Под бетонным животом кружевного моста искрились воды Сены. Умытые дождем, благоухали белоснежно-розовые свечи каштанов. Поль поднял глаза к небу. Плыли, суетились, сталкиваясь друг с другом взбитые в пену облака. Исчезая, они напоминали Элюару время его жизни с русской девочкой. Он мысленно возвращался к прежним дням и собирал разбросанные по ступеням своей памяти обрывки фраз, музыку шагов…
«– Vous de la Russie?
– Oui, je suis de la Russie.
… можете звать меня Гала».
«Я люблю тебя бесконечно – это единственная правда»
«Тебе не нужна эта русская»
В 1932 году состоялся развод Эжена и Гала Грендель. Четырнадцатилетняя Сесиль осталась на попечении отца. Промчались годы и уже взрослая женщина, дочь Поля Элюара и Елены Дьяконовой рассказывала журналистам о мучительной жизни, проведенной в пансионе, об одиночестве и бабушке Жанне Грендель – единственном человеке, который заботился о ней. Будучи матерью «де юре», Елена Дьяконова прекрасно понимала, что давно не имеет отношения к этой девочке, воспитанной другой женщиной. Гала казалось бессмысленным разрушать устоявшийся мир бабушки и внучки. Кроме того, у Галючки уже был один ребенок – Дали. И все-таки расставание с Сесиль больно ударило по Дьяконовой. Не желая повторения этой боли, сразу же после развода с Полем, Галючка решилась на необратимую хирургическую контрацепцию (стерилизацию). По свидетельству Дали, его Елена Троянская сделала все, чтобы никому не показать свои переживания до и после запланированной операции. (Были ли они?) Сам Сальвадор признавался, что не понимал всю серьезность происходящего.
Сальвадор Дали в начале 30-х гг.
«Я оставил Гала в клинике и уехал. С аппетитом поужинав устрицами и жареным голубем, после трех кафе я попал домой, где продолжил начатое днем. Все это время мне не терпелось вернуться к работе. Я думал только о ней, хотя меня слегка удивляло собственное бесчувствие по отношению к жене и ее операции. Но как я ни силился, все же не чувствовал ни малейшего беспокойства. Как же так? Я утверждал, что обожаю Гала, и вместе с тем так равнодушен к ее страданиям (…) В два часа уснул тяжелым сном ангела. В шесть утра проснулся, но уже демоном. Самая страшная тревога пригвоздила меня к постели(…) Меня покрывал холодный пот, терзали угрызения совести. Начинался день. Неистовые крики птиц подняли и меня. Я бросился в клинику и в такой дикой тоске вцепился в белый халат хирурга, что ему пришлось уделить мне исключительное внимание. Неделю я проплакал не переставая и вне зависимости от обстоятельств, к общему удивлению группы сюрреалистов. Наконец, в воскресенье опасность миновала. Смерть почтительно попятилась. Галючка улыбается.»
Не желая тревожить и без того впечатлительного «малыша» темами, далекими от искусства, Гала никогда не упоминала о детях. Сальвадор ни о чем не спрашивал. Когда же назойливые журналисты интересовались, не хотят ли они с супругой заиметь потомство, Дали отвечал: «Дети никогда меня особенно не интересовали». Чем старше становился художник, тем витиеватее отвечал на набивший оскомину вопрос.
«Я спросила, почему у него и Гала не было детей», – вспоминала модель и певица Аманда Лир.
« – Гений не должен способствовать появлению на свет посредственных и прозаичных существ, в этом-то и заключается трагедия Пикассо. Вы видели его дочь? Нет? Было бы просто трагедией, если бы такие божественные создания, как мы с Гала, произвели на свет негениального ребенка. Мы оба ненавидим семью. Моя меня выгнала, Гала почти не видит свою дочь от Поля Элюара. Мы ничего не хотим иметь в этой жизни, кроме нас самих.»
Кто знает, что скрывалось за этими словами: искренняя позиция гения, мужчины или его нежелание сыпать соль на Галючкины и заодно на свои раны.
Не сдаваясь житейским неурядицам, Гала и Дали продолжали усиленно работать. В 30-е годы, действуя в согласии с традициями сюрреализма, художник занялся изготовлением… бесполезных вещиц.
