Мередит сидела на кровати, скрестив ноги в позе лотоса, закрыв глаза и в изнеможении повесив голову; коленопреклоненный Александр, стоя позади нее, нежно разминал её уставшие плечи и шею.

— Значит твоя поездка в Чикаго тоже закончилась безрезультатно? — спросил он, спуская бретельки темно-синей комбинации с плеч Мередит и продолжая массировать её шею.

— Не совсем, — ответила Мередит, нежась под его ласковыми прикосновениями. — Мак-Клоски не знал, как и где умерла Элизабет — более того, он даже наверняка не уверен, умерла ли она, — однако кое-что новое я от него услышала.

— Что именно? — спросил Александр. Мередит уже давно рассказала ему все, что ей было известно про историю Элизабет, и он был уверен, что задача перед ней стоит практически неразрешимая.

— Когда все это случилось, они снимали в Греции, — сказала она. — Дэвид Райан погиб возле деревушки Иоаннина. Когда-нибудь слышал о такой?

— Еще бы! — воскликнул Александр. — Это малюсенький, но очень симпатичный городок на материке, примерно в девяти часах езды от Афин. У нас — точнее у корпорации — там имеется собственность. Отец купил там землю сразу по окончании войны, когда Иоаннина была ещё крохотной деревушкой. Отец мечтал когда-нибудь превратить это побережье в модный курорт. Землю он скупил по дешевке и хотел выстроить там крупный отель. К сожалению, все это сорвалось. Его людям так и не удалось выкопать хоть один колодец для снабжения питьевой водой. Где бы они ни бурили, результат всегда был тот же — внизу оказывались подземные пещеры.

— Пещеры? — переспросила Мередит.

— Их в том районе хоть пруд пруди, — ответил Александр, продолжая массировать её плечи. — В итоге отцу пришлось отказаться от своей затеи. Вдобавок на него навалились семейные проблемы. Здоровье моего брата быстро ухудшалось, а мама во второй раз забеременела. И он уехал домой, распорядившись замуровать все колодцы, чтобы местные детишки не провалились в один из них.

Мередит невольно припомнила недавний разговор с Уильямом Мак-Клоски. «Просто не представляю, почему её в свое время не замуровали», — были его слова.

— А не могло случиться, чтобы один из этих колодцев оставили для какой-нибудь иной цели? — спросила она, поворачиваясь лицом к Александру. — Вдруг мальчик провалился именно там, на земле твоего отца?

— Трудно сказать, — покачал головой Александр. — Думаешь — мой отец повинен в смерти этого мальчугана?

— Нет, конечно, но если хоть один из этих колодцев оставили не замурованными… — Мередит пристально посмотрела на него. — Дэвид Райан погиб в Иоаннине в июле 1953 года. Он провалился в шахту глубиной двести футов — это был незавершенный артезианский колодец. После четырех дней бесплодных попыток вызволить его оттуда спасательные работы были приостановлены. Он там и умер. Подумай сам — по приказу твоего отца там пробурили несколько скважин. Именно в Иоаннине. Дэвид Райан умер именно там. Ты сам говорил, что тогда это была совсем крохотная деревушка. Возможно ли такое совпадение?

— Но ведь отец приказал замуровать все эти скважины, — нахмурился Александр.

— Но выполнили ли его приказ? — спросила Мередит. — Вот в чем дело. Ты сам-то в этом уверен?

— Не знаю, — искренне признался Александр. — Я впервые услышал про Иоаннину три года назад, уже после смерти отца. Он никогда не обсуждал со мной этот проект. Должно быть, потому, что он с таким треском провалился.

— Как же ты о нем узнал? — спросила Мередит, не в силах сдержать любопытства.

