Меня зовут Ева. Я не помню своей матери, и настоящего отца у меня тоже нет, если не считать Джека. Детства своего я вообще почти совсем не помню. Сейчас мой рост пять футов семь дюймов, а возраст, насколько мне известно, семнадцать лет.

Я постараюсь описывать все интересное, что со мной происходит, не спеша и очень аккуратно. Чувствую, что должна записать свою историю. Может быть, другие прочитают. Мне, конечно, неизвестно, кто именно.

Сейчас раннее утро; в зимнем небе кувыркаются рваные белые облака. Я разглядываю, как облака играют друг с дружкой в догонялки и от этого зрелища буквально переполняюсь любовью ко всем созданиям Природы. Невыносимо думать, что однажды настанет день, когда я больше ничего этого не увижу.

С самых, первых дней, которые я помню, у меня всегда был Джек. Сначала я, кажется, считала его своим отцом, но потом, конечно, узнала, что это не так. Джек объяснил мне, что он — мой опекун и что я сирота. Вообразите потрепанного, пухленького человечка в очках с толстыми стеклами. У Джека ужасное зрение, он почти совсем слепой… А со мной он всегда такой добрый! Иногда похож на старого игрушечного мишутку, который ворчит, если перевернуть.

Он так боится большого города, что лежит за нашими окнами. Я очень смутно помню, чтобы вообще куда-то отсюда выходила… хотя недавно со мной приключилось нечто вроде вернувшегося воспоминания или ощущения. Какой-то неприятный запах дыма… и я сама прыгаю через искры костра. Так странно, но видение показалась очень правдоподобным. Несмотря на то, что собственное прошлое мне видится как серый шифер, я каким-то образом умею понимать почти весь мир вокруг. Может, это просто Джек так много мне рассказывал, так хорошо по-своему учил, что мне частенько кажется, будто все мое детство полностью прошло вот в этих проговоренных воспоминаниях, в наших общих беседах.

Такое ощущение, что однажды я попросту проснулась взрослой пятнадцатилетней девушкой.

Один день помню с особенной ясностью. Я стояла у окна у нас на чердаке и замечала все вокруг, как будто бы впервые распахнула глаза. Помню, я смотрела, как мимо дома плыл огромный пассажирский дирижабль, а Джек сказал мне:

— Летят. Видишь? — И махнул рукой на силуэт в сером небе.

Я кивнула и повторила вслед за ним:

— Летят.

Отчего все это отпечаталось так четко в памяти, я не имею никакого представления… Может быть, потому, что в тот день у нас в комнате побывал еще один человек, хотя, как правило, гостей мы никогда не принимаем.

Помню, посетитель, хорошо одетый мужчина (я его называла «нашим элегантным гостем»), взял меня за плечо, развернул от окна и посмотрел прямо в лицо, а потом произнес:

— Ох, какие глаза, Джек! Она будет разбивать сердца.

И Джек согласно вздохнул.

Дни и ночи я сижу спокойно, неизменно, тихо, в комнатах у нас на чердаке. По-моему, это ужасно странно, что мне никогда не разрешается выходить на улицу одной. На улицу мне можно только с бедным боязливым Джеком.

— Город большой и опасный, — твердит Джек.

— Опасный даже для меня? — как-то раз переспросила я.

— Да, опасный, а для девушки вроде тебя — вдвойне опасный! — Он страдальчески скривился и добавил: — Ты себе и не представляешь… Иные только и думают, как бы обидеть.

Я приняла это объяснение, но внутри отчего-то уверена, что буду в безопасности, буду неуязвима, даже если выйду из дома одна. Ох, как же мне этого ужасно хочется!

Джек всегда держит меня поблизости. Время идет, часы на камине тикают, а Джек боится за меня все сильнее и сильнее. Теперь наши редкие выходы из дома случаются только по вечерам.

А по-моему, прохожие на темных, оживленных улицах едва нас замечают. Мы идем вместе с Джеком в тумане, который словно нарочно сгущается вокруг нас. Джек уже настолько плохо видит, что мне всегда приходится поддерживать его под локоть. Странной парочкой мы, должно быть, кажемся случайным прохожим: спотыкающийся, пухленький коротышка Джек и сама я, высокая, «стройная, как тростиночка», по его словам.

