Расположение Сантарена. — Нравы и обычаи жителей. — Климат. -Травянистые кампу и леса. — Экскурсии к Мапири, Маика и Ирура; очерк их естественной истории; пальмы, дикие плодовые деревья, роющие осы, осы-каменщики, пчелы и ленивцы

Я уже кратко рассказал о размерах, расположении и общем виде Сантарена. Хотя он насчитывает не более 2500 жителей, это самое цивилизованное и самое значительное поселение на берегах главной реки от Перу до Атлантического океана. Хорошенький городок, или город, как его называют, с рядами весьма однообразных беленых и крытых красной черепицей домов, окруженных зелеными садами и рощами, стоит на очень пологом склоне восточного берега Тапажоса, у самого места слияния этой реки с Амазонкой. Небольшая возвышенность, на которой сооружен форт, пришедший, впрочем, ныне в упадок, служит восточной границей устья притока; с возвышенности открывается вид на улицы городка. Тапажос у Сантарена уменьшает свою ширину миль до полутора вследствие накопления низменной аллювиальной земли, образующей на западном берегу нечто вроде дельты; но уже 15 милями выше можно увидеть, что река разливается на ширину от 10 до 12 миль, а по обеим сторонам ее видна величественная гористая страна, по которой течет река с юга. Эта возвышенность, которая служит, по-видимому, продолжением плоскогорий центральной Бразилии, простирается почти без разрывов по восточному берегу реки до устья ее у Сантарена. Пейзаж, а также почва, растительность и животные обитатели этой области резко отличаются от тех, что свойственны плоской и однообразной местности, которая тянется вдоль Амазонки на большей части ее течения. После целых недель плавания по главной реке вид Сантарена с широким белым песчаным пляжем, прозрачной темно-зеленой водой и цепью живописных холмов, возвышающихся за полосой зеленого леса, оказывается приятной неожиданностью. На главной реке перспектива весьма однообразна, если только судно не идет у берега, где дивная красота растительности доставляет постоянное развлечение. В противном случае неизменный широкий желтый поток и длинная низкая полоса леса, которая исчезает неровной цепью деревьев на бескрайном, как в море, горизонте и по мере продвижения вперед возникает с каждым следующим плесом вновь и вновь, утомляет своим однообразием.

Совершая второе путешествие во внутренние области, я в ноябре 1851 г. прибыл в Сантарен и сделал его своей главной квартирой на период, который продлился, как оказалось, три с половиной года. В течение этого времени, выполняя намеченную программу, я совершил много экскурсий вверх по Тапажосу и в другие интересные места окружающей области. Высадившись, я без всяких затруднений снял подходящий дом на окраине селения. Он был красиво расположен около пляжа, на пути к алдее — индейской части городка. Участок полого спускался от задних пристроек к воде, а моя небольшая веранда была обращена к красивому цветнику — большая редкость в этой стране, — который принадлежал соседям. В доме имелось только три комнаты, одна с кирпичным, а две с дощатым полом. Построен дом был весьма капитально, подобно лучшим домам Сантарена, и имел оштукатуренный фасад. Кухня, как обыкновенно, представляла собой дворовую постройку, расположенную в нескольких ярдах от остальных помещений. Квартирная плата составляла 12 тыс. рейсов, т.е. около 27-шиллингов в месяц. В этой стране жилец не должен вносить никакой дополнительной платы: домовладельцы платят дизиму, т.е. 225гану, главной казне — collectoria geral, но съемщику, разумеется, нет до этого никакого дела. В поисках слуг мне посчастливилось набрести на свободного мулата, трудолюбивого и заслуживавшего доверия молодого парня по имени Жозе, который изъявил готовность поступить ко мне в услужение; члены его семьи должны были стряпать для нас, а он сам — помогать мне в сборе коллекций; он оказался чрезвычайно полезным в различных экскурсиях, которые мы совершали впоследствии. В Сантарене почти невозможно раздобыть какую бы то ни было прислугу: свободные люди слишком полны чувства собственного достоинства, чтобы наниматься на службу, а невольников слишком мало, и они слишком ценны для хозяев, чтобы те отдавали их в наем. Уладив эти дела, приведя в порядок дом и купив или одолжив простой стол с несколькими стульями, чтобы обставить помещение, я уже через три-четыре дня был готов начать естественноисторические изыскания в окрестности.

Сантарен оказался совсем не таким, как другие поселения на Амазонке. В Камета основную массу населения составляли веселые, добродушные и простые мамелуку, а белые иммигранты, как и на Риу-Негру и на Верхней Амазонке, отлично, по-видимому, ужились и сошлись с коренным населением. В окрестностях же Сантарена индейцы, по-моему, с самого начала враждебно приняли португальцев; во всяком случае обе расы не смешались здесь до такой степени. Здешние люди вовсе не оказались теми приятными, беспечными и грубоватыми в речах сельскими жителями, с которыми я встречался в других небольших городках внутри страны. Белые — португальцы и бразильцы — составляют здесь относительно более многочисленную прослойку, чем в других поселениях, и серьезно притязают на право считаться цивилизованными людьми; это местные купцы и лавочники, владельцы невольников, скотоводческих хозяйств и какаовых плантаций. Среди видных жителей следует упомянуть гражданское и военное начальство, людей, по большей части благовоспитанных и интеллигентных, происходивших из других провинций. В поселении немного индейцев — оно слишком для них цивилизованно, и низшее сословие состоит (не считая немногих невольников) из метисов, в жилах которых преобладает негритянская кровь. Цветные занимаются различным ремеслом: город дает работу двум золотых дел мастерам — мулатам, у каждого из которых по нескольку подмастерий; кузнецы — по большей части индейцы, как и почти повсюду в провинции. Манеры высшего сословия (по образцу манер в Пара) очень чопорны и церемонны, и отсутствие того искреннего гостеприимства, с каким встречаешься в других местах, производит поначалу неприятное впечатление. Много церемонности наблюдается во взаимоотношениях именитых горожан между собой и с посторонними. Лучшая комната в каждом доме предназначена для приемов, и посетителям полагается представляться в черных фраках, невзирая на страшную жару, стоящую на песчаных улицах Сантарена около полудня — часа, когда обычно делают визиты. В комнате расставлены четырехугольником диван и стулья из тростника, лакированные и позолоченные, и, пока говорятся комплименты или улаживаются дела, посетителей приглашают посидеть. Прощаясь, хозяин пятится назад, то и дело кланяясь, до самой парадной двери. Курение у этих людей не в моде, но они вволю нюхают табак, и роскошь проявляется в употреблении золотых и серебряных табакерок. Все мужчины, а пожалуй, и большинство дам, носят золотые часы и цепочки. Общество собирается не очень часто: видные лица всецело поглощены своими делами и семьями, а остальные проводят досуг в биллиардных и игорных заведениях, оставляя жен и дочерей дома на замке. Иногда, впрочем, кто-нибудь из именитых горожан дает бал. На первом балу, который я посетил, мужчины сидели весь вечер с одной стороны комнаты, а дамы — с другой, и партнеры назначались при помощи нумерованных карточек, распределявшихся церемониймейстером. Но после того как по Амазонке (в 1853 г.) начали ходить пароходы, эти обычаи под влиянием притока в страну новых идей и мод стали претерпевать быстрые изменения. Жестокая старинная португальская система обращения с женщинами, которая препятствовала общественной жизни и порождала бесконечные несчастья в частной жизни бразильцев, ныне постепенно, хотя и медленно, отмирает.

