Нью-Йорк.

— Боюсь, что мой отец относится к этому с явным предубеждением, — пожаловался Александр, мечась по комнате, словно тигр по клетке. — Хотя не может не сознавать всех преимуществ, которые получила бы корпорация, перенеся свою штаб-квартиру в Нью-Йорк. — Стоя перед окном своего кабинета в Олимпик-тауэр, он окинул задумчивым взглядом панораму Манхэттена. Потом вдруг резко обернулся. — Джордж, ты почти все время молчишь. Что ты об этом думаешь?

Джордж Прескотт, один из вице-президентов корпорации и человек, которому Александр доверял едва ли не больше всех, сидел в глубоком черном кресле, скрестив руки на затылке и закинув обе ноги на край стола Александра.

— Ты же сам знаешь, что я полностью тебя поддерживаю, — сказал он.

— Однако от нас ничего не зависит. Что бы любой из нас ни думал, решающий голос всегда остается за твоим отцом.

— И его решение обжалованию не подлежит, — мрачно добавил Александр.

— Вот именно. Так что, если ты не найдешь какого-либо способа переубедить его, штаб-квартира корпорации до конца его дней останется в Афинах.

Александр нахмурился.

— Боюсь, что ты прав. Я не раз пытался поговорить с ним, урезонить его, но все тщетно. Мой отец жуткий упрямец, — вздохнул он. — Я надеялся убедить в своей правоте членов Совета директоров, чтобы хоть они на него повлияли, но, боюсь, когда дело дойдет до голосования… — Голос его оборвался.

— Они все равно проголосуют, как он скажет, — закончил за него Джордж, проводя рукой по пышной светло-русой шевелюре. — Ведь в его руках, к сожалению, контрольный пакет акций — пятьдесят один процент. Ты же в любом случае остаешься в проигрыше.

Александр сел за стол и призадумался. Потом сказал:

— На этой неделе он прилетит сюда, чтобы принять участие в собрании. Может, попробовать поговорить с ним ещё разок?

Джордж только улыбнулся, но ничего не сказал. Он знал, что Александр, уверенный в собственной правоте, сдаваться не собирается. Он слишком хорошо знал своего друга. Они с Александром сошлись ещё в Гарвардской школе бизнеса, и с тех пор их дружба, основанная на взаимном уважении и преданности, лишь окрепла. Джордж Прескотт был единственным, не считая самого Константина Киракиса, крупным боссом в «Корпорации Киракиса», который осмеливался говорить Александру то, что думает, не опасаясь быть немедленно уволенным. Только он мог высказать Александру в глаза правду, когда считал, что его друг не прав или ведет себя не подобающим образом. Александр же, который никогда ни с кем не сближался, относился к Джорджу как к брату. Поэтому люди, искавшие знакомства с Александром, знали, что ключом к достижению цели является Джордж Прескотт, к советам которого Александр всегда прислушивался.

Джордж только сейчас с огорчением осознал, насколько похож Александр на своего отца. Как и Константин Киракис, он, будучи уверенным в своей правоте, уже никогда не менял своего мнения. Так они всегда и бились друг о друга, подумал вдруг Джордж, подобно пресловутым непреоборимой силе и незыблемой твердыне.

— Может, все-таки подождешь немного, — предложил он, раскрывая золотой портсигар. — Сам ведь рассказывал, насколько его поразил размах наших последних операций. Да и цифры говорят сами за себя. Не станет же он возражать против очевидного — что будущее Киракисов здесь, в Большом Яблоке.

— Возможно, ты и прав, — медленно, с расстановкой, произнес Александр. Затем, чуть помолчав, добавил: — Ты уже решил, куда поедешь зимой? Я арендовал симпатичный домик под Гштадом…

Гштад, Швейцария.

В начале декабря Александр прилетел в Швейцарию, где рассчитывал задержаться недельки на две. Домик он снял на весь сезон, поскольку был уверен, что за три с лишним месяца воспользоваться им сумеют многие руководители корпорации. И уж тем более Джордж. Выросший в высокогорье Колорадо, Джордж стоял на лыжах чуть ли не с самого рождения, а в молодости был даже включен в состав олимпийской сборной. И сейчас, даже после того, как семнадцать лет назад он расстался с мечтами об олимпийском золоте, горные лыжи оставались его главным увлечением. В отличие от Александра, Джордж относился к спорту всерьез.

По прибытии на место, Александр узнал, что поспел как раз к традиционным спортивным состязанием — лыжной гонке по маршруту Гштад — Шато д'Э. Окрестные склоны были буквально усеяны лыжниками-любителями со всего континента, возжелавшими померяться силами с самыми известными европейскими профессионалами. Но Александра всеобщий азарт не захватил. Закаленный атлет, занимавшийся едва ли не всеми видами спорта, и в том числе лыжами, он был чужд самого духа соревнования. Единственным видом спорта, которым он занимался всерьез, был бильярд. А вот лыжи только помогали поддерживать форму. Живя в Греции, Александр отдыхал зимой на самых модных горных курортах Европы: в Гштаде, Санкт-Морице, Шамони, Кицбюэле. Он быстро понял, что в этом горнолыжном раю открываются непревзойденные возможности по части романтических (и не только) знакомств и самого безудержного флирта. Тем более, что от охочих до подобных развлечений девушек просто отбоя не было. Днем он наслаждался лыжами и солнцем, но подлинное блаженство испытывал по ночам.

На второй день пребывания в Гштаде Александр познакомился с Марианной Хауптман. Впервые он заприметил её, когда вышел утром поразмяться, и тут же понял — другой такой красотки во всем Гштаде нет. Стройная, но с необычайно соблазнительными формами пышноволосая брюнетка вмиг поразила его воображение. Идеальный овал лица в сочетании с необычайно тонкими чертами и огромными темными глазищами придавали её облику неповторимую изысканность. Вдобавок, когда девушка улыбалась, глаза её сияли. Не тратя ни минуты, Александр представился незнакомке и пригласил её перекусить в ближайшем ресторанчике.

— Я видел, как вы катаетесь, — сказал он по-французски, кивком указывая на заснеженные склоны. — У вас прекрасная техника.

— У вас тоже, — ответила ему девушка певучим голосом; по-французски она говорила безукоризненно, но с заметным немецким акцентом. — Я тоже обратила на вас внимание — там, на… Hahnenkamm.

— Hahnenkamm? — недоуменно переспросил Александр, с трудом понимавший по-немецки.

Красотка улыбнулась.

— Я имела в виду — крутой горный склон, — пояснила она. — Сначала я даже приняла вас за профессионала. Вы часто встаете на лыжи?

— Не так часто, как хотелось бы, — ответил Александр. Они уже шли по многолюдной улочке. — Вы из Гштада?

Девушка покачала головой.

