Уильям Бейли — не профессиональный писатель. Он рабочий, докер, связавший всю свою жизнь с одной из самых боевых организаций американского пролетариата — Профсоюзом портовых грузчиков и складских рабочих Западного побережья США. Бейли занимает в его сан-францисском отделении выборный пост вице-президента.

Я встретилась с ним на общем собрании сан-францисского отделения, куда была приглашена как гостья из Советского Союза.

По внешности Бейли — типичный старый моряк, подвижный, сухощавый, с обветренным морщинистым лицом. Видимо, насмешник: глаза то и дело хитро щурятся. Ему далеко за 60. Кое-что в его биографии напоминает биографию героя его повести Нельсона. Он проплавал на судах более 23 лет и «с 1929 года, — заметил он, — без меня, кажется, не обходилась ни одна стачка моряков». В 1936 году он сражался в Испании — был пулеметчиком в батальоне Линкольна, участвовал во многих боях. Бейли по сей день много работает в порту и в профсоюзе, а по ночам пишет. Другое увлечение Уильяма — фотография. Но он снимает главным образом не море и закаты, а то, что может потом явиться документом истории: демонстрации и стачки, деятелей рабочего движения, снимает, как трудятся рабочие.

Недавно он прислал мне свою рукопись «Ветер рождает бурю», которая публикуется ниже в сокращенном виде. Вместе с рукописью Уильям прислал мне и письмо, выдержки из которого хочется здесь процитировать.

«Моя повесть задумана, — пишет Бейли , — как дань мужеству американских моряков, которые выступали солидарно с другими народами в решающие минуты, а в периоды великих бед и испытаний умели доказать свою отвагу. Я также хотел, чтобы рассказанное мною послужило примером для тех, кто испытывает разочарование в повседневной революционной борьбе, считая, что темп ее замедлен и приходится заниматься «обыденными» делами, якобы не представляющими большой важности. Между тем, если бы сложить все эти «обыденные» дела вместе, то получился бы весьма внушительный итог. Надо помнить, что подлинно значительные события совершаются лишь на основе прочного фундамента, заложенного теми, кто не гнушался «обыденной» работы. Пример тому русская революция. Она явилась великим событием, подготовленным кропотливым трудом народа...

Теперь несколько слов о фактах, положенных в основу моей повести. В сентябре 1919 года в порту Сиэтл грузилось для отправки в Россию американское торговое судно «Дилайт». Под невинной маркировкой в ящиках скрывалось оружие и военные материалы для американских экспедиционных сил под командованием генерала Грейвса. Но сочувствовавшие большевикам докеры отказались грузить и объявили забастовку. Она продолжалась несколько недель, а когда в конце концов судно вышло в море, были все основания предполагать, что из-за длительной задержки военный груз попадет уже «не в те руки». Возможно, это так и случилось. Хотя моя повесть не документальна, но я включил в нее события, имевшие место в действительности, и кое-что из своего личного опыта; кое-что я домыслил, и все вместе это составило мою книгу.

Писал я ее, рассчитывая на американских читателей — на рабочих, главным образом на. моряков, но мне кажется, что она будет близка по материалу и рабочим в других странах, быть может, напомнит им что-нибудь из их собственного опыта. С замиранием сердца буду ждать выхода ее в свет на русском языке. Хочу надеяться, что те долгие часы, которые я провел за пишущей машинкой, не пропали даром.

Напоследок хотелось бы подчеркнуть мысль, побудившую меня дать такое название моей повести. В одиночку никому не раздуть дыханием и ветерка, когда же воедино сливается дыхание огромных масс, то поднимается вихрь. Таким вихрем, такой народной бурей была большевистская революция в России».

Я переводила эту повесть, написанную в сегодняшней Америке о событиях, происходивших полвека тому назад, когда в далекой России рабочие и крестьяне взяли власть в свои руки, и мне вспомнилось письмо, которое рабочие Сиэтла передали В. И. Ленину через матросов русского судна «Шилка» в конце декабря 1917 года. В письме есть такие строки, которые подтверждают достоверность чувств, побудивших героев Бейли поступить так, как они поступают в повести:

«Вы, русские рабочие, взяв в свои руки контроль и создавая новый общественный строй, творите больше, чем свое собственное будущее: вы вдохновляете и ускоряете революционное движение, подобного которому мир еще никогда не видал... Рабочие, остававшиеся до сих пор глухими ко всей нашей пропаганде, теперь радостно слушают нас...

...Пролетариат остального мира делает величайшие усилия, чтобы сбросить власть паразитов и установить такой же общественный порядок в своих странах».

Самый факт создания в США повести «Ветер рождает бурю» показывает, что и сегодня лучшая часть американского пролетариата воспринимает русский Октябрь как зарю Нового дня.

 

Глава первая

Среди морских специалистов «Американский сокол» считался одним из самых прочных судов во всем торговом флоте. История его такова. Он был построен немцами на громадных Кильских верфях в 1913 году и поначалу назывался «Франкфурт-на-Майне». Под этим названием он совершил свой первый и единственный рейс в Нью-Йорк.

А 6 апреля 1917 года, в день, когда «Франкфурт» должен был выйти из нью-йоркского порта в обратный рейс, Соединенные Штаты объявили Германии войну. Капитан решил затопить судно, чтобы оно не досталось неприятелю. До прибытия американских властей команда успела свинтить головки цилиндров с главного двигателя и выбросить их за борт, забить цементом насосы и, выключив воду, сжечь котлы; немцы были уже готовы открыть кингстоны и затопить судно, но тут на борт поднялись представители военно-морского флота США и реквизировали пароход. Хотя повреждения были серьезные, американские механики справились с ремонтом за несколько месяцев, и судно снова вернулось в строй.

Вот тогда-то «Франкфурт» и был переименован в «Американский сокол» и уже под американским флагом стал курсировать через Атлантику вместе с сотнями других судов, перевозивших военные грузы для американских экспедиционных сил в Европе.

Вскоре судно приобрело мировую известность. «Сокол» шел в составе конвоя, когда у него произошла поломка рулевой машины и ему было приказано отстать. Пока команда была занята ремонтом, пароход беспомощно болтался на волнах, и тут его выследил германский рейдер «Граф фон Эссен», охотившийся за отставшими от конвоя судами.

Полагая, что «Сокол» не вооружен, немцы подошли на близкое расстояние и навели орудия. Тогда на «Соколе» сорвали чехол с единственной трехдюймовой пушки, замаскированной порожней тарой, и выстрелили по рейдеру. Снаряд попал в кормовую часть рейдера. Там поднялась паника. Артиллеристы «Сокола» выстрелили снова. Второй снаряд угодил в цистерны с нефтью. Раздался взрыв, цистерны взлетели на воздух, нефть хлынула на палубу. Вспыхнул пожар. Объятый пламенем морской разбойник пустился наутек. А на «Соколе» снова принялись за ремонт рулевой машины.

За смелые действия судно было отмечено в приказе военного министерства. В течение двух недель газеты всех стран мира писали о грузовом пароходе и его команде, печатали фотоснимки отважных моряков. Художники и карикатуристы всячески обыгрывали образ бесстрашного сокола, вонзающего когти в змею, которая символизировала немецкий рейдер.

С окончанием войны серую военную краску на «Соколе» заменили черной, и он опять стал обычным торговым пароходом. И вот теперь он входил в сан-францисскую гавань, проделав рейс из Нью-Йорка через Панамский канал за двадцать одни сутки. В трюмах его было пусто. В нью-йоркской конторе пароходной компании капитан получил приказ следовать с балластом в Сан-Франциско и принять там на борт некий груз, порт назначения которого ему тоже пока не сообщили. Все это капитану предстояло узнать на месте.

Стоя на левом крыле капитанского мостика, Роберт Бивер вводил свое судно в порт. Бывалый моряк, сорок лет проплававший на торговых судах, Бивер был капитаном «Сокола» около года. Когда-то в молодости, едва получив диплом капитана, Роберт Бивер приобрел собственную шхуну и, курсируя между южными островами Тихого океана, вел бойкую торговлю копрой. Но шхуна разбилась на рифах во время урагана, и на этом его карьера судовладельца окончилась. За недолгий срок пребывания на «Соколе» Бивер создал себе в глазах хозяев репутацию верного служаки. Из всех пароходов, принадлежавших этой компании, «Сокол» стал самым дешевым в эксплуатации. Расходы по ремонту двигателей и механизмов были умеренными и сравнительно редкими. Если механики не справлялись с работой, Бивер немедленно выгонял их и нанимал других. Если у кочегаров уходило слишком много топлива, он ругах их на все корки, а заметив нарушение вторично, говорил: «На следующей стоянке пакуй свои пожитки!» Бивер выгадывал на чем только мог и в особенности на желудках команды. Старшему стюарду он приказывал покупать мясо самых низших сортов. Полуголодный человек работает усерднее, чем сытый, — таково было убеждение Бивера.

Однажды во время рейса в Южную Америку он, придравшись к какой-то мелочи, привязал кочегара-панамца к мачте и, верный духу капитана Блая, исхлестал его плеткой до полусмерти. Бивера привлекли к суду, но он сумел выкрутиться, заявив, будто кочегар замахнулся на него лопатой.

После этого случая кто-то окрестил Бивера «капитан Плетка», и эта кличка так и прилипла к нему. Но пароходная компания дорожила Бивером. За свою преданность он всегда мог рассчитывать на самые прибыльные рейсы, на самый выгодный груз. Потому-то, следуя на сей раз в Сан-Франциско, он не очень ломал себе голову над тем, что означает вся эта загадочность и какой груз ему предстоит принять. Бивер всегда считал, что начальство исполнено мудрости и печется об его интересах. А у себя на судне он хозяин, в его дела никто не вмешивается, и это — главное. Да и платят ему вовремя. А о рейсах и грузах пусть заботится начальство. Стало быть, нечего гадать, зачем его посылают в Сан-Франциско: вот уже порт, и здесь ему все скажут. Тем временем «Сокол» подходил к причалу.

— Право руля! — скомандовал капитан.

— Есть право руля! — ответил рулевой и медленно повернул штурвал.

Третий помощник Джон Хомер, стоя у машинного телеграфа, подавал команды вниз, в машинное отделение.

— Эй, Хомер, тихий ход! — крикнул капитан.

— Есть тихий ход, сэр!

Судно прижималось к стенке причала.

— Сандерс! — заорал капитан старшему помощнику, тот стоял на носу с матросами, державшими наготове швартовы. — Какого черта вы там ждете? Подавайте концы! Или, может, мне за вас бросить?

Сконфуженный грубым окриком в присутствии подчиненных, Сандерс крикнул стоявшему у борта матросу:

— Подавай!

Раскручиваясь, полетел конец, на причале его поймали. Затем второй помощник Купермен, наблюдавший за продвижением кормовой части судна, скомандовал матросам подать кормовые концы. Через несколько минут «Сокол» пришвартовался.

В последний раз оглядев судно, капитан Бивер приказал помощнику дать в машинное отделение команду остановить двигатели. Просигналив вниз, тот отправился в штурманскую рубку и записал в вахтенном журнале: «Двигатели остановлены в 8.45». Потом вышел из рубки и, подозвав судового плотника Кнута Нельсона и матроса О'Райли, велел им подать трап и закрепить сетку. Нельсон уже поднимался на палубу, когда навстречу ему вылетел — плащ внакидку — матрос Джек Мартин.

— Куда тебя несет? — удивился Нельсон.

— Нельзя ли без дурацких вопросов?

— Что, не терпится?

— А тебе-то что? Ну, не терпится.

— Уж так она заждалась! — засмеялся Нельсон.

— Четыре месяца — не шутка. Заждалась.

— А как ее зовут, твою новую зазнобу? Луиза, Мэри, Элен?

— Не угадал. Сузи. Да я же тебе о ней рассказывал.

— Ты мне о стольких рассказывал, всех и не упомнишь!

— Завидуешь, приятель! Или решил сыграть роль строгого папаши?

— Эх, Джек, если б я тебя не знал, я сказал бы: пустая у тебя башка!

Мартин посмотрел на Нельсона.

— Это тебе только кажется, будто ты меня знаешь!

— Нет, знаю все-таки. Как-никак — на третьей посудине вместе ходим. Ну, а за этот рейс я изучил тебя, пожалуй, лучше, чем свой фуганок.

— Хорошенькое сравнение! Я тебе, Нельсон, не фуганок! Агитируй кого хочешь, а меня твоими бредовыми политическими идеями не проймешь. Я, брат, тоже тебя изучил.

Оба засмеялись, и Нельсон потрепал Мартина по плечу.

— Ступай, а то как бы не охладела к тебе твоя девчонка.

— Не бойся, не охладеет. Я предупредил ее, она ждет.

— Хвастун ты, Джек! По совести сказать, ты славный малый, только дурачина!

— Это я тоже слышал: дурачина, хоть и с образованием. И так далее, и тому подобное. Ну, пока! — И Мартин зашагал по длинному причалу. У ворот ему попались навстречу двое хорошо одетых мужчин, один из них держал в руке портфель. Посторонившись и пропустив их на причал, Мартин вышел на улицу и окликнул проезжавшее такси.

А те двое направились к «Соколу» и, осмотревшись по сторонам, стали осторожно подниматься по трапу. На палубе стоял матрос. Это был Нельсон.

— Где можно видеть капитана? — спросил один из незнакомцев.

— Он у себя в каюте, сэр!

Стук в дверь заставил капитана Бивера вскочить. Он отворил и, увидев пришедших, узнал в одном из них Уоррена Коллинза, представителя пароходной компании на Восточном побережье.

— Прошу вас, господа, — сказал капитан, жестом предлагая им войти. — Располагайтесь. Вот уж, право, не ожидал увидеть вас здесь, мистер Коллинз. Ведь три недели тому назад в Нью-Йорке вы благословили меня в путь.

— Как видите, пришлось приехать, — ответил Коллинз. — Капитан Бивер, разрешите представить вас мистеру Мэтьюзу, сотруднику государственного департамента.

С видом радушного хозяина Бивер пожал обоим руки.

— Разговор будет конфиденциальным, — проговорил Коллинз.

— Понимаю, сэр!

Капитан захлопнул иллюминатор, запер дверь на ключ и вернулся на свое место за письменным столом.

— Мистер Мэтьюз подсел ко мне в вагон в Вашингтоне, — сообщил Коллинз, — и мы приехали сюда вместе, чтобы встретить ваш пароход. Вам дается задание, которое вас наверняка заинтересует. Но, пожалуй, лучше, чтобы мистер Мэтьюз сам ввел вас в курс дела.

— С удовольствием! — Мэтьюз поставил на стол портфель, открыл его и вытащил оттуда бумаги. — Капитан Бивер, я прибыл с чрезвычайно важным поручением. Оно связано с некоторыми осложнениями международного характера. Быть может, вы считаете, что война для нас действительно кончилась? Должен вас разочаровать. Она только начинается.

Капитан Бивер с недоумением взглянул на Коллинза. Тот кивнул, подтверждая слова представителя государственного департамента. А Мэтьюз закурил и, выпустив струйку дыма, положил сигарету в пепельницу, как бы готовясь к долгому разговору.

— Я имею в виду войну, которая идет в России, — заговорил он, наконец, глядя на капитана. — Похоже, что большевики сумели поднять весь народ на борьбу с законными властями. В семнадцатом мы полагали, что это — ну, как бы вам сказать — обычная демонстрация протеста, какие любят устраивать европейцы, денек пошумят, и тем все кончится. Но теперь дело зашло так далеко, что под угрозой оказалась безопасность нашей собственной политической системы. Да и не только нашей, но и западноевропейской.

Мэтьюз вытащил платок и вытер лоб. Капитан, воспользовавшись паузой, налил себе воды. Коллинз вытянул ноги поудобнее и откинулся на спинку кресла.

— Этой революцией, — снова заговорил Мэтьюз, — охвачены уже две трети России, и, если не будут приняты срочные меры, в ближайшие месяцы вся страна окажется под властью большевиков.

— А как же их армия, мистер Мэтьюз? — спросил капитан. — Ведь у русских большая армия!

— В русской армии, если ее вообще еще можно называть армией, полный развал. Солдаты перешли на сторону большевиков. Но значительная часть офицерства сохранила верность властям.

Бивер придал своему лицу сочувственное выражение. А Мэтьюз продолжал:

— В России у нас немало друзей, которые твердо намерены не допустить победы большевиков. Они создают крупные армии для подавления этого мятежа и сумели уже отвоевать часть стратегически важной территории. А наша задача в настоящий момент — помочь оружием тем генералам, которые борются с большевиками на Дальнем Востоке. Но затруднение в том, — проговорил он с расстановкой, глядя прямо в лицо капитану, — что во всем мире растет протест против вмешательства Франции и Англии во внутренние дела России. Поэтому и нам приходится действовать осторожно. У нас ведь тоже есть радикалы и идеалисты как в палате представителей, так и в сенате. Так вот, они требуют, чтобы Америка сохраняла нейтралитет. А мы вовсе не хотим дать им повод для критики. Иными словами, капитан, наша помощь должна осуществляться без всякого шума, оставаясь, так сказать, семейной тайной.