Религиозных празднеств здесь бывало меньше, чем в других городах, да и те, что устраивались, были очень бедны и малолюдны. Тут есть красивая церковь, но священник ее обнаруживал явно недостаточно религиозного рвения, если не считать тех нескольких редких дней, когда из Пара, объезжая епархию, прибывал епископ. Народ здесь так же любит устраивать праздники, как и в других местах провинции, но, по-видимому, растет стремление заменять процессии и обряды в дни святых более разумными развлечениями. Молодежь очень музыкальна, из инструментов употребляются главным образом флейта, скрипка, испанская гитара и маленький четырехструнный альт, называемый кавакинью. В начале моего пребывания в Сантарене небольшая группа музыкантов под руководством высокого худощавого и взлохмаченного мулата, пламенного энтузиаста своего искусства, нередко исполняла серенады для своих подруг при блеске луны в прохладные вечера сухого сезона и очень недурно играла французские и итальянские марши, а также танцевальную музыку. Излюбленным инструментом и у мужчин, и у женщин была, как и в Пара, гитара; впрочем, теперь ее вытесняет фортепиано. Баллады, которые поют под аккомпанемент гитары, разучиваются не по записанным или печатным нотам, а передаются из уст в уста. Их никогда не называли песнями, а только модиньями, т.е. «малыми модами», и каждая пользовалась успехом до поры до времени, уступая место следующей новинке, привезенной каким-нибудь молодцом из центра провинции. В дни празднеств устраивался маскарад, в котором с превеликим восторгом принимал участие весь народ, стар и млад, белые, негры и индейцы. Лучшие увеселения этого рода бывали во время масленицы, на пасху и в канун Иванова дня; на Рождество негры разыгрывали грандиозное полудраматическое представление на улицах. Представления для избранного круга устраивались белыми молодыми людьми, к которым присоединялись также цветные. Группа человек в 30 или 40 наряжалась одинаковым образом и притом с очень недурным вкусом кавалерами и дамами, и каждый надевал особого рода маску из легкого газа. Компания с группой музыкантов обходила вечером дома своих друзей и развлекала собиравшееся там большое и пышно разодетое общество разными танцами. Видные горожане, в домах которых (в больших комнатах) устраивались эти приемы, казалось, получали от них полное удовольствие; повсюду велись большие приготовления, после танца гостей и ряженых угощали светлым пивом и конфетами. Раз в году наступает черед индейцев, у которых есть свои собственные маскарадные танцы и пантомимы, и однажды ночью они устроили для нас большое представление. Они собрались из окрестных селений на окраине города и прошли по улицам с факелами к кварталу, населенному белыми, чтобы исполнить свои охотничьи и обрядовые танцы перед домами именитых жителей. Процессия насчитывала около сотни мужчин, женщин и детей. На многих мужчинах были надеты великолепные венцы из перьев, туники и пояса, изготовляемые мундуруку и надеваемые ими в торжественных случаях; но женщины были обнажены до пояса, а дети оставались совершенно голыми, и все были раскрашены и вымазаны красным анатто. Один из индейцев исполнял роль тушауа — вождя и держал скипетр, богато украшенный оранжевыми, красными и зелеными перьями туканов и попугаев. Паже — знахарь — шел, пыхтя длинной сигарой в тауари — инструментом, который он применял для своего чудесного лечения. Другие извлекали неприятные дребезжащие звуки из туре — рога, сделанного из длинного и толстого бамбукового колена, с расщепленным язычком в мундштуке. Это военная труба многих индейских племен: наблюдатели, взобравшись на высокое дерево, подавали из нее сигнал атаки своим товарищам. Те бразильцы, которые достаточно стары, чтобы помнить времена войны между индейцами и поселенцами, не могут избавиться от страха, который наводит на них туре: его громкий резкий звук, раздававшийся глубокой ночью, нередко служил прелюдией к нападению кровожадных мура на отдаленные поселения. Остальные мужчины в процессии несли луки и стрелы, пучки дротиков, дубинки и гребки. Дети постарше захватили с собой ручных животных: у одних на плечах сидели обезьяны или носухи, другие держали на голове черепах. Индианки несли своих детей в атурах — больших корзинах, подвешенных за спиной и укрепленных широким лыковым ремнем, охватывавшим лоб. Все это давало полное представление об индейской жизни, и во всем обнаруживалось больше искусства, нежели кое-кто согласен допустить, когда речь заходит о бразильских краснокожих. Представление было устроено индейцами по собственному почину только для того, чтобы развлечь жителей городка.

Здешний народ, по-видимому, ясно понимает пользу образования для детей. Помимо обычных начальных школ — одной для девочек, другой для мальчиков, — здесь есть еще третья школа, повышенного типа, где среди прочих наук преподаются латынь и французский язык профессорами, которые, как и рядовые школьные учителя, состоят на содержании у провинциального правительства. Последняя школа служит подготовительной к поступлению в лицей и епархиальную семинарию — щедро субсидируемые заведения в Пара: посылать туда своих сыновей для завершения образования — предмет стремлений торговцев и плантаторов. В начальных школах преподаются только самые начатки наук, и поразительно, до чего быстро и правильно выучиваются чтению, письму и арифметике ребятишки, цветные и белые. Правда, благодаря простоте португальского языка, на котором слова пишутся также, как произносятся, или по неизменным правилам, и применению десятичной системы в расчетах приобрести эти знания гораздо легче, чем у нас. Студенты, прежде чем их примут в высшую школу, должны выдержать экзамен в средних школах Пара. Однажды попечители оказали мне честь, выбрав на год одним из экзаменаторов. Знания юношей, большинству которых было около 14 лет, оказались весьма похвальными, особенно по грамматике; они схватывали все так быстро, что порадовали бы сердце школьного учителя северных стран. Однако программа обучения в средних школах Пара, должно быть, очень неполная, потому что редко встретишь образованного параанца, который имел хотя бы малейшие знания по физике и даже по географии, если только он не выезжал за пределы провинции. Молодые люди все становятся недурными ораторами и юристами: любой готов взять на себя ведение судебного дела, ознакомившись с ним за какой-нибудь час; они сильны также в статистике, так как для упражнения этой способности в Бразилии, где каждый чиновник должен ежегодно направлять правительству целые тома сухих отчетов, имеется обширное поле деятельности; но почти во всем остальном они страшно невежественны. Я не помню, чтобы мне приходилось видеть в Сантарене хоть какую-нибудь географическую карту. Сообразительные люди догадываются о недостаточности их сведений по этому предмету, и их трудно вызвать на разговор о географии; но как-то один человек, занимавший важный пост, выдал себя, спросив у меня: «На каком берегу реки расположен Париж?» Вопрос этот был обязан своим происхождением не желанию уточнить топографию Сены, как можно было бы предположить, но представлению, будто весь мир — не что иное, как громадная река, а различные города, о которых он слышал, должны лежать на том или ином берегу. Мысль о том, что Амазонка — ограниченная река, собирающаяся из многих узких ручейков, имеющая начало и конец, никогда не приходила в голову большинству людей, которые провели всю жизнь на ее берегах.

