Когда Грейс проснулась и выбралась из постели, за окном по-прежнему шел снег. Девушка раздвинула шторы, и комната наполнилась мягким светом. Снег лежал на крышах домов, пригибал ветки деревьев. Грейс знала, что, когда она выйдет на улицу, снежинки станут налипать ей на ресницы и таять на щеках, а по воздуху поплывут облачка ее дыхания. Горизонт исчезнет, останутся лишь туманные очертания ближайших зданий и бесконечное мерцание бесшумно падающих белых хлопьев.

По ночам Грейс видела один и тот же сон: она входит в огромные холодные залы Британской библиотеки и движется к полкам. Находит книгу и раскрывает ее именно в том месте, где некогда вырвала страницу. Во сне она не помнит об этом, потому ее настигает жуткое разочарование.

Ей казалось, что она забывает Индию, чудилось, будто то, что случилось совсем недавно, произошло много лет назад.

На самом деле в ее нынешнем существовании было много хорошего. Грейс не последовала советам тетки и не стала останавливаться в дорогом отеле. Она чувствовала бы себя там чужой.

Вместо этого девушка сняла комнату в обычном пансионе. Тут были громоздкий шифоньер и кровать, застеленная голубым покрывалом с синими оборками, пергаментный абажур, от которого веяло древностью, скрипучее кресло и видавший виды туалетный столик. Из окна виднелась полоска деревьев, окаймлявших соседнее здание, и пустынная боковая улица.

Здесь было спокойно и тихо, и она могла без помехи читать, размышлять и… мечтать.

К счастью, тошнота осталась в прошлом, потому, пригласив Эйприл в кафе, Грейс заказала побеги спаржи, тушеную баранину с картофелем, горячих угрей, а еще пирожные и кофе.

Девушка не рискнула появиться в работном доме, куда в конце концов угодила Эйприл (та сообщила об этом в своем последнем письме), а просто отправила туда посыльного с запиской.

Она ждала уже четверть часа, когда звякнул колокольчик и в помещение вошла Эйприл. Она выглядела худой и бледной; тяжелая жизнь будто стерла с ее лица свойственные юности краски.

Резко поднявшись с места, Грейс бросилась к ней и крепко обняла.

Она боялась, что подруга посмотрит на нее как на богатую выскочку. Эйприл была очень скромно одета, тогда как Грейс в своем элегантном меховом жакете, тяжелой бархатной юбке, модной шляпке с вуалью и кожаных башмаках с розетками на носках выглядела роскошно.

Однако встреча прошла сердечно. Эйприл долго согревала озябшие ладони о чашку с кофе. У нее не было ни муфты, ни даже перчаток.

– Грейс! Не верю своим глазам! Неужели передо мной действительно ты! Ты пересекла океан!

– Да, это я. Просто в моей жизни появилось нечто такое, о чем не напишешь в письме.

– Так ты потому и приехала! – засмеялась Эйприл.

– Не только.

– Надолго?

– Не навсегда.

– Ты хорошо выглядишь, – помолчав, сказала подруга.

Грейс вспомнила, как сошла на землю в Ливерпуле, шатающаяся, бледная, с задубевшей от ветра кожей и жесткими от соли волосами.

– Расскажи о себе!

– Сначала ты, – попросила Эйприл. – Ты же видишь, этот мир нисколько не изменился, разве что в худшую сторону. Так что говорить особенно не о чем.

– Хорошо, – согласилась Грейс и принялась рассказывать.

Она сама не знала, почему так получилось, но по ее словам выходило, что Индия – это страна, где оживают сказки и где наслаждаешься свободой. Край, в котором возможно осуществление райских грез. Но под конец обмолвилась:

– Если б не ребенок, мне бы казалось, что ничего этого со мной просто не было.

– Это Лондон, – вздохнула Эйприл, – он уничтожает мечты. А вообще, все, что с тобой приключилось, просто удивительно. Мне не верится: ты ждешь ребенка! И ты будто бы вышла замуж.

– Будто бы, – повторила Грейс.

– Наверное, этот браслет сродни обручальному кольцу. Он… золотой? – Эйприл смотрела на украшение почти со страхом.