Мне всегда все интересно. Так хочется вырваться! Я неугомонная, всегда мечтаю обогнать, сорваться с поводка в тумане, совершить побег. Хочу просто разогнаться, скакать и прыгать!

Во время наших прогулок Джек все время озирается, изо всех сил всматривается в холодный сумрак, вечно, дрожит от страха, постоянно в волнении и никогда не позволяет себе расслабиться. Иногда он останавливается поболтать со знакомыми; время от времени мы с ним встречаем женщину, которая, наверное, живет в соседнем лабиринте улиц. Я зову ее дама с кошкой.

— Прохладно сегодня, Джек.

— Да-да, в самом деле, моя дорогая.

— Значит, с девочкой гуляете?

— Да, она любезно соглашается пройтись со мною, бедным, дряхлым псом.

— Ну вот, вы старый пес, Джек, а я выгуливаю кошку — не подходим мы друг другу, а?

Джек от подобных замечаний нервно хихикает, но я-то знаю, что ему лишь хочется вжать голову поглубже в воротник да продолжить путь.

Позже.

Все изменилось. Попробую объяснить, как смогу.

Джек ушел рано утром, и вернулся дрожащий, взволнованный, озабоченный. Усадил меня перед собой, прищурился изо всех сил сквозь толстые стекла очков.

— Мне нужно тебе кое-что рассказать, Ева, — неуверенно пробормотал он. — Ты, может быть, задумывалась, отчего я так о тебе забочусь? Дело в том, что нас преследуют. Уже давно… Ева, я тебе нарочно ничего не говорил, только чтобы защитить тебя! Я так аккуратно, так старательно тебя всегда прятал… но все равно, этот плохой… нет, ужасный человек почуял твой след! Теперь нам нужно очень быстро уезжать, как только соберемся… Куда-нибудь подальше!

Он встал и принялся взволнованно мельтешить по комнате. Я вообще ничего не понимала. Загадка какая-то.

— Откуда же такой опасный человек узнал про нас? — спросила я.

— Он знает! — Джек закивал. — Ведь говорю же, он тебя почуял!

От столь частого повторения этого «почуял тебя» я насторожилась. Ведь это значит не «нас», а только меня одну, лично… кто-то охотится лично за мной. Мне вдруг стало совершенно ясно.

Я — глубокая тайна.

Меня спрятали.

Меня следует постоянно охранять. Я — сказочная принцесса, вроде Рапунцель, которую заперли от всего мира в высокой башне!

Вот только… Я поймала собственное отражение в зеркале над камином и конечно же поняла, что никакая я не сказочная принцесса. У меня нет каскада золотых волос, которые можно было бы опустить из окна до самой мостовой… Нет, я — это всего лишь я. Из зеркала на меня посмотрела только я. Я, такая тусклая в простом коричневом платье, живу себе в наших захудалых комнатах в мансардном этаже, под защитой бедного, почти слепого Джека.

— Откуда? — спросила я. — Откуда я вообще кому-нибудь известна, не говоря уже о том, чтобы за мной охотиться?

Джек покачал головой.

— Есть вещи, к которым ты пока еще не готова.

Прошло несколько дней; нас снова навестил таинственный друг Джека, элегантный гость. В этот раз они сидели вдвоем и настойчиво что-то обсуждали, а я вела себя очень тихо, а потом, по просьбе гостя, заварила вкусный чай ассам. Наблюдала за ними, но молча. Они говорили приглушенными, низкими голосами, но элегантный гость был явно столь же возбужден, как и Джек. Именно в тот момент я вдруг открыла в себе нечто странное. Если очень внимательно следить за людьми во время их разговора, у меня получалось читать по губам! Я различала и понимала все слова, будто читая их в книге.

ДЖЕК: Я слишком привык, не смогу! И назад не могу, вы же понимаете? У вас же тоже есть ребенок!

ЭЛЕГАНТНЫЙ ГОСТЬ: Конечно, понимаю, разумеется, но разве можно этих двух сравнить? Либо так, либо он за ней когда-то явится, а вы окажетесь на пути, тут вам и конец.