Если отвлечься от общества Сантарена, это городок, жить в котором приятно. Тут нет насекомых-паразитов — ни москитов, ни пиумов, ни комаров, ни мотук. Климат просто великолепен: в течение шести месяцев в году, с августа до февраля, выпадает очень мало дождей, и небо неделями безоблачно, а свежие ветры с моря, до которого почти 400 миль, умеряют палящий зной солнца. Ветер иногда бывает много дней подряд до того силен, что навстречу ему трудно идти по улицам; он врывается в открытые окна и двери домов, разбрасывая во все стороны лежащее сверху платье и бумаги. Местность считается здоровой, но при смене сезонов широко распространены сильные простуды и глазные воспаления. Я встретил здесь трех англичан, которые прожили много лет в городе или его окрестностях и все еще сохраняли цветущий вид; полнота и свежесть многих сантаренских дам средних лет также свидетельствовали о том, что климат благоприятен для здоровья. В городе неизменно поддерживается хороший порядок: улицы всегда чистые и сухие, даже в разгар влажного сезона; неплохо обстоит дело и со снабжением продовольствием. Только те, кто испытал, как трудно добывать за любую цену необходимые для жизни припасы в поселениях в глубине Южной Америки, может оценить преимущества Сантарена в этом отношении. Все, впрочем, кроме мяса, было дорого и все более дорожало с каждым годом. Сахар, кофе и рис, которые должны были бы производиться в избытке в окрестностях, ввозятся из других провинций и стоят дорого: действительно, сахар здесь несколько дороже, чем в Англии. Тут было две-три мясные лавки, где можно было ежедневно получать превосходную говядину по два — два с половиной пенса за фунт. Скот не приходится доставлять издалека, например из Пара: его разводят в кампу по берегам Лагу-Гранди, всего в одном двух днях пути от города. Свежую рыбу можно было купить в порту почти каждый вечер, но, поскольку предложение не покрывало спрос, между покупателями регулярно происходило состязание в беге к берегу, когда вдали показывались челны рыбаков. По всему городу каждое утро торговали вразнос очень хорошим хлебом, а также молоком и разнообразными фруктами и овощами. Среди плодов был один, под названием ата, которого я не встречал нигде в других частях страны. Дерево, на котором он родится, принадлежит к порядку аноновых и растет, по-видимому, в диком состоянии в окрестностях Сантарена. Плод немногим больше крупного апельсина, кожура, окружающая сочную и сладкую мякоть, состоит, как у ананаса, из чешуек, но имеет у спелых плодов зеленый цвет и покрыта изнутри сахарной коркой. Чтобы покончить с перечислением преимуществ Сантарена, можно упомянуть еще о восхитительном купании в прозрачных водах Тапажоса. Здесь не приходится бояться аллигаторов; когда дует восточный ветер, на чистый песчаный пляж набегает мертвая зыбь, и купание чрезвычайно бодрит.

Местность вокруг Сантарена не одета густым и высоким лесом, подобно остальной части громадной влажной речной равнины Амазонки. Это область кампу — слегка возвышенных и холмистых пространств земли, лишь местами покрытых лесом или разбросанными поодиночке деревьями. Такой характер имеет значительная часть местности по берегам Тапажоса, который течет по обширной области кампу Внутренней Бразилии. Потому-то я и считаю восточный берег реки по направлению к ее устью северным продолжением материковой земли, а не частью аллювиальных равнин Амазонки. Почва здесь — крупный песок; подстилающий слой, который кое-где виден, состоит из песчаникового конгломерата, вероятно, той же формации, что и слои, лежащие под глиной табатинга в других местах речной долины. Поверхность покрыта ковром тонких волосовидных трав, непригодных для скота и вырастающих до одинаковой высоты — около фута. Лесные участки имеют вид рощиц посреди зеленых лугов; туземцы называют их илья-димату, т.е. островами джунглей, так как они очень густы и четко, точно острова, выделяются на гладком ковре трав вокруг них. Рощи состоят из множества разнообразных деревьев, обремененных суккулентными паразитами и связанных между собой деревянистыми вьющимися растениями, как и в других лесах. Узкая лента плотного леса, сходного по характеру с этими илъя и, подобно им, четко ограниченного по опушке, тянется параллельно реке вплотную к воде. Тропа, идущая от города через кампу, на протяжении мили или двух, поднимаясь немного в гору, пересекает эту береговую полоску леса; затем поросшая травой местность постепенно спускается к широкой долине, орошаемой ручейками, берега которых одеты высоким и пышным лесом. За долиной, насколько хватал глаз, тянулась цепь холмов, уходившая в необследованные внутренние области. Одни холмы, поросшие лесом или обнаженные, соединяются в длинные хребты, другие представляют собой обособленные конические вершины, круто встающие из долины. Самые высокие поднимаются, вероятно, не больше чем на 1000 футов над уровнем реки. Один замечательный холм — Серра-ди-Муруару, отстоящий миль на 15 от Сантарена и ограничивающий видна юг от города, имеет такую же форму усеченной пирамиды, как горный хребет у Алмейрина. Полная пустынность царит на всем протяжении прекрасной страны. Жители Сантарена ничего не знают о внутренней области и, видимо, проявляют к ней мало интереса. Из города через кампу идут тропинки к небольшим расчищенным участкам, которые находятся на расстоянии 4-5 миль и принадлежат бедным его жителям; за исключением этих тропинок, здесь нет ни дорог, ни других признаков близости цивилизованного поселения.

Внешний вид кампу сильно меняется со сменой сезонов. Тут нет того величественного однообразия в течение всего года, которым отличается девственный лес и которое производит на натуралиста впечатление тем более глубокое, чем дольше он находится в стране. В этой части Амазонского края различие между отдельными сезонами весьма ощутимо, но не так велико, как в некоторых тропических странах, где в период сухого муссона насекомые и пресмыкающиеся погружаются в летнюю спячку, а все деревья в одно время сбрасывают листья. Когда наступает сухой сезон (август, сентябрь), трава в кампу засыхает, а кустарниковая растительность близ города превращается в выжженную солнцем желтую стерню. Однако сезон этот не является временем всеобщего оцепенения или замирания животной и растительной жизни. Птицы, разумеется, не столь многочисленны, как во влажный сезон, но некоторые виды остаются и кладут в это время яйца, например земляные голуби (Chamaepelia). Деревья сохраняют свою зелень все время, а многие из них даже цветут в сухие месяцы. Ящерицы не впадают в спячку, а насекомые встречаются как в виде личинок, так и во взрослой стадии, свидетельствуя о том, что засушливость климата не оказывает повсеместного влияния на развитие видов. Некоторые формы бабочек, в частности маленькие голубянки (Thecla), гусеницы которых объедают деревья, показываются только в самый разгар сухого сезона. Единственные животные в округе, которые впадают в летнюю спячку, — наземные моллюски Bulimus и Helix; они встречаются целыми группами, укрытые в дуплистых деревьях, устья их раковин закрыты пленкой слизи. Ясная погода кончается нередко совершенно внезапно, около начала февраля. Тогда налетают неистовые порывы ветра с запада, т.е. в направлении, противоположном пассату. Возникают они почти без всяких предварительных признаков, и первый порыв захватывает людей врасплох. Ветер налетает ночью и дует прямо в гавань, сразу же срывая все суда с якорей; через несколько минут челны, большие и малые, в том числе шхуны грузоподъемностью в 50 т, сталкиваясь в полном беспорядке друг с другом, выносятся на берег. Я не без причины вспоминаю эти бури: однажды я попал в одну из них, переправляясь через реку в беспалубной лодке на расстоянии нескольких дней пути от Сантарена. Бури сопровождаются страшными электрическими разрядами, сильные удары грома раздаются почти одновременно с ослепительными вспышками молнии. За первой вспышкой, следуют потоки дождя; затем ветер постепенно стихает, а дождь ослабевает до равномерной измороси, которая продолжается нередко в течение большей части последующего дня. После недели-другой дождливой погоды вид страны полностью изменяется. На выжженной солнцем земле окрестностей Сантарена высыпает, образно выражаясь, зелень; на пыльных, зачахших деревьях, не роняющих своих старых листьев, появляется новый покров нежной зеленой листвы; всходят поразительно разнообразные быстрорастущие стручковые, а лиственные ползучие растения заполняют землю, кусты и стволы деревьев. Приходит на память внезапное пришествие весны после нескольких теплых дождей в северных странах; меня поразило это явление тем более, что ничего подобного я не наблюдал в девственных лесах, среди которых провел четыре года, прежде чем попал сюда. Трава в кампу обновляется, а деревья, в частности мирты, в изобилии растущие в этой части округи, начинают цвести, привлекая благоуханием своих цветов разнообразных насекомых, особенно жесткокрылых. Многие виды птиц — попугаев, туканов и бородаток, которые живут обыкновенно в лесу, посещают тогда эти открытые места. В марте после одного или двух месяцев дождей обычно бывает несколько недель сравнительно сухой погоды. Самые сильные дожди идут в апреле, мае и июне; в промежутках между ливнями стоит неустойчивая солнечная погода. Июнь и июль — месяцы, когда пышность зелени в кампу и активность жизнедеятельности достигают наибольшего расцвета. У большинства птиц кончается период линьки, который длится с февраля до мая. Цветущие кустарники тогда по большей части в цвету, и на цветах одновременно появляются бесчисленные виды двукрылых и перепончатокрылых насекомых. Сезон этот, пожалуй, равноценен лету в умеренном климате, так же как распускание листвы в феврале соответствует весне; но на экваторе нет того одновременного ежегодного развития жизни животных и растений, какое мы наблюдаем в высоких широтах; правда, одни виды зависят от других в периодической жизнедеятельности и идут с ними рука об руку, но не все они одновременно и одинаково зависят от сезонных физических изменений.

