133] Уолтер Эванс оставил меня, когда мне было тридцать пять лет. Многие мои наблюдения указывают на то, что тридцатипятилетний возраст у многих является поворотной точкой. Если человеку вообще удаётся нащупать свою жизненную задачу, достичь в текущей жизни меры уверенности и полезности, то это случается в указанном возрасте. Нумерологи подтверждают: дело в том, что 7х5=35; семёрка указывает на завершённый цикл, полноту и открытую дверь для перехода к новому опыту; пятёрка является числом ума, а также числом интеллектуального создания, называемого человеком. Впрочем, не знаю. Я уверена: в нумерологии что-то есть, ибо Бог, как нам говорят, работает через посредство чисел и форм, хотя меня никогда особо не впечатляли нумерологические выводы.

Однако факт остаётся фактом, что в 1915 году я вступила в совершенно новый цикл и впервые открыла, что у меня есть ум; я начала им пользоваться, обнаружила его гибкость и мощь и стала употреблять его как “прожектор”, освещающий мои собственные дела и идеи, окружающий мир и сферу открытий, которую можно назвать духовной, — мир, который древнеиндийский наставник Патанджали именует “облаком познаваемого”.

Именно в это трудное время, работая на заводе, я познакомилась с теософией. Мне это слово не нравится, несмотря на его впечатляющее содержание и смысл. Для публики оно означает многое из того, чем теософия, по существу, не является. Я попытаюсь показать, что она в действительности собой представляет. Ибо она открыла новую духовную эру в моей жизни.

В то время в Пасифик Гроув жили две англичанки того же, что и я, социального происхождения. Я ещё не познакомилась с ними, 134] но хотела этого, главным образом, из-за своего одиночества. Тянуло пообщаться с кем-нибудь со своей родины, а я уже видела их на улицах городка. До меня дошли слухи, что они устраивают встречу на какую-то своеобразную тему, и наш общий друг смог достать для меня приглашение. Таким образом, я отправилась на встречу не из самых высоких побуждений. Я не ожидала услышать что-то новое, интересное или получить помощь. Я пошла потому, что хотела познакомиться с этими женщинами.

Я нашла лекцию очень скучной, а лектора прескверным. Худшего лектора нельзя было себе представить. Он начал беседу с безапелляционного утверждения: “Девятнадцать миллионов лет тому назад Владыки Пламени явились с Венеры и внедрили в человека семя ума”. Думаю, за исключением теософов никто в комнате не понимал, о чём он рассуждает. Ничто из того, что он говорил, не имело для меня никакого смысла. Во-первых, потому, что в вопросе о датировке начала эволюционного цикла я верила Библии, а по Библии сотворение мира произошло в 4004 году до Р. Х. Мои будни были заполнены трудом и материнскими обязанностями, и у меня не оставалось времени читать последние книги об эволюции. Да я и не уверена, что тогда вообще верила в эволюцию; помню, я читала Дарвина и Герберта Спенсера с ощущением вины и измены Богу. Поэтому представление о мире, имеющем возраст девятнадцать миллионов лет, было просто богохульством.

Лектор прошёлся по всему миру мысли. Он сообщил слушателям, что у каждого из нас есть каузальное тело, и в этом каузальном теле, по-видимому, обитает Агнишватта. Для меня это звучало как совершенная абракадабра, и я сомневаюсь, полезны ли вообще лекции такого рода. Я решила тогда, что если и буду когда-нибудь читать лекции, то постараюсь делать это не так, как лектор-теософ, 135] а как раз наоборот. Но одно я приобрела — дружбу этих двух женщин. Они немедленно взялись за меня и снабдили литературой для чтения. Я стала часто бывать у них, беседовала, задавала вопросы.

Дни мои стали очень длинными. Я поднималась в четыре утра. Наводила порядок в доме, готовила ленч для трёх детей, в 6 часов умывала их, одевала и кормила завтраком. В 6:30 отводила их к соседке и шла на завод фасовать проклятые сардины. В полдень в хорошую погоду съедала свой ленч на пляже. Обычно в 4 или в 4:30 я была уже дома. Зимой играла с детьми дома или читала им. Летом водила их на пляж. К 7 часам мы возвращались домой ужинать, затем я укладывала всех трёх спать. А сама, замочив бельё или замесив тесто, забиралась в постель и неотрывно до полуночи читала.

Я по своему темпераменту отношусь к тем, кому не требуется долго спать. Когда я была маленькой, доктор (знавший меня очень хорошо) сказал, что четырёх часов сна мне вполне достаточно, и был совершенно прав. По сей день я обычно встаю в 4:30 и (после завтрака) пишу и работаю до семи. Таков мой жизненный ритм, — в нём, видимо, одно из объяснений того, почему я смогла сделать так много.

Ещё моя способность к напряженному труду объясняется чрезвычайно жёсткой дисциплиной моей жизни в детстве. Я просто не умею ничего не делать. Мне никогда не позволяли бездельничать, поэтому мне это невмоготу. Третье объяснение могло бы, по моему мнению, оказаться очень полезным примером для многих людей. Мне хотелось знать так много, но для этого приходилось изыскивать время, не пренебрегая детьми. О детях я никогда не забывала, 136] и это требовало планирования, изворотливости, дисциплины. Я научилась гладить, держа перед собой книгу, и по сей день умею читать и гладить одновременно, не портя белья. Я привыкла чистить картофель, читая и не раня пальцев, способна лущить фасоль и бобы с книгой перед глазами. Я всегда читаю, когда шью или штопаю. Это мне удаётся просто потому, что я так хочу, и многие женщины могут научиться делать то же самое, если постараются. Беда в том, что многие из нас недостаточно стараются. Кроме того, я читаю очень быстро, схватывая целые абзацы и страницы, пока другие успевают прочесть предложение. Я забыла техническое наименование этой способности. Многие люди умеют так делать, и ещё больше людей могли бы этому научиться, если бы приложили усилия.

Я достигла согласия со своей совестью в отношении обязанностей матери и домохозяйки. У моей знакомой было пять детей. По-видимому, она услышала зов Господа пойти и учить, и она пошла и стала учить — за счёт детей, оставленных дома на попечение старшей, всего лишь пятнадцатилетней, дочери. Девочка делала всё, что могла, но присмотр за четырьмя другими детьми — не шутка. Нам всем приходилось помогать их кормить, купать, а когда нужно — и воспитывать. Это был урок для меня и ужасный пример того, как нельзя поступать. Поэтому я решила, что пока все мои девочки не достигнут подросткового возраста, я буду уделять им и дому всё своё время. Когда же они подрастут и станут в состоянии сами о себе позаботиться, я перейду на метод пятьдесят на пятьдесят.

Около 1930 года, когда дети практически выросли, я сказала, что я им советчик и мать, но, отдав им фактически двадцать лет жизни, ставлю отныне свою общественную работу на первое место, а их — на второе. Я просила их помнить, что я всегда рядом, и 137] думаю, они это помнят или вспомнят, когда я уйду.

Итак, я читала, изучала и размышляла. Мой ум пробуждался по мере того, как я сопротивлялась представляемым идеям, пытаясь совместить свои верования с новыми концепциями. Затем я познакомилась с двумя леди весьма преклонных лет; они жили рядом друг с другом в соседних коттеджах, были неразлучны и постоянно спорили. Обе были личными ученицами Е.П. Блаватской. Вместе с ней они и проходили тренинг, и обучались.

Я как раз познакомилась с её великой книгой “Тайная Доктрина”. Она меня заинтриговала, но привела в полное замешательство. Я не могла уловить ни начала, ни конца. Это трудная книга для начинающих, потому что она плохо составлена и в ней отсутствует последовательность. Е.П.Б. начинает с одной темы, перескакивает на другую, берётся за третью, и — в конце концов, через шестьдесят-семьдесят страниц — вы обнаруживаете, что она возвращается к своей первоначальной теме.

Клод Фоллс Райт, бывший личным секретарём Е.П.Б., рассказывал мне, что при написании этой монументальной работы (ибо таковой она и является) Е.П.Б. обычно исписывала страницу за страницей, никогда не нумеруя их, а просто бросая рядом с собой на пол. По окончании рабочего дня г-н Райт и другие помощники собирали листы и пытались привести их в какое-то подобие порядка; он сказал: это чудо, что книга получилась более-менее понятной. Опубликование её было крупным мировым событием, содержащиеся в ней учения революционизировали человеческое мышление, как бы мало люди это ни сознавали.

Я считаю затраченные на её изучение часы самыми ценными часами в своей жизни; вся моя работа в оккультизме стала возможной благодаря заложенным ею фундаменту и знаниям. Ночами я 138] читала в кровати “Тайную Доктрину”, пренебрегая чтением Библии, вошедшим уже в привычку. Я полюбила эту книгу и в то же время сильно на неё негодовала. Я полагала, что она весьма скверно написана, необстоятельна и бессвязна, но в то же время не могла от неё оторваться.