— От Фредерика Казомидеса, — ответил Александр. — Сейчас он вице-президент корпорации, возглавляющий греческий её филиал. Он один из старейших сотрудников отца, который прекрасно помнит всю историю становления корпорации. — Он призадумался, потом заговорил снова. — Мне всегда казалось, что отец умалчивал об этом лишь по той причине, что воспоминания были болезненны для него: только что закончилась война, Дэмиан умирал, у мамы случился очередной выкидыш…

— Скажи, Александр, а можно ли выяснить, там все-таки снимался этот фильм или нет? — перебила его Мередит. Чувствовалось, что она продолжает думать о своем. — Если там, то, возможно, мне наконец удастся проникнуть в эту тайну.

— Не исключено, — промолвил Александр. — Если, конечно, сохранились архивные записи. Для тебя ведь это очень важно, да?

— Чрезвычайно, — призналась Мередит.

— Я имею в виду вовсе не твою программу, — пояснил Александр, лаская пальцами её голую спину. — По-моему, во всей этой драме для тебя уже появилось нечто личное. Это так?

Чуть поколебавшись, Мередит кивнула.

— Да, хотя я уже не раз была близка к отчаянию. Это похоже на головоломку-мозаику, в которой не хватает нескольких фрагментов.

— По-моему, причина не в этом, — мягко произнес Александр. — Мне кажется, что ты в уме уже настолько сблизилась с этими людьми, что они стали казаться тебе почти родными. Женщина и ребенок, которых ты никогда не видела, и мужчина, с которым ты была едва знакома. Тебе ведь далеко не безразлично все, что с ними случилось, верно?

Мередит кивнула, но ответила не сразу.

— Да… они мне небезразличны, — сказала она наконец. — По-моему, мы очень сблизились с Томом, и я чисто по-человечески очень к нему привязалась. — Помолчав, она добавила: — Разумеется, мне бы очень хотелось первой рассказать эту историю, но самое главное для меня состоит в том, чтобы эти несчастные души наконец обрели покой.

Александр наклонился и поцеловал её в плечо.

— Если кому-то суждено это сделать, так это тебе, — негромко сказал он.

Мередит любовно взъерошила его волосы.

— Знаешь, мне кажется, я уже поняла, каково это — потерять ребенка при таких кошмарных обстоятельствах, — промолвила она.

Александр приподнял голову и посмотрел на нее.

— Да, милый, я тоже хочу, чтобы у нас с тобой был ребенок, — прошептала Мередит. — Наконец захотела. А ещё лучше — несколько!

У Александра замерло сердце.

— Наконец-то! — воскликнул он, покрывая её лицо поцелуями. — А то я уже начал отчаиваться.

— Я хочу родить тебе сыночка, — сказала Мередит. — Такого же, как ты: черноволосого, черноглазого…

— Или — малышку: с пепельными кудряшками и синими глазками, как у тебя, — предложил Александр.

— Я ведь знаю, как ты мечтаешь о сыне…

— Так, может, прямо сейчас и начнем? — шаловливо предложил

Александр, сверкая глазами. Не дожидаясь ответа, он стянул с Мередит комбинацию.

Мередит улыбнулась, на сердце у неё потеплело.

— Прямо сейчас, говоришь? — игриво переспросила она.

— А что — по-моему, лучше времени не найти!

На следующее утро Мередит появилась на работе уже спозаранку. Разложив перед собой все полученные от Тома Райана и Уильяма Мак-Клоски материалы, она с головой погрузилась в них. Изучала старые вырезки, рецензии, фотографии. Перелистывала записные книжки Элизабет. Но все было безрезультатно. «Могло ли что-нибудь ускользнуть от моего внимания»? — подумала Мередит. Наконец, бросив ручку на стол, она обхватила голову руками и принялась массировать виски, пытаясь унять пульсирующую боль. Результаты были обескураживающими. За пять лет, которые она посвятила попытке вникнуть в эту загадочную историю тридцатилетней давности, она практически не продвинулась ни на шаг. Ощущение у Мередит было такое, словно она колотилась головой о каменную стену. Элизабет Уэлдон-Райан окружал какой-то заговор молчания. Будто кто-то отчаянно пытался что-то скрыть.

