тайком. Она не хотела, чтобы вокруг судачили, будто у бывшей миссис Пресли одновременно двое мужчин. И тем не менее именно моему отцу она смогла довериться в полной мере. Суть не в том, что между ними сформировались какие-то особенные отношения. Просто однажды он ее подловил. Случайность, не более того. Счастливая особенность оказаться в нужное время в нужном месте.

Однажды Прис очень сильно опоздала на встречу. Но на вопрос о причине опоздания недоуменно заметила, что, напротив, пришла раньше. Времени, как говорил отец, было без пяти минут восемь вечера. Встретиться они с Прис должны были в пять. И Присцилла находилась в полнейшей уверенности, что явилась на пять минут раньше. Когда она сообщила об этом с мягкой покровительственной улыбкой, после которой, как уже хорошо знал отец, вот-вот последует бурный скандал, он просто перевел все в шутку. Шутка ли оказалась удачной, или Прис слишком обрадовалась такому повороту событий, но остальную часть вечера отец запомнил надолго. Позже Присцилла между делом пожаловалась, что слишком полагается на свои наручные часы при том, что они совсем пришли в негодность. Отец сделал вид, что поверил в эту маловразумительную байку, и с тех пор стал пристально наблюдать за любимой женщиной. Он заметил: Присцилле свойственны некоторые провалы в памяти, но — вот удивительная закономерность! — эти провалы проявляются только тогда, когда она ездит навещать своего бывшего мужа, а ныне хорошего друга, поверяющего ей порой и сокровенное, Элвиса Вернона Пресли.

Вы не подумайте. Он, конечно, и раньше пытался вывести ее на откровенный разговор, но ничего не получалось. Как-то он обнаружил, что Прис часто мучают головные боли. Боль чаще всего появлялась именно после странных провалов в памяти. А в день смерти Элвиса Прис явилась в квартиру в Мемфисе, где обычно проходили их свидания. Отца в тот день не должно было там быть — он собирался с друзьями в Лос-Анджелес на бейсбольный матч и намеревался заночевать в городе. Но у него сломалась машина, и он решил никуда не ехать. И вместо матча отправился на их общую квартиру, где иногда отсиживался, чтобы спокойно принять дозу и поймать свой тихий кайф.

Но в тотдень поймать кайф не вышло. Едва открыв дверь, увидел на полу Присциллу. Она сидела, опершись спиной о кровать, и тихонько выла, сдавив пальцами виски. Отцу показалось, что она вообще не замечает ничего вокруг. Было видно, что она сильно страдает от головной боли. Она повторяла только: «Его убили, убили. Зачем?!» Кого именно — отец понял только через несколько дней. А пока он отдал дозу кокаина, заготовленную для себя, Прис. После понюшки ей стало немного легче, она вроде бы осознала, где находится и с кем говорит.

Прис не много рассказала отцу. Как я теперь думаю, она боялась, что ей самой не жить после такого прокола. Но вероятно, доза сделала свое дело, поэтому отец узнал о каких-то людях, которым Прис не могла отказать, — они заставляли ее ходить к бывшему мужу и планомерно доводить его до самоубийства. Много Элвису в его тогдашнем состоянии было не нужно. Паранойя существовала и сама по себе. Он был уверен, что его хотят убить, а потому не расставался с приятелями, которых позже прозвали «мемфисской мафией». Но и это в итоге ему не помогло. Задача Прис, как понял отец, была простой — в один прекрасный день проследить за тем, чтобы Элвис принял слишком большую дозу наркотиков, а потом подстроить, чтобы смерть можно было выдать за следствие болезни. Как видите, она справилась с этой задачей с блеском.

