Возле дежурного поста, рядом с палатой Эссмана и Мосби, ко мне подходит паренек в халате волонтера. Это студент близлежащего Городского колледжа, который мечтает поступить в медицинскую школу и выучиться на нейрохирурга. Иными словами, стать тем самым дедушкой, который вкалывал всю жизнь и сколотил семейное состояние. Не исключено, что у него получится.

Однажды он мне выложил это, после того как я поинтересовался, почему он выстриг свою афро-шевелюру в форме человеческого мозга.

— Здрасте, доктор Браун...

— Не сейчас, — отвечаю на ходу.

— Ничего серьезного. Просто хотел сказать, что я доставил этого больного в ФТ.

ФТ значит Физиотерапия. Я останавливаюсь.

— Какого больного?

Паренек заглядывает в свои планшет:

— Мосби.

— Кто отдал такое распоряжение?

— Вы. Так было сказано в директиве.

— Директиве? Ёптыть. Как ты его туда доставил?

— В кресле-каталке.

Блин!

Я разворачиваюсь к дежурному посту:

— Кто давал Мосби его историю болезни? Как появилась директива?

Все, кто находится в эту минуту на дежурном посту, отводят глаза в сторону. Прямо как в документальном фильме про стадное чувство. Кто-то среди них явно напортачил.

— Ты привез его непосредственно в отделение? — спрашиваю у паренька.

— Нет. Мне сказали, чтобы я оставил его в приемном покое. За ним придет санитар.

— Ясно. Хочешь со мной прогуляться?

— Да! — выпалил он.

Я поворачиваюсь к своим студентам, которые как раз выходят из палаты.

— Значит, так, ребята, — говорю им. — Если кто-нибудь спросит, где Мосби, отвечайте, что он в Радиологии. Если скажут, что там его нет, поправьтесь. Дескать, вы имели в виду ФТ. А пока натырьте мне антибиотиков. Они мне понадобятся, когда придут лабораторные анализы этого дерьма в шприце, который мне так удачно вкатили. Мне нужен цефалоспорин третьего поколения, макролид и флуороквинолон. И еще антивирусные — всё, что вам удастся раздобыть. Подберите такое сочетание, чтобы я сразу не окочурился. А не сможете, тогда возьмите препараты, которые я прописал Эссману, и удвойте дозу. Ясно?

— Да, сэр, — отчеканивает один из студентов.

— Отлично. Главное — не падайте в обморок.

Я поворачиваюсь к пареньку с афрострижкой:

— Пошли.

В лифте я еще раз спрашиваю у паренька его имя.

— Мершон, — звучит в ответ.

Я заставил его накинуть куртку. Сам я в лабораторном халате с нагрудным кармашком, на котором вышито «Лотти Луиза, доктор медицины». Не знаю, кто она, эта Лотти, но халат свой она оставляет в очень подходящем месте.

— Мершон, только не прокалывай язык, — говорю я, когда лифт останавливается на первом этаже.

— Вот еще, — фыркает парень.

Нас встречает дождь со снегом. Все застлала пелена, видимость почти нулевая.

Уж не знаю, чего я ожидал, — наверно, следов кресла-каталки в снежной каше, — но не будем забывать, что по тротуару, посыпанному солью, снуют прохожие, полсотни человек в минуту. К тому же с железного навеса стекает черная вода.

— Ну и куда он двинул? — спрашиваю вслух. А про себя думаю: «С таким же успехом он мог слинять через противоположный выход».

— Туда, — показывает Мершон.

— Почему?

— Под горку.

Я одобрительно крякаю.

— Да, не зря я тебя взял с собой.

За углом боковая улочка спускается к реке еще круче, чем авеню, на которой мы стоим. Мершон кивает в сторону боковой улочки, и мы сворачиваем.

Через пару кварталов мы натыкаемся на прогалину из снеговой каши, в которой явственно отпечатались следы. Очень похоже, что здесь проехала инвалидная коляска. Следы ведут в сторону невзрачного строения — железная дверь исписана граффити, окна задраены фанерой — и обрываются за несколько метров от входа.

Подхожу, стучу в дверь. Мершон подозрительно разглядывает фасад.

— Что это? — спрашивает.