— Нет, хотя и бываю здесь очень часто, — сказала она со смехом. — Вообще-то я родом из Цюриха. Мой папа служит в управлении Швейцарского банка. Когда мне было восемь лет, его перевели в Невшатель, где я и выросла. А сейчас я обучаюсь в Женевском университете.

Александр придержал входную дверь, пропуская девушку вперед.

— Значит, говорите, вы часто сюда приезжаете? — спросил он, направляясь к одному из немногих свободных столиков.

— Я стараюсь использовать любую возможность, чтобы постоять на лыжах, — ответила незнакомка.

Слушая веселое щебетание студентки, Александр подумал, что она, возможно, слишком уж юна для него, но все же — она была женщиной. Причем женщиной, при одном взгляде на которую в его жилах начинала играть кровь.

За обедом они разговаривали — преимущественно о лыжах. Марианна ела с аппетитом — Александр с некоторым изумлением смотрел, как она уписывает свое блюдо.

— Я всегда ем слишком много и быстро… когда нервничаю, — призналась она, отправляя очередной кусок в свой очаровательный ротик. — Я знаю, что это дурная привычка, но ничего с собой поделать не могу.

— Так вы и сейчас нервничаете? — удивился Александр. — Но почему?

— Точно не знаю, — вздохнула она, утирая уголки губ салфеткой. — Возможно, потому, что вы мне очень нравитесь. Я ещё никогда не встречала такого интересного мужчину, и мне страшно хочется понравиться вам. — Ее темные глаза вспыхнули.

Александр взял её за руку.

— Вам не из-за чего беспокоиться, Марианна, — заверил он. — Вы мне очень нравитесь.

В тот же вечер он без труда заманил её в свое логово. По дороге, когда они уже ехали в арендованный им особняк, расположившийся в горах прямо над Гштадом, Александр пытался размышлять об этом. Он ничуть не сомневался, что сегодня же переспит с Марианной. Он понял это ещё в ту минуту, когда впервые узрел её на склоне горы.

Едва войдя в дом, Александр поспешил развести огонь в камине и охладил бутылку вина. Марианна обследовала особняк с восторженностью ребенка в рождественское утро.

— Господи, до чего тут красиво! — воскликнула она, поворачиваясь к нему. Темные глазищи сияли. — Неужели этот замок принадлежит вам?

— К сожалению — нет, — ответил Александр, вынимая из серванта два бокала. — Красиво, да?

— Красиво? — рассмеялась Марианна. — Да это же самый настоящий дворец!

— Значит я правильно поступил, что позвал вас сюда, — сказал он, усаживаясь перед камином и кивком приглашая её последовать его примеру. — Ведь где ещё жить принцессе, как не во дворце.

Прелестные щечки Марианны зарделись.

— Вы очень любезны, — прошептала она.

— Любезен? — переспросил Александр. — Это я-то? Нет, Марианна, любезность тут ни причем. — Он наклонился и обнял её. — Вы, видимо, просто не представляете, насколько вы прелестны и соблазнительны. Надеюсь, сегодня вы это поймете.

— О, да, — жарко зашептала она, всем телом прижимаясь к нему. — Да, Александр, я так этого хочу! Пожалуйста… я хочу, чтобы вы любили меня…

Он целовал её, гладил по волосам, ласкал через одежду. Он прекрасно понимал, что девушка ещё совсем неопытная и чувствовал, как она боится того, что ждет их впереди. Наверное, непросто будет уговорить её пойти до конца. Маловероятно, чтобы она уже познала мужскую любовь. Что ж, подумал он, возможно, вино поможет ей избавиться от лишней робости. Разжав объятия, он потянулся к бутылке. Откупорил, наполнил бокалы и настоял на том, чтобы Марианна выпила до дна.

— Так вы быстрее расслабитесь, — заверил он.

— Не нужно, — попыталась возразить она. — Я и так чувствую себя нормально…

— Выпейте, Марианна, — твердо сказал он. — Я хочу, чтобы вы чувствовали себя как дома. Хочу, чтобы вы наслаждались каждой минутой нашего общения.

Она кивнула. Больше всего на свете ей хотелось угодить ему. Осушив бокал, она позволила Александру наполнить его снова. Она уже почувствовала, как по телу разливается восхитительное тепло. Они сидели перед камином и беседовали, пока бутылка не опустела. Потом он снова подсел к девушке и обнял её. Начал целовать, сперва медленно, со все нарастающей страстью, потом осторожно опустил Марианну на ковер. Запустил руку под свитер и, нащупав упругую, но податливую грудь, начал ласкать нежный сосок.

— Я хочу тебя, Марианна, — хрипло зашептал он. — Я просто сгораю по тебе.

— Да… — слабо простонала она.

Он стащил с неё свитер и припал к её нежным грудкам, упиваясь их девичьей свежестью. Марианна лежала неподвижно, закрыв глаза и закусив нижнюю губку. Тело её била мелкая дрожь.

— Не бойся, — прошептал Александр. — Расслабься. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. — Продолжая покрывать её груди поцелуями, он расстегнул её брючки и стащил их вниз вместе с трусиками. Его пальцы нетерпеливо проникли в её упоительное лоно и нащупали уже влажную пещерку. Девушка начала извиваться, изо рта её доносились слабые стоны. — Сейчас, Марианна, — шептал он. — Потерпи чуть-чуть, уже немного осталось. — С этими словами он разделся сам и приник к ней. — Вот, пощупай, — попросил он, показывая на свой возбужденный фаллос. — Посмотри сама, как я тебя хочу!

Марианна с готовностью обхватила его горделиво торчащий орган и, сама раздвинув ноги, привлекла к себе.

— О да! — воскликнула она, чувствуя, как горячий инструмент любви вторгается в её тело. Неистово двигаясь, Александр тяжело и быстро дышал; он и сам не понимал, почему так спешит. Не прошло и нескольких минут, как он сам уже испытал бурный оргазм и, выплеснув в неё свою бешеную страсть, распростерся на Марианне в полном изнеможении.

Потом они долго лежали рядом, Александр задумчиво разглядывал потолок. Он прекрасно понимал, что Марианна осталась неудовлетворенной. Наконец он повернулся к ней и сказал:

— Пойдем наверх… в спальню. Будем любить друг дружку до тех пор, пока и ты не почувствуешь, как это прекрасно.

И Марианна была вознаграждена с лихвой. Всю ночь Александр ласкал её, любил её снова и снова на огромной кровати под пуховыми одеялами. Хотя он был не первым её мужчиной, прежде Марианна ни разу не испытывала оргазма. Александр же, умелый и искушенный любовник, своими изощренными ласками не раз за ночь доводил её до совершенно немыслимого наслаждения.