После неловкого чаепития, во время которого наш посетитель лишь рассматривал меня и качал головой, он наконец собрался уходить. Влез в свое пальто и снова обменялся с Джеком торопливыми словами в тесной прихожей, ведущей на лестницу, но теперь беседующие стояли ко мне спиной, и я больше ничего из их разговора не узнала.

Джеку я о своей неожиданно открывшейся способности читать по губам не рассказала.

Вскорости посетитель ушел, и Джек снова повернулся ко мне. Мой опекун выглядел изнеможенным, подавленным, сокрушенным теми новостями, что принес ему элегантный гость.

Я подошла к окну и стала смотреть вниз, на оживленную улицу. Люди спешили во всех направлениях. В конце концов я отвернулась от окна и взглянула на Джека — он сидел спиной ко мне, испуганный и сгорбленный, в нашей тусклой комнате. Джек неловко поерзал на стуле и сощурился в мою сторону, против яркого света из окна.

— Прости, Ева, — выговорил он.

— Простить за что? — не поняла я.

— Не могу объяснить, — тихо прошептал он.

Вечером мы поужинали холодной бараниной с пикулями. Ели молча. Звенели вилками по тарелкам. Джек тяжело вздыхал, не глядя на меня.

С того дня Джек сделался настороженный и озабоченный.

«Он явится за ней, — сказал тогда элегантный гость. — А вы окажетесь на пути».

Кто же явится за мной? Хоть бы это был мой спаситель! Наконец-то приедет за мной мой собственный доблестный рыцарь на белом коне! Но, судя по испуганному лицу Джека, скорее это будет враг. Злой колдун, совершенно иной бледный всадник, который уничтожит бедняжку Джека, а меня заберет с собой… От всех этих мыслей мне и весело, и страшно. А еще они помогли мне сосредоточиться, и теперь я точно знаю, как следует поступить. Я любой ценой должна избавить и себя, и бедного Джека от уготованной нам ужасной судьбы.

Теперь Джек проводит все дни, скрючившись над ежедневными газетами и еженедельными журналами. Дрожащей рукой наводит лупу на страницы, садится как можно ближе к свету и явно что-то выискивает. Мне не объясняет что, зачем… Только бормочет: «Фантом, вечно Фантом» да «Негодные мои глаза!»

Я решилась. Завтра возьму и уйду. Исчезну, сбегу наудачу! По крайней мере избавлю Джека от страха, от опасности быть раскрытым и уничтоженным. Спасу сама себя из высокой башни и освобожу Джека от ответственности.

Раньше я никогда такого не делала… Уйду на улицу, и прочь, одна.

У меня получилось, столько всего произошло! Нужно все подробно записать.

В то самое утро, на следующий день после того, как я решила убежать, я выглянула в окно, на крыши, и обнаружила, что ночью выпал снег. Мягкий, глубокий, он раскинулся на черепице крыш мягким пухлым одеялом. Я слегка приоткрыла окно в чердаке и вдохнула морозный воздух и захотела скорей убежать в эту яркую утреннюю белизну!

Я тщательно спланировала, что взять с собой. Нужно тепло закутаться, поэтому я сняла с деревянной вешалки свое тяжелое зимнее пальто и отвязала от него мешочек с камфарой, предохранявшей от моли. Уложила в небольшую кожаную сумку смену одежды и все мои личные деньги из копилки. Потом спрятала пальто и сумку под стулом в гостиной.

Джек спозаранку ушел в соседнюю бакалейную лавку, а вскоре вернулся с пакетом чая и несколькими ломтиками бекона. Отряхивая снег с пальто, он поежился:

— Ух, как нынче свежо, Ева!

Потом, как обычно, развернул утреннюю газету и принялся изучать под лучами белого света из окна.

Я заварила крепкий чай нам к завтраку, поджарила тосты и бекон.

Потом предложила:

— Хочешь я тебе почитаю?

— Да, с удовольствием, но только больше никакого мистера Шерлока Холмса, от него меня до костей пробирает! Мистера Диккенса, пожалуй.