— Очень интересно, мистер Мэтьюз. Приятно услышать, что в Вашингтоне не дремлют.

— Пока бушует русская революция, им не до сна, поверьте. Теперь вы, вероятно, спросите, почему мы остановили свой выбор на вас? На то есть особые причины. Конечно, можно было бы использовать и более современный пароход. Но мы отказались от этой мысли, чтобы не вызывать подозрений. Заинтересованные лица в Вашингтоне высказались за судно среднего тоннажа и средней скорости. Так, обычный пароход-бродяга, заходит то в один порт, то в другой и подбирает груз, какой попадется. Ваш «Сокол» — как раз то, что нужно. Ну и, кроме того, мы искали подходящего капитана. Такого, на которого можно положиться. Нам предложили несколько кандидатур, но мы выбрали вас — вы человек дела и умеете держать команду в руках. Вам будет, наверно, приятно узнать, капитан, что в Вашингтоне у вас есть весьма влиятельные доброжелатели.

— Я польщен, мистер Мэтьюз, и сделаю все, что в моих силах.

— Так я и полагал. А теперь взгляните, что вам предстоит доставить в Россию. — И Мэтьюз вручил капитану длинный список. — Всего — четырнадцать тысяч ящиков. В них сто орудий, сорок тысяч винтовок, десять тысяч станковых пулеметов, боеприпасы, медикаменты и многое другое. Как видите, немало. Конечно, неплохо бы еще и танки послать. Но вы представляете себе, какой поднялся бы переполох, если бы по Сан-Франциско вдруг прогрохотали тяжелые танки? Да еще по направлению к порту? Ведь у всех еще свежа в памяти война! Кстати, насчет этой помощи есть три разных мнения. Первое: вообще не совать носа в дела русских. Второе — снабжать русских только продовольствием и одеждой. И третье — его придерживается влиятельное меньшинство — содействовать разгрому большевиков. Но поскольку американский народ революции сочувствует и большая часть России уже в руках большевиков, кое-кто в Вашингтоне предпочитает вести двойную игру. Ведь если большевики победят, мы окажемся в глупейшем положении; они станут кричать на весь мир, что Америка помогала их врагам. Поэтому лучше делать вид, будто мы посылаем русским продовольствие, одежду и медикаменты. Белые генералы поймут, в чем дело, — они будут в курсе, а американцы примут все за чистую монету и обрадуются такому проявлению доброй воли со стороны правительства.

Капитан кивнул и натянуто улыбнулся. Мэтьюз продолжал:

— Если победят белые генералы, они будут считать нас своими спасителями. Если же, не дай бог, победят большевики, то мы потребуем у них концессии — за помощь, оказанную русскому народу. Пожалуй, стоит дать в газетах сообщение, что русским посланы продовольствие и одежда. Но только, конечно, после того, как вы отчалите.

— А почему не сейчас? — спросил молчавший до сих пор Коллинз.

— Нельзя, — решительно ответил Мэтьюз. — Найдутся любопытные, и тогда мы не оберемся неприятностей. Нет, нет! Никаких официальных сообщений, пока судно не выйдет в море. Но вы, капитан, можете говорить всем, в том числе и команде, что грузите продовольствие и игрушки для русских детей. Да, игрушки — наша сентиментальная публика на это. клюнет!

— Но тут у вас значатся, сэр, сто пушек и две полевые кухни, — растерянно возразил капитан. — А это, как вы понимаете, предметы громоздкие! Вы не боитесь, что они будут обнаружены? Ведь это не мелочи какие-нибудь — взял и завернул в старые газеты!

— Совершенно верно, но мы учли решительно все. Именно потому, что кухни будут бросаться в глаза, они и послужат для маскировки. На них написано «Помощь». И одеяла упакованы так, чтобы сразу видно было, что это такое. А вот орудия — наоборот. Наши артиллеристы разобрали их, уложили детали в большие ящики и тщательно замаскировали. Все запаковано очень аккуратно и прочно. В последнюю очередь будут грузить консервы, одеяла, галеты и эти самые полевые кухни. И пусть все это останется на причале, на самом виду, до последней минуты. На ящиках четкая маркировка: «Продовольствие», «Игрушки».

— Отлично, — сказал капитан. — А теперь разрешите узнать, когда начнется погрузка?

— Сейчас скажу. Я обо всем уже договорился с грузовым агентством. Ровно в полдень, — Мэтьюз вынул часы, посмотрел на них и положил обратно в жилетный карман, — иными словами, через полтора часа со склада выйдут первые автофургоны. Машины пойдут сюда сплошным потоком. Ящики сразу же сгружать в трюмы. По нашим расчетам, погрузка должна быть закончена завтра утром к пяти тридцати. А час спустя ваше судно выйдет в море. Это реально?

— Да, сэр, вполне. Пожалуй, даже всего двадцать минут спустя.

— Прекрасно! — оживился Мэтьюз. — Не зря я на вас так рассчитывал, капитан. Верно мне говорили в Вашингтоне, что вам любые трудности нипочем. — Он извлек из портфеля пачку бумаг. — Здесь карты Тихого океана. Мы проложили для вас курс. Я знаю, такие бывалые моряки не любят мелочной опеки, но зато в любой час дня и ночи мы будем знать, где вы находитесь. Да, чтобы не забыть: радировать будете один раз в сутки. Чем реже пользоваться передатчиком, тем лучше. В случае каких-нибудь изменений вас известят накануне прибытия. Если извещения не будет, следуйте этим курсом. Наши инструкции будут подписаны «Самаритянин». Значит, так. Вы выходите в Охотское море и следуете до этого вот порта на Дальнем Востоке. — Тут Мэтьюз ткнул в едва заметную точку на карте. — Ни в какие промежуточные порты не заходите. Доставите груз по назначению и пойдете через Татарский пролив в Японское море. В Нагасаки возьмете все, что нужно для обратного рейса. Да, меня просили предупредить вас, что в Охотском море возможно столкновение с русскими военными кораблями. Впрочем, флот у русских настолько мал, что это едва ли вероятно. Но все же будьте начеку. Если вас остановят корабли красных, скажете, что идете в Японию. Впрочем, решайте сами на месте, как выйти из положения. А я прикажу радировать, куда надо, что завтра «Сокол» выходит в море.

— Договорились, — сказал капитан, — у меня возражений нет.

— Отлично. Мистер Коллинз уже распорядился обеспечить вас углем. А провиант и все прочее будет у вас на борту до двадцати четырех ноль-ноль. Что еще, капитан? Есть какие-нибудь вопросы? Сомнения?

— Нет, сэр. Ни вопросов, ни сомнений. Передайте в Вашингтоне, что они могут быть спокойны. Рука у меня твердая.

Все трое встали.

— Позвольте вас заверить, капитан Бивер, — сказал Мэтьюз, — что Вашингтон сумеет оценить вашу заслугу. По возвращении вас ждет денежная награда. Ну, капитан, счастливого плавания! До встречи!

Гости спустились по трапу на причал и направились к воротам. Капитан видел с палубы, как они вышли за ворота, к ожидавшей их машине. Потом он вернулся к себе, сел за стол, закурил и, откинувшись в кресле, уставился в потолок.

 

Глава вторая

Капитану Биверу было решительно все равно, кто победит: большевики или белые генералы. Он служит тому, кто ему платит. А если сделать ставку на тех, кто хочет разбить большевиков, то, видно, можно изрядно подзаработать. Обещанная Мэтьюзом денежная награда не шла у него из головы. Интересно, сколько они отвалят? Пятьсот долларов? Тысячу? Две тысячи? А может, даже все пять? Впрочем, и это не так уж много, если учесть, что за груз ему предстоит доставить. А вдруг все совсем не так просто, как изобразил Мэтьюз? Что, если у красных все-таки есть корабли и они задержат «Сокол», устроят обыск и обнаружат винтовки и орудия? Как быть тогда? Сказать, что орудия нужны мне для лова рыбы? Так большевики и поверят! Нет, уж если суждено встретиться в море с русскими, дай бог, чтобы это были те, кому мы помогаем!.. А что он за птица, этот Мэтьюз? Можно ли ему верить? — размышлял капитан, дымя сигаретой. Что он в одной шайке с нынешними заправилами, это ясно. И мечтает дорваться до высокого дипломатического поста. Если в России победят белые генералы, он, может, и получит теплое местечко в награду за свои старания. А что получу я, сделав за него грязную работу? Кость, которую мне позволят обглодать за преданность хозяевам? И все-таки, хоть я человек маленький, у меня положение прочнее, чем у него. Потеряет его шайка власть, и он тоже превратится в нуль. А я, как был капитаном, так и останусь. Я хозяин на своем судне.

Капитан сунул сигарету в пепельницу, достал из ящика бутылку шотландского виски и, налив стакан, залпом осушил его. Алкоголь взбодрил Бивера: с утра он не позавтракал, успел только выпить чашку кофе. А работы сегодня — невпроворот.

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул капитан.

На пороге стоял механик Рональд Бьюкенен. Проплавав пятнадцать лет на разных судах и постепенно дослужившись до старшего механика, Бьюкенен хорошо разбирался в двигателях любых систем. Каждую свободную минуту он штудировал книги по механике, доставая их где только можно, всеми правдами и неправдами. Во время войны, когда специалистов не хватало, он был аттестован на старшего механика и теперь держался за свое место зубами.

Признавая Бивера царем и богом на верхней палубе, себя он почитал полновластным хозяином в машинном отделении. Он давно постиг простую истину: если хочешь добиться успеха, подыгрывай сильному. Сам жил по принципу «Не высовывайся!» и любил советовать это другим. Словом, Бьюкенен был доволен всем — и своим положением, и порядками на судне. Правда, подчас его злил капитан; любит старик совать нос в работу машинного отделения и обожает поучать. Но с этим Бьюкенен готов был мириться — пусть капитан потешит душу, добрее будет.

-— Что скажете, старший механик?

— Зашел узнать, когда подойдут баржи с углем.

— Коллинз сказал мне, что скоро. Отходим завтра в шесть ноль-ноль.

— Что ж, самое время начинать день, — заметил Бьюкенен. — И куда, позвольте спросить, мы направляемся?

— На север России.

— Как, в Россию? А я только сегодня читал в газете: большевики наступают повсюду.

— Насчет этого я не в курсе. Мне дан приказ — доставить туда одежду и продовольствие. А других сведений я не имею. Распорядитесь, чтобы к пяти часам судно было под парами — может, успеем выйти раньше.

Старший механик больше не стал ничего спрашивать. По тону капитана было ясно, что сейчас ему лучше уйти.

— Есть, капитан. Как только подойдут баржи, поставлю людей грузить уголь. В пять ноль-ноль машина будет готова, — бодро сказал он, а про себя подумал: «Вот ведь гад! Дураку и то ясно, что если отход в шесть, то пар должен быть в пять. Так нет, обязательно должен дать указание!»

Отпустив Бьюкенена, капитан пошел искать старшего помощника. Лоуэлл Сандерс сидел у себя и писал письмо. Капитан распорядился загружать первый, третий и пятый трюмы, сказал, что Коллинз пришлет своего человека наблюдать за погрузкой, и велел, чтобы завтра в шесть все было готово к отходу.

— На берег никого не отпускать! — добавил он в заключение. — Сейчас начнет прибывать продовольствие и все, что требуется для рейса. Надо быстро погрузить.

Помощник выслушал капитана и спросил:

— Куда идем?

— В Россию. Если вас будут спрашивать, что грузим, отвечайте: продовольствие, игрушки, одеяла и медикаменты для русских детей. Я сойду на берег оформить документы. А вы тут глядите в оба.

— Есть, сэр, — гаркнул Сандерс.

Через час подошла угольная баржа. Ее сразу пришвартовали к «Соколу» и стали грузить уголь в судовые бункеры. С берега уже подали шланги и качали в танки питьевую воду. Появились грузовики с продовольствием, бельем и запасными частями. Матросы ловко перетаскивали все на судно. Сандерс наблюдал с палубы за их работой. Он служил старшим помощником на «Соколе» уже три года. Однажды, когда предшественник Бивера внезапно заболел и был списан на берег в Ливерпуле, Сандерс весь обратный рейс до Нью-Йорка заменял капитана. Вкусив всю прелесть власти, он воспринял назначение Бивера как тяжелый удар. Сандерс тогда хотел уволиться, однако капитан порта отговорил его: «Потерпи, получишь свое судно!» С тех пор прошло уже больше года, а компания о нем так и не вспомнила. И теперь, глядя, как грузят припасы, Сандерс вдруг подумал, что с этим рейсом что-то нечисто. Обычно капитан передавал ему полный список грузов и сообщал, в каких портах стоянка. А на этот раз ни списка, ни разговора о стоянках. Что бы это значило? Может, капитан просто занят?

Тем временем появились докеры и начали готовиться к работе: опустили стрелы, проверили такелаж. Подкатили первые автофургоны с грузом. Шоферы распахнули стальные дверцы, из машин стали выволакивать ящики. Сандерс смотрел, как контейнер с ящиками взлетает наверх и опускается в трюм. Ящики были аккуратно окантованы стальными полосами. Решив посмотреть, как идет погрузка на корме, Сандерс повернулся и увидел Бьюкенена, тоже вышедшего на палубу.

— Наверно, рейс будет долгий, — заметил Бьюкенен. — И я слыхал, что в России чертовски холодно в это время года.

— Смотря по тому, в какой порт мы идем, — сказал старший помощник. — Россия велика.

— В какой же?

— Не знаю. Старик не сказал, и я решил, лучше не спрашивать.

— Что грузим? — спросил Бьюкенен. — Я так понимаю — продовольствие для русских, да?

— Могу лишь повторить то, что мне сказал старик: продукты и игрушки для голодающих русских детей. — Сандерс оглянулся и заметил стоявшего поблизости Нельсона. — Вот как! И давно ты подслушиваешь?

— Я не подслушивал, сэр. Я только хотел спросить, куда класть лишние маты из четвертого трюма.

— Пускай матросы перенесут их на палубу — может, они пригодятся грузчикам.

Нельсон сам перенес маты, а потом пошел на корму к себе в каюту, которую занимал вдвоем с боцманом, и присел на койку. Раскрыв газету, доставленную на пароход мальчишкой-газетчиком, он стал читать последние новости. В Вашингтоне некий сенатор обрушился на правительство за то, что оно недостаточно энергично содействует подавлению большевистского мятежа в России, и требовал послать в помощь белым генералам военные корабли и морскую пехоту. Небольшая редакционная статья дышала ненавистью и злобой к революционной России. Она тоже кончалась требованием, чтобы Соединенные Штаты присоединились к тем государствам, которые хотят силой оружия ликвидировать большевистскую угрозу.

«Странное дело, — подумал Нельсон. — Мы тут собираемся везти русским продовольствие и игрушки, а этот сенатор и такая влиятельная газета требуют послать в Россию войска и военные корабли! Непонятно что-то». Нельсон закурил и вышел в проход. Там он увидел кочегара Паппаса.

— Знаешь новость, Пап?

— Нет. Какую?

— Да вот, везем русским детям продовольствие и игрушки.

— Кто тебе сказал, Нельсон?

— Слышал, как старший помощник и старший механик говорили между собой.

— Вот это здорово! — заметил Паппас. — И с русских потребуют небось за каждую игрушку пол-литра крови, а?

— Все это очень подозрительно. — И Нельсон рассказал про редакционную статью и речь сенатора.

— Но как нам это выяснить? — Паппас взглянул в хмурое лицо Нельсона. — А может, это и правда помощь русским?

— Кто его знает. Может, и помощь. Америка не раз посылала другим странам продовольствие и одежду. А все-таки будем начеку.

Паппас пошел поесть, а Нельсон заглянул в люк пятого трюма. Там докеры, работая как-то особенно сноровисто, принимали груз и крепили его вдоль переборок. Ящики были одного размера и окрашены в один цвет; на каждом по всем четырем сторонам стояло одно только слово: «Продовольствие». Однако Нельсон не мог избавиться от тревожного чувства: то, что он видел здесь, противоречило прочитанному в газете. В России ему побывать не довелось, несмотря на то что плавал он уже много лет. Его отец был эмигрант-норвежец, а сам Кнут родился в штате Мэн, в портовом городке, и свой первый рейс совершил на рыбачьей шхуне, какие ходили на промысел к Нью-Фаундленду и каждую неделю доставляли свой улов в Портленд или в Бостон. Кнуту так полюбилась морская жизнь, что, несмотря на гнев родителей, он бросил школу и стал моряком. Где он только не побывал — в Бомбее и Калькутте, Гонконге и Шанхае, Иокогаме и Порт-Саиде. Другие моряки, попадая в порт, торопились в злачные места, где вдоволь спиртного и полно дешевых женщин, а Кнут осматривал достопримечательности города, музеи, памятники старины. Он шел туда, где жили и работали бедняки, и никогда не упускал возможности побеседовать с ними. Он покупал книги о государственном устройстве разных стран, об их природных ресурсах и экономике, о положении народа. Знал, где какие есть политические партии, какие профсоюзы.

Однажды, вернувшись из плавания, Нельсон узнал о существовании в Бостоне «Общества борьбы за лучшую жизнь».

В эту небольшую организацию входили люди думающие — в основном студенты.

