Окруженное со всех сторон горными массивами и еловыми лесами здание лечебного учреждения, в котором остановилась Елена Дьяконова, напоминало выточенный из дерева кукольный дом с плоской четырехугольной крышей, аккуратными прорезями окон и балконами с белоснежными балюстрадами. В огромных неуютных комнатах с десятками низких кроватей и добела выскобленными дощатыми полами располагались вновь прибывающие постояльцы-немцы, русские, англичане – все те, кто рассчитывал на чудодейственные способы лечения, применявшиеся в то время в санатории. Каждое утро пациенты Клаваделя спускались к завтраку на просторную веранду. Соседом Елены по столику оказался болезненно худой, хорошо воспитанный молодой француз. Он любезно придвигал для нее стул, подавал салфетки и соль, наблюдал, как непринужденно общается его соседка с пациентами из России.

Когда Леночка осмелилась заговорить и с ним, юноша поинтересовался:

– Vous de la Russie?

– Oui. Je suis de la Russie.

– Эжен Грендель. К вашим услугам.

– Елена Дьяконова. Весьма приятно.

– Елена… Это очень трудно для меня. Было бы проще, если бы вас звали Мари или Гала, – засмеялся Эжен.

– Если вам так удобно, с этой минуты вы можете звать меня Гала.

Прервавший обучение в Париже из-за прогрессирующего заболевания, семнадцатилетний Эжен приехал в Клавадель по настоянию отца – в прошлом бухгалтера, а ныне – преуспевающего торговца недвижимостью. Высокий, светловолосый, белозубый, с выдающимся носом и ранними залысинами, Грендель не был красив. Но разве это было важно? Леночке нравилось в нем все: его застенчивость, внимательный взгляд, умение слушать, ямочки на щеках, его трогательное грассирование.

Елена Дьяконова

Обмениваясь записками и книгами, встречаясь за завтраком и поднимаясь в горы, подшучивая друг над другом и укрываясь в ущельях от дождя, застающего их врасплох, Эжен и Гала проводили много времени вдвоем. Он с упоением рассказывал ей о деревянных и каменных фигурках, которые начал собирать два года назад, искренне изумлялся, когда в разговоре с ним девочка из России цитировала его любимых авторов: Мольера, Лакло, Стендаля, Прево. Эжен открыл ей, что его призвание – поэзия, но родители считают это занятие пустым.

Давос в начале XX века

В совершенстве владеющая французским, Гала перечитывала строки написанных юношей стихов, уверяя обретенного друга в том, что созданное им – зрело, талантливо, что он непременно станет серьезным поэтом.

Беседы с этой девушкой окрыляли Эжена, придавали уверенности, вселяли в него чувственное томление. Теперь ему было мало просто разговаривать с Гала. Он мечтал касаться ее густых черных волос, завитых в кокетливые локоны, обнимать ее, ощущать тепло ее дыхания. С ней, первой и единственной Грендель желал познать таинство любви. Но строгая Гала не позволяла подходить ближе, чем допускали того приличия. Предпочитающая не распространяться о своей жизни, о своих родителях, сестре и братьях, маскирующая шутками свое истинное настроение, одинокая, никому не нужная (за весь период лечения в Клаваделе ее не навестил никто из родственников), близкая и далекая Елена Дьяконова стала для Эжена открытием и загадкой одновременно.

Спустя годы, откровенничая с согимназисткой и приятельницей Гала Анастасией Цветаевой, Эжен признавался:

«Никогда я не мог говорить с француженками так, как с женщинами из России: серьезно, свободно, будучи полностью уверен, что меня понимают. Это счастье выпало мне дважды: первый раз с Галей, второй – с вами. И обе вы – русские.»

Притихли, дожидаясь своего часа колокола церкви Святого Петра в Фигерасе. Матушка выводила восьмилетнего Дали на прогулку.

«Мы выходим из города туда, где белизна еще не тронута. Пройдя через парк, попадаем на поляну… и я замираю перед снежным полем. Но тут же бегу на середину поляны, где лежит крошечный коричневый шарик платана. Падая, он слегка раскололся, так что в щелочку я могу разглядеть внутри желтый пушок. В этот миг из-за туч выглядывает солнце и заливает светом всю картину: шарик платана отбрасывает на снег голубую тень, а желтый пушок словно загорается и оживает. Мои ослепленные глаза наполняются слезами. Со всевозможными предосторожностями подойдя к разбитому шарику, я подбираю его, нежно целую трещинку(…) Я поднимаюсь по ступеням и сворачиваю направо к заброшенному источнику. Она здесь! Она здесь, русская девочка из волшебного театра господина Трайтера. Я назову ее Галючкой(…) Галючка здесь, рядом со мной, сидит на скамье, как на тройке. И кажется, давно наблюдает за мной (…) В моей руке, в носовом платке шарик шевелится, как живой… Вижу Галючку, сидящую ко мне спиной. Мне кажется странным, что спина ее неподвижна. Но я не отступаю, а становлюсь на колени в снег, прячась за стволом старой оливы. Время, как будто остановилось: я превратился в библейский соляной столб без мыслей и чувств. Зато все отчетливо вижу и слышу. Какой-то человек пришел…»

Обертывания голубой глиной, смешанной с парным молоком и гусиным жиром, свежий горный воздух, травяные настои и любовь исцеляли Эжена и Гала. Спустя два года пребывания в Швейцарии, юноша отправил родителям письмо, в котором сообщил о своем намерении жениться на Елене Дьяконовой.