Теперь я расскажу о своих любимых местах коллекционирования в окрестностях Сантарена, приведя попутно наиболее интересные наблюдения по естественной истории этих мест. К западу от города вдоль берега шла прелестная тропа, которая вела к маленькой бухте Мапири, расположенной милях в 5, устье Тапажоса. Пройти этой дорогой можно было только в сухой сезон. Река у Сантарена поднимается в среднем на 30 футов, причем величина эта в разные годы колеблется футов на 10; таким образом, в течение четырех месяцев, с апреля до июля, вода доходит до края берегового пояса того леса, о котором шла речь выше. Экскурсии к Мапири были всего приятнее и полезнее с января до марта, до наступления периода беспрерывных дождей. Отлогий песчаный берег за городом имеет совершенно неправильную форму: в одних местах он образует длинные косы, о которые полосой пены разбиваются волны, когда подует восточный ветер; в других местах берег отступает, образуя маленькие бухты и заводи. На окраине города путь лежит мимо нескольких разбросанных хижин индейцев и цветных, красиво расположенных на полосе белого пляжа, на фоне великолепной листвы; хижины чистокровных индейцев отличаются от глинобитных лачуг свободных негров и мулатов легкой конструкцией — половина каждой из них представляет собой открытый навес, где в любое время дня видны смуглые жильцы, развалившиеся в плетеных из травы гамаках. Пройдя около 2 миль по дороге, мы выходим к цепи мелких озер, называемых лагинью; озера соединены с рекой во влажный сезон, но в остальное время года отделены от нее высокой песчаной отмелью, увенчанной кустарником. Здесь в полосе леса имеется разрыв и можно бросить взгляд на травянистые кампу. Когда вода поднимается до уровня озер, сюда собирается множество различных голенастых птиц. Белоснежные цапли двух видов стоят около самой воды, серые цапли с темной полоской наполовину скрыты под сенью кустов. Озера покрыты какой-то мелкой водяной лилией и окружены густыми зарослями. Среди птиц, населяющих это место, — розовогрудый трупиал (TrupiUisguianensts), сходный с нашим скворцом по величине и повадкам, а также, пожалуй, по окраске, если не считать ярко-розовой манишки. Вода в это время года затопляет обширное ровное пространство кампу вокруг озер, и трупиалы прилетают сюда в поисках личинок насекомых, которыми изобилует тогда влажная почва.

За лагинью проходит полоса ровного отлогого берега, который покрыт прекрасной рощей. Около апреля, когда река поднимается до этого уровня, деревья зацветают; пышно расцветает и красивая орхидея Epidendron — крупные белые цветы густо покрывают ее стебли. Место это посещают различные зимородки — на небольшом пространстве можно встретить четыре вида; самый крупный из них величиной с ворону, крапчато-серого цвета и с громадным клювом, самый маленький — не больше воробья. Крупный зимородок устраивает гнезда в глинистых обрывах в 3-4 милях отсюда. Ни один из этих зимородков не раскрашен так ярко, как наш английский вид.

Цветы на деревьях привлекают колибри, из двух или трех видов которых всех более бросается в глаза крупная птица с раздвоенным хвостом (Eupetomenatnacroura) в ярком наряде изумрудно-зеленого и сине-стального оттенков. Я заметил, что она не так долго задерживается в воздухе перед цветами, как другие, более мелкие виды: она чаще присаживается и иногда быстро взлетает, устремляясь за какими-нибудь мелкими насекомыми. По выходе из рощи открывается длинная полоса песчаного пляжа; местность здесь возвышенная и каменистая, и пояс леса, тянущийся вдоль речных берегов, гораздо шире, чем в других местах. Наконец, обогнув выступающий утес, вы попадаете в бухту Мапири. Вид на реку характерен для Тапажоса: берега поросли лесом, а на противоположной стороне тянется полоса глинистых обрывов, позади которых виднеются одетые лесом холмы. Длинная песчаная коса простирается до середины реки, а за ней лежит громадное пространство темной воды; дальше берег Тапажоса виден лишь как узкая серая полоска деревьев на горизонте. Прозрачность воздуха и воды в сухой сезон, когда дует свежий восточный ветер, и четкость очертаний холмов, лесов и песчаных пляжей придают этому месту большое очарование.

Отдыхая в тени в сильный зной первых послеполуденных часов, я обыкновенно находил развлечение, наблюдая за поведением роющих ос. Около бухты Мапири встречался во множестве мелкий светло-зеленый вид Bembex (В. ciliata). Когда осы заняты своим делом, видно, как над поверхностью отлогого берега там и сям взлетают струйки песка. Маленькие шахтеры роют песок своими крепкими передними ногами, которые снабжены бахромой жестких щетинок; они работают с поразительной быстротой, и песок летит из-под их туловища наружу непрерывными потоками. Это одиночные осы, каждая самка трудится сама по себе. Выкопав под углом к поверхности галерею длиной в 2-3 дюйма, хозяйка норы вылезает из нее и делает несколько кругов вокруг отверстия, как будто для того, чтобы поглядеть, хорошо ли сделана нора, но, в действительности, по-моему, оса осматривает местность, чтобы она могла потом отыскать ее. После этого деятельная работница улетает, но, пробыв в отсутствии от нескольких минут до часа и более, возвращается с мухой в лапках и вместе с ней снова забирается в нору. Выйдя обратно, она тщательно закрывает вход песком. За этот промежуток времени она откладывает яйцо на тело мухи, которую предварительно оглушает своим жалом; муха послужит пищей мягкой безногой личинке, которая вскоре вылупится из яйца. Насколько мне удалось выяснить, Bembex для каждого яйца, которое она должна отложить, делает новую нору; по крайней мере в двух или трех галереях, которые я вскрыл, находилось только по одной мухе.

Я уже говорил, что Bembex, покидая нору, осматривает местность — это, по-видимому, и есть объяснение кратковременной задержки перед взлетом. Поднявшись в воздух, насекомые обычно опять-таки улетают не сразу, а кружат над норой. Другой близко родственный, но гораздо более крупный вид — Moneduta signata, повадки которого я наблюдал на берегах Верхней Амазонки, иногда роет свою нору в уединении на песчаных отмелях, незадолго до того обнажившихся посредине реки, и закрывает отверстие, прежде чем отправиться на поиски добычи. В этом случае насекомому предстоит совершить путешествие по меньшей мере в полмили, чтобы раздобыть тот вид мухи — мотуку (Hadruslepidotus), — которым оно снабжает гнездо. Я часто замечал, что оса делает несколько кругов в воздухе вокруг норы, прежде чем пуститься в путь; вернувшись, она без колебаний летит прямо к закрытому входу в нору. Я был убежден, что насекомые замечают направление на свое гнездо и то направление, которого они держатся, улетая от него. Поведение в этом и аналогичных случаях (я читал о чем-то подобном, замеченном у медоносных пчел) является, по-видимому, психическим актом того же характера, как и у нас самих, когда мы ориентируемся в какой-либо местности. Однако чувства у насекомых, должно быть, неизмеримо острее, а психическое действие — гораздо определеннее, однозначнее, нежели у человека: на ровной поверхности песка я не видел абсолютно никаких ориентиров, которые могли бы помочь определить направление, а до опушки леса было не ближе, чем полмили. Говорят, что оса действует инстинктивно, но ясно, что инстинкт — не таинственный и непостижимый фактор, а психический процесс, отличающийся от того, что происходит у человека, лишь непогрешимой точностью. Психика насекомого устроена, по-видимому, таким образом, что впечатление от внешних предметов или испытываемая потребность заставляют его действовать с точностью, которая представляется нам точностью машины, сконструированной так, чтобы она двигалась по некоторому заданному пути. Я наблюдал у индейских мальчиков чувство местности почти столь же острое, как у роющей осы. Однажды мы с одним стариком-португальцем в сопровождении мальчугана лет десяти заблудились в лесу в самом глухом месте на берегах главной реки. Мы очутились, казалось, в безнадежном положении. Сначала нам не приходило в голову посоветоваться с нашим маленьким спутником, который всю дорогу, пока мы охотились, играл с луком и стрелами, не обращая, как будто, никакого внимания на путь. Однако, как только мы его спросили, он тут же верно указал направление к нашему челну. Он не мог объяснить, откуда он знает; я полагаю, что он отмечал направление пути, которым мы шли, почти бессознательно: чувство местности в этом случае оказалось, по-видимому, инстинктивным.