Я слушал, и волосы у меня становились дыбом. После того как отец мне все рассказал, мы разошлись каждый своей дорогой, и больше я его с тех пор живым не видел. Отец умер от передозировки через два дня. Сами понимаете, в отношении человека, прочно сидящего на нескольких видах наркотиков, это не та смерть, после которой полиция будет начинать следствие…

Я шагал по мокрой мостовой, засунув руки в карманы, и думал, что не может быть все так просто. Это же ведь люди. Пресли, Леннон, Версаче, Диана. Я зажмурился, как от вспышки, и вспомнил разговор с Джерри. Вернее, он говорил, а я, как идиот, сидел и слушал. Что я мог знать тогда — репортеришка, считающий, что чем больше намазюкать кровавых деталей в статье, тем интересней чтиво. А оказалось, боже мой, оказалось, что люди без крови выворачивают наизнанку тех, кого мы знали как своих кумиров всю жизнь. Бред. Да, Джерри, бред! Так и вижу его прозрачно-серые глаза и насмешливую улыбку. Существуют ли для него ценности?

— А что ты думаешь? — привычная улыбочка — словно ответ на мой вопрос.

Мы сидели в баре и пили скотч. Просто скотч, и впервые я хотел напиться так, чтобы уснуть и не проснуться и думать, что вся эпопея мне приснилась:

— На самом деле просто, как английский шиллинг. И так же традиционно. Небольшая операция. Ее можно совместить с любым другим хирургическим вмешательством. Очень часто клиент и вовсе не знает, что над ним кто-то хорошо поработал скальпелем. И тут для наших сотрудников наркоманы — просто находка. Убедить в том, что кайф в этот раз оказался слишком уж забористым, ничего не стоит. Впрочем, воздействовать можно на любого человека, нужно лишь узнать, что для него «доза наслаждения».

Улыбочка. Я скрипнул зубами. Рубен удовлетворенно кивнул и продолжал:

— Такие люди есть в каждой государственной клинике и в нескольких частных. Ослушаться их особой просьбы не может ни один главный врач клиники или ее владелец — так уж устроен наш мир, Бейл.

Джерри не пьянел и просто сидел, покачивая ногой в начищенном ботинке, и рассказывал о том, как просто стать инструментом для Клана:

— Чип работает очень просто. Это тебе не фантастика-ужастик, где из человека делают робота, который вообще не отвечает за свои действия. Вот в ранних моделях был такой побочный эффект — теряли память при сильных нагрузках на чип. Часа на три, не больше. И почему-то в особенности у женщин этот эффект проявлялся. Никто так и не узнал, почему именно у них, но в поздних моделях этот эффект устранили полностью.

К сожалению, Пресли был ленивый гений, — легкое разочарование в голосе, — он реализовал себя хорошо лишь на сорок процентов. А все почему? Потому что шикарная жизнь некоторым людям противопоказана. Вот не поверишь: жил бы он в сарае — сделал бы куда больше. Гениальность его была в том, что он мог вести за собой людей. Духовный лидер, понимаешь? Причем все, что бы он ни делал, становилось образцом, эталоном. Ты вот сейчас на меня смотришь и думаешь: «Какую же он несет ахинею, потому как все его попытки в кино провалились и бла-бла-бла.»

Все просто. Это кино, Бейл. Там актер играет роль. А Элвис, для того чтобы за ним шли, должен был оставаться собой — и никак иначе. Все это одновременно и просто до банальности, и настолько сложно, что тебе не понять. Дело в энергии, которую излучает человеческий мозг. Чем сильнее эмоции, чем хуже человек владеет собой, тем сильнее выброс. А теперь сравни — атмосфера на концерте и атмосфера на съемках кино.

Я с удивлением наблюдал за тем, как у Джерри вспыхивают глаза, как на обычно бледных щеках появляется румянец. Я внутренне содрогнулся, подумал: вдруг он сошел с ума?

— Она его специально провоцировала, — голос у Рубена стал приглушенным, — а чип регистрировал излучение. Часто мы вживляем такие вещи напрямую. Но тут номер бы не прошел. Король так замечательно поиздевался над собственным организмом, что сосуды в его голове не выдержали бы нагрузки. Поэтому пришлось приставить Наблюдателя. Собачку-Присциллу, которая должна была и сторожить, и одновременно раздражать нашего клиента.