Нельсон вступил в Общество. В эту довольно замкнутую среду он принес свой жизненный опыт и наблюдения человека, который много повидал. Но и организация дала ему немало. Здесь он узнал, какие социальные бури потрясают мир. Одна из дискуссий особенно запомнилась Нельсону. Докладчик говорил о царизме и о революции 1905 года. Этот рассказ навсегда врезался Нельсону в память, и, понимая, что капиталистическое правительство будет стремиться помочь реакционному режиму, он не мог не тревожиться по поводу подозрительных грузов, которыми набивали сейчас трюмы «Сокола».

Из газет Нельсон знал о большевистской революции, о том, что в России установлена власть Советов и впервые в истории создается новое общество. И он сочувствовал большевикам.

Сойдя на причал, Нельсон как бы невзначай покрутился вокруг ящиков, сгруженных с машин на землю. Ящиков были сотни — все с маркировкой «Мясные консервы». Он подошел поближе, осмотрел их повнимательнее: что ж, значит, и вправду консервы! Поодаль он увидел тюки одеял, перевязанные толстой проволокой. В том, что это одеяла, он убедился воочию. Несколько успокоившись, Нельсон опять поднялся на палубу, заглянул в открытый люк: внизу в трюме суетились докеры, едва успевая размещать поступающий груз. Подошел кочегар Санчес и тоже заглянул в люк. Нельсон сказал:

— А здорово все-таки, что мы наконец посылаем голодающим еду, а не что-то другое...

— Я так и думал, что ты обрадуешься, — усмехнулся Санчес. — А то ты все переживаешь, что рабочим плохо живется.

Нельсон вскинул голову: ему послышалась насмешка в этих словах, но Санчес улыбался вполне дружелюбно.

— А сам ты разве не рабочий?

— Рабочий, ну и что? Я получаю жратву три раза в день и сплю в тепле на койке, а не валяюсь под дождем и иногда могу даже к бабе пойти. Так стану я тревожиться из-за того, что где-то там, на краю света, голодают какие-то русские. Да они привыкли голодать!

— Но теперь большевики хотят с этим покончить! — возразил Нельсон.

— Мне лично неизвестно, что там у них делается. Правда, сегодня я кое-что прочел в газете, и сдается мне, эти большевики тоже не сахар.

— Почему ты так решил?

— Да вот один сенатор заявил, что мы должны помогать их противникам.

— Мало ли что он мелет? Мы должны народу помочь, ясно? Война всегда приносит голод и страдания простым людям.

— Ну, может быть. А пока я пойду поем. Мне скоро заступать на вахту. — И Санчес направился в столовую команды.

Понаблюдав еще немного за работой грузчиков, Нельсон почувствовал, что он голоден, и тоже пошел поесть. Когда он снова появился на палубе, к нему подошел грузчик-негр и спросил, нельзя ли тут разжиться чашкой кофе: им запретили отлучаться на берег, а до конца работы еще далеко. Нельсон сходил в столовую и принес оттуда грузчику кофе и бутерброд, но поманил его за рубку: команде категорически запрещено угощать посторонних, объяснил он, и, если увидит начальство, его могут выгнать.

— Такой работы я не припомню, — пожаловался негр, жуя бутерброд. — Нас предупредили: если кто-нибудь трахнет хоть один ящик, всю бригаду уволят и не станут доискиваться, кто виноват. Оттого мы все так нервничаем, будто грузим стекло или динамит.

—- Но как же они смеют требовать, чтобы вы работали столько часов без передышки?

— Как видишь, смеют. Денежки каждому нужны, хоть достаются они нам нелегко. Спасибо, брат, за кофе. Пойду, а то стивидор хватится, что меня нет, и будет мне нахлобучка. — Негр побежал вниз, а Нельсон отнес пустую чашку на место и решил спуститься в котельную.

■

Внизу в котельной Паппас держал под паром два вспомогательных котла для лебедок, остальные котлы на стоянке бездействовали. Паппас, великий мастер своего дела, был родом из Салоник, но по примеру двух старших братьев покинул Грецию еще в юности: не было сил смотреть, рассказывал он, как делят на шестерых скудную еду, которой едва хватило бы на двоих, да слушать, как кашляет день-деньской больная сестренка. Несколько лет Паппас ходил на разных пароходах помощником кочегара, и, хотя кормежка везде была дрянная, все же ел он три раза в день, не то что дома. Во время войны он стал кочегаром на транспортном судне, а после перемирия побывал во многих странах. Но никогда не забывал оставшейся в Греции семьи: где бы он ни находился, в дни получки непременно посылал домой деньги. Была у него мечта — сколотить деньжонок, чтобы купить матери и сестренке дом и клочок земли. Ростом Паппас не вышел, зато силой обладал исключительной. На спине у него был шрам длиной чуть не в полметра. Иногда, в хорошем настроении, Паппас рассказывал желающим послушать, откуда у него этот шрам. Однажды в Гонконге он увидел, как английский офицер избивает стеком молодого рикшу. Тот упал на землю и молил о пощаде, но офицер продолжал осыпать его ударами. Не помня себя от гнева, Паппас подскочил к англичанину, вырвал у него стек и хорошенько его отхлестал. Подбежали английские офицеры и солдаты, и Паппасу пришлось плохо. Очнулся он на следующий день в больнице. На спине у него была глубокая рана — в драке один из англичан ударил его саблей. Но рассказ свой он неизменно заканчивал так: «Бьюсь об заклад, тот офицер уже никогда не посмеет ударить рикшу!» После этого случая у Паппаса не прибавилось симпатии к офицерской касте, да и к полиции тоже.

За то время, что Паппас работал на «Соколе», состав команды значительно изменился: одни не вынесли дьявольской жары в котельной, особенно тяжкой во время плавания в тропиках, других возмущало грубое обращение начальства. Но Паппас терпеливо сносил все... Сейчас, услышав, что кто-то спускается по трапу, он поднял голову и увидел Нельсона.

— Ну, что ты узнал? — спросил его Паппас.

Нельсон рассказал о том, что видел на причале.

— Вроде бы ничего подозрительного. Возможно, все это только мое воображение, — признался он.

— Вернее всего, — согласился Паппас.

— Но я сейчас разговорился с одним докером и от него узнал, что им строго-настрого наказывали быть осторожными с грузом, их это даже удивило.

— Ну, им это не первый раз наказывают, — возразил Паппас. — Сам знаешь, как они швыряют груз!

— Да это, пожалуй, верно.

Они еще поговорили немного, а потом Нельсон снова поднялся на палубу.

 

Глава третья

В четыре часа судно было забункеровано. Угольная пыль покрывала палубу, и Нельсон вызвался помочь матросам ее отмыть. Орудуя шлангом, он слышал, как стивидор, нагнувшись над люком, орал на грузчиков.

— Эй, вы, поворачивайтесь! — кричал он. — Весь график летит к чертям собачьим! Живей, живей, а то выгоню всех, найму другую бригаду! — И, не выслушав ответа, он несся на причал — подгонять рабочих и там.

Машинисты лебедок работали с лихорадочной быстротой, уже не думая о правилах безопасности. Им было сказано: сейчас не до правил, сейчас все темп решает. Рабочие в трюмах едва успевали разбирать поданный груз и ворчали, но их никто не желал слушать. К концу дня на берегу уже не старались укладывать ящики аккуратно, а сваливали их в контейнер как попало. Опуская одну такую партию, машинист ударил контейнер о комингс. Перепугавшись, он сразу остановил лебедку, контейнер повис над люком, груз резко качнулся, один из ящиков вывалился и полетел в трюм. От удара на нем треснула крышка и лопнула стальная окантовка. Разбитый ящик поспешно оттащили в сторону: не дай бог, заглянет вниз начальство! Грузчик-негр побежал наверх за плотником.

Найдя Нельсона, он рассказал ему, в чем дело.

— Сделай одолжение, почини нам ящик. Там и нужно-то сменить всего две-три доски.

— Ладно, только схожу за инструментом, — ответил Нельсон.

Прихватив пилу и молоток, он спустился в трюм, замерил крышку, отпилил две доски нужного размера и, прежде чем их приладить, стал отбивать с крышки обломки. Вдруг его словно током ударило. Сердце застучало быстро-быстро: из ящика выглядывал ствол винтовки.

Может, игрушечная? Он вытащил ее, подержал на весу — нет, винтовка тяжелая, настоящая. И новехонькая, вся в смазке. Он подвигал затвор, нажал на спусковой крючок, потом стер смазку, и позади прицела явственно проступила заводская марка: Оружейный завод «Ремингтон», США. Нельсон нагнулся над ящиком — там было еще одиннадцать винтовок. А на ящике — маркировка «ИГРУШКИ». Так вот какие это игрушечки! Ящиков в трюме было уже полно, а сверху поступали все новые и новые. Да ведь их тут тысячи, мелькнуло у Нельсона в голове; в каждом ящике — по двенадцать винтовок, а грузимся-то в несколько трюмов!

К Нельсону подошел его новый приятель, негр.

— Ну как, не очень запарился? — И вдруг заметил винтовку. — А это что такое?

— То, что видишь. Теперь будешь знать, что подрядился грузить. Вот так продовольствие! Вот так игрушки! Винтовки, самые настоящие винтовки! А в тех вон ящиках, что побольше, наверно, игрушки посерьезней! Позови-ка своих ребят, пусть тоже взглянут!

— Сюда, сюда, ребята! — закричал негр. — Посмотрите, что тут есть!

Грузчики обступили разбитый ящик. Нельсон сказал:

— Если верить надписям, тут всё игрушки и продовольствие для голодающих русских детей. Скажите, вы бы хотели, чтобы этим накормили ваших детишек?

Все молчали, но Нельсон чувствовал: люди с ним заодно. Тут в люк подали новую партию ящиков, и грузчики принялись за работу. Возле Нельсона остался только его новый приятель.

— Слушай, друг, услуга за услугу, — сказал ему Нельсон.

— Идет. Что надо сделать?

— Мне нужно вынести отсюда эту штуковину. Ящик я сейчас починю, поставишь его на место. А потом поднимись на палубу и, если там никого нет, подай мне знак. Я отнесу ее к себе. Ладно?

Негр кивнул.

Нельсон заколотил ящик, и его убрали вместе с остальными. Уже стемнело; Нельсон благополучно выбрался наверх и, никем не замеченный, прошел на корму. В проходе ему попался Мартин, уже вернувшийся с берега. Тот сразу обратил внимание на винтовку.

— Собрался на охоту? С ружьем надо в лес!

— Черта с два на охоту! И не ружье это, а винтовка! Вот мы чем грузимся!

— Ну и что?

— Ты соображаешь? — вспылил Нельсон. — Это же идет под маркой помощи детям. А я вдруг обнаруживаю, что в ящиках винтовки. Да ведь это подлый обман! А ты спрашиваешь: «Ну и что?» Пораскинь мозгами!

— Да будет тебе известно, что я уже давно отказался от этого занятия, — в тон ему ответил Мартин.

— Но ты же учился в колледже! Неужели ты не понимаешь, что это значит? «Сокол» везет оружие для врагов революции!

— Да мне-то какое дело? Революция... эволюция... Я не революционер. Я моряк.

— Как раз потому, что ты моряк, ты не можешь быть равнодушным к бедам других народов! — с болью проговорил Нельсон.

Мартин сказал уже несколько сдержаннее:

— Пойми ты раз и навсегда. Я равнодушен ко всему, что не касается лично меня, Джека Мартина. Твои розовые мечты о спасении человечества меня не интересуют. Меня никогда не тянуло к политике, а сейчас и подавно. Кажется, я выражаюсь ясно? — И Мартин неторопливо зашагал прочь, оставив Нельсона в грустном раздумье: как же он не сумел до сих пор пробудить в этом парне совесть.

■

Придя в свою каюту, Нельсон запер дверь и спрятал винтовку под матрац. Сел, закурил и принялся обдумывать, что делать дальше. Надо любым способом помешать судну выйти в море с этим грузом. Однако, если он будет протестовать один, это не даст никакого результата; его уволят и наймут вместо него другого. А вот если вся команда его поддержит и пригрозит уходом, — тогда капитан, пожалуй, вынужден будет отказаться от груза. Но еще вопрос, поддержит ли его команда. И согласятся ли ребята, на худой конец, собрать свои пожитки и покинуть судно, как и он — из принципа? А вдруг все скажут то же, что и его приятель Мартин? Ведь, казалось бы, именно Мартин должен первым поддержать любой протест! Вспомнив свой разговор с ним, Нельсон снова помрачнел, но тотчас заставил себя вернуться к мысли о главном. «Если дело не выгорит, возьму расчет, — решил он. — Но сперва надо как-то воздействовать на ребят. Поговорю с приятелями, первым делом — с Паппасом».

Нельсон запер дверь и снова пошел в котельную. Паппас чистил котел, поджидая сменщика. На чугунных плитах лежала горой зола, пыль стояла столбом. По лицу товарища Паппас понял: случилось что-то важное. Он шагнул к Нельсону и, опершись на лопату, вопросительно на него посмотрел.

— Да-а, — протянул он, выслушав рассказ друга, и громко выругался. — Выходит, вместо молока и хлеба мы собираемся угостить русских детишек пулями! — Он отшвырнул лопату, упер руки в бока. — Ну, что будем делать?

— Даже не знаю, — озадаченно сказал Нельсон.

— А я считаю: надо сообщить команде. Услышим, что скажут ребята.

— Да, это верно. Но на кого можно рассчитывать? Кто, по-твоему, нас поддержит?

— Ну, Макгрегор, например. Хороший парень. Не побоялся высказать все старику насчет харчей, когда мы шли из Нью-Йорка. Потом еще твой друг Дункан. И смазчик из моей смены, и подносчик угля. Все отличные ребята.

— Так-то оно так, но нас же двадцать девять душ, не считая начальства и этого хапугу, старшего стюарда. Сможем ли мы убедить остальных? Ведь не в том фокус, чтобы взять расчет, — на наше место мигом наймут других. Тут надо действовать круто. Вплоть до забастовки. Но провалиться мне на этом месте, если я знаю, как нам уговорить ребят.

— Все зависит от того, как им это преподнести, — возразил Паппас. — Во всяком случае, нельзя терять ни минуты. Сам подумай: если отваливаем завтра в шесть, то половина груза наверняка уже в трюмах.

— Ладно. Пойду потолкую с Маком. — И Нельсон стал подниматься по трапу.

Макгрегор сидел в столовой команды и читал газету, посасывая трубку.

— Мак, — зашептал ему на ухо Нельсон. — Выйди-ка со мной. Я тебе что-то покажу.

Они вместе пошли на корму. Из кубрика доносился голос Дункана, распевавшего песню.

— Пойду позову его тоже, — сказал Нельсон.

Вскоре Дункан и Макгретор сидели у Нельсона.

— Вот полюбуйтесь-ка, чем мы грузимся. — Приподняв матрац, Нельсон вытащил винтовку. — А называется: игрушки. Таких игрушек в наших трюмах уже тысячи.

Макгрегор растерянно уставился на винтовку. Дункан взял ее из рук Нельсона и стал вертеть и разглядывать, точно собирался купить.

— Я думаю, да и Паппас тоже так считает, что груз этот — позорный. У нас есть два пути: либо потребовать расчет всем вместе, либо объявить забастовку.

— Если меня спросят, я за то, чтобы бастовать, — определенно! — заявил Дункан. — Уйти любой дурак может, но ничего этим не добьешься — будешь загорать на берегу, и все. Уж если действовать, лучше объявим забастовку — хоть не жалко рисковать.

— Верно, — поддержал его Макгрегор. — Я тоже так считаю. Но я не уверен, что все будут за нас.

— Да-а, повод-то ведь необычный, — заметил Нельсон. — Я сам участвовал во многих стачках, но чего мы тогда требовали? Чтобы нам больше платили, обеспечили бы сносные условия труда и лучше кормили. И даже в этих случаях трудно было добиться единства. А тут задача совсем иного порядка: сорвать доставку оружия врагам революции. Как внушить ребятам, что для рабочего человека — это кровное дело?

— Не такой я мудрец, чтоб тебе ответить, — усмехнулся Макгрегор. — Но одно знаю наверняка: надо опросить людей. Что толку строить догадки?

— Созовем собрание, — предложил Дункан.

— Верно, — кивнул Нельсон, — но мне хотелось бы прежде самому все хорошенько продумать. Чтобы правильно осветить дело.

— Да что тут продумывать! — возразил Макгрегор. — Надо им все рассказать, как есть. Так, мол, и так: каждый народ вправе решать свою судьбу, а русским хотят за это нож приставить к горлу. Если наши ребята дубы, то сколько им ни толкуй, проку не будет. Но я уверен, кое-кто из них соображает неплохо. Заодно разберемся, кто мужчина, а кто просто сопляк. Нас поддержат, если мы скажем прямо: не желаем возить такие игрушки! Уж, кажется, так нажились на войне все эти кровососы, прямо лопаются от богатства, а все им мало! Вот так и заявим.

— Идет! — сказал Нельсон. — Соберем всех, кто сейчас на борту. Но только, ребята: раз начали, заднего хода не давать! И если объявим забастовку — держаться до конца.

— Ясное дело, — кивнул Макгрегор.