К тому же за меня взялись обе старые леди. День за днём, неделя за неделей они меня наставляли. Я переехала в небольшой коттедж, чтобы быть к ним поближе. Место было безопасным для детей, они могли лазить по деревьям, возиться в саду, я за них не тревожилась. Пока они играли, я, сидя на веранде того или другого коттеджа, беседовала и слушала. Многие личные ученики Е.П.Б. мне помогали, ревностно добиваясь от меня понимания того, что значило для человеческого мышления опубликование “Тайной Доктрины”. Меня часто забавляют ортодоксальные теософы, не одобряющие моего изложения теософских истин. Немногие из тех, кто выражает неодобрение, если такие вообще есть, удостоились привилегии учиться неделями и месяцами у личных учеников Е.П.Б., и я совершенно уверена, что благодаря этим старым ученикам я лучше, чем ортодоксы, уяснила, что предназначалось передать через “Тайную Доктрину”. Почему бы и нет? Меня хорошо учили, и я за это благодарна.

Я вступила в теософскую ложу в Пасифик Гроув и начала преподавать и вести классы. Помню, как принялась излагать первую книгу. Это была толстая книга г-жи Безант “Изучение сознания”. Я ничего не знала о сознании, наверное, не смогла бы дать ему определения, но читала на шесть страниц впереди класса и как-то умудрилась справиться с ней. Они так и не догадались, как мало я знаю. Уверена: что бы ни усвоил класс, я усвоила при этом достаточно.

Так что же из постигнутого стало удовлетворять мой вопрошающий ум и моё встревоженное сердце? Я была предоставлена 139] самой себе в самый острый период своей неудовлетворённости. Уверена я была тогда лишь в двух фактах: в существовании Христа и в определённых внутренних контактах, которые я, по-видимому, не могла отрицать, не лукавя сама с собой, хотя и не могла их объяснить. Теперь, к моему удивлению, забрезжил свет. Мне открылись три новые (для меня) базовые идеи, в итоге ставшие основой общей программы моей духовной жизни и давшие мне ключ к мировым событиям. Не забывайте: начался первый этап мировой войны (1914-1918 гг.), а пишу я сейчас на исходе второго этапа (1939-1945 гг.).

Прежде всего выяснилось, что существует великий божественный План. Я обнаружила, что вселенная наша — не итог “случайного совпадения атомов”, а осуществление великого замысла, или образа, который явит славу Божью. Оказалось, что человеческие существа, раса за расой, появлялись и исчезали на нашей планете и что каждая цивилизация и культура продвигали человечество на шаг вперёд по пути возвращения к Богу. Во-вторых, выяснилось, что существуют Те, Кто ответственен за исполнение Плана и Кто, шаг за шагом, этап за этапом, столетиями ведёт род человеческий. Я сделала удивительное открытие (удивительное для меня, знающей так мало): учение об этом Пути или этом Плане — одно и то же, излагается ли оно на Востоке или на Западе, распространялось ли оно до прихода Христа или после него. Открылось, что главой Иерархии духовных Водителей является Христос, и когда меня это озарило, я ощутила, что Он вернулся ко мне ещё более близким и сокровенным. Я узнала, что Он “Учитель Учителей и Наставник ангелов и людей”. Обнаружила, что Учителя Мудрости — Его ученики, подобно тому как люди вроде меня — ученики какого-либо Учителя. Стало понятно, что когда я в дни своей ортодоксальности 140] рассуждала о Христе и Его Церкви, я в действительности говорила о Христе и планетарной Иерархии. Я обнаружила, что эзотерическое представление истины ни в коей мере не умаляет Христа. Он воистину Сын Божий, Первородный между многими братиями, как сказал Св. Павел, и гарантия нашей собственной божественности.

Третье учение, с которым я столкнулась, и которое долгое время вызывало у меня резкий отпор, было двойным верованием — в Закон Перевоплощения и в Закон Причины и Следствия, называемыми теософами, которые так любят учёные слова, Реинкарнацией и Кармой. Лично я считаю, что это очень нужное учение гораздо быстрее пробило бы себе дорогу, если бы теософы не попали бы под столь сильное влияние санскритских терминов. Если бы они учили Закону Перевоплощения вместо доктрины реинкарнации и разъясняли Закон Причины и Следствия вместо Закона Кармы, то истина, возможно, получила бы более широкое признание. Я говорю это не с целью критики, потому что сама поддалась тому же наваждению. Вспоминая теперь свои начальные занятия и лекции, я улыбаюсь, припоминая свои курьёзные громоздкие технические фразы, насыщенные санскритскими словами и детальными разъяснениями Вневременной Мудрости. Я нахожу, что с возрастом становлюсь проще и может быть немножко мудрее.

Когда я узнала о Законе Перевоплощения, я поняла, что многие мои проблемы, личные и индивидуальные, могут быть решены. Многим из тех, кто приступает к изучению Вневременной Мудрости, сначала трудно принять Закон Перевоплощения. Он кажется слишком революционным; он зачастую пробуждает чувство слабости и духовного утомления. И одна-то жизнь кажется довольно трудной, а тут выясняется, что их множество, как прошлых, так и будущих. Однако, когда изучаешь альтернативные теории, доктрина перевоплощения кажется наилучшей, самой логичной. Есть 141] ещё лишь две теории, действительно заслуживающие внимания. Одна — “механическая” альтернатива, согласно которой человек — существо чисто материальное, лишённое души и преходящее, а потому (когда он умирает) снова разлагается в прах, из которого он вышел; мысль, по этой теории, есть просто секреция мозга, плод его деятельности, аналогичный специфическим секрециям, которые выделяются другими органами; следовательно, человеческое существование не имеет вообще никакой цели или смысла. Я не могла этого принять, да и сама эта теория не получила широкого распространения.

Кроме того, бытует теория “одного творения” ортодоксальных христиан, которую я исповедовала, не задаваясь вопросом о её истинности. В её основе лежит представление о непостижимом Боге, Который посылает человеческие души в воплощение на одну жизнь, причём от их действий и мыслей в этой одной жизни зависит их вечное будущее. Она отказывает человеку в прошлом, наделяет его судьбоносным настоящим и бесконечным будущим — будущим, определяющимся решениями, принимаемыми в одной жизни. Чем Бог руководствуется, выбирая для человека место рождения, задатки и оснащённость — остаётся неизвестным. Похоже, нет никакого смысла в том, что Он делает, выполняя план “одного творения”. Я долго ломала голову над очевидной несправедливостью Бога. Почему мне довелось родиться в таких благоприятных условиях, обеспеченной деньгами, приятной внешностью, любыми возможностями и обилием интересных переживаний, которые принесла мне жизнь? И почему многие люди, подобные тому никудышному солдатику, от которого г-жа Сэндз меня избавила, рождаются без какой бы то ни было оснащённости, явно без всяких задатков, не имея денег, да и никаких способностей для успеха в этой жизни? Теперь я знала, почему могла предоставить этого солдатика Богу; я знала: и он, и я — каждый на своём месте — восходим по лестнице эволюции, жизнь за жизнью, пока к каждому из нас не будут применимы слова: “Поступаем в мире сем, как Он”.

Мне всегда казалось разумным высказывание “Что посеет человек, то и пожнёт”, и я испытала радость, обнаружив, что могу 142] привести в подтверждение этих новых для меня учений слова Св. Павла и Самого Христа. Яркий свет пролился на старую теологию. Я стала понимать: единственное, в чём ошибка, так это в человеческом толковании истины; меня озарило, как это глупо, когда какой-нибудь учёный проповедник или умник утверждает, что Бог имеет в виду то-то и то-то, а мы соглашаемся. Может, он и прав, в таком случае интуиция это подтверждает; но интуиция не работает, пока ум не развит — в этом-то всё и дело. Людская масса не мыслит, и ортодоксальный теолог, что бы он ни говорил, всегда найдёт последователей. С самыми лучшими в мире намерениями он эксплуатирует тех, кто не мыслит. Ещё меня осенило, что нет никакого резона соглашаться с шестисотлетней давности интерпретациями Библии какого-нибудь священника или наставника (по-видимому, пригодными для его времени и века) сейчас, в иное время и в ином веке, в другой цивилизации и при наличии совершенно других проблем. Если истина Бога – это действительно истина, то она расширяющаяся и включающая, а не реакционная и исключающая. Если Бог – это Бог, то Его выражение божественности сообразуется с проступающей божественностью сынов Божьих, а выражение божественности сегодняшнего сына Божьего может быть весьма отличным от такового пять тысячелетий тому назад.

Итак, вы видите, как раскрывался весь мой духовный кругозор. В небесах появился свет, и я больше не была одиноким, покинутым, борющимся учеником, ни в чём не уверенным и не знающим, что делать. До меня постепенно доходило, что я один из членов большого содружества братьев. Мне становилось ясным, что я могу сотрудничать с Планом, если захочу, могу выйти на тех, кто в прежних жизнях работал вместе со мной, увидеть, что из посеянного мною дало добрые всходы, и найти своё место в работе Христа. Я 143] могла попытаться приблизиться к духовной Иерархии, о существовании которой я всегда подсознательно знала и которая, по-видимому, нуждалась в работниках.

