Президента Буша редко обвиняли в расизме или антисемитизме. Однако ему безусловно был присущ этноцентризм и он предпочитал общаться с относительно узким кругом лиц. Если представить себе это в виде сужающихся концентрических окружностей — вроде Дантова Ада, — то самый внешний будет занимать американская аристократия. Далее окажутся состоятельные лица, мужского пола, которые носят костюмы и галстуки, играют в гольф, занимаются бизнесом, имеют корни на восточном побережье, во втором поколении являлись членами Плющевой лиги, занимались спортом, закончили Йель u состояли в обществе «Череп и кости».

Поэтому он с нетерпением ждал встречи со спонсором из Орандж-каунти, расположенного южнее Лос-Анджелеса и жители которого были сплошь похожи на Боба Хоупа, разве что носы у них были более прямыми. А это означало, что они любили республиканцев почти так же, как гольф, пили мартини, порицали секс, хоть и могли оценить по достоинству красивую девушку, до сих пор танцевали под музыку Лоренса Уэлка и не сомневались в том, что Вьетнам был потерян по вине средств массовой информации, а Китай — из-за предателей, окопавшихся в госдепартаменте. Даже в 1990-м им хватило ума не довериться коммунистам, и они точно знали, что все реформы Горбачева направлены лишь на то, чтобы заставить нас разоружиться. Кстати, и Диснейленд расположен в Орандж-каунти.

Отношения между Бушем и Хартманом, который пользовался огромным доверием президента, сложились отнюдь не в силу счастливого стечения обстоятельств. Хартман стремился к их установлению с расчетливой алчностью — хотя его ожидания даже отдаленно не напоминали то, что он получил в итоге. Все это произошло в результате гениального замысла или безумного отчаяния Ли Этуотера.

Но, для того чтобы понять, что собой представлял Дэвид Хартман, необходимо обратиться к Лью Вассерману из «Эм-си-эй».

Лью Вассерман был для агентов тем же, чем Генри Форд для автомобилестроителей: не обязательно лучшим, но первым, кто превратил небольшое частное предприятие со всеми присущими ему ограничениями в огромную многомиллиардную корпорацию.

Хартман считал его величайшим агентом в истории человечества и мечтал его переплюнуть.

Как и все преуспевающие бизнесмены в Америке, Вассерман был одним из крупных игроков на политическом поле. Он завязывал полезные знакомства и был щедр по отношению к обеим партиям. Он был чрезвычайно скрытен и осторожен, и потому степень его влияния оценить было невозможно. Но порой оно достигало поистине сказочных размеров и приносило свои плоды. И хотя «Эм-си-эй» выигрывала не все сражения, в которые ее бросало правительство, она одерживала победы в решающих из них. Все, что она делала, было нарушением антимонопольного законодательства. Компания заключала договоры с союзами, пользовавшимися такими преимуществами, которые невозможно было получить, не вступая в противозаконный сговор. Деятельность компании неоднократно подвергалась расследованиям, однако в конечном счете признавалась абсолютно законной — или на компанию, учитывая ее влияние, накладывался незначительный штраф.

Хартман старался держаться в стороне от политики. Он еще не приобрел удара настоящего политического тяжеловеса. Однако наступала пора сделать этот шаг и перейти от статуса обычного агента к положению владельца крупными и вполне ощутимыми источниками дохода. И он уже начинал подыскивать такие возможности. Некоторые из них предполагали крупные вложения со стороны японцев, другие — нарушения антимонопольных законов. Он хотел быть уверенным в том, что ему ответят, если наберет номер в Вашингтоне. Не то чтобы он мечтал о панибратских отношениях с президентом — это было бы уже слишком. Все мечтали лишь о том чтобы быть допущенными к престолу.

И вот в 1988 году, после ухода Рейгана, когда Вассерман занялся сбором средств для Дукакиса, который был обречен на неудачу, Хартман почувствовал, что образовался некий вакуум. И хотя в кампании уже участвовало несколько заметных деятелей консервативной партии, к ней еще не был подключен ни один крупный брокер из широкомасштабной индустрии развлечений. Но Хартман не собирался просто так вкладывать деньги в Буша или его партию. Если бы он это сделал, тот стал бы к нему относиться так, как проститутка относится к своему клиенту. А Хартман стремился к установлению равноправных отношений. Он хотел войти в узкий круг, в котором будет известно его имя. Он хотел стать тем самым человеком, к которому Вашингтон будет обращаться тогда, когда ему что-нибудь потребуется от Голливуда.

