8

Бэбифейс жил вместе со своим приёмным сыном Чаком, индейцем навахо из Чикаго.

Кроме пони и собаки, которая откликалась на кличку Крези Дог, у Бэбифейса на кухне стоял громадный аквариум с золотыми рыбками из Бразилии. Каждую весну он сажал в своём саду персиковые деревца, но его мечта о Калифорнии в канадских холодах никак не осуществлялась. Домик был деревянный, двухэтажный. На веранде стояла скамья, на которой Бэбифейс проводил целые дни. Он наблюдал в подзорную трубу за всем происходящим на улице и читал в ежедневной газете прогноз погоды. Правительство выплачивало ему специальное пособие для индейцев, иногда подворачивалась и работа: он ехал на своем «шевроле» в пригород, где располагались виллы, разъезжал там от дома к дому и выполнял по поручению одного мелкого предпринимателя садовые работы. Зимой он по поручению этого же предпринимателя управлял снегоуборочной машиной на улицах Виннипега.

Чак в гараже ремонтировал старые автомобили, холодильники, стиральные машины и электрические плиты, а потом продавал их.

На вечеринке по случаю нашего новоселья дядя пустил в ход все средства: он показывал индейцам фотографии из Ротфлиса, рассказывал им о поселковом старосте Малеце, о забое свиней и о своих спорах из-за колбасы. Он поведал о своей работе в государственной страховой компании и о пожарах.

— Боже мой! — говорил он. — Вы, краснокожие, и представить себе не можете, как у нас всё полыхало огнём: повсюду одно только обугленное дерево и обгоревшие трупы!

Бэбифейс предположил:

— Польша, должно быть, очень опасная страна. Что же, у вас нет пожарных лестниц?

— Такой сложной инженерной техникой мы в Ротфлисе не располагали. Если уж у нас начинало гореть, нам приходилось бежать в Америку, — сказал Джимми.

Мой дядя, питавший особую слабость к хищным рыбам, подарил Бэбифейсу двух пираний - кариб.

— Дорогой краснокожий! Я предпочёл бы поймать для твоего аквариума настоящую щуку, — сказал он, — но и эти две карибы тоже не от плохих родителей произошли.

Бэбифейс сказал:

— Спасибо, Джимми. С сегодняшнего дня мой дом — твой дом и мои подарки — твои подарки.

Он вернул моему дяде пакет с рыбками.

— Понимаю, — сказал тот, — это я знаю, это социализм!

Чак был на два года старше меня. У него были длинные чёрные волосы и накачанное тело. Он носил в основном старую, во многих местах испятнанную машинным маслом солдатскую куртку без знаков отличия и кроссовки. Чак поглядывал на обоих стариков и взахлёб смеялся. Улыбка у него была до ушей, в его просторном рту свободно мог бы поместиться кулак.

— Тео, — сказал он, — а для тебя я приберёг кое-что особенное, мне мои бывшие армейские друзья Биг Эппл и Джинджер привезли из Штатов!

Он достал из-под стола бутылку коньяка и блок «Лаки страйк» без фильтра. Джимми удивился:

— Биг Эппл и Джинджер? Этих уголовников я, кажется, знаю, это было что-то!

Потом он повернулся ко мне:

— А ты? С каких это пор ты пьёшь?

— Единственный, кто здесь пьёт, это, пожалуй, ты, — сказал я.

— Да, ну так пусть твой подарок будет и моим подарком тоже! Ты, алкоголик!

Индеец навахо Чак и до сих пор мой лучший друг. Его уволили из армии Соединённых Штатов в 1985 году, когда ему было двадцать, уволили без почестей. Потому что у Чака была одна слабость: он влюблялся во всех девушек, какие только попадались ему на пути. В японских, китайских, мексиканских — низеньких, толстых, худых; в американских, русских, шведских — брюнеток, блондинок, рыжих. Он перепробовал всё. Однако в его обширном репертуаре зиял один пробел: у него ещё ни разу не было польки. Жена генерала оказалась молодому солдату не по калибру и явилась причиной безвременного окончания его военной карьеры. После этой аферы он вернулся домой, к Бэбифейсу.

Услышав эту историю, Джимми окрестил моего друга Генерал Гроза Пентагона.

Я решил сменить жанровое направление фильмов и переключился с любовных историй на ужастики. Все мои кассеты с любовными фильмами я подарил Чаку, чтобы они помогли ему исцелиться от его тяжёлого недуга.

— Когда ты пересмотришь все эти фильмы, — сказал я, — ты уже не будешь так часто влюбляться. Тогда тебе, может, станет проще найти подходящую женщину, что называется, для жизни!

Он сказал:

— Ты имеешь в виду какую-нибудь Агнес, которая сбежит, как только слегка припечёт? Ты каждый вечер забиваешься в свой угол и оплакиваешь эту польку, все уши мне о ней прожужжал. Так кто же из нас болен тяжелее — я или ты?

Чак пытался вылечить меня своим способом: он таскал меня с собой по дискотекам и пивным. Мы были как два десантника, заброшенные в тыл врага, чтобы провести разведку местности для последующей атаки. Мы занимали наблюдательную позицию за каким-нибудь тёмным столиком и следили за врагом.

— Как ты находишь вон ту бомбу, Тео? Она даже за ракету сойдёт, — говорил мой друг, — я за неё умереть готов!

— Но у неё же уши торчат. Нет, она не жирафка.

— Ну хорошо. А вон та, другая? Разве она не жирафка? В ней есть даже что-то от тигрицы!

— Ты что, хочешь мне подсунуть каннибалку? Да она же заглотит меня ещё за завтраком!

Чак подытожил:

— Да, ты действительно безнадёжен!

Мой дядя всё чаще жаловался на боли в спине и в ушах:

— Когда шесть часов подряд натираешь полы и слушаешь музыку с плеера, ты верный кандидат в психушку. Должно быть, я переработал! И всё это за какие-то вшивые семьсот долларов в месяц! Даже Бэбифейс, который, по существу, ничего не делает, живёт лучше! Вот как далеко дело зашло — краснокожие богаче белого человека!

Весной 1989 года его ночные смены в небоскрёбе наконец остались позади.

— Теперь я сам себе начальник! Работу в офисе я бросил! — объявил он. — Ты с твоими фильмами ужаса навёл меня на одну хорошую идею. В области развлекательного бизнеса я всегда был асом, скоро сам увидишь, но не бойся, моя фирма не будет иметь ничего общего с убийствами и смертью. Это я тебе обещаю! Ты, монстр!

В польском клубе на чёрной доске появилось объявление о работе: «Срочно требуется надёжный шофер».

Бэбифейс помог моему дяде получить назад водительские права — какой-нибудь родственник должен был поручиться, что у лишённого прав водителя больше нет проблем с алкоголем, а поскольку Бэбифейс каждый день и каждую ночь видел, как Джимми с красной физиономией пыхтя слоняется по дому в махровой пижаме и с неизменной банкой пива, то он под присягой подтвердил:

— Пьян он не бывает никогда!

Хозяин погребальной конторы нанял Джимми Коронко в качестве водителя-подручного. Два дня в неделю он должен был возить трупы. Иногда он тайком открывал фобы и обыскивал одежду умерших на предмет ценных вещей — голосовой генератор был его самой крупной добычей. Он объяснил мне:

— Мёртвому больше ничего не нужно; для чего, например, они собирались похоронить бедного дедушку вместе с электробритвой? Когда я умру, ты можешь продать мой труп университету или просто выбросить на съедение волкам и медведям!

— Но это не бритва, дядя, — сказал я. — Кажется, это голосовой генератор. У дедульки не работали голосовые связки.

Но меня удивляло, что портмоне Джимми Коронко всегда было наполнено наличными деньгами. Я спрашивал себя, не связан ли этот факт с его новой фирмой, об открытии которой он мне говорил, когда увольнялся из небоскрёба

Я также удивлялся тому, что дома у нас то и дело появлялись коробки с Hi-Fi-аппаратурой, а через несколько дней они бесследно исчезали. Мой дядя утверждал, что он хотел сперва как следует проверить эти приборы, чтобы потом оставить себе лучший экземпляр.

— За ними нужен глаз да глаз, — говорил он, — они так и норовят впарить мне какой-нибудь хлам. Всё это наверняка сделано в Китае в понедельник, во вторник эта техника принимает уже только радио Шанхая, а в среду ящик просто взрывается. Нет уж, жить мне ещё не надоело. Всякую дешёвку я сразу же возвращаю назад!

Еще он сказал, что мне не надо ломать голову из-за его рассрочки, тем более что мне самому приходится пока что выплачивать за видеомагнитофон и телевизор. А тут появился этот голосовой генератор и был приведён в действие. Бэбифейс даже нашёл, что у Джимми лучше получается говорить по-английски, когда он включает этот генератор, — во всяком случае тогда его можно не только лучше понять, но, главное дело, лучше расслышать.

Навахо сказал:

— Мой дед был шаманом. И когда он пел во время камлания, у него тоже появлялся электрический голос наподобие этого.

Такое моему дяде не надо было повторять дважды. Он пригласил наших друзей в «Принцессу Манор», чтобы представить им новую программу.

— Дядя, — спросил я, — какая еще новая программа? Мы не разучивали ничего нового. Мы уже несколько лет подряд играем одно и то же.

— Бэбифейс сравнил меня со своим дедушкой, а тот был знаменитым шаманом и певцом. Это значит, что я с моим голосом тоже могу лечить людей!

— Смотри, дядя, я должен тебя предостеречь: мы вылетим, если ты снова примешься за свои глупости.

Вечер с новеньким горячим номером Джимми протекал гладко. Бэбифейсу и моему другу Чаку очень нравилось. Они после каждой песни хлопали в ладоши, как на настоящем поп-концерте. Только Гржибовский возмутился:

— Мистер Коронко, вы сегодня пели отвратительно. Что случилось с вашим микрофоном?

— Шеф! В вашем заведении я совершенно погубил свои связки! От отчаяния я пошёл к врачу, и он мне прописал голосовой генератор, — сказал Джимми. — Я думаю, у меня даже есть право на компенсацию. Меня устроило бы пять тысяч долларов!

— Мой клуб — это не психиатрическая консультация и не банк, и уж тем более не страховая контора!

Кроме того, Гржибовский был вынужден сократить время наших выступлений.

— Поляки вообще больше не хотят жениться, — сказал он. — Они предпочитают жить вместе без свидетельства, как канадцы какие-нибудь, и наши католические женщины тайком принимают противозачаточные пилюли. Куда это всё нас приведёт? К банкротству целого народа? А вы, Коронко, если ещё раз приведёте с собой ваших индейцев, этих язычников, я вышвырну вас вон! А теперь отправляйтесь домой! Вы уже снова пьяны!

