Дворянство и государственная служба

Дворянство традиционно олицетворялось с землевладением, но еще в большей степени — со службой государству, особенно в XVII и XVIII вв., когда сословная организация Российской империи принимала свою окончательную форму. Через столетие после того, как в 1762 г. закон освободил первое сословие от принудительной службы, служба государству, предпочтительно военная, оставалась единственной подобающей карьерой для дворянина, понуждаемого к ней финансовыми обстоятельствами или честолюбием. Но даже не отягощенные первым и не мучимые вторым, дворяне обычно отдавали службе многие годы своей жизни, чтобы получить чин, который обеспечивал им положение в глазах общества и признание государства, что они исполнили свой долг. В первой половине XIX в. типичный дворянин являлся не только владельцем небольшого поместья, но и отставным чиновником или офицером, добившимся скромного продвижения в чинах.

После Великих реформ картина изменилась, но не столь радикально, как утверждали советские и западные ученые, внимание которых было целиком поглощено двумя явлениями: сокращением доли потомственных дворян среди чиновников гражданской службы и офицеров и уменьшением доли землевладельцев в обеих группах. При этом обычно ссылаются на статистические выкладки, которые, как и в случае с дворянским землевладением, важны для понимания ситуации, но не дают всей картины.

В период между 1755 и серединой 1850-х гг., несмотря на громадное — примерно на 4000 % — увеличение числа чиновников и растущую профессионализацию бюрократии в первой половине XIX в., процент потомственных дворян на службе снизился до удивления незначительно — с 50 до 44 %. В последующие четыре десятилетия, при более скромном росте числа чиновников (всего лишь на 295 %), удельный вес дворян в их рядах снизился до 31 %. При этом больше всего уменьшился процент дворян среди чиновников низших и средних рангов (см. табл. 18). К концу XIX в. большинство чиновников средних и низших рангов рекрутировались из сыновей личных дворян (в большинстве своем также чиновники или офицеры), священнослужителей, почетных граждан и купцов. Среди чиновничества высших рангов, однако, выходцы из семей потомственных дворян составляли почти монополию. В 1903 г. они составляли 98 % среди Государственного совета, 100 % состава Комитета министров, 88 % сенаторов, 84 % заместителей министров и руководителей департаментов, 100 % губернаторов и 94 % вице-губернаторов. Показатели практически те же, что и в 1853 г. Вероятнее всего, увеличивающееся число этих дворян являлись сыновьями или внуками чиновников, дослужившихся до дворянства, но точно определить их удельный вес не представляется возможным.

Таблица 18.

Дворяне на гражданской службе, 1755–1897 {316}

Примечание: В 1755 и 1850-х гг. в категорию высших чиновников включены служащие с 1-го по 5-й класс, в категорию средних — с шестого по восьмой. В 1897 г. в категорию высших чиновников включены служащие с первого по четвертый класс, в категорию средних — с пятого по восьмой. Если бы в 1897 г. служащие пятого класса были включены в состав высшего чиновничества, процент дворян среди чиновников высших и средних классов оказался бы более низким.

По сравнению с гражданской службой офицерский корпус являет несколько иную картину. Начиная с высшего уровня (86–88 %) в 1720-1750-х гг. XVIII в., процент офицеров дворянского происхождения снизился за последующее столетие до всего лишь 56 % в 1864 г., что объясняется, помимо всего прочего, высокими карьерными возможностями для военнослужащих недворянского происхождения в военное время. Но в следующие три десятилетия удельный вес офицеров-дворян снизился крайне незначительно (см. табл. 19). А среди генералов и адмиралов (классы с первого по четвертый) и штаб-офицеров (классы с шестого по восьмой) процент офицеров дворянского происхождения даже увеличился. Есть два фактора, объясняющие успех дворянства в сохранении своих позиций в офицерском корпусе: скромные темпы роста численности последнего (всего на 16 % за 33 года) и более высокие карьерные перспективы у выпускников кадетских корпусов (подробнее об этом в разделе об образовании). Дворяне приспособились к новым условиям службы, созданным растущей профессионализацией, — средняя продолжительность военной службы всех офицеров выросла с десяти лет в царствование Николая I до восемнадцати лет в первом десятилетии XX в.Можно даже сказать, что дворяне обратили в свою пользу преимущественные возможности обучения в военных учебных заведениях, которые во многом определяли процесс растущей профессионализации офицерского корпуса.