– Да.

– И ты… будешь ждать своего возлюбленного?

Девушка накрыла пальцы подруги своей ладонью.

– Я буду ждать его всегда, много лет, до конца своей жизни. Ведь он сказал, что вернется. Сейчас я понимаю, что ждала бы его даже в том случае, если бы он не существовал вообще.

– Мне кажется, тебе нужно остаться в Лондоне до родов и уехать, когда ребенку исполнится несколько месяцев.

– Да, я тоже так думаю. Я напишу тетке.

– Как у тебя с ней?

Грейс задумалась. Потом достала альбом и протянула подруге. На рисунках были пейзажи Индии, особняк Флоры и сама тетка. Холодное лицо, пристально смотрящие глаза, плотно сжатые губы. Грейс удалось не только достоверно изобразить внешность Флоры, но и передать ее внутреннюю сущность.

– У меня мороз по коже! – призналась Эйприл.

– Она далеко не ангел, но и не дьявол, как мне порой казалось, – заметила Грейс. – Она уязвима, как и все мы.

– А как выглядит Дамар Бхайни?

– Я не могла его нарисовать, сколько ни пыталась. Его образ ускользает от меня. Но он… примерно такой.

Грейс показала подруге картинку из книжки.

– Красивый! – протянула Эйприл после недолгого молчания. Но больше ничего не сказала. Грейс поняла: человек на иллюстрации казался слишком необычным, чтобы быть настоящим.

– А теперь ты расскажи о том, как жила все это время.

Эйприл оперлась локтями о стол и приложила пальцы к вискам. Грейс подумала, что в пансионе ее лицо не было таким жестким, а во взгляде не сквозило столько отчаяния. Подруга никогда не теряла гордости и всегда могла постоять за себя. Но сейчас создавалось впечатление, что жизнь сломала даже ее.

Грейс вспомнила где-то услышанную фразу: «Смерть неспособна раздавить человека. Это может сделать только жизнь».

– Я уволилась из служанок, потому что мне надоело работать сутками и делать буквально все. Наговорила хозяйке гадостей, и мне не заплатили, – сказала Эйприл. – Но жить как-то надо, потому я попала в работный дом. Делю комнатушку с девятью другими девушками. На фабрику всегда добираюсь пешком, под дождем или снегом. Мне кажется, хозяева считают, что мы должны радоваться тому, что нас вообще наняли. Нам без конца говорят, что, если мы вздумаем жаловаться, нас выставят вон и наймут ирландцев, которые согласны работать за любые гроши. Я провожу на фабрике по шестнадцать часов и должна получать один шиллинг два пенса, но такое случается крайне редко. С нас вычитают за все: за опоздание, разговоры, отлучку в уборную. По вечерам я съедаю кусок хлеба и выпиваю чашку чая. Иногда получается поесть селедки с картошкой – это уже настоящий пир! Несколько раз я встречалась с молодыми людьми, и они угощали меня улитками с хлебом, купленными у уличных торговцев.

Эйприл рассказывала обо всем этом как-то буднично и уныло, не жалуясь, а просто констатируя факт. Создавалось впечатление, будто она не верит, что в ее жизни возможно что-то другое.

– С молодыми людьми? – повторила Грейс. – У тебя кто-то есть?

– Никого, – ответила Эйприл и добавила: – Я еще не забыла наши мечты!

В пансионе они всегда клялись друг другу в том, что не станут выходить замуж от безысходности, а непременно дождутся суженого.

– Ты должна уйти оттуда, Эйприл, – твердо произнесла Грейс, – и поселиться со мной. А после мы вместе поедем в Индию.

– А на что я буду жить? И у меня нет денег на билет.

– Я все оплачу.

Воцарилось долгое молчание. Было слышно, как на улице тренькает конка, а звон столовых приборов внутри кафе, разговоры посетителей, приказания, отдаваемые хозяином официантам, казались просто оглушительными.

– Это невозможно! – наконец воскликнула Эйприл.

– Твои письма долгое время служили мне единственной поддержкой, – тихо сказала Грейс.

