Доктор Сэм

Если убийство Стэнфорда Уайта было «преступлением начала века», то убийство очаровательной беременной Мэрилин Риз Шеппард, которую нашли мертвой утром 4 июля 1954 года, было «преступлением пятидесятых». Более десяти лет спустя дело Шеппарда послужило основой для популярного телеспектакля «Беглец». Основная разница, однако, была в том, что доктор Ричард Кимбл, герой «Беглеца», оставался на свободе; доктор Сэмюэль Шеппард провел 10 лет в тюрьме, и никакой суд не мог вернуть ему эти годы.

Всеобщее внимание было привлечено не только убийством, но и последовавшим за ним судом. Особое мнение, изложенное по этому делу Джеймсом Финли Беллом, вполне можно было бы назвать классическим описанием судебного процесса. В то время Белл был судьей в верховном суде штата Огайо, утвердившем обвинительный приговор Сэму в 1956 году.

Загадочное убийство, светское общество, секс и неожиданный ход событий — все смешалось в этом деле и настолько захватило воображение публики, что даже трудно вспомнить что-либо подобное. Во время предварительного следствия, последующих юридических схваток и девятинедельного суда, издатели, озабоченные увеличением тиража своих газет и журналов, старались удовлетворить ненасытный интерес падкой на все необычное американской публики. Репортерам, представлявшим местные газеты и ведущие информационные агентства, отвели в зале суда специальные места. Для радио- и тележурналистов в здании суда были оборудованы отдельные помещения. В этой обстановке «римских каникул» средств массовой информации и проходил суд над Сэмом Шеппардом, где решалась его судьба.

Я встретился с Шеппардом 18 ноября 1961 года. Прошел ровно год, как я начал свою адвокатскую практику. Мы сидели в комнате для посетителей в тюрьме Мэрион, штат Огайо. Шеппард, высокий, интересный мужчина, с коротко остриженными седыми волосами и выправкой командира полка, уже более семи лет провел в тюрьме за преступление, которого не совершал. С нашего первого рукопожатия я поверил в его невиновность. Потребовалось более пяти лет, чтобы вернуть ему то, чего он добивался больше всего, — свободу и честное имя.

История этого преступления и ошибочного наказания была такая же типично американская, как сам Сэмюэль Шеппард. Сын хирурга-остеопатолога, он вырос на тихой, зеленой улице в Кливленд-Хейтсе, штат Огайо. В старших классах его выбрали президентом класса, к тому же он был отличником и спортсменом. Сэм учился в университете Вестерн-Резерв и Остеопатической школе для терапевтов и хирургов в Лос-Анджелесе, специализировался по нейрохирургии в Окружной больнице Лос-Анджелеса. В 1951 году он вернулся домой и стал преуспевающим врачом. К тридцати годам, в 1954 году, он зарабатывал 30 000 долларов в год. У него была своя практика, кроме того, он работал с отцом и двумя старшими братьями в Шеппардовской клинике в Фервью-парке. Сэм также заведовал нейрохирургическим отделением больницы Бей-Вью, которую его отец, доктор Ричард А. Шеппард, основал в Бей-Виллидже в 1948 году.

Атмосфера социального и материального благополучия, окружавшая Шеппарда, усилила неприязнь публики, так явно ощущавшуюся во время его ареста и суда. Он родился «с серебряной ложечкой во рту», и жизнь его всегда баловала. Женившись на подруге юности, Сэм имел семилетнего сына, большой дом на поросшем лесом участке с маленьким песчаным пляжем на озере Эри; у него был «линкольн-континенталь» и «ягуар»; пополам с другом и соседом Спенсером Хоуком, мэром Бей-Виллиджа, они приобрели 14-футовый катер с подвесным мотором.

К лету 1954 года Сэм и Мэрилин были женаты уже девять лет. Внешне их брак выглядел вполне благополучным. Молодые Шеппарды были в прекрасных отношениях с родителями Сэма, его братьями и их семьями. Примерно за месяц до убийства родители Сэма устроили замечательно удавшийся семейный пикник, на котором Мерилин объявила, что снова беременна.

Сэм любил свою работу, увлекался спортом. Среди его близких друзей был Отто Грэм, квотербек «Кливленд Браунс». Сэм и Мэрилин увлекались водными лыжами, играли в теннис и в гольф. Мэрилин активно занималась благотворительной деятельностью, была членом Женского клуба Бей-Виллиджа; Сэм исполнял в городке обязанности судебно-медицинского эксперта. Они часто встречались со Спенсером Хоуком и его женой Эстер, Доном и Нэнси Эхерн, молодой парой, жившей неподалеку, устраивали ужины, танцы, одним словом, вели светский образ жизни.

Однако не все в их жизни шло так гладко, были и сложности. Мэрилин родила сына, Чипа, но роды были очень тяжелыми. После этого страх перед возможной беременностью отравлял ее отношения с мужем. В 1951 году, вскоре после того как Шеппарды переехали в Кливленд, у Сэма завязался роман со Сьюзен Хейс, хорошенькой брюнеткой, двадцати одного года, работавшей в больнице Бей-Вью. Связь их продолжалась до зимы 1953 года, когда Сьюзен переехала в Калифорнию. Еще раз Сэм встретился с ней в марте 1954 года, приехав вместе с женой в Лос-Анджелес. Пока Мэрилин гостила на ранчо, милях в трехстах к северу от города, Сэм провел в доме друзей несколько дней со Сьюзен.

Как он рассказывал впоследствии, его отношения со Сьюзен носили «чисто физиологический характер». Речь шла не о любви, а об удовлетворении физиологических потребностей. По словам Сэма, его жена была в курсе дела и, хотя такая ситуация не приводила ее в восторг, вынуждена была терпеть.

«Мэрилин знала об этой связи, но понимала, в чем причина этого», — писал впоследствии Сэм в своей книге «Все вынести и победить». «Знаешь, — сказала она мне однажды, — у моего отца была любовница, с тех пор как я себя помню, и эта женщина была мне ближе собственной матери. Это помогло ей лучше понять и нашу ситуацию».

Сэм утверждал, что любил жену и даже не помышлял о разводе. К весне 1954 года Мэрилин преодолела свои страхи, и всякие отношения Сэма и Сьюзен Хейс прекратились в марте. Но один из «друзей» напугал Мэрилин, намекнув, что Сэм думает о разводе. Только недели за три до убийства Шеппарды выяснили между собой все недоразумения. После этого, писал Сэм, их жизнь засияла новыми красками. Они были целиком заняты друг другом и Чипом.

— Мы были даже удивлены силой нашей любви, — сказал он.

Днем 3 июля Шеппарды были в гостях у Дона и Нэнси Эхернов. Сэма срочно вызвали в больницу — привезли мальчика, пострадавшего в автокатастрофе. Оттуда он отправился прямо домой — Эхерны с детьми были в тот вечер приглашены к ним на ужин. Когда дети поели, взрослые сели ужинать на веранде, выходящей на озеро. Позже Эхерны отвели детей домой, положили спать и вернулись к Шеппардам. Мужчины слушали репортаж с бейсбольного матча, женщины смотрели телевизор. Сэм устроился около телевизора, пытаясь одновременно смотреть фильм и слушать радио. Мэрилин сидела на коленях у мужа, обняв его; Нэнси Эхерн уговорила Дона выключить радио и пересесть к ней в кресло. Потом Сэм перебрался на диван, улегся перед телевизором и уснул. Такое можно себе позволить только среди друзей.

Где-то в половине первого Эхерны ушли. Позже Нэнси рассказывала, что дверь веранды, выходящую на озеро, Мэрилин запирала при ней, но как закрывали парадную дверь, выходящую на дорогу, она не видела. Сэм смутно припоминал, что Мэрилин пыталась разбудить его, потом сказала, что отправляется спать. Сэм снова задремал на диване… И пока он спал, счастливая жизнь кончилась.

Трудно сказать, сколько прошло времени, но Сэм проснулся, услышав стоны и крики зовущей его Мэрилин. Первой мыслью было, что у нее опять случились судороги, как во время первой беременности. Еще не проснувшись окончательно, он бросился наверх, по слабо освещенной лестнице. О том, что было дальше, ему приходилось рассказывать бессчетное количество раз, но главное в его рассказе оставалось неизменным.

Вбежав в спальню, он услышал стоны Мэрилин и увидел возле ее кровати «что-то белое» или «кого-то в белом». Он не разобрал, мужчина это или женщина, и тут же получил удар по затылку. Через некоторое время Сэм пришел в себя, сел и заметил, что его бумажник валяется на полу, а на нем поблескивает нагрудный полицейский знак. Он нагнулся поднять их, но резкая боль пронзила шею и затылок. Мэрилин лежала на кровати в луже крови. Сэм попытался нащупать у жены пульс. В глазах у него еще стоял красный туман, но ему показалось, что она мертва. Еще не совсем придя в себя, он пошел в комнату Чипа убедиться, что с сыном все в порядке.

В это время послышался шум внизу — казалось, звуки доносятся с веранды, выходящей на озеро. Сэм Шеппард побежал вниз и увидел между парадной дверью и дверью веранды — обе были открыты — фигуру человека. Сэм бросился за ним, но не догнал; он преследовал неизвестного до самого озера и там попытался схватить. У Шеппарда осталось впечатление, что человек, с которым он дрался, был мужчина с большой головой. Во время этой короткой схватки Сэма едва не задушили.

Когда он пришел в себя на этот раз, он лежал наполовину в воде. С трудом добрался до дому, до залитой кровью спальни и снова увидел Мэрилин. Все чувства притупились, окружающее казалось кошмарным сном. Он еще раз осмотрел жену.

Наконец до него дошла реальность случившегося. Спустившись вниз, Сэм попытался собраться с мыслями. Вспомнил номер Спенсера Хоука и позвонил ему. Шеппарды и Хоуки в последнее время не были так близки, как прежде, но Сэм, будучи судебно-медицинским экспертом, часто встречался с мэром. К тому же Хоуки жили совсем рядом. Согласно показаниям Хоука, звонок раздался в 5.45 утра.

— Спен, ради Бога, приезжай скорее, — сказал Шеппард. — Кажется, Мэрилин убили.

Когда Хоуки приехали, Эстер поднялась наверх, а Спенсер остался с Сэмом. Тот был раздет до пояса, в насквозь мокрых брюках, с избитым, распухшим лицом. Ящики его письменного стола были выдвинуты, содержимое медицинского чемоданчика разбросано по полу. Хоук спросил Сэма, что случилось. Шеппард ответил:

— Точно не знаю, но надо как-то помочь Мэрилин.

Эстер вошла в залитую кровью комнату наверху. Кровь была везде: на полу, на покрывале нетронутой кровати Сэма, лужицами собралась на кровати, где лежала мертвая Мэрилин. Верх ее пижамы был закручен вокруг шеи, голова и лицо залиты кровью. Экспертиза показала, что Мэрилин были нанесены тридцать пять ран, большая часть пришлась на голову и лицо, несколько — на шею и руки.

Эстер бросилась вниз, крикнула мужу, что нужна помощь. В 5.58 Хоук позвонил в полицию, потом вызвал брата Сэма, Ричарда.

Едва приехав, Ричард схватил на кухне нож и побежал наверх, надеясь, что Мэрилин еще поможет массаж сердца. Убедившись, что все бесполезно, он спустился вниз.

— Она умерла, Сэм, — сказал он.

Позже Хоук дал показания, что Ричард спросил Сэма что-то вроде:

— Это ты сделал?

На что тот ответил:

— Да нет же, черт побери.

Впоследствии Ричард категорически утверждал, что ничего подобного не спрашивал.

— И спрашивать не мог, — говорил он, — мне даже в голову не приходило, что мой брат мог убить жену.

В своей книге Сэм писал: смысл обращенных к нему слов Ричарда был такой, чтобы помочь ему собраться с мыслями и попытаться вспомнить, что произошло.

Приехала кливлендская полиция и второй брат Сэма, Стив Шеппард, с женой. Братья осмотрели Сэма и обнаружили, что у него выбиты зубы и серьезно ранена шея. Стив и Бетти отвезли его на своей машине в больницу Бей-Вью. Газеты, заявившие, что Шеппарды увезли Сэма и спрятали его от следствия в семейной клинике, не пожелали принять во внимание тот факт, что полицейские, присутствовавшие на месте преступления, не возражали против того, чтобы Стив увез Сэма, что представители власти трижды допросили Сэма в день убийства, что один из кливлендских детективов в тот же день обвинил его в убийстве.