Уже гораздо позже, лежа рядом с ним в кромешной темноте, Марианна поняла, что впервые по-настоящему счастлива. В жизни ещё она не испытывала такого восторга, такого блаженного ощущения полного, нереального счастья. И ведь это только начало, убеждала она себя. Она даже не представляла, что бывают такие мужчины. Александр олицетворял все, о чем она только мечтала. Уже под утро она забылась сном, убаюканная сладкими мечтами про Александра.

Когда она проснулась, его рядом не было.

Александр был в гостиной, где и провел остаток ночи. Сгорбившись в кресле, он смотрел на угасающее в камине пламя, пытаясь осознать, что натворил. Он и сам понимал, что совершил ошибку. Да, тело у Марианны было изумительное — как женщина она давно созрела. Но в действительности она ещё была совсем ребенком. Ребенком, черт побери! В немом отчаянии он запустил пятерню в свою пышную шевелюру. Господи, и черт его дернул привести её сюда! И надо же было настолько потерять голову. Тем не менее он помнил, что, едва лишь увидев Марианну на склоне, дал себе зарок во что бы то ни стало овладеть ею.

И овладел. В который раз не сумел устоять перед искушением. Почему-то некоторые женщины возбуждали его настолько, что он утрачивал всякую власть над собой. В нем просыпалось желание — и остальное было уже неважно. И всякий раз потом, когда он, получив удовольствие, приходил в себя, его охватывало странное ощущение. Как будто он побывал в постели с другим мужчиной или даже с мальчиком — во всяком случае совершил что-то не то. То, чего делать ни в коем случае не следовало. Александру стало нехорошо, он даже испугался, что его вот-вот стошнит. Господи, ну почему я это делаю? — в сотый раз спросил он себя. Почему продолжаю это делать, хотя прекрасно знаю, что со мной будет потом?

И почему, понимая все это, он снова ляжет с Марианной в постель?

— Как, тебе уже нужно возвращаться в Нью-Йорк? — с нескрываемым разочарованием в голосе спросила Марианна. Она сидела на кровати в прозрачном розовом пеньюаре и следила, как Александр одевается. — А я думала, что ты собирался пробыть здесь ещё неделю…

— У меня срочные дела. — В голосе Александра слышались напряженные нотки. Стоя перед зеркалом, он завязывал галстук. — Мое присутствие там совершенно необходимо.

— Понимаю, — вздохнула Марианна, играя с изящным золотым браслетом — прелестной вещицей, подаренной ей Александром накануне. — Боже, до чего он все-таки изумителен! — воскликнула она. — никогда ещё у меня не было такого замечательного украшения.

Однако Александр её не слушал. Все его мысли были поглощены телеграммой, которую он сегодня утром получил от Джорджа. Его отец, Константин Киракис, уже вылетел в Нью-Йорк и собирался встретиться с ним. Несмотря на всю неожиданность этого известия, Александр был преисполнен самых радужных надежд. Может, отец наконец внял его доводам и решил перенести штаб-квартиру корпорации в Нью-Йорк?

— Ты, по-моему, не слышал ни единого моего слова, Liebchen? — укоризненно спросила Марианна.

— Ты права, — признал он. — Извини, пожалуйста. Просто голова у меня сейчас совсем другим занята.

Марианна улыбнулась. — Я ведь дочь банкира — мне не привыкать к таким внезапным переменам. Я просто хотела тебе сказать, что мне страшно нравится твой подарок.

— А-аа, я очень рад, — безжизненным тоном откликнулся он.

Марианна встала с постели и подошла к окну. Внизу камердинер Александра укладывал его вещи в багажник автомобиля. Марианна нахмурилась. Значит он и в самом деле уезжал.

— Самое прекрасное в этом браслете, — продолжила она, — что всякий раз, только взглянув на него, я вспоминаю тебя.

Александр не отвечал. Все его мысли были по-прежнему прикованы к предстоящей встрече с отцом.

— Я буду скучать по тебе, — сказала Марианна.

— Что? Нет, не знаю, — ответил он.

С минуту помолчав, она спросила:

— Скажи, Александр, почему ты всякий раз бросаешь меня, едва мы только предадимся любви? Каждую ночь я засыпаю в твоих объятиях, а когда просыпаюсь, тебя и след простыл.

Александр пожал плечами.

— По ночам меня часто мучает бессонница. Я не хотел причинять тебе беспокойство.

Марианна понимающе кивнула.

— Бессонница, наверное, самый распространенный недуг среди бизнесменов, — сказала она. — Мой папочка тоже часто от неё страдает.

Александр полез в карман и достал связку ключей.

— Сколько ещё продлятся твои каникулы?

Сердце Марианны екнуло.

— Две недели. А что?

Александр протянул ей ключи.

— Вот, возьми, — сказал он. — Я снял этот особняк на весь сезон. Оставайся здесь и живи сколько хочешь.

— О, нет, — запротестовала Марианна. — Я не могу…

— Можешь, — отрезал Александр. — Поживи в свое удовольствие. — Улыбнувшись, он быстро нацарапал свой адрес на обратной стороне визитной карточки и отдал ей. — Когда захочешь уехать, оставь ключи вот этому господину. — Он кивком указал на суетившегося у машины лакея. — Хорошо?

Марианна молча кивнула. Она-то, дуреха, надеялась, что Александр собирается пригласить её с собой в Нью-Йорк.

— Ваш автомобиль готов, сэр, — возвестил камердинер.

Александр кивнул. Облачившись в пальто, он легонько чмокнул Марианну в лоб и вышел, не оглядываясь. Он не обратил внимания, что в глазах девушки стоят слезы, но она и сама не плакала, пока не услышала, как хлопнула входная дверь.

Усаживаясь в машину, Александр оглянулся. Один-единственный раз. Марианна, стоя у окна, махала ему рукой. Александр подумал, что уезжает как раз вовремя — Марианна начала вести себя как влюбленная школьница. Весьма кстати, что они расстались сейчас, прежде чем ситуация вышла из-под контроля. Впрочем, Александр даже не подозревал, что дело уже зашло слишком далеко. Это случилось в тот самый вечер, когда он впервые привез девушку в особняк.

Марианна беззаветно влюбилась в него.

Лос-Анджелес.

С Томом Райаном, наставником Ника и, вероятно, одним из наиболее удачливых режиссеров всех времен, Мередит познакомилась на съемках последней картины Ника. Райан был выше, чем представляла себе Мередит, стройный и крепкий, с мужественным, изрезанным морщинами лицом и густыми светло-русыми волосами, которые зачесывал со лба назад. Человек-легенда вел затворнический образ жизни, крайне редко появляясь на людях, и Мередит с первых же минут общения ощутила печальный дух почти трагического одиночества, который исходил от него.

— Он весь погружен в себя, как будто живет в совершенно ином мире, — сказала она Нику той же ночью, когда они лежали в постели. — И внутри у него какая-то давящая пустота — она почти осязаема.

Ник уставился в потолок.

— На долю этого человека выпало немало страданий, малышка, — тихо сказал он.

