Флора Клайв действительно получила бумагу, в которой фабричное начальство засвидетельствовало смерть ее бывшего любовника. Такой случай в самом деле имел место; просто в документ вписали другое имя. Когда выяснилось, что Арун сбежал, на фабрике решили, что, дабы сохранить свои места (а может, и головы), лучше пойти на обман.

Между тем Арун и Сона отправились в Патну, большой старый город на правом берегу Ганга. По индийским меркам расстояние между Патной и Варанаси было не так уж велико , и Ратна всегда могла навестить своих друзей. Они договорились, что Арун сообщит об их местонахождении в письме, которое отправит на адрес Корманов.

Здесь Ганг был удивительно широк, особенно в сезон дождей; и хотя вдоль берега были воздвигнуты защитные дамбы, наводнения зачастую прорывали их. Сам город протянулся длинной узкой полосой с запада на восток. С древних времен Патна являлась перевалочным пунктом при путешествии в любую часть Индии.

Сона была полна впечатлений: она впервые ехала в поезде по железной дороге. Солнце нагрело вагон, ветер швырял в окна раскаленную пыль. Проходы были заставлены вещами, и попутчики непрерывно болтали: казалось, здесь можно узнать новости со всего света. На станциях разносчики предлагали горячие лепешки и чай в глиняных чашках.

Деньги на билеты и первоначальные расходы пришлось занять у Ратны. Арун надеялся в ближайшее время найти работу и отослать долг.

По приезде в Патну молодые супруги все еще пребывали в радостном возбуждении, но потом оно начало гаснуть.

– За такую цену вы найдете жилье только здесь, – заявил шустрый человечек, к которому они обратились за помощью.

Арун огляделся. Вдали виднелось несколько одиноких тамариндовых деревьев, словно дремлющих под жгучим полуденным солнцем, зато прямо перед глазами были кучи мусора, узкие голые улочки, вдоль которых сушилось застиранное белье, покосившиеся лачуги с дырявыми крышами.

– Может, поищем что-то другое? – обратился он к Соне.

– На первое время сойдет и это, – ответила она, зная, что у них мало денег. – Мне все равно, где жить.

В результате они очутились в домишке с закопченными потолками, грязными полами, трухлявыми стенами и старой глиняной печью. Пол на веранде кое-где провалился, и из дыр тянуло сырой землей. Крохотный дворик зарос сорняками.

– Здесь можно найти работу? – спросил Арун у провожатого.

– Из какой ты касты?

Сона напряженно смотрела на мужа. Еще в дороге Арун сказал: «Я больше не хочу быть слугой». Он желал заняться чем-то таким, что бы радовало его душу и приносило пользу людям.

– Вайшья. Но моя жена брахманка, и я хочу, чтобы она жила, как брахманка. Я говорю по-английски, умею читать и писать.

Мужчина почесал за ухом.

– Есть тут один белый чудак. Он открыл школу для ребятишек – мой сын туда ходит. Правда, не все отпускают детей учиться, хотя от Бернем-сахиба никто не ждет зла. Он просто с ума сходит от радости, если индиец знает английский. К сожалению, среди нас таких почти нет.

– А где он живет?

– Я покажу.

Арун сомневался, разумно ли оставлять Сону одну с кучей дел, но она успокоила мужа, сказав, что справится. Пока его не будет, она постарается узнать, где колодец и лавка, и немного приберет в доме.

Когда муж с провожатым ушли, Сона расправила складки сари и как следует прикрыла голову. Иначе ее сочтут нечистой и все станут шарахаться от нее. Арун предлагал жене сослаться на болезнь, из-за которой якобы пришлось остричь волосы, но молодая женщина не хотела рисковать.

Вдохнув пыльный воздух пустого дома и окинув взглядом заросший сорняками двор, Сона вдруг подумала, что ей ничего не надо, кроме любви и преданности мужа, сознания того, что он рядом.

С ним она была точно сахар, растворенный в воде. Со дня встречи они еще не были близки: Арун говорил, что она должна окончательно окрепнуть. Но каждую ночь он так бережно и нежно обнимал ее, что в каждой клеточке ее тела словно звенела чудесная музыка.

В конце концов, в судьбе каждого человека горе и радость сливаются, как воды Ганга и Джамны. Сона надеялась, что после всех злоключений они с мужем заживут по-новому. Теперь ей есть из чего черпать жизненные силы! В Патне их никто не найдет. У них уже есть дом, а потом наверняка появятся дети. Дочь она назовет Латикой, а сына – как захочет Арун.