— Не знаю, что думает мой коллега, но я считаю, что вы убили свою жену, — заявил он.

Не имело для них значения и то, что спустя всего четыре дня, в больнице, Сэм был подвергнут суровому допросу, да еще в отсутствие своего адвоката.

Тем не менее распространились слухи о том, что Сэм Шеппард достаточно богат и влиятелен, чтобы избежать наказания за убийство.

Предводителем набросившейся на Сэма толпы был один из самых влиятельных граждан Огайо, Луис Б. Зельцер, издатель одной из крупнейших газет штата «Кливленд пресс». Похоже, с самого начала Зельцер уверил себя в виновности Сэма, или, как он позже писал в своей автобиографии: «Я был убежден, что существовал заговор с целью помешать правосудию, и если такое случится, это нанесет ущерб всей системе правопорядка. Будет создан прецедент, способный нарушить объективный, беспристрастный процесс судопроизводства».

И Зельцер принялся изобретать заголовки. В журналистике существуют «убийственные», как любит их называть четвертое сословие, публикации. В данном случае можно сказать, что «Кливленд пресс» совершила целую серию «кровавых убийств».

Все кливлендские и многие другие газеты по всей стране писали об этом деле. Сенсационные моменты — такие, как роман с Сьюзен Хейс, описывались с пикантными подробностями, которые даже семейные газеты приберегают для материалов, касающихся секса. Редакционные статьи были еще хуже. 16 июля Зельцер выпустил «Кливленд пресс» с редакционной статьей, озаглавленной «Перст сомнения», в которой говорилось, что расследование убийства зашло в тупик из-за «неприязненного отношения» властей Бей-Виллиджа к «чужакам» в этом деле, упоминались «необычные меры защиты, которыми окружен муж погибшей…» В этом статья обвиняла адвоката Сэма, Уильяма Корригана. Первое, что надо сделать, говорилось в статье, — собраться представителям всех участвующих в деле органов правосудия. Такое собрание было проведено на следующий день, и мэр Кливленда, Энтони Селебрецце, предложил городскому полицейскому управлению взять расследование этого дела на себя.

Редакционная статья «Кливленд пресс» от 20 июля заняла верхнюю часть первой полосы под большим, через всю страницу, заголовком «Убийца уходит от возмездия». Написавший эту статью Зельцер вспоминал о ней в своей книге: «Это был сознательный риск, тот риск, на который, я уверен, газета должна иногда идти в интересах закона, порядка и безопасности общества».

В статье было сказано, что расследование ведется вяло, неумело, с постоянными колебаниями и проволочками, с неуместными проявлениями вежливости со стороны людей, чей долг в этой ситуации — отбросить всякие церемонии и энергично взяться за поиски убийцы. В заключение говорилось: «Пора кому-то решительно вмешаться в эту ситуацию и сдернуть завесу притворства и лицемерия, покончить с этой непонятной вежливостью, которая давным-давно считается излишней, когда речь идет об убийстве».

В тот вечер муниципалитет Бей-Виллиджа принял решение учредить фонд в пять тысяч долларов для расследования этого убийства и распорядился, чтобы Хоук передал дело полиции Кливленда.

21 июля газеты потребовали дознания. Впереди опять была «Кливленд пресс» со статьей под заголовком «Почему нет дознания? Проведите его немедленно, доктор Гербер».

На следующий день Сэмюэль Гербер, коронер округа Кайахога, начал дознание, длившееся три дня. Во время слушания адвокату Сэма пришлось покинуть зал: зрители выпроводили его свистом и улюлюканием. Если ему была отведена роль негодяя, то Герберу — роль героя. Когда дознание закончилось, седовласого коронера окружили женщины, некоторые даже целовали его.

26 июля «Кливленд пресс» вышла с заголовком «Почему полиция не допросит главного подозреваемого?». 30 июля Зельцер опубликовал еще одно свое сочинение. Первоначально оно было озаглавлено «Почему Сэм Шеппард еще не в тюрьме?», но в последний момент заголовок изменили на «Хватит медлить — хватайте его!» В тот же вечер Сэма Шеппарда арестовали в доме его родителей. Это был день веселья в Бей-Виллидже — любопытные сновали по лужайке вокруг дома, репортеры лезли с фотоаппаратами в окна. Когда полиция вывела Сэма из дома, путь до машины пришлось расчищать среди толпы зевак, которая встречала их радостными криками.

Большое жюри предъявило Сэму обвинение 17 августа, слушание дела началось через месяц. Еще до начала суда судья Эдвард Блитен сказал одному из журналистов, что Сэм «бесспорно виновен». Вердикт «виновен в предумышленном убийстве» никого не удивил. 21 декабря судья Блитен приговорил Сэма к пожизненному заключению.

Только после суда, когда власти вернули Корригану ключи от дома Шеппардов, адвокат смог начать поиск доказательств. Он нанял доктора Пола Лиланда Кирка, широко известного криминалиста из Калифорнийского университета, который отыскал любопытные вещественные доказательства, подтверждавшие невиновность Сэма. Среди прочего он установил, что убийца был левша (Сэм левшой не был) и что большое пятно крови на двери шкафа не принадлежало ни Сэму, ни Мэрилин. Он утверждал, что показания Сэма соответствуют имеющимся данным, а доказательства, представленные полицией, ничем не подтверждаются. Но суды в течение многих лет отклоняли как просьбы о пересмотре дела на основании улик, найденных доктором Кирком, так и все прочие апелляции.

Мать Сэма застрелилась, отец умер от рака меньше чем через месяц после вынесения приговора.

В тюрьме Сэм писал письма сыну, работал тюремным врачом за четыре доллара в месяц и принимал участие в научно-исследовательской работе, дав привить себе живые раковые клетки. Он занимался спортом, изготавливал и продавал религиозные украшения и завоевал уважение других заключенных.

Он выжил, но годы, проведенные в тюрьме, были тяжелыми.

Общество отвернулось от него. Ни одна из апелляций не достигла цели. Он продолжал сидеть в тюрьме за преступление, которого не совершал. Представьте себя на его месте, представьте ощущения человека, осужденного без всякой вины. Представьте себе его гнев, разочарование, крушение надежд. Представьте, что вы — Сэм Шеппард, человек, у которого было все и который однажды утром проснулся лишенным всего, в сгущающемся вокруг мраке и пустоте.

Но надежда, хрупкая, как тонкий фарфор, все же не покидала его. В ноябре 1961 года, сырым холодным днем я стал его адвокатом. Для этого у меня были все необходимые данные: я был молод, я был идеалистом, я был немного наивен.

 

Второй круг

Когда дело Сэма Шеппарда слушалось первый раз, я служил в морской авиации. Несмотря на броские заголовки, это дело не произвело на меня особого впечатления. К тому времени, когда я стал адвокатом, Сэм уже отсидел в тюрьме 6 лет.

В августе 1961 года я читал лекции в Килеровском полиграф-институте. Пол Холмс, автор незадолго до этого изданной книги «Шеппард, дело об убийстве», обратился в институт с просьбой порекомендовать адвоката, который мог бы проконтролировать проверку Сэма на детекторе лжи. Его направили ко мне.

— В штате Огайо никому не нужна правда о Сэме Шеппарде, — сказал он мне. — Если вы этого не поймете, то вряд ли сможете помочь ему.

Я прочел книгу Холмса и пришел в бешенство от того, что сделал с Сэмом Шеппардом штат Огайо, и от того, как апелляционные суды закрепили эту несправедливость. Пол писал об этом процессе в газете «Чикаго трибюн», и его книга была замечательным образцом репортерской работы. Более того, она была серьезным обвинением всей системы юстиции.

«Все происходило на моих глазах, — писал Холмс, — и я думаю, что случившееся изрядно стерло позолоту с американской Фемиды — это дело можно смело назвать позором нашей юриспруденции».

В ноябре Холмс дал мне рекомендательное письмо к Стиву и Ричарду Шеппардам.

— Я навел тут кое-какие справки, — сказал он, — и советую Шеппардам пригласить вас защищать Сэма. Для этого дела нужен человек с воображением и уймой энергии.

Я прилетел в Кливленд. В аэропорту меня встречал Стив Шеппард. В деле Шеппарда попадалось немало сильных личностей; Стив был самой сильной. Это был седовласый человек в очках, сорока с лишним лет. Он не собирался отказываться от борьбы, которую большинство считало безнадежной.

До поздней ночи мы со Стивом обсуждали возможность обеспечить Сэму проверку на полиграфе. Я сказал, что не могу оказать давление на губернатора Огайо Майка Ди Салля, чтобы получить такое разрешение, но попробую сделать это через суд. В шесть утра мы отправились в Мэрион, тюрьму штата Огайо, чтобы повидаться с Сэмом.

Когда он вошел в комнату для посетителей, я удивился. Я не ожидал увидеть его столь бодрым и в такой хорошей форме. В тот раз мы беседовали с Сэмом часа два. Бил Корриган умер прошедшим летом, и Сэму был нужен адвокат. По вполне понятным причинам он сильно сомневался в успехе, но охотно согласился пройти проверку на полиграфе. К тому же он был благодарен человеку, захотевшему еще раз попробовать помочь ему.

— Я возьму с вас чудовищный гонорар, — предупредил я, — но помогу заработать на него деньги.

— Если вы сумеете вытащить меня, — пообещал Сэм, — я десять лет буду отдавать вам весь свой заработок, оставлю столько, чтобы не умереть с голоду. Честно говоря, я не думаю, что у вас получится, но если хотите попробовать, я согласен.

— Чемодан укладывать подождите, — сказал я, — но вещи держите наготове. Полиция уже давно имеет дело с полиграфом и прекрасно знает, что это надежная штука. Если выдержите проверку — выйдете отсюда.

Чтобы выдержать проверку, ее надо пройти. Мне нужно было получить разрешение, чтобы явиться в тюрьму с полиграфом, с опытным экзаменатором и провести тщательное тестирование Сэма. Очень скоро я начал понимать, что имел в виду Пол Холмс, когда сказал, что штату Огайо правда не нужна.

Я пытался действовать разными методами. Вскоре после того как взялся за это дело, я сказал Стиву Шеппарду, что хотел бы встретиться с Луисом Зельцером.

— Совершенно очевидно, — сказал я, — что Зельцер и «Кливленд пресс» сыграли в этом деле свою черную роль. Я чувствую, что когда мы попросим Майка Ди Салля, кстати, очень доброго человека, разрешить провести тест, Зельцер отговорит его и Майк мне откажет. Может, лучше я сначала встречусь с Зельцером и поговорю с ним. Я скажу ему: «Мистер Зельцер, почему бы вам не поддержать этот тест? Во время расследования Сэм отказался от проверки на полиграфе, предложенной полицией. Я полагаю, у него были для этого серьезные основания, но ваша газета использовала этот отказ в своих целях. Так что теперь вы смело можете поддержать этот тест и сказать, что всегда стремились к установлению истины. Если Сэм не выдержит проверку, это оправдает вашу позицию, если выдержит — вас не в чем будет упрекнуть». Зельцер вполне может пойти на это.

— Обидно, если он выйдет сухим из воды, — сказал Стив, — но я согласен.

Когда я позвонил Зельцеру, он спросил, почему я обращаюсь с этим вопросом именно к нему.

— Я не имею никакого отношения к делу Шеппарда, — заявил он.

— Исторически, — ответил я, — вы имеете к нему самое непосредственное отношение. Кроме того, вы по-прежнему пользуетесь большим влиянием. Мне бы очень хотелось с вами поговорить.

Зельцер назначил мне встречу у себя в редакции. Когда я пришел, он принял меня в присутствии двух редакторов. Я изложил им свое предложение. Зельцер слушал очень внимательно, но не произнес ни слова. За него говорили редакторы. Они заявили, что навели обо мне справки и что для них я — всего лишь новичок. Возможно, за мной стоит журнал «Эргози», интересовавшийся делом Шеппарда, или Эрл Стенли Гарднер и суд высшей инстанции, который в 1957 году проверял на детекторе лжи Стива и Ричарда Шеппардов и их жен. Группа Гарднера установила, что все четверо говорили правду, отрицая всякие попытки выгородить Сэма и утверждая, что верят в его невиновность. Эти редакторы заявили, что я и двух недель не продержусь адвокатом Сэма, что я просто хочу заработать дешевую популярность и сбежать. Во всяком случае, они явно не собирались соглашаться ни с одним моим словом.