Мередит приподнялась на лотке.

— Но что же случилось, Ник? Я знаю только, что его жена и ребенок погибли.

— Подробности я и сам не знаю, — промолвил Ник, поворачиваясь лицом к ней. — Да и никто, по-моему, не знает, кроме самого Тома. Сам же он об этом не говорит.

— Неужели он так никогда и не рассказал никому?

— Насколько мне известно — нет.

— Но ведь об этом столько писали ещё много лет… До сих пор люди вспоминают…

— Да, я знаю, — кивнул Ник. — Но Том никогда не выражал желания беседовать с кем-либо на эту тему, и уж тем более — с представителями прессы. Это горе, которое он запер у себя внутри и выпускать не собирается.

— И даже тебе никогда не рассказывал?

— Я же сказал — сам он говорить об этом не хочет, а я никогда не спрашивал, — терпеливо пояснил Ник, погладив её по руке. — Думаю, что будь у него желание с кем-то поделиться, он бы мне рассказал. Мне известно лишь то, что он сказал тогда, сразу после этой трагедии. Он снимал очень крупную картину и прямо на съемках произошел какой-то несчастный случай, в результате которого погиб его сын. А Элизабет — его жена — не смогла перенести этого удара и вскоре умерла. От сердечного приступа, кажется.

— И по прошествии стольких лет он все равно отказывается об этом вспоминать, — недоверчиво промолвила Мередит.

— Да, и я нисколько его не виню, — угрюмо сказал Ник. — Люди, побывавшие в аду, предпочитают не хвастать своими похождениями.

— Если бы его кто-нибудь разговорил…

Ник привстал.

— Послушай, Мередит, я понимаю, что ты задумала, но, поверь мне — ничего у тебя не выйдет. Ни с тобой, ни с кем-либо ещё он беседовать на эту тему не станет. С какой стати после стольких лет молчания вдруг раскрывать перед кем-то душу?

— Может быть, если ты его попросишь…

— Нет, — жестко оборвал её Ник. — Не впутывай меня, пожалуйста. Я же говорил тебе, Мередит — я относился к Райану как к отцу. И, если он хочет, чтобы его жена и сын покоились в мире, то это его полное право. Раз он решил страдать в одиночку, никто не должен ему мешать.

— А ведь поговаривают, что Том Райан уже на излете, — не унималась Мередит. — Всколыхнув интерес к этой давнишней истории, он может дать новый толчок собственной карьере.

— Мне кажется, что ему наплевать на карьеру, — отрезал Ник. — После этой кошмарной трагедии он утратил к ней интерес.

— Значит ты не хочешь, чтобы я взяла у него интервью? — констатировала Мередит. — И на твою помощь я могу не рассчитывать.

— Не хочу — врать не стану, — признался Ник. — Я слишком люблю Тома. И мне совершенно не по душе, что кто-то собирается нажиться на его горе.

— Нажиться? — вскинула голову Мередит. В голосе её звучало нескрываемое изумление.

— Вот именно. Ясно ведь — он не хочет, чтобы все подробности этой истории стали известны широкой публике. В противном случае он бы уже давно обо всем рассказал. И уж тем более он не станет делать этого сейчас — даже во имя пресловутой карьеры. Ты согласна?

После некоторого молчания Мередит ответила:

— Да, об этом я не подумала.

— Ты думала только о повышении рейтинга передачи?

— Конечно, но…

— Эксклюзивное интервью с Томом стало бы неплохим толчком для твоей карьеры, верно? — Ник посмотрел на неё в упор. — Я тебя не виню, малышка — ты вправе быть амбициозной. Здоровое честолюбие никому не вредит. Оно и мне не чуждо. Но только я против того, чтобы кто-то наживался на Томе. После случившегося он и так умирает медленной смертью. Приставать к нему с расспросами — все равно, что столкнуть его в пропасть.

— Так значит это правда? — спросила Мередит.

— Что именно? — недоуменно переспросил Ник.

— Я слышала, что после этого он здорово запил и до сих пор частенько засиживается в барах, порой упиваясь до бесчувствия. Во всяком случае настолько, что за руль потом сесть не в состоянии.

— Не знаю, — сдавленным голосом произнес Ник. — Сам я его пьяным никогда не видел. Но одно я знаю наверняка — я не хочу, чтобы к нему приставали, пытаясь разворошить прошлое.

Встав с постели, он надел халат.

— Куда ты? — спросила Мередит, включая ночник.

— Что-то мне спать расхотелось, — ответил Ник. — Пожалуй, спущусь и посижу над сценарием. Нужно кое-что подправить перед завтрашними съемками.

С этими словами он повернулся и вышел из спальни.

Утренний воздух был прохладен. Когда кровавый солнечный диск зазолотил на востоке горизонт, откуда-то налетели чайки. С запада, подгоняемая свежим бризом к берегу приближалась небольшая лодчонка под ярким парусом. А по белой полоске песка вдоль самой воды неспешно трусили босиком двое бегунов в спортивных трусах. Зябко поежившись, Мередит стащила свитер и повязала его вокруг талии. Что ж, по крайней мере, она была не единственная ненормальная, которая бодрствовала в столь ранний час.

Спала она беспокойно. Слова Ника никак не выходили из головы. Он и слышать не хотел о том, чтобы она даже только попыталась взять у Тома интервью. Впрочем она и сама не была уверена, что так уж этого хочет. После краткой встречи с Райаном в её памяти запечатлелся образ глубоко несчастного, перенесшего много страданий человека. И все же, будучи журналисткой, она не могла не помышлять об интервью. Мередит распирало желание узнать его тайну, выяснить причину затянувшегося на двадцать шесть лет молчания — вот почему её так огорчал категорический отказ Ника хоть чем-то способствовать этому.

Поначалу Мередит опасалась, что роман с Ником может перерасти в нечто нежелательное. Она была уверена, что его бурная карьера может помешать её собственной, что их связь нарушит привычный распорядок её тщательно спланированной жизни, расстроит продвижение по служебной лестнице. Ник же заверял, что, напротив, они с ней прекрасно помогают друг другу, дополняя во всем. И Мередит верила ему — до сих пор. Теперь же она пыталась решить, имеет ли право ради романа с Ником пренебречь профессиональным долгом, который призывал её попытаться взять интервью у Тома Райана. Интервью, публикация которого — Мередит была уверена — распахнет перед ней новые двери.

— Постой, Мередит! — послышался сзади голос.

Обернувшись, Мередит увидела Ника, который пытался её догнать. Она приостановила шаг и подождала, пока режиссер поравняется с ней.

— А я думала, что ты ещё спишь, — сказала она.

Он тоже остановился, чтобы перевести дух.

— Я и спал — пока, проснувшись, не увидел, что тебя нет.

Мередит кивнула.

— Мне не спалось, — сказала она. — Ты все ещё сердишься на меня?