Monedula signata — добрый друг путешественников в тех местах Амазонки, которые изобилуют кровожадной мотукой. Я впервые обратил внимание на привычку осы охотиться на эту муху, когда мы высадились, чтобы развести огонь и пообедать на опушке леса, по соседству с песчаной отмелью. Муха величиной с шершня, выглядит совершенно как оса. Я был немало удивлен, когда одна из ос стаи, которая вертелась около нас, пролетела у самого моего лица: оказывается, она заметила у меня на шее мотуку и накинулась на нее. Она схватила муху не челюстями, а передними и средними ногами и унесла, тесно прижав к груди. Где бы в Верхней Амазонке ни высадился путешественник поблизости от песчаной отмели, его наверняка будут сопровождать один или несколько этих полезных охотников за паразитами.

Бухта Мапири была конечным пунктом моих дневных экскурсий на берег реки к западу от Сантарена. Можно, впрочем, пройти в сухой сезон пешком, как то нередко делают индейцы, 50-60 миль по широким и чистым песчаным пляжам Тапажоса. Единственными препятствиями на пути являются ручейки, которые, когда вода стоит низко, можно перейти вброд. На восток я в своих прогулках доходил до берегов протока Маика. Он впадает в Амазонку милях в 3 ниже Сантарена, где чистые струи Тапажоса начинает окрашивать мутная вода главной реки. Маика окаймляется широкой полосой роскошного ровного луга, ограниченного с обеих сторон прямой стеной высокого леса. На сантаренском берегу он опоясан высокими, поросшими лесом кряжами. Ландшафт этого рода всегда производил на меня такое впечатление уныния и заброшенности, какого никогда не вызывали яркие девственные леса, вплотную обступающие большую часть рукавов Амазонки. Луга лишены цветов и каких бы то ни было животных, если не считать нескольких маленьких, скромно окрашенных птичек да одиноких орлов-каракар, которые жалобно воют, сидя на самых высоких ветвях мертвых деревьев по лесным опушкам. Несколько поселенцев выстроили на берегах Маика хижины с глинобитными стенами, крытые пальмовыми листьями, и занимаются по преимуществу присмотром за небольшими стадами крупного рогатого скота. Все они, по-видимому, бедны до убожества. Быки, однако, были, хоть и небольшие, но лоснящиеся и упитанные; природные условия округи, казалось, благоприятствовали земледелию и скотоводству. Во влажный сезон вода постепенно поднимается и покрывает луга, но там сколько угодно возвышенных мест, куда можно увести скот. Население, ленивое и невежественное, кажется, совершенно неспособно воспользоваться этими благами. Около домов нет ни садов, ни плантаций. Мне сказали, что садить что-нибудь тут бесполезно, потому что скот съедает молодые побеги. В этой стране скотоводство и земледелие совмещаются очень редко, так как люди, по-видимому, не имеют понятия об огораживании участков земли для обработки. Они говорят, что устраивать ограды стоит слишком больших хлопот. Сооружение прочной изгороди — дело, разумеется, трудное: здесь есть только два-три вида деревьев, пригодных для этой цели, потому что их не портят насекомые, да и те разбросаны по всему лесу.

Хотя луга были местом, весьма бесплодным для натуралиста, леса, которые тянутся вдоль них, кишели жизнью: численность и разнообразие встречавшихся здесь насекомых всех отрядов были просто поразительны. Лесной пояс пересекали тропинки, которые вели от одного поселенческого дома к другому. Несмотря на влажность земли, деревья были не так высоки, а их кроны не так густы, как в других местах, поэтому солнечный свет и тепло тут легче достигали почвы, и подлесок был куда разнообразнее, чем в девственном лесу. Никогда не встречал я такого количества форм карликовых пальм, как здесь; то были прелестные миниатюрные виды, иные не достигали и 5 футов в высоту, и на них висели небольшие пучки круглых плодов размером не больше крупной грозди смородины. Некоторые лесные деревья своими размерами, мощными ветвями и даже корой напоминают наши дубы. Очень широко распространена была здесь одна великолепная пальма, которая сообщала округе особенный отпечаток. Это была Оепоса rpusdistichus, один из видов, называемых туземцами бакабой. Она достигает футов 40-50 в вышину. Крона у нее глянцевитого темно-зеленого оттенка и своеобразной уплощенной, или сжатой, формы, листья располагаются по обе стороны почти в одной плоскости. Когда я впервые увидал это дерево в кампу, где в течение нескольких месяцев днем и ночью дует с огромной силой восточный ветер, то подумал было, что листья не расходятся одинаково в стороны вследствие постоянного действия ветров. Однако плоскость, в которой растут листья, не всегда совпадает с направлением ветра, и крона имеет такую же форму, когда дерево растет среди защищающих его лесов. Плод этой прекрасной пальмы созревает в конце года и высоко ценится туземцами, которые, стирая с орехов мягкую оболочку и смешивая ее с водой, приготовляют приятный напиток, сходный с описанным в одной из предыдущих глав асаи. Пучок плодов весит 30-40 фунтов. Напиток внешне похож на молоко и имеет приятный вкус орехов. Взбираться на дерево очень трудно вследствие гладкости его ствола, поэтому туземцы, когда им нужен пучок плодов для какой-нибудь чашки напитка, с одной только этой целью срезают и, следовательно, губят дерево, которому еще расти бы 20, а то и 40 лет.

В нижней части лесов Майка, ближе к реке, находится пласт плотной белой глины, служащий жителям Сантарена источником материала для производства грубой гончарной посуды и кухонной утвари: котелки, кастрюли, маниоковые печи, кофейники, миски для стирки и другие предметы хозяйства бедняков повсюду в стране делаются из такой же гончарной глины, которая встречается с небольшими промежутками на всей поверхности долины Амазонки, от окрестностей Пара до границ Перу, и составляет часть огромного мергельного отложения табатинги. Чтобы придать посуде огнеупорность, к глине подмешивается жженая древесная кора, называемая караипе; она гоже придает изделиям прочность. Караипе служит предметом торговли: ее продают корзинами в лавках большинства городов. Мелкие ямки, вырытые в мергелистой почве на Маика, очень привлекали многие формы пчел и ос-каменщиц, которые употребляют глину на постройку своих гнезд. Таким образом, здесь перед нами еще один пример той своеобразной аналогии, которая существует между искусствами у насекомых и у человека. Я не раз часами наблюдал за их поведением; краткий отчет о повадках некоторых из этих деятельных созданий может представить известный интерес.