— Есть, шеф! — сказал Джимми.

Чак, услышав это, разъярился. Мне пришлось его удерживать, чтобы он не вцепился в горло Гржибовскому. Он чувствовал себя глубоко оскорблённым. Была задета его честь. Он и на парковке всё ещё продолжал дёргаться, мотал в воздухе своей солдатской курткой и грозил, что вернётся и подожжёт польский клуб. Я силком утащил его к машине, и поговорить мы смогли только дома Джимми сказал:

— А хорошо могло бы получиться с поджогом, только, к сожалению, я больше не работаю в страховой компании! И никаких денег мы из этого не извлечём.

После концерта в «Принцессе Манор» Чак стал избегать меня. Он почти не выходил из гаража-мастерской. А когда бывал в своей комнате, то запирался на ключ. За неделю мы стали чужими людьми, и я несколько раз пытался выведать у Бэбифейса, как я должен был тогда повести себя с Гржибовским, чтобы не вызвать ярости Чака. Но Бэбифейс всякий раз отвечал одно и то же:

— В гневе человек сам не знает, что делает, и если он хочет отомстить, ему нельзя быть в гневе.

Дядя даже хотел дать мне свой голосовой генератор, чтобы я смог исцелить Чака от его добровольного одиночества.

— Парень наверняка обрюхатил ту китаянку, которой он чинил «БМВ», — сказал он, — и теперь не осмеливается сказать нам правду! Ребёнок родится красно-жёлтым бастардом! Ну и на здоровье!

В конце концов Чак пришёл ко мне в видеопрокат и сказал:

— Тео! В гробу я видал вашего польского босса!

— Послушай, это же совершенно бессмысленно — сердиться на старого хрыча, — сказал я.

— На самом деле не так, но теперь это уже не имеет значения! Я больше не сержусь. Кстати, ты хоть знаешь, почему твой дядя постоянно заказывает Hi-Fi-аппаратуру? Он перепродаёт её русским — усилители, приёмники, видеомагнитофоны, наборы кассет и всё такое! Он продаёт эти вещи, когда ты на работе!

— Ты не сообщил мне ничего нового, — ответил я.

— А недавно он даже спросил меня, — продолжил Чак, — не смогу ли я ремонтировать и продавать машины по его заказу, потому что у него есть хорошие клиенты из Минска. Он мне сказал: «Чтобы быстро заработать деньги, стоит кое-чем рискнуть!» Он на всё способен и того и гляди притащит в наш дом русскую мафию.

— Не позволяй себя втянуть в какие-нибудь его торговые делишки! — ответил я. — Он тебя поработит и больше уже никогда не выпустит из своей тюрьмы. Придется нам взять всё это дело под контроль!

Дома мы созвали кризисный совет и потребовали от дяди, чтобы он сказал нам всю правду о своём сомнительном гешефте.

Со своей стороны мы пообещали ему помочь в выплате рассрочки, которой за это время набежало уже три тысячи долларов. С тех пор как я работал в видеопрокате и зарабатывал больше, чем в «Тако Белл», я смог отложить небольшую сумму. Деньги хранились не в банке, я спрятал их по старому ротфлисовскому методу — между простынями в моём платяном шкафу.

Но Джимми заверил нас, что его фирма по продаже развлекательной электроники развивается великолепно. И что с выплатами нет никаких просрочек, даже напротив, он уже смог скопить тысячу долларов.

Как-то я увидел в газете, которую читал Бэбифейс, объявление одного польского кредитного посредника: «Русский эмигрантский банк предлагает ссуды на благоприятных условиях». Я сказал Чаку:

— Те небольшие деньжата, которые у меня завелись, неплохо было бы во что-нибудь вложить!

Мы разработали две бизнес-идеи и рассчитали, что нам на них потребуется около пятидесяти тысяч долларов — в качестве стартового капитала.

Когда мой дядя услышал, что мы замышляем нечто великое, он сразу решил присоединить к нашему делу и свои собственные сбережения.

Мы огласили наши планы перед ним и Бэбифейсом. За две тысячи долларов мы сможем взять кредит в Русском эмигрантском банке для основания фирмы. После небольшого взноса для вхождения в бизнес нам сразу же будет предоставлен кредит в пятьдесят тысяч долларов.

— Я всегда говорил, — заявил Джимми, — что русские — это единственный славянский народ, который никогда не бросит в беде своих братьев - поляков!

Чак вычитал в журнале «Вог», взятом у Джинджера, что хитом сезона стала японская еда. Поэтому мы решили для начала открыть в нашем доме суши-ресторан. Для этого надо было немного перестроить первый этаж. Я выразил готовность перебраться в подвал, чтобы освободить мою комнату под ресторан.

— А что это такое — суси-ресторан? — спросил Джимми.

— Не суси, а суши! — рассердился Чак. — Это когда подают сырую рыбу из Японии! Нори - Маки и сашими, и Токио, и Осака!

Джимми закатил глаза и закурил сигарету:

— И что за рыбу подают? Неужто пиранью на тостах?

— Мы возьмём на работу японца, — сказал я, — который сможет нам приготовить хоть шар - рыбу! Тут ни на миллиметр нельзя ошибиться! Ведь её яд смертелен!

Джимми пришёл в восторг:

— Я буду у вас поваром! Я лучший польский специалист по приготовлению шар-рыбы! А Бэбифейс будет моим ассистентом! Настоящего японца из Японии вам всё равно не заполучить, это слишком дорого, а если мне немного постоять перед зеркалом и как следует напрячь глаза, то я сойду за самурая!

— А самурай — это тоже рыба? — спросил Бэбифейс.

Но суши-ресторан должен был послужить лишь началом, поскольку основные деньги мы надеялись заработать на погребальном бизнесе — непродолжительная работа дяди Джимми в качестве водителя катафалка дала нам решающий толчок в этом направлении, только наша фирма должна была специализироваться на летаргических усопших. Газетные сообщения со всего света укрепляли нас в наших намерениях: в моргах повсюду буйствовала жизнь.

Наша фирма будет называться «Говорящий гроб», и мы уже готовили объявление в «Жёлтые страницы». Мы собирались оснастить наши гробы радиоустройствами, чтобы безутешная родня у себя дома могла принять сигналы бедствия от их ошибочно погребённого покойника

Чак сконструировал радиоустройство, что оказалось не таким уж сложным делом. В его гараже - мастерской нашлись все необходимые части для опытного образца.

Моему дяде наша идея совсем не пришлась по вкусу:

— Ах вы, осквернители трупов! Кто однажды лёг в гроб, тот уж будь любезен оставаться там, а не бродить, как зомби, спотыкаясь, по улицам. Обратного хода нет, снова корова не телится. И номер с вечной жизнью у вас не пройдёт, даже не старайтесь! Иначе бы все люди быстренько кончали жизнь самоубийством, а не маялись здесь по семьдесят да по восемьдесят лет. Вы же не верите, как Бэбифейс, в рай, по которому разгуливают вместе счастливые бизоны и охотники?

Я выплатил польскому кредитному посреднику две тысячи долларов и стал ждать ссуды от Русского эмигрантского банка, которая должна была поступить через две недели на вновь открытый счет фирмы «Хару суши и говорящий гроб».

Мы с Чаком отремонтировали мою комнату и наметили план переустройства. Я спал пока в комнате моего дяди. Из подвала мне тоже пришлось убраться, потому что там мы решили устроить кладовую для продуктов и напитков, для овощей и рыбы.

Мой друг пилил доски для гроба, сколачивал их гвоздями и встраивал внутрь радиоустройство. Мы должны были провести всесторонние испытания, чтобы запатентовать изобретение.

Подготовка к контрольному испытанию шла полным ходом; чтобы полностью исключить обман, Чак даже пригласил двух свидетелей — Биг Эппла и Джинджера.

— Это научный эксперимент, — сказал он, — тут всё должно функционировать безупречно.

Через две недели — никакого вклада на счёт «Хару суши и говорящий гроб» пока так и не поступило — мы уже могли начать наши испытания. На небе показалось солнце, жара стояла, как на Гавайях. Приёмник и передатчик сигналов находились в саду: простой телефон с антенной и цифровой шкалой. В гараже на двух металлических козлах стоял гроб с другим радиоприбором. Антенна должна была под землёй выдвигаться из гроба наружу, как только умерший попытается войти в контакт со своими родными. Это будет происходить автоматически — как в автомобиле, объяснил Чак. Всё было готово.

Мы собрались вокруг стола, на котором стоял телефон: мой дядя, Чак, Бэбифейс, Джинджер, Биг Эппл и я. Джинджера я попросил фотографировать каждую стадию технического процесса: закрытие крышки гроба, звонок и разговор, который должен был записываться на кассету.

— А кто же у нас будет покойник? — спросил Джимми. — Вы всё продумали, но ведь нам ещё нужен труп!

— Можно бросить жребий… — предложил я.

— Почему бы не взять Крези Дога? — сказал Бэбифейс. — Он у нас храбрый волчара!

— Это было бы мучительство животных! — сказал Джимми. — Мало вам того, что советские запустили в космос своих шелудивых псов! Я сам пойду на это — ради науки! Когда-то всё равно придётся грызть траву — надо понемногу привыкать.

Мы проводили Коронко в гараж.

— После того как я закрою крышку гроба, ты ничего больше не должен делать, только лежать и ждать! — сказал Чак. — А потом что-нибудь скажешь, микрофон висит аккурат у тебя над головой!

— Не учи меня, как умирать! — шикнул на него Джимми. — Во Вьетнаме я много перевидал таких, как ты, юнцов-мальчишек, их косило сотнями! Ты, красный империалист!

Мы закрыли дверь гаража и вернулись в сад, Чак включил радиоустройство.

— Мейдей! Мейдей! — услышали мы в нашем громкоговорителе на столе.

— Дядя! Ты умер? Это Теофил! — сказал я. — Дядя! Я повторяю: ты умер?

В громкоговорителе прозвучало громкое клик - клак, потом несколько секунд что-то шумело. Как оказалось, причиной шумов был включённый голосовой генератор.

— Да, я умер, но могу говорить! — сказал он. — Дай мне краснокожего!

— Да! Это Бэбифейс! Не видел ли ты где - нибудь там моего дедушку?

— Я вообще ничего не вижу! Принесите мне карманный фонарик! Про свет-то вы вообще не подумали, тоже мне, инженеры! Ну и темнота же в вашем гробу!

Польского кредитного посредника разыскать в Виннипеге так и не удалось, он бесследно исчез, а Русский эмигрантский банк отрицал, что когда бы то ни было заключал и подписывал договор или иные соглашения о ссуде пятидесяти тысяч долларов со мной и Чаком. Поэтому у них не было оснований признать наше требование о возврате нам двух тысяч долларов: перевод названной нами суммы нигде не был проведён, об этом не осталось никаких документов — ни квитанции, ни расписки — деньги исчезли.

