Отъезд из Обидуса. — Берега реки и боковые рукава. — Плантаторы, разводящие какао. — Будни на борту нашего судна. — Сильная буря. — Песчаный остров и его птицы. — Холм Парентинс. — Торговец неграми и индейцы мауэ. — Вила-Нова, ее жители, лес и животные. — Карарауку. — Сельский праздник. — Озеро Карарауку. — Муха мотука. — Серпа. -Рождественские праздники. — Река Мадейра. — Мамелуку-фермер. — Индейцы мура. — Риу-Негру. — Описание Барры. — Плавание вниз по реке в Пара. — Желтая лихорадка

Купец Пена из Обидуса собирался поехать в куберте, груженной товарами, на Риу-Негру, намереваясь делать по пути частые остановки, и я уговорился ехать с ним. Он уступил мне часть толду, т.е. передней каюты, как можно было бы ее назвать, и я повесил здесь свой гамак и расставил коробки, чтобы можно было работать в пути. Остановки я рассматривал как благоприятное обстоятельство, так как, пока купец торговал, я мог пополнять коллекции в лесу, приобретая таким образом сведения о животных и растениях, между тем как при безостановочном путешествии это было бы невозможно. Я запасся провизией на целых два месяца; наконец, 19 ноября после обычной ненужной суеты и оттяжек со стороны хозяина мы выехали. Пена взял с собой семью: она состояла из проворной, веселой жены его — мамелуки Катарины, которую мы звали сеньорой Катитой, — и двоих детей. Команда состояла из трех человек: крепкого индейца, кафузу — крестника Пены, уравновешенного добродушного мулата по имени Жуакин — нашего лучшего матроса. Мой слуга Луку должен был помогать в гребле и в других работах. Пена был скромный человек средних лет, белый с незначительной примесью индейской крови; когда он бывал груб и упрям, то обыкновенно просил меня извинить его, поскольку в жилах его течет кровь тапуйо. Он старался доставить мне всяческий комфорт в той мере, в какой позволяли обстоятельства, и запасся большим количеством съестного и напитков, так что путешествие в общем обещало оказаться приятным. Покинув обидусский порт, мы перешли к правому берегу и плыли под легким ветром весь день, минуя многочисленные дома, каждый из которых был окружен рощей какаовых деревьев. 20-го мы продвинулись вперед лишь немного. За возвышенностью в устье Тромбетаса берега с обеих сторон низменные и глинистые. Ширина реки здесь колеблется от двух с половиной до трех миль, но ни с одной стороны берег не представляет собой настоящего материка. На северном берегу рукав реки уходит далеко в глубь страны, соединяя Амазонку с обширным озером Фару, на юге три протока ведут к подобному же пресноводному озеру Вила-Франка; протоки эти являются отчасти рукавами реки, так что суша, которую они окружают, не что иное, как острова. В тех случаях, когда такого рода суша не сложена целиком речными отложениями, как то иногда бывает, или же возвышается над верхней границей разливов, ее называют игапо-алту, и туземцы отличают ее от настоящих островов посредине реки, равно как и от материка. Мы высадились на одной из какаовых плантаций. Дом был построен основательно: стены сделаны из крепких, отвесно поставленных столбов, соединенных дранкой, промазанных глиной и выбеленных, а крыша сложена из черепицы. Семейство состояло из мамелуку и было, по-видимому, типичным для бедного слоя крестьян, занимающихся разведением какао. Все члены семьи были одеты весьма небрежно и ходили босиком. Широкая веранда протянулась по одной стороне дома, полом служила просто утоптанная земля; здесь между голыми отвесными подпорками висели гамаки, на земле была разостлана большая тростниковая циновка, на которой сидела за шитьем вместе с двумя хорошенькими девочками-мулатками дородная, похожая на матрону хозяйка с ручным попугаем на плече. Хозяин лежал в гамаке и курил длинную, ярко раскрашенную деревянную трубку; на нем были легкие штаны и рубашка, расстегнутая у ворота. Домашняя утварь, глиняные кувшины, котелки для воды и кастрюли были сложены в одном углу, где горел костер и наверху глиняной треноги постоянно кипел кофейник. Несколько поодаль, под сенью банановых, дынных и манговых деревьев, стоял большой навес, а под ним находились печи, корыта, сита и прочие принадлежности для обработки маниока. Расчищенное пространство вокруг дома занимало всего несколько ярдов; за ним находились какаовые плантации, которые тянулись в обе стороны параллельно берегам реки. Через лес шла тропа сначала к маниоковым полям, а затем еще на несколько миль к другим домам на берегах одного внутреннего протока. Нас радушно приняли, как всегда принимают пришельца в этих жилищах, стоящих в стороне от большой дороги: народ здесь неизменно вежлив и гостеприимен. Мы долго беседовали, затем напились кофе. На прощанье одна из дочерей послала для нас в лодку корзину апельсинов.

Цена какаовой плантации в районе Обидуса — 240 рейсов, т.е. 6 пенсов за дерево, что гораздо выше, чем в Камета, где урожай, мне кажется, не так велик. Лес здесь перед посадкой расчищают, и деревья растут рядами… Мелкие земледельцы все очень бедны. Труда затрачивается немного: одна семья обычно управляется со своей собственной небольшой плантацией из 10-15 тыс. деревьев; правда, во время уборки урожая соседи помогают друг другу. Жизнь этих людей представлялась мне легкой и приятной: вся работа проходит в тени и занимает всего несколько недель в году. Только неисправимой беззаботностью и праздностью можно объяснить, что здешние люди не окружили себя всеми роскошными произведениями тропиков. Они могли бы развести вокруг своих домов сады из самых лучших плодовых деревьев, выращивать кукурузу, завести коров и свиней, как то наверняка сделали бы разумные поселенцы из Европы, вместо того чтобы праздно полагаться на один только урожай маленьких плантаций и довольствоваться постным столом из рыбы и фариньи. Что касается, обработки какао, то они не придумали никакого способа хорошо отделять семена от мякоти или как-нибудь систематически сушить их, поэтому, хотя естественный продукт хорошего качества, он покрывается плесенью еще до того, как попадает на торговые склады, и цена его едва достигает половины того, что стоит какао из других частей тропической Америки. Амазонский край — родина основного вида шоколадного дерева — Theobroma cacao; дерево это растет в изобилии в лесах верховьев реки. Культивируемая форма, по-видимому, нестойка; тем не менее деревьям уделяют мало внимания, а то и вовсе не уделяют, и даже прополку проводят очень плохо. Плантации обыкновенно, довольно стары и разведены на низменной почве около реки, а потому их затопляет, когда река поднимается на несколько дюймов выше своего среднего уровня. Здесь сколько угодно возвышенной земли, вполне пригодной для какаового дерева, но она не расчищена, и недостаток рабочей силы и инициативы мешает устройству новых плантаций.

20-го мы миновали последние дома в Обидусском округе, и речной пейзаж вновь принял свой обычный дикий и заброшенный вид, который лишь в малой степени скрашивал разбросанные там и сям человеческие жилища. Вскоре мы вошли в колею размеренной жизни на борту нашего маленького ковчега. По ночам Пена не плыл; действительно, наш небольшой экипаж, утомленный дневными трудами, нуждался в отдыхе, да и ветер ночью дул редко. Мы обыкновенно привязывали лодку к дереву, выпустив изрядное количество каната, чтобы ночевать поодаль от берегов с их москитами, которые хотя и кишели в лесу, но в это время года редко летали над рекой на большом расстоянии от берега. Сильное течение в 30-40 ярдах от берега ставило куберту против волн и удерживало нас на середине реки. Мы все спали на открытом воздухе, так как по вечерам в каютах стояла гнетущая жара. Пена, сеньора Катита и я подвешивали свои гамаки треугольником между грот-мачтой и двумя крепкими столбами, установленными на приподнятой палубе. Кроме обычной нашей одежды, достаточно было укрываться одной только простыней, потому что понижение температуры ночью на Амазонке никогда не бывает столь значительным, чтобы воспринимать его иначе, нежели как чудесную прохладу, сменившую изнурительный послеполуденный зной. Вставали мы обычно в час, когда первый луч зари проглядывал над длинной темной полосой леса. Наше платье и гамаки бывали тогда насквозь пропитаны росой, но это не воспринималось как неудобство. Индеец Мануэл, чтобы стряхнуть с себя сон, обыкновенно нырял в реку с носа судна. Купаться ранним утром — привычка всех индейцев и индианок; иногда они купаются, чтобы согреться; температура воды нередко значительно выше, чем воздуха. Мы с Пеной оставались в гамаках, пока Катита готовила неизменную чашку крепкого кофе; она делала это с поразительной быстротой, раскуривая свою первую утреннюю трубку. Щедрые хозяева речных судов дают по чашке кофе, подслащенного черной патокой, или по порции кашасы каждому матросу команды; Пена давал кофе. Покончив с кофе, принимались за дневной труд. В этот ранний час редко дул ветер, и, если у берега вода была спокойна, матросы гребли, в противном же случае продвигаться вперед можно было только прибегнув к эспии. В некоторых местах сильные течения проходили у самых берегов, особенно там, где берега отступали, образуя длинные бухты, или энсеады, как их называют, и тогда мы очень слабо продвигались вперед. В таких местах берега состоят из рыхлой земли, на богатом рассыпчатом растительном перегное растет пышный лес, и течения почти ежедневно уносят большие участки его, так что река на несколько ярдов от берега загромождена упавшими деревьями, ветви которых колышутся в волнах. Когда встречались выступающие мысы, нашей слабой команде было не по силам вытянуть куберту на веслах против вихрящихся потоков вокруг этих мысов; в таких случаях нам приходилось переходить к другому берегу реки, нередко плывя милю-другую вниз по течению. По мере того как наступал день, обыкновенно поднимался легкий ветерок, и тогда мы сносили гамаки вниз, поднимали все паруса и весело неслись дальше. Пена по большей части предпочитал стряпать обед на берегу, где ветер дул слабее или его вовсе не было. Около полудня в эти безветренные дни мы высматривали какой-нибудь тенистый уголок в лесу, где было бы достаточно свободного места, чтобы развести костер. Я тогда мог часок поохотиться в соседней чаще и неизменно бывал вознагражден, открывая какие-нибудь новые виды животных. Впрочем, в продолжение большей части нашего путешествия мы останавливались около дома какого-нибудь поселенца и разводили огонь в гавани. Перед самым обедом мы по установившейся привычке купались в реке, а затем в соответствии с обычаем, принятым повсюду на Амазонке, где он уместен, по-видимому, в связи с легким рыбным столом, выпивали по половине чайной чашки чистой кашасы — abre, т. е. «отверстие», как называют это здесь, и принимались за обед из вареной пираруку, бобов и бекона. Раз или два в неделю мы ели курицу с рисом; на ужин, после захода солнца, часто бывала свежая рыба, пойманная нашими матросами вечером. По утрам было прохладно и приятно, пока не близился полдень, но после полудня жара становилась почти невыносимой, особенно в резко изменчивую, бурную погоду, которая тут преобладала. Тогда мы забирались в тень парусов или спускались к нашим гамакам в каюту, предпочитая задыхаться, нежели страдать на палубе от изнурительного солнечного зноя. Мы прерывали путешествие обыкновенно около 9 часов, выбрав безопасное место, где ставили судно на ночь. Прохладные вечерние часы были восхитительны; стаи свистящих уток (Anasaututnnalts), попугаев и испускающих хриплые вопли ара пролетали одна пара за другой на отдых с мест, где добывали свой корм, между тем как пылающее солнце быстро опускалось за горизонт. Тут начиналась кратковременная вечерняя хоровая песнь животных: главными исполнителями были обезьяны -ревуны; их страшный, неестественный рев усугублял то ощущение заброшенности, которое охватывало нас, когда тьма сгущалась вокруг. Вскоре появлялись светляки самых разнообразных видов; они летали кругом среди деревьев. С наступлением ночи в лесу все умолкало, лишь изредка вскрикнет древесная лягушка да застрекочут монотонно лесные сверчки и кузнечики.

За 20-е и два следующих дня мы продвинулись вперед очень мало, так как ветер был неустойчив. Сухой сезон в этом году был очень короткий; обыкновенно он продолжается в этой части Амазонки с июля до января, с коротким промежутком в ноябре, когда идут ливни. Река должна была опуститься футов на 30-35 ниже своего верхнего уровня, но в этом году вода упала всего футов на 25, и ноябрьским дождям не видно было конца. Чем суше погода, тем сильнее дует восточный ветер; теперь ветра с востока не было вовсе или же он дул слабо в продолжение всего лишь нескольких часов после полудня. До сих пор я видел великую реку только в сиянии солнца; теперь мне предстояло быть свидетелем того, как ведет себя река в бурю.