Сону огорчала разлука с Ратной и Ситой. Вместе с тем ее терзали противоречивые мысли. Не выдержав, молодая женщина поделилась с мужем:

– Мне кажется, я знаю, почему Сита вернулась в приют. Она говорила, что Ратна плохо себя ведет. Вот, мол, что случается с вдовами, которые нарушают установленные правила!

– Что ты имеешь в виду?

– Ратна принимала у себя того белого, и он давал ей деньги.

– Но она же не вешья! Мне кажется, англичанин просто помогал Ратне.

– Мне не дает покоя мысль, что она делала это из-за меня. Мои лекарства стоили дорого.

– А мне показалось, она его любит.

– Это неправильно.

Арун улыбнулся.

– Любовь редко бывает правильной, мой цветок!

– Я боюсь, что англичанин причинит ей горе – еще большее, чем тот индиец, Нилам.

– Я тоже этого боюсь.

Теперь молодая женщина утешала себя тем, что Арун может написать Ратне, рассказать, где они поселились, и если та попадет в беду, они сумеют прийти ей на помощь.

Стоило Соне оказаться на улице, как ее окликнула какая-то женщина. Оказалось, она жила по соседству. Спустя несколько минут Сона уже знала, где колодец и лавка, а также имена ближайших обитателей этой улицы. Соседка пригласила молодую женщину в гости, пообещав одолжить ей самое необходимое.

Между тем Арун подошел к глинобитному строению под соломенной крышей.

– Вот здесь, – сказал провожатый и улыбнулся, довольный тем, что ему дали две анны. – Входи, не бойся. Бернем-сахиб никого не прогоняет.

Рядом с домом росли две огромные смоковницы, кроны которых отбрасывали густую тень. Их листья тихо шелестели от легкого ветерка.

«Хорошее место», – подумал Арун.

Изнутри тянуло прохладой. Привычно сняв обувь, молодой человек зашел в дом. Стены и пол были усыпаны солнечными бликами. В углу виднелась груда циновок, на которых во время уроков, вероятно, сидели ученики, а в центре помещения стоял деревянный стол, заваленный кипой книг и бумаг. За ним сидел серьезный старик. Заслышав шаги, он повернул голову и уставился на посетителя.

Тот поклонился на индийский манер, но приветствие произнес по-английски – и сразу заметил, как взор старика просветлел.

– Кто ты? – спросил Бернем-сахиб. – И что тебе нужно?

Спустя несколько минут они оживленно беседовали. В молодости Бернем-сахиб участвовал в войнах с маратхами, а под конец службы – в сикхских войнах. Он сделал военную карьеру, но это не принесло ему счастья. Теперь он получал пенсию от британского правительства, которую почти целиком тратил на содержание школы. Арун подозревал, что Бернем-сахиб искупает какие-то грехи, но спросить об этом, разумеется, было нельзя.

Старик считал принятие в Индии английского языка в качестве государственного очень правильным решением: по его мнению, это должно было помочь местному населению усвоить западные традиции. Он ратовал за то, чтобы образованным индийцам были предоставлены почетные должности, чтобы они участвовали в управлении страной.

– Необходимо познакомить индийский народ с английской литературой и наукой. Разумеется, я не стану утверждать, как лорд Маколей, который говорит, что «одна полка хорошей европейской литературы стоит всей индийской библиотеки». Но я согласен, что это вовсе не атака на нашу культуру, просто нам очень нужны прогрессивные люди из числа местного населения! Англичане не только разрушители! Взять хотя бы реформы генерал-губернатора Далхаузи, строительство железных дорог и Гангского канала! Не говоря о борьбе против кастового общества! Кучке брахманов удалось внушить всем остальным людям, что одни изначально стоят над другими и что такое положение неизменно!

Поскольку старик оседлал своего любимого конька, они проговорили довольно долго. Еще не зная, чем, собственно, ему может быть полезен Бернем-сахиб, Арун поведал свою историю, но при этом умолчал об истинных отношениях с Флорой Клайв и не назвал ее имени. А затем признался, что женился на вдове.

В ответ старик восторженно закивал.

– Хотя бы один индиец последовал закону об индийских вдовах!

– Так этот закон уже принят? – обрадовался Арун.