Нам ничего другого не оставалось, как отказаться от обоих наших бизнес-проектов. Хару - суши-ресторан, погребальная контора, даже говорящие гробы — всё оказалось мыльным пузырём, думали мы, а мой дядя сказал:

— Вы, тряпки! Вы отдали все деньжата в руки КГБ! Теперь русский строит на мои доллары танк и скоро походным маршем заявится на нём в Ротфлис!

9

В июне 1989 года «Солидарность» выиграла парламентские выборы. Джимми все вечера и ночи просиживал перед телевизором, в одной руке держа польский национальный флаг, а в другой — аэрозоль от комаров, и смотрел по всем каналам новости. Кроме того, он начертил в своём блокноте для заметок таблицу и заносил в неё каждую свежую новость из Польши, в отдельных клеточках проставляя время, место, имя персонажа и само событие. Бэбифейса дядя превратил в своего камердинера. Тот вытряхивал дядины пепельницы и приносил из кухни пиво и что-нибудь из еды.

Лето стояло жаркое, комары раздувались от крови. Мой дядя мазал себя вазелином и беспрерывно курил, чтобы таким образом отогнать комаров. В его комнате плавали молочные клубы дыма, сам он сидел в тёмно-синем спортивном костюме — глаза покраснели от недосыпания, трагически - серьёзное лицо имело фиолетовый оттенок — и то и дело повторял, как в наркотическом трансе:

— Это не Польша, Польша выглядит совсем иначе, они врут как вороны, они всё это снимают в студии!

Джимми уверял, что видел по телевизору своего друга Малеца — на победных торжествах «Солидарности»;, на лацкане его пиджака было якобы приколото изображение Богородицы из Ченстохова. Дядя говорил Бэбифейсу:

— Всё это сплошное враньё и обман! Малец, наш поселковый староста, был членом партии, он то и дело мотался в Бискупец и проиграл в покер первому секретарю Балицкому свою дачу на озере Ротфлис. Драный пёс! Наш брат гребёт на вёслах через всю Атлантику в политическую эмиграцию, а этот кашуб вылезает в демократы! Я объявляю забастовку!

Бэбифейс кивал головой И говорил:

— Твои белые братья курят трубку мира — ты тоже не должен больше бастовать!

— Почему же тогда они ничего не сказали мне, краснокожий?! — волновался Джимми. — Ведь как - никак я был первый, кто ввёл в Ротфлисе рыночное хозяйство. За это Ярузельский даже собирался сослать меня в Сибирь! А теперь польское посольство не пришлёт мне даже паршивого приглашения!

Временами мне казалось, что мы вовсе не уезжали в Америку, а продолжаем жить в Ротфлисе, на улице Коперника. А что в нашей жизни так уж сильно изменилось? Разве что Джимми больше не переключает программы телевизора при помощи удилища — в Канаде для этого есть пульт управления. К старым врагам из Москвы и Варшавы присоединились новые — «рабовладелец» Рихард Гржибовский и «эмигрантская банда» из Восточной Европы и Азии, а про Рональда Рейгана он говорил:

— Этому неудачнику не одолеть даже краснокожего! Всё, на что он оказался способен, — это предавать своих собственных людей! И такого америкосы выбрали себе в президенты? Даже русские не такие идиоты!

Для навахо Бэбифейса наступили тяжёлые времена. Он убирал и готовил, но этого было для моего дяди недостаточно. Бэбифейс должен был ещё прочитывать в ежедневных газетах все новости про Польшу и коротко их пересказывать.

— На тебя, по крайней мере, можно положиться! — говорил Джимми своему другу. — Поскольку ты индейский гражданин своего государства и не можешь врать. Белый человек все выражения пишет так, что даже специально обученный ничего не поймет, а ты мне всегда расскажешь чистую правду!

— Я боюсь разочаровать моего брата, — сказал Бэбифейс. — Взять, например, прогноз погоды — его я могу прочитать очень точно: если что не так, я сразу замечаю!

Со мной Джимми вообще больше не разговаривал. Завидев меня, он начинал кашлять и шаркал назад в свою комнату, тяжёлый, как экскаватор. Иногда он хватался за сердце и исторгал польский вздох вместе с ругательством:

— Курва, сердце!

Я начинал беспокоиться за его здоровье, потому что он почти не спал, и даже после выступления в «Принцессе Манор» в конце недели он не валился от усталости в постель и даже не мог успокоиться. Он постоянно был начеку в ожидании скорой гибели мира.

Ночами я призывал моего оракула — Заппу — прийти и подсказать мне, как помочь Джимми, но мои сны были тупее свиного рыла, и от моего покровителя не поступало на мои запросы никакого сообщения. Приходилось упражняться в терпении.

После реконструкции под суши-ресторан в моей комнате появились две дополнительные двери — одна вела на кухню, другая наружу, в сад.

Однажды вечером, дело было в августе, дядя влетел ко мне не постучавшись, полуголый, небритый и с надломленной сигаретой во рту; он огорошенно огляделся и так же быстро вышел, как и вошёл. Но через несколько секунд снова появился через ту же самую дверь и спросил:

— А где тут, собственно, главный вход?

— Но в чём дело, дядя? Что-нибудь случилось? Что-то плохое? — спросил я.

— Ты тут живёшь, как на вокзале, как на проходном дворе! — сказал он и вдруг заплакал: — Ты, безмозглое чудовище! Вместо того чтобы смотреть ужастики, ты бы лучше переключился на CNN! Они же сейчас говорят о нас! Мы первая в мире страна с тремя президентами! Теперь нами будут править лизоблюд Ярузельский, поп Мазовецкий и электрик Валенса! Такой демократии нет даже в Америке!

Мой дядя снова был прежний; он больше не жаловался на боли в сердце, усталости на его лице как не бывало, волнение и возбуждение многих бессонных ночей — всё было разом забыто.

Он схватил свой блокнот для заметок и раскрыл его посередине, где под крупным заголовком «Сконцентрированная мощь Польши» было написано: «Благодаря объединению всех революционных сил мы наконец покончили с красным медведем из Москвы. И я был к этому причастен — благодаря моей современной спутниковой и TV-технике».

Он снова обеими руками поглаживал своё жирное брюхо, этот колоссальный барабан, он скрёб себе грудь — из-за пива и свиных ножек он обладал средними размерами борца сумо — и рвался немедленно осуществить любую идею, любую мысль, которая придёт ему в голову.

Джимми Коронко предложил организовать на нашей улице автокортеж с польскими флагами, с шампанским, с хлопушками и конфетти; он считал, что все в индейском квартале должны узнать, кто победил коммунистов: не товарищ Горбачёв и не ЦРУ, и уж тем более не поселковый староста Малец, а мы — польское Сопротивление!

— Краснокожий! — сказал он Бэбифейсу. — Если бы мне вдруг пришлось сегодня идти на войну, я бы взял с собой только тебя. Ты бесстрашный воин! А наши оба парня — Чак и Теофил — врождённые дезертиры! Они постоянно от всего увиливают! Даже в мирное время!

— Мы поможем вам, белым, чем только сможем! — отвечал ему Бэбифейс.

— Сорри, — сказал я, — но у меня действительно нет никакого желания участвовать в этой дикой автопрогулке через полгорода!

Польский национальный флаг и белый орёл были мне так же чужды, как и хвастливые речи офицеров-пенсионеров, которые приходили к нам в школу на национальные праздники рассказывать о Второй мировой войне, но никогда при этом не упоминали об убитых и о смерти. Они не хотели иметь с этим ничего общего — с безнадёжной борьбой, с принудительными подвигами, с пролитой кровью отчаявшихся и безумных.

Чак же не заставил себя долго упрашивать. Затея Джимми пришлась ему по вкусу: немножко проехаться, покричать и пострелять пробками от шампанского! Тем более — ради хорошего дела. Он сказал:

— Тео! Я тебя не понимаю! Если бы нам, индейцам, отдали назад нашу землю, со всеми правами и властными полномочиями, я бы голову не вешал! Для этого надо быть полным глупцом! Но ты же не идиот, я это точно знаю! Послушай же хоть раз своего дядю! Не так уж он и плох. Он только не знает, как тебе сказать, что он в тебе очень нуждается.

— Всё сплошное враньё! — сказал я. — Этот тип сам был членом партии. А теперь корчит из себя святого страдальца. Глаза бы мои не видели!

Чак позвонил своим старым армейским друзьям Биг Эпплу и Джинджеру:

— Ребята! Мы сейчас к вам заедем! Дядя Джимми сегодня угощает!

— А кто он такой, этот дядя Джимми? — услышал я густой бас на другом конце провода.

Я сдался. С этим ничего нельзя было поделать. Я нехотя оделся, выключил телевизор и видеомагнитофон и неожиданно растерялся, не зная, какой же дверью мне воспользоваться. Я сделал выбор в пользу прямого выхода в сад, где карликовый пони Бэбифейса пасся на газоне, обгладывая всю траву дотла. Безумие заразительно, думал я, так неужто и я стану однажды таким же толстым поляком с усами и с начисто выметенным банковским счётом, как Джимми? Одиноким и без жены? Буду постоянно торчать перед телеком и отслеживать новости со всего мира, как будто речь идёт о моей собственной жизни и смерти? Ужасно! Может, всё дело лишь в возрасте, и со временем я тоже буду сидеть на диване с польским флагом и аэрозолем от комаров, потягивать пиво, жевать сигареты, смотреть новости CNN, ругаться и жаловаться на сердце.

Бэбифейс и Джимми возглавили колонну на «шевроле». Чак и я тащились за ними в темпе улитки.

— Неужто мы так и будем ехать? — спросил Чак. — Мой спортивный автомобиль ко многому привык, но его коробка передач не рассчитана на скорость пешей прогулки!

— Сначала радовался, а теперь жалуется, — сказал я, — такой подход мне нравится больше всего.

Чак улыбнулся:

— Именно это ты и должен был сказать! Хоть немного тебе угодил и повеселил. Чего же ты всё - таки хочешь? Покончить с собой? Сделай харакири-я бы при этом поприсутствовал! Ничего удивительного, что тебе так не везёт с женщинами. Кому нужен депрессивный поляк? Хорошенькие издалека чуют, когда перед ними чокнутый! Уж в этом я разбираюсь. Поверь мне!

— Откуда тебе знать, кто я и какой? — спросил я. — Агнес меня любила!

Биг Эппл и Джинджер жили в нескольких кварталах от нас, и не прошло и двадцати минут, как мы были на месте.