«Я изобрел искусственные ногти с маленькими зеркальцами. В них наливают воду, в которой плавают рыбки. Кроме того, я создал: очки-калейдоскоп – их следует надевать в машине, если вокруг скучные пейзажи; дополнительные фальшивые груди, которые можно надевать на спину; ванну без ванны с искусственно подающейся водой, фотографические маски для современных репортеров; комбинированные макияжи, позволяющие стереть с лица все тени; туфли на пружинках для облегчения ходьбы; осязательное кино, которое посредством очень простого механизма позволяет трогать все, что видишь: ткани, меха, устрицы, мясо, сабли, собак и пр. Во второй половине дня Гала одержимо и преданно пускалась в крестовый поход с моими проектами под мышкой. Ее терпение превышало все границы человеческой выносливости. Она возвращалась вечером осунувшаяся, чуть живая от усталости, – и с теми же рулонами, плодами моего увлечения(…)
– Раз не пошли искусственные ногти, может, попробуем осязательное кино, очки-калейдоскоп или аэродинамические автомобили? Гала наспех обедала и отправлялась на автобусе в новый крестовый поход. Но перед этим крепко целовала меня в губы и говорила „Мужайся!“»
«Абсурдные и нелепые» изобретения Дали стали пользоваться большим спросом и не только в Испании и Франции, но и в Италии, в Америке. Постепенно в моду вошли творчество и манера поведения, пропагандируемая «малышом». Получая газеты и журналы, художник не без удовольствия находил в текстах упоминание о себе.
«Сегодня я видел на витрине удивительную вещь, – писал журналист. – Напоминает то, что делает Сальвадор», «Мне хотелось бы приобрести что-нибудь в стиле Дали».
Достижения «ненормального» испанца раздражали и злили менее успешных, нежели Дали, сюрреалистов. Больше всех негодовал Бретон. Еще недавно в одном из своих манифестов Андре писал о единстве целей сюрреализма и коммунизма. Дали подписался под его сочинением. Теперь же этот молодой наглец тешил своим лжеискусством буржуа. Зачем рабочему классу идиотские ногти и весь тот хлам, над которым чахнет этот горе-художник?
«Мы не только стояли особняком от художников Монпарнаса, но равно отмежевались от коммунистов, сумасшедших, буржуа. Мы стояли в стороне, чтобы сохранить и отстоять наш разум», – вспоминал великий мистификатор.
– Ты думаешь не об обществе, не о тех, кто будет приходить на твои выставки, тебе глубоко плевать на наши принципы и концепции. Ты думаешь только о себе, – кричал Бретон, брызжа слюной. Дали не спорил.
Бретона можно называть кем угодно, но прежде всего это человек порядочный и негибкий, как Андреевский крест. И за любыми кулисами, а особенно за кулисами конгресса, он весьма скоро становится самой обременительной и неуживчивой фигурой из всех попавших туда «посторонних тел». Он не умеет ни неслышно скользить, ни прижиматься к стенкам.
Встречая расстроенного «малыша», Гала вспоминала о Поле и умоляла бывшего мужа уладить вспыхнувший между ее мальчиком и Бретоном конфликт. Добросердечному Элюару, не способному отказать бывшей жене удавалось выполнять ее просьбы до тех пор, пока темой сочинений и творчества Дали не стала… любовь к фашизму.
«Тем временем Гитлер на глазах становился все более гитлеровским, и однажды я написал картину, где нацистская нянька преспокойно вязала на спицах, невзначай усевшись в огромную лужу. Идя навстречу настоятельным просьбам некоторых своих ближайших сюрреалистических друзей, я вынужден был вымарать с ее рукава повязку с изображением свастики. Вот уж никогда бы не подумал, что этот знак способен вызывать такие сильные эмоции. Лично я был им настолько заворожен, что буквально бредил Гитлером, который почему-то постоянно являлся мне в образе женщины. Многие полотна, написанные мною в тот период, были уничтожены во время оккупации Франции немецкими войсками. Я был совершенно зачарован мягкой, пухлой спиной Гитлера, которую так ладно облегал неизменный тугой мундир. Всякий раз, когда я начинал рисовать кожаную портупею, которая шла от ремня и, словно бретелька, обнимала противоположное плечо, мягкая податливость проступавшей под военным кителем гитлеровской плоти приводила меня в настоящий экстаз, вызывая вкусовые ощущения чего-то молочного, питательного, вагнеровского и заставляя сердце бешено колотиться от редкостного возбуждения, которое я не испытываю даже в минуты любовной близости. Пухлое тело Гитлера, которое представлялось мне божественнейшей женской плотью, обтянутой безукоризненно белоснежной кожей, оказывало на меня какое-то гипнотическое действие».