Таблица 19.

Дворяне в офицерском корпусе армии и флота, 1864 и 1897 {319}

Примечание: В XIX в. в классах пятом и четырнадцатом не было военных чинов. Суммы 99,9 и 100,1 объясняются неточностями при округлении данных.

Глядя на цифры из таблицы 19, можно подумать, что жалобы защитников привилегий на захват офицерского корпуса людьми низкого происхождения надуманны. Однако до известной степени они были обоснованы. Хотя выходцы из дворян по-прежнему составляли большинство офицерства, к концу века три четверти офицеров дворянского происхождения служили в обер-офицерских чинах (классы 9—13), где они составляли меньшинство; более половины офицеров-дворян служили в пехоте, где большинство (60 %) составляли выходцы из низших классов (см. табл. 20). На флоте ощущение, что «простолюдины» теснят, было менее острым. Инженеры и технические специалисты (в подавляющем большинстве недворянского происхождения) были выделены в отдельный корпус со своей системой чинов (например, полковник вместо капитана флота), тогда как среди строевых офицеров большинство по-прежнему составляли выходцы из дворян.

Таблица 20.

Распределение дворян-офицеров всех чинов по видам вооруженных сил, 1895 г. {321}

(Вид вооруженных сил …… Доля офицеров дворянского происхождения, % — Процент относительно суммарной численности офицеров из дворян)

Гвардейские части кавалерии …… 96,3–3,7

Гвардейские части пехоты …… 90,9–6,2

Гвардейские части артиллерии …… 89,4–1,2

Регулярные части артиллерии …… 74,4 — 19,4

Регулярные части кавалерии …… 66,7 — 11,7

Корпус военных инженеров …… 66,1–4,8

Регулярные части пехоты …… 39,6 — 53,0

Всего …… 50,8 — 100,0

Из людей недворянского происхождения, которые к концу столетия составляли почти половину офицерского корпуса, 46 % были сыновьями личных дворян, т. е. обер- и штаб-офицеров, а также чиновники. Поскольку офицерский корпус на три четверти состоял из сыновей потомственных дворян либо профессиональных государственных служащих, утверждение о том, что в канун Первой мировой войны офицерство превратилось в «профессию среднего класса», ошибочно. В действительности в первое десятилетие нового века потомственное дворянство усилило свои позиции в вооруженных силах: к 1912 г. они составляли 55,0 % всего офицерского корпуса и 50,8 % младших офицеров.

Во второй половине XIX в., когда процент дворянства среди гражданских чиновников сокращался весьма ощутимо, а среди офицерства — довольно умеренно, историческая связь между службой государству и землевладением ощутимо ослабевала. В 1755 г. приблизительно 60–65 % всех чиновников являлись землевладельцами. Спустя сто лет, всего через поколение после начала процесса профессионализации государственной службы, лишь 25–28 % чиновников владели землей. Даже среди высших чиновников, где доля родившихся дворянами уменьшилась совсем незначительно, удельный вес землевладельцев снизился от 88–90 % в 1755 г. до 57 % в 1853 г. и до 29 % в 1902 г. Доля землевладельцев в Государственном совете упала в период с 1853 по 1903 г. с 93 до 57 %, в Комитете министров — с 94 до 59 %, в Сенате — с 73 до 48 %, а среди заместителей министров и глав департаментов с 64 до 31 %. Начавшееся уже в середине XIX в. отделение элиты чиновничества от землевладельческой элиты за следующие пять десятилетий стало еще более ощутимым. Две силы способствовали движению в этом направлении, и сказать, какая из них была важнее, невозможно. С одной стороны, в высших слоях чиновничества все больше, видимо, становилось выходцев из семей, которые из поколения в поколение посвящали себя государственной службе и никогда не владели землей. С другой стороны, в составе чиновничьей элиты было немало отпрысков землевладельческих семей, недавно обменявших свои поместья на акции и облигации (см. гл. 2).