Когда они высказались, я повернулся к их боссу.

— Мистер Зельцер, — сказал я, — мне хотелось бы вам кое-что сказать. В этом деле у вас все преимущества, вы намерены, если сумеете, заставить губернатора штата принять несправедливое решение. Возможно, вы выиграете, по крайней мере первые три раунда. Но вы старый человек, а мне двадцать восемь. У вас деньги, влияние, но когда-нибудь я все-таки вас обыграю. И когда это случится, я намерен выставить вас на всеобщее посмешище и презрение. Вам остается только надеяться, что вы не доживете до этого дня, тогда я уничтожу только вашу репутацию. Если же вы будете живы, то на себе испытаете презрение окружающих; ваши коллеги первыми поспешат отвернуться от вас. Вот, что вас ожидает, и это будет расплата за то, что вы отказали честному человеку, пришедшему к вам с разумным предложением.

Луис Зельцер промолчал, но я заметил, как он переменился в лице. Об этом разговоре я рассказал двум-трем знакомым; Зельцер со своими молодцами, разумеется, все отрицали. И все же этот разговор остался до сего дня у меня одним из самых ярких воспоминаний о деле Шеппарда.

Я читал лекции об этом деле по всему Огайо, выступал с Сэмом по радио и на телевидении, стараясь добиться для него права на полиграф-тест. Участвуя в шоу Майка Дугласа, мы провели тестирование актрисы Доди Гудман, которая знала, кто будет заменять Джека Пара в «Вечернем шоу». Мы предложили ей несколько кандидатур, включая Джонни Карсона; на все вопросы Доди ответила отрицательно, но по результатам теста мы выбрали Карсона. Во время передачи мы спросили зрителей, следует ли, по их мнению, губернатору Ди Саллю согласиться на проверку Сэма. Их звонки (десять к одному в защиту теста) едва не взорвали телефоны.

Однако среди друзей, которых благодаря мне Сэм приобрел в Огайо, не было представителей власти, которые могли бы помочь ему доказать свою честность. И начальник тюрьмы Мэрион, и инспектор исправительных учреждений штата, и губернатор Ди Салль отказали нам в просьбе провести полиграф-тест.

Теперь нужно было перенести сражение в суд. Я подал прошение, чтобы мне позволили доставить в тюрьму полиграф. Наши противники подали встречное заявление, и вопрос разбирался в верховном суде штата Огайо.

27 декабря 1962 года — почти через год после того, как я стал адвокатом Сэма, — пришел ответ. В этом плохо аргументированном решении даже не упоминалось об аналогичном случае в Калифорнии. Верховный суд Огайо отказывался вмешиваться. Он сообщал, что не имеет таких полномочий, что вопрос о допуске полиграфа в тюрьму решается исключительно начальником тюрьмы.

В заключение суд сообщал, что «не может ничего сделать, поскольку не имеется прецедента». Я знал, что такой прецедент был в калифорнийском деле, когда адвокат получил письменный приказ, обязывающий шерифа разрешить загипнотизировать его подзащитного. Но даже если бы прецедента не было, такой ответ нас удовлетворить не мог. Когда человек заявляет, что невиновен, необходимо оказать ему любую помощь, чтобы это доказать. И адвокат, и судьи должны сделать все, чтобы не допустить малейшей возможности несправедливого решения.

Был ли виновен Сэм Шеппард? У людей появились сомнения. Реакция аудитории во время лекций и после телевизионных передач доказывала это. Другое дело представители власти. Когда я качал выступать в защиту Сэма, офицер полиции в Кливленде заявил мне:

— Если даже Сэм Шеппард и невиновен, я не хочу знать об этом.

Я начинал понимать, что такого мнения придерживаются многие представители власти штата Огайо.

Итак, в судах штата мы сделали все, что было в наших силах, но ничего не добились. Теперь настала очередь федеральных. Будем оспаривать приговор.

Я нанял трех студентов юридического факультета. Двоим — Стиву Хоскинсу и Дону Суини — вручил книгу Пола Холмса.

— Прочтите, а потом я скажу, какие иски о нарушении конституционных прав намерен подать.

Кроме книги им предстояло прочитать 9808 страниц материалов дела, и они их прочли.

На этой стадии дела Шеппарда невиновность Сэма не имела никакого значения. Все фактические вопросы были решены присяжными, вынесшими обвинительный вердикт. Если присяжные ошиблись по существу дела, их ошибку нельзя исправить. Единственной возможностью добиться свободы для Сэма было найти ошибку в применении законов по этому делу, ошибку, нарушающую Конституцию Соединенных Штатов.

Стиву и Дону потребовалось почти два месяца, чтобы собрать материал для двадцати девяти страниц жалобы, требующей освобождения Сэма Шеппарда из-под стражи на основании того, что он был лишен своих конституционных прав. Всего в жалобе было перечислено 22 нарушения, в том числе: Сэму предъявили обвинение в отсутствие адвоката. Представители власти отказались ждать, пока он приедет.

«Кливленд пресс» после убийства «злобно и целенаправленно» публиковала статьи, порочащие Сэма, и критиковала правоохранительные органы за то, что они медлят с арестом. Давление, оказанное «Кливленд пресс» и ее издателем, Луисом Зельцером, «вынудило представителей правоохранительных органов предвзято и недобросовестно провести дознание» и арестовать Сэма.

Несмотря на то что средства массовой информации, поддерживаемые представителями закона, проводили кампанию против Сэма, в просьбе о переводе дела в другой судебный округ ему было отказано, так же как в неоднократных просьбах отложить слушание дела до тех пор, пока не «ослабнет отрицательное воздействие этих многочисленных и крайне неприязненных публикаций».

Список присяжных был опубликован за 30 дней до начала судебного процесса, и после его начала они не были изолированы.

Во время суда судья Блитен недостаточно обращал внимание присяжных на то, что им следует полностью игнорировать чужие мнения, слухи, советы, непроверенную информацию, а также любое давление, которое может на них оказываться.

И судья Блитен, который в то время вел предвыборную кампанию, рассчитывая снова быть избранным, и помощник прокурора Джон Магон, желавший получить место судьи, были «излишне внимательны к требованиям средств массовой информации, которые могли их хвалить либо критиковать».

Дом Сэма был опечатан властями, и это не дало возможности защите собрать необходимые вещественные доказательства.

Во время обсуждения вердикта присяжным было позволено пользоваться телефоном.

Двум полицейским разрешили дать показания, что Сэм отказался пройти проверку на детекторе лжи.

Таковы были наши основные претензии.

Я подал прошение в апреле 1963 года — трудно было бы выбрать более подходящий момент. В Верховном суде США были только что приняты три решения, значительно расширившие рамки применения закона о неприкосновенности личности (Хабеас Корпус Акт). Высший суд страны заявил, что судьи недостаточно скрупулезно соблюдают права обвиняемых, а верховные суды штатов не выполняют своих контролирующих функций. Эти решения давали федеральным судьям право проверять все судебные процессы по уголовным делам, по которым были поданы ходатайства о применении Хабеас Корпус.

Я подал прошение судье федерального окружного суда в Колумбусе Мэлу Андервуду. Он не был склонен к сочувствию.

— Господин защитник, — сказал он в суде, — вы можете дать какое-нибудь основание, почему я не могу отказать вам, даже не читая прошения?

Я назвал ему три дела, только что рассмотренные в Верховном суде Соединенных Штатов.

Судья Андервуд отправился к себе в кабинет и прочитал эти решения. Вернулся он с другим настроением.

— Похоже, вы правы, — сказал он.

Однако действовать не спешил. Наконец, в декабре судья Андервуд передал прошение Карлу Вайнману, председателю суда южного округа Огайо. Судья Вайнман имел репутацию очень опытного юриста. Он не стал тянуть и назначил предварительное слушание дела на 17 января.

Что касается надежд Сэма Шеппарда на освобождение, то в 1963 году им не суждено было сбыться. С судом ничего не получалось, добиться условного освобождения тоже не удалось.

Но я чувствовал, что в 1964 году все должно измениться. Сэм тоже надеялся на это. Он рвался на свободу. Чип взрослел, и Сэм так хотел быть рядом с ним. Была и другая причина. В жизнь Сэма вошла Ариана Теббен-Йоханс.

 

Из Германии с любовью

В 1962 году, перед Рождеством, я получил из Западной Германии письмо, в котором было 1000 марок «на борьбу за освобождение Сэма Шеппарда» — это 250 долларов, самый большой взнос в фонд защиты Сэма. Я был удивлен, даже заинтригован и спросил у Стива, знает ли он автора письма, Ариану Теббен-Йоханс.

— Да, — ответил он, — это немка, которая уже три года переписывается с Сэмом. Она только что прислала письмо, в котором пишет, что скоро собирается приехать в Штаты увидеться с Сэмом.

Так я познакомился с историей этой любви — такое могло произойти только с Сэмом Шеппардом, жизнь которого была удивительней любого романа. Для Сэма, по мере развития их переписки, Ариана Теббен-Йоханс стала воплощать в себе все лучшее, что было в жизни за стенами тюрьмы. В своей книге он описал чувства, которые испытывал, получив фотографию Арианы: «Для меня она была Софи Лорен, Дорис Дей, Мэрилин Монро и Лиз Тейлор в одном лице. Нет, этого мало — она была единственная и неповторимая. Жизнь снова начала обретать смысл».

Ариана могла произвести впечатление на кого угодно. Это была очаровательная тридцатитрехлетняя блондинка. Она разошлась с мужем и легко могла позволить себе норковое манто зимой и Ривьеру летом. В годы нашего знакомства мне казалось, что она даже днем одета в вечерний туалет. Ариана была умна и образованна, знала английский, итальянский и французский почти так же, как немецкий. Она обладала исключительно твердой волей, умела постоять за себя. Но в душе она была романтиком. Ее переписка с осужденным за убийство человеком — готовый материал для падких на сенсацию дешевых журнальчиков, но в этих письмах есть и то, из чего создается мечта.

Ариана, дочь богатого промышленника Оскара Ричеля, выросла в Дюссельдорфе. Она была единственным ребенком от второго брака, но от первого брака отца у нее была сводная сестра, Магда, лет на двадцать старше. Когда Ариана была еще совсем ребенком, Магда вышла замуж за человека, поднявшегося на самый верх чудовищной государственной машины фашистской Германии, — Йозефа Пауля Геббельса. Он стал ее вторым мужем, первым был еврей бизнесмен.

По словам Арианы, ее отец не был ни нацистом, ни сторонником нацизма, и визиты Магды и Геббельса в их дом нередко кончались скандалами между Ричелем и министром пропаганды. Однажды, рассказывала она, Геббельс ушел с криком, что, если бы герр Ричель не был его тестем, его отправили бы в концлагерь. Когда в 1941 году отец умер, нацисты бойкотировали его похороны.

Ариана утверждала, что хотя и была в детстве членом гитлерюгенда, никогда не принадлежала к нацистам. Когда кончилась война, ей было всего пятнадцать лет. Ее свояк и в смерти, как и при жизни, последовал за своим вождем. На следующий день после самоубийства Гитлера и Евы Браун Геббельс, убив жену и детей, тоже покончил с собой.

После войны Ариана с матерью по-прежнему жили в Дюссельдорфе. В 1951 году она вышла замуж за Олафа Теббен-Йоханса, представителя семейства сталелитейных магнатов. В 1957 году она развелась с мужем, оставшись с четырехлетней дочерью.

В 1954 году Ариана прочитала о Сэме Шеппарде в журнале, случайно обнаруженном в приемной зубного врача. И пришла к выводу, что пресса клеймит позором Сэма Шеппарда и старается засадить его в тюрьму только потому, что он изменял жене и был к тому же богат. Это дело все время беспокоило Ариану, она постоянно думала о нем. Доктор Шеппард невиновен — в этом она была уверена. Как могут американцы допустить такую несправедливость? Обвинительный вердикт вынесен неверно, и кто-то должен исправить ошибку.