Всё это постепенно раскрывалось в моём сознании в 1916 и 1917 гг.. Это были не стройные, сформулированные идеи, а истины, которые я медленно распознавала, к которым постепенно приспосабливалась, и которым должна была найти применение. Я наблюдала собственную жизнь и в этой связи изучала трёх своих девочек, что действовало на меня самым просветляющим образом. Я пришла к выводу, что моя карма в отношении моей младшей дочери Эллисон является в основном физической. Я спасала ей жизнь с самой усердной заботой, год за годом. Восемь лет она по предписанию доктора спала вместе со мной, чтобы напитываться моей жизненностью. День за днём, неусыпно присматривая за ней, не позволяя ей допускать резких нагрузок, взбираться на холмы или подниматься по лестнице, я побеждала болезнь сердца, и сегодня она – самый здоровый член семьи. Сейчас Эллисон не проявляет никаких признаков того, что нуждается во мне. Она удачно вышла замуж, живёт в Индии и имеет двоих детей. Я уверена, что она гордится мною, но наши отношения остались в прошлом. Наша связь со старшей дочерью очень прочная, наверно поэтому между нами нередки столь неугодные Богу раздоры. Налицо сильнейшая внутренняя привязанность, и хотя я её редко сейчас вижу, я уверена в ней, а она во мне. Карма моей второй дочери, Милдред, очень тесно связана с моей. Мы своеобразно привязаны друг к другу, тем не менее я знаю: она чувствует себя совершенно свободной. Несмотря на то, что она дважды была замужем, мы всегда были вместе в самых неординарных обстоятельствах, и я благодарна ей за любовь, а больше всего за дружбу. Как было бы прекрасно, если бы матери и дочери, отцы и сыновья ценили дружбу в своих отношениях больше, чем они это делают. Уверена: если бы я могла проследить наши прошлые отношения в свете Закона Перевоплощения, нынешняя, действительно счастливая ситуация в отношениях между тремя моими девочками и мной, получила бы исчерпывающее объяснение. 144] Не заключайте из этого, что мы всегда ладили. Были бурные сцены и недоразумения. Они не всегда понимали меня, я часто мучилась с ними, хотела изменить положение вещей, надеялась, что они будут вести себя иначе, и так далее, и тому подобное.

Как раз в конце 1917 года Уолтер Эванс выехал во Францию в составе ХАМЛ, и мой друг епископ устроил так, чтобы мне переводили сто долларов ежемесячно из его жалования. Эти деньги посылались мне непосредственно из ХАМЛ, пока Уолтер не прекратил там работать. Эти деньги, вместе с моим собственным небольшим доходом (уже более регулярным), позволили мне оставить работу фасовщицы сардин и наметить другие планы. Моя работа в Теософской Ложе в Пасифик Гроув принесла плоды, я стала приобретать некоторую известность как учащаяся.

Мне предложили – ввиду того, что мои финансы отчасти наладились, – перебраться в Голливуд, где в Кротоне находилась штаб-квартира Теософского Общества. Я решилась на этот переезд, и в конце 1917 года мы туда выехали. Я присмотрела небольшой домик около штаб-квартиры Т.О. и устроилась там вместе с детьми — в коттедже на Бичвуд Драйв.

Голливуд в те дни был относительно неиспорчен. Основную роль играла, конечно, кинопромышленность, но городок оставался вполне простым. Главные улицы были сплошь засажены перечным кустарником, в городке ещё не было спешки, сумасшедшей гонки, хрупкого великолепия и блеска современного, сегодняшнего Голливуда. Он был более привлекательным, славным местом. Я хотела бы засвидетельствовать, какое сильное впечатление — при отъезде из этого городка — осталось у меня от здравомыслия, сердечности, открытости и понимания ведущих киноработников. Я знала многих из них — это замечательный, человечный народ. Конечно, 145] среди деятелей кино есть и негодные люди, но я хотела бы знать: а в каком слое человеческого общества вы не найдёте таких? Дурные люди есть в любой группе, общине, круге и организации. Есть люди выдающиеся, образцовые, а есть абсолютно посредственные и недостаточно развитые, чтобы быть очень хорошими или очень плохими.

Несколько лет тому назад, когда я ехала в такси вниз по Пятой авеню, водитель повернулся ко мне и сказал: “Скажите, мадам, вы когда-нибудь были знакомы с приятным евреем?” Я ответила: безусловно, некоторые из моих самых близких друзей – евреи. Тогда он спросил, знавала ли я плохого еврея, и я ответила, что знаю множество. Тогда он продолжал, знаю ли я приятного нееврея, и я, естественно, ответила: “Конечно. Думаю, я одна из таких”. Затем он спросил, знаю ли я плохих неевреев, и я ответила так же. “Что же тогда получается, мадам? Выходит, все мы — просто люди”. И таким был мой опыт повсюду. Не имеет значения, из какой мы расы или нации — в основе мы все схожи. У нас одни и те же ошибки и недочёты, одни и те же побуждения и устремления, одни и те же цели и желания, и я считаю, что нам необходимо осознать этот факт более отчётливо и практически.

Нам необходимо также освободиться от исторического наследия кристаллизующего национализма. Прошлая история любой нации достойна сожаления, и, между тем, она обусловливает наше мышление. Сильные национальные мыслеформы управляют деятельностью всех наций, и именно от них нам необходимо избавиться. Это легко увидеть, если взглянуть на некоторые ведущие нации с их характерными чертами. Возьмём Соединённые Штаты. На эту страну наложили свой отпечаток, или печать, Отцы-Пилигримы;* но я склонна согласиться с одним своим другом, который заметил, что подлинными основателями Америки были храбрые матери-Пилигримы, умудрившиеся жить с Отцами-Пилигримами, ибо 146] Соединённые Штаты являются женской цивилизацией. Отцы-Пилигримы, должно быть, были крайне узколобыми, упрямыми и высокомерными мужчинами, с которыми очень трудно было иметь дело, потому что они были всегда правы.

Излишние осторожность и сдержанность, а также чувство превосходства — это то, от чего надо избавиться британцам; французам же следует преодолеть убеждённость, что слава Франции, сделавшая её лидером в средние века, должна быть восстановлена ради блага Европы. У каждой нации есть свои вопиющие недостатки, которые другие нации замечают скорее, чем достоинства. Из-за раздражения, вызываемого нашим самодовольным хвастовством, забывают о жизненной силе Америки. Врождённую справедливость британца не учитывают, когда он отказывается объяснить своё поведение. Блеск французского интеллекта меркнет в глазах тех, кто замечает полное отсутствие интернационального сознания во Франции. И США сегодня с их юношеской щедростью, многообещающей уверенностью и задорной способностью улаживать все проблемы, свои собственные и остального мира, преодолевает это наследие, продвигаясь навстречу удивительному, полезному и прекрасному будущему.

Можно так же критиковать любую нацию и так же признавать за ней достоинства, как и в случае любого человека. У всех у нас есть крупные недостатки, которые так громко вопиют, что наши столь же крупные достоинства упускаются из виду. Одним из моментов, тревоживших меня, когда я начала писать эту автобиографию, была боязнь, что я, по-видимому, бессознательно и без обдуманного намерения представлю себя в выгодном свете. Я обладаю хорошими чертами; меня нельзя отклонить от цели; я по-настоящему люблю людей; я ничуть не гордая. Меня принимают за гордого человека, но я думаю, что это главным образом из-за осанки. Я хожу очень прямо и высоко держу голову, но вы бы делали так же, если 147] бы (девочкой в классной комнате) вам приходилось делать уроки, удерживая три книги на голове и с веткой падуба под подбородком. Я не считаю себя эгоистичной, не слишком склонна беспокоиться о своём здоровье и, думаю, могу искренне сказать, что не исполнена жалости к самой себе. Я по своему складу консервативна и была очень критичной, но уже таковой не являюсь, потому что научилась видеть, почему люди такие, какие они есть; какие бы ошибки они ни делали, это не меняет моего отношения к ним. Я не помню обиды, вероятно потому, что слишком занята, чтобы отвлекаться, и потому, что не хочу носить крупицу яда в своём уме. Я, безусловно, раздражительна, и знаю, что со мной трудно ужиться, потому что я завожу себя и всех, кто со мной связан; однако моим вопиющим недостатком, приносившим мне больше всего неприятностей на протяжении всей жизни, является страх.

Я упоминаю о нём вполне намеренно, так как обнаружила, что когда мои друзья и учащиеся узнают, что я всю жизнь была жертвой страха, они чувствуют большое облегчение и поддержку. Я боялась неудач, боялась недостатков, боялась того, что люди подумают обо мне, боялась темноты и боялась, что другие будут смотреть на меня снизу вверх. Я всегда считала, что если ты поставлен на пьедестал и на тебя взирают снизу вверх, это не приносит ничего, кроме вреда. Я согласна с китайской пословицей, которая гласит: “Тому, кто стоит на пьедестале, некуда ступить, только вниз”. По моему мнению, позиция среднего руководителя группы или оккультного наставника, а также многих священников и представителей духовенства, очень раздражает. Они ведут себя так, как будто действительно являются помазанниками Божьими, как будто они отличаются от других людей, а не являются всего лишь человеческими существами, пытающимися просто помочь своим собратьям. В результате своего происхождения и воспитания я очень боялась того, что говорят люди. Теперь меня это не беспокоит, так как я обнаружила, что, независимо от своей правоты или неправоты, ты всегда оказываешься не прав в глазах определённой части публики. 148] По большей части мои страхи связаны с другими людьми — с моим мужем и моими детьми, — но у меня есть один личный страх, которому я никогда не даю воли, но который всегда со мной: я боюсь ночной темноты, когда я одна в доме или в квартире. Я никогда не испытывала этого страха, пока не стала работать в Солдатском Доме в Кветте. Я воспитывала трёх своих девочек так, чтобы они не боялись темноты, но тогда, в Кветте, со мной что-то произошло из-за одного переживания, и, хотя я никогда не позволяла ему влиять на свои действия, мне приходится с тех пор всё время с ним бороться.