Ночью 22-го луна показалась в окружении дымчатого гало. Когда мы уже собрались отдыхать, подул сильный предгрозовой ветер, и с наветренной стороны на реке стала собираться темная гряда туч. Я думал, что это предвещает всего-навсего сильный дождь, который заставит всех нас поспешно укрыться в каютах. Матросы причалили судно к дереву под твердым глинистым берегом, и вскоре после ужина крепко уснули, разлегшись на палубе. Около 11 часов меня разбудил страшный рев: казалось, с противоположного берега внезапно налетел ураган. Куберту с силой швырнуло на глинистый берег; Пена вскричал, вскакивая на ноги, что это тровуада-ди-сима, т.е. шквал с реки. Мы забрали вниз гамаки, но тут всем пришлось взяться за дело, чтобы спасти судно, которому грозила опасность быть разнесенным на куски. Луна зашла, и над темными лесами и рекой расстилался черный покров туч; страшные удары грома раздавались теперь у нас над головой, и пошел проливной дождь. Жуакин, воспользовавшись крепким шестом, прыгнул на берег и, весь промокший от брызг, попытался провести куберту вокруг небольшого мыса, в то время как мы на палубе помогали удерживать судно на расстоянии от берега и отпускали канат. Нам удалось вырваться на свободу, и добрую лодку вынесло на сильное течение далеко от берега; Жуакин вернулся на борт, ловко уцепившись за бушприт, когда судно проходило мимо мыса. Наше счастье, что Жуакин попал на отлогий глинистый берег, где не было страшных падающих деревьев; несколькими ярдами дальше, где берег был отвесный, сложенный рыхлой землей, большие участки почвы вместе со всем покоившимся на ней лесным массивом были смыты водой, и от грохота обвала буря казалась еще ужаснее.

Неистовый ветер стих за какой-нибудь час, но потоки дождя продолжали изливаться часов до 3 утра; небо озаряли почти непрекращавшиеся вспышки бледной молнии, и из стороны в сторону без перерыва перекатывался гром. Наше платье, гамаки и пожитки насквозь пропитались водой, потоки которой струились между досками. Наутро все было тихо, но по небу расстилалась непроницаемая серая гряда туч, бросая тень на дикий ландшафт, который производил самое безотрадное впечатление. Эти шквалы с запада налетают обыкновенно около того времени, когда здесь, в средних частях Нижней Амазонки, кончается сухой сезон, т. е. около начала февраля, так что в этом году они начались гораздо раньше обычного. Почва и климат в этой части страны много суше, чем в области, расположенной дальше к западу, где густые леса и глинистая, влажная почва делает атмосферу значительно более прохладной. Поэтому бури можно объяснить тем, что, когда постоянный морской пассат затихает или вовсе перестает дуть, холодный влажный воздух устремляется вниз по реке.

26-го мы бросили якорь у большой песчаной отмели, соединенной с островом на середине реки, перед заливом Марака-Уасу. Здесь мы провели полдня на берегу: Пене хотелось просто побродить с детьми по пескам, а сеньоре Катите нужно было выстирать белье. Песчаная отмель быстро уходила под воду, так как уровень реки в то время поднимался; в середине сухого сезона отмель имеет около мили в длину и полмили в ширину. Лодочники любят эти открытые пространства, представляющие приятную перемену после однообразия леса, который одевает землю повсюду в других местах на реке. Дальше к западу отмели встречаются гораздо чаще и достигают больших размеров. Они расположены чаще всего в верхнем конце островов; действительно, последние обязаны своим происхождением наносам растительного вещества, образованного деревьями, которые растут на отмели. На острове росло главным образом дерево Cecropia peltata которое имеет полый ствол и гладкую бледную кору. Листья по форме сходны с листьями конского каштана, но несравненно крупнее; снизу они белые и, когда дует вожделенный пассат, показывают свою серебристую нижнюю сторону — отрадное зрелище для измученного путешественника в лодке. Дерево растет весьма своеобразно: ветви отходят почти под прямым углом к стволу, вокруг них, в малых мутовках, располагаются маленькие веточки и т.д., а листья растут на концах веточек, так что в общем дерево похоже на огромный канделябр. Cecropia различных видов характерны для бразильского лесного ландшафта; вид, о котором я рассказываю, растет в большом количестве на берегах Амазонки повсюду в низменных местах. Кое-где в изобилии растет также своеобразное дерево монгуба (Bombaxceiba); темно-зеленая, с серыми бороздами кора его громадного суживающегося ствола сразу бросается в глаза. Среди пальмовых деревьев на низменных местах главное место занимает жауари (Astrocaryumjauari), ствол которого, окруженный кольцами шипов, достигает большой высоты. По берегам острова были большие пространства, поросшие злаком Gynerium saccharoides, который украшен изящными гроздьями цветов, как у тростника, и вырастает до высоты 20 футов; листья у него располагаются веером около середины стебля. Я с удивлением обнаружил на возвышенных местах песчаной отмели знакомую листву ивы (Salixhumbotdtiana). Это карликовый вид, заросли которого похожи на лозняк; как и у английских ив, листья были населены маленькими жучками-листоедами. Многое из того, что я встретил во время прогулки, напомнило мне морской берег. Над головой летали стаи белых чаек, испуская свой столь хорошо известный крик, а у самой воды бегали кулички. Там и сям одиноко выступали голенастые птицы; одна из них, курикака (Ibismelanopis), взлетела, тихонько кудахча, и вскоре к ней присоединилась птица-единорог (Palatnedeacornuta), которую я спугнул в кустах; ее пронзительные вопли, напоминавшие крик осла, но еще более резкие, неприятно нарушали уединенность этих мест. Среди кустарников ивы виднелись стаи какой-то красивой птицы, принадлежащей к семейству Icteridae, или трупиалов, и украшенной пышным оперением из черных и шафраново-желтых перьев. Я провел несколько времени, наблюдая расположившуюся на деревьях Cecropia группу птиц вида, называемого туземцами тамбури-пара. Это была Monasa nigrifrons орнитологов; у нее скромное темно-серое оперение и оранжевый клюв. Она принадлежит к семейству бородаток, большая часть представителей которого отличается вялым, инертным нравом. Те виды, которые орнитологи объединяют в род Bucco, индейцы называют на языке тупи таи-асу-уира, т.е. птицами-поросятами. Иногда они часами сидят вместе на низких ветках в тени, проявляя некоторую деятельность только тогда, когда внимание их привлекают летящие мимо насекомые. Но эта стая тамбури-пара была отнюдь не вялой: они прыгали и гонялись друг за другом среди ветвей. Резвясь, они издавали по очереди по нескольку коротких мелодичных звуков, которые вместе составляли звонкий музыкальный хор, весьма поразивший меня.

27-го мы достигли возвышенного лесистого мыса Парентинс, который служит в настоящее время границей между провинциями Пара и Амазонка. Здесь мы встретили небольшую лодку, которая плыла вниз по реке в Сантарен. Хозяином лодки был свободный негр по имени Лима; он ехал с женой, чтобы обменять свой годовой урожай табака на европейские товары. Длинная и мелкая лодка была нагружена почти до предела. Негр жил на берегах Абакаши, реки изливающей свои воды в Канома — широкий внутренний проток, который простирается от реки Мадейра до Парентинса на расстоянии 180 миль. Пена предложил негру выгодные условия, сделка была заключена, и негр оказался избавленным от долгого путешествия. Это был, по-видимому прямой и честный малый; родом он был из Пернамбуку, имного лет назад поселился в этой части страны. С ним была девочка-индианка из племени мауэ, которое искони обитало в области, расположенной за Канома, между Мадейрой и Тапажосом. Мауэ считаются, и, по-моему, справедливо, ветвью большого народа мундуруку, которая отделилась в отдаленные времена и вследствие длительной обособленности приобрела, по-видимому, подобно многим другим бразильским племенам, иные обычаи и совершенно иной язык. Мундуруку, видимо, сохранили больше общих черт первоначального племени тупи, чем мауэ. Сеньор Лима говорил мне — и впоследствии я убедился, что это верно, — что в языках двух этих народностей вряд ли есть два одинаковых слова, хотя в обоих есть слова, очень близкие к словам языка тупи. В наружности девочки не было ровно ничего от дикарки: красивые черты лица, отнюдь не выступающие скулы, тонкие губы, открытое и приветливое выражение. Ее привезли сюда из отдаленного поселения ее племени на берегу Абакаши всего несколько недель назад, и она до сих пор не знала и пяти слов по-португальски. Индейцы, как правило весьма сговорчивы, пока молоды, но все жалуются, что, достигнув возраста половой зрелости, они становятся беспокойными и недовольными. Тогда у них проявляется врожденная нетерпимость к каким бы то ни было ограничениям, и самым лучшим обращением с ними не удается предотвратить их бегства от хозяев; они не возвращаются в малоки своих племен, но присоединяются к группам, которые, ведя кочевой, полудикий образ жизни, занимаются собиранием лесных и речных продуктов.

Мы оставались у Серра-дус-Парентинс всю ночь. На следующий день рано утром над вершинами деревьев навис легкий туман, а лес огласился воплями обезьян ваиапу-саи. Я вышел на берег с ружьем, и, хотя передо мной промелькнула стая обезьян, раздобыть экземпляр мне не удалось. Они были небольшого роста и покрыты длинной шерстью однородного серого цвета. По-моему, это был Calillthrix aonacophtlus. Порода, которой сложен возвышенный хребет Парентинса, — тот же крупный сцементированный окислами железа конгломерат, о котором я не раз говорил, что онвстречается близ Пара и в других местах. Вокруг было рассеяно множество отдельных глыб. Лес был чрезвычайно пестрый, с дерева на дерево протянулись спутанные кольца деревянистых вьющихся растений. По камням и стволам деревьев расстилались ремни кактусов. Многочисленные разнообразные мелкие папоротники красивой формы, лишайники и грибы из рода Boletus превращали местность в настоящий музей тайнобрачных растений. Я нашел здесь два прелестных вида жуков-усачей и одного крупного кузнечика (Pterochroza), широкие передние крылья которого походили на лист растения: когда они были сложены, насекомое оказывалось совершенно замаскированным; задние его крылья были украшены яркими глазками.

Негр покинул нас и направился вверх по узкому протоку Парана-мирим-дуз-Рамус («маленькая река ветвей», т. е. имеющая много ответвлений) к своему дому, до которого было 130 миль. Мы продолжали наше путешествие и вечером добрались до Вила-Новы, разбросанной деревни, насчитывавшей около 70 домов, многие из коих вряд ли заслуживали этого названия, так как были всего-навсего сбитыми из земли хижинами, — крытыми пальмовым листом. Здесь пробыли четыре дня. Селение построено на скалистом берегу, сложенном таким же крупнозернистым конгломератом, как тот, о котором уже столь часто упоминалось. В некоторых местах на конгломерате покоился слой глины табатинга. Почва в окрестности песчаная, и лес, большая часть которого, по-видимому, выросла заново, перерезается широкими аллеями; на юге и на востоке аллеи заканчиваются на берегах прудов и озер, которые тянутся цепью в глубине местности. Как только мы стали на якорь, я вместе с Луку отправился исследовать окрестность. Мы прошли с милю по мергелистому берегу, который был покрыт густым ковром цветущих кустарников, оживлявшихся множеством разнообразных восхитительных маленьких бабочек, а затем вошли по сухому руслу в лес. На расстоянии фурлонга русло перешло в широкое спокойное озеро, — берега которого, одетые травой самого мягкого зеленого оттенка, с небольшим наклоном поднимались от края воды к лесу, плотной стеной окружавшему озеро. Оно изобиловало водяной птицей: белоснежные цапли, полосатые серые цапли и аисты различных видов стояли рядами вокруг воды. Небольшие стаи ара суетились на самых высоких ветвях деревьев. Длинноногие пиозоки (Perrajacana) шагали по водяным растениям на поверхности пруда, а в кустах на берегу множество канареек (Sycaltsbrasiliensis) зеленовато-желтого цвета распевали свои короткие и не слишком мелодичные песни. Не пройдя и нескольких шагов, мы неожиданно наткнулись на пару жабуру-молеке (Mycteriaamericana), крупных птиц четырех с половиной футов в высоту из семейства аистов: птицы эти взлетели и спугнули остальных, и потому из шумных стай, пролетевших у нас над головой, мне досталась только одна птица. Проходя к дальнему концу озера, я заметил, что на поверхности воды покоится много крупных круглых листьев с подвернутыми кверху краями; это были листья водяной лилии виктории. Листья только что начали распускаться (3 декабря), некоторые еще оставались под водой, самые же крупные из тех, что достигли поверхности, имели почти 3 фута в поперечнике. Мы обнаружили на берегу монтарию, а в ней гребок, и я позволил себе позаимствовать ее у неизвестного владельца; Луку повел лодку среди великолепных растений, я принялся искать цветы, но ничего не нашел. Впоследствии я узнал, что растение это. встречается почти во всех озерах окрестности. Туземцы называют его фурну-ду-пиозока, т.е. печью Perra jacana, — листья формой походят на печи, в которых пекут маниоковую крупу. Мы видели много орлов разных видов и более мелких дневных хищных птиц; одна из них, черная каракара-и (Milvagonudtcollis), сидела на верхушке высокого голого пня, испуская, как обычно, лицемерные жалобные крики. Индейцы считают появление-этого орла дурным предзнаменованием: он нередко сидит на верхушках деревьев по соседству с их хижинами, и тогда они говорят, что это — предупреждение о предстоящей смерти кого-нибудь из домочадцев. Иные говорят, что его жалобный крик предназначен для привлечения беззащитных птиц. Маленькая отважная мухоловка бен-ти-ви (Saurophagussulphuratus) собирается группами по четыре — по пять и смело нападает на орла, прогоняя его с ветки, на которой он способен сидеть часами. Я застрелил трех хищников разных видов; они, а также аист магуари, два прекрасных золотисто-зеленых жакамара (Galbulachalcocephala) и полдюжины листьев водяной лилии составили тяжелую ношу, которую мы потащили обратно к челну.