Ариану настолько захватило дело Шеппарда, что она только о нем и говорила, друзья даже стали советовать ей успокоиться и подумать о чем-нибудь другом.

Зимой 1959 года она написала Стиву Шеппарду в клинику, выразила сочувствие их семье и попросила разрешения связаться с Сэмом. Это было не первое полученное Стивом письмо, в котором женщина выражала желание переписываться с Сэмом. Иногда Стив, желая подбодрить брата, приносил ему эти письма. Но письмо Арианы показалось ему непохожим на другие. В нем был вкус, чувство собственного достоинства. По просьбе Сэма Стив написал ей ответ.

«Мне очень жаль, — писал он, — что доктор Сэм не может лично получать письма и отвечать на них, но если вы не возражаете, я с удовольствием буду передавать ему ваши письма во время свиданий. Возможно, иногда мне самому придется писать вам от его имени».

Вот так и начался этот «почтовый треугольник». Ариана отправляла Стиву письма, написанные белыми чернилами на тонкой, как пергамент, красной бумаге, а тот передавал их Сэму. Каждый раз, навещая брата, Стив записывал его ответы и набрасывал черновик. Обычно он использовал их как основу для писем Ариане. Иногда просто посылал эти записки. В 1961 году Сэма перевели в другую тюрьму, откуда он уже мог писать ей сам. Ее письма, однако, должны были по-прежнему идти через Стива — Ариане разрешили писать в тюрьму только в 1962 году.

Переписка продолжалась, и чувство двух одиноких людей росло. Сэм всегда носил с собой последнее из писем Арианы и по многу раз в день перечитывал его. Всегда с ним была и прядь ее волос. Когда он послал ей свою фотографию с надписью «с любовью», то понял, что это действительно любовь. Что касается Арианы, она старалась не проявлять в письмах своих чувств, но понимала, что с ней что-то происходит. Летом 1962 года она записала в своем дневнике:

«Это кажется нелепым, но я настолько поглощена мыслями о Сэме, что все остальное потеряло всякий смысл. Меня больше не привлекают даже красоты Ривьеры и бездумная жизнь, которую я там вела».

В январе 1963 года Ариана Теббен-Йоханс приехала в США. Белокурая, изысканно одетая, она прекрасно смотрелась бы на любом роскошном курорте. Но самой драгоценной для нее вещью было письмо от начальника Мэрионской тюрьмы с разрешением посетить заключенного по имени Сэм Шеппард.

29 января, в 6 утра, она появилась в тюрьме с пакетом пончиков и сандвичей. Сэм не знал, что она приедет именно в этот день, и когда охранник сказал, что в комнате для посетителей его ожидает красивая блондинка в норковом манто, решил, что его разыгрывают. Увидев Ариану, Сэм улыбнулся и попросил поцеловать его. И только когда она поцеловала его в щеку, поверил, что это не сон.

Как реагировала Ариана? Она была настроена романтично. «Как только я увидела его, — рассказывала она потом Стиву, — я поняла, что мы любим друг друга».

Свидание длилось четыре с половиной часа. Они смеялись, говорили, ели, держались за руки, так, что даже охранникам, наблюдавшим за ними через стеклянную перегородку, казалось, что мрачная комната наполнилась ощущением радости. Это была сказка наоборот — запертый в башне принц и пришедшая ему на помощь принцесса.

Судьба их была предопределена. Сэм больше восьми лет не брал за руку женщину, не вдыхал запаха духов. Ариана наконец встретила мужчину своей мечты. Сэм подарил Ариане сделанную им в тюрьме голубку на серебряной цепочке, Ариана подарила ему золотую головку индейца на золотой цепочке. Этот обмен подарками символизировал их помолвку. Если бы такая сцена произошла в фильме 30-х годов, струнный оркестр играл бы «Песню узника». Это была, может быть, лучшая минута их жизни.

Через неделю в Колумбусе, в Комиссии по помилованию и условно-досрочному освобождению должно было рассматриваться прошение о помиловании, которое семья Сэма подала еще до того, как я взялся вести его дело. Стив позвонил мне, рассказал о помолвке и спросил, можно ли Ариане присутствовать на комиссии. Я согласился, и за день до рассмотрения прошения Стив объявил о помолвке Сэма с Арианой.

Когда мы подъехали к зданию, где заседала комиссия, толпа репортеров, выкрикивавших вопросы и ослеплявших вспышками фотоаппаратов, была такая, как при встрече кинозвезд и членов королевской фамилии. Ариана мгновенно стала знаменитостью, ей нравилось быть в центре внимания. Ее имя замелькало на первых страницах газет. Это тоже казалось сбывшейся мечтой.

Перед началом заседания мне пришлось принести председателю комиссии извинения за фурор, произведенный появлением Арианы. Я объяснил, что это не рекламный трюк, что она три года переписывалась с Сэмом и они решили пожениться, если (и когда) его выпустят из тюрьмы. Прося о смягчении наказания, я рассказал о добровольном участии Сэма в программе исследований раковых заболеваний, о том, что он организовал в тюрьме курсы медсестер. Упомянул случай, когда он в тюремной больнице спас жизнь своему соседу по камере.

Я был откровенен:

— Я бы предпочел, чтобы Шеппард оставался в тюрьме и можно было бы оспорить приговор, доказать невиновность моего подзащитного. Если же его освободят, сделать это будет трудно.

Я добавил, что прошу о помиловании только потому, что Сэм хочет выйти из тюрьмы.

— Я могу лишь советовать, решает он.

В тот вечер Ариана приняла участие в нескольких радио- и телевизионных передачах в Колумбусе. В одной ее спросили, согласна ли она сопровождать доктора Шеппарда в Индию, в город, где некий филантроп выразил желание построить для него клинику. Когда она сказала, что готова ехать с ним куда угодно, ее ответ вызвал восторг у смотревших телевизор заключенных тюрьмы Мэрион.

На следующий день известность Арианы приобрела другой оттенок. Пресса узнала, что ее сводная сестра была замужем за Геббельсом. Заголовки. Выпуски новостей. И в большинстве случаев тень вины падала и на саму Ариану. Не имело значения ни то, что к концу войны она еще была ребенком, ни то, что у ее отца были резкие разногласия с высокопоставленным зятем. Женщина, которая приехала к Сэму Шеппарду из Германии, возможно, и сама была нацисткой. А вся эта романтическая история — просто рекламный трюк.

Через два дня после заседания комиссия единогласно вынесла решение об отказе в помиловании Сэму Шеппарду. Губернатор Джеймс Родес отклонил наше ходатайство. И тюремные власти приняли меры. Инспектор тюрем штата, Мори Кобленц, явился к Сэму в Мэрион и запретил дальнейшие визиты Арианы, а также вычеркнул ее из списка корреспондентов Шеппарда.

— Отправьте лучше эту блондиночку обратно в Европу, — посоветовал он.

Сэм резко ответил. Но препятствия — классический элемент любовной истории; они лишь усилили его чувство к Ариане. На следующий день после визита Кобленца Стив и Бетти Шеппарды посетили Сэма и принесли с собой два кольца. Он выбрал одно, и вечером Стив передал это кольцо Ариане.

В следующие недели положение Сэма осложнилось. Сначала Ариане вернули ее письмо, посланное Сэму в тюрьму. Она не отступила и опубликовала его в «Колумбус диспатч». Вскоре после этого Кобленц перевел Сэма в Колумбус, в тюрьму особого режима. При перевозке на ноги, руки и шею ему надели кандалы, а в тюрьме его сначала поместили в одиночную камеру. Кобленц заявил, что приказал перевести Сэма, поскольку из-за его романа с Арианой постоянно нарушались тюремные правила и «в связи с постоянными попытками родственников Шеппарда и других лиц любыми способами обойти приказ, запрещающий посещения миссис Теббен-Йоханс и переписку с ней».

Но и в этой тюрьме заключенные и посетители тайком переправляли на волю письма Сэма. Позже, при помощи несложных кодов, он стал включать весточки для Арианы в письма, якобы написанные мне или родственникам. Сначала третье слово в каждом предложении было частью послания. Потом он перешел на систему 4–2. В то время я не знал о коде — просто по просьбе Сэма переправлял его письма Ариане. Если бы я и расшифровал их, то не нашел бы там ничего захватывающего. Одно из посланий, например, гласило: «Моя судьба в твоих руках. Ты моя гордость и счастье всей жизни. Я люблю тебя».

Ариана на некоторое время вернулась в Германию и вскоре получила посылку — черный бюстгальтер и трусики. Сэм попросил одного освободившегося заключенного купить их и послать Ариане. В своей книге Сэм объяснил, что это был символический жест: «Таким образом я давал ей знать, что я уже больше не растение».

В мае, на день рождения, он позаботился, чтобы невеста получила более традиционный подарок — 26 красных роз с длинными стеблями.

В июне, приведя в порядок свои дела, Ариана вернулась в Штаты, сняла квартиру в пригороде Кливленда и купила две автомашины — для себя и для Сэма. Она получила номерные знаки для машины Сэма и держала ее в гараже.

Я навещал Сэма каждый раз, когда оказывался в тех краях. Наконец в борьбе за его освобождение принял участие судья Карл Вайнман.

 

Свобода

17 января 1964 года судья Карл Вайнман сидел у себя в кабинете за длинным столом красного дерева. Напротив него расположилась защита Сэма Шеппарда и представители обвинения от штата Огайо. Судья проводил перед судом совещание, чтобы ускорить судебное разбирательство нашего прошения о рассмотрении законности пребывания Сэма под арестом. Вайнман имел репутацию умного человека, который умеет в любом деле добраться до сути. И сейчас он полностью оправдал свою репутацию.

— Джентльмены, — сказал он, — это чрезвычайно сложное дело, мы будем вести его корректно, с соблюдением всех правил и приличий, избегая какой-либо шумихи. Поэтому попрошу стороны посмотреть дело и прийти к соглашению по всем пунктам, где это удастся.

Интересы штата представляли Джон Чианфлона, старый, опытный юрист, и Дэвид Кесслер, молодой адвокат, старавшийся быть как можно более объективным. Мы с Кесслером просмотрели протоколы всех судебных заседаний по делу Сэма. Кесслер, явно возмущенный тем, что́ судья Блитен сделал с Сэмом, согласился с большей частью моих предложений. Это вовсе не означало, что он признал себя побежденным, но и к мелочам не цеплялся.

Мы не раз еще обсуждали это дело и в итоге пришли к определенным соглашениям. Я начал писать краткое изложение дела. В это самое время судья Мэл Андервуд, который передал дело Шеппарда Вайнману, сказал Джону Чианфлоне любопытную фразу:

— Мне пришлось передать дело Вайнману потому, что кто-то должен выпустить этого беднягу из тюрьмы, а быть этим кем-то я не хочу.

Вскоре обвинение стало проявлять явное беспокойство. 24 февраля старый противник Сэма, коронер округа Кайахога Сэмюэль Гербер порекомендовал генеральному прокурору штата, когда осенью будет слушаться дело Сэма, применить условно-досрочное освобождение. Более того, сказал Гербер, он не будет возражать, если Шеппарда освободят еще до суда. «Кливленд пресс» Луиса Зельцера неожиданно присоединилась к кампании «все простить и забыть», посоветовав тюремным властям последовать примеру коронера и «проявить объективность». Примерно в то же время через тюремного капеллана Сэму передали, что ему нужно лишь подать еще одно прошение о помиловании и он окажется на свободе. Капеллан, видимо, перестарался. Сэм понял так, что власти готовы упрашивать его принять помилование. Вместо того чтобы подать прошение по всей форме, Сэм отправил короткую, резкую записку. Через некоторое время он получил ответ, что его прошение не может быть рассмотрено как не соответствующее установленной форме.