Всех больше в глаза бросалась большая желто-черная оса с замечательно длинной и узкой талией [стебельком] — Pelo -paeus fistularis. Вид этот собирает глину маленькими комками и, скатав из них удобные круглые шарики, уносит их во рту. Оса с громким жужжанием летит прямо к ямке, садится и, не теряя ни мгновения, приступает к делу: через две-три минуты она уже кончает месить свой маленький груз. Гнездо осы имеет форму сумки; оно имеет 2 дюйма в длину и прикрепляется к ветке или другому выступающему предмету. Одна из этих неугомонных искусниц как-то начала строить гнездо на ручке сундука в каюте моего челна, когда мы в течение нескольких дней стояли на одном месте. Она была до того поглощена своим делом, что позволила мне осмотреть в лупу движения ее рта, пока сидела на своей постройке. Каждый новый катышек она доставляла с торжествующей песней, которая сменялась веселым деятельным жужжанием, когда насекомое садилось и принималось за работу. Оса клала шарик влажной глины на край гнезда и размазывала его по всей круглой кромке нижней губой, направляемой челюстями. Для этого насекомое садилось на кромку верхом и, кончая обработку каждой новой порции, прежде чем улететь на сбор очередного катышка, проходило один раз вокруг кромки, прибивая ее с боков ногами. Оса трудилась только в солнечную погоду, и предыдущий слой бывал иногда не вполне сух, когда к нему добавлялся следующий. На все сооружение уходит около недели. Я отплыл отсюда до того, как маленькая пестрая строительница до конца справилась со своей работой; она не стала сопровождать челн, несмотря на то что мы продвигались вдоль берега реки очень медленно. Вскрывая закрытые гнезда этого вида, часто встречающиеся в окрестностях Маика, я всегда находил их набитыми маленькими пауками рода Gastracantha в том обычном полумертвом состоянии, в какое приводят осы-матки насекомых, предназначенных служить пищей их потомству.

Рис. Оса Pelopaelus строит гнездо

Кроме Pelopaeus, тут было три или четыре вида Trypoxylon, рода, который встречается также в Европе; некоторые натуралисты считают его паразитическим, потому что ноги у его представителей не снабжены обычным рядом жестких щетинок для рытья, характерным для всего семейства. Однако все виды Trypoxylon — осы-строительницы: два из тех видов, которые я наблюдал (Т. albitarse и один неописанный вид), набивают свои гнезда пауками, а третий (Т. aurlfrons) — маленькими гусеницами. По повадкам они сходны с Pelopaeus: глину уносят в челюстях, а когда летят с грузом или строят гнездо, то по-разному жужжат. Trypoxylon albitarse — крупный черный вид длиной 3/4 дюйма — поднимает величайшую суету, строя свое гнездо. Для этой цели он нередко выбирает стены или двери комнат, и когда в одном и том же месте трудятся две-три осы, во всем доме царит гам из-за их громкого жужжания. Гнездо имеет форму трубки длиной около 3 дюймов. Т. aurifrons — вид гораздо более мелкий, — устраивает хорошенькие гнездышки в форме графина, располагая их сплошными рядам в углах веранд.

Рис. Ячейки осы Trypoxylon aurifrons

Однако всего многочисленнее и интереснее из этих гончаров рабочие одного вида общественных пчел, а именно Melipona fascicutata. Melipona в тропической части Америки занимают место настоящих пчел (Apis), к которым принадлежит европейская медоносная пчела и которые здесь неизвестны; эти насекомые, обыкновенно гораздо более мелкие, чем медоносные пчелы, не имеют жала. М. fasciculata почти на треть короче Apis melhfica; колонии ее состоят из огромного числа особей: рабочих пчел обычно видишь собирающими пыльцу таким же образом, как то делают прочие пчелы, но громадные количества заняты также сбором глины. Быстрота и точность их движений при этом занятии поразительны. Сперва они соскребают глину челюстями, а затем убирают собранные кусочки передними лапками и пропускают ко второй паре ног, которые в свою очередь передают их к большим листовидным расширениям задних голеней, нормально приспособленным у пчел, как известно, для сбора пыльцы. Средние ноги прибивают все растущие комки строительного материала к задним ногам, чтобы комки сохраняли свою компактную форму по мере добавления новых частиц. Маленькие работницы вскоре набирают комок таких размеров, какой только в состоянии унести, и улетают.

Я в течение некоторого времени недоумевал, на что пчелам глина, но затем у меня было сколько угодно случаев установить, в чем тут дело. Они сооружают свои соты в первой попавшейся расщелине в стволах деревьев или в отвесных склонах, и глина требуется для того, чтобы возвести стену, которая закрыла бы щель, оставив лишь маленькое отверстие для их собственного входа и выхода. Большинство видов Melipona — такого рода каменщики и в равной мере строители из воска и собиратели пыльцы. Один мелкий вид (неописанный), не более 0,2 дюйма в длину, помимо того, что закрывает щель в дереве, где расположен улей, строит снаружи, у входа в него, недурную цилиндрическую галерею из глины, замешанной с каким-то вязким веществом. Вход в трубу имеет форму воронки, и там всегда сидит несколько крохотных пчел, по-видимому, играющих роль часовых.

Я видел вскрытый улей Melipona fasciculata; он содержал около 2 кварт приятного на вкус жидкого меда. У этих пчел, как уже отмечалось, нет жала, но, если потревожить их колонию, они жестоко кусаются. Индеец, который грабил улей, был весь покрыт ими; особенным пристрастием они воспылали к волосам на его голове и сотнями вцепились в них. Я нашел в различных частях страны 45 видов этих пчел: самый крупный имел полдюйма в длину, самые мелкие были совсем крохотные, некоторые формы не больше ]/2 дюйма. Эти крошки нередко бывали очень докучливы в лесу своей фамильярностью: они садились на лицо и руки и, ползая, забирались в глаза и в рот, а то и в ноздри.

Большое расширение задних голеней у пчел некоторых видов служит, помимо переноса глины и пыльцы, еще и для иных целей. У самки — красивой золотисто-черной Euglossa surinatnensis — этот орган очень велик по размеру. Вид этот устраивает свое одиночное гнездо также в трещинах стен или деревьев, но закрывает щель не глиной, а кусками сухих листьев и прутьев, сцементированных между собой. Эта пчела посещает деревья кажу и собирает задними ногами небольшое количество смолы, которая выделяется из стволов деревьев. К смоле она добавляет с соседних кустов другие необходимые материалы и, нагрузившись, улетает к гнезду.

В своих прогулках к югу я никогда не заходил дальше берегов Ирура — реки, которая берет свое начало среди упомянутых выше холмов и, протекая по широкой долине, поросшей вдоль русел водных потоков лесом, впадает в Тапажос в глубине бухты Мапири. Все, что находится дальше, остается, как уже отмечалось, неведомой землей для жителей Сантарена.

Бразильские поселенцы на берегах Амазонки, по-видимому, не испытывают никакой склонности к сухопутным исследованиям, и мне не удалось найти никого, кто пожелал бы сопровождать меня в экскурсии в глубь страны. Такое путешествие было бы чрезвычайно трудно в этой стране, даже если бы удалось раздобыть людей, готовых его предпринять. Кроме того, ходили слухи о поселении свирепых беглых негров на Серра-ди-Муруару и заходить далеко в том направлении считалось небезопасным, разве что большим вооруженным отрядом.

Я навещал берега Ирура с их пышными лесами и две другие речки в той же стороне — Панему и Урумари — раз или два в неделю в продолжение всего пребывания в Сантарене и собрал большие коллекции тамошних растений и животных. Эти лесные ручьи с их прозрачной холодной водой, журчащей по песчаному или галечному ложу в диких тропических лощинах, всегда имели в моих глазах какую-то прелесть. Красота влажных, прохладных и роскошных прогалин усиливалась тем контрастом, который составляли они с бесплодной местностью вокруг. Обнаженные или покрытые скудным лесом холмы, которые окружают долину, выжжены отвесными лучами солнца. Один из них — Пику-ду-Ирура — представляет собой почти правильный конус, возвышающийся над небольшой травянистой равниной до высоты 500-600 футов, и восхождение на него после долгой прогулки из Сантарена по кампу чрезвычайно утомительно. Однажды я попытался взойти на холм, но вершины не достиг. Крутые склоны холма одеты густыми зарослями грубых трав, среди которых там и сям разбросаны чахлые деревца тех же видов, что встречаются и внизу, на равнине. На голых местах обнажена рыхлая красная почва, а в одном месте виднеется массив породы, которая вследствие плотной ее текстуры и отсутствия слоистости показалась мне порфировой, но я слишком плохой геолог, чтобы выносить суждения по таким вопросам. М-р Уоллес утверждает, что нашел шлаковые обломки, и считает, что холм является вулканическим конусом. К югу и востоку от этой обособленной вершины вытянутые хребты или плосковерхие холмы становятся несколько выше.

