Цветок на камне

Бекитт Лора

Асмик совершила тяжелое преступление — она полюбила врага ее народа, красавца-араба. Что ждет эту порочную страсть?

 

Пролог

Асмик навсегда запомнила день, когда в последний раз видела своего отца и братьев живыми.

Девушка родилась в армянском квартале персидского города Исфахан, расположенного в плодородной долине реки Зайенде-Руд. Город окружала высоченная зубчатая стена с двенадцатью железными воротами, а на его центральной площади могла разместиться целая деревня. Исфахан был наводнен искусными ремесленниками и приезжими купцами, потому на рынках не было недостатка ни в заморских тканях, ни в диковинных украшениях.

Единственная дочь и младший ребенок в зажиточной, знатной семье, Асмик с детства была окружена нежной любовью и ни в чем не знала отказа. Шестеро братьев души не чаяли в девушке, так же как отец, благородный Тигран Агбалян, и мать, гордая красавица Сусанна, на которую Асмик всегда хотела быть похожей.

Отношения матери и отца напоминали некую возвышенную игру; родители были преданы друг другу настолько, насколько один человек может быть предан другому: девушке казалось, что мир не знал более сильной и прекрасной любви.

В тот роковой день Асмик проснулась раньше обычного; надев платье, девушка вышла на каменный балкон.

В предрассветных сумерках раскинулся огромный город. В воздухе разливался тонкий аромат цветущих абрикосовых деревьев. В небе сияли созвездия, похожие на созревшие гроздья винограда. На горизонте виднелись призрачные, бледные, напоминающие сновидение очертания гор. Глядя на них, Асмик погрузилась в мечты.

Вот уже много раз она встречала на улицах Исфахана незнакомца, который поначалу только смотрел на нее, потом стал коротко кивать, а однажды позволил себе улыбнуться. Он был молод, красив, хорошо одет; завидев его, Асмик была готова бежать прочь, и вместе с тем ее будто околдовывали какие-то чары. Как правило, она выходила за покупками в одно и то же время, и юноша поджидал ее на повороте дороги, ведущей к рынку.

Вскоре Асмик и незнакомец вступили в безмолвный разговор, заключавшийся в тайном обмене взглядами. Иногда девушку сопровождала мать, чаще — служанка, а порой и та и другая; Асмик научилась отвлекать их в тот миг, когда ее глаза посылали молодому человеку робкий, стыдливый, нежный привет. На это уходило несколько секунд, а все остальное время она мечтала о том, что наступит новый день и маленькая запретная игра повторится снова.

Пожалуй, в этом не заключалось ничего предосудительного, если б не одно обстоятельство: юноша был иноверцем, арабом, проявлять интерес к которому было не только нелепо, но даже преступно. На протяжении двух недель Асмик удивлялась и радовалась тому, что мать не замечает ее тайного увлечения.

Как всякая девушка, Асмик грезила о бессмертной любви, о счастливом браке, похожем на брак ее родителей, о богатом прекрасными событиями будущем. В последние годы в их среде было много разговоров об арабском владычестве, о гонении на живущих в Персии христиан, но Асмик не придавала значения тревожным слухам.

Девушка стояла на балконе до тех пор, пока небо из темно-синего не сделалось серым, на улицах города не начали зажигаться огни, а птицы не завели свою звонкую песнь.

Тогда она спустилась вниз, в парадный зал, где застала отца, мать и всех своих братьев.

В очаге пылал яркий огонь. Ночные тени отступили, спрятавшись в щелях массивных каменных стен. Мужчина и юноши держали в руках оправленные в серебро кубки. Сусанна смотрела на мужа и сыновей со скрытым волнением. Асмик вошла в зал в тот момент, когда мать сказала:

— Стоит ли доверять арабским псам, чьи души черны, а сердца гнилы и презренны?

— Долг велит нам присутствовать на переговорах с наместником, — ответил Тигран. — Мы надеемся, что нам удастся добиться смягчения податей, разрешения свободно торговать, а главное — совершать службы в нашей церкви.

Когда он произнес эти слова, Асмик невольно залюбовалась отцом. Высокий и статный, он был красив горделивой, величественной, покоряющей сердца красотой. Жизненная сила била в нем через край, хотя временами ему была свойственна притягательная задумчивость, отрешенность.

Тигран не выносил малодушия и бездействия и вместе с тем полагал, что честность и храброе сердце помогут одержать верх над злом. Такими были и его сыновья, от младшего, Вазгена, до старшего, Авета.

— Минувшей ночью я видела дурной сон, — тревожно произнесла Сусанна.

— Это предрассудки, жена.

Женщина покачала головой.

— Не знаю. Моя мать говорила, что на крыльях снов прилетает истина.

Сусанна по очереди поцеловала и перекрестила мужа и сыновей и промолвила:

— Возвращайтесь скорее!

— Отец! — Видя, что Тигран и братья собираются уходить, Асмик бросилась навстречу. — Разве вы не хотите со мной проститься?

— Мы не хотели тебя будить, мой нежный белый цветок! — с непривычным смущением произнес отец, раскрывая объятия. — Но я рад, что мы увиделись перед нашим отъездом.

Высокие, черноволосые, ясноглазые братья приветливо улыбались младшей сестре.

Сусанна и Асмик вышли на широкое крыльцо. В отличие от матери девушка провожала родных с легким сердцем. Ей всегда была мила мысль о дороге, ведь даже горы тянулись не столько вверх, сколько вдаль, туда, где простирается степь, текут светлые моря, где можно сесть на корабль и плыть бее дальше и дальше!

И все-таки в тот день Асмик была рассеянна и грустна и не пошла на «свидание». Юноша напрасно прождал ее больше часа, а потом побрел обратно.

Идя по оживленным улицам Исфахана, он вспоминал о прекрасной незнакомке, чье лицо, в отличие от лиц дочерей Востока, оставалось открытым, чья улыбка ослепляла, как солнце. Юноша думал о ее длинных ресницах, огромных глазах, украшенных жемчугом волосах, при взгляде на которые рождались мысли о ночном небе и ярких звездах. О вышитом золотом зеленом платье, платье цвета весны и надежды, цвета Корана.

А еще молодой араб размышлял о том, что между ним и армянской девушкой стоят такие преграды, которые не способны разрушить ни обстоятельства жизни, ни время.

 

Часть I

 

Глава 1

Прошло несколько дней, полных взволнованного ожидания и скрытой тревоги, а потом к ним приехал брат Сусанны, Григор Манавазян.

— Будет лучше, если ты сядешь, сестра, — тяжело вздохнув, сказал он, — я принес дурную весть.

Женщина осталась стоять, лишь прижала руки к груди, словно пытаясь унять бешеный стук сердца.

— Говори, — глухо произнесла Сусанна.

— Все случилось иначе, чем предполагали благородные люди нашей общины. Во время переговоров с наместником вспыхнула кровавая ссора. Твой муж, сыновья и другие мужчины были схвачены и убиты.

Сусанна пошатнулась и едва заметно помотала головой. В ее темных глазах полыхнуло пламя.

— Нет, не может быть!

— Это правда, — мрачно произнес Григор и сказал, слегка повысив голос: — Я предупреждал Тиграна, что из этих переговоров не выйдет ничего хорошего, но он меня не послушал.

Асмик бессильно прислонилась к дверному косяку, вцепилась в него онемевшими пальцами. Девушка боялась подойти к матери; она надеялась, что дядя скажет, что это ужасная шутка или жестокая ошибка.

Григор присел к столу, налил себе вина и залпом выпил.

— Наши дела плохи, Сусанна, — устало продолжил он. — Завтра я и другие знатные люди нашей общины, оставшиеся в живых, уезжаем в Византию. Надо сделать это сейчас, пока путь открыт. Собери вещи, золото, оставь при себе самых надежных слуг и жди, я заеду за тобой. Все должно быть готово к утру.

— Когда-то мои предки покинули свою страну, спасаясь от мусульманских завоевателей. Исфахан стал их пристанищем и второй родиной. Я не желаю превращаться в скиталицу, гонимую отовсюду, куда протянется их рука, — с неожиданным спокойствием и суровостью произнесла женщина.

— Забудь о гордости, сестра. Надо спасать свою жизнь и честь.

Сусанна вскинула голову, ее ноздри раздулись, а глаза засверкали.

— Что останется от нашей чести, если мы сбежим, как последние трусы!

— Так или иначе, но нам не удастся ее сохранить. Не пройдет и двух дней, как сюда явятся арабы и выбросят тебя на улицу!

— Я не покину город, в котором похоронены мои родители, — ее голос дрогнул, — где погибли самые дорогие для меня люди.

— Мертвые мертвы, Сусанна, а живые должны жить, — сказал Григор и повернулся к девушке, застывшей перед лицом ужаса, который нельзя было принять и от которого невозможно было укрыться: — Асмик, вразуми свою мать!

Когда он ушел, на Сусанну наконец обрушилась истина, и она закричала так страшно, как может кричать человек, внезапно очутившийся среди бушующего океана, в кромешной тьме, понимающий, что ему неоткуда ждать спасения. Она упала на стул и уронила голову на руки, содрогаясь в мучительных хриплых рыданиях.

Сбежались слуги, но женщина не позволила им приблизиться. Потом она затихла и просидела не двигаясь до самого утра. Несчастная, испуганная, плачущая Асмик пыталась заговорить с ней, но тщетно. Единственное, что могла сделать дочь, — это сидеть рядом, глядя на бледное, застывшее лицо матери.

Прежде девушка нередко любовалась материнским лицом, будто нарисованным кистью великого мастера и вместе с тем удивительно живым: с большими блестящими глазами, безупречно четкой линией носа и губ, длинными ресницами и тонкими бровями. Игра света и тени неизменно подчеркивала его изумительную красоту.

Теперь это ярко освещенное пламенем очага лицо казалось мертвым.

Утром Григор заехал к сестре, но Сусанна наотрез отказалась покинуть Исфахан и свой дом. Асмик слышала, как дядя назвал ее мать сумасшедшей гордячкой, как он говорил, что и Сусанне, и ее дочери, если они останутся в Персии, грозят немыслимые беды.

— Отпусти с нами хотя бы Асмик! — в отчаянии произнес он.

— Моя дочь останется со мной.

Улучив момент, Григор отвел племянницу в сторону и сказал:

— Твоя мать совершает большую ошибку. То, что произошло, чудовищно, но надо найти в себе силы двигаться дальше. Мир велик, Асмик, и он ждет тебя.

Девушка замотала головой.

— Мне не нужен этот мир, мне только надо, чтобы мама стала прежней, чтобы прошлое вернулось.

— Оно никогда не вернется.

— Значит, мы обречены?

— Нет. Если сами не загоним себя в ловушку. Сусанна слишком горда и упряма. Постарайся ее уговорить. Быть может, вы сумеете нас догнать. Пойми, — взмолился мужчина, — я не могу остаться с вами, у меня семья! Вместе с тем мне жутко осознавать, что я бросаю вас на погибель.

— Хорошо, дядя, я постараюсь уговорить маму, — ответила Асмик, хотя знала, что это невозможно.

Прошло несколько дней, и зловещее предсказание Григора сбылось: на рассвете в дом Тиграна Агбаляна явились вооруженные арабские воины. Они велели его вдове убираться на все четыре стороны вместе с дочерью и слугами, сказав, что ее покойный муж объявлен преступником, его имущество подлежит передаче в казну, а в доме будет жить начальник личной гвардии наместника.

Они выгнали женщин на улицу, не позволив им взять с собой ничего, и те стояли возле дома, не зная, что им делать и куда идти. Горячий ветер трепал их одежду, а небо, равно как и горы, видные с любой точки земли, равнодушно взирали на их несчастье.

Асмик казалось, будто она видит страшный сон. Краска то сбегала с ее лица, то вновь приливала к щекам. Отбросив привычную невозмутимость, мусульманские воины пожирали девушку глазами, а она отвечала испуганным, но непреклонным взглядом. Рядом с Асмик ни жива ни мертва стояла Хуриг, единственная оставшаяся с ними служанка, некогда бывшая кормилицей и няней супруги Тиграна Агбаляна.

Глаза Сусанны сузились от гнева; с холодной, дразнящей усмешкой она произнесла несколько презрительных фраз.

— Осторожнее, женщина! — бросил один из арабов, который понимал язык завоеванной ими страны. — Будь благодарна за то, что тебе сохранили жизнь!

Она хотела ответить, но не успела — рядом с ними остановился молодой всадник с саблей на боку. Бросив на женщин стремительный, как молния, взгляд, он заговорил с человеком, возглавлявшим отряд, а потом произнес на фарси, который знали Асмик и Сусанна:

— Позвольте им забрать одежду и личные вещи. Полагаю, они не понадобятся Халиду ибн Кудру, который собирается здесь поселиться!

После некоторых колебаний воины разрешили женщинам войти в дом. Старая служанка взяла кое-какую утварь, девушка бросилась складывать украшения и наряды, а ее мать взяла мешочек с золотом. Он хранился в тайнике, и арабы его не нашли.

Тоскливый взгляд Сусанны скользнул по великолепным красно-черным настенным коврам, на которых было развешено драгоценное оружие, по ярко начищенной серебряной и медной посуде. Эти вещи не имели цены, ибо хранили память о тех, кто никогда не вернется обратно.

Разумеется, Асмик узнала человека, благодаря которому у них с матерью сохранилось немного золота и милые сердцу вещицы — осколки привычного мира. Это был тот самый юноша-араб, с которым она обменивалась, казалось бы, невинными, а на самом деле полными обещания взглядами. Девушке не приходило в голову испытывать благодарность к этому человеку. Он принадлежал к племени завоевателей — после того, что произошло с их семьей, это решало все.

Молодой воин попытался заговорить с женщинами, но Сусанна резко и холодно оборвала его, и он не решился их преследовать. Юноша был поражен тем, как сильно изменилась девушка. Если прежде он видел в ее глазах таинственный, незримый для прочих смертных свет, то теперь ему чудилось, будто ее взор навсегда заволокли растерянность и скорбь.

В тот же день Сусанна, ее дочь и Хуриг покинули Исфахан. Все ближайшие родственники уехали, и женщине не пришло в голову обращаться за помощью к чужим людям.

Асмик не понимала, как можно пуститься в путь, идти куда глаза глядят с одержимостью человека, который сжег позади себя все мосты. Мысли о будущем лишали ее воли, захлестывали волной страха, но она не решалась спорить с матерью. Хуриг тоже молчала, лишь тихонько вздыхала и прижимала к груди узелок со скудными пожитками.

Девушка надеялась, что Сусанна выберет одну из оживленных торговых дорог, но та направилась в горы. Они мало шли пешком, чаще ехали то на одной, то на другой неповоротливой и скрипучей крестьянской повозке, хозяева которой всякий раз задавали себе вопрос: куда направляются эти изнеженные городские женщины?

Лишенные растительности спины хребтов граничили с пестрыми коврами лугов, яркое солнце окрашивало заснеженные вершины в золотой и нежно-розовый цвет.

Горному краю было свойственно глубокое молчание, порой казавшееся уютным, а временами — тревожным. Как-то раз после короткого летнего дождя Асмик увидела радугу, похожую на огромный венок, таинственный нимб или волшебный мост в другую жизнь, и робко спросила мать:

— Куда мы едем?

— Я надеюсь остановиться в каком-нибудь горном селении, где живут люди нашего народа и нашей веры.

Девушка вздрогнула. В селении? Неужели в одном из тех, что встречались по дороге? Большинство селений, застроенных покосившимися глиняными домами с плоскими кровлями, прилепились на склонах гор, точно ласточкины гнезда. Между хижин тянулись узкие, как щели, утопающие в пыли улочки. В арыках журчала мутная вода. Лошадей не было; единственными животными, на которых ездили верхом и перевозили кладь, были ослы.

Однажды, когда они покупали у крестьян лепешки, один из них, сгорбленный древний старик-перс, прямо спросил женщин, что они ищут. В этот миг мать Асмик, сложив ладони ковшиком, пила воду из ледяного источника, берущего начало где-то далеко в горах.

— Уединение, — повернув голову, неожиданно призналась Сусанна. — И укрытие.

А потом рассказала, кто они такие и откуда едут.

Старик задумчиво пожевал губами и ответил:

— Неподалеку находится селение, в нем издавна живут армяне; у них есть своя церковь. В окрестностях селения был заброшенный дом. Возможно, он уже разрушен, а может, и нет. Рядом есть вода. Там вас никто не потревожит.

— Как называется это селение? — спросила женщина.

— Луйс.

— Луйс? — задумчиво повторила Сусанна, пристально глядя на старика. И с неожиданной решимостью произнесла: — Покажите дорогу!

 

Глава 2

Еще месяц назад Каринэ, мать Вардана, сказала сыну:

— Слышал ли ты, что недалеко от нашего селения в заброшенном доме поселилась знатная женщина с дочерью и служанкой? Говорят, они прибыли из самого Исфахана!

Сперва Вардан пропустил слова матери мимо ушей, но после задумался. Знатная женщина? Здесь, в этих краях?!

Юноша знал, о каком доме говорит Каринэ. Это была большая, но старая, частично разрушенная постройка. Никто не знал, кому она принадлежала, и даже старики не помнили тех, кто жил в ней прежде. В детстве вместе с другими мальчишками Вардан искал там клады, но позже старался не приближаться к дому. У этого места была дурная слава; считалось, что в заброшенном жилье обитают злые духи и того, кто осмелится там поселиться, ждут невиданные несчастья. К тому же повзрослевшему Вардану было некогда разгуливать без дела: работа на земле отнимала много времени и сил.

Снедаемый любопытством, юноша стал бродить по окрестностям под благовидным предлогом — будто он там охотится — и вскоре увидел незнакомую девушку.

В первый миг Вардана поразило не лицо, не фигура незнакомки, а ее одежда, какую его односельчанки не носили даже по праздникам: вышитое золотом красное платье с разрезами ниже бедер и с позолоченным поясом, шелковые чулки и остроносые туфельки без задников. Черные волосы девушки были заплетены не меньше чем в три десятка тонких шелковистых косичек, каждую из которых венчал сверкающий серебряный шарик.

Разглядев все это, Вардан обратил внимание на огромные карие, полные печали глаза, изящно очерченные губы и нежное личико девушки.

Вероятно, она просто гуляла, потому что в ее руках не было ни корзинки, ни кувшина. Кругом было потрясающе красиво: вулканические породы придавали почве розоватую и желтовато-коричневую окраску. Суровый воздух нагорья был пропитан ласковым светом. Легкие облака медленно плыли в высоком небе, не затеняя солнца.

Боясь, что потеряет незнакомку из виду, Вардан вышел из своего укрытия, остановился перед девушкой и произнес:

— Кто ты такая?

Юноша старался говорить и держаться строго и твердо. Отец Вардана руководил сельской общиной и слыл одним из самых уважаемых людей Луйса. После его смерти юноша взял хозяйство в свои руки, хотя на ту пору ему исполнилось всего пятнадцать лет. По местным меркам его усадьба считалась зажиточной; каждый год они с матерью нанимали не меньше пяти-шести работников.

— Меня зовут Асмик, — растерянно промолвила девушка. Юноша заметил страх в ее глазах, и ему стало стыдно. Он вовсе не хотел напугать ее.

Вардан задался вопросом, почему новоприбывшие не ходят в селение за водой, а затем вспомнил, что неподалеку от дома, в котором они поселились, протекает ручей. Наверное, они не хотят никого видеть, потому и выбрали столь заброшенное место! Он был не прав, когда решил нарушить их покой.

— Извините, — неловко произнес юноша. — Я просто хотел узнать, откуда вы приехали и почему поселились вдали от людей?

— Из Исфахана, — ответила девушка и тихо добавила, глядя себе под ноги: — В нашей семье произошло большое несчастье, и мама решила, что нам нужно удалиться в глушь, туда, где живут люди нашего народа и нашей веры и нет арабских завоевателей.

Хотя Вардану не понравилось слово «глушь», он был рад тому, что девушка согласилась поддержать разговор.

— Вам здесь не нравится? — спросил он, решив до времени молчать о злых духах, якобы живущих в заброшенном доме.

— Тут очень красиво. И тихо. Я никогда не бывала в таких местах, — сказала Асмик и пристально посмотрела на Вардана, отчего юношу мигом бросило в жар.

Какие глаза! Не глаза, а очи, полные бархата ночи и подспудного пламени, какое таится в тлеющих угольях!

Он хотел расспросить девушку об Исфахане, разузнать, какое несчастье заставило ее мать бежать с насиженного места и вправду ли она принадлежит к знатному роду, но не посмел. Вместо этого он промолвил, желая ободрить Асмик:

— Арабов здесь нет. Они приезжают только за данью раз или два в год, да и тогда не ходят по дворам, а встречаются со старостой общины. Мы спокойно посещаем свою церковь. Думаю, вам ничего не грозит.

Девушка заметно повеселела. Вардану почудилось, будто она чего-то ждет, и он сказал:

— Позвольте проводить вас домой.

Асмик не стала возражать, и юноша втайне возликовал. Они молча шли по узкой тропинке, а вокруг дремали величественные, напоминающие застывших сказочных животных горные хребты.

Когда они почти подошли к дому, девушка остановилась и, чувствуя неловкость, произнесла:

— До свидания.

— До свидания, — ответил Вардан и смущенно добавил: — Я часто охочусь в этих местах. Быть может, мы еще встретимся?

— Может быть. — Ему показалось, что она смотрит с надеждой.

— Вы часто выходите на прогулку?

— Каждый день.

Юноша воспрянул духом.

— Тогда до встречи!

Удаляясь, он оглянулся и заметил, что девушка не спешит возвращаться домой, а задумчиво смотрит ему вслед. Вардану тут же почудилось, будто у него вырастают крылья.

Асмик вошла в дом и вдохнула застоявшийся воздух. Она не сомневалась в том, что мать сидит в той же позе, в какой сидела вчера и позавчера, неподвижно уставившись на мертвый очаг.

После того что произошло два месяца назад, Сусанна Агбалян облачилась в траур и, казалось, навсегда забыла о мягких постелях, дорогой мебели, роскошной одежде и вкусных блюдах, которые подавали слуги. Она довольствовалась лепешкой и чашкой воды, а зачастую вовсе забывала поесть. Случалось, она сидела неподвижно целый день и смотрела в одну точку. Ее жизнь опустела, как пустеют сады без ярких цветов и виноградники без спелых ягод. Она мечтала увидеть любимые лица, но те остались лишь в памяти — на невидимых постороннему взору картинах безмятежности и счастья.

— Почему ты так ярко одета? — спросила Сусанна у дочери.

«Потому что жизнь продолжается», — хотела ответить Асмик, но не осмелилась. Вместо этого девушка сказала:

— Я одеваюсь так, как привыкла.

— Прежней жизни нет, потому надо забыть о былых привычках, — ровным голосом произнесла женщина. — Тигран, Авет, Баграм, Каджаг, Зураб, Саро и Вазген умерли.

«Но я — жива!» — едва не вырвалось у Асмик, однако она сдержалась.

Она была молода, и ее душевные раны залечивались куда быстрее, чем раны Сусанны.

Асмик с тревогой думала о том, как они будут жить. Хуриг покупала продукты у местных жителей, но дом требовал значительного ремонта; когда наступит зима, а зимы в горах были намного суровее, чем в долине, им придется несладко. Разумеется, девушка не могла обсуждать это с незнакомым юношей, и все-таки, встретив Вардана, Асмик испытала что-то близкое к облегчению. Если жители Луйса знают о них, возможно, они не бросят их на погибель! Ведь у них нет ни теплой одежды, ни одеял, ни ковров.

— У нас есть еда? — спросила Асмик у матери.

— Не знаю. Ты хочешь есть?

— Да.

— Спроси у Хуриг, — рассеянно произнесла Сусанна и углубилась в воспоминания. У нее был блуждающий, отрешенный, устремленный за пределы земного взгляд.

«Ты всегда видела перед собой свет. Была уверена в благополучии своей семьи, в ее будущем. Ты жила так много лет, и потому внезапная трагедия смогла лишить тебя всех твоих сил. Но ты могла бы попытаться жить дальше, мама, — хотя бы ради меня!» — подумала Асмик, и за пять прошедших минут это была третья мысль, которая осталась невысказанной.

Когда Вардан входил в ворота усадьбы, мимо, застенчиво поздоровавшись, прошмыгнула худенькая девушка. Юноша узнал ее и спросил у матери:

— Что ей нужно? Вчера она тоже была у нас.

— Вчера она спрашивала, как лучше хранить каурму, а сегодня просила дать ей приправы. Вообще-то, она зря приходит сюда. И не только потому, что на самом деле они с Манушак никогда не заготавливают на зиму мясо! — Каринэ подбоченилась. — Не хватало, чтобы мой сын взял в жены батрачку!

Вардан рассмеялся.

— С какой стати мне жениться на Гаянэ? Я никогда об этом не думал.

— Зато она наверняка думала. Разве ты не понимаешь, что эта девушка приходит к нам ради тебя?

Вардан пожал плечами.

— Ты ошибаешься, мама.

— Я все вижу, — заметила Каринэ и с надеждой спросила: — Ты не намерен жениться? Пора привести в дом молодую хозяйку. Я желаю нянчить внуков!

— Нет! — резко ответил юноша, не дав матери углубиться в перечисление достоинств завидных невест Луйса.

Ему не нравилось, что она вмешивается в его жизнь и обсуждает такой важный вопрос, как женитьба, на пороге дома.

Отчасти Вардану было жаль девушку, о которой говорила Каринэ. Шестнадцать лет назад мать Гаянэ пришла в селение неизвестно откуда и родила ребенка, отца которого никто не знал. Она поселилась в доме одинокой и бедной женщины по имени Манушак и вскоре убежала, бросив дочь на ее попечение. Манушак воспитала девочку, и теперь, когда женщина стала старой и немощной, Гаянэ преданно ухаживала за ней. У Манушак был крошечный огородик и такое же маленькое поле, урожай с которого не мог прокормить женщин, поэтому Гаянэ каждый год нанималась в батрачки. У девушки не было никакого приданого, а стало быть, надежды когда-либо выйти замуж.

— Ты ходил на охоту? Почему ничего не принес? — спросила Каринэ.

— Сегодня мне не повезло, — ответил юноша и улыбнулся своим мыслям.

Следующий день был воскресным, и утром Вардан отправился в церковь. Храм и прилегающая к нему площадь служили местом встречи односельчан. Как правило, ровесники Вардана приходили со своими отцами и во время их разговоров почтительно молчали, но Вардан, как единственный мужчина в семье и полновластный хозяин богатого двора, считал себя взрослым, держался независимо и гордо и, случалось, высказывал свое мнение по тому или иному вопросу.

Юноша шел в церковь и думал, как хорошо было бы, если бы Асмик увидела его в голубой шелковой рубахе с красивым орнаментом, синих шароварах, подпоясанных широким пестрым поясом, и черных сапогах из мягкой кожи!

Селение, купавшееся в море солнечного света, выглядело весьма живописно. Жилые и хозяйственные постройки располагались по склону горы тесными ярусами, так что крыши нижних нередко служили двором и улицей для верхних. То тут, то там виднелись высеченные в скале каменные ступени; вдоль оросительных каналов тянулись виноградники, огороды, сады. Деревянные балкончики немногочисленных двухэтажных домов, выкрашенные в яркие цвета, радовали глаз искусной резьбой.

Зубцы утесов, разноцветные осыпи, громадные камни покрывали склоны гигантского хребта, справа и слева от которого тянулись душистые горные пастбища.

На площади перед церковью собрался народ. Вардан с достоинством раскланивался с односельчанами и отвечал на приветствия. Ему нравилась яркая праздничная толпа и нравилась церковь. Узкие, как бойницы, окна и толстые стены из тесаного камня делали сооружение похожим на неприступную крепость.

«Интересно, — подумал Вардан, — какой показалась бы бедная сельская церквушка девушке, которая родилась и выросла в большом и богатом городе?»

Он входил в церковь вместе с толпой народа, как вдруг почувствовал какое-то замешательство. Юноша видел, как люди удивленно расступаются, но не мог понять, чем это вызвано, до тех пор, пока не заметил прямую высокую фигуру, с головы до пят облаченную в черные одежды.

Вардан замер, пораженный будто вырезанным из мрамора, удивительной красоты лицом, на котором выделялись большие, печальные, черные как ночь глаза. Рядом с женщиной шла испуганная и смущенная Асмик, а позади брела пожилая служанка. Девушка низко опустила голову, и Вардан мог разглядеть лишь обшитый бархатом и украшенный жемчугом головной ободок с тонкими серебряными пластинками-амулетами, поверх которого Асмик набросила полупрозрачную вуаль.

Женщина в черном не пыталась ни с кем заговорить, она смотрела прямо перед собой — словом, вела себя так, как будто вокруг никого не было. Вместе с тем ее появление в воскресный день в церкви вместе с дочерью означало, что она желает сблизиться с жителями Луйса.

Во всяком случае, так решил Вардан; он думал об этом всю службу, потому весьма невнимательно слушал священника и молился рассеянно.

Юноша был поражен, когда после службы мать Асмик не присоединилась к другим женщинам, не пошла домой, а направилась к толпе мужчин.

Голоса смолкли. Мужчины напряженно ждали, что она скажет. На лице этой странной женщины отсутствовало какое бы то ни было выражение; его застывшие черты были прекрасны, но лишены тепла и жизни. Она держалась не высокомерно, но отстраненно, как будто явилась из иного мира.

— Я хочу обратиться к вам с просьбой. Не мог бы кто-то из вас починить дом, в котором мы поселились, и сделать мебель? Я заплачу за работу.

Голос женщины звучал спокойно и ровно, на ее лице не дрогнула ни одна черточка. Мужчины растерянно молчали. Вардан заметил, что кое-кто из них с любопытством разглядывает Асмик, которая ждала поодаль вместе со служанкой.

Внезапно юноша ощутил укол ревности. Он и сам не понял, какая сила вынесла его вперед и заставила выпалить:

— Я… я могу это сделать. Я умею изготавливать мебель. И я попробую починить ваш дом.

— Как тебя зовут? — спросила Сусанна.

Вардан ответил.

— Где твой отец?

На лице юноши появилась краска волнения и стыда. Вероятно, мать Асмик решила, что он слишком юн для того, чтобы самостоятельно принимать решения.

— Мой отец умер. Но он успел научить меня всему, что умел делать сам.

Женщина обвела взглядом толпу мужчин, которые продолжали молчать, и сказала:

— Хорошо, приходи. Ты знаешь, где мы живем?

— Да, знаю. Я приду завтра, — ответил Вардан и внезапно почувствовал, что во рту пересохло, как в знойный полдень, а голова кружится так, будто он выпил слишком много вина.

Мать Асмик чуть заметно кивнула, потом повернулась и медленно направилась к дочери. Она столь прямо держала спину и так высоко несла голову, словно на ней была царская корона.

«Нет, — подумал Вардан, — ни она, ни ее дочь никогда не смогут смотреть на меня как на равного».

Женщина что-то сказала Асмик, и та оглянулась. Юноша надеялся, что девушка догадается. Догадается, почему он решил заняться их домом, бросив собственное хозяйство.

Едва Вардан вернулся домой, как мать позвала его за стол. Каринэ приготовила голубцы из виноградных листьев, начиненные мясом и крупой, куриный суп с мукой, луком, яичными желтками, уксусом и зеленью.

В воскресный день мать и сын всегда обедали в парадной комнате, даже если в доме не было гостей. Юноша любил эту комнату с очагом-камином, над которым был украшенный орнаментом свод и полки, где поблескивала хорошо начищенная медная посуда. Вдоль боковых стен стояли деревянные тахты-кровати, покрытые темно-красными коврами с длинным ворсом, а в центре комнаты находился низкий столик, за которым ела семья. Мебель была сделана руками отца Вардана, а ковры соткала Каринэ.

Разумеется, мать была в курсе последних событий; стоило юноше сесть за стол, как она сказала:

— Зачем ты нанялся к этой женщине, будто простой работник?

— Им надо помочь.

— Ты делаешь это ради ее дочери? — К удивлению юноши, Каринэ обо всем догадалась. — Да она на тебя даже не посмотрит!

— Почему? — вспылил Вардан. — Пусть я не так знатен, как они, но мой дом выглядит куда богаче их дома!

Женщина сокрушенно покачала головой.

— А как же работы в саду, на винограднике и в поле?

Юноша склонился над тарелкой и не поднимал головы.

— Наймем пару-тройку лишних работников.

— Кто за ними присмотрит?

— Попросим дядю Манука.

— Он скажет, что ты потерял разум!

Вардан вскинул взор, и Каринэ увидела в темных глазах сына вспыхнувший огонь упрямства, какой она часто видела, начиная с тех времен, как он решительно отстранил взрослых родственников от управления наследством, заявив: «Хозяйством я займусь сам». Он заставил считаться с собой не только мать и работников, но и брата своего покойного отца.

— Значит, ты присмотришь. Я быстро справлюсь.

Женщина не стала возражать. Она знала: если Вардан что-то решил, с ним бесполезно спорить.

Асмик вернулась домой вместе с матерью и Хуриг, втайне торжествуя маленькую, но очень важную победу. Вчера ей все-таки удалось поговорить с Сусанной и высказать свои опасения относительно их будущего.

— Если мы не станем появляться в селении и посещать церковь, мама, жители Луйса решат, что мы не хотим с ними знаться, — сказала дочь и добавила: — А если с нами что-то случится, нам никто не поможет, мы останемся совсем одни!

К великой радости девушки, ее поддержала Хуриг.

— Что мы будем делать зимой, госпожа? Когда придут холода, дом будет насквозь продувать ветер! Или мы не собираемся зимовать в этом селении?

Сусанна равнодушно пожала плечами и ничего не сказала.

— Я помню, отец говорил: для каждого человека приходит время, когда он узнает, что такое горе, страх, одиночество и душевная мука. Всем нам суждены испытания, всякому живому существу рано или поздно приходится сражаться с судьбой, — осмелилась промолвить Асмик.

Мать долго смотрела в потухший очаг, потом ответила:

— Вероятно, Тигран не предполагал, что в этом сражении может победить смерть, как и я не представляла, что однажды умру и вместе с тем не перестану ходить по этой земле. Ты молода, Асмик, а юность всегда полна надежд. Твоя жизнь продолжается, тебя ждет будущее: замужество, дети, свой дом. Тогда как мне остались только воспоминания.

— Когда у меня появятся дети, у тебя будут внуки, — осторожно произнесла девушка. — Если Бог подарит мне сына, я назову его в честь своего отца. Мои братья погибли, но я осталась жива, а значит, есть надежда на то, что наш род не умрет.

Хотя взгляд матери был по-прежнему прикован к очагу, ее голос прозвучал немного звонче и теплее, чем прежде:

— Ты права. Я обязана тебя беречь. Я должна хотя бы сделать вид, что живу.

После того как они посетили церковь и договорились с Варданом о починке дома, Сусанна сказала:

— Не понимаю, почему мужчины молчали? Почему на мою просьбу откликнулся только этот мальчик?

Асмик, которая видела в Вардане вовсе не мальчика, а молодого мужчину, уклончиво ответила:

— Вероятно, они не привыкли к тому, чтобы женщины запросто заговаривали с ними. Мы для них чужие; они, скорее всего, растерялись.

— Я часто думаю, — Сусанна нервно сплела тонкие длинные пальцы, — могут ли здесь появиться эти презренные арабские псы?!

В голосе женщины звучала ненависть, но Асмик не испугалась, а скорее обрадовалась. Ненависть — это чувство, а если человек что-то чувствует, он продолжает жить.

— Наверное, нет, — как можно беспечнее промолвила она. — Здешние люди кажутся спокойными и уверенными в себе.

— И все-таки нужно получше спрятать золото, которое у нас осталось, — заметила мать.

Они так и сделали, а потом долго стояли во дворе. Густой аромат нагретых солнцем трав пьянил и кружил голову. Вдали, за низкими холмами, виднелся покрытый осыпями склон, над которым клубились облака. Сквозь них проглядывали скалы и темные отвесные утесы, вонзавшиеся в высокое небо.

— Слуги эмира здесь не появятся. За нами никто не придет! Мы спасены! — прошептала Асмик и нежно обняла мать.

На самом деле девушка думала не о Сусанне, не о далеком будущем, а всего лишь о завтрашнем дне, когда она увидит юношу Вардана, единственного человека, который желал ей помочь.

 

Глава 3

Выходя из ворот, Вардан увидел Гаянэ, которая спешила по улице в сторону его усадьбы, и почувствовал раздражение и досаду. Зачем она сюда приходит? Что ей нужно? Юноша остановился и, когда девушка приблизилась, насмешливо произнес:

— Здравствуй, Гаянэ. Вижу, ты что-то забыла в моем доме и никак не можешь найти!

Девушка испуганно вздрогнула. Вардан заметил, что она смотрит с мольбой и надеждой, и ему стало неловко. Он видел, как бедно одета Гаянэ — куда ей до Асмик! — и что она далеко не так хороша собой, как девушка из Исфахана.

Юноша подумал о том, что каждая крестьянская девочка с пяти лет помогает матери по хозяйству, с десяти умеет прясть, а к пятнадцати годам должна научиться ткать. Едва ли Асмик была знакома с какой-либо домашней работой, разве что умела вышивать или плести кружево. Каринэ твердила сыну, что он должен взять в дом девушку, которая могла бы стать хорошей хозяйкой, но Вардан сомневался в том, что это главное.

— Ты пришла к Каринэ? — спросил он Гаянэ, которая не знала, что делать, и была готова провалиться сквозь землю, и тут же добавил: — Мать дома. Входи. — Он посторонился, освобождая путь.

По узким дорогам селения катились запряженные мулами неуклюжие арбы с массивными колесами, брели маленькие ослики, нагруженные огромными вязанками хвороста. Вардан жалел о том, что почти не бывал в больших городах и мало что видел. Ему было десять или одиннадцать лет, когда они с отцом ездили в Исфахан, и юноша вспоминал это путешествие как сон.

Сусанна встретила Вардана во дворе и провела в дом. Юноша сразу увидел, что предстоит много работы. Следовало заново обмазать глиной очаг в виде круглой ямы, выкопанной в земляном полу, заделать щели в стенах дома, куда свободно проникал ветер. Ступеньки, ведущие на террасу, обрушились, двор был завален камнями. Вардан сказал, что справится, и мать Асмик равнодушно кивнула.

Когда настало время обеда, служанка дала Вардану плохо пропеченную лепешку и чашку воды. Юноша хмыкнул. Разве так питаются в богатых семьях?! Пожалуй, стоило угостить обитателей этого дома стряпней Каринэ: пшеничной кашей с куриным мясом, запеченной в глиняном горшке бараниной с овощами, сдобренным пряными травами сыром, румяными лепешками, жирным и сладким творогом!

Из дома вышла Асмик и остановилась на той же ступеньке, где сидел Вардан. Юноша, который давно ждал этого момента, так разволновался, что едва не подавился лепешкой. Можно ли ему заговорить с девушкой? А если их услышит ее мать?

Асмик первой начала разговор:

— Когда вы закончите работу, сразу пойдете домой?

Вардан хотел ответить утвердительно, но вместо этого осторожно произнес:

— Не знаю.

— Вы не очень спешите?

— У меня много времени, — соврал юноша и возликовал, когда Асмик промолвила:

— Я как раз собираюсь прогуляться.

Он резко вскочил.

— Можно мне пойти с вами? — И тут же с опаской посмотрел на дом. — Ваша мать не станет возражать?

Девушка прикусила губу.

— Ей необязательно об этом знать. Вы уйдете первым, а я вас догоню.

До конца дня у Вардана все валилось из рук, он не мог думать ни о чем, кроме встречи с Асмик. Юные жительницы Луйса не приглашали молодых людей на прогулки, хотя некоторые из них и предпринимали кое-какие шаги к сближению, как, например, это делала Гаянэ. Едва ли нравы богатых и знатных горожанок были свободнее, чем нравы крестьянок. Скорее, что-то в душе Асмик изменилось после случившегося несчастья, заставило по-иному взглянуть на прежние правила поведения и человеческие ценности.

Юноша стоял на вершине холма и поджидал девушку, с наслаждением вдыхая горный воздух. За холмом начинались летние луговые пастбища, покрытые низкой, но сочной травой, которая ярко блестела на солнце. В траве пестрели колокольчики, клевер, ромашки. По большим каменным глыбам, окаймлявшим луг, то и дело пробегали юркие ящерицы.

Когда Вардан увидел Асмик, его сердце затрепетало. Она шла мелкими шажками, так, будто ее ноги были связаны невидимой нитью. По телу девушки струились яркие одежды, по плечам метались тонкие косички, а таинственные глубокие глаза не были мрачными, как у Сусанны, в них плескался свет, который не могла погасить даже печальная улыбка.

Юноша поспешил навстречу.

— Здравствуйте! — стеснительно произнес он, словно они не виделись четверть часа назад.

Асмик с удивлением огляделась.

— Сколько травы! И цветов! Я думала, здесь все побеждают камни!

Вардан рассмеялся. Не тут-то было! Он принялся рассказывать о цветах, из которых был соткан этот изумительный яркий ковер. Первыми появляются нежные, дрожащие на холодном ветру подснежники, затем склоны холмов покрывают скромные ромашки, после расцветают голубые как небо незабудки, желтые лютики и горящие, точно пламя, маки, фиолетовые лилии, прозрачные колокольчики, синие васильки.

Вообще-то, меньше всего юноша думал о цветах; куда больше его интересовали травы, особенно те, что идут на корм скоту, однако он понимал, что эту девушку волнует не полезное, а прекрасное.

— Вы скучаете по Исфахану? — спросил он, еще не решив, как к ней лучше обращаться.

Асмик вспомнила полноводную Зайенде-Руд, «Вечную реку» — источник жизни Исфахана, тысячи домов, мечетей, караван-сараев и базаров, ощущение изобилия и простора и свой уютный мирок, пристанище девичьих грез.

— Да, — печально ответила девушка. — Исфахан был большим, шумным, праздничным миром, а наш квартал — моей маленькой тихой родиной. Я с детства знаю фарси, но дома мы всегда говорили на родном языке.

— Вы бы хотели вернуться в Исфахан?

— Нет, — твердо ответила девушка и рассказала Вардану о том, что произошло с ее отцом и братьями.

— Так вы остались совсем одни? Вас некому защитить?! — воскликнул юноша. Он был потрясен до глубины души.

— Родственники, которым удалось остаться в живых, бежали в Византию. Но мама не захотела поехать с ними.

— У вас был жених? — спросил Вардан и тут же покраснел от досады. Едва ли стоило задавать этот вопрос девушке, которая потеряла почти все на свете.

— Нет, — сказала Асмик. — Я знаю, что за меня сватались, но я не была помолвлена. В нашей среде к браку относятся очень серьезно.

Услышав про «нашу среду», Вардан нахмурился и заметил:

— Это всегда серьезно, потому что брак заключается на всю жизнь.

Девушка согласно кивнула, и он спросил:

— Вы собираетесь остаться здесь навсегда?

Юноша затрепетал в ожидании ответа. Если б она могла знать, какой вопрос он хотел и не смел задать! Осталась ли у них с матерью хоть какая-то надежда вернуть былое положение и богатство или теперь он, Вардан, со своим домом, скотом, садом, виноградниками и полем может считаться завидным женихом для Асмик?

— Не знаю. С мамой сложно говорить о будущем.

Асмик села на траву, подол ее ярких шелковых одежд раскинулся вокруг причудливыми изящными складками. Вардан опустился рядом. Он видел в ее глазах свое отражение: взволнованный юноша с большими карими глазами, темными волнистыми волосами и смуглым лицом. Внезапно он обнял девушку и прижал к себе. Он не удивился бы, если б Асмик вырвалась и убежала, но она лишь вздрогнула и затихла, прижавшись щекой к его плечу. Запахи пыли, кож и шерсти, каких-то трав вдруг стали привычными для нее, как для него сделался родным аромат изысканных заморских духов.

«Я должен жениться на ней, иначе я сойду с ума», — решил Вардан и впервые подумал о том, что скрывается под нарядными одеждами той, которую он держал в объятиях. О том, как сильно ему хочется освободить Асмик от шелкового плена и почувствовать под руками гладкую, теплую, нежную кожу ее тела, шеи, бедер, рук, ног и груди.

Вардана охватил жар, такой невыносимый и властный, что было в пору застонать, как от смертельной раны. Не в силах сдержаться, он повернул лицо Асмик к себе и поцеловал девушку; при этом юноше вспомнились ощущения, которые он испытывал, когда срывал губами упругие, сочные, нагретые солнцем вишни.

Она испуганно отпрянула.

— Простите меня! — прошептал Вардан, с трудом возвращаясь в реальность. Миг, когда их с Асмик не разделяли никакие условности, показался ему самым прекрасным на свете. Однако юноша не знал, что подумала об этом Асмик, которая была выше его по рождению и выросла в иных условиях! Наверняка она сочла его деревенским грубияном!

— Я не сержусь, — прошептала девушка, но при этом закрыла лицо руками. — Мне… мне страшно.

— Чего вы боитесь? Скажите! Я готов вас защитить! — пылко произнес Вардан.

— Боюсь зимы, боюсь, что мама никогда не станет такой, как прежде.

— Я починю дом и очаг, помогу заготовить дрова, и вы спокойно переживете зиму. Ваша мать… главное, что она не одна, у нее есть вы. Все наладится, вот увидите!

— Вы правда будете нам помогать? — спросила Асмик. Она отняла руки от лица и без смущения посмотрела на юношу. Вардан невольно задался вопросом, нравится ли он ей по-настоящему или она всего лишь ищет в нем опору?

— Я сделаю все, что в моих силах, — заверил он, потому что был безудержно, страстно и беззаветно влюблен, влюблен в девушку, которая была недосягаема, как звезда на небе!

Они с Асмик стали встречаться. Поцелуев больше не было; Вардан считал, что и без того позволил себе слишком многое. Он приходил каждый день и работал до вечера, а потом они с Асмик шли гулять. Разговаривали о прошлом, о том, что видели вокруг. Однажды девушка спросила юношу, как умер его отец, и Вардан ответил:

— Он погиб в горах во время землетрясения. Не послушался мою мать и пошел на охоту.

— Землетрясение? — встревожилась девушка. — Оно часто случается в этих краях?

— Да, но это всего лишь небольшие толчки. Просто в тот раз в горах осыпались камни и завалили отца, когда он шел по тропинке.

— А твоя мать? Она что-то чувствовала или знала?

— Она видела плохой сон.

— Накануне гибели моего отца и братьев моя мама тоже видела дурной сон, — вздохнула Асмик. — Недаром говорится: невозможно избежать того, что предопределено.

— Да, я тоже верю в судьбу.

— Остается надеяться, что души наших близких покинули тела в виде белых голубей или лепестков роз, как это обычно происходит с добродетельными людьми.

Они долго шли рядом, погруженные в размышления, и наслаждались безмолвным и оттого таким глубоким пониманием друг друга.

Когда работы в доме были завершены, Вардан взялся за изготовление мебели. Он сделал три кровати, шкаф, сундук, столик и стулья и попросил Каринэ соткать ковер.

Та сначала не соглашалась.

— Что я, служанка, чтобы ткать им ковры! Не пора ли девушке самой взяться за иглу и сесть за станок! Да и что такое мой ковер! В Исфахане ей доводилось видеть персидские ковры, сотканные настоящими мастерами.

— Уверен, ты сделаешь не хуже.

Каринэ поджала губы.

— Знаешь ли ты, что о тебе судачат в селении? Ты выставляешь себя на посмешище!

Вардан внимательно посмотрел на мать.

— Потому что я помогаю людям?

Женщина вспылила.

— Всем известно, почему ты это делаешь! Уж не собираешься ли ты посвататься к девушке?!

— Собираюсь.

— И получишь отказ!

— Может быть. И что?

— А то, что таких женихов, как ты, не выпроваживают со двора.

Вечером Каринэ взяла курицу и отправилась на окраину селения, к старой Анахите. Вардан был ее единственным сыном, и ради него женщина была готова нарушить запреты священника и обратиться за помощью к гадалке. Если будущее существует, почему в него нельзя заглянуть?

Женщина рассказала гадалке о тревоге за сына, который забыл обо всем на свете и думает только о знатной девушке из Исфахана, и предположила:

— Может, его околдовали, приворожили?

Анахита усмехнулась.

— Никто не колдовал и не привораживал, Каринэ. Твой сын просто влюбился.

Женщина уронила руки на колени.

— И что мне делать?

— Ничего не делай. Пусть все идет своим чередом.

— Но он собирается посвататься к девушке!

— Пусть сватается. Если твой сын так решил, ты не должна вмешиваться.

— Но он получит отказ!

Анахита бросила кости и кивнула.

— Получит.

— Это сломит Вардана.

— Вардана ничто не сломит, — пробормотала гадалка. Она хмурилась, разглядывая кости с разных сторон, будто стараясь что-то понять.

— Ты не говоришь мне правды, — разочарованно произнесла Каринэ.

— Потому что ты, как и все остальные, пришла за правдой, которую хочешь услышать, — заметила Анахита.

Мать Вардана расправила плечи.

— Я согласна услышать другую, настоящую правду.

— Хорошо. Вардана ничто не сломит. Он останется таким же работящим и разумным. Он женится на девушке, которую хорошо знает, и у него появятся дети. Твой сын будет здоров, и ему не придется бедствовать. Он проживет долгую жизнь.

— А эта знатная девушка?

— Она, — гадалка шевельнула кости, — в его сердце, в его судьбе. Они будут связаны крепче, чем ты можешь предположить, но все закончится не так, как мечтает Вардан.

— О нет! — Каринэ всплеснула руками.

— Я не сказала ничего плохого, — заметила Анахита.

— Ты можешь ошибаться? — спросила женщина старую гадалку, и та пожала плечами.

— Я? Конечно, ведь я человек.

— Сделай так, чтобы Вардан ее разлюбил!

— Не могу. Он никогда ее не разлюбит.

Каринэ отдала Анахите курицу и отправилась домой. Было темно; небо слилось с горами, а горы — с землей. Женщина подняла взгляд на луну и звезды, и ей почудилось, будто она стоит на дне гигантского колодца. Да, такова жизнь! Она тянет человека на дно, тогда как в мечтах он стремится к небесам. Каринэ вздохнула. Вардан желает достать с неба звезду, и не стоит винить его за это. Завтра утром она сядет ткать, и пусть ее прекрасный, смелый, наивный сын подарит своей любимой самый изысканный, яркий, нежный и красивый ковер, какой способны сделать руки простой женщины.

Между тем Сусанна, которая, несмотря на горе, отнюдь не была слепой, решила поговорить с дочерью. Они сидели за скромным ужином, обе — в резных деревянных креслах, которые сделал Вардан. Асмик смотрела в окно, на горы и думала о том, что порой недосягаемое и высокое вдруг начинает казаться привычным и близким.

— Зачем ты даешь этому юноше надежду? — спросила Сусанна, и девушка растерялась, не зная, что ответить.

— Я… я не делаю ничего плохого, — пробормотала она. — Мы просто разговариваем, гуляем.

— Но для него это означает большее, — заметила мать.

Асмик молчала. Она вспомнила о поцелуе, который Вардан неожиданно сорвал с ее губ. Она так растерялась, что не смогла противиться. Вардан испугался того, что натворил, и больше не решался к ней прикасаться. Да, это было немыслимо, так же как обмен взглядами с тем арабским юношей в Исфахане.

Асмик казалось странным, что она до сих пор вспоминает мусульманина, которого больше никогда не увидит, что не может заставить себя думать о нем с ненавистью или равнодушием. Молодой араб не походил на человека, способного забыть о совести и чести, но он был чужим, был завоевателем, иноверцем, врагом.

Сусанна поднялась из-за стола, медленно прошлась по комнате и промолвила:

— Мы обязаны помнить о том, что принадлежим к роду Агбалян. Это наша правда, наш долг, наше единственное оружие. Стоит забыть об истоках — и нам придет конец.

— Что ты имеешь в виду, мама? — спросила Асмик, вглядываясь в бледное лицо Сусанны.

— Ты должна продолжать вести себя так, как вела прежде, когда мы жили в богатом особняке, а не в бедном деревенском доме.

Девушка встала с места, по ее щекам разлился румянец, а голос прозвучал взволнованно и звонко:

— Не ты ли говорила, что былые времена безвозвратно ушли и надо забыть о прежних привычках!

— Я хотела сказать, что теперь нам придется по-другому одеваться, отказаться от украшений, обходиться без помощи слуг. Но наша внутренняя жизнь, наши обычаи и вера должны оставаться неприкосновенными.

Асмик вновь подумала о своем первом и единственном поцелуе и покраснела еще больше.

— Ты не понимаешь меня, мама! — прошептала она.

— Понимаю. Ты еще очень молода и не можешь, как я, целыми днями думать о погибших родных, о том, что под крышей твоего дома теперь живут чужие люди. Тебе хочется, чтобы жизнь продолжалась, тебе скучно, ты не знаешь, чем себя занять. Этот юноша был первым, кто протянул тебе руку помощи, вселил надежду в будущее.

— Разве это плохо?

— Хорошо. Только он крестьянин, а мы принадлежим к знатному роду.

— Я не считаю его ниже нас, — упрямо произнесла девушка. — У него есть дом, земля, тогда как мы… Мы одного народа и веры, разве это не главное?

— Я тебе все сказала.

Сусанна села, сняла платок и принялась расчесывать волосы. Прежде, когда Асмик заставала ее за этим занятием, девушке казалось, что роскошные, черные как ночь волосы матери напоминают потухшее пламя. Подвески на браслетах Сусанны звенели, словно крошечные льдинки. Теперь браслетов не было, и Асмик видела, что мать водит гребнем по привычке, что отныне это не доставляет ей никакого удовольствия. Ее муж, Тигран Агбалян, умер, и больше ей некому было нравиться.

— Ты любила моего отца, когда выходила за него замуж? — спросила девушка.

— Да, — ответила женщина, и в ее глазах блеснул свет. — Мне было всего четырнадцать, когда мой отец сказал, что ко мне сватается завидный жених. Отец не хотел меня неволить, и нас с Тиграном представили друг другу. Он был молод и красив, он смотрел на меня с улыбкой, и его голос казался мне теплым и мягким. Я дала согласие и все время думала о нем, а к тому моменту как нас обвенчали, уже была без памяти влюблена. — Сусанна протянула руку и нежно погладила дочь по голове. — Не надо спешить. Отныне ты — единственный бриллиант нашего рода, достойный самой лучшей оправы.

Асмик глубоко вздохнула, отгоняя сомнения и страхи. В этот миг ей почудилось, будто мать возложила на ее голову невидимую корону. Сусанна была права: не стоит размениваться по мелочам. Вардан красив, добр и умен, но они не созданы друг для друга.

 

Глава 4

Наступила осень; лес был полон ярких, мерцающих на солнце красок. Тени облаков, пробегающие по холмам, беспрерывно меняли неуловимые и нежные оттенки листвы. Примостившиеся на склонах гор маленькие поля отливали червонным золотом набухших зерном колосьев, а сады были полны сочных красных, желтых и зеленых яблок.