Хотя данные об удельном весе землевладельцев среди средних и низших слоев чиновников на переломе столетий отсутствуют, но если предположить, что в 1902 г. соотношение между долей землевладельцев среди высших слоев чиновничества и среди чиновничества в целом осталось таким же, как в 1853 г., то можно с достаточной уверенностью считать, что в 1902 г. 13–14 % всех чиновников являлись землевладельцами. Среди верхнего состава офицерского корпуса (первые четыре класса), состоявшего почти исключительно из детей дворян по рождению, доля землевладельцев была даже ниже, чем среди равной по чинам элиты чиновников гражданской администрации, — всего лишь 17 % в 1903–1904 гг.

Если среди высших должностных лиц военной и гражданской службы многие владели значительной неземельной собственностью, не приходится сомневаться, что «основная масса обер-офицеров и среднего чиновничества жила на сравнительно скромное жалованье, не имея других сколько-нибудь существенных источников доходов». Эти дворяне в такой степени зависели от получаемого жалованья, что в 1892–1896 гг. ежегодно более шестисот офицеров, в большинстве своем потомственных дворян, не заботясь о потере престижа, переводились на вышеоплачиваемые должности в гражданские ведомства.

От демонстрации снижения относительного участия дворян и землевладельцев в различных отраслях государственной службы пора перейти к другим проблемам и рассмотреть приведенные данные с их точки зрения. Первый вопрос: Какое количество дворян и землевладельцев было на государственной службе в середине и в конце девятнадцатого столетия и какова их доля относительно общей численности дворян и землевладельцев? На государственной службе состояло примерно 37 600 чиновников (1857) и 19 400 офицеров (1864) из семей потомственных дворян; к 1897 г. число чиновников дворянского происхождения выросло до 104 400 человек, а офицеров — только до 20 700. Таким образом, несмотря на резкое падение удельного веса потомственных дворян среди чиновников гражданских ведомств, их абсолютное число выросло во второй половине столетия на 178 %. Исследователи истории дворянства много внимания уделили падению численности, но не заметили прироста. Шестипроцентного роста числа потомственных дворян в составе офицерского корпуса хватило для того, чтобы сделать минимальным падение удельного веса офицеров-дворян в наиболее медленно расширявшейся ветви государственной службы. Таким образом, как гражданская, так и военная служба по-прежнему привлекали к себе много потомственных дворян, и их число продолжало расти.

Чтобы покончить с вопросом об отношении дворянства к государственной службе, необходимо сопоставить число тех, кто выбрал карьеру служащего, с числом дворян, имевших возможность сделать такой выбор. В губерниях Европейской России число дворян, служивших по гражданской части и имевших чин, оценивалось в 17–19 % от числа взрослых, пригодных к службе дворян в 1857/1858 г. и 34–36 % — в 1897 г. Доля дворян, выбравших военную службу, составила 8–9 % в 1863/1864 г. и 7 % в 1897 г. Удвоение за четыре десятилетия после 1857/58 г. числа дворян, выбравших карьеру гражданских чиновников, было совершенно иллюзорным. Непосредственно перед освобождением крестьян дворяне, как правило, выходили в отставку после максимум десяти лет службы. Процент взрослых дворян, когда-либо состоявших на государственной службе, вероятно, в два-три раза превышал процент тех, кто состоял на ней в любой данный момент времени. Таким образом, в начале Великих реформ в губерниях Европейской России от 34 до 57 % взрослых дворян в тот или иной момент своей жизни обладали каким-нибудь чином в бюрократической структуре государства, а от.16 до 27 % дворян побывали офицерами. К 1897 г. в результате профессионализации гражданской и военной службы традиция ранней отставки практически исчезла.

Таким образом, во второй половине столетия процент дворян в гражданской службе, вероятно, немного уменьшился; процент же дворян в офицерском корпусе уменьшился значительно. Из-за замедлившегося темпа расширения численности офицерского состава и удлинения среднего срока службы возможности выслуги для офицера были сужены. Не приходится сомневаться, что эти факторы в куда большей степени объясняют умаление служебной роли дворянства, чем те, на которые ссылается Мэннинг: относительный упадок кавалерии (предпочитаемой дворянством) и возвышение роли артиллерии (якобы презираемой дворянством), а также повышение расходов, которых требовала служба в гвардейских и кавалерийских полках. Приведенные в таблице 20 данные показывают, что 77 % дворян-офицеров в 1895 г. служили в частях, не являвшихся ни гвардейскими, ни кавалерийскими, и что только в артиллерии служило почти такое же количество дворян, как в гвардии и кавалерии, вместе взятых.