Хартман был свидетелем того, как Ли Этуотер связал воедино два мира, и в 1988 году занимался организацией встречи с этим политическим консультантом. А когда на Ли обрушилась ожесточенная критика, Дэвид пригласил его на ланч и всю дорогу рассыпался в комплиментах его творческим способностям. Он внимательно выслушал все, что говорил Ли, а потом заявил, что тот так же гениален в политике, как Хичкок в кинематографии, а Элвис в музыке, что все они пользуются формами, которые до них не считались искусством, и придают им такую культурную значимость, что игнорировать их становится невозможно. Он знал, что любимыми книгами Этуотера являются «Искусство войны», «О войне» и «Принц», поэтому заявил, что тактика Ли напоминает ему Сунь-Цзы и что со времен Макиавелли не было ни одного столь чистосердечного политика. После выборов Хартман организовал для Ли несколько выступлений, которые принесли тому огромное личное удовлетворение плюс десять тысяч долларов за каждое. Не так уж плохо за пару часов трепотни. Между ними установились тесные взаимоотношения. И Хартман обрел свою лазейку в Белый дом. Но тут у его приятеля была обнаружена опухоль мозга.

С потерей Ли добраться из Лос-Анджелеса до Буша можно было только с помощью Рональда Рейгана. Но даже будь у Хартмана надежные связи с людьми Рейгана, он совершенно не был уверен в том, что это наилучший способ знакомства с новым президентом. В конце концов Рейган значительно обошел Буша в 1980 году на предварительных выборах у республиканцев. После чего Буш в течение восьми лет подбирал за ним дерьмо, занимая должность вице-президента. Сам Хартман когда-то был вице-президентом в «Росс-Моголе» — одном из крупнейших актерских агентств. Глава агентства Аллен Росс сумел разглядеть в Хартмане одаренного человека Он помог ему быстро подняться по служебной лестнице и заработать много денег. Однако Дэвид все равно помнил, что Аллен когда-то был его начальником. Всякий раз, когда «Репризентейшн компани» удавалось похитить у Росса очередную звезду, Дэвид получал огромное личное удовольствие, а тот день, когда доход его фирмы превысил доход Росса, стал самым счастливым в его жизни.

Хартман решил пробираться к Бушу через Арнольда Шварценеггера. Умный и честолюбивый Шварценеггер, добившийся с помощью железной воли, виски и стероидов [27]Как и прочие слухи, связанные в этой книге со второстепенными персонажами, мы считаем и этот абсолютно необоснованным, однако в журнале «Спай» этот факт выдается как совершенно достоверный: «Давайте посмотрим правде в глаза: человек, принимающий огромные дозы стероидов, становится главой президентского совета по вопросам физического здоровья и больше всего его волнует, что людям станет известно о его Пристрастии к сигарам» (Шарлотта Флеминг, 3/1992).
больше многих и многих, обладал собственными политическими амбициями и прекрасно понимал, что такое личные связи.

Именно Арнольд несколько раз упомянул имя Дэвида в Белом доме. Он предложил Бушу встретиться с ним, объяснив, что тот может стать тем самым денежным мешком, которым когда-то был Вассерман, И вот тут-то президент знакомится с планом Ли Этуотера. Он решает, что, если Хартман, которому предназначается главная роль, окажется навязчивым, болтливым и неприятным типом, он с легкостью сможет отречься от всей этой истории. Ибо в глубине души он мечтал о том, чтобы выбросить из головы это странное и в то же время притягательное предложение. Поэтому он сам выбрал место встречи, надеясь на то, что ему не понравится этот, агент, слишком непохожий на аудиторию Орандж-каунти.

Однако Хартман всегда наводил справки о тех, с кем намеревался иметь дело. И он не был склонен недооценивать президента. Поэтому он догадывался, что тот обладает не меньшей проницательностью, мстительностью и способностью к манипулированию, чем он сам. Он обратился к своему лучшему рецензенту [28]Рецензенты играют очень важную роль среди обслуживающего персонала Голливуда, который ежедневно заваливают сценариями, книгами и заявками. Ни у кого нет времени их читать, и при этом все ищут достойный материал для продюсирования. Именно с этой целью нанимаются рецензенты, которые читают предложенные тексты, а затем пишут нечто вроде изложения или суммарного обзора. В редких случаях отзывы рецензентов оказываются настолько зажигательными, что их работодатели начинают убеждать звезд, режиссеров, сценаристов и глав киностудий приняться за работу. У тех, в свою очередь, тоже нет времени что-либо читать, и они полностью полагаются на мнение рецензента. Поэтому рецензенты — именно те люди в Голливуде, которые могут сказать «нет». Притом, это та самая должность, с которой, согласно легендам, можно начать свою карьеру.
с просьбой составить свод всех биографий Буша. Он прекрасно понимал, что должен выбрать костюм восточного банкира и сделать вид человека, ограничившего себя во всем ради службы государству. А главное — он должен именно так говорить. Поэтому Хартман составляет себе список того, о чем. можно говорить и о чем нельзя. Например, не стоит упоминать о бармицве, которую намеревается пройти его сын и на которую возлагаются особые надежды. И, напротив, несмотря на собственную ненависть к гольфу, он должен будет обсуждать площадки, лунки и мячи. Ему придется забыть о своем кендо и начать разбираться в спортивном беге.

