Когда Арун и Ратна уходили из дома, Сона брала зеркало и смотрелась в него, мысленно приближая тот день, когда к ней вернется величайшая женская отрада – возможность расчесывать волосы. Хотя Арун говорил, что ее стриженая головка выглядит просто очаровательно, Соне так не казалось. Из-за жары она не носила парик, а прикрывала голову дупаттой.

По утрам молодая женщина посещала ближайший рынок, где покупала продукты и специи. Английские мужчины останавливались и смотрели ей вслед, ибо походка Соны, подчеркнутая тяжелыми передними складками и струящимся тонким шлейфом сари, казалась походкой ожившей статуи. Ей была свойственна особая одухотворенная красота и некая таинственная, едва уловимая обособленность от внешнего мира.

Вместе с тем к приходу мужа и Ратны белье было постирано, дом убран, а в кухне ждали дал, панир, чапати, кебабы, халва. Кувшин холодной воды, чтобы утолить жажду, и другой, потеплее, – для омовения.

Хотя в домике было всего-навсего две тесные комнатушки с узкими окнами, а из предметов мебели и обихода – только две кровати, корзина для одежды, несколько циновок и самая простая посуда, женщины не могли нарадоваться.

Арун повторял себе, что, не будь Сона вдовой, ему вряд ли удалось бы жениться на столь утонченной особе. Она была искренне предана мужу и в то же время никогда не растрачивала свое достоинство. Арун не позволял Соне припадать к его стопам, он сам целовал ей ноги. Он приучал ее ложиться с ним в постель обнаженной, чтобы чувствовать друг друга всем телом. Многим мужьям бывает довольно спокойной, рассудительной привязанности жены, но Арун жаждал любви, и он ее получил.

Спальня была особой Вселенной, где они сполна обретали друг друга, двигаясь в неизменной гармонии и даже дыша в унисон. Охваченные желанием, они становились единым целым, сплетались, как лепестки лотоса. И, познав нечто немыслимое, вновь с благодарностью и любовью искали объятий друг друга.

Сона очень хотела родить ребенка; глядя на падающие звезды, она всегда загадывала только это желание. Но ничего не говорила мужу: согласно обычаю, он должен узнать об этом только тогда, когда в ее теле зародится жизнь.

Ни Сона, ни Ратна не задумывались о том, надолго ли они задержатся в Канпуре, но однажды вечером, наслаждаясь ароматным чаем, который подала жена, Арун сказал:

– В армии что-то назревает, я имею в виду индийцев. Многие ангрезы беспокоятся за судьбу своих семей.

– Откуда ты знаешь? – спросила Ратна.

Арун улыбнулся.

– Распахивая двери перед высшими военными чинами, вынося пепельницы и подавая чай, можно многое услышать, особенно если делать вид, что ничего не понимаешь.

– Нам угрожает опасность? – промолвила Сона, присаживаясь на циновку.

– Просто я думаю, что, если начнутся волнения, нам придется держаться англичан.

Женщины понимали, что имеет в виду Арун. Своим бегством из приюта – а Сона еще и повторным браком – они навсегда провели черту между собой и единоверцами.

– Чем недовольны сипаи? – резко произнесла Ратна. – Они одеты, обуты, сыты и даже вооружены.

– Англичане не желают вникать в обычаи, а тем более религиозные чувства индийцев. Зачастую они творят жестокости, которым нет оправдания. А сипаи… Им уже мало того, что у них есть. Сейчас нет войны, значит, нет повышения по службе и военной добычи. К тому же есть князья, которые хотят вернуть себе власть, отнятую белыми.

Сказав это, Арун вспомнил родную деревню, скудный урожай, который крестьяне были вынуждены почти даром отдавать скупщикам, непомерные налоги, лишившие население возможности покупать прежде всего соль, что приводило к болезням и смерти.

Женщины внимательно и с волнением слушали о важных вещах, на их взгляд, до конца понятных только мужчинам, а потом Арун осторожно произнес:

– Ратна… Я узнал, где живет жена Амита со своими родителями и твоей дочерью.

Девушка быстро вскинула голову – ее взгляд обжигал.

– Я хочу видеть Анилу!

– Мы можем попытаться сделать это, но незаметно, издалека. Не стоит врываться к ним в дом и требовать вернуть ребенка. Надо действовать по-другому. Подать в суд, и пусть он решает, кому принадлежит Анила.