— А как насчет грузчиков? — спросил Дункан.

— Если мы забастуем, это и их коснется, — ответил Нельсон. — Пара-то ведь не будет. Поэтому надо, чтобы они поддержали нас. В конце концов, они тоже рабочие люди.

Макгрегор взглянул на часы.

— Сейчас уже шесть. Успеем за полчаса собрать народ? Я думаю — в кубрике, а? Там попросторнее.

— Договорились!

Все трое вышли, Нельсон запер дверь. Макгрегор пошел на камбуз и сказал кокам а стюардам, чтобы кончали дела и шли на собрание. У выхода он встретил двух кочегаров и позвал их тоже.

Дункан направился к матросам. Одни играли в карты у стола, другие читали.

— Насчет чего собрание? — полюбопытствовали матросы.

— Придете и узнаете, — ответил им Дункан и пошел вниз звать подносчиков угля. Там он застал сонное царство: Бэском и Санчес храпели, и только Ричленд, примостившись у столика, писал письмо. Дункан пошептался с ним и попросил разбудить товарищей, чтобы пришли все, — дело важное. Ричленд пообещал, и Дункан решил завернуть в каюту смазчиков. По дороге он увидел Мартина, возвращавшегося из душевой.

— Привет, Мартин, — сказал он, — мы созываем собрание. Ждем тебя в кубрике через полчаса.

— Если это по поводу винтовки, которую обнаружил Нельсон, то на меня не рассчитывайте.

Дункан прошел было мимо, но вернулся и посмотрел на Мартина в упор:

— Вот и скажи это на собрании, пусть все знают, каков ты есть.

— А я, может, еще и не приду. Мне вахту стоять. Но уж если явлюсь, выложу вам все, что думаю.

— Валяй! — крикнул Дункан ему вслед.

А у Нельсона тем временем был длинный разговор с матросом Кеннеди. Зная, что Кеннеди сейчас в столярке мастерит деревянные башмаки, Нельсон пошел туда.

— Фред... — окликнул он его.

Кеннеди перестал обтачивать колодку и обернулся.

— Что скажешь веселенького?

— Веселенького мало. Мы собираем команду на собрание. Тут случайно выяснилось одно важное обстоятельство: нам набивают трюмы оружием, которое будет пущено в ход против русского народа. Поэтому я и еще несколько ребят — мы все считаем, что команда должна заявить протест, а может быть, даже решиться на забастовку.

— Эй, погоди, приятель! Протест — еще куда ни шло, но забастовка — ишь ты куда загнул! И я не понимаю, почему это нас должно волновать? Какая разница, что мы везем — печные трубы, гаечные ключи или оружие? Для нас с тобой все едино: груз...

— Ты не дал мне кончить, — перебил его Нельсон. Он рассказал, как хитро все это обставлено, и кратко обрисовал происходящие в России события.

На Кеннеди это не произвело впечатления.

— Не понимаю, что изменится от нашей забастовки? Ты хочешь, чтобы мы заявили протест? Пожалуйста, заявим. Пойдем тебе навстречу. Отправимся к старику и выложим ему все, что думаем насчет этих сволочных винтовок. Вот так. И спи спокойно, если это все, что тебя тревожит. Но забастовка?! Нет, я первый буду против!

— У нас с тобой, Фред, разный подход к этому делу, — сказал Нельсон, видя, что драгоценное время уходит зря. — Но мы тебя все-таки просим прийти на собрание.

— Приду, — ответил Кеннеди.

Они закрыли мастерскую и пошли.

— Ладно, ты, Фред, ступай, а я еще сбегаю вниз, приведу ребят оттуда, — сказал ему Нельсон.

Паппас уже ждал его. Мысль о собрании он одобрил.

— Я тут беседовал со смазчиком Килпатриком, — сообщил он, — этот согласен с нами: будем требовать расчет. Надеюсь, мой сменщик не напился на берегу и придет вовремя. Мне бы хоть часть собрания захватить.

Как раз в эту минуту его сменщик опустился вниз.

— Прошу прощения, Грек, опоздал маленько. Отстою за тебя в следующем порту. Если, конечно, у нас будет следующий порт. Я уже слышал новость от Макгрегора. Я всей душой с вами, ребята, как бы там ни решило большинство.

Паппас с Нельсоном поспешили наверх. Нельсон забежал к себе, вытащил винтовку, завернул ее в газету и понес в кубрик.

 

Глава четвертая

В кубрике были составлены полукругом скамьи, принесенные из других помещений. Весь народ, какой был на борту, уже собрался. Обладатели верхних коек расположились с комфортом, лежа; обладатели нижних сидели согнувшись. Отсутствовали только двое: боцман Гендерсон и матрос Сент-Клер. Когда Нельсон назвал для общего сведения имена отсутствующих, кто-то крикнул: «Ладно, начинай представление!»

Нельсон пояснил, что дело очень серьезное и надо поставить кого-то за дверью, чтобы не сунулось начальство. После короткого обсуждения решили поставить Дункана.

— А теперь давайте начнем, — сказал Нельсон. — Кого хотите председателем, ребята?

— Нельсона! — дружно крикнуло несколько голосов.

— Никто как будто не возражает. Значит, собрание буду вести я, — сказал Нельсон и подумал: решающая минута! Может, только раз в жизни такое бывает, когда ставишь на карту все. Вряд ли ребята разделяют его идеи; поэтому надо найти такие доводы, такие доходчивые, правдивые слова, которые могли бы их убедить. Но ведь может случиться и так, что, услышав правду, они все равно не захотят действовать. Хуже того: затопчут ее в грязь, начнут издеваться над тем, что ему дорого. Что тогда? От этих тревожных дум его вернул к действительности нетерпеливый окрик: «Начинай, что ли!» И Нельсон заговорил: — Братья! Для вас будет полной неожиданностью то, что я скажу. Ей-богу, я и сам обалдел, когда обнаружил, чем грузится наш пароход. Старший помощник при мне говорил старшему механику, что мы везем игрушки и продукты для русских детей, для многих тысяч ребятишек, которых война сделала бездомными сиротами. Оказывается, это вранье! Вот что это за игрушки! — Тут Нельсон развернул газеты и поднял винтовку. — Нате, полюбуйтесь!

Матросы, окружив столик, с минуту молча рассматривали винтовку, потом так же молча вернулись на свои места.

— Тут такое дело, — снова заговорил Нельсон. — Цари много лет угнетали русский народ. И вот терпение народное лопнуло. Простой люд поднялся на борьбу. Его возглавляют большевики, они хотят дать беднякам землю, хлеб и свободу. Тираны понимают, что им конец, но отчаянно цепляются за власть. В России идет гражданская война. Царя хлопнули, генералов бьют так, что пыль летит. Но тут Франция, Англия и Америка решили вмешаться. Кому же они помогают? Конечно, белым генералам! Вооружают их до зубов. Посылают им винтовки — такие, как эта! — По лицам матросов Нельсон видел, что они его понимают. — Сами знаете, что за подлость — удар ножом в спину, когда двое дерутся. Вот такой удар в спину они и наносят русскому народу. Перед собранием мы тут, несколько человек, потолковали между собой, как нам лучше всего поступить. И решили, что самое правильное — объявить забастовку: не хотим доставлять военные грузы врагам революции! А теперь пусть каждый выскажет свое мнение. Я уверен: сообща мы найдем правильный путь. Первым пусть говорит Мартин, а то ему идти на вахту.

Стоявший у двери Мартин заговорил с места:

— Ребята! Возможно, это жестоко, но, ей-богу, я не понимаю, почему мы должны волноваться из-за того, что происходит где-то там на краю света, за тысячи миль отсюда? Да и чем мы можем помочь русским беднякам? Нельсон хочет, чтобы мы проголосовали за стачку. Но чего мы этим добьемся, черт подери? Двух часов не пройдет, как вместо нас здесь будут штрейкбрехеры. Допустим, мы сумеем задержать отплытие судна или даже выбросить груз за борт, но что значит какая-то ничтожная партия оружия — особенно для такой громадной страны, как Россия? Нет, я считаю, нечего нам ввязываться в политику. Я против, так и запишите. А я пойду, мне вахту стоять.

Нельсон огляделся. Слова просил Паппас.

— Паппас, говори!

— Я согласен с плотником, — сказал Паппас, выйдя вперед. — Я — за стачку. Не хочу, чтобы с моей помощью доставляли оружие врагам простого народа! У нас в Греции народ очень бедный. В моей деревне мало у кого есть башмаки. Даже на кусок хлеба нелегко заработать. Был я когда-то в России, правда, давно. Там живут так же плохо, как в Греции. Босые ребятишки, кругом одна бедность. А теперь русские прогнали кровопийц. Молодцы! Вот бы и грекам так! Нет, забастовка — это правильно! Только забастовка! Покажем им, что такое международная солидарность! Это поможет большевикам! — И Паппас пошел на свое место.

Стоя за дверью, Дункан краем уха слушал, что говорят на собрании. Вдруг на палубе показался второй помощник Купермен. Он шел на корму. Едва Дункан успел просунуть голову в кубрик и предупредить товарищей, как помощник заметил его.

— Не знаешь, куда, к черту, подевался весь народ? — опросил он.

— Да разбрелись — кто куда... — буркнул Дункан.

— Уж не собрание ли у вас тут? — И помощник направился было к кубрику.

— На вашем месте я бы туда не ходил, — тихо сказал Дункан.

— Помощник капитана может идти куда ему вздумается. Как-нибудь обойдусь без твоих советов!

— Сэр, я не то хотел сказать... Понимаете, там ребята дуются в покер — так, может, не стоит им мешать. Сами знаете, что бывает, когда разгорятся страсти.

Потоптавшись немного, помощник ушел, и Дункан оповестил товарищей, что опасность миновала.

Следующим выступал старший кок Рейнгард — рослый, плечистый немец родом из Гамбурга.

— По-моему, ребята, не так уж трудно решить, что в таком случае делать. Новичкам и тем, кто помоложе, это, может, и кажется пустым и ненужным делом. А я вот плаваю уже двадцать пять лет, и я вам говорю: дело это совсем не пустое. Очень нужное дело. Я человек мирный, войну не люблю. Ее всегда затевают богачи, а потом сами прячутся и драться посылают бедняков. Сейчас в России погнали царя с семейкой — это же здорово! Родные пишут мне из Германии, что немецкий народ сочувствует русской революции. А Соединенные Штаты посылают оружие тем, кто хочет навязать русским нового царя. Безобразие! Посмотрел я на эту винтовку, послушал, что говорит плотник Нельсон — а я ему верю полностью, — и вот что я вам скажу: меня совесть замучает, если я соглашусь везти этот проклятый груз. Надо бороться за правое дело, даже если рискуешь проиграть. Это честней, чем заранее отказываться от борьбы.

Сразу взметнулось нескольку рук.

— Брат О'Райли, — сказал Нельсон. — Твое слово.

— Брат председатель, братья, я вот сижу и все думаю, думаю. Нет, забастовка нам ничего не даст! Сейчас объясню почему. Прежде всего, надо, чтоб нас поддержали грузчики. А все знают: когда требуется поддержать моряков, грузчики — народ неверный. Отчего — я и сам не пойму. Может, когда-нибудь моряки им насолили — поди знай! Помните забастовку в Роттердаме? Весь порт тогда замер. А кто сорвал дело? Грузчики, кто же еще! Стакнулись со штрейкбрехерами. А моряки простояли в пикетах пять недель, и все попусту. Так и вернулись на суда, согласившись даже на меньшую плату, чем до забастовки. И за это они могли сказать спасибо грузчикам. Я повторяю: шансов у нас нет. Вы не подумайте, что я за отправку оружия этим убийцам-генералам. Но пусть мне кто-нибудь объяснит, как добиться своего.

Паппас вскочил и возбужденно закричал:

— Ну и что? Да, тогда забастовка в Роттердаме сорвалась. Зато на этот раз будет иначе...

Но Нельсон не дал ему договорить: не перебивай! Пусть каждый выскажет то, что думает. Паппас смущенно сел. Следующим получил слово подносчик угля Ричленд — новичок на «Соколе». Он не говорил ни да, ни нет — он сомневался. А вот матрос Гарбидиен, пожилой необщительный человек, решительно заявил:

— Я против — что бы там ни было! Мне надо кормить семью, у меня двое детей, и мой первый долг — заботиться о них. А до русских мне нет дела. Меня интересует только моя семья, мои дети. — И Гарбидиен тяжело опустился на скамью.

Тут Кеннеди, до сих пор сидевший тихо, не поднимая головы, выпрямился и неожиданно попросил слова. Но ему пришлось переждать Кармайкла. Это был юнга лет семнадцати, совершавший на «Соколе» свой первый рейс. Он хвастал перед командой связями своей семьи в политическом и деловом мире. Все знали, что отец хотел сделать его адвокатом, но когда парня выгнали из колледжа за пьянку и беспутное поведение, упросил приятеля, одного из владельцев пароходной компании, устроить мальчишку на судно — в надежде, что тот испугается черной матросской работы и возьмется за ум. Однако парню в море понравилось, начальство к нему благоволило, и он чувствовал себя в своей стихии. Сейчас он встал, подбоченился и с насмешливым видом заявил:

— Что это за дурацкая идея — бастовать? Я ни разу не был в России, но слыхал, что девочки там — первый сорт. Так что же, вы хотите лишить меня удовольствия с ними побаловаться? Номер не пройдет! Чем скорее мы выйдем в рейс, тем лучше. А кто не хочет, пусть убирается к чертям.

Его перебил стюард Лопес по кличке Чико:

— По-моему, брат председатель, у этого парня мозги не в голове, а в заднице!

Нельсон постучал молоточком.

— Прошу прощения, брат председатель, я маленько погорячился. Мой друг Паппас прав. Я тоже считаю: доставлять эти винтовки в Россию никак нельзя. Если все будут за стачку, то я тоже.

— Спасибо, Лопес. Теперь послушаем Кеннеди.

— Братья, — начал Фред Кеннеди, — я так понимаю: нам платят за то, чтобы мы выполняли свою работу, а не проверяли груз. Нельсон сует нос не в свое дело. Если бы каждый матрос брал на себя смелость решать, что можно перевозить, а чего нельзя, получилась бы полная неразбериха. Нельсон хочет, чтобы мы помогли русской революции. Но скажите, ребята, какое нам дело до этой революции? Если наше правительство считает нужным помочь одним русским, а не другим, так уж, наверно, оно знает, что к чему, дай ему бог здоровья! Я хочу задать Нельсону только один вопрос: если бы это оружие предназначалось революционерам, он тоже потребовал бы забастовки? Хватит тебе, Нельсон, воду мутить! Иначе все останемся загорать на берегу, верьте слову!

— Правильно, Фредди! — радостно выкрикнул Кармайкл.

Тут О'Райли, только что высказывавшийся против забастовки, вдруг встал, подошел к шкафчику, открыл его и принялся выбрасывать свои пожитки на койку.

— Ты что это? — удивился Нельсон.

— Мне было стыдно слушать этого Кеннеди. Ведь так же говорили и насчет ирландцев, когда они из последних сил дрались за свою свободу и независимость. Англичане тогда послали в Ирландию войска, чтобы подавить восстание. А в России, оказывается, тоже борются за свободу. Вот я и решил: бастовать так бастовать, риск — благородное дело. Я уже пакую свой мешок. Не будет забастовки — все равно возьму расчет.

— Погоди, — возразил Нельсон. — Так не годится. Если ты уйдешь один, это делу не поможет.

— Может, и так, — отрезал О'Райли, — но я не желаю, чтобы меня мучила совесть.

— Кто-нибудь еще хочет высказаться? — спросил Нельсон. — Если желающих нет, я добавлю несколько слов. По поводу солидарности... Мы с вами все почитаем Эйба Линкольна, так вот, послушайте его собственные слова, сказанные им однажды: «По-моему, самыми крепкими узами, кроме семейных, должны быть узы дружбы, связывающие трудящихся всех наций, языков и племен». Лучше, кажется, не ответишь тем, кто говорит, что события в России нас не касаются.

Вы, может, думаете, что мы единственные и только на этом судне ратуем за справедливость. Против военной помощи белым генералам бастовали рабочие и во Франции, и в Англии. Да и у нас в Америке тоже. Помните, что было в Сиэтле? Так разве мы, на «Соколе», не такие же рабочие? Или мы настолько слепы, что не видим, куда идет история? Вот тут Кеннеди спрашивал: а что бы я сказал, если бы это оружие предназначалось революционерам? Правда, такого себе представить нельзя. Американские банкиры пожалели бы им даже пот от своих носков, где уж там оружие! Но если бы так случилось, что же, скажу прямо: я был бы рад доставить такой груз революционному народу. О'Райли и еще кое-кто здесь сомневается, выиграем ли мы забастовку. Честное слово, не знаю. Забастовка — это лотерея. Мне кажется, что шансы у нас неплохие, если только будем действовать сплоченно. Но гарантии дать не могу. Я был бы глупцом и обманщиком, если бы взялся сейчас предсказывать ее исход. Даже о грузчиках пока ничего не скажешь, ведь мы их еще не спрашивали. Только одно я знаю точно: если мы будем здесь еще долго разговаривать, грузчики кончат работу и уйдут. А нам надо с ними поговорить, чтобы знать, как они поведут себя, когда мы выставим пикеты. Вообще, я уверен, что в городе найдется немало людей, которые нас поддержат. — Нельсон посмотрел на часы. — Ох, как поздно! — Он вытер платком потный лоб: в кубрике было накурено и очень жарко. — Хочу вам напомнить, что до голосования каждый может спорить и высказываться «за» и «против». Но уж когда проголосуем, меньшинство должно подчиниться большинству. Я предлагаю тайное голосование, раздадим всем по листку бумаги: кто за стачку — ставьте крестик, кто против — кружок. Но что бы мы ни решили, постараемся остаться добрыми товарищами.