В случае гражданских ведомств сходную картину дает статистика числа чиновников-землевладельцев — хотя здесь в большей степени приходится полагаться на оценки, чем на надежные данные. В период между 1853 и 1902 гг. число чиновников-землевладельцев возросло от 21–24 тыс. до 44–48 тыс. человек, т. е. почти удвоилось. В рядах офицерского корпуса в 1864 г. число землевладельцев, по подсчетам, составляло 4500–5200, а в 1903–1904 гг. — всего лишь 3400, т. е. снизилось примерно на 30 %. Если предположить, что все чиновники-землевладельцы являлись дворянами (предположение бесспорно верное в канун освобождения крестьянства и весьма близкое к реальности в конце столетия), получим, что в Европейской России число дворян-землевладельцев, состоявших на службе по гражданской части, составляло от 18 до 24 % в 1864 г. и от 40 до 51 % в 1902 г. Для офицерского корпуса аналогичные оценки дают 4–5 % в 1864 г. и 3–4 % в 1902/1903 г. Если ввести поправки на ранние отставки, получим для 1864 г. оценки — 36–72 % для гражданских чиновников и 8—15 % для офицеров. Как и в случае взрослых дворян мужского пола, процент дворян-землевладельцев на гражданской службе сократился умеренно, а на военной — очень сильно.

Из приведенных выше расчетов можно с достаточным основанием заключить, что в начале 1860-х гг. в Европейской России большинство и даже, пожалуй, три четверти взрослых дворян и примерно столько же дворян-землевладельцев в тот или иной период своей жизни отдали дань государственной службе. К концу столетия только 40 % дворян и примерно 50 % дворян-землевладельцев связывали себя с государственной службой. За эти четыре десятилетия число дворян, пригодных к несению службы, существенно выросло, а число дворян-землевладельцев значительно сократилось. Отсюда ясно, что, несмотря на падение удельного веса дворян среди государственных служащих, и прежде всего среди чиновников, ни дворяне в целом, ни дворяне-землевладельцы не отказались от своей исторической роли — служения государству.

Дворянские традиции служения государству сохранялись, но времена, когда почти каждый дворянин одновременно владел землей и имел чин, даваемый за службу государству, были живы только в умах сословников. В 1867 г. в Европейской России 36–38 % взрослых мужского пола дворянского происхождения состояли на службе, две трети из них не имели никакой земли, а подавляющее большинство остающейся трети владели незначительными поместьями, в которых появлялись редко. В другой группе от 14 до 22 % дворян постоянно проживали в своих поместьях. Таким образом, 50–60 % взрослых дворян мужского пола все еще исполняли традиционные роли — служили государству и владели землей. Однако эти роли, которые в XVIII и в первой половине XIX в. обычно совмещались одними и теми же людьми, теперь исполнялись исключительно дворянами, которые были либо землевладельцами, либо государственными служащими или офицерами, но не тем и другим одновременно. Почти все, кто делал карьеру на государственной службе, были так же отрезаны от традиционного образа жизни дворянства, укорененного в землевладении, как и те (чуть не половина всех дворян империи), кто нашли для себя роли, не имеющие ничего общего с теми двумя функциями, с которыми дворянство исторически отождествлялось.

Эти новые роли образовались во второй половине столетия в результате экономического и социального развития России в сферах свободных профессий, искусства, коммерции и промышленности; одна из новых ролей — революционера — появилась в результате политической косности России. Особенно велико было участие дворян среди нового профессионального класса, быстро расширявшегося после 1860-х гг., — ученых, инженеров, юристов, врачей, учителей, профессоров, журналистов, литераторов и пр. В выборке 1880 г. из 826 университетских профессоров 18 % были сыновьями потомственных дворян. По данным городской переписи населения Москвы за 1882 г., около 3000 дворян (14–15 % от всех материально самостоятельных потомственных дворян) работали в свободных профессиях. Об этом рассуждает один из второстепенных персонажей в романе Толстого «Анна Каренина», действие которого происходит в 1870-е гг. Этот оставшийся безымянным отставной армейский офицер, живущий на земле помещик, которого Левин встречает на губернском дворянском собрании. Традиционный дворянин, он не видит в будущем места для таких, как он. Его сын «не имеет никакой охоты к хозяйству. Очевидно, ученый будет. Так что некому будет продолжать».