– А если мне откажут?

– У нас все равно нет другого выхода. Амит – сипай, и, если ты выкрадешь девочку, в суд подаст он. Тогда против нас будут не только индийцы, но и англичане.

– Когда мы пойдем туда?

– Завтра вечером. Ты и я. Сона пусть останется дома.

Последняя согласно кивнула, хотя была вовсе не против пойти вместе с ними. Но она не считала возможным перечить мужу.

На следующий день Ратна выглядела куда более оживленной, чем обычно. Собираясь на работу, она надела яркое сари и красиво причесалась.

Потом они с Аруном вышли из дома и направились по освещенной солнцем улице. Они шли рядом, о чем-то разговаривая, и Сона услышала, как Ратна засмеялась. Молодая женщина не могла разобрать слов, и это ее задело.

Вернувшись в дом, Сона села и задумалась. Переступая порог, Арун и Ратна словно оставляли ее в другом мире. Они вели себя так, будто их что-то связывало, и общались совершенно запросто. Но они не были братом и сестрой, они назвались так для удобства, да еще для того, чтобы соблюсти приличия.

Подумав о приличиях, Сона испытала крайне неприятное чувство. Молодая женщина вспомнила рассказ Ратны о том, как та отдалась младшему сыну своего супруга. Такое поведение считалось неслыханно развратным – в этом Амит, без сомнения, был прав.

Соне казалось, что Арун чаще обращается не к ней, а к Ратне. А тем временем она, его супруга, подает на стол и убирает за ними, поскольку они оба вернулись с работы и, стало быть, устали.

Сона понимала, что ее муж хочет, чтобы они переняли английские порядки, и все же… где это видано, чтобы брахман-ка прислуживала шудре! Разумеется, низшие касты могут принимать пищу из рук высших, а никак не наоборот, но ни одна шудра не посмеет есть вместе с брахманами! Если у Ратны нет препятствий даже к этому, то она способна презреть и все остальное. Например, заигрывать с чужим мужем, тем более что сейчас у нее нет своего мужчины.

Когда вечером Арун и Ратна собрались уходить вдвоем, Сона сделала вид, что воспринимает это как должное, хотя на самом деле ее душу терзали обида и ревность.

Жилье родителей Кумари стояло в окружении деревьев амалташ, усыпанных ярко-красными цветами, напоминавшими алые языки или ожившие признания в любви. Дом был покрыт обычной тростниковой крышей, зато имел два этажа. Высокая ограда не позволяла заглянуть во двор и увидеть, что происходит внутри.

Арун предполагал, что обитателей дома предупредили о том, что к ним могут нагрянуть незваные гости, а потому не рискнул постучаться в калитку. Они с Ратной смогли увидеть Кумари только на третий вечер, когда женщина с корзинкой в руках вышла из дома и медленно двинулась по улице.

Ее длинные волосы были закручены на затылке изящным узлом, глаза слегка оттенены каджалом, лоб украшен бинди, на тонкой талии красовалась ажурная подвеска с ключами. Вечернее солнце весело переливалось в крохотных зеркалах, украшавших кайму ее сари. То была спокойная замужняя женщина, живущая в гармонии с миром и самой собой.

Ратну обуяла злоба. Руки этой незнакомки прикасались к ее дочери, этой женщине было суждено поймать первое слово Анилы, и не исключено, что этим словом стало заветное «мама»!

Арун не успел ничего предпринять, как Ратна бросилась наперерез Кумари с криком:

– Отдай моего ребенка!

Та в испуге обернулась и едва не выронила корзинку. Она явно не понимала, что происходит. А Ратна продолжала извергать слова, которые, точно камни, летели прямо в лицо Кумари:

– Ты змея, крадущая яйца из чужого гнезда! У тебя черная кровь и гнилое сердце! В твоей душе только пепел!

Когда слова иссякли, обуреваемая гневом женщина с размаху ударила Кумари в грудь, причем настолько сильно, что та чуть не упала, и она продолжала бы бить, если б не под бежавший Арун. Ему пришлось буквально скрутить Ратну и удерживать, пока Кумари, спотыкаясь, бежала обратно к своему дому.