Моя сотрудница сильно заболела тифом. Я ухаживала за ней вплоть до кризиса, затем её перевезли в больницу, так что я осталась одна в огромном Солдатском Доме и, будучи очень молодой и щепетильной, не позволила двум англичанам, управляющим домом (бывшим солдатам), ночевать в здании вместе со мной, потому что думала, что это может вызвать разговоры и сплетни. Итак, каждую ночь, когда солдаты уходили, один из них провожал меня до моей комнаты около 11:30 вечера, осматривал мою ванную и шкаф, заглядывал под кровать и запирал все двери в мою спальню. Затем я слышала, как он проходил через остальные комнаты. В моей комнате было четыре двери: одна на веранду, другая в гостиную, ещё одна в спальню моей сотрудницы, а также в мою ванную. Я никогда не была нервозной, и осмотр моих помещений был чистой предосторожностью со стороны мужчин; кровать стояла точно в центре комнаты на глубоких поддонах с водой для защиты от насекомых. В то время в Индии мы всегда спали с зажжённой лампой в комнате.

Я проснулась около двух часов ночи, услышав какой-то шум в гостиной, и увидела, как ручку двери поворачивают и трясут. К счастью, дверь была заперта. Я знала, что это не мог быть один из управляющих, и я не видела и не слышала сторожа, поэтому сообразила, что это какой-то горец или вор, пытающийся пробраться к 149] сейфу в гостиной. В сейфе каждую ночь хранилось много сотен рупий. В это время года горцам дозволялось спускаться в военный городок. Стража была удвоена, и были приняты все меры, чтобы держать их под надзором, поскольку на границе было тогда неспокойно. Я знала, что если им удастся пробраться в комнату, мне придёт конец, потому что у них считалось очень доблестным убить белую женщину. Мне грозил нож в сердце. В течение сорока пяти минут я сидела на постели, наблюдая, как они пытаются сломать очень прочные двери. Они не осмелились пойти к двери на веранде, чтобы их не увидели, а для того, чтобы добраться до меня через ванную или другую спальню, нужно было сломать две двери в каждом случае, так что шума было бы слишком много. Я обнаружила тогда, что страх может привести к такому отчаянию, что вы можете совершить самый нелепый поступок. Я прошла через комнату, открыла дверь и увидела за ней всего лишь обоих управляющих, гадавших, жива я или мертва, и совещавшихся, стоит ли им постучаться в дверь и разбудить меня. Они спали в саду в палатках и поймали двух горцев, но не догадались громко постучать в мою дверь и позвать меня, чтобы я не испугалась. С того времени мой носильщик, старый Бугалу, спал снаружи на веранде, и мне было нетрудно позвать его.

Два-три месяца спустя я вернулась в свою страну и провела несколько недель в старом шотландском доме, в котором останавливалась, когда была ребёнком. Большая компания, около восемнадцати человек, остановилась здесь в это время, и однажды ночью по ошибке (поскольку его комната была рядом с моей) самый благовоспитанный человек в доме зашёл ко мне в комнату. Он допоздна читал внизу, и когда он поднимался, сквозняк задул его 150] свечу и одновременно распахнул мою дверь. Он рассчитывал легко найти свою дверь, проведя рукой по стене, потому что его дверь была рядом с моей. Нащупав открытую дверь, он, естественно, подумал, что это его гардеробная. В это время я проснулась от сквозняка и выскочила из постели, чтобы захлопнуть окно, и — наткнулась на него. Этот инцидент, довершив моё переживание несколькими месяцами ранее, не мог не породить состояния страха, которого я никогда уже не могла преодолеть.

У меня было в жизни ещё два очень пугающих происшествия, когда я оставалась одна в доме, и я не вправе считать себя мужественной, если не считать того, что я никогда не позволяла страху влиять на свои действия; если нужно, я остаюсь одна. Меня ужасает то, что может произойти с девушками, и поскольку моё воображение всегда бурно работает, я знаю, что провела изрядную часть жизни, тревожась о том, чего никогда не было.

Страх является основной чертой человечества. Каждый человек боится, у каждого есть свой привычный страх. Если люди говорят мне, что они ничего не боятся, я знаю, что они лгут. В них сидит страх чего-то. Страха нечего стыдиться, и очень часто чем выше вы развиты и чем более чувствительны, тем больше страхов, которым вы можете поддаваться. Помимо своих привычных фобий и страхов, чувствительные люди склонны настраиваться на страхи других людей, на их депрессию и ужас. Следовательно, они воспринимают страхи, которые им не принадлежат, но которые они не способны отличить от своих, присущих им, страхов. Это особенно верно в наше время. Страх и ужас правят миром, и люди легко поддаются страху. Война питает страх, и Германия, со своей тактикой террора, сыграла на этом и сделала всё возможное, чтобы усилить ужас в мире. Нам потребуется много времени, чтобы искоренить страх, но мы делаем шаг в этом направлении, когда говорим или работаем ради безопасности мира.

151] Есть школы мысли, которые учат, что страх, если ему потакать, материализует то, чего вы боитесь. Лично я ни капли не верю в это, потому что всю свою жизнь боялась множества вещей, которые так никогда и не произошли, а ведь, будучи довольно сильным мыслителем, я, несомненно, материализовала бы что-нибудь, если бы это было возможно. Можно спросить: как побороть страх? Ну что же, могу лишь рассказать о том, что сама считаю эффективным. Я никогда не пытаюсь побороть страх. Я занимаю ту положительную позицию, что буду жить со своими страхами, если нужно, и просто не обращаю на них никакого внимания. Я не борюсь с ними; я не уговариваю себя; я просто признаю присутствие своих страхов и занимаюсь своим делом. Думаю, люди должны научиться гораздо более терпеливому принятию того, что есть, а не тратить так много времени, улаживая свои индивидуальные проблемы. Проблемы других людей более ценны с точки зрения полезности обществу. Концентрация на служении может заставить и заставляет забыть о себе.

Кроме того, я спрашиваю себя: а почему бы мне не бояться? Весь мир боится, и кто я такая, чтобы избежать общей участи? Тот же самый довод можно приложить ко многому. Те школы мысли, которые утверждают, что ввиду своей божественности люди должны быть избавлены от горя, плохого здоровья и бедности, вводят в заблуждение. В большинстве своём они, конечно, вполне искренни, но делают неправильный акцент. Они заставляют думать, что материальное благополучие и процветание имеет первостепенную значимость, что оно суждено им, и они его достигнут, если утвердят свою божественность — божественность, которая есть, но которую они пока недостаточно развили, чтобы выразить её. Почему я должна быть исключением, раз всё человечество страдает от страхов? Кто я такая, чтобы мне быть богатой, ведь ни бедность, ни 152] богатство не в счёт? Кто я такая, чтобы обладать идеальным здоровьем, в то время как судьба человечества, похоже, указывает в настоящее время на что-то другое? Я твёрдо верю, что когда в процессе эволюции смогу полностью выразить скрытую во мне божественность, у меня будет идеальное здоровье. Меня не заботит, богата я или бедна, а популярность среди других личностей вообще не имеет для меня никакого значения.

Я излагаю это столь категорично потому, что подобные вводящие в заблуждение доктрины властвуют над общественным сознанием и, в конечном счёте, заставят в себе разочароваться. Настанет время, когда мы избавимся от всех болезней плоти, но когда оно придёт, у нас наступит переоценка всех ценностей, и мы не будем использовать свои божественные способности для того, чтобы стяжать себе материальные блага. Всё хорошее приходит к тем, кто живёт, не причиняя вреда, кто добр и тактичен. Именно непричинение вреда является ключевым качеством, и я предоставляю вам самим выяснить, насколько трудно не причинять вреда ни словом, ни делом, ни мыслью.

Жизнь в Голливуде стала теперь для меня более свободной. Дети подросли и ходили в школу и в детский сад. У меня было много друзей, а местность в Кротоне, штаб-квартире Теософского Общества, была восхитительна. Кротона представляла собой общину из примерно пятисот человек; одни жили в садах, другие где-нибудь в Голливуде или Лос-Анджелесе. Здесь были лекционные залы, классные комнаты, священная комната, где встречались члены Эзотерической Секции, а также кафетерий, где можно было поесть. Местность была прекрасной, и когда я впервые туда попала, она показалось мне земным раем. Все там казались мне людьми очень духовными. Я думала, что лидеры и наставники были, по меньшей мере, посвящёнными высокой степени. Я посещала собрания и классы, многому научилась и очень за это признательна.

Вскоре меня попросили заведовать кафетерием и я — неведение блаженно! — радостно взяла на себя эту обязанность. Кафетерий, разумеется, был строго вегетарианским, а я была вегетарианкой с тех пор, 153] как познакомилась с теософским учением. Мои дети никогда не пробовали ни мяса, ни птицы, ни рыбы, и я страдала обычным комплексом превосходства, который часто является выдающейся чертой вегетарианцев.

Я убеждена, что в жизни всех учеников наступает фаза, во время которой они должны быть вегетарианцами. Аналогично должна наступить жизнь, в которой мужчине или женщине лучше быть целомудренными. Они должны ими быть, чтобы доказать, что научились контролировать физическую природу. Как только они научились этому контролю и на них больше не влияют наклонности плоти, они могут жениться или не жениться, могут есть или не есть мясо — как им кажется лучше и как указывает карма или диктуют обстоятельства. Как только это продемонстрировано, ситуация изменяется. Физические дисциплины являются фазой тренинга, и когда урок усвоен, в них уже нет нужды.