Еще одним полюсом притяжения для многих дворян и их капиталов был деловой мир. Более состоятельные и знатные нередко становились членами правлений директоров банков, железнодорожных компаний и любых других корпоративных деловых предприятий. Такие должности иногда оказывались финансовым спасением для попавших в стесненное положение дворян, типа героев «Оскудения» Терпигорева, или брата Раневской, Гаева, в «Вишневом саде», или аристократического мота, князя Облонского из «Анны Карениной». Облонский страстно желает получить должность в правлении железной дороги, которая принесет ему 7—10 тыс. рублей в год и позволит не расставаться с его государственной службой, приносящей ему жалованья всего лишь 6000 рублей в год.

Его финансовые трудности достаточно серьезны, чтобы преодолеть сомнения, вызываемые тем, что он первым в своем роду вступит в деловое сотрудничество с евреями — железнодорожными магнатами. Облонский оказался в неплохой компании: к началу XX в. список аристократических семей, украсивших своими именами правления директоров только банков, включал Бобринских, Волконских, Воронцовых, Голицыных, Мещерских, Оболенских, Шаховских и Щербатовых. Некоторым, как и придуманному Толстым Стиву Облонскому, платили просто за использование их имен, придающих респектабельность предприятиям разбогатевших выходцев из низших классов; другие активно участвовали в делах своих предприятий, в которые они часто вкладывали и собственные деньги. Небольшое, но важное меньшинство создало собственные фирмы и играло в них ведущую роль капитанов промышленности и торговли, подобно тем, кто возглавил предпринимательские группы Москвы, Петербурга и юга России.

В 1882 г. в Москве было 730 дворян-предпринимателей, возглавлявших торговые и промышленные заведения, часто весьма скромные по размеру. Но этим участие дворян в бизнесе не ограничивалось. В том же 1882 г., по данным переписи городского населения, 2413 дворян работали управляющими и служащими в торговых, промышленных и транспортных предприятиях; вместе с предпринимателями 15,5 % всех обеспечивающих себя дворян работали в этом секторе хозяйства. Если присоединить сюда 14–15 % тех, кто был занят в свободных профессиях, а также 4,9 % опустившихся на дно общества (домашние слуги, проститутки и лица без определенных занятий), станет очевидным, что более трети всех проживавших в 1882 г. в Москве финансово независимых дворян были заняты в нетрадиционных для них профессиях. Более того, многие из 24,7 % рантье получали доход от вложений в несельскохозяйственный сектор. Нет сомнений, что в Москве процент дворян в нетрадиционных сферах деятельности был выше, чем в целом по Европейской России, но всего через 15 лет пятьдесят губерний достигли и даже, может быть, превзошли в этом отношении московский уровень 1882 г. Впрочем, за эти годы Москва ушла еще дальше в этом направлении.

Роль революционера привлекала сравнительно немногих дворян, но без них революционное движение не было бы украшено громкими именами своих лидеров: Герцен, Бакунин, Писарев, Лавров, Михайловский и Плеханов представляют собой яркие образы благородных революционеров. В конце 1870-х гг. из 384 радикалов в Петербурге 38 % были детьми дворян-землевладельцев, еще 24 % вышли из семей дворян-чиновников.

 

Дворянство и служебные привилегии

В России дворянство было исторически настолько слито со службой государству, что этого факта не могли игнорировать даже те из сословников, кто в наибольшей мере попал под обаяние заимствованного на Западе XVIII в. идеала дворянской жизни. А большинство сословников и не намеревались игнорировать эту историческую связь. Для громадного большинства традиционалистов поместье было единственным подобающим местом жизни для настоящего дворянина, но служба государству была все-таки основной причиной существования дворянства и его сословных привилегий. Перед сословниками соответственно стояли две главных задачи: остановить процесс растущего обезземеливания дворянства и восстановить тождественность дворянского статуса службе государству. К решению проблемы они подошли с двух сторон: прямые ограничения для недворян и привилегии для дворян на государственной службе плюс обучение и подготовка дворянской молодежи к службе.