Ратна пыталась высвободиться из рук Аруна; несмотря на невысокий рост и худобу, она была удивительно сильной. И тогда он подумал, что этой юной женщине удастся выбраться из любой переделки, что она во что бы то ни стало вырвет свое из зубастой пасти судьбы.

– Зачем ты это сделала? – огорченно произнес Арун. – Ты навредила прежде всего себе! Эта женщина ни в чем не виновата. Это не она отняла у тебя ребенка. Мы не знаем, что она почувствовала, когда ее муж принес в дом младенца, и как она его приняла.

– Вот именно! А если она обижает Анилу? А если ей и ее родственникам наплевать на мою дочь?

– Не думаю, что это так.

Они вернулись домой в подавленном настроении, а потому неохотно отвечали на вопросы Соны. Арун только сказал, что они видели Кумари, но это ничего не дало.

Сона возилась в кухне, когда услышала, как ее муж и Ратна о чем-то разговаривают. Осторожно выглянув из закутка, молодая женщина увидела, как Арун бережно обнимает Ратну за плечи.

– Ты не должна себя винить, – говорил он. – Что случилось, то случилось. На твоем месте я бы тоже не сдержался. Каково юной прекрасной женщине жить с таким горем в душе! Запомни главное: я навсегда останусь твоим братом и другом, готовым защитить и помочь.

Сона отпрянула, а потом прислонилась к стене. Ее сердце громко стучало. Она ощущала себя деревом, в которое внезапно ударила молния, хрупким цветком, случайно упавшим в мутную воду реки и безжалостно подхваченным ее мощным потоком. Где были эти двое и чем они занимались?! О какой вине говорил ее муж?

Войдя в комнату, Сона попыталась вложить в свое молчание как можно больше эмоций, но, похоже, этого никто не заметил. Арун и Ратна тоже не проронили ни слова. Их будто объединяла какая-то тайна. Сполна оценив этот тяжкий момент, Со-на спрятала слезы и приклеила на лицо улыбку.

В воскресенье Ратна занялась приготовлением обеда, а молодые супруги отправились прогуляться по городу.

Центральная улица Канпура была широкой и ровной, с многочисленными магазинами и домами индийской знати. Навстречу плыли дамы в шелковых сари, с благоухающими веточками жасмина в иссиня-черных волосах, с золотыми натхами, вес которых свидетельствовал о благосостоянии семьи. Женщин сопровождали мужчины в джиббах с блестящими пуговицами и в тонких муслиновых дхоти с изящно переброшенным через плечо верхним концом.

– Давай купим тебе украшение, – предложил Арун, увлекая Сону в ювелирную лавку.

Как всякая женщина, она не возразила против такого предложения и вскоре стала обладательницей сережек и ожерелья из филигранного серебра. Пока Сона любовалась сложным воздушным узором из переплетенных между собой нитей, листиков, капелек и цветов, Арун, выудив из кучи украшений недорогой браслет из финифти, сказал:

– Как ты считаешь, он понравится Ратне?

– Да, – сдержанно произнесла Сона, мгновенно утратив радостное воодушевление. Она подумала о том, что яркая цветная эмаль – это, без сомнения, то, от чего придет в восторг любая шудра.

Арун заплатил за украшения, и супруги вышли на улицу.

– Вы в самом деле считаете Ратну своей сестрой? – спросила молодая женщина.

Хотя муж много раз говорил ей, чтобы она совершенно спокойно обращалась к нему по имени и на «ты», как это принято у белых, Сона, как преданная индийская жена и истинная брахманка, не решалась нарушить традиции.

– Я сочувствую ей. Она потеряла все, и у нее никого нет.

– Она надолго останется с нами?

– Не знаю, – неуверенно произнес Арун. – Если б в ее жизни появился мужчина, способный о ней заботиться…

Не уловив в тоне мужа ничего большего, чем дружеская симпатия и простое человеческое сочувствие, Сона слегка успокоилась.

Ратна порадовалась браслету, но явно не так, как если бы его подарил мужчина, в которого она была влюблена, и это смягчило сердце Соны.

Вечером они вместе трудились на кухне. Одна перемалывала специи, другая начищала большой круглый поднос тхали и металлические чаши для соусов. По стенам сновали шустрые ящерки-гекконы, ярко-нефритовые или травянисто-зеленые, с крохотными ладошками и детскими пальчиками.

– Тебе не тяжело работать в чужом доме, у белых? – спросила Сона.