Через несколько лет после этого посещения, а именно в 1854-1855 гг., я провел восемь месяцев в Вила-Нове. Округ, главным городом которого она служит, очень обширен: он тянется миль на 40 по берегам реки, но не насчитывает и 4 тыс. жителей. Больше половины населения чистокровные индейцы, живущие в полуцивилизованном состоянии на берегах многочисленных протоков и озер. Главными продуктами здесь являются каучук, копайский бальзам (который собирается на берегах Мадейры и рек, впадающих в проток Канома) и соленая рыба, заготовляемая в сухой сезон. Продукты эти отправляют в Пара для обмена на европейские товары. Немногочисленные семьи индейцев и метисов, которые живут в городе, своими личными качествами и общественным положением много уступают тем, среди которых я жил близ Пара и Камета. Живут они в убогих, ветхих земляных лачугах; женщины разводят на небольших клочках земли маниок; мужчины проводят большую часть времени на рыбной ловле, излишек рыбы продают и с достойной лучшего применения регулярностью напиваются кашасой, приобретаемой на выручку. Во время этого второго посещения Вила-Новы я собрал в ее окрестностях обширную коллекцию произведений природы. Будет, пожалуй, достаточно нескольких замечаний о некоторых, более интересных из них. Леса совершенно отличны по общему своему характеру не только от лесов Пара, но и вообще от лесов влажных районов, где бы то ни было на Амазонке. Здесь наблюдалась такая же скудость крупнолистных банановых и марантовых растений, как и в Обидусе. Низменные лесные пространства игапо, перемежающиеся повсюду с более возвышенными районами, не производят роскошной растительности, как в области дельты Амазонки. Они затопляются на три-четыре месяца в году, и, когда вода отступает, почва, которой очень тонкий покров аллювиального отложения сообщает некоторое плодородие, остается обнаженной или же покрытой слоем сухих листьев до следующего паводка. Участки эти выглядят тогда бесплодными: стволы и нижние ветви деревьев покрываются густым сохнущим илом, их обезображивают округлые комки пресноводных губок, которым длинные роговые иглы и сероватая окраска придают сходство с ежами. Густые заросли жесткой, причиняющей порезы травы, называемой тиририка, — чуть ли не единственная свежая растительность в сухой сезон. Быть может, густая тень, долгий промежуток времени, в течение которого земля пребывает под водой, и чрезвычайно быстрое высыхание с уходом воды — все это следует отнести к причинам, приводящим к бесплодию здешних игапо. Местность более возвышенная и сухая имеет повсюду песчаную почву, и обочины широких троп, прорезанных во вновь выросших лесах, окаймляет высокая грубая трава. Места эти кишат карапату — отвратительными клещами, относящимися к роду Ixodes; они забираются на концы листьев травы и прицепляются к платью проходящих мимо людей. Клещи причиняют много неприятностей. У меня ежедневно уходил целый час на то, чтобы снять их с моего тела после дневной прогулки. Здесь есть два вида клещей; оба сильно уплощенной формы, имеют четыре пары ног, толстый короткий хоботок и роговой наружный покров. Они имеют обыкновение прицепляться к коже, погружая в нее свой хоботок, а затем сосать кровь, пока их плоские тела не раздуются в шар. Впрочем, весь процесс этот происходит очень медленно, и, чтобы насосаться до отказа, они тратят несколько дней. Клещи не причиняют ни боли, ни зуда, но, если снимать их недостаточно осторожно, можно вызвать серьезное воспаление, так как хоботок легко отламывается и остается в ранке. Чтобы заставить клеща отстать, обычно прибегают к табачному соку. Они не прицепляются крепко к коже ногами, хотя каждая нога их снабжена парой острых и тонких клешней, соединенных с концом конечности гибким стебельком. Взбираясь на верхушки тонких былинок травы или к кончикам листьев, они удерживаются при помощи одних только передних ног, а остальные три пары вытянуты, готовые уцепиться за любое животное, какое только пройдет мимо. Более мелкий из двух видов — желтоватого цвета; клещи этого вида встречаются, пожалуй, чаще и иногда нападают целыми полчищами. Насосавшись, клещ достигает размера крупной дробинки; другой вид, который, к счастью, действует в одиночку, раздувается до размера горошины.

Кое-где в глубине местности почва сложена очень крупным песком и мелкими обломками кварца; деревья в этих местах не растут. Вместе со священником падри (отцом) Торкуату я посетил одно из этих лишенных деревьев пространств, или кампу, как их называют, расположенное за 5 миль от селения. Дорога туда вела через пестрый и красивый лес, насчитывающий много гигантских деревьев. Я не встретил здесь асаи, мирити, пашиубы и других пальм, которые встречаются только на богатых влажных почвах, но нередко попадалась великолепная бакаба, и росло множество разнообразных карликовых видов пальм маража (Bactris); одна из них, пеуририма, чрезвычайно изящна: она достигает 12-15 футов в вышину, а ствол ее не толще человеческого пальца. Когда мы подошли к кампу, весь этот прекрасный лес внезапно исчез, и перед нами раскинулось овальное пространство земли, мили на 3-4 в окружности, без единого кустика. Единственной растительностью была грубая волосистая трава, которая росла отдельными участками. Лес образовал живую изгородь вокруг этого изолированного поля, и опушка его состояла по большей части из деревьев, которые не растут в густом девственном лесу, например разнообразных кустарников Melastoma, низкорослых деревьев Byrsomina, мирта и лакри, ягоды которых выделяют шарики воска, похожего на гуммигут. По границам кампу росли также в большом количестве дикие ананасы. Плод был такой же формы, как у нашего культурного ананаса, но гораздо мельче — с яблоко средней величины. Мы сняли несколько довольно спелых плодов: они были приятны на вкус, имели аромат настоящего ананаса, но внутри оказалось множество полностью развившихся семян, между тем как съедобной мякоти было мало. За кампу дороги не было: дальше лежала земля, неведомая жителям Вила-Новы.

Единственным интересным млекопитающим, которое я встретил в Вила-Нове, была обезьяна неизвестного для меня вида, однако то было не туземное животное: ее привез один купец с реки Мадейры, из местности, расположенной несколькими милями выше Борбы. Это был ревун, вероятно Mycetes stramineus Geoffroy St. Hilaire. Ревуны — единственные обезьяны, которых туземцам не удается прирулить. Их часто ловят, но они не выживают в неволе и нескольких недель. Та обезьяна, о которой я рассказываю, была не вполне взрослой. Она имела 16 дюймов в длину, не считая хвоста; все туловище покрывала довольно длинная и блестящая грязно-белая шерсть, только усы и борода были коричневатого оттенка. Ее держали в доме вместе с обезьянами коаита и каиарарой (Cebusalbifrons). Оба эти веселых представителя отряда обезьян как будто даже старались привлечь внимание Mycetes, но та стремилась улизнуть, как только к ней кто-нибудь приближался. В первое время она изредка издавала ранним утром сердитый приглушенный рев. Низкий звук голоса обезьян-ревунов достигается, как известно, за счет барабанообразного расширения в гортани. Любопытно было наблюдать, какое незначительное мускульное усилие затрачивало животное, испуская этот глухой рев. Когда встречаешь ревунов в лесу, трое-четверо из них обычно сидят на самых верхних ветвях дерева. Их терзающий слух крик испускается, кажется, вовсе не для того, чтобы предупредить о внезапной опасности, по крайней мере если судить по пойманным экземплярам. Вероятно, рев служит для того, чтобы пугать врагов. Я не встречал Mycetes stramineus где-либо в иной части Амазонского края: в окрестностях Пара преобладает вид красноватого цвета (М. belze— buth); в узких протоках у Бревиса я подстрелил крупную совершенно черную обезьяну; еще один — желторукий вид, по рассказам туземцев, населяет остров Маражо, вероятно, это М. flavimanus, Kuhl; на некотором расстоянии вверх по Тапажосу водится ревун коричневато-черного вида; наконец, на Верхней Амазонке я встречал лишь Mycetes ursinus с блестящей шерстью желтовато-красного цвета.

В сухих лесах Вила-Новы я впервые увидал гремучую змею. Однажды, возвращаясь домой по узкой тропе, я вдруг услыхал совсем рядом дробный стук. Поблизости стояла высокая пальма, крону которой отягощали паразитные растения, и я подумал было что это трещит дерево, которое вот-вот упадет. Но ветер на мгновение стих, я понял, что шум идет с земли. Я повернул голову в том направлении, и тут меня испугало нечто вроде всплеска: теперь лишь я увидел, что чуть ли не из-под моих ног ползет, тяжело скользя, большая змея. Земля всегда до того загромождена гниющими листьями и ветками, что обнаружить змей можно только тогда, когда они движутся. Жители Вила-Новы не поверили, что я видел в их окрестности гремучую змею; действительно, нет сведений о том, что она вообще встречается в лесах; ее местообитанием служат открытые кампу: там, близ Сантарена, я убил несколько гремучих змей. Во время второго моего посещения Вила-Новы я видел еще одну гремучую змею. У меня была тогда собачка по имени Диаманти, которая обыкновенно сопровождала меня на прогулках. Однажды она кинулась в чащу и сделала стойку перед большой змеей, голову которой я увидел над листвой. Бестолковая зверушка подошла совсем близко, и тогда змея слегка приподняла хвост и затрясла своей страшной трещоткой. Прошло немало времени, прежде чем мне удалось отвести собаку. Случай этот наряду с рассказанным выше свидетельствует о том, как медлит пресмыкающееся, прежде чем совершить роковой прыжок.

Много досаждали и в то же время забавляли меня грифы урубу. Португальцы называют их корву, т.е. воронами; цветом и общим видом они несколько походят на грачей, но гораздо крупнее. Кожа вокруг клюва и горла у них обнаженная, черная и морщинистая. К концу дождливого сезона они собираются в огромных количествах в селениях и от голода набрасываются на все, что попадется. Мой повар, пока стряпал обед, не мог ни на мгновенье покинуть открытую кухню сзади дома из-за их воровских наклонностей. Некоторые из них всегда вертелись вокруг, выжидая удобного случая, и стоило только оставить кухню без охраны, как отважные мародеры забирались туда и поднимали клювами крышки кастрюль, чтобы полакомиться содержимым. Деревенские мальчишки, притаившись в засаде, стреляют в них из лука, и грифы стали гак бояться этого оружия, что их нередко можно отогнать, подвесив лук к стропилам кухни. С наступлением сухого сезона полчища урубу следуют за рыболовами к озерам, где пожирают отбросы рыбного промысла. К февралю грифы возвращаются в селение, но в это время они не так прожорливы, как перед летними своими вылетами.

Насекомые Вила-Новы в значительной степени те же, что в Сантарене и на Тапажосе. Впрочем, в каждом отряде имеется здесь по нескольку видов, не встречающихся нигде в других местах по Амазонке, не считая еще нескольких форм, которые правильно рассматривать как местные разновидности (или расы) видов, встречающихся в Пара, на северном берегу Амазонки или еще где-либо в тропической части Америки. Перепончатокрылые были особенно многочисленны, как то всегда бывает в местностях с песчаной почвой. Собранные мной сведения об их привычках удобнее будет изложить в рассказе о тех же или сходных видах, встречающихся в упомянутыx выше областях. На широких лесных аллеях встречалось несколько видов Morpho. Один из них представлял собой форму, близко родственную Morpho hecuba, о котором я говорил, чтo он встречается в Обидусе. Форма Вила-Новы в достаточной мере отличается от hecuba, чтобы считать ее особым видом, и описана под названием М. ctsseis. Форма эта, очевидно всего лишь местная разновидность М. hecuba, а область распространения вида в целом ограничена барьером широкой Амазонки. Зрелище этих колоссальных бабочек, носящихся парами и тройками на громадной высоте в неподвижном воздухе тропического утра, совершенно великолепно. Крыльями они взмахивают лишь через долгие промежутки времени: я видел, как они пролетали весьма значительное расстояние без единого взмаха. Мышцы их крыльев и грудь, к которой эти мышцы прикреплены, очень слабы по сравнению с большой площадью и весом крыльев; но большой размах крыльев, без сомнения, помогает насекомым сохранять направление полета в воздухе. Morpho относятся к самым заметным из насекомых, населяющих леса тропической части Амазонки; широкие прогалины лесов Вила-Новы, по-видимому, особенно для них подходящие, потому что я заметил здесь шесть видов. Самые крупные экземпляры Morpho cisseis имеют 7,5 дюйма в размахе. Другой, более мелкий вид, поймать который мне не удалось, был бледного серебристо-голубого цвета; когда бабочка взмахивала крыльями на большой высоте, блестящая поверхность ее крыльев сверкала в солнечных лучах, как зеркало.