После завтрака Джек уселся в кресло с высокой спинкой, подложил себе под ноги подушечку, скрестил руки на округлом животе и кивкам пригласил меня начинать.

— «Большие надежды», глава первая. «Фамилия моего отца была Пиррип, мне дали при крещении имя Филип, а так как из того и другого мой младенческий язык не мог слепить ничего более внятного, чем Пип, то я называл себя Пипом, а потом и все меня стали так называть…»

Я читала почти час; Джек начал клевать носом. Потом послышалось знакомое посапывание и похрапывание, и через несколько страниц Джек крепко заснул. Я продолжала читать вслух, а сама тем временем вытащила из лифа заранее написанную записку и прислонила листок к уже остывшему коричневому чайнику.

Дорогой Джек!

Любящая тебя Ева.

Я ухожу.

Не тревожься.

Не ищи меня.

Будь осторожен.

Потом, все еще читая вслух и держа книжку в одной руке, я натянула на себя теплое пальто и взяла сумку. Тут прервалась, опустила книжку на стол и осторожно выскользнула на лестницу; дверь за мной закрылась с еле слышным щелчком. Я уверена, что ни жильцы под нами, ни хозяин лавки внизу не заметили моего побега…

…на улицу.

Я решила сбежать в цирк! У меня даже не было никакого плана в голове, только решимость найти цирк. Затеряюсь где-нибудь в большом городе, буду работать и путешествовать по разным местам.

Это было так странно… наконец-то оказаться в одиночестве, при свете дня, на оживленной улице. Люди куда-то спешили, лихорадочно двигались во все стороны. Мимо меня пробегали оборванные уличные мальчишки, толкались, со смехом поскальзывались на заснеженной мостовой. Лоточники продавали всякую всячину: спички, шнурки для ботинок, жареные каштаны. Хлопья снега вихрились колючими завитками. Лицо покалывало от морозца, и всю меня вдруг охватило сильнейшее возбуждение, как будто я впервые по-настоящему почувствовала себя живой! Все чувства обострились; холодный воздух удивительно бодрил. Оказывается, я умела очень быстро ходить, если Джек не держал! Я побежала, подпрыгивая, подскакивая в снегу!

Уличный торговец продавал сладкие пирожки с начинкой, они лежали на лотке ровными рядками, такие теплые, аппетитные, дышащие жаром.

— Сколько стоит? — спросила я.

— Пенни, мисс, — ответил он с улыбкой.

Я протянула коробейнику блестящий пенни, горсть которых достала из копилки, и вдруг почувствовала укол вины — вспомнила, что Джек сейчас так и спит в гостиной и ничего не подозревает. Потом пошла дальше, наслаждаясь горячим пирожком и заглядывая во все магазинные витрины. На тротуаре, прислонившись к красному почтовому ящику, сидел какой-то оборванец. Он проводил меня грустным взглядом. Я запнулась, пирожок так отчетливо жег мне ладонь… а у оборванца пальцы были костлявые, почти синие от холода. Тогда я сделала несколько шагов назад и протянула ему другую монетку, на этот раз — целый серебряный шестипенсовик. Случайно коснулась его руки и вздрогнула от холода: пальцы ледяные, как сосульки у нас на водосточном желобе. Нищий поначалу улыбнулся, с благодарностью кивнул и вдруг переменился в лице… как будто узнал меня, хотя мы, кажется, ни разу до сих пор не встречались.

— Это ты! — заявил он, расширив глаза. — Та самая!

И кивнул.

— Даже не знаю, о чем это вы, — ответила я, улыбнулась и поспешила дальше.

— Вернись! — крикнул он вслед, но я продолжила путь.

Через несколько минут я обнаружила, что замерзающий попрошайка увязался за мной. Он замешкался у витрины булочной. На мой шестипенсовик можно было купить по меньшей мере полбуханки хлеба и сдобную булку с маком, да еще и пакетик раскрошившегося печенья в придачу. Нищий обернулся, и наши взгляды встретились. Я отвернулась, немного напуганная тем, как он на меня уставился, совсем как голодный волк из сказки. И снова поспешила прочь от попрошайки, стараясь затеряться в сутолоке улиц.