Ник приподнял брови.

— Сержусь? — переспросил он. — Я никогда ещё на тебя не сердился.

Мередит улыбнулась и покачала головой.

— Не надо, Ник. Неужели ты думаешь, что я и вправду поверю, будто ты вскочил посреди ночи, чтобы заняться сценарием?

И они зашагали по песку.

— Я нередко поступаю так, — сказал Ник.

— Согласна, но только сегодня это обстояло несколько иначе.

— Да, — признался он, немного помолчав. — Я был слегка не в себе. Просто Том сделал мне в жизни столько добра… Мне бы не хотелось, чтобы кто-то причинил ему боль. Вот я и ушел, чтобы сгоряча не ляпнуть чего-нибудь, о чем потом горько пожалел бы.

— Я так и подумала.

— Но ты по-прежнему хочешь взять у него интервью?

— Сама не знаю, — вздохнула Мередит. — Я должна подумать. Не хочу принимать решение, в котором могу потом раскаяться.

Некоторое время они шли молча. Ник подобрал вынесенную морем деревяшку и швырнул высоко в воздух. Деревяшка с глухим стуком приземлилась в нескольких шагах от них.

— Это интервью… Оно и в самом деле так много значит для тебя? — спросил наконец он. Впрочем, это было скорее даже утверждение, нежели вопрос.

— Пожалуй, да, — ответила Мередит, рассеянно разгребая ногой песок.

— Что ж, хорошо, — промолвил он с расстановкой. — Тогда я, наверное, сведу тебя с Томом. Может быть, даже в этот уик-энд. Согласна?

Мередит подняла голову и посмотрела на него в упор.

— Как, ты все-таки хочешь мне помочь? — недоуменно спросила она. — Но я думала, что после нашего ночного разговора…

— Подожди, — нетерпеливо перебил он. — Я вовсе не собираюсь его уговаривать. Это уже твое дело — я в нем участвовать не собираюсь. Я сказал только, что сведу тебя с ним. Если сумеешь его уговорить — что ж, тогда твоя взяла. Надеюсь, он тебе не откажет. Раз уж тебе так важно это интервью.

Мередит порывисто обняла его.

— О, Ник, я просто не знаю, как тебя благодарить. Я ведь прекрасно понимаю, что ты по этому поводу думаешь…

— Да, Том слишком много для меня значит, — кивнул Ник. — Но ведь это и к тебе относится. — Он на мгновение приумолк. — Есть, правда, ещё кое-что.

— Что?

— Можешь пообещать, что не станешь его преследовать, если он откажется выполнить твою просьбу? — спросил Ник. — Этот человек и без того уже слишком настрадался. Репортеры ещё долго потом отравляли ему жизнь. Этому нужно положить конец.

— Договорились, — пообещала Мередит, целуя его.

Нью-Йорк.

Александр был несказанно удивлен, когда за неделю до Рождества к нему домой в Олимпик-тауэр приехала его мать.

— Почему ты не предупредила о своем приезде? — спросил он, нежно обняв её. Мама показалась ему очень похудевшей, почти прозрачной.

— Тогда бы мой приезд не стал для тебя неожиданностью, — сказала Мелина Киракис, снимая шубку. — Потом я и мысли не допускала, что останусь на Рождество одна, без своих близких.

Хотя до недавнего времени Рождество в Греции 25 декабря не отмечали, Мелина, мать которой была англичанка, всегда настаивала на праздновании этой даты в честь покойной матушки, которую никогда не видела. Немного поразмыслив, Александр быстро вспомнил, что на Рождество всегда прилетал к родителям, и лишь сейчас, по горло занятый внезапно навалившимися делами, нарушил бы эту старинную традицию. Однако он не мог даже предположить, что мама нарушит предписания врачей и прилетит сама.

— Но ведь доктор Караманлис запретил тебе дальние поездки, — нахмурился он.

— Этот шарлатан! — фыркнула Мелина. — Что он понимает?

— Ну это ты зря, manna mou, — улыбнулся Александр. — Сама знаешь, что Караманлис считается одним из лучших терапевтов во всей Греции. И, мне кажется, тебе бы следовало прислушиваться к его советам.

— Ну конечно! — недовольно выпалила Мелина. — И провести Рождество вдали от единственного ребенка. Я не могла и мысли такой допустить. Даже если мне суждено вернуться домой на носилках, я не собираюсь встречать праздник без вас!

— Да, мамочка, для столь хрупкой женщины воля у тебя просто железная, — с нежностью в голос произнес Александр. Его мать и теперь оставалась необыкновенно красивой — безукоризненная кожа, царственная осанка — она выглядела изысканной и элегантной. Вот бы найти женщину, похожую на нее… Впрочем, нет — Александр был уверен, что таких женщин больше не существует. Его мать была единственной и уникальной в своем роде. — Ты наверняка устала, — добавил он. Может, поспишь немного перед ужином? Тебе нужно отдохнуть.

— Отдохнуть? — недовольно проворчала Мелина. — Вы с отцом только об этом и твердите. Воистину два сапога — пара. Между прочим, я вовсе не настолько больна, как вам всем кажется!

— Но, мамочка… — начал Александр.

Мелина нежно потрепала его по щеке.

— До чего же ты у меня красивый, Александр. Скажи мне — когда ты наконец остепенишься, обзаведешься супругой и сделаешь меня счастливой бабушкой?

Он улыбнулся.

— Навряд ли это случится, manna mou. Видишь ли, у меня слишком строгие требования. Я дал себе обет жениться лишь на такой женщине, которая может сравниться с тобой.

Мелина с грустью улыбнулась.

— Я вовсе не такая безгрешная, как ты думаешь, сынок, — тихо сказала она. — Мне весьма далеко до идеала.

— А на мой взгляд — ты само совершенство, — улыбнулся Александр.

— Ты просто ко мне неравнодушен, — укоризненно сказала Мелина. — И вообще, сынок, я очень из-за тебя беспокоюсь. Тебе ведь уже тридцать один год, а ты ещё ни разу серьезно не влюблялся. Это не хорошо. Когда папа был в твоем возрасте…

— Вы с ним уже несколько лет состояли в браке, — заученно закончил за неё Александр. — Мы это уже сто раз обсуждали. Причем я всякий раз говорил и тебе и отцу, что ещё не встретил женщину, на которой хотел бы жениться. Это не так просто…

Мелина уселась на софу и пригласила сына последовать её примеру.

— Скажи мне, Александр, ты хоть иногда задумываешься над тем, чтобы завести семью, детишек?

— Задумываюсь, — пробурчал он, отводя глаза в сторону.

— В самом деле? А ты помнишь, сынок, что я всегда чувствую, когда ты говоришь мне неправду?

Александра так и подмывало соврать, однако он знал, что мама права — он до сих пор так и не научился её обманывать.

