— Я не хочу домой, — говорит Мэгги, когда вечеринка начинает клониться к своему завершению.
— Тогда возьми машину, а я вызову такси, — отвечаю я.
— А у тебя есть пара долларов, Джо?
— Мэгги, пожалуйста, не начинай…
— Купи мне чашечку кофе. Ну пожалуйста.
По лос-анджелесским меркам, на улице довольно прохладно. Платье у Мэгги слишком легкое, и я отдаю ей свой пиджак. Я сажусь за руль, Мэгги включает радио. Пираты Миссисипи и Пэтси Клайн.
— Кто такая Бемби Энн Слайго? — спрашивает она, и я ей объясняю. Мэгги придвигается ближе и кладет голову мне на плечо. — Может быть, ты что-нибудь расскажешь мне о себе? — говорит она. Верх у машины опущен. Как тогда, когда я ехал домой в отпуск после окончания контракта. Отец Джои тогда сказал, что он уже выполнил свой долг и пора возвращаться домой. Но Джои заявил, что он намеревается продлить контракт. Как и я. Вместе со мной. У его отца Паскуале были бакалейная лавка и четверо детей — три дочки и Джои, поэтому нетрудно догадаться, что означал для него сын. Однако у него были деньги, и он пообещал Джои, что, если тот вернется домой, он ему купит машину с опускающимся верхом. И вот мы отправляемся к торговцу шевроле и берем на пробу машину — я, Джои и его сестра Аннетт. И Паскуале мне говорит; «Скажи Джои, чтобы он остался дома. Он тебя послушается, Джо». Я был многим ему обязан и должен был бы сделать это. Однако не сделал.
— Что видишь, то и получаешь, — говорю я. — Куда мы едем?
— В Венецию, — отвечает она. — На Пико есть одно местечко, которое работает всю ночь. Я проголодалась.
— Проголодалась? — переспрашиваю я, так как на вечеринке была масса еды — новая кухня юго-запада: голливудская версия мексиканской кухни с меньшим количеством жира и газообразуюших бобов (потому что трудно представить себе что-нибудь более отвратительное, чем толпа скрюченных кинозвезд, пытающихся удержать газы).
— Яне могла там есть. Я боялась, что кто-нибудь увидит, как я ем. Стоит им увидеть, как ты ешь, и все тут же начинают разглядывать тебя в надежде отыскать намеки на жир. А потом тебе не звонят и не приглашают, потому что никому не хочется говорить в лицо человеку, что до начала съемок ему предстоит сбросить четыре фунта.
— Какая глупость.
— Конечно. И тем не менее именно так и бывает. Поэтому я стараюсь не есть на таких мероприятиях. Пусть все считают, что я питаюсь воздухом.
Как только мы заходим в ресторан, Мэгги тут же отправляется в дамскую комнату, а я нахожу нам кабинет. Такие места, имитирующие представления об Америке в эпоху между Бадди Холли и Вьетнамом, бывают только в Лос-Анджелесе. Мэгги умывается, снимает всю косметику и завязывает волосы в хвостик. И тем не менее официантка ее узнает, хотя и не поднимает из-за этого шум. То ли ей хватает такта на это, то ли она просто устала.
Мэгги заказывает блины, сосиски, которые обычно не ест, и кофе. Я прошу принести мне пару яиц и тосты. В глубине стоит группа черных музыкантов, облаченных в кожу.
— Он был алкоголиком, — говорю я. Почему, собственно, я не могу рассказать ей об отце? — А когда он напивался, то принимался меня колотить. Не так, как в кино, где героям ломают ребра, а потом их госпитализируют. Он просто меня бил.
— Прости меня, Джо, — с сочувствием в голосе говорит она.
— Не за что. Еще ляпнешь такую глупость, и я вообще не стану тебе ничего рассказывать.
— Прости. Я виновата.
— Я тебе расскажу, как мне удалось добраться до вершины. Но прежде всего ты должна понять, что с таким отцом приходится стать крутым парнем. — Она продолжает смотреть на меня с сочувствием, и это выводит меня из себя. — Ты не понимаешь. — И она действительно не понимает.
— Хорошо, объясни мне.
— Дети любят хвастаться тем, кого сильнее отколотил отец.