Я дошла до рыночной площади. Здесь, я точно знала, будет цирк. На площади стояли рядами большие магазины, расхаживали деловитые покупатели. В толпе сновал пирожник, удерживая свой поднос с товаром на голове. Человек в длинной шинели немного прошел рядом со мной, почти в ногу. На поясе у него висели какие-то мешки, а на плечах он нес длинную палку, увешанную тушками кроликов, связанных за задние лапки. Я отвела взгляд от печального зрелища, но тут же столкнулась нос к носу с розовой свиной головой, подвешенной на крюк в ряду таких же голов в витрине мясной лавки. Я так отчетливо разглядела их белесые ресницы… Ниже тянулся ряд свиных туш. Еще ниже, под ними, на фарфоровом блюде красовался пирог со свининой. Я поспешила дальше, в толпу, прочь от запаха крови и опилок. В центре между рыночных палаток расположилась зимняя ярмарка с уличными клоунами и импровизированным цирком.

Я оказалась рядом с яркими, разукрашенными повозками под холщовыми пологами. У ближайшей повозки стоял акробат в разноцветном трико, еще один играл на потертом корнете. Поверху растянули полотнище с надписью «ЗНАМЕНИТЫЙ ПАНДЕМОНИУМ ЯГО».

Артисты собрали немаленькую толпу зевак, которые весело толкались локтями и ждали представления. Я протиснулась в самую гущу, все еще опасаясь преследования попрошайки.

— Простите, — бормотала я. — Ох, извините, пожалуйста; прошу прощения! — А сама пробиралась как можно дальше от крови, свиных туш и уличных оборванцев. Люди, на которых я наталкивалась и мимо которых протискивалась, почти все добродушно веселились и радовались яркому, морозному утру, но были среди них и другие, на вид суровые и строгие. Мужчины и женщины с глубоко запавшими глазами и ввалившимися щеками, как будто оголодавшие, с тонкими запястьями и узловатыми суставами, едва не протыкавшими их ветхую одежонку.

С двух сторон импровизированную сцену ограждали крытые повозки, а в воздухе меж двух полосатых столбов был туго натянут канат. На сцене клоун громко бил в небольшой барабан, еще один, схватив какую-то вспомогательную веревку, хрипло что-то выкрикивал; выразительное лицо раскрашено белой краской, тонкие губы густо намазаны ярко-красным.

— Подходите, подходите! — зазывал он. — Яго ходит по канату! Прямиком из далекой Индии, приехал к нам сегодня в Старый Лондон! Дальний путь! Сквозь пыль дорог! Специально к вам! Пройдет по канату на высоте в целых пятнадцать футов! Без всякой страховки! Собирайтесь, скорей, подходите!

В задней части одной из повозок распахнулся холщовый полог, и на сцену под аплодисменты выступил еще один акробат. Лицо у него было очень смуглое, резко контрастировавшее с набеленными лицами остальных артистов. Акробат шагнул на вспомогательный трос, с легкостью удерживая равновесие, а я заметила, какие мягкие у него башмаки и как цепко он загибает пальцы вокруг проволоки. Наверное, так легче удержаться. Индиец, словно противовесом, размахивал солнечным зонтиком, расшитым разноцветными квадратиками блестящей ткани, и потешно карабкался по тросу к самой верхушке столба. Я подалась ближе, поерзала, протискиваясь вперед, чтобы лучше видеть. Барабанщик тем временем продолжал отбивать ритм.

Акробат шагнул на канат, но, кажется, потерял равновесие и рухнул вперед, едва не свалившись в толпу. Он кренился то в одну сторону, то в другую, испуганно размахивая руками. В толпе зрителей возле сцены воцарилось молчание. Я, как и все, затаила дыхание. Потом кто-то захохотал, и мы догадались, что это шутка — канатоходец только притворялся, будто падает. В толпе радостно засмеялись. Все заохали, заахали, кто-то нервно хихикал. За всю свою скучную, тусклую жизнь взаперти я еще никогда не видела ничего более страшного и восхитительного!