Авиалайнер номер один приземляется в аэропорту Джона Вейна в шесть часов вечера. По калифорнийскому времени в девять. На полосе стоит лимузин в окружении полицейских машин. Путь следования уже расчищен, и через восемнадцать минут президента доставляют на обед. Он вылезает из машины и выпрямляется во весь рост — улыбающийся, боевой, спортивный. Повернувшись к камерам, он дружески машет рукой и произносит: «Привет всей калифорнийской общественности! Я бы с радостью сыграл с вами партейку в гольф, но если не получится, то за меня это сделает Дон [29]Вице-президент Квейл. Это шутка: в то время вокруг Квейла разразился скандал в связи с тем, что он пользовался военными вертолетами, доставлявшими его на поля для игры в гольф. Ирония заключается еще и в том. что большинство этих вояжей было совершено с Самюэлем К. Скиннером. который занимал тогда должность секретаря по транспорту Но мы прекрасно понимаем, что этот намек совершенно безобиден.
». Он поднимает вверх большие пальцы рук и заходит внутрь.

Далее ему нужно непременно поздороваться с пятерыми: четверо из них, банковские воротилы и представители оборонной и аэрокосмической промышленности, внесли крупные суммы в проведение предыдущей кампании, пятого зовут Дэвид Хартман.

Буша приятно удивляет, что в Хартмане ничто не выдает ни его профессию, ни национальность. Более того, он, скорее, похож на Брента Скоукрафта — лысоватый человек с морщинистым лбом серьезный, но явно не лишенный чувства юмора. Он одет в простой серый костюм и белую рубашку, и, кроме обручального кольца и часов от Патека Филиппа, на нем нет никаких украшений. И даже когда он открывает рот, это впечатление не рассеивается: он говорит точно так же, как люди из компании Буша. Никакого жаргона или идиш, никаких этих дурацких интонаций.

Буш. притрагивается к записке, засунутой в карман. В Хартмане нет ничего такого, что заставило бы его отказаться от этого плана, но и согласиться на него он еще не готов, учитывая его огромные последствия.

И поэтому он двигается дальше, пожимая руки, улыбаясь и подмигивая, а также делая свой знаменитый жест с поднятым вверх большим пальцем. Все присутствующие уже вложили в кампанию по пять, а то и по десять тысяч долларов. Всем им пришлось затянуть пояса, и теперь они надеются на компенсацию. С умеренной страстью Буш произносит речь, почти не заглядывая в текст, ибо он мало чем отличается от того, что президент и сам хочет сказать.

К восьми часам по калифорнийскому времени обед завершен. В Вашингтоне в это время одиннадцатъ. Авиалайнер номер один должен взлететь в девять по калифорнийскому времени и в полночь по биологическим часам, президента. На девять утpa у него уже назначена встреча с директорам ЦРУ в Белом доме; в девять пятнадцать — разговор с советским послом, а потом с представителем меньшинства сенатского судебного комитета, с которым ему предстоит обсудить кандидатуры для избрания на пост федеральных судей. Единственный способ остаться в живых при таком расписании — это тут же завалиться спать на борту «боинга» и продрыхать всю дорогу, наплевав на турбулентность, до восьми утра, когда его разбудит стюард уже в Вашингтоне. Человеческий организм не способен переносить такие нагрузки. Именно поэтому вместе с десертом u крем-брюле президент принимает таблетку халциона в надежде на то, что она начнет действовать как раз к тому времени, когда он доберется до самолета.

Но в ту минуту, когда президент в последний раз обходит присутствующих и пожимает им руки, председатель комитета по сбору средств Калифоркийского отделения Республиканской партии сообщает ему, что Хартман только что внес в его избирательную кампанию сто тысяч долларов, и это производит на Буша огромное впечатление. Он потрясен не столько размером суммы, сколько тем, что Хартман не стал вручать ее лично ему. И тогда мысль, мучившая его весь день, прорывается наружу.

Он приглашает Хартмана проводить его до авиалайнера.