– Но ведь это ничего не стоит!

– Это стоит гораздо больше, чем то, что можно купить за деньги.

– Их так много? – недоверчиво спросила Эйприл.

– У моей тети, – с нажимом произнесла Грейс, – явный излишек того, что не мешает потратить на добрые дела!

– А как она посмотрит на это?

– Она сделает все для того, чтобы мне было хорошо, – это прозвучало немного резко, но было правдой.

Они долго глядели друг другу в глаза, прежде чем одна кивнула другой.

На следующий день, последовав совету Грейс, Эйприл покинула работный дом и даже не побеспокоилась об оплате за текущий месяц.

Им было весело; общение подруг скрашивало тайное одиночество Грейс и пока еще болезненные сердцу воспоминания Эй-прил. Они поселились вместе и, случалось, болтали до утра. Они посещали модные магазины, где Грейс, как опытный фокусник, всегда была готова достать из сумочки любое количество купюр. Они купались в тюле, кисее, тарлатане и кружевах. Примеряли не только приличествующие леди белые, но также коричневые, черные и красные корсеты. Покупали батистовые ночные чепчики и муслиновые шапочки для завтрака. Восторгались нижними юбками из тонкой хлопчатобумажной ткани с кружевной прошивкой и каймой.

Они посещали театры и смотрели спектакли, ели в ресторанах и кафе, ходили по выставкам, гуляли по заснеженным улицам. Они увидели такой Лондон, какой прежде не могли представить даже во сне.

Грейс заранее оплатила место в новом лечебном заведении, которое называлось «Клиника для женщин». Она родила ранней весной, когда в стекла слегка постукивали ветки с набухшими почками, а небо тускло поблескивало, как состарившийся жемчуг.

Эйприл была единственным человеком, который ее навестил. Грейс навсегда запомнила, что платье подруги было желтым, как и цветы, которые она держала в руках.

Когда Грейс впервые принесли ребенка – ее сына! – она увидела, что у него большие темные глаза. Он являл собой живой кусочек Индии, куда она не чаяла вернуться, он был реальностью, подтверждавшей все то, что с ней произошло. А еще она знала, что непременно еще хотя бы раз приедет в Лондон, чтобы показать город своему мальчику, чтобы не обрывать и сохранить хотя бы какие-то корни.

Эйприл вызвалась быть крестной матерью малыша, и они с Грейс окрестили малыша в церкви Святого Павла. Возможно, это было неправильно по отношению к Дамару Бхайни, но Грейс не видела другого выхода. В конце концов, у ее сына впереди была целая жизнь для того, чтобы познакомиться с религией, традициями и обычаями Индии, родины его отца.

К середине лета Ратну охватило безудержное желание увидеть свою дочь. Она вновь и вновь размышляла о том, как славно им жилось бы вместе, пусть даже в хижине, где дым ест глаза и не всегда бывает хорошая еда. Ратна опять устроилась в мастерскую, где женщины плели гирлянды; и Анила могла бы работать там же. А потом и Айрон подрос бы и обучился бы какому-нибудь делу.

От Джея по-прежнему не было вестей. Долгое время Ратна наведывалась в военное ведомство, а потом перестала. Она постаралась смириться, но внутри все равно тлела боль.

На этот раз Ратна не стала брать Айрона с собой, а оставила в семье одной из мастериц, где за ним обещали присмотреть. Она подошла к Хардвару в ранний час, когда хозяйки растапливали печи и все вокруг было затянуто темным кизячным дымом. Только горы на горизонте сияли вечной холодной недосягаемой чистотой.

Подойдя к дому Нилама, Ратна заглянула в калитку. Она сразу заметила, что внутри стало красивее и лучше: дорожка, по обе стороны которой были высажены розы и жасмин, посыпана толченым кирпичом, стены дома аккуратно побелены и разрисованы умелой женской рукой.

В предчувствии того, что она совсем скоро увидит свою дочь, у Ратны запело сердце. В воображении она сотни раз переживала эту встречу. Ее охватило то особое состояние, когда хочется видеть и чувствовать чудесное буквально во всем: в свежем утреннем ветерке, тихо покачивающихся цветах, в разливавшейся по небу заре, гомоне просыпавшихся птиц.