Покончим, однако, с нашим путешествием. Мы покинули Вила-Нову 4 декабря. 5-го под легким ветерком судно перешло на противоположный берег и прошло вход в Парана-Мирим-ду-Арку, т.е. «маленькой реки дуги»: так называется короткий рукав главного русла, имеющий дугообразную форму и вновь соединяющийся с Амазонкой несколько ниже Вила-Новы. 6-го, миновав большой остров в середине реки, мы добрались до места, где полоса отвесных глинистых обрывов, называемая Баррейрус-ди-Карарауку, слегка отклоняется от направления главного русла реки, как и в Обидусе. Немного ниже этих обрывов находилось несколько домов поселенцев; Пена оставался здесь десять дней, чтобы поторговать, и я хорошо воспользовался этой задержкой, значительно пополнив свои коллекции.

В первом доме справляли какой-то праздник. Из-за мелководья мы бросили якорь на некотором расстоянии от берега. Рано утром к нам подошли три лодки, груженные соленой рыбой, ламантиновым жиром, домашней птицей и бананами — продуктами, которые владельцы хотели обменять на различные предметы, необходимые для фесты (праздника).

Вскоре я вышел на берег. Главой дома был высокий, хорошо сложенный цивилизованный тапуйо Марселину; на мой взгляд, вместе с женой, худощавой и крепкой деятельной старой индианкой, обязанности хозяев дома они выполняли великолепно. Общество состояло из 50-60 индейцев и мамелуку; некоторые из них знали португальский язык, но в разговорах между собой они пользовались только языком тупи. Праздник был в честь зачатия божьей матери, и, когда люди на берегу узнали, что у Пены на борту есть изображение святой, более красивое, чем у них, они поехали в лодках, чтобы одолжить его; Марселину взял на себя попечение о статуэтке — он тщательно обернул ее красиво отороченным белым полотенцем. Когда изображение было доставлено на берег, устроили шествие от причала к дому, дали салют из пары дрянных ружей, и затем святую аккуратно уложили в семейный ораториу. Вечером, после того как спели литанию и гимн, все собрались на ужин вокруг большой циновки, разостланной на ровной площадке вроде террасы перед домом. Ужин состоял из большой вареной пираруку, которую специально убили острогой утром, тушеной и жареной черепахи, груд маниоковой крупы и бананов. Старая госпожа с двумя молодыми девушками выказывали величайшую расторопность, прислуживая гостям; Марселину важно стоял рядом, наблюдая за нуждами гостей и отдавая необходимые распоряжения жене. Покончив с едой, приступили к обильной выпивке, а вскоре вслед за тем перешли к танцам, на которые пригласили нас с Пеной. Напитком служил главным образом спирт, который здешний народ сам перегоняет из маниоковых лепешек. Танцы были все одного и того же рода, а именно различные варианты ландума — эротического танца, сходного с фанданго, который был некогда заимствован у португальцев. Танцевали под аккомпанемент двух гитар с проволочными струнами, на которых по очереди играли молодые люди. Все проходило довольно спокойно, принимая во внимание, сколько было выпито крепкого спиртного, и бал длился до зари следующего утра.

Мы посетили один за другим все дома. Один дом был расположен в очаровательном месте, над широким песчаным пляжем у входа в Парана-Мирим-ду-Мукамбу — проток, ведущий к внутреннему озеру, где живут дикари племени мура. В доме этом жило, видимо, трудолюбивое семейство, но из мужчин никого не было: они солили пираруку на озерах. Дом, как и соседние, представлял собой простой каркас из кольев, крытый пальмовыми листьями, стены были кое-как оплетены и обмазаны землей; но этот был больше и внутри гораздо чище, чем остальные. Он был полон женщин и детей, которые целый день занимались своими разнообразными делами: одни плели гамаки в громоздкой раме, на которой держалась основа, тогда как челнок медленно пропускался рукой по всей шестифутовой ширине пряжи; другие пряли хлопчатобумажную нить; третьи чистили, отжимали и пекли маниок. Это семейство расчистило и обрабатывало большой участок земли; почва была необыкновенно богатая, на отвесных берегах реки близ дома обнажалась вся многофутовая глубина рыхлого растительного перегноя. Кроме обычных делянок с кукурузой, сахарным тростником и маниоком, тут имелась большая табачная плантация. Дом окружала роща капоковых, какаовых, кофейных и плодовых деревьев. Мы провели две ночи на якоре в мелководье напротив пляжа. Погода стояла самая великолепная, и полчища дельфинов кувыркались и фыркали вокруг лодки всю ночь.

В этом месте мы пересекли реку и вошли в узкий проток, который ведет в глубь острова Тупинамбаранса, к цепи озер, называемой Лагус-ди-Карарауку. Вдоль рыхлых землистых берегов несется страшное течение, вгрызающееся в них и заваливающее реку остатками леса. Устье протока лежит милях в 25 от Вила-Новы; вход в него шириной всего ярдов 40, но дальше проток сильно расширяется. В течение тех суток что мы провели там, нам доставляли жестокие страдания укусы насекомых. Ночью совершенно невозможно было уснуть из-за москитов; они мириадами нападали на нас и без долгого жужжания усеивали наши лица столь же густо, как капли воды в ливень. Люди набивались в каюты и пытались отогнать паразитов дымом горящих тряпок, но толку было мало, хотя сами мы в это время чуть не задохнулись. Днем муха мотука, куда более крупная и страшная, чем москиты, настойчиво требовала своей доли крови. Она изводила нас еще много дней спустя, но это место было, по-видимому, ее родиной. Вид этот описан Перти, автором энтомологической части отчета о путешествиях Спикса и Марциуса, под названием Hadrus lepidotus. Это представитель семейства Tabanidae и, действительно, близко родствен Haematopota pluvialis — коричневой мухе, которая часто встречается в летнее время на опушках лесов в Англии. Мотука бронзово-коричневого цвета; хоботок ее состоит из пучка роговых ланцетиков, более коротких и широких, чем у других представителей семейства, к которому она принадлежит. Укол ее не причиняет большой боли, но на теле оказывается такая большая ранка, что из нее маленькой струйкой течет кровь. Сонмы их летают весь день вокруг лодки, и иногда на чью-нибудь лодыжку одновременно садятся восемь-десять мух. Движения мухи неуклюжи, и, когда она садится, ее легко убить пальцами. Пена отправился на монтарии вперед, к местам, где ловят пираруку, на озеро, расположенное в глубине местности; но. добраться туда ему не удалось из-за большой длины и запутанности протоков, поэтому, потеряв понапрасну день, во время которого я, впрочем, совершил полезную прогулку в лес, мы снова перешли к другому берегу реки и 16-го продолжали наше плавание вдоль северного берега.

Глинистые обрывы Карарауку тянутся на несколько миль. Твердые пласты розового и красного цвета здесь чрезвычайно толсты и кое-где имеют плотную каменистую структуру. Высота обрыва от 30 до 60 футов над средним уровнем реки; глина залегает на пластах такого же крупнозернистого сцементированного окислами железа конгломерата, как тот который столь часто упоминался. Огромные глыбы этого последнего были отделены от обрыва и унесены силой стечения наверх, где видны теперь залегающими на глинистых террасах. Поверх всего лежит слой песка и растительного перегноя, на котором растет высокий лес, доходящий до самого края обрыва. Миновав эти баррейру [обрывы], мы продолжали наш путь вдоль низменного необитаемого берега, одетого повсюду, где только он поднимался выше верхнего уровня воды, обычными ярко окрашенными лесами возвышенных участков игапо; широкие и правильной формы листья пальмы мурумуру, которой здесь чрезвычайно много, великолепно украшали лес. Там же, где почва была ниже верхнего уровня разливов Амазонки, преобладали деревья Cecropia, иногда разбросанные по лужайкам с высокими широколистными травами вокруг маленьких озер, которые изобилуют водяной птицей. На большей части берега встречались аллигаторы; кое-где мы видели также небольшие стада Capybara (крупный грызун, нечто вроде колоссальной морской свинки) вбуйной листве на илистых отмелях; там и сям прыгали с разбегу с дерева на дерево стаи обезьян — изящных саимири (Chrysothnxsciureus) и резвых каиарар (Cebusalbifrons). 22-го мы миновали устье самого восточного из многочисленных протоков, которые ведут к большому внутреннему озеру Сарака, а 23-го пробирались по ряду проливов между островами, где, за 90 миль от последнего дома у Карарауку, снова увидели человеческое жилье. 24-го мы прибыли в Серпу. Серпа — небольшое селение, состоящее домов из 80, оно построено на берегу, поднимающемся на 25 футов над уровнем реки. Слои глины табатинга, которые здесь перемешиваются со шлаковидным конгломератом, в некоторых местах склона красиво раскрашены в разные цвета; этому обстоятельству городок обязан своим названием на языке тупи — Итакуатиара, что означает «полосатая (или раскрашенная) скала». Это — старое поселение; некогда оно служило местопребыванием окружного правительства, власть которого распространялась на Барра-ду-Риу-Негру. В 1849 г. это была жалкая на вид деревушка, но впоследствии она возродилась так как Амазонская пароходная компания выбрала ее местом для постройки паровой лесопильни и черепичных фабрик. Мы прибыли в сочельник, когда селение выглядело весьма оживленно: на праздник собралось много народу. Порт был полон лодок, больших и малых, — от монтарии с ее сводчатым навесом из плетеных лиан и листьев маранты до двухмачтовой куберты мелочного торговца; последний заехал сюда поторговать с поселенцами, явившимися на праздник из дальних ситиу. Мы бросили якорь рядом с игарите, хозяином которой был старый индеец жури; большое черное пятно вытатуированное посередине лица, и волосы, коротко подстриженные повсюду, за исключением одной полоски на лбу, очень безобразили его. После полудня мы высадились на берег. Население, кажется, состояло главным образом из полуцивилизованных индейцев, которые жили, как обычно, в неотделанных земляных лачугах. Извилистые улицы заросли сорняками и кустарниками, изобиловавшими мокуимом — крохотным ярко-красным клещом; люди, проходя мимо, увлекают клещей своим платьем, а те, прицепляясь во множестве к коже человека, вызывают очень неприятный зуд. Немногочисленные белые, а также зажиточные мамелуку занимали жилища более основательные — беленые и крытые черепицей. Все — и мужчины и женщины — показались мне гораздо более сердечными, но в то же время и более грубыми по своим манерам, нежели все те бразильцы, с которыми я встречался до сих пор. С одним из них, капитаном Мануэлом Жуакином, я был знаком еще долгое время спустя; это был живой, смышленый и вполне добросердечный человек, за благородство и неизменное дружелюбие к иностранным резидентам и случайным путешественникам пользовавшийся доброй славой повсюду в глубине страны. Многие из этих превосходных людей были весьма состоятельны: они владели торговыми судами, невольниками и обширными плантациями какао и табака.

Мы провели в Серпе пять дней. Часть из тех церемоний, которые мы наблюдали в Рождество, представляла интерес: почти те же обряды, которым более 100 лет тому назад миссионеры-иезуиты обучили коренные племена, поселившиеся в этом месте под их влиянием. Утром все женщины и девушки, разодетые в белые газовые рубашки и яркие ситцевые юбки, отправились процессией в церковь, предварительно обойдя городок, чтобы захватить с собой разных мордому, т.е. распорядителей, в обязанности которых входит помогать жуису на фесте. Каждый из распорядителей нес с собой длинный белый тростниковый стебель, украшенный цветными лентами; с ними шла и детвора в весьма нелепых украшениях. Возглавляли шествие три старые индианки, которые несли сайре — большую полукруглую раму, обтянутую бумажной тканью и усеянную украшениями, зеркальцами и т.д. Они качали раму вверх и вниз, распевая все время монотонный жалобный гимн на языке тупи, и часто оборачивались назад, к процессии, которая тогда на несколько мгновений останавливалась. Мне говорили, что это сайре служило иезуитам для привлечения в церковь дикарей, которые повсюду следовали за зеркалами: они видели там волшебным образом отраженные собственные лица. Вечером повсюду царило добродушное веселье. Негры, у которых был святой их собственного цвета — святой Бенедиту, справляли праздник отдельно от остальных и проводили всю ночь за пением и пляской под музыку длинного барабана (гамба) и каракаша. Барабан представлял собой полое бревно, обтянутое с одной стороны кожей; исполнитель играл, сидя на нем верхом и колотя костяшками пальцев; каракаша — бамбуковая трубка с надрезами, производящая резкий дребезжащий звук, когда по надрезам проводят жестким прутом. Не найдется, пожалуй, ничего, что превосходило бы унылым однообразием эту музыку и пение, которые продолжались с неослабевающей силой всю ночь напролет. Индейцы не устроили пляски, потому что белые и мамелуку увели всех хорошеньких цветных девушек на свой собственный бал, а пожилые индианки предпочитали наблюдать, нежели самим принимать участие в веселье. Кое-кто из их мужей присоединился к неграм и очень быстро напился допьяна. Любопытно было видеть, какими многоречивыми становились молчаливые в обычных условиях краснокожие под действием спиртного. Негры и индейцы в извинение своей невоздержанности говорили, что белые напиваются допьяна на другом конце города, и это была совершенная правда.