Один из членов труппы вышел к нам и стал собирать плату за представление. Я выудила несколько монеток из кармана пальто и, не глядя, опустила в его шкатулку, плохо представляя истинные размеры своей щедрости. Артист улыбнулся мне, лицо над белоснежным гримом было доброе, словно лицо друга.

Канатоходец завершил свой номер в воздухе. Я не разглядела, как именно ему это удалось, но с помощью какого-то хитроумного трюка индийский гимнаст как будто неспешно спланировал на сцену. Все бурно зааплодировали; я почувствовала себя в безопасности, мне вдруг сделалось тепло и радостно в толпе зрителей, наблюдавших за ярким представлением.

Барабанщик отложил барабан в сторону и вынес на импровизированную сцену небольшой столик. Столик был накрыт красивой синей скатертью, — скатертью цвета неба, цвета бесконечности, цвета безмятежности, сплошь усыпанной серебряными звездочками. Индиец, главный акробат, которого я сочла тем самым Яго, взмахнул рукой, привлекая внимание публики, вытянул костлявый палец вверх и прошептал: «Ш-ш-ш!»

Толпа затихла, музыкант сменил корнет на скрипку и принялся наигрывать печальный вальс. Акробат Яго пошарил под синей скатертью и вытащил… ничего. Он вытянул руки к зрителям, показал нам свои ладони со всех сторон — ничего. Слегка поддернул рукава — в них тоже было пусто. Индиец склонился к толпе, подался прямо ко мне и провел рукой у меня за ухом. Длинные пальцы щекотно скользнули по моей коже, и он, словно бы из ниоткуда, вытащил белое яйцо! Артист поднял его повыше, демонстрируя со всех сторон сначала мне, потом всем остальным зрителям. Яйцо сияло белизной на фоне смуглой кожи.

В толпе раздался смех, аплодисменты.

— Обычное яйцо, — заметил фокусник. — Вы позволите? Всего лишь яйцо, самое обычное яйцо?

— О да! — с готовностью согласилась я.

Он поднял руку высоко над головой и медленно опустил вниз, легонько постучал яйцом по краю стола, спрятал в ладонях, а потом вдруг… из ладоней выпорхнул белый голубь!

Фокусник выпустил голубя, и тот взлетел вверх, покружил в морозном воздухе и устроился на одном из полосатых канатных столбов. Все захлопали; я в жизни не видала ничего более поразительного. Другой артист потряхивал своей шкатулкой. Еще один начал убирать яркий реквизит назад в повозки; кажется, труппа готовилась уезжать. Меня охватило разочарование. Вскоре никого из них не останется! Я решила, что должна стать одной из них, что последую за ними и буду снова смотреть их представления, снова участвовать, сделаюсь им полезной, а со временем — незаменимой.

Тут краем глаза я заметила нечто тревожное. Снова тот же оборванец, тот, которому я отдала свои полшиллинга. Он вперился в меня взглядом и упорно пробирался все ближе, протискивался сквозь толпу. Я похолодела от ужаса. Как будто внутри меня что-то вырвалось вдруг на свободу, как будто наконец сработала тревожная сирена. Это ощущение придало мне новых сил, обострило все реакции. Я просто-напросто знала, что оборванец задумал причинить мне страшное зло. Моему сознанию почему-то свойственно подобное раздвоение: я могла со сладкой грустью наблюдать за сборами артистов и в то же самое время внимательно следить за тем, как некто — тот, кого я инстинктивно приняла за кровожадного убийцу, — придвигается все ближе ко мне, с выражением жестокой и странной решимости на лице. Но ведь это так естественно, когда тебе семнадцать и ты вдруг точно пробудилась ото сна и полюбила жизнь…

Яго сдернул со стола синюю скатерть, ткань затрепетала в воздухе, словно знамя. Между тем, сам столик погрузили в глубину повозки. Кажется, нам напоследок собирались показать еще один фокус. Яго взмахом руки развернул скатерть в полную ширину, превратив ее в огромное квадратное покрывало. Показал нам с лицевой стороны и с изнанки: ничего. Публика ждала. Я снова стала испуганно озираться. Все лица в толпе обратились на сцену, зрители зачарованно уставились на фокусника; все, кроме одного. Оборванец смотрел прямо на меня, а сам протискивался мимо немногих зрителей, что все еще отделяли нас друг от друга. Я снова обернулась к сцене и взглянула на акробата, темные глаза как будто выделили меня из толпы. И вдруг сзади сильные костлявые пальцы схватили меня за плечо! Я вздрогнула и уставилась в чумазое лицо оборванца. Вблизи лицо было ужасно. Попрошайка оскалился желтыми гнилыми зубами.