Тот аргумент в пользу вегетарианства, что есть животных жестоко, возможно, не такой здравый, каким он кажется людям эмоциональным и сентиментальным. Я много о нём размышляла, потому что люблю животных. Хотелось бы высказать здесь два суждения, которые считаю полезными. Существует Закон Жертвенности, руководящий всем эволюционным процессом. Растительное царство питается минеральным царством, ибо его корни уходят в минеральное царство. Животное царство, если брать его в целом, питается растительным царством и живёт за счёт жизни этого царства. Некоторые из высших животных являются плотоядными и, согласно закону эволюции, охотятся друг на друга, но их отнюдь не толкают на это человеческие мысли, как заявляют некоторые фанатики. Далее, можно считать, что человеческое царство питается за счёт животного царства, и поскольку человек является макрокосмом для всех трёх низших царств, можно предположить, 154] что он заимствует свою жизнь из всех трёх, — так он и делает. В древних писаниях Востока указывается, что человеческое царство является “пищей богов”, и этим утверждением завершается описание великой “цепи жертвенности”. Моё второе рассуждение опирается на Закон Причины и Следствия, или Кармы, как его называют теософы. Первобытные люди зачастую были жертвами животного царства из-за своей полной беззащитности. Дикие животные охотились на человеческих существ. Во всех царствах действует Закон Воздаяния. Возможно, именно этот закон является одним из факторов, склоняющих человечество к мясоедению. К этим аргументам я сама пришла в своём сознании с течением времени, хотя и не быстро.

Я работала в кафетерии и училась быть хорошим вегетарианским поваром. Первой моей обязанностью в Кротоне был вынос вёдер с отходами, так что я начала с самого низа и наблюдала за людьми — по большей части мне незнакомыми — с большим интересом. Очень многие из них мне чрезвычайно нравились. К некоторым я испытывала неприязнь. Я пришла к двум выводам: что, несмотря на все разговоры о сбалансированной диете, все они не были особенно здоровыми, а ещё я обнаружила, что чем более строгий и сектантский у человека подход к вегетарианству, тем большие критицизм и превосходство он демонстрирует. В Кротоне были вегетарианцы, которые не потребляли ни сыра, ни молока, ни яиц, потому что это животные продукты, и считали себя очень и очень добродетельными, продвинувшимися по пути к духовному просветлению. Но они могли злословить по любому поводу. Меня это удивляло, и я пришла к заключению, что лучше есть бифштексы и не иметь злого языка, чем быть строгим вегетарианцем и взирать на мир с пьедестала превосходства. Опять-таки, я хотела бы подчеркнуть, что обобщения не помогают. Я знала многих вегетарианцев, которые были приятными, мягкими, добрыми и приветливыми.

155] Именно в этом, 1918 году я впервые открыла, кто именно приходил ко мне в Шотландии, когда я была пятнадцатилетней девочкой. Я была допущена в Эзотерическую Секцию (Э.С.) Теософского Общества и посещала собрания. Впервые войдя в Священную Комнату, я увидела обычные портреты Христа и Учителей Мудрости, как называют Их теософы. К моему удивлению, там висел портрет моего посетителя, который смотрел прямо на меня. Здесь не было ошибки. Это был тот человек, который вошёл в гостиную моей тётушки, и Он не был Учителем Иисусом. Я была тогда неопытной и, бросившись к одному из старших членов персонала в Кротоне, спросила имя этого Учителя. Он сказал мне, что это Учитель К.Х., и тогда я совершила одну коренную ошибку, за которую расплачиваюсь до сих пор. Считая, что ему будет приятно, и нисколько не собираясь хвастаться, я наивно воскликнула: “О, тогда Он, должно быть, мой Учитель, потому что я беседовала с Ним и всегда была под Его руководством”. Эта особа смерила меня взглядом и процедила уничтожающим тоном: “Надо ли понимать так, что вы считаете себя учеником?” Впервые в жизни я столкнулась с духом соперничества в Теософском Обществе. Однако урок был для меня благотворным, я извлекла из него пользу. Научиться держать язык за зубами важно для групповой работы, это один из первых уроков, который придётся усвоить любому, кто связан с Иерархией.

Всё это время дети подрастали, учились и доставляли мне большую радость. В кратких случайных письмах Уолтера Эванса не было ничего, что указывало бы на изменение его характера, и я снова стала обдумывать необходимость развода. Поскольку война приближалась к концу, я проконсультировалась с юристом; по его мнению, я не встретила бы препятствий.

В январе 1919 года я познакомилась с Фостером Бейли и позднее, 156] когда мне удалось получить развод, мы поженились. Бракоразводный процесс начался ещё до встречи с ним. Процедура развода ужасно пугала меня, но оказалось, что нет ничего проще. Аргументы были весомыми, свидетели — весьма уважаемыми. Моя давняя подруга г-жа Джон Везерхед пошла со мной на слушание дела. Меня привели к присяге; судья задал мне один-два вопроса о местопребывании и возрасте детей, затем сказал: “Я ознакомился с показаниями ваших свидетелей, г-жа Эванс, возьмите постановление суда и примите опеку над детьми. До свиданья. Следующий”. Так окончился тот период. Я была свободна и знала, что для детей так лучше всего. Калифорния — один из тех штатов, где труднее всего получить развод, и быстрота моего бракоразводного процесса подтверждает справедливость моего дела и правильность моих аргументов. Уолтер Эванс не оспаривал решения суда.

В течение 1919 года Фостер Бейли и я всё больше погружались в теософскую работу; с нами тесно сблизился д-р Вудруф Шеферд. Я жила тогда на Бичвуд Драйв с тремя детьми, а Фостер Бейли жил в палатке в Кротоне. Он демобилизовался после заключения перемирия, но ему был предоставлен многомесячный отпуск по болезни, так как он попал в аварию во время пилотирования самолёта, тренируя армейских наблюдателей. Меня познакомил с ним Дот Везерхед после моей лекции в Кротоне; он не только нас познакомил, но и помог мне осознать некоторые оккультные истины, а также освоиться в Кротоне. Фостер резюмировал свои воспоминания о нашем знакомстве в следующих словах: “Всё, что я увидел, была копна волос на костлявой женщине!” У меня всегда были густые волосы. Это семейное наследие, и у трёх моих девочек восхитительные густые волосы. Я никогда не забуду замечания своей старшей дочери Дороти (которая славится своими двусмысленными замечаниями). Однажды в Англии я, вымыв голову, сидела в саду 157] в Оспринг Плейс, Фавершам, и сушила волосы. Дороти выглянула из окна и воскликнула: “Ах, мама, если бы ты всё время держалась к людям спиной и они видели только твои замечательные волосы, они бы не догадывались, сколько тебе лет!”

В конце 1919 года г-на Бейли назначили национальным секретарём Теософского Общества. Д-р Шеферд был назначен директором по рекламе, а я стала редактором журнала нашей секции “Мессенджер” (“Вестник”) и председателем комитета, управляющего Кротоной. Таким образом, нам были открыты все фазы работы, все политические соображения и принципы, которыми руководствовалось правление. Генеральный секретарь, г-н А.П.Уоррингтон, был нашим близким другом, друзьями были и все старшие сотрудники. Казалось, что царят истинная гармония и подлинный дух сотрудничества. Но постепенно мы обнаружили, какой поверхностной была эта гармония. Понемногу мы вступали в самую тяжёлую и мучительную пору. Наша привязанность и личная преданность были на стороне наших друзей и соратников, но чувство справедливости и приверженность руководящим принципам постоянно подвергались суровому испытанию. Правда заключалась в том, что руководство Теософского Общества в Соединённых Штатах и ещё больше в Адьяре (международном центре) было в то время реакционным и придерживалось устаревших взглядов, тогда как новый подход к жизни и истине, свобода интерпретаций и безличность должны были направлять политику и методы Т.О., но это было не так. Общество было основано для установления всеобщего братства, а вырождалось в сектантскую группу, заинтересованную, скорее, в основании и сохранении лож и увеличении числа членов, чем в доведении до широкой публики истин Вневременной Мудрости. Доказательством является политика недопущения в Э.С. для духовного обучения никого, кто два года не состоял членом Т.О. Почему 158] не допускать к духовному обучению того, кто в течение двух лет не продемонстрирует своей лояльности организации? Зачем требовать от людей прерывать связи с другими группами и организациями и клясться в верности так называемому “Внешнему Главе” Э.С., когда единственная верность, которая требуется, — это верность служению духовной Иерархии, своим ближним и, прежде всего, собственной душе? Ни одна личность не имеет права требовать духовных обетов от других личностей. Единственный обет, который должен давать человек, — это обет, сначала, собственной внутренней божественности, Душе, а позднее Учителю, под водительством Которого он может более действенно служить своим ближним.

Помнится, на одном из первых собраний Э.С., которое я посетила, мисс Поутц, которая была секретарём Э.С., сделала удивительное заявление, что никто в мире не может быть учеником Учителей Мудрости, пока не будет объявлен таковым г-жой Безант. Это замечание разрушило во мне определённое наваждение, хотя тогда я не сказала об этом никому, кроме Фостера Бейли. Я знала, что, сколько себя помню, была учеником Учителя К.Х. Г-жа Безант, очевидно, проглядела меня. Я не могла понять, почему Учителя, Которые считались обладателями универсального сознания, ищут Себе учеников только в рядах Т.О. Я знала, что такого не может быть. Я знала, что Они не могут быть настолько ограничены по Своему сознанию, и впоследствии встречала многих людей, которые были учениками Учителей, хотя никогда не находились в контакте с Т.О. и даже не слышали о нём. Я думала, что нашла центр духовного света и понимания, а оказалось, что просто забрела в очередную секту.