Я был тогда в Нью-Йорке, но прилетел поговорить с Сэмом, пока он не успел подать новое прошение по установленной форме. Стив Шеппард рассказал мне, что представители штата связались с Сэмом через капеллана и предложили, что если он откажется от моих услуг адвоката, изменить приговор на непредумышленное убийство и выпустить его. Было ясно, что кто-то надеялся таким образом приостановить действие Хабеас Корпус. Я же считал, что Сэм заслуживает не только свободы, но и полной реабилитации. Я позвонил Ариане; она сказала, что посоветует Сэму согласиться с предложением властей — она хотела его немедленного освобождения. Я попытался убедить ее, что он и так выйдет через несколько месяцев. Разговор шел на повышенных тонах, я заявил, что еду к Сэму в Колумбус и сделаю все, что в моих силах, чтобы он не последовал ее совету, потому что она сама не понимает, что говорит.

Когда мы встретились с Сэмом, он признался, что после всего перенесенного оказаться так близко к свободе — соблазн, перед которым трудно устоять. И задал вопрос, какой на его месте задали бы многие:

— Если я сделаю, как вы советуете, — спросил он, — вы можете гарантировать, что я выйду на свободу?

— С точки зрения профессиональной этики я ничего не могу гарантировать, — ответил я. — Но в частном порядке могу заверить, что через несколько месяцев вы будете на свободе, а говоря так, я многим рискую. Наш судья — из адвокатов и, похоже, порядочный человек. Ни один честный человек не может отказать в таком деле.

Сэм помолчал. Я знал, что он думает об Ариане, о Чипе, которого теперь звали Сэм-младший, и о большом мире, куда я попаду, выйдя отсюда.

— Знаете что, — добавил я, — если судья откажет, я готов, при возможности, отсидеть за вас срок. Настолько я уверен в успехе.

— Ладно, — ответил Сэм, — потерплю еще.

17 марта нам наконец повезло. Я был в пресс-клубе на Манхэттене на обсуждении книги адвоката Уильяма Кюнстера «Священник и хористка», рассказывающей об убийстве в Холл-Милзе. Среди собравшихся была Дороти Килгаллен, писавшая о процессе Сэма в «Нью-Йорк джорнел Америкен». Во время обсуждения Кюнстер упомянул, что херстовским газетам, по решению суда, пришлось выплатить компенсацию за их тенденциозное освещение процесса.

— В таком случае, — заявила Дороти, — Шеппарду причитается не меньше пятидесяти миллионов долларов — это был худший из судов, которые я видела.

Она сказала, что именно ей, еще перед началом суда, судья Блитен заявил, что в виновности Сэма «нет сомнений».

Через несколько дней мы получили от Дороти письменные показания, вложенные в заявление на имя судьи Вайнмана. В них, в частности, говорилось:

«Он был весьма дружелюбен, пожал мне руку и сказал:

— Рад вас видеть, миссис Килгаллен. Всегда с удовольствием смотрю по телевизору вашу передачу.

И добавил:

— А что привело вас в Кливленд?

— Этот суд, ваша честь, — ответила я.

— Зачем же ехать так далеко от Нью-Йорка, чтобы писать о нем?

— В этом деле, — ответила я, — есть все присущее тому, что мы, газетчики, называем „настоящее убийство“. Жертва — очень привлекательная женщина, к тому же беременная; обвиняемый — влиятельный член общества, респектабельный, приятный мужчина. Плюс тайна — кто все-таки убийца?

— Тайна? — переспросил судья Блитен. — Все ясно как день.

Я была несколько удивлена — мне нередко приходилось беседовать с судьями, но обычно они не высказывали свое мнение до окончания суда.

— Что вы хотите этим сказать, судья Блитен? — спросила я.

— В его виновности нет ни малейшего сомнения, — ответил он».

К концу марта все бумаги были готовы. Кроме показаний Дороти Килгаллен, мы передали суду показания судебного чиновника по имени Эдвард Мюррей. Он заявил, что в июле 1954 года он и еще 3–4 человека разговаривали в комнате, откуда судьи, находящиеся в отпуске, забирают свою корреспонденцию. Когда рядом с ними остановился судья Блитен, как раз обсуждали дело Шеппарда. После разговора судья забрал свою почту и ушел. Уходя, утверждал Мюррей, он бросил фразу о том, что Сэм Шеппард виновен настолько же, насколько он, Блитен, невиновен.

В связи с показаниями Дороти и Мюррея к нашему ходатайству был добавлен пункт 23 — о том, что судья Блитен (к тому времени умерший) нарушил конституционные права Шеппарда тем, что после таких высказываний о вине Сэма не взял себе самоотвод.

Постепенно 23 пункта были сведены к 9, последние объединены в четыре основных вопроса, на которых, сказал судья Вайнман, и будет основано его решение.

1. Носило ли освещение дела средствами массовой информации до и во время суда характер, нарушавший конституционные права заявителя?

2. Нарушил ли конституционные права заявителя судья, не взявший самоотвод после того, как высказал вполне определенное мнение о вине подсудимого?

3. Нарушил ли судья конституционные права заявителя, позволив полицейским дать показания о том, что заявитель отказался подвергнуться проверке на детекторе лжи, а свидетелю Хоуку заявить, что он, Хоук, проверку на детекторе лжи прошел.

4. Нарушает ли конституционные права заявителя то, что бейлиф, без согласия суда, позволил присяжным во время обсуждения вердикта беседовать по телефону с лицами, находившимися за пределами совещательной комнаты для присяжных.

15 июля 1964 года федеральный судья Карл Вайнман вынес решение по делу Шеппарда. Свое мнение он изложил на 86 страницах и открыл новую, хотя и короткую, главу в жизни Сэма Шеппарда, вернув ему свободу.

Говоря о прессе, судья Вайнман, в частности, писал: «Любой из вышеуказанных факторов, то есть откровенно враждебные, наносящие ущерб подсудимому публикации в газетах, отказ судьи опросить присяжных относительно порочащей подсудимого радиопередачи, нездоровая шумиха, сложившаяся вокруг процесса, — этого было достаточно для утверждения, что конституционные права заявителя нарушены. Но надо обладать бурной фантазией, чтобы при наличии всех этих факторов вместе утверждать, что заявитель был подвергнут справедливому и беспристрастному суду».

Судья Вайнман сказал, что на протяжении всего судебного процесса информация, появлявшаяся в прессе, носила подстрекательский и порочащий характер.

«Это идеальный образчик „газетного“ суда, — писал судья Вайнман. — И самым злостным нарушителем Конституции была „Кливленд пресс“. Свобода печати — одна из наших величайших свобод. Но она не должна заслонять право личности на справедливый и беспристрастный суд».

Имея в виду заявления судьи Блитена, судья Вайнман сказал:

— Суд не намерен осуждать умершего человека, который уже не может защитить себя, однако вышеупомянутые заявления являются неопровержимыми доказательствами по данному делу и должны считаться истинными. Необходимо признать, что судьи — тоже люди и нередко имеют собственное мнение относительно виновности лиц, дела которых они ведут в суде. И все же главный долг судьи — вершить правосудие, и если, как в данном случае, он высказывает свое категорическое мнение о виновности подсудимого, он выражает свою заинтересованность в вынесении подсудимому обвинительного приговора.

В заключение судья Вайнман сказал, что суд нашел пять нарушений конституционных прав подсудимого: ему было отказано в переводе дела в другой судебный округ, а также в отсрочке слушания дела, несмотря на кампанию травли, проводимую средствами массовой информации; в результате этой кампании было невозможно обеспечить беспристрастность присяжных; судья не взял самоотвод, несмотря на имеющиеся сомнения в его объективности; неправомочная информация относительно проверки на «детекторе лжи»; недопустимые контакты присяжных с посторонними лицами во время обсуждения вердикта.

«Каждое из вышеназванных нарушений, — писал он, — говорит о том, что подсудимый был лишен объективного судебного разбирательства, предусмотренного четырнадцатой поправкой к Конституции. А все вместе они говорят о том, что этот процесс можно рассматривать только как насмешку над правосудием».

Судья не говорил о виновности или невиновности Сэма — этот вопрос перед ним не стоял. Он лишь указал, что обвинительный приговор был вынесен с нарушением Конституции, и признал его недействительным. Штату либо округу Кайахога было предложено в течение 60 дней провести новое слушание дела. Кроме того, судья Вайнман приказал немедленно освободить Сэма под залог в 10 тысяч долларов. Для доктора Сэмюэля Шеппарда, который к сорока годам четверть жизни провел в тюрьме, это постановление на восьмидесяти шести страницах сводилось к одному слову — свобода. Сэму эту новость сообщил один из заключенных, глаза которого были мокры от слез.

— Ты выиграл, — сказал он, — ты выиграл!

— Черт возьми! — ответил Сэм Шеппард.

Сэма освободили утром 16 июля. Когда он шел по тюремному двору, со всех сторон неслись приветственные возгласы и аплодисменты. Док выходил на свободу. Да он никогда и не должен был сидеть в тюрьме. Уж заключенные-то знают, когда человек невиновен.

Его привезли в Колумбус, в федеральный суд, где был внесен залог и где он провел первую пресс-конференцию. Сэм прямо и откровенно отвечал на вопросы. Он был счастлив. Кто-то обратил внимание на его загар.

— Говорят, что Дрейфус, когда вернулся с Чертова острова, тоже был загорелым, — ответил Сэм.

После конференции мы отправились в мотель, куда из Кливленда должна была приехать Ариана. Сэм был как ребенок, который в первый раз попал в цирк, — ему хотелось всего, всех тех мелочей, которые заставляют вас понять, что значит провести в тюрьме десять лет. Первое, что он сделал, приехав в мотель, заказал два больших стакана апельсинового сока. После этого он снял туфли и носки и принялся ходить босиком по ковру. Наконец, отправился в душ.

— Сколько я могу там пробыть? — спросил он.

— Сэм, — ответил я, — ты можешь торчать там, пока не посинеешь.

Ему хотелось поплавать с кем-нибудь в бассейне. Я одолжил Сэму свои плавки и свою жену. Поскольку Вики блондинка, все решили, что Ариана уже приехала и купается с Сэмом. Бассейн оказался в центре внимания. Когда Ариана действительно приехала, эта ошибка вызвала у нее некоторое раздражение. Она ясно дала понять, что на свете существует лишь одна Ариана.

Сэм был на свободе уже почти два часа, когда нам сообщили, что федеральный судья Лестер Сесил из шестого округа в Цинциннати приостановил решение судьи Вайнмана о новом слушании дела. Говорили даже, что он отменил распоряжение об освобождении под залог и Сэма приказано вновь доставить в тюрьму. Я позвонил судье Сесилу, и он сказал:

— Нет, я не давал такого приказа.

Но он действительно распорядился отложить слушание дела.

С появлением Арианы у нас возникла еще одна, вполне понятная и естественная проблема. Больше апельсинового сока, душа, бассейна и ковров Сэм хотел Ариану. И не удивительно: она была красива, он — влюблен в нее, и к тому же десять лет лишен женщины.

Мы со Стивом Шеппардом были против того, чтобы Сэм женился едва выйдя за ворота тюрьмы; мы считали, что ему надо осмотреться, привыкнуть к себе и к окружающему миру, в котором он оказался. Но мы знали, что Луис Зельцер человек влиятельный и очень обеспокоен освобождением Сэма. Я боялся, что те, кто хочет снова упрятать Сэма в тюрьму, сумеют арестовать его даже за брошенный мимо урны окурок. Мы не могли допустить, чтобы его обвинили в аморальном поведении, и поэтому согласились на этот брак.

На следующий день мы отправились в Чикаго. Сэм вел машину, Ариана и Вики ехали впереди, вместе с ним, а я и Пол Холмс — сзади. Холмс договорился в Чикаго с мировым судьей зарегистрировать брак Сэма и Арианы. Расходы оплачивала «Чикаго трибюн» в обмен на исключительное право опубликовать материал об этом бракосочетании, поэтому следом за нами ехало несколько машин с репортерами.

Церемония происходила в апартаментах новобрачных, в одном из отелей Чикаго. Я был шафером, Вики — подружкой невесты. Вечером один телерепортер, заметив гуляющих новобрачных, пригласил их на ужин. Так на следующий день мы все оказались гостями журналиста Ирва Капчинета. Через несколько дней мы вылетели в Нью-Йорк, где Сэм встретился с некоторыми из журналистов, освещавших в прессе его первый суд. Из Нью-Йорка мы отправились в Кливленд, на вечеринку с шампанским к Дороти Килгаллен, показания которой нам так помогли. Резкие перемены в жизни Сэма Шеппарда не могли не потрясти его. И хотя ворота тюрьмы открылись перед ним, они по-прежнему грозили снова захлопнуться за его спиной. 23 июля мы снова были в суде.