Макгрегор вырвал несколько листков из блокнота и разделил на узкие полоски, и Нельсон неожиданно для всех поручил Фреду Кеннеди раздать их.

— Не сменит ли кто-нибудь там Дункана? — спросил Нельсон. — Ему тоже надо проголосовать.

Стюард Гопкинс вышел и прислал Дункана в кубрик. Паппас отнес вниз две бумажки — кочегару и смазчику и третью — Мартину на трап. Когда все проголосовали, Нельсон предложил выложить листки на стол, чтобы каждый мог наблюдать за работой счетчиков. Разобрав листки вдвоем с Макгрегором, Кеннеди поднялся и с презрительной миной объявил:

— Ну вот. Доигрались! Двадцать три — за стачку, трое — против. Один подал чистый бланк. Не знаю, как проголосовали бы боцман и Сент-Клер...

— Значит, бастуем! — сказал Нельсон. — Наше единственное требование — немедленно вернуть на берег груз. Давайте выберем комитет по руководству стачкой.

К общему удивлению, Кармайкл предложил Кеннеди. Кроме него выбрали Нельсона, Макгрегора, Паппаса и Лопеса. Все обязались держать решение в тайне, пока комитет не подаст команды. Договорились также связаться с грузчиками и выяснить их позицию. А тем временем пусть все пакуются — на случай, если придется уходить с судна.

Члены комитета поднялись на палубу. Здесь Нельсон заметил того самого грузчика-негра, по просьбе которого он чинил ящик. Отозвав его в сторону, Нельсон рассказал ему, что было у них на собрании, и спросил, могут ли матросы рассчитывать на помощь докеров, если объявят забастовку.

— Кто его знает, — ответил тот. — За других поручиться не могу, но сам я пикетчиков сроду не предавал.

— Что ж, и на том спасибо, — тихо проговорил Нельсон. И все комитетчики отправились к капитану.

■

В каюте капитана неожиданно оказался юнга Кармайкл. Когда матросы вошли, он посмотрел на них и злорадно ухмыльнулся. Капитан сердито рявкнул:

— Ну, что там у вас? Выкладывайте!

— Капитан, — начал Нельсон, — команда поручила нам заявить, что мы отказываемся везти военные грузы в Россию. Мы требуем погрузку прекратить, а то, что уже на борту, вернуть на берег.

Капитан побагровел, на шее у него вздулись жилы. Он вскочил с места и шагнул к Нельсону; тот отпрянул, ожидая удара.

— Неблагодарные собаки! — заорал Бивер. — Да кто вам сказал, что это оружие?

— Я видел своими глазами, — спокойно ответил Нельсон.

— А хоть бы и так! Ни груз, ни место назначения вас не касаются. С каким удовольствием я выгнал бы всю вашу босяцкую команду на мостовую! Впрочем, я понимаю, — капитан сбавил тон, — кто-то вам мозги забивает баснями о русской революции. Давайте успокоимся и спустим пары. Будем считать ваш приход сюда, ошибкой. Возвращайтесь по местам и выкиньте все эти глупости из головы. У меня и без вас дел по горло. Ступайте!

— Но это совсем не так просто, — возразил было Нельсон, — груз, который...

Капитан не дал ему кончить.

— Вон отсюда! — заревел он. — Не уйдете — вышвырну!

Матросы вышли один за другим; юнга Кармайкл остался в капитанской каюте.

 

Глава пятая

— Ну и мразь этот Кармайкл! Видали? — сказал Нельсон, когда они вышли.

— Да, действительно! — подхватил Кеннеди. — Мне в голову не приходило, что этот гаденыш еще и доносчик. Уже понес на хвосте, поторопился доложить капитану.

— Так что будем делать? — спросил Лопес.

— В первую очередь надо, чтобы загасили топки, — сказал Нельсон.

— Ну-ка, Паппас, иди с Макгрегором в котельную.

...Над морем густел туман. Тревожно завыли сирены, откуда-то издалека доносились удары судового колокола, оповещавшего гавань, что какой-то пароход бросил якорь и простоит на рейде всю ночь. Несколько буксиров еще пыхтели во мгле, давая резкие гудки.

Шагая по палубе, Нельсон услышал звук замирающих механизмов. Он присмотрелся: грузовые стрелы остановились. Один контейнер повис в воздухе, и машинист, отчаянно ругаясь, напрасно пытался опустить его в трюм.

— Не старайся попусту! — крикнул ему Нельсон. — Пара не будет, команда забастовала.

По трапу уже бежал стивидор.

— Что за чертовщина здесь происходит? — крикнул он машинисту.

— Пара нет, — ответил тот.

В этот момент электрический свет замигал и стал меркнуть. Когда члены комитета вошли в кубрик, матросы ходили с карманными фонариками, а кто-то зажег керосиновый фонарь.

— Ничего, ребята, это проба сил! — крикнул Нельсон. — Помните: что бы ни случилось, держаться дружно и не давать им себя запугать.

Вошел Рейнгард и предупредил, что сюда направляются какие-то люди. Это оказались капитан, два его помощника и старший механик.

— Довольно, ребята! Побаловались — и хватит! — с ходу заорал Бивер. — Даю вам ровно минуту подумать и вернуться на свои места. Принимайтесь за работу! А нет, так я вас всех, мерзавцев, вышвырну на берег. И будьте уверены, я не успокоюсь, пока все вы не будете занесены в черные списки. Потом сто лет ни на одно судно не устроитесь!

— Мы не возобновим работы, пока не будут приняты наши требования, — твердо ответил Нельсон.

— Требования! Требования! Да провалитесь вы с вашими требованиями! Два часа слышу одно и то же — заладили, и ни с места! А ты, чертов агитатор, — капитан сделал шаг в сторону Нельсона, — считай себя уволенным с этой минуты! Все остальные приступайте к работе немедленно, а ты, я сказал, — он ткнул пальцем в Нельсона, — ты уволен. Собирай барахло — и на берег!

Не дав Нельсону ответить, выступили вперед Макгрегор и Паппас.

— Не выйдет, капитан, — сказал Макгрегор, — увольнение Нельсона ничего не изменит. Требования команды остаются в силе. Пока на судне весь этот арсенал, оно ни на фут не отойдет от причала. Мы требуем, чтобы вы отказались от такого груза.

— Ах, так! — взревел капитан. — А вы отдаете себе отчет, какую заварили кашу? За бунт на корабле пойдете под суд и запросто схлопочете по двадцать лет каторжных работ! Не думаю, чтобы вам это улыбалось!

— Судно не в море, — крикнул Нельсон, — оно находится в американском порту, и это американское судно. А кроме того, мы объявили забастовку. И не пытайтесь нас запугать!

— Я не с тобой говорю, мерзавец! — снова взорвался капитан, забыв, что намеревался держать себя в рамках. — Ладно, — добавил он уже тише, — я понимаю, что эта болтовня про оружие — только предлог, чтобы потребовать прибавку. Так вот, давайте условимся: каждый, кто вернется сейчас на свое место, получит дополнительно пятнадцать долларов. По-моему, ребята, я иду вам навстречу. И жду того же от вас.

Матросы молчали.

— Ну? — спросил капитан.

— Не выйдет! — ответил за всех Макгрегор.

— Раз так, через десять минут ни одного из вас тут не останется.

Капитан повернулся и вышел. Свита последовала за ним.

Уже на палубе капитан велел старшему механику послать своих помощников вниз, чтобы обеспечить свет. Но прошел еще целый час, пока заработали генераторы и снова появилось электричество.

Нельсон и Макгрегор отправились на палубу поговорить с грузчиками. Те сидели вокруг люка, ожидая, когда возобновится погрузка. Они слышали о конфликте, но Нельсон рассказал им все как есть, и, хотя никто из них не высказался открыто за помощь команде, по некоторым замечаниям он почувствовал, что эти люди мыслят так же, как он.

Беседу с грузчиками прервал Паппас; он требовал, чтобы Нельсон спустился вниз: боцман Гендерсон и матрос Сент-Клер вернулись с берега вдрызг пьяные. Сент-Клер сразу завалился спать, а Гендерсон поднял скандал.

— Компания дает мне работу и кормит три раза в день, — шумел он, когда Нельсон пришел в кубрик, — а вы, свиньи такие, хотите укусить руку, которая вас кормит. Я знать вас не желаю!

— Пускай уходит! — сказал Нельсон. — Так будет лучше, чем если он прикинется нашим, а после воткнет нам нож в спину.

— Да он всегда был предатель, — заметил один из матросов.

— Уж так над нами издевался весь рейс! — подхватил другой.

— Слушай команду! — сказал Нельсон. — Всем оставаться на борту. Сколько сумеем продержаться — не знаю. Но если уж придется уходить, так только всем вместе, а не поодиночке. Назначим дежурных — по четыре человека, остальные пусть спят. Мы не знаем, что собирается делать Плетка, но что-то он наверняка затевает! Надо, чтобы он не застал нас врасплох. Только смотрите, ребята, на посту не зевайте, особенно если заметите посторонних. С вами все время будет один из членов комитета. Сейчас одиннадцать. До трех дежурят Паппас, Рейнгард, Бэском и Гесс.

— Где будет пост? — спросил Рейнгард.

— Мне кажется, лучше всего в столовой команды. Оттуда хорошо просматривается трап. Но сами ни с кем не связывайтесь и смотрите, как бы капитан кого из вас не спровоцировал. Он ведь старик хитрый, ему пальца в рот не клади. — Нельсон уже направился было к выходу, но вдруг вспомнил: — Между прочим, кто-нибудь видел Мартина?

-— Да, — ответил Гесс. — Я видел этого ветрогона час назад, он снова побежал на берег, плащ накинул.

— А Кармайкл? Этот где?

— Не знаю, — ответил Гесс, — небось верен себе, лижет зад начальству.

Дежурные отправились в столовую команды, остальные пошли спать. Кок Рейнгард открыл кладовую и принес товарищам галеты, сыр и банку сардин. Гесс вытащил колоду карт, и четверка принялась за игру, закусывая и время от времени поглядывая в сторону трапа.

Нельсон вернулся к себе в каюту и, не раздеваясь, бросился на койку — он смертельно устал. Закрыл воспаленные глаза, но заснуть не мог. Тогда он зажег лампочку над головой и, достав с маленькой полки рассказы Горького, начал читать. Вошел Рейнгард с едой на тарелке.

— Я подумал, может, ты тут голодный, — сказал он.

— Спасибо, друг!

— Ну, пока. Меня ждут ребята, да и тебе не вредно отдохнуть.

И Рейнгард ушел.

Нельсон погасил свет и закрыл глаза. Какой же будет следующий шаг капитана? Погрузка прекращена. Пара нет. Ох, молодцы ребята! Здорово держатся! Боцман и Кармайкл — не в счет. Даже Кеннеди и тот, кажется, начинает кое-что понимать. А что касается грузчиков, поживем — увидим. Среди них тоже есть славные парни. И Нельсон заснул.

■

В каюте капитана ярко горел свет. Собралось все начальство, здесь же терся и юнга Кармайкл. Капитан объявил:

— Ни в коем случае нельзя допустить огласки. Иначе сорвется все дело. Кармайкл мне рассказал, что за стачку голосовали не все. Трое или четверо были против. Значит, в этой шайке у нас могут найтись помощники. Кеннеди, например, верно? — обратился он к Кармайклу.

— Верно, — подтвердил тот. — И боцмана не забудьте.

— Ах да, и боцман тоже. Так вот, прежде всего, — обратился он к старшему механику, — обеспечьте мне пар. Делайте, что хотите, но чтобы пар был. Ясно?

Старший механик кивнул.

— А я постараюсь покончить с этой историей как можно скорее. Ну, все. Вы свободны.

Помощники капитана и механики вышли поодиночке, стараясь не шуметь, а капитан надел плащ и фуражку и, взяв портфель с документами, вышел на палубу. Он и не подозревал, что четверо из столовой команды смотрели ему вслед, пока он спускался по трапу на причал.

 

Глава шестая

Притихший «Сокол» стоял у причала. В помещениях команды всех сморил сон. В каютах начальства чего-то напряженно ждали.

Механик Ланкастер спустился в машинное отделение и, увидев, что стрелка манометра падает, поспешил в котельную. Там на куче золы, весь в крови, лежал боцман Гендерсон. Ланкастер бросился к нему, прислонил спиной к переборке и привел в чувство. Очнувшись, Гендерсон сказал, что его избил Паппас, когда он хотел подойти к котлу. Механик тут же помчался к старшему помощнику. Сандерс достал ключи, вошел в каюту капитана, вынес оттуда несколько пистолетов и велел механику раздать их начальству.

— А боцмана доставьте наверх и уложите в запасной каюте, — добавил он.

Люки трюмов оставались открытыми. Грузовые стрелы висели неподвижно. Густой туман плотно окутывал судно. Сигнальные огни на мачте отбрасывали на палубу тревожные отсветы. На причале была полная тишина. Грузовики больше не подъезжали. Докеры, ожидавшие, когда возобновится работа, спали на тюках.

В столовой команды коротала ночь за картами вторая четверка. В пятом часу на трапе послышались шаги. Кочегар Салливэн высунул голову за дверь и увидел возвращающегося капитана. Вскоре в каютах начальства зажегся свет, захлопали двери.

— Интересно, почему это старик проскользнул наверх, словно змея? — заметил Лопес.

— Значит, ужалить собирается! — отозвался Салливэн. — Пожалуй, надо предупредить плотника. — Он тут же пошел и разбудил Нельсона.

На палубе послышался грохот.

— Что там такое? — насторожился Нельсон.

— Не знаю, — сказал Салливэн, — как будто табун диких лошадей протопал. Схожу посмотрю.

Но он не успел сделать и шага, как в кубрик ворвались полицейские, впереди — лейтенант с пистолетом в руке.

— Встать! Руки вверх! — скомандовал он.

Ослепленные вспыхнувшим светом, матросы повскакали с коек, подняли руки. Сюда же, в кубрик, согнали всю команду. Последним втолкнули Нельсона, руки у него были скручены за спиной. Вошел капитан в сопровождении старшего помощника.

— Тот самый! — сказал капитан, показывая на Нельсона. — Он зачинщик. Убрать его отсюда в первую очередь!

Лейтенант приставил Нельсону пистолет к животу:

— Будешь рыпаться — выпущу из тебя кишки! А ну, марш отсюда вы все, живо!

Команду вывели на палубу. Кругом было полно полиции — во всех проходах и на трапе виднелись синие мундиры. Спускаясь по трапу первым, Нельсон посмотрел наверх: капитан, перегнувшись через борт, следил, как гонят вниз матросов.

— Мы еще до вас доберемся! — крикнул ему Нельсон.

— Руки коротки! — насмешливо ответил капитан.

Команду погнали вдоль причала за ворота. Грузчики, спавшие на тюках, проснулись и удивленно таращили глаза, не понимая, почему все матросы разуты и откуда здесь столько полицейских.

Лейтенант объявил, что собственноручно застрелит первого, кто попробует вернуться на причал. В порту было сыро и холодно. Через некоторое время полицейские вынесли мешки и чемоданы, башмаки, куртки и другие личные вещи команды и свалили все это в кучу на мокром асфальте. Матросы разобрали вещи и торопливо оделись.

Нельсон отвел членов забастовочного комитета в сторонку — обсудить положение. Решили выставить пикет у ворот причала, чтобы город узнал о забастовке.

Напротив порта находилась маленькая дешевая гостиница для моряков, с ресторанчиком внизу, открытым всю ночь. Нельсон предложил тем, кто не в пикете, пойти туда отдохнуть. Сам он надеялся раздобыть там картон для плакатов.

Шестеро пикетчиков молча вышагивали перед воротами, которые охраняло двое полицейских. Снизу им было видно, как на палубах «Сокола» расхаживают блюстители порядка. Огни на судне снова стали меркнуть — это значило, что с котлами не справляются. Грузовые стрелы по-прежнему бездействовали. В пять часов стало светать. Было холодно, и сырость пронизывала до костей. Нельсон вернулся с горячим кофе и булочками, и пикетчики подкрепились. Настроение у всех было бодрое.

— Смотрите, что я принес, — сказал Нельсон и развернул громадный плакат. На нем было написано: «Команда парохода «Американский сокол» бастует. Мы против отправки оружия белым генералам в Россию. Помогите нам выиграть забастовку!»

■

В восемь часов к воротам причала подошла полицейская машина. Капитан и старший помощник вместе с двумя полицейскими сели в нее, и она помчалась по набережной к центру города.