Ни военная, ни гражданская служба никогда не были исключительной территорией дворянства. Тем не менее государство постоянно оказывало дворянам предпочтение при выдвижении на ответственные должности. Вполне определенная форма была задана этой традиции еще Петром Великим, который, стремясь обеспечить казенные потребности в людских ресурсах без привлечения низших сословий, сделал дворянскую службу пожизненной повинностью. Даже постановление Петра, что все служащие в определенных классах Табели о рангах «имеют оных законные дети и потомки в вечныя времена, лучшему старшему Дворянству во всяких достоинствах и авантажах равно почтены быть, хотя бы они и низкой породы были…», не имело целью стимулировать приток простонародья на службу государству. Скорее это была попытка сохранить за службой ее идентификацию с дворянством за счет включения в состав первого сословия любого, кто сумел добиться известных чинов в армии, на флоте или в бюрократическом аппарате. Фактически указом 1724 г. Петр запретил назначать недворян — во всех случаях, кроме совершенно исключительных, — на должности, привязанные даже к низшему чину Табели о рангах.

Не успело государство освободить дворян от принудительной службы, как прибегло к целому ряду мер, рассчитанных и на ограничение доступа к государственной службе выходцам из низших сословий, и на обеспечение дворянству формального преимущества перед простолюдинами, которые осмелились конкурировать с ними. В офицерском корпусе, где выходцы из низших сословий в XVIII в. встречались относительно редко, унтер-офицеры дворянского происхождения, начиная с 1764 г., получили преимущественные права на производство в низший обер-офицерский чин, и минимальный срок ожидания производства в обер-офицеры был для них значительно короче, чем для недворян. В начале XIX в производство недворян в обер-офицерский чин было запрещено в принципе; при Николае I им опять был открыт доступ в офицерский корпус, но, как правило, только после двенадцати лет службы по сравнению с двумя годами для дворян.

Гражданская служба, если не считать дипломатического корпуса, всегда была для дворян менее привлекательна, чем военная. Даже до освобождения дворянства от обязательной службы половина всех чиновников были простого происхождения. До царствования Екатерины Великой служба по гражданской части была открыта для всех, кроме крепостных, но в последней четверти XVIII и в первой четверти XIX в. социальная база, поставлявшая чиновников, постепенно уменьшалась. Начиная с 1827 г. служба в гражданских ведомствах, как правило, была доступна только для потомственных дворян, а также для сыновей личных дворян, офицеров и чиновников, православных служителей, коммерц-советников и купцов первой гильдии, обладателей ученых степеней, художников и канцелярских служащих. Но нужда в обученном персонале перевесила пристрастие государства к привилегированным сословиям, и законом 1827 г. образованию было позволено компенсировать недостаток низкого происхождения. За исключением евреев, любой, не имевший доступа на государственную службу по причине низкого происхождения, теперь получал это право, если у него было высшее, а в некоторых случаях — среднее образование.

Обладатели дипломов университетов или медицинских факультетов, а также окончившие с отличием гимназический курс обучения автоматически зачислялись на службу с присвоением надлежащего чина; все прочие начинали в качестве канцелярских служащих. С начала царствования Николая I канцелярские служащие были разделены согласно социальному происхождению. Потомственные дворяне имели право на повышение в низший чин Табели о рангах после значительно более короткого периода ученичества, чем выходцы из низших сословий, — два года при наличии начального и год при наличии среднего образования. Чиновники дворянского происхождения быстрее продвигались по служебной лестнице, чем простолюдины. Начиная с 1834 г. от представителей низших классов требовалось примерно вдвое дольше прослужить в девятом чине до продвижения в восьмой. Это была именно та ступенька, которая до 1845 г. давала право на звание потомственного дворянина. Однако преобладание дворян на высших и средних этажах чиновничьей иерархии в середине столетия объясняется не столько этими формальными преимуществами, сколько тем фактом, что, «если не считать низших ступеней губернской администрации, дворяне больше были ориентированы на государственную службу и начинали служить с более высоких ступеней, чем недворяне».