— Так-так, это кто же тут у нас? — протянул он. — Я тебя нашел, я точно знаю, ты та самая красотка синеглазка!

Акробат взглянул на меня сверху вниз, со сцены, и вопросительно выгнул бровь. Нищий еще сильнее вцепился в мое плечо, а я посмотрела на артиста и тихо прошептала:

— Помогите…

Артист внезапно набросил на меня покрывало, и ткань окутала меня, точно потоки воды. Сквозь складки кто-то крепко сжал мое запястье, выдернул меня из рук нищего и приподнял прямо в воздух. Оборванец удивленно вскрикнул:

— Ай!

Он снова попытался ухватить меня под покрывалом. Я почувствовала сильный рывок, вихрь движения, и мир внезапно встал с ног на голову. Потом вдруг вспышка ярко-синего холодного неба, опять темнота, рывок и внезапное приземление на что-то мягкое. Я оказалась на кипе пыльного бархата у бортика внутри цирковой повозки. В пологе совсем рядышком обнаружилось небольшое отверстие. С этого неожиданного места мне было хорошо видно всю сцену: покрывало затрепетало вокруг нищего и упало на землю.

Фокусник поднял ткань и потряс перед толпой со всех сторон: ничего, пусто.

— Девушка исчезла! — воскликнул он.

Им, должна быть, показалось, что я и в самом деле просто испарилась в воздухе. Раздался смех, аплодисменты. Все наверняка решили, что и мое исчезновение, и замешательство оборванца — все было частью представления.

Нищий оглянулся вокруг и в ярости выкрикнул:

— Ладно, хватит! Цирк закончился, теперь отдай ее мне!

— Ш-ш-ш, девушку нельзя вернуть! — воскликнул фокусник.

Он прижал пальцы к губам, накинул синее покрывало на свою собственную голову и так подержал один миг, а потом, в полной тишине, отпустил складки ткани до самого пола. Оборванец уставился на покрывало с озадаченным видом. Потом вытянул руку, ухватил ткань, и та мягко упала вниз, обнаружив над собой… опять пустоту, потому что теперь исчез и сам фокусник!

А повозки уже тронулись. Два оставшихся артиста бросились прочь сквозь толпу, а зрители снова одобрительно зашумели. Оборванец пнул по покрывалу, поднял ткань и потряс, как будто надеялся вытряхнуть на землю меня саму или фокусника, а потом со всех ног бросился догонять повозки, локтями распихивая толпу во все стороны. Он протискивался все ближе и внезапно оказался на расстоянии вытянутой руки от бортика той повозки, в которой я пряталась. В этот миг над ним промчался белый голубь (тот самый, что полностью взрослой птицей вылупился из яйца), клювом ухватился за красивый срез синей ткани, вырвал покрывало из рук нищего и влетел вместе с тканью под холщовый полог повозки. Оборванец удивленно споткнулся и рухнул лицом на мостовую, прямо в грязную снежную кашу, а мы тем временем быстро выехали с людной площади и свернули на дорогу.

Я лежала, провалившись глубоко в складки мягкой ткани, цирковых, костюмов и рулонов бархата, уложенных внутри повозки. После того как мы свернули за угол, я попыталась подняться, но расчихалась от пыли; а из передней части повозки под полог всунул голову смуглокожий артист-фокусник с добрыми глазами.

— Ты как, цела? Извини, пришлось тебя схватить, но, кажется, так было надо… Не бойся, мы от него быстро оторвемся!

У меня кружилась голова — и от покачивания повозки, и от внезапной перемены обстоятельств. Я подползла поближе к передней части возка, чтобы лучше слышать, что мне говорят. Внутри все пространство заполнял цирковой реквизит: груды костюмов, полосатые столбы и канаты, хрустальные шары и серебристые звезды, а еще огромная, вырезанная из картона луна с улыбающимся лицом.