Но самая лучшая информация, какую только можно получить таким способом, идет в момент смерти. Тут все просто — вспышка, равной которой по силе нет в жизни клиента. Она проходит через чип и, как на матрице, записывается в мозгу Наблюдателя. Что усмехаешься? Это не воспоминания, чтоб кого-то программировать, а энергетический рисунок. Наверное, видел неоднократно снимки ауры человека? После такой «записи» аура меняется и остается неизменной до тех пор, пока информацию не снимет специальный прибор.

— Вы больные, — прошептал я, — и ты, и твой Клан. Вы — больные.

— Зачем нам это было нужно? Смешной вопрос, — он говорил, глядя прямо мне в глаза, не реагируя на мои эмоции, словно глуша их в какой-то оболочке, через которую мне не пробиться. Он пил мою энергию и жизненные соки, как вампир, ая не мог уйти, я слушал, понимая, что сам схожу с ума. — Каждое правительство, Бейл, гонится за секретом воздействия на массовое сознание. Я не знаю, получили ли ребята из исследовательского отдела секрет в готовом виде, но, как видишь, сама Присцилла до сих пор живет, причем неплохо. Да еще выпустила духи, которые тут же стали пользоваться популярностью. (Смешок.)

Джерри плеснул еще скотча и чуть наклонился ко мне, легкий аромат его дорогого парфюма заставил трепетать мои ноздри. Я резко отпрянул. Рубен рассмеялся:

— И это при том, что проще всего воздействовать на человека через запах. Вне зависимости от этого деления — на визуалов, аудиалов и прочих. Вот и сам думай, что тут к чему.

— Вы убили Элвиса из-за духов? — голос у меня был деревянный, и, кажется, я внезапно разболелся. У меня трещала голова, по спине текли капли ледяного пота, а все тело словно горело в огне.

— Кристиан, — прошептал Джерри и провел ледяными пальцами по моей руке, — ты так ничего и не понял? Все эти Великие ушли, чтобы сердца людей не зачерствели. Ты, — Рубен ткнул мне в грудь жестким пальцем, — написал о них книгу. Она, — Джерри ткнул пальцем в какую-то сидящую за соседним столиком девушку, — родит ребенка и назовет его Джон в память о Кеннеди или Ленноне. Он, — палец указал в сторону пожилого господина, который со вкусом пил пиво, — расскажет своим внукам, что нельзя колоться, иначе сдохнешь, как Пресли. Мир, — Джерри обвел раскинутыми руками все помещение, не обращая внимания на то, что на нас стали оглядываться, — живет по закону равновесия, и умирать должны те, кто заслужил покой, вечную славу или вечный позор, ибо их пример заразителен для потомков. Подумай об этом на досуге!

 

Заключение

Ну вот она получилась такой, эта история. Долго размышлял: история о ком? О знаменитостях. О звездах. О судьбах. О славе. А может быть, о пороке? Да, нет, пожалуй, история о людях и смерти.

Сила духа и гениальность.

Мужество и умение улыбаться, когда к виску приставляют дуло пистолета. Реализация вопреки всему. Труд, несмотря на боль. Высоко поднятая голова, невзирая на укор. Беспомощность перед предательством. Судьбы, ломающиеся, словно тонкий лед под каблуком сапога. Парадоксальная несовместимость славы и одиночества. Совершенные ошибки и раскаяние, которое пришлось искупить ценой собственной жизни.

Как жаль, что Клан — это не метафора возмездия.

Как жаль, что Клан — это судьба. Судьба всех тех, кто живет взахлеб, вспыхивает на небосводе и уступает место другим, оставляя нам с вами яркий свет своей неповторимости.

И есть чему учиться у них. Есть, потому что ради этого они невольно стали нашими Учителями. Гуру. Откровением. И звучит оно так: «Если ты родился на Свет, значит, не уходи в Тень. И тогда ты не будешь жалеть о бесценно прожитых годах».

Мы помним.

Мы любим.

Мы будем жить за вас.

Мы не подведем!