Мы обнаружили тогда, что Э.С. полностью доминирует над Т.О. Люди считались хорошими членами тогда, и только тогда, когда они 159] признавали авторитет Э.С., выражали согласие со всеми заявлениями Внешнего Главы и были преданы тем, кого поддерживали в той или иной стране главы Э.С. Некоторые из заявлений руководства казались просто смешными. Многие из поддерживаемых людей были заурядными до крайней степени. Кое-кто, на кого взирали как на посвящённых, были не слишком умными или любящими, а ведь любовь и интеллект, выражаемые в полной мере, являются признаками посвящённого. Среди продвинутых членов наблюдались конкуренция и взаимные претензии; как следствие, шла постоянная борьба между личностями — борьба, которая не ограничивалась устными баталиями, но и находила своё выражение в журнальных статьях. Никогда не забуду своего ужаса, когда один человек в Лос-Анджелесе сказал мне как-то: “Если вы хотите узнать, каким не должно быть братство, поезжайте жить в Кротону”. Он не знал, что я жила там.

Ситуация в целом была настолько серьёзной, и таким глубоким был раскол в секции между теми, кто стоял за братство, за безличность, за то, чтобы не выдвигать претензий, а отдавать себя служению человечеству, и остальными членами секции, что Фостер телеграфировал г-же Безант, сказав, что если Э.С. не прекратит доминировать над Т.О., то Э.С. подвергнется вскоре очень серьёзным нападкам. Примерно тогда же г-жа Безант послала Б.П.Вадию в Штаты изучить ситуацию и разобраться в том, что происходит, и официальные встречи проводились под арбитражем Вадии. Фостер, д-р Шеферд и я, наряду со многими другими, представляли демократическую сторону; г-н Уоррингтон, мисс Поутц и те, кто группировался вокруг них, защищали авторитет и господство Э.С. Я никогда раньше в своей жизни не была замешана в организационных склоках, и мне совсем не нравится этот период. Я очень любила некоторых людей, находящихся на другой стороне, и это чрезвычайно мучило меня. Брожение со временем распространилось на всю Секцию, и некоторые её члены ушли в отставку.

160] Тем временем мы упорно работали в своих офисах в Т.О.; с детьми всё было в порядке; мы планировали пожениться, как только положение дел немного прояснится. Наш доход весьма серьёзно сократился. Оклады в Кротоне составляли десять долларов в неделю. Деньги от Уолтера Эванса перестали поступать вследствие развода. У Фостера в то время ничего не было. Он оставил свою юридическую практику во время войны, но намеревался возобновить её. Это была старая семейная практика, и когда ему было всего двадцать восемь лет, он заработал за год большую сумму. Он совсем забросил её, чтобы помогать мне в работе, которая постепенно начала приобретать для нас очертания — это одно из многих, чем он пожертвовал, когда предпочёл связать свою судьбу с моей. Дети обожали его, и продолжают любить по сей день, и взаимоотношения между ними всегда основывались на сильной привязанности, а с его стороны — и на большой жертвенности.

Они приняли его с самого начала. Он познакомился с Дороти, самой старшей, когда ей было около девяти лет. Поднимаясь вверх по Бичвуд Драйв, чтобы нанести мне визит, он услышал пронзительный визг на дереве чуть впереди. Подбежав к дереву, он увидел девочку, висящую, уцепившись ногами за ветку. Он поднял на неё глаза и просто сказал: “Падай”, и она упала к нему на руки и, как он часто символически выражался, там навсегда и осталась. Милдред была тяжело больна, когда он впервые увидел её. У неё была корь в скрытой форме и температура сто шесть градусов. Она по своей сути ярко выраженный интроверт, и можно было не сомневаться в том, что у неё “скрытая” корь. Мы пытались найти специалиста, а тем временем моя подруга, г-жа Копли Энос, и я целыми днями обёртывали её мокрыми простынями, чтобы сбить температуру. Пришёл Фостер и принялся помогать. Милдред он понравился с первого взгляда, и с тех пор они были очень близки. Его 161] знакомство с Эллисон выразилось в установлении дружбы с толстой замарашкой, лепившей пирожки из грязи на заднем дворе.

Таким образом, наша с Фостером жизнь протекала в совместной общественной работе; мы составляли планы и проекты на будущее. Ситуация в Т.О. складывалась всё хуже и хуже; уже готовился съезд, состоявшийся в 1920 году, на котором и произошел разрыв. Если говорить о своём внутреннем опыте, то я разочаровалась в Т.О. так же, как и в ортодоксальном христианстве, хотя ситуация была и не такой острой, так как великие основные истины уже обрели для меня смысл и я была не одна, — мы с Фостером планировали пожениться.

Теперь я подхожу к тому событию моей жизни, в необходимости рассказывать о котором я не уверена. Оно касается работы, которую я выполняла на протяжении последних двадцати семи лет. Эта работа получила всемирное признание и вызвала интерес во всём мире. Не обошлось без насмешек и недоверия (хотя их было поразительно мало), и я вполне это понимаю, поскольку и у меня вначале были большие сомнения в себе. Я спрашиваю себя: почему я вообще затронула этот вопрос, а не следую своему до сих пор незыблемому правилу, предоставлять моей работе и книгам говорить самим за себя и быть своей наилучшей защитой? Думаю, этому есть два объяснения.

Прежде всего я хочу указать на тесную связь, которую внутренняя Иерархия Учителей устанавливает с людьми, и хочу облегчить другим выполнение работы такого же типа — при условии, что это действительно будет работа такого же типа. Ведь есть очень много разновидностей так называемых психических писаний. Люди не склонны отличать то, что является выдачей желаемого за действительное; проявлением очень милого, приятного, исходящего из лучших побуждений христианского подсознания; автоматическим 162] письмом, улавливающим мыслительные потоки (чем постоянно занимается каждый); откровенным обманом, — от тех писаний, которые являются результатом сильной субъективной телепатической сопряжённости и откликом на впечатления, исходящие из некоторых высоких Духовных Источников. В Библии снова и снова повторяются слова “И сказал Господь”; после них мы читаем то, что записали пророки и провидцы. Многие подобные записи прекрасны и имеют духовное значение. А многие несут отпечаток бренного, человеческого, отражают представление людей о Боге, Его завистливости, Его мстительности и изрядной кровожадности. Нам говорят, что великие музыканты слышат свои симфонии и хоралы внутренним слухом и затем переносят их на нотную бумагу. Откуда наши величайшие поэты и художники черпали на протяжении веков своё вдохновение? Из какого-то внутреннего источника красоты.

Весь этот предмет был запутан многочисленными метафизическими и спиритуалистическими писаниями — столь низкого интеллектуального уровня, столь заурядными и посредственными по своему содержанию, что образованные люди смеются над ними и не удосуживаются их читать. Я же хочу показать, что бывают иного рода впечатления и вдохновения, могущие претворяться в писания, которые намного превышают средние и сообщают учения, необходимые для будущих поколений. Я говорю это со всем смирением, потому что я всего лишь ручка или карандаш, стенограф или передатчик учения от Того, Кого боготворю, почитаю и Кому счастлива служить.

Именно в ноябре 1919 года я установила свой первый контакт с Тибетцем. Я отправила детей в школу и, подумав, что могу выкроить несколько минут для себя, вышла на холм рядом с домом. Я присела и задумалась, затем вдруг вздрогнула и прислушалась. Я услышала то, что приняла за чистую музыкальную ноту, которая звучала с неба, вокруг холма и во мне. Потом услышала голос, 163] который произнёс: “Есть некоторые книги, которые желательно написать для широкой публики. Вы можете их написать. Вы сделаете это?” Я без колебаний ответила: “Разумеется, нет. Я не какой-нибудь психик и не хочу быть втянутой во что-то вроде этого”. Я сильно встревожилась, когда услышала, что громко разговариваю. Голос продолжал говорить, что мудрые люди не выносят поспешных суждений, что у меня особый дар к высшей телепатии и что то, что меня просят делать, не имеет ничего общего с низшим психизмом. Я ответила, что меня это не заботит, что я вообще не интересуюсь никакой работой психического характера. Невидимый человек, который так отчётливо и непосредственно разговаривал со мной, сказал, что даёт мне время на размышление, что он не принимает моего отказа и вернётся ровно через три недели, чтобы узнать, что я намереваюсь делать.

Затем я встряхнулась, словно пробуждаясь ото сна, пошла домой и полностью забыла обо всём. Я больше ни разу не вспомнила об этом событии и даже не рассказала о нём Фостеру. В течение этого периода я ни о чём не вспоминала, но по истечении трёх недель со мной снова заговорили вечером, когда я сидела в своей гостиной, уложив детей спать. Снова я отказалась, но говоривший просил меня, по крайней мере, ещё пару недель поразмыслить о том, что я в состоянии сделать. На этот раз мне стало любопытно, хотя я совершенно не была ни в чём убеждена. Я решила попробовать пару недель или месяц, а затем посмотреть, что из этого выйдет. Как раз в течение этих недель я и получила первые главы книги “Посвящение Человеческое и Солнечное”.