— Мужчины такие идиоты, — говорит Мэгги.
— Несомненно, они идиоты. Так общайся с женщинами. Может, именно этого ты и хочешь на самом деле.
— А твой отец был сильным?
— Большую часть жизни он проработал литейщиком. Ты когда-нибудь была в литейном цехе?
— Нет.
— Там разливают расплавленный металл по формам. В основном они изготавливаются из песка. Обычного мокрого песка, такого же, как на пляже. И люди проводят всю свою жизнь, таская ящики с мокрым песком и ведра с расплавленным металлом. По сто, двести, пятьсот фунтов. День за днем. Там стоит немыслимая жара. Металл расплескивается. Попадает на обнаженные участки кожи. Но остановиться нельзя, потому что ты вместе с другим человеком несешь стофунтовое ведро с расплавленным алюминием. Вот именно этим и занимался мой отец.
— Это круто.
— Да, круто. Это настоящая мужская работа. Это работа, достойная мужчины. Проблема была только в том, что он пил. Поэтому мы жили не очень-то хорошо — он пропускал работу и спускал все свои деньги в баре. А когда напивался, тут-то и начинал избивать меня до полусмерти. И оставалось только держаться, пока он не удовлетворится и не отправится спать. Так происходит до тех самых пор, пока мальчик не подрастает и в один прекрасный день не скажет: «Довольно». Все это вполне естественно.
— И своего сына ты будешь воспитывать точно так же?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты тоже будешь его бить, пока он не вырастет и не сможет дать тебе сдачи?
Я умолкаю и задумываюсь над этим. Странно, но раньше мне никогда не приходило это в голову. Еще никто не говорил мне об этом так просто и ясно. В отличие от большинства детей, я никогда не думал, что когда вырасту, то буду относиться к своим детям совсем иначе — буду позволять им поздно ложиться и есть конфеты и все остальное, что, с точки зрения родителей, дети делают неправильно. И что я всегда буду справедливым и никогда не буду их наказывать.
— Я всегда говорил себе, что никогда не стану алкоголиком, как мой отец, и я им не стал. А чтобы у меня появился сын, нужна женщина, которая будет ему матерью. Мужчине трудно одному воспитывать ребенка, особенно в отсутствие бабушек и теть. Моей матери не повезло — ей не на кого было меня оставить. Так что, пока рядом со мной не будет женщины, детей у меня не будет. А если и будут, вряд ли я стану их бить. Существуют и другие способы сделать из мальчика мужчину. Хотя, возможно, не такие эффективные, — в шутку добавляю я.
— Ты хотел рассказать мне, как ты заставил его остановиться.
— Мне было около пятнадцати лет. То есть почти пятнадцать. Он в очередной раз пришел домой пьяным. И это означало, что денег у нас не будет, мы начали ругаться. Мне бы надо было остановиться, но я этого не сделал. Он был гораздо больше и сильнее меня. И он снова начал меня бить. Тогда я сказал ему: «Довольно. Хватит». Он снова попытался нанести мне удар, но я увернулся. От этого он озверел еще больше и набросился на меня уже всерьез, сжав кулаки. Я не стал ни прятаться, ни убегать. Я остановился и принял удар. Он попал прямо сюда, — я показываю на лоб, — и разбил себе руку. Это было очень больно, и он почувствовал это, несмотря на хмель. Он опустился на пол и изумленно уставился на свой кулак. Ему оставалось только ждать, когда утихнет боль, а драться он уже не мог. Я не бил его, но я его победил. После этого я вышел из дома и больше никогда в него не возвращался.
Курящая за стойкой официантка видит, что Мэгги допила кофе, и подходит, чтобы подлить.
— Простите, не будет ли у вас сигареты? — спрашивает ее Мэгги.
— Конечно, милая, — отвечает та и протягивает Мэгги сигарету а мне коробку спичек. На коробке изображен силуэт девушки с завязанными сзади волосами. Я зажигаю спичку, отдаю коробку официантке, и она уходит. Мэгги смотрит на меня сквозь дым. Думаю, она разыгрывает сцену из какого-нибудь фильма. Но меня это не волнует.
— Ты меня любишь, Джо?
— Думаю, да, — отвечаю я.
— Тогда отвези меня домой и займись со мной любовью, — говорит она.