Елена Дьяконова и Эжен Грендель в 1914 г.

«Тебе не нужна эта русская. Ты слишком молод, чтобы связывать себя», – категорично заявляли господин и госпожа Грендель.

Ветер разлуки развел их и понес к родным берегам: Гала – в Россию, Эжена – во Францию. Словно маленький, упрямый испанский мальчишка, играя в кораблики, рассадил влюбленных на разные палубы.

По вечерам, когда Сен-Дени окутывала непроницаемая мгла, он уединялся, закуривал пенковую трубку и думал о ней. Память возвращала Эжена туда, где он впервые увидел свою Гала. Оживали краски, ароматы, узоры на одежде. Снова и снова он мысленно стряхивал цветочную пыльцу с ее шляпки клош.

«Каждое такое воспоминание сродни обретению тебя», – писал Эжен возлюбленной.

«Я люблю тебя бесконечно и это – единственная правда», – доносилось в ответ.

Храм Святого Петра в Фигерасе, в котором крестили Сальвадора Дали

Неосознанно преодолевая пространство и время, маленький мальчик метался и не находил для себя места в этом нарождающемся союзе двух сердец. Он, десятилетний Дали, третий лишний, доверчиво отдавался влечению, объектом которого стал… старшеклассник.

«Бучакас был похож на девочку. Он был немного старше меня. При каждом прощании мы с ним долго целовали друг друга в губы. Однажды вечером я открыл Бучакасу свои чувства к Галючке. И с радостью обнаружил, что он вовсе не ревнует. И даже обещает мне любить шарик и Галючку так же, как их люблю я.»

Через пять месяцев после возвращения из Клаваделя, в начале августа 1914 года Эжен Грендель был мобилизован и отправлен на фронт. Почти до самого окончания Первой мировой войны молодой человек служил санитаром в госпитале, разместившемся в перестроенном замке Шато де Петит-Сомм в Бельгии. Сюда привозили и выхаживали раненых. Здесь же нашли приют жители сожженной деревни Петит-Сомм.

Разорванные снарядами тела, стоны умирающих, кровь, проливающаяся как вода… Пережитое оставило глубокий шрам в душе Поля Элюара. Именно этим именем, позаимствованным у бабушки по материнской линии, Эжен подписал свой второй сборник стихов «Le Devoir». Эту же подпись оставлял он в конце каждого письма, адресованного ненаглядной Гала – свету, который должен был зажечься в его доме во Франции, зажечься сразу, как только закончится война. Даже… если родители против.

Анастасия Ивановна Цветаева вспоминала, как тяжело ее подруга переносила разлуку с Полем. Вернувшись из туберкулезного санатория, «Гала рассказывала мне об Элюаре в последующие годы в Москве».

С начала войны вся жизнь русской девочки сконцентрировалась в ее комнате. Закрывая двери на ключ, Елена ограждала себя от того, что составляло жизнь ее сверстниц: развлечения, прогулки, общение. В тот период важнее всего остального оказались книги, молитва и переписка с Эженом. Своими письмами Леночка помогала Полю не сойти с ума, не отчаяться.

«Еще год – и война закончится. Нужно собрать все силы, чтобы суметь выйти невредимым из этого кошмара. И потом ты никогда не пожалеешь о прожитой жизни, потому что нас ждет слава и наша жизнь будет чудесной», – обещала девушка.

В 1917 году, когда Россия оказалась в тисках революции, представители временного правительства проводили чистку общества, пьяные солдаты громили витрины магазинов, аптек, стекла домов и мародерствовали, Гала и Эжен приняли, как им тогда казалось, единственно правильное решение:

«Елена уезжала к своему жениху Полю Элюару через минированное море; как ей это удалось устроить – не знаю», – писала Анастасия Ивановна Цветаева в книге воспоминаний.

В том же году молодые обвенчались в церкви Святой Женевьевы. На церемонии никто из родственников невесты не присутствовал. Поговаривали, что Елена раз и навсегда порвала со своей семьей.

Сальвадору тогда только исполнилось тринадцать лет.

«Вижу два кипариса, два больших кипариса, почти одного роста. Тот, что слева все же чуть пониже и клонится верхушкой к другому, который, наоборот, высится прямо, как латинское „ i “. Я смотрю на них в окно. Звенел колокол Анжелюса – и весь класс стоя хором повторил молитву. Кипарисы таяли в вечернем небе, подобно восковым свечам. Я не желал, чтобы меня трогали, чтобы со мной говорили, чтобы „беспокоили“ то, что творилось во мне.

Вскоре кипарисы совсем растворились в вечерних сумерках, но и тогда, когда исчезали их очертания, я продолжал смотреть туда, где они стояли.»