Эпоха Великих реформ покончила практически со всеми правовыми преимуществами, которые были у дворян при поступлении на военную и гражданскую службу и при продвижении от чина к чину. Производство в низший офицерский чин отныне основывалось только на результатах экзаменов. Гражданская служба осталась закрытой для мещанства и крестьян, но с 1861 г. на нее начали принимать евреев, имевших диплом об окончании университета или медицинского факультета. А с 1856 г. правила повышения в чинах стали едиными для всех чиновников, независимо от сословия. Единственные привилегии, сохраненные за потомственными дворянами, были следующие: (1) более быстрое производство из канцелярских служителей в низший чин гражданской службы для дворян, не имевших диплома университета или медицинского факультета либо аттестата об окончании гимназии с отличием; (2) автоматическое повышение при переходе с военной службы на гражданскую и в случае ухода в отставку, если выслуга лет в последнем чине перед уходом в отставку была не менее года; и (3) право на переход с гражданской службы на военную с сохранением чина.

Как на гражданской, так и на военной службе дворяне продолжали пользоваться формальными преимуществами образования и социальных связей, что облегчало доступ к ответственным должностям, особенно с начала 1880-х гг., когда самодержавие начало проводить откровенно продворянскую политику. (О взаимосвязи между образованием и службой речь будет идти в следующем разделе.) Любопытным образцом правительственной политики была попытка военного министра П. С. Ванновского содействовать распространению дуэлей между офицерами, чтобы укрепить образ корпуса как сферы дворянства. Позаимствовав закон (1874 г.) Германской империи, единственного западного государства, все еще позволявшего дуэли, Ванновский распорядился в 1894 г. считать дуэль обязательной, если по решению военного суда в ней было единственное спасение офицерской чести. Офицер, отказывающийся в такой ситуации от дуэли, был обязан в течение двух недель подать в отставку или претерпеть бесчестье увольнения из армии. Вслед за этим приказом количество зарегистрированных дуэлей увеличилось с одной в год в период 1876–1890 гг. до восемнадцати-девятнадцати в год в период 1894–1904 гг. Хотя военным юристам законность дуэлей представлялась сомнительной, Николай II энергично одобрил эту новацию, и с 1897 г. были разрешены дуэли между военными и штатскими. Такого рода меры вполне могли обескуражить недворян, подумывавших о военной карьере.

Защитники традиций предлагали целый ряд мер, способных вернуть высшее сословие к исполнению его исторического призвания. Примером крайней позиции могут служить Фадеев и Елишев, которые в 1870-х и 1890-х гг. соответственно настаивали на восстановлении обязательной службы для дворянства. Они утверждали, что только такая радикальная мера способна вырвать контроль над гражданской службой из рук разночинцев — людей, не имеющих корней ни в одном традиционном сословии. Такого рода люди якобы могут получить формальное образование, необходимое для выполнения служебных обязанностей, но им недоступны нравственная высота, самодисциплина, бескорыстная преданность благу государства, которые передаются исключительно по наследству и могут быть воспитаны только в лоне дворянской семьи. Даже среди сословников предложение Фадеева и Елишева широкой поддержки не получило. Более популярна была другая идея — не принуждать дворян к государственной службе, а защитить их на службе от конкуренции низших сословий. В 1890-х гг. Плансон агитировал в пользу восстановления ощутимых служебных привилегий для дворянства. «Московские ведомости» и «Гражданин» пошли еще дальше и призывали к установлению монополии дворянства на государственную службу, которой не было у первого сословия даже в безмятежном XVIII в.

По этому аспекту дворянского вопроса самодержавие и сословники не соглашались. Настоятельную потребность государственной власти в квалифицированных служащих больше не удавалось удовлетворить только за счет первого сословия. К концу XIX в. большинство взрослых дворян мужского пола выбирали карьеру, далекую от службы в государственном аппарате, и изменить эту тенденцию можно было только путем восстановления принудительной службы; но у этой идеи не было сильной поддержки ни в обществе, ни в правительстве. В правительстве Александра III споры шли преимущественно по вопросу, нужно ли сохранять или уменьшать далее еще сохранявшиеся дворянские привилегии по службе. К согласию прийти не удалось, и в первые годы нового царствования вопрос о пересмотре закона о государственной службе был доверен комиссии, которую до самой своей смерти возглавлял бывший секретарь Государственного совета Е. А. Перетц. Чтобы избежать дублирования, этот вопрос был исключен из круга проблем, рассматривавшихся Особым совещанием по делам дворянского сословия. Это не помешало ряду членов этого Совещания, включая Сипягина и Стишинского, открыто заявить об опасностях, подстерегающих общество в случае полного упразднения дворянских привилегий в гражданской службе. Компромиссный проект закона, переданного в 1901 г. Комиссией Перетца в Государственный совет, открывал низшие должности государственной службы для всех получивших среднее образование без различия сословия, но «для должностей высших и вообще влиятельных необходимы люди не только серьезно образованные, но и хорошо воспитанные», т. е. дворяне. Законопроект обсуждали в течение пяти лет, и только революционные потрясения убедили правительство в именном указе в октябре 1906 г. «предоставить всем российским подданным безразлично от их происхождения, за исключением инородцев, одинаковые в отношении государственной службы права, применительно к таковым правам лиц дворянского сословия, с упразднением всех особых преимуществ на занятие по определению от Правительства некоторых должностей в зависимости от сословного происхождения».