— Нет, мама, порой мне это и правда приходит в голову, — сказал он. — Хотя, быть может, и не так часто, как хотелось бы тебе.

— Может быть, тебя мучают какие-то сомнения? — предположила она. — Если хочешь, давай это обсудим. Я ведь всегда готова помочь тебе, сынок.

— Я знаю, мамочка, — сказал он, кивая.

— Ты говоришь, что ещё не встретил женщину, на которой хотел бы жениться, — продолжала Мелина. — Но вот мне почему-то кажется, что ты всегда выбираешь женщин, которые все очень схожи между собой. По крайней мере имеют много общего. Нельзя ли расценить это как попытку связываться заведомо с такими женщинами, которые тебе не подходят?

Александр выдавил подобие улыбки.

— Неужели ты теперь решила заняться психоанализом, мама? — спросил он.

— Только слепой не увидел бы, Александр, какие проблемы тебя мучают, — сказала она. — Ты заверяешь меня, что можешь жениться лишь на такой женщине, которая будет как две капли воды похожа на меня. Однако сам тут же заводишь себе подружку, которая является мне полной противоположностью. Поэтому мне и кажется, что ты нарочно избегаешь серьезных романов, сближаясь с женщинами, которых не сможешь полюбить.

Александр улыбнулся.

— Не беспокойся за меня, мамочка.

— Я беспокоюсь, потому что люблю тебя, — ответила она. — И ещё потому, что мы с папой мечтаем о том, чтобы ты был счастлив.

— А счастье возможно лишь при условии, что я женюсь и обзаведусь детьми, — закончил он.

— Нас с твоим отцом это сделало счастливыми.

— А ты была счастлива, когда умер Дэмиан? — спросил Александр. — И когда у тебя один за другим следовали выкидыши… — увидев, как изменилось её лицо, он осекся. — Извини, мама, я не хотел тебя обидеть…

Мелина покачала головой.

— Ничего страшного, — промолвила она. — По прошествии стольких лет боль стихает.

— Но проходит ли она совсем? — хотел он знать. — Или только отступает и прячется в тайниках души?

— Со временем ко всему привыкаешь, — уклончиво ответила Мелина. — Впрочем, нет — совсем от неё избавиться невозможно. — Она подняла голову. — Так тебя это тревожит, да? — спросила она. — Ты боишься полюбить из опасения, что можешь со временем потерять этого человека?

Александр призадумался.

— Не знаю, — сказал он наконец. — Никогда всерьез не ломал над этим голову. Все дело в каком-то подспудном чувстве, которое я и объяснить толком не могу…

Мелина терпеливо улыбнулась.

— Не бойся любить, мальчик мой, — сказала она. — Никакие страхи не должны помешать тебе любить по-настоящему. Не можешь же ты вечно при малейшей опасности зарывать голову в песок подобно страусу! Чтобы обрести счастье, надо уметь рисковать.

Александр насупился.

— Я мечтаю лишь об одном — чтобы мой брак сложился так же, как и ваш с отцом. Но… — голос его вдруг оборвался.

— Тогда ты не должен больше прятаться в своей скорлупке, — строго сказала Мелина. — А главное — тебе нужно самому захотеть, чтобы это случилось. Да, верно, мы с твоим отцом счастливы, однако и у нас не обходилось без сложностей. Мы не раз вели кровопролитные бои, несли тяжелые потери. Но мы с честью выдержали все испытания и в первую очередь потому, что стойко сносили удары судьбы и никогда не падали духом. Пройдя через все трудности вместе, мы закалились и стали сильными и стойкими.

Александр повернулся к окну и задумчиво уставился на панораму Манхэттена.

— Боюсь, мамочка, что ваша семейная жизнь это скорее исключение из общих правил, — сказал он наконец.

— Возможно, другим просто не хватает терпения, — ответила его мать, беря его за руки. Потом продолжила с неожиданным пылом: — Ах, Александр, ты так похож на своего отца! У вас обоих сильная воля. Вы никогда не пасуете перед трудностями, честолюбивы. Но только ни он, ни ты никогда не прощаете и не забываете былых обид. — Чуть помолчав, она добавила: — С годами твой отец стал мягче, на многое теперь он смотрит другими глазами. Ты ещё молод, очень молод. Я бы очень хотела, чтобы тебе не пришлось набить столько же шишек, сколько ему, прежде чем у тебя тоже откроются глаза. Может, ты сам научишься уступать. Ты просто не представляешь, как я хочу, чтобы ты был счастлив!

В ответ Александр обнял мать, прижавшись к ней, как не прижимался едва ли не самого детства.

— До чего я рад, мамочка, что ты приехала, — прошептал он.

— Иначе я не могла, сынок, — промолвила она, гладя его по спине. — Вот увидишь, в один прекрасный день ты полюбишь…

Лос-Анджелес.

Особняк Райана, расположенный на высоком горном отроге, известным под названием Бел-Эйр, был отстроен задолго до того, как Бел-Эйр сделался пристанищем для знаменитостей. Высокий дом, возведенный в стиле тюдоровской эпохи, красовался на вершине, окруженной пологими ухоженными лужайками. По обеим сторонам спиралевидной подъездной аллеи, взбегавшей на гору, высились аккуратно подстриженные деревья. Всю территорию площадью в десять акров, окружала высоченная каменная стена; Ник пояснил Мередит, что Том Райан распорядился обнести свои владения стеной ещё в 1948 году, едва они с женой купили эту землю.

— Больше всего на свете они тогда мечтали, чтобы никто не вторгался в их личную жизнь, — пояснил Ник, выруливая на аллею. — Да и безопасность ребенка их очень заботила. Они панически боялись, что кто-то попытается похитить мальчонку.

Мередит долгое время молчала, любуясь красотой и величием раскинувшейся перед ней картины.

— Просто сказка, — промолвила она наконец. — В жизни не видела более прекрасного уголка.

— Да, тогда умели красиво жить, — вздохнул Ник, приоткрывая дверцу автомобиля, чтобы помочь Мередит выйти. — Пик славы Тома пришелся как раз на конец сороковых — то была золотая эра Голливуда. Звезды жили тогда по-королевски.

— Похоже, сейчас времена переменились, — заметила Мередит.

— По крайней мере — для многих из нас, — согласился Ник, нажимая кнопку звонка.

Экономка-мексиканка открыла им дверь и провела в кабинет Тома Райана.

Том встретил их необычайно радушно.

— Давненько не видел тебя, Ник, — сказал он. — Совсем забросил старика.

— Дела, Том, сами понимаете, — улыбнулся Ник. — Вы и сами не часто заглядываете к нам на студию.

Старик сдвинул брови.

— Сейчас мне там делать нечего, — сказал он.

— Ничего не снимаете?

Том глухо усмехнулся.

— Я уже давно ничего не снимаю, Ник. Ты это и сам отлично знаешь.