Возле высокого здания капитан с помощником вышли. Машина осталась их ждать. Поднявшись на лифте, они постучали в дверь со скромной табличкой: «Экспорт-импорт». Представитель компании Уоррен Коллинз открыл им и провел их в кабинет. Там сидел Мэтьюз. Капитан представил ему помощника, и все сели.

— Давайте прямо к делу, — сказал Мэтьюз. — Выходит, что все великолепные планы, которые мы вчера так тщательно обсудили с вами, капитан, теперь лопнули.

— Во всем виноваты болваны-грузчики: не умеют аккуратно работать! Пока не сломали ящик, все шло прекрасно, мы погрузили продовольствие, забункеровали судно и были готовы к отходу...

— Мне наплевать, кто виноват, — перебил его Мэтьюз. — Я знаю одно: все вышло наружу, а ответственность за операцию мы возложили на вас. И потом, я ума не приложу, как теперь быть с вашей командой.

— Я выгнал вон всю эту шайку. Пришлось прибегнуть к помощи полиции.

— Куда умнее было бы оставить людей на борту и выйти на буксире, а потом заявить им: каждый, кто откажется выполнять приказ, пойдет под суд за бунт в открытом море. По крайней мере эти люди не шатались бы сейчас по улицам. А так всему миру станет известно, что за груз у вас на борту.

— Был у меня такой вариант, — сказал капитан. — Но это дело нереальное — на нашей стороне только боцман, юнга и один из матросов. А тут еще кто-то из стачечников избил боцмана, когда тот хотел подойти к котлам. Вот я и решил: если оставить эту банду на борту, они весь начальствующий состав перекалечат. Нет, надо действовать иначе. Я уже звонил в портовое агентство, и мне обещали прислать других людей. Теперь главная задача — провести их на судно.

Мэтьюз обвел всех тяжелым взглядом.

— Мне казалось, я доверил дело опытным людям, однако теперь я опасаюсь, что допустил серьезный просчет. Но если моя голова покатится, то уж я позабочусь о том, чтобы не остаться в единственном числе. Надеюсь, вы меня поняли?

Капитан пробормотал что-то невразумительное.

— Так действуйте! — продолжал Мэтьюз. — И помните: полиция будет поддерживать с вами тесный контакт и обеспечит охрану судна. Вопросы есть?

— А если пронюхают газеты, что тогда? — спросил капитан.

— Беседовать с прессой предоставьте мне, — ответил представитель Вашингтона. — Они свое дело знают и будут писать то, что мы прикажем. А ваше дело — погрузиться и отчалить ко всем чертям!

■

Когда полицейская машина привезла капитана назад, у ворот порта собралось человек шестьдесят, и Нельсон рассказывал им, из-за чего моряки бастуют.

— Вон они, хозяйские прихвостни! — крикнул кто-то, когда капитан и помощник, охраняемые полицейскими, юркнули в ворота.

К двенадцати часам полицейских на причале прибавилось.

— Смотри, раз их столько нагнали, сейчас начнется представление, — сказал Паппас Нельсону.

— Передай всем: растянуться цепью и, что бы ни случилось, — не уходить!

Издали донесся вой сирен: появилось несколько легковых такси, конвоируемых полицейскими на мотоциклах. Полиция стала расталкивать пикетчиков, чтобы освободить проезд. Но шофер первого такси, увидев пикет, замедлил ход. Нельсон и трое матросов преградили ему дорогу:

— Мы бастуем. Товарищ, не будь штрейкбрехером!

Подбежали полицейские, стали торопить шофера, но тот выскочил из машины.

— Я не штрейкбрехер! — закричал он и велел своим пассажирам вылезать. Их было шестеро. Они вылезли и стали растерянно топтаться, поглядывая то на пикетчиков, то на полицейских. Шум стоял невообразимый. Кричали прохожие, гудели клаксоны остановившихся на набережной грузовиков, шоферы высовывались из кабин — узнать, что происходит. Воспользовавшись суматохой, кое-кто из привезенных моряков удрал. Напрасно полицейские подталкивали остальных к воротам — никто не двигался с места. Шоферы такси развернулись и укатили. Нельсон подошел к завербованным морякам и рассказал им, из-за чего началась забастовка, а они объяснили, что их втянули в это дело обманом: им сказали, будто команда «Сокола» перепилась и дезертировала с судна.

■

Паппас первым заметил Мартина, возвращавшегося из города в порт.

— Погляди-ка, кто идет! — крикнул Паппас Нельсону.

Тот быстро обернулся:

— Джек! Рад тебя видеть.

— Ты все-таки своего добился? — спросил Мартин.

— Ты о чем, Джек?

— Как же, по твоей милости команда оказалась на улице.

— Черт побери, Мартин, нас же выбросили!

Мартин сжал кулаки:

— Ты этого с самого начала хотел!

— Не дури, Мартин, нас силой вышвырнули, спроси любого.

— Значит, вы все идиоты! А я работы не брошу.

— Мартин, бога ради... Ты понимаешь, что делаешь? Послушай, мы не зовем тебя в пикеты: не хочешь подставлять голову под полицейские дубинки — не надо. Мы просим тебя об одном: не участвуй в доставке оружия в Россию.

— Я тебе, Нельсон, с самого начала сказал: на меня не рассчитывай. А слову своему я хозяин.

— Джек, ты же умный малый! Книги читал. Учился в колледже.

— Колледж и сделал его ученым дураком, — сказал Паппас, глядя Мартину в лицо.

— Хватит! — крикнул Мартин. — Дайте пройти! — И он шагнул к воротам.

— Джек, — с отчаянием крикнул Нельсон, — в последний раз тебя прошу: не дай им превратить тебя в убийцу! Тебе никогда не смыть крови со своих рук. Потом всю жизнь будешь себя проклинать. Не будь трусом, Джек, иди с нами — ведь мы защищаем правое дело!

Но Мартин только передернул плечами и, опустив глаза, повторил:

— Дайте пройти!

Паппас и Нельсон отошли, и Мартин прошел на причал.

— Пускай идет! — сказал Паппас. — Пусть помогает штрейкбрехерам. Он им — хорошая компания.

Нельсон положил ему руку на плечо:

— Не расстраивайся. Пап. Запомни: «И в самом слабом таятся силы».

— Пойди, скажи ему это, — усмехнулся Паппас.

 

Глава седьмая

Первая попытка сорвать забастовку не удалась. Однако Нельсон понимал, что это еще далеко не конец и самое трудное — впереди. О забастовке уже знал весь порт — во всех закусочных, барах и матросских гостиницах только и разговоров было, что о «Соколе». Большинство склонялось к тому, что забастовку нужно поддержать, а если кто и был против, то предпочитал помалкивать. Владельцы нескольких закусочных, сочувствовавшие стачечникам, бесплатно их кормили. Команда «Сокола» держалась стойко.

Так прошел день. К вечеру улицы стали пустеть. У ворот причала остались только бастующие и группа сочувствующих. Часов в семь начался дождь, с полуночи он превратился в настоящий ливень, и все, кроме пикетчиков, направились в ресторанчик напротив порта. Через некоторое время со стороны «Сокола» послышался треск мотора. Нельсон подошел к воротам и сквозь струи дождя различил полицейский катер, пришвартовавшийся к судну. По сброшенному штормтрапу с катера поднимались на борт люди: полиция доставила штрейкбрехеров.

Подошел полицейский.

— Что ж, ребята, — сказал он стачечникам. — Я вижу, обошлись и без вас.

— Но судно еще не вышло в море, — возразил Нельсон.

— Ну, ничего, — ответил тот, — теперь уже скоро выйдет.

Миновала полночь. Грузовые стрелы, как и раньше, бездействовали, ящики по-прежнему валялись на земле. И вдруг на причале началось что-то невообразимое. Послышался топот, громкие возгласы: «Штрейкбрехеры! Предатели!» Потом распахнулась калитка, которой пользовались только ночью, и Нельсон увидел уже знакомого ему грузчика-негра.

— Я не штрейкбрехер! Я не штрейкбрехер! — твердил он.

Нельсон подошел, пожал ему руку. За негром толпой повалили грузчики — Нельсон насчитал человек сорок; позади всех шел Кеннеди с чемоданом в руке. Он сразу увидел Нельсона и бросился к нему:

— Я терпел, сколько мог, а больше — нет сил. Мало того, что на борту полно штрейкбрехеров, так они еще хвастать начали, как лихо срывают забастовки. Тут уж мне стало невмоготу.

Пикетчики окружили Кеннеди, жали ему руку, хлопали по плечу.

Нельсон повел грузчика-негра и Кеннеди в ресторанчик. Негр стал рассказывать:

— Наша бригада решила: ждать до последней минуты на причале, а если появятся штрейкбрехеры — всем уходить. Потом нам сказали, что команда уже поднимается на борт и чтобы мы возобновили погрузку. Приходим на палубу и видим: никого из вас там нет, а полицейский катер привез новых людей. Тогда я и говорю своему напарнику: «Ну их к чертям, пошли отсюда!» А за нами и остальные грузчики двинулись. Стивидор звал нас обратно, орал, что, если мы не вернемся, нам уже никогда не работать в сан-францисском порту. А мы ему в ответ: «Сам грузи!»

Вон как обернулось дело, подумал Нельсон. Раз уж и грузчики ушли, капитану совсем туго придется.

В шесть часов утра пикетчики отпраздновали первую победу: им удалось задержать отход судна уже на двадцать четыре часа. Снова город проснулся, и друзья пришли в порт поздравить пикетчиков.

Паппас предложил послать делегацию в редакцию местных газет, сообщить о забастовке. Нельсон сперва был против, но так как всем остальным эта мысль пришлась по душе, он согласился, хотя и не верил, что из этого выйдет толк. В редакциях четырех самых влиятельных газет моряков встретили с удивлением: там не знали ни о забастовке, ни о ее причинах. В одной редакции обещали расследовать все обстоятельства и в следующем номере напечатать заметку. Обрадованные делегаты вернулись в порт.

Но под вечер один из бастующих принес свежий номер газеты:

— Вот. полюбуйтесь, что пишут о нас эти подлецы!

Нельсон взял у него газету и стал читать вслух:

«Команда парохода «Американский сокол» объявила стачку ввиду отказа капитана увеличить ей плату и премиальные за рейс в Россию. Капитан заявил нашему корреспонденту, что стачка — следствие подстрекательства со стороны продажных агитаторов, стремящихся сорвать погрузку продовольствия и одежды для русских детей.

По словам капитана Бивера, забастовщики не дают лояльным американским морякам заменить их на судне. Капитан добавил, что зачинщики жестоко расправились с одним из членов команды, оставшимся на своем посту.

Начальник полиции Доналдсон сообщил нашему корреспонденту, что, во избежание дальнейших инцидентов, на борту судна находится усиленный наряд полиции».

— Вот мерзавцы! — возмутился Паппас. — Придется нам, видно, снова к ним ехать.

— Но это ровно ничего не даст, — возразил Нельсон. — Пора уже вам, ребята, понять: газеты всегда на стороне хозяев.

■

На третий день полиция продолжала патрулировать причал. Часов в десять утра к воротам подъехала машина, из нее высунулся полицейский офицер и что-то тихо сказал двум полицейским, охранявшим вход на причал. Те явно занервничали: один посмотрел на часы, другой вытер лоб платком. Вскоре поблизости остановился фургон для перевозки мебели. К нему приткнулся черный автомобиль, в котором сидело четверо. Затем к причалу подошли двое в плащах с фотоаппаратами, минуту спустя к ним присоединился третий — за ленту шляпы у него была заткнута репортерская карточка. Полицейский, охранявший ворота, еще раз взглянул на часы. Фоторепортеры шагнули поближе к пикетчикам.

И тут началось. Тишину нарушил рев клаксонов. У въезда на причал остановились еще три машины, из них высыпали полицейские, размахивая дубинками. Они стали расталкивать пикетчиков, освобождая дорогу для фургона, и он на полной скорости въехал в ворота. Четверо из черного автомобиля прикололи к лацканам бляхи и вытащили из карманов дубинки с тяжелыми набалдашниками. Это были сыщики. Под оглушительный вой сирены приближалась еще одна полицейская машина, за ней — несколько легковых.

— Вот там наверняка штрейкбрехеры, — сказал Нельсон товарищам.

Когда машины подошли ближе, один из пикетчиков выбежал вперед, держа в руке плакат. Сержант подал команду, двое полицейских ринулись к пикетчику и стали колотить его дубинками по голове. Он потерял сознание, его оттащили от ворот и оставили лежать. Вдруг раздался громкий возглас: «Бей их, ребята!» Это было сигналом к схватке. Один из сыщиков притиснул Нельсона к стене и стал молотить дубинкой по голове. Тут подскочил грузчик-негр и с такой силой двинул сыщику, что тот упал. У Нельсона по лицу текла кровь, но увидев, что рядом полицейский избивает Макгрегора, Нельсон бросился товарищу на помощь и сбил фараона с ног.

Тем временем первая машина со штрейкбрехерами успела проскочить на причал и понеслась к пароходу. Вторая медленно приближалась к воротам, лавируя между дерущимися. Третья остановилась, шофер распахнул дверцу и побежал. Полицейский выхватил пистолет и выстрелил. Пуля попала в ногу грузчику-негру. Кто-то выбил оружие из руки стрелявшего. Грузчики, стоявшие на мостовой, ринулись на помощь бастующим. В этот момент что-то ударило по стальным воротам. Раздалось несколько взрывов, один за другим.

Слезоточивый газ!

Полицейские быстро надели маски и снова заработали дубинками.

...Когда схватка кончилась, на земле лежало двадцать семь человек — избитые, искалеченные, отравленные газом.

■

Поздно ночью Нельсон очнулся в больничной палате. Страшно ныл затылок. Он потрогал голову — она была забинтована. Из-за сильной боли в груди трудно было дышать. Нельсон медленно повернул голову и, к своему удивлению, узнал в соседе грузчика-негра. Тот лежал на спине, одна нога его была подвешена на блоках. Сосед заговорил первым:

— Привет, дружище! Крепко тебе досталось?

— Да вот на голову и на грудь будто гору навалили, — ответил Нельсон. — А у тебя что?

— Этот гад всадил мне пулю в ногу. Кость раздроблена. Но доктор сказал, что месяца через полтора я встану.

Вошла сестра, наклонилась над Нельсоном, пощупала пульс.

— Как вы себя чувствуете? Вам записка из соседней палаты.

«Привет, — прочел Нельсон . — Мы показали этим сволочам, где раки зимуют, верно? Всего хорошего!

Кеннеди ».

Нельсон положил записку на тумбочку и улыбнулся. Ведь как кипятился Кеннеди, как доказывал, что забастовка ни к чему. А дошло до дела — не захотел оставаться со штрейкбрехерами, стоял со всеми в пикетах, дрался с полицейскими. И тоже попал в больницу, а теперь, может статься, пойдет под суд и даже в тюрьму. У Нельсона потеплело на душе при мысли об этом человеке. Он снова взглянул на соседа и сказал:

— Все эти три дня мы с тобой были рядом. Не пора ли нам познакомиться?

— Купер, Фредерик Купер, — сказал тот, протягивая ему руку.

Нельсон крепко пожал ее.

— Кнут Нельсон. Считаю за честь знакомство с тобой.

— Хотелось бы верить, что мы дрались недаром, — задумчиво проговорил Купер. — Скажи, ты в самом деле считаешь, что мы сделали нужное дело? Ты уверен, что где-то в другой стране таким же рабочим парням, как мы, от этого будет хоть какая-то польза?

— Трудно сказать, по крайней мере сейчас, — ответил Нельсон. — Вообще же любая борьба — и большая и малая — всегда приносит пользу. У нас была ясная цель — помешать им отправить оружие врагам русской революции. Мы считали, что будет преступлением, если это оружие достанется белым генералам. Имей в виду, если русская революция будет задушена, всякая борьба за свободу застопорится на много лет. Вот почему всем нам очень важно, чтобы русский народ победил! И если мы хоть немного помогли ему, задержав «Сокол» на трое суток, — что ж, может, будущие историки сочтут, что и мы внесли свой вклад в общее дело. Но я и так уверен, что русский народ победит и укажет всему человечеству путь к новой жизни, к миру и братству.

■

Весь вечер штрейкбрехеры грузили «Сокол». Полицейские не покидали судно, они торчали в машинном отделении, на капитанском мостике и на трапе, толклись на причале.

В шесть часов утра люки были задраены, грузовые стрелы подняты, такелаж закреплен. Полиция сошла на берег, трап убрали. Проревел гудок, и «Сокол» отделился от причальной стенки.

В машинное отделение была дана команда «полный вперед!». Судно выходило в море.

Стоя на мостике, капитан Бивер и старший помощник Сандерс смотрели назад, на исчезающий вдали Сан-Франциско.

— Признаться, я уже думал, что мы вообще не выйдем, — сказал помощник.

Капитан помолчал. В лицо ему дул прохладный океанский ветер, он снова чувствовал себя хозяином на судне. Потом, повернувшись к помощнику, проговорил:

— Мы опаздываем самое малое — на трое суток. Надо любой ценой наверстать эти семьдесят два часа. Делайте все, что можно. И давайте молить бога, чтобы нам прийти туда не слишком поздно, — иначе плохо наше дело.