– Да, не так давно. Я внимательно слежу за всеми новшествами. Мне известно, что скоро будут открыты три крупных индийских университета. Надеюсь, этому ничего не помешает, – сказал Бернем-сахиб и спохватился: – Да, кстати, насчет работы… Не согласишься ли ты стать учителем? Прежний недавно уехал – тут, к сожалению, далеко не все задерживаются. А у меня много других дел.

– Я?! – опешил Арун. – Но я не умею…

– Если человек что-то может сам, почему бы ему не научить этому других?

– Не знаю, – с сомнением произнес молодой человек. – А какое жалованье?

– Не слишком большое, но, полагаю, достаточное. А еще есть такая бесценная вещь, как уважение окружающих.

Бернем-сахиб принялся излагать идеи, касающиеся просвещения индийцев. Его фантазия и энергия казались неиссякаемыми. Когда старик на мгновение умолк, молодой человек поспешно произнес:

– Хорошо, я подумаю.

Вернувшись домой, Арун увидел, что пол подметен, на нем лежат новые циновки, в хижине появилась посуда, а на плите ждет ужин. Обняв и расцеловав жену, молодой человек рассказал ей о предложении Бернем-сахиба.

– Конечно, это весьма неожиданно, но учить детей куда лучше, чем быть слугой. Очень достойное занятие для супруга брахманки! Как думаешь, у меня получится?

– Не знаю, – сказала Сона, – но я уверена в том, что мой муж – самый лучший.

Поужинав, они легли в постель и прильнули друг к другу. Арун и Сона занимались любовью безудержно, страстно, ненасытно и вместе с тем нежно. Они не были близки несколько месяцев и теперь не могли насладиться друг другом. Прежде Сона и представить не могла, что будет так желать мужчину, а теперь это стало частью ее жизни. То, что он думает не только о себе, а стремится доставить удовольствие в первую очередь ей, казалось настоящим чудом.

Утром, готовя Аруну чай, молодая женщина вспомнила, как вошла в кухню в доме своего первого мужа после ненавистной и постыдной брачной ночи, когда никого не волновало, какие чувства и мысли владеют ею. Она хотела сделать себе чаю, но одна из старших жен со злобой выхватила чашку из ее рук и чуть не плеснула напиток прямо ей в лицо со словами: «После нас!»

Теперь у Соны была своя кухня и любимый муж, для которого она навсегда останется единственной женой.

Арун в самом деле безмерно восхищался и гордился своей супругой, все больше расцветавшей от его любви. Каждая минута, проведенная с ней, казалась волнительной. Ее глаза, лицо, походка, манера разговаривать, улыбка ослепляли, как блеск молнии. Сона была прекрасна, как цветок золотой чампы.

Когда, согласившись на предложение Бернем-сахиба, Арун несмело вошел в класс, он встретил любопытные взгляды нескольких пар живых и быстрых глаз. Учеников было немного, и все – мальчики. Никто не видел смысла учить девочку, пусть даже бесплатно. Сону, как брахманку, научили читать и писать, но лишь для того, чтобы повысить ее стоимость на рынке невест, а не затем, чтобы она любила книги. Ученость была не более чем частью ее приданого.

Многие считали грамотность вредным даже для мальчика: пусть лучше помогает отцу, перенимая его ремесло. Кто знает лишнее, тот много думает, а это ни к чему, потому что так можно усомниться даже в том, что незыблемо.

В школе не хватало письменных принадлежностей и учебников, но Бернем-сахиб выкручивался, как только мог: рассылал прошения благотворителям, напоминал о себе местному правительству.

Выведя на доске первую английскую букву и увидев, как дети старательно повторили это в своих тетрадях, Арун испытал непривычное чувство причастности к чему-то светлому и высокому и окончательно утвердился в своем решении.

Бернем-сахиб еще и кормил ребятишек, и получилось так, что еду стала готовить и раздавать Сона. Поскольку она была брахманкой, принимать пищу из ее рук могли представители любых каст.

Иногда ей помогала соседка Хема, с которой Сона сдружилась. Хема была мастерицей готовить всякие вкусные блюда, любимые местными жителями: чивру – рис с творогом и сахаром, сатту – запеченные бобы со специями, пуа – кушанье из смеси пшеничной муки, молока, топленого масла гхи, фруктов и меда.

Вскоре жители улицы почтительно здоровались с Аруном и Соной, а учеников в школе становилось все больше. Не было дня, чтобы в дом молодых супругов не приходил кто-нибудь с просьбой написать или прочитать письмо, пожаловаться на нерадивость детей, спросить совета или за чем-то еще.