Несмотря на страдную пору, Вардан по-прежнему находил возможность видеться с Асмик. Как и следовало ожидать, он не взял с женщин никакой платы за работу и продолжал им помогать.

Известно, что поздняя осень — лучшее время для свадеб, поэтому юноша решил не откладывать важный разговор. Возможно, он обманывает себя и девушка видит в нем только друга?

По воскресеньям Сусанна и ее дочь посещали церковь, но и та, и другая держались особняком и не заговаривали с жителями селения. Приглядевшись к Сусанне, Вардан сделал вывод, что она тверда, как алмаз, и способна выдержать любые испытания, тогда как Асмик хрупка, как хрусталь, и нуждается в защите. Он желал оградить ее от жестокостей жизни, хотел сделать ее счастливой.

Юноша укрепился в своем решении после того, как поговорил с Каринэ. Однажды Вардан спросил у матери:

— Почему Гаянэ больше не приходит в наш дом?

— Потому что, — ответила женщина, — я сказала, что это неприлично. Когда нам понадобится батрачка, мы ее позовем. А еще намекнула, что ты собираешься жениться.

— Ты не будешь против того, чтобы я женился на девушке, которую избрало мое сердце?

— Не буду, — кротко промолвила Каринэ, — главное, чтобы ты был счастлив.

— Я не стану заставлять ее работать. Пусть делает что хочет или ничего не делает, — заявил Вардан, и женщина согласно кивнула. Каринэ поклялась себе не рассказывать сыну о визите к гадалке и о том, что сказала Анахита.

Узкая тропинка вилась меж одетых золотистым лишайником камней и выгоревшей на солнце травы. Асмик шла впереди, и Вардан мог любоваться гибкой спиной девушки, ее изящной походкой, неповторимой посадкой головы.

«Если Бог позволит мне жениться на ней, я никогда и ни о чем его не попрошу, потому что чаша моей жизни будет до краев наполнена счастьем», — подумал юноша.

Когда они остановились на краю обрыва, Вардан промолвил:

— Возможно, я безумен и дерзок. Наверное, мне нет прощения за мои мечты, но я… я… — И не решился закончить.

Асмик повернулась к нему и посмотрела в глаза.

— Кто же может осуждать и наказывать людей за мечты?

— Если б вы знали, о чем я мечтаю!

— О чем же?

— О вас.

— Обо мне?

Вардану почудилось, что девушка удивилась, и он решился сказать ей правду, решился внезапно, с таким чувством, словно собирался прыгнуть в пропасть.

— Я мечтаю, чтобы вы стали моей женой, мечтаю любить вас всю жизнь, сделать вас счастливой!

Улыбка Асмик была бесхитростной и светлой, и юноша почувствовал, как его душа наполняется радостью. Она не возмутилась и не растерялась, она приняла его признание без насмешки, высокомерия или испуга.

— И… что вы намерены делать?

Вардан решил, что она произнесла это слишком спокойно, скорее, с любопытством, чем с волнением.

— Просить у госпожи Сусанны вашей руки.

— Мама не согласится, — промолвила Асмик.

— Почему?

Асмик прикусила губу. Ей не хотелось говорить правду.

— Мне кажется, она страшится разлуки со мной. Я — единственное, что у нее осталось.

Сердце Вардана тревожно забилось. В душе юноши зрела безумная надежда. Если Сусанна увидит, как сильно он любит ее дочь, она поймет, насколько он честен, и, возможно, передумает.

Он выпрямился и расправил плечи.

— Сегодня я приду в ваш дом и поговорю с вашей матерью.

Асмик опустила ресницы; тонкие пальцы девушки теребили богато украшенный пояс.

— Мама откажет, — повторила она и добавила: — А я никогда не пойду против ее воли.

— Я должен попытаться ее уговорить, — твердо произнес юноша.

К несчастью, он не осмелился спросить, нравится ли он самой девушке и как она относится к мысли об их браке.

Собираясь к Сусанне, Вардан надел вышитую красными нитками рубашку, кожаный жилет, шаровары с обмотками, из-под которых были видны узорчатые носки, украшенный серебром пояс, когда-то купленный в городе отцом юноши за большие деньги, и войлочную шляпу.

Мать смотрела на сына с тайной жалостью, но она ничего не сказала и лишь перекрестила его, когда он выходил за порог. Каринэ вовсе не желала заполучить в невестки изнеженную горожанку; женщина мечтала о простой, здоровой и работящей девушке, а не о загадочной красавице и неисправимой белоручке. Но она молчала, потому что боялась потерять доверие сына.

Сусанна сидела в кресле с таким видом, будто находилась не в бедном, полуразрушенном доме, а в столичном особняке. Ее лицо выражало не гнев, боль или гордость, а нечто более сильное, пугающее своей властью. Юноше чудилось, будто эта женщина способна пригвоздить человека к месту одним лишь небрежно брошенным взглядом. Она не желала признавать свое поражение перед кем бы то ни было, тем более перед тем, кто в ее глазах оставался простолюдином.

— Чего ты хочешь, юноша? — спросила она, хотя ей было известно его имя.

Вардан оробел настолько, что едва сумел вымолвить:

— Я… я хочу жениться на Асмик.

Женщина не удивилась, она всего лишь спросила:

— Знаешь ли ты, какая преграда стоит между вами?

— Мне кажется, — собравшись с силами, заметил Вардан, — любовь не знает преград, как их не знают огонь, вода или ветер.

— Что твоя любовь может дать моей дочери?

— Защиту, верность, заботу! — Голос Вардана срывался от волнения. — Поверьте, я способен прокормить семью. Я готов перечислить все, чем владею, — это не так уж мало! Не беспокойтесь, я не заставлю Асмик работать, ее руки останутся такими же белыми, как сейчас!

Сусанна видела, что юноша искренен и прост, но… Женщина вспомнила горделивую грацию Тиграна, его глубокий, красивый голос, вспомнила, как билось ее сердце, когда он смотрел на нее. Их жизнь была полна лихорадочного жара, жара страсти, недаром она родила мужу шестерых красавцев сыновей и дочь, прекрасную, как сама любовь.

Сусанна не видела в глазах девушки огня, а всего лишь растерянность, тоску и робкую надежду. Асмик не любила этого человека, она просто хотела обрести надежный, благополучный мир, неважно, какой ценой.

— Жизнь не обязана давать нам то, чего мы ждем, но мы должны соответствовать тому, для чего предназначены, — загадочно промолвила она и прибавила: — Я не могу согласиться на этот брак.

— Вы не думаете, что это жестоко по отношению к Асмик? — Вардан почувствовал, как теряет почву под ногами, как из сердца уходит надежда, и осмелел. — А если в вашем теперешнем положении вы не найдете для нее подходящего жениха и ваша дочь останется одна?

— Значит, такова ее судьба, — сурово ответила женщина и поднялась, давая понять, что разговор закончен, но юноша не отступал. Он стоял перед Сусанной отчаявшийся, но гордый, похожий на плененного, но не сломленного воина.

— Что у нее останется?

— Гордость ее рода, сознание того, что она ничего не нарушила, ни через что не переступила, осталась такой, какой ей повелел оставаться Господь.

— Что ж, воля ваша. — Голос Вардана охрип от пережитого унижения. — Мне остается пожелать, чтобы судьба Асмик сложилась счастливо.

Он ушел с тайной надеждой на то, что девушка его догонит, и они вместе придумают какой-нибудь выход.

Она не догнала. Во время разговора Асмик стояла в соседней комнате и кусала пальцы. Ей было невыносимо жалко Вардана и немного жалко себя, но она понимала, что мать права. Девушка видела в юноше хорошего, честного, надежного человека, защитника, опору, но не возлюбленного. Сусанна обладала жизненным опытом, она была умна и смогла уберечь дочь от нежданного порыва, от неверного шага. Так говорила себе Асмик, не зная, что в человеческой жизни возможны такие повороты и такие порывы, от которых ничто не спасет.

Вардан понял, что девушка согласна с решением матери. Придя домой, он пролежал трое суток, отвернувшись к стене, не разговаривая и не принимая пищи. На четвертый день юноша поднялся и занялся привычными делами; не потому, что поддался на уговоры Каринэ, а из-за того, что земля, растения и животные требовали неустанной заботы.

Когда пора уборки урожая осталась позади, Вардан стал уходить в лес. Он блуждал в стороне, противоположной той, в которой обитали Сусанна и ее дочь. Забирался далеко в горы и охотился или просто любовался природой.

Юноша надеялся, что край яркого солнца и глубоких теней излечит его душу.

Здесь слышалось лишь гудение насекомых, щебетание птиц да похожий на вздох или шепот шорох в верхушках деревьев. Однажды Вардан обнаружил в дупле дерева пчелиное гнездо и обрадовался: это была ценная находка! Он сделал на стволе дерева две метки, которые означали, что у пчел уже есть хозяин и никто другой не может завладеть медом. Увлеченный своим занятием, юноша не заметил, как к нему приблизился человек, и почти испугался, когда внезапно увидел, что из-за ветвей на него внимательно смотрят два черных глаза.

— Что тебе… — начал он и тут же расслабился, узнав Гаянэ.

— Я не хотела подкрадываться, так получилось, прости, — сказала девушка.

— Что ты здесь делаешь?

— Собираю целебные травы.

Хотя Гаянэ и впрямь держала в руке корзинку с травами, Вардан заподозрил, что девушка нарочно следила за ним.

— Я и не знал, что ты тоже бродишь по лесу!

— Я делаю это изредка, когда у меня немного работы или когда Манушак чувствует себя получше.

— Как ее здоровье?

— Она сильно сдала. Не знаю, удастся ли ей пережить зиму.

— Если с ней… что-то случится, ты останешься жить в ее доме?

Гаянэ печально улыбнулась и кивнула. Юноша вспомнил, что это был за дом: маленькая глинобитная хижина с соломенной крышей, приют беспросветной бедности. Вардан слышал от матери, что зимой Гаянэ и Манушак варят похлебку из сушеной травы, в которой нет ни капли жира. Чтобы сохранить скудное тепло, они закрывают дыру в потолке хижины и задыхаются от дыма.

— Почему ты больше не приходишь в наш дом?

Девушка покраснела.

— Твоя мать сказала, что ты женишься, потому будет лучше, если я…

— Я не женюсь, это неправда, — перебил Вардан и спросил: — А у тебя есть жених?

Это было жестоко, и он знал об этом. Обычно накануне свадьбы гостям торжественно демонстрировали приданое невесты. Что могло быть у нищей сироты, живущей из милости у такой же нищей старухи? Едва ли Гаянэ пожелает взять в жены даже самый последний из бедняков!

— Нет, — прошептала девушка.

Вардан смотрел на нее и размышлял. Узкое лицо, небольшие глаза, тонкие губы, худенькие руки. Бедная одежда, незамысловатая прическа, никаких украшений. Он не находил в Гаянэ ничего привлекательного, но с другой стороны, такая девушка станет ежеминутно благодарить Бога за то, что он даровал ей красивого доброго мужа, достаток, уважение соседей.

— Ты приходила к нам, потому что я тебе нравлюсь? — внезапно спросил он.

Гаянэ сделала шаг назад, будто собираясь убежать, а потом глубоко вздохнула и просто ответила:

— Да. Но больше я не приду.

Девушка повернулась и пошла прочь.

Вардан долго смотрел ей вслед, а потому не сразу увидел, что по тропинке движутся люди, а заметив, едва успел спрятаться за стволом дерева. Судя по одежде, это были чужаки, которых он никак не ожидал увидеть в этих краях. Их было человек двадцать; вооруженные кинжалами и саблями, они вели за собой навьюченных лошадей. Сердце юноши тревожно забилось. Это были арабы! Страшное воспоминание Асмик и Сусанны внезапно воплотилось в реальность!

Они направлялись в сторону Луйса, туда, куда ушла Гаянэ. Вардан прикусил губу. Что будет, если эти мужчины догонят девушку? Не лучше ли выйти из укрытия?

Он сделал вид, что не собирался прятаться, и спокойно вышел на тропу. Завидев местного жителя, предводитель каравана в расшитом серебром синем кафтане и такого же цвета чалме остановил своих спутников повелительным жестом и обратился к юноше:

— Кто ты такой? Можешь нам помочь? Мы ищем селения… — Он вынул грамоту, развернул и прочитал названия.

Вардан молча выслушал его. У незнакомца было смуглое лицо с выразительными темными глазами, лицо, которое могло бы показаться утонченным и красивым, но только в том случае, если смотрящий на него человек не слышал о коварных и жестоких властителях, принуждавших жителей древней земли Сасанидов принимать чужую веру и преследовавших христиан.

Первым в списке был Луйс, дальше шли названия других, по большей части незнакомых Вардану селений. Юноша растерялся. А если он откажется? Его будут пытать, а потом убьют?

Вероятно, араб догадался о мыслях Вардана, потому что примирительно произнес:

— Не бойся, мы не собираемся никого трогать. Просто перепишем население, узнаем, сколько в нем взрослых мужчин, и установим новый налог.

Вардан лихорадочно размышлял. Если он выведет арабов к селению, возможно, они не заметят жилища Сусанны и Асмик. Если же чужаки сами начнут искать дорогу…

Предводитель каравана не торопил юношу, он напряженно и вместе с тем терпеливо ждал. Внезапно Вардан с удивлением понял, что этот араб, вначале показавшийся ему зрелым мужчиной, старше его на каких-нибудь четыре-пять лет. Просто в отличие от Вардана он узнал, что такое война, ощутил вкус крови и смерти.

— Идите за мной, — прошептал юноша, — я отведу вас в селение.

Они молча шли по тропинке, а вокруг возвышались нагретые солнцем, окаймленные нетронутыми лесами скалы.

Камран ибн Касир с любопытством оглядывался вокруг. Очутившись в горах, сын пустыни был вынужден признать, что в диковатом пейзаже скрывается глубокая первозданная сила. Горы представляли собой серьезное, порой непреодолимое препятствие, но они завораживали, пленяли, их было трудно не полюбить.

Камран родился в Багдаде и происходил из знатной семьи. Его отец-араб был высокопоставленным чиновником халифата, а мать — наложницей-персиянкой, потому он получил персидское имя. Юноше с детства не нравился деспотизм отца, из-за которого члены семьи, особенно женщины, чувствовали себя забитыми и униженными. Ничто не могло нарушить слепого жестокосердия, непоколебимого хладнокровия Омара ибн Дауда, его абсолютной веры в себя и свою правоту.

Будучи младшим сыном, который не мог рассчитывать на большую долю в наследстве, Камран решил добиться независимости и попытать счастья на военной службе. Именно в Персии, на родине своей матери, Камран, к тому времени дослужившийся до весьма высокого для своего возраста чина, впервые начал выказывать недовольство политикой халифа в захваченных землях.

Его чувства усилились после истории с семейством Агбалян. Камран мог хладнокровно взирать на кровь и смерть, что было привычно на поле боя, но его душа и сердце оказались бессильны перед девичьими слезами. После того как Асмик и ее мать уехали из Исфахана, он выяснил, кто они и что с ними произошло, и не стал скрывать возмущения.

Кто-то донес на него, и ослушника призвали к ответу. Камран не подумал отпираться; выслушав юношу, его начальник с усмешкой промолвил:

— Разве не военные подвиги позволили тебе возвыситься над другими!

— Сейчас мы не на войне. В мирной жизни не стоит совершать бессмысленные зверские злодеяния, нужно попытаться наладить отношения с теми, кто исповедует другую религию, — смело возразил молодой человек.

— Война за веру во имя Аллаха никогда не закончится, — назидательно произнес начальник и добавил: — Вольнодумство и непокорность сослужили тебе плохую службу. Я приму во внимание твои заслуги и знатное происхождение твоего отца и не стану тебя казнить. Я всего лишь отправлю тебя в поход по горным селениям, где живет немало армян. Надо разобраться с налогами. — Он усмехнулся. — Посмотрим, чего ты сможешь добиться мирным путем!

Когда Вардан привел отряд в Луйс, Камран спросил юношу, где можно остановиться.

— Мы не причиним вам вреда, — повторил он. — Напротив, вознаградим за гостеприимство.

Удивленный словами чужеземца, Вардан пожал плечами. Завоевателей не принимают как гостей и от них не ждут благодарности.

Камран прошел по селению и остановил свой выбор на нескольких домах, где разместил своих людей, а сам поселился в доме Вардана. Молодой араб поклонился испуганной Каринэ и вновь повторил, что ни женщине, ни ее сыну не грозит никакая опасность.

В ту ночь Вардан почти не спал. Юноша думал о том, что завтра воскресный день и Сусанна с Асмик наверняка придут в церковь. Как сделать, чтобы они не попались на глаза арабам? Гордость мешала ему отправиться в дом Сусанны, и он решил подождать женщин на окраине селения, чтобы предупредить о пришествии чужеземцев.

Однако все случилось иначе. Рано утром воины Камрана ибн Касира прошлись по домам жителей Луйса и велели всем мужчинам и юношам старше тринадцати лет собраться на площади. Вардану не удалось улизнуть, и он стоял вместе со всеми, изнывая от тревоги за Асмик и Сусанну, которые вот-вот должны были появиться на дороге.

Арабы заканчивали переписывать мужчин и юношей и уже собирались отпустить их на церковную службу, когда Вардан увидел высокую, прямую фигуру матери Асмик, напоминавшую погасшую черную свечу.

Рука Сусанны, которой она опиралась на руку дочери, напряглась и стала твердой, как железо, а глаза расширились, будто их взору внезапно открылось то, что невозможно постичь разумом. Арабы! Жестокая судьба достала ее и здесь! Погибшие надежды и страх перед будущим застыли в сердце женщины ледяным сгустком.

Асмик стояла рядом с матерью, оцепенев от страха, утратив ощущение реальности и времени. Казалось, у нее вот-вот подогнутся колени и она лишится чувств. Вардану хотелось броситься к ней, обнять, поддержать и утешить, но он не двигался с места.

Юноша едва не застонал, когда Камран приблизился к женщинам и произнес какие-то слова. Сусанна вздернула подбородок и что-то резко ответила, потом повернулась и пошла назад, ведя за собой обомлевшую дочь. Вардану захотелось закричать и закрыть лицо руками, потому что он заметил, каким долгим, жадным, жарким взглядом араб проводил Асмик.

Юноша не пошел на службу вместе с односельчанами, а отправился домой: ему не хотелось упускать Камрана из виду. Когда наступил полдень и араб, совершив свою странную молитву, собрался выйти за ворота, юноша взволнованно произнес:

— Прошу, не трогайте этих женщин. Они и без того обездолены и несчастны: их лишили всего, что они имели, выгнали из дома, убили близких!

Камран пристально посмотрел на Вардана. Юноша удивился: взгляд молодого араба был полон внимания и сочувствия.

— Что вы знаете об этом?

В душе Вардана закипел гнев, и юноша невольно сжал кулаки. Зачем он спрашивает? Хочет получить ответ, который прозвучит как пощечина?

— Я знаю, что это сделали люди вашей веры и крови. Слуги эмира.

Камран изменился в лице; его глаза стали похожи на угли, а губы задергались.

— В таком случае я принесу им свои извинения, — отрывисто произнес он и вышел из дома.

 

Глава 5

Легкий ветерок доносил из леса пряные ароматы осени, а многоцветный ковер поздних цветов отливал желтым, оранжевым и алым. Кругом было потрясающе красиво, но погруженные в свои мысли женщины ничего не замечали. Порыв ярости вернул Сусанне часть сил и уничтожил страх, но это ничего не меняло.

— Он сказал, что придет сюда, чтобы поговорить с нами, — промолвила она. — Я велела ему убираться на все четыре стороны, но он не откажется от своей затеи. Я видела его взгляд.

— Ты его узнала?

Мать нахмурилась.

— Нет. Разве мы встречались?

Асмик постаралась не выдать своих чувств. Там, на площади, она едва не упала в обморок, но не от страха, а от изумления перед непредсказуемой волей судьбы, которая привела сюда этого человека. Она не знала, пугаться ей, волноваться или гневаться. Девушка видела, что юноша тоже ошеломлен, а еще — страшно обрадован. Неужели он не способен понять, что если прежде их разделяла черта, то теперь она превратилась в пропасть?

— Это тот самый человек, благодаря которому мы смогли взять из дома наши вещи, — сдержанно объяснила Асмик матери. — Он тогда вступился за нас.

— Ты его запомнила? — удивилась Сусанна.

— Да, — ответила девушка, боясь, что мать заметит ее румянец.

— Стало быть, он хочет получить свою долю признательности, — с мрачной усмешкой промолвила женщина.

— Что нам делать? — прошептала Асмик.

— Тебе нужно уйти в горы. Спрятаться, переждать.

— Пойдем вместе!

— Если мы уйдем вместе, арабы бросятся нас искать, потому что подумают, будто мы утаили золото или какие-то важные грамоты. Если ты скроешься одна, я попытаюсь поговорить с ними, убедить оставить нас в покое.

Девушка содрогнулась от возмущения и жалости при мысли о том, что ее гордая мать способна унизиться перед завоевателями ради спасения ее чести.

— Нет, — мужественно произнесла Асмик, — я останусь с тобой. — И нерешительно добавила: — Возможно, среди этих людей встречаются совестливые и благородные? Что плохого случится, если он просто поговорит с нами?

Сусанна едва не задохнулась от возмущения.

— Поговорит? О чем?! Эти чудовища убили твоего отца и братьев, разрушили нашу жизнь! Они не способны испытывать чувства, которые Господь даровал христианам!

Асмик сникла и кротко промолвила, не поднимая глаз:

— Да, мама. Я понимаю.

Сусанна оказалась права: после полудня к ним пожаловал незваный гость. Он пришел один, на нем был красивый кафтан и серебряный пояс, на котором висели узорчатые ножны.

Дочь укрылась в доме, тогда как мать стояла на ступеньках крыльца с гордо поднятой головой. В напряженном молчании Сусанны таились стальная выдержка и несгибаемая воля.

Камран не разглядел ее в Исфахане, тогда он смотрел только на Асмик. Зато сейчас юноше хватило взгляда, чтобы понять, какой красавицей была эта женщина, когда ее глаза были полны блеска, улыбка — тепла, а движения — живости.

Подойдя к крыльцу, он почтительно поклонился и произнес с истинно восточной учтивостью:

— Рад приветствовать вас еще раз, прекрасная госпожа, да будут благословенны ваши дни!

Лицо женщины исказилось, будто от удара.

— Что вам нужно? — спросила она. В голосе Сусанны не было страха, только леденящее душу презрение.

— С того момента как я увидел вас, мне не дает покоя вопрос, как столь благородные, изысканные женщины оказались в такой глуши?

— Мы покинули родной город, чтобы укрыться от тех, кто убил моего мужа и моих сыновей, ограбил наш дом и выгнал нас на улицу! Вы смеете являться в наше убежище, думая, что останетесь безнаказанным, но вы ошибаетесь: как за зимой приходит весна, так за злодеяниями следует возмездие! Ваш Бог побуждает вас творить зло, тогда как наш — справедлив и милосерден, но я не перестаю надеяться, что он накажет вас за то, что вы сотворили!

— Мне жаль, что вам пришлось пережить большие несчастья, — сказал Камран, усилием воли принудив себя не обращать внимания на высказывания матери девушки о его Боге. — Их виновником стал не я; скажу больше, я никогда бы не смог совершить ничего подобного. Мне пришлось уехать из Исфахана именно потому, что я был недоволен произволом нашего наместника.

— Что вам нужно? — повторила женщина.

— Я хотел попросить у вас прощения от имени моего народа и выяснить, не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь? Я готов помочь вам выбраться отсюда. Мне кажется, вам стоит вернуться в Исфахан. Клянусь, я смогу за вас заступиться.

— Я никогда не прощу арабов, и мне не нужна ваша помощь, — сказала Сусанна и добавила: — Вам, вероятно, известно, что такие люди, как мы, не принимают подачки от своих врагов!

Молодой араб вновь поклонился и приложил руку к сердцу.

— Отдаю должное вашей смелости и вашей гордости. Я оставлю вас в покое, только разрешите поговорить с вашей дочерью.

— Приличия не позволяют моей дочери разговаривать с посторонними, тем более если этот посторонний — всего лишь жалкий прихвостень того, кто считает себя земным наместником злобного Бога!

Спрятавшаяся в доме Асмик с ужасом внимала словам матери, удивляясь, почему чужеземец спокойно выслушивает ее оскорбления. Девушка слышала, что арабы непримиримы в вопросах веры и рабски преданы своему правителю.

Теперь девушка смогла как следует рассмотреть того, с кем тайком переглядывалась в Исфахане. Речь и манеры выдавали в юноше человека, привыкшего к обходительности, благородного и разумного. К тому же (это она заметила и раньше) он был красив утонченной, благородной красотой. Он казался умнее, серьезнее Вардана, хотя едва ли был намного старше.

Когда Сусанна произнесла последнюю фразу, способную вывести из себя кого угодно, Асмик показалось, что в задумчивых темных глазах молодого араба, мрачно опущенных уголках губ таится не гнев, а глубокая досада на несправедливость мира, на самого себя, на несбывшиеся надежды.

Интересно, что он хотел сказать ей? Несмотря на пережитые несчастья, душа девушки оставалась податливой, как глина, восприимчивой к новым впечатлениям. Асмик сама не заметила, как испуг вновь сменили жгучее любопытство и не вполне невинный интерес.

Девушка не покинула своего укрытия, и гостю пришлось уйти. Сусанна поднялась на крыльцо и бессильно прислонилась к косяку. Внезапно залитый полуденным солнцем пейзаж показался тусклым, деревья и горы поплыли перед затуманившимся взором женщины.

— Я сошла с ума. — Ее голос дрогнул. — Я хотела тебя защитить, а вместо этого чуть не погубила нас обеих!

— Я горжусь тобой, мама! — прошептала Асмик и обняла Сусанну.

Прошло два дня. Арабы не появлялись; скорее всего, они покинули селение. На третий день, когда мать прилегла отдохнуть, девушка по привычке отправилась бродить по окрестностям. Лишившись спутника, Асмик не уходила далеко от дома. Ей было немного жаль, что отношения с Варданом не сложились; она вспоминала их бесхитростные беседы, нежный и робкий взгляд юноши, но всякий раз приходила к выводу, что между ними не могло быть ничего серьезного.

Думала она и про молодого араба, не понимая, зачем судьба позволила ей увидеть его еще раз. Если бы этого не случилось, она продолжала бы жить с мыслью, что он ее враг, а то, что было между ними в Исфахане, всего лишь нелепая ошибка. Теперь же чувства Асмик пришли в полнейший беспорядок; сама не зная почему, девушка втайне досадовала на мать, слова Сусанны казались ей несправедливыми. Этот человек сочувствовал им; он не убивал ее отца и братьев, и он не виноват в том, что родился мусульманином.

Между тем Камран был воином, а настоящие воины редко отступают от своей цели, неважно, является ли этой целью крепость, которую нужно взять, или женщина, которой хочется овладеть.

Асмик медленно шла по тропинке, любуясь поздними цветами, которые мелькали в выжженной солнцем траве подобно крошечным красным фонарикам, когда Камран вышел из-за огромного валуна и остановился посреди дороги.

Девушка замерла. Она не знала, что делать: закричать или попытаться убежать? Пока Асмик в панике размышляла, араб сделал несколько шагов вперед и сказал:

— Меня зовут Камран. Я пришел, чтобы поговорить с вами. Клянусь, я не дотронусь до вас и пальцем, и с вашей головы не упадет ни один волосок!

Девушка кивнула, с трудом проглотив застывший в горле комок растерянности и страха.

— Я сочувствую вашему горю, мне известно, что вина моего народа перед вашим неискупима, и все же надеюсь на то, что вы меня выслушаете. Вы не можете представить, как я обрадовался, когда внезапно встретил вас в этом селении, хотя мне больно видеть, что обстоятельства жизни загнали вас в такую глушь! — Он перевел дыхание и продолжил: — Прежде я думал, что война — это война и, пока она продолжается, в душе нет места чувствам, но ошибся и рад своей ошибке. С тех пор как я впервые увидел вас в Исфахане, я не мог думать ни о ком и ни о чем другом. Вам не нужно бояться меня. Я хочу попросить вас лишь об одном: скажите, как вас зовут!

Девушка растерялась, услышав, что он просит о такой малости, и прошептала:

— Асмик.

— Жасмин! — с нежностью повторил Камран на восточный манер и заметил: — К сожалению, я должен ехать. На обратном пути я заеду в селение и скажу вам то, что должен сказать. Я хочу дать вам время подумать.

Девушка решила, что ей стоит быть такой же мужественной и смелой, как мать, и, собравшись с духом, ответила:

— Вы можете сказать то, что хотите, сейчас или после — это ничего не изменит. Мне не о чем думать. Вы — мой враг и останетесь им навсегда.

Камран улыбнулся.

— Вы повторяете чужие слова, а ваши глаза говорят другое, то же самое, что они говорили в Исфахане. Вы не ненавидите меня, вы просто меня не знаете. И не стоит лгать, что вы не хотите меня узнать.

— Что вам нужно? — прошептала Асмик.

— Я не желаю терять вас из виду. Хочу, чтобы вы попытались посмотреть на меня иначе, — сказал Камран. — Не как на врага, а как на друга.

— Моя мать никогда этого не допустит, — выдавила девушка.

— Она может запретить вам встречаться или разговаривать со мной, но ваша мать не в силах помешать вам чувствовать то, что вы чувствуете.

Асмик отшатнулась.

— Откуда вы можете знать, что я чувствую?! Чувствую после того, как…

— Я понимаю, что вы хотите сказать, — перебил ее Камран. — Просто мне кажется, в отличие от вашей матери, вы не утратили желания жить дальше и радоваться тому, что живете.

Молодой человек сделал шаг вперед и вопреки своим обещаниям дотронулся до руки девушки.

Прикосновение получилось коротким, обжигающим и отчаянным. Асмик вырвала руку. Она никогда не думала, что кожа мужчины может быть такой гладкой, мягкой и горячей.

— Помните, — промолвил Камран, прежде чем отступить и скрыться из виду, — я вернусь!

Асмик ничего не сказала Сусанне об этой встрече. Она знала, что мать никогда ее не поймет.

Девушка вспоминала Камрана, его мягкую настойчивость, проникновенный звук его голоса и таинственное мерцание темных глаз. Она понимала, что он собирался сказать. Он хотел признаться, что влюбился в нее с первого взгляда, и просил ее дать ему хотя бы искру надежды.

Асмик понимала, что это бессмысленно. У них разная вера, и Сусанне будет проще убить свою дочь, чем узнать, что она думает об арабе как о влюбленном мужчине, о человеке, который способен не обидеть, а защитить.

Прошло довольно много времени, прежде чем девушка решилась признаться самой себе в немыслимом: Камран ей нравится и по большому счету ей все равно, кто он и кому он молится.

Однажды Асмик в сердцах сказала матери:

— Почему мы не уехали в Византию, в Константинополь? Мне кажется, дядя Григор был прав, когда убеждал нас последовать за ним.

— Потому что тогда бы нам пришлось жить на чужбине, на положении бедных родственников.

— Неужели здесь ты не чувствуешь себя изгнанницей?! В Византии мы бы жили среди людей нашего круга! Ты смотришь на жителей Луйса как на своих слуг, но они не наши слуги и не станут подчиняться твоим приказам. Нам удастся пережить зиму только благодаря Вардану. А ведь он даже не взял с нас денег! Придет время, и ты будешь вынуждена вымаливать милость людей, которых сейчас презираешь.

Это прозвучало жестоко, но Асмик хотелось высказаться.

— Теперь уже поздно что-то менять. И я не считаю свое решение ошибкой, — ответила Сусанна и отвернулась. Девушке почудилось, что во взоре матери промелькнула досада.

Это придало Асмик смелости, и она добавила:

— Ты потеряла последнее, что могла бы сохранить, завлекла нас в глушь, и все из-за глупой гордости!

Сусанна развернулась и ударила дочь по лицу. Звук пощечины прозвучал как удар грома.

— Гордость не может быть глупой, она — главное, что стоит сберечь, особенно в такие времена, — твердо произнесла женщина. — Ты хочешь знать, почему я не уехала в Константинополь вместе с Григором? Потому что все оставшиеся в живых представители нашей семьи бросились бежать с насиженного места как последние трусы. Никто из них не взялся за оружие, не попытался отомстить! Когда-то арабы выгнали нас из родной страны, а теперь прогоняют из Персии, где мы прожили много лет! Я была совсем мала, когда мы приехали в Исфахан, и я полюбила этот город как никакой другой на земле!

Асмик замерла, приложив ладонь к щеке. Она смотрела на мать во все глаза. Ее никогда никто не бил, никто не повышал на нее голос, ее всегда любили и баловали. По лицу девушки потекли неудержимые слезы. Она тоже любила Исфахан, она родилась в нем уже при арабах, и смешение обычаев и религий, царившие в городе, казалось ей не более чем полным особого смысла и чарующей красоты переплетением узоров в драгоценном персидском ковре.

Асмик развернулась и вышла в другую комнату. Сусанна не последовала за ней. Впервые между матерью и дочерью выросла стена непонимания. Каждая осталась наедине со своей душевной болью.

Когда мусульмане покинули селение, Вардан поборол гордость и решил встретиться с Асмик. Он нашел девушку на ее излюбленной тропинке, и ему показалось, что она рада его видеть. Ее глаза больше не выглядели печальными и испуганными; вместо этого в них появились затаенная мечтательность и трогательная нежность. Она была так красива, что у него защемило сердце.

Юноша сообщил девушке о том, что арабы ушли, не причинив никому вреда. Они только переписали взрослое население Луйса, сказав, что отныне налог платит не сельская община, а каждый житель мужского пола, начиная с тринадцати лет.

— Они приходили к нам, — сказала Асмик, — вернее, один человек, тот, кто был у них главным.

— Знаю, — сдержанно произнес Вардан. — Он останавливался в нашем доме.

Девушка вскинула удивленный взор.

— Правда? И каким он тебе показался?

Юноша пожал плечами.

— Таким, как и все они. Непонятным, чужим.

— Но не жестоким?

— Наверное, не каждый из них способен на бессмысленную жестокость! Мы дали ему постель, кормили и поили, зачем ему нас обижать? — ответил Вардан и спросил: — Вы сильно испугались?

— Не очень, — уклончиво произнесла девушка.

— Наверное, я должен был сразу пойти к вам, попытаться защитить вас, сделать так, чтобы этот человек не смог приблизиться к вашему дому.

— С нами не случилось ничего плохого, — сказала Асмик и добавила: — Я знаю, как ты относишься к нам, Вардан, и я благодарна за все, что ты сделал для нас.

Решив, что настал подходящий момент, юноша осторожно произнес:

— Вы слышали, как я говорил с вашей матерью, когда просил вашей руки?

— Да.

— Она сочла, что я недостоин вашей любви, но разве сердце каждого из нас не создал один и тот же Бог? Разве знатные и незнатные люди отличаются способностью чувствовать? Не кажется ли вам, что можно придумать какой-то выход, убедить вашу матушку передумать? — пылко произнес юноша.

Вардан понял, что ответит девушка, еще до того, как она заговорила. Прозрение обрушилось на него подобно удару, когда он увидел, что на лице Асмик не дрогнула ни одна черточка.

— Едва ли я когда-нибудь выйду замуж, — медленно произнесла девушка. — Ты достойный человек, Вардан, но судьба складывается так, что я должна остаться с матерью. Она была неправа, когда говорила с тобой свысока, но я и сама не хочу выходить замуж. Ни за тебя, ни за кого-то другого. Давай останемся просто друзьями.

— Друзьями? — глухо повторил юноша и добавил с горькой иронией: — Что ж… Если вам так угодно… я вынужден подчиниться.

Вардану казалось, что он никогда не сможет простить девушке ее равнодушия, ее слепоты. Асмик не желала понимать, что ему не нужна другая, она отвергла его с холодным сердцем, как отложила бы в сторону негодную вещь. Она не знала, как сильно может ранить его душу такая «дружба», отношения без надежды на истинное сближение, на совместную жизнь!

Коротко попрощавшись, Вардан повернулся и пошел прочь. Сначала он не понимал, почему не видит дороги, и только потом заметил, что глаза застилают слезы. Юноше чудилось, будто там, где всего лишь минуту назад билось горячее сердце, образовалась щемящая пустота.

Дома Вардан был молчалив и несобран; глядя на сына, Каринэ чувствовала, как душу наполняет боль.

— Ты слышал о смерти Манушак? — улучив момент, спросила мать, желая отвлечь юношу от горьких мыслей. Она поставила перед ним стакан с виноградным вином и тарелку с мясом, приправленным душистыми и острыми травами.

— Нет, — равнодушно произнес сын, глядя прямо перед собой и не притрагиваясь к еде.

— Это случилось несколько дней назад. Гаянэ осталась совсем одна.

Вардан взял стакан и залпом выпил вино, хотя прежде всегда вкушал благородный напиток медленно, наслаждаясь его терпким ароматом и солнечным вкусом.

— Что она будет делать?

Каринэ пожала плечами.

— То же, что и раньше: наймется в батрачки. Она неплохая девушка, только уж очень бедная.

Вардан усмехнулся. Он — неровня Асмик, а Гаянэ — неровня ему. Почему жизнь так сложна и нелепа?

Незаметно пришла поздняя осень. Обнаженные горы тонули в нежной опаловой дымке. Ослепительно-белые и пронзительно-черные птицы кружили в прозрачной вышине неба.

Незаметно для себя Сусанна и Асмик стали меньше разговаривать. Женщина по-прежнему жила воспоминаниями, а ее дочь пребывала наедине со своими мечтами. Вспоминая разговор с Камраном, Асмик думала о том, что иные слова похожи на теплый дождь, пробуждающий застывшую землю, и удивлялась, как иногда мало надо человеку для того, чтобы познать истину своего собственного сердца и какой жестокой может оказаться эта истина.

Прошло больше месяца. Асмик медленно шла по любимой тропинке, любуясь пейзажем. Было очень тихо, и потому девушка невольно замерла, услышав, как кто-то зовет ее по имени. Вардан? Нет, это был не он. Юноша давно перестал искать встреч с той, что отвергла его любовь.

— Жасмин! — вновь послышалось невдалеке. — Жасмин!

Сердце гулко забилось, и Асмик поспешила на зов. Она почувствовала, что задыхается от преступной и глупой надежды. Так ее мог называть только один человек.

«Помните, я вернусь!» — сказал Камран, и она бессознательно верила в это.

Юноша стоял в самом начале тропинки, там, где она сворачивала к дому, в котором жила Асмик. Увидев девушку, он протянул руки, но потом опустил и просто смотрел на нее. В его глазах полыхала жгучая радость, и угадывался тайный вызов.

Камран выглядел усталым, серебряное шитье на его кафтане потускнело, вместо чалмы на голове была войлочная шляпа. Внезапно он снял ее, бросил на землю и сказал:

— Все это время я жил надеждой на то, что это мгновение наступит, что вы придете ко мне по этой тропинке, придете на мой зов, и в ваших глазах больше не будет страха.

— Я по-прежнему боюсь, — призналась девушка, — ибо я не должна делать то, что делаю.

Он покачал головой, взял руку Асмик и прижал к своим губам. Сердце, душу, тело девушки пронзили чувства, которых она ранее не испытывала. Ее будто ударила молния, а потом что-то внутри обнажилось, сделалось уязвимым. Асмик быстро выдернула пальцы и смущенно потупилась.

Камран сказал:

— Мои люди устали. Мне стоило большого труда уговорить их вернуться обратно этим путем: проводники предлагали более короткий и менее трудный. Я сделал это для того, чтобы увидеть вас. Я не могу задерживаться, мне нужно идти дальше, возвращаться в Исфахан.

— Ваше желание исполнилось, вы меня увидели, — промолвила Асмик.

Он мотнул головой.

— Мне мало этого! Я хочу забрать вас с собой.

Девушка сделала шаг назад, и ее сердце сжалось от боли. За то время, пока ее сердце согревали мечты, а уста были скреплены тайной, ее чувства обострились и окрепли. Она поняла это только сейчас.

— Вы знаете, что это невозможно.

— Почему нет? У меня еще нет ни жены, ни детей. Как только вы примете мою веру, мы сможем вступить в брак. Я много думал об этом, пока ездил по горам. Я понял, что это судьба: я никогда не смогу забыть вас. Мы должны уехать вместе сейчас: боюсь, другой возможности не будет.

Глаза Асмик потемнели.

— Я никогда не предам своего Бога!

— В данном случае это всего лишь уступка обстоятельствам. Это нужно для того, чтобы мы могли пожениться. Поверьте, я не заставлю вас ходить в мечеть и молиться Аллаху. Все, что мне нужно, — это ваша любовь.

— Я не могу дать вам ее, не могу! — с тоской проговорила девушка.

— Почему? — тяжело произнес Камран.

— Потому что моя мать сойдет с ума, если я это сделаю. К тому же я вас совсем не знаю, а вы не знаете меня.

— Я знаю то, что знаете и вы: мы созданы друг для друга. Жизнь мертва без любви, как земля без воды. Я не смогу увезти вас силой, я не способен причинить вам зло. Но если вы откажетесь уехать со мной, мое сердце будет разбито.

Асмик ничего не понимала. Так не бывает! Таким разговорам предшествуют долгие ухаживания, встречи с родителями, сватовство. Она не могла предать свою веру, оставить мать!

Прежде Асмик не ведала, что значит одновременно испытывать противоположные чувства, а между тем Сусанна завещала ей ненавидеть, тогда как сердце велело любить.

— Моя мать не переживет, если я уеду.

— У вас должна быть своя жизнь. Если мы поженимся, вашей матери придется смириться. Она простит вас, когда поймет, что я честен с вами, что мы любим друг друга.

— Почему вы решили, что я вас люблю? — прошептала девушка.

Камран улыбнулся, вспомнив о том, как она шла ему навстречу быстрым, взволнованным шагом. У нее было такое изумленное, радостное выражение лица, будто она вот-вот взмоет ввысь и полетит по небу.

— Это сказали ваши удивительные глаза.

Порыв холодного ветра подхватил охапку сухих листьев и закружил в воздухе. Ни Асмик, ни Камран, всю жизнь прожившие в теплых, даже жарких краях, не знали, как наступает зима в этих суровых горах: врывается в мир и заполняет все вокруг резким ветром, хлопьями снега, покрывает вершины и склоны гор ослепительно-белым ковром.

Асмик задрожала в своей легкой рубашке, и молодой араб обнял девушку, желая защитить ее от ледяного дыхания поздней осени. Асмик подняла голову, и ее губы встретились с губами Камрана. Этот затуманивший разум, лишивший воли и сил поцелуй решил все. Камран подхватил девушку на руки и понес по тропе, прочь от дома, который служил приютом двум одиноким женщинам.

Когда с гор подул ледяной ветер, Сусанна попросила служанку поискать Асмик. Хуриг знала, где обычно гуляет девушка; она направилась туда, прихватив теплую накидку. То, что увидела женщина, повергло ее в ужас. Чужой мужчина, судя по всему мусульманин, усаживал Асмик в седло. Он набросил ей на плечи свой кафтан и дал в руки поводья. Хуриг закричала, но ветер унес звук ее голоса в сторону. Вскоре девушка и ее спутник скрылись из виду.

Служанка бросилась обратно, рассказала обо всем госпоже, и Сусанна поспешила в селение. Она обратилась к мужчинам, умоляя их помочь вернуть Асмик, но те прятали глаза и пожимали плечами. Жители Луйса знали: стоит затронуть арабов, как те станут мучить людей, жечь их дома и грабить имущество. Убитой горем женщине пришлось вернуться обратно.

Между тем по селению поползли слухи. Украли девушку или она сама сбежала от матери, которую многие считали сумасшедшей? Вездесущие ребятишки видели чужеземцев, ехавших верхом по тропинке прочь от селения. В седле одного из них сидела девушка. Она не была связана и не сопротивлялась.

Вардан не верил слухам, ибо ему было известно, сколь исступленно Асмик и ее мать ненавидели арабов, как сильно женщины были привязаны друг к другу. Юноша едва не бросился вслед за арабами, но Каринэ на коленях упросила единственного сына не совершать неразумный поступок. Что сможет сделать он один против отряда вооруженных воинов? Оставалось лишь ждать развязки и надеяться на чудо, однако Вардан боялся, что никогда не узнает правды о судьбе Асмик.

 

Глава 6

Камран усадил Асмик в седло и обнял ее за талию. В его крепком, мускулистом теле чувствовались надежность и сила, его уверенный голос успокаивал и внушал надежду. Девушка впервые почувствовала, как приятно бывает покоряться мужчине.

Прошло несколько часов. Мир застыл в совершенной и вместе с тем угрожающей неподвижности. Солнце клонилось к западу. Холмы и горы рассекали глубокие и длинные тени. Зубчатые вершины далеких хребтов резко выделялись на фоне светло-зеленого неба, тогда как ближайшие возвышенности лежали мягкими выпуклыми складками.

— Скоро стемнеет, — сказал Камран. — Придется сделать привал.

Асмик тяжело вздохнула. Она хотела провести жизнь в объятиях этого юноши и вместе с тем все острее ощущала, что совершила непростительную ошибку. Девушка ловила мужские взгляды, и ее лицо начинало гореть; она застенчиво опускала глаза при мысли о том, что эти люди могут посчитать ее легкомысленной и бесстыдной.

У Асмик не хватало сил попросить Камрана повернуть обратно, и она продолжала покачиваться в седле, с деланным равнодушием глядя вдаль, на окутанные вечерними облаками горы. Красный шар солнца медленно уходил за горизонт. Яркие краски неба начали угасать, сменяясь синеватыми, сиреневыми и серыми.

Камран приказал разбить палатки и развести костер. Он достал припасы, но Асмик не смогла ничего съесть. Девушка предпочла удалиться в одну из палаток, дабы побыть наедине со своими мыслями.

Асмик легла на кошму, завернулась в меховое покрывало и попыталась утешиться, думая о том, что вскоре пошлет матери весточку. Однако она знала: весть о ее судьбе станет для Сусанны смертельным ударом.

Девушка еще не спала, когда Камран приподнял полог, забрался в палатку и опустился на одно колено.

— Ветер меняется, — сказал он. — Завтра утром, а то и ночью пойдет снег.

Он посмотрел на Асмик горящими глазами, а потом осторожно коснулся ее щеки. Его пальцы были холодными и твердыми.

— Ты замерз? — спросила девушка.

— Да, немного.

Она попыталась улыбнуться.

— А мне тепло!

— Буду благодарен, если ты позволишь мне лечь под мех, — сказал Камран, при этом его голос странно дрогнул. — Лишней палатки нет, и мне придется или всю ночь просидеть снаружи, или…

Асмик несмело кивнула. Не все ли равно, что подумают другие мужчины, если она уже переступила все немыслимые границы!

Она надеялась, что молодой человек не разденется, и он действительно не снял одежды. Камран лег рядом и нежно промолвил:

— Повтори, как звали твоего отца.

— Тигран, — ответила Асмик и наивно призналась: — Я назову этим именем своего первенца. — Потом тяжело вздохнула и прошептала: — Иногда я забываю о том, что случилось с моими родными, а ведь это произошло совсем недавно!

Камран немного помолчал, а потом серьезно сказал:

— Ты не можешь представить, Жасмин, как я тебя люблю, как я благодарен тебе за то, что ты согласилась уехать со мной!

Неожиданно девушка разрыдалась.

— Я сошла с ума, и мне нет прощения, — повторяла она сквозь слезы, а после взмолилась: — Я должна вернуться обратно! Моя мать не находит себе места, она может умереть от горя. Я — единственное, что у нее осталось.

Камран осторожно обнял Асмик и принялся гладить ее волосы.

— Не разрывай мое сердце, Жасмин! Куда тебе идти? Сейчас ночь, вот-вот пойдет снег и перевал закроется. Ты сделала то, что сделала, потому что втайне желала именно этого. Не бойся, я не стану увозить тебя в Багдад, мы будем жить в Исфахане. Твоя мать — сильная женщина, она справится с тем, что случилось. Я возьму вину на себя: упаду перед ней на колени и скажу, что украл тебя, заставил уехать. Лишь бы ты себя не казнила, лишь бы не отказывалась от моей любви!

Асмик продолжала плакать, а Камран покрывал ее лицо неистовыми, горячими поцелуями и повторял все нежные слова, какие только знал.

— Какое счастье, — прошептал он, обнимая девушку, — пройдет немного времени, и я смогу назвать тебя своей женой!

Асмик не сразу поняла, где оказались его руки и что он делает, а поняв, испугалась, но лишь на мгновение, потому что это было невыносимо приятно и так кружило ей голову, что она едва не теряла сознание.

— Ты горяча, как огонь, а лепестки твоего цветка полны росы! — восхищенно произнес Камран.

Асмик не понимала, о чем он говорит, но звук его голоса был не менее сладок, чем жаркие губы, которые прижимались к ее губам. Она хотела оттолкнуть юношу, но не смогла, ослабленная недавней истерикой, опьяненная его прикосновениями и словами.

Камран стянул с девушки шелковые шаровары и рубашку (она так внезапно убежала из дома, что не успела надеть что-то более подходящее для путешествия по горам). Асмик закрыла глаза и не видела, когда он освободился от своей одежды: было жутко стыдно и одновременно безумно прекрасно лежать под теплым и мягким мехом совершенно голой, прижимаясь к горячему, сильному телу мужчины, которого любишь.

Да, это было настоящим безумством, особенно учитывая ее происхождение и воспитание, однако истинная любовь, вероятно, и заключалась в том, чтобы не думать, не сомневаться, не стыдиться и не бояться.

Асмик не представляла, как много можно узнать о человеке, не разговаривая с ним, не глядя на него, а просто прикасаясь к нему. Ей казалось, что она видит душу Камрана и понимает, какой он великодушный, нежный, отзывчивый на чужие чувства. В эти сладкие минуты Асмик не думала о том, что он принадлежит к племени завоевателей, что у них разная вера.

Камран страстно жаждал овладеть девушкой и вместе с тем боялся нарушить хрупкое равновесие ее души. Он долго ласкал ее, пытаясь сдержаться, но страсть победила.

Когда в теле Асмик поднялась волна наслаждения, девушке почудилось, будто она вырвалась на свободу и одновременно возвела между собой и окружающим миром такую преграду, разрушить которую можно было, лишь повернув время вспять.

Юноша был полон безмерной благодарности и испытывал легкое раскаяние. Девушка дрожала всем телом, и он пытался ее успокоить.

— Прости! — прошептал Камран. — Я сделал это потому, что слишком сильно тебя люблю! Пусть это будет нашей маленькой тайной! В Исфахане мы сразу поженимся, и никто ничего не узнает.

— В нашем роду не было ничего подобного. Наверное, такого вообще никогда не случалось, — прошептала Асмик.

Камран улыбнулся.

— Это происходило миллионы раз с тех пор, как был создан мир и люди поняли, что такое любовь.

— Любовь похожа на землетрясение: она приходит, и ты не можешь ничего сделать, не можешь скрыться, сбежать. Она накрывает тебя, и ты… погибаешь, — в отчаянии проговорила девушка и закрыла лицо ладонями.

Камран бережно отвел ее руки, заглянул ей в глаза и промолвил:

— Любовь — это не гибель, это жизнь.

— Ты меня любишь?

— Всем сердцем! А ты?

— Люблю. Только любовь способна нас спасти. Ничто другое не может служить оправданием тому, что мы совершили, — с неожиданной твердостью ответила Асмик.

— У нас разный Бог, потому мы непременно должны быть вместе именно на этом свете, — сказал юноша.

Девушка глубоко вздохнула и обвила руками шею Камрана. Если потерянного не вернуть, не лучше ли наслаждаться обретенным! Они вновь занялись любовью, сначала осторожно и нежно, потом — лихорадочно и ненасытно, и это повторилось несколько раз, пока они не заснули в объятиях друг друга, накрывшись с головой теплым мехом.

Асмик проснулась первой, едва забрезжил рассвет. Девушке казалось, что она лежит под толщей снега или в теплой норе. Однако пройдет время, и придется выбираться на свет. Камран спал рядом, и Асмик надеялась на его защиту. И все же кое от чего ему вряд ли удастся ее защитить.

Разве она сможет открыто жить с ним в Исфахане, не приняв его веры, разве когда-нибудь осмелится появиться в армянском квартале?! И отец, и мать, и братья всегда ревностно хранили и берегли обычаи далекой родины, тогда как она…

Девушка натянула одежду и осторожно выбралась наружу. Воздух был влажным, со стороны леса тянуло запахом гнили. Над горами нависли тяжелые тучи. Вот-вот пойдет снег! Если возвращаться, то только сейчас, потом будет поздно.

Асмик очень хотелось в последний раз взглянуть на Камрана, но она удержала себя. Хорошо, что он спит. Она не могла посмотреть ему в глаза, ибо его взгляд был способен перевернуть ее душу.

Асмик быстро пошла, почти побежала по тропе. Девушке повезло: их с Камраном палатка стояла поодаль от остальных, и никто не заметил ее бегства.

Ветер впился в тело своими ледяными пальцами, растрепал волосы — она ничего не чувствовала. Девушка думала только о том, как бы поскорее вернуться домой, к матери. Повалил мокрый снег. Он кружил крупными хлопьями, облеплял все вокруг, слепил глаза. Тропинка сделалась скользкой, Асмик часто спотыкалась и однажды едва не упала. Вскоре вершины и склоны гор стали белыми; они стояли, словно заколдованные, отрезая горную область от всего, что находилось за ее границами. Девушке было странно ощущать, что несколько часов назад мир за пределами маленькой палатки казался порождением больного разума, чем-то нереальным и зыбким. Теперь Асмик чудилось, будто сном было то, что ей довелось пережить за короткое время: жаркие объятия, безумную любовь.

Когда девушка подбежала к дому, ее охватила дикая радость, и вместе с тем в душу прокрался страх. А если мать что-то заметит? Надо сделать так, чтобы она ни о чем не догадалась. Асмик была уверена, что никогда не выйдет замуж; стало быть, никто не узнает о том, что случилось минувшей ночью.

Женщина стояла на крыльце; от застывшей, прямой, облаченной в траур фигуры веяло такой скорбью, что Асмик едва не разрыдалась. Она бросилась к матери, обняла ее и спрятала лицо у нее на груди.

От неожиданности Сусанна пошатнулась, а после крепко прижала к себе дочь.

Прошла не одна минута, прежде чем женщина смогла заговорить:

— Ты… ты вернулась!

— Да, мама. Я очень хотела вернуться домой.

— Я едва не сошла с ума, у меня было желание покончить с собой, — глухо произнесла Сусанна, и Асмик содрогнулась от ужаса при мысли о том, на что она едва не обрекла собственную мать. — Этот зверь тебя похитил, схватил, заставил уехать с ним?!