 

Глава восьмая

На следующее утро Бивер поднялся чуть свет. Помощник, стоявший на мостике, удивился, завидев капитана в такую рань.

— Не понимаю, почему мы так ползем, — сказал капитан. — Какой ход?

— Я проверял три часа назад, сэр. Тогда мы делали двенадцать с половиной узлов.

— Двенадцать с половиной? — возмутился капитан. — Это почему? Так мы вовек не дотащимся!

— Я спрашивал механика. Говорит — у него с котлами не ладится.

Капитан прошел в рулевую рубку и стал звонить в машинное отделение.

Подошел старший механик.

— Что за чертовщина у вас там происходит? — закричал капитан. — Как же мы наверстаем потерянные трое суток? По вашей милости мы еле ползем.

— Да все новички проклятые! — сердито ответил Бьюкенен. — Понятия не имеют, как к котлу подойти.

— А вы их научите! Надо, чтобы было полных пятнадцать узлов. Вы меня слышите?

— Не глухой!

На палубе картина тоже была нерадостная. Боцман Гендерсон направился к третьему люку, где он поставил трех матросов сбивать ржавчину с палубы. Подойдя к ним, он увидел, что работает только один — Мартин, а двое других — дюжий швед по имени Гуннар и звероподобный верзила по кличке Чернявый — растянулись на палубе, заложив под голову могучие лапищи, и болтают.

— Что это вам, воскресный пикник? — заорал боцман. — А ну, беритесь за молотки!

Гуннар посмотрел на него снизу вверх, жмурясь от яркого солнца.

— Если будем стучать, еще продырявим вашу ржавую посудину.

— И потопим ее, — добавил Чернявый. — И ты так и не дослужишься до помощника капитана!

— Слушайте, лодыри, если еще замечу, что работает он один, а вы волыните, — отведу вас к капитану.

Но Гуннар и ухом не повел: он вообще не испытывал трепета перед начальством.

— Да кто тебя боится, мелочь пузатая?

Боцман предпочел пропустить эти слова мимо ушей и уйти от греха.

— Вот балда, решил, что мы действительно сюда работать пришли! — засмеялся Гуннар. — С ума сошел! Больно надо мне вылизывать ваш пароход!

Мартин работал, не обращая на них внимания, но тут они взялись и за него.

— Эй, матрос, — начал Гуннар, — ты что, не слышал: я сказал, мы сюда не работать пришли.

— Чего же ты? Решил нам всю музыку испортить? — подхватил Чернявый.

— Я дело делаю, — спокойно ответил Мартин.

— Так вот, имей в виду, мозгляк, — сказал Гуннар. — Мы свое дело сделали. Уже сделали, понимаешь? Нас просили сорвать забастовку, и мы ее сорвали, А теперь требуем награды. Знаешь, какой награды, мозгляк? Ну-ка, скажи ему, Чернявый.

Тот поднялся во весь рост, отшвырнул молоток.

— А вот какой: весь рейс сидеть и отдыхать, как пассажиры, верно, Гуннар?

— Вот именно как пассажиры. Как пассажиры первого класса.

Оба захохотали и двинулись в столовую команды. Мартин негодовал. Если бы не рост и могучие кулаки, разве посмели бы они оскорблять людей? Но Мартин был не из храбрых и понимал, что в случае драки они его превратят в котлету. Только такой силач, как Паппас, мог бы справиться с этими скотами.

Ужин в тот вечер сильно запоздал. Оба кока весь день препирались по поводу того, как распределить между собой обязанности; штрейкбрехер, нанявшийся старшим, был по профессии вовсе не кок, а лесоруб и считал своей единственной задачей стоять над душой у помощника и приказывать. Под конец они кое-как договорились, но команда, прождав ужина целый час, подняла бучу.

Напротив Мартина за длинным столом оказался Гуннар. Новый стюард Ник — маленький, похожий на мышонка, — разносил миски с вареным мясом, единственным блюдом, которое успели приготовить. Ник поставил миску перед Мартином, и тот принялся за еду.

— Эй, крыса, — крикнул Гуннар стюарду, — почему подал этому мозгляку раньше меня?

Мартин, не обращая внимания на грубую выходку, продолжал есть. Тогда Гуннар набросился на него:

— Что это ты все молчишь? Не нравимся мы тебе? Так ведь ты такой же штрейкбрехер, как и мы. Чего же ты сидишь, будто воды в рот набрал?

Мартин понял, что ему не будет покоя от этого бандита.

— Молчу, потому что не о чем мне с тобой говорить, — ответил он и вышел из-за стола.

— Из образованных! Воображает, что он лучше нас! — бросил ему вслед Гуннар.

■

Уже несколько дней «Сокол» шел своим курсом без особых происшествий. Механик кое-как сумел добиться от машинной команды полных паров. Капитан почти не выходил из штурманской рубки, вычерчивая разные варианты на случай, если придется изменить курс. Боцману удалось заставить команду работать, хотя бы вполсилы. Мартин в свободные часы сидел у себя в каюте с книгой, а в столовую команды заходил только, чтобы поесть. Он уже не заглядывал туда, как бывало, по вечерам — поболтать или сразиться в шашки.

К концу первой недели стало ясно, что, несмотря на отличную погоду и попутное течение, «Сокол» все еще не вошел в график.

— Что там творится в вашей змеиной яме? — кричал капитан за обедом на старшего механика. — Один день несемся как гончая, а в другой — ползем как черепаха. Можно подумать, что мы на морской прогулке!

— Такие уж работнички! — отвечал ему Бьюкенен. — Не то, что прежняя команда. Когда хотят, тогда и работают. Не могу я торчать в котельной день и ночь. А с них — какой спрос?

— Уж я бы заставил этих подлецов работать, — пробурчал Бивер.

— Может, и так, капитан. Но вас там нет, вы наверху! И они это чувствуют. Я им двадцать раз грозил карцером, а они только смеются. «Валяй, — говорят, — мы не против такого отдыха». Или еще похлеще: «Сам топи, если не нравится!» Так уж давайте терпеть...

— Черта с два! — разозлился капитан. — Почему старая команда могла держать высокое давление круглые сутки, а эта не может?

— А вот почему: то были настоящие моряки, они любили свою работу. А это — банда лодырей, к тому же никто из них дела не знает.

— Мне ваши лекции не нужны, мне пар нужен. Мне надо сделать рейс и вернуться. — Капитан вытер рот салфеткой и ушел, оставив Бьюкенена в одиночестве доедать свой обед.

Да, то ли дело Паппас и Салливэн, думал Бьюкенен, закуривая после обеда трубку. Вот это кочегары, вот это работники! Всегда у них были полные пары, только скажи. А сейчас в машинном отделении такая шпана — готовы горло собственной матери перерезать. А кто во всем виноват? Капитан, кто ж еще. Ну и черт с ним! Сам заварил кашу, сам пусть и расхлебывает!

■

Поздно вечером Мартин собрал валявшиеся у него книги и пошел в кубрик поменять их. За столом сидела компания и выпивала. Верховодил Маккорд по прозвищу Клиппер — здоровенный детина из котельной. Перед ним стояла наполовину пустая бутылка виски. Он отпускал непристойные шуточки, и люди смеялись.

— Откуда виски? — удивленно спросил Мартин.

Маккорд посмотрел на него и ухмыльнулся.

— А ты что думал — я стачки задаром срываю?

— Странное дело, — заметил кто-то, — вот мне так никто не поднес бутылочки, когда я поднялся на борт.

Маккорд засмеялся.

— Видать, ты еще новичок в этом деле. Знать надо, кого доить, понял?

— Нет, не понял.

— Взять за грудки механика, дурья твоя голова! — пояснил Маккорд. — Ему нужен полный ход, он за это и платит. Умей нажать — вот и весь фокус. На, пей и помалкивай! — И он налил матросу стакан.

— Такой дрянью небось покойников бальзамируют, — отхлебнув, с отвращением бросил тот.

— Ничего, после первого стаканчика легче пойдет!

Компания загоготала, и Маккорд налил всем еще. Возмущенный Мартин схватил книжки и выбежал из кубрика.

 

Глава девятая

Чем дальше, тем тягостней становилось Мартину. Больше всего ему не хватало друга, с которым можно было бы поделиться мыслями и поспорить. И он подумал: а что, если возобновить знакомство с радистом Дювалем? Ведь Дюваль тоже остался на «Соколе». И ему тоже, наверно, тоскливо одному. Почему бы не продолжить интересные беседы, которые бывали у них, когда они шли из Нью-Йорка в Сан-Франциско?

Дюваль был интересный человек, поездивший по свету и много повидавший. Мартин тоже когда-то учился на радиста, но в отличие от Дюваля, окончившего курс и работавшего по специальности, он завел очередной роман и бросил учение.

Словом, Мартин зачастил в радиорубку, и Дюваль был рад его ежевечерним посещениям — это немного разнообразило монотонную жизнь.

Дювалю было лет пятьдесят; он был горбатый от рождения и вдобавок хромой. На этом злая природа не успокоилась и наградила его огромным приплюснутым носом. Лишенный обычных человеческих радостей, всю жизнь мечтавший о семейном очаге, он ожесточился, так как мечта эта оказалась несбыточной.

Дюваль был далеко не глуп. Он с отличием окончил курсы радиооператоров, был весьма начитан — проводя большую часть времени один, у себя в рубке, он жадно глотал книги. Вот к этому-то одинокому человеку и стал приходить каждый вечер Мартин в поисках сочувствия и дружеского общения. Дюваль приносил из буфета небольшой кофейник, ставил его на столик рядом с пишущей машинкой и разливал кофе, а Мартин садился напротив на табуретку. Однажды он сказал:

— Я рад, что могу поговорить с вами, а то ведь здесь с ума сойдешь.

— Ты слишком серьезно ко всему относишься.

— Вы хотите сказать, как Нельсон?

— Нет, вы с ним разные. Он тоже серьезный, но у него на первом месте политика. По-моему, Нельсон дрался за правое дело. Только вот тактики его я не одобряю.

— Почему же вы остались на судне, если считали, что Нельсон в принципе прав?

Дюваль забарабанил пальцами по столику, отвел глаза.

— Поверь, мне это было нелегко. — Он говорил тихо, тщательно подбирая слова: — Во-первых, я уже не молод; во-вторых, я рисковал бы своим местом, а места радистов не валяются, ты это знаешь, сам собирался стать радистом. И, наконец, пойми, что человеку с моей внешностью попасть на судно трудно, а ужиться на нем еще труднее.

— А чем плоха ваша внешность? Вы ничего, ей-богу! — попытался утешить его Мартин.

Дюваль улыбнулся:

— Спасибо, друг.

— Но объясните, почему вы миритесь с тем, что вам не по душе?

Дюваль закурил и снова взглянул на Мартина.

— Я повторяю: в принципе Нельсон прав. Но он не учел силы своих врагов. Любой здравомыслящий человек понял бы, что такой важный груз уже не завернуть обратно. И ему следовало считаться с реальностью. Ведь он все равно не смог помешать выходу судна в море.

Мартин покачал головой.

— Пока вы мне еще не ответили...

— Хорошо, скажу, чтобы было понятнее. Я тоже против отправки такого груза белым генералам. В этом отношении я полностью поддерживаю Нельсона. Продовольствие русским детям — да, оружие генералам — нет. Но между мной и Нельсоном есть разница: мне ясно, что такие протесты ни к чему не ведут. Теперь ты понял?

Мартин нервно потирал руки.

— Я знаю одно: Нельсон с командой на берегу, а мы с вами в море. И лучше бы нам наскочить на айсберг и потонуть.

— Брось! — сказал Дюваль. — Зачем так отчаиваться? У тебя вся жизнь впереди.

— Моя жизнь исковеркана. Я и сам теперь не знаю, чего хочу.

Послышался писк позывных. Дюваль с улыбкой повернулся к Мартину:

— Дают сводку погоды. Ну-ка, Мартин, покажи, чему тебя научили на курсах. Принимай!

Мартин пересел на место радиста, заложил бумагу в машинку и, искоса поглядывая на Дюваля, начал принимать и печатать сводку.

■

В этот вечер в столовой команды было много народу. Мартин сидел на своем обычном месте, Гуннар и Чернявый тоже. По лицу Чернявого Мартин понял, что сейчас последует новая провокация. Чернявый налил себе кофе и обратился к Мартину:

— Не знаешь, кто донес капитану, что мы выпивали?

— Понятия не имею.

— Что изволил сказать наш профессор? — спросил Гуннар.

— Говорит, что не знает. Этот мозгляк вообще не желает с нами водиться.

Теперь все взгляды были обращены на Мартина и Чернявого. На лбу у Мартина выступил пот, руки задрожали. Он бы с радостью убежал, но от страха словно прирос к скамье.

— Я же сказал, что...

Однако верзила не дал ему договорить: он стащил его со скамьи и, толкнув в грудь, прижал спиной к переборке.

— Слушай ты, мразь! — прошипел он, нацеливаясь кулачищем в челюсть Мартину. — Мы не желаем сидеть с тобой за одним столом, ясно? Теперь будешь жрать в гальюне. — И, не дав Мартину опомниться, вытолкнул его за дверь. Возвращаясь к столу, Чернявый заметил насмерть перепуганного стюарда.

— Эй, крыса! — крикнул он ему. — Будешь кормить этого парня в гальюне. Понял?

— Понял, понял! — пролепетал стюард под общий хохот команды.

Мартин долго не мог прийти в себя. Он еле добрел до каюты, — ему казалось, что его и здесь настигает гогот штрейкбрехеров. Он подошел к своей койке и повалился на нее ничком. Перед глазами неотступно стояла бандитская рожа Чернявого, вновь и вновь вспоминалась унизительная сцена в столовой. Мартин зарылся лицом в подушку и заплакал. И вдруг вспомнил Нельсона, услышал его слова: «Не будь трусом, Джек. Иди с нами — ведь мы защищаем правое дело!» На миг перед ним возникло доброе лицо товарища, и у него стало легче на душе.

 

Глава десятая

На четырнадцатые сутки погода испортилась. Под вечер тучи заволокли небо, начался шторм. Задул резкий, холодный ветер. Море, еще недавно спокойное и гладкое как зеркало, теперь вставало дыбом, грохотало и бешено пенилось. Попрятались даже чайки, сопровождавшие пароход. Громадные крутые волны обрушивались на носовую часть, вода захлестывала судно, и ветер гнал потоки по палубе, окатывая стекла рубки. Судно металось, как раненый кит, — оно то проваливалось в пучину, то снова взмывало на поверхность. «Сокол» содрогался от вибрации. Казалось, еще минута — и он разлетится вдребезги.

Капитан не покидал рулевой рубки. Он видел, как падает барометр, и следил за рулевым, честя его на все корки за неумелость.

— Да, при таком шторме нечего и думать о том, чтобы наверстать потерянное время, — сказал он старшему помощнику.

— Жаль, ходу-то всего с неделю осталось, — покачал головой тот.

Капитан шагнул к компасу, проверил курс.

— Хорошо, если еще больше не опоздаем.

— Пока зы здесь, капитан, я бы сходил взглянуть, как там у нас в третьем трюме, — сказал помощник. — Мне еще в Сан-Франциско казалось, что новые грузчики крепят ненадежно, а теперь мне слышится подозрительный треск. Как бы там не перебило весь груз к чертовой матери...

— Верно, ступайте. Только этого нам не хватало. Можно сказать, на пороховой бочке сидим! Позвоните мне снизу.

Сандерс взял карманный фонарик и пошел. Ураганный ветер никак не давал открыть дверь, и ему пришлось налечь на нее всем телом.

Стоя у окна рубки, капитан Бивер вглядывался в мглу, будто чего-то ждал. Потом он услыхал, как снова открылась дверь. В рубку с воем ворвался ветер. Повернув голову, Бивер увидел Дюваля с листком бумаги в руке.

— Что у вас?

Дюваль шагнул поближе, протянул листок:

— SOS, капитан.

Бивер прочел:

«"НЬЮ-БЭДФОРД" ПОТЕРЯЛ ВИНТ. ВОДА ПОСТУПАЕТ В МАШИННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ. НАСОСЫ НЕ СПРАВЛЯЮТСЯ. ПОЛОЖЕНИЕ СЕРЬЕЗНОЕ. ПРОСИМ ОКАЗАТЬ НЕМЕДЛЕННО ПОМОЩЬ И СНЯТЬ КОМАНДУ. НАШЕ МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ 150 МИЛЬ К СЕВЕРО-СЕВЕРО-ВОСТОКУ ОТ МЫСА СИРЕТОКО. СООБЩИТЕ ВАШИ КООРДИНАТЫ И ВРЕМЯ ПРИБЫТИЯ».

Капитан помрачнел и несколько секунд молчал, уставившись на Дюваля, потом сказал:

— Когда приняли?

— Только что, сэр.

Капитан метнулся к карте, провел несколько линий.

— Вон они где! — показал он. — Но мы ничего не можем сделать. Они очень далеко от нас. Нет. Мы не сумеем им помочь.

Дюваль в ужасе смотрел на капитана.