Но что?

Рим.

— Синьор Манетти за последние шесть месяцев сделал несколько весьма крупных займов, — пояснил банкир на ломаном английском. — Он, как я вам уже говорил, отчаянно вкладывает капитал в разработку нового спортивного автомобиля. Но, к сожалению, синьор Манетти с каждым днем все больше увязает в долгах. Бизнес его рассыпается не по дням, а по часам, но он то ли не способен, то ли не желает это видеть.

Мужчина, сидевший за столом напротив банкира, торжествующе улыбнулся. «Настало время ставить капкан», — подумал он. Он долго выжидал, и теперь его час пробил. Карло Манетти — а с ним и Александр Киракис — наконец-то были в его руках. Ему вовсе не улыбалось уничтожать Манетти, но случилось так, что итальянец, к своему несчастью, не вовремя подвернулся ему под руку. Оказался идеальной пешкой в большой игре. Через Манетти ему удастся погубить Александра Киракиса, разрушить репутацию, которую тот с таким трудом завоевал себе в последнее время. Благодаря Манетти он сможет разрушить империю этого ненавистного выскочки.

— Я хочу, чтобы вы предъявили все его векселя к оплате, — громко потребовал он. — Немедленно!

Банкир заметно стушевался.

— Но, синьор, ведь он не сможет расплатиться… — сконфуженно забормотал он.

— А я вас не спрашивал, сможет он расплатиться или нет, — раздраженно выкрикнул его собеседник. — Я приказал вам выставить ему счет! Разве это не ясно?

— Да… разумеется, синьор, — ответил побледневший как полотно итальянец. — Я все понял. — Банкир только сейчас уразумел, что этого интересовали вовсе не деньги; им верховодило нечто иное — кровная месть к Карло Манетти.

— Надеюсь, мое распоряжение будет выполнено незамедлительно? — ледяным тоном спросил мужчина.

— Да, синьор. Даю слово.

Мужчина холодно улыбнулся.

— Вот и прекрасно. Дайте мне знать, когда это будет сделано. — Он встал и, не оборачиваясь, вышел. Итальянец проводил его растерянным взглядом.

Карло Манетти даже не успел толком понять, что произошло. Удар обрушился на его компанию с такой неожиданностью, что когда автомобильный магнат спохватился, делать что-либо было уже поздно. «Боже мой, — опустошенно думал он, покидая свой кабинет, — я разорен!» Почти всю свою сознательную жизнь Карло посвятил возведению компании «Манетти Моторс», и вот теперь его любимое детище было обречено на гибель. Все случилось мгновенно, за один вечер, однако у Манетти хватило ясности ума, чтобы понять: подготовка этой подлой акции заняла не один месяц. Какой же дьявольский ум стоял за столь тщательно спланированным деянием?

Впрочем, относительно того, кто укрывался за спинами его кредиторов, неожиданно дружно потребовавших оплаты по всем векселям, у Манетти ни малейших сомнений не было. Лишь один человек мог это сделать. Но как удалось это Александру Киракису? Кого из ведущих банкиров он шантажировал или подкупил? В какую сумму обошелся ему этот чудовищный реванш? Манетти прекрасно знал, что Александр хотел наложить лапу на его компанию — да тот никогда и не скрывал своих намерений, — но даже предположить не мог, что он способен на такое злодеяние. Только теперь Карло Манетти осознал, с каким безжалостным и беспощадным врагом имеет дело.