— «Прыжок с шестом».

— В смысле?

— Ты правда не знаешь?

Он молча ждет разъяснений.

— Гей-бар, — говорю ему.

Дверь открывает пятидесятилетний седеющий негр, поперек себя шире, во фланелевой блузе и бифокальных очках.

— Чему могу? — спрашивает он, немного отклоняя назад голову для лучшего обзора.

— Мы ищем черного старика в инвалидной коляске.

Несколько секунд мужчина насвистывает незнакомую мне мелодию, а затем спрашивает:

— Зачем?

Мершон вступает в разговор:

— Нам нужен точно такой на Рождество, а в магазине, торгующем черными стариками в инвалидной коляске, ни одного не осталось.

— Это больной, сбежавший из госпиталя, — поясняю я.

— Психический?

— Нет. У него гангрена ноги. Хотя с мозгами у него тоже не все в порядке.

Мужчина на миг задумывается, все с тем же свистом.

— Почему-то я вам верю, идиоты несчастные. Он двинулся в сторону парка.

— А к вам, — спрашиваю, — зачем наведывался?

— Попросил одеяло.

— И что, дали?

— Дал ему кем-то забытый пиджак. Накинул на плечи. — Новый приступ насвистывания прерывает озноб. — Ну что, всё, что ли?

— Всё, — говорю. — За нами должок. Загляните к нам в больницу, проверим вашу эмфизему.

Мужчина опускает взгляд на монограмму, что вышита на нагрудном кармане моего халата.

— Спасибо, доктор Луиза.

— Меня зовут Питер Браун. Мой коллега Мершон. Этот визит вам ничего не будет стоить.

Мужчина разражается сипатым смехом, потом у него перехватывает дыхание.

— Однако и без больницы дожил ведь до седых волос, — говорит он.

— С этим не поспоришь, — соглашаюсь я.

По пути вниз Мершон спрашивает меня, как я догадался, что у этого типа эмфизема легких. Я начинаю перечислять разные внешние признаки, а затем в свою очередь задаю вопрос:

— Мершон, кто обычно свистит?

— Придурки?

— Так. А еще кто?

Мершон, подумав, продолжает:

— Люди, которые заклинены на чем-то, по ассоциации с этим предметом. Например, проверяя черепно-мозговую деятельность, ты начинаешь насвистывать «Голову держи повыше».

— Неплохо. А еще люди насвистывают, подсознательно желая увеличить давление воздуха в легких, чтобы прогнать через ткани больше кислорода.

— Ё.

— Вот тебе и «ё». Помнишь в «Белоснежке» каменоломню, где трудились гномы?

— Ну, допустим.

— Если бы, вкалывая рядом с ними, ты заработал силикоз, ты бы свистел с утра до вечера.

— Нифигос.

— Вот так.

Рядом с ним я почувствовал себя профессором Мармозетом.

Мы обнаруживаем Мосби на территории Риверсайд-парка, в павильоне из песчаника, нависающем над Гудзоном. Великолепный вид портят неприятные порывы ветра с брызгами в лицо. Даже пластмассовые сабо тебя не защищают. Снег летит сверху, взвихривается с земли. У нашего беглеца побелели волосы и ресницы.

— Как дела, мистер Мосби? — пытаюсь я перекричать ветер.

Он с улыбкой поворачивается ко мне:

— Как обычно, доктор. А что у вас?

— Вы знакомы с Мершоном?

— Конечно, — отвечает Мосби, не глядя в его сторону. — Скажите, доктор, почему нас так тянет к реке?

— Не знаю, — говорю. — Наверно, я пропустил эту лекцию в медицинской школе.

— Я думаю, время от времени нам хочется взглянуть на творения Создателя. Может, было бы меньше побегов из лагеря для военнопленных, если бы вокруг насадили цветы.

— Если мне захочется взглянуть на творение Создателя, — встревает в разговор Мершон, — я выберу женскую «киску».

— А вы их видите поблизости? — поинтересовался Мосби.

— Увы, сэр.

— Тогда придется удовольствоваться рекой. — Только сейчас Мосби обращает внимание на стрижку Мершона. — Что это, парень, у тебя на голове?

Еще немного — и они сведут меня с ума.