Лес в долине тянется полосами в несколько сот ярдов шириной по обоим берегам речек; там, где реки текут вдоль подножий холмов, склоны, обращенные к воде, тоже густо поросли лесом, хотя с противоположной стороны они иногда совершенно обнажены. Деревья высоки и очень разнообразны, среди них встречаются колоссальные экземпляры бразильского ореха (Berthollettaexcelsa) и пикиа. Последнее дерево приносит крупные съедобные плоды, любопытные тем, что между мякотью и ядром у них имеется пустое пространство; плоды окружены твердыми шипами, которые, проникая в кожу, наносят серьезные ранения. Съедобная часть, на мой взгляд, не намного вкуснее сырого картофеля, но жители Сантарена очень ее любят и предпринимают утомительные путешествия пешком, чтобы набрать какую-нибудь корзину плодов. Дерево Dipterix odorata, которое приносит бобы тонка, употребляемые в Европе Для приготовления нюхательного порошка, также часто встречается здесь. Оно достигает огромной вышины, и плод его — округлый стручок с единственным семенем — можно только подобрать на земле. Значительное количество их (от 1 до 3 тыс. фунтов — продукция всей области Тапажоса) ежегодно вывозится из Сантарена. В этих далеких джунглях растет бесконечное количество разнообразных деревьев и кустарников: одни отличаются прекрасными цветами и листвой, другие — странными плодами. Перечисление большого их числа было бы утомительно. Меня очень поразило разнообразие деревьев с крупными плодами различной формы, которые росли на стволах и ветвях, иные в нескольких дюймах от земли, как какао. Туземцы называют их по большей части купу; деревья эти имеют незначительную высоту. Одно из них, называемое купу-аи, приносит плоды эллиптической формы, грязно-землистого цвета,. 5-6 дюймов в длину; у них тонкая деревянистая кожура, а внутри, в очень приятной на вкус сочной мякоти, рассыпано небольшое количество семян. Плоды свисают с ветвей подобно глиняным муравейникам. Другой вид больше сходен с какао; плод по форме похож на огурец и имеет зеленую ребристую оболочку. Он известен под названием какау-ди-макаку, т.е. обезьяньего шоколада, но семена у него мельче, чем у обыкновенного какао. Раз или два я попробовал приготовить из них шоколад. В них содержится много масла, сходного no-запаху с маслом обыкновенного какаового ореха, и они отлично растираются; однако напиток имеет неприятный глинистый цвет и хуже на вкус.

Мои экскурсии на Ирура всегда носили приятный характер. По долине разбросано несколько незатейливых хижин, но хозяева живут в них лишь несколько дней в году, когда приходят на свои маленькие расчищенные участки собирать и печь маниок. Мы брали обыкновенно с собой двух мальчиков — одного негра, а другого индейца, чтобы они несли наш дневной запас продовольствия — несколько фунтов говядины или вяленой рыбы, фаринью и бананы, а также столовую посуду и котелок для стряпни. Жозе нес ружья, снаряжение и ягдташи, а я — инструменты энтомолога: сачок, большую кожаную сумку с отделениями для коробок с пробковым дном, склянок, стеклянных трубок и т.д. Мы имели обыкновение выходить вскоре после восхода солнца, когда прогулка по прохладным кампу приятна — небеса безоблачны, а трава влажна от росы. Тропинки здесь едва протоптаны, так что в первые наши экскурсии нам лишь с трудом удавалось не заблудиться. Однажды мы все-таки совершенно сбились с пути и в продолжение нескольких часов блуждали по выжженной солнцем земле, не находя дороги. С возвышенности примерно на полпути через пустошь открывается чудесный вид на местность. Отсюда ко дну долины уходит длинный отлогий склон, поросший травой и лишенный деревьев. Причудливой формы холмы, лес у их подножий с самыми разнообразными пальмами, справа бухта Мапири с темными водами Тапажоса и его ослепительно-белыми берегами — все это расстилалось перед нами, точно на картине. Чрезвычайная прозрачность воздуха сообщала всем деталям ландшафта такую четкость очертаний, что нарушалось представление о расстоянии, и казалось, будто до всего этого чуть.ли не рукой подать. Спускаясь в долину, нужно было перейти небольшой ручей, а затем — полмили песчаной равнины, растительность на которой имела своеобразный вид вследствие преобладания бесствольной пальмы куруа (Attaleaspectabilis): ее большие, красиво вырезанные жесткие листья поднимались прямо с земли. Плод этого вида похож на кокосовый орех — внутри ядра его содержится молоко, но он гораздо меньше размером. Здесь, да и, пожалуй, по всей дороге, мы в большую часть дней влажного сезона видели следы ягуара. Впрочем, самого животного мы ни разу не встретили, хотя иногда по ночам в Сантарене, лежа дома в гамаках, слышали его громкий рев и знали, что животное, должно быть, скрывается где-то поблизости от нас.

Охотиться лучше всего было в части долины, защищенной с одной стороны крутым холмом, склон которого, как и сама болотистая долина внизу, был покрыт великолепным лесом. Мы обыкновенно делали привал на небольшом расчищенном участке, около воды, где было сравнительно мало муравьев. Здесь мы собирались со всех концов леса после утомительной утренней охоты, съедали честно заработанный обед сидя на земле — два широких листа дикого банана служили нам скатертью — и отдыхали часа два во время сильного послеполуденного зноя. Разнообразие животных в этой богатой местности было еще более поразительно, чем разнообразие растительных форм. В самое жаркое время дня, когда мои люди спали, приятно было лежать и наблюдать за движениями животных. Иногда из кампу являлась стая анусов (Crotophaga) — птиц с блестящим черным оперением, которые живут небольшими обществами среди травы; перебираясь с дерева на дерево, они показывались одна за другой и перекликались между собой. Иногда тукан (Rhamphastosariel) молча прыгал или бегал по веткам, заглядывая в трещины и щели. Издалека через пустошь доносились крики одиночных птиц. То и дело появлялся угрюмый трогон с ярко-зеленой спинкой и розовой грудью: он, бывало, по целому часу сидел без движения на низкой ветке. В тихие часы полудня всегда можно было наблюдать крупных (в 2 фута длиной) жирных ящериц из вида (Teiusteguexim), называемого туземцами жакуару; они шумно носились по сухим листьям, как будто гоняясь друг за другом. Жир этой крупной ящерицы высоко ценится туземцами, которые применяют его как припарку, когда приходится извлекать пальмовые шипы и даже дробь из тела.

Рис. Жакуару (Teius teguexim)

Другие, отвратительного вида ящерицы, взрослые особи которых достигали около 3 футов в длину, плескались и плавали в воде, иногда вылезая наружу, чтобы заползти в какое-нибудь дупло на берегу речки: однажды я нашел в дупле самку и целую кучу яиц. Ленивые взмахи крыльев больших сине-черных бабочек Morpho высоко в воздухе, жужжание насекомых, множество неодушевленных звуков — все это вносило свою долю в то общее впечатление, которое производило это своеобразное уединение. С вершин деревьев, которые переплелись между собой на головокружительной высоте, то и дело падали в воду с внезапным всплеском тяжелые плоды. Ветер, не ощутимый внизу, шевелил верхушки деревьев, приводя в движение скрученные и переплетенные сипо, которые скрипели и стонали на разные лады. К этим звукам добавлялось монотонное журчание ручья, образовывавшего маленькие водопады через каждые 20-40 ярдов своего течения.