«Что за безумная гримаса судьбы, — думал Манетти, глядя на величественное монументальное здание из стекла и бетона — штаб-квартиру совей компании, которой он посвятил всю свою жизнь. — Было ведь время, когда я, не смотря на наше соперничество, считал Киракиса достойным уважения и доверия деловым партнером…» В эту минуту, уходя, он испытывал такое чувство, словно его вынудили покинуть единственного и горячо любимого брата, который отчаянно нуждался в его помощи и поддержке. Манетти растерянно огляделся по сторонам. Что делать? Куда идти? Домой? Нет, это исключено — дома Донателла, а не мог заставить себя посмотреть в глаза дочери. Не теперь. А, возможно — и никогда. Не мог же он сказать ей, что они разорены! Что Александр Киракис добился своего и будет плясать на их костях. А вдруг она уже знает? Услышала по телевизору? Мог ли он появиться перед любимой дочерью с поджатым хвостом? Нет. Пока ещё нет. Карло Манетти завернул в ближайший бар с твердым намерением напиться до бесчувствия.

Домой на свою виллу в Порто-Эрколе он вернулся уже на рассвете. Донателла не спала.

— Папа! Папочка! — закричала она, радостно бросаясь к нему. — Я так волновалась… — Подскочив к нему, она остановилась как вкопанная и потянула носом. — Папочка… неужели ты пьян?

— Да, я немного выпил, — заплетающимся языком пробормотал Манетти, тщетно пытаясь повесить пальто на крючок изящной резной стойки. Даже со второй попытки ему это не удалось, и пальто упало на пол, но Манетти этого не заметил. — Так легче вынести боль, доченька.

Глаза Донателлы испуганно расширились.

— Какую боль? Папочка, я не понимаю… — Она взяла газету, которую он протягивал ей дрожащей рукой. В глаза бросился кричащий заголовок: «Манетти обанкротился!». — Dio mio! — воскликнула Донателла. — Но как же это могло…

— Наш закадычный друг, Александр Киракис, — с трудом выдавил Карло Манетти и мешком осел на пол.

Онемев от ужаса, Донателла уставилась на полуживого отца. Никогда ещё она не видела его пьяным! «Он мне за это дорого заплатит!, — подумала она. — Готовься, Александр Киракис, я отомщу тебе за отца!»

Манетти проспал почти до самого вечера. Когда он наконец проснулся, в спальню вошла его дочь с уставленным едой подносом. Манетти слабым голосом попытался отказаться, но Донателла не отступала.

— Ты не должен изводить себя, папа, — твердо сказала она, наливая ему чашку кофе «эспрессо». — Выпей, у тебя сразу в голове прояснится.

Карло Манетти привстал. Во рту стояла омерзительная горечь, голова раскалывалась.

— Я вовсе не уверен, что хочу, чтобы в ней прояснилось, — жалобно простонал он, отпивая кофе. — Я ведь и напился лишь потому, что хотел забыться.

— Ну и как, это тебе помогло? — сухо осведомилась Донателла.

Манетти пожал плечами.

— На время, может быть.

— По-моему, овчинка выделки не стоила.

Манетти кивнул и тут же поморщился от боли.

— Ты права, доченька. — Он отхлебнул ещё кофе. От обжигающе горячего напитка в голове и впрямь просветлело. — Никогда ещё со мной такого не случалось.

— Папочка, не позволяй ему так над собой измываться! — сказала Донателла, усаживаясь на кровать и протягивая ему бутерброд. — Ты ведь всегда бился до последнего. Ну-ка напрягись и покажи ему где раки зимуют!

— Ах, Донателла, figlia mia, ты до сих пор витаешь в облаках, — вздохнул он, глядя на дочь с печальной улыбкой. — Должно быть, я слишком долго тебя опекал. Я сопротивлялся как только мог. Делал все, чтобы спасти компанию. Но теперь все кончено. Я проиграл. Биться больше не с кем. Да и незачем.

— Но ведь так нельзя! — гневно вскричала Донателла.

— Примирись с этим, — устало промолвил Манетти. — После драки кулаками не машут.

— Нет, папа, — упрямо возразила она. — Бой ещё не проигран. Мы должны бороться.