Стремясь узнавать что-то новое, Арун часто выписывал книги. Ему хотелось видеть жену нарядной, потому он постоянно делал ей подарки. Конечно, денег не хватало, но уважение окружающих, как и предсказывал Бернем-сахиб, сполна искупало эти тяготы.

В свободное время супруги гуляли по городу. Патна издавна считалась индийским торговым центром и центром древностей. А еще это был город, в котором они наконец обрели счастье.

Пока Арун работал, Сона проводила время с Хемой, и она настолько прониклась чувством безопасности и спокойствия, что забыла о том, что ее могут разоблачить.

Однажды женщины сидели на веранде дома Хемы и делали ракхи, защитные амулеты из шелковых нитей; они нашивали на них розетки и украшали бисером. Из сада доносились крики детей – у Хемы и ее мужа Чару подрастали сын и дочь.

– Зачем ты так кутаешься? Тебе не жарко? – спросила Хема. Ее дупатта лежала на плечах, открывая гладко причесанные, густые, как у всех индианок, отливающие синевой волосы. Сона не знала, что сказать, и Хема продолжила: – Недавно я купила новое масло для прически, хочешь попробовать?

Она сделала легкое, почти неуловимое движение, и конец сари, которым прикрывалась Сона, сполз, открыв едва начавшие отрастать, торчавшие, как щетка, волосы.

Увидев это, Хема в ужасе вскрикнула и отшатнулась с таким видом, словно в ее дом обманом проник демон.

– Что это?! Почему?!

Сона хотела наплести что-нибудь о болезни, как советовал Арун, но она была слишком ошеломлена и растеряна, а потому сказала правду:

– Я была вдовой. Это мой второй брак.

Хема продолжала смотреть на нее с изумлением и страхом. Она едва сумела вымолвить:

– Арун-джи решился жениться на вдове?!

– Ему было все равно, кто я. Он меня полюбил.

– А твои родные? Неужели они позволили?!

– Я жила не дома, а в приюте для вдов и сбежала оттуда. Потому нам и пришлось уехать из Варанаси.

Молодая женщина поднялась с циновки. Она знала: если Хема не станет держать язык за зубами, ее, Сону, осыплют похожими на пощечины словами, побьют камнями и заставят покинуть эту улицу, а возможно, и город. Им с Аруном вновь придется скитаться, без надежды найти пристанище.

Сначала Хема смотрела на соседку как на прокаженную, но потом ее взгляд потеплел.

– Волосы отрастут, а пока продолжай кутаться. Я никому не скажу, но только не открывайся другим.

– Спасибо, Хема! – с искренней признательностью произнесла молодая женщина.

– Брось! Просто я вспомнила свою историю. Садись, я тебе расскажу.

От волнения у Соны дрожали руки, и она не сразу смогла вернуться к шитью. Между тем Хема принялась говорить:

– Я давно нравилась Чару, да и он был мне по сердцу. Однако мои родители хотели найти мне более состоятельного жениха. Как-то раз он подкараулил меня и предложил убежать вместе, но это было немыслимо, и я отказалась. Вскоре Чару уехал – говорили, будто на заработки. Я не чаяла его увидеть и постепенно забыла о нем. А после пришла беда. В сезон дождей здесь случаются сильные наводнения – тебе, наверное, рассказывали? Однажды стихия уничтожила наше жилье и все мои родные погибли под обломками. Чудом выжила одна только я. Три дня я просидела перед разрушенным домом, оплакивая свою семью. А потом поняла, что надо куда-то идти и что-то есть. Обездоленных людей было много, а работы совсем не осталось. Я превратилась в нищенку и собирала объедки, воюя за них с обезьянами. Так продолжалось, пока ко мне не подошла одна женщина и не объяснила, что я глупа и могу зарабатывать деньги очень легким, по ее словам, способом. Первый раз я переспала с мужчиной, потому что сильно хотела есть, а после стала брать за это деньги. Жила не роскошно, но все же лучше, чем прежде. Мой стыд, моя женская гордость превратились в пыль. Так прошел год или два. Однажды какой-то мужчина окликнул меня на улице, и я пошла с ним. В темноте я не видела его лица, но это не имело никакого значения. Мужчина привел меня к себе и заговорил со мной. Но и тогда я его не узнала. Только утром, при солнечном свете, я увидела, что это Чару! Все чувства вернулись ко мне, и самым главным был жгучий стыд. Я утопилась бы в Ганге, но в тот же день Чару отвел меня к пандиту, и мы поженились. За все эти годы он ни разу меня не упрекнул и ни о чем не напомнил. Потому мне известно, какова сила любви.