Ратна не стала входить в калитку, а дождалась, пока во дворе появилась Манджу. Через некоторое время та вышла на улицу с кувшином в руках, и тогда женщина подошла к ней.

Узнав ее, Манджу вздрогнула.

– Ты пришла…

– Повидать Анилу. Попытаться рассказать ей правду. И, быть может, наконец взять ее к себе.

Манджу не стала возражать. Однако она смотрела как-то странно, не просто горестно, а… озадаченно. У Ратны дрогнуло сердце.

– Что-то случилось?

– Амит вернулся.

– Амит?!

Это было большой неожиданностью и не предвещало ничего хорошего.

– Говорили, он пропал без вести.

– Так и было. Никто уже и не ждал его, даже Кумари. Было время, она все глаза выплакала, вся извелась, а потом успокоилась. И вот…

– Значит, теперь у них могут родиться собственные дети!

– Не думаю, – сказала Манджу и предложила: – Пойдем к колодцу?

Ратна поняла, что ей предстоит услышать какой-то печальный, а возможно, даже страшный рассказ. Женщина решила, что в любом случае не позволит себе расслабиться и не уступит.

Она вспомнила, как ходила за водой той же самой дорогой, какой ее повела Манджу. Как давно это было! Какой груз событий с тех пор пришлось вынести ее душе! Думала ли она тогда, что будет так спокойно беседовать с женой своего первого возлюбленного и отца своей дочери!

– Как Анила?

– С ней все хорошо.

– А что с Амитом? – пересилив себя, спросила Ратна.

Манджу поправила кувшин на голове.

– Он вернулся, но не сам. Его нашла Кумари и привела домой.

– Нашла?

– Да. Он был полумертвый от усталости и голода. Амит бродил по дорогам Индии, и в конце концов некая сила привела его на родину, в Хардвар. Думаю, он пострадал во время войны: был ранен или с ним что-то сделали. Кумари едва его узнала: какие-то лохмотья вместо одежды, спутанные волосы, длинная борода, багровые шрамы на теле.

– А он… узнал ее?

– Неизвестно. Он не сказал ни слова, но… заплакал. – Сделав паузу, Манджу покосилась на Ратну, а после продолжила: – Кумари заботится о нем, да и Анила тоже. Она считает Амита своим отцом. Когда она рядом с ним, Амиту лучше. Тогда нам кажется, будто он начинает что-то понимать. Поднимает голову и больше не смотрит в землю. Протягивает к дочери руки.

Ратна долго не могла прийти в себя. Беспорядочные мысли сменяли одна другую.

– Твой муж не против того, чтобы Амит жил с вами? – резковато спросила она.

– Это же его брат!

Они дошли до колодца и встали в очередь. Был тот ранний час, когда свет и тень кажутся живыми, а красота природы – молчаливой, нежной и юной.

Еще не все женщины проснулись, но многие уже вышли на улицу и болтали. Разговоры, как отметила Ратна, были все те же: о мужьях и детях, невестках и свекровях. О горестях и болезнях. О том, как сберечь лишнюю пайсу и не переплатить на рынке.

– Ты сама все увидишь, – печально промолвила Манджу. – Сейчас я наберу воды и пойдем обратно. Остальные, наверное, уже встали. Сегодня моя очередь идти к колодцу, а Кумари с Анилой готовят еду.

Ратна набрала полную грудь воздуха и долго не могла выдохнуть. Потом развязала уголок сари, достала любовно и бережно сшитую и вышитую повязку с амулетом, какие девушки и женщины носят на руке повыше локтя, и глухо произнесла: – Я не стану входить в ваш дом. Передай это украшение Аниле. Обещай пригласить меня на ее свадьбу. Я расскажу, как меня найти. А еще дай слово, что вы не станете неволить мою дочь и позволите выйти за того, кто ей понравится.

Три месяца спустя обитатели военного городка под Лакхнау были шокированы видом индийской женщины в цветном сари, уверенно идущей по улице и ведущей за руку ребенка. Обычно индийцы не смели переступать границ английского поселения.