Хартману предоставляется 15–18 минут на то, чтобы завязать с президентом дружеские отношения. Но ему не раз удавалось это сделать и за меньшее время. Поэтому первым делом он произносит следующее:

— Должен признаться, господин президент, что я лишь недавно примкнул к Республиканской партии. — Это была старая песня, так как и Рейган, и Хестон, и Синатра ранее были демократами. Поэтому на Буша это не производит никакого впечатления. — Всю свою жизнь я считал себя аполитичным человеком, хранящим верность лишь бизнесу, который создает предпосылки для экономического прорыва. — Очередное фуфло. — На самом деле я придерживался демократических взглядов вплоть до 1988 года. — Президент начинает прислушиваться. Он знал о том, что существует множество так называемых рейгановских демократов. Но при этом никто — как только что пришло ему в голову — никогда не говорил о бушевских демократах. И вот, похоже, Дэвид Хартман стал первым из них. — Мистеру Рейгану не удалось произвести на меня такого впечатления, но вы… — Медоточивая речь, ласкающая президентский слух. Все утверждали, что Буш. лишь бледное подобие своего предшественника, хотя на самом деле именно Рейган проспал два своих срока, просыпаясь лишь для того, чтобы блеснуть улыбкой перед кинокамерами и вернуться в дремоту сразу же после отключения прожекторов. — И я даже могу сказать почему, как бы ни было это вам неприятно. Возможно, ваше резюме не для всех является идеальным. Но для меня оно значимо, потому что вы герой войны. — На лице президента появляется благоговейное выражение. — Для меня великими президентами являлись Айк и Джек Кеннеди, — меж тем продолжает Хартман. — Ни от Джонсона, ни от Картера, ни от Рейгана не было никакого толку. И я даже не задумывался об этом, пока к власти не пришли вы. Что отличает вас от Рейгана и Дукакиса? Я вам скажу. Что Джордж Герберт Уокер Буш, что Дуайт Дэйвид Эйзенхауэр, что Джон Фицджеральд Кеннеди — все вы видели, что такое война. А теперь давайте посмотрим правде в лицо: где был Рейган во время войны? Он был в Голливуде — спал с красивыми девушками на свежих простынях и каждый день получал чистую одежду из химчистки Санта-Моника.

А вы в это время были там. Самым молодым пилотом военно-морского флота. Вы рисковали своей жизнью. И вы прекрасно понимаете, что это значит.

— Да, это было время… — откликается президент и тут же добавляет, словно спровоцированный Хартманом: — А вы тоже служили?

— Да, сэр! — отвечает тот, делая свой ход.

— Вы выглядите довольно молодо. В каком роде войск вы служили?

— Я — морской десантник, сэр, и служил в Корее.

Буш. снова приятно удивлен.

— Ну что ж, в десантных войсках принято критиковать армию, — замечает он с видом знатока, — но клянусь Господом, ни у кого язык не пошевельнется сказать что-нибудь против них. Расскажите мне о своей службе, Дэйв. И бросьте называть меня сэром и господином президентом. Называйте меня просто Джордж.

— Знаете, сэр, довольно трудно называть верховного главнокомандующего Джорджем. Я не могу себе это позволить, поскольку по-прежнему в душе остаюсь десантником.

— Расслабьтесь, Дэйв. Лучше расскажите мне, чем вы занимались в армии.

Видя, что игра складывается именно так, как он ее запланировал, Хартман делает свой ход и достает туза.

— Сказать по правде, сэр, я тоже был пилотом. На истребителе.

— Мать твою за ногу! — восклицает президент — ему не приходило в голову, что какой-то еврей мог служить в Корее и быть пилотом истребителя. — И сколько у тебя было вылетов?

— Пять боевых.

— Почему так мало? — спрашивает президент.

— Мне пришлось совершить посадку в океане. Не то чтобы меня сбили. У меня была неисправность системы подачи топлива, когда загорелся двигатель. И мне пришлось катапультироваться. Еще не долетев до земли, я увидел, как взорвался мой самолет. Слава Богу, хоть со спасателями повезло. Меня вытащил военный вертолет с авианосца. Вы же знаете, сэр, что такое болтаться в холодном океане и думать, не последний ли это день твоей жизни. Или, может, уже первый на том свете? [30]2 сентября 1944 года самолет Джорджа Буша был сбит зенитным огнем, когда он бомбил Чичи Йиму, неположенную в ста пятидесяти милях к северу от более известной Айво Йимы. Пилоты делали все возможное, чтобы дотянуть до моря, так как японские лагеря для военнопленных считались страшным местом. Лагерь в Чичи Йиме возглавлял майор Матоба; после войны стало известно, что он резал военнопленных на куски и скармливал их другим военнопленным. Буш долетел до моря в объятом пламенем самолете и выпрыгнул из него, не получив при этом особых повреждений. Без пресной воды и весел он продержался на спасательном плоту несколько часов, пока не был подобран подводной лодкой.
Но спину во время приводнения я повредил себе довольно основательно. Вправить ее так и не удалось, и я был демобилизован.