Я хотела бы со всей ясностью подчеркнуть, что выполняемая мной работа не имеет никакой связи с автоматическим письмом. Автоматическое письмо очень опасно, за исключением редчайших случаев (а большинство людей, к сожалению, считают свой случай редким исключением). От стремящегося или ученика никогда не требуется быть автоматом. От него никогда не требуют выпустить 164] часть своего оснащения из-под своего сознательного контроля. Делая это, он входит в состояние опасной негативности. Тогда получаемый материал обычно бывает посредственным. В нём не содержится ничего нового, а со временем он часто ухудшается. Нередко негативность субъекта открывает доступ второй силе, которая по какой-то особой причине никогда не дотягивает до уровня первой. И появляется опасность одержимости. Нам приходилось иметь дело со множеством случаев одержимости в результате автоматического письма.

В выполняемой мною работе нет негативности; напротив, я занимаю позицию интенсивного, позитивного внимания. Я сохраняю полный контроль над всеми своими чувствами восприятия, и в том, что я делаю, нет никакого автоматизма. Я просто слушаю и записываю слова, которые слышу, регистрирую мысли, которые одна за другой попадают ко мне в мозг. В том, что я выдаю публике, нет никаких изменений по сравнению с тем, что даётся мне, если не считать того, что я приглаживаю лексику или заменяю какое-нибудь необычное слово более понятным, всегда заботясь о том, чтобы сохранить передаваемый смысл. Я никогда не меняла того, что давал мне Тибетец. Если бы я хоть раз это сделала, Он не стал бы диктовать мне снова. Я хочу, чтобы это было совершенно ясным. Я не всегда понимаю то, что даётся. Я не всегда соглашаюсь. Но я честно всё записываю и затем обнаруживаю, что это имеет смысл и пробуждает интуитивный отклик.

Эта работа Тибетца сильно заинтриговала людей и психологов во всём мире. Они спорят относительно причины этого феномена и доказывают, что записываемое мною, вероятно, исходит из моего подсознания. Говорят, Юнг считает, что Тибетец — это моё персонифицированное высшее “Я”, а Алиса Бейли — низшее “я”. Как-нибудь (если буду иметь удовольствие познакомиться с ним) я спрошу у него, как моё персонифицированное высшее “Я” может посылать мне посылки из Индии, поскольку именно это Он и делал.

165] Несколько лет тому назад один наш очень близкий друг, тесно связанный со мною и Фостером с самого начала работы, — г-н Генри Карпентер — уехал в Индию, чтобы попытаться найти Учителей в Шигадзе, маленьком городке в Гималаях, сразу за тибетской границей. Он трижды совершал эту попытку, несмотря на мои заверения, что он сможет найти Учителя прямо здесь, в Нью-Йорке, если предпримет надлежащие шаги и если придёт время. К моему немалому изумлению, он считал, что должен сказать Учителям, что у меня очень трудные условия жизни и что Им следует что-то сделать в этой связи. Поскольку он был личным другом лорда Ридинга, бывшего вице-короля Индии, ему были предоставлены все возможности, чтобы добраться до места назначения, но Далай-Лама отказал ему в разрешении пересечь границу. Во время своей второй поездки в Индию, будучи в Гьянцзы (самом дальнем приграничном пункте, которого ему удалось достичь), он услышал сильный шум со стороны придорожной гостиницы. Он вышел посмотреть, в чём дело, и увидел ламу верхом на осле, который как раз въезжал в поселение. Его сопровождали ещё четыре ламы, и все жители окружили их и кланялись им. Через своего переводчика г-н Карпентер навёл справки: ему сказали, что лама — настоятель монастыря по ту сторону тибетской границы — спустился специально для того, чтобы поговорить с г-м Карпентером.

Настоятель сказал ему, что интересуется выполняемой нами работой, и спросил обо мне. Он расспросил о Школе Арканов и передал два больших пакета благовоний для меня. Позднее г-н Карпентер виделся с генералом Ладен Лха в Дарджилинге. Этот генерал — тибетец, который получил образование в школе и университете в Великобритании и возглавлял секретную службу на тибетской границе; сейчас он уже умер. Это был хороший, добрый человек. Г-н Карпентер рассказал ему о разговоре с ламой, упомянув, что тот 166] был настоятелем монастыря. Генерал начисто отверг такую возможность. Он сказал, что настоятель – это великий и святой человек и что не было случая, чтобы он пересекал границу или встречался с жителем Запада. Однако когда г-н Карпентер вернулся в следующем году, генерал Ладен Лха признал, что допустил ошибку, — настоятель действительно спускался, чтобы увидеться с г-ном Карпентером.

После месяца работы с Тибетцем я испугалась окончательно и наотрез отказалась продолжать эту работу. Я сказала Тибетцу, что за тремя моими девочками некому присматривать, кроме меня, что если я заболею или свихнусь (что, по-видимому, произошло со многими психиками), они останутся одни, и что я не хочу рисковать. Он принял к сведению моё решение, но сказал, чтобы я попыталась вступить в контакт со своим Учителем К.Х. и обсудить этот вопрос с Ним. Подумав с неделю или около того, я решилась вступить в контакт с К.Х. и сделала это, следуя очень конкретной технике, которой Он обучил меня. Когда я получила возможность для беседы с К.Х., мы всё обсудили. Он заверил меня, что мне не грозит никакая опасность, ни физическая, ни ментальная, и что у меня есть возможность сделать действительно ценную часть работы. Он сказал, что это Он Сам предложил, чтобы я помогала Тибетцу; что Он не переводит меня в ашрам (или духовную группу) Тибетца, а хочет, чтобы я по-прежнему работала в Его ашраме. В итоге я согласилась с желанием К.Х. и сказала Тибетцу, что буду работать с Ним. Я исключительно Его стенограф и секретарь, а не член Его группы. Он никогда не вмешивался в мою личную работу или тренинг. Весной 1920 года я вступила в очень счастливую пору сотрудничества с Ним, одновременно работая, как старший ученик, в ашраме своего собственного Учителя.

С тех пор я написала много книг для Тибетца. Вскоре после окончания первых нескольких глав “Посвящения Человеческого и 167] Солнечного” я показала рукопись Б.П.Вадии. Он пришёл в сильное возбуждение и объявил, что опубликует всё, “исходящее из этого источника”, и напечатал первые главы в журнале “Теософист”, издающемся в Адьяре. После чего проявились обычная теософская зависть и реакционность, и больше ничего не печаталось.

Стиль Тибетца с годами улучшался. Вначале он диктовал на тяжеловесном скудном английском языке, но совместно мы сумели выработать стиль и манеру изложения, пригодные для великих истин, открыть которые является Его задачей, тогда как задачей моей и моего мужа является доводить их до сведения общества.

В начале работы для Тибетца мне приходилось писать в строго определённые часы, и Его диктовка была чёткой, точной и конкретной. Текст давался слово за словом; таким образом, я могла бы поклясться, что слышу голос. Следовательно, можно утверждать, что я начала с техники яснослышания, но очень скоро — по мере того, как наши умы становились созвучны — обнаружила, что в ней нет необходимости и что, если я достаточно сконцентрирована и моё внимание адекватно сфокусировано, я могу регистрировать и записывать мысли Тибетца (Его тщательно формулируемые и выражаемые идеи) по мере того, как Он направляет их в мой ум. Это требует достижения и сохранения интенсивного, фокусированного внимания и напоминает способность удерживать достигнутую степень духовного внимания на наивысшем уровне, которую может демонстрировать продвинутый человек, занимающийся медитацией. Это может утомлять на ранних стадиях, когда, по-видимому, чересчур усердно стараешься, но позднее это не требует усилий и в результате появляется ясность мысли и стимуляция, которая оказывает несомненно хороший физический эффект.

Сегодня, в результате двадцатисемилетней работы с Тибетцем, я могу вступать в телепатическую связь с Ним без малейшего труда. Я могу постоянно сохранять и сохраняю собственную 168] ментальную целостность и всегда могу спорить с Ним, если мне иногда кажется, что — как житель Запада — я могу лучше видеть, под каким углом зрения изложить материал. Когда у нас возникает спор по какому-либо поводу, я неизменно записываю так, как хочет Он, хотя Он обычно соглашается скорректировать Своё изложение после обсуждения со мной. Если же Он не меняет Своей формулировки и точки зрения, я никак не изменяю того, что Он сказал.

В конце концов, эти книги Его, а не мои, и ответственность несёт в основном Он. Он не позволяет мне делать ошибок и очень тщательно проверяет чистовик. Это не означает, что я просто пишу под Его диктовку, а после перепечатки предъявляю Ему готовый текст. Это означает, что Он тщательно проверяет чистовик. Я вполне сознательно об этом упоминаю, поскольку немало людей, встречаясь в книгах Тибетца с тем, с чем они лично не согласны, склонны объявлять спорное место моей интерпретацией. Последней никогда не бывает, — даже если я не всегда согласна или что-то не понимаю. Поэтому хочу ещё раз повторить: я публикую точно то, что сказал Тибетец. Это обстоятельство я особенно подчёркиваю.

Некоторые учащиеся, если они лично не понимают, что Тибетец имеет в виду, говорят, что Его так называемые двусмысленности объясняются тем, что я неверно передала сказанное Им. Когда в Его книгах встречаются двусмысленности — а их хватает, — они обусловлены тем, что Он совершенно неспособен выражаться яснее из-за ограниченности своих читателей и трудности нахождения слов, могущих выразить те новые истины и интуитивные восприятия, которые пока только неясно вырисовываются на горизонте развивающегося сознания человека.