Мы покинули Серпу 29 декабря в сопровождении старого плантатора по имени сеньор Жуан Тринидади, в ситиу которого, расположенном напротив устья Мадейры, Пена намеревался провести несколько дней. 29-го и 30-го наш путь лежал по узким протокам между островами. 31-го мы прошли последний из них и увидали на юге обширное, как море, водное пространство, где Мадейра, крупнейший приток Амазонки, совершив путь в 2000 миль, смешивает свои воды с водами царя рек. Я никак не ожидал увидеть слияние таких громадных масс воды здесь, уже почти за 900 миль от моря. Пока я неделями странствовал по несколько однообразной реке, нередко стиснутой между островами, и близко знакомился с ней, ощущение размеров этой громадной водной системы постепенно ослабевало, но здесь величественное зрелище возродило во мне первоначальные чувства изумления. В таких местах, как это, склоняешься к мысли, что жители Пара не слишком преувеличивают, называя Амазонку Средиземным морем Южной Америки. За устьем Мадейры Амазонка раскинулась величественным плесом; судя по внешнему виду, казалось, что до этого огромного увеличения ее вод она была по ширине ничуть не меньше, чем после него. Вода в Мадейре спадает и прибывает не одновременно с Амазонкой: подъем и спад воды происходят здесь месяца на два-три раньше, так что теперь Мадейра была полноводнее главной реки. Поэтому струи ее свободно уходили далеко от устья, неся на себе длинную вереницу плавучих деревьев и кусков дерна с травой, вырванных из рыхлых берегов в нижней части ее течения. Впрочем, струи не достигали середины главного потока, а относились к южному берегу.

Здесь быть может, уместно привести некоторые собранные мной сведения относительно этой реки. Мадейра су доходна на протяжении около 480 миль от устья: дальше начинается ряд водопадов и порогов, которые с отдельными участками спокойной воды в промежутках тянутся около 160 миль, а затем снова идет длинный отрезок, пригодный для судоходства. Бывает, что лодки спускаются по реке из Вила-Белы во внутренней провинции Мату-Гросу, но случается это не так часто, как в прежние времена, и мне довелось услышать лишь об очень немногих людях, совершивших в последние годы попытку подняться по реке до этого места. Река была исследована португальцами в начале XVIII столетия; главный и в настоящее время единственный город на ее берегах — Борба, в 150 милях от устья, был основан в 1756 г. Вплоть до 1853 г. нижнее течение реки — до пункта милях в 100 за Борбой — регулярно посещалось торговцами из Вила-Новы, Серпы и Барры: они приезжали собирать сарсапарель, копайский бальзам, черепаховое масло и торговать с индейцами, отношения с которыми строились на дружественной основе. В 1853 г. в эту область устремилось много сборщиков каучука, побуждаемых высокой ценой (2 шиллинга 6 пенсов за фунт), которая установилась в то время на этот продукт в Пара, и вот тогда-то начались неприятности е арара, свирепым и не поддававшимся влиянию цивилизации индейским племенем. Индейцы арара напали на несколько лодок и вырезали всех, кто находился на борту, — как индейцев экипажа, так и белых торговцев. План их заключался в том, чтобы устроить засаду у песчаных пляжей, где лодки останавливались на ночлег, и нападать на спящих путников. Иногда они делали вид, будто желают торговать, а затем, как только купец оказывался в невыгодной позиции, принимались обстреливать его и команду из-за деревьев. Оружием им служили дубинки, луки и грозные стрелы такуара — с наконечником из куска твердого бамбука, которому придана форма наконечника копья; они пускают стрелу с такой силой, что она пронзает человеческое тело насквозь. Белые из Борбы стали предпринимать карательные экспедиции, добившись помощи воинственных мундуруку, которые издавна враждовали с арара. Такое положение дел длилось два или три года, отчего путешествие вверх по Мадейре оказывалось опасным предприятием: дикари нападали на всех пришельцев. Кроме арара и мундуруку (последнее племя дружески расположено к белым, занимается земледелием и населяет внутреннюю часть страны между Мадейрой и областью за Тапажосом), на Нижней Мадейре в настоящее время живут еще два племени индейцев, а именно парентинтины и мура. О первом племени мне многого услышать не довелось; мура же ведут праздную, безмятежную жизнь на берегах лабиринта озер и протоков, которые прорезают низменность по обеим сторонам реки ниже Борбы. Арара относятся к племенам, не разводящим маниок; у них нет постоянных жилищ. Телосложением и наружностью они очень похожи на мундуруку, хотя резко отличаются от них по обычаям и общественному устройству. Они красят подбородки в красный цвет посредством уруку (анатто); с обеих сторон лица, от углов рта к вискам, у них обычно проходит черная татуированная полоса. Арара до сих пор не выучились употреблению огнестрельного оружия, не имеют лодок и ведут бродячую жизнь в глубине страны, питаясь дичью и дикими плодами. Когда они хотят переправиться через реку, то сооружают временный челнок из толстой коры деревьев, придавая ей форму лодки при помощи лиан. От одного торговца из Сантарена, которого едва не убили арара в 1854 г., я слышал, что племя насчитывает 2 тыс. воинов. Число это, должно быть, преувеличено, как преувеличивается обыкновенно численность и других бразильских племен. Когда индейцы выказывают враждебное отношение к белым, это объясняется, по-моему, какой-либо обидой, нанесенной им белыми: действительно, сначала бразильские краснокожие проявляют уважение к европейцам. Они чрезвычайно не любят, когда их принуждают к службе, но если пришельцы являются с дружественными намерениями, индейцы встречают их хорошо. Рассказывают, впрочем, что сперва индейцы Мадейры были враждебно настроены к португальцам; племена мура и торази нападали тогда на путешественников. В 1855 г. я встретился с одним американцем, стариком по имени Кемп, который жил много лет среди индейцев на Мадейре, поблизости от заброшенного поселения Крату. Он рассказал мне, что соседи его были благожелательные и приветливые люди и что резня, устроенная арара, была вызвана одним торговцем из Барры, который беспричинно обстрелял одно их семейство, убил родителей и увез с собой детей, чтобы использовать в качестве домашней прислуги.

Мы задержались в ситиу сеньора Жуана Тринидади на девять дней. Поместье расположено на полосе возвышенных игапо, которые поднимаются, впрочем, всего на несколько дюймов над верхним уровнем воды. Полоса протянулась на большое расстояние вдоль северного берега; почва, состоящая из аллювия и богатого растительного перегноя, чрезвычайно плодородна. Такие местности заселяются в этой стране в первую очередь, и весь берег на протяжении многих миль усеян одиноко стоящими, приятными на вид ситиу, вроде того что принадлежало нашему другу. Хозяйство было довольно безлико, дом и надворные строения занимали большое пространство земли. Трудолюбивый владелец был, по-видимому, мастером на все руки — и плантатором, и торговцем, и рыболовом, и судостроителем (на стапеле под большим навесом как раз стояла большая игарите). С удовольствием смотрел я на это процветающее хозяйство, которое велось с применением почти одного только свободного труда — фактически силами одной семьи и ее помощников. У Жуакина Тринидади была всего одна невольница; остальную рабочую силу составляли браг и невестка, два крестника, один свободный негр, один или два индейца и семейство мура. И он и жена его были мамелуку; негритянские детишки неизменно называли их отцом и матерью. Порядок, изобилие и удобства, созданные здесь, свидетельствовали о том, какой эффект могут дать в этой стране трудолюбие и хорошее ведение дел без применения рабского труда. Но избыточная продукция таких маленьких плантаций совершенно ничтожна. Все, что мы видели, было создано после беспорядков 1835-1861 гг., во время которых Жуан Тринидади много претерпел: ему пришлось бежать, и индейцы мура разрушили его дом и плантации. По берегам реки тянулась большая, хорошо очищенная от сорняков какаовая роща, состоявшая тысяч из восьми деревьев, а дальше вглубь находились крупные плантации табака, маниока, кукурузы, рисовые поля, бахчи с дынями и арбузами. Около дома был огород, в котором, кроме чудесного ассортимента тропических овощей, росли капуста и лук, ввезенные из Европы. Не следует думать, что плантации и сады были огорожены или содержались в полном порядке: такого никогда не бывает в этой стране, где рабочих рук так мало; вообще увидеть овощи и хоть кое-как прополотую землю было делом совершенно-необыкновенным-. Пространство вокруг дома было в изобилии засажено плодовыми деревьями; некоторые из них, принадлежавшие к порядку аноновых, давали вкусные плоды величиной с голову ребенка, наполненные сладкой ароматной мякотью, которую нужно есть ложкой; кроме того, тут росли апельсины, лимоны, гуйява, груши, авокадо, абиу (Achrascatntto), женипапа и бананы. Под сенью плодовых стояли роскошные кофейные деревья. К столу всегда бывало вдоволь рыбы, которую мура, исполнявший в хозяйстве обязанности рыболова, каждое утро ловил в нескольких сотнях ярдов от порта. Главными видами рыбы были сурубим, пирапиеуа и пирамутаба — три вида Siluridae, относящиеся к роду Pimelodus. К рыбе мы употребляли приправу под названием арубе, совершенно мне незнакомую; она имеет вид желтой массы и приготовляется из ядовитого сока маниоковых корней, который варят до выпадения крахмала, или тапиоки, и приправляют стручковым перцем. Перед употреблением соус выдерживают несколько недель в бутылях из кремнистой глины. Оказывается, это самая вкусная приправа к рыбе. Гораздо больше, чем арубе, распространен внутри страны тукупи, другой соус, также приготовляемый из маниокового сока. Готовят его так: после отделения тапиоки чистую жидкость ежедневно кипятят или нагревают в продолжение нескольких дней подряд, а затем приправляют перцем и мелкой рыбкой; выдержанный соус имеет вкус сока из анчоусов. Обычно это жидкость, но племена жури и миранья на Япура делают его в виде черной пасты по способу, узнать который мне не удалось; тогда его называют тукупи-пишуной, или черным тукупи. Я наблюдал, как индейцы на Тапажосе, где рыбы очень мало, приправляли тукупи муравьями сауба. Там его употребляют по большей части как приправу к такака, еще одному изделию из маниока, состоящему из крахмала, взбитого в кипящей воде.

Я остался очень доволен теми девятью днями, которые мы провели в этом месте. Наши хозяин и хозяйка заинтересовались моими делами; мне уступили одну из лучших комнат в доме, а молодые люди совершали со мной долгие прогулки по окрестным лесам. Я почти не видел здесь сколько-нибудь тяжкого труда. Все вставали с рассветом и шли к реке купаться; затем следовала неизменная чашка ароматного крепкого кофе, после чего приступали к делам. На плантациях в эту пору работы почти не было: какао и табак еще не поспели, а прополка уже окончилась. Приготовлением фариньи занимались только женщины. Мужчины бездельничали: они отправлялись на охоту и рыбную ловлю или занимались пустячными делами около дома. Единственная тяжелая работа, выполняемая в течение года в этих хозяйствах, — это рубка леса для расчистки новых участков; лес рубят в начале сухого сезона — с июля по сентябрь. Чем бы ни занимались люди, они не прекращали работы в жаркие часы дня. Те, кто уходил в лес, брали с собой обед — мешочек с фариньей и ломоть соленой рыбы. К заходу солнца все возвращались домой; тогда скромно ужинали и к 8 часам, испросив благословения у патриарха — главы дома, отправлялись по своим гамакам спать.