– Если работа выполнена хорошо, они обращают на меня не больше внимания, чем на мебель. Главное, что теперь я могу откладывать деньги, рупия к рупии, чтобы когда-нибудь вызволить свою дочь. Арун сказал, что за суд придется заплатить, и мне бы не хотелось брать деньги у вас.

– Ты не задумывалась о том, чтобы снова выйти замуж, как это сделала я? – ровным тоном произнесла Сона, не отрывая глаз от посуды.

– Я не уверена, что когда-нибудь найду себе мужа. Да еще такого хорошего, как твой Арун! Кто из наших мужчин способен взять в свой дом вдову? Но если Анила будет со мной, я не буду чувствовать себя одинокой.

Ратна по привычке говорила то, что думала, и Сона вновь почувствовала укол ревности. Но она ничего не сказала.

Когда солнце один за другим гасило свои лучи и на землю постепенно опускалась прохлада, две женщины и мужчина обычно сидели на улице, наблюдая за тем, как краски неба меняются на глазах, переходя от буйных закатных тонов к густеющей вечерней синеве, а после – к черному бархату ночи.

Аруну захотелось пить, и Сона пошла в дом за чаем. Возвращаясь, она вновь услышала разговор, участницей которого ей не суждено было стать.

– Судебные дела длятся долго. Надо начать что-то делать уже сейчас.

– Ты сказал, что этим людям придется заплатить. Я должна скопить достаточно денег.

– Мы тебе поможем. Я получаю жалованье и еще не израсходовал рупии, взятые в дорогу.

– Нет, Арун-бхаи. Возможно, скоро у вас с Соной появятся свои дети. Я не хочу обделять вашу семью.

– С детьми лучше повременить. Наше положение слишком непрочно. К тому же – я уже говорил об этом – в городе что-то назревает. Неизвестно, где мы окажемся через месяц и что с нами будет.

– Тогда не лучше ли уехать отсюда?

– Здесь Анила, – веско произнес Арун.

– Я имею в виду не себя, а вас с Соной.

– Нет. Мы с самого начала были вместе и ни за что не бросим тебя одну.

– Если б и я могла чем-то помочь тебе и Соне!

– Ты – подруга моей жены, и этого довольно. А если говорить обо мне… Бывали дни, когда я мысленно видел перед собой только трубку с опиумом, и ночи, когда я корчился от нестерпимой жажды дурмана. Тут ты ничем не поможешь, с этим я должен справиться сам. А в остальном у меня все в порядке.

Сона застыла с подносом в руках. Ее супруг решил, что им «лучше повременить с детьми», даже не подумав посоветоваться с нею! Зато он преспокойно обсуждает столь интимный вопрос с Ратной! А еще, оказывается, у него есть проблемы иного рода, но он не стал делиться этим с женой, однако, опять-таки, доверился своей названой сестре, которая, по сути, была ему совершенно чужой.

Подслушав этот разговор, молодая женщина поняла: в ее душе не будет покоя до тех пор, пока между ней и Аруном стоит Ратна. Муж назвал эту девушку ее подругой, но Сона сказала себе, что низкая шудра не более чем грязь, прилипшая к подошвам чаппалов благородной брахманки!

В довершение всего в одну из ночей, когда, сжимая ее в объятиях, Арун в порыве страсти воскликнул «моя Радха!», Соне почудилось, будто он произнес «моя Ратна».

Хотя население Канпура и личный состав полков гарнизона не проявляли недовольства англичанами, командующий, генерал Уилер, получил депешу о восстании в Мируте. За короткое время новость распространилась по всему городу, и белое население запаниковало.

Генерал приказал укрепить два больничных барака из кирпича, расположенных близ домов офицеров гарнизона, – их обнесли невысокой насыпью и окружили неглубоким рвом. Очень скоро эта импровизированная крепость получила название «форт безнадежности».

По городу блуждали темные слухи, на прежде шумных, беспечных базарах царила угрожающе напряженная атмосфера, и воздух был полон предчувствия надвигавшейся беды.

На первый взгляд, причина волнения сипаев казалась пустяковой. В армии ввели нарезные ружья, и заговорщические группы, давно существовавшие во всех провинциях, пустили слух, что бумажная обертка патрона, которую при зарядке винтовки надо было срывать зубами, смазана коровьим или свиным жиром. И индус, и мусульманин, согласившийся взять такого рода патрон, неминуемо осквернялся и ставил себя вне общества. Это послужило последней каплей в чаше терпения индийцев, и они ринулись избавляться от ненавистных британцев.