 

Верховный суд

Через неделю после того, как Сэма выпустили из тюрьмы, мы предстали перед тремя судьями Апелляционного суда Соединенных Штатов в Акроне (штат Огайо), попытавшимися вернуть Сэма в тюрьму. Решался вопрос, можно ли разрешить Сэму находиться на свободе под залогом, если штат подал апелляцию по поводу отмены судьей Вайнманом обвинительного приговора. Температура в зале суда в тот день поднялась, должно быть, градусов до сорока. Перед зданием суда опять собралась толпа, и судейским чиновникам с трудом удалось провести через нее Сэма и Ариану. Тот день как бы олицетворял всю его дальнейшую жизнь — короткий всплеск возбуждения посреди долгого напряженного ожидания. Ни то, ни другое не шло на пользу Сэму, не помогало ему выдержать встававшие на пути испытания.

В состав суда входили председательствующий судья Вейк, судья Клиффорд О’Саливен и Лестер Сесил. Штат представляли Джон Корриган и Гертруда Бауэр Магон, помощник окружного прокурора.

Я процитировал слова судьи Вайнмана.

— Этот человек, — сказал я, — отсидел десять лет в результате того, что федеральный судья назвал «насмешкой над правосудием».

Я заявил, что мы намерены доказать его невиновность, и добавил, что Сэм — не преступник.

— Неужели вы думаете, что он пришел сюда из-за залога в десять тысяч долларов? Он пришел потому, что хотел прийти.

Корриган возразил, что за все эти годы двадцать судей подтвердили правильность вынесенного Сэму приговора. Основной аргумент миссис Магон был сформулирован в поразившем меня заявлении: решение Вайнмана не было основано на материалах суда.

— Материалы суда, — заявила она, — показывают, что конституционные права Сэма Шеппарда были полностью соблюдены.

К концу слушания дела судья Сесил обронил замечание, продемонстрировавшее существующую по отношению к Сэму неприязнь.

— Мистер Бейли, — обратился он ко мне, — ваш подзащитный намерен когда-нибудь уняться и перестать устраивать спектакли на потеху публике?

Мне очень хотелось ответить, что это не его собачье дело и что Сэм имеет право всем рассказать о том, как с ним обошлись. Но я, конечно, сдержался и только сказал:

— Спектакль из этого дела был устроен гораздо раньше.

Когда суд удалился на совещание, судья Вейк сказал, что они вернутся минут через десять. Мы прождали больше двух часов. Наконец судья Вейк объявил, что решение по поводу отмены приговора судьей Вайнманом откладывается, а Сэм пока может оставаться на свободе под залогом.

8 октября 1964 года мы предстали перед федеральным апелляционным судом шестого округа Цинциннати. На этот раз председательствующим был судья О Саливен, который, как мне показалось, испытывал к Сэму неприязнь. Кроме него судьями были Джордж Эдвардс из Детройта (штат Мичиган) и Гарри Филлипс из Нешвиля (штат Тенесси). Слушание продолжалось два часа, после чего мы уехали домой, ждать результатов. Неделя тянулась за неделей, Сэм жил в постоянном страхе, что его снова посадят. Тюрьма снилась ему по ночам; он вздрагивал при каждом телефонном звонке. Ариана ждала ребенка, но на Рождество у нее случился выкидыш. Сэм был уверен, что это результат нервного напряжения, в котором они живут.

К весне я уже был готов к самому худшему. Слишком долго откладывалось решение вопроса. Как председательствующий судья Саливен имел право решать, сколько времени судьям следует уделить этому делу, кроме того, я был уверен, что и он, и судья Филлипс настроены против нас. И действительно, 5 мая 1965 года, при особом мнении судьи Эдвардса, суд отменил решение Вайнмана. Сэму было приказано, в случае если мне не удастся добиться отсрочки, явиться в тюрьму в течение двадцати дней.

Мое прошение о повторном слушании дела полным судом шести судей было отклонено. Я подал апелляцию в Верховный суд Соединенных Штатов, а в Апелляционном суде получил Сэму разрешение находиться пока на свободе.

Больше всего меня волновало, будет ли высший суд страны рассматривать это дело? Девять судей возьмутся за него лишь в том случае, если сочтут вопрос достаточно серьезным и глубоким, чтобы оправдать такое вмешательство.

В ноябре Верховный суд объявил о своем согласии слушать дело Шеппарда. Оно было назначено на 24 февраля. День был мрачный, с серого неба сыпался мелкий дождь. Поднимаясь по ступеням здания суда с Вики, Сэмом, Арианой и Сэмом-младшим, я почти не обращал внимания на погоду. Мне предстояло впервые в жизни выступать в Верховном суде. У входа в здание суда нас поджидали фотографы и репортеры. В самом суде ждали девять человек, чьи решения создавали историю: Хуго Блэк, Уильям Дуглас, Том Кларк, Джон Харлан, Уильям Бреннан-младший, Поттер Стюарт, Байрон Уайт, Эйб Фортас и председатель суда Эрл Уоррен.

Выступление в Верховном суде — одно из немногих событий в жизни юриста, которое вполне совпадает с его восторженными описаниями. Сильные, яркие личности судей, их вопросы и обмен мнениями — все это делает такое выступление надолго запоминающимся.

Особенно вопросы. В Верховном суде Соединенных Штатов не обсуждают законы, здесь говорят о разумности, целесообразности и общественном порядке. И самое главное — здесь вершится правосудие. Судьям не надо рассказывать о законах — они сами их создают. Их не подавляют законы, созданные другими. А вопросы здесь задаются просто великолепные.

Будучи истцом, я говорил первым, но оставил время и на выступление после обвинения. Я начал с того, что описал сцену убийства и все случившееся с Сэмом. Когда я упомянул о «фигуре», которую он увидел в спальне, председатель судья Уоррен прервал меня вопросом:

— Было ли установлено, что это человек?

— Шеппард сказал, что не уверен, — ответил я. — Верхняя часть фигуры была белой. Думаю, это был человек, вопрос только — мужчина или женщина.

Значительная часть моего выступления касалась поднятой газетами злобной шумихи, которую возглавляла и направляла «Кливленд пресс». При этом я подчеркнул, что отнюдь не покушаюсь на свободу печати, что были и другие моменты, например предвзятость судьи, которые способствовали нарушению конституционных прав обвиняемого. На этот раз вопрос задал судья Фортас:

— Вы хотите сказать, что не настаиваете на вине прессы в чрезмерно необъективном, наносящем вред освещении событий?

— Нет, ваша честь, — ответил я. — Я хочу сказать, что, хотя «газетный суд» и представляет серьезную проблему, у закона имеется достаточно средств, в данном случае не использованных, чтобы вопрос о том, как заставить замолчать прессу, даже не вставал.

Главным вопросом было отношение к Сэму судьи Блитена. Верховный суд отказался слушать дело Шеппарда в 1956 году, и меня спросили, какими новыми, неизвестными в то время свидетельствами я располагаю теперь. Я рассказал о показаниях Дороти Килгаллен. Прокурор штата Огайо, Уильям Саксби, поддерживавший в Верховном суде обвинение, возразил, что показания Дороти Килгаллен даны не под присягой. Так оно и было. Нотариус, которого мы ждали у нее дома, так и не появился. Мы решили воспользоваться ее заявлением, данным без присяги. Дейв Кесслер согласился с нами. Я изложил суду все обстоятельства и сообщил, что прокуратура штата согласилась принять не заверенное нотариусом заявление. Я повернулся и спросил:

— Это правда, мистер Саксби?

Тот посмотрел на Кесслера и ответил:

— Боюсь, что да.

В своем выступлении Саксби утверждал, что суд над Сэмом проводился с соблюдением всех требований закона.

— Позволить сейчас Шеппарду оспаривать приговор на основании эмоций, затушевывающих бесспорные доказательства вины, — значит подрывать принципы суда присяжных.

Джон Корриган, выступавший от округа Кайахога, сделал аналогичное заявление.

— Мы судим систему присяжных в Соединенных Штатах.

Их аргументы показались мне неубедительными. Покидая здание суда, я был уверен, что мы выиграем, хотя полагал, что не сойдемся с судьей Блэком во взглядах на свободу слова.

После слушания состоялась пресс-конференция, и один из журналистов спросил Сэма о его самочувствии.

— Я не могу позволить себе лишние эмоции, — ответил Сэм.

Но он испытывал постоянное нервное напряжение. И с каждым месяцем это напряжение нарастало. Да, он был на свободе, но надолго ли? В это время Сэм начал пить.

6 июня 1966 года я выступал в суде Ворчестера, штат Массачусетс, защищая человека, ограбившего банк. Вошел бейлиф и подал записку. Тот прочитал ее и остановил судебное заседание.

— Леди и джентльмены, прошу прощения, — сказал он, — но я хотел бы сообщить мистеру Бейли, что он выиграл дело Шеппарда.

Верховный суд проголосовал восемь против одного (этим одним оказался Блэк) за отмену приговора. В занявшем двадцать девять страниц решении суда, написанном Томом Кларком, высокий суд постановил, что суд над Сэмом нельзя признать справедливым и беспристрастным, поскольку «судья не сумел в достаточной степени оградить Шеппарда от массированного, наносящего ущерб интересам обвиняемого нападения средств массовой информации».

Реакция на это решение была весьма любопытной, особенно в Кливленде. Судья Блитен уже умер, Луис Зельцер ушел на пенсию в начале этого года. Но «Кливленд пресс» в редакционной статье пыталась отвести от себя обвинение, заявив, что ее информация отражала широкий интерес общественности к данному делу, а помещенные в газете статьи критиковали работу полиции, которая в тот момент, казалось, находилась в тупике и бездействовала. «Если, как утверждает суд, какие-то крайности и имели место, — добавляла „Кливленд пресс“, — то следует учитывать и обстоятельства дела, к которому, как мы однажды уже говорили, „все проявляли слишком уж большой интерес“».

«Кливленд плейн дилер» высказалась в гораздо менее мирном тоне. Она заявила, что в своем «рвении» защитить права обвиняемого суд ущемил права свободной прессы.

Другие газеты хотя в основном и одобрили решение суда, но с некоторыми оговорками. Создалось впечатление, что суд возложил основную вину за случившееся на прессу и в результате может начаться новая волна запретов и ограничений. Мне кажется, что это чувство полностью отражало сложившееся за многие годы отношение прессы к делу Шеппарда. Средства массовой информации были настолько готовы получить оплеуху, что посчитали себя уже получившими ее, хотя дело обстояло совсем не так. Судья Кларк постарался ничем не оскорбить прессу. Он рекомендовал проявлять сдержанность, но не наложил на средства массовой информации никаких правовых, ограничений.

Судья Кларк подробно изложил, как именно газеты вмешивались в ход расследования дела и судебного разбирательства, процитировав некоторые статьи. Например, статью из «Кливленд пресс», напечатанную в то время, когда подбирали присяжных, «Кто заступится за Мэрилин?». Он упомянул также радиопередачу, в которой Боб Консидин сравнил Сэма с Элджером Хиссом, и передачу Уолтера Винчела, заявившего чистейшую ложь, что у Сэма был ребенок от любовницы, жившей в Нью-Йорке.

Но основную вину Кларк возложил скорее на суд, чем на прессу.

«Принцип, что правосудие не может спрятаться за стеной молчания, — писал судья Кларк, — давно нашел отражение в недоверии, которое англо-американцы испытывают к закрытым судебным процессам. Достойная доверия, отвечающая за свои слова пресса всегда считалась помощницей в деле успешного отправления правосудия, особенно когда речь идет об уголовных делах… Нездоровой атмосферы, сложившейся во время суда, можно было бы избежать, поскольку и здание суда, и зал заседаний находятся в ведении самого суда.

…Учитывая шумную кампанию, еще до суда проводившуюся средствами массовой информации, судья должен был принять самые строгие меры, касающиеся присутствия в зале заседания репортеров, о чем и просил защитник Шеппарда».