Кроме нас, тут был еще один гость — негр, которого Жуан, Тринидади представил мне как самого старого и самого дорогого своего друга, спасшего ему жизнь во время мятежа 1835 г. К сожалению, я запамятовал его имя; он был свободный человек и владел собственным ситиу, расположенным на расстоянии около дня пути отсюда. Он отличался той же мужественной манерой держать себя, какую я с удовольствием замечал у многих других свободных негров, но его спокойное, серьезное поведение и глубокомысленное, благожелательное выражение лица свидетельствовали о том, что это был незаурядный представитель своего класса. Он рассказал мне, что был близким другом нашего хозяина в продолжение 30 лет и ни разу между ними не произошло ни малейшей размолвки. В начале беспорядков 1835 г. он узнал о тайном заговоре, замышлявшемся против его друга: Жуана собирались убить какие-то негодяи по той единственной причине, что они должны были Тринидади деньги и завидовали его благосостоянию. Такие вот люди и возбуждали у мура нелепую и жестокую вражду к белым. Негр отправился глубокой ночью один в шестичасовое плавание в монтарии, чтобы предупредить своего компадри (кума) об уготованной ему участи, и дал ему тем самым время бежать. Я с удовольствием наблюдал, какую сердечность во взаимных чувствах и какое уважение друг к другу проявляли оба старика: они часами сидели вместе под выходившим на широкую реку навесом, наслаждаясь прохладным ветерком и беседуя о былых временах.

Жуан Тринидади славился своим табаком и сигаретами, потому что он затрачивал много усилий на приготовление тауари — обертки, которая делается из внутренней части древесной коры, расщепляемой на тонкие, как бумага, слои. Употребляется кора многих деревьев, в том числе Courataria guianensis и ореха сапукаи, принадлежащих к одному и тому же порядку растений. Кора разрезается на длинные полосы, имеющие ширину, достаточную для свертывания сигареты; затем отделяют внутреннюю часть, варят ее, обколачивают деревянным молотком и выставляют на несколько часов на воздух. Некоторые виды обертки имеют красноватый цвет и вяжущий вкус. Обертка, которую готовил наш хозяин, была прекрасного атласно-белого цвета и совершенно безвкусна. Из одной полоски коры он получал 60, 80, а иногда и 100 слоев. Лучший в Бразилии табак выращивается в окрестностях Борбы на Мадейре, на жирном черном суглинке, но и на этом берегу, на сходной почве, Жуан Тринидади и его соседи выращивали табак отличного качества. Табак свертывают в тонкие сигареты, дюйма полтора в поперечнике и шесть в длину, суживающиеся с обоих концов. Когда листья табака собраны и несколько подсушены, у них обрывают среднюю жилку и раскладывают на циновке, где свертывают их, придавая желательную форму. Делают это женщины и дети, которые также занимаются посадкой, прополкой и уборкой табака. Процесс уплотнения свернутых сигарет — долгая и трудная работа, и выполнять ее могут только мужчины. Для этой цели употребляются очень прочные веревки. Их делают из внутреннего слоя коры тонкого дерева уаисима с легкой древесиной, из коры можно выколотить большое количество прекраснейшей шелковистой нити длиной во много футов. На мой взгляд, эту нить могли бы с пользой применять английские промышленники, если бы им удавалось доставать ее в большом количестве. Дерево в изобилии встречается на рыхлых почвах южного берега Нижней Амазонки и растет очень быстро. Когда свернутые сигареты достаточно хорошо спрессованы, их обвязывают узкими ремнями замечательной прочности, вырезаемыми из коры вьющейся пальмы жаситара (Desmoncusmacracanthus), после чего они готовы для продажи или употребления.

Чрезвычайно приятно было бродить по принадлежавшей нашему хозяину какаовой плантации. Земля была очищена от подлеска, деревья имели футов 30 в вышину и давали густую тень. Их посещали два вида обезьян, которые, как мне говорили, производили громадные опустошения, когда плоды созревали. Одна из обезьян, макака прего (Cebusdrrhifer?), — предерзкий воришка; она портит больше того, что съедает. При этом она беспорядочно обрывает и разбивает плоды, а собираясь вернуться в лес, уносит с собой все, что только может захватить, в руках и под мышками Другой вид — хорошенькая маленькая Chrysothrix sciureus, — наевшись на месте, ничего с собой не уносит. Разнообразные красивые насекомые грелись среди зелени, куда сквозь шатер широких нежно-зеленых листьев проникали случайные солнечные лучи, а по траве сновало взад и вперед множество изящных длинноногих скакунов (Odontocheilaegregia).

Мы покинули это место 8 января и после полудня 9-го достигли Матари, жалкого маленького поселения индейцев мура Здесь мы вновь бросили якорь и вышли на берег. Селение состояло из двух десятков хижин, кое-как сбитых из земли, и даже на фоне роскошного леса имело самый убогий вид. Кучка индейцев поселилась здесь много лет тому назад на месте покинутой миссии, и недавно правительство, чтобы распространить свою власть на этих не поддававшихся до сих пор никакому влиянию дикарей, направило сюда постоянного правителя. Эта мера, однако, не обещала как будто иного результата, кроме ухода индейцев в глухие места, на берега внутренних вод, где они охотились с давних времен; и, действительно, многие семейства уже удалились туда. Отсутствие обычных культурных деревьев и растений придавало селению какой-то обнаженный и нищенский вид. Я вошел в одну из хижин, где несколько женщин занимались стряпней. Над огнем, разведенным в середине низкого помещения, жарились куски большой рыбы; внутренности ее были разбросаны на полу, где сидели на корточках женщины с детьми. На лицах у них было застенчивое, доверчивое выражение; тела покрывала черная грязь, намазанная на кожу длят защиты от москитов. Дети были голые, женщины носили юбки из грубой ткани, не подрубленные снизу и окрашенные пятнами муриши — краски из древесной коры. На одной женщине было надето ожерелье из обезьяньих зубов Тут не было почти никакой домашней утвари — все было голо, за исключением двух грязных сплетенных из травы гамаков, висевших по углам. Я обратил внимание, что за домом отсутствовали обычные навесы для приготовления маниока с окружающими их капоковыми, какаовыми, кофейными и лимонными деревьями. Около низкого открытого входа стояло двое или трое молодых людей. Это были крепкие ребята, но сложенные не так пропорционально, как бывают обыкновенно сложены полуцивилизованные индейцы Нижней Амазонки. Их грудные клетки отличались замечательной шириной, а руки поразительной толщиной и мускулистостью. Ноги казались короткими по отношению к длине их туловища; выражение лиц было, без сомнения, более угрюмым и свирепым, а кожа более темной, чем то обычно бывает у бразильских краснокожих. Прежде чем мы вышли из хижины, в нее вошла чета стариков: муж нес весло, лук, стрелы и острогу, женщина согнулась под тяжестью большой корзины, наполненной пальмовыми плодами. Мужчина был низкого роста, длинные грубые волосы, нависшие надо лбом, придавали ему дикий вид. В обеих губах его были проколоты отверстия, как то и бывает обыкновенно у пожилых мура, которые встречаются на реке. В былые времена мура, выходя навстречу пришельцам или на войну с врагами, носили в этих отверстиях клыки дикого кабана. Мрачная дикость, грязь и бедность народа в селении навели на меня грусть, и я с радостью вернулся в лодку. Индейцы не встретили нас сколько-нибудь любезно; они даже не обратились к нам с обычными приветствиями, какие употребляют все полуцивилизованные и многие дикие индейцы при первой встрече. Они докучали Пене, выклянчивая кашасу, которую, видимо, считали единственной хорошей вещью, принесенной белым человеком. Так как в обмен им предложить было нечего, Пена им отказал. Индейцы следовали за нами, пока мы спускались к гавани, и когда их собралось около дюжины, стали серьезно беспокоить нас. Они захватили с собой пустые бутыли и обещали рыбу и черепах, если только мы дадим им в кредит вожделенного агуарденти [водки], или кауима, как они его называли. Пена был неумолим: он приказал команде поднять якорь, и разочарованным дикарям оставалось только кричать во все горло с вершины берега нам вслед, пока мы уносились прочь.

Мура пользуются дурной репутацией повсюду в этой части Амазонки: полуцивилизованные индейцы так же бранят их, как и белые поселенцы. Все отзываются о них, как о людях, не заслуживающих доверия, ленивых, вороватых, и жестоких. У них больше, нежели у всех других индейцев, развито нерасположение к оседлой жизни, регулярному труду и службе у белых: действительно, отвращение их к какому бы то ни было сближению с цивилизованной жизнью непобедимо. Однако большая часть этих недостатков свойственна, хотя и не в такой степени, характеру бразильского краснокожего вообще. Мне кажется, нет никаких оснований считать, что мура имеют иное происхождение, нежели благородные земледельческие племена, принадлежащие к народности тупи с некоторыми из них мура — близкие соседи, несмотря на то что самый разительный контраст в чертах их наружности и нравах наталкивает на мысль, что происхождение у них иное, как, например, у семангов Малакки по сравнению с малайцами.

Мура представляют собой просто-напросто боковую ветвь тупи: обособленные группы вырождались, ибо они жили, по всей вероятности, в течение очень многих веков на игапо, питаясь одной только рыбой, и были вынуждены постоянно кочевать в поисках пищи. Те племена, которые, как полагают, состоят в более близком родстве с тупи, отличаются оседлым земледельческим образом жизни, хорошо выстроенными жилищами, навыками во многих искусствах, например в производстве раскрашенных гончарных изделий и ткацком ремесле, общим характером татуировки, общественной организацией, послушанием вождям и т.д. Мура стали народом рыболовов-кочевников, незнакомых ни с земледелием, ни с иными искусствами, которыми владеют их соседи. Они не строят основательных и постоянных жилищ, а живут отдельными семьями или небольшими группами, кочуя с места на место по берегам тех рек и озер, которые всех более изобилуют рыбой и черепахами. На каждой стоянке они сооружают временные хижины у самой воды, передвигая их вверх или вниз по берегу, по мере того как вода прибывает или убывает. Свои челны они делали когда-то из толстой древесной коры, которой придавали полукруглую форму при помощи деревянистых лиан; в настоящее время такие лодки встречаются редко, так как большая часть семейств владеет монтариями, которые мура ухитряются время от времени красть у поселенцев. Пища их состоит главным образом из рыбы и черепах, ловить которых они большие мастера. Соседи мура рассказывают, что они ныряют за черепахами и хватают их за ноги; я думаю, что они ловят так черепах в мелких озерах, где те застревают в сухой сезон. Они стреляют рыбу из лука и не имеют никакого понятия об ином способе приготовления ее, кроме поджаривания. Не вполне ясно, все ли племя было искони незнакомо с земледелием, поскольку некоторые семьи по берегам рек за Вила-Новой, вряд ли овладевшие этим искусством в недавние времена, возделывают маниок; но, как общее правило, единственная растительная пища, употребляемая мура, — бананы и дикие плоды. Родина этого племени — берега Нижней Мадейры. По-видимому, мура с самого начала были враждебно настроены по отношению к европейским поселенцам: грабили их ситиу, подстерегали лодки и убивали всех, кто только попадал в их руки. Около 50 лет тому назад португальцам удалось обратить против мура воинственных мундуруку, и последние за многие годы преследования значительно ослабили племя мура и увели большую часть людей с их обиталищ на берегах Мадейры. В настоящее время мура рассеяны отдельными группами и семьями по широкому простору местности по берегу главной реки от Вила-Новы до Катуа близ Эги, на расстоянии 800 миль. Со времени беспорядков 1835-1836 гг., когда мура произвели большие опустошения среди мирных поселений от Сантарена до Риу-Негру, а мундуруку в союзе с бразильцами преследовали их и уничтожили в большом количестве, они не доставляли серьезных неприятностей.

У мура есть один любопытный обычай, который я хочу описать прежде, чем покончу с этим отступлением от рассказа о путешествии: они нюхают сильно раздражающий порошок, сопровождая это особыми церемониями. Порошок называется парика и приготовляется из семян вида инга (порядок бобовых). Созревшие семена сушат на солнце, толкут в деревянных ступах и хранят в бамбуковых трубках. Когда наступает пора приготовления нюхательного порошка, устраивается многодневная попойка — нечто вроде праздника полурелигиозного характера; бразильцы называют ее куа-рентеной. Начинают индейцы с того, что пьют большое количество каизумы и кашири — перебродивших напитков из разных плодов и маниока, но предпочитают они кашасу (ром), если только могут ее добыть. За короткое время они напиваются почти до бессознательного состояния полуотравления и тогда начинают нюхать парика. С этой целью, мура разбиваются на пары, и каждый из партнеров, взяв трубку с нюхательным порошком и исполнив какую-то невнятную пантомиму, изо всех сил вдувает содержимое трубки в ноздри своего товарища. Действие порошка на обычно угрюмых и молчаливых дикарей поразительно: они становятся необычайно разговорчивыми, поют, кричат и скачут в самом диком возбуждении. Вскоре наступает реакция, и тогда, чтобы стряхнуть с себя оцепенение, им нужно пить еще и еще; так тянется много дней подряд. Мауэ также употребляют парика, но у мундуруку, их соседей, порошок неизвестен. Способ употребления парика у мауэ существенно отличается от того, что в обычае у неопрятных мура. Парика хранится в виде пасты и применяется главным образом как средство предотвращения приступов лихорадки в месяцы между сухим и дождливым сезонами, в период вспышек заболеваний. Когда нужно принять лекарство, небольшое количество пасты высушивают и растирают в порошок на плоской раковине. Затем порошок втягивают в обе ноздри одновременно через грифьи перья, связанные хлопчатобумажной нитью. По сообщениям старинных путешественников, парика употребляли еще омагуа, ветвь тупи, которая жила некогда на Верхней Амазонке, за тысячу миль от мест, где живут мауэ и мура. Эта общность привычек — один из фактов, подтверждающих общность происхождения и близкое родство амазонских индейцев.