Тем временем взгляд Мередит упал на стоявший на столе стакан. Виски. Неразбавленное. Рядом стояла бутылка — уже почти пустая.

— Что вас привело ко мне? — осведомился Том. — С картиной сложности? Или — с Эдом Голдманом?

Эд Голдман был новый хозяин студии «Центурион».

— Ни то, ни другое, — признался Ник, слегка смутившись. — На этот раз скорее меня привела Мередит.

Том обернулся и, заметив, что Мередит смотрит на бутылку, быстро подошел к столу и убрал её.

— Что ж, — произнес он с нарочитой беззаботностью. — Чем я могу быть полезен вам?

— Я работаю в службе новостей студии Кей-Экс-Эл-Эй…

— Знаю, — кивнул Том. — Я тысячу раз видел вас в поздних выпусках новостей. Я ведь сова.

— Я бы хотела обсудить с вами возможность взять у вас интервью, — начала Мередит. — По поводу ваших отношений с женой и…

— Нет, — резко оборвал её Том, вмиг помрачнев. — Ты знал об этом? — спросил он Ника.

— Да, — кивнул тот. — И я прекрасно понимаю, Том, что вы по этому поводу думаете, однако Мередит считает…

— Исключено, — отрезал Том. — Лиз и Дэвида нет в живых уже двадцать семь лет. Пусть покоятся с миром.

Мередит встала со стула и приблизилась к нему.

— Послушайте, мистер Райан, за все эти годы о вас и вашей семье были опубликованы, должно быть, сотни статей, — напомнила она. — Едва ли не в каждой излагалась своя версия случившегося. А уж слухов насчет этой трагедии ходило даже больше, чем по поводу убийства Кеннеди! Желай я просто нажиться на этой истории, ничто не помешало бы мне сделать фильм или состряпать статью и изложить в ней собственное видение.

— И что вас останавливает? — в голосе старика прозвучала нескрываемая горечь.

— Я не хочу поступать таким образом. Не хочу уподобляться всем остальным. Я хочу снять фильм, который возьмет людей за душу, заставит их задуматься. Мне нужна правда. Я хочу показать вашу историю именно такой, какой она была на самом деле.

— К чему сейчас ворошить прошлое? — вздохнул Том Райан.

Мередит достала из сумки толстую папку с фотокопиями бесчисленных газетных вырезок, которые она собрала в библиотеках и в редакционных архивах. — Вот, взгляните сами. Например, вот на эту. Автор уверяет, что ваша жена умерла в одной из европейских клиник после трагедии с вашим сыном. Если верить этому писаке, то она была беременна и вдобавок помешалась. Она пыталась даже избавиться от плода с помощью острой проволоки…

— Мередит! — вмешался Ник, беря её за локоть.

— Он имеет полное право знать, как преподносили все это в газетах, — твердо сказала Мередит. — Или вот еще. Здесь, например, уверяется, что ни Элизабет, ни Дэвид вовсе не погибли, а просто ваша жена, уличив вас в неверности, забрала сына и отказалась возвращаться в Штаты. Есть, к сожалению, в нашем мире люди, которые ради красного словца не пожалеют и отца, мистер Райан! Или вот, скажем, такая статья. По мнению автора, после смерти ребенка у вашей жены помутился рассудок, и сейчас она находится на излечении в клинике для душевнобольных…

— Хватит! — завопил Том Райан. Лицо его исказилось от бешенства.

Ник взял Мередит за руку.

— Мне кажется, нам лучше уйти, — тихо произнес он.

— Нет, Ник! Погоди, — взмолилась она.

— Вспомни наш уговор, — твердо сказал он.

Мередит посмотрела на него — в глазах Ника она прочла немой укор.

— Я… Ну, ладно. — она протянула папку Тому Райану, но тот отрицательно покачал головой, и тогда Мередит положила папку на стол. — Прошу вас, мистер Райан, прочитайте, — попросила она. — И обдумайте мое предложение. Если вдруг решитесь, то позвоните. Хорошо?

Том Райан не ответил. Он даже не заметил, как его гости попрощались и ушли. Он неотрывно смотрел на одну из газетных вырезок.

— Да, признаю — я зашла слишком далеко, — уныло промолвила Мередит, когда они уже возвращались в Малибу. — Чересчур увлеклась и все запорола.

— Мы ведь с тобой договаривались, — вздохнул Ник.

— Да, — согласилась Мередит, поворачиваясь к нему. — Но, черт возьми, Ник, ведь…

— Тебе не следовало давить на него, — перебил он. — Ты ведь знаешь. Как он страдает.

— Но неужели ему абсолютно наплевать, что пишут о нем и его семье? — не выдержала Мередит. — Неужели не капельки не волнуют все эти мерзкие небылицы?

— Мне кажется, что его давно уже ничего не волнует, — убежденно сказал Ник. — После этой трагедии от утратил всякий интерес к жизни. От него лишь оболочка осталась. И ему по большому счету на все наплевать.

— И даже на память собственной жены?

Ник вскинул голову.

— Да, тут ты его, конечно, проняла.

— Как считаешь, он не передумает?

— Не знаю. Вряд ли. Но и ты не забывай о нашей договоренности.

Мередит кивнула.

— Не забуду. И, если он сам не выйдет на связь, обещаю выкинуть его из головы. Хотя мне бы этого крайне не хотелось.

С минуту помолчав, Ник произнес:

— Послушай, прекрасно понимаю, насколько тебе это важно. Но Тому так же важно не ворошить прошлое, как тебе — сделать его историю достоянием гласности. А, может, даже важнее.

— Ты хочешь объяснить мне, чтобы я не вторгалась в его личную жизнь.

— Нечто в этом роде, да.

— Но ведь я уже дала тебе слово. Если он не передумает, то я оставлю его в покое. А теперь, пожалуйста, оставим эту тему.

Остаток пути они проделали в молчании.

Мередит уже вконец отчаялась дождаться звонка от Тома Райана, когда — через неделю после встречи — он все-таки позвонил ей на работу и пригласил приехать. Всю дорогу в Бел-Эйр она отчаянно ломала голову, пытаясь представить, что заставило старика изменить свое мнение. Если он, конечно, его изменил.

Том Райан встретил её в библиотеке.

— Я много размышлял над вашим предложением, — с места в карьер начал он.

— И что решили? — с замиранием сердца спросила Мередит.

Дождавшись, пока экономка разлила по чашкам охлажденный чай и удалилась, Том Райан поднял голову и, посмотрев на Мередит, улыбнулся. Мередит вдруг осознала, что впервые видит, как он улыбается. Даже на фотографиях он всегда выглядел серьезным и даже мрачным.

— После вашего отъезда я ознакомился со всеми материалами, — сказал он, кивая в сторону лежавшей на столе папки. — Я ведь прекратил читать прессу с тех самых пор, как возвратился из Европы после… — Он осекся.