Всякий раз, когда мой дядя приходит куда - нибудь в гости, он после короткого приветствия сразу же направляется в туалет. Проходит немало времени, прежде чем снова его увидишь. Что уж он там делает — понятия не имею. Но в тот вечер, когда мы в первый раз зашли к друзьям Чака, всё это растянулось во времени как-то особенно надолго: Джимми исчез, и когда я к нему постучался, по другую сторону двери царила мышиная тишина. Только комарики звенели своими нежными крылышками.

Мы сели за стол и принялись пить беспошлинное виски. Бэбифейс у нас трезвенник. Он налил себе в кухне воды из-под крана:

— Прекрасно! Огненная вода жарче, чем солнце, — сказал он, — для настоящего навахо это опасно. Потом его язык всюду разжигает ненависть.

Вся квартира была уставлена бутылками и завалена блоками сигарет. В квартире — две маленькие комнатки без кондиционера, стены пропитаны никотином. Настоящая трущоба, притон, хорошо знакомый мне по тем временам, когда в Польше была запрещена продажа алкоголя до тринадцати часов дня и Джимми скандалил в очередях перед продовольственными магазинами. «Что дают? Мясо или водку?» — был в те времена расхожий вопрос.

Мужчины, пьяные уже с раннего утра, бегали как одержимые в поисках выпивки, кружили по одному и тому же маршруту и сплёвывали на дорогу сухую слюну. Процветала подпольная торговля.

Мы опорожнили полбутылки, и мне пришлось объяснять Биг Эпплу и Джинджеру, кто выиграл выборы в Польше. Это стоило мне больших усилий, потому что никак нельзя было сказать с уверенностью, действительно ли что-нибудь улучшится в моей стране.

— У нас в тылу с одной стороны немцы, с другой — русские, — сказал я после третьего виски, — и мы для них что-то вроде проходного двора; время от времени они заявляются к нам и говорят: «Здрасте». А мы никак не соберёмся как следует наподдать этим парням под зад!

Бэбифейс сказал:

— Да, похоже, поляки далеко не ирокезы. Если бы все индейцы были ирокезы, бледнолицым никогда бы не удалось отнять у нас нашу землю!

— Чепуха! — сказал Чак. — Тео рассказывал мне, как их отчаянные крестьяне на лошадях и ослах выступали против танков и самолётов. В мужестве им не откажешь. Просто у них не было шансов — так же, как и у нас!

Я бросил взгляд на свои часы — прошло почти тридцать минут с тех пор, как дядя бесследно исчез.

— Может, он принимает душ? — спросил Джинджер. — А то и римскую ванну?

— Не-е, — сказал Бэбифейс. — Он наверняка задремал!

Я поднялся из-за стола. Я должен был успокоить Джшщжера и пошёл проверить, здесь ли вообще Джимми или тайком выскользнул из квартиры. Управлять машиной я больше был не в состоянии, мозг готов был разорваться от нескольких доз спиртного, быстро последовавших друг за другом; я стал видеть все окружающие предметы удвоенными, а то и утроенными, и меня одолела сонливость, как в самые худшие зимние вечера, когда я тосковал по моей Агнес.

Дядя встретился мне в коридоре. Его затянувшееся заседание закончилось, и он как раз собирался ворваться к нам с журналом Джинджера «Вог». Он сказал:

— Этот тип — тотальный извращенец! Это голубое чудовище подтирает себе зад не туалетной бумагой, а красивыми женщинами! Я был бойцом Сопротивления — в самые тяжёлые хозяйственные кризисы, когда в магазинах продавался только хлеб и уксус, я всегда использовал для этих целей партийную газету «Трибуна люду»!

— Дядя! Джинджер не голубой, а трансвестит, — сказал я.

— Что? — спросил он. — В сортах я не разбираюсь, слава богу, уж увольте меня!

Мы снова подсели к нашим индейским друзьям и продолжили пир. Пустые бутылки размножались, как грибы после дождя. Джимми резко изменил программу вечера: никакого автокортежа! Потому что он нюхом учуял новый гешефт и постоянно пинал меня под столом, да так нещадно, что я уже боялся, что мне потребуется новая нога. По крайней мере, старая была вся в синяках.

— Ты только посмотри, — шептал мой дядя, — ни на одном блоке сигарет, ни на одной бутылке виски нет акцизных марок!

— Ну и что! — сказал я. — Ты разве забыл, где мы находимся? У Биг Эппла и Джинджера!

— Эти голубые гады просто спят на деньгах, — сказал он, — а мы судачим с ними, с дикарями, о нашей возлюбленной родине, вместо того чтобы сразу перейти к делу: сколько денег, где и когда?

— Самое главное, мы не сможем сдвинуть наши тарантасы с места, у нас сразу же отберут права, — сказал Чак.

— У меня есть двадцать долларов, — сказал я, — на такси хватит!

Я пересчитал свои купюры. Так двадцать или сорок? Я удивлённо таращился на них, и мне понадобилось немало времени, прежде чем я сообразил, что держу в руках вместе с деньгами фото моего дедушки.

— Ах, вот оно что, немец, — сказал я сам себе. — Значит, только двадцать!

— Кто это там у тебя? — спросил Чак, заглянув мне через плечо. — С каких это пор ты таскаешь с собой солдатские фотографии? Да ещё в такой отвратительной форме!

Индейцы стали рассматривать фото.

— Это мой немецкий дедушка. По крайней мере, я так думаю, но полностью не уверен, — объяснил я.

— А я думал, ты поляк! — сказал Биг Эппл.

— У меня тоже всё перепуталось в голове, — сказал Джимми. — Никто не знает точно, как тогда было дело. Но зато у Теофила есть фото его дедушки, настоящего солдата Вермахта Этот клоун, должно быть, и пропилил в тридцать девятом году польскую границу. Хорошенькая родня, ничего не скажешь!

Чак сказал:

— Какая разница! По крайней мере, Тео может приблизительно представить, как выглядели его предки.

— Конечно! — сказал Джимми. — Так же глупо, как этот тип на фотографии!

— Дядя! Кто же на самом деле мой отец? — спросил я.

— Понятия не имею, но тот недотёпа, которого я знал, всё равно сбежал!

Бэбифейс сказал:

— Чак тоже почти не помнит своих родителей. Они жили в резервации, и если бы я тогда не вытащил мальчишку оттуда, то из него наверняка вырос бы преступник, пьяница, такой же, как и те, кто произвёл его на свет!

— Не хочу об этом ничего слышать, — встрял Джинджер. — Это не те истории, какие хочется слушать!

— При чём здесь я и Тео? Мы себе родню не выбирали, — возразил Чак.

С отцом ли, без отца — всё равно придется выстраивать жизнь своими руками, хотя и по сей день я подозреваю моего дядю Джимми в том, что, возможно, именно он обрюхатил тетю Сильвию, мою мать.

Мне совсем не хотелось размышлять о тех событиях, которые так часто происходили в Ротфлисе: случайные встречи в тёмной кухне или в ванной на стиральной машине, когда кто-нибудь из нашей родни праздновал свои именины; под столом или на раскладном диванчике, когда все уже спали, напившись до потери памяти.

Кто бы ни был мой отец — восточный пруссак Беккер или лично мой дядя, — я не торопился узнать всю правду. Лучше я дождусь того дня, когда моя мать напишет мне из Рима. Она мне это обещала, когда уезжала, а мне тогда было девять лет. Чем позднее придёт её письмо, тем лучше, потому что тогда я по крайней мере смогу похвастаться перед Сильвией моей великолепной карьерой в Виннипеге. Ведь я собирался стать супервайзером, полностью переиначить всю работу видеопроката, стать лучшим — непонятно только зачем.

10

К автомату мистера Шорта я не прикасался. Когда мне приходилось выдвигать ящик стола, чтобы разместить там коробку с моим завтраком, я даже внимания не обращал на оружие: оно лежало наготове — рядом с карандашами, ластиком и коробкой кнопок. Иногда я вспоминал Леонида, но ни разу в связи с этим не подумал о том, что когда - нибудь мне придётся взять в руки автомат.

Видеопрокат открывался в десять часов: начиналась моя смена, и я должен был являться на работу точно, потому что по утрам я был в прокате один; до полудня я должен был всё подготовить к наплыву клиентов. Мои коллеги из второй смены приходили на работу в два часа, вместе с мистером Шортом, который всякий раз переспрашивал меня, обо всём ли я позаботилсм:

— Новые кассеты рассортированы правильно?

— Конечно, шеф!

— Цены в голове держишь? Можешь отличить старые от новых? А как с напоминаниями? Они разосланы?

— Естественно, шеф!

О состоянии видеомагнитофонов мы не говорили. Приборы представляли собой последнюю рухлядь. У моего шефа всегда была наготове одна и та же отговорка:

— Мы не можем себе это позволить! В нашем бизнесе не вкладывают деньги в мёртвую материю! Мы даём напрокат, а не продаём! Мы торгуем развлечением! Мы функционируем как банк! У нас каждый может осуществить свои мечты!

Я выслушивал его монологи вполуха, но они и того не заслуживали. Мне следовало бы в такие моменты вообще переключаться на глухонемого. Каким-то образом мне удавалось пополнять нашу программу, наряду с новинками, и лучшими фильмами из классики пятидесятых и шестидесятых годов — по каждому разделу и по каждой возрастной группе; я уделял внимание и тому, чтобы хоть несколько видеомагнитофонов были годны к употреблению и чтобы наши клиенты регулярно получали проспекты и прайс-листы. С тех пор как я начал работать на мистера Шорта, число наших клиентов в индейском квартале удвоилось, а это было достижение. Даже «экшн» и порнофильмы пошли в ход, стёрли пыль и с них. Русские и китайцы тоже снова потянулись к нам.

Но все эти успехи и достижения мистер Шорт как будто не замечал, и меня это беспокоило. Я спрашивал себя: он что, глупее, чем я думал, или просто он меня проверяет?

Выдвижной ящик с автоматом меня совсем не занимал — вплоть до того дня, когда я при уборке наткнулся на одну ксерокопию: то была опись ущерба, нанесённого во время налёта на видеопрокат. Я взял эту ксерокопию с собой домой и внимательно изучил её по строчкам. Меня насторожила дата налёта: кажется, это случилось в тот день, когда был убит Леонид?

После его смерти мистер Шорт получил от страховой компании компенсацию за повреждённое оборудование — касса, полки — и за украденные видеофильмы. Сумма получилась изрядная.

Тут мне вспомнились те семьдесят долларов, которые якобы были тогда в кассе, и я задумался о том, что мне рассказывал о нападении сам мистер Шорт — о каком-либо ущербе и повреждениях вообще не было речи.