Покинув Матари, мы продолжали наш путь вдоль широкой полосы островов, отделявших нас от северного берега. В продолжение нескольких дней проходили мимо невысоких островов аллювиальной формации, в просветах между ними виднелась низменная береговая полоса. 14-го мы миновали верхний вход в Парана-Мирим-ди-Эву — узкий рукав реки, образованный островом, который раскинулся почти на 10 миль параллельно северному берегу. Когда мы миновали западную оконечность острова, снова показался довольно высокий скалистый берег, одетый великолепным лесом округлых очертаний, который тянется отсюда на 20 миль до устья Риу-Негру и покрывает также восточный берег этой реки. Здесь речные берега оживляет множество домов поселенцев, построенных на верху лесистых возвышенностей. Одной из первых нас приветствовала красивая птица, до сих пор нам не встречавшаяся, — ало-черная танагра (Rhamphocoelusnigrogu -lans), стаи которой резвились около деревьев у самой воды, озаряя пламенным своим нарядом темно-зеленую листву.

Погода с 14-го по 18-е была прескверная; иногда 12 часов подряд шел дождь, не сильный, но беспрерывно моросящий, — мы хорошо знакомы с такой погодой у нас в Англии. В нескольких местах мы высаживались на берег, Пена, как обычно, — торговать, а я — бродить по лесам в поисках птиц и насекомых. В одном месте в разрыве лесистого склона открылась весьма живописная картина: ручей, протекая по расщелине в высоком берегу, низвергался маленькими водопадами в широкую реку. Над ручьем склонились дикие бананы, стволы деревьев поблизости были одеты папоротниками — широколистными видами из рода Lygodium, у которых, подобно Qsmunda, споровые коробочки собраны на узких листьях. 18-го мы добрались до большой фазенды (плантации, или скотоводческого хозяйства) Жатуарана. Здесь в реку выступал скалистый мыс, и так как мы убедились в невозможности преодолеть сильное течение, огибавшее его, то перешли к южному берегу. Челны, подходя к Риу-Негру, обычно предпочитают южный берег, вследствие того что течение возле него более слабое. Впрочем, вперед мы продвигались чрезвычайно медленно, потому что регулярно дующий восточный ветер теперь окончательно прекратился, а сменивший его венту-ди-сима, т.е. ветер с верховьев реки, дул ежедневно в течение нескольких часов как раз нам навстречу. Стояла гнетущая духота, и каждый день после полудня налетал шквал, который, впрочем, так как он дул в нужном направлении в течение часа или двух, оказывался весьма желанным. На этом берегу мы познакомились с новым насекомым-паразитом пиумом — крошечной мушкой, имеющей две трети линии в длину; здесь начинается его царство, которое тянется отсюда по верхнему течению реки — Солимоинсу — вплоть до того места, где кончается на Амазонке судоходство. Пиум вылетает только днем, с величайшей пунктуальностью сменяя москитов на восходе солнца, и встречается только близ илистых берегов реки — в лесной тени не найдешь ни одной этой мушки. В местах, им изобилующих, пиум сопровождает челны густыми роями, которые напоминают редкие клубы дыма. Таким вот роем он и появился в первый же день после того, как мы перешли к другому берегу реки. Прежде чем я осознал, что это мушки, я почувствовал легкий зуд на шее, запястьях и лодыжках и тогда, заинтересовавшись причиной, увидел множество крохотных существ, похожих на прицепившихся к коже отвратительных вшей. Таково было мое знакомство с пресловутым пиумом. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это крохотные двукрылые насекомые с темным туловищем и светлыми ногами и крыльями; последние сложены вдоль спинки. Они незаметно садятся и, припав к коже, сразу же приступают к делу: вытягивают вперед длинные передние ноги, постоянно пребывающие в движении и действующие, по-видимому, как щупальца, а затем приставляют к коже короткое широкое рыльце. Брюшко их вскоре раздувается и становится красным от крови; удовлетворив жажду,. они медленно отодвигаются, иногда до того одурманенные выпитым, что едва в состоянии лететь. Пока они трудятся, не ощущается никакой боли, но после каждой мушки на коже остается маленькая круглая припухлость и сохраняется неприятное раздражение. Последнего можно в значительной степени избежать, выдавив кровь из припухлости; но если речь идет о нескольких сотнях укусах в течение дня, то приходится признать, что это нелегкая задача. Я дал себе труд проанатомировать несколько экземпляров, чтобы удостовериться, каким образом действуют эти маленькие паразиты. Рот состоит из пары толстых мясистых губ и двух треугольных роговых ланцетов, соответствующих верхней губе и языку других насекомых. Рот подводится вплотную к коже, ланцеты прокалывают ее и кровь всасывается по ним в пищевод: остающееся на коже круглое пятно совпадает по форме с губами. В течение нескольких дней красные пятна подсыхают, и кожа постепенно темнеет от бесчисленного множества проколов. На раздражение, ими вызываемое, люди реагируют по-разному. Однажды я путешествовал вместе с португальцем средних лет, который в течение трех недель лежал в постели от укусов пиума: ноги его распухли до огромных размеров, а следы уколов превратились в язвы.

Рано утром 22-го с востока подул свежий ветер; мы подняли все паруса и поплыли к устью Риу-Негру. Эта великолепная река кажется в месте соединения ее с Амазонкой, если смотреть с самой Риу-Негру, непосредственным продолжением главной реки, в то время как Солимоинс, подходящий под прямым углом и несколько более узкий, чем его приток, можно счесть боковой ветвью, а не главным стволом громадной водной системы. Здесь сразу же видишь, почему первые исследователи решили дать особое название этому верхнему течению Амазонки. Бразильцы недавно стали применять к Солимоинсу удобное название Алту-Амазонас (Высокая, или Верхняя, Амазонка) и, вероятно, новое название постепенно одержит верх над старым. Выше устья Риу-Негру значительно расширяется и имеет вид большого озера; ее окрашенные в черный цвет воды словно не текут — их как будто задерживает стремительный поток желтого, мутного Солимоинса, который здесь беспрерывно извергает вывернутые с корнем деревья и куски дерна. Переходя к другому берегу реки, мы миновали чуть подальше середины линию, которая четко разграничивала воды двух рек. На противоположном берегу все докучавшие нам насекомые исчезли, словно по волшебству, даже из трюма лодки; волнение быстрой реки уступило место тихой воде, а расчлененные и крутые землистые берега — изрезанной береговой линии, скрывавшей уютные бухточки, окаймленные отлогими песчаными пляжами. На смену низменной береговой полосе и ярко-зеленой бесконечно разнообразной листве южного берега Амазонки пришла холмистая местность, одетая сумрачным, однообразным лесом мягких очертаний. Наше утомительное путешествие подходило теперь к концу; под легким ветерком мы плавно неслись вдоль берега к городу Барра, расположенному милях в 7-8 от устья реки. Мы задержались на часок в чистенькой бухточке, чтобы выкупаться и приодеться, перед тем как вновь показаться среди цивилизованных людей. На глубине 6 футов было видно дно, белый песок приобретал коричневатый оттенок из-за окраски воды, хотя последняя и была прозрачна. Вечером я сошел на берег и меня любезно принял радушный итальянец сеньор Энрикес Антони, видный здешний купец, неизменно дружелюбный к случайным путешественникам. Он предоставил в мое распоряжение две комнаты, и через несколько часов я удобно расположился в новой квартире. Со времени моего отъезда из Обидуса прошло 64 дня.

Город Барра построен на возвышенной, но очень неровной полосе земли на левом берегу Риу-Негру. В 1850 г. он насчитывал 3 тыс. жителей. Первоначально здесь был маленький форт, сооруженный португальцами для защиты их экспедиций за рабами от многочисленных индейских племен, обитавших по берегам реки. Самое выдающееся и воинственное из них — манау — постоянно воевало с соседними племенами и имело обычай обращать в рабство пленников, захваченных во время грабительских экспедиций. Португальцы скрывали свои побуждения, сводившиеся к приобретению невольников, и действовали под предлогом выкупа (resgatando) этих пленников; действительно, термин resgatar (выкупать) до сих пор употребляется торговцами на Верхней Амазонке для обозначения весьма распространенной, хотя и незаконной практики покупки индейских детей у диких племен. Старые жители города помнят то время, когда одна какая-нибудь экспедиция захватывала многие сотни таких пленных. В 1809 г. Барра стала главным городом округа Риу-Негру, здесь поселилось много португальцев и бразильцев из других провинций, они выстроили просторные дома, и в течение 30-40 лет город вырос в основное наряду с Сантареном поселение на берегах Амазонки. Во время моего посещения он находился в упадке; то ли выросло недоверие, то ли развилась сообразительность у индейцев: они, некогда составлявшие здесь многочисленный и единственный трудящийся класс, быстро стали уходить из города, когда до них начали доходить сведения о том, что законы защищают их от неволи. Когда в 1852 г. была учреждена новая провинция Амазонки, Барру выбрали в качестве ее столицы и назвали тогда по имени индейского племени городом Манаус.

В расположении города много преимуществ: здоровый климат; отсутствие насекомых-паразитов; плодородная почва, на которой можно разводить все виды тропических растений, (особенно высокого качества на Риу-Негру кофе); наконец, он стоит у слияния двух крупных судоходных рек. Разыгрывается воображение, когда размышляешь о возможной будущности этого города, расположенного близ центра экваториальной части Южной Америки, посредине области, почти такой же большой, как Европа, области, в которой каждая пядь земли отличается самым изобильным плодородием и которая соединена водными путями с одной стороны с Атлантическим океаном, а с другой — с испанскими республиками Венесуэлой, Новой Гранадой, Эквадором, Перу и Боливией. Ныне Барра — главная промежуточная пристань для пароходных линий, учрежденных в 1853 г.: здесь происходит пересадка пассажиров и перегрузка товаров на Солимоинс и в Перу. Между Пара и Баррой пароход идет раз в две недели, а раз в два месяца он курсирует между Баррой и Наутой на территории Перу. Пароходная компания получает ежегодно крупную даровую субсидию — около 50 тыс. фунтов стерлингов — от имперского правительства. В былое время жить в Барре было приятно, но теперь город пребывает в жалком состоянии, страдая от хронического недостатка самых необходимых предметов питания. Прежде внимание поселенцев было почти целиком обращено на сбор случайных даров рек и лесов, поэтому земледелие оказалось заброшенным, и в настоящее время в окрестности не производится даже маниоковой крупы в количестве, достаточном для собственного потребления города. Многие из самых необходимых предметов питания, не говоря уже обо всех предметах роскоши, доставляются из Португалии, Англии и Северной Америки. Время от времени привозят несколько волов за 500 миль, из Обидуса — ближайшего места, где разводят хоть в каком-то количестве крупный рогатый скот, и эти-то волы снабжают город на длительные промежутки времени запасом свежей говядины; впрочем, ею пользуются почти исключительно семьи правительственных чиновников. Домашняя птица, яйца, свежая рыба, черепахи, овощи и фрукты были чрезвычайно редки и дороги в 1859 г., когда я снова посетил город; например, за жалкую тощую курицу просили 6-7 шиллингов, а яйца продавались по 2,5 пенса за штуку. Действительно, окрестность почти ничего не производит; правительство провинции получает большую часть своих фондов из казны Пара; дохода его, достигающего примерно 50 тыс. мильрейсов (5600 фунтов стерлингов) и образуемого налогами на экспорт продукции всей провинции, едва хватает на покрытие одной пятой его расходов. Население провинции Амазонки, по переписи 1858 г., насчитывает 55 тыс. человек; в муниципальном округе Барры, который занимает громадную площадь вокруг своего центра, всего 4500 жителей. Однако для управления этой горсточкой народа в главном городе собран огромный штат чиновников, и, несмотря на бесконечное количество ничтожных формальностей, которыми бразильцы сопровождают малейшую деталь в делах управления, в течение большей части времени им нечего делать. Никто из тех людей, что стекаются в Барру в связи с учреждением нового правительства, по-видимому, и не помышляет об обработке почвы и производстве пищи, хотя это было бы, пожалуй, самым доходным предприятием. Португальцы, эмигрирующие в Бразилию, предпочитают, кажется, мелочную торговлю почетному занятию земледелием. Но если уж англичане — нация лавочников, то что. же сказать о португальцах? Я подсчитал, что в Барре на каждые пять жилых домов приходится одна лавка. Нередко весь запас товаров в этих лавках, или тавернах, стоит не больше 50 фунтов стерлингов, хозяева же португальцы, здоровые взрослые парни, целый день торчат за своими грязными прилавками, чтобы продать на медный грош каких-нибудь напитков или другую мелочь. Все эти люди приводят одно и то же оправдание своему нежеланию заняться земледелием, а именно, что негде достать рабочую силу для работы на земле. С индейцами ничего нельзя поделать, да и вообще они почти все покинули окрестность, а о ввозе невольников-негров не может быть и речи при нынешних достойных похвалы настроениях бразильского общества. Сначала нужно решить задачу, каким образом, не прибегая к невольничеству, изыскать трудящееся сословие для этого тропического края, и только тогда великолепная область с ее прекрасным климатом и изобильным плодородием сможет превратиться в страну, населенную многочисленным, цивилизованным и счастливым народом.