— Послушайте, — говорю, — а не вернуться ли нам всем в больницу?

В вестибюле я еще раз, чисто рефлекторно, набираю профессора Мармозета. Заранее стискиваю зубы, ожидая объяснения с его секретаршей, но на этот раз отвечает он сам.

— Да, привет, Карл... — слышу, как он говорит кому-то.

— Профессор Мармозет?

— Да? — В его голосе слышится растерянность. — Кто это?

— Это Ишмаэль, — говорю. — Одну секунду. — Я поворачиваюсь к Мершону: — Тебе можно доверить это дело?

— Конечно, док, — отвечает он.

— Верю, — говорю, глядя ему прямо в глаза. Иногда это действует на людей вдохновляющее. — Отвези его в ФТ и подожди двадцать минут, а заодно поинтересуйся, почему не состоялся его прием у врача. Скорее всего, они тебе ответят, что никакого приема ему не назначали, тогда вези его к нам и скажи на посту, что в ФТ напортачили. Все понял?

— Все.

— Верю, — говорю и, отняв ладонь, снова обращаюсь в трубку: — Профессор Мармозет?

— Ишмаэль! Я жду звонка, так что не могу долго говорить. Что там у тебя?

Вот именно. От радости, что слышу его голос, я вдруг забыл, зачем звоню.

— Ишмаэль?

— Есть пациент, у него рак клеток, — начинаю я.

— Печально. Дальше.

— Некто по имени Френдли собирается делать ему лапаротомию. Я посмотрел в компьютере...

— Джон Френдли?

— Он самый.

— А это твой пациент?

— Мой.

— Тогда пусть его оперирует кто-нибудь другой.

— Почему? — спрашиваю.

— Ты же хочешь, чтобы он выжил?

— Но этот Френдли — самый высококотирующийся хирург в Нью-Йорке.

— Если верить журналам. Его статистика — дутые цифры. Он приносит в операционную кровь из своих запасов, чтобы в отчетах не было ни слова о переливаниях. Если без дураков, от него можно ждать всего.

— О господи. У него был больной, и он отдал приказ: не применять реанимацию.

— Вот-вот. Зачем вешать на себя летальный исход, когда имеешь дело с «овощем»!

— Блин! И как же мне теперь от него отбояриться?

— Давай подумаем. — Профессор берет небольшую паузу. — О'кей. Позвони гастроэнтерологу Леланду Маркеру в Корнеле. Он, скорее всего, сейчас катается на горных лыжах, но секретарша его разыщет. Скажешь ей, что Биллу Клинтону требуется лапаротомия и что он, дабы его не засекли репортеры, лег в Манхэттенскую католическую больницу под чужим именем. Назовешь ей имя своего пациента. Когда все разъяснится, Маркер придет в бешенство, но будет уже поздно, и ему придется прооперировать.

— Боюсь, у меня на это нет времени, — отвечаю. — Операция через пару часов.

— Ну, тогда плесни Френдли в кофе жидкий экстази, хотя... если верить слухам, он и бровью не поведет.

Я приваливаюсь к стене. Звон в ухе делается громче, голова кружится.

— Профессор Мармозет, — говорю я через силу, — мне надо, чтобы этот пациент выжил.

— Кажется, придется прибегнуть к дистанционному методу лечения.

— Нет, то есть... я хочу сказать... этот пациент обязан выжить.

Пауза на том конце.

— Ишмаэль, у тебя все в порядке?

— Нет. Я должен спасти этого больного.

— Почему?

— Долгая история. Но можете поверить мне на слово.

— Мне за тебя тревожно.

— Не волнуйтесь. Какой от этого прок?

Новая пауза. Он обдумывает ситуацию.

— Ну хорошо, — говорит он наконец. — У меня сейчас важные разговоры, но ты мне перезвони, как только у тебя что-нибудь прояснится. Оставь сообщение. А вообще... по-моему, тебе стоит взяться за скальпель.

— Взяться за скальпель? Я не оперировал со времен медицинской школы, да и там ничем особенно не мог похвастаться.

— Я помню, — говорит он. — Но хуже, чем у Джона Френдли, у тебя все равно не получится. Так что удачи.

С этими словами он отключается.