Девушка с трудом овладела собой и как можно спокойнее ответила:

— Я так испугалась, что не могла сопротивляться.

Таким признанием она предавала Камрана, но иного выхода не было.

— Что он с тобой сделал? — с тревогой спросила Сусанна.

— Ничего. Мне удалось бежать.

— У тебя ледяные руки, ты замерзла. Пойдем в дом, тебе надо согреться!

Асмик кивнула, пытаясь спрятать от матери пылающее лицо.

Помогая дочери переодеться, Сусанна украдкой разглядывала ее. Тело девушки не носило следов насилия и борьбы. Ее одежда тоже была цела, только слегка измята. Это подтверждало и рассказ Асмик, и слова Хуриг, которая говорила, что девушка не сопротивлялась похитителю.

Ночью Асмик лежала без сна и думала. Она вспоминала Камрана, сладкие мгновения их близости и понимала, что никогда не сможет его забыть. А он ее? Она не ведала, чем мужские сердца отличаются от женских, коротка или длинна мужская память о пережитых чувствах.

Девушка не знала о том, что, проснувшись утром и не обнаружив ее рядом, Камран стрелой вылетел из палатки и пытался броситься за ней, что он был испуган, опустошен и несчастен. Спутники с трудом удержали юношу от безумного шага. Если не тронуться в обратный путь прямо сейчас, они окажутся отрезанными от мира и им придется провести зиму в глухом селении.

Камран покинул горы, унося в сердце обиду и боль. Почему Асмик убежала, что он сделал не так? Она отдалась ему жарко и страстно и, казалось, ни о чем не жалела. Он обещал жениться на ней и — видит Аллах! — женился бы, как только они прибыли бы в Исфахан. Он думал, что эта ночь станет началом череды прекрасных ночей, однако она стала единственной и неповторимой. Камран мог обещать себе, что вернется за Асмик через год, но год бывает подобен вечности; никто не знает, что может случиться с человеком, живущим в чужой стране, с человеком, чья судьба тесно переплелась с войной.

Услышав, как односельчане болтают о том, что дочь Сусанны вернулась, Вардан вздохнул с облегчением. Наверное, Асмик удалось бежать! Что ж, тогда она в безопасности: зима способна отбросить назад целую армию! Пройдет несколько месяцев, прежде чем перевалы откроются. Ему хотелось поговорить с Асмик, но он не стал искать встреч с девушкой, чье сердце не откликалось на его призыв, ибо устал питать бесплодные надежды.

В один из дней, когда за окнами свистел злой ветер, а в горах был слышен грохот дробившегося льда, у Каринэ начался жар. Он прошел через трое суток, но за это время она настолько ослабла, что Вардан убедил мать полежать в постели еще несколько дней.

— Кто займется домашним хозяйством? — беспокоилась Каринэ.

— Я займусь.

— У тебя хватает работы! Стряпать и убирать в доме должна женщина.

— Я могу попросить соседок. Они не откажутся помочь.

— У каждого свои заботы, — вздохнула Каринэ, — кто захочет возиться с чужим хозяйством!

— Значит, наймем служанку.

Женщина оторвала голову от подушки.

— А что, если позвать Гаянэ? Мы заплатим продуктами; уверена, ей мало что удалось вырастить на том клочке земли, какой остался от Манушак, и она наверняка голодает.

— Хорошо, — ответил Вардан и отправился к девушке.

Дом, в котором жила Гаянэ, был похож на муравьиную кучу или кротовью нору. Он освещался лишь слабым лучиком света, падавшим на пол из крохотного отверстия в крыше. Когда глаза юноши привыкли к темноте, он различил круглую яму в полу, служившую очагом. Возле нее лежала доска с куском теста. В очаге тлели угли. Обстановка домика была ужасающе бедной; Вардан поразился, как одинокая девушка надеется провести зиму в этой мрачной дыре!

Юноша решил выйти наружу и поискать Гаянэ, и в этот момент она вошла в дом. Сумрак мешал Вардану разглядеть выражение ее лица, но ему почудилось, что она рада его видеть.

— Здравствуй! — небрежно произнес он. — Я пришел по делу. Моя мать заболела; не сможешь ли ты вести хозяйство в нашем доме в течение нескольких дней?

Гаянэ пожала плечами. Она сбросила рваную овчину и осталась в старой, но чистой рубашке.

— Мы тебе заплатим, — прибавил Вардан.

Девушка вновь ничего не ответила. Присев возле очага, она раскатала тесто, ловким движением прилепила его к стенке обмазанной глиной ямы и закрыла ее доской. Через несколько минут вынула лепешку, положила на блюдо и протянула Вардану.

— Хочешь попробовать?

Юноша из вежливости отломил кусок, съел и сказал:

— Вкусно. Твоему мужу достанется хорошая хозяйка!

— Я никогда не выйду замуж, — ответила Гаянэ.

— Почему?

— Потому что мужчина, который мне нравится, равнодушен ко мне, а другой мне не нужен.

Вардан смутился. Он собирался что-то сказать, но в этот миг девушка встала и, посмотрев ему прямо в глаза, промолвила:

— Ты можешь взять меня просто так, прямо сейчас. По крайней мере, хотя бы раз в жизни я получу то, о чем мечтаю, и мне будет о чем вспоминать!

Юноша отшатнулся.

— Будем считать, что я не слышал твоих слов! Ты не такая девушка, да и я не из тех мужчин, что поступают подобным образом!

— Я всегда знала, что ты меня не хочешь, — прошептала Гаянэ и заплакала.

Вардан растерялся. О, если б на ее месте оказалась Асмик, но такое никогда не случится! С другой стороны, Гаянэ — бедная одинокая девушка, которую так просто сделать счастливой! У нее нет лишней рубашки, но зато есть сердце. Он представил, как она улыбнется, как засияют ее глаза, и неожиданно произнес:

— Выходи за меня замуж.

Гаянэ замерла. Казалось, она перестала дышать. Наконец девушка умоляюще прошептала, прижав руки к груди:

— Пожалуйста, не смейся надо мной!

— Я не смеюсь. Думаю, мне нужна именно такая жена, как ты. Я сегодня же скажу своей матери, что мы женимся. Или ты не согласна?

— Согласна, — пролепетала Гаянэ.

— В ближайшее воскресенье объявим о помолвке.

— Твоя мать не станет возражать? Ведь у меня нет ни приданого, ни родных!

— Я не такой осел, чтобы жениться ради приданого, и мне хватает своей родни. Моя мать знает, что ты работящая и скромная девушка. Как раз такая, какую она желает видеть своей невесткой.

Девушка смотрела на Вардана так, будто чего-то ждала. Юноша подошел к ней, обнял и поцеловал. Губы Гаянэ были холодными и сухими, и Вардан вспомнил, как единственный раз в жизни поцеловал Асмик, вспомнил неповторимый вкус и запах свежих, омытых теплым дождем вишен.

Гаянэ задрожала и закрыла глаза. Вардану почудилось, будто он держит в руках только что пойманную, испуганную, трепещущую птицу. Юноша разжал руки и промолвил:

— Я поговорю с матерью. Приходи к нам завтра. Я буду ждать.

Вернувшись домой, Вардан сказал Каринэ:

— Завтра Гаянэ придет к нам, и я хочу, чтобы отныне ты смотрела на нее не как на служанку, а как на свою будущую невестку.

Изумленная женщина села в постели.

— Как на невестку?! С чего бы это?

— Я решил на ней жениться.

Женщина всплеснула руками.

— Жениться! На Гаянэ!

— Да, — упрямо подтвердил Вардан. — Чем она плоха?

— У нее нет ни приданого, ни родных. Никто, в том числе и сама Гаянэ, не знает, кто ее отец! Она простая батрачка.

— Я тоже не князь. Меня не интересуют ни ее приданое, ни ее родственники. Если уж мне не суждено жениться по любви, будет лучше, если я выберу ту, которая любит меня! — резковато произнес юноша.

— Уверена, что ты нравишься многим девушкам, просто ты сам ни на кого не смотришь!

В комнате повисло тяжелое молчание. В глазах Вардана пылал огонь. Наконец он твердо произнес:

— Я уже сделал свой выбор.

Неожиданно Каринэ вспомнила слова гадалки: «Вардана ничто не сломит. Он останется таким же работящим и разумным. Он женится на девушке, которую хорошо знает, и у него появятся дети. Твой сын будет здоров, и ему не придется бедствовать. Он проживет долгую жизнь».

— Хорошо, — смиренно произнесла женщина. — Пусть приходит. В ближайшее время объявим о помолвке.

— Я не намерен тянуть со свадьбой. Не хочу, чтобы Гаянэ жила в этой ужасной хижине, — сказал Вардан.

Каринэ кивнула. Женщина знала, что сын не находит себе места, что он разочарован и несчастлив. Единственное, что было в ее силах, — это помочь ему идти той дорогой, какую он избрал в своем отчаянии, помочь в надежде на то, что он снова научится улыбаться и радоваться жизни.

 

Глава 7

Об обручении Вардана и Гаянэ было объявлено в ближайшее воскресенье во время утренней службы. Согласно обычаю мать юноши дала девушке зажженную свечу, к которой было привязано серебряное кольцо, и набросила на ее голову красный платок. По церкви пронесся удивленный шепот, а Гаянэ зарделась и опустила глаза. С этого времени юноша и девушка считались женихом и невестой; нарушение уговора стало бы большим позором и несчастьем для той и другой стороны.

По селу поползли слухи. Люди недоумевали, почему такой человек, как Вардан, выбрал в жены сироту и бесприданницу. Жители Луйса считали, что девушке несказанно повезло; многие девицы на выданье и их родители искренне жалели о том, что упустили такого жениха.

Иной раз Гаянэ заходила в дом Вардана, но, соблюдая приличия, не задерживалась там надолго. Они виделись только в присутствии Каринэ, чему юноша был рад, потому что плохо представлял, о чем говорить с невестой. Каринэ, казалось, смирилась с тем, что Гаянэ станет ее невесткой, и помогала сироте готовить приданое.

Глядя на склоненную голову Гаянэ, на ее скромно опущенные ресницы, Вардан думал о том, что он ничего не знает ни о характере, ни о достоинствах будущей жены. Он утешался мыслью, что она будет ему благодарна и никогда не нарушит покой его души, но он мало думал о ней самой, о ее желаниях и чувствах.

В тот день, когда было объявлено о помолвке Гаянэ и Вардана, Асмик не пришла в церковь, и юноша не знал, радоваться ему или огорчаться, оттого что она не видела, как его обручают с другой. Впрочем, едва ли ее волновала его судьба!

Вардан думал об этом с горечью и непривычным озлоблением, однако когда Асмик не появилась в храме и в следующее воскресенье, он не на шутку встревожился. Что, если арабы нанесли ей смертельную обиду?!

К счастью, еще через неделю она пришла в церковь, как всегда, в сопровождении матери. Вардану показалось, что Асмик осунулась, что ее что-то гложет, но он не осмелился подойти и заговорить с девушкой.

Словно надеясь на чудо, Вардан решил отложить свадьбу с Гаянэ до весны. Услышав об этом, его невеста только кивнула в ответ. Она верила, что сердечный жар и сознание, что рано или поздно свершится то, во что было трудно поверить, помогут ей пережить суровую зиму.

На празднике возродившегося Солнца, который отмечался в середине февраля, Гаянэ вместе с другими обрученными девушками весело прыгала через костер и просила у огня благополучия и здоровых детей. Вардан смотрел на свою невесту, и ему чудилось, будто он видит сценку из чужой жизни, жизни, которая не имеет к нему никакого отношения.

Большую часть времени Асмик проводила в доме. Она неподвижно сидела и слушала тишину, тишину, которая не успокаивала и казалась страшной. Асмик замкнулась в молчании, буквально утонула в нем, не находя спасения.

Когда девушку терзала тоска по мгновениям любви, Асмик убеждала себя, что у них с матерью есть своя крепость, свой маленький мир, в котором они смогут прожить многие годы.

Она была уверена, что никогда не выйдет замуж, ибо ей было суждено полюбить только раз в жизни. Асмик приготовилась испить свое поражение до последней капли; при этом она надеялась, что время залечит сердечную рану и боль превратится в воспоминание.

Девушке чудилось, будто мысли о том, что жизнь могла бы сложиться счастливо, послужат тайной отрадой и утешением до конца ее дней. Асмик думала так до тех пор, пока не поняла, что произошло нечто такое, чего она не могла предвидеть, то, что должно было привести к куда более скорой и неумолимой развязке: она забеременела.

Девушка надеялась, что ошиблась, надеялась до тех пор, пока ребенок в ее утробе не начал шевелиться. Впервые почувствовав это, Асмик так испугалась, что едва не потеряла сознание.

Сусанна ни о чем не догадывалась; стояла зима, и женщины кутались в несколько слоев одежды. Хуриг тоже ничего не замечала: она никогда не была замужем и мало что знала о тайнах пола. С одной стороны, девушка была рада, что живущие рядом люди не подозревают о происшедших с ней переменах; с другой — испытывала обиду, оттого что мать невнимательна к ней, что она до сих пор думает больше о мертвых, чем о живых.

Асмик терзалась, не зная, что делать. Запоздало признаться в том, что она подверглась насилию? Окончательно предать и опорочить Камрана? О нет! Рассказать правду? Это и вовсе было немыслимо. Однако придет время, и Сусанна заметит состояние дочери, так же как когда-то настанет срок родить. Асмик была настолько измучена сомнениями и страхами, что думала о будущем ребенке без радости; не как о плоде любви, а как о тяжком бремени и неразрешимой проблеме.

Девушка решилась поговорить с матерью в один из вечеров, когда они сидели возле очага и, протянув к нему озябшие руки, молча глядели на прозрачное алое пламя. Хуриг подала лепешки; Сусанна и Асмик отломили по кусочку, но больше есть не стали: ни у той, ни у другой не было аппетита.

— Ты помнишь то время, когда у тебя появился первенец?

Окаменевшие черты Сусанны на миг оживила призрачная улыбка.

— Конечно. Авет родился через два года после нашей свадьбы с Тиграном. Мы были очень счастливы. Бог был милостив к нам: все наши дети выжили. Правда, потом он забрал их всех сразу…

— Кроме меня, — напомнила Асмик, пристально глядя на мать.

— Да. Ты была последним ребенком и любимицей отца. Тигран никогда ни о чем меня не просил и ни в чем не упрекал, но когда я родила шестерых сыновей, сказал: «Пожалуйста, постарайся подарить мне дочь!» Когда ты появилась на свет, твой отец промолвил: «Она прекрасна! Ей нужно дать красивое имя!» Мы перебрали много имен, и, когда я произнесла «Асмик», Тигран воскликнул: «Да! Она нежна и прекрасна, как белый цветок!»

Женщина мысленно перенеслась в иные времена и не расслышала вопроса дочери:

— А если бы у меня родился ребенок?

— Что?

Девушка повторила. Она изо всех сил старалась держаться непринужденно и не выдать волнения.

Сусанна на мгновение замолчала, потом произнесла:

— Если бы это случилось, мы бы научили наследника рода Агбалян ненавидеть тех, кто убил твоего отца и братьев, и когда-нибудь он отомстил бы за них.

Девушка с горечью смотрела на мать.

— Разве детей учат ненависти?

— Им дают понять, что такое зло, и объясняют, как с ним бороться, — непреклонным тоном заявила Сусанна.

— С помощью такого же зла?

— Убийство не всегда зло, если убиваешь врага. Я бы с радостью уничтожила убийц своего мужа и сыновей, вонзила бы нож в тело любого араба, который посмел бы переступить этот порог! — сказала Сусанна.

В этот миг она выглядела гордой, величественной, поразительно красивой. Такой, какой была прежде. Асмик сделалось и грустно, и страшно. Неужели жизненные силы матери питаются только ненавистью?

Девушка зажмурилась и промолвила со страхом и стойкостью человека, входящего в ледяную воду:

— Я беременна.

Прошла не одна минута, прежде чем Асмик набралась мужества и открыла глаза.

— Что ты имеешь в виду? — холодно произнесла Сусанна, встретив умоляющий, испуганный взгляд дочери.

— То, что сказала, — прошептала Асмик.

— Ты сказала, что беременна. Этого не может быть!

— Почему нет?

— Потому что я не понимаю, как это могло произойти.

Асмик чуть заметно усмехнулась.

— Ты произвела на свет семерых детей, мама, ты должна об этом знать!

— Когда это случилось? — глухо произнесла Сусанна.

Собравшись с духом, девушка ответила:

— Полгода назад.

Женщина слегка наклонилась вперед и внезапно ударила дочь по лицу. Это случилось второй раз в жизни. И вновь Асмик испуганно схватилась за щеку, из ее глаз брызнули слезы непонимания и обиды.

— Я родила детей, будучи замужем! Мне не приходило в голову скрывать свое положение, прятаться по углам! — выпалила женщина и прошептала: — Скажи, что ты солгала!

— Это правда, мама, — ответила девушка и распахнула верхнюю одежду. — Смотри.

Сусанна бросила взгляд на дочь, потом сорвалась с места и принялась ходить по комнате. Она нервно сжимала и разжимала пальцы, кусала губы, изнемогая от волнения.

— Как ты могла?! Так не поступают даже крестьянки!

— Я полюбила, — сдавленно произнесла Асмик.

— Если б ты дала понять хотя бы словом или взглядом, что ты его любишь и не можешь без него жить, наверное, я бы пошла тебе навстречу! — отрывисто произнесла женщина. — Но ты этого не сделала! Мне никогда не постичь, как можно согрешить с простолюдином…

— Он не простолюдин, мама, — перебила Асмик. Она была потрясена реакцией матери.

Сусанна пожала плечами.

— Он симпатичный юноша, работящий и честный, и он не бедняк. Знаю, лишившись привычной жизни, уединившись в глуши, ты пережила потрясение, возможно, даже большее, чем я, и все же честь нашего рода…

Асмик не слышала, что еще говорила мать, потому что вдруг поняла, о чем подумала Сусанна. Женщина не могла и помыслить, что дочь отдалась арабу, мать решила, что она согрешила с Варданом! Такой проступок считался позорным, но он не выходил за рамки ее представлений о том, как устроен мир.

— Он должен как можно скорее жениться на тебе, — заявила Сусанна.

Девушка молчала, не зная, что ответить. Она разрывалась между мыслями о Вардане, который мечтал о ее любви, и воспоминаниями о человеке, к ногам которого она с легкостью положила свою честь и свое сердце.

— Пусть ты выйдешь замуж не за ровню, все же это лучше, чем растить ребенка в одиночестве. Время упущено; наверняка на нас станут показывать пальцем, но мы стерпим, как стерпели все остальное, — добавила женщина, и Асмик поразилась ее стойкости и хладнокровию.

— Прости меня, мама! — прошептала девушка и протянула к матери руки.

— Ему известно о том, что ты ждешь ребенка? — спросила женщина, отстраняя дочь.

— Нет, — сказала Асмик, думая о Камране.

— Я так и знала.

Над высоченными горными пиками кудрявились могучие белые облака. Все вокруг замерло, будто впало в глубокую спячку.

Сусанна остановилась, озираясь вокруг. Добротных, крепких домов в Луйсе было немного; куда больше — приземистых хижин, напоминающих глиняные холмики, из верхушек которых поднимались струйки сизого дыма.

Сусанна наугад толкнула калитку и испуганно вздрогнула, когда во дворе залилась лаем собака. Однако пес был привязан, и мать Асмик осторожно вошла во двор.

Навстречу вышла женщина средних лет. Ее голова была повязана теплым платком, рукава и подол зеленого шерстяного платья оторочены рыжим мехом.

— Что вам надо? — произнесла она странным, каким-то упавшим голосом.

— Я ищу Вардана.

— Я — его мать. Зачем он вам? — В тоне женщины были враждебность и испуг.

— Мне нужно поговорить с ним.

Хозяйка не стала приглашать гостью в дом, вместо этого позвала сына. Вардан выскочил из дома. Лицо юноши было искажено от волнения и страха.

— Что случилось? — закричал он, забыв поздороваться. — Что-то с Асмик?!

— Не кричи. — Сусанна подняла руку и спокойно посмотрела ему в глаза. — Да, случилось, но это не смертельно.

— Она заболела?

— В некотором роде. — Женщина горько усмехнулась. — Сейчас ты все поймешь.

Вардан удивился тому, как она выглядит. Надменную холодность, трагическую отрешенность сменила неприкрытая горечь, горечь поражения.

— Вы хотите, чтобы я вам помог? — растерянно произнес юноша.

— Я пришла сказать, что ты должен жениться на Асмик.

Вардан окаменел. То, что он услышал, было столь непостижимо, что юноша не почувствовал ни изумления, ни восторга — он не почувствовал ничего. Или он ослышался, или мать Асмик сошла с ума. Скорее второе, потому что, будучи в здравом уме, Сусанна никогда не пришла бы к нему и не произнесла таких слов.

— Почему… почему вы это говорите? — запинаясь, прошептал юноша.

— Потому что моя дочь ждет ребенка.

Вардан отшатнулся. Ребенка?! Значит, Асмик пострадала сильнее, чем он думал. Юноша сжал кулаки. Проклятые арабы! Каково же пришлось этой нежной, как цветок, девушке! Его захлестнула волна сострадания и любви, она уничтожила чувство оскорбленного достоинства, равно как и мысли о скорой свадьбе с Гаянэ. Сознание того, что он сможет назвать Асмик своей, было способно сокрушить любые крепости.

— Вы хотите, чтобы я спас честь вашей дочери. А что думает об этом сама Асмик?

Женщина нахмурилась. Она не помнила, чем закончился разговор с дочерью, и не понимала, как очутилась в этом дворе. Как могло случиться, что она, Сусанна Агбалян, предлагает Асмик этому парню?!

Не сказав ни слова, женщина повернулась и пошла прочь. Несколько минут Вардан не двигался, потом сорвался с места, догнал Сусанну и проговорил срывающимся голосом, в котором сквозь растерянность и горечь пробивалась безумная радость:

— Конечно, я женюсь на Асмик, я всегда хотел на ней жениться!

— Ты бы мог добиться этого иначе, чем опозорив наше имя!

Юноша отшатнулся.

— О чем вы говорите? Я никогда бы не осмелился навлечь на вас бесчестье!

Сусанна молчала. Ее лицо было бледным как луна, тогда как глаза и волосы — черными как ночь. Вардан видел, что между ними лежит пропасть шириной в тысячелетия, что он никогда не сможет понять ни эту женщину, ни тех, кто принадлежит к ее кругу.

— Так это не ты? Между вами ничего не было? — медленно, словно во сне, промолвила Сусанна.

И тут Вардана озарила догадка. Должно быть, Асмик не открыла матери правду. Наверное, она боялась ее гнева, страшилась позора. Но могла ли она свалить на него чужую вину?!

— Постойте! — Заметив, что женщина пошатнулась, Вардан взял ее за рукав. — Вам плохо?

Сусанна посмотрела на его руку и, когда он разжал пальцы, заглянула ему в глаза. Ее взгляд был бесконечно далеким и усталым. Мгновение спустя женщина отвела взор и вымолвила одно-единственное слово:

— Прости!

Сусанна побрела прочь от селения по той самой тропинке, по которой Камран некогда увез с собою Асмик. Вардан не решился преследовать мать девушки.

Теперь Сусанна знала, что дочь обманула ее. Женщина вспомнила, как Хуриг уверяла, что девушка уехала с мусульманами добровольно, вспомнила горящий взор красивого молодого араба, взор, который завораживал и манил, и поняла, что произошло на самом деле. Вернее, не могла понять, постичь, как дочь осмелилась совершить то, что совершила.

Тигран и сыновья умерли, но то, что они завещали, должно было остаться неприкосновенным: верность традициям своего народа, несгибаемая гордость, даже в бедности и несчастье. Асмик все разрушила и попрала; женщина знала, что никогда не сможет простить дочь и что ей больше не для чего жить. Судьба победила. Смертельный удар пришел совсем не с той стороны, с какой Сусанна могла его ожидать.

Позади остался Луйс, маленькое селение, с которым ее больше ничего не связывало. Впереди, за занесенным снегом перевалом, находился Исфахан, чудесный город, отнятый у нее судьбой.

Сусанна посмотрела вниз, в пропасть, а после взглянула на небо. Мягкие белоснежные облака и такой же мягкий белый снег. Пустота и отрешенность, спокойствие и забвение. То, о чем мечтало ее измученное сердце.

Внезапно Сусанна вспомнила, какой она была раньше: сверкающие черные глаза, блестящие волосы, золотые украшения. Тигран дарил ей много красивых вещей; ему нравилось, когда жена надевала бархатный кафтан синего цвета, украшенный серебряной вышивкой, сапожки из мягкой красной кожи.

Женщина знала: для него она навсегда осталась бы молодой и прекрасной.

— Я иду к тебе, любимый! — прошептала Сусанна, протянула руки и без колебаний шагнула вниз.

 

Глава 8

Вардан спешил так, будто от этого зависела чья-то жизнь или смерть. Где-то на полдороге он неожиданно вспомнил о Гаянэ и остановился, думая о том, что же ему теперь делать. Юноша понял, что с легкостью откажется от нее ради Асмик, и удивился тому, сколь разную ценность порой представляют чувства других людей в зависимости от того, что эти люди для тебя значат. Вардан воспринимал Асмик как часть своей души и жизни; по сравнению с ней Гаянэ выглядела серой тенью, случайно упавшей на тропу, по которой пролегал его путь.

Девушка стояла на террасе и вглядывалась вдаль, будто кого-то искала или ждала. Вардан замер, любуясь ее темными глазами и волосами, нежным лицом, изящным изгибом губ и крыльев носа.

Асмик выглядела такой же чистой, светлой и прекрасной, как прежде. Было трудно представить, что к ее телу прикасались чьи-то грубые руки!

Юноша не успел подготовиться к разговору: девушка заметила его и устремилась навстречу.

— Вардан! Как хорошо, что ты пришел! Ты не видел мою мать? Я не знаю, куда она направилась, я за нее волнуюсь!

— Я видел госпожу Сусанну, она приходила ко мне. Я думал, она вернулась домой.

— Приходила к тебе? Зачем?

— Хотела поговорить.

— О чем?

Юноша покраснел.

— О тебе.

— Обо мне? — Бледное лицо Асмик тоже залила краска. — Что она сказала?

— Ты не догадываешься? — осторожно произнес Вардан, втайне надеясь на то, что весть о беременности девушки — плод больного воображения Сусанны.

Асмик прижала руки к груди и тихо промолвила:

— Прости! Мне не могло прийти в голову, что мама подумает, будто… будто это был ты! Она… она обвиняла тебя?

Вардан облизнул пересохшие губы. Его сердце стучало как бешеное.

— Нет. Она сказала, что нам нужно пожениться.

— Прости! — повторила Асмик.

— За что? Я всегда об этом мечтал, — просто сказал юноша и добавил: — Если б я знал, что тебе пришлось пережить, я бы убил этого человека… этих людей! Я был бы рядом с тобой, я бы не позволил тебе мучиться и страдать!

Вардан хотел взять руки девушки в свои, но она отступила на шаг.

— Тебе я могу сказать правду. Тебе, и только тебе, — в благодарность за твое великодушие, за твою доброту. Это не было насилием.

Юноша содрогнулся до глубины души. Едва ли она могла ранить его сильнее, даже если бы захотела это сделать!

— Как… как это могло случиться?!

— Я совершила преступление, — ответила Асмик. — А потом наступило возмездие.

— Зачем ты это сделала?!

— Будет лучше, если я не стану объяснять.

Она смотрела затуманенным взглядом, смотрела на что-то, видимое ей одной, будто желала заглянуть в свое прошлое, в свое сердце.

— Значит, ты не хотела, чтобы я на тебе женился?

— Я никогда бы не смогла возложить на тебя такой груз. У всего есть предел, в том числе и у великодушия, — мягко промолвила девушка.

— А у любви?

Асмик вспомнила, как убежала с Камраном, а потом свершила еще одно бегство — обратно, домой, к матери, и печально покачала головой.

— Не знаю, Вардан.

— У моей — нет, — твердо и отчаянно произнес он. — Я женюсь на тебе. Тебе не придется об этом жалеть.

— Я слышала, ты собирался жениться на местной девушке, — заметила Асмик.

— Я расторгну помолвку! — быстро проговорил Вардан.

— Нет, — заявила девушка. — Это моя беда, моя ноша, и я намерена справиться с этим в одиночку.

— Я хотел тебе помочь! — прошептал юноша.

— Ты хотел помочь не мне, а себе, Вардан.

Асмик произнесла эти слова по-женски мудро. Что ж, ведь ей уже довелось познать любовные объятия, их сладость и горечь!

В очередной раз она отталкивала Вардана, который с унижением и мольбой протягивал к ней руки! Его любовь была бутоном, которому не суждено раскрыться и превратиться в цветок, не суждено потому, что она никогда не станет взаимной.

Вардану было невыносимо думать о том, что Асмик могла влюбиться в араба, но, по-видимому, это было именно так. Она сбежала с ним, а утром поняла, что натворила, и вернулась к матери.

— Как ты могла отдаться человеку не нашей веры, тому, кто может иметь не одну, а четыре жены! Чего ты заслуживаешь после этого и что станет с твоим ребенком! — в сердцах произнес юноша.

Асмик вздрогнула и ничего не ответила. Тогда он повернулся и пошел прочь.

Он вновь уходил от нее в отчаянии и горе, и она не захотела его окликнуть, не позвала обратно, не попросила прощения за обиду, нанесенную его сердцу.

Юноша не удивился, увидев возле своего дома Гаянэ. Она растерянно топталась около ворот, словно не решалась войти. Девушка показалась ему испуганной и жалкой. Таким же потерянным, жалким казался себе и он сам.

Внезапно Вардана обуяла ревность, столь сильная, что он едва не задохнулся. Первая любовь Асмик, ее первые объятия и поцелуи были отданы другому человеку! И кому?! Одному из тех, кто убил ее отца и братьев, разрушил ее жизнь!

Он никогда не сумеет понять эту девушку. Величайшая сокровищница земли и неба — мир ее чувств — навсегда останется закрытой для него.

Зато Гаянэ принадлежит ему всеми своими помыслами и не пытается этого скрыть.

Вардан шагнул к девушке.

— Что ты здесь делаешь?

Кажется, он не единожды задавал ей этот вопрос. Гаянэ съежилась и промолчала. После тихо произнесла, потупив взор:

— Я ждала тебя. Твоя мать сказала, что ты ушел.

— Я вернулся, — резко проговорил Вардан. — Так что тебе нужно?

Она ничего не ответила. Гаянэ выглядела несчастной, ее глаза были полны слез. Вардан заметил, что девушка очень бедно одета, что ее плечи согнуты, как у старухи или у человека, который вынужден нести непосильное горе. Как могло случиться, что еще не будучи женатым на Гаянэ, он уже сумел причинить ей боль?

Возможно, она ничего не знала, но все чувствовала. И не могла от него отказаться, потому что так же, как и Вардан, была бессильна против своего сердца.

Юношу охватила жалость пополам с горькой досадой. Он взял Гаянэ за руку и повел к сеновалу. Там они могли поговорить без посторонних глаз.

Стоило им очутиться в укрытии, как Вардан понял, что снова не знает, что сказать Гаянэ. И тогда он решил обойтись без слов. Юноша поцеловал свою невесту, потом расстегнул ее рубашку. Вардан удивился тому, как легко и свободно девичья грудь поместилась в его ладони. Маленький, твердый, как камешек, сосок колол его пальцы, тогда как вокруг кожа была гладкой и прохладной, как шелк. Юноша сжал нежную плоть, поражаясь тому, какая она мягкая и одновременно упругая.

Гаянэ закрыла глаза и не противилась. Ее любовь была отчаянной, щедрой, и он знал, что она навсегда останется такой. Именно с этой девушкой Вардан мог совершить бегство от самого себя.

Когда он попытался развязать ее шаровары, Гаянэ с усилием прошептала:

— Пожалуйста, не надо!

И попыталась выскользнуть из его рук. Юноша резко отстранился и заметил:

— Будет лучше, если мы ускорим свадьбу. Я не хочу ждать ни дня!

— Ты сказал, это случится весной, — прошептала девушка.

Взор Вардана жестко блеснул.

— К чему ждать весны? Зимние ночи слишком холодны, чтобы проводить их в одиночестве! Завтра я отправлюсь к священнику и договорюсь о венчании.

Гаянэ ничего не ответила. Вардан видел, как тяжело она дышит, как часто стучит ее сердце. И чувствовал, как сильно она рада тому, что он произнес в порыве горечи и отчаяния, в тот миг, когда думал о другой.

Пожалуй, в самом деле будет лучше, если он женится на Гаянэ! У любой другой девушки была бы куча родственников, которые лезли бы в его жизнь! А с Гаянэ он сохранит независимость и одиночество. И вместе с тем не будет одинок.

Прежде чем была сыграна свадьба, состоялись похороны.

Тело матери Асмик нашли на следующий день после того, как она шагнула в пропасть. Священник усомнился в том, что это был несчастный случай, но согласился похоронить женщину, как подобает. Все селение знало, сколь нелегка судьба Асмик и Сусанны; жители Луйса сочувствовали им, хотя никто так и не сумел понять, что они ищут в этих краях.

Именно потому на отпевании в церкви было немного народа, а на кладбище — еще меньше.

На похоронах Асмик не плакала. Она стояла, поддерживаемая Хуриг, и смотрела в одну точку. Ее бледное лицо было прекрасно, почти совершенно, но глаза казались пугающе безжизненными.

Вардан видел, как сильно живая девушка похожа на лежавшую в гробу Сусанну, и его сердце сжималось от боли. Только бы не начала себя винить, только бы не повредилась рассудком! Он не мог подойти к Асмик, обнять ее, утешить, хотя ему очень хотелось это сделать. Юноша слышал, как кто-то сказал, что отныне ее матери спокойно и хорошо, но он-то знал, что Сусанна ушла из этого мира, не смирившись с потерями и не простив свою дочь.

— Как же она будет жить? — промолвил юноша, обращаясь к матери, когда они шли с кладбища домой.

— Ты говоришь о дочери этой женщины?

— Да, об Асмик.

В глазах Каринэ блеснул нехороший огонек.

— Разве у нее нет родственников, которые могут забрать ее отсюда?

«Навсегда», — хотела добавить женщина, но сдержалась.

— Нет. Она осталась совсем одна, если не считать старой служанки! — Вардан не скрывал горечи.

— Вряд ли ты сможешь ей помочь, — мягко произнесла Каринэ. — К тому же скоро твоя свадьба с Гаянэ: люди станут коситься на тебя, если ты станешь проявлять участие к судьбе другой женщины.

— Я знаю и не собираюсь этого делать. — На этот раз его голос прозвучал жестко и твердо.

У Каринэ отлегло от сердца.

В день свадьбы нагрянула оттепель. Солнце слепило глаза, и снег сверкал, как серебро. Небо было чистым, ярко-голубым, почти как летом. Сложные и весьма утомительные для Вардана обряды начались за два дня до венчания, так что, когда жених и невеста наконец прибыли в церковь, юноша уже был не рад, что затеял все это. Однако молодежь от души веселилась, да и глаза старших гостей ярко блестели, то ли от радостного возбуждения, то ли от вина, которое было распито в ожидании настоящего пиршества.

Гаянэ, чье лицо согласно обычаю скрывала вуаль, держалась терпеливо и тихо, и гости сочли, что невеста на диво чиста и скромна. По дороге в церковь жениха и невесту плотным кольцом окружали дружки со свечами и факелами в руках; шествие сопровождалось песнями, криками, плясками и звоном кинжалов — таким образом от молодых отгоняли злых духов.

Мать жениха зорко следила за тем, чтобы какая-нибудь завистливая соседка не воткнула в подол брачного наряда невесты иголку или не бросила под ноги Гаянэ камень, ибо тогда Каринэ долго придется дожидаться внуков!

Во время венчания Вардан ощущал на сердце неприятную тяжесть. Происходящее казалось странным видением, порождением лихорадочного бреда, ибо его душа находилась не здесь, среди ярких свечей, горящих глаз и нарядных одежд, а там, в холодном доме, рядом с несчастной девушкой, которую покинула не только мать и другие люди, но, казалось, даже Бог.

Юноша не мог отбросить от себя эти мысли, хотя прекрасно знал: сейчас ему нужно думать о себе, а еще — о Гаянэ. В конце концов, никто не заставлял его жениться на ней, он сам принял такое решение!

Вероятно, состояние Вардана каким-то образом передалось его невесте, потому что, когда юноша заставил себя взглянуть в ее сторону, ему почудилось, что Гаянэ душат тайные слезы.

Застолье началось с тостов в память покойных родственников, затем пили за счастье матери Вардана и молодых. Пиршество, игры, пляски, сбор денег продолжались несколько часов, пока Каринэ и другие женщины не повели невесту в спальню.

У постели поставили красивый медный поднос с вином, сушеными фруктами, медом и сладостями, рядом — блюдо с жареной курицей, начиненной яблоками и орехами.

Когда Вардан вошел в комнату и плотно закрыл за собой дверь, его все еще преследовали возбужденные крики гостей. Юноше казалось, что каждый из них стремится заглянуть в его душу и попытаться хотя бы отчасти почувствовать то, что чувствует он.

Гаянэ сидела на краю кровати, опустив голову. Ее лицо прикрывала полупрозрачная вуаль с золотистой каймой, тело облегало медово-желтое, с ярким узором платье на алой подкладке. Из-под подола выглядывали красные шаровары и золотистые туфельки с загнутыми носами. Такие же туфельки Вардан видел на ножках Асмик, когда они гуляли по цветущему лугу.

Юноша заметил, что руки невесты, которые она скромно сложила на коленях, расписаны хной. Тонкие, искусно нанесенные узоры изображали цветы и листья деревьев.

Гаянэ, нищая сирота, дочь женщины, поведение которой нельзя было назвать достойным, вышла замуж, как подобает порядочной девушке, тогда как Асмик вынашивала незаконного ребенка, ребенка, прижитого от иноверца, заклятого врага ее народа!

Вардан испытывал неловкость, не зная, должен ли он снять с девушки покрывало и платье или она сделает это сама. В конце концов он откинул ее вуаль и увидел пылающее лицо своей невесты, стыдливо опущенные ресницы, на концах которых дрожали крохотные слезинки. А может, это были отблески свечи?

Юноша посмотрел на ровные брови, нежные губы, чистое лицо девушки, и она показалась ему хорошенькой.

Он вспомнил ощущение, испытанное им несколько дней назад, когда он впервые дотронулся до груди Гаянэ. Странно, что несколько фраз, которые произнес священник, дают ему право лечь в постель с этой девушкой, увидеть ее обнаженное тело, сделать с ней все, что захочется! Впрочем, то были не просто слова. Он дал священную клятву, клятву перед Богом, и теперь все будет сложнее, чем раньше. Он запер себя в невидимую клетку, потому что хотел стать свободным от чувств к Асмик. Он сделал это, хотя знал: невозможно освободиться от самого себя.

Прошло немного времени, и Гаянэ осмелилась поднять глаза. На лице девушки застыло выражение тревожного ожидания.

Вардан нахмурился. Там, на сеновале, все было проще, а теперь он не знал, что нужно делать. Наверное, стоит поговорить с невестой, ведь во время свадьбы им не удалось перекинуться ни единым словом.

— Ты что-нибудь ела? — Это было первое, что пришло ему на ум.

— Нет, — прошептала Гаянэ, вновь опуская взор.

Вардан отломил кусок курицы, налил в чашку вина и подал ей.

— Возьми.

— А ты?

— Я тоже поем. Во время всей этой суматохи мне было не до еды! — Он попытался улыбнуться. — У меня до сих пор звенит в ушах!

Гаянэ ответила на его улыбку.

— У меня тоже, — сказала она и добавила: — Теперь мы остались одни.

В ее словах Вардану послышался намек, потому, когда они выпили вино и закончили есть, он откинул с постели нарядное покрывало и отрывисто произнес:

— Ложись! Завтра второй день свадьбы. Думаю, нам понадобится немало сил, чтобы выдержать все до конца.

Гаянэ скинула с ног туфельки и легла, не снимая одежды.

Вардан протянул руки к завязкам ее шаровар. Его пальцы слегка дрожали, когда он распутывал тонкие веревочки, а потом стягивал с ног девушки тонкий шелк. Гаянэ сама освободилась от рубашки, юркнула под покрывало и накрылась с головой, так что Вардан едва успел увидеть ее нежное белое тело.

Юноша не спеша разделся, погасил свечу и лег в постель. Гаянэ свернулась клубочком и не двигалась. Вардан придвинулся к ней, обнял и сперва робко, а потом все смелее принялся трогать, гладить, ласкать упругую, горячую, нежную плоть. Временами девушка стыдливо вздрагивала от его прикосновений, но ни разу не сделала попытки отстраниться или помешать мужу.

Юноше казалось, что с него каким-то непостижимым образом содрали кожу, до того яркими и острыми казались ощущения. Два обнаженных тела в жаркой постели — что может быть лучше! Он имел право целовать грудь девушки, мог прикоснуться к нежнейшим, похожим на лепестки цветка розовым складкам, прикрывавшим таинственный вход в неведомое, туда, куда еще не проникал ни один мужчина.

По крайней мере, с Гаянэ ему никогда не придется терзаться мыслями о сопернике!

Когда Вардан овладел девушкой, ощущения оказались куда более приятными, чем он мог ожидать. Что ж, возможно, плотская любовь поможет ему забыть о душевной боли!

Утром толпа женщин пришла будить молодых. Гаянэ едва успела натянуть рубашку, а Вардан — шаровары. Женщины сняли с постели покрывало и принялись шумно выражать свое одобрение. Потом гостьи удалились, унеся с собой простыню, на которой спали новобрачные, дабы каждый желающий мог убедиться в невинности невесты и мужской силе жениха.

Когда женщины закрыли за собой дверь, Вардан облегченно вздохнул и повернулся к пунцовой от смущения Гаянэ, которая сидела, опустив голову и согнув худенькие плечи. На свадьбе женщины шептались, что невесте, мол, положено иметь более округлое тело. Вардан подумал о том, что это поправимо: ведь отныне Гаянэ не придется есть траву!

Юноша чувствовал, что должен что-то сказать.

— Я рад, что мы поженились. До тебя у меня тоже никого не было.

Девушка подняла глаза и недоверчиво произнесла:

— Правда?

Вардан пожал плечами.

— Зачем мне лгать? — И добавил: — Завтра мы останемся одни. Вернее, с моей матерью. Мне кажется, вы успели найти общий язык.

— Мне очень нравится тетушка Каринэ.

— Теперь ты можешь называть ее матерью. Если, конечно, хочешь.

Гаянэ просияла.

— Очень хочу!

На следующий день они и впрямь остались одни, если не считать Каринэ, которая старалась не мешать молодым. Впрочем, невестка делала все, чтобы подольститься к свекрови. Гаянэ прекрасно понимала, как ей повезло: далеко не красавица, бесприданница и сирота, она вышла замуж за прекрасного юношу, да еще попала в богатый дом! Девушка бралась за любую работу и в считанные дни сумела показать себя бережливой и умелой хозяйкой. По вечерам они с Каринэ шили или пряли, сидя на покрытой ковром тахте в парадной комнате.

Когда Вардан глядел на две склоненные над шитьем, гладко причесанные, покрытые цветными платками головы, ему казалось, что эта молчаливая, тихая девушка всегда жила в их доме. Он чувствовал себя если не счастливым, то спокойным. К тому же существовало еще кое-что, помимо священной клятвы, соединявшее его с этой женщиной.

Через несколько дней после свадьбы Вардан зашел в дом, намереваясь взять какую-то вещь. Каринэ не было дома, она ушла к соседке. Гаянэ не слышала, как он вошел; она стояла, наклонившись над большим сундуком, и что-то искала. Юноша был поражен чувственностью ее позы, крутыми изгибами бедер, тонкой талией, красотой груди, которая свободно колыхалась под платьем.

Охваченный неожиданным, неудержимым желанием, Вардан шагнул вперед и обхватил ее бедра руками. Гаянэ испуганно обернулась. Шпильки выскользнули из ее прически, и на плечи девушки хлынул водопад темных волос.

Вардан впился в ее губы страстным поцелуем, затем властно подхватил жену на руки, понес в спальню, где повалил на кровать и принялся лихорадочно срывать одежду с себя и с Гаянэ.

Когда он поспешно овладел девушкой, она громко застонала.

— Больно? — спросил Вардан, вспомнив про кровавые пятна на простыне, оставшиеся после первой брачной ночи.

Гаянэ отрицательно помотала головой, и юноша понял, что она стонет от наслаждения.

— Нравится? — прошептал он, сознавая, как приятно быть желанным.

— Да!

Они занимались любовью столь неистово, ненасытно, что, когда поднялись с кровати, у обоих подгибались колени.

Вардан смущенно засмеялся.

— Странно, ведь сейчас день!

— Мы женаты, — сказала Гаянэ, — и можем делать это, когда захотим.

Слова молодой жены явились для него откровением, равно как и бурная страсть, с которой она ему отдалась. С тех пор они занимались любовью каждую ночь; днем иной раз встречались на сеновале, будто тайные любовники, а однажды, когда на улице стояла непогода, провели в постели целые сутки.

Гаянэ всегда с радостью покорялась объятиям Вардана — это наполняло его гордостью и уверенностью в своих силах. Но однажды она все-таки огорчила его.

Это случилось в один из вечеров, когда женщины сидели рядом возле очага и шили, а Вардан вырезал из дерева шкатулку, изредка с довольной улыбкой поглядывая на мать и жену. Жар очага нежно овевал их серьезные лица, расползавшаяся по углам тьма создавала особый, таинственный уют.

— Ходят слухи, что та знатная девушка, что живет в старом доме за селением, беременна! — вдруг произнесла Гаянэ, ловко орудуя иглой; при этом ее темные глаза сверкали жарким любопытством. — А еще болтают, будто мать этой красавицы покончила с собой, когда узнала, какой позор ее дочь навлекла на их род!

Юноша на мгновение замер, а потом с угрозой проговорил:

— Не смей плохо отзываться об Асмик! Что ты о ней знаешь?! Неизвестно, что бы случилось с тобой, если б я не взял тебя в жены!

Гаянэ густо покраснела, выронила шитье, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты.

— Ты не должен так обращаться с Гаянэ, Вардан, — промолвила Каринэ, не отрываясь от работы. — Она всего лишь повторила то, что говорят жители Луйса.

— Я не думал, что она станет разносить сплетни! — в сердцах произнес Вардан.

— Дело не в этом. Тебе неприятно, что она заговорила о девушке, в которую ты был влюблен, — ровным голосом продолжила Каринэ. — Однако Гаянэ — твоя жена, а не приблудная собачонка, которую ты взял в свой дом из жалости и для развлечения. Она вправе говорить то, что думает.

— Не ты ли когда-то сказала, что мне не стоит на ней жениться?

— Да, но ты поступил по-своему, — невозмутимо ответила мать.

Юноша сжал кулаки.

— И теперь ты на ее стороне?

— Почему нет? Гаянэ — хорошая жена и невестка, порядочная женщина, мать твоих будущих детей, а кто такая Асмик? Я знаю, что она знатного рода, но разве это оправдывает ее поведение? От кого она прижила ребенка?

— Тот мусульманин, что увез Асмик, взял ее силой, и она забеременела, — тихо произнес Вардан.

— Ее мать приходила сюда, чтобы попросить тебя жениться на ней? — спросила Каринэ, намеренно не обращая внимания на слова сына.

— Да.

— Я рада, что ты этого не сделал.

— Я был согласен. Асмик не захотела выходить за меня.

— Почему?

— Из-за гордости! Потому что на самом деле она чистая и честная!

Каринэ с жалостью смотрела на сына.

— Ты в это веришь?

Вардан резко сорвался с места и направился в комнату, в которой скрылась Гаянэ.

Там было темно, тогда как на улице разгорался закат, такой яркий, что стены соседних домов казались измазанными запекшейся кровью, а небо было похоже на перевернутую чашу с вином. Девушка неподвижно лежала на кровати. Вардан по-пытался ее приласкать, несмотря на то что в его душе все еще бурлили злость и досада, но Гаянэ — впервые с тех пор, как они поженились, — упрямо сжала губы и плотно свела колени.

— Зачем ты женился на мне?! — проговорила она срывающимся голосом, обратив к мужу залитое слезами лицо. — От отчаяния? Из жалости?

Вардан был поражен ее порывом; ему казалось, что Гаянэ не способна столь бурно выражать свои чувства. Он постарался взять себя в руки.

— Потому что я так решил. Ты мне нравилась.

— Не лги! — запальчиво произнесла она. — Ты хотел жениться на той, о которой я говорила!

По телу юноши пробежала дрожь.

— Я бы никогда не женился на Асмик, потому что она мне не ровня.

— Я тоже тебе не ровня! Ты только что дал мне это понять!

Вардан прикоснулся к ее волосам.

— Прости. Это получилось не намеренно. Ты навсегда останешься моей женой. С тобой я состарюсь, и именно ты родишь мне детей.

— Все это неважно. Я люблю тебя, а ты меня — нет. И никогда не полюбишь, — сдавленно произнесла Гаянэ.

Вардан промолчал, потому что не знал, что сказать. Уж лучше б она не просила о большем, чем он был способен ей дать!

— Просто я не терплю напрасных слухов и сплетен. Прости меня за мои слова. Я уважаю тебя и ценю.

Теперь Гаянэ сопротивлялась только для вида; вскоре она сдалась, и они с Варданом занялись любовью.

Когда Вардан, обессиленный и опустошенный, лежал рядом с ней, в голову пришла мысль о том, что отныне ему придется считаться с тем, что думает и говорит Гаянэ, и он должен следить за своими собственными поступками и словами. Больше ему не следует произносить имя Асмик, равно как и приближаться к ней. Стоит забыть о былых желаниях и мечтах.

 

Глава 9

Асмик не могла ходить ни в церковь, ни на кладбище. Она заметила, что в церкви вокруг нее образуется весьма заметное пустое пространство. Женщины, глядя на девушку, перешептывались, в глазах мужчин мелькал пугающий ее интерес. Будто она была неким диковинным существом, к которому хочется, но нельзя прикоснуться!

На кладбище Асмик сполна понимала, насколько она одинока. Надгробные плиты слегка поблескивали под тусклым солнцем. Многие из них были занесены снегом. Когда девушка стояла возле могилы матери, ей чудилось, что ее осуждают даже мертвые.

Теперь Сусанна, чья душа витала в неведомых далях, знала все. Знала, почему она, Асмик, сбежала с Камраном и почему вернулась. Могла видеть, как дочь отдавалась иноверцу. Была способна прочитать ее мысли и заглянуть в сердце, где до сих пор жила преступная надежда, надежда на то, что весной Камран приедет и печали, навеянные зимним холодом, смертью, отчаянием, чувством вины, растают в его жарких объятиях.

Дома девушка чувствовала себя не лучше. От Хуриг было мало толку. После смерти Сусанны старая служанка все время плакала и причитала, сокрушаясь по прежней жизни и жалея свою госпожу. В результате именно Асмик пришлось заботиться о топливе и пропитании.

Утром девушка с трудом разжигала очаг. Глаза слезились от едкого и горького дыма, грудь распирал удушливый кашель. Руки мерзли, ноги немели, зубы стучали от холода. Асмик пыталась испечь лепешки, всякий раз поражаясь неловкости и неумелости своих рук и поминутно впадая в отчаяние. От непривычных усилий по спине и лицу стекал ледяной пот, а на глазах выступали слезы.

Девушка с трудом заставляла себя глотать полусырое тесто, запивая его слегка подогретой водой. Хуриг ничего не ела. Она лежала и кашляла, слабым голосом повторяя, что ее дни сочтены. У Асмик не было ничего — ни лекарств, ни слов, ни веры, — ничего для того, чтобы облегчить ее участь.

Однажды девушка проснулась среди ночи. С кровати, на которой спала Хуриг, не доносилось ни звука. Асмик решила встать и посмотреть, жива ли служанка. Она поднялась с остывшего ложа и медленно пошла по ледяному полу. Потом остановилась. Что-то не пускало ее туда, что-то непонятное, связанное не с холодом и мраком, а с чем-то куда более страшным, потусторонним, чужим.

Девушка поняла, что сойдет с ума, если увидит еще одно серое мертвое лицо, еще одно, казалось бы, в одночасье усохшее, истаявшее тело.

Уверенная в том, что Хуриг умерла, Асмик кое-как натянула на себя одежду и выбежала на улицу. Здесь тоже было темно, но не так страшно, как в доме.

Девушка пошла не разбирая дороги в Луйс, к людям, к единственному человеку, который всегда был готов помочь ей.

С гор дул пронизывающий ветер. От холода голову сжимало, словно в тисках, тяжесть в животе мешала дышать, а в сердце гулко стучала кровь. Девушке хотелось плакать, но слез не было, из горла вырывалось только хриплое, прерывистое дыхание.

Наконец Асмик добралась до жилья. Дорога то поднималась вверх, то ныряла вниз, пока перед глазами не появилась кучка домов под плоскими крышами. Селение спало; не было слышно ни звука, не видно ни одного огонька.

Девушка подняла голову: высоко над горами ветер разогнал тучи и по бледно-синему небу торжественно плыла луна; склоны отвесных круч искрились и сверкали в ее призрачном свете.

В надежде, что не ошиблась, Асмик постучала в крепко запертые ворота, так же как месяц назад в них стучала ее ныне покойная мать.

Во дворе залились лаем собаки.

— Кто там? — тревожно спросил женский голос.

— Это я, Асмик, — прошептала девушка.

Мать Вардана приоткрыла ворота. Она смотрела на нежданную гостью с изумлением, осуждением и испугом. Немного поколебавшись, произнесла:

— Входи. Я разбужу сына. Не могу сказать, что ты желанна в этом доме, но законы гостеприимства не позволяют мне оставить тебя на улице. Наверное, что-то случилось?

Девушка не ответила. Едва волоча ноги, она прошла через двор и ступила в сумрак дома. Здесь пахло душистыми травами, деревом, хлебом, еще чем-то приятным и сонным. Асмик поняла, как сильно истосковалась по теплу и уюту.

— У тебя ледяные руки. Сейчас я разожгу очаг и согрею тебе молока, — сказала Каринэ.

Проворно нагнувшись, она окутала онемевшие ноги девушки чем-то теплым.

В глубине помещения отворилась дверь, появился Вардан. Он на ходу завязывал шаровары и хмурился, недовольный тем, что его заставили выбираться из-под теплых овчин. Увидев Асмик, остановился как вкопанный.

Из-за плеча молодого человека выглядывала девушка. Ее лицо окаменело от напряжения, а глаза стали круглыми, как блюдца. Асмик не сразу сообразила, что это жена Вардана.

Гаянэ не сводила с гостьи изумленного взора. Как эта женщина посмела сюда явиться?! Девушка не находила слов, чтобы описать свои чувства. Ее терзали возмущение, обида и… зависть. Даже измученная, продрогшая до костей, униженная и растерянная, Асмик выглядела так, как она, Гаянэ, не сможет выглядеть никогда. Ничто не могло уничтожить ее благородство, скрыть изящество и красоту.