Несколько ночей я спал беспокойно, но потом решил забыть про это дело. Ну какой из меня Джеймс Бонд, вряд ли я смогу разобраться с целой бандой и спасти человечество от зла.

Однако мой ангел-хранитель Леонид не давал мне успокоиться и замолчать. Я чувствовал, что должен что-то сделать: вернуть ему долг — и чем скорее, тем лучше.

Я рассказал о своем открытии Чаку.

— Да ты рехнулся! — испуганно воскликнул он. — Ты же потеряешь работу! Забудь этот детективный номер!

Я сказал:

— У меня такое чувство, что я в долгу перед Леонидом! Ведь я получил эту работу только потому, что он погиб!

— Твоему приятелю Леониду просто немного не повезло! — сказал он. — К тебе это не имеет никакого касательства! А если ты будешь копаться в чужих бумагах, то скоро сможешь составить Леониду компанию! Ты сам себе роешь могилу! Это правда! Тебе дали хорошее место, и нечего изображать из себя героя и ворошить старые истории, которые больше никому не интересны!

— Чак, — сказал я, — ты говоришь в точности как мой дядя! Но ведь ты же мой брат! Ведь так?

— Ну конечно, но давай я скажу тебе одну вещь, и прошу тебя, следи за интонацией: Take it easy! Ты не в Польше! Здесь Дикий Запад! Здесь каждый сам за себя! Ты можешь собирать банки и сдавать их. Можешь стать бродягой, но занимайся только своими делами! Не лезь в чужие! Проблемы мистера Шорта тебя не касаются!

Мой друг подарил мне пуленепробиваемый жилет. Я каждый день надевал его под рубашку. Вид у меня был такой, будто я регулярно занимаюсь в студии бодибилдинга. Еще я набивал ватой рукава рубашки, чтобы симулировать силу. Мне хотелось бы иметь настоящие бицепсы, а не ватные и не химические — накачанные каким-нибудь порошком-анаболиком подушки. Громилой я не был, но мощи в плечах имел, в конце концов, достаточно, чтобы излучать уверенность в себе. «Этот мускулистый пижон не знает страха! Он разобьёт в фарш любого противника!» — фантазировал я от имени какой-нибудь красавицы.

Одна моя лохматая, кучерявая голова способна была повергнуть противника в ужас. Физиономия у меня была дикая, приплюснутый и воинственный аборигенский нос разрубал лицо под буйными кудрями надвое, как топор. Мой дядя часто говорил, что я мог бы сыграть главную роль в любом фильме ужасов.

Но был один противник, которого я не мог осилить: бессонница; к концу лета она воцарилась в моих владениях, и мне приходилось из ночи в ночь бороться с ней, непобедимой. Я ждал звонка будильника, пытаясь заснуть, что мне иногда удавалось на короткое время, но сновидения, которые тут же набрасывались на меня, были настолько интенсивны, что я немедленно просыпался. В одном сне я сказал мистеру Шорту:

— Шеф! Нас снова ограбили. Но посмотри — мои рыцарские доспехи спасли меня от смертельных пуль! Со мной ничего не случилось!

Однажды в августе я приехал на работу на четверть часа раньше. Едва я сунул нос в наш прокат, закрыв за собой дверь, как тут же вошёл первый клиент — правда, как-то очень странно одетый: с головы до ног укутанный в чёрное, с прорезями для глаз.

— Мы ещё не открылись, — сказал я.

Человек молчал и даже не подумал развернуться и уйти. Внезапно он выхватил откуда-то из-за спины острый меч и принялся со свистом рассекать им воздух прямо перед моим носом.

— Быстро давай деньги, или я сбрею твою дурную башку по самое основание! — потребовал он.

Дома я рассказал о нападении на видеопрокат в тех же самых словах, что и мистеру Шорту:

— Это был настоящий ниндзя! Я же знаю, я их достаточно перевидел! Он изрубил бы меня на куски, если бы я не отдал ему деньги! На сей раз в кассе было целых двести долларов!

Несмотря на это, и мой дядя, и Чак меня осмеяли. Никто мне не поверил, даже Бэбифейс, а уж полиция и тем более.

Про работу супервайзера я мог после этого забыть, а уж если видеопрокат будут грабить с такой частотой, то моя жизнь впредь будет висеть на волоске, и скоро я в самом деле смогу нанести Леониду визит в потустороннем мире. Умирать за видеофильмы и за мистера Шорта мне не хотелось. Я же не секьюрити, думал я, который за жалкую тысячу долларов в месяц по долгу службы подставляется под пули!

Со времени налёта прошла неделя, и тут хозяин погребальной конторы вдруг уволил всех подручных на том основании, что число умерших постоянно падает. Джимми хотел зарегистрироваться в качестве безработного, однако перерывы между его работами оказались такими продолжительными, что служба занятости не приняла от него заявление. Ему сказали, что он сам виноват в том, что постоянно меняет работодателей.

— Радуйся, — сказал Бэбифейс, — что всё ещё не так плохо! Ведь ты самостоятельный, у тебя есть собственная музыкальная группа, ты торгуешь подержанной развлекательной электроникой! Ты бизнесмен!

Мой дядя отвечал на это:

— Всё враньё! Вы, краснокожие, получаете то одно, то другое пособие, а когда приличный человек вроде меня ищет поддержки, чтобы как-то преодолеть безводный отрезок пустыни, ему отказано в любой помощи. А ведь я белый, и к тому же европеец! По сути дела, это я должен бы кидаться на вас, дикарей, с кнутом, чтобы наконец привести вас в разумное состояние, но ты ведь знаешь, какое доброе у меня сердце и что я никому не способен причинить зла. Никогда!

— Я знаю, — отвечал Бэбифейс, — собственно, ты совсем неплохой парень!

— Вот именно, — сказал Джимми, — однако то, что мне сейчас необходимо, — это хорошее денежное вливание!

Тем не менее я не терял надежды, что мой дядя когда-нибудь получит работу на более продолжительный срок, чем бывало до сих пор. Вторая зарплата могла бы катапультировать нас из всех трудностей, и тогда мы смогли бы купить себе даже каноэ и современные спиннинги. Ведь самой Канады мы так до сих пор и не видели, и если бы мы в конце недели не выезжали на рыбалку, я мог бы положа руку на сердце утверждать, что сижу в тюрьме.

Гонорары из «Принцессы Манор» покрывали нашу квартплату; остальных денег не хватало на новые инструменты, не говоря уж о запасных частях. Мы были в полном прогаре.

Я делил мою зарплату из видеопроката на две половины: одна шла на пропитание, а другую я откладывал. Мы собирали на поездку в наш первый отпуск — в Калифорнию или в Мексику, — которую запланировали с Чаком, но не только для нас двоих, но и для моего дяди и Бэбифейса.

Пиво и сигареты оплачивались за счёт накладных расходов польского клуба. Пластинки в список расходов не входили. Я покупал чистые кассеты и крал рок-музыку из радиопередач. Всякую свободную минуту я проводил у радиоприёмника, надев наушники и запасшись бумагой и ручкой. Ни одна песня не оставалась у меня анонимной. Я всё записывал и запоминал. Hi-Fi-аппаратуру, которую заказывал и перепродавал мой дядя, я в своём балансе не учитывал — с этим бизнесом я не хотел иметь ничего общего. Я давал Джимми только карманные деньги. Он получал от меня по двадцать долларов в месяц.

Но мой план экономии не срабатывал; деньги, как и раньше, отдалялись от нас со скоростью света и ставили нас на колени. Как я ни старался, но сумма, предназначенная для нашего большого отпуска, так и оставалась лишь предполагаемой и ожидаемой.

В конце каждого месяца, получая зарплату, я уже нетерпеливо заглядывал вперёд, ожидая следующего чека, тем более что мистер Шорт немного уменьшил моё содержание из-за налёта на видеопрокат. Он сказал:

— Я же тебе объяснял, как ты должен действовать! А ты рассказываешь мне какие-то нелепости про чёрных закутанных террористов, вместо того чтобы защищаться! Ты пересмотрел слишком много «экшн», поэтому с тобой всё и случилось! А мы же не благотворительное учебное заведение для практической подготовки налётчиков!

Я продолжал работать над моими детективными изысканиями. Мне удалось установить, что наш видеопрокат уже четырежды подвергался нападению. Перед смертью Леонида, например, некие русские танкисты почти полностью опустошили отдел порнофильмов.

Я предполагал за всеми этими нападениями хорошо организованную банду преступников, потому что самое странное было то, что бандиты всегда были переодеты кем-то: двое апачей, три танкиста в форме Красной армии, ковбой и ниндзя.

Леонида застрелил ковбой.

У меня в руках не было никаких доказательств, но я подозревал также, что мистер Шорт причастен ко всем этим нападениям в качестве закулисного заправилы, чтобы собирать деньги со страховых компаний.

Теория, которую я развил, и страх перед новыми нападениями склоняли меня к тому, чтобы при первом же подходящем случае уволиться.

11

Не прошло и четырёх дней, как мой дядя получил новую работу, на сей раз на стройке. Это не стоило ему поисков и больших усилий. На озере Виннипег он познакомился с одним рыболовом — в возрасте немного за пятьдесят, — мистером Миллером. Он был строительный предприниматель и нанимал к себе только восточных европейцев — нелегально и без всяких гарантий. Любой из нанятых в любой момент мог быть снова уволен. Джимми сказал:

— Этого типа я обработаю быстро! Вот увидишь, Теофил! Рыбаки всегда держатся друг друга! Он меня не вышвырнет, как только увидит, что я работаю как вол!

Я только диву давался: Джимми попросил Чака собрать ему старый «бьюик», мотор был якобы совсем как новый, и дядя оплатил автомобиль наличными. Ночью он храпел в своей комнате громче, чем обычно, а рядом со своей кроватью ставил два будильника и ещё радио, лишь бы не случилось непредвиденное, поскольку в пьянстве он по-прежнему себя не ограничивал. Как ни странно, он вставал вовремя и отстукивал нам по утрам условные знаки: если он щёлкал выключателем на лестничной площадке пять раз, то это означало: «Товарищи! Я вернусь домой только поздно вечером. К ужину меня не ждите». Шестикратное щёлканье выключателем означало опять же: «Товарищи! Сегодня я вообще не вернусь домой. Поставьте мои свиные ножки в холодильник. Я уезжаю с шефом на рыбалку».

Все эти знаки мы записали на листке и повесили в прихожей, потому что Джимми мы практически не видели, он всегда отсутствовал.

— Что это случилось с твоим дядей? — спросил Чак. — Он же надорвётся на работе!

Немного позже последовал этот визит. Джимми Коронко уже две недели провёл на стройке без особенных происшествий, и стройка практически стала его новым домом.