– Ты читал это? – метал гром и молнии Бретон, обращаясь к Полю Элюару. – «… гитлеровская плоть приводила меня в настоящий экстаз». Он не в себе! Он настоящий извращенец. Ему не место среди нас.
«Напрасно я повторял, что это черный юмор», – писал в своих воспоминаниях Дали. После окончательного разрыва с сюрреалистами, дабы подразнить Бретона, Сальвадор заявил: «Сюрреализм – это я!» – и добавил – «Андре Бретон просто не хочет простить мне, что я остаюсь последним и единственным сюрреалистом».
Сальвадор и Гала Дали, Поль Элюар и Мария Бенц
Что бы ни случалось в жизни «малыша», его Галючка по-прежнему оставалась рядом с ним. В 1934 году, через два года после развода с Эженом Гренделем, в Париже, в консульстве Испании был зарегистрирован брак между Сальвадором Дали и его Еленой Троянской.
Мария Бенц
Узнав о случившемся, в том же году женился и Поль Элюар. Поэт выбрал в жены все ту же танцовщицу Марию Бенц, известную в творческих кругах, как Нуш, с которой 4 года состоял в любовной связи. Свое вступление в брак Поль объяснил так:
«Если через какое-то время мне захочется покинуть Нуш, у меня, женатого, будет меньше угрызений совести потому, что тогда мне будет легче уладить ее материальное положение».
Женитьба не утолила сердечной боли и тоски Эжена по Гала. Он все так же продолжал писать ей длинные письма, признаваясь в любви и выражая надежду, что его девочка одумается и вернется в их общий дом. Поль никак не хотел смириться с тем что каждый сантиметр, каждый изгиб ее тела теперь принадлежал другому. Она – существо с тысячью лиц: мать, жена, любовница, натурщица. С первой минуты их знакомства, с того момента, как он увидел ее на пляже в Кадакесе, Дали жаждал запечатлеть эту женщину на холсте. В образе Гала, который казался другим неприметным, некрасивым и даже уродливым, Дали обнаружил идеальные, по его мнению, пропорции: маленькую грудь, стройную талию, округлые плечи, крутые бедра, соблазнительные ягодицы.
«А ведь, в сущности, я по-настоящему научился владеть кистью только благодаря страху прикоснуться к лицу Галы! Писать надо на лету, прямо не сходя с места, дожидаясь, пока в четко очерченных ромбовидных промежутках смешаются спорящие между собой тона, и накладывая краску на светлые места, дабы умерить их белизну.
Мне нужно набраться смелости и еще больше полюбить целиком все лицо Галы.»
При всей любви к жене, Сальвадор не старался приукрасить ее. Напротив, добиваясь нужного освещения, нахлобучивая на голову своей Галатеи нелепые головные уборы, водружая на любимую омаров, художник беспощадно уродовал свою Галючку. Уродуя, не видел ни тени сомнения или стеснения в ее маленьких, птичьих глазах. Только уверенность, твердость, любовь к жизни и к нему. «Галарина», «Мадонна Порт-Льигата», «Портрет с омаром», «Атомная Леда» – эти и другие картины, выполненные Дали в сотворчестве с женой, со временем стали вожделенной мечтой многих коллекционеров мира. «Удивительно, но от запечатленной на полотне Гала невозможно оторвать глаз, – разводили руками критики. – Женщина смотрит на вас, как живая».
«… я наконец раскрыл тайну цвета глаз Гала, они у нее подводно-ореховые. Этот цвет, так же как и цвет морских олив, весь день не давал мне покоя. И все это время меня не покидало желание получше вглядеться в эти глаза, ведь отныне это не только глаза Градивы, Галарины, Леды и Галы Безмятежной, но, что весьма примечательно, им предстоит украсить в будущем голову величиною в квадратный метр на задуманном мною полотне под названием „Септембренель“.»
Сальвадор писал картины не только на холсте, но и на теле прекрасной своей Елены, и на ее лбу, на груди.
– Сегодня ты будешь медузой, – шептал «малыш», расписывая Гала. Измученная многочисленными поездками, связанными с делами мужа, утомленная хозяйственной работой, с затекшей спиной и шеей, Гала беспрекословно обмирала перед Дали по первому же его требованию. Он работал часами, а увлекаясь не замечал ее усталости. Только когда его девочка стала терять сознание, Сальвадор не на шутку испугался. «Я пишу твоей кровью», – произнес он однажды и… начал подписывать свои картины «Гала-Сальвадор Дали».