Первым и единственным желанием жены Вардана было прогнать незваную гостью, громко и прямо сказать, что она о ней думает, не позволить ей беззастенчиво и нагло вторгаться в дом чужого, да к тому же женатого мужчины! Но… Гаянэ останавливал взгляд Вардана, взгляд, в котором сквозили участие и неприкрытая боль.

— Что случилось? — в свою очередь спросил он у Асмик.

— Мне кажется… наша служанка Хуриг… умерла. Я так испугалась, что прибежала сюда!

— Я всегда считал, что вам опасно оставаться в этом доме. О нем ходили дурные слухи. Надо подумать, что делать дальше. Вы не можете жить в холоде, вдали от людей.

Голос молодого человека звучал отстраненно, он говорил с Асмик как с чужой, но Гаянэ не могла успокоиться. Она обожала своего мужа, его большие глаза, черные кудри, его сильное, стройное тело! Теперь она поняла, что обладание им было призрачным, ненастоящим. Оно ничего не значило, потому что сердце Вардана принадлежало не ей. Стоит Асмик поманить ее мужа, и он побежит за ней на край света!

Когда он пошел в комнату одеваться, Гаянэ поспешила за ним.

— Если ты предложишь ей остаться в твоем доме, я вернусь в свою хижину! — в отчаянии заявила она.

— Нет, — ответил Вардан, уставившись прямо перед собой странным, невидящим взглядом, — я провожу ее туда, откуда она пришла. Посмотрю, жива ли ее служанка. Ложись спать. Я скоро вернусь.

Гаянэ бессильно опустилась на кровать.

Юноша вышел из спальни и решительно протянул Асмик руку.

— Идем! Если Хуриг умерла, я помогу ее похоронить, если она жива, приведу в чувство.

Каринэ нерешительно посмотрела на сына, потом перевела взгляд на девушку.

— Она продрогла до костей. Она ждет ребенка. Ей нельзя никуда идти.

— Хорошо, — напряженно промолвил Вардан. — В таком случае я не отвечаю за Гаянэ.

— Я уложу Асмик в своей комнате. Иди посмотри, что там случилось, и возвращайся к своей жене.

Вардан молча повернулся и вышел.

Небо начинало светлеть. С востока на запад тянулась стена укутанных снежным саваном гор. На востоке, слабо дрожа, блестели звезды, тогда как запад затягивал туман. С неба падали редкие, нежные, словно кружево, снежинки. Их красота казалась такой же хрупкой, как красота Асмик.

Вардана обуревали досада и непонятная злоба. Куда девались нежный цвет лица, яркий взгляд, нарядные одежды Асмик! Во всем виноваты этот проклятый араб и безжалостная судьба!

Хуриг была жива. Юноша успокоил женщину, сказав, что госпожа скоро вернется и что отныне он не оставит их одних. В доме царило полное запустение, и Вардан твердо решил помочь Асмик благополучно дотянуть до родов. Он только не знал, как быть с женой.

Та ждала мужа возле потухшего очага. Пламя оплывшей свечи разгоняло ночные тени. Гаянэ была одета лишь в тонкую рубашку; девушка замерзла, но, погруженная в печальные думы, не ощущала этого.

Увидев жену, Вардан устало промолвил:

— Служанка жива. Асмик померещилось. Но там нет ни еды, ни лекарств, ни топлива. Завтра я привезу дрова. А Хуриг пошлю травы, которые сушила мать.

— Почему ты помогаешь Асмик? — прошептала девушка.

— Потому что она попросила о помощи. Ей больше не к кому обратиться.

— Только поэтому?

— Да.

Осмелев, Гаянэ смотрела на него в упор.

— Ты считаешь, что я никогда не нуждалась в поддержке? Даже когда жила одна?

— Нуждалась. Но ты многое пережила, ты — сильная, а она — нет.

— Ты презираешь меня за это?

— Напротив, уважаю, — искренне произнес Вардан.

Он подошел к жене, уложил Гаянэ на скамью, приподнял подол ее рубашки и опустился сверху.

— Ты хочешь, чтобы у нас был ребенок? — задыхаясь, спросила девушка.

— Да, хочу, — просто ответил Вардан и добавил с нежным смехом: — Как видишь, я все для этого делаю!

Гаянэ тоже засмеялась, а потом застонала. Она чувствовала кожей каждую неровность и шероховатость дерева, но это не умаляло наслаждения. Оно накатывало мощным потоком; мысль о том, что их в любую минуту может увидеть Каринэ, а особенно Асмик, возносила на гребне невидимой волны и оглушала, как удар грома.

Гаянэ решила, что таким образом Вардан признается ей в своих чувствах, в том, что она для него куда желаннее Асмик. Он всегда был немногословен; один лишь взгляд его сверкающих темных глаз мог сказать намного больше, чем любые слова.

— А теперь, — сказал Вардан, выпуская жену из объятий, — я хочу, чтобы ты согрела меня в постели.

Они добрались до кровати, юркнули под теплые овчины и там вновь занялись любовью.

Закрыв глаза, Вардан представлял, что ему отдается та, которая ночевала в соседней комнате. Он хотел, чтобы она ждала ребенка от него, а не от мусульманина, чтобы ее губы раскрывались в ожидании и жажде поцелуя навстречу его губам, а не губам другого мужчины, чтобы она думала и мечтала только о нем.

Он мог бы любить ее больше жизни, но она не хотела этого. Потому ему оставалось только служить ей, а утешаться — с Гаянэ.

До рассвета оставалось не так много времени, и Гаянэ не смогла заснуть. Вардан спал, из комнаты Каринэ тоже не доносилось ни звука. Стараясь не шуметь, девушка натянула платье, чулки, меховые сапоги и повязала платок. Немного подумав, Гаянэ нацепила на шею ожерелье из золотых монет, которое Вардан, как это было принято, подарил ей накануне венчания.

Помнится, она обрадовалась, как девочка, ведь у нее никогда не было даже хорошей одежды, не то что украшений! Помимо ожерелья жених преподнес невесте еще и налобник с двумя рядами серебряных монет и большой золотой в центре и золотыми пластинками у висков.

После свадьбы у Гаянэ не было повода надевать свои драгоценности, но сейчас она решила показать этой гордячке Асмик, что у нее тоже есть чем похвастать.

Гаянэ всегда сама доила коз, не дожидаясь, когда встанет свекровь. Животные успели привыкнуть к ней. Девушка любила сидеть в уютном полумраке, вдыхать резкий запах хлева, теплый аромат парного молока. Ей нравилось чувствовать себя хозяйкой в богатом доме.

Сегодня все было иначе. Сегодня она ощущала себя гостьей, потому что была вынуждена скрывать свои чувства: униженность, досаду, неприязнь к незваной гостье.

Закончив доить, Гаянэ вышла на улицу. В порозовевшем небе еще висела окутанная легкой дымкой луна. Ветра не было, но с гор тянуло холодом.

Войдя в дом с кувшином молока, девушка вздрогнула. В очаге полыхало яркое пламя. Асмик сидела на тонком войлочном тюфяке и расчесывала волосы гребнем, который ей дала Каринэ. Она посмотрела на Гаянэ, но не произнесла ни слова. В ее взоре девушке почудилось высокомерное спокойствие знатной особы, горделиво взирающей на простолюдинку.

В душе Гаянэ поднялась волна злобы. Молодая женщина со стуком поставила кувшин на стол и заявила:

— Кто-то из нас должен уйти отсюда.

— Я уйду. Ведь это твой дом и твой муж.

— Почему ты сюда пришла? — с вызовом произнесла Гаянэ. Вспомнив минувшую ночь, полную страсти и наслаждения, она внезапно ощутила свою силу. — Неужели тебе больше не у кого попросить помощи?!

— У меня никого не осталось. — Девушка опустила голову, ее тонкие пальцы перебирали складки платья.

— Ты сама виновата! — мстительно заявила жена Вардана, и Асмик побежденно промолвила:

— Я знаю.

Собравшись с силами, Гаянэ решила выяснить все до конца.

— В селении болтают, будто ты путалась с моим мужем.

Асмик вскинула испуганный взор.

— Это неправда. Мы с Варданом всегда были только друзьями.

Гаянэ прищурилась, впившись в гостью темными глазами.

— Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной.

— Возможно, ты права, — устало произнесла Асмик.

Явившись в дом Вардана, она совершила очередной безумный поступок. Однако минувшей ночью девушка впервые не видела страшных снов. Ей было хорошо в этом доме, доме, где она чувствовала любовь и заботу.

Каким-то образом Гаянэ прочитала мысли Асмик.

— Ты привыкла, чтобы о тебе заботились! — безжалостно произнесла молодая женщина. — Ты ничего не умеешь делать! Ни работать, ни принимать решения! Жила в Исфахане, как принцесса! А теперь ты просишь помощи у моего мужа, смеешь тревожить мой покой!

— Прости, — прошептала Асмик, — больше я никогда сюда не приду.

В комнату вошли Каринэ и Вардан в рубашке и меховой жилетке. Женщина хотела накормить гостью, но ее сын холодно проронил:

— Ей пора идти. — И обратился к Асмик: — Идем.

Гаянэ проводила их потемневшим от возмущения взглядом, но не посмела возразить.

Если Асмик прибежала в дом Вардана ночью, когда селение спало, то возвращалась обратно ясным утром. Юноша знал, что по селению поползут слухи, и это его злило. Он не смотрел на спутницу и не разговаривал с ней.

— Значит, Хуриг жива? — робко спросила Асмик.

— Да. Моя мать пришлет целебные травы; думаю, твоя служанка поправится. Сегодня работник привезет вам дрова, овчины и продукты. Вы не должны мерзнуть и голодать.

— Прости меня. Я не должна была приходить. Твоя жена очень расстроилась, — прошептала Асмик.

Вардан промолчал. Он проводил девушку до дома и в самом деле прислал работника, которому поручил выполнять все приказания Асмик.

Прошло несколько дней. Однажды, когда Гаянэ шла по селению, ее остановила Ануш, хитроватая, острая на язык женщина.

— Как поживаешь? Вижу, ты совсем не поправилась со дня свадьбы! Впрочем, твоему мужу приходится кормить сразу двух жен! — заявила Ануш и прищурилась. — Я хотела спросить, не поменял ли Вардан веру? Сдается, он ведет себя как мусульманин, а не как христианин!

Гаянэ бросилась бежать. Она ворвалась в дом вся в слезах и принялась жаловаться свекрови. Та молчала, не зная, что сказать. Каринэ чувствовала, что безумная страсть ее сына не приведет к добру. Что это только начало беды.

 

Глава 10

Пришла весна. В воздухе ощущалось дыхание южного ветра. С гор сошла безжизненная белесая пелена, лес сделался коричневато-черным. Синие небеса в обрамлении темных хребтов казались удивительно яркими.

Над холмами мчались быстрые весенние облака, по каналам весело бежала вода. На деревьях набухали почки. Тропа, ведущая в селение, была размыта, кое-где завалена камнями и местами непроходима. Каждую весну мужчины Луйса выходили чинить карнизы, убирать завалы, освобождая дорогу.

Ребенок Асмик должен был появиться на свет в первый летний месяц. Девушка втайне надеялась, что к тому времени Камран, если он, конечно, помнит о ней и хочет ее видеть, сумеет добраться до Луйса.

Хуриг выздоровела; госпожа и служанка вместе готовили детское приданое. Ткани и все, что нужно, прислал Вардан. Асмик почти не появлялась в селении, дабы не потворствовать слухам; к тому же ей было тяжело ходить. Она старалась радоваться теплу, спокойствию и миру, наступившим в природе. Пыталась поверить, что все дурное ушло, заняло свое место среди теней прошлого.

Асмик редко видела Вардана. В эту пору он, как и большинство мужчин, пахал землю вместе с шестью работниками. В отличие от многих односельчан, использовавших мотыгу, в его распоряжении была деревянная соха с железным лемехом, в которую впрягалась пара волов. Каринэ готовилась отправиться на высокогорное пастбище вместе с другими женщинами и провести там все лето. Ей нравилась эта пора. Днем пожилые и молодые жительницы Луйса пасли скот, а вечером собирались возле костров, разговаривали, пели песни, делали сыр, сбивали сметану и масло, заливали в бурдюки простоквашу.

— Ты пойдешь на пастбище или останешься дома? — спросила женщина невестку.

Гаянэ пожала плечами.

— Не знаю, можем ли мы уйти вдвоем. А как же хозяйство? Кто-то должен остаться дома.

— Я имела в виду, не хочешь ли ты, как молодая хозяйка, пойти туда вместо меня? Думаю, тебе будет чему поучиться.

«А кто будет стеречь Вардана?» — подумала девушка и сказала:

— Я сделаю так, как ты мне посоветуешь, матушка. Будет ли лучше, если меня станут окружать наделенные мудростью и опытом женщины, или я останусь в селении, где есть крыша над головой и где я смогу отдыхать, когда надо? Дело в том, что я беременна.

Каринэ просияла.

— Вардан знает?

— Пока нет.

— Ты должна ему сказать. Он будет рад!

— Я скажу сегодня, — пообещала Гаянэ. — До сих пор я не была уверена. Но теперь думаю, что это правда.

— Конечно, правда, — пылко заверила Каринэ. — Ты здорова, а мой сын настоящий мужчина! Я сама родила Вардана через девять месяцев после свадьбы с его отцом.

— Почему он твой единственный ребенок? Ведь ты прожила с мужем не один год.

— После рождения первенца я заболела и больше не смогла рожать. Мне кажется, в том была повинна одна женщина, которой нравился мой муж. Ее колдовство, — задумчиво промолвила Каринэ и поспешно добавила: — Надеюсь, у вас с Варданом будет много детей!

— В судьбе любой из нас непременно найдется разлучница! — с горечью произнесла Гаянэ.

В конце концов они решили, что молодая хозяйка останется дома. Узнав о том, что Гаянэ ждет ребенка, Вардан возликовал. Он запретил жене ходить за водой, рано вставать и буквально боялся до нее дотронуться, пока Гаянэ со смехом не заявила, что ему вовсе не стоит вести себя так, будто она вот-вот рассыплется или разобьется.

Видя радость своего сына, Каринэ надеялась, что ему удалось избавиться от мыслей об Асмик, пока однажды Вардан не обратился к матери:

— Не знаю, как быть, если ты уйдешь на горное пастбище. Я рассчитывал, что именно ты примешь роды у Асмик.

Женщина ахнула от неожиданности.

— Я?! Почему я? Кто я ей и кто мне она!

— Потому что больше некому. Не могу же я просить об этом других женщин, да и Асмик не может.

— Рядом с ней находится ее служанка.

— Хуриг ничего в этом не понимает. Если Асмик начнет рожать, она не сумеет оказать ей помощь.

— Если я стану принимать у нее роды, мы сделаемся жертвами сплетен. Подумай о Гаянэ!

— Причем тут Гаянэ! — вскипел Вардан. — Я не могу понять, почему все отвернулись от Асмик, вместо того чтобы посочувствовать ей, протянуть руку помощи!

Каринэ смотрела на своего красивого, умного, по-своему счастливого и вместе с тем несчастного сына и не знала, стоит ли открывать ему правду.

Наконец женщина сказала:

— Многие полагают, что здесь все не так просто, как пытается представить Асмик. Что ее никто не насиловал, что она уехала с мусульманами добровольно. Спохватившись, вернулась, да только… было уже поздно. А еще все знают, что тебе нравилась эта девушка и что ты сватался к ней. — И, подумав, добавила: — Она здесь чужая, сынок. Ее никто никогда не поймет и не полюбит.

— Кроме меня! — вырвалось у Вардана, однако он тут же осекся, а затем спросил мать: — Что ты предлагаешь?

— Я попрошу Анахиту. Она одинока и опытна в этих делах. Пусть переселится к Асмик незадолго до родов и примет младенца.

С наступлением лета Каринэ ушла на горное пастбище; Вардан и Гаянэ остались одни. Теперь, когда молодая женщина ждала ребенка, между супругами было меньше страсти, но больше нежности. Вардан был неизменно внимателен к жене, и постепенно Гаянэ успокоилась. Она первой принесла в дом весть о том, что у Асмик родился сын. Об этом судачили женщины в воскресный день возле церкви.

— Как думаешь, она будет крестить своего младенца? — спросила Гаянэ у мужа.

Вардан пожал плечами, стараясь не показывать, насколько ему неприятен этот разговор.

— Как же иначе?

— Так ведь она родила от мусульманина!

— Какая разница? Она христианка, и мальчик будет воспитан в нашей вере.

— А если этот араб снова приедет, приедет за ней? — сказала Гаянэ, с тайным волнением глядя на мужа.

Вардан незаметно сжал кулаки.

— Он никогда не вернется сюда.

Асмик вытащила из большого резного сундука платье из фиолетового бархата с длинными широкими рукавами, боковые разрезы которого были отделаны красно-желтой шнуровкой. Расчесала и заплела волосы, надела украшения; немного подумав, повязала голову платком, как это делали замужние женщины. Вынула кожаный мешочек и отсчитала несколько монет. Потом подошла в колыбели, где лежал ее новорожденный сын.

Его маленькое личико было смуглым и нежным как шелк. Темные, обрамленные удивительно длинными ресницами глаза смотрели бессмысленно и в то же время строго. Он еще ни в чем не погрешил, но Асмик не была уверена в том, что на него не ляжет печать того, что совершила она.

Сегодня Асмик решила пойти в церковь, чтобы окрестить сына. Хуриг было велено остаться дома: Асмик не хотела лишний раз ее тревожить. Молодая женщина была благодарна старой служанке за молчаливую преданность и кроткое терпение. За то, что Хуриг не винила ее в смерти Сусанны.

Каменистая тропа была залита солнцем. Тени облаков казались прозрачными и воздушными. Окружавшие селение холмы покрылись изумрудной зеленью. Позади предгорий высился зубчатый ряд сумрачных скалистых цепей.

Бережно держа на руках спящего ребенка, Асмик проследовала по главной улице Луйса.

Был воскресный день, и возле церкви толпилось много народу. Увидев Асмик, мужчины и женщины замолчали и стали смотреть на нее во все глаза.

Девушка прошла мимо, ни с кем не поздоровавшись, ни на кого не глядя. В этой толпе не было ни знакомых, ни тем более близких ей людей.

Когда она входила в церковь, вслед полетело обидное слово, произнесенное кем-то из женщин, а после послышался презрительный смех. Асмик вздрогнула, слегка ссутулилась, но не замедлила шаг.

Ни одна из этих женщин и помыслить не могла о том, чтобы отдаться мужчине до брака, а тем более прижить незаконного ребенка! В селении знали только одну такую женщину, да и та была пришлой — мать Гаянэ. Она прибежала в Луйс побитая камнями и, родив дочь, навсегда покинула селение.

К самой Гаянэ в селении относились иначе: ее взял в жены уважаемый человек, а после свадьбы каждый желающий мог убедиться в том, что она вышла замуж девственницей. Асмик же не просто спала с мужчиной до брака, она совершила неслыханное: отдалась мусульманину, иноверцу, врагу!

Сквозь узкие окна храма просачивался теплый и ясный свет. Когда Асмик увидела изображение распятого Христа, на ее глазах появились слезы. Она быстро вытерла их рукавом и решительно пошла к алтарю.

Священник, отец Саркис, был недоволен. Молодая женщина давно не была на исповеди, она не договаривалась о крещении и, кажется, не чувствовала себя согрешившей — вела себя так, будто он был обязан безропотно принять в лоно Церкви ее незаконного ребенка. Впрочем, нигде не было сказано, что незаконнорожденные дети не должны креститься, поэтому отец Саркис взялся совершить таинство.

— Ты обязана исповедоваться, — строго произнес он. — Если у тебя есть грехи, ты должна искренне раскаяться и принять решение никогда их не повторять.

Асмик наклонила голову в знак согласия. Они разговаривали тихо, и другие прихожане не смогли расслышать ни единого слова, хотя что есть силы напрягали слух. Тем не менее все видели, что лицо священника раскраснелось, губы задергались, а глаза сделались похожими на маленькие светящиеся угольки.

— Значит, ты не считаешь себя виновной в содеянном?

— Я совершила то, что неугодно людям, и я виновата в этом, — твердо ответила Асмик, и отец Саркис различил в ее ответе вызов и подвох.

— А разве Богу угодно, что ты отдалась иноверцу? — Он слегка повысил голос. — Совершив этот поступок, ты восстала против Божьей любви.

— Я следовала своей.

— Это была не любовь, а желание согрешить. Доказательством служит смерть твоей матери. Она, единственная, кто мог бы понять тебя и простить, предпочла умереть. Так ты раскаиваешься?

— Да, — прошептала девушка.

Имя Сусанны вмиг вызвало у нее слезы и всколыхнуло в душе чувство неискупимой вины.

Отец Саркис отпустил ей грехи, а после сказал:

— Я готов окрестить твоего ребенка, ибо тогда он будет спасен. Можешь ли ты назвать человека, который согласится быть крестным отцом младенца?

Асмик подняла на священника глаза, в которых застыли укор и мука.

— Вы знаете, что такого человека нет.

— В таком случае я не смогу совершить таинство, — ответил отец Саркис, после чего обвел взглядом присутствующих в церкви людей и спросил: — Кто из вас согласится стать крестным отцом ребенка этой женщины?

Тишина была напряженной, острой, почти звенящей. Секунды тянулись медленно, словно годы, и каждая из них ранила Асмик в самое сердце.

— Я готов.

Тишину разорвал чей-то голос. Люди завертели головами, оглядываясь на того, кто согласился принять на себя столь непосильную ношу.

Сквозь расступившуюся толпу прошел побледневший от волнения молодой человек в синих шароварах с наборным серебряным поясом и короткой коричневой куртке.

— Как твое имя? — строго спросил священник, хотя прекрасно знал Вардана, как и всех жителей Луйса.

Тот ответил и поймал благодарный, нежный взгляд Асмик. Юноша понял, что не будет жалеть о своем поступке. Пусть по селению поползут сплетни, пусть случится что угодно, лишь бы не видеть слез растерянности и горя в ее прекрасных глазах! К тому же, внезапно подумалось ему, как крестный отец младенца, он получит возможность открыто навещать и помогать Асмик.

Когда Вардан взял ребенка, у него задрожали руки. Согласно обычаю священник трижды спросил у крестного отца:

— Что просит младенец?

Тот трижды ответил:

— Веры, надежды, любви и крещения. Очиститься от греха и служить Богу.

То, что происходило в эти минуты, было таинственным, возвышенным и очень трогательным. Впервые в жизни Вардан очутился с Асмик в одном мире, мире, принадлежащем троим: ему, ей и ее сыну.

— Как ты желаешь назвать ребенка? — спросил отец Саркис, принимая из рук девушки освобожденное от пеленок тельце и готовясь погрузить его в купель.

— Тигран, — ответила Асмик. — Тигран Агбалян.

Когда таинство завершилось, девушка прошептала:

— Спасибо, Вардан! Если б не ты…

Он пожал плечами.

— Я не мог поступить иначе. Я рад, что стал крестным отцом твоего ребенка.

— Наверное, я виновата перед сыном, — промолвила Асмик, вспомнив о Камране. — Возможно, он никогда не узнает своего настоящего отца.

— Ты сделала для него главное: дала ему жизнь. А отец у него теперь есть, — ответил Вардан и отправился искать Гаянэ. Он оставил ее возле церкви, где она болтала с женщинами. Но сейчас ее нигде не было.

Асмик вышла из храма с легким, радостным сердцем. Ее сын принят в лоно Церкви, он получил имя и отныне находится под защитой Бога. Вместе с тем девушке не давали покоя мысли о Камране. Что будет, если он приедет и она сообщит ему о том, что успела окрестить мальчика! Как истинный мусульманин, он наверняка не допускает даже мысли о том, что его сын может быть воспитан в иной вере!

Небо раскинулось над синеющими шапками гор светло-синим сияющим пологом, дорога золотилась на солнце. Асмик старалась смотреть себе под ноги, да еще на личико сына. Она не хотела ни с кем разговаривать, но перед одной женщиной ей все-таки пришлось остановиться. Это была Анахита, принимавшая у нее роды. Девушка чувствовала себя обязанной ей, поэтому вежливо ответила на приветствие женщины и поблагодарила за поздравления.

— Как ты назвала сына? — спросила Анахита.

— Тигран. В честь моего отца.

— Как ты собираешься жить дальше?

— Быть может, я навсегда уеду отсюда, — немного подумав, сказала девушка. — Вернусь в Исфахан.

Женщина кивнула.

— Так было бы лучше для всех.

Она проводила молодую мать тревожным взглядом. На Анахиту, к которой хотя бы раз тайком обращалась едва ли не каждая женщина селения, чтобы узнать свое будущее, повеяло черным ветром беды. Но она видела, что сегодня, впервые за долгие месяцы, Асмик счастлива и спокойна, и потому ничего не сказала.

Незаметно прошло лето, наступила богатая красками и урожаем осень. Сады пестрели яркими и нежными плодами. Ласковое солнце не ослепляло и не обжигало, воздух был чист и прозрачен и позволял видеть даже далекие горные цепи. Жители Луйса убирали виноград: снимали с кустов тяжелые, покрытые дымчатым налетом кисти и осторожно укладывали в корзины.

В один из последних дней октября Вардан отправился в лес. Гаянэ пожелала свежего меда, и он поспешил исполнить желание беременной жены.

Вардан пребывал в отличном настроении. Урожай был богатый, погода стояла на диво хорошая, жизнь текла спокойно и мирно. Время от времени до жителей Луйса доходили слухи о жестоком преследовании христиан и других неправедных делах, которые творили арабы, но отдаленные горные области оставались относительно независимыми. Они нередко служили убежищем для населения, спасавшегося от власти Омейядов.

Вардан с наслаждением прислушивался к лесным звукам: шуршанию листьев, звону ручейка, жужжанию насекомых. Откуда-то доносилось позвякивание колокольчиков, прицепленных к шеям домашних животных. Селение расстилалось внизу подобно большому лоскутному одеялу или пестрому крылу огромной птицы.

Вардан редко видел Асмик, разве что в церкви, и всякий раз справлялся о ее благополучии и здоровье ее сына. Он также не забывал посылать ей продукты и разные нужные вещи. Вардану казалось, что девушка стала живее и веселее, что она уже не мучается ни тоской по арабу, ни чувством вины. После случая в церкви Гаянэ закатила истерику, и Вардан так и не смог оправдаться перед женой и объяснить, почему вызвался стать крестным отцом ребенка Асмик. Он дал Гаянэ слово ни под каким предлогом не навещать Асмик, и пока что ему удавалось держать обещание. Однако ему нравилось знать, что она где-то рядом и что ее жизнь каким-то образом связана с его жизнью. Вардан задумался и оттого не сразу расслышал посторонние звуки. Кто-то ехал навстречу через лес, по тропинке. Какие-то всадники, наверное, несколько человек. Вардан замер, и его сердце похолодело. Он стоял, не думая таиться, и ждал.

Когда первый всадник показался на тропе, юношу охватил такой ужас, что ему почудилось, будто он вот-вот сойдет с ума.

Вардан хорошо запомнил эти темные глаза, эту слегка отстраненную и отчасти высокомерную манеру держаться с такими, как он, представителями иного народа и веры. Юноша видел, что в минувший год этому человеку пришлось несладко; вероятно, он пережил немало терзаний и сомнений, прежде чем явился сюда. Отчего-то он не сделал этого весной и приехал только сейчас, на исходе осени.

Увидев Вардана, араб не удивился. Он спокойно обратился к нему, очевидно не узнав:

— Послушай, парень, мы правильно едем? Эта дорога ведет к Луйсу?

У Вардана было такое чувство, будто на него обрушилась лавина камней, как это бывает при землетрясении, и он удивлялся, почему все еще стоит на ногах.

Юноша окинул взглядом араба и его спутников, которых на сей раз было всего двое, и из его горла вырвался тихий звук, похожий на стон.

Однако в следующий миг он пришел в себя и холодно спросил:

— Вы кого-то ищете?

— А тебе что за дело?

— Мне кажется, я могу вам помочь.

Наверное, в его лице отразилось что-то странное, потому что араб резковато произнес:

— Я ищу одну девушку, которая приехала сюда из Исфахана вместе с матерью.

— Я вас узнал, — продолжил Вардан, — в прошлом году вы останавливались в моем доме. Могу сообщить, что госпожи Сусанны больше нет. Она умерла, покончила с собой, когда узнала, что ее дочь увезли чужеземцы.

— Разве Жасмин не вернулась домой? — тихо спросил араб, и Вардан вздрогнул. Сквозь напряженную сдержанность в голосе мусульманина прорывались тоска, отчаяние и… безмерная любовь.

— Вернулась. Однако было уже поздно.

— И где она теперь?

— Асмик уехала. Еще весной. Сразу после того, как открылись перевалы.

— Куда?

— Я не знаю. Она никому об этом не сказала.

Камран вздрогнул. Он чувствовал себя смертельно больным от волнения и сердечной тревоги. Он был готов к чему угодно, но только не к этому.

— Она, — продолжил Вардан, — считала себя опозоренной. Ты увез ее и надругался над ней, а потом отправил обратно.

Молодой араб смотрел так, будто ему прилюдно плюнули в лицо.

— Это неправда, — возразил он.

— Я верю тому, что она говорила.

Внезапно Камран ощутил странную пустоту в душе. Недаром он целый год видел один и тот же сон, в котором Асмик без конца отдалялась, становилась похожей на тень.

— Уезжай, — сказал Вардан, чувствуя, что победил, — пока я не задушил тебя голыми руками. Я тебя ненавижу, так же как и весь твой народ. Вы являетесь туда, куда вас не звали, и собираете кровавый урожай. Можешь зарубить меня своей саблей: я сказал то, что сказал!

— Я уеду, — потерянно произнес его соперник. — Я не знаю, что произошло, но… Я приезжал затем, чтобы забрать Жасмин с собой и жениться на ней.

— Асмик никогда бы не приняла твоей веры и не согласилась бы выйти за человека, который может иметь четырех жен!

Спутники араба молчали, не проявляя никаких чувств. Вероятно, они не понимали языка, на котором шел разговор.

Вардан с трудом перевел дыхание. Ему казалось, будто земля зыбится и уплывает из-под ног. Он не мог объяснить, что побудило его решиться на столь чудовищный обман. Он ничего не боялся. Пусть араб и впрямь убил бы его — ему было все равно.

Вардан окончательно очнулся, лишь когда иноверцы скрылись в лесу. Но и тогда он не сразу сумел поверить в то, что этот кошмар навсегда рассеялся.

Немного погодя он начал испытывать угрызения совести. Он лишил Асмик выбора. Он все решил за нее.

Подумав об этом, молодой человек сжал кулаки. Мусульманин не заслуживает любви этой девушки! А Асмик не способна оценить, что ей во благо, а что — на погибель. Так было прежде, так случилось бы и сейчас.

Пошатываясь, словно пьяный, Вардан повернул назад. Похоже, сегодня Гаянэ придется обойтись без меда!

Он шел куда глаза глядят, пока не понял, что движется по направлению к дому, в котором жила Асмик. О нет! Сейчас он был не в состоянии ее видеть.

Вардан повернул еще раз и вдруг заметил, что между деревьев мелькает женское платье.

Стояли ясные, теплые и прозрачные дни осени, последние тихие дни перед натиском зимы. С высоты доносились крики паривших в небе птиц, деревья переливались золотом и янтарем; листья выглядели пронзительно яркими на фоне черных стволов.

Вардан смотрел в лицо идущей навстречу Асмик, и ему казалось, что он никогда не видел ничего прекраснее.

Внезапно ему почудилось, что недавний разговор с арабом был сном, что реальность существует только здесь и сейчас.

— Вардан? Рада тебя видеть! Ты меня искал?

— Да, — ответил молодой человек и спросил: — Где мой крестник?

— Я оставила его с Хуриг. Решила прогуляться одна. — Вероятно, он странно выглядел, потому что Асмик с тревогой промолвила: — Что с тобой?

— Ничего, — прошептал он и провел по лицу рукой. — Я просто слишком быстро шел.

— Послушай, Вардан, — вновь заговорила Асмик, и ее голос зазвучал непривычно твердо, — я решила вернуться в Исфахан. Я больше не могу оставаться здесь и целиком зависеть от тебя. Мне надо попытаться построить собственную жизнь и не нарушать покой твоей семьи. Я намерена отправиться в путь сейчас, пока дорога еще открыта.

Вардан был ошеломлен лишь секунду; быстро взяв себя в руки, он заговорил рассудительно и спокойно:

— Человек не в силах переделать жизнь согласно своим желаниям. Что ты будешь делать в Исфахане? Там полно арабов, которым наплевать на честь христианок. Ты говорила, что все твои родственники уехали в Византию и едва ли когда-нибудь вернутся обратно. Мне вовсе не трудно тебе помогать. Что касается Гаянэ, то с некоторых пор ей не до тебя. Моя жена ждет ребенка.

Асмик улыбнулась, и у Вардана защемило сердце. Ничто не способно вызвать в ней ревность, пробудить ее чувства! Неужели ее сердце навсегда отдано другому, так же как его — навеки принадлежит ей!

В глазах Асмик отражалось небо. Даже после рождения ребенка она выглядела девически хрупкой и беззащитной. Ее алые губы были совсем рядом, и Вардан внезапно задал себе вопрос: почему он всегда вел себя с ней по-юношески робко, как беспомощный щенок?

Он обнял Асмик и поцеловал. Его объятия были крепкими, сильными и надежными.

Она попыталась вырваться.

— Прошу, Вардан, не надо! Ты много сделал для меня, но я… Ты сам знаешь…

— Молчи! Я знаю только, что люблю тебя до безумия и что в конце концов ты должна стать моей! Твой мусульманин не приедет за тобой, он тебя предал! Что ты, христианка, можешь иметь общего с иноверцем, с человеком, сеющим кровь и смерть?! У тебя есть только я.

— Пожалуйста, отпусти меня!

— Я никогда тебя не отпущу.

Девушка вновь сделала попытку высвободиться, но оказалась бессильной перед слепой мужской страстью. Когда Вардан обнажил ее грудь и принялся целовать, когда его руки стали ласкать ее тело, она перестала сопротивляться.

Все произошло очень быстро. Асмик испугалась и устыдилась внезапно вспыхнувшего желания. Да, она была многим обязана этому мужчине, он был молод и красив, но она его не любила. И все же… она тоже была молода, и в ее жизни случилась одна-единственная ночь любви. А Камран… Камран не приехал за ней, и теперь Асмик была уверена в том, что он никогда не вернется.

Во второй раз Вардан был куда нежнее. Он снял с Асмик одежду, и она лежала перед ним обнаженная, а он осыпал ее тело поцелуями вплоть до самых потаенных уголков. Никто не учил его столь интимным ласкам, и прежде он не знал, что они возможны. Кожа Асмик пахла свежестью ветра и сладостью меда, ее волосы напоминали шелк, а ее влага была похожа на цветочный нектар.

Кругом было потрясающе красиво: красные листья на черной земле напоминали человеческие ладони, а золотые походили на сердце.

Девушка страшилась последствий этого безумного порыва. Сейчас Асмик ощущала себя куда большей грешницей, чем после того, как отдалась Камрану.

Когда они лежали рядом на еще хранившей тепло земле, глядя в небо, по-осеннему высокое и печальное, Вардан выдавил:

— Наверное, ты меня ненавидишь!

— Почему? — прошептала Асмик и добавила: — Но я не хочу, чтобы это когда-нибудь повторилось.

Он положил руку на ее грудь и пылко произнес:

— А я — хочу! Ты стала моей, и я желаю, чтобы это счастье продолжалось бесконечно! Я уйду от Гаянэ и стану жить с тобой.

— Ты говоришь это всерьез? Гаянэ — твоя жена, вы обвенчаны, и она ждет от тебя ребенка.

— Она мне не нужна. Я люблю только тебя. Я брошу все и уйду с тобой куда глаза глядят!

Он смотрел на нее, говорил и вел себя как одержимый.

Асмик приподнялась, села и запоздало прикрыла тело густыми длинными волосами.

— Умоляю, Вардан, не сходи с ума! Как ты можешь бросить свою землю, свою мать, свою жену!

— Тогда больше не говори, что это не повторится!

И это повторилось. Вардан гладил темные волосы и глядел в полные тайны глаза Асмик. Он ощущал дыхание, запах, биение крови и наслаждение девушки, но она так и не открыла ему свою душу и сердце, и это сводило его с ума.

С тех пор Вардан являлся к ней каждый день. Он не помнил этих дней, они проходили в каком-то дурмане. Стояла теплая, безветренная погода, и ничто не мешало ему уединяться с Асмик в неподвижном и тихом лесу. Сперва она сопротивлялась и не хотела близости, но он был настойчив, уговаривал, не отпускал, и это продолжалось так долго, что она поневоле сдавалась.

Асмик таяла в волшебном спокойствии, нежась в объятиях Вардана, или горела в невидимом огне, покоряясь его пылкости. Иногда она казалась ему маленькой и нежной птичкой, угодившей в сети страсти, которая пронизывала его тело и будоражила кровь. Вардан очень жалел, что не может провести с ней ночь в постели, и страшился того, что скоро наступят холода, долгая сонная зима и их встречи станут невозможны.

Асмик уже не казалась Вардану неким недосягаемым существом. Она стала просто любимой женщиной, женщиной, без которой он не мог жить. Он отнял ее у араба, у судьбы, и она принадлежала только ему.

Вардан не знал, что думает об этом Асмик, между тем ей чудилось, будто она падает все ниже и ниже. Она потеряла себя и… навсегда потеряла Камрана, потому что после того, что произошло между ними, она осмелилась отдаться другому мужчине.

Асмик слишком хорошо понимала, что без Вардана ей не удастся пережить ни эту, ни последующие зимы. Молодая женщина с радостью разорвала бы этот порочный круг, но она настолько запуталась, что просто не знала, как это сделать.

 

Часть II

 

Глава 1

Гаянэ сидела на застланной ковром тахте, опустив голову, согнув плечи, и Вардан невольно ощущал свою вину. В последние дни жена ушла в себя и, казалось, думала только о ребенке, который вот-вот должен был появиться на свет.

Каринэ не сомневалась в том, что сумеет принять у невестки роды, но все же на всякий случай решила позвать Анахиту, как самую искусную в селении повитуху.

— Вы посидите тут, — с преувеличенной бодростью произнесла она, взглянув на сына и невестку, — а я скоро вернусь.

Когда Каринэ входила во двор Анахиты, навстречу попалась какая-то женщина, со знакомым и вместе с тем странно изменившимся лицом. Тихо поздоровавшись, она быстро прошла мимо, и только тогда Каринэ узнала Асмик.

Что она делала у Анахиты? С одной стороны, в этом не было ничего удивительного: к гадалке и знахарке обращались многие. И все же Каринэ заподозрила неладное. Если она сама жила поблизости, то Асмик пришлось добираться до Луйса по занесенной снегом тропинке под пронзительным ветром. Вероятнее всего, она пришла к Анахите так поздно, потому что не хотела быть замеченной и узнанной жителями селения.

Каринэ вошла в дом гадалки. Анахита задумчиво перебирала кости. Каринэ показалось, что гадалка сообщила предыдущей гостье плохие известия. Анахита была вдовой и имела двух сыновей, которые давным-давно ушли из Луйса в Исфахан, на заработки, да так и не вернулись. И хотя женщина всегда брала плату за свои услуги, все знали, что она принимает беды односельчан близко к сердцу и искренне стремится помочь.

— Зачем к тебе приходила Асмик? — с ходу спросила Каринэ.

— Ты пришла, чтобы узнать об этом? — насмешливо промолвила Анахита.

— Нет, но мне показалось, что у нее было важное дело, и потому…

— Тебе известно, что я не выдаю чужих тайн, Каринэ! — перебила гадалка. — В противном случае многие жители Луйса давно поубивали бы друг друга! — И, помедлив, добавила: — Но ты — мудрая женщина и, надеюсь, поведешь себя достойно. Будет лучше, если ты узнаешь обо всем сейчас и — от меня.

Почувствовав слабость в ногах, Каринэ села и сложила на коленях похолодевшие руки.

— Я тебя слушаю.

— Ты хотела узнать, зачем приходила Асмик. Так вот: она беременна.

— От кого?

Анахита сделала паузу. Ее желтые глаза в свете свечи казались золотыми.

— Догадайся.

Каринэ замотала головой.

— Ох, нет!

— Рано или поздно это должно было случиться, — заметила Анахита.

Каринэ вскочила, едва не опрокинув стул.

— Нам всегда говорили, что знатные люди — это золотые слитки, в отличие нас, тех, кто сделан из обычной глины! Но теперь я знаю, что это не так, потому что эта девчонка просто жалкая потаскушка! Родила от мусульманина, а теперь соблазнила моего сына!

— Успокойся. Сядь. Ты знаешь, что Асмик всегда нравилась Вардану. Он с радостью овладел бы ею в тот же миг, как только ее увидел. Но тогда это было невозможно. А теперь она сломалась и сдалась.

— Ты ее оправдываешь?!

— Она очень несчастна. Она чувствует себя виноватой, ей не нужен этот ребенок. Она плакала и говорила, что не знает, как выпутаться из этой истории.

— Думала бы раньше, когда валялась в кустах! Какой позор! — в сердцах воскликнула мать Вардана.

— Да, позор… Она тоже так считает. Асмик просила меня избавить ее от плода, пока люди не догадались, что она в положении. Она не собиралась говорить об этом твоему сыну.

Каринэ затаила дыхание.

— Что ты ей ответила?

— Я дала ей настойку, но она не подействует. Я не стану ее калечить, потому что она еще очень молода и если с ней что-то случится, ее ребенок останется сиротой. А еще потому, — Анахита тяжело вздохнула, — что ее ждут такие беды, каких ни одна из нас не пожелает самому злейшему врагу!

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво произнесла женщина.

— Она просила меня погадать.

— Ты сказала ей правду?

— Нет. Я никогда не говорю людям такой правды, — ответила Анахита и заметила: — Нам всем суждены испытания, но Асмик достанется больше всех.

— И поделом!

— Не говори так, — строго произнесла гадалка.

— А что я должна делать? — Каринэ никак не могла прийти в себя. — Гаянэ вот-вот родит! Рано или поздно Вардан узнает, все узнают!

— Да. Потому я хочу попросить тебя быть мужественной и мудрой. Не вини Асмик. Не вини сына. Постарайся успокоить невестку.

Когда у Гаянэ начались роды, Каринэ выпроводила Вардана из дома, сняла крышки с посуды, открыла сундуки, развязала все узлы на одежде невестки и распустила роженице волосы. Постелила на пол чистой соломы и послала работника за Анахитой и соседками. Гаянэ старалась держаться мужественно, хотя ей было очень страшно. Побледневшая от страха, она дрожала всем телом. Больше всего на свете молодой женщине хотелось, чтобы рядом находился Вардан, чтобы он держал ее за руку, но это было невозможно.

Последний ходил взад-вперед возле дома и напряженно размышлял. Неожиданно ему пришла в голову мысль о том, что было, когда рожала Асмик. Возле нее не было никого, кроме Анахиты и Хуриг, тогда как на помощь Гаянэ спешила целая толпа беспрерывно гомонящих соседок. Многие из них поглядывали на Вардана с каким-то странным любопытством, и он не мог отделаться от мысли, что им известны его тайны.

Прошло много времени, прежде чем его позвали в дом. Обессилевшая Гаянэ лежала в пышно убранной постели, однако до того как Вардан смог подойти к ней, ему подали ребенка, завернутого в пеленки, будто в белую скорлупку.

— Девочка! — сказала Анахита, и окружавшие ее женщины заулыбались.

Вардан неловко поблагодарил повитух и осторожно принял маленькое тельце. Ребенок был легким, почти невесомым. Глаза дочери были открыты и казались удивительно большими и черными, она смотрела на него серьезно, пожалуй, даже строго.

Вардан подумал о том, как хрупка человеческая жизнь. Такие мысли приходили к нему и раньше, например когда погиб его отец или когда мать Асмик покончила с собой. Но тогда эти мысли явились к нему перед лицом смерти, а не перед едва народившейся жизнью.

Он наклонился и нежно прикоснулся губами к личику ребенка.

— Какая красивая! Я назову ее Аревик, «солнышко», несмотря на то, что она родилась поздним вечером!

На ресницах измученной, но счастливой Гаянэ дрожали слезинки.

— Прости, что не смогла подарить тебе сына!

— В следующий раз пусть лучше старается! — сказали женщины и засмеялись.

Вардан присел на постель.

— Ты не представляешь, как я благодарен тебе за дочь!

В последующие дни он был на диво предупредителен и заботлив с Гаянэ. Каринэ, безмерно довольная появлением внучки, зорко наблюдала за сыном. Нет, он не знал про Асмик. Пока не знал. Как и его жена.

Это продолжалось довольно долго, пока однажды на улице Гаянэ не встретилась все та же Ануш, которая насмешливо заявила:

— Хорошо старается твой Вардан! Не успела одна жена родить, как он тут же сделал ребенка другой!

Гаянэ побледнела.

— О чем ты?

— О том, что Асмик вот уже несколько месяцев ходит не одна; между тем поблизости не появлялось ни одного мусульманина!

Гаянэ сразу поверила в то, что женщина говорит правду.

Зиму сменила весна, горы были окутаны дымкой тающего снега. Временами оттуда доносился глухой грохот лавин. В колеях узкой дороги хлюпала вода. Дул сильный, теплый, влажный ветер.

Гаянэ бежала, увязая в грязи, ломая руки и еле сдерживая рыдания. Она не заметила, как очутилась перед домом, в котором жила Асмик. Молодая женщина никогда не бывала здесь прежде и сразу почувствовала, что это нехорошее место, заброшенное, неуютное и зловещее.

Крыльцо поросло мхом, терраса была пуста. Гаянэ испугалась. Внезапно ей почудилось, что здесь могут обитать только призраки.

В этот миг из дома вышла Асмик. Гаянэ в ужасе попятилась, потому что ей показалось, что это покойная Сусанна. Длинные черные волосы, большие печальные глаза, холодное лицо, замедленные движения.

Потом молодая женщина поняла, что все-таки это не восставшая из могилы покойница, а ее дочь, и попыталась разглядеть, отяжелела ли походка Асмик, пополнела ли она станом.

Когда это могло случиться? Гаянэ прикусила губу. Очевидно, осенью. Тогда Вардан часто отлучался из дома и возвращался сам не свой. Смотрел в одну точку и не отвечал на вопросы. Его лицо пылало румянцем, а глаза метали молнии.

В те дни Гаянэ не решилась его трогать. Из-за ее беременности они не спали вместе, и ей казалось, что она отдалилась от мужа. Теперь Вардан вернулся в ее постель, к тому же души не чаял в дочери. Подумав об этом, молодая женщина почувствовала себя сильнее и сделала шаг вперед.

— Ты — кошка! Змея! Ждешь ребенка от моего мужа! — отчаянно прокричала она, сжав кулаки. — Будь ты проклята! Пусть погаснет твой очаг! Я желаю, чтобы ты умывалась слезами!

Асмик побледнела и задрожала всем телом, но не произнесла ни слова. Немного постояв, Гаянэ побрела прочь. Ее не оставляло чувство, что она говорила с призраком.

Вернувшись домой, молодая женщина принялась собирать вещи, не обращая внимания на испуганные уговоры свекрови. Привязав ребенка к спине, она выскочила из дома, и тут во двор вошел Вардан.

— Ты куда? — встревоженно произнес он, загораживая проход.

— Я ухожу. — Гаянэ смотрела на него как на чужого. — С меня довольно! Я знаю, что Асмик ждет от тебя ребенка! Ты всегда относился ко мне как к пригретой из милости нищей, вот я и собираюсь стать нищей, вместе с Аревик!

Вардан отшатнулся и закрыл лицо руками. Как же он был наивен и глуп, думая, что придет весна и он вновь ослабеет от счастья, каждый день сжимая Асмик в объятиях, упиваясь ее близостью, ее телом!

Все вышло иначе. Он обрек ее на новый позор, вдобавок Гаянэ покидает дом, унося с собой его дочь!

Вардан знал, что Асмик права: он никогда не сможет оставить семью и землю, на которой родился. Это она… она сумела пойти против своей среды, своего рода, своей веры, сполна окунуться в безумие. А он… он был не таким. Вардан в самом деле не представлял, как станет жить в Исфахане или другом городе, ежеминутно тревожась об убитой горем матери, покинутой земле, брошенных жене и дочери.

Бог щедрой рукой преподнес ему то, что он желал получить больше всего на свете, но угрызения совести и чувство долга убили вкус этих даров.

— Не уходи, — глухо произнес он, — не уноси Аревик. Я вас люблю, я желаю остаться с вами!

— Ты лжешь! — Раненная в самое сердце, Гаянэ не считала нужным скрывать свои чувства. — Ты никогда меня не любил! Я была нужна тебе для утехи! Для того чтобы не было скучно долгими зимними ночами, — ты сам об этом сказал! Теперь твое одиночество скрасит Асмик! Возьми ее в дом и гордись, что твои потомки принадлежат к знатному роду!

Вардан бросился навстречу жене и сгреб ее в охапку.

— Нет! Умоляю, не надо…

Гаянэ вырвалась, оскалила зубы, разразилась странным болезненным смехом и бросила:

— Тогда скажи, что ты просто развлекался с ней, а любишь… любишь меня! Поклянись, что никогда не дотронешься до нее!

Спустя несколько минут они вошли в дом. Каринэ видела, что Вардан изменился, почернел лицом. Он дал все требуемые клятвы, и Гаянэ вернулась, но это не принесло облегчения ни ей, ни ему. Вечер прошел напряженно. Всякий раз, когда Вардан обращался к жене, она отвечала ему дрожащим от ожесточения и горя голосом. Каринэ молча шила, не поднимая головы. После разговора с Анахитой она не знала, кого осуждать, а кого жалеть.

После того как Гаянэ бросила в лицо Асмик злые, истерические обвинения и убежала, последняя села на крыльцо и закрыла лицо руками.

Молодая женщина не заметила, как рядом остановилась Хуриг и тихо промолвила:

— Я все слышала, госпожа. Это правда?

Асмик отняла руки от лица, и Хуриг увидела сжатые губы, огромные остановившиеся глаза. Тоскливый взгляд. Это было лицо Сусанны, Сусанны Агбалян.

— Да. Правда. Я опять жду ребенка.

Преодолев свои чувства, старая служанка села рядом и принялась гладить девушку по голове.

— Почему это случилось?

— Он давно этого хотел, а я была ему обязана, — просто сказала Асмик и добавила: — Я слишком беспомощна и безвольна.

— Нет, — возразила Хуриг, — вы постоянно переступали черту, на что решится не каждый. Переступали, руководствуясь только своими чувствами. Плохо лишь то, — она тяжко вздохнула, — что ваши дети никогда не будут носить достойного имени и не займут места в вашем роду.

— Мой род умер.

— Да, у вашего отца не было братьев, но стоит надеяться, что Григор Манавазян и его дети живы.

— Это не имеет значения. Они в Византии. Они сразу сдались и уехали. Только моя мать осталась, потому что была сильной.

— Да, госпожа Сусанна была сильной, — сказала Хуриг. — Настоящая армянская женщина, честная, любящая и гордая.

Слова старой служанки ужалили Асмик в самое сердце, и она ответила:

— Я не такая.

— Вы — нежный белый цветок, растоптанный жестокой судьбой. Цветок, вырванный из привычной почвы и брошенный на голые камни. Госпожа Сусанна успела выйти замуж, родить семерых детей, у нее был опыт и жизни, и стойкости. И все же, — неожиданно добавила Хуриг, — она сдалась, сдалась тогда, когда наступил роковой момент, когда она… ни за что не должна была сдаваться!

— Она не знала, как жить дальше, и теперь я тоже этого не знаю, — прошептала Асмик.

Зато Гаянэ хорошо знала, как нужно действовать. Она не стала ждать, пока по Луйсу расползутся сплетни, и сама поведала односельчанкам о том, что случилось в ее семье, а также пожаловалась отцу Саркису. Подкараулила Манука, дядю своего мужа, и рассказала ему о недостойном поведении Вардана.

Манук относился к племяннику с уважением, несмотря на то, что в свое время пятнадцатилетний Вардан решительно отстранил его от управления хозяйством покойного брата.

Выслушав сбивчивую исповедь Гаянэ, Манук ответил:

— Не стану скрывать, я был против того, чтобы мой племянник женился на тебе, ибо муж и жена должны быть сделаны из одного теста, только тогда у них будет лад. Однако если Вардан что-то задумал, его невозможно сбить с толку. Думаю, у него были веские причины взять в жены именно тебя. А потом он вдруг переметнулся к другой женщине. Сдается, это произошло не случайно. Достаточно вспомнить, как он вызвался быть крестным отцом ребенка, которого та родила от араба. И чего ты от меня хочешь? Он не послушался меня прежде, не станет слушать и на этот раз.

Уязвленная, раскрасневшаяся, плачущая злыми слезами женщина быстро проговорила:

— Я хочу, чтобы община Луйса приняла решение прогнать эту женщину из селения! Пусть возвращается в свой Исфахан!

Манук задумчиво потер подбородок.

— Нельзя сказать, что она живет в селении.

— Зато приходит сюда, чтобы пакостить!

— Полагаю, мой племянник сам ее навещал.

— И она его принимала! Порядочные женщины так себя не ведут.

Мужчина пожал плечами.

— Ей не позавидуешь. Я не берусь ее судить и не пытаюсь понять. Сначала история с мусульманами, потом странная гибель ее матери, теперь — связь с Варданом. Ходили слухи, что арабы взяли ее силой… Если это так, то мы были несправедливы по отношению к ней. Все, кроме моего племянника.

Гаянэ расхохоталась.

— О да! Они увезли ее силой, она умудрилась бежать и вернулась в селение целехонькой! Ни порванной одежды, ни синяков, ни горьких слез!

— Я не знаю, что тебе ответить, — сказал Манук. — Однако если он задумает бросить тебя и ребенка, я выступлю на твоей стороне. А что говорит Каринэ?

Гаянэ поджала губы и промолчала. Впервые в жизни она была сердита на свою свекровь. Та не поддерживала невестку; в ответ на ее жалобы только отмалчивалась. Иногда молодой женщине чудилось, будто Каринэ находится на стороне любовницы своего сына.

Между тем усилия Гаянэ принесли свои плоды. Когда спустя неделю Асмик подошла к церкви, женщины стали бросать в нее камнями и выкрикивать оскорбительные слова. Девушка в ужасе обратилась в бегство. Еще через несколько дней подстрекаемые женами мужчины созвали сельский сход, где в числе всего прочего повелели Вардану не встречаться с Асмик, ибо в противном случае она будет изгнана из Луйса. Молодой человек в гневе накричал на них, после чего покинул сход. Вардан понимал, в чем его обвиняют. Кое-кто из жителей селения сам был не без греха, однако никто из них ни разу не сталкивался со столь беззастенчивым, безумным, неприкрытым проявлением страсти.