Я встретил в Барре моего товарища м-ра Уоллеса, который после совместной нашей экспедиции по Токантинсу, занимался частично вместе со своим братом, приехавшим позднее из Англии, исследованием северо-восточного побережья Маражо, реки Капин (ответвляющейся от Гуама близ Пара), Монти-Алегри и Сантарена. По пути в Барру он прошел мимо нас ночью ниже Серпы и прибыл туда тремя неделями раньше меня. Кроме нас, здесь собралось еще с полдюжины иностранцев — англичан, немцев и американцев; один из них был коллектор естественноисторических объектов, остальные занимались торговлей по рекам. В приятном обществе этих иностранцев и семейства сеньора Энрикеса мы превосходно провели время; злоключения наших долгих речных путешествий вскоре забылись, и через две-три недели мы заговорили о дальнейших исследованиях. Тем временем мы почти ежедневно совершали прогулки в соседнем лесу. Вся поверхность страны до самой воды покрыта однородным темно-зеленым волнистым лесом — ка-апоам (выпуклым лесом), как называют его индейцы, характерным для Риу-Негру. Он одевает также обширные пространства низменности, которые заливаются рекой в дождливый сезон. Оливково-коричневый оттенок воды объясняется, по-видимому, тем, что во время ежегодных разливов она насыщена темно-зеленой листвой. Резкий контраст между формой и цветом леса Риу-Негру и лесов Амазонки объясняется преобладанием в каждой из них различных семейств растений. На главной реке большую часть массы деревьев составляют пальмы 20 или 30 видов, тогда как на Риу-Негру они играют весьма второстепенную роль. Характерной формой для Риу-Негру является жара (Leopoldiniapulchra), вид, не встречающийся на берегах Амазонки; у него скудная крона из листьев с узкими листочками того же темно-зеленого оттенка, что и остальной лес. Ствол гладкий и имеет около 2 дюймов в поперечнике; высота дерева не больше 12-15 футов, поэтому оно не возвышается среди масс листвы двудольных деревьев, составляя характерную черту ландшафта, подобно широколистным мурумуру и урукури, тонкой асаи, высокой жауари и вееролистной мирити амазонских берегов. На берегах главной реки лесной массив состоит, кроме пальм, из деревьев семейства бобовых, бесконечно разнообразных по высоте, форме листвы, цветам и плодам; из капоковых деревьев, колоссальных орехов (Lecythideae) и Cecropia; подлесок и растительность по речному берегу состоят по большей части из широколистных банановых, марантовых и суккулентных трав, и все они светлых оттенков зеленого цвета. Леса по Риу-Негру почти полностью лишены этих крупнолистных растений и трав, которые повсюду придают такой богатый вид растительности. Берега реки одеты кустарниками или низкорослыми деревьями, которые выглядят так же мрачно и однообразно, как мангровые по узким протокам у Атлантического океана. Одинаково низкорослые, но отличающиеся изящными листьями двудольные деревья, образующие лесной массив, состоят большей частью из представителей порядков лавровых, миртовых, бигнониевых и мареновых. Почва — в основном плотная глина, главной составной частью которой является глина табатинга, слагающая также низкие обрывы в некоторых местах на берегу, где она переслаивается пластами крупнозернистого песчаника. Тот же вид почвы и та же геологическая формация преобладают, как мы видели, во многих местах на берегах Амазонки. Таким образом, резкий контраст между лесным покровом по двум рекам не может объясняться этой причиной.

Бродить по лесу было очень приятно. Кое-где широкие тропы вели вниз по отлогим склонам, через местность, поросшую, казалось, бесконечным вечнозеленым кустарником, к сырым лощинам, где били родники или бежали по руслам чистого белого песка мелкие ручейки. Но самая красивая дорога шла через лесные дебри к водопаду, который жители Барры считали главной достопримечательностью окрестной природы. Воды большого ручья, пересекающего мрачную чащу, низвергаются здесь со скалистого уступа высотой около 10 футов. Но привлекательность этого места заключается не в самом водопаде, а в уединенном безмолвии и в дивном разнообразии и пышности деревьев, листвы и цветов вокруг водного бассейна. Сюда выходят семьями на пикник, и почтенные мужчины — а говорят, что также и дамы, — проводят знойные часы полудня, купаясь в прохладной и бодрящей воде. Место это можно считать классическим для натуралиста, так как то был любимый уголок знаменитых путешественников Спикса и Марциуса во время пребывания их в Барре в 1820 г. На фон Марциуса волшебная красота этого места произвела такое сильное впечатление, что он запечатлел это посещение, сделав набросок пейзажа и использовав его как фон для одной из гравюр к своему большому труду о пальмах.

Однако птиц и насекомых среди этого очаровательного лесного пейзажа было немного. Нередко я проходил все расстояние от Барры до водопада — около 2 миль пути через лес — и не видел и не слышал ни одной птицы, не встречал и двух десятков чешуекрылых или жесткокрылых насекомых. В редких зарослях у лесных опушек ежедневно можно было видеть, как маленькие хорошенькие синие и зеленые пищухи из группы Dacnidae во множестве клевали ягоды. В самом лесу тоже встречались иногда очень красивые птицы, но последние были так редки, что раздобыть их мы смогли, только наняв туземного охотника, который обыкновенно тратил целый день и проходил большое расстояние, чтобы добыть два-три экземпляра. Таким образом, мне достались среди прочих экземпляры Т rо gonpavontus (сурукуа-гранди туземцев), прекрасного создания с мягким золотисто-зеленым оперением, красной грудью и оранжевым клювом, а также Ampelis pompadoura, котинга с блестящим оперением пурпурного цвета и белоснежными крыльями. Отдохнув несколько недель в Барре, мы выработали планы дальнейших исследований внутри страны. М-р Уоллес избрал для своей очередной экскурсии Риу-Негру, я же согласился взять на себя Солимоинс. Мой коллега уже опубликовал отчет о своей поездке на Риу-Негру и отважном плавании вверх по ее крупному притоку Уапесу.

26 марта 1850 г. я выехал из Барры в Эгу — первый сколько-нибудь значительный город на Солимоинсе. Расстояние до него составляет почти 400 миль, которые мы преодолели в маленькой куберте с командой из 10 дюжих индейцев кукама за 35 дней. На этот раз я провел в верховьях Амазонки 12 месяцев, после чего обстоятельства заставили меня вернуться в Пара. Я еще раз посетил эту страну в 1855 г. и посвятил три с половиной года более полному изучению произведений ее природы. Результаты обоих путешествий описываются в последующих главах книги; пока же я расскажу о Сантарене и реке Тапажос, окрестности которых я исследовал в 1851-1854 гг.

Здесь можно сказать несколько слов о моем посещении Пара в 1851 г. Я отплыл из Эги вниз по реке в центр провинции — на расстояние в 1400 миль — в тяжелогруженой шхуне, принадлежавшей торговцу из Эги. Несмотря, на то что нам благоприятствовало мощное течение дождливого сезона, плавание длилось 29 дней. Трюм судна наполняло черепаховое масло, налитое в большие кувшины, каюта была набита бразильскими орехами, а груда сарсапарили, укрытая пальмовыми листьями, занимала середину палубы. Поэтому мы (хозяин и два пассажира) пользовались лишь примитивными удобствами, будучи вынуждены спать на палубе, открытой дождям и ветрам, под небольшими толду, т.е. сводчатыми навесами, устроенными при помощи циновок из плетеных лиан и марантовых листьев. Не раз, просыпаясь по утрам, я находил свою одежду и постель насквозь промокшими от дождя. Впрочем, если не считать легкой простуды вначале, я никогда не чувствовал себя так хорошо, как во время этого путешествия. Когда ветер дул с верховьев реки или с суши, мы неслись с большой скоростью; но нередко оттуда налетали шквалы, и тогда поднимать паруса было небезопасно. Погода стояла по большей части безветренная, небо окутывали неподвижные клубы серых туч и вода на широком просторе текла спокойно, обнаруживая своё движение только легкой рябью. Когда же ветер дул снизу, мы лавировали вниз по течению; иногда он был очень силен, и тогда шхуна с трудом пробиралась через сильные волны, которые нередко захлестывали ее, смывая все, что только не было укреплено, с одной стороны палубы на другую.

По прибытии в Пара я нашел некогда веселый и здоровый город опустошенным двумя жестокими эпидемиями. Желтая лихорадка, которая посетила город в прошлом (1851) году впервые со времени открытия страны, уже стихала, погубив около пяти процентов населения. Болезнь поразила три четверти всего населения, и это показывает, как широко распространяется эпидемия при первом ее возникновении в данном месте. По пятам лихорадки шла оспа. Если лихорадка поражала больше белых и мамелуку, щадя негров, то оспой заболевали прежде всего индейцы, негры и люди смешанной крови. Белых болезнь почти не коснулась. В продолжении четырех месяцев оспа унесла около одной двенадцатой части населения. Я слыхал немало странных рассказов о желтой лихорадке. По-моему, Пара была вторым бразильским портом, в котором разразилась эпидемия. Новости о производимых ею опустошениях в Баии, которая была первым очагом эпидемии, пришли за несколько дней до того, как лихорадка появилась здесь. Правительство приняло все мыслимые санитарные меры предосторожности; среди прочих была одна весьма своеобразная мера, состоявшая в том, что на углах улиц палили из пушек, дабы очистить воздух. М-р Норрис, американский консул, рассказывал мне, что первые случаи лихорадки произошли около порта и что она распространялась быстро и неуклонно от дома к дому вдоль улиц, идущих от берега к окраинам, достигая конца их примерно через сутки. Некоторые люди говорили мне, что несколько вечеров подряд, перед тем как разразилась лихорадка, в воздухе было душно и что с улицы на улицу переходила масса темных испарений, сопровождаемых сильным зловонием. Эти движущиеся испарения они называли «Mat da peste» («мать, или дух, чумы»). Бесполезны были все попытки убедить их в том, что эти испарения отнюдь не представляют собой предвестников эпидемии. Болезнь распространялась очень быстро. Она началась в апреле, в середине влажного сезона. Уже через несколько дней тысячи людей заболели, и многие умерли. Легко себе представить положение в городе во время лихорадки. К концу июня эпидемия утихла, и в течение сухого сезона, с июля по декабрь, было очень мало заболеваний.

Как я только что говорил, в апреле, когда я приехал в город из внутренних областей, желтая лихорадка уже стихала. Я питал надежду избежать ее, но безуспешно: по-видимому, она не щадила вновь прибывших. В это время все врачи в городе трудились изо всех сил, обслуживая жертвы второй эпидемии; напрасно было и помышлять об их помощи, так что пришлось самому себя лечить, тем более что и прежде у меня бывали сильные приступы лихорадки. Я почувствовал озноб и меня вырвало в 9 часов утра. Пока домашние ходили в город за лекарствами, которые я сам себе назначил, я закутался в одеяло и принялся быстро шагать взад и вперед по веранде, выпивая через определенные промежутки времени по чашке теплого чая, настоянного на употребляемой туземцами горькой траве под названием пажемарибба — стручковом растении, растущем на всех пустырях. Почти час спустя я принял порядочную дозу отвара цветов бузины в качестве потогонного и вскоре свалился без памяти в гамак. М-р Филиппс — английский резидент, у которого я тогда квартировал, — придя домой после полудня, застал меня крепко спящим и изрядно пропотевшим. Проснулся я только к полуночи и почувствовал большую слабость и боль во всем теле. Тогда я принял в качестве слабительного небольшую дозу английской соли и манны. Через двое суток лихорадка оставила меня, а через восемь дней после первого приступа я уже был в состоянии снова взяться за работу. За время моего пребывания в Пара не произошло, пожалуй, больше ничего, достойного упоминания. Я отправил все мои коллекции в Англию и получил оттуда новый запас средств. Несколько недель ушло у меня на то, чтобы подготовиться ко второму, самому продолжительному путешествию в глубь страны. План мой состоял в том, чтобы сперва сделать на некоторое время своей главной квартирой Сантарен, а оттуда подняться вверх по реке Тапажос, насколько это окажется возможным. Впоследствии я намеревался вновь посетить чудесную область Верхней Амазонки и основательно потрудиться над ее естественной историей в намеченных мной местах от Эги до подножия Андов.