В другой части решения судья Кларк писал:

«В тех случаях, когда имеются достаточные основания предполагать, что тенденциозное освещение прессой может помешать объективному рассмотрению дела, судья должен отложить слушание дела до тех пор, пока шумиха не уляжется, либо передать дело в другой округ, где ее нет».

Он сказал, что, если поднятый вокруг шум угрожает объективному рассмотрению дела, должен быть назначен новый суд.

«Суды, — указал Кларк, — должны принимать меры, чтобы оградить судебный процесс от причиняющего ущерб постороннего вмешательства. Ни прокуратуре, ни защитникам, ни обвиняемым, ни свидетелям, а также служащим суда и работникам правоохранительных органов, попадающим под юрисдикцию суда, не позволяется препятствовать выполнению его функций. Сотрудничество защиты или обвинения с прессой в плане передачи какой-то информации, влияющей на ход судебного процесса, не только подлежит строгой регламентации, но является в высшей степени предосудительным и заслуживает принятия дисциплинарных мер…

Поскольку судья не выполнил свой долг, не оградил Шеппарда от фактической газетной травли… и оказался не в состоянии контролировать происходящее в зале суда, мы обязаны аннулировать отказ на прошение об освобождении из-под стражи».

Частью решения Верховного суда было распоряжение об освобождении доктора Шеппарда из-под стражи до тех пор, пока штат Огайо, в разумные сроки, заново не рассмотрит в суде его дело. Сэма обрадовало это решение, но он волновался при мысли о новом суде. У него не было веры в присяжных, да это и не удивительно.

— Если в присяжные попадут люди, которые меня ненавидят, — говорил он, — для меня все кончено.

— Это в 1954 году, — возразил я, — все люди любили вас либо ненавидели. На этот раз я намерен подобрать в присяжные людей помоложе, которые не будут испытывать подобных чувств. И они оправдают вас на основании имеющихся доказательств, можете в этом не сомневаться.

У меня были опасения, что штат откажется проводить новое слушание нашего дела, но я ошибся. На телевизионной пресс-конференции, состоявшейся сразу после решения Верховного суда, Джон Корриган заявил:

— Я понимаю, что нами управляют не люди, а законы. В соответствии с этим принципом я пришел к заключению, что наше общество оказалось жертвой отвратительнейшего преступления и требует восстановления справедливости. В то же время общество должно обеспечить любому гражданину справедливый, беспристрастный и объективный суд присяжных. Представим же это дело на их рассмотрение.

Сэм и Ариана смотрели выступление Корригана по телевизору. После передачи, когда они вернулись домой, у дверей квартиры их уже поджидали репортеры. В ответ на вопрос, готов ли он предстать перед судом, Сэм сказал:

— Хоть сию минуту.

Кто-то спросил, будет ли он давать показания под присягой.

— Можете не сомневаться, — ответил Сэм.

Ни он, ни я не предполагали, что к началу суда я не рискну позволить Сэму защищать самого себя.

 

Когда молчание было золотом

Второй суд над Шеппардом был назначен на 24 октября 1966 года — через двенадцать лет и шесть дней после начала первого. Для Сэма серое здание уголовного суда округа Кайахога было возвращенным адом. Зал заседаний на втором этаже, где он был приговорен к пожизненному заключению, находился как раз напротив того зала, где мы намеревались добиться его оправдания. Он не мог избавиться от воспоминаний, от страха. И никакие мои уговоры не могли вызвать у него доверие к системе присяжных.

— Один раз они уже упрятали меня за решетку ни за что ни про что, — сказал он перед самым судом. — Посадили меня, несмотря на покалеченную шею и выбитые зубы, хотя было ясно, что не сам же я себя изуродовал. Боже мой, Ли, и вы хотите меня убедить, что они не могут опять сделать то же самое?

Я еще раз постарался убедить его, но гарантировать ничего не мог.

— Даже если они, что весьма маловероятно, вынесут обвинительный вердикт, вы имеете право быть немедленно освобождены условно-досрочно. Я уверен, что нашей апелляции они предпочтут условное освобождение.

Он кивнул, но мы оба понимали, что условное освобождение — это не настоящая свобода.

Примерно в это время я узнал горькую правду о Сэме. Он терял интерес к жизни и в поисках опоры стал хвататься за выпивку и наркотики. Я заявил, что не хочу, чтобы Сэм давал показания в суде, поскольку он уже неоднократно излагал свою историю и в качестве свидетеля будет всего лишь легкой мишенью для обвинения. Конечно, это были веские аргументы, однако настоящей причиной было его состояние. Об этом почти никто не знал, но во время судебного заседания бывали моменты, когда Сэм не отдавал себе отчета, где он и что с ним происходит. Я не мог позволить ему занять место свидетеля и не мог допустить, чтобы о его состоянии узнало обвинение. Наоборот, я поддерживал у всех уверенность, что Сэм будет давать показания. Для этого у меня имелись серьезные основания — обвинение намеревалось вызвать в суд Френчи, заключенного, который находился вместе с Сэмом в тюрьме штата Огайо. По имевшейся у меня информации, этот человек, в обмен на помилование, должен был заявить, что вместе с Сэмом намеревался убить Спенсера Хоука, инсценировав самоубийство последнего и заставив его написать предсмертную записку, в которой Хоук должен был оправдать Сэма и взять на себя вину за смерть Мэрилин.

Я предполагал, что наши противники собираются использовать Френчи под занавес, как последний аргумент после показаний Сэма. Поэтому пришлось прибегнуть к хитрости.

— Похоже, — говорил я, — Сэму придется давать показания.

Обвинение попалось на эту удочку — они оставили Френчи для опровержения показаний Сэма. Впоследствии Корриган признался мне, что, по его словам, я застал его врасплох тем, что не вызвал Сэма в качестве свидетеля. В результате он лишился возможности использовать показания Френчи. После суда многие сочли мое решение блестящим маневром. На самом деле все обстояло гораздо проще — у меня не было выбора. Сэм был не в состоянии выступать.

Я убежден, что Джон Корриган не доверял своему свидетелю. Даже без показаний Сэма судья позволил бы обвинению допросить Френчи в качестве свидетеля. Разумеется, в этом случае я вызвал бы в суд взвод заключенных, которые подтвердили бы, что Сэм никогда не разговаривал с Френчи наедине. К тому же сомневаюсь, что, утопив Сэма, Френчи бы долго прожил на этом свете: другие заключенные никогда бы ему этого не простили.

Во время первого суда Сэм Шеппард давал показания три с половиной дня. На втором суде он не открыл рта. Но если бы он даже был в состоянии выступать, это не имело бы значения. Как выяснилось, в этом не было никакой необходимости.

 

Новый суд

Вторично дело рассматривал сорокашестилетний судья Френсис Тэлти, бывший адвокат. Он пользовался репутацией строгого, серьезного судьи и был твердо намерен в течение всего процесса сохранять полную объективность и беспристрастность по отношению к подсудимому. Впервые я близко столкнулся с судьей Тэлти, когда обратился к нему с просьбой о проведении суда в другом месте. Он отказал, и я с уважением отнесся к его решению. Попросив о переводе дела в другой суд, мы как бы высказали предположение, что даже судья Тэлти не в состоянии обеспечить объективное судебное разбирательство здесь, в Кливленде. Своим отказом он заявил, что прекрасно справится с этой задачей.

Судья Тэлти был суров по отношению к прессе. Он запретил входить в здание суда фотографам и кинооператорам и принял меры к тому, чтобы всю информацию о процессе журналисты получали только во время судебного заседания. Для представителей прессы он оставил в зале суда четырнадцать мест, но лишь два из них предназначались не для кливлендских репортеров: одно для Юнайтед Пресс и одно для Ассошиэйтед Пресс. Я возражал против такого решения. Во-первых, я сомневался, что кливлендские газеты сумеют дать объективный отчет о происходящем, во-вторых, не считал, что решение Верховного суда давало местным судам так много власти над прессой. Мое возражение было отклонено, да и сама пресса не слишком энергично отстаивала свои права.

Потребовалась неделя, чтобы подобрать присяжных — семь мужчин и пять женщин, большинство сравнительно молодые. Я был очень доволен, что старшиной присяжных стал инженер Ральф Уичел. Ему, как и мне, было тридцать три года, он хорошо разбирался в современных научных доказательствах. После того как присяжные были назначены, судья Тэлти приказал до конца процесса изолировать их в гостинице. Это оказалась та самая гостиница, где остановился я, и мне пришлось немедленно перебираться в другую.

На первом суде слабым местом в защите Сэма было то, что адвокаты не сумели собрать достаточного количества доказательств. На этот раз мы располагали показаниями доктора Пола Лиланда Кирка, криминалиста, обследовавшего спальню Шеппардов. Кроме того, вместе с Энди Терни мы по всей стране разыскали и допросили немало свидетелей, выступивших в защиту Сэма в 1954 году.

Первым представило своих свидетелей обвинение. Большинство из них давало показания еще в 1954 году; на этот раз не все у них прошло так гладко. Например, Роберт Шотке. В то время он был сотрудником отдела убийств кливлендского управления полиции, и на первом суде выступал главным свидетелем обвинения. Шотке допрашивал Сэма в госпитале всего через несколько часов после убийства и обвинил его в этом преступлении; тогда Шотке считали кем-то вроде Дика Трейси или сержанта Фрайди, смело выступившего против могущественного семейства Шеппардов и заклеймившего убийцу. Во время перекрестного допроса я прежде всего установил, что Шотке присутствовал в тот момент, когда сын Хоука нашел сумку для инструментов, в которой обнаружили окровавленные часы Сэма, его связку ключей и кольцо с университетской эмблемой.

— Мистер Шотке, вы понимали, что убийца Мэрилин мог оставить на этих предметах отпечатки пальцев? — спросил я.

Он признал, что это возможно.

— Вам не пришло в голову, прежде чем обвинять кого-либо в убийстве, выяснить, чьи это были отпечатки?

Мгновение поколебавшись, Шотке кивнул. Я спросил, почему же он обвинил Сэма, даже не проверив отпечатки, и в ответ не услышал ничего вразумительного.

— Офицер Шотке, — продолжал я, — вы знали, что Сэм лежит в постели с серьезными повреждениями, что ему сделали рентген шеи. Поинтересовались ли вы тяжестью полученных им ранений?

Он признал, что не сделал этого.

— Вы ведь понимали, что если эти повреждения довольно серьезны, то Шеппард не мог их сам себе нанести и, следовательно, он не виновен?

Шотке согласился и с этим.

— Значит, вы обвинили доктора, даже не потрудившись проверить, насколько обосновано ваше обвинение?

Шотке кивнул. Теперь он имел звание сержанта и больше не работал в отделе убийств. Возвращаясь на свое место, он уже не был похож на Дика Трейси.

Спенсер и Эстер Хоук тоже выступили свидетелями обвинения. Я спросил бывшего мэра, который к этому времени развелся с Эстер и был женат на другой, почему, после того как Сэм позвал его на помощь, он сразу же позвонил в полицию? Почему Хоук не захватил с собой оружие? И откуда Эстер сразу узнала, что Мэрилин в спальне? По большей части их ответы были расплывчаты, неопределенны, сводились к тому, что в тот момент они об этом как-то не подумали.

Кроме того, был еще доктор Сэмюэль Гербер, свидетель обвинения номер один на первом суде, седовласый коронер, бросившийся в атаку по команде «Кливленд пресс». Я ожидал появления доктора Гербера, мягко говоря, с нетерпением. Тогда, на первом суде, он долго расписывал кровавые пятна на подушке Мэрилин, утверждая, что в одном из них узнал отпечаток хирургического инструмента. Гербер не уточнил, какого именно, но описал отпечаток двух трехдюймовых лезвий с зазубринами на концах.

Но в письменных показаниях, данных доктором Кирком после осмотра места убийства, было указано:

«Подушка с постели жертвы дает значительно больше информации, чем прозвучало в показаниях свидетелей. На обеих сторонах подушки имеются пятна крови… Следы брызг крови показывают, что во время нанесения ран подушка лежала вниз той стороной, на которой остался предполагаемый отпечаток инструмента… Несомненно, подушка либо использовалась убийцей для того, чтобы заглушить крики, либо жертва пыталась защитить ею лицо и голову. В любом случае потом подушка была убрана и, возможно, при этом согнута пополам таким образом, что получился зеркальный отпечаток пятна крови, впоследствии истолкованный как „след инструмента“».