Донателла Манетти была настолько обеспокоена за отца, что старалась не оставлять его одного даже на несколько минут. Никогда ещё она не видела его в таком отчаянии. Он ходил как в воду опущенный. Если прежде она только подозревала, что отец может попытаться покончить с собой, то теперь почти в этом уверилась. Сколько могла, она была с ним, не отходя от него ни на шаг, а в другое время оставляла с ним Маргериту, единственную оставшуюся на вилле служанку. В эти дни Манетти почти не выходил из дома, поэтому присматривать за ним было несложно.

— Я чувствую себя узником, — пожаловался он Донателле, которая не хотела отпустить его одного даже на прогулку. — Я слишком стар, чтобы за мной следили, как за ребенком.

Донателла не нашлась, что и ответить. Она обожала отца, души в нем не чаяла, и сама понимала, насколько неприятен ему постоянный надзор, но выхода не видела.

— Обещаю тебе, папа, скоро наши дела наладятся, — сказала она, убедив его взять её с собой на прогулку.

Не проходила и дня, чтобы она не проклинала Александра Киракиса за зло, которое он им причинил. И каждый день заново клялась отомстить.

Тем временем Карло Манетти все более уходил в себя. Привыкнув всегда выходить победителем из любой стычки, теперь он совсем опустил руки. Он был раздавлен, опустошен. Он не хотел и не мог смириться с поражением. Не таков был человек Карло Манетти. И он понимал, что для него остался один-единственный выход.

Карло Манетти знал, что должен сделать.

— Папа, ты стал есть меньше, чем воробушек, — сказала Донателла, заметив, с какой неохотой отец ковыряет вилкой в тарелке. — Ты должен есть как следует. А то заболеешь.

— Какая разница? — вздохнул он.

— Очень даже большая, — упрямо настаивала она. — Ты не должен опускать руки, папа. Только сильному и уверенному в себе человеку по плечу одержать верх над Александром Киракисом.

— Это невозможно, figlia mia, — уныло отозвался Манетти. — Утихомирься, Донателла. Не стой на пути лавины — она сметет тебя.

— Но что же ты будешь делать, папа? Что ты задумал — уморить себя голодом?

— Ничего я не задумал, Донна, — безжизненным тоном откликнулся Манетти, вставая из кресла. — Пожалуй, единственное, чего бы мне сейчас хотелось, так это побыть одному. Если, конечно, мои тюремщики не против. — С этими словами он хмуро воззрился на дочь и Маргериту.

Они переглянулись, но возражать не стали. Проводив отца взглядом, Донателла посмотрела на служанку. Та сокрушенно покачала головой.

— На вашем месте, синьорина, я показала бы его хорошему доктору, — сказала она.

— Да, Маргерита, — ты права, — кивнула Донателла. — Так я, пожалуй, и сделаю.

Глядя на лежащий на столе револьвер, Манетти долго не решался к нему притронуться. Это оказалось гораздо труднее, чем он ожидал. Карло Манетти сам не ожидал, что окажется таким малодушным. Не так-то просто самому свести счеты с жизнью.

Он тщательно осмотрел револьвер — так хирург перед операцией осматривает инструмент, которым спасет жизнь больного. Но вот только на столе перед Карло Манетти лежал совсем другой инструмент — инструмент смерти. В свое время он обзавелся револьвером для самозащиты. Теперь защищать было нечего. Его ограбили до нитки, пустили по миру — причем совершенно законным способом. Александр Киракис оказался слишком хитер для него. Такой орешек был старому Манетти не по зубам.

Трясущимися пальцами он взял револьвер. Как это называют японцы? Харакири, кажется? Ритуальное самоубийство во имя спасения собственной чести. Да, он Карло Манетти, уйдет из этого мира таким же, как и пришел — бедняком. Однако семейная честь будет спасена. Манетти сказал себе, что кончает с собой ради Донателлы, причем его воспаленный мозг поверил этому.

Все ещё думая о своей любимой дочери, Карло Манетти решительно поднес револьвер к правому виску и плавно нажал на спусковой крючок.

Выстрела он не слышал.