Гаянэ, похоже, была довольна. А Каринэ, когда сын, улучив минуту, подошел к ней и в отчаянии прошептал: «Кто же теперь поможет Асмик?!», произнесла с уверенностью и сочувствием:

— Не волнуйся. Я помогу. В конце концов, у нее родится мой внук или внучка.

Кажется, впервые в жизни Вардан выглядел по-настоящему растерянным и беспомощным. Прежде ее сын не признавал поражений, как никогда не давал пустых обещаний и не отводил взгляда при виде опасности или правды, которая разрывала сердце на части.

Вардан нашел возможность увидеться с Асмик, когда земля только оделась тонким, быстро тающим покровом снега, таким же призрачным и прозрачным, как облака, что окутывали вершины гор.

Он взял ее лицо в ладони и произнес со всей горечью и нежностью, что скопились в его душе за минувшие дни:

— Почему ты мне не сказала?

Она казалась удивленной.

— Зачем?

— Разве не я явился причиной твоих страданий? Разве это не мой ребенок?!

Асмик едва заметно усмехнулась, чем напомнила ему Сусанну.

— Почему ты не говоришь, что именно я во всем виновата?

Вардан бережно обнял ее и привлек к себе.

— Потому что это не так.

Девушка отрешенно смотрела вдаль. Внезапно Вардану стало страшно. Каково ей жить, презираемой всеми, лишенной надежды на будущее!

— Я никогда тебя не оставлю.

— У тебя уже есть жена и ребенок.

— Я всегда хотел, чтобы моей женой была ты. И ты это знаешь.

Асмик не ответила, и тогда Вардан промолвил, снедаемый ревностью и досадой:

— Неужели ты все еще помнишь того человека и жалеешь о нем? Ведь он мусульманин, для которого женщина — просто удобная вещь, существо без души!

— Я о нем не думаю, — промолвила девушка, но по ее тону и взгляду Вардан понял, что она лжет.

Он украл у нее возможность встретиться с арабом, подменил ту «неправильную» и неправедную, но настоящую жизнь, какую она втайне желала изведать, другой, призрачной, той, о которой мечтал он сам. И, кажется, сделал только хуже. Она будет вынуждена остаться здесь и жить, ненавидимая и презираемая всеми, и ее дети — в том числе и его ребенок! — никогда не обретут законное имя.

— Прости меня! — искренне произнес он.

— За что?

— За мою любовь к тебе!

— Любовь, Вардан, — задумчиво промолвила Асмик, — то единственное на свете, что не требует ни прощения, ни раскаяния.

 

Глава 2

Исфахан был красив и полон чудес, но за те годы, что Камрану довелось в нем провести, город так и не стал для него своим, может быть, оттого что стоял в окружении гор, которые напоминали ему о том, что он живет на чужбине. А еще — из-за безраздельного чувства утраты, что по сей день терзала его душу.

Об этой боли знал только один человек; то был его приятель, молодой хаким Фарид ибн Али, подобно многим соотечественникам отправившийся в Персию на поиски счастья.

— Ничто не вечно — ни чувства, ни молодость, Камран, — говорил Фарид, стараясь утешить приятеля. — Рано или поздно твою бы любовь поглотило и стерло время.

Они сидели на каменной террасе дома, в котором жил Камран; солнечный свет играл, взбираясь по стенам, тускло мерцал под потолком. Молодой человек долго не шевелился и не отвечал; он сидел, прижав кулаки к подбородку, и смотрел в одну точку. Наконец промолвил:

— Прошло восемь лет, но я не могу ее забыть.

— Это всего лишь женщина, к тому же не мусульманка, — испытывая неловкость, произнес Фарид.

— Мне кажется, истинное чувство не знает ни веры, ни происхождения, ни других преград. В нашем случае это было именно так. Она нарушила все, что могла нарушить, и со мной произошло то же самое.

— И все-таки она сбежала от тебя, — осторожно напомнил приятель.

— Она испугалась за мать. За свою веру и душу. Да, христианки подчиняются мужчинам, но не так, как наши женщины. Они другие, они пропитаны гордостью, словно факел — смолой. Жизнь на чужбине, среди людей иной веры требует от них неженского мужества и стойкости.

— Она была такой?

По телу Камрана пробежала судорожная дрожь. Прежде его глаза были черны как уголь, но теперь в них зажегся живой, горячий свет, свет счастливых воспоминаний, неугасимой любви.

— Жасмин была похожа на огонь, вспыхнувший в безбрежном мраке, на травинку среди пустыни. Она напоминала хрупкий белый цветок. — И тихо добавил: — Мне бесконечно жаль, что я его сломал. Я думал, мы будем счастливы.

— Разве ты поспешил бы овладеть этой девушкой, если б она была нашей веры?

— Не знаю. — Взгляд Камрана был полон муки. — В такие минуты не думаешь о вере, о будущем, вообще ни о чем, кроме… любви. Это как помрачение рассудка, как болезнь…

Фарид пожал плечами. При всем желании он не мог найти лекарство от недуга, которым страдал приятель.

— Быть может, тебе нужно вернуться в Багдад?

Камран замер. О, Багдад, мудрый покой Востока, с его властной роскошью, пронзительной нищетой и кричащей суетой! Запах кофе, дымок кальяна, тревожащий душу ветер пустыни, узоры ковров и тонкогорлых медных кувшинов, многотысячная, похожая на яркую мозаику толпа на рыночной площади — ароматы и видения прошлой жизни.

Спустя мгновение его мысли вернулись к Асмик.

— Я остаюсь в Исфахане именно потому, что только здесь я чувствую себя связанным с ней невидимой тоненькой ниточкой. Если я уеду из Персии, эта связь окончательно оборвется.

— Ты искал ее?

— Повсюду. И напрасно. Иногда я думаю, жива ли она…

— Почему она уехала из того селения?

— Мир Жасмин рухнул, и она не знала, в ком и в чем искать опору. Она бросилась в пучину любви, потому что увидела в ней тот свет, который потеряла. А потом испугалась и решила вернуться к матери, а та покончила с собой. Тогда Жасмин меня возненавидела. Наверное, ей казалось, что, уговаривая ее бежать, я думал только о себе. Должно быть, она думала, что я не способен пойти ради любви на такие жертвы, какие осмелилась принести она.

— Прости, — Фарид дотронулся до его руки, — но то, о чем ты говоришь, противоречит нашему воспитанию и обычаям! Нельзя становиться рабом своих чувств, тем более чувств к женщине. Да, мы знаем им цену, воспеваем их красоту, наслаждаемся их ласками, но они никогда не станут равными нам.

— Мой отец тоже так считал. Я видел это по его отношению к моей матери и к другим женам. А мне всегда казалось, что существует много других способов возвыситься, не унижая тех, кто слабее. Когда однажды мой отец стал таскать мать за волосы и пинать ее, я вцепился в его руку, закричал и заплакал. Тогда он ударил меня по лицу и сказал, что я не мужчина, если веду себя подобным образом. Вспоминая об этом, я думаю: когда человек не может справиться со своим сердцем, это не преступление. Гораздо хуже, когда сердца просто нет.

Освобожденные от туманного покрова вершины гор возвышались друг над другом, а небо над ними было чистым и светлым. Запрокинув голову, Тигран вглядывался вдаль, туда, где вились едва заметные тропы и ослепительно сияли пятна вечных снегов. Мальчик любил край, в котором родился, и вместе с тем его не покидало чувство, что его настоящая родина находится не здесь, что он забрел сюда случайно и когда-нибудь навсегда покинет эти места.

Отчасти в том была виновата мать. Тигран рано узнал, что он происходит из знатного рода, хотя этому не было никаких подтверждений. Разве что их обособленное положение; но оно, догадывался мальчик, скорее свидетельствовало о презрении, чем об уважении жителей Луйса к его матери, сестре и к нему самому.

Они жили одни, совсем одни. Прежде с ними была Хуриг, но она умерла несколько лет назад, и Тигран плохо ее помнил. Иногда к ним приходила тетушка Каринэ, изредка — крестный, дядя Вардан. Они приносили подарки Тиграну и его младшей сестре Сусанне; при этом мало разговаривали с мальчиком и смотрели на него изучающе, настороженно, но Тигран не огорчался.

Главное, чтобы мать как можно реже впадала в то состояние, в каком пребывала сегодня. В такие дни мальчик убегал в горы и блуждал там, пока от голода не начинало сводить живот или пока красный шар солнца не касался своим краем далекого каменного хребта.

Изредка, когда Тигран возвращался обратно, мать уже хлопотала над приготовлением нехитрой еды и, увидев сына, привлекала его к себе, гладила по голове, и тогда он чувствовал ее любовь и скрытую вину. Но чаще она продолжала сидеть, как сидела, — неподвижная, отсутствующая, поразительно чужая. Ничто не могло вывести ее из этого состояния: ни хныканье Сусанны, ни уговоры, ни мольбы, ни даже гнев Тиграна. Наверное, начнись в эту пору землетрясение, она не обратила бы на него никакого внимания!

Мальчику чудилось, будто некий чародей околдовывает мать, похищает ее душу и на время уносит в свои неведомые чертоги, оставляя на виду пустую, холодную оболочку.

О чем она думала в эти минуты? Воскрешала ли в памяти прошлую жизнь, большой город с его рынками, площадями, город, в котором Тигран никогда не бывал? Отца, в честь которого он, Тигран, получил свое имя?

Но о его отце мать никогда не рассказывала. Ей не нравилось, когда мальчик пытался вызвать ее на откровенность; чувствуя это, не по возрасту серьезный и смышленый Тигран предпочитал молчать. Он любил свою сестру, но понимал, что мать относится к ним по-разному. Ее отношение к нему было куда сложнее, чем к Сусанне. Дочь она просто любила, тогда как сын порой вызывал в ней некие противоречивые чувства: наряду с любовью Асмик ощущала что-то похожее на раскаяние и досаду.

Она никогда не была щедрой ни на ласку, ни на разговоры, и временами Тиграну казалось, что он совсем ее не знает.

Задумавшись, мальчик не заметил, как отошел на большое расстояние от дома; так далеко он обычно не заходил. Мать запрещала Тиграну приближаться к селению. Она рассказывала детям о Боге и заставляла молиться, но не водила их в церковь. Все, что нужно для жизни, им привозил работник дяди Вардана.

Мальчик собирался повернуть назад, как вдруг увидел незнакомую девочку с корзинкой в руках, которая с любопытством смотрела на него из-за деревьев. На вид она была младше Тиграна, но старше Сусанны.

Опасаясь, что незнакомка убежит, мальчик быстро окликнул ее:

— Эй, ты кто? Что стоишь там? Выходи!

Вопреки ожиданиям она вышла ему навстречу.

Девочка была хорошенькая — пушистые вьющиеся волосы, большие черные глаза — и разодета, как картинка. Ее платье было расшито золотыми нитками и отделано яркой тесьмой, шею обвивало монисто, а на голове красовалась украшенная цветными бусинами шапочка.

— А ты кто? — смело спросила она.

Мальчик невольно смутился.

— Меня зовут Тигран. Я живу с мамой и сестрой вон там! — Он обернулся и показал рукой.

Девочка шумно вздохнула; ее глаза заблестели так, будто она прикоснулась к какой-то запретной тайне.

— Так ты тот, кого зовут арабчонком? — наивно поинтересовалась она.

— О чем ты? — настороженно произнес Тигран, чувствуя, как грудь холодеет, а лицо, напротив, заливает предательская краска.

— Моя мама говорила, что твою мать побили камнями, потому что она плохо себя вела с мужчинами, и запретили ей появляться в селении, — назидательно проговорила девочка, явно подражая взрослым и повторяя их слова.

— Почему ты говоришь, что она плохо себя вела? — прошептал Тигран.

— Потому что она принесла тебя и твою сестру в подоле.

— Что значит «принесла в подоле»?

Девочка задумалась, потом нашлась:

— То, что у тебя нет отца!

Тигран попятился, а потом побежал прочь, спотыкаясь о камни, ломая кустарник. Он не сразу понял, почему не видит дороги. Слезы были такими бурными и обильными, что он испугался, что никогда не сможет их остановить. Слова незнакомой девочки жгли сердце Тиграна так, будто она внезапно засунула ему за пазуху горсть горячих углей.

Плохо вела с мужчинами? Что это могло означать? Тигран никогда не видел возле матери никаких мужчин, разве что дядю Вардана, да и тогда они всего лишь разговаривали; к тому же мальчику казалось, что мать делает это неохотно и радуется, когда дядя Вардан уходит домой.

В материнской постели спала Сусанна, а он — отдельно, хотя Тигран не отказался бы, если б мать лишний раз прижала его к себе и погладила по голове.

Незнакомая девочка была права: причина всех их бед в том, что у него нет отца. Она живет в Луйсе и наверняка слышала это от взрослых.

Когда Тигран вернулся домой, мать заканчивала печь лепешки. Она была не слишком хорошей хозяйкой, стряпня тетушки Каринэ была куда вкуснее, но для мальчика это не имело значения.

Когда Асмик повернулась и увидела сына, ее губы тронула радостная улыбка.

— Где ты был? Я начала волноваться.

— Гулял, — пробормотал Тигран, стараясь не выдать своего настроения.

Едва ли не впервые в жизни он был по-настоящему уязвлен, даже зол. В нем вдруг проснулся маленький мужчина, пробудилось желание узнать все сразу и до конца. Нужно было только решиться, но это оказалось самым сложным.

Асмик рассеянно кивнула. Ничто не напоминало в ней ту наивную юную девушку, которая приехала в эти края вместе с матерью восемь лет назад. Теперь это была уставшая от жизни, но еще не сломленная ею женщина, внешне удивительно похожая на покойную Сусанну.

После того как Асмик запретили появляться в селении, она провела между собой и другими людьми резкую черту. Молодая женщина не винила тех, кто ее осуждал. С их точки зрения, все, что она сделала в своей жизни, было неправильно, бесчестно, преступно. Иногда Асмик мысленно возвращалась к точке отсчета своей судьбы, к тому моменту, когда она впервые узнала, какой страшной может быть жизнь, и размышляла о том, могло ли все сложиться иначе.

Хуриг отнесла Сусанну в церковь, чтобы окрестить девочку, а крестным отцом стал работник Вардана. Сама Асмик не смела появляться в селении и не пускала туда детей. Теперь, когда старая служанка умерла, их навещала Каринэ, и Асмик всякий раз говорила женщине, чтобы она больше не приходила. Ей не хотелось причинять горе семье Вардана. Его дочь Аревик была немногим младше Тиграна, а не так давно Гаянэ родила сына.

Асмик часто думала о будущем своих детей. Что их ждет? Сама того не желая, она подарила им жизнь, но отняла все остальное.

— Мама, я хочу с тобой поговорить. Я должен знать, кто мой отец! — Голос ребенка звенел от волнения.

Асмик вздрогнула и посмотрела на Тиграна. Он был похож на Камрана, и было нечто странное в том, что она видела в мальчике черты того, кто никогда не узнает о своем сыне.

— Я много рассказывала тебе о Тигране Агбаляне.

Услышав это, мальчик не по-детски твердо сжал губы, и его темные глаза угрожающе сверкнули.

— Тигран Агбалян — мой дед, а я спрашиваю об отце. Это дядя Вардан?

Асмик побледнела.

— Ты знаешь, что нет. Дядя Вардан — твой крестный.

— Тогда кто? — Мальчик не сводил с матери пристального, осуждающего взгляда. — Почему мы не ходим в церковь, отчего нас все сторонятся, от кого мы прячемся? Если мы принадлежим к знатному роду, почему мы так бедны, отчего все эти люди нас презирают? Что ты такого сделала?

Неожиданно наступившую тишину разорвал звук пощечины. Тигран отшатнулся и схватился за щеку. В следующую секунду Асмик закрыла лицо руками.

Мальчик видел, как меж тонких, дрожащих пальцев матери текут слезы. Первым порывом было броситься ей на шею, но Тигран сдержался. Он не понимал, за что его ударили, зато хорошо чувствовал, что прикоснулся к запретной и страшной правде.

Он повернулся и выбежал из дома с твердым намерением не возвращаться обратно.

Сусанна играла во дворе. К счастью, она ничего не слышала. Сестра Тиграна была великой выдумщицей и ничуть не страдала от отсутствия игрушек. Палочки, камушки, перья — все шло в ход. Впрочем, однажды тетушка Каринэ принесла внучке сделанную из шерстяных ниток куклу, в другой раз — искусно вырезанную из дерева собачку, и девочка была в восторге от подарков.

Увидев брата, Сусанна окликнула его, но Тигран сделал вид, что не слышит, и убежал в лес.

Лес тихо вздыхал и шелестел, готовый укрыть любого, кто в этом нуждался. Тигран был уверен в том, что здесь его никто не найдет, что тут он сможет спрятаться от всего… кроме своих мыслей.

Мальчик долго блуждал по лесу, пока сквозь шум листвы до него не донеслись посторонние звуки. Они шли со стороны тропы, которая вела к Луйсу, — очевидно, по ней двигались какие-то люди. Тигран решил посмотреть, кто это, и начал осторожно пробираться к тропинке. Возможно, то были местные жители, которые откуда-то возвращались, а быть может, чужаки.

Он долго перебегал от дерева к дереву, от камня к камню, пока не увидел пришельцев. Это были необычно одетые люди верхом на лошадях и ослах. Их речь была непонятной, оружие — грозным и странным.

Тигран сразу понял, что должен предупредить жителей Луйса. И в первую очередь — свою мать.

Когда мальчик вбежал в дом, он уже позабыл о своей обиде. Асмик все еще сидела возле очага. Ее зрачки были расширены, взгляд неподвижен, а руки прижаты к сердцу. На лице застыло выражение раскаяния, вины и боли.

Когда на пороге появился Тигран, она вскочила, бросилась к нему и судорожно привлекла к себе. Женщина не успела ничего сказать, мальчик заговорил первым.

— Мама, там чужие люди! — запыхавшись, произнес он. — По-моему, те самые мусульмане, которых все боятся! Они едут сюда!

Асмик глубоко вздохнула. Внезапно у нее возникло ощущение, что пройдет несколько мгновений и все горести, печали и мрак этих лет смоет радостный светлый дождь. Она не могла ошибиться, потому что слишком долго ждала, так долго, что почти перестала надеяться.

— Где они, где?

— На тропе. Скоро они будут у того места, откуда можно свернуть к нашему дому.

— Подожди меня здесь, сынок! Присмотри за сестрой! — быстро произнесла она, легким движением оправила платье, провела рукой по волосам. В этот миг мать показалась Тиграну удивительно юной, светлой, как солнечный луч. И еще она улыбалась, улыбалась возвышенной, чистой, тревожной улыбкой, как будто увидела нечто, недоступное взору остальных людей.

Асмик бежала к тропе. Она не помнила дороги, не выбирала направления, однако знала, что не заблудится. Теперь она понимала, что означает выражение «лететь как на крыльях». Ее будто нес вперед невидимый, неудержимый и сильный поток, ей чудилось, что она не касается ногами земли.

Иногда она не успевала пригнуться, и тогда ветки хлестали ее по лицу и рукам. Она не замечала ни неистового биения сердца, ни боли в боку. Асмик казалось, что она всем своим существом чувствует приближение Камрана.

Да, ей придется рассказать ему про Сусанну, попытаться объяснить, почему она отдалась другому мужчине, но… После того как она изведала, что такое преграда длиной в восемь лет, невидимая стена, каждый кирпич которой был омыт слезами ее души, все остальные препятствия казались незначительными.

Асмик вылетела на тропу и остановилась как вкопанная. Она была настолько уверена в том, что встретит Камрана, что страшно растерялась, когда внезапно увидела перед собой чужие лица.

Всадники были удивлены не меньше. Человек, возглавлявший караван, резко осадил коня и разглядывал молодую женщину, хищно прищурившись. В его обветренном, прокаленном солнцем, поразительно нездешнем лице сквозила жестокость. Араб повернулся и что-то сказал своим товарищам.

Получив ответ, вновь посмотрел на Асмик и спросил:

— Кого ищешь, красавица?

Молодая женщина чувствовала опасность, но все еще не могла расстаться с надеждой.

— Вы знаете человека по имени Камран?

Мужчина усмехнулся.

— Отчего же не знать? Он едет в хвосте каравана!

Асмик бросилась вперед, и тут же сильные руки схватили ее за плечи, и она не успела ахнуть, как оказалась переброшенной поперек седла.

Молодая женщина попыталась вырваться, но всадник уже вязал ее тело и руки веревкой, которую передал один из его товарищей. Жесткая ладонь зажала ей рот, заглушив отчаянный крик.

Посовещавшись, мужчины закутали ее в покрывало, так что она стала похожа на обернутый тряпьем тюк. Асмик показалась им очень красивой. За такую — если продать ее тайком — можно выручить немало денег!

Арабы стремились как можно скорее покинуть горную местность. Их пугал вид залитых льдом, покрытых вечными снегами вершин, которые возвышались над головой. Там, наверху, не было жизни, там властвовала холодная и равнодушная смерть. Едва ли этот мир был страшнее столь же бездушного и жестокого мира пустыни, но он был слишком непривычен и незнаком.

Тропинка становилась все круче. То справа, то слева от нее открывались обрывы. Животные вели себя беспокойно, натягивали поводья, не слушались, шарахались от края тропы.

Наконец арабы решили сделать привал. Развьючили лошадей и ослов. Сняли с седла Асмик и развязали ее.

Молодая женщина не сразу смогла сесть. Ее бледное лицо покрывала испарина, ноги подламывались, пальцы дрожали.

Она опустила голову, и растрепавшиеся волосы скрыли ее лицо. Человек, возглавлявший караван, подошел, наклонился, взял молодую женщину за подбородок и резким движением заставил Асмик посмотреть ему в глаза.

В ее взоре были тяжесть свинца, темнота ночи и ярость бури. В следующую секунду молодая женщина плюнула похитителю в лицо. Араб сжал челюсти и занес руку для удара.

В этот миг случилось нечто невероятное. Земля зашаталась под ногами, люди повалились друг на друга, кони пронзительно заржали, ослы заревели, изо всех сил прижимаясь к камням.

Часть тюков, сложенных на краю тропы, попадала в пропасть. Людей и животных охватила паника. С гор подул порывистый ветер, он бесновался и свистел меж камней; небо заслонили облака, похожие на грязную растрепанную вату. Сверху доносился зловещий звук летящих вниз, дробящихся на уступах ледяных глыб.

Асмик в испуге упала на тропу. Потом вскочила и побежала туда, где остались ее дети, перепрыгивая через неведомо почему образовавшиеся в земле трещины, уклоняясь от падавших сверху камней и осколков льда.

 

Глава 3

Тигран долго ждал мать. Ждал до тех пор, пока погода не начала портиться. Темные тучи едва не касались крыши дома, а где-то вдали так грохотало, будто неслись боевые колесницы. Листва выглядела пронзительно-зеленой на фоне потемневшего неба.

Сначала мальчик решил, что надвигается гроза, но после понял, что все намного серьезнее. Он позвал сестру в дом, велел ей никуда не отлучаться, а сам пошел к тому месту, где недавно встретил чужаков. Там никого не было; вместе с тем Тигран заметил, что тропа присыпана множеством мелких и крупных камней.

Мальчик с детства знал, что камень вовсе не мертв, что он способен двигаться, разрастаться и поглощать жизненное пространство. Способен отнимать и отдавать тепло. Что он может убить.

Пронзенный чувством одиночества и опасности, ребенок повернулся и побежал назад.

Сусанна сидела в доме и плакала, размазывая слезы по грязному личику. Тигран не привык проявлять нежность, но сейчас обнял сестренку и крепко прижал к себе.

Внезапно дом показался мальчику неприветливым, чужим.

— Пойдем отсюда, — пробормотал он и потянул сестру за руку.

Девочка доверчиво последовала за братом.

Будь Тигран старше, он, возможно, собрал бы какие-то вещи и взял еду, но мальчик не подумал об этом. К тому же мать запретила ему приближаться к Луйсу и он не привык общаться с жителями селения. Поэтому парнишка побежал не к людям, а устремился в горы.

Тигран знал небольшую пещерку в получасе ходьбы от дома: когда-то ему довелось укрыться там от непогоды.

То, что творилось вокруг, было трудно назвать непогодой, это было стихийное бедствие. Сначала раздались громовые раскаты, потом над горами пронесся гигантский вихрь. По небу поплыла туча каменной пыли, со склонов гор полились потоки грязи и воды. Но самым страшным было не это. От землетрясения в почве образовались глубокие трещины; казалось, скалы двигаются, теснятся, наползают друг на друга.

Сусанна в ужасе звала мать. Тигран стиснул зубы и молчал. Каким-то чудом детям удалось добраться до пещерки и юркнуть внутрь. Тут же земля вновь задрожала и сверху повалились камни.

Тигран с трудом перевел дыхание. На мгновение ему почудилось, что они с сестрой в безопасности. Сейчас он не думал о том, как они будут выбираться отсюда.

Тигран заметил, что Сусанна смотрит так, будто ничего не видит. Девочка вглядывалась в свою собственную страшную пустоту, пустоту одиночества и страха.

— Где мама? — прошептала она.

— Она вернется, — твердо произнес мальчик. — Нам придется немного потерпеть.

В это время в селении творилось нечто невообразимое. Когда налетели первые бешеные порывы ветра, поднявшийся с земли вихрь затмил солнце, а с гор послышался необычный звук — будто там, вдали, в небесах, перекатывались тяжелые валы, — люди высыпали на улицу. Они не старались спасти имущество, поскольку знали, как опасно в такие минуты оставаться в домах.

Никто не мог предположить, в каком месте разверзнется земля и что она поглотит. Оставалось уповать на Бога; потому большинство жителей Луйса устремились к церкви. Среди них были Вардан, Каринэ, Гаянэ и Аревик. Гаянэ держала на руках трехмесячного сына. Они бежали, и бешеный ветер несся им навстречу, рассекая воздух, осыпая пощечинами, сбивая с ног.

Воздух был тяжелый и душный, голова раскалывалась от боли, у людей сжимало виски, их бросало в пот при каждом движении. Каринэ то и дело хваталась рукой за грудь, волосы Гаянэ растрепались, платок сбился, трепыхаясь на спине.

Хотя отец Саркис был напуган не меньше других, он с готовностью распахнул двери церкви и стал громко созывать людей. Священник зажег свечи и молился, не сводя глаз с распятия. Некоторые прихожане последовали его примеру, другие молча попадали на колени.

Внезапно стены церкви зашатались. По толпе пронесся унылый, испуганный стон. Дети в ужасе цеплялись за взрослых и жалобно плакали. Строение дрожало и колебалось. Казалось, камень трепещет под невидимыми ударами стихии.

Вардан перекрестился и посмотрел наверх. Он думал не о себе, не о своей семье, которая могла погибнуть в любую минуту, а об Асмик. Где она, что с ней и ее детьми?!

— Господь нас не оставит! — шептала стоящая рядом Гаянэ, а Каринэ молча крестилась.

Даже когда толчки прекратились, люди долго не решались выйти из церкви, а потом потекли по улице беспорядочной толпой. Многие причитали и плакали, страшась увидеть то, во что стихия превратила плоды их многолетних трудов.

Землетрясение сильно разрушило, но не уничтожило селение. Некоторые дома пострадали больше, иные — в том числе и дом Вардана — меньше. Жилье Асмик и ее детей превратилось в груду камней. То же самое произошло с домом Анахиты. Никто не знал, предвидела ли гадалка свое будущее, но она не покинула жилище, и собственный дом стал ее могилой.

Землетрясение пронеслось чудовищным вихрем, проложив дорогу смерти. Многие жители селения потеряли своих близких. Стихия поломала сады, завалила камнями обработанные земли. В почве образовались глубокие трещины. Некоторые люди утверждали, что от землетрясения передвинулись скалы.

По прошествии трех дней жители Луйса решили, что больше толчки не повторятся, и стали возвращаться к прежней жизни.

Все эти дни Вардан не находил себе места. Он впадал в отчаяние при мысли о том, какая участь могла постичь его возлюбленную. Предчувствуя самое худшее, мужчина улучил момент и бросился к дому Асмик.

Кругом царила мертвая тишина, нарушаемая разве что стуком его башмаков. Повсюду валялись поломанные, вывороченные с корнем деревья; земля выглядела истоптанной, истерзанной, искалеченной. Порой Вардан останавливался, молча молился и осенял себя крестным знамением. Он представлял, что почувствует, если увидит на месте дома Асмик руины, и понимал, что никогда себя не простит.

После того как Асмик изгнали из селения и фактически отлучили от Церкви, она наотрез отказалась поддерживать с ним прежние отношения, говоря, что это было ошибкой и не принесло ни ей, ни ему ничего, кроме досады и боли. Вардан знал: у нее есть причины его обвинять. Что помешало ему оставить семью и уйти куда глаза глядят с женщиной, которую он любил больше жизни? Сейчас Вардану казалось, что если б он по-настоящему этого захотел, то сумел бы уговорить Асмик бежать из Луйса.

Да, отец завещал ему заботиться о земле и семье, свято помнить, что такое порядочность, честь и долг, но отец не представлял, что на свете существует любовь, способная расшатать все твердыни, сжечь все мосты.

«Господи, сделай так, чтобы они были живы!» — шептал Вардан, приближаясь к дому молодой женщины. Его волновала не только судьба Асмик, но и судьба дочери, несчастной малышки, к которой он волей судьбы не мог относиться так, как относился к законной дочери Аревик.

На округе лежала печать странного, колдовского оцепенения. Вардану чудилось, будто он ощущает присутствие смерти. На месте дома, в котором жила Асмик и ее дети, он увидел гору камней, дерева, земли. Вардан сжал кулаки, его трясло так, что зуб на зуб не попадал. Неужели они лежат под камнями, искалеченные и бездыханные?!

Вардан понимал, что не сможет в одиночку, голыми руками разобрать завал. Молодой человек беспомощно оглянулся. Бог спас его самого и его семью, но при этом отнял самое дорогое — его первую и единственную любовь!

Горе навалилось на него, взяло в плен, сдавило в невидимых тисках. В памяти оживало прошлое, его оттенки и звуки, мысли и чувства. Вардан вспоминал редкую улыбку Асмик, неизбывную печаль в ее больших глазах. Вспоминал, как она ему отдавалась. Иногда молодая женщина делала это нехотя, повинуясь его желанию, но порой он чувствовал ее страсть и тогда словно улетал на небеса.

Нервы Вардана были натянуты, как струна, поэтому, внезапно услышав детский плач, он содрогнулся всем телом. Молодой человек резко оглянулся и увидел детей Асмик: Тигран стоял в тени деревьев и крепко держал за руку Сусанну, которая плакала навзрыд.

В два прыжка преодолев расстояние, отделявшее его от детей, Вардан сгреб в охапку свою дочь и крепко прижал к себе.

— Вы живы!

Мальчик хмуро смотрел на него снизу вверх.

— А где ваша мама? — спросил у него Вардан.

Тигран прикусил губу. Он не знал, говорить ли о том, что мать побежала навстречу арабам, и, подумав, решил, что не стоит.

— Она ушла перед тем, как… это началось.

— Куда?

— Не знаю.

— А вы?

— Мы убежали в горы и спрятались в пещере. Когда все закончилось, долго не могли выбраться, потому что вход завалило камнями.

Вардан обратил внимание на то, что руки мальчика были покрыты синяками и ободраны до крови. Похоже, Тиграну пришлось приложить немало усилий, чтобы освободить путь. Но где же Асмик?! Куда она пошла? Если землетрясение застало ее в горах, она могла провалиться в трещину или угодить под камнепад!

— Вы пойдете со мной.

— Куда? — настороженно спросил Тигран.

— В Луйс. Ко мне домой.

— Нет, — мальчик замотал головой, — мы дождемся маму.

— Когда Асмик вернется, — мягко произнес Вардан, — она станет искать вас в Луйсе. Скоро наступит ночь, и вам надо где-то спать, к тому же вы наверняка голодны.

— Мама говорила, что нам нельзя появляться в селении.

— Со мной — можно.

Вардан нес Сусанну на руках. Девочка почти успокоилась, лишь время от времени тихонько всхлипывала. Тигран молча шел рядом по искромсанной и изрытой дороге.

Молодой человек думал о том, что скажет жена, когда он явится домой вместе с детьми Асмик. Гаянэ, как и всем им, пришлось пережить слишком много. Несколько часов она находилась на волосок от смерти и страшно переживала за Аревик и Сурена.

Жители Луйса не обращали внимания на Вардана и детей; в эти дни все были заняты нелегкой работой. Многие люди оказались на грани выживания. Некоторые семьи потеряли родных и близких. Отец Саркис отслужил панихиду по всем погибшим и призвал прихожан поделиться с соседями кто чем может, а также помочь друг другу восстановить дома и разобрать завалы.

Вардан вошел во двор, не чуя под собой ног. Поставил Сусанну на землю и с трудом перевел дыхание.

Навстречу выбежала жена и принялась что-то говорить, но потом осеклась и уставилась на детей.

— Что это? — Ее голос дрогнул. — Чьи это дети?

— Это дети Асмик.

Гаянэ отшатнулась. На лице женщины застыло выражение отчаяния, боли и глубокой обиды.

— Зачем ты их привел?

— Их дом разрушен. Им негде жить. Они остались одни.

— А где она?

Вардан тяжело вздохнул.

— Не знаю.

Гаянэ смотрела на маленькую Сусанну. Разумеется, она знала о том, что Асмик родила ребенка от ее мужа, но никогда не видела девочку. Волнистые, как у Вардана, волосы. Большие печальные материнские глаза. Усталое измазанное личико, худенькие ручки и ножки.

Рядом стоял «арабчонок». Мальчик держался настороженно и смотрел на взрослых так, будто видел их насквозь. Он был красив, но его красота казалась нездешней; по-видимому, он больше походил на отца, чем на мать.

Зачем Вардан привел сюда этих детей? Чтобы окончательно ее унизить, чтобы сделать и без того нелегкую жизнь невыносимой?

Женщина резко повернулась и скрылась в доме. Мужчина велел детям подождать во дворе и направился следом.

Когда он вошел в дом, жена сидела на табурете и кормила грудью сына. Ее голова была опущена, но Вардан заметил, что из глаз Гаянэ капают крупные слезы.

— Пойми, я не могу их бросить, — устало произнес Вардан. — Они никому не нужны. Неужели ты хочешь, чтобы они погибли?

Гаянэ подняла глаза, и в ее взгляде сверкнула злоба.

— Я? Я ничего не хочу! О чем думала их мать, когда производила их на свет? О том, что о них позаботится та, у которой она пыталась отобрать мужа?!

— Не трогай Асмик. Во всем виноват я один.

— Я не хочу, чтобы ты произносил ее имя!

Вардан замолчал, а Гаянэ принялась вспоминать о том, что ей пришлось пережить по вине этой женщины. После того как она узнала о второй беременности Асмик, они с мужем долго не спали вместе, однако потом Гаянэ сдалась. Все-таки она слишком сильно любила Вардана! Вскоре она забеременела и родила сына. Разумеется, женщина знала, что ее муж помогает своей любовнице и незаконной дочери, но старалась не думать об этом.

Неужели придется допустить, чтобы дети Асмик росли рядом с ее детьми?! Маленькая Сусанна, плод измены Вардана, да еще «арабчонок», отпрыск презренного мусульманина!

Гаянэ замерла. Внезапно до нее стала доходить истина. Соперница умерла. Ее больше нет. Какое счастье! Однако она не смогла уйти, не оставив «наследства». Что за способность причинять окружающим одно только горе!

Между тем дети продолжали стоять во дворе. Сусанна вновь принялась хныкать, да и Тигран буквально валился с ног от усталости.

— Пить! — ныла девочка. — Я хочу пить.

— Терпи! — шептал ей брат.

В это время во двор вошли Каринэ и Аревик. Они ходили по селению и искали уцелевших животных: когда началось землетрясение, Вардан открыл все загоны и выпустил домашнюю живность в надежде, что она как-нибудь спасется от стихии. Вчера Каринэ уже привела домой двух коз и осла.

Увидев детей Асмик, мать Вардана всплеснула руками.

— Что вы здесь делаете?! Где ваша мать?

Тигран повторил то, что недавно говорил Вардану, и женщина сказала:

— Счастье, что вы уцелели! Почему вы стоите здесь? Идите в дом! Аревик, проводи!

Мальчик посмотрел на девочку. Он признал в ней ту незнакомку из леса, которая говорила гадости про его мать. Девочка тоже его узнала — передернув плечиками, она высокомерно поджала губы.

Тигран хотел сказать что-то резкое, но у него не осталось сил. Он выдержал слишком многое, чего не вынес бы иной взрослый. Они с Сусанной сидели в кромешной тьме и слушали, как с гор падают камни. Земля дрожала так, будто ее трясли руки сумасшедшего великана, а порой мальчику казалось, что на нее опускается гигантский молот. Когда все стихло, они с сестрой заснули, а после выяснилось, что выход завален и им не удастся выбраться!

Стиснув зубы, Тигран пытался отодвинуть камни, он разгребал руками грязь и песок и старался не поддаваться отчаянию и страху. В конце концов им с Сусанной удалось протиснуться в образовавшийся проход и вылезти наружу.

В глаза ударил солнечный свет. Да, единственным, что не изменилось, было солнце, а в остальном мир выглядел исковерканным и разрушенным. Впрочем, это не имело бы значения, если б в новом мире дети обнаружили маму. Но мамы не было. Тигран долго бродил возле разрушенного дома. Что-то подсказывало ему, что мать жива и что она далеко отсюда. Только как ее найти?!

Когда появился дядя Вардан, стало немного легче. Он отвел их к себе домой, и они долго ждали во дворе, а потом их наконец позвали в дом. Тигран и Сусанна жадно ели щедро политую топленым маслом пшеничную кашу, в которую были добавлены изюм и орехи, и пили парное молоко. Какая-то женщина плакала, глядя на них, а тетушка Каринэ пыталась ее успокоить. Незнакомая девочка смотрела неприветливо и обиженно, но Тигран старался не обращать на нее внимания.

Потом крестный отвел их с сестрой в какую-то комнату, и они заснули в мягкой и теплой постели. Тигран хотел подумать о маме, но ему было так хорошо и уютно, а глаза слипались сами собой…

Вволю наплакавшись, Гаянэ тоже уснула. Вардан тихо вышел в парадную комнату, где сидела мать. Каринэ не убирала со стола. Она сидела и думала, подперев лицо руками.

— Как ты намерен жить? — спросила она и посмотрела на сына.

— После того, как умерла Асмик? — глухо произнес Вардан. У него было каменное лицо и тяжелый, ничего не выражающий взгляд.

— Нам неизвестно, умерла ли она, — заметила женщина. — Анахита сказала: «Всем нам суждены большие испытания. Асмик достанется больше других». О мертвых так не говорят. Мертвым все равно.

Вардан поднял глаза.

— Ты веришь в эти россказни?

Каринэ усмехнулась.

— Когда-то Анахита предсказала твою судьбу. Многое сбылось. — И добавила: — Мне кажется, Асмик жива.

— Тогда где она?

Вопрос остался без ответа. Вместо этого мать сказала:

— Ты должен понять Гаянэ.

— Я понимаю. Но как быть с детьми?!

— Пусть остаются. Иначе они погибнут, а этого нельзя допустить.

— Как хорошо, что ты на моей стороне, мама! — Вардан внезапно закрыл лицо руками. — Ты не можешь представить, как я терзаюсь!

— Отчего, сынок? Ты ни в чем не виноват.

— Виноват. Я очень виноват перед Асмик. Я не рассказывал об этом даже на исповеди, я признаюсь только тебе! Араб приезжал за Асмик, это случилось в тот год, когда она родила Тиграна. Я встретил его в лесу и солгал, заявив ему, что женщина, которую он разыскивает, навсегда покинула селение. Он уехал обратно. Если б не моя ложь, он наверняка увез бы Асмик с собой, она была бы жива и, возможно… счастлива.

Признание далось нелегко. Вардан опустил голову и, свесив руки вдоль тела, чуть заметно раскачивался на стуле. Каринэ дотронулась до его плеча.

— Любой сказал бы тебе, что ты поступил правильно.

— Да. Мы дружно отняли у Асмик возможность следовать велению своего сердца.

— А как же ее мать? Почему она решила умереть? Значит, она не смогла ее простить! — желая утешить сына, Каринэ привела последний довод.

— Госпожа Сусанна погибла не из-за Асмик. Она просто сделала свой выбор.

Утром Гаянэ проснулась в другом настроении. Она уже поняла, что порой непримиримость приносит куда больше плодов, чем уступчивость, и без обиняков заявила мужу:

— Если ты решил, что я буду ставить детей этой женщины выше своих собственных, то ошибаешься. Я не допущу, чтобы сын араба занял место наследника, место, которое принадлежит моему Сурену!

Это было сказано таким гневным, решительным тоном, что Вардан опешил.

— Я вовсе не собирался делать Тиграна своим наследником. Пусть он пока поживет у нас, а там посмотрим.

— Хорошо, — процедила Гаянэ. — Тогда пусть работает. И девочка тоже.

— Она еще слишком мала, — заметил Вардан.

— Она немногим младше Аревик, а моя дочь давно помогает по дому!

Мужчина не нашел что возразить и на следующий день взял Тиграна с собой — расчищать поле.

Стоял жаркий день. От испещренных желтыми цветочками трав исходило душное тепло, над ними вились мотыльки с радужными крылышками. В бездонной глубине небес кудрявились белые облака.

Все в мире казалось нерушимым, надежным — прежним, и Вардан не мог представить, что его возлюбленной больше нет. Он не разделял мнения матери: если б Асмик была жива, она давно бы вернулась к своим детям.

Вардан протяжно вздохнул. Было невыносимо думать, что ее прекрасное тело гниет в какой-нибудь расщелине! За эти дни молодой человек повидал слишком много крови, изувеченных, раздавленных тел людей и животных, разрушений и смерти. Куда лучше представлять, что Асмик на Небесах, недосягаемая, светлая и чистая.

Он не знал, о чем говорить с Тиграном, но мальчик, казалось, и не ждал, чтобы на него обратили внимание. Он делал все, что говорил Вардан, но при этом словно пребывал в своем собственном мире. Вардан был рад, что Асмик подарила ему именно дочь, поскольку он мало что мог бы сделать для сына. А чем удастся помочь Тиграну, он и вовсе не знал, ибо в этом мальчике соединилось несоединимое: он был его крестником, отпрыском знатного рода и вместе с тем — сыном мусульманина, плодом немыслимой, преступной связи.

Утром маленькая Сусанна вышла из комнаты и как ни в чем не бывало обратилась к хлопотавшей возле очага Гаянэ:

— Тетя, я хочу есть!

Та резко обернулась и посмотрела на девочку таким взглядом, что та едва не потеряла дар речи. Однако женщина все же дала ребенку поесть, после чего сказала:

— Сейчас приберешь в доме. Аревик покажет, что делать.

Однако от Сусанны было мало толку. Девочка не понимала, чего от нее хотят, она лишь перекладывала вещи, восхищалась своим отражением в ярко начищенном медном кувшине, гладила округлые бока глиняных горшков. Ее заинтересовали игрушки Аревик, но та не могла допустить, чтобы чужачка трогала ее сокровища.

Наконец Сусанне поручили укачивать младенца, и она сидела, толкая колыбель и заодно разглядывая обстановку дома. Ближе к полудню пришла Каринэ и сказала невестке:

— Было бы неплохо искупать и переодеть девочку.

— Я ей не мать! — отрезала Гаянэ.

— Тебе придется свыкнуться с мыслью, что, возможно, этот ребенок навсегда останется здесь.

— Тогда тут не будет меня и моих детей!

— Куда ты денешься? — с горечью промолвила Каринэ. — Куда можно уйти от собственного сердца!

Гаянэ молчала, и тогда мать Вардана прибавила:

— Усмири свою ненависть, Гаянэ: это всего лишь дети! Они не могут представлять угрозы ни для тебя, ни для твоих детей!

Молодая женщина опять ничего не ответила, однако после обеда согрела воду, позвала Сусанну, искупала девочку и дала ей чистую рубашку.

Гаянэ было странно и горько сознавать, что маленькая Сусанна — единокровная сестра ее собственных детей. Молодой женщине казалось, что она никогда не сможет полюбить этого ребенка, не говоря о мальчике. Гаянэ понимала, что дети нуждаются в утешении и ласке, но ничего не могла с собой поделать, ибо ненавидела даже тень соперницы.

Несколько дней прошли в напряженном молчании. Вардан с раннего утра уводил Тиграна из дома и возвращался поздно вечером. Гаянэ не разговаривала ни с мальчиком, ни с мужем. Аревик также чуждалась детей, которых отец внезапно привел в их дом. Она боялась задирать Тиграна, но украдкой щипала Сусанну за руки и не разрешала ей прикасаться к своим украшениям и игрушкам.

Хотя Вардан и Гаянэ спали в одной постели, женщина не собиралась подпускать мужа к себе. Впрочем, раздавленный горем, он не стремился исполнять супружеский долг. Несмотря на усталость, по ночам мужчина не мог заснуть; он лежал, представляя огромный сонный мир с его горами, долинами, звездными дорогами, ветрами, походами, битвами, рождениями и смертями, такой пустой, холодный и бессмысленный без Асмик.

 

Глава 4

Кругом виднелись глубокие расщелины, острые скалы, кое-где усеянные редким кустарником склоны — застывшее каменное море.

Кто-то был смыт с тропы грязевым потоком, придавлен камнем, упал во внезапно разверзнувшуюся трещину — каменному миру не было до этого никакого дела; он, великий и нерушимый, был непонятен, как и Бог, придумавший человеческие страдания и горе.

Стояла чудная, спокойная погода. Ясное небо, легкий теплый ветерок. А вокруг — столько обрывов и круч! Они молча звали и манили в распахнутые объятия смерти, которая дарила забвение, однако Асмик не спешила.

Вот уже трое суток она брела, все медленнее, теряя силы, и думала о том, как могло случиться, что все эти годы она плыла по течению, не пыталась повлиять на свою жизнь. Асмик задавалась вопросом: если она вернется назад и сделает то, что должна была сделать несколько лет назад, возможно, тогда Бог совершит чудо и вернет ей то, что отнял?

Молодая женщина шла в сторону Исфахана по дороге, которая, как ей чудилось, могла привести обратно в прошлое. Начав все заново, она попытается отвести руку смерти, немилосердно протянутую к самым дорогим для нее существам.

Асмик удалось добраться до Луйса, она осталась невредимой, несмотря на то что кругом раскалывались и рушились горы. Ей довелось увидеть, как обвалился, рухнул в трещину ее дом, и она смогла вытащить из-под завала только косынку Сусанны.

С тех пор время остановилось. Ее дети погибли, и она сама тоже умерла. Ее сердце замерло, а душа угасла. По земле разгуливал ее труп. И он был опасен для всех, кто некогда посмел исковеркать ее жизнь.

Асмик кляла себя за то, что побежала навстречу арабам, думая, будто среди них будет Камран, и оставила Тиграна и Сусанну одних. Как она вообще могла влюбиться в человека, для которого «священная война» против иноверцев была естественным и привычным делом!

Иногда навстречу попадались люди. Кто-то испуганно шарахался от растрепанной женщины с безумным взглядом, кто-то не обращал на нее внимания. Когда наступала ночь, Асмик сходила с тропы и ночевала в кустах; она спала на голой земле, не ощущая ни холода, ни голода, ни жажды, ни усталости, ибо ложилась не потому, что хотела спать, а потому, что в темноте не было видно дороги. Однажды молодая женщина наткнулась на лежащий между камнями труп мужчины и без малейшего содрогания отцепила от его пояса кинжал.

Через несколько дней Асмик заметила вдали очертания города, в котором родилась, и из последних сил поспешила вперед.

Она дошла до своего дома и остановилась, воскрешая в памяти день, когда ее жизнь трагическим образом изменилась, вспоминая себя, беспомощную юную девушку, растерянно взирающую на тех, кто выгнал ее из родных стен, кто попрал и сокрушил ее будущее.

Асмик постучала в ворота и стала спокойно ждать, когда ей откроют. Кинжал она спрятала в рукаве.

Отворивший ворота воин уставился на женщину, будто перед ним возникло привидение. Оборванная, грязная, со свалявшимися волосами, сбитыми в кровь ногами, остановившимся взглядом обведенных темными кругами глаз, она представляла собой пугающее и отталкивающее зрелище.

— Что тебе нужно?

— Я хочу видеть твоего хозяина.

— Еще чего! — раздраженно произнес воин и хотел закрыть ворота, но в этот миг Асмик вонзила ему в шею кинжал.

Он взмахнул руками, захрипел и упал, обливаясь кровью. Не испытывая ни отвращения, ни страха, женщина распахнула ворота, оттащила тело в кусты и кое-как вытерла руки о траву и листья. Потом медленно пошла по дорожке по направлению к особняку.

Здесь мало что изменилось; деревья, кустарники, цветники выглядели ухоженными. Густая трава сверкала изумрудными росинками, в оконных переплетах играло солнце. Казалось, сейчас из дома гурьбой выскочат слуги, а после появятся Тигран Агбалян и его сыновья.

Слуги появились, однако это были арабы, мусульманские воины, приспешники Халида ибн Кудра, начальника личной гвардии эмира.

— Кто ты такая? Кто тебя пропустил? Убирайся отсюда!

— Я — Асмик Агбалян. Когда-то я жила в этом доме. Позовите вашего хозяина!

В голосе и взгляде женщины было нечто такое, что заставило мужчин доложить о ней Халиду.

Они сказали, что, хотя женщина и выглядит как оборванка, в ней и впрямь есть что-то необычное, и она явно пришла издалека. Халид спустился вниз. Начальник личной гвардии наместника не чуял опасности, потому что родился в Багдаде и привык к женщинам, похожим на безмолвные и безликие черные тени.

— Что тебе нужно? Кто тебя послал? — спросил он Асмик.

— Я хочу сообщить нечто важное, — прошептала она, приблизилась вплотную и изо всех сил вонзила кинжал ему в грудь. Асмик была уверена в том, что не промахнется, потому что очень хорошо знала, где находится сердце.

Весть об убийстве начальника личной гвардии самого эмира быстро облетела город. Однако имя женщины, схваченной воинами Халида ибн Кудра, держалось в строжайшей тайне. Охрана наместника была усилена в несколько раз, поскольку мало кто сомневался, что убийство одного из приближенных эмира должно было послужить предупреждением ему самому. Многие считали, что это происки персидской аристократии, использовавшей сошедшую с ума женщину в своих мстительных целях.

То, что Асмик безумна, первым заподозрил присутствовавший при ее допросе хаким Малик ибн Муслим. Допросом руководил сам Джафар аль-Сулами, правая рука эмира. Он задавал молодой женщине вопросы, а писец заносил ответы в протокол.

— Твое имя?

— Асмик Агбалян.

— Кто приказал тебе совершить убийство?

— Никто. Это было мое решение.

— Ты знала, кем является человек, которого ты посмела лишить жизни?

— Да. Несколько лет назад он выгнал нас с матерью из дома и забрал себе наше имущество.

— Откуда ты пришла?

— Я жила в небольшом селении в горах.

— Его название?

— Этого я не могу вам сказать.

— Где твоя семья?

— У меня никого не осталось.

— Где ты взяла кинжал?

— Сняла с пояса мертвого человека.

— Ты еще не знаешь, женщина, что полагается за убийство правоверного! — Джафар аль-Сулами повысил голос. — Почему ты решила это сделать?

— Потому что нет ничего страшнее беспомощности, невозможности что-либо изменить в своей жизни, ничего не значить в этом мире, — ответила Асмик.

Малик внимательно разглядывал женщину, совсем недавно бывшую поразительно красивой, а главное — живой. Джафар аль-Сулами тоже смотрел на нее. Под глазами черные тени, волосы свисают неряшливыми прядями, рубашка изодрана и сквозь прорехи видна обнаженная грудь, а на ней — кровоподтеки. Мужчина злорадно усмехнулся.

— Вижу, ты уже испытала ласку наших воинов. Поверь, это только начало!

— Господин, — наклонившись, шепнул хаким, — эта женщина не в себе.

— С чего ты взял? — резко произнес Джафар, раздосадованный тем, что допрос ни к чему не привел. — Она отвечает вполне разумно, просто не хочет говорить правду.

— Она сказала правду. Большего вы от нее не добьетесь. Она ничего не боится, ей все равно.

— Посмотрим! — раздраженно бросил Джафар и махнул рукой. — Уведите!

Хаким не выдержал и прибавил:

— Она мертва. Загляните в ее глаза!

— Вы догадались? — Асмик повернулась к Малику и улыбнулась такой улыбкой, от которой у видавших виды мужчин похолодела душа. — Да, я умерла. Вы можете делать со мной все, что хотите: я ничего не чувствую!

Ее увели и заперли в одной из башен крепости под надежной охраной двух воинов. Когда Джафар аль-Сулами доложил правителю о результатах допроса, тот ответил:

— Попробуйте еще. Если ничего не получится, прикажем казнить. Разобьем голову камнями на площади.

Через несколько дней молодой хаким Малик ибн Муслим отправился в предместье Исфахана, где жили ремесленники и низшие слои городского люда. Здесь можно было встретить арабских воинов, но знать сюда не заглядывала, и едва ли кто-то из соплеменников узнал бы Малика.

Он миновал базар под сенью многочисленных навесов и нерешительно вошел в один из темных, пропитанных сладковатым, дурманящим запахом виноградного вина кабачков.

Подбежавший мальчик-слуга быстро вытер деревянный стол и дрожащим голосом спросил гостя, что ему надобно. Араб сказал, что хочет выпить вина. Пророк строго-настрого запретил этот грех, но если Аллах позволил Малику увидеть то, что он увидел, то должен разрешить и то, что поможет ему забыться. Сегодня ему не помогли бы ни зеленый чай, ни ароматный кальян.

Едва Малик пригубил вино, как в кабачок вошел еще один человек, по виду тоже мусульманин, вошел и остановился, будто споткнувшись: после ослепительного солнца полумрак помещения показался непроглядно черным.

Молодой хаким присмотрелся — вошедший был явно ему знаком. Кажется, они вместе учились; на него вмиг пахнуло прошлым, густыми, теплыми, пряными запахами Багдада, в памяти воскресли светлые, радостные, беззаботные дни, когда он был счастлив, как бывает счастлив человек, который еще не знает своего будущего, а лишь мечтает о нем.

Сначала Малик хотел опустить голову и сделать вид, что не знает вошедшего, но потом все же поднялся навстречу.

— Фарид! Не узнаешь?

Тот замер и несколько секунд растерянно смотрел на старого знакомого.

— Не ожидал встретить тебя здесь…

Малик усмехнулся.

— В этом месте?