— Но не можем же мы нарушить законы моря, сэр! Наш долг — попытаться спасти людей.

Капитан вскинул голову.

— Не вам учить меня законам моря, как-нибудь сам разберусь! Я вам сказал: помочь не можем. Мы не изменим курса ни на один градус.

Стараясь не смотреть на капитана, Дюваль возразил было:

— Но я подумал, что их команда...

— Хватит! — перебил капитан. — Думать предоставьте мне! На сигналы с этого судна не отвечать! Ступайте!

Дюваль осуждающе глянул на капитана и вышел.

А Бивер вернулся к окну рубки и снова стал глядеть во мглу. На миг ему вспомнилась гибель его собственной шхуны, разбившейся много лет назад на рифах, и он представил себе, что творится сейчас на гибнущем «Нью-Бэдфорде». Ему стало жутко, он явственно видел, как капитан стоит на мостике и всматривается во тьму — не появятся ли какие-нибудь огни; они означали бы, что его призыв услышан и к нему спешат на помощь. Но Бивер быстро подавил в себе это чувство и стал думать о грузе, который надо срочно доставить в Россию. И о денежной награде, ожидающей его в Сан-Франциско. Раздался телефонный звонок.

— Капитан слушает!

— Говорит старший помощник. В трюме полный разгром. Крепления сорваны. Ящики разбросаны. Много разбитых. Какие будут распоряжения?

— Проклятие! — закричал капитан. — Немедленно бросить туда всех, кто не на вахте!

— Есть, сэр, — ответил Сандерс.

Швырнув трубку на рычаг, капитан пробормотал:

— Какие это, к черту, грузчики. Дерьмо!

И снова стал напряженно всматриваться во мрак.

■

Всю команду подняли. Сорвали с коек даже тех, кого укачало. Боцман Гендерсон провел матросов к третьему люку, отдраил стальную крышку и велел спускаться по трапу на нижнюю палубу. Одетые слишком легко, люди ворчали: ледяной ветер пронизывал до костей. Когда трюм осветили лампами на удлинителях, взорам всей команды представилось довольно безрадостное зрелище. Кругом валялись разбитые ящики, по всему трюму были разбросаны винтовки, а поверх них — груды консервных банок. Ящики покрупнее громоздились один на другом, грозя вот-вот свалиться от качки и разлететься вдребезги.

Мартин распиливал доски для обрешетки, другие собирали винтовки и складывали у переборки.

— Ух ты! — закричал Чернявый, подняв винтовку и прицеливаясь. — Бьюсь об заклад — из такой вот штучки можно выбить глаз с тысячи ярдов!

— Тут этого добра хватит, чтоб выбить глаза всем русским! — подхватил Гуннар. — Сезон охоты на красных открыт, разрешения не требуется! — И он загоготал.

— Как, ты и женщин собираешься убивать? — с комическим ужасом спросил Кармайкл.

— Не бойся, только тех, кто старше двадцати! Ну, а другие сами будут не рады, что живы остались, когда я за них примусь.

Эти гнусные шуточки вызвали общий смех. Мартин делал вид, что не слышит, но у него все переворачивалось внутри. Винтовки валялись под ногами, мешали работать, и он решил убрать их в сторону. Он нагнулся, взял винтовку в руки, и сразу по спине у него побежали мурашки. «Джек, — услышал он голос Нельсона, — не дай им превратить тебя в убийцу!» В ужасе Мартин швырнул винтовку на пол и посмотрел на свои руки: они были жирные от смазки. Он стал лихорадочно обтирать их о штаны. У него была одна только мысль: бежать отсюда без оглядки, чтобы не видеть этих людей, не прикасаться к этому оружию.

 

Глава одиннадцатая

Наконец шторм выдохся, и через два дня опять установился штиль. Солнце с раннего утра заливало палубу теплыми лучами, а по вечерам его огненный шар долго пылал над западным краем неба. Чайки опять кружили над судном, словно охраняя его от напастей. «Сокол» приближался к берегам России.

Все свободные вечера Мартин коротал с Дювалем. У него в рубке он пережидал, пока команда кончит ужин. Только когда из столовой уходил последний матрос, стюард Ник шел в радиорубку и говорил ему:

— Порядок! Ступай есть.

Мартин шел за ним, Ник запирал дверь и кормил его. Вид у стюарда при этом был испуганный: что, если вдруг заявится Чернявый? Изобьет их обоих, или, на его счастье, одного только Мартина?

Как-то вечером Мартин, по обыкновению, сидел у Дюваля. Радист принес из буфета горячий кофе.

— Я все-таки не понимаю, — заговорил Мартин, — вы столько читали, так много видели на своем веку. Вот вы говорите, что сочувствуете справедливой борьбе. Так почему же вы не отказались пойти в этот рейс?

— Опять ты за свое! Что ж, скажу тебе откровенно. Я тоже хотел бы, чтобы жизнь стала лучше, но броситься в драку у меня не хватает смелости.

— Так ведь вы...

— Потому-то я и восхищаюсь Нельсоном, — не слушая его, договорил Дюваль. — Он мужественный человек. Открою тебе правду: по ночам я частенько не сплю...

— Ручаюсь — у Нельсона сон хороший.

— Наверно! Совесть у него чиста, руки не замараны.

Мартин невольно бросил взгляд на свои ладони и начал нервно тереть одну о другую.

— Эх, если бы я мог то же самое сказать о себе! Да, Нельсон — человек незаурядный, вы совершенно правы, и больше всего на свете мне хотелось бы показать ему, что, несмотря на все случившееся, я не штрейкбрехер!

■

Рейс подходил к концу. В последний вечер Дюваль и Мартин играли в шахматы.

— Старик считает, что мы там будем завтра около шести, — сказал Дюваль. — Осталось чуть больше ста миль.

— Скорей бы кончился весь этот кошмар!

— Для тебя кончится, для других только начнется. Ты понимаешь, каково будет тем, в кого станут стрелять из этих винтовок?

Мартин опустил голову.

— Понимаю. И мне не следовало здесь быть — это вы хотите сказать?

Дюваль кивнул.

— Что ж, ты меня правильно понял. Пора решать, на чьей ты стороне, пора сделать выбор.

Мартин помрачнел.

— Вся беда в том, что я сам не знаю, на чьей я стороне! Мне бы остаться где-то в середине.

— Когда идет смертельная борьба, середины быть не может! Нельзя вечно сидеть между двух стульев!

— А почему нельзя? Ведь вы вот — сидите!

Дюваль рассердился.

— Да пойми ты: в этом трагедия моей жизни! Слишком часто я отсиживался, когда надо было действовать. Я бесхарактерный человек. А ты должен быть другим!

— Но объясните, почему себя вы мерите одной мерой, а меня — другой?

— Я хочу, чтобы ты не повторил моей ошибки. — Дюваль еще раз посмотрел на часы, встал, потянулся. — Ну, хватит на сегодня нравоучений! Пойду вниз, заварю нам свеженького кофе. Если без меня начнут передавать что-нибудь насчет курса, смотри прими все точно, слово в слово! — Он потрепал Мартина по плечу и пошел к двери.

— Будьте спокойны! Я старый «маркони»! — Мартин подсел к рации и, сняв с полочки книгу, начал ее листать. Вдруг послышались позывные. Мартин увеличил громкость, придвинулся к машинке и начал печатать, стараясь ничего не упустить. Кончив прием, он вытащил бумагу и перечитал текст:

«КАПИТАНУ «АМЕРИКАНСКОГО СОКОЛА». ВАМ ПРЕДЛАГАЕТСЯ НЕ ВХОДИТЬ В ПОРТ НАЗНАЧЕНИЯ, ЕСТЬ ОПАСЕНИЯ, ЧТО ОН ВЫШЕЛ ИЗ-ПОД КОНТРОЛЯ НАШИХ ДРУЗЕЙ. К БЕРЕГУ НЕ ПОДХОДИТЕ ДО ДАЛЬНЕЙШИХ РАСПОРЯЖЕНИИ. НЕМЕДЛЕННО ПОДТВЕРДИТЕ ПОЛУЧЕНИЕ ПРИКАЗА. САМАРИТЯНИН».

Мартин растерянно огляделся. Как быть? Отнести радиограмму капитану или прежде послать подтверждение? Нет, положено сперва его уведомить. Мартин шагнул было к двери, но тут ему снова послышался голос Нельсона: «Джек, не дай им превратить тебя в убийцу! Ведь русские — такие же рабочие, как мы с тобой! Мы все обязаны помогать друг другу!»

У Мартина задрожали руки, на лбу выступили крупные капли пота. За короткий миг ему вспомнилось многое: как Нельсон, Кеннеди и Паппас убеждали его остаться с ними и как потом их всех зверски избивали полицейские, а он стоял и наблюдал со стороны; потом он вспомнил рожи Гуннара и Чернявого, все унижения, которые он терпел от них... И вдруг увидел оборванных и голодных русских, которые с безумной отвагой бьются за свою свободу... Мартин закусил губу до крови, и боль вернула его к действительности.

Решение было принято. Он разорвал радиограмму на мелкие кусочки и поспешно спрятал их в карман. Потом вернулся к аппарату, переключился на передачу и отстукал:

«ВАШ ПРИКАЗ ПРИНЯТ. КАПИТАН БИВЕР».

Мартина била дрожь, у него подгибались колени. Переключившись на прием, он сел на прежнее место и сделал вид, будто читает. Когда Дюваль вернулся с кофейником, он успел уже овладеть собой.

— Ну, было что-нибудь? — спросил радист.

— Нет, ничего, — ответил Мартин, не поднимая головы. Но глаза его радостно блестели.

 

Глава двенадцатая

На следующее утро капитан Бивер поднялся, едва забрезжил свет.

— Подходим, — крикнул он старшему помощнику, глядя в бинокль. — Я вижу деревянный причал. И целую толпу на нем. Говорят, эти русские очень радушно встречают иностранцев. Да, позовите ко мне третьего помощника, он, кажется, немного болтает по-русски. И прикажите стюарду накрыть стол в салоне. Передайте ему, что я велел подать самое лучшее виски и холодные закуски, которые он припрятал для этого случая.

«Сокол» пришвартовался без осложнений. Долгий рейс был, наконец, окончен. После девятнадцати дней непрерывной работы остановились горячие двигатели, и в машинном, отделении воцарилась тишина. Почти вся команда высыпала на палубу. Был спущен трап. Первыми на борт поднялись четверо русских военных. Они были встречены старшим помощником и приглашены в салон. Вслед за ними по трапу устремилась толпа бородатых людей с винтовками, все в потрепанной военной форме без знаков различия, с пулеметными лентами крест-накрест на груди, с ручными гранатами на поясе.

Мартин наблюдал со стороны, как русские весело устремились к люкам, которые были заблаговременно отдраены матросами, быстро спустились в трюмы и, не теряя ни минуты, с поразительным проворством принялись их разгружать.

■

В салоне был накрыт парадный стол. Он был уставлен бутылками с виски и винами, вазами с консервированными фруктами, блюдами с сыром, рыбой, маслинами, ветчиной и колбасами.

Сияющий капитан любезным жестом пригласил четырех военных сесть и обратился к стоявшему рядом с ним третьему помощнику:

— Скажите им на самом лучшем русском языке, что нам еще не приходилось видеть таких темпов: не прошло и получаса, как мы пришвартовались, а разгрузка уже идет полным ходом.

Третий помощник, важно заложив руки за спину, подошел к гостям и медленно, запинаясь, начал переводить слова капитана. Когда он кое-как с этим справился, поднялся один из русских, низенький, в очках с толстыми стеклами, в сильно помятой военной форме, мешковато висевшей на нем. Заложив руки за пояс, он сказал:

— Простите, господа, но я довольно свободно говорю по-английски. Я прожил много лет в вашей стране и могу избавить господина помощника от скучной обязанности.

— Но это замечательно! — воскликнул капитан. — Вот не ожидал. Встретить здесь, за столько тысяч миль от дома, человека, свободно говорящего по-английски...

Старший стюард, облачившийся ради такого случая в накрахмаленную белую куртку, разливал виски.

— Разрешите, капитан, приветствовать вас и вашу команду на нашей земле, — сказал русский.

— Благодарю вас, сэр, — капитан поклонился и пожал ему руку. — По поручению пароходной компании и отправителя — государственного департамента Соединенных Штатов — передаю вам документы на доставленный груз. — Он вручил русскому пачку бумаг, соединенных скрепкой. Тот взял их, пробежал глазами и передал своему соседу. — Господа! — Бивер поднял стакан. — Предлагаю выпить за успешно выполненную миссию!

Все подняли стаканы, и капитан осушил свой первым. Остальные последовали его примеру. Стюард налил всем снова и отошел. Бивер хвастливо продолжал:

— Я горжусь этим поручением. Не всякому капитану оказывают такое доверие...

Русские весело переглянулись.

— Мы знаем, какое значение придаете вы и ваше командование своевременному получению американской помощи. От нее зависят мир и демократия у вас в стране. Мы верим: все, что нами доставлено, будет использовано с толком и поможет вам одержать победу над врагом. Я предлагаю тост за спасение России, за мир, за благоденствие русского народа.

— Золотые слова! — одобрительно сказал русский в очках.

— Благодарю вас, сэр! — церемонно ответил капитан. — Простите, не разобрал вашей фамилии...

— Кравченко. Борис Кравченко, — ответил тот.

— Красивая фамилия... — рассеянно проронил Бивер.

Кравченко поднялся, поправил очки.

— Капитан, от имени наших бойцов и командиров, от имени всего русского народа приношу вам благодарность. Вы совершенно правы: все, что мы от вас получим, будет использовано для разгрома врага. Да, мы боремся за мир и демократию. И то, что американский народ заинтересован в нашей судьбе, имеет для нас большое значение: мы видим в этом проявление международной солидарности. Я предлагаю тост за человека, который войдет в историю как вождь народов, как великий стратег, — за Ленина!

— Как вы сказали — за Ленина? — вскричал Бивер и от испуга выронил стакан. Лицо его вдруг стало пепельно-серым.

Лицо Кравченко тоже приняло новое выражение — оно стало жестким и непроницаемым.

— Вот именно, за Ленина, — подтвердил он. — Что-нибудь не так, капитан?

— Но ведь Ленин — большевик! — выкрикнул капитан с нескрываемым ужасом. — Значит, вы тоже большевики! А этот груз предназначен тем, кто с вами борется!

Кравченко перевел слова капитана своим спутникам, и они рассмеялись. Потом он снова обратился к капитану:

— Как вы сами только что изволили заметить, груз предназначается тем, кто борется за мир и демократию, за благоденствие русского народа. Значит, он предназначен нам. Ведь мы и есть народ!

Капитан злобно кусал губы. В глазах его были ярость и страх.

— Это предательство, — выдавил он из себя.

Кравченко усмехнулся:

— Неверно. Вот если бы вы прибыли сюда на три дня раньше, то борющийся русский народ получил бы удар ножом в спину. Тогда это было бы предательство.

Четверо русских поднялись. Кравченко, у которого еще оставалось на донышке немного виски, поднял стакан.

— За ваше благополучное возвращение в Штаты, капитан! — Он допил и подал знак товарищам. Кивнув на прощание, они вышли.

Едва за ними захлопнулась дверь, капитан зверем накинулся на своих помощников:

— Вон отсюда все — вон!

Салон опустел. Оставшись один, капитан попытался осмыслить происшедшее. На палубе скрипели грузовые стрелы, слышалась русская речь. Бивер подошел к иллюминатору: сквозь толстое стекло было видно, как выгружают на причал орудия в громадных ящиках с надписью «Продовольствие».

Бивер налил себе еще, выпил одним духом и запустил бутылкой в переборку. Осколки брызнули во все стороны, виски потекло на пол.

— Пропади они пропадом, эти русские! И Мэтьюз тоже — чтоб ему пусто было! И этот чертов сын Нельсон, чтоб его разорвало! — Бивер схватил другую бутылку и со всего маху швырнул ее в большое круглое зеркало на стене. Потом плюхнулся на стул и уронил голову на руки. Скрип лебедок и стрел приводил его в ярость. Он заткнул уши, чтоб ничего не слышать, и вскоре заснул пьяным сном.

■

У трапа стоял на часах бородатый партизан с винтовкой. Кармайкл, принарядившийся и надушенный, фланирующей походкой приблизился к трапу.

— Иду на берег выбирать себе красотку! — на ходу крикнул он коку, но русский преградил ему путь винтовкой.

— Нельзя! — произнес он решительно, и юнга ошеломленно отступил.

Мартин, стоявший тут же, видел эту сценку.

— Что значит «нельзя»? Ты понимаешь по-русски? — растерянно спросил юный ловелас.

— А то и значит, что сиди и не рыпайся. И никаких тебе русских красоток! — пояснил Мартин.

— Вот это здорово! Проделать такой путь впустую! — огорченно воскликнул Кармайкл.

Мартин повернулся и зашагал прочь.

— Ты куда? — поинтересовался капитанский любимчик.

— В столовую, обедать.

— То есть как — в столовую? — заорал тот. — Ведь тебе ясно было сказано, чтоб ты не смел туда показываться!

— Мало ли что было, — ответил Мартин с новой для него решительностью. — А теперь я не боюсь ничего!

■