Учителя, ответственные за выдачу новых истин, которые нужны 169] человечеству, считают важными книги, написанные Тибетцем. Новое учение было дано в русле духовного тренинга и подготовки стремящихся к ученичеству. Производятся большие изменения в методах и техниках, вот почему Тибетец особенно внимательно следит за тем, чтобы я не делала ошибок.

Во второй фазе Мировой Войны, начавшейся в 1939 году, многие пацифисты и исполненные благих намерений, но легкомысленные люди среди учащихся Школы Арканов и широкой публики, которым мы помогли войти в учение, стали утверждать, будто это я пишу брошюры и статьи в поддержку Объединённых Наций и о необходимости поражения Держав Оси, тогда как Тибетец не несёт ответственности за антинацистскую направленность этих статей. Это, опять таки, не так. Пацифисты приняли ортодоксальную идеалистическую точку зрения: если Бог есть любовь, то Он не может быть настроен против Германии или против Японии. Но именно потому, что Бог есть любовь, у Него, как и у Иерархии, работающей под руководством Христа, нет иной альтернативы, кроме как твёрдо стоять на стороне тех, кто стремится освободить человечество от порабощения, зла, агрессии и разложения. Никогда ещё не были так справедливы слова Христа: “Кто не со Мною, тот против Меня”. Тибетец в Своих писаниях занял в то время твёрдую, непоколебимую позицию, и сегодня (в 1945 году) после чудовищных зверств, жестокости и порабощающей политики стран Оси очевидно, что Его позиция была совершенно оправданна.

Всё это время ситуация в Кротоне становилась всё более острой. Вадиа прибыл в Кротону (как представитель г-жи Безант) для улаживания разногласий, и мы самым полным образом сотрудничали с ним, чтобы вернуть Теософское Общество к его исходному импульсу всеобщего братства. Мы сотрудничали с ним потому, что в то время Вадиа казался здравомыслящим, искренним и принимал 170] интересы Общества близко к сердцу. Раскол в Обществе неуклонно расширялся, и быстро углублялась демаркационная линия между теми, кто стоял за демократическую точку зрения, и теми, кто стоял за духовный авторитет и полный контроль Эзотерической Секции над Теософским Обществом.

Первоначальная платформа Т.О. основывалась на автономии лож в составе различных национальных секций, но к тому времени, когда мы с Фостером Бейли включились в работу, вся ситуация кардинально изменилась. На должности в каждой ложе были поставлены люди, которые являлись членами Э.С., и через них г-жа Безант и адьярские лидеры контролировали каждую секцию и каждую ложу. Если кто-то не признавал диктата членов Э.С., он попадал в немилость, и ему было почти невозможно работать в ложе. Секционные журналы и международный журнал “Теософист” были полны личностной полемикой. Статьи посвящались резкой критике или защите какого-либо индивидуума. Общество было пронизано психизмом вследствие обусловленных психизмом заявлений г-на Ледбитера и его необычайного контроля над г-жой Безант. Последствия скандала с Ледбитером всё ещё вызывали много толков. Заявления г-жи Безант о Кришнамурти раскалывали Общество. Из Адьяра приходили приказы — основанные, якобы, на приказах одного из Учителей Внешнему Главе — о том, что каждый член Т.О. должен направить все свои усилия в одно или во все три направления работы: Парамасонский Орден, Орден Служения или просветительское движение. Если вы этого не делали, вы рассматривались как нелояльный, невнимательный к требованиям Учителей, и считались плохим теософом.

В Адьяре г-ном Ледбитером публиковались книги, психические 171] по своему содержанию и не поддающиеся проверке, поскольку несли на себе сильный отпечаток астральности. Одна из его главных книг, “Человек: откуда, как и куда”, доказала мне общую неправдоподобность того, что он пишет. В этой книге описываются будущее и работа Иерархии в будущем; забавным и примечательным в ней мне показалось то, что большинство людей, которые, якобы занимают высокие посты в Иерархии и будут занимать их в грядущей цивилизации, были личными друзьями г-на Ледбитера. Я знала некоторых из них, — это были почтенные, добрые, но посредственные люди, отнюдь не интеллектуальные гиганты и в большинстве своём совершенно незначительные. Я немало путешествовала и встречала много людей, которые, насколько мне известно, более эффективны в мировом служении, лучше служат Христу и вернее представляют братство. Это открыло мне глаза на тщетность и бесполезность такого рода литературы.

Благодаря всем этим разнообразным причинам многие люди покидали Теософское Общество, будучи раздражены и сбиты с толку. Я часто спрашивала себя, какой была бы судьба Т.О., если бы этим людям хватило твёрдости характера оставаться в нём, если бы они не позволяли себя вытеснять и боролись за духовный фундамент движения. Но они этого не делали, и множество достойных людей уходили, чувствуя свою тщетность, скованность и невозможность работать. Лично я никогда не выходила из общества и только в последние годы прекратила вносить свои ежегодные взносы. Я пишу об этом довольно подробно, потому что именно эта ситуация, или подоплёка, вызвала необходимость перемен и определила нашу работу на следующие двадцать лет.

Ученики всех Учителей разбросаны по всему миру, работая по многим различным направлениям, чтобы вести человечество к свету 172] и материализовать царство Божье на Земле; потеря престижа Теософским Обществом обусловлены его позицией, заключающейся в том, что оно считает себя единственным каналом, и отказом признавать другие группы и организации составными, столь же важными частями Теософского Движения (не Теософского Общества). Теперь Т.О., похоже, довольно поздно исправляться, чтобы выйти из изоляции и обособленности и стать частью большого Теософского Движения, которое сегодня охватывает весь мир. Это движение выражает себя не только через различные оккультные и эзотерические образования, но и через профсоюзы; оно выражает себя в виде планов мирового объединения и послевоенной реабилитации, посредством нового видения в политической сфере и благодаря признанию нужд человечества повсюду. Вырождение этого исходного прекрасного импульса разрывает сердце тем из нас, кто любит принципы и истины, за которые первоначально выступала теософия.

Пусть здесь не будет недоразумения, — движение, основанное Еленой Петровной Блаватской, было составной частью Иерархического плана. На протяжении веков всегда существовали теософские общества — название этого движения не ново, — но Е.П.Б. вывела его на свет и придала ему известность, что установило новый звук, вывело на открытую сцену забытую к настоящему времени и в какой-то мере тайную группу и позволило общественности повсеместно откликаться на её очень древнее учение. Мир находится в неоплатном долгу перед г-жой Безант за работу, которую она выполнила, сделав основные положения учения Т.О. доступными массам людей во всех странах. Абсолютно незачем игнорировать колоссальную работу, которую она провела для Учителей и человечества. Те, кто за последние пять лет яростно нападали на неё, кажутся мне такими же незначительными, как блохи, нападающие на слона.

173] В 1920 году вся ситуация достигла своей кульминации. Раскол между авторитаристами Э.С. и более демократическими умами Т.О. неуклонно углублялся. В Америке г-н Уоррингтон, директора и главы Э.С. повсюду представляли одну группу, другой же группой в то время руководили Фостер Бейли и Б.П.Вадиа. Такова была ситуация, принявшая угрожающие масштабы, когда летом 1920 года в Чикаго состоялся знаменитый съезд. Я никогда в жизни не участвовала ни в каких съездах и сказать, что я была разочарована, полна отвращения и возмущена, значит выразиться слишком мягко. Со всех уголков Соединённых Штатов собрались вместе мужчины и женщины, которые, как предполагалось, занимались обучением принципам братства и их распространением. Однако ненависть и озлобление, личностная враждебность и политические манипуляции были столь ярыми и шокирующими, что я поклялась больше никогда в жизни не присутствовать на теософских съездах. Мы были должностными лицами Т.О. рангом чуть ниже г-на Уоррингтона, но нас было ничтожное меньшинство. С самого начала съезда было очевидно, что Э.С. удерживает контроль и что тех, кто стоит за братство и демократию, безнадёжно мало, и они потерпят поражение.

На авторитарной стороне были и такие теософы, которым всё это было очень не по душе. Они находились под контролем Э.С., но чувствовали, что используемые методы являются отвратительными. Многие из них делали всё возможное, чтобы выказать дружеское отношение к нам просто как к людям. Некоторые к концу съезда убедились в правоте нашей позиции и сказали нам об этом. Другие, которые приехали на съезд с открытым умом, взвесили свои интересы и стали на нашу сторону. Однако, несмотря на всё, мы потерпели полное поражение, а Э.С. агрессивно торжествовала. Нам ничего не оставалось, кроме как вернуться в Кротону. И ситуация 174] дошла до того, что в конце концов г-н Уоррингтон был вынужден оставить свой пост главы Т.О. в Америке, хотя и сохранил свои позиции в Э.С. Его преемником стал г-н Роджерс, который находился в ожесточённой и гораздо более личной оппозиции к нам, чем г-н Уоррингтон. Последний осознавал нашу искренность; кроме того, невзирая на организационные расхождения, между г-ном Уоррингтоном, Фостером и мною существовала сильная привязанность. Г-н Роджерс был человеком гораздо менее достойным и уволил нас с наших должностей, как только получил власть. Так завершились наше пребывание в Кротоне и наше искренняя попытка послужить Теософскому Обществу.