— В этом городе, в этой стране. Твой отец — известный человек; мне казалось, ты должен…

Фарид осекся, подумав о том, какой зыбкой может быть человеческая судьба и как легко впасть в немилость у сильных мира сего.

— Да, все так и было, все было хорошо, пока человека, у которого я служил, халиф не отправил в Персию, и я был вынужден поехать вместе с ним, — промолвил Малик и пояснил: — Я — личный врач эмира.

Фарид не удержался и присвистнул. Подумать только, как высоко можно взлететь в столь молодом возрасте благодаря личным связям! Впрочем, Малик всегда отличался от соучеников недюжинным талантом и диковинной проницательностью. Порой ему достаточно было внимательно посмотреть на человека, чтобы назначить верное лечение.

— А я уехал в Персию, потому что в Багдаде нечего делать без денег и связей. К тому же в стране, где живут люди иной веры, можно закрыть глаза на некоторые вещи. — Фарид кивнул на кружку с вином.

— Поначалу я был даже рад тому, что мне не придется всю жизнь сидеть в Багдаде, что я увижу незнакомую страну, других людей, — задумчиво промолвил Малик. — Так и случилось, однако мне пришлось понять, что некоторые человеческие болезни нельзя вылечить никакими лекарствами, а иным больным может помочь только смерть!

В этот миг подошел мальчик, которого подозвал Фарид, и молодым людям пришлось умолкнуть.

— Аллах дает каждому человеку определенные способности и возлагает на нас священный долг, который мы обязаны выполнить, — продолжил Малик, когда мальчик поставил вино на стол и ушел. — Я слышал об этом с детства и не сомневаюсь в справедливости этих слов. Однако прежде я не задумывался над тем, почему Бог сперва создает красоту, а потом позволяет разрушать ее самыми варварскими, жестокими способами! О нет, меня не страшит вид ран, болезней и смерти, я говорю не об этом…

Фарид понимал собеседника. Если он сам был довольно приземленным человеком и в первую очередь думал о материальных благах, для Малика все на свете должно было иметь какой-то смысл, содержать в себе высокое Божье намерение, направленное на то, чтобы сделать мир счастливым и справедливым.

— Что случилось? — спросил Фарид, хотя на самом деле не желал вникать в какие бы то ни было тайны. По большому счету он пришел сюда отдохнуть и предаться запретным страстям.

— Я несколько раз присутствовал при допросе одной женщины… Присутствовал как врач, хотя едва ли мог ей чем-то помочь! Невероятно красивая, столь же сильная, сколь и беззащитная! Они измывались над ней, не понимая, что она лишилась рассудка от страданий и горя, а ей становилось все хуже…

В глазах Фарида промелькнул интерес.

— О ком ты говоришь?

— Помнишь убийство Халида ибн Кудра?

— Неужели его убила женщина?

— Да.

— И ты знаешь, кто она?

— Знаю, — грустно произнес Малик.

Фарид откинулся на спинку сиденья.

— Наверное, она не из простых?

— Конечно нет. Джафар и другие считают, что ее подослали, но я-то вижу, что это ее личная месть, больше вызванная безумием, нежели желанием свести счеты с теми, кто отнял у нее все, что она имела.

— А что у нее было?

— Беззаботное девичество, любящие родители, богатство, мечты о будущем… — Малик сокрушенно покачал головой. — Мы идем по земле со знаменем Аллаха в руках, не видя того, что опустошаем не только земли, но и человеческие души…

— Мы боремся за веру, — мягко напомнил Фарид.

— Зачем? Почему? С недавних пор я перестал это понимать.

— Потому что наша вера несет в себе истину.

Молодой человек улыбнулся таинственной, горькой улыбкой.

— Истинны только любовь и справедливость.

Фарид тяжело вздохнул. Он не знал, завидовать Малику или жалеть его.

— Что это за женщина? Персиянка?

— Армянка, которая родилась в Исфахане. Ее имя звучит по-нашему очень красиво: Жасмин. Ее отец и шестеро братьев были убиты слугами эмира восемь лет назад.

Если Фарид ожидал услышать что-то интригующее, то он прогадал: вместо этого он услышал нечто настолько ошеломляющее, что едва не свалился со стула.

— Жасмин? Асмик Агбалян?!

— Да. Она назвала свое имя. А что тебе известно о ней?

Фарид горько усмехнулся.

— Один мой приятель влюбился в женщину по имени Асмик Агбалян несколько лет назад и до сих пор не может забыть ее.

— Ты шутишь!

— Нет. Его зовут Камран ибн Касир. Если б он узнал о том, что с ней случилось, наверное, сам сошел бы с ума.

В душе Малик был поэтом. Он хорошо понимал, что происходит с человеком, которому довелось встретить воплощение своих грез. Привычные ощущения, цели и мысли исчезают, уступая место чему-то яркому, неповторимому, совершенному. Отчасти он был таким же, как Камран, если не считать того, что Камран был воином, а не мирным человеком и давно познал ту сторону жизни, какую Малик смог изведать только сейчас.

— Я сочувствую твоему приятелю, — выдавил молодой хаким.

— Не знаю, стоит ли говорить ему правду? — задумчиво произнес Фарид. — Если б эту женщину можно было спасти…

— Забудь, — твердо произнес Малик. — Нет никаких шансов. Ее очень хорошо охраняют. В башню не может проникнуть никто, кроме доверенных лиц наместника.

— Что ее ждет?

— Если не замучают до смерти, то разобьют голову камнями на площади, как развратной женщине или воровке. Хотя, скорее всего, просто тихо задушат в башне.

— Это ужасно!

— Да, — сказал Малик, — вот потому я и сижу здесь с тобой, пью вино и думаю о том, что более не способен служить Богу по совести, а только от страха.

 

Глава 5

Вардан стоял посреди пустой церкви и разговаривал с отцом Саркисом. В храме царила приятная, успокаивающая прохлада, все тонуло в мягком золотистом свете.

Молодой человек поймал себя на мысли, что в последнее время не часто ходит в церковь, хотя прежде не пропускал ни одной службы. С некоторых пор он ощущал слишком сильную вину перед Богом и чересчур много Божьей вины за то, что случилось с ним, его жизнью и жизнью близких ему людей.

— Ночи напролет я думаю о том, что мне делать, святой отец, и не нахожу никакого выхода, — говорил Вардан.

— Ты не хочешь оставлять этого мальчика у себя?

— Хочу или нет, не имеет значения. Я не могу разлучить его с сестрой, и у Тиграна нет других родственников, которые взяли бы его к себе.

— Проблема в твоей жене? — спросил священник. — Если так, я поговорю с Гаянэ.

Вардан мотнул головой.

— Не только. Да, она не любит детей Асмик, и ее можно понять. Гаянэ известно, что Сусанна моя дочь, и она не может справиться с ревностью. Впрочем, я надеюсь, это пройдет, ибо Гаянэ знает, что я никогда не брошу девочку. Но Тигран… Я не могу усыновить мальчика, потому что у меня есть собственный сын и наследник. И я не знаю, как объяснить Тиграну, что, когда он вырастет, ни один человек из нашего селения не отдаст за него свою дочь!

— Ты не любишь Тиграна за то, что Асмик родила его от другого мужчины, от человека не нашей веры?

— Он хороший и умный мальчик, — поспешно произнес Вардан и добавил: — Но… он чужой. Чужой для меня и для всех остальных. Я вынужден в этом признаться, хотя в свое время согласился стать его крестным отцом.

Священник немного помолчал, потом промолвил:

— Ты стал крестным отцом этого ребенка, потому что пожалел не его, а Асмик. А еще хотел быть поближе к ней.

— Да, потому что у нее не осталось близких. Ее все сторонились, ее не пускали в церковь.

— Еще не родился человек, которого я не пустил бы в церковь, — заметил отец Саркис. — В знак верности нашему Богу нам положено беречь и любить друг друга. Даже самая бедная церквушка — открытое окно, через которое человек видит Небеса. Беда в том, что эта женщина никогда по-настоящему не раскаивалась. Если б она пришла и попросила о помощи…

Услышав это, Вардан подумал об Анахите, осуждаемой отцом Саркисом за то, что она занималась гаданием. В отличие от других односельчан она не пожелала укрыться в церкви и погибла в собственном доме.

— Не попросила. И мы остались безразличны к ней, зная, что безразличие — не менее тяжкий грех, чем все остальные.

Священник смущенно кашлянул и сказал:

— Ты всегда стремился к тому, чтобы взять на себя ответственность за судьбу Асмик. Продолжай делать это в отношении ее детей, ибо смысл жизни на земле в вере, которая проявляется в добрых делах.

— Иногда мне кажется, что я принес Асмик только несчастье! — воскликнул Вардан, не в силах справиться с внутренней болью.

Отец Саркис тронул его за рукав.

— Ты был грешен, но ты любил ее, а настоящая любовь оправдывает все — в том числе и в глазах Иисуса.

Вардан отправился домой. В арыках журчала вода, омывая молодые саженцы, тени, лежавшие у подножия гор, манили прохладой, по берегам вытекавшего из-под нависшей скалы ручья голубели незабудки. Природа жила и цвела, и мало что напоминало о землетрясении, исковеркавшем столько судеб! Молодой человек с горечью думал о том, что раны земли затягиваются куда быстрее, чем раны человеческих душ и сердец.

Возле дома Вардан обнаружил Тиграна: мальчик сидел на корточках под забором, опустив голову. Мужчина досадливо передернул плечами; он еще не отошел от разговора с отцом Саркисом и от нелегких дум. Вардан старался полюбить сына Асмик, но не мог; возможно, и впрямь потому, что мальчик был похож не на мать, а на своего отца.

— Что ты здесь делаешь?

Тигран поднял голову, и Вардан увидел, что на его лице красуются две багровые ссадины, а под глазом чернеет синяк.

— Ничего. Просто сижу, — уныло произнес ребенок.

— Откуда это?

— Я подрался.

— С кем?

Мальчик вздохнул.

— С мальчишками. Я хотел познакомиться с ними и… поиграть, но они стали меня дразнить. Они называли меня арабчонком. Я полез в драку, но их было много…

Вардана охватили странные чувства. Этот мальчик не так давно потерял мать, но он был ребенком, а потому ему хотелось играть и общаться со сверстниками.

Мужчина не видел иного выхода, как рассказать Тиграну о его происхождении. Чем раньше мальчик узнает правду, тем больше времени у него будет для того, чтобы осознать свое положение и примириться с судьбой.

— Пойдем домой, — сказал Вардан и подал Тиграну руку.

Войдя во двор, они увидели горько плачущую, мокрую и грязную Сусанну. Оказалось, Аревик толкнула девочку и та упала прямо в лужу. Вардан выбранил старшую дочь, а Сусанну взял на руки и понес в дом.

— Что за крики? — спросила Гаянэ, которая возилась у очага.

— Аревик толкнула Сусанну, и она испачкалась.

Женщина подняла взор.

— А почему Аревик плачет?

— Я ее отругал.

— Иди сюда, — позвала Гаянэ свою дочь. Она прижала девочку к себе и принялась утешать.

— Ты показываешь детям плохой пример, — холодно произнес Вардан.

Гаянэ запальчиво тряхнула головой.

— А ты?! Ты всегда любил Асмик, а не меня и теперь защищаешь ее дочь, а не ту, которую родила я!

Мужчина ничего не ответил. Он сам переодел и успокоил Сусанну, а потом обратился к Тиграну:

— Я хочу с тобой поговорить.

Вардан провел мальчика в комнату, где стоял узорчатый деревянный шкаф на низких ножках, а вдоль стен тянулись обитые досками и завешенные коврами ниши, в которых хранились постельные принадлежности, инструменты и различная утварь. Здесь приятно пахло какими-то травами и царило древнее, казавшееся нерушимым спокойствие.

Тигран сел, сложил руки на коленях и замер, не представляя, что ему придется услышать.

— Мать говорила тебе об отце? — спросил Вардан, чувствуя, насколько ему нелегко начинать этот разговор.

— Нет. Только о дедушке.

— Да, — кивнул мужчина, — ты вправе гордиться своими предками по материнской линии. Что касается твоего отца… Мне тяжело говорить об этом, но… он был мусульманином, арабом. Этого не следует стыдиться, просто ты должен об этом знать.

— Не может быть! — вырвалось у Тиграна. — Почему мама мне ничего не сказала?!

Лицо Вардана было напряженным, бледным; он страдал от невидимой раны.

— Наверное, не знала, как объяснить.

Мальчик опустил голову.

— Я понимаю. Мой отец был плохим человеком. Она стыдилась и его, и… меня.

— Я не знаю, каким он был. Наверное, не таким уж плохим, если твоя мать связалась с ним вопреки нашим обычаям и вере, — пересилив себя, мягко произнес Вардан. — А тебя она никогда не стыдилась. Асмик очень любила и тебя, и твою сестру.

— Что мне теперь делать?

— Жить дальше. Не обращать внимания на злые слова.

— Я бы взял Сусанну и ушел, только не знаю, куда мне идти, — угрюмо произнес мальчик и опустил голову.

— Ты должен остаться здесь, — сказал Вардан и протянул было руку, чтобы коснуться головы ребенка, но потом отдернул. Раньше незримая тень проклятого араба стояла между ним и Асмик, а теперь — между ним и ее сыном.

Той же ночью у Сусанны начался жар. Ребенок задыхался и бредил. Каринэ, в чьей комнате ночевала девочка, пыталась справиться в одиночку, но под конец не выдержала и разбудила сына.

— Это началось около полуночи, — сказала она, когда Вардан зашел в ее комнату. Посмотрев в лицо сына, женщина добавила: — Она все время зовет мать.

Девочка стонала и металась по подушкам. Ее щеки пылали, полузакрытые глаза лихорадочно блестели, тщедушное тельце содрогалось от приступов кашля. Каринэ удалось напоить Сусанну целебной настойкой, а затем она приложила к ее ногам нагретые камни, но девочке не становилось легче.

— Если б Анахита была жива, я позвала бы ее, а так… я не знаю, что делать! — сокрушенно промолвила мать Вардана. — Попробую сходить за Сатеник. Она не столь искусна, как Анахита, но больше мне не к кому обратиться.

То ли от отчаяния, то ли еще по какой-то причине мужчина решил разбудить жену. Когда Гаянэ вошла в комнату, в ее взгляде не было и намека на сочувствие. Непроницаемое лицо, равнодушный взгляд.

— Я могу чем-то помочь?

— Да. Если побудешь с Сусанной, пока Каринэ приведет знахарку.

Ее губы скривились в странной, почти презрительной усмешке.

— Это мог бы сделать и ты.

— Девочке нужны женские руки. Руки матери. Но если матери нет… — Он не договорил, лишь покачал головой и скрипнул зубами.

Гаянэ ничего не ответила и села возле постели. За окном стоял мрак, из сада доносилась трескотня ночных насекомых. В медной посуде отражался огонь свечи.

Каринэ не возвращалась. Вардан долго ходил из угла в угол, потом вышел за дверь и стал ждать во дворе, под далекими равнодушными звездами.

Наконец его мать привела Сатеник. Та была моложе Анахиты и не столь искусна во врачевании. Осмотрев Сусанну, женщина сказала, что девочка тяжело больна и что следует полагаться только на Господа.

Кое-как дождавшись рассвета, Вардан побежал в церковь. Каринэ занялась домашним хозяйством и детьми, поскольку, покормив Сурена грудью, Гаянэ вызвалась посидеть с Сусанной.

Молодая женщина думала о муже, о том, как все это время он жил своей жизнью, о том, что он ей изменял и в результате был жестоко наказан. Та, с кем он грешил, умерла, и он был вынужден взять к себе не только дочь, но и ребенка, которого его любовница прижила от араба.

Внезапно женщина вспомнила старую Манушак и свою мать, которую она, Гаянэ, никогда не знала. Странно, что в ее руки тоже попала сирота, и горько, что она не может заставить себя относиться к девочке по-человечески!

Детское сердце забывчиво: пройдет несколько лет, и в памяти Сусанны останется лишь расплывчатый образ матери, по большей части сотканный из рассказов, чем из собственных впечатлений. Образ, который будет нечем заменить.

В этот миг малышка очнулась, ее глазенки беспокойно забегали, а дрожащие пальчики вцепились в одежду Гаянэ.

— Мамочка!

Женщина сидела спиной к окну, так что ее лицо было плохо видно, к тому же у Сусанны был жар, и она с трудом воспринимала происходящее. Гаянэ пробрала холодная дрожь. Вне всякого сомнения, покойница, чья душа витала в Небесах, видела то, с каким злобным равнодушием она, жена Вардана, относилась к ее детям, знала, что она позволяла Аревик обижать Сусанну.

Гаянэ бережно приподняла легкое тельце ребенка и ласково прижала к себе.

— Я здесь!

В тот же миг она ощутила, как с души свалился тяжелый камень. Сусанна обвила ручонками шею женщины и прижалась к ее груди.

— Наконец-то ты вернулась! — прошептала она и через мгновение крепко заснула.

Гаянэ осторожно опустила Сусанну на постель, потом сняла с себя сине-белые глазчатые бусы, которые служили оберегом, и надела на шею девочки.

Ребенок проспал до полудня; жар уменьшился, и девочке стало лучше. Однако, проснувшись, Сусанна потребовала, чтобы к ней позвали мать.

— Ее нет, — печально, но твердо произнес Вардан.

— Она есть, она была здесь, я слышала ее голос, она меня обнимала! — закричала малышка.

— Мама будет приходить к тебе в темноте, по ночам, так что ты не сможешь видеть ее лица, но она будет говорить с тобой, петь тебе песни и утешать тебя, — неожиданно нашлась Гаянэ и поймала благодарный взгляд мужа.

Сусанна немного поплакала, но смирилась. Гаянэ не отходила от нее, разве что отлучалась, чтобы покормить сына. Ночью она легла с девочкой, обняла ее и прижала к себе. Сусанна спокойно спала до утра и, едва открыв глаза, заявила Гаянэ:

— Ты была права, тетя, мама приходила и была со мной!

На глаза женщины навернулись слезы. Она чувствовала, как ее сердце откликается на призыв осиротевшего ребенка. Гаянэ принесла девочке игрушки Аревик, которая не без сопротивления рассталась с некоторой частью своих сокровищ, накормила Сусанну кашей из пшеничной муки с сахарным сиропом и сливками и напоила освежающим питьем из сыворотки.

Девочка заметно повеселела. Через несколько дней ее состояние улучшилось настолько, что она смогла вставать с постели. Собравшись с силами, Гаянэ объяснила дочери, что Сусанна ее сестра, и строго-настрого запретила Аревик обижать девочку.

— Тогда Тигран мой брат? — спросила Аревик. Ее большие темные глаза были не по-детски внимательны и серьезны.

Гаянэ на секунду задумалась. Она вспомнила мрачный, немигающий взгляд мужа, каким он обычно смотрел на мальчика, и ответила:

— Нет. Тигран не имеет к нашей семье никакого отношения.

Спустя две недели Сусанна окончательно поправилась, и Гаянэ повела детей гулять на горный луг. Молодая женщина несла на руках Сурена, а девочки шли рядом с ней. Они долго поднимались по тропинке, а потом очутились в мире, где так же легко потеряться, как и в прекрасном, необъятном море. В мире, где было только небо, горы, высокая трава и цветы.

Гаянэ родилась в этом краю и знала о нем все. Здесь земля ценилась на вес золота, а вода и вовсе была бесценна. Здешним жителям приходилось побеждать то, что победить невозможно, например камень. То, что было древним, как мир, здесь могло внезапно стать хрупким, как человеческая жизнь, и в одночасье исчезнуть.

Молодая женщина говорила девочкам, как называется тот или иной цветок, который они срывали, потом, сев на камень и положив спящего Сурена на расстеленное на земле покрывало, взяла тяжелую охапку душистых стеблей и принялась показывать Аревик и Сусанне, как плести венок.

В небесной вышине порхали и щебетали птицы, кое-где над травой вились тучки мелкой мошкары. Вокруг было так спокойно и тихо, как, наверное, бывает только в раю. Затем девочки бегали по лугу, а молодая женщина закрыла глаза и подставила лицо потоку солнечного света. Гаянэ неподвижно сидела на мягком, уютном травяном ковре, наслаждаясь теплом и покоем, пока не услышала радостные крики.

— Мама, мама! — кричала Аревик. — Смотри, какие красивые цветы я нашла!

Сусанна бежала следом, в ее руках тоже был букет, и она радостно восклицала:

— И у меня цветы! Они тоже красивые!

Гаянэ вздрогнула, понимая, что этот миг решит будущее и ее, и Сусанны. Женщина подняла малышку, дочь Асмик и своего мужа, на руки и ласково промолвила:

— Ты права, дочка, это очень красивые цветы! Они нравятся тебе и понравились бы твоей маме. Она так же станет приходить к тебе по ночам, а днем твоей мамой буду я.

У Сусанны был радостный взгляд, в ее темных глазах отражалось небо. В отличие от Тиграна она была еще слишком мала, чтобы понимать, что настоящая мать бывает только одна. Ей просто очень хотелось, чтобы мама всегда находилась рядом.

Аревик стояла рядом с матерью и настороженно смотрела снизу вверх. Она тоже что-то решала для себя.

Вечер прошел оживленно, девочки много смеялись. Только Тигран хмурился и молчал, хотя Вардан и пытался вовлечь его в общий разговор. Невеселые мысли мальчика блуждали где-то далеко, там, куда никому не было доступа.

Ужин закончился поздно, когда над гребнями гор взошел и поплыл серебряный шар луны. Этим вечером Гаянэ уложила Аревик и Сусанну в общей постели, в комнате Каринэ, а сама пошла в спальню, к мужу, который уже стоял возле кровати и снимал одежду.

Улегшись в постель, Вардан и Гаянэ долго лежали рядом и молчали. Наконец женщина промолвила:

— Наверное, год будет тяжелым. Землетрясение уничтожило много садов и полей.

— Ты права, — ответил Вардан и добавил: — Впрочем, я никогда не ждал легкой жизни, меня куда больше удивляло, если все шло хорошо.

«Тогда что говорить обо мне?» — подумала Гаянэ и спросила:

— Скольких работников ты думаешь нанять осенью?

Вардан ответил, и некоторое время супруги обсуждали хозяйственные дела. Потом мужчина неловко произнес:

— Я благодарен тебе за то, что ты хорошо отнеслась к Сусанне.

— Я вижу в ней не твою дочь и дочь твоей любовницы, а попавшего в беду, одинокого ребенка, — холодно ответила Гаянэ.

— Я тоже люблю девочку не за то, что ее родила Асмик.

Услышав имя соперницы, молодая женщина почувствовала, как на глазах закипают слезы, и, не выдержав, сдавленно произнесла:

— Ты не думал, каково мне приходилось, когда ты изменял мне, Вардан?!

— Не думал, — тяжело признался мужчина, — зато я думаю об этом теперь, когда понял, насколько ты добра и великодушна.

— Ты понял это только сейчас? Тебе нужно было измерить мое великодушие именно такой ценой, проверить мою доброту отношением к дочери Асмик? — В голосе Гаянэ звучала глубокая обида.

Внезапно молодая женщина подумала о том, что едва ли Вардан когда-нибудь задавался вопросом, красива ли его законная жена. Он всегда думал только об Асмик!

Гаянэ заскрипела зубами. Была ли она виновата в том, что всякий раз, когда по ночам ей случалось прижаться к горячему, сильному телу Вардана, ее наполняла сладкая истома, что, когда она смотрела в его красивое, гордое лицо, у нее от волнения и безумной радости кружилась голова. Что он и рожденные от него дети были для нее дороже собственной души!

Вардан никогда не задумывался, какую страшную сердечную муку она порой скрывала под непроницаемым или приветливым выражением лица. Гаянэ не помнила, чтобы муж когда-либо говорил, что любит ее. В их среде не принято открыто выражать свои чувства, и все-таки молодая женщина не могла поверить, что Вардан ни разу не признавался в любви ее сопернице.

В этот миг мужчина протянул руку и коснулся жены. Она хотела оттолкнуть его, отстраниться, но не смогла себя пересилить и покорилась его объятиям. Они давно не занимались любовью, и Гаянэ изнывала от желания. Все-таки Вардан не мог обойтись без нее, она слишком много значила в его жизни. Особенно теперь, когда она, Гаянэ, решила заменить мать его дочери, рожденной другой женщиной. Ведь Асмик канула в небытие, ушла туда, откуда не возвращаются.

 

Глава 6

Над горной цепью Загрос, окружавшей Исфахан, нависла ночная мгла. Порой сквозь облака и зыбкие клочья тумана проглядывала полная луна, в лике которой было что-то тревожное, даже зловещее. Крепостные башни чернели, напоминая зубы великана или дракона. Порывы ветра походили на удары хлыста, а деревья гнулись и стонали, будто живые существа.

Камран вспоминал ночи в Багдаде, прекрасные теплые ночи, когда волшебный свет луны омывал спокойную землю, свободную от венца гор, но окруженную пустыней. Он чуть было не уехал туда, взявшись сопровождать один из караванов, который вез в халифат сокровища завоеванной страны. Едва ли ему довелось бы вернуться обратно. Наверное, он пришел бы к отцу, который на радостях пристроил бы сына в какое-нибудь багдадское ведомство, обнял бы мать, а через какое-то время женился на покорной, молчаливой, тихой, как тень, девушке и, возможно, со временем забыл ту, чье имя было выжжено в сердце подобно клейму.

Размышляя об этом, Камран говорил себе, что свобода — это умиротворение и покой, возможность избавиться от обязательств, которые не имеют смысла, разжать цепкие лапы реальности, скинуть с души воспоминания, которые душат, словно петля висельника. А потом к нему явился Фарид и поведал такое, что Камран и думать забыл о возвращении в Багдад.

Если прежде Камран вспоминал об Асмик со светлой грустью, то теперь, когда Фарид пересказал приятелю разговор с Маликом, содрогнулся от ужаса.

— Сначала я не хотел тебе говорить, но после решил, что это будет несправедливо и малодушно, — сказал Фарид и заметил: — Ты мужчина, так что, надеюсь, справишься.

В глазах Камрана застыл мрак, а его тело била дрожь.

— Что можно сделать? Как мне ее спасти?!

Фарид тронул приятеля за руку.

— Прости, но… это невозможно.

— Я достану столько золота, сколько будет нужно, — твердо произнес Камран.

— Воины эмира неподкупны: ты сам это знаешь. Стоит тебе заикнуться о взятке и о том, что ты хочешь принять участие в судьбе этой женщины, — и тебя схватят, замучают пытками.

— Тогда надо найти другой путь.

— Какой? Взять башню штурмом?!

Камран сцепил пальцы так сильно, что хрустнули суставы.

— Твой знакомый, этот Малик, сможет узнать, когда Жасмин поведут на казнь? Возможно, удастся освободить ее по дороге? Я попытаюсь найти надежных людей.

Фарид с сожалением покачал головой.

— Малик сказал, что едва ли казнь будет публичной. Скорее всего, пленницу убьют прямо в башне.

Камран вскочил и принялся ходить по комнате.

— Я придумаю, я обязательно что-нибудь придумаю!

— Я не сказал тебе главного, — промолвил Фарид после мучительной паузы. — Малик утверждает, что Асмик Агбалян сошла с ума. Когда женщина совершала убийство Халида ибн Кудра, она уже была безумна. Иначе она бы не смогла это сделать. Она говорит, отвечает на вопросы, но в ее глазах что-то непонятное и страшное. Ее подкосило какое-то горе.

Камран почувствовал, как по жилам ледяной волной разливается страх, после чего его охватили всепоглощающая острая ненависть — к Небесам, к природным силам и людям — и огромное чувство потери. Собравшись с силами, он твердо произнес:

— Многое Аллах дает лишь раз в жизни. В том числе и любовь, настоящую любовь, от которой мы не в силах отказаться даже под страхом смерти.

— Что ты стал бы с ней делать, если б ее удалось спасти? — спросил Фарид и заметил, что в глазах Камрана стоят слезы.

— Носил бы на руках, осыпал розами…

— Но она не та, что прежде.

— Для меня она навсегда останется моей Жасмин, самым чистым и нежным на свете цветком.

— Сперва она сбежала от тебя, а после и вовсе уехала неведомо куда. Что случилось с ней за эти годы? Возможно, у нее были или есть дети, муж…

— И поэтому она не заслуживает свободы и жизни?!

Выражение лица Камрана сделалось жестким, ледяным.

Он был воином, ему много раз случалось видеть смерть и убивать, и все же в этот миг Фариду почудилось, будто приятель внезапно стал другим человеком. Будто он, как и Малик, перестал верить в то, во что верил прежде.

На следующий день Камран пришел к приятелю и заявил, что знает, как спасти Асмик. Выслушав его, Фарид попытался возразить:

— Малик никогда не пойдет на это. Он не станет рисковать своей жизнью.

— Ты говорил, что его глубоко потрясла судьба Жасмин. Нужно всего лишь признать, что она мертва. Едва ли после этого кто-то станет интересоваться, что случилось с трупом. Хочешь, я сам поговорю с Маликом?

— Нет, — вздохнул Фарид, — будет лучше, если это сделаю я.

И вот они шли, тревожно оглядываясь, огибая многочисленные постройки крепости, древние стены которой высились, как зазубренные ветром скалы, шли до тех пор, пока на темных камнях не вспыхнули узоры света и теней. Из мрака выступил молодой человек с печальным и умным лицом.

— Ее должны закопать на пустыре, за крепостью, — сказал Малик. — Нам надо спешить. Я дал женщине сонное питье, так что она не очнется. Впрочем, большую часть времени она и так была без сознания, потому что сильно ослабла.

По равнине гулял тоскливый, резкий ветер. Горы высились на горизонте мрачной стеной. Проглядывающая сквозь облака луна казалась ледяной. Над холодными звездами простиралась черная бездна. Трое мужчин не могли зажечь огонь и продвигались вперед почти на ощупь.

— Могильщики не заподозрят, что она жива? — прошептал Камран.

— Не знаю. Я завернул ее в плотную ткань.

— Она не задохнется?

— Не знаю, — повторил Малик. В его голосе звучала тревога.

Они спрятались в кустах и вскоре увидели, как двое мужчин несут большой черный сверток. Фарид и Малик вовремя удержали Камрана, который хотел броситься следом.

— Этого нельзя делать! — прошептал Фарид. — Ты погубишь всех нас!

Пока мужчины закапывали тело, Камран сотрясался от крупной дрожи. То, что он переживал в эти минуты, казалось невероятным. Его сковал невыносимый суеверный ужас, дыхание стало прерывистым и хриплым. У него на глазах живьем хоронили женщину, которую он любил, а он не мог пошевелить и пальцем, чтобы помешать этим людям! Чтобы не дать панике прорваться наружу и заставить себя оставаться на месте, Камран изо всех сил сжал зубы и вонзил ногти в ладони.

К счастью, мужчины не стали долго возиться; вырыв неглубокую яму и наспех закидав неподвижное тело землей, они быстрым шагом направились обратно.

Камран никогда не думал, каким страшным может быть запах свежей земли. То был запах могилы и смерти. Он лихорадочно разгребал землю руками, временами натыкаясь на что-то холодное и твердое, а после вспарывал тюк ножом, чтобы Асмик могла дышать.

Когда Камран подхватил на руки легкое тело женщины, его обуял такой восторг, что стало трудно дышать. В темноте он не видел ее лица, но чувствовал теплоту ее кожи и мягкость волос. Он ни на мгновение не усомнился в том, что это она, его Жасмин. Она дышала, она была жива!

— Я обязан вам жизнью, — коротко произнес Камран, обратившись к Фариду и Малику.

— Вы еще не знаете, что вам предстоит увидеть, когда наступит день, — заметил личный хаким наместника. — Возможно, вам удастся исцелить телесные раны этой женщины, но в остальном…

— Вы думаете, это… безнадежно? — прошептал Камран.

— Как известно, души лечат только Аллах и время, — уклончиво произнес Малик. — Мне остается пожелать, чтобы Бог был милосерден к вам, а время не показалось слишком долгим.

— Пойдем, — сказал Фарид приятелю, — я тебя провожу.

Камран нес Асмик темными улицами Исфахана, и ему чудилось, будто спустя восемь долгих лет он обрел второе дыхание и вторую жизнь.

Очутившись возле дома, молодой человек на минуту остановился, чтобы отдышаться, потом поднялся на крыльцо. Фарид вошел в дом следом за Камраном и зажег огонь.

Спина и плечи Камрана ныли, одежда пропиталась потом, но он ничего не замечал. Он смотрел на лежащую на диване Асмик и не мог описать свои чувства. Это сделали живые люди, его единоверцы, те, кто воевал под тем же знаменем, что и он. Камран знал, что больше никогда не захочет иметь с ними ничего общего.

— Ты позволишь мне ее осмотреть? — неловко произнес Фарид.

Камран заглянул ему в глаза.

— Конечно, ведь ты хаким.

Камран вышел в соседнее помещение. Комната была окутана мраком, кругом царила непроницаемая тишина. Ему чудилось, будто рядом притаился кто-то незнакомый и страшный, тот, от кого нет спасения. Камран не заметил, как приятель вошел в комнату, и вздрогнул от неожиданности, когда Фарид сказал:

— Ее пытали, над ней издевались. Она сильно избита, измучена, но глубоких ран нет. Будем надеяться, что она выживет.

Камран долго молчал, потом произнес ровным голосом:

— Мне удалось достать ее из могилы, отнять у земли и у неба. Я вправе считать, что она родилась заново, что теперь она только моя.

— Тебе нужно лечь и поспать, — сказал Фарид.

— Нет, я буду ждать.

— Чего?

— Утра. Пробуждения Жасмин.

— Прости, но оно может быть… страшным. Скорее, оно принесет тебе не радость, а разочарование и горе.

Камран ничего не ответил на это, а затем глухо произнес:

— Иди. Мне надо побыть одному.

— Я приду завтра, — пообещал Фарид.

Оставшись один, Камран задумался. Когда-то ему казалось, будто они с Асмик вылеплены из одного куска глины. Он жил этими воспоминаниями несколько лет. Однако теперь все изменилось. Он очень хотел отыскать Асмик и наконец нашел, но реальность была куда страшнее и безнадежнее, чем он представлял себе.

Камран не заметил, как заснул, а проснувшись, почти сразу вскочил на ноги и впился взглядом в лицо лежащей на диване женщины.

Асмик была жива, она спала. Длинные ресницы, спутанные волосы, бледная, покрытая синяками и ссадинами кожа. В уголке губ запеклась кровь, но они сохранили все тот же дивный младенческий очерк, и Камрану чудилось, будто он видит перед собой не многое испытавшую и пережившую женщину, а прежнюю, юную невинную девушку.

Молодой человек вышел на улицу. Пронизанный солнцем мир казался чудом, и Камран с надеждой подумал, что все будет хорошо.

Он вернулся в дом, и вскоре Асмик открыла глаза. Ее взгляд оставался мутным, но в нем виделся проблеск сознания. Руки беспомощно шарили по покрывалу. Она попыталась подняться, но не смогла.

Камран смотрел на нее с любовью и нежностью.

— Не бойся, ты в безопасности. Все позади. Ты меня узнаешь?

— Нет, — прошептала Асмик и с тревогой спросила: — Где я?

— В моем доме. Ты в безопасности, — повторил молодой человек и с надеждой произнес: — Я — Камран.

Женщина покачала головой. Было видно, что она очень слаба, но молодой человек не заметил в ее глазах безумия. Взгляд Асмик был так же чист, а голос столь же нежен, как прежде.

— Ты хочешь пить?

— Да.

Камран напоил ее, осторожно обтер лицо влажной тканью. Он испытывал смущение и трогательную неловкость. Асмик не сопротивлялась, она настороженно наблюдала за его движениями.

— Хочешь есть? — спросил молодой человек.

Она покачала головой.

— Тебе надо есть, чтобы восстановить силы, — промолвил Камран, вновь удивляясь тому, что в ее душе не видно следа страданий, не ощущается никакого надлома. — Сегодня придет врач, чтобы тебя осмотреть.

— Я больна? — Во взоре Асмик отражалось недоумение. — Почему я в чужом доме?

— Ты долго болела, — осторожно произнес Камран, не зная толком, что говорить. — Потому ты еще слаба и не можешь вставать.

— А где мои родители?

По телу Камрана пробежала дрожь.

— Что ты помнишь о своих родителях?

Асмик нахмурилась.

— Мой отец и братья отправились на встречу с эмиром. Мы с мамой остались дома.

— А что было потом? — осторожно поинтересовался Камран.

— Я не понимаю, — растерянно прошептала она.

— Сколько тебе лет? — спросил он, и его сердце замерло.

— Шестнадцать, — ответила Асмик и умоляюще промолвила: — Пожалуйста, отпустите меня! Я хочу домой.

Камрана бросило в жар.

«Это поправимо, поправимо с помощью любви и надежды. Главное, что она жива», — говорил он себе.

— Позже. Когда ты немного окрепнешь, — произнес он вслух, стараясь взять себя в руки. — А пока отдыхай.

Пальцы девушки вцепились в покрывало, в ее лице отразились тревога и страх.

— Кто вы? Что вы со мной сделали? Почему я не помню, как сюда попала?!

Камран хотел прикоснуться к ней, погладить по руке, по волосам, но ограничился тем, что произнес с величайшим сочувствием и нескрываемой любовью:

— Потому что ты была больна. Сейчас тебе лучше, и скоро ты окончательно выздоровеешь. Я твой друг, который никогда не сможет причинить тебе вред.

Асмик ничего не ответила. Женщина лежала неподвижно, и Камран решил, что она спит или же впала в забытье. Он с трудом дождался прихода Фарида и в ответ на его вопрос в отчаянии произнес:

— Да, она очнулась. Она меня не узнала, она отказывается от пищи, и… она думает, что ей шестнадцать лет!

— Вот как? — задумчиво произнес Фари.

— Да. Она не помнит ничего, что с ней случилось после того, как ее отец и братья отправились на переговоры с эмиром. Она не понимает, почему и как очутилась в моем доме.

— По-видимому, из ее памяти стерлось все, что причинило ей страдания. В отличие от Малика я не разбираюсь в душевных болезнях, но мне кажется, рано или поздно она все вспомнит. Только станет ли ей лучше от этого?

— Прошу тебя, посоветуйся с Маликом! — взмолился Камран.

Фарид покачал головой.

— Не знаю, согласится ли он сюда прийти, но я с ним поговорю. А пока я кое с кем тебя познакомлю.

Он поманил приятеля, они вместе вышли на крыльцо, возле которого стояла бедно одетая женщина.

— Я нашел ее в армянском квартале. Ее зовут Мариам, — сказал Фарид. — Я подумал, что тебе понадобится женщина, которая ухаживала бы за Жасмин.

— Но она может рассказать…

— Не расскажет. Она немая.

Камран провел женщину в дом и сказал Асмик:

— Она будет тебе помогать. Эта женщина не говорит и не слышит, но ты можешь объясняться с ней жестами.

— А где наша Хуриг? — спросила девушка.

Камран вздохнул.

— Этого я не знаю.

Малик прибыл в дом Камрана на следующий день и поговорил с девушкой. Асмик, напуганная присутствием такого количества незнакомых мужчин, сжалась под покрывалом и неохотно отвечала на вопросы.

Выйдя в соседнюю комнату, Малик сказал Камрану:

— Надо рассказать ей правду.

Камран содрогнулся.

— Обо всем?!

— Для начала — о гибели ее родителей. Она должна осознать, что с ней произошло. Будет лучше, если ее станет мучить знание, чем неведение. Мне кажется, правда подействует как горькое, но целебное лекарство.

Когда Асмик сообщили о том, что случилось с ее отцом и братьями, она сначала помертвела, а после забилась в рыданиях и с трудом проговорила:

— А моя мать?

— Мы точно не знаем, как она погибла, но нам известно, что ее нет в живых, — сказал Малик, а Камран закрыл лицо руками и прошептал:

— Неужели ей придется заново переживать то, что она уже выстрадала?!

— В ее случае это неизбежно.

— Вы убили моих родных, а теперь хотите погубить меня! — из последних сил воскликнула девушка, и Камран ответил, не скрывая слез:

— Клянусь, я не сделаю тебе ничего плохого!

Асмик замолчала. Она молчала два дня, и все это время Камран не находил себе места от тревоги. Ему казалось, что любимая угасает на глазах. Она пила воду и покорно принимала целебные настойки, которые приносили Фарид и Малик, позволяла Мариам обмывать свое тело и смазывать раны, но по-прежнему не съела ни крошки. Ее глаза были полны бескрайней, как небо, печали, а уста сомкнуты горем.

Камран не знал, как облегчить ее страдания. Чего бы он только не отдал за то, чтобы Асмик улыбалась, чтобы она выздоровела! Ему хотелось купаться в океане ее глаз, прикасаться губами к ее волосам, перебирать тонкие, нежные пальцы. А вместо этого он был вынужден смотреть, как она умирает!

Однажды утром Асмик внезапно произнесла:

— Я тебя вспомнила.

У Камрана замерло сердце, а она продолжила:

— Мы не были знакомы. Просто смотрели друг на друга, когда я ходила на рынок.

— Почему ты на меня смотрела? — прошептал он. — Я тебе нравился?

Асмик глубоко вздохнула, опустила веки и ничего не ответила.

— Я… я влюбился в тебя с первого взгляда и мечтал о том, чтобы ты тоже меня полюбила, — промолвил Камран.

Ее бледное лицо порозовело, и она сказала:

— Между мной и тобой невозможна любовь. Это стало бы преступлением.

— Любовь возникает согласно Божьей воле, она не может быть преступной.

— У нас с тобой разный Бог.

— Да. Но и тот, и другой учат любви.

— Твой принуждает убивать за веру, — сказала Асмик.

Камран осторожно присел на край постели.

— Клянусь, я больше никогда не стану этого делать. Почему бы тебе не попробовать получше меня узнать? Поверь, я исполню все твои желания, я сделаю так, что ты никогда не испытаешь боли. Главное, чтобы ты хотела жить.

— Зачем мне жить, если мои родные умерли?

— Ты молода и должна жить ради себя. Прошу, попытайся хотя бы немного поесть!

Асмик долго молчала, потом промолвила:

— Хорошо.

Камран едва не подскочил от радости. Внезапно краски мира показались сочными и яркими, а солнечный свет — ослепительным. Он послал Мариам на рынок с поручением купить самой лучшей еды. К счастью, Фарид и Малик заранее предупредили Камрана о том, чтобы он кормил Асмик понемногу и желательно легкой пищей.

Через несколько дней Камран отправился на рынок сам и накупил украшений и нарядов, однако женщина осталась равнодушной к его подаркам.

Когда Асмик попросила зеркало, Камран солгал, сказав, что в его доме нет зеркал. Он уверял ее в том, что она хорошо выглядит, а когда окончательно выздоровеет, станет изумительно прекрасной. Она в самом деле начала поправляться; прошла неделя, и Асмик уже сидела в постели, а затем понемногу начала вставать.

Камран не знал, как объяснить женщине, откуда на ее теле взялись следы жестоких истязаний, но она не спрашивала об этом. Лишь однажды обмолвилась, что происходящее кажется ей сном, что где-то на задворках сознания будто бы притаилась некая мрачная тень, которая мешает ей радоваться жизни.

— Ты только что пережила гибель родителей, — заметил он.

— Нет, — сказала Асмик и нахмурилась, — я не об этом. Мне кажется, что я нахожусь внутри какой-то сказки, а снаружи живет что-то иное, страшное, неизвестное… От чего ты меня спас? От кого я скрываюсь? Где все те люди, которые окружали нас, когда мои родные были живы? Неужели я осталась совсем одна и потому вынуждена жить в доме мужчины, да еще иноверца? Или ты меня обманываешь?

— Я говорю тебе правду.

Конечно, Камран понимал, что это похоже на жестокую игру, что рано или поздно реальность разверзнется перед Асмик во всей безысходной мрачности, но он надеялся на силу своей любви и милосердие Бога.

Камран знал, что должен быть счастлив, но он не был счастлив, когда смотрел на несчастную измученную женщину, которая не помнила своего прошлого и не знала своего истинного возраста.

Когда Асмик засыпала, Камран садился рядом и думал о том, что все эти годы он помнил вкус ее поцелуев, теплоту и аромат ее кожи, звук ее голоса и пламенные чары ее стыдливых и вместе с тем страстных ласк. Между тем он не ведал, где она провела последние восемь лет, выходила ли замуж, были ли в ее жизни другие мужчины, рожала ли она детей.

Он не знал, как заставить ее пробудиться, как помочь забыть горе. Камран был готов отдать ей свои мысли, свою жизнь, свою душу и тело и даже еще больше, если б она согласилась это принять.

То, чего ждал и боялся Камран, произошло внезапно, как и предвещал Малик. Однажды на рассвете, проснувшись в чужом доме, в чужой постели, Асмик почувствовала биение своего сердца. Она лежала свернувшись калачиком, словно в утробе матери, и прислушивалась к своему телу, опутанному нитями жил, по которым бежала горячая кровь. Она ощущала себя живой.

Тысячи воспоминаний возникали в ее голове: далекие и близкие, сладостные и горькие, они походили на стаю легкокрылых птиц. А над ними царило одно — мрачное, тяжелое, страшное, нерушимое, как гранитная глыба.

Асмик Агбалян было двадцать четыре года, она пришла в Исфахан, надеясь вернуться к истокам своей судьбы, что, конечно, было невозможно. Она убила человека, ее схватили и бросили в тюрьму, где издевались и пытали.

Однако она ничего не чувствовала, ибо обрушившееся на нее горе было несравнимо ни с какой другой болью. Ее дети погибли во время землетрясения, и это случилось потому, что она снова бросилась в погоню за призрачной, преступной мечтой.

Если б она осталась с Тиграном и Сусанной, им троим, вероятно, удалось бы успеть убежать в безопасное место. Или они погибли бы вместе и воссоединились на Небесах. Но она выжила, и ей не было прощения.

Асмик перевела взгляд на мужчину, который спал на полу возле ее ложа. Теперь она вспомнила, как страстно любила этого человека, желала его и ждала, несмотря ни на что. Его лицо было спокойным и удивительно красивым, и она видела, как сильно Тигран был похож на своего отца, так же как Сусанна — на своего.

Впервые за долгое время Асмик подумала о Вардане. Почему она ушла в Исфахан, не повидавшись с ним? Ведь он был отцом Сусанны и тоже очень любил девочку. Она принесла этому человеку только несчастье. Как и всем остальным.

Она не собиралась жить, но Камран спас ее от смерти и выходил. Разумеется, желая получить награду.

Его вещи и оружие валялись на полу. Асмик поднялась, нашла кинжал, приставила острие к его горлу и держала так, пока он не открыл глаза.

Камран догадался о том, что Асмик все вспомнила, но не потому, что она собиралась вонзить ему в шею кинжал, а потому, что у нее был другой взгляд — взгляд женщины на десяток лет старше той девушки, какую он видел вчера.

Он был безоружен, но он был воином, а потому мог легко выхватить у нее кинжал, однако же не стал этого делать, дабы не лишать себя надежды на ее доверие.

— Ты хочешь меня убить? — спокойно произнес Камран, не сводя с нее глаз.

— Да.

Она была очень красива — правильные, строгие, тонкие черты, казалось, неподвластные ни горестям, ни времени, и беспредельная глубина взгляда. Матовый цвет лица придавал ей сходство со статуей, тогда как волосы были черны как ночь.

От внезапно нахлынувших чувств у Камрана перехватило дыхание. Он пошевелился и едва не напоролся на острие.

— Почему?

— Ты меня обманул, — сказала Асмик. — Ты знал, что со мной случилось, и притворялся.

— Я никогда тебя не обманывал. Я не виноват в том, что в моей памяти ты осталась наивной и беззащитной шестнадцатилетней девушкой. Я полюбил тебя такой, моя Жасмин, но я люблю тебя и такой, какой ты стала, и мечтаю о том, чтобы ты тоже меня любила.

В течение восьми лет она желала услышать именно эти слова. Но сейчас они не имели никакого значения.

— Отныне я не способна любить.

— Мне казалось, прежде ты меня любила, — осторожно промолвил Камран и получил ответ:

— Тебя любила другая Асмик, которой больше не существует. Мое сердце — глиняный сосуд, упавший с высоты и разбившийся о землю.

— Человеческое сердце прочнее, чем ты думаешь.

Она усмехнулась, и эта усмешка показалась ему жуткой. Перед ним в самом деле сидела совсем иная женщина.

— Ты не знаешь о том, что случилось. У меня было двое детей, и они погибли во время землетрясения. Старший ребенок, мальчик, был твоим сыном, я зачала его в нашу первую и единственную ночь. Его звали Тигран, как и моего отца, и я окрестила его в нашей церкви. А еще дочь, которую я родила от другого мужчины.

Лицо Камрана исказилось от невыносимой боли.

— Мой сын?! Ты… ты говоришь, что он… погиб?!

— Я не знаю, насколько тебе тяжело это пережить, — прошептала Асмик, — но я… во мне не осталось места для иных мыслей. Даже самые радостные воспоминания о прошлом причиняют мне боль. Я думаю о платьях, которые носила Сусанна, о том, какие слова она произносила, о ее смехе, похожем на звон колокольчика. Однажды Тигран принес мне из леса целую пригоршню ягод — они были холодными и мокрыми, как и его руки, но взгляд моего сына излучал тепло и радость. Теперь мои дети одни, и я тоже. Я не покончила с собой, потому что, если я это сделаю, мы никогда не встретимся.

Заметив в глазах Камрана слезы, которые он не пытался скрыть, Асмик в бессилии опустила кинжал.

— Моему сыну было известно обо мне? — спросил он, хотя уже знал ответ.

— Нет. Я ему не рассказывала.

— Почему?

— Тебе не были нужны ни я, ни сын, потому что ты не приехал в Луйс.

— Я приезжал, — тихо ответил Камран. — Весной я не смог вырваться из Исфахана, и это случилось осенью. Я встретил в лесу человека, который сказал, что ты уехала из селения. Он ни словом не обмолвился о ребенке, зато говорил, что ты меня возненавидела.

Асмик вздрогнула. Вардан! Конечно, это был он. Он мечтал, чтобы она принадлежала только ему, и распорядился ее счастьем согласно своему желанию и воле.

— Тот мужчина, от которого ты родила девочку, был твоим мужем? — спросил Камран.

— Нет. Я не выходила замуж. У него была своя семья.

— Ты его любила?

Асмик долго молчала, потом ответила:

— Нет. Я любила и ждала тебя. Теперь это осталось в прошлом. Больше нас ничего не связывает.

Камран сел рядом с женщиной и обнял ее окаменевшие плечи.

— Мы оба оказались обманутыми, оба потеряли сына. Не лучше ли попытаться пережить это вместе? Ни одну из человеческих жизней Бог не пишет только черными красками. Я верю в это, несмотря ни на что. Ты — моя единственная любовь, и я хотел подарить тебе весь мир. Теперь я понимаю, что это невозможно, и все же… Когда-то ты совершила ради меня немыслимое, и теперь я намерен сделать то же самое ради тебя. Я отрекусь от прошлого, от тех людей, бок о бок с которыми прожил минувшие годы, если угодно — даже от своей веры. Ты хочешь этого, Жасмин?

Асмик размышляла. В ее душе чудовищным цветком расцветала жажда мести; женщина вспоминала слова матери, Сусанны Агбалян: «Никто не взялся за оружие, не попытался отомстить! Убийство не всегда зло, если убиваешь врага. Я бы с радостью уничтожила убийц своего мужа и сыновей, вонзила бы нож в тело любого араба, который посмел бы переступить этот порог!»

— Я желаю только одного, — ответила Асмик, — бороться с теми, кто лишил меня семьи, отнял будущее, завоевал эту страну, кто казнит нас за нашу веру.

— Но такая борьба влечет за собой убийство, кровь.

— Знаю. Именно этого я и хочу.

— Ты — женщина, ты не умеешь и не должна сражаться!

— Я научусь. Ты меня научишь. Если желаешь остаться со мной, если я в самом деле тебе нужна.

Услышав слова Асмик, Камран похолодел. Но он дал слово, он любил ее больше жизни и горевал почти так же сильно, как и она. А еще — не мог допустить, чтобы она погибла. Дороги назад не существовало. Дорога вперед была страшна и трудна, как все, что делается вопреки любви, милосердию и прощению.

Через несколько дней они тронулись в путь. Камран рассчитался с Мариам и с теми людьми, которые сдавали ему жилье. Купил лошадей, приготовил запас провизии и одежды. Ни Фарид, ни Малик не могли понять поступка Камрана, ибо он не просто оставлял прошлое за спиной, он переступал черту, отправлялся туда, откуда не возвращаются.

Камран об этом не думал. Когда он покинул Исфахан, все встало на свои места, он ощутил беспредельный покой, какой ощущаешь в пустыне. Камран держал холодную руку Асмик в своей, смотрел в ее потускневшие глаза и понимал, что они остались одни — во всем мире, во всей вселенной. И все же они опять были вместе. Или ему это только казалось?

Камран осознавал, что мысли Асмик пронизаны смертельным горем, что в таком состоянии ни надежда, ни вера, ни любовь не могут быть смыслом жизни.

Они поселились в заброшенной пастушьей хижине далеко в горах. Продукты покупали в селении, которое находилось в трех часах пути. Все это время Камран учил Асмик владеть клинком, ездить верхом на коне. Иногда ему начинало казаться, что он сам сходит с ума, ибо готовит любимую женщину к смерти. Когда он смотрел, с каким рвением и упорством она овладевает тем, что женщинам заказано от века, у него холодела душа.

В ту пору набирало силу движение хуррамитов, к которым присоединялись христиане. Как правило, они искали убежище в горной местности. Асмик хотела вступить в один из таких отрядов и сражаться с воинами халифа.

Камран знал другой путь спасения. Они могли бы укрыться там, где их никто не знает. Стали бы жить как муж и жена, а потом Асмик родила бы ребенка. Но он так и не осмелился предложить это любимой женщине, потому что знал: она его не послушает.

Когда они впервые ночевали в хижине, Камран лег рядом с Асмик и страстно произнес:

— Мы провели вместе всего одну ночь, ночь, которую я запомнил на всю жизнь! Мысли о тебе не покидали меня ни на одну секунду, а мое сердце обливалось кровью!

Камран сказал правду: Асмик была желанна ему восемь лет назад, он сходил по ней с ума и сейчас.

— Если тебе нужно мое тело, Камран, я отдам его тебе, — промолвила женщина. — Но ты должен знать, что отныне я не способна что-то почувствовать.

Будь его воля, он обладал бы Асмик до самого утра с неукротимой, бешеной страстью. Вместо этого он бережно обнял ее, покрыл лицо любимой нежными поцелуями и сказал:

— Мне нужно не только твое тело, но и твои сердце и душа. Я подожду. Подожду, пока ты сама меня захочешь. Я смогу ждать сколько угодно, даже если это время никогда не наступит.

 

Глава 7

Вардан вдыхал печальный запах осени, запах сырой земли, опавших листьев, засохшей травы. То было последнее затишье перед наступлением холодной поры, когда с севера потечет вереница огромных мрачных туч и горы заснут под снежным покровом.