Несмотря на то, что солнце уже клонилось к закату, знойный ветер метался по дороге, поднимая столбы пыли. Выползшие на веранды после целого дня заточения белые дамы вяло обмахивались веерами и вели такие же медленные, будто скованные жарой разговоры.

Когда индианка проходила мимо их домов, они вытягивали шеи и изумленно смотрели ей вслед, словно никогда не видели женщин в национальном наряде. Создавалось впечатление, что они позабыли о том, что живут в Индии.

Если Ратна спрашивала дорогу, они с неохотой отвечали ей, а после провожали женщину испуганным взглядом. Некоторые крестились. Шепот нарастал, словно шелест дождя. Но если прежде Патриция Блэйд, узнав об этом, сгорела бы от стыда, то теперь ей было все равно.

Индианка с ребенком остановилась возле ее дома. Женщина долго осматривалась, не решаясь войти, а потом наконец толкнула калитку.

Небольшой сад напоминал кусок пустыни: земля потрескалась и запеклась, пожухлые листья слабо трепетали на ветках. Ратна подумала, что, если бы ее попросили остаться, она возродила бы сад, но женщина знала, что никто ничего подобного ей не предложит.

На веранде появилась мать Джейсона. Увидев индианку, она бросилась к ней с таким выражением лица, какого Ратна никак не ожидала увидеть.

– Боже мой! Ты! И мой внук! Не знаешь ли ты что-либо о Джейсоне?!

Патриция шарила взглядом по лицу Ратны, словно надеясь увидеть на нем нечто обнадеживающее, но та лишь покачала головой.

– Входи, – пригласила свекровь, и индианка нерешительно переступила порог незнакомого жилища.

Точно так же, как Джейсон в свое время понял, что его жены нет в этом доме, Ратна сразу же осознала, что его давно тут не было.

– Садись. Вы, должно быть, устали и хотите есть? Чего желает Айрон? Молока, чая или сахарной воды? Сейчас я все приготовлю.

Малыш удивленно таращился на бабушку: люди, которых он привык видеть, выглядели совершенно иначе.

– Ничего не надо. – Ратна поразилась тому, насколько ей сложно подбирать английские слова. Она поймала себя на мысли, что разговаривает с сыном (а иначе и быть не могло!) только на хинди. Похоже, рано или поздно Айрон совсем позабудет язык своего отца.

– Ты, наверное, сердишься на меня? Я за все поплатилась, – с горечью произнесла Патриция. – Джейсон исчез, как в воду канул. Если б он только вернулся, я бы не стала вам мешать! Благословила бы ваш брак и пресекла бы все сплетни.

Ратна смотрела на свекровь, а та – на Айрона, словно пыталась разглядеть в нем частичку своего пропавшего сына. Каким-то шестым чувством индианка догадалась, насколько трудно было матери Джея произнести все то, что она сейчас сказала.

Ратна не знала, как выразить свое сожаление и дать понять, что она не держит на свекровь ни малейшего зла. Как бы глубоко она ни проникла в душу этой белой женщины, та все равно оставалась для нее непонятной. Как и Джейсон, она пришла к выводу, что в конце концов не смогла бы существовать в его мире. А он был не в состоянии пересечь невидимую границу, чтобы навсегда поселиться там, где обитала она.

– Прошу тебя, – прошептала Патриция, когда Ратна покидала ее дом, – если ты когда-нибудь найдешь моего сына, приведи его ко мне!

Индианка обещала. Это было меньшее, что она могла сделать для осиротевшей и почти отчаявшейся женщины, хотя сама чувствовала себя не лучше. Ратна знала, как исчезают люди. Запутываются в паутине дней, теряются в непонимании собственной жизни. Каждый должен служить богам так, как это у него получается лучше всего. Но далеко не все представляют, кем они являются на самом деле.

Она осознавала все это, хотя не могла выразить словами. Она знала только, что отныне ее существование будет пронизано молчаливой молитвой о том, чтобы Джей нашелся. Ратна не подозревала, что ее просьба дойдет до богов лишь через несколько лет.