— Того трагического случая? — тихо спросила Мередит.

Том кивнул.

— Я даже не представлял, что в газетах печатают столько вранья. И вот, взвесив все «за» и «против», решил поговорить с вами. Да, я пойду вам навстречу, но при одном условии. Если вы сумеете убедить меня, что изложите события правдиво…

— То и вы расскажете мне всю правду? О том, что на самом деле случилось с вашими женой и ребенком?

— Да.

Глаза Мередит засверкали.

— Отлично, — выпалила она, кидая взгляд на камин. Над ним висело написанное маслом полотно, на котором были изображены женщина и маленький мальчик. Женщину отличала поразительная утонченность; её длинные черные волосы оттеняли аристократическое лицо удивительной красоты. Глаза же её — темные и загадочные — просто завораживали. Мальчуган очень походил на мать — у них были почти одинаковые волосы и черты лица.

— Элизабет с Дэвидом, — сказал Том. — Картина была завершена всего за три месяца до…

Мередит кивнула и снова посмотрела на портрет.

— Очень красивая женщина.

Том с грустью улыбнулся.

— Кисть художника не в состоянии передать всей красоты Элизабет, — промолвил он, глядя на полотно. — Это была совершенно удивительная, неповторимая женщина. Мне всегда казалось, что и Дэвид вырастет похожим на мать. Сами видите — их сходство просто поразительно.

— Да, — поспешно согласилась Мередит.

— Никогда не забуду тот день, когда я увидел её впервые, — продолжил Том. — Никакими словами не передать этого ощущения. В ней самым необычайным образом сочетались невинность и чувственность. Достоинство и ранимость. В этом, наверное, и заключался секрет её необыкновенного обаяния: под её прекрасной внешностью скрывалось сразу множество женщин. За пять лет, что мы прожили вместе, я не переставал поражаться ей. Я никогда не знал, чего ожидать от неё в следующую минуту.

— А многие считали, что Элизабет Уэлдон — целиком и полностью ваше творение.

— Я убежден, что Лиз и без меня стала бы великой кинозвездой, — убежденно произнес Том Райан. — Ее игра завораживала — такой дар бывает лишь у избранных актеров. И у неё были все качества настоящей звезды — она и вне сцены покоряла всех своими величественностью и великолепием.

Мередит обратила внимание на сверкающую золотую статуэтку, которая стояла на камине. Премия Оскара, которую Элизабет присудили уже посмертно за её последнюю картину. «Представляю, что порассказала бы эта статуэтка, обрети она вдруг дар речи», — подумала Мередит.

— Она родом из Техаса, — продолжил Райан. — Отец — один из тамошних нуворишей, сколотивших несметное состояние на нефти. Лиз выросла в Сан-Анджело. В восемнадцать лет сбежала из дома. Уже тогда она мечтала о кино, но родители считали, что актрисы немногим отличаются от проституток. Будущее дочери у них было расписано как по нотам, вот она и решилась на этот шаг. Месяцами готовилась к побегу. Война уже началась, когда она приехала сюда а автобусе «Грейхаунд», поступила в театральное училище, а заодно устроилась работать в какую-то забегаловку в Западном Голливуде. По вечерам бедняжка валилась с ног от усталости, но зато вскоре начала сниматься все чаще и чаще. Я заприметил её по чистой случайности. Знакомый агент пригласил меня просмотреть фильм с участием одного парня, интересы которого представлял. Парень оказался полным недотепой, но зато Элизабет поразила меня с первого взгляда.

— Значит у неё и вправду был огромный талант?

Том рассмеялся, впервые за все время, что Мередит была с ним знакома.

— Да, хотя я имел в виду вовсе не это. Отсутствие всякого опыта было видно в ней невооруженным глазом. В каждом движении, в каждом жесте. Однако я не зря в своем деле собаку съел — Лиз была больше, чем актрисой. Она не играла роль — она перевоплощалась в свой персонаж.

— И, посмотрев фильм, вы решили познакомиться с ней?

Его улыбка была полна печали.

— Мы познакомились только через неделю. Именно столько времени мне понадобилось, чтобы навести о ней справки и разыскать её. А потом моя секретарша позвонила ей и предложила встретиться со мной за обедом. Лиз никогда прежде не бывала в «Браун Дерби» — тогда это был самый модный ресторан. Она вошла, оглянулась по сторонам и — мне показалось, что она вот-вот лишится чувств.

— И в эту минуту вы в неё и влюбились? — спросила Мередит, надеясь, что вопрос прозвучит естественно.

— Пожалуй, да, — сказал Том, — хотя осознал я это лишь несколько месяцев спустя. — Боже, до чего она была прекрасна! Жара стояла страшная — июльская. Она была в белом летнем платье с оборочками и вышитыми на нем цветочками, и в огромной белой шляпе с широкими полями. Помню, я сразу подумал, что, родись она раньше, то вполне могла бы сыграть Скарлетт О'Хара вместо Вивьен Ли. Она была настоящая южная красавица. И даже в Голливуде, кишащем красотками, она смотрелась просто сногсшибательно.

— Скажите, она очень сожалела, когда из-за рождения ребенка ей пришлось отказаться от съемок? — осторожно спросила Мередит.

— Сожалела ли она? — Вопрос заставил Тома рассмеяться. — Нет, безусловно, не сожалела. Она прекрасно понимала, что ребенок требует жертв, и была ко всему готова. Она сама приняла это решение. После того, как появился Дэвид, ничто на свете не могло оторвать её от него. Хотя, согласись она хоть раз оставить его дома, все, наверное, сложилось бы иначе…

— Вы имеете в виду поездку в Европу?

Том молча кивнул. Глаза его затуманились.

— Как же это случилось? — мягко спросила Мередит.

— Мы снимали на натуре, — глухо заговорил Том. — Дэвид все время был рядом. Я объяснил ему, как важно держаться поблизости. Ведь мы были в чужой стране, где немногие говорили по-английски, да и окружавшую нас местность почти никто не знал. Впрочем, сами можете представить, насколько тяжело втолковать что-то такой крохе. Ему ещё и пяти не было! Он отошел на минутку, совсем недалеко, и…

Он осекся. Мередит терпеливо молчала, дожидаясь, пока он сам закончит.

Наконец старик снова обрел голос.

— Он провалился в колодец заброшенной шахты. Узкий и глубокий — футов в триста глубиной. Четверо суток мы пытались извлечь его оттуда, но когда наконец пробились — было уже поздно… — По щекам старика покатились слезы. — Мой малыш умер. — Том посмотрел на Мередит полными слез глазами. — Попробуйте хоть на минуту представить, каково ему там было? Он ведь даже не знал, какие усилия мы предпринимаем, чтобы спасти его. Господи, что творилось в его детском мозгу, когда он умирал?