После землетрясения прошло два года, и это время выдалось на редкость тяжелым. Было уничтожено много посевов и виноградников, вдобавок последняя зима затянулась, в пору цветения деревьев пришли холода, и урожай фруктов оказался таким же скудным, как урожай зерна.

Арабы продолжали осваивать ранее неприступные области страны, что привело к новым грабительским налогам, которые отныне должны были вноситься только деньгами. Торговля упала, денег ни у кого не было, между тем арабы требовали уплаты подушной подати даже за тех, кто умер со времени последней переписи населения, прошедшей пять лет назад.

До жителей Луйса доходили тревожные слухи о преследовании христиан, о борьбе хуррамитов против завоевателей страны, но Вардана куда больше интересовала свои земля и хозяйство, ибо семья выросла и ее надо было кормить, тогда как урожаи падали и становилось все меньше возможности нанимать работников.

В связи с постоянными заботами и нелегкими думами скорбь, которая раздирала и терзала его сердце первое время после гибели Асмик и которая казалась неизлечимой, теперь превратилась в некое болезненное воспоминание, в светлую грусть. От глубокой раны, что нестерпимо жгла душу Вардана еще два года назад, остался тихо ноющий рубец.

Никто не произносил имя Асмик вслух. Малышка Сусанна искренне привязалась к новой семье, а Тигран замкнулся в себе настолько, насколько это было возможно для десятилетнего мальчика.

Он никогда не ходил по селению без Вардана, выполнял все его поручения, однако мужчина чувствовал, что между ним и мальчиком воздвигнута невидимая и нерушимая стена. Его собственный сын Сурен подрастал, а при виде чужого Вардан не испытывал ничего, кроме щемящей сердце досады. Этот ребенок был доказательством любви Асмик к другому мужчине, а также напоминанием о его собственной вине.

Жив ли араб? Встретятся ли он и Асмик на том свете, если они молились разным богам? Неужели любовь в самом деле превыше всего, даже долга и веры?

Вардан поднял глаза к небу, где меж длинных и тонких, сотканных, казалось, из серебряной чешуи облаков кружили черные птицы, откуда струились по-осеннему нежные солнечные лучи, и прошептал:

— Если ты там, если ты слышишь меня, отзовись!

Он вздрогнул, услышав печальные птичьи крики, и вмиг ощутил, как душа наполняется грустным светом. И странно обрадованный, успокоенный, отправился домой.

Через несколько дней пошел снег. Он был мягким и пушистым, покрыл деревья хлопьями, напоминающими весенние цветы, и обещал напитать землю влагой в ожидании обильного урожая.

В начале зимы жители Луйса вздохнули свободнее. Многим из них предстояло потуже затянуть пояса, но они надеялись как-нибудь дожить до весны. Иные и в прежние времена жили не лучше. Так Гаянэ вспоминала, как зимой они с Манушак сидели дома, словно в берлоге, сберегая драгоценное тепло, стараясь побольше спать, чтобы поменьше есть, хотя именно голод чаще всего не давал им заснуть. И сейчас молодой женщине думалось, что едва ли закрома этого дома могут когда-нибудь оскудеть настолько, что ей и ее детям придется голодать. С некоторых пор зима означала для Гаянэ скорее уют и тепло, чем одиночество и холод.

В один из вечеров Каринэ позвали принимать роды. Она возвращалась домой поздней ночью с другого конца селения. Зимой в Луйс не забредали чужие, и можно было не опасаться лихих людей. Никто не знал, сколько времени будут продолжаться роды, и Каринэ заверила сына, что спокойно доберется обратно одна.

На темно-синем, почти черном небе сияли редкие крупные звезды. Деревья были покрыты тонким кружевом инея. Горы вздымались волна за волной; освещенные луной пики белели на фоне темных небес. В холодном воздухе кружились снежинки.

Путь женщины пролегал мимо кладбища; она ускорила шаг, стараясь не поддаваться суеверному страху. Каринэ говорила себе, что зимой мертвые спят намного крепче, чем в иные времена года.

При ярком свете луны женщина без труда различила две темные тени. Они двигались бесшумно и медленно; то были силуэты каких-то людей, а быть может, демонов, которые искали чью-то неуспокоившуюся душу. Каринэ охватил ужас. У жителей Луйса не было привычки разгуливать по ночам между могил!

Женщина поморгала — видение не исчезло. Ей казалось, что пришельцы с головы до ног облачены в черное и что у них нет лиц. Они кружили возле одного из камней, и Каринэ знала, чья это могила — Сусанны Агбалян.

Каринэ спешила как могла, но ноги, казалось, сделались ватными. Всю дорогу женщине чудилось, будто она слышит за спиной крадущиеся шаги призраков, и она мучительно боялась и столь же страстно желала оглянуться. Ветер однообразно и тоскливо завывал в ночи, бил в спину, словно преследовал беглянку.

Вернувшись домой, мать Вардана была ни жива ни мертва от страха, но решила молчать. В семье не так давно воцарился мир, и женщина боялась разбередить старые раны упоминанием имен Сусанны и ее дочери.

Каринэ с тревогой думала о том, что представшее перед ней видение не сулит ничего хорошего. Должно быть, их ждут очень большие несчастья.

Следующим вечером состоялся сельский сход, и Вардан вернулся оттуда не в духе.

— Произошло несколько серьезных стычек арабов с хуррамитами, причем все неподалеку от нас, — мрачно сообщил он за ужином. — Арабы обозлены, они опять повысили налоги. Этой зимой нам придется отдать большую часть того, что мы имеем. Не удивлюсь, если вскоре нам придется платить налог за право жить и дышать!

Женщины тяжело вздохнули, и Вардан заметил в сердцах:

— Если б не вы, я давно бы ушел к тем, кто воюет против них!

— О нет! — испуганно воскликнула Гаянэ, и мужчина повторил:

— Я же сказал: если б не вы. Такие, как я, те, что не могут покинуть дом и землю, решили оказывать помощь всем, кто борется с завоевателями.

Когда детей отправили спать и взрослые остались в комнате одни, Гаянэ неожиданно сообщила:

— Сегодня я ходила за водой и слышала болтовню женщин о том, что в горах есть отряд, в котором сражается женщина. Она владеет саблей не хуже мужчины. Говорят, она знатного рода, никогда не улыбается и не плачет и похожа на мертвую!

Каринэ пронзило ощущение леденящего прикосновения чего-то потустороннего, и она, запинаясь, произнесла:

— Знатная… женщина? Уж не оборотень ли это?!

Вардан едва удержался, чтобы не стукнуть кулаком по столу.

— Как можно нести такую чепуху!

— Я тоже верю в призраков и духов, — прошептала Гаянэ и невольно сжалась под пристальным взглядом мужа.

— Разве женщина способна нападать и убивать, как мужчина? — веско промолвила мать.

— На войне все возможно, — коротко заявил Вардан.

Его посетили странные мысли. Что за знатная женщина могла появиться в этих краях и что могло заставить ее взяться за саблю?! Многие женщины выхаживали раненых, давали приют беглецам, но ни одна из них не брала в руки оружие.

Каринэ в очередной раз промолчала, однако из головы не выходили воспоминания о двух черных тенях, круживших возле могилы Сусанны Агбалян.

Утром, измученная бессонной ночью и истомленная тревожными мыслями, женщина собралась с силами и, не сказав никому ни слова, отправилась на кладбище.

Каринэ долго смотрела на могильный камень жадным и трепетным взглядом, таким, каким нищий смотрел бы на хлеб, смотрела, снедаемая безумной жаждой прикоснуться к неведомому и столь же сильным суеверным страхом. Затаив дыхание, каждую секунду готовая убежать прочь, женщина приблизилась к могиле Сусанны Агбалян. Камень стоял так, как стоял прежде, ни снег, ни земля вокруг не были разрыты. Следы, даже если они и были, уже успело занести. Однако кое-что изменилось. На ослепительно-белом покрове снега лежала охапка засушенных цветов и несколько блестящих, гладких, красных как кровь яблок, а на самом камне было выцарапано какое-то слово. Если б Каринэ умела читать, она прочла бы слово «прости».

Тем же утром Тигран дождался момента, когда взрослые разошлись по своим делам, и подошел к Аревик.

У него не было близких людей, не было друзей. Однако мальчику помогали мысли о матери, об Асмик Агбалян, о которой, казалось, все давно позабыли. Он постоянно ощущал ее присутствие в своей жизни, словно она никогда его не покидала. Тигран был уверен, более того — он знал, что его мама жива и что когда-нибудь они обязательно встретятся.

Аревик, как всегда, была нарядно одета. Гаянэ ревностно следила за этим, вероятно вспоминая свое нищее и голодное детство. Девочка была красивая, не по возрасту развитая, но упрямая и своенравная. И все же больше Тиграну некому было довериться.

— Зачем ты меня позвал? — Аревик смотрела так, будто ждала какого-то подвоха, хотя на самом деле ей нравился этот мальчик. Нравился тем, что он не был похож на остальных людей — ни на взрослых, ни на детей. Аревик давно хотелось подобрать к нему ключ, но она не знала, как это сделать.

— Я хочу кое о чем тебя попросить. Пожалуйста, позаботься о моей сестре.

В больших, ярких глазах Аревик вспыхнул интерес. Она переступила с ноги на ногу.

— Вот как? А что случилось?

— Надеюсь, ты никому не скажешь? — промолвил мальчик, выжидающе посмотрел на нее, после чего признался: — Скажу по секрету: скоро я уйду отсюда.

— Куда?

— В горы. Вчера я случайно услышал разговор твоих родных. Ходят слухи, будто в горах есть отряд, в котором сражается женщина. Думаю, это моя мама.

— Твоя мама умерла.

— Она жива.

— Почему же она не вернулась за вами?

— Не знаю. Быть может, она решила, что мы погибли.

— Разве моя мама плохо заботится о Сусанне?

— Хорошо. И все же она ей не мать. Зато ты — ее сестра. Это важнее. Так ты присмотришь за Сусанной?

— Да. Обещаю. А ты вернешься?

— Непременно.

— После того, как найдешь свою мать?

— Наверное, после того, как мне удастся отыскать свою судьбу, — промолвил Тигран совсем как взрослый и добавил: — Мне кажется, скоро все изменится. Все мы. Вся наша жизнь.

Мальчик оказался прав. После очередного сельского схода мужчины Луйса, ранее заботившиеся в основном о том, как спасти свои семьи от нужды, включились в борьбу против арабов. Часть населения ушла в горы и присоединилась к хуррамитам, другая, большая, готовая помогать повстанцам, осталась в Луйсе. До недавнего времени надежно спрятанное в горах селение внезапно очутилось в области военных действий.

Вести о все новых и новых отрядах сопротивления арабам долетали до жителей Луйса едва ли не каждый день. Вардан жадно внимал таким сообщениям, но, к сожалению или к счастью, он ни разу не слышал о неведомой воительнице.

 

Глава 8

Минул заветный час, и безмолвный серый мир озарился золотистым светом восходящего солнца. Распростертый под ногами, он уже не выглядел мертвым: горы были окрашены в нежно-лиловый цвет, а острые, будто лезвие кинжала, хребты пламенели отражением восхода.

Камрану хотелось смотреть на это до бесконечности. В такие минуты он, случалось, забывал и о скрывающихся за облаками вершинах минаретов Багдада, и о вереницах верблюдов с шерстью цвета песка, идущих по торговым дорогам, и об отчаянно сражающихся за жизнь чахлых кустиках, что растут в пустыне. Ему начинало казаться, что его родина не там, а здесь, в этих горах.

Между пологами походного шатра, в котором спала Асмик, проскользнул солнечный луч и осветил лицо молодой женщины. Несмотря на то, что ее кожа обветрилась и покрылась загаром, а черты затвердели, она все еще была красива. К тому же сейчас, во сне, она не выглядела ожесточенной и воинственной, она казалась женственной и нежной.

Камран испытывал непреодолимое желание скользнуть в палатку, разбудить Асмик поцелуем, ощутить ее теплую наготу, но он не двигался. Она не хотела, чтобы другие мужчины, те, что называли ее сестрой, были свидетелями их отношений.

С момента их встречи прошло больше года, прежде чем Асмик ему отдалась.

Однажды вечером Камран зашел к ней в шатер, чтобы о чем-то спросить, и она мягко положила ладонь ему на грудь. Это прикосновение стало ключом, который открыл невидимую дверь. Все еще не веря, Камран привлек женщину к себе, положил руки на ее бедра, а потом принялся целовать ее лицо, губы, шею.

Он не мог провести с ней всю ночь, все свершилось быстрее, чем ему хотелось. Камрану было немного стыдно за испытанное наслаждение, потому что он не знал, сделала ли Асмик это из благодарности, а может, из жалости, или ее чувства в самом деле проснулись.

Камран понимал, что она ни на минуту не забывала о своих детях. Но Асмик никогда не говорила о них, так же как ни разу не улыбнулась и не заплакала.

Мужчина не мог сказать, что после того, как они покинули Исфахан, любимая им женщина была вполне нормальна, однако за два года произошли некоторые изменения. Душа Асмик постепенно избавлялась от налета безумия, как избавляется от коры больное дерево. В ее поведении больше не было странностей, однако ей не стало легче. Камран понимал, что с ней происходит: душевные силы растаяли, вера исчезла, возврата к прежнему нет, надежда уничтожена, в сердце царит пустота. Он не знал, чем ей помочь, но всегда находился рядом.

Следуя желанию и планам Асмик, они присоединились к хуррамитам, в рядах которых, случалось, сражались и женщины. У Асмик не было силы удара, но была сила ненависти, безжалостная жажда крови и мести.

Лучше б она горько плакала, испуганно прижималась к нему по ночам, чем слепо бросалась в бой! Однако Камран не мог ничего изменить. Ему оставалось принимать судьбу как неизбежность, как волю Бога.

По ночам Камран охранял шатер Асмик; он спал, как зверь, прислушиваясь к малейшим шорохам, а днем не мог налюбоваться игрой ее лица, вглядывался в оттенок кожи, блеск волос и выражение глаз. Она была его звездой и его жизнью.

Камран часто думал о своем единственном сыне, сыне, которого ему не суждено было увидеть, и втайне мечтал о том, чтобы Асмик забеременела. Однажды он сказал ей об этом, и она гневно ответила:

— Неужели ты думаешь, что этот ребенок заменит мне…

— Я так не думаю, — мягко перебил Камран, — но этот малыш мог бы стать спасением и счастьем для нас обоих.

Молодая женщина промолчала, и ему ничего не оставалось, как ждать.

Камран предал свой народ и не сумел по-настоящему слиться с теми, среди кого отныне воевал и жил. Ему долго пришлось доказывать хуррамитам свою преданность. Он был искусным воином, и от него было немало пользы, но многие до сих пор считали, что мусульманину нельзя доверять.

Что касается арабов… Однажды пленный мусульманин с ненавистью бросил Камрану:

— Ты — презренный предатель, шакал, раб женщины! Ты будешь гореть в аду!

Камран знал, что это правда. Больше он никогда не сможет жить среди единоверцев. И едва ли ему стоит обращаться с просьбами к Богу и рассчитывать на его милосердие.

Асмик тоже не стремилась вернуться туда, где провела восемь лет. Однажды ночью они с Камраном тайком пробрались в Луйс, чтобы женщина могла навестить могилы своей матери и служанки Хуриг, но после не приближались к селению.

Старшим в отряде был мужчина лет сорока пяти по имени Асет. И он, и его семья наотрез отказались принять ислам и продолжали поклоняться огню. Трое сыновей погибли от рук арабов, жена и дочь покончили с собой, дабы избежать бесчестья.

Асет относился к Асмик почти как к дочери и только ради нее терпел присутствие Камрана. Он наверняка догадывался о том, что здесь замешана любовная история, и не пытался понять молодую женщину, как не стремился ее осуждать. Только судьба и глубокое горе могли заставить ее делать то, что она делала, и пока этот странный араб с вечно обнаженным клинком и горящими глазами будет находиться рядом с ней, останется меньше шансов на то, что ее убьют.

Почти все, что воинам Асета удавалось отнять у арабов, они возвращали крестьянам, сами довольствовались малым. Их было не так уж много, около тридцати человек, но каждый из них был не единожды проверен в деле, а в укромных горных уголках, на крутых тропинках даже тридцать человек могли стать серьезным препятствием для целой армии.

Минувшей осенью до них дошли слухи о том, что арабы рыскают по селениям, жители которых оказывают помощь повстанцам. Они приказывали выдать тех, кто это делал, а если жители горного края не подчинялись, изгоняли их с места обитания и жгли дома.

Зима принесла относительное затишье, но было страшно подумать, что начнется сейчас, с наступлением весны.

Когда Асмик проснулась, мужчины начали потихоньку сворачивать лагерь и готовиться к долгому переходу поближе к берегам реки Зайенде-Руд.

У них с Камраном было немного времени для того, чтобы побыть наедине, и они быстро пошли по тропинке в сторону от лагеря.

Заснеженные хребты сменили свой цвет с белого на розовый, потом на янтарный. Солнце разогнало утренний туман, и его свет золотым потоком лился на склоны гор.

Казалось, на многие расстояния — только безлюдье, покой и тишина.

— Сложно представить, что где-то идет война. Иногда мне нелегко бывает понять, почему, вместо того чтобы бежать от нее, мы продолжаем ее искать, — не выдержав, заметил Камран и получил ответ:

— Ты знаешь почему. Я никогда не смогу смириться с прошлым, не смогу его забыть, а потому должна что-то делать. Мне странно слышать твои слова. Разве воин должен бежать от войны?

«Прошлое — прибежище отчаявшихся, — подумал Камран. — Нельзя бесконечно оглядываться назад, надо смотреть вперед». Подумал, но промолчал. Мог ли он, имел ли право сказать такое матери, потерявшей детей?

— Я говорю о тебе, Жасмин. Это — не твое. Ты осталась жить, значит, должна жить. Только не так, а по-другому.

Асмик повернулась к нему:

— У меня плохо получается то, что я делаю?

— Хорошо. Так хорошо, что иногда мне становится страшно.

Женщина остановилась и прошептала:

— Чего ты хочешь, Камран?

Он тяжело промолвил:

— Я не знаю. Однако я до сих пор верю в то, что в этом огромном мире есть место, где мы сможем быть счастливы. Мне бесконечно жаль, что путь туда заказан и мне, и тебе.

Асмик опустила голову. Это она лишила его всего, его, единственного человека, которого еще могла сделать счастливым.

Он ничего от нее не требовал, он любил ее нежно, печально, с каким-то безнадежным смирением. То была страстная, упрямая привязанность, он отдал себя ей всецело и навсегда.

Они дошли до укромного уголка. Здесь были не только камни, но и трава; солнце мягко освещало землю. На мгновение женщина прислонилась спиной к холодной каменной стене, а потом принялась раздеваться.

Перешагнула через ворох одежды, приблизилась к Камрану, сверкая белоснежным упругим телом, и положила прохладные ладони ему на грудь.

— Я здесь.

Камран не был уверен, что она здесь. Он не был уверен в этом с тех пор, как впервые увидел ее после долгой разлуки. Однако ему не хотелось об этом думать. Он обнял Асмик, и страсть пронзила его душу и тело. У них было мало времени, тогда как Камран мечтал о том, чтобы когда-нибудь выдалась целая ночь, безумная ночь, в течение которой он мог бы сжимать Асмик в объятиях, не думая ни о чем, ни о чем не жалея и ничего не боясь.

Он знал, что напрасно надеется, так же как был уверен в том, что Асмик ничего не чувствует. То была жалкая подачка, простая уступка его желанию.

— Тебе никогда не казалось, что судьба подарила нам новую встречу не в награду, а в наказание? — неожиданно прошептала женщина.

— Нет, — ответил мужчина, нежно гладя ее волосы. — Я давно хотел спросить: неужели ты до сих пор считаешь, будто все, что случилось между нами до нашей разлуки, было ошибкой?

— Если бы я так думала, я не была бы с тобой.

Они пошли обратно. Хотя Камран только что обладал этой женщиной, он не испытывал удовлетворения. Он нуждался в другом. Чтобы она была не воинственной и беспощадной, а безмятежной и кроткой, чтобы она держала в руках не саблю, а ребенка. Он понимал, что все, чем она сейчас живет, навеяно горем, внушено чувством вины, вызвано отчаянием. И ему опять-таки оставалось только ждать, ждать, пока она вновь будет готова впустить в свое сердце любовь.

По дороге к берегам Зайенде-Руд отряд Асета наткнулся на селение, жителей которого согнали с насиженного места.

Асмик всегда трогало то, как крестьяне прощаются со своей родиной: мужчины падали на колени и целовали землю, от горестных воплей женщин, казалось, содрогались скалы. Она ненавидела страшный запах выжженной земли и выражение безнадежности в глазах людей.

Они напали неожиданно, сверху, с гор, и внесли смятение в ряды арабов, сопровождавших колонну переселенцев. Губы мужчин были плотно сжаты, а выражения лиц казались тяжелее камня. Клинки хладнокровно опускались на головы и плечи врагов.

Крестьяне сначала растерялись, а после в считанные секунды, мирные и покорные, они превратились в грозную силу: бросались на своих обидчиков и расправлялись с ними едва ли не голыми руками.

Асмик билась наравне с мужчинами и, кроме внешности, отличалась от них только одним: полным отсутствием волнения и страха. В тот миг, когда людьми овладевали звериные инстинкты, слепое животное возбуждение, когда не надо было думать и помнить, а только рваться вперед, Асмик начинала чувствовать, как в далеком уголке ее превратившейся в мертвую пустыню души начинает теплиться жизнь. Она не боялась смерти, ибо та давно побывала у нее в гостях и забрала то, без чего не имело смысла жить.

А Камран боялся. Он не столько сражался, сколько старался защитить Асмик. Он будто бы обладал десятком глаз и рук — так стремительны и точны были его движения, безошибочен взгляд. А вот сердце, сердце у него было только одно, и оно обливалось кровью от страха потерять любимую женщину.

Все завершилось успешно. Большая часть арабов была перебита, нескольких отправили к их предводителям с указанием передать, чтобы они больше не смели ступать на эту землю.

Когда крестьяне благодарили тех, кто неожиданно пришел к ним на помощь, в их глазах стояли слезы. Асмик сохраняла невозмутимость. Убедившись, что крестьянам больше ничто не угрожает, она молча повернулась и устремилась обратно в горы вместе с другими воинами.

Беда, как это обычно бывает, пришла неожиданно. Еще утром Вардан спокойно работал в поле, а в полдень к нему прибежала испуганная Аревик и сказала, что в селение прибыл большой отряд арабов и всем взрослым жителям Луйса велено собраться на площади перед церковью.

Вардан приказал дочери возвращаться домой, а сам вместе с тремя работниками поспешил на площадь. В середине дня воздух утратил свежесть, пыль поднималась из-под ног удушливым облаком. Всюду, куда хватало глаз, белели обновленные по весне дома и цветущие сады, отчего казалось, будто Луйс присыпало снегом. По пути Вардан встретил нескольких односельчан; они растерянно и возбужденно переговаривались.

— Не знаю, чем это закончится, — тревожно произнес один из мужчин. — В доме моего соседа спрятаны двое раненых, а два дня назад мы отправили в горы большую повозку с продуктами и вещами.

Вардан кивнул. Он сам отдал хуррамитам часть посевного зерна и одежду, которую за зиму сшили женщины.

Площадь напоминала огромный развороченный улей, смятенное разноголосое царство. Угрюмые седобородые старики, готовые заплакать женщины, запальчиво жестикулирующая молодежь. Глаза мужчин смотрели бесстрашно, по-звериному остро, кулаки были сжаты, но невозмутимые арабы, похоже, не замечали этого. Их было почти вполовину меньше, чем жителей селения, но они были хорошо обучены воинскому искусству, и у них имелось много оружия.

Старший, средних лет мужчина в небрежно намотанной чалме, вынул грамоту и громко зачитал текст. Все слушали; когда он закончил, по толпе подобно ураганному ветру пронесся возбужденный гул.

От имени эмира жителям Луйса было велено выдать всех, кто оказывал помощь хуррамитам. В противном случае им, как и обитателям многих других селений, было предписано сняться с места и следовать к берегам Зайенде-Руд.

Вардан оцепенел. Его сердце пронзила дикая боль, в глазах потемнело, голова закружилась. Он сразу понял, что это не шутка, а жестокая правда. Он слышал, как кругом шепчутся люди, но сам не мог произнести ни слова.

— Как можно бросить все и уйти? А дома, посевы, сады, скот!

— Надо взяться за оружие. Топоры, ножи, мотыги — все пойдет в ход!

— За их спиной войско эмира. Они могут привести подмогу!

— Аза нашими спинами — горы. Я еще не встречал человека, который мог бы их одолеть.

— Разве мы можем бежать в горы, бросив женщин, стариков и детей?! Что тогда будет с ними?!

— Арабам прекрасно известно, что все мы помогаем хуррамитам. Это всего лишь предлог. Они уже решили нас выселить, мы ничего не сможем сделать! Если возьмемся за оружие, будет море крови и десятки смертей!

Последнее мнение оказалось верным. Когда глава общины заявил арабам, что жители Луйса не собираются никого выдавать, мусульманские воины не удивились. Они велели людям разойтись по домам, собрать вещи, которые они намерены взять с собой, и ровно через час вновь собраться на площади. Повозки, волов, орудия труда, а тем более оружие брать запрещалось. Арабы выставили охрану на подступах к селению и на горных тропах, дабы ни один из жителей Луйса не смог ускользнуть незамеченным.

Вардан вернулся домой. Женщины метались по комнатам, не зная, что взять с собой, Аревик и Сусанна плакали, Тигран сидел угрюмый и неподвижный.

Вардан тоже молчал и не двигался, хотя, наверное, нужно было помочь жене и матери и успокоить детей.

Долгое время он жил в странном, оторванном от действительности мире, он изнурял себя работой, старался прогнать ненужные мысли и почти убедил себя в том, что худшее осталось позади. Теперь он понял, что жестоко ошибся.

В стенах этого дома Вардан родился, сделал свои первые шаги, здесь мать пела ему колыбельные песни, он срывал плоды с деревьев этого сада и был привязан к этой земле не меньше, чем к заветной мечте. Он любил всех своих животных, лелеял каждую травинку, что выросла на этих лугах. Он радовался, когда по утрам в его сознание суетливо и весело врывались привычные звуки: скрип дверей, голоса людей и животных.

Он думал о многолетнем упорном труде, который оказался напрасным, о мечтах, которым было суждено развеяться, как дым.

— Вардан, как тебе кажется, они позволят нам вернуться? — Голос Гаянэ срывался и дрожал.

Муж долго молчал, потом тяжело промолвил:

— Не думаю.

Видя, в каком состоянии находится сын, Каринэ принялась распоряжаться.

— Скотину и птицу надо выпустить на волю. С собаками сложнее — они побегут следом; как бы арабы их не перебили! Гаянэ, оставь посуду, лучше взять побольше одежды для детей. Шерсть и пряжу положи на место. И ковер нам не унести. А вот овчины возьми. Не забудь швейные принадлежности. Аревик, не бери так много игрушек, тебе придется помогать нести вещи. А вода? Надеюсь, по дороге встретится река или хотя бы ручей? Тигран… — Женщина выпрямилась и оглянулась. — А где Тигран?

Мальчика нигде не было. Они не нашли его ни в доме, ни во дворе. Тигран исчез. Никто не представлял, куда он подевался, и Вардан сходил с ума от тревоги, поскольку приближался час, когда они были должны отправиться в путь.

Каринэ сунулась было на улицу — тут же откуда ни возьмись появился верховой араб; он замахнулся на женщину плетью и что-то прокричал на своем языке.

Аревик знала правду, но она поклялась Тиграну, что будет молчать, и молчала.

Наконец наступило время, когда они были вынуждены покинуть дом. Вардан поднял на руки Сурена, и тот обхватил ручонками шею отца. Мужчина подумал, что, хорошо это или плохо, но семья связала его по рукам и ногам. Он должен думать прежде всего о ней, помнить о чувстве долга по отношению к ней, а не к кому-то или к чему-то еще.

Толпа людей устремилась на церковную площадь. Мужчины волокли нехитрый скарб, женщины пытались успокоить детей, а сами дрожали как осиновый лист. Многие односельчане Вардана глухо роптали.

Мужчина подумал, что вскоре злоба сменится горечью поражения и измученные долгим переходом, раздавленные горем жители Луйса будут заботиться только о том, как выжить, тешить себя надеждой на то, что на новом месте они, быть может, не умрут от голода.

Мелкую скотину завоеватели решили угнать с собой. (Каринэ и Гаянэ плакали в хлеву, целуя и гладя любимых коз). Обнаруженные арабами раненые хуррамиты были убиты, тех, кто их приютил, казнили на площади. Отец Саркис не хотел оставлять церковь; его выволокли на площадь и бросили на камни, в пыль. Мужчины подняли священника и окружили его плотной стеной, готовые встать на его защиту.

Тигран не видел всего этого. Он давно решил убежать и теперь понимал, что дождался самого что ни на есть рокового момента.

Мальчик долго сидел в кустах, прежде чем благополучно миновал посты охраны и вскоре очутился там, где его не могли догнать.

Он не успел взять с собой ни еды, ни воды, но сейчас это не казалось важным. Тигран думал только о том, что наконец-то у него появилась возможность доказать людям, которые в него не верили, презирали за то, что мать родила его от чужеземца, чего он стоит на самом деле.

Он решил, что заберется на большую высоту, найдет место, откуда можно столкнуть камни, и завалит арабов. Тигран с детства знал, как это происходит: один камень увлекает за собой другой, второй — третий, и они превращаются в смертоносный поток.

Сначала мальчика терзало чувство вины: дядя Вардан наверняка станет беспокоиться из-за того, что он исчез! Однако вскоре Тигран перестал думать об оставшихся внизу людях. Таково свойство гор: человек поднимается на высоту, и прошлое остается далеко позади.

Вокруг царило глубочайшее безмолвие, величайшее безлюдье. Казалось, даже ветер не нарушал покоя этого заколдованного пространства. В тишине таяли все звуки: пение птиц, звонкий шелест ручья и жужжание насекомых.

Вскоре Тигран понял, что не знает, куда идти. Он ориентировался в горах далеко не так хорошо, как дядя Вардан или даже его жена Гаянэ! Едва заметные, убегающие ввысь тропинки сулили надежду, но вскоре пропадали так же внезапно, как и начинались.

Ночь застала его в пути. При свете луны земля и небо казались светлыми, а горы — темными. Сколько Тигран ни вглядывался в черноту, он не мог различить их очертаний. Где-то шуршали островки чахлой травы. Хлопали крыльями ночные птицы. Было холодно. Мальчик лег на землю и обхватил руками плечи, но это не помогало согреться.

Тиграну казалось, будто он всю ночь не сомкнул глаз, но на самом деле он спал, вернее, время от времени впадал в забытье.

Его разбудил неповторимый, свежий, острый запах утра, а еще — солнечный свет, не торжествующий и безжалостный, как днем, а ласковый и нежный. Тигран открыл глаза и вместе с радостью, что ночь закончилась, его пронзило чувство одиночества. Мальчик невольно вспомнил мать и едва удержался от слез.

Он поднялся на ноги и увидел… тропу, которую не заметил вчера, когда было темно. Каменистая, мрачная, безлюдная, она ловко петляла меж скалистых обломков и явно вела к перевалу. Стараясь не обращать внимания на чувство неуверенности и голода, Тигран быстро зашагал вперед.

Вскоре он убедился в том, что не ошибся, и ему уже было все равно, кого он встретит, лишь бы выйти к людям. Его наверняка накормят, и, быть может, кто-нибудь подскажет ему, как найти отряд повстанцев, способных помочь жителям Луйса: после дня бесплодных странствий и проведенной в одиночестве ночи Тигран уже не полагался на себя.

Внезапно завидев всадников, мальчик инстинктивно бросился вперед и вдруг остановился как вкопанный. Это были арабы! Он давно привык с ходу узнавать их по одежде, по лицам, по характерной посадке.

Охваченный ужасом, Тигран побежал обратно. В надежде спрятаться, он свернул с тропы и очутился перед крутым подъемом. Не желая сдаваться, мальчик принялся взбираться наверх, но вскоре склон превратился в отвес. Земля осыпалась под пальцами, у Тиграна перехватило дыхание, в глазах потемнело, и… он кубарем скатился вниз, прямо к ногам поджидавших его всадников.

Один из них поднял мальчишку за шиворот, как щенка, и приподнял над землей.

— Куда и откуда ты шел? Где те люди, с которыми ты был? Кто твои отец и мать?

У Тиграна язык будто примерз к гортани — оцепеневший мальчик не промолвил ни слова.

— Не хочешь отвечать? — промолвил араб. — Тогда тебе сюда.

Он почти безо всяких усилий приволок ребенка к краю пропасти и сделал вид, что собирается столкнуть его вниз.

И тогда Тигран отчаянно закричал:

— Моя мама — Асмик Агбалян! Она сражается в этих горах, она приведет за собой много людей и отомстит за меня!

И тут же почувствовал, как сильные руки опускают его на землю.

 

Глава 9

— Аллах милосерден! Наконец-то эта женщина у меня в руках! — сказал Абдаллах ибн Сабир, человек, который вот уже несколько лет кружил по тайным тропам нагорья. По его лицу скользили отблески жаркого красного пламени; ни на кого не глядя, он черпал ладонью рассыпчатый жирный плов.

— Нам удалось выяснить, что когда-то женщины из знатного армянского рода, рода Агбалян, в самом деле укрывались в селении Луйс, но сейчас они мертвы, — бесстрастно сообщил мужчина по имени Икрам, один из его приближенных.

Абдаллах поднял голову.

— Вот как? То есть по горам разгуливает призрак?

— Старшая из женщин умерла почти десять лет назад. Что касается ее дочери, один из наших людей утверждает, что знал эту женщину.

Абдаллах не сумел скрыть иронии. За годы странствий по дикому краю он вдоволь наслушался и беззаветной правды, и беззастенчивой лжи.

— Неужели? В таком случае позовите его сюда!

Икрам молча повернулся и вскоре явился в сопровождении неопрятного, мрачноватого человека, чья голова была повязана грязной тряпкой, а лицо покрыто колючей седоватой щетиной.

— Вот он. Его зовут Ибрагим.

Тот поклонился. Абдаллах ибн Сабир не выдержал и расхохотался.

— Это ты знал некую знатную женщину, жившую в этих горах?

Ибрагим опустил глаза.

— Я не был с ней знаком. Я… я ее хоронил.

Абдаллах подался вперед и вперил взгляд в собеседника.

— Это как?

— В то время я служил в Исфахане. Мне и одному моему товарищу поручили похоронить женщину, которая умерла в тюрьме. Тогда я, конечно, не знал, кого зарываю. Но потом про это много болтали. Ее звали Асмик Агбалян. Она убила начальника личной гвардии самого эмира. Эта женщина была очень красива, и ее замучили пытками.

Абдаллах прищурился.

— Служба в крепости спокойнее и легче, чем бесконечные разъезды по горам. Как ты здесь оказался?

— Там происходило много вещей, достойных осуждения верующего человека. — В смиренном взгляде Ибрагима мелькнуло упрямство. — Я не жалею о том, что покинул крепость. Мне милее сражение в честном бою.

— Сдается, ты снова ошибся, — усмехнулся Абдаллах и приказал: — Приведите мальчишку!

Когда Тигран предстал перед ним, Абдаллах серьезно произнес:

— Ты храбрый и вместе с тем лживый мальчик. Асмик Агбалян умерла.

— Ты сам скоро умрешь! — пробормотал Тигран и прибавил уже громче: — Моя мама жива!

— Тебе известно, где она?

Ребенок нахмурил брови.

— Нет.

— Где ты жил?

— В семье своего крестного. Когда в селение пришли ваши люди, я решил убежать в горы.

Губы Абдаллаха растянулись в притворной улыбке.

— А кто твой отец?

Тигран не знал, что ответить, он опустил голову и молчал; в это время кто-то из людей Абдаллаха промолвил с небрежной усмешкой:

— Сначала надо спросить, знает ли об этом его мать!

Оскалив зубы, будто хищный зверек, Тигран бросился в глубину шатра, готовый задушить обидчика, однако объятия сильных рук сковали его не хуже цепей.

— Погоди, малыш! — почти ласково проговорил Абдаллах. — Твой час еще придет. — И обратился к приближенным: — Накормите мальчика. Ни в коем случае не связывать и не бить. Просто следите, чтобы он не удрал.

Когда Тиграна увели, промолвил:

— Неважно, сколько будет потрачено времени и сил. Когда-то мои люди наткнулись на отряд хуррамитов, в котором была эта женщина и ее шакал, нечестивец, предавший свой народ и Аллаха. Мои воины погибли. Мы пытались отомстить, но эти люди неуловимы; к тому же они слишком хорошо умеют сражаться в горах. Я буду счастлив уничтожить предателя, равно как и женщину, которая посмела взять в руки оружие и пытается подать пример мужчинам!

— Если женщина и в самом деле мать мальчишки, все решится очень просто. Только надо ее отыскать, — сказал Икрам и заметил: — Куда с большим удовольствием я разорвал бы на куски араба, который сражается в рядах хуррамитов!

— Я тоже. Он связан с этой женщиной. Я слышал, он не отходит от нее ни на шаг. Думается, ради нее он готов пойти на все, что угодно.

— Сколько человек в том отряде? — спросил Икрам.

— Не знаю точно, но сдается, не меньше полусотни. Когда им случается нападать, они вылезают буквально из-за каждого камня!

Тигран не спал почти всю ночь. Мальчик терзался вопросом, правильно ли он поступил, назвав арабам имя своей матери. Тигран шептал его одними губами, дрожа от безумного желания увидеть Асмик, успокоиться в ее руках, от ее взгляда, ее слов и улыбки, которая так редко появлялась у нее на губах.

Арабы и их маленький пленник ночевали на большой высоте, где, казалось, звезды были рассыпаны не только вверху, но и внизу. То было завораживающее, фантастическое зрелище.

Утро встретило их мглой и холодком; протягивая руки к костру, Тигран жадно ловил ладонями горячий воздух.

После завтрака его привели в шатер Абдаллаха.

— Так как тебя зовут?

— Тигран.

— Ты знаешь грамоту? — спросил араб. — Сможешь написать своей матери?

Мальчик помотал головой.

— Плохо, — сказал Абдаллах и добавил: — Ладно. Надеюсь, эта собака сумеет прочесть то, что я написал.

— О ком вы говорите? — прошептал Тигран.

— О том вероотступнике, который всюду шатается за твоей матерью! Ты что-нибудь знаешь о нем?

— Нет, — ответил мальчик, чувствуя, что приближается к разгадке самой большой и важной тайны своей жизни.

Камран стоял на узкой тропинке, подставив лицо свежему ветру, и смотрел на горы.

Асмик права: нет ничего надежнее этой крепости. Иногда ему чудилось, будто земля в этих краях изгрызена челюстями гигантского чудовища, и тогда он вспоминал медово-желтое, на диво спокойное полотно пустыни. Для Асмик горы олицетворяли свободу, тогда как ему они иногда казались тюрьмой.

Впрочем, у гор и пустыни было нечто общее, как у него и Асмик: одиночество и тайна.

Он и Асмик. Она все время будто от чего-то бежала, тогда как он отчаянно стремился что-то догнать.

Сегодня утром женщина внезапно побледнела и схватилась рукой за горло. Ее мутило. Позже, днем, Асмик, ехавшей на лошади, снова стало дурно. Камран пристально посмотрел на нее, но она ничего не сказала и резко отвернулась; как ему показалось, скрывая досаду. А если она и впрямь беременна? Что им тогда делать? Как сохранить ребенка?

Камран понимал Асмик: она не желала вновь рисковать своим сердцем. С другой стороны, ему хотелось, чтобы она подумала и о нем тоже. Да, у нее были дети и она их потеряла. Но он, он-то еще никогда не держал на руках часть своей плоти и своей души!

Сколько можно бежать от судьбы, когда-то надо сделать шаг ей навстречу!

Камран так сильно задумался, что не сразу заметил человека, который внезапно появился из-за камня. Араб в рваном халате и грязной чалме, не похожий на воина.

Асет и остальные находились неподалеку, Камрану стоило закричать… Хотя, скорее всего, ему удалось бы взять этого человека в одиночку.

Мусульманин предостерегающе поднял руку.

— Постой! — Его голос звучал спокойно и веско, взгляд был неподвижен и тверд. — Не убивай меня! У меня нет оружия. Я долго тебя выслеживал. Мне всего-то и нужно, что передать тебе послание. Ты умеешь читать? — И показал свиток.

Камран кивнул. Внезапно в груди похолодело, так что он едва мог дышать.

— Это хорошо. Здесь содержится кое-что интересное для тебя.

Мужчина нагнулся, положил свиток на тропинку. Потом по-вернулся и молча скрылся из виду. На прощание он окинул Камрана взглядом, который был красноречивее всяких слов.

Камран поднял свиток. Прочитать его здесь? Да, лучше сделать это прежде, чем он снова увидит Жасмин.

Он нетерпеливо развернул послание и быстро пробежал его глазами. Его руки слегка дрожали, а через минуту ему почудилось, будто его тело пронзила молния. Камран пошатнулся и закрыл глаза. Потом снова открыл. Он не знал человека, который подписался под этими сводящими с ума словами… И тот, судя по всему, тоже не знал о нем ничего, даже его имени, однако послание предназначалось именно Камрану, в этом не могло быть сомнений.

Мужчина замер. Выхода нет: надо рассказать Асмик правду. Но как?! Оживит это ее или убьет?!

Он вернулся в лагерь. Асмик сидела на большом камне и расчесывала волосы. В такие минуты Камран обожал наблюдать за плавными движениями ее рук, расслабленной позой, задумчивым лицом, за тем, как она склоняет голову набок и медленно водит гребнем по длинным, струящимся прядям. Эти драгоценные мгновения были одними из немногих, когда она представала перед ним женщиной, той женщиной, которую он полюбил и не чаял вернуть обратно.

В этот раз он не стал любоваться ею. Подошел и быстро произнес:

— Нам нужно поговорить.

Асмик кивнула. Она встала и откинула волосы назад — они покрыли спину черным блестящим плащом.

— Хочешь отойти?

— Да.

Женщина молча выслушала его. В ее лице не было ни кровинки. Она прижала руки к груди, будто стремясь удержать сердце, которое рвалось наружу.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Камран.

— Я? — испуганно промолвила она, будто очнувшись от тяжелого сна. — Не знаю. Мне страшно. Нам нужно пойти туда! Куда они нас зовут?

— Они описали место, но я не понял, где это.

— Прочти.

Он выполнил ее просьбу. Асмик покачала головой.

— Не знаю. Надо позвать Асета.

— Ты думаешь, мы должны кому-то об этом рассказывать?

Женщина посмотрела на него с укоризной.

— Эти люди — наши братья. Без их помощи нам все равно ничего не сделать.

«Мне они не братья», — с горечью подумал Камран. В этом случае он предпочел бы действовать один, но спорить с Асмик не хотелось.

Выслушав описание, Асет сказал:

— Это место находится неподалеку отсюда. Там две скалы, а между ними пропасть. По-видимому, они будут стоять на одной стороне, а мы — на другой. Что им от нас нужно?

Пока Асмик говорила, Камран напряженно размышлял.

— Тебе не кажется, что это ловушка? — спокойно произнес Асет, обращаясь к женщине.

— Я думаю, они говорят правду, — заметил Камран.

Асет метнул в его сторону уничтожающий взгляд, но ничего не сказал.

— Разве такое возможно? — вымученно и жалко промолвила Асмик. — Ведь Тигран…

— Тогда откуда они знают его имя?

— Могли узнать у жителей Луйса.

— Они хотят показать нам мальчика. Думаю, ты сразу узнаешь своего сына.

— Неужели мой сын жив! — в смятении прошептала Асмик и разрыдалась. Она не стеснялась Асета, хотя прежде не проявляла на людях никаких чувств. Камран тоже не стал таиться: нежно обнял Асмик и прижал к себе. Сколько раз он мечтал об этом моменте, как сильно ему хотелось увидеть ее слабой! Но сейчас это было слишком горько и жестоко.

— На свете все возможно, Жасмин. Вполне вероятно, что это не чудеса.

На ее губах появилась слабая улыбка, а в глазах — надежда.

Увидев это, Камран произнес то, чего не осмеливался произнести раньше:

— Разве ты видела трупы своих детей?

— Я видела, как обрушился наш дом, я нашла косынку Сусанны!

— А если их там не было? Если они успели убежать?

— Я не велела им уходить.

— Тогда все было спокойно. Но когда началось землетрясение… Не думаю, что твой… — Камран помедлил, ему очень хотелось сказать «наш», но его стесняло присутствие Асета, — сын настолько глуп, чтобы ждать, пока на него и сестру упадет крыша!

Асмик вновь зарыдала.

— Если… если эта последняя, самая безумная надежда окажется бессмысленной, мне останется только умереть!

— Мне тоже, — просто произнес Камран.

Асмик повернулась к Асету:

— Что нам делать?

Мужчина не медлил ни минуты.

— Мы должны идти туда.

— Вы пойдете со мной? — спросила женщина.

Асет усмехнулся. Его обычно холодные глаза были полны тепла и света.

— Ты была с нами все это время, дочка, с чего бы вдруг мы должны бросить тебя?

Остаток дня Асмик провела в одиночестве. Ни с кем не разговаривала, сидела, обняв колени и положив на них подбородок. Она слушала убаюкивающий шелест травы и думала. А Камран смотрел на нее издали и представлял, как бьется ее сердце, — звук, перед которым для него затихали все шумы мира.

Он понимал, что Асмик думает о возможной ошибке, своей оплошности и вине, вновь вспоминает прошлое, в которое так боялась заглядывать и которым жила. А Камран размышлял о том, чего потребуют арабы в обмен на Тиграна, если он и впрямь находится в их руках.

Вечером Асет коротко объяснил людям, куда и для чего они поедут утром. Возражений не последовало. Многие из этих суровых мужчин сами потеряли семьи. Глядя им в глаза, Асмик понимала: возможно, они ждут, чтобы она рассказала им больше, чем они знали, поведала о своих чувствах. Но она молчала, потому что происходящее казалось ей нереальным. А еще потому, что все эти годы она принимала близко к сердцу только свое горе и думала лишь о себе.

Разумеется, окружающие считали иначе. Асмик перевязывала их раны, выслушивала их истории, а если на их глазах появлялись скупые слезы, могла утешить даже не словом, а взглядом. Вместе с ними она мужественно выносила недосыпание, усталость, холод зимних ночей. Она спешила на помощь тем, кто бедствовал, и если б Асет и другие мужчины узнали, что она делает это ради себя, они бы не стали ее осуждать.

— Все это время я думала о себе. Только о себе, — призналась Асмик Камрану, когда они шли к обрыву, и он ответил:

— Главное, чтобы ты думала о себе именно сейчас.

И вот она стояла на скале — залитая лучами восходящего солнца, напоминающая медное изваяние. Гигантский красный шар вынырнул из-за серых скал, и пятна бликов усыпали землю, словно лепестки роз.

— Спрячься за камнем. Посмотри, Тигран ли это, но ни в коем случае не подавай голоса, — прошептал Камран.

Асмик порывисто повернулась к нему; от ее трепетного, живого взгляда у него защемило сердце.

— А если он станет меня звать?!

— Даже в этом случае. Послушайся меня, Жасмин, — взволнованно произнес он и тихо добавил: — Хотя бы раз в жизни.

Они вместе отошли назад, отступили за камни. Вскоре арабы показались на противоположном краю обрыва. Один из них вытолкнул мальчика вперед, а второй наклонился к нему и что-то сказал.

— Мама! Мама, ты там? — Звонкий голос ребенка срывался. — Это я, Тигран!

У какой женщины хватит сил совладать с чувствами при виде собственного ребенка, которого она давно оплакала?!

Камран был начеку. Он вовремя схватил Асмик, не дал ей выбежать вперед, зажал рот, подавив готовый вырваться крик. Она изворачивалась и кусалась, но он был безжалостен и тверд. Остальные мужчины стояли в растерянности, не зная, стоит ли вмешиваться.

— Успокойся, Жасмин! Если ты сохранишь спокойствие, то скоро обнимешь своего сына.

Их взгляды встретились, и Асмик все поняла.

— Ты не можешь…

— Могу. Ты — мать Тиграна, ты ему нужна. А меня он даже не знает.

В его словах звучали сожаление, горечь и — величайшее облегчение. В глазах, будто солнце в темной заводи, плескались любовь и ласка.

— Я не переживу этого…

— Переживешь. С тобой будут дети. Я уверен, что твоя дочь тоже жива.

Он ненадолго задержал руки на ее плечах, после чего вышел вперед и крикнул:

— Чего вы хотите? Что вам нужно в обмен на мальчика?

Арабы о чем-то совещались, потом один из них ответил:

— Тебя, собака!

Камран облегченно вздохнул и закрыл глаза. Внезапно перед ним пронеслась вся его жизнь; это продолжалось всего несколько мгновений, мгновений простительной, горькой и одновременно сладкой слабости. Помедлив, он сказал:

— Я согласен! Где и когда мы встретимся?

Пока они договаривались, Асмик дрожала всем телом. По щекам женщины катились крупные, тяжелые слезы. Она больше не считала нужным скрывать ни свою слабость, ни свою любовь. Только было слишком поздно…

— Сколько ошибок, сколько всего ненужного в нашей жизни, — прошептала она, когда он вернулся.

— Безупречен только Бог, человек несовершенен. Вероятно, так было задумано с самого начала, потому в том нет нашей вины, — сказал Камран.

У них было мало времени, чтобы проститься. Остальные мужчины предупредительно отошли на расстояние, чтобы Асмик и Камран остались одни.

Она обхватила руками его лицо.

— Любимый, любимый! Прости, прости за все! Ты помогал мне избавиться от горя и вины, а я тебе ничем не помогла!

— Я рад, что ты исцелилась, Жасмин. Теперь я уверен в этом, как и в том, что ты будешь счастлива.

— Без тебя?!

— Ты должна.

— Нет! — Она замотала головой. — Нет! Ты был рядом, ты меня защищал, ты позволил мне играть в жестокие игры…

Камран улыбнулся.

— Ты выиграла, Жасмин.

— Я проиграла. Все это время я не видела тебя, твою душу, не ценила того, что бы было смыслом твоего существования!

— Это неважно. Тебе казалось, что Бог отнял у тебя детей, потому что ты предала своих соотечественников, свою семью. Теперь ты вновь принадлежишь своему народу, Бог возвращает тебе сына и дочь — ты прощена.

Асмик попыталась взять себя в руки.

— Мы постараемся тебя спасти.

— Вы не должны рисковать, — возразил Камран. — Уходите, пока они не поняли, что вас намного меньше, чем им кажется. В первую очередь позаботься о Тигране. О себе, о своей дочери. Я никогда не говорил об этом, но… на самом деле я не заслуживаю ничего иного. Я оставил за спиной тысячи единоверцев, родину, халифа, в преданности которому клялся на Коране. Я убивал тех, в чьих рядах должен был сражаться.

— Ты сделал это ради меня.

— Да, ради любви к тебе, ради твоей любви. Она этого стоит. Но у меня нет и не может быть будущего.

Снега на самых высоких вершинах гор мерцали под солнцем и, словно белое пламя, врезались в голубое небо. А внизу весело пестрел цветами огромный луг. Эдельвейсы, тюльпаны, первоцветы и ирисы…

Камран осторожно ступал по яркому волнистому ковру; почему-то именно сейчас ему казалось важным не мять и не ломать хрупкие и нежные стебли. Позади остались Асмик, Асет и другие мужчины, а навстречу Камрану шел его сын. Камран знал; у него будет всего лишь миг для того, чтобы посмотреть на мальчика, заглянуть ему в глаза.

Человеческая жизнь складывается из многих мгновений, но сейчас Камрану почудилось, будто вся его жизнь состояла из одной-единственной секунды, той секунды, когда он поравнялся с Тиграном и встретился с ним взглядом. Эта секунда вмещала в себя весь мир, и она же была единственной ценностью в этом мире.

Камран сделал бы все, чтобы продлить этот миг, но чудес не бывает: мальчик быстро прошел мимо, а потом побежал вперед. И все же Камрану показалось, что помимо испуга во взоре Тиграна мелькнуло любопытство и… вопрос, вопрос, на который теперь ему сможет ответить только Асмик.

А потом было то, чего Камран не смог бы в точности описать, даже если б очень сильно захотел.

Сначала с ним говорили, но он не собирался отвечать на вопросы, потому что знал, что это бессмысленно. За все, что он совершил, он будет нести ответ там, за горизонтом земной жизни.

Потом Камран оказался на земле, и окружавшие его единоверцы уже ни о чем не спрашивали, только выкрикивали проклятия.

Над головой нависало злое, жгучее ярко-красное солнце, но кругом почему-то было темно. Руки и ноги сковала неподвижность. То, что осталось от его я, сосредоточилось в черепной коробке, будто в черном чреве. Камран не знал, понимают ли это люди, в чьи руки он попал; он испытывал облегчение от того, что больше не слышит их и не видит. Сердце то и дело останавливалось, а потом начинало стучать, но все слабее и реже. В душе не осталось ничего — ни страха, ни веры, ни сожаления, ни сил, — только капля надежды, похожая на росинку на стебле травы, росинку, чье появление не несет в себе никакого смысла; чьего исчезновения никто не заметит.

В то же самое время Асмик плакала и смеялась, обнимая Тиграна. Он пришел к ней словно с того света, но он был настоящим, живым. Никто никогда не испытывал такого счастья, как она, и никто не ведал такого горя, потому что плата за это счастье была слишком жестокой.

— Ты не погиб, ты со мной! — повторяла женщина.

— Да, мама!

— А Сусанна?

— Она жива. Сусанна осталась в семье дяди Вардана. Вот только, — мальчик прикусил губу, — их угнали арабы.

— Куда?!

— Не знаю. Приказали всем собрать вещи и куда-то повели. А я убежал — к тебе.

— Откуда ты знал, что я жива?

— Я в это верил, — просто сказал Тигран и спросил: — Тот человек, которого я встретил на лугу, когда шел к тебе, кто он? Он так на меня посмотрел…

Лицо Асмик было залито слезами.

— Тигран… это твой отец.

— Расскажи о нем! — попросил мальчик.

— Прости… Потом. Сейчас… я не могу.

При мысли о том, что случилось с Камраном, при воспоминании о добром и умном взгляде его темных глаз у Асмик замирало сердце. Этот человек любил ее глубоко, бескорыстно, терпеливо и нежно; отчего она не стремилась проникнуть в тайную жизнь его души? Почему не была счастлива тем, что в любой миг могла положить голову ему на грудь и услышать, как бьется его сильное, смелое и благородное сердце?