Однажды я пришел домой с работы раньше обычного, и Бэбифейс сидел, как всегда, на веранде, только на сей раз он был не один. Рядом с ним я увидел молодого человека, который что-то записывал в своём блокноте.

Проклятие, почему-то решил я, к нам явился судебный исполнитель!

О бегстве нечего было и думать. Поднимаясь по лестнице на веранду, я слышал, как Бэбифейс говорил своим мягким голосом:

— Дорогой друг! По вашему мнению, что же мы, должны в боевой раскраске врываться в супермаркет и опустошать его? С томагавком вернуть себе то, что у нас было отнято? Дела обстоят так, как они обстоят. Я сам, например, живу в польско-индейском общежитии, и мы прекрасно ладим между собой!

— Хай! — поздоровался я. — У нас гости?

— Дэвид Юнг, «Трибуна Виннипега», — назвался посетитель, встал и протянул мне руку — она была влажная, как мокрая тряпка, я этого терпеть не могу.

— Чему мы обязаны такой честью? — спросил я. — Неужто Бэбифейс не оплатил свой абонемент на подписку?

Крези Дог навострил уши, я тоже.

— Всё чистая случайность, — сказал Юнг. — Ваш друг косит газон у моих родителей, а я как раз делаю репортаж о социальных меньшинствах.

— Я не меньшинство, — возразил Бэбифейс и указал большим пальцем на меня: — Вот их гораздо меньше! Я совершенно нормальный навахо из Спящих гор Юты, нас тысячи.

— Мистер Бэбифейс! — сказал Юнг. — Это как раз та история, которая была мне нужна: вы приехали в Виннипег из Юты, познакомились с одним поляком и взяли его к себе в дом! Ничего себе!

— Почему это с одним поляком? — прогремел в палисаднике голос Джимми. — А меня куда дели? Я ведь тоже здесь!

Мой дядя поднимался к нам, еле передвигая ноги, — как всегда, тяжело нагруженный: сумка с продуктами, рюкзак за спиной и радио под мышкой. Он зашвырнул рюкзак в угол, скинул с плеча сумку, достал термос, уселся на лавку и стал пить свой переслащённый холодный грог.

— Джимми! Позволь тебе представить, — сказал Бэбифейс. — Мистер репортёр! «Трибуна Виннипега»!

— Очень приятно! — сказал мой дядя. — Джимми Коронко. Импорт-экспорт. Давайте, я попробую отгадать: вы интервьюируете успешных предпринимателей!

— Очень может быть! — сказал Юнг. — Собственно говоря, я здесь ради мистера Бэбифейса.

— Лучше напишите про моего племянника! — сказал Джимми. — По крайней мере, у него дедушка — герой войны!

— Правильно! — поддержал Бэбифейс. — Настоящий немецкий поляк!

Я сказал:

— Не-е. Я канадец, родом из Червонки в Вармии и Мазурах. Мой дед был немец из Кёнигсберга.

— Обо всём этом вы должны рассказать мне подробнее, — оживился Юнг. — С чего начнём?

— Мистер репортёр! Прежде чем приступить к интервью, — вмешался Джимми, — ты должен сделать несколько снимков для твоей газеты.

Дэвид Юнг достал из сумки фотоаппарат и диктофон и нажал на кнопку записи.

— И что, это правда попадёт в газету? — спросил Бэбифейс.

— Посмотрим, всё зависит от того, что вы мне тут наговорите! — сказал Юнг.

Он фотографировал и забрасывал меня вопросами, на которые я отвечал как из пулемёта Прежде чем дойти до истории с пропиливанием польской границы, я долго распространялся о предыдущем, начав издалека — с того места, когда мой дедушка в 1922 году, едва появившись на свет, плюхнулся в унитаз в Кёнигсберге.

— Интересно! — сказал Юнг. — Но не более того! Для меня важно иметь нечто более осязаемое! Документы и тому подобное!

— Кажется, он воевал даже в Африке! — добавил я.

— Как?! — удивился Джимми. — Этот ефрейтор? Этот военный преступник? Вначале он всех нас убивает почём зря, а потом отправляется в Кению на сафари?

— Я сообщу вам, как будет складываться дело! — пообещал Юнг. — Может быть, материал и удастся напечатать.

После того как репортёр уехал, мы ещё целый час спорили между собой о том, какую пользу можно извлечь из публикации в газете, при этом Бэбифейс всё время упирал на то, что разговор надо продолжить на природе, на берегу озера Виннипег, где мысли формулируются гораздо лучше.

— Но попробуйте мне устроить какую-нибудь глупость! — сказал Джимми. — Я снял на выходные у моего шефа рыбацкую хижину. Если вы мне её подожжете, он свернёт мне шею!

Мой дядя, гордый тем, что у него есть машина, первым делом поехал с нами в супермаркет, чтобы закупить для поездки на озеро пиво и котлеты для гриля. Заплатить за покупки он хотел лично.

— Расплачиваюсь я, — сказал он у кассы. — Бедноте надо помогать!

— Всё, отныне я снимаю тебя с довольствия и вычёркиваю твои карманные деньги! — заявил я.

— Тогда поставь на довольствие меня! — сказал Бэбифейс.

Джимми улыбнулся кассирше и сказал:

— Мой племянничек страдает потерей памяти. Он забыл даже о том, что я примерно миллион злотых вложил в его образование. А школа так вообще просто выпала из памяти!

Рыбацкая хижина оказалась настоящей виллой - люкс: это был старый, проржавевший домик на колёсах. Разъярённому медведю-гризли ничего не стоило бы расплющить эту жестяную банку, она не устояла бы против него и нескольких минут.

Гриль-пати на природе была торжественно открыта шипением пивных банок.

Дядя Джимми так долго держал мясо на гриле, что из котлет получились брикеты, о которые можно было обломать зубы. Мало того — от обугленной пищи рты у всех почернели.

Бэбифейсу сгоревшие котлеты очень понравились. Он хвалил своего друга как опытного траппера и следопыта, который смог бы выжить на природе в самых жестоких условиях:

— Мясо должно быть твердокаменным, чтобы подольше оставалось в желудке и чтобы не чувствовать голода!

Вечером по дороге на Виннипег каждые двадцать минут проезжала какая-нибудь машина, и свет фар скользил прямо по нашим головам. Нет, эту часть дикой природы гризли будут обходить далеко стороной, в этом можно было не сомневаться. Мы сидели, сонные от тяжёлой еды, на толстом бревне, Джимми и я обрабатывали банки «Уайлд кэт» и бросали окурки в костёр. Мы помалкивали. Про газетную статью и моего немецкого дедушку мы и думать забыли. И только заслышав на лесной дороге рёв спортивной машины Чака, мы снова очнулись.

Чак привёз с собой двух девушек. Он представил их нам как Тину и Мону. Они были не старше двадцати и приехали из Германии.

Джимми тихо сказал:

— Типи-мини! Если они не шлюхи, то я готов сожрать веник!

— Будь полюбезнее! — сказал Чак. — У тебя иногда получается. Например, сегодня твоё утреннее морзе-послание было очень хорошим. Описание дороги оказалось точным!

— Но там ни слова не говорилось о девушках лёгкого поведения! 1

— Всё ясно, Джимми! — сказал я по-польски. — Шлюхи в дорожных ботинках и норвежских пуловерах!

Потом я спросил Чака:

— И где ты их только подцепил?

— В моей мастерской, — сказал он. — Классика: поршневые кольца износились, двигатель масло жрёт! Думаю, до понедельника я управлюсь, тут никаких проблем! После этого Тина и Мона продолжат своё отпускное путешествие.

— Ах вот как обстоят дела! — сказал Бэбифейс. — Так это твои клиентки!

Девушки проголодались. Дядя Джимми заставил меня перевести, что он сейчас же подаст им лучшие котлеты во всей Манитобе. Ещё он сказал:

— Расскажи им про Вермахт и твоего дедушку! Всё-таки их земляк! Они наверняка его знают!

— Ты разве не слышал? Они хорошо говорят по-английски! — сказал я. — Куда я полезу с моими жалкими крохами немецкого! И оставь, наконец, моего дедушку в покое!

Я пригляделся к Тине и Моне получше. Они мне не понравились. Где тонкие скулы Агнес? Где её светлые волосы? И ещё: они были в брюках, тем более в джинсах, чего я совсем не любил, — я хотел, чтобы были юбки, безумные юбки с красными маками, и чулки!

Чак проглотил котлеты Джимми в рекордное время, потому что хотел вернуться с девушками в Виннипег до девяти часов.

— Поехали с нами, Тео! — сказал он. — Сходим потанцуем!

— С этими-то германскими огородными пугалами? Нет уж! Ни за что! — сказал я.

— Что я сделал не так? Я подцепил жирную добычу, а ты снова портишь всю игру! — обиделся Чак и направился с девушками к машине.

— Посмотри на своего друга, — сказал Джимми, — он всего лишь слесарь при домашней мастерской! Особо похвастаться нечем, но в одном пункте он прав: у тебя нет квалификации! Женщины от тебя бегут, потому что ты гонишься за призраком по имени Агнес. Мне, например, нет никакого дела до всех старых историй, я всегда живу сегодняшним днём — и на всю катушку!

Мы оставались в этой рыбацкой хижине до воскресенья, как и было задумано. Озеро Виннипег было словно выметено, щука не клевала, хотя мой дядя забрасывал свою специальную блесну, которую сам выточил из старой ложки у Чака в мастерской. Как любезно он ни приглашал щук на их последнюю трапезу, это не возымело никакого действия:

— Эй, вы, акулы! Ну, поплавали, набили себе брюхо досыта, пора уже и честь знать!

Бэбифейс скрёб себе голову и говорил:

— Озеро большое, берег без горизонта, и если рыбак хочет перехитрить щуку, он должен обзавестись моторной лодкой!

— Не бойсь, краснокожий! — сказал Джимми. — Газетная статья про Теофила сделает нас богатыми и знаменитыми. Тогда мы купим высоковольтный разрядник. Опускаешь в воду намёт с зарядом в тысячу вольт!.. Вот тогда увидишь, чего мы понавытащим. Рыбаки и браконьеры из Ротфлиса только так и делают, поверь мне!

В понедельник позвонил Дэвид Юнг и сказал:

— Решили давать эту историю!

Вначале я был против публикации. Я не хотел, чтобы посторонние люди рылись в моём прошлом своими любопытными грязными пальцами. Кто знает, что тут может неожиданно обнаружиться. Слухи, которые когда-то распустили мои родные из Ротфлиса, и без того наделали немало путаницы. Я уже не знал, кому и верить. Джимми или моей матери? Ну уж, наверное, не Сильвии, которая уже много лет молчит и, пожалуй, даже не знает, что я навсегда покинул Ротфлис.