— Ты лучше держись покрепче, — посоветовал циркач. — Лошадка у нас хоть и мосластая, да резвая. Чего этому оборванцу от тебя надо?

Я беспомощно уставилась на узкую спину гимнаста. Я уже ничего и никого не понимала… меня спасли, мне помогли, но кто?

— Ну… — начала я. — Мой опекун предупреждал, чтобы я одна не ходила. Говорил, что кто-то хочет меня обидеть. А я не послушалась и ушла. А потом вдруг этот нищий на меня напал…

— Не волнуйся, с нами ты не пропадешь, — успокаивающе сказал циркач. — Мы этих оборванцев знаем, даже слишком хорошо! Интересно, и зачем кому-то причинять тебе вред? По одежде ты на Зеваку не похожа… местную играешь, жительницу?

— Я всю жизнь здесь прожила, — удивленно отозвалась я. — Что значит играю местную?

— Значит, местная, только немного растерялась, — улыбнулся он.

Повозка ехала все дальше, а я сидела в глубине одна. Наконец мы остановились; на улице почти стемнело. Пахнуло чем-то неприятным, солоноватым… Я осторожно вылезла наружу и поняла, что запах доносился от реки Темзы. Лошадь распрягли, она стояла и жевала что-то из мешка с кормом. Оказывается, мы укрылись под деревьями в каком-то месте, похожем на огороженный парк. Вокруг, под широкими ветвями, расположились несколько простых палаток и другие повозки. В центре скорее дымил, чем горел небольшой костер, а над ним висел котелок, источая ароматы готовящейся пищи. Я вспомнила, что сильно проголодалась.

Яго сидел на ступеньке повозки. На вид он был как будто чуть старше меня самой. Он гладил голубя, сверкавшего белизной по контрасту со смуглой кожей циркача. Индиец поднял голову и улыбнулся мне. Чуть поодаль от костра какой-то акробат пытался удержать ложку на носу: он запрокинул голову, и ложка вдруг подпрыгнула в воздухе, перекувыркнулась и снова приземлилась кончиком на нос. Трюкач подхватил ложку и протянул ее мне.

— Угощайся! — предложил он и подмигнул.

Я осторожно взяла ложку, немного опасаясь, как бы она не выпрыгнула у меня из рук и опять не устроилась на носу фокусника.

Яго с довольным голубем на плече улыбнулся, зачерпнул что-то из котелка на тарелку и протянул ее мне. В тарелке оказалась ароматная похлебка с желтоватым рисом; пахло замечательно. В центре блюда плавали бледные кусочки курицы. Я быстро заглотала еду, обжигаясь горячим паром и специями. Потом Яго выдал мне кружку чая, и я сделала глоток, но циркач передумал, забрал у меня кружку, выплеснул чай в костер, прямо на шипящие угли, а в кружку снова что-то налил, на этот раз из темной бутыли.

— Лучше это попробуй, — предложил он.

— Ой, горько! — удивилась я. — И кисло…

— Это просто пиво, старый добрый английский эль.

Я снова сделала глоток. Пива я раньше никогда не пробовала. Я подсела поближе к костру, от огня уже остались только дым и пепел. Яго забрал у меня кружку и допил остатки сам.

— Меня зовут Яго, — представился он, утирая губы тонкой рукой.

— Так я и думала, — кивнула я и быстро пожала ему руку. — А меня — Ева.

Ни разу в жизни я не видела и не касалась кожи столь темной.

Над деревьями проплыл пассажирский дирижабль; гондола была так низко, что едва не задевала кроны. Ветер, поднятый пропеллерами, вздыбил листву. Огни осветили палатки под деревьями.

— Красивое имя для красивой девушки, — заметил Яго. Посмотрел наверх, на дирижабль, и добавил: — Все летают.

Узкое лицо его расплылось в улыбке, открыв ровные белоснежные зубы.

— Я все гадаю, для чего тебя послали мне, Ева?

— Я сбежала, чтобы поступить в твой цирк, — ответила я.