— Значит, вы понимаете, насколько валено, чтобы Америка оставалась сильной? — спрашивает президент.

— В мире нет ничего важнее, — отвечает Хартман. — И не только для Америки, но и для всего человечества.

И вот опять представлялась возможность подумать о роли случая: этот Хартман, стремившийся втереться в доверие президенту, говорил именно то, что президент хотел от него услышать. Но, скорее всего, эти трое — третьим был уже почивший Этуотер — просто одинаково воспринимали сущностные вещи. Возможно, заведи Хартман речь о банковских ставках, необходимости поддерживать семейные ценности или о своей преданности идеалам свободной торговли, президент бы и не обратил на него внимания. Но тут он говорит:

— У меня есть одна идея. Вы помните Ли Этуотера?

— Еще бы! Он всегда вызывал у меня восхищение.

— Он оставил мне докладную записку. Мы с ним были хорошими друзьями, — добавляет Буш. — Самый хороший плохиш на свете. Как мы с ним оттягивались! К вам он тоже хорошо относился. Вы слышали, как он играет блюзы на гитаре?

— Он был замечательным человеком.

— Так вот, перед смертью он высказал очень важную вещь. Он сказал, что вы сегодня являетесь воплощением Голливуда. А когда друг пишет вам предсмертную записку, надо сделать то, что надо. Но мне придется взять с вас обет молчания.

— Клянусь! Как американец и морской десантник.

— И я даю вам слово десантника Соединенных Штатов, что не смогу сказать вам больше, чем скажу, — отвечает президент. Вероятно, именно в этот момент начинает действовать халцион. По крайней мере должен был начать в соответствии с замыслом президента.

Президент умолкает и пытается сформулировать то, что было предложено Этуотером. Потом ему внезапно приходит в голову мысль — а не записывают ли их разговор. Естественно, не иностранные шпионы, а его собственные сотрудники. Стоит только вспомнить о Никсоне. Произнесенное слово всегда являлось источником угрозы. И хотя они договорились с Бейкером никому не показывать записку Этуотера, в данном случае это представляется самым безопасным. Все просто и ясно. И президент залезает в свой карман.

— Я хочу, чтобы ты на это взглянул, — говорит президент и протягивает записку Хартману. Лимузин минует ворота и въезжает на территорию аэропорта. И Хартман читает, пока машина движется по гудроновому покрытию к авиалайнеру номер один.

Он всегда восхищался тем, как Эту отер раздавил Дукакиса. Ли каким-то образом догадался о том, что Америка 1988 года проголосует против сексуально агрессивных темнокожих. Именно он тогда руководил президентской кампанией и поэтому мог предлагать существенности то, что считал нужным. А что ему еще оставалось делать, думает Хартман. Ведь большинство вообще не способно соображать, а те, кто умеет это делать, предпочитают не пользоваться своими способностями. Они прячутся за дымовой завесой общепринятой морали и выдают душещипательную сентиментальность за глубокомыслие. Ли не собирался превращаться в такого морального урода. И правильно делал.

Но эта докладная записка переводила Этуотера в совершенно иной разряд людей. Ее содержание выходило за пределы интеллектуальной честности и требовало настоящей отваги. С помощью этой записки Этуотер доказывал, что является достойным учеником Сунъ-Цзы, Клаузевица и Макиавелли. И будь он жив, Хартман бы ему низко поклонился, как кланяются на Востоке учителю, достойному подражания.

Но Этуотера уже не было, а Хартман не верил в призраков. Его признательность выразилась лишь в том, что он первый из прочитавших этот текст не воскликнул: «Так его растак! Эту отер окончательно рехнулся!»

Хартман поворачивается к президенту, обдумывая сотни разных фраз, которые мог бы произнести, и склоняясь к одной-единственной: «Джордж, я не знаю, пользовались ли вы раньше услугами агентов. Обычно мы берем за услуги десять процентов». Однако он произносит совсем иное. Он вспоминает об Оливере Норте и по-военному выпрямляет спину — насколько это позволяет сиденье лимузина.

— Сэр, — говорит он, поднимая правую руку и в знаке приветствия прикасаясь ею к брови, — вы оказали мне огромную честь, предоставив эту возможность послужить вам и нашей стране. Спасибо, сэр!