Накануне роковых событий Ратна вернулась с работы раньше обычного, сообщив, что ее хозяева заколотили особняк и так же, как и другие англичане, укрылись в укрепленном госпитале. Девушка слышала обрывки разговора о том, что некоторые белые пытались покинуть город, но не смогли этого сделать, поскольку дороги патрулировали вооруженные крестьяне.

Сона расхаживала по дому, сцепив руки в замок; ее грудь тяжело вздымалась. Время шло, а Аруна все не было. Наконец он прибежал, растерянный и взволнованный.

– Городская знать нанимает охрану из числа местных горожан! Все магазины и лавки закрыты! Надо бежать. Берите самые необходимые вещи – мы укроемся в крепости. Командующий гарнизоном приказал принести туда боеприпасы, еду и побольше воды.

Сона без разговоров бросилась собирать одежду, украшения, посуду – все те домашние «сокровища», которыми она так дорожила, тогда как Ратна стояла посреди комнаты, не предпринимая никаких попыток ей помочь.

– Побыстрее! – поторопил Арун женщин, и тогда Ратна сказала:

– Я пойду к дому жены Амита. Я должна быть уверена, что Анила в безопасности!

– Тебя все равно туда не пустят, – нетерпеливо возразил Арун. – Амит – сипай, потому, полагаю, с твоей дочерью ничего не случится.

И тут Ратна поняла: она не могла быть с белыми, потому что те люди, в чьих руках оставалась Анила, отныне принадлежали к другому лагерю.

– Я останусь здесь.

– Что ты несешь! – раздраженно воскликнул Арун и бросил жене: – Сона, прошу тебя, уговори ее!

Он вышел во двор, чтобы выкопать спрятанные в земле деньги, а Сона повернулась к Ратне. Глаза брахманки были темными и бездонными, четко очерченные скулы и царственный лоб свидетельствовали о высоком происхождении. И когда она заговорила, ее слова были произнесены тоном человека, облеченного властью:

– Ты мыслишь правильно. Ты должна остаться.

– Почему? – прошептала Ратна.

– Ты только что сама ответила на свой вопрос. Но у меня есть другая причина желать этого. Ты плохо действуешь на людей. Ты несешь на себе знак беды.

Ратна прижала руки к груди.

– Я сделала тебе что-то плохое, Сона?

– Ты каждый день откусываешь по кусочку от моего хлеба и, полагаю, не остановишься, пока его не доешь! Если ты не понимаешь, что я имею в виду, значит, боги дали тебе не больше ума, чем всякой шудре, хотя наглости и хитрости тебе явно не занимать!

– О чем ты? Я всегда была честна с тобой! Если тебе что-то во мне не нравится, я готова это спрятать и…

– Будет лучше, – перебила ее Сона, – если ты сама спрячешься так, чтобы мы с моим мужем никогда тебя не нашли!

Ратна кивнула и попятилась. В ее глазах стояли слезы, а лицо напоминало трагическую маску. Она осознавала, чего от нее хотят, но не понимала почему. Вероятно, дело было все-таки в касте, ибо чистота брахманов есть чистота огня, а незыблемость их порядков – нечто святое и вечное. В приюте для вдов они с Соной были равны, но теперь их вновь разделяла пропасть.

– Хорошо, я уйду, – твердо произнесла Ратна и, не сдержавшись, спросила: – Арун думает так же, как ты?

Сона сполна оценила последнюю выходку дерзкой шудры. Гордо вскинув голову, словно ее украшала не скромная шапочка стриженых волос, а золотая корона, она сказала:

– Не все ли тебе равно, что он думает? Ведь он не твой муж!

Ратне показалось, что теперь она знает правду. Ее присутствие в этой семье было как нож, разрезающий плод на две половины. Сона ревновала. Ведь ей уже довелось быть третьей женой! Едва ли это было приятно, хотя она и не испытывала к прежнему мужу ни капли любви.

Тогда что говорить о нынешнем браке, ставшем смыслом ее новой жизни! Сона желала безраздельно владеть чувствами своего супруга, даже если он испытывал к другой женщине только дружеское участие.