Мой дядя только посмеивался надо мной и говорил, что я жалею сам себя, вместо того чтобы наконец стать взрослым мужчиной и порвать с воспоминаниями детства.

— Вытряхни наконец своего дедушку из ящика, — сказал он. — Глядишь, он ещё и гроши тебе принесёт!

Я сто раз всё обдумал и наконец согласился. Джимми убедил меня, что я должен подвести под моим прошлым жирную черту и всё перекроить, даже мою любовь к Агнес.

Мистер Юнг прислал Бэбифейсу шоколадные конфеты и открытку с наилучшими пожеланиями. Я же, наоборот, получил чек на шестьдесят пять долларов.

— Я думаю, — сказал Джимми, — что это только аванс!

В середине ноября это наконец свершилось — мы оказались на первой полосе под заголовком «Немецкий солдат и индейцы», как и предсказывал мистер Юнг, правда, в региональной части газеты. Попасть в международный отдел у нас не было никаких шансов, мы не могли конкурировать с новостью из Берлина: «Открытие границы в Германии!»

Дядя прочитал заголовок и сказал:

— У меня крыша едет! Германия напала на Германию!

— Что, началась Третья мировая война? — спросил Бэбифейс.

Через несколько дней после публикации о моём дедушке нам позвонил Гржибовский и приказал немедленно и без возражений явиться в его кабинет в «Принцессе Манор».

Я предчувствовал неладное. Дядя Джимми успокаивал меня и говорил:

— Мы покажем Рихарду статью в газете. Вот он удивится! Он вырежет фото твоего дедушки, а также семьи Коронко с Бэбифейсом и повесит на стене в своём кабинете. А скоро мы наверняка получим орден за заслуги в деле взаимопонимания между народами!

Джимми захотелось непременно купить ещё две рамки для картинок, под золото. Из-за этого мы опоздали на полчаса и нашли нашего шефа в очень плохом состоянии. Лицо у него пожелтело и позеленело, глаза смотрели растерянно. У меня было впечатление, что он больше не встанет со своего кресла, а если и встанет, то тут же рухнет замертво.

— Шеф! Что с вами? Инфаркт или что? — спросил Джимми.

— Вы и ваш племянник! — тихо сказал Гржибовский. — Вы и этот представитель немецкого народа! Этот шваб! Я видел всё! Эту вашу статью! Дедушка нападает на нашу родину, а внук ещё и гордится всей этой историей и позволяет её напечатать в газете. Я не потерплю, чтобы эта нацистская пропаганда наносила урон моему доброму имени! Как на родине, так и за границей!

— Что-что, извините, нанесло урон вашему имени? — переспросил Джимми.

— А вы молчите! — прикрикнул Гржибовский. — Отныне я запрещаю вашей нацистской группе выступления в моём клубе! Вы уволены! Вы, ренегаты!

— Есть! — сказал мой дядя. — Но, шеф! Вы хорошо это обдумали? Так скоро вы не найдёте новую группу, которая согласилась бы играть за такую нищенскую плату!

— Оставь это, дядя, — сказал я, — у старика не все дома! Однажды он приползёт на коленях и будет хныкать, чтобы мы снова выступали у него, вот посмотришь!

— Только через мой труп! — кричал наш шеф. — Сейчас же покиньте это учреждение польской культуры! Вы, коллаборационисты!

Запрет на выступления в «Принцессе Манор» оставил меня равнодушным; я уже давно смирился с тем, что, возможно, придётся играть просто на улице.

Мне даже не надо будет класть перед собой шапку с монетами и однодолларовыми купюрами, чтобы заработать почти треть того, что мы получали как группа «Блэк из уайт».

Я был на сто процентов убеждён, что Рихард Гржибовский позовёт нас на сцену ещё до Рождества, поскольку, воистину, найти замену нашей с дядей группе на какой бы то ни было широте Земли было полностью исключено. Итак, я верил в скорое возрождение «Блэк из уайт».

Мой дядя вообще не думал обо всей этой истории. Он просто списал нашу группу. Он распрощался с ней при помощи множества банок пива и одиноких вечеров, в которые он слушал в своей комнате живые записи последних двух лет на кассете.

Был декабрь. Однажды вечером Джимми случайно поведал мне, что его шеф набирает новую бригаду, которая вот-вот должна приступить к работе: вначале люди будут заняты на внутренней отделке, а летом главным образом на кровельных работах.

Я сразу понял, что это мой шанс, и сказал, излучая радость:

— Ну так я готов!

— Откуда такая внезапная перемена убеждений? — спросил он. — Интеллектуал хочет снизойти до нас, до рабочего класса?

— Нет, он только хочет спасти свою шкуру! Следующий вор, который явится в видеопрокат, может быть, окажется повидавшим виды солдатом с базукой. До тебя дошло?

— Ещё как! У тебя, видимо, совсем измотаны нервы — того и гляди сорвёшься, — сказал он. — Если так, то завтра я могу спросить у Рыбака. Но это посредничество будет тебе чего-нибудь стоить. Скажем, так: двадцать долларов!

На следующий день во время обеденного перерыва Джимми позвонил мне. Он был краток:

— Рыбак сказал, будешь на подхвате!

— Когда начинать? — спросил я его.

— Со второго января — приказ твоего нового начальника!

Я положил трубку и в ту же минуту побежал в заднее помещение к мистеру Шорту и сказал:

— Прежде чем какой-нибудь сумасшедший пристрелит меня, лучше я сам уйду! А вы — страховой мошенник!

От неожиданности он оторопел, но быстро пришёл в себя и сказал:

— Неплохая шутка! Я её запомню, а теперь перенеси свою почтенную задницу за дверь и больше никогда здесь не показывайся! Я не могу держать за стойкой проката чокнутых психопатов!

Рихард Гржибовский всё ещё продолжал клеймить нас с дядей как предателей, не хватало только, чтобы он на улице кричал нам вслед «Хайль Гитлер!», как это делали некоторые деревенские из Ротфлиса, когда видели, как через Вармию и Мазуры едет автобус с пенсионерами из Западной Германии навестить свою старую восточнопрусскую родину.

Гржибовский не взял бы нас назад, это стало мне ясно, я немного просчитался в своих прогнозах: Рождество 1989-го — шутка ли! Надо было прислушаться к Заппе, который мне ещё несколько месяцев назад предсказывал: «You have to work for it! Stinkfoot!»

12

Вот уже несколько месяцев будильник звонит каждое утро в пять часов. Мой дядя к этому времени чаще всего уже на ногах, и туалет занят. Он бреется намылившись и режется всегда на одних и тех же местах; на кадыке и на подбородке у него вечно приклеены гигантские пластыри. Я приплясываю в своей комнате, прыгаю с одной ноги на другую, стискиваю пах, как маленький мальчишка, и хнычу:

— Коронко! Я больше не могу!

Потом я выскакиваю на улицу вместе с Крези Догом, который даже не смотрит в мою сторону, и говорю ему:

— Только смотри, не написай мне на ногу!

Я нарезаю себе на работу толстые ломти хлеба — «боксёры», как их называет Джимми, — намазываю их смальцем, посыпаю солью, прокладываю помидорами и луком, без колбасы. Только возвратившись домой поздно вечером, я заглатываю жирный лесорубовский стейк с кетчупом и запиваю его канадским пивом, которому дядя Джимми предпочитает что-нибудь более крепкое.

— Чем постоянно пить эту дрянь, — говорит он, — ты бы лучше время от времени баловал свой желудок чем-нибудь хорошим — шнапсом!

«Led Zeppelin» — вот музыка, которую я слушал на стройплощадке. Я бомбардировал собственные уши полной громкостью и шёл по своим же стопам: снова был без медицинской страховки и, каждое утро взбираясь с плеером на крышу, полагался только на голос Роберта Планта и молился восходящему солнцу Манитобы, чтобы не рухнуть с лестницы или с лесов.

Однажды, летом 1990 года, Джимми чуть было не погиб. Как обычно, на празднике подведения дома под крышу он залез на конёк с банкой пива в руках. Он восседал, подобно фигуре на носу средневекового судна, поверх полуготового дома и вопил:

— О господи! Вкалываешь, как во времена фараона, и, слава богу, без травм! За нас!

Он сделал изрядный глоток пива и вдруг опрокинулся назад. Его счастье, что он приземлился на изоляционный материал из стекловолокна.

Как оказалось, в его банку пива залетела пчела и ужалила его в язык, который так распух, что дядя начал задыхаться, ему перекрыло доступ воздуха. Я хотел тут же вызвать «скорую помощь». Но начальник строительства мистер Миллер и остальные рабочие запротестовали:

— Нет, так дело не пойдёт! Только из-за того, что у Коронко возникли затруднения с дыханием?! Чтобы они увидели, что мы здесь работаем нелегально? Да мы же все отправимся в кутузку!

— Убийцы! — прохрюкал мой дядя, от боли обеими руками вцепившись в свою жирную шею.

С того дня он больше не выходил из дому без соломинки для питья. Он регулярно покупал себе упаковки по сто соломинок, защищаясь таким образом от смертоносных насекомых.

Якобы новенький, с иголочки, мотор «бьюика» начал у Джимми ломаться на следующую же зиму. Один только водяной насос Чаку пришлось менять трижды. Всё бесплатно, разумеется. Он загерметизировал резиновые шланги лейкопластырем, но система охлаждения всё равно не держала и постоянно протекала, капая на дорогу зелёной жижей.

Однажды декабрьским утром транспортное средство дяди Джимми окончательно испустило дух. На полпути на работу машина остановилась и больше не хотела заводиться, так что пришлось нам брать такси.

Позднее Чак отбуксировал сломанную машину на трейлере. После тщательного обследования на подъёмнике он сказал:

— Это вам ещё повезло! Двигатель заклинило! Такие вещи опасны для жизни!

Мой дядя ответил на это:

— Ах ты, ростовщик! Собираешь из трёх старых развалин эксклюзивную модель, продаёшь её втридорога своим лучшим друзьям, чуть не губишь их и ещё делаешь вид, будто в первый раз видишь эту смерть на колёсах. Вам, автоторговцам, лишь бы поскорее сорвать жирный куш!

— Что-что? — сказал Чак. — А ты чего ждал за двести-то долларов? Новую машину?

На что Джимми воскликнул:

— Не может быть! Как я мог отдать за неё такие деньги?!

Ссора между моим дядей и Чаком из-за «бьюика» привела к тому, что мир в нашем доме был надолго нарушен. Главным образом из-за того, что Коронко, помимо всего прочего, сказал моему другу, что лучше было бы снова загнать его в индейскую резервацию для примитивов.