– У нас хорошие мужья.

– Да.

– Это редкость, не правда ли? – осмелилась произнести Сона.

Игла в руках Хемы замедлила движение.

– Многие женщины не слишком довольны браком, но они рады тому, что хотя бы смогли выйти замуж, – подумав, сказала молодая женщина и добавила: – Ведь для нас существует только одно счастье.

Сона понимала, что имеет в виду Хема. Жизнь большинства индийских женщин составляли одни и те же ежедневные занятия: уборка, стряпня, стирка, мытье посуды. Они не представляли себе ничего другого, а потому боялись любых новшеств и перемен. Мир для них заканчивался если не за порогом дома, то на соседней улице. И Сона втайне надеялась, что ее жизнь будет другой.

Молодая женщина не стала рассказывать о происшествии Аруну и выдавать ему секреты Хемы. Она лишь задала мужу вопрос:

– Тебе здесь нравится? Или ты хотел бы уехать?

– Нет. Тут спокойно, нас окружают хорошие люди. Конечно, наш дом слишком беден, но…

Сона покачала головой. Она знала, что настоящее горе порождает не бедность, а чувства безысходности и бессмысленности происходящего. А еще – одиночество. Здесь они с Аруном нашли друзей, и вместе с тем им казалось, будто луна и звезды светят для них двоих. В Соне вновь пробудился древний инстинкт, корень существования каждой женщины, и она осторожно спросила:

– А если у нас появится ребенок? Что ты об этом думаешь? Арун улыбнулся.

– Я считаю глупым, обучая чужих детей, не иметь своих.

Ей, как птице, хотелось свить гнездо в безопасном месте, и она промолвила:

– Ты уверен, что нас никто не найдет?

– Да. Я написал Ратне и сообщил, где мы находимся. Но она нас не выдаст.

Собственно, разыскивать их мог только один человек, имени которого они никогда не произносили вслух.

Ратна в самом деле получила письмо от Аруна, которое ей с важностью прочитал писец. Заплатив и выйдя на улицу, девушка прищурилась от яркого света, но на душе у нее было темно и печально.

Ратна была рада, что друзья так хорошо устроились в Патне; ее терзало другое. В отличие от Аруна, Джей не мог ей написать, и она ничего о нем не знала. Ее дочь, если она и была жива, не помнила свою настоящую мать и наверняка даже не слышала о ней. Потому нынешнее существование напоминало Ратне топтание на одном месте или ходьбу по кругу.

Так продолжалось до тех пор, пока она не обнаружила, что беременна. Хотя после того, что произошло у них с Джеем, это было вполне естественно, Ратна не ожидала ничего подобного и теперь не знала, радоваться ей или огорчаться.

С одной стороны, умело заматываясь в сари, она могла скрывать беременность довольно долго и продолжать работать, не опасаясь, что ее выгонят. А с другой… Что будет потом? Как сообщить Джею и что он скажет на это? Ведь они никогда не говорили о будущем и тем более о детях! Для него это будет ребенок от цветной женщины, прижитый во время случайной связи. Захочет ли и сможет ли он заботиться о нем?

В это время происходила срочная консолидация сил колонизаторов. Англичане перебросили в Индию войска из Бирмы, Цейлона и Китая, подтянули части, дислоцированные в Иране. Арун и Сона видели, как по городу, в котором они нашли пристанище, провезли тяжелую артиллерию и прошли колонны солдат, направлявшихся к центру восстания – Дели.

Среди этих военных был и Джейсон Блэйд. Он тоже пребывал не в лучшем настроении, поскольку получил из дома неутешительные вести. Его мать осаждали кредиторы, требовались деньги, причем немалые, а взять их было неоткуда.

Грабить и мародерствовать, как это делали другие, он не хотел и не считал возможным. Джейсон навсегда запомнил слова своего отца: «Джентльмен не может быть джентльменом, если ведет себя не как джентльмен». Эта фраза с трижды повторенным словом звучала как девиз, хотя сам глава семейства Блэйдов никогда не стремился ему следовать.

Однако Джейсон понимал, что, если он потеряет право называться джентльменом, у него вообще ничего не останется.