Мы часто встречались со старой индианкой по имени Сесилия, у которой был в лесу небольшой расчищенный участок. Она пользовалась репутацией колдуньи (фетисейры), и, беседуя с ней, я убедился, что она гордится своими познаниями в черной магии. Ее слегка вьющиеся волосы свидетельствовали о том, что она не чистокровная индианка: мне говорили, что отец ее был темнокожий мулат. К нам она всегда относилась очень вежливо: показывала лучшие тропинки, объясняла свойства и употребление различных растений и т.д. Меня немало позабавили ее рассказы об этих местах. По-видимому, уединенная жизнь и мрак лесов переполнили ее голову суеверными фантазиями. Она говорила, что в русле ручья есть золото и что журчанье воды в маленьких водопадах — это голос «водяной матери», рассказывающий об укрытом сокровище. Узкий проход между двумя склонами холма был портаном, т.е. воротами, а все, что за ними, вдоль лесистых берегов ручья, — заколдованной землей. Холм, под которым мы располагались, она называла жилищем чародея и серьезно рассказывала нам, что нередко имела с ним продолжительные беседы. Эти басни она сама же и сочинила; точно таким же образом рождается бесконечное множество подобных мифов в детском воображении бедных индейцев и метисов, населяющих различные области страны. Следует отметить, что после некоторого общения с белыми все индейцы становятся скептиками. Колдовство бедной Сесилии было очень невысокого качества. Она бросала щепотки толченой коры какого-то дерева и другие вещества в огонь, бормоча заклинание — молитву, повторяемую наизнанку, — и прибавляя имя человека, которого хотела околдовать. Впрочем, некоторые фетисейры выделывают штуки, более опасные, нежели это безобидное бормотанье. Они знакомы со многими ядовитыми растениями и, хотя редко осмеливаются назначать смертельную дозу, иногда ухитряются довести свои жертвы до серьезного, заболевания. Побудительной причиной их действий служит ревность к другим женщинам. Когда я жил в Сантарене, субделегаду [заместитель судьи] рассматривал дело, называвшееся колдовством, и истицей по нему была одна очень почтенная белая дама. Оказалось, что некая фетисейра обрызгала ее белье, вывешенное для просушки, едким соком большого аронника, и дама полагала, что это явилось причиной серьезной сыпи, от которой она страдала.

В этих экскурсиях я редко встречал каких-нибудь крупных животных. На кампу мы не видели ни одного млекопитающего, но иногда попадались следы трех животных, не считая ягуара: следы принадлежали маленькой тигровой кошке, оленю и опоссуму; все эти животные встречались, должно быть, очень редко и вели, вероятно, ночной образ жизни, если не считать оленя. В лесу я видел однажды небольшую стаю обезьян, а в другой раз имел случай наблюдать движения ленивца. Последний относился к виду, названному Кювье Bradypus tridactylus и покрытому мохнатой серой шерстью. Туземцы называют его на языке тупи аи-ибирете (по-португальски preguica da terra firma), или материковым ленивцем, в отличие от Bradypus infuscatus с длинной черно-коричневатой полосой между плечами — ленивца, называемого, аи-игапо (preguica das vargens), т. е. ленивца затопляемых земель. Некоторые путешественники по Южной Америке, описывая ленивца, утверждают, что он очень проворен в своих родных лесах, и оспаривают справедливость данного ему названия. Однако жители Амазонского края, как индейцы, так и потомки португальцев, придерживаются единого мнения и считают ленивца воплощением лени. Очень часто один туземец, упрекая другого в праздности, называет его «bicho do embafiba» (зверем с дерева Cecropia): листья Cecropia служат пищей ленивцу. Очень любопытно наблюдать, как лениво перебирается с ветки на ветку это неуклюжее существо, вполне уместное в безмолвном мраке леса. Каждое движение обнаруживает, пожалуй, не самую лень, но крайнюю осторожность. Он никогда не отпустит одной ветки, не зацепившись сперва за следующую, а когда не находит сразу же сук, чтобы охватить своими жесткими крючьями, в которые так странно преобразованы его лапы, приподнимает туловище, опираясь на задние ноги, и шарит лапами в поисках новой опоры. Понаблюдав за животным с полчаса, я послал в него заряд дроби; оно со страшным треском полетело вниз, но, падая, ухватилось за сук своими мощными когтями и осталось висеть. Наш молодой индеец попробовал вскарабкаться на дерево, но рои жалящих муравьев вынудили его вернуться; бедняжка в самом печальном состоянии соскользнул вниз и, чтобы избавиться от муравьев, нырнул в ручей. Два дня спустя я нашел тело ленивца на земле: животное упало через несколько часов после смерти, когда мышцы его расслабли. В одно из наших путешествий мы с м-ром Уоллесом видели ленивца (В, infuscatus), переплывавшего реку в том месте, где она имела, вероятно, ярдов 300 в ширину. Мне кажется, не все знают, чтоживотное это входит в воду. Наши люди поймали зверя, сварили и съели его.

Возвращаясь с этих прогулок, мы иногда ночевали на кампу, но в лунные ночи, когда не было опасности потерять дорогу, продолжали путь. Сильный зной середины дня значительно ослабевает к четырем часам пополудни; тогда появляются птицы; по каменистым пригоркам прыгают небольшие стаи земляных голубей; пролетают мимо и иногда садятся на ильях попугаи; хорошенькие вьюрки нескольких видов — и среди них один, покрытый оливково-коричневыми и желтыми полосками и несколько похожий на нашу желтую овсянку, но, по-моему, принадлежащий к другому роду, — прыгают в траве, оживляя окрестность несколькими мелодичными звуками. Карашуэ (Mimus) вновь заводит свою приятную песню, напоминающую пение черного дрозда; два-три вида колибри, ни один из которых, однако, не свойствен одному только этому району, порхают от дерева к дереву. Напротив, маленькие ящерицы в синюю и желтую полоску, которыми кишит зелень в палящий полуденный зной, прячутся к этому часу в свои укрытия; вместе с ними исчезают многочисленные дневные бабочки кампу и другие дневные насекомые. Некоторые из бабочек очень сходны с нашими английскими видами, встречающимися на вересковых пустошах, а именно: перламутровка Argynnis (Euptoi -eta) hegesta и два более мелких вида, имеющих обманчивое сходство с маленькой Nemeoblus lucina. После захода солнца в воздухе разливаются восхитительная прохлада и аромат плодов и цветов. Появляются ночные животные. Теперь можно поймать стоящего на страже у входа в свою нору волосатого паука, раскинувшегося на целых 5 дюймов, коричневого с желтоватыми полосками вдоль крепких ног; этот паук живет в широких трубчатых галереях, выложенных изнутри ровным слоем шелковистой пряжи. Увидеть его можно только ночью, причем он не уходит, по-видимому, далеко от своего логова; галерея имеет около 2 дюймов в поперечнике и проходит наклонно, почти в 2 футах под поверхностью земли. Как только наступает ночь, внезапно показываются стаи козодоев, которые бесшумно, словно призраки, описывают круги в погоне за ночными насекомыми. Иногда они опускаются и садятся на низкую ветку или даже на тропинку совсем рядом с проходящим мимо человеком. Когда птицы припадают к земле, их трудно отличить от окружающей почвы. У одного вида длинный раздвоенный хвост. Днем козодои укрываются в лесистых ильях; я нередко видел, как они спали там в густой тени, припав к земле. Козодои не устраивают гнезд, а откладывают яйца на голую землю. Период высиживания у них приходится на дождливый сезон, и свежие яйца попадаются с декабря до июня. Попозже вечером слышны издаваемые козодоями своеобразные звуки: один вид кричит «куао-куао», другой «чак-ко-ко-као».

Звуки эти повторяются через определенные промежутки до поздней ночи самым монотонным образом. После захода солнца на обнаженных песчаных тропинках попадается много жаб. Одна из них — настоящий колосс имела около 7 дюймов в длину и 3 дюймов в высоту. Этот великан не убирался с дороги до тех пор пока мы не подходили к нему вплотную. Если мы сталкивали жабу палкой, она через некоторое время приходила в себя и обернувшись, бесстыдно устремляла на нас свои взор. На расстоянии полумили я насчитал 30 этих чудовищ.