Во время прямого допроса Гербера Корриган старался избежать упоминания о «хирургическом инструменте». Когда коронеру показали подушку, он только сказал, что это отпечаток какого-то «предмета». Очевидно, Корриган понял, что на этот раз история с «хирургическим инструментом» не пройдет. Но я чувствовал, что Гербер по-прежнему придерживается своей теории, и во время перекрестного допроса спросил, чем он в действительности считает этот отпечаток. Он не обманул моих ожиданий.

— По моему мнению, — заявил он, — это был след хирургического инструмента.

— Какого же именно? — поинтересовался я.

— Точно не могу сказать, — ответил Гербер.

— Пользовались ли вы когда-нибудь сами подобным инструментом?

— Не знаю.

— Вы же хирург, не так ли, доктор?

Доктор признал это.

— Имеется ли у вас в кабинете подобный инструмент?

— Нет.

— Вы видели подобный инструмент в больнице, в медицинском каталоге или где-нибудь еще?

— Нет, я не помню такого.

— Скажите присяжным, доктор, пытались ли вы за прошедшие двенадцать лет найти такой инструмент?

— Я обыскал все Соединенные Штаты, — ответил Гербер.

— Боже мой! — воскликнул я. — Так скажите же, пожалуйста, что вы нашли?

— Я не нашел этого инструмента.

— Вам известно, что Сэм Шеппард — тоже хирург?

Коронер кивнул.

— Я надеюсь, вы описали этот воображаемый отпечаток хирургического инструмента не для того, чтобы осложнить положение Шеппарда? Вы, разумеется, не могли так поступить?

— Нет, нет, — ответил человек, который двенадцать лет назад сделал все, чтобы угробить Сэма Шеппарда. — Разумеется, нет.

У меня было к нему еще несколько вопросов.

— Коронер Гербер, говорили ли вы некоему интерну, примерно за месяц до убийства Мэрилин Шеппард, что когда-нибудь «поквитаетесь» с Шеппардами?

— Человек, который это говорит, — лжец! — закричал Гербер.

— Говорил ли вам в день убийства доктор Чарлз Элкинд, известный невропатолог, что Сэм серьезно ранен?

— Нет, не говорил.

— Разрешали ли вы, наутро после убийства, нескольким ребятишкам ходить по дому Шеппардов?

— Нет, — ответил Гербер.

Так же он ответил и на следующий мой вопрос, говорил ли он некоему репортеру, через несколько дней после убийства, что, по его мнению, убийцей была женщина.

Когда настала очередь защиты, мы представили двоих свидетелей, которые опровергли все показания Гербера. Оба почтенные, уважаемые граждане, они утверждали, что он делал и говорил именно то, что теперь отрицает.

Ассистентка Гербера, Мери Коуэн, тоже была свидетелем обвинения. Во время перекрестного допроса я обратил ее внимание на расположение пятен крови в комнате, используя фотографии, сделанные доктором Кирком. Она уверяла, что невозможно определить, наносил убийца удары правой или левой рукой. Прежде всего я убедил ее согласиться, что убийца размахивал орудием убийства, стоя в ногах кровати; затем — что пятна крови на дверце шкафа около кровати попали туда при взмахах этого орудия.

— Посмотрите, мисс Коуэн, не кажется ли вам, что им размахивали в левую сторону?

— Похоже, что так, — признала она.

Когда обвинение закончило допрос свидетелей, я предложил закрыть дело за отсутствием доказательств. Судья Тэлти отклонил мое ходатайство, и мы начали допрос свидетелей защиты. Главным из них был доктор Кирк, перечисление званий, должностей и степеней которого заняло почти полчаса. Среди прочего, он много лет занимался применением физики и химии для исследования вещественных доказательств, а также выступал в качестве эксперта в федеральных судах штатов по всей стране.

Работать с доктором Кирком было одно удовольствие: мы понимали друг друга, словно отлично сыгравшиеся бейсбольные защитники, которые не пропустят ни один пас.

Доктор Кирк ясно и четко, с впечатляющими подробностями описал свои находки. Прежде всего он прочитал небольшую лекцию о крови — группы, типы, как течет, как засыхает и какие выводы можно сделать по следам брызг. После этого перешел к описанию того, что обнаружил на месте преступления.

На плане комнаты доктор Кирк начертил линии, соединяющие наружные границы участков, где отсутствовали пятна крови, с центром кровати Мэрилин, и доказал, что нападавший стоял в ногах кровати, с восточной стороны.

Тщательное исследование пятен на восточной стене позволило ему определить, какие из них брызнули из ран Мэрилин, а какие разлетелись от орудия преступления. Кроме того, Кирк рассчитал траекторию взмаха и, с учетом местонахождения нападавшего и расположения пятен крови, сделал заключение, что убийца держал орудие преступления в левой руке. Он также установил, что большое пятно крови на дверце шкафа не принадлежало ни Мэрилин, ни Сэму Шеппарду.

Когда доктор Кирк закончил давать показания, меня уже не беспокоил перекрестный допрос. Такой опытный юрист, как Джон Корриган, не мог не понимать, что в данном случае ничего не добьется. Не удивительно, что он ограничился всего несколькими вопросами.

Кроме доктора Кирка защита представила двух свидетелей, опровергнувших показания Гербера; свидетеля, чьи показания говорили о наличии другого подозреваемого; двух свидетелей, подтвердивших серьезность повреждений, причиненных Сэму в ночь убийства. Одним из них был доктор Ричардс Кох, дантист, показавший, что у Сэма были выбиты два зуба и сильно порезан рот. По его мнению, такие повреждения самому себе причинить невозможно.

Вторым был доктор Элкинс, остеопатолог. На осмотре Сэма, проведенном через два дня после преступления, он выявил трещину в третьем шейном позвонке и ушиб спинного мозга. Я спросил доктора Элкинса, мог ли Сэм сам причинить себе такие повреждения.

— Только выбросившись из окна второго этажа, — ответил он.

Обвинение вызвало еще несколько свидетелей, задачей которых было сгладить впечатление от показаний доктора Кирка. Среди них был и доктор Роджер Марстерс, который в 1955 году подверг сомнению утверждение доктора Кирка, что большое пятно на дверце шкафа не принадлежит ни Сэму, ни Мэрилин.

— Вы имеете опыт в определении группы свежей крови, доктор Марстерс?

— Да, имею.

— До участия в этом деле в 1955 году приходилось ли вам определять группу засохшей крови?

— Вообще-то нет.

— Доктор Марстерс, — сказал я, — в деле имеются показания, что пятна крови, группу которых устанавливал доктор Кирк, были до этого обработаны порошком для выявления отпечатков пальцев. Как вы считаете, могло ли это обстоятельство помешать правильному определению группы крови?

— Да, — подтвердил свидетель, — я считаю, это могло в значительной степени помешать определению группы, загрязнить кровь.

— Вы настаиваете на этом, доктор Марстерс?

— Да, категорически.

Я вытащил из кармана несколько листов бумаги.

— Не писали ли вы случайно статью о порче запекшейся крови?

— Да, — подтвердил Марстерс, — я действительно писал подобную статью для одного из научных журналов.

— Излагали ли вы в этой статье результаты опытов, проводившихся вами, чтобы установить, загрязняет ли порошок, использующийся для дактилоскопии, запекшуюся кровь?

— Да, я проводил такие опыты.

— А разве вы не пришли к выводу, что порошок, применяемый при дактилоскопии, не загрязняет запекшуюся кровь?

— Да, действительно, — согласился он.

В заключительном слове я сравнил штат Огайо с женщиной, что-то разыскивающей в канаве под уличным фонарем. На вопрос прохожего, что случилось, она отвечает, что ищет доллар, который обронила в пятидесяти футах отсюда.

— Так почему же вы ищете здесь? — спросил прохожий.

— Потому что тут светлее.

* * *

Присяжные ушли совещаться 16 ноября. Час проходил за часом, я уже начал покрываться холодным потом, хотя по-прежнему надеялся на победу. Мне позвонил приятель и сказал, что букмекеры Лас-Вегаса дают двадцать против одного за оправдательный вердикт. Букмекеры Кливленда ставили шесть против пяти, и это меня беспокоило.

«Здесь в Кливленде, — думал я, — когда речь идет о Сэме Шеппарде, можно ждать чего угодно».

Мы пообедали и поужинали в гостинице. Потом Сэм, Ариана и Рас Шерман отправились ко мне в номер дожидаться вердикта. Я остался в баре. Вечером, в 21.30, позвонил судья Тэлти и сказал, что присяжные еще не вынесли вердикт и он собирается отправить их на ночь в гостиницу. Я позвонил Расу Шерману и велел привести Сэма. Мы должны присутствовать в зале суда, когда присяжных будут отправлять спать. Там нас ожидал сюрприз. Пока мы добирались, присяжные вынесли вердикт. В 22.30 они вошли в зал суда. Когда они входили, один неожиданно подмигнул мне. Я нагнулся к своему клиенту.

— Сэм, — прошептал я, — мы выиграли.

Я видел, что он мне не верит.

— Мы вынесли вердикт, — объявил Ральф Уичел, старшина присяжных.

— Он у вас?

Уичел передал бумагу с вердиктом бейлифу, тот отдал ее судье Тэлти. Судья развернул бумагу и прочел.

— Мы считаем, что подсудимый невиновен.

Бах! Сэм грохнул кулаком по столу.

— То-то же! — воскликнул он.

— Тише, Сэм, — сказал я, — суд еще не кончился.

Но я хорошо понимал его чувства.

 

Эпилог

Я понял это далеко не сразу, но когда Сэм Шеппард вышел из тюрьмы, он уже был конченый человек. Ничто не могло его спасти. Ему вернули честь и свободу, но не могли вернуть загубленную жизнь.

Он не сумел найти свое место ни как человек, ни как врач. Десять лет в тюрьме, два года постоянного нервного напряжения, алкоголь, наркотики — и все, человеку конец. В 1967 году ему вернули лицензию на право заниматься медицинской практикой. Как и большинство компенсаций, полученных Сэмом Шеппардом от общества, она пришла слишком поздно. На следующий год он поступил на работу в больницу городка Янгстаун, штат Огайо. Через несколько месяцев против Сэма было возбуждено дело, его обвинили в преступной небрежности, в результате которой умер его пациент. Сэм бросил работу, а на следующий день состоялось еще одно прощание. Эпистолярный роман Арианы Теббен-Йоханс и Сэма Шеппарда закончился. Ариана подала на развод.

Сэм переехал в Колумбус, где без особого успеха пытался заняться частной практикой. В конце концов он сделал жалкую попытку заработать деньги на своем имени и стал третьеразрядным профессиональным борцом. В октябре 1969 года он женился на Колин Стрикленд, двадцатилетней дочери своего менеджера.

Через несколько месяцев, перед самым Рождеством, я ужинал с Сэмом. В нем мало что осталось от того человека, с которым я познакомился в тюрьме восемь лет тому назад. Тогда он поразил меня бодростью духа и крепостью тела. Я не заметил в нем никаких признаков разрушения, уже тогда начавшего свое дело. Теперь это разрушение было заметно и во внешности, и в поведении. За ужином он признался мне, что хочет умереть.

— Вряд ли я проживу еще полгода, — сказал Сэм.

Он оказался прав. 6 апреля 1970 года Сэмюэль Шеппард был найден мертвым у себя дома. Его новая жена сказала, что накануне вечером он отвратительно себя чувствовал, решил, что начинается грипп. Но причиной смерти оказалась слишком большая доза лекарства. Кроме того, имелись свидетельства, что последнее время он очень много пил. Ему было всего сорок шесть лет.

На похоронах Сэма я нес его гроб. Помню, что его менеджер был в спортивной куртке, клетчатой рубашке и галстуке с гавайской красоткой. Ричард Шеппард присутствовал на похоронах, но Стив и Сэм-младший путешествовали по Европе и не смогли вернуться в срок. Среди провожавших Сэма была группа юных рокеров, с которыми он подружился. И, разумеется, газетчики и телерепортеры.

Гроб с телом Сэма опустили в могилу и зарыли землей. Последнее, что я видел, уходя с кладбища, — жужжащие кинокамеры.