Ответ был ясен: потому что ее постигло ни с чем несравнимое горе. Но не только поэтому. Потому что она всегда считала их любовь в большей степени преступной, нежели чудесной, суровым проклятием, а не спасительным Божьим даром.

Вернувшиеся из разведки мужчины доложили Асету, что арабы отправились на запад, к берегам Зайенде-Руд и что, к сожалению, их слишком много.

— Должно быть, слились еще с каким-то отрядом, а теперь хотят соединиться со своей армией, — высказал предположение Асет и решительно произнес: — Нам их не одолеть. Прости, дочка, я не могу рисковать людьми.

Асмик опустила голову и долго молчала. Наконец промолвила:

— Мы тоже пойдем к Зайенде-Руд?

— Да. Как и собирались.

— Это хорошо. Туда угнали жителей Луйса, селения, в котором я прожила долгое время. Среди них моя дочь.

Часом раньше арабы снялись с привала, затушили костер, рассыпавший алые искры, костер, от которого струился дым, такой же красный, как обильно покрывавшая землю кровь. Казалось, здесь зарезали барана, хотя на самом деле это был человек.

Брезгливо поморщившись, Абдаллах ибн Сабир тронул ногой изувеченную человеческую плоть и произнес:

— Что с этим делать? Оставить на тропе, на съедение зверям и птицам, или сбросить в пропасть?

Никто не успел ответить: вперед выступил Ибрагим. Он еле слышно пробормотал, по привычке не поднимая глаз:

— Как бывший могильщик, я скажу так: трупы обязательно надо хоронить. Чем надежнее похоронен мертвец, тем спокойнее живым.

На мгновение задумавшись, Абдаллах махнул рукой.

— Вот и похорони эту падаль! Едва ли кто-то захочет притронуться к ней!

Когда Ибрагим приблизился к телу и склонился над ним, Абдаллах спросил:

— Он мертв?

Ибрагим протянул руку и коснулся шеи человека.

— Да, господин.

— Он так и не сказал нам, кто он, откуда и как его имя, — заметил кто-то, а другой араб произнес:

— Может, надо было отвезти его в Исфахан?

Абдаллах резко обернулся.

— Да кто он такой, чтоб таскать его за собой? Мне не нужно знать имя этого нечестивца, мне достаточно видеть его мертвым!

Ибрагим принялся за дело, когда остальные уже тронулись в путь. Он нашел удобную каменную нишу в углублении скалы рядом с тропой и опустил туда тело. Он заложил нишу камнями, но так, чтобы их было легко отодвинуть и чтобы внутрь проникал воздух.

— Ты не сказал нам свое имя, но Аллаху оно известно, и он один знает, как с тобой поступить, — пробормотал Ибрагим и поспешил прочь, изредка испуганно оглядываясь, будто ожидая, что мертвец выберется из могилы и бросится в погоню.

 

Глава 10

Вардан, его мать, жена и дети сидели возле костра. Кругом были другие костры; пламя потрескивало, мерцало, разгоняя тьму, и, как всякий свет, внушало надежду. Сквозь красноватый дым просвечивали крупные звезды, но исполинские горы были неразличимы в глубокой ночи.

Невдалеке громко и жалобно блеял и мычал скот, тогда как люди переговаривались очень тихо. К Вардану и его семье осторожно пробрался Манук и прошептал: — Как вы? Что думаешь делать?

Вардан в бессилии сжал кулаки.

— Я могу думать сколько угодно, но… к сожалению, это ничего не меняет.

В их печальную толпу, будто ручьи в огромную реку, вливались все новые и новые люди. С кем-то из них удавалось перекинуться словом — это были такие же обездоленные крестьяне или мелкие землевладельцы. Арабов тоже стало больше; какие-то отряды без конца присоединялись к тому, что гнал вперед жителей Луйса, словно скот на заклание.

— Завтра мы будем у берегов Зайенде-Руд, — сказал Манук.

— Быть может, там нам удастся бежать?

Бежать! Кое-кто пытался это сделать: их сбросили вниз, и их тела разбились о камни.

— Не лучше ли будет, — осторожно вмешалась Каринэ, — если мы попытаемся действовать поодиночке. Иначе говоря, если кто-то из нас получит возможность бежать, пусть бежит! Вместе нам будет труднее…

— И куда нам бежать? — промолвил озадаченный Манук.

— Домой, — просто сказала женщина. — Куда же еще?

Ночью Вардан со странной надеждой прислушивался к темноте, будто ожидая, что в ней внезапно зародятся некие спасительные звуки, вглядывался в далекое черное пространство, словно желая узреть судьбоносный знак. Костры потухли, и людям казалось, что их окружает угрожающая, неведомая, похожая на гигантский мрачный купол Вселенная.

Гаянэ лежала рядом и не двигалась. Вардан не знал, спит ли она, и заворочался, внезапно почувствовав настоятельную потребность поговорить с женой.

Женщина уловила его порыв и повернулась.

— Я знаю, как тебе тяжело, — прошептала она. — Куда тяжелее, чем мне.

— Почему? Ведь ты тоже переживаешь.

— Да. За детей, за нас, но… У меня никогда не было ничего своего — ни земли, ни дома. Все это было у тебя, но ты знаешь: я вышла за тебя замуж не из-за того, чтобы жить в достатке. Мне всегда была нужна только семья, ты, дети и Каринэ. И пока вы, слава Богу, со мной.

Вардан быстро протянул руку и с тихим стоном сжал ладонь жены.

— Ты права. Это главное. Что такое земля и дом? Будет другая земля, и можно построить новое жилье…

«Для тебя это означает слишком многое. Другой земли не будет, так же как другого дома. И… иной любви, чем та, которая все эти годы принуждала тебя быть рядом, но — не вместе со мной», — подумала Гаянэ, однако вслух ничего не сказала.

Арабы подняли их задолго до рассвета, и к утру они, как и говорил Манук, подошли к берегам Зайенде-Руд.

В этом месте река текла в узком ущелье, и ее течение было довольно бурным. Гул Зайенде-Руд перекрывал голоса людей, стремившихся перейти реку по ненадежному подвесному мосту.

Образовалась очередь, люди толкались, стараясь поскорее миновать переправу и сберечь свои пожитки. Хотя движение было лихорадочным, торопливым, паники пока не наблюдалось. Мост прогибался и раскачивался; люди в испуге цеплялись друг за друга, их лица выглядели окаменевшими, бледными.

Вардан волочил самые тяжелые узлы, остальное несла Гаянэ. Каринэ одной рукой подхватила Сурена, другой держала Аревик, а Сусанна сжала пальчиками ладошку сестры. Дети не плакали и не капризничали; с самого начала невеселого путешествия они казались странно сосредоточенными и серьезными.

Перед входом на мост Каринэ замешкалась, и ее оттерли в сторону. Сусанна выпустила руку сестренки; к счастью, девочке удалось догнать Гаянэ. Каринэ же с Аревик и Суреном очутилась далеко позади и отчаянно пыталась высмотреть в толпе сына и невестку.

Женщина хотела протиснуться сквозь толпу, но следивший за очередью араб грубо толкнул ее в грудь. Одновременно Каринэ почувствовала, как по рукам течет что-то теплое: Сурен обмочился. Строго выбранив его, как если бы они были дома, женщина отошла к прибрежным камням, опустила внука на землю, велела Аревик стоять рядом и достала из маленького узелка сухую одежду.

Каринэ переодела ребенка и на мгновение присела на камень, чтобы перевести дыхание. Вскинув взор, женщина смотрела на окаймлявшие каньон, исковерканные древними извержениями глыбы, напоминающие застывших чудовищ. Скаты холмов и террасы были усыпаны обломками камня, одни — серыми, другие — теплого охряного цвета. А над всем этим распростерлась бесконечная глубина небес.

— Бабушка, — женщина очнулась оттого, что Аревик дернула ее за рукав, — когда мы пойдем дальше?

Мать Вардана оглянулась. Внезапно она поняла, что на нее никто не смотрит. Толпа нескончаемым потоком текла через мост на противоположный берег реки, охранники-арабы стояли спиной к Каринэ. Женщина замерла. На ум пришел ночной разговор с сыном.

Бежать! Бежать, пусть поодиночке, рискуя навсегда потерять друг друга, но… лучше так, чем очутиться в плену и испытывать унижения! Каринэ легла на землю, велела детям сделать то же самое и осторожно поползла, стараясь укрыться между камней, то и дело беспокойно оглядываясь на внуков, которые следовали за ней. Вскоре Каринэ, Аревик и Сурен очутились далеко от моста, от толпы, от арабов. Взяв детей за руки, женщина потащила их в кусты, а после выбралась на тропинку, ведущую в горы.

Каринэ шла быстро, почти задыхаясь, подгоняя внуков; вскоре они вскарабкались наверх и очутились на изумительно ровной изумрудно-зеленой поляне, по краю которой серебристой лентой струился ручей. Здесь было удивительно спокойно, сюда не долетал ни один звук суетливого тревожного мира. Женщина бессильно опустилась на траву и заплакала от испуга и счастья.

Между тем Гаянэ, потерявшая из виду свекровь и детей, отчаянно вертела головой. Вдруг кто-то взял ее под локоть. Женщина испуганно обернулась и увидела Манука.

— Я только что видел, как Каринэ вместе с детьми укрылась на берегу между камней, а потом, похоже, направилась в горы!

Гаянэ рванулась назад, но мужчина удержал ее.

— Ты не проберешься через толпу, да еще с ребенком! Арабы тебя не пропустят. Иди дальше, догони Вардана, думаю, с Каринэ и детьми не случится ничего плохого!

Манук был прав: вернуться обратно не было никакой возможности. Гаянэ вполголоса произнесла молитву, сжала ручонку Сусанны и устремилась вперед.

Хлипкий мост, едва ли способный выдержать такую массу людей, ходил ходуном. Вокруг то и дело раздавались испуганные крики. Множество взглядов было приковано к веревкам и бревнышкам, нависшим над белой пеной, которые раскачивались от порыва ветра, а не то что от тяжести человеческих тел!

Между узкими бревнышками зияла черная щель. Она манила так, как манит неизвестность, как притягивает ожидание смерти. Бревнышки разъехались, щель расширилась — никто не понял, как это произошло, только в следующую секунду туда провалился ребенок. Этим ребенком была Сусанна.

Гаянэ в ужасе закричала. Она всего на секунду выпустила руку девочки, чтобы поудобнее перехватить узлы!

Женщина беспомощно оглядывалась по сторонам, ища поддержки. Вардан оказался далеко впереди и не видел, что произошло. Другие люди отводили взгляд, отворачивали лицо.

Прошло несколько томительных секунд. Гаянэ знала, что сделала бы она, если б Сусанна была ее дочерью, — не задумываясь, ринулась бы в бурлящий поток!

Медлить было нельзя. Бросив узлы, женщина прыгнула с моста.

Белая пена ударила ей в голову, и шум воды забил уши. На секунду Гаянэ перестала думать и чувствовать, в душу вошел покой и ощущение вечности. В конце концов, она всего лишь суетное, тленное, ничтожное существо, готовое принять смерть как освобождение от земного рабства.

Да, но она познала любовь, счастье материнства, радости и горести земного существования, тогда как Сусанна была еще слишком мала и невинна… Гаянэ с усилием вынырнула, набрала в легкие побольше воздуха, вновь устремилась вниз и бешено заработала руками, будто пытаясь поймать нечто неуловимое. Есть! Легкое тельце девочки было у нее в руках, и женщина обхватила его так крепко, как, наверное, вцепилась бы в саму жизнь.

Очутившись на поверхности, Гаянэ судорожно закашлялась. Мокрые волосы покрыли голову, будто черный шелк, ресницы слиплись. Ее несло течением, и она то и дело ударялась об острые камни. Мост, Вардан, соотечественники, арабы остались далеко позади.

Сусанна крепко обхватила ручонками шею Гаянэ, что есть силы прижалась к ней; женщина пыталась плыть вместе с ношей, которая уже не казалась легкой.

Течение сделало неожиданный поворот, и внезапно Гаянэ очутилась на мелководье, на мокрой гальке. Река будто выплюнула ее из пасти и равнодушно побежала дальше. Женщина с трудом поднялась на колени. Сусанна не двигалась. Девочка все так же крепко обнимала мачеху за шею. Ее сердечко трепыхалось, как пойманная птичка.

— Испугалась? — прошептала Гаянэ и погладила ребенка по напряженной спине. — Доченька, все позади, мы спасены!

Женщина медленно побрела по берегу. Она ощущала ломоту и боль в теле, ссадины ныли, мокрое платье липло к коже, резкий ветер пробирал до костей. Нужно побыстрее вскарабкаться наверх, туда, где солнце накалило камни. А куда идти потом? На память пришли слова свекрови: надо возвращаться домой!

Аревик и Сурен остались с Каринэ, но Гаянэ не боялась за них. Необъяснимое чутье подсказывало женщине, что вскоре семья воссоединится.

Ноги несли Гаянэ домой, туда летели ее мысли, о доме мечтала ее душа и пело сердце, все ее существо устремлялось к дому.

Услышав испуганные крики, Вардан обернулся и увидел, что произошло. Его дочь упала с моста, а жена бросилась следом за ней. Он мигом выпустил из рук узлы, растолкал людей и прыгнул в воду, но неудачно: ударился о скалистый обломок, и его поволокло течением. Вардан пытался ухватиться за камни, но они выскальзывали из пальцев. Вода казалась холодной, упругой и странно вязкой. Буруны брызгали в лицо, захлестывали пеной.

Ему нескоро удалось справиться с рекой и выбраться на отмель.

Вардан неподвижно лежал до тех пор, пока не почувствовал, что ослепительные жаркие лучи солнца бьют ему прямо в лицо. Он провел рукой по вискам, по лбу, на котором вскочила огромная шишка, потом сел. Голова гудела, спина нестерпимо ныла. Мужчина старался унять бешеный стук сердца. Усилием воли Вардан заставил себя встать и выбрался на сухие камни.

Он изнывал от тревоги и ощущал полнейшее бессилие, потому что не знал, что делать: возвращаться назад, к Каринэ и детям, или искать Гаянэ и Сусанну.

Как всякая река, Зайенде-Руд могла быть разной: с дикой силой бросать пенные воды к подножиям скал или мирно и лениво течь по широкой долине. Такой же была человеческая судьба и человеческая жизнь.

Поднимаясь наверх, Вардан продолжал размышлять. Его существование протекало в определенных рамках, но он привык чувствовать себя свободным, а потому ни за что не вернется в плен. А Гаянэ? Что она стала бы делать, если бы спаслась? Послушалась бы совета Каринэ или направилась бы обратно к мосту?

Ясно одно: если Гаянэ и Сусанне удалось выбраться из реки, женщина не пойдет берегом, где ее легко увидеть; так же, как и он, жена попытается укрыться в горах.

Думая о них, мужчина то и дело стискивал зубы от боли, которая разрывала сердце. Не может быть, чтобы Бог позволил ребенку утонуть! Гибель Асмик, исчезновение Тиграна, а теперь еще крошка Сусанна…

Остается надеяться, что Гаянэ удалось ее вытащить. Ни секунды не медля, его жена бросилась с моста, чтобы спасти дочь своей соперницы! Наверное, он был несправедлив к Гаянэ, пожалуй, он причинил ей слишком много боли.

Вардан силился вспомнить, как они впервые увидели друг друга, но не смог: он никогда не обращал внимания на неприметную нищую девчонку. Зато он хорошо помнил свою свадьбу и неожиданно сообразил, что прожил с Гаянэ довольно много лет. Эти годы прошли незаметно; он привык к Гаянэ так, как привыкают к земле, хлебу и дому, потому что она была надежной, как земля, дом или хлеб, и такой же родной.

Если бы Бог позволил ему отыскать жену, он наконец-то признался бы ей, сколько счастливых минут она ему подарила!

Вардан запрещал себе думать об Асмик, но все-таки думал; только теперь ему казалось, что любовь к ней больше отнимала, чем дарила: отрывала кусочки сердца, омрачала душу.

Заметив тропинку, Вардан попытался определить, куда она ведет. Осмотревшись с высоты, понял, что река отнесла его далеко от моста, гораздо дальше, чем он думал.

И вдруг… вдруг он увидел на далеком противоположном берегу женщину и ребенка, они тоже карабкались вверх по тропе. Мужчина так сильно обрадовался, что ему почудилось, будто сердце вот-вот выскочит из груди. Перепрыгивая с камня на камень, он кричал как сумасшедший:

— Гаянэ! Гаянэ!

Женщина услышала и остановилась. Потом тоже принялась спускаться. Внизу их голоса перекрывал рев реки, и все же им кое-как удалось понять друг друга. Вардан велел жене и дочери вернуться обратно в горы, найти тропинку и следовать в сторону Луйса. А потом пусть поищут переправу.

Успокоенный и обрадованный, Вардан вновь поднялся наверх. Здесь стояла такая тишина, какая, должно быть, владела миром в первый миг его сотворения, и постепенно в мужчине появилась уверенность в том, что вскоре все вернется на свои места.

А потом он увидел кровь. У него перехватило дыхание. Мгновение назад тропа выглядела девственно чистой, безлюдной и дикой и вдруг… Вардан остановился. Почему ему не пришло в голову, что поблизости могут находиться люди? Он наклонился и тронул землю. То, что произошло здесь, случилось не час и не два назад. Возможно, ночью или даже вчера.

Мужчина вздохнул с облегчением. Наверняка эти люди уже далеко отсюда. Пожалуй, ему нечего бояться.

Вардан выпрямился и проследил взглядом путь кровавой дорожки. Он не ошибся: тело того, кто нашел здесь свою смерть, было похоронено в углублении скалы. Кто-то не слишком старался, заваливая нишу камнями!

Он подошел и услышал слабый стон. Не может быть! Неужели человек жив?! Сердце Вардана замерло, и он дрожащими руками раскидал камни.

Мужчина. Серое лицо, запекшаяся кровь. Превратившаяся в бурую коросту одежда. Один глаз так сильно заплыл, что его не было видно, зато другой медленно открылся и посмотрел на Вардана. Тот отшатнулся и испуганно перекрестился.

Глотнув прохладного, свежего воздуха, раненый застонал громче. Вардан склонился над ним и понял, что видит перед собой чужака. На долю секунды им овладела холодная злоба. Араб… Могли ли мусульмане замучить своего? Почему нет, если он совершил какой-то проступок! Или это сделали хуррамиты?

Как поступить?! Вновь завалить раненого камнями и удалиться? Скорее всего, тот все равно умрет, вот только… Ему ли не знать, что самая крепкая хватка не у любви, не у ненависти, а… у совести!

В этот миг раненый прошептал какое-то слово.

— Что? — глухо произнес Вардан, ибо ему почудилось нечто невероятное.

— Жасмин, — еле слышно повторил мужчина.

Вардан почувствовал, как на голове зашевелились волосы.

— О чем ты?

— О Жасмин… Асмик… Агбалян.

— Асмик умерла!

— Она жива.

— Кто ты?

— Камран.

Не может быть! Вардан не верил своим глазам, а ушам — тем более. Асмик… Был ли это бред, тяжкие воспоминания на пороге смерти или волшебная правда?

— Как ты сюда попал? — спросил Вардан, отстегивая от пояса фляжку с водой.

Камран не ответил.

Вардан приложил горлышко фляжки к губам раненого, чтобы тот смог напиться, а после спросил:

— Говоришь, Асмик жива? Где она?

— Не знаю. С ней… Тигран.

Камран говорил с трудом, его голос напоминал шелест листвы; дыхание то становилось прерывистым, хриплым, то почти замирало.

— Твой сын, — сказал Вардан.

Камран глубоко вздохнул и смежил веки.

— Отыщи их. Оставь меня. Иди. Не говори им… обо мне.

— Где ты нашел Асмик?

— В Исфахане. Она была очень больна. Все это время я был с ней, а потом… — Камран вновь замолчал.

Вардан решил, что араб потерял сознание. Лицо человека, которого любила Асмик, казалось лицом мертвеца на дне могилы. Наверняка всплеск сил, позволивший Камрану обнаружить себя, узнать Вардана и разумно ответить на вопросы, был признаком начавшейся агонии. Случается, в последние мгновения земного существования смертельно раненный человек с невиданной силой цепляется за жизнь. К сожалению, ни Бог, ни судьба не любят менять своих решений.

Вардан не знал, слышит его Камран или нет, но промолвил:

— Ты плохо думаешь обо мне, брат. Я кое в чем перед тобой виноват и кое-чем тебе обязан. Тогда, несколько лет назад, я тебе солгал: Асмик не уезжала из Луйса. Она родила ребенка и ждала тебя. Ты был ей нужен, и она тебя любила. К тому же благодаря тебе я обрел надежду вновь увидеть ее живой.

Вардан осторожно вытащил Камрана из ниши. После нескольких попыток ему удалось взвалить раненого себе на спину. Он медленно побрел по тропе, сгибаясь под тяжестью неподвижного тела.

Кругом стояла тишина, отрадная, колдовская тишина горного края, нарушаемая лишь шумом реки. С такой высоты долина Зайенде-Руд напоминала поверхность моря. Синее небо выглядело удивительно низким; казалось, пушистые белые облака вот-вот заденут голову.

Вардан не знал, сколько времени он шел и какое расстояние ему нужно было покрыть, чтобы добраться до дома. Что ждало его там? А если арабы сожгли селение?!

Постепенно усталость достигла такого предела, что ему приходилось то и дело останавливаться и делать передышку. Вардан решил считать шаги. Двадцать… нет, пятьдесят шагов — только потом остановка. Все тело болело и ныло. Вардан заставлял себя двигаться вперед гигантским напряжением воли и сил.

Камран не подавал признаков жизни. Скверно, если он, Вардан, принесет Асмик всего лишь холодный труп! Он впервые думал о ней и арабе без ревности. Был ли Камран жив или мертв, он победил. Однако это неважно, главное, что Асмик жива! Тигран тоже жив, и он с ней. Значит, он единственный, кто верил в то, что она не умерла.

Вардан добрался до Луйса, когда на землю опустилась ночь. Даже когда он различил знакомые дома, ему не сразу поверилось в то, что цель достигнута. Арабы спешили, потому не успели сжечь селение дотла. Вардан безумно обрадовался и вместе с тем невольно испугался, ступив на безлюдную улицу. Он будто попал в призрачный мир, он словно видел сон или бредил.

В зените виднелись большие облака, освещенные полной луной, вокруг которой вели хоровод крупные, яркие звезды. Вот и дом, родной дом, опустевший, спящий, неподвижный. Вардан вошел в обгоревшие ворота и, несмотря на дикую усталость и невыносимую тяжесть на плечах, тут же окинул двор хозяйским взглядом. Сгорело несколько построек, хлев, сарай, но дом, похоже, был цел.

Откуда ни возьмись прибежали, с радостным визгом заюлили, завиляли хвостами и свои, и соседские собаки. Перед тем как покинуть селение, Вардан привязал животных в надежде, что через какое-то время они смогут перегрызть веревки, ибо участь тех псов, что кинулись за своими хозяевами, была незавидна.

Переступив порог, он мысленно поблагодарил Бога за то, что тот позволил ему вновь очутиться там, где были истоки его жизни. Теперь можно освободиться от ноши, висевшей на плечах мертвым грузом. Чуть-чуть передохнуть и заняться раненым.

Вардан поднял взор и не поверил своим глазам. В доме горел очаг, пахло домашним уютом, едой. Из соседней комнаты вышла женщина и в испуге уронила кувшин — напиток разлился по полу. Вардан уловил сладкий запах виноградного сока.

— Мама… — облегченно произнес он.

Каринэ изумленно и радостно ахнула.

— Ты?! Откуда? — И, заметив кровь, испуганно спросила: — Ты ранен?

— Нет. — Вардан осторожно опустил Камрана на тахту. — Не я. Этот человек. Я не знаю, жив ли он еще или нет. А ты… как ты здесь очутилась?!

— Мы же договорились, — спокойно произнесла Каринэ, — что, если кому-то из нас удастся бежать, он отправится домой. Со мной Аревик и Сурен. Они спят. А где Гаянэ?

— Она тоже идет домой вместе с Сусанной. Они очутились на другом берегу реки. Надеюсь, им удастся отыскать переправу.

— Слава Господу!

— Я знал, что он не оставит нас, мама.

— Днем я осмелилась пройтись по селению, — сказала Каринэ, — некоторые дома сгорели, но церковь цела. Многое растащено и поломано, но ведь мы переживали и не такие времена.

— Что мы станем делать здесь одни?

— Главное, что мы дома, — уверенно заявила женщина и кивнула на Камрана: — Кто это? Я вижу, что он не из наших, но если ты принес его сюда…

Вардан устало присел на табурет.

— Это… возлюбленный Асмик.

— Но ведь Асмик…

— Она жива. Он ее спас. С Тиграном тоже все в порядке.

Вардан стал рассказывать то, что знал, а Каринэ только качала головой и повторяла:

— Господь милосерден и велик! Нам никогда не постичь того, что он задумал!

— Как ты считаешь, этот человек выздоровеет? — спросил Вардан.

Женщина оторвала взгляд от раненого и пристально посмотрела на сына.

— Ты этого хочешь?

— Да. Я хочу, чтобы все наконец встало на свои места, чтобы каждый обрел то, что ему нужно и… чего он заслуживает.

— Я приложу все усилия, чтобы ему помочь. Мои травы и настойки уцелели. А ты… ты пойдешь искать Асмик?

— Нет. Я пойду искать Гаянэ и Сусанну.

Камран не знал, сколько времени он был без сознания. Вероятно, очень долго, потому что, очнувшись, он услышал то, чего не слышал целую вечность, — голос матери.

— Потерпи, сынок, все заживет.

Ее заботливые, теплые, ласковые руки что-то делали с ним, и он знал, что скоро ему станет легче. Потом Камран понял, что женщина говорит не на том языке, на котором он привык думать, на каком умел читать и писать. Хотя воздух перед глазами колыхался, как в пустыне, Камран сумел разглядеть женщину. На ее лице виднелись морщины, но она не выглядела старой. Сиреневый платок, темно-зеленое платье. Натруженные руки двигались уверенно и спокойно.

— Проснулся? Это хорошо. Тебя жестоко избили. Сломана рука и два ребра, и еще меня беспокоят три глубокие раны — из-за них ты потерял много крови. И все же, думаю, ты поправишься.

От очага и от взгляда женщины шло тепло. Камран почувствовал щекой шершавую мягкость овчины, потом ощутил свое тело; оно горело от боли, и вместе с тем ему было приятно лежать под мягким шерстяным покрывалом. Вот уже много лет о нем никто не заботился, он знал только напряжение и усталость.

Женщина приподняла голову Камрана и помогла напиться. Он хотел поблагодарить ее, но она остановила его улыбкой и словами:

— Не разговаривай. Лежи.

Он не послушался.

— Где… твой сын?

— Вардан пошел искать свою жену, — ответила Каринэ и, добродушно усмехнувшись, добавила: — Может, заодно отыщет и твою!

— Жасмин, — сказал Камран и, облегченно вздохнув, опустил веки.

На глазах Каринэ появились слезы.

— Да. Твою Жасмин.

Ярко светило солнце, вершины гор пронзали синее небо. В расщелинах скал колыхались нежные цветы. С Асмик был ее сын. И все же ее ничего не радовало. Она не знала, что делать и куда идти. Скорбь связала ее по рукам и ногам невидимыми веревками. Асмик старалась улыбаться Тиграну, тогда как в ее душе стыл ужас. Да, она должна чувствовать себя счастливой: она прощена Богом и людьми. Судьба совершила немыслимое — вернула ей детей. Но Камран, Камран… Потеряв возлюбленного, Асмик с новой силой осознала свое одиночество. Люди, находившиеся рядом, казались тенями. Она не мешкая бросилась бы вниз со скалы, если б ее руку не сжимала рука сына.

Асет и другие мужчины шли по тропе, время от времени посматривая вниз, туда, где извивалась голубая лента реки. Они о чем-то переговаривались и совещались. Асмик знала, что они уже забыли о Камране, и не только потому, что в глубине души никогда не переставали считать его чужаком. Внезапные горести, трагические потери привычны во времена, когда война подобна огню, что бежит по соломе, когда у стервятников больше пищи, чем у людей!

— Мама, — сказал Тигран, чье чуткое ухо раньше остальных уловило посторонние звуки, — похоже, кто-то движется по берегу.

Он был прав: громко кричали вспугнутые птицы, а затем ветер донес с берега человеческий голос. Мужчины и мальчик с матерью спустились ниже и увидели женщину — она медленно шла по тропинке вдоль реки, ведя за руку маленькую девочку.

Тигран приложил ладони ко рту и крикнул:

— Эй!

Женщина испуганно вскинула голову и остановилась.

— Тетя Гаянэ! — удивленно и радостно воскликнул Тигран и, не дожидаясь позволения старших, побежал вниз.

Асмик последовала за сыном, зная, что сейчас Бог одарит ее еще одним чудом.

Когда женщина увидела свою дочь, она замерла, не в силах сделать и шага, и лишь протянула руки.

— Сусанна! Доченька!

Девочка испуганно прижалась к Гаянэ. За годы разлуки ребенок забыл свою мать.

Гаянэ на мгновение застыла, скованная страхом. Она смотрела на Асмик как на мертвеца. Обняв рукой притихшую Сусанну, женщина притянула ее к себе, а затем наклонилась к ней, что-то шепча. Потом вновь подняла голову. Взгляды женщин встретились. В глазах Гаянэ были неверие, непонимание, усталость, упрек, тогда как во взоре Асмик — лишь ослепительный свет, свет любви и жизни.

— Мама жива! — воскликнул Тигран и обратился к сестре: — Сусанна, это же я! Ты нас не узнаешь?

Гаянэ слегка пошатнулась от внезапно отпустившего напряжения, и в ее взгляде появился оттенок обреченности.

— Да, Сусанна, — с большим усилием произнесла женщина, — это твоя настоящая мама.

— Пусть немного привыкнет. — В глазах Асмик стояли слезы. — Она так сильно выросла! Ты взяла ее к себе. Благодарю тебя.

— Это сделал мой муж. Его решение далось мне нелегко. Но теперь я люблю Сусанну как собственную дочь.

— Где Вардан? — спросила Асмик.

Гаянэ облизнула пересохшие от волнения губы и глухо произнесла:

— Не знаю. Возможно, он уже добрался до дома.

— Прости, — промолвила Асмик. — Я причинила тебе много горя. Обещаю, что отныне то, что принадлежит тебе, будет только твоим. Позволь нам проводить тебя домой.

— Ты хочешь увидеть Вардана?

— Я должна поблагодарить его и Каринэ за то, что они для меня сделали.

— Хорошо, — ответила Гаянэ.

— Что с вами случилось?

Гаянэ коротко рассказала. Когда перед мысленным взором Асмик предстали картины, которые таились за скупыми словами женщины, у нее потемнело в глазах. Внезапно она бросилась к Гаянэ и обняла ее, что было неожиданно для обеих: за минувшие годы Асмик отвыкла столь бурно и откровенно выражать свои чувства, а жена Вардана всегда относилась к ней как к сопернице.

— Ты спасла мою дочь!

Гаянэ отстранилась.

— Разве ты на моем месте не сделала бы то же самое? — сказала она и оглянулась на мужчин. Они не двигались и ничего не говорили, но их лица и взгляды были полны понимания и сочувствия.

— Не знаю, — прошептала Асмик.

— Что это за люди? — спросила Гаянэ.

— Война сделала их воинами. Я с ними.

— Ты? Кто же ты теперь? — прошептала потрясенная женщина.

— Сейчас я уже не могу ответить, кто я, — сказала Асмик и повернулась к Асету: — Что нам делать? Я хочу вернуться в Луйс. Мы… должны проститься?

Казалось, она впервые по-настоящему поняла, как много им пришлось пережить вместе, почувствовала, что эти немногословные, суровые, порой казавшиеся жестокими люди стали для нее второй семьей. Они приняли ее к себе, любили и защищали как могли, помогая излечиться от горя.

— Мы проводим тебя, сестра.

По дороге Асмик украдкой старалась поймать взгляд Сусанны, и ей начинало казаться, что с каждой минутой девочка все меньше дичится ее. Женщина не замечала, что улыбается прозрачной, легкой улыбкой, какой улыбаются во сне, но Тигран видел это и надеялся, что отныне мать не будет уходить в свои думы, она станет переживать и радоваться вместе с ними, что он наконец обретет настоящую семью.

На подходе к селению они встретили Вардана. Увидев Гаянэ, он побежал навстречу. Он несся, как ветер, одновременно смеясь и плача, и едва не задушил жену и дочь в судорожных объятиях. Женщина удивилась тому, что именно она, а не ее соперница первой удостоилась его внимания. Впрочем, он думал, что Асмик мертва…

Нет, похоже, он знал правду. С трудом выпустив из объятий жену и дочь, мужчина повернулся к Асмик и Тиграну.

— Тигран, я рад, что ты остался цел и невредим! — выдохнул он и посмотрел на женщину, которая стояла поодаль. — Асмик…

— Да, это я.

Она. Всю жизнь его мечты, его желания, его мысли устремлялись к ней, как взор скупца к золотому слитку, как взор моряка к исчезающему на горизонте парусу!

Вардан подошел к Асмик и встал перед ней, лицо к лицу, глаза в глаза. Он глядел на нее с неверием и радостью, и вместе с тем в его взоре был оттенок отстраненности, будто прежняя жизнь навсегда ушла и они встретились в новой — незнакомые, странно чужие друг другу.

Асмик была необычно одета, и выражение ее лица стало другим, решительным и твердым. Беспомощность и миловидность ушли. Остались красота и сила. Асмик-воительница — он никак не мог ожидать такого превращения.

Она никогда по-настоящему ему не принадлежала. Как и ее любовь.

Вардан знал об этом и раньше, но только теперь почувствовал силы переступить через себя, если не ради ее счастья, то ради спокойствия Гаянэ. Ради Камрана, который не отступился от нее даже в жестоком горе, сумел вытянуть из бездны, спасти. Который совершил ради нее то немыслимое, что едва ли смог бы сделать кто-то другой.

Вардан понимал, что скоро она навсегда уйдет из его жизни. Он вспомнил, как однажды гулял с ней по горному лугу, вспомнил счастливый покой, юношеские мечты, колыхавшийся над буйными травами воздух, щебетание птиц, жужжание насекомых и юную девушку, прекрасную, невинную и… наивно-жестокую по отношению к нему, к его чувствам.

— У меня кое-что для тебя есть, — сказал он и протянул Асмик руку.

Осиротевшее селение дремало под полуденным солнцем. Не было привычных звуков, звуков жизни, кроме неумолчного треска цикад, не было нагруженных травой осликов, спешащих по своим делам людей. И все же Асмик обрадовалась до слез, увидев Луйс, — это маленькое чудо в каменном венце высоких гор.

Каринэ и дети выбежали из дома и бросились к Гаянэ и Вардану. Сопровождавшие Асмик мужчины вошли в ворота.

— Идем, — сказал Вардан женщине.

Она осторожно переступила порог дома. На кровати спал человек. Даже во сне его лицо было напряженным и скорбным. Страдание изменило знакомые черты, но это лицо не было лицом умирающего.

Асмик бросилась вперед и упала на колени. Мужчина открыл глаза, и они ярко заблестели в свете очага. Камран протянул руку, Асмик вложила пальцы в его ладонь, и он с неожиданной силой сжал их.

— Жасмин!

— Больше никогда… — прошептала она.

— Что никогда?

— Мы никогда не расстанемся.

Он усмехнулся.

— Война…

— Я сделаю так, что войны не будет. Будет только… любовь.

Подошел Тигран и смущенно, несмело посмотрел на своего отца.

— Я виновата перед вами обоими, — прошептала Асмик, — виновата в том, что не рассказывала одному про другого. Однако теперь у вас будет время узнать друг друга.

— Ты больше не хочешь воевать? — с надеждой спросил Тигран.

— Не хочу. Да и не смогу. — Женщина повернулась в Камрану: — У меня будет ребенок. Ты же мечтал об этом, не правда ли? Я хочу радоваться, хочу любить. Ведь я так долго была этого лишена!

Асмик говорила правду. Ею овладело глубокое, восторженное изумление перед жизнью, перед свалившимся на нее счастьем. Все свое время женщина посвящала возлюбленному и детям. С ее губ не сходила лучезарная улыбка, а глаза блестели от слез. Она обнимала сына и дочь, целовала лицо и руки Камрана.

Прошло несколько дней, и Сусанна стала признавать мать. Тонкий ледок между Камраном и Тиграном был сломан, мальчик присаживался на кровать отца, и они охотно разговаривали.

Однажды Тигран попросил отца рассказать о городе, в котором тот родился, и Камран сказал:

— Он похож на сбывшийся сон, на ожившую мечту, на песню, застывшую в камне. Сотни поколений, что придут после нас, обратятся в прах, а этот город будет жить вечно.

В голосе Камрана слышалась грусть. Он понимал: как бы ни сложилась его жизнь, он никогда не увидит родины.

Вардан наблюдал за Асмик и Камраном со стороны, как наблюдал бы за любой чужой жизнью и чужим счастьем — с легкой завистью и… подчеркнутым равнодушием. Благо ему было чем заняться: следовало привести в порядок разрушенное хозяйство, заняться посевами.

Воины, среди которых Асмик и Камран провели последние годы, решили задержаться в Луйсе. В селении в любой миг могли появиться арабы — кучке людей грозила опасность. Мужчины поселились в пустовавших домах и принялись помогать Вардану: почти все они были крестьянами, насильно оторванными от земли, истосковавшимися по привычной мирной работе.

Вскоре произошло нечто неожиданное и радостное: в Луйс стали возвращаться его жители. Воины халифа понесли большие потери в сражении с хуррамитами; уцелевшие пленники были освобождены и получили возможность вернуться домой. В живых остались не все, и отец Саркис решил отслужить панихиду по убиенным.

Жители Луйса собрались в церкви. Асмик тоже пошла туда. Многие смотрели на нее как на вернувшуюся с того света, но это не смущало женщину. Кое-кто ее не узнал. Когда служба закончилась и церковь опустела, Асмик подошла к священнику.

Услышав ее рассказ, он не удивился, лишь покачал головой.

— Господь всемогущ, я слышал о женщине, которая сражается в горах, среди хуррамитов, и, случалось, молился за нее. Я не думал, что это ты.

Асмик помолчала, потом тихо спросила:

— Церковь по-прежнему осуждает меня?

Он улыбнулся.

— Ты получила обратно своих детей и свою любовь и даже удостоилась славы мстительницы. Ты смыла с себя все сомнительное и темное, хотя теперь мне не кажется, что в твоем сердце было много грехов.

Вернувшись домой, Асмик сказала Камрану:

— Когда тебе станет лучше, мы уедем.

— Куда?

Она нахмурилась и поджала губы, будто не желая выдавать тайну.

— Помнишь, ты сказал, что для тебя в этой жизни нет выхода? Что тебе остается только умереть. Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь вновь произнес такие слова.

Асмик была благодарна Камрану за то, что он сразу принял ребенка, которого она родила от другого мужчины. Он вовсе не собирался отнимать Сусанну у Вардана, он искал ее расположения, потому что ее мать была для него самой дорогой женщиной на свете. Сейчас у Камрана действовала только одна рука, но даже этой рукой он мастерил для девочки птичек из перьев и глины, а еще рассказывал ей удивительные персидские сказки, которые слышал от матери.

Камран не ревновал Асмик к Вардану, в доме которого ему пришлось жить. Он был слишком слаб, чтобы ревновать. А еще — очень счастлив.

Вардан тоже чувствовал себя счастливым, прежде всего оттого, что вернулся домой, а еще потому, что рядом была Гаянэ, Гаянэ, которая подарила ему дочь и сына и, если даст Бог, родит еще детей. Вардан знал, что лишь благодаря этим мыслям и надеждам сумеет перенести расставание с Сусанной.

В первую же ночь после разлуки он овладел женой с полузабытой жадностью и прошептал:

— Я так боялся тебя потерять!

Гаянэ была начеку.

— Больше, чем Асмик?

Он погладил ее по лицу и улыбнулся в темноте.

— Они ведь счастливы, правда? Что мешает нам чувствовать то же самое?

— Все разрушено… — прошептала Гаянэ, обнимая мужа. — Как мы собираемся жить дальше…

— Проживем. Главное, жизнь продолжается.

«Странно, как меняется взгляд человека на мир в зависимости от того, что творится в его душе», — думала Асмик. Сейчас все казалось ей обновленным, свежим — горы, воздух, трава и цветы. Солнце словно впервые появилось на небе, а камни были омыты дождями до сверкающей чистоты.

С ней был Тигран. После долгих колебаний Асмик взяла мальчика с собой; он был невероятно рад и горд. Женщина сказала сыну, что, если им повезет, он увидится с теми, с кем может и должен стоять на одной ступени.

— А отец? — осмелился спросить Тигран.

— Для тебя он выше всех остальных. Следующий после Бога.

— Говорят, у нас разный Бог, — заметил мальчик, вспомнив, что твердили ему в Луйсе.

Асмик задумалась, потом произнесла загадочную фразу:

— Мы только молимся по-разному. А верим одинаково.

— Это правда, что ты умеешь сражаться?

— Женщина не должна браться за оружие, если рядом есть мужчина, способный ее защитить. Больше я никогда не буду этого делать.

— Когда я стану постарше, я сделаюсь твоим защитником, — взволнованно произнес Тигран.

Асмик погладила сына по голове.

— Надеюсь, тебе не придется этого делать. Думаю, ты изберешь для себя другое благородное занятие.

Ночью они крепко спали, завернувшись в теплые одеяла. Луна скрылась за горами, от ночного пейзажа веяло глубокой печалью, но мальчик слышал ровное дыхание матери и не тревожился.

Тигран вспоминал Аревик. Теперь он мог с достоинством смотреть ей в глаза. И не только ей. Однако, пожалуй, она будет единственной, по кому он станет скучать. Из разговоров мальчик понял, что дядя Вардан надеется, что когда-нибудь мать приедет в Луйс: он не хотел расставаться с Сусанной. Но Тигран не был уверен в том, что захочет вернуться. Он желал избавиться от прошлого, его душа рвалась к новой жизни.

Когда наступило утро, они поели лепешек и сыра, попили воды и тронулись в путь. Горный край, налитый торжественной тишиной, был полон особого, величавого покоя. Благодаря этой хрустальной тишине Асмик и Тигран вовремя уловили посторонние звуки и успели спрятаться за большой камень.

По тропинке брели два араба. Наверное, они отбились от какого-то отряда, а возможно, то были изгои, грабители, каких немало скиталось по горам. Такие, как правило, вели себя особенно безжалостно, ибо над ними не были властны ни совесть, ни вера.

Быть может, они прошли бы мимо, не заметив Асмик и Тиграна, но мать и сына выдали их собственные тени, скользнувшие меж камней и упавшие на тропинку.

Сначала арабы отшатнулись, а после, одержимые звериной смелостью, бросились смотреть, кто затаился в укрытии.

Асмик не стала ждать и выпрямилась во весь рост. Тигран последовал ее примеру.

Увидев женщину и мальчика, арабы удивились и обрадовались. Они что-то говорили на своем языке. В уголках их прищуренных глаз затаились похоть и злоба. Они шагнули к Асмик, и женщина представила, как их руки тянутся к ней, разрывают ее одежду, шарят руками по ее телу. Ее губы задергались, лоб покрылся испариной, но выражение лица казалось удивительно сосредоточенным, твердым. Рядом не было Камрана, не было верных людей. Она пустилась в путь одна, потому что была уверена в том, что черная полоса ее жизни закончилась. Однако оружие было с ней, и она выхватила его до того, как мужчины успели что-то сообразить.

Послышались свистящие звуки, пронзительный звон, а после — непередаваемый гадкий хруст разрушаемой плоти. И стоны, стоны изумления и боли.

— Закрой глаза, закрой, не смотри! — крикнула Асмик сыну.

В ее ударах не было должной силы, зато таилось столько храбрости и злобы и эти удары были столь точны, что опытные в бою, хладнокровные мужчины оказались бессильны перед ее натиском.

Когда все было кончено, Асмик отбросила окровавленное оружие и закрыла лицо руками. Ее тело сотрясала крупная дрожь, она не могла смотреть ни на ошеломленного Тиграна, ни на еще подрагивающие тела.

— Я не должна была этого делать, — с надрывом произнесла женщина. — Не понимаю, почему еще совсем недавно я могла радоваться этому!

— Ты нас спасла, — прошептал Тигран.

Асмик молчала. В ее жизни случалось много такого, что напоминало жестокий сон: сейчас самым страшным казался тот, в котором ей доводилось переступать через свою женскую сущность.

Прошло много времени, прежде чем они добрались до цели. Они двигались караванными путями, встретили многих людей и не раз подвергались опасности. И даже теперь, когда они с сыном наконец прибыли в Византию, Асмик не могла вздохнуть свободно.

Высоко в небесах гулял ветер, тело щекотала прохлада. Начавшее построение византийское войско тускло поблескивало броней, напоминающей рыбью чешую, лошади с хрустом жевали клевер и овес. Асмик шла, опустив голову; ей не хотелось, чтобы кто-то видел ее лицо. Сейчас она была готова покорно нести бремя судьбы и вместе с тем ощущала невиданную твердость и непокорность духа.

В конце концов, что такое счастье? Соединение желаемого с действительным. То, чего так мало выпало на ее долю.

Когда они с Тиграном ступили под своды высокого шатра, Асмик не смогла вспомнить, когда в последний раз видела столько золота, серебра и драгоценных ковров в одном месте. Вероятно, это было в прошлой жизни. Впрочем, куда больше ее интересовали лица и взгляды тех, кто сидел в резных креслах, на мягких подушках, а также столпился вокруг.

Она почтительно поклонилась, и Тигран сделал то же самое.

— Кто ты, женщина? Правда ли, что ты пришла из Персии, и зачем ты проделала такой путь? — спросил крупный человек средних лет с пристальным, тяжелым, казавшимся недобрым взглядом. Его шерстяной плащ был застегнут сапфировой брошью и вышит золотом, красные сапоги доходили до самых колен.

Это был Смбат Багратуни, легендарный полководец, византийский правитель ее далекой родины, родины, которой она никогда не видела наяву, которую много лет назад покинули ее предки.

— Меня зовут Асмик Агбалян, я сражалась в рядах людей, восставших против власти халифата. Больше десяти лет назад часть моих родственников покинула Персию и уехала в Византию.

Князь обвел взглядом своих приближенных.

— Кто-нибудь знает эту женщину?

Какой-то человек поднялся с места, подошел к Асмик и заключил ее в объятия.

— Ты жива?! Вылитая Сусанна! — воскликнул он, отступил на шаг и медленно покачал головой, будто не в силах поверить в увиденное.

Асмик едва узнала его.

— Дядя Григор…

Он печально улыбнулся.

— Прошу, не смотри на меня так, будто я вернулся с того света! Что с Сусанной? Впрочем, я уже знаю ответ…

— Я пришла сюда затем, чтобы рассказать вам нелегкую правду, — тяжело вздохнув, сказала молодая женщина. — Вы готовы меня выслушать?

— Да, — промолвил Смбат Багратуни, — мы все этого ждем. — Он посмотрел на Тиграна. — Кто этот мальчик?

— Это мой сын. Будет лучше, если он не станет присутствовать на этом суде. Прошу тебя подождать снаружи, Тигран.

— Почему на суде? — В раскатистом басе Смбата прозвучало удивление. — По-моему, ты достойна награды.

— Если я достойна награды, я ее получу, — усмехнулась женщина.

Воспоминания придали ей сил. Асмик гордо вскинула голову и принялась говорить.

В шатре стояла гробовая тишина. Казалось, не было слышно даже дыхания людей, внимавших женщине, которая повествовала о своей судьбе, ошибках, потерях, завоеваниях и… любви.

— Я люблю его, — просто сказала она. — Я знаю, что это запрещено, что это грех и что это преступно. Однако с этого все началось, этим все и закончилось. Жить иначе я уже не смогу.

Наступила долгая пауза. Наконец Смбат Багратуни спросил:

— Чего ты хочешь?

— Я скажу, чего хотим мы. Я и Камран. Я родилась в Исфахане и считаю этот город родным. Мне нелегко расставаться с ним, однако сейчас мы желаем найти приют в Константинополе. Хотя бы на время. Потом решим, что делать дальше. Мы не желаем, чтобы нас преследовали и презирали. Мы хотим любить друг друга. — И смущенно прибавила: — Я… жду ребенка, и мне бы очень хотелось его сохранить.

— Твои дети принадлежат к нашей Церкви?

— Да. Но тот, кто должен родиться… я не могу обещать. Возможно, мы приобщим его к другой вере.

— Что решим? — спросил Смбат Багратуни у собравшихся, хотя решение было написано на его лице.

Присутствующие молчали.

— Глядя на вас, я будто смотрю в лицо своему отцу и братьям, — не выдержав, прошептала Асмик.

— Не совсем так, — сказал Смбат Багратуни, и Асмик уловила в его голосе оттенок вины, — потому что все мы живы, а твои родные приняли мученическую смерть.

В глазах Григора Манавазяна стояли слезы. Он выступил вперед и заявил:

— Я готов дать племяннице приют. Думаю, армянская община в Константинополе охотно примет ее в свое лоно.

— Благодарю тебя, дядя, — с достоинством промолвила Асмик и добавила: — Однако я прошу не столько за себя, сколько за своего возлюбленного.

Кто-то нерешительно произнес:

— Законы государства и Церкви…

Смбат Багратуни усмехнулся.

— Законы — это одно, они мертвы, тогда как голос сердца жив, пока жив человек. В конце концов, что такое жизнь? Это схватка человека с вечностью, в которой человек неизбежно проигрывает, но, тем не менее, никогда не сдается. — И обратился к Асмик: — Ты была с нами, сестра, и останешься с нами. Что касается твоего избранника… Он заплатил за право быть среди нас своей кровью. А быть ли ему с тобой, решать только тебе.

Асмик вышла из шатра, обняла сына и пошатнулась от внезапной слабости. Ей показалось, что она вновь почувствовала ту невыносимую боль, которая терзала ее все эти годы. Асмик сказала себе, что это было последний раз. Отныне в ее жизни не останется места отчаянию и мраку, в ней будут царить только любовь и свет.

Конечно, молодая женщина знала, что так не бывает. И все же Асмик чудилось, будто ее душу навсегда покинуло чувство вины, что она вступила в долгожданную эпоху надежды и веры. Не в Бога и не в любовь — в это она верила всегда. В себя, в свои силы. В свое будущее.

 

Эпилог

Константинополь уютно расположился между трех больших морских рукавов, воды которых омывали берега, утопавшие в пышной зелени садов. Там, где заканчивался город, тянулась, насколько хватало взгляда, плавно переходящая в холмистую местность равнина.

Столица Византийской империи была окружена мощными крепостными стенами, внутри которых кипела жизнь. Здесь было много красивых, величественных зданий, в том числе знаменитый храм Святой Софии, который очень нравился Асмик. Она полюбила Константинополь не только как приют спасения своей любви, а просто как прекрасный и свободный город.

Ее изумлял Босфор, окаймленный двумя рядами холмов, Босфор, чьи воды весной были усыпаны цветами, а осенью покрыты ковром ярких листьев. В них отражалось пронзительно-синее небо и плыли тени высоких, густых облаков.

Во всякое время года город находился во власти ветров, и, случалось, зимой его жители кутались в меха, зато летом разгоряченное зноем тело овевала приятная прохлада.

Рекомендации Смбата Багратуни помогли Камрану поступить на службу к императору Византии: отныне он состоял в дворцовой охране. Асмик воспитывала детей — Тиграна и Сусанну, которые посещали школу при христианской церкви, и младшую дочь, названную Зульфией в честь матери Камрана.

Асмик и Камран никогда не затрагивали вопросы веры и почти не говорили о прошлом. У них был маленький домик с садом, общая постель (наконец-то!) и — порой казавшаяся призрачной, а иногда вполне реальная — уверенность в будущем. Асмик не переставала думать о том, какое это счастье — просыпаться в объятиях любимого мужчины. Случалось, они долго лежали, прижавшись друг к другу, молча внимая тому, что когда-то казалось немыслимым. В такие мгновения они были существами без прошлого и будущего, которым хорошо именно здесь и сейчас.

Как-то вечером, когда они сидели в саду, Камран сказал Асмик:

— Я часто вспоминаю, как впервые увидел тебя в Исфахане. На тебе было зеленое платье, платье цвета весны, надежды, Корана и…

Он неожиданно умолк, и молодая женщина погладила его по руке.

— Из-за меня ты потерял родину, заплатил за мою любовь вечным изгнанием из своего мира.

Камран улыбнулся.

— Это был мой выбор. И потом, разве с тобой случилось не то же самое?

Асмик ответила на его улыбку.

— Нет, я не права. На самом деле все еще впереди. Мне кажется, мы еще побываем везде, где только захотим, вернемся в Исфахан, а еще ты покажешь мне Багдад.

— Каким же образом?

— Очень просто. Я надену покрывало и буду видеть всех, а меня — никто. Рука об руку мы пройдем по городу, который спорит красотой с небом и солнцем.

Камран рассмеялся.

— С небом и солнцем может сравниться только твоя красота! Я предпочитаю, чтобы ты не кутала в покрывало ни тело, ни… душу. Я хочу читать тебя как открытую книгу, чтобы каждый день убеждаться в том, что ты счастлива. Видеть тебя — значит жить. Разве нам мало того, что у нас есть?

Асмик положила голову на плечо возлюбленного и сплела пальцы с его пальцами. По нежно-бирюзовому небу медленно плыли нежно-розовые, похожие на лепестки цветов облака. Со стороны Босфора струилась прохлада. Из дома доносились веселые голоса детей.

Асмик знала, что Камран часто думает о своей родине. Она тоже вспоминала великолепный город, зеленую долину и искрящуюся, как Млечный Путь, реку, вспоминала и часто видела его во сне, как и маленькое, спрятанное в горах селение и его обитателей.

В жизни каждого человека бывают сны, которые никогда не кончаются, которые так же сладки и недосягаемы, как Вечность.

Ссылки

[1] Персия находилась под властью Арабского халифата с VII в.

[2] Асмик — по-армянски «жасмин».

[3] Луйс — по-армянски «свет».

[4] Каурма — хорошо прожаренное мясо, залитое толстым слоем курдючного сала, которое хранили в глиняных кувшинах, зарыв их в землю.

[5] Сасаниды — династия царей, правивших в Персии до арабского завоевания.

[6] Камран — могущественный, счастливый.

[7] Омейяды — династия арабских халифов (661–750).

[8] Хаким — врач.

[9] Хуррамиты — приверженцы ряда антиисламских, антихалифатских религиозно-политических движений в Персии, Азербайджане, Средней Азии.

[10] Большинство хуррамитов были зороастрийцами, то есть принадлежали к религии древних народов стран Ближнего и Среднего Востока, в основе которой лежало представление о борьбе добра и зла, почитание огня, идея о посмертной встрече души со своей совестью.