Когда два дня спустя эти слова дошли до Бэбифейса, он явился к Джимми, встал перед ним, выпятив грудь, и сказал:

— Так! Толстый, низенький белый человек! Сейчас ты у меня узнаешь! Пойдём выйдем в сад!

— В чём дело? Что, твоя шавка вырыла мертвеца? Ах-ах, я уже дрожу как осиновый лист!

Бэбифейс достал из сарайчика, в котором ночевал Крези Хоре, здоровенный топор. Эта штука весила килограмма три. Мы с Чаком стояли у кухонного окна и видели, как разворачивалась эта абсурдная сцена.

— Кажется, слабоумие — заразная штука, — сказал Чак, качая головой. — Пошли-ка вмешаемся в процесс, а то они ещё проломят друг другу трухлявые черепки.

Мы побежали в сад и услышали визг моего дяди.

— Езус Мария! — вопил он. — Да он забьёт нас, как свиней! Он же убийца, Теофил, как пить дать!

Бэбифейс вытер себе нос рукавом дублёнки и всадил топор в снег, прямо перед ногами подоспевшего Чака — так, что топорище встало почти вертикально. Он сказал:

— Подточи-ка инструмент! У меня с бледнолицыми разговор короткий и суд скорый. Чтоб они долго не мучились!

— Ещё чего! — сказал Чак. — Если вы, два старых трясуна, чего-то между собой не поделили, из-за этого не стоит рубить друг другу ваши придурочные репы. Я не позволю, чтобы здесь пролилась кровь!

Чак взял топор и перекинул его через забор в соседский сад.

Я сказал, обращаясь только к Бэбифейсу:

— Ну, успокоился? Или ещё будешь? Но смотри, тогда вы только нас и видели. У нас есть дела поинтереснее, чем разбираться тут с двумя душевнобольными. Подумайте об этом!

Они, наши папаши, не рассчитывали на то, что мы взбунтуемся. Джимми сказал:

— Краснокожий! Мне кажется, ты ошибся адресом! Тебе следовало взяться не за меня, а за этих сопляков!

— Правильно! — сказал Бэбифейс. — Но тот, кто считает себя воином, никогда не пойдёт с топором на своих собственных детей!

— Тогда быстро прыгай через забор, возьми орудие и спрячь его подальше! — сказал Джимми.

Бэбифейс изрядно перепугал моего дядю. Старый Коронко сказал мне, что должен основательно переработать свои записи, и скрылся в своей комнате. Вечером он зачитал мне печальную фразу: «Индеец тоже теперь пошёл не тот, что раньше. Он кровожадный, опустившийся, коррумпированный, гомосексуальный, наркозависимый, богооставленный и мстительный гад, особенно враждебный по отношению к полякам».

Проработав на стройке год, я наконец заработал столько денег — разумеется, не уплатив ни одного доллара налога и медицинской страховки, — что мог исполнить все свои желания. Я был также готов к радикальным переменам в своей жизни. Я размышлял: не поехать ли в отпуск в Мексику вместе с Чаком и обоими старыми хрычами? А перед тем навестить в Калгари Агнес! Или, может, вообще эмигрировать с Чаком в Калифорнию? И тем самым продлить на всю жизнь этот долгожданный отпуск под солнцем. Выстроить себе новое существование, без Джимми и Бэбифейса!

В голове у меня теснилось столько идей, что мне трудно было на что-то решиться. Но одно стало наконец ясно — яснее, чем когда бы то ни было: нельзя так жить, как я жил до сих пор, с постоянным страхом в затылке, что снова что-нибудь выйдет из-под контроля. Мой дядя не мог без меня и шагу ступить, он уже несколько лет крутился по одному и тому же кругу, всё глубже вовлекая и меня в своё безумие, а суровые зимы Манитобы отнимали у меня последние силы.

Я ломал себе голову: окончательно покинуть Виннипег означало также покончить с большой частью моего прошлого, а ведь Агнес и Джимми всё ещё оставались моей единственной семьёй. Неужто я сделаю моему дяде то же, что Агнес сделала мне? Просто так брошу и уеду?

Но наш песчаный берег в Ротфлисе, даже её бегство в Калгари — всё это было уже далеко позади, как в другой солнечной системе. Почему же это продолжало так тревожить меня?

Больше всего меня изводили мысли о том, что я должен как-то расплатиться, загладить свою вину перед ними, особенно перед дядей, которому я всё-таки был обязан возможностью эмигрировать в Канаду.

И ещё я всерьёз подумывал, не купить ли мне новую машину, в конце концов, чтобы больше не мёрзнуть зимними утрами на автобусной остановке, но Чак сказал:

— Стоп! Ты что, свихнулся? Ты вбухаешь все свои деньги в какую-нибудь уродливую «тойоту», будешь повсюду возить своего дядю, а с мыслью о нашем отпуске можно будет распроститься, потому что у тебя снова не останется ни гроша!

В январе 1991 года Джимми учинил на стройке пожар, который вверг нас в весьма стеснённые обстоятельства. Мы настилали в небоскрёбе паркетные полы. Наш шеф мистер Миллер, Рыбак, регулярно контролировал, всё ли идёт по плану, и был очень доволен, если мы справлялись. Мы работали аккордно и были, как правило, впереди всех. Но новое здание пока ещё не отапливалось. Мой дядя мёрз, как стриженная наголо овца. Время от времени он разводил небольшой костерок. Он сжигал в железном ведре деревянные обрезки, старые кисти и картон. Короче, всё, что могло гореть и немного согреть его.

Группа электриков, состоявшая из одних казахов, несколько раз высказывала дяде своё недовольство из-за нестерпимого чада.

— Посмотрите на этого поляка! — ругались они. — Жирный, как свинья, а мёрзнет, как крыса! Он же нам спалит всю стройку!

Они грозились донести на него строительному начальству. Он не обращал внимания на жалобы казахов, спорил с ними каждый день и даже начал жечь паркет.

В феврале термометр показывал минус тридцать семь градусов — рекорд мороза.

В то утро мы прекратили работу часа через три, потому что у нас замерзало дыхание.

— Я сейчас вернусь, — сказал мой дядя и исчез на двадцать минут.

Я стоял в уголке и ждал. Выкурил сигарету и слушал радио.

Когда Джимми вернулся, держа под мышкой китайскую масляную мини-печку, у меня зуб на зуб не попадал, я щёлкал челюстями, как кастаньетами.

— Можешь прекращать, — сказал он. — Я тут купил для нас одну полезную вещь, у барахольщиков за углом. Эта штука работает на дизельном топливе. Даёт столько тепла, что ты будешь думать, будто ты на юге.

Я сказал:

— И что теперь? Что мне, бежать на бензоколонку с двадцатилитровой канистрой?

— Не-е… Стоит только оглядеться как следует! — сказал он. — Тут кругом полно всяких горшков и банок: краски, лаки, растворители. Всё это горит, как солома! Сейчас увидишь!

Он схватил бутылку растворителя и ведёрко красной масляной краски и заправил печь обеими жидкостями.

Фейерверк был фантастический, тучи дыма и вонь — и всё это стало распространяться по этажам. Я тут же распахнул окно, и красные клубы дыма вырвались наружу.

— Бегом отсюда! — закричал я в панике.

Мы ринулись на лестницу. Когда мы сбежали

вниз, вой пожарных сирен уже приближался. Пожарников вызвали местные жители.

Я вернулся домой с сильными головными болями и не хотел ни есть, ни пить, только поскорее лечь в постель. Работу мы потеряли.

Мой дядя вообще не видел никаких оснований для отчаяния. Он сказал:

— У меня ещё есть две тысячи долларов, а мой гешефт с каталогами идёт как по маслу: в иной месяц моя Hi-Fi-аппаратура приносит мне супердоход! Дай бог каждому!

Он решил в ближайшие дни из своей комнаты не выходить.

Он залез в свою постель и даже носа не высовывал за дверь, разве что сбегать за сигаретами и водкой. Раз в месяц он выписывал мне чек, чтобы я мог расплатиться за квартиру. Обычно мы с ним делили эту сумму поровну, но теперь его взносы по чеку становились всё меньше, а мне взять на себя все расходы по квартплате — это было бы слишком.

Время от времени я заглядывал в службу занятости и подавал заявки на все возможные работы, но не было ничего, что бы меня хоть как-то устроило. Работать за пять долларов в час я больше не хотел. Я уже привык к другим деньгам. На стройке мне платили столько, что мы с Чаком могли позволить себе любые удовольствия: ночные попойки, вечеринки до рассвета

Мой дядя беззаботно проспал всю весну, но летом последовало великое пробуждение: деньги у него кончились, а русские больше ничего не покупали. На его счету в банке было пусто, все его запасы перетекли в винный магазин, а его долги по квартплате я больше на себя не брал, потому что ясно было, что он их мне никогда не вернёт.

Бэбифейс сделал моему дяде мирное предложение:

— Летом и медведь-гризли выходит на охоту. Тогда и он работает. Тебе тоже надо так поступить. Я поговорю с моим шефом. Он наверняка не откажется нанять для стрижки газонов одного восточного европейца!

Джимми сказал:

— Хоть я и страдаю хронической астмой, но с этими вашими газонами уж как-нибудь справлюсь! Можешь на меня положиться, краснокожий!

Дядю взяли с тем условием, что зимой он будет работать на уборке снега наравне с Бэбифейсом.

Я в их дела больше не вмешивался. Прошли те времена, когда я ломал голову над тем, что будет с Джимми дальше. В мои двадцать четыре года мне пора было подумать о себе. Аттестата зрелости я предъявить не мог, и даже законченные мною курсы английского не значили ничего. Наша музыкальная группа тоже не могла сослужить мне службу. Как гитарист, игравший только на свадьбах в польским клубе, я был попросту никем, а таких рок-групп без договоров на звукозапись было в Виннипеге как песка в море — в каждом притоне, в каждом забаррикадированном подвале по группе, и все гении, один другого круче. Я тоже попытал счастья, с польскими текстами и музыкой кантри от моего дяди.

А дядя надел зелёный комбинезон и поехал с Бэбифейсом косить газоны, подстригать деревья и розовые кусты. Поначалу он рассчитывал на хороший месячный заработок, но ему пришлось удовольствоваться тысячей долларов, хотя после десяти часов косьбы, вскапывания, пиления и обрезания кустов он валился в постель, как мокрый мешок.

Лишь на уборке снега Джимми Коронко сумел заработать побольше — из-за доплаты за ночную работу на улице.

И он радовался:

— Дополнительно двести монет! Всегда хватит на восемь шестибаночных упаковок, на три блока цигарок и ещё останется на две лакомые рождественские индейки для двух семей — Бэбифейс и Коронко, а ведь многим для этого приходится неделями воровать и собирать пивные банки!