Окончательный триумф правового равенства над сословными привилегиями в гражданской службе завершил процесс, длящийся весь XIX в. и зашедший к концу XIX в. уже очень далеко. Мешать этому процессу государство явно не желало. С другой стороны, офицерский корпус оставался по преимуществу дворянским, и казалось, что доминирование это удастся сохранить. Здесь дворянство занимало более прочные позиции, чем на гражданской службе, и государство в большей степени было склонно оказать ему поддержку. Наилучшим инструментом для этого представлялись учебные заведения, готовившие молодежь к военной службе.

 

Образование

В первой половине XIX в. большинство новых офицеров были выпускниками предназначенных только для дворян кадетских корпусов, которые одновременно давали военную подготовку и общее среднее образование. Первый кадетский корпус был создан в 1731 г.; к 1825 г. их было уже пять — четыре в Санкт-Петербурге и его окрестностях и один в Москве. Кадетские корпуса привлекали дворян потому, что их выпускники получали первый обер-офицерский чин прямо при выпуске и направлении на службу, а сыновья дворян не должны были общаться со сверстниками из низших сословий, чего было не избежать при обучении в гимназиях. При Николае I в ответ на требования дворян о расширении сети этих учебных заведений, а также размещении их ближе к местам проживания большинства дворян и желание государства свести объем производства в офицеры из рядовых к абсолютно необходимому минимуму — в провинциях были открыты еще четырнадцать кадетских корпусов.

В середине 1860-х гг. все кадетские корпуса (за исключением Пажеского корпуса и Финляндского кадетского корпуса) решением военного министра Д. А. Милютина были преобразованы в открытые для выходцев из всех сословий военные гимназии с расширенным курсом обучения и гражданскими учителями. К концу царствования Александра II в стране было восемнадцать реформированных военных школ. Их выпускники, наравне с выпускниками гражданских средних школ, поступали для прохождения дополнительной двухлетней или трехлетней военной подготовки в специально созданные высшие военные училища, также открытые для всех сословий, и только после этого получали звание поручика (с 1884 г. — подпоручика), двенадцатого класса по Табели о рангах.

Генерал Ванновский, преемник Милютина на посту военного министра, восстановил в 1882 г. прежнее название кадетских корпусов военным учебным заведениям, уволил гражданских преподавателей и утвердил сословную исключительность этих школ, зафиксировав следующий порядок предпочтительности при приеме составлявших большинство казеннокоштных и своекоштных учащихся (в отличие от экстернов): (1) сыновья офицеров, будь то из потомственных или личных дворян; (2) сыновья потомственных дворян, имевших чин на гражданской службе; (3) сыновья потомственных дворян, не бывших ни в офицерском корпусе, ни на гражданской службе, а также сыновья войсковых священников и лекарей. Только Сибирский, Донской, Второй Оренбургский и Николаевский кадетские корпуса принимали на учебу выходцев из других социальных групп. С середины 1880-х гг. несколько высших военных учебных заведений стали брать на учебу только выпускников кадетских корпусов, т. е. практически только дворян. Созданный в 1894 г. в Петербурге морской кадетский корпус принимал в первую очередь сыновей морских офицеров, а во вторую — сыновей потомственных дворян, не служивших в морском офицерском корпусе.

Попытки Милютина демократизировать военные гимназии привели за период с 1870/71 по 1880/81 г. к росту общего числа учащихся на 80 %, сопровождавшемуся крайне незначительным снижением удельного веса сыновей дворян и чиновников в гимназиях и прогимназиях — с 89 до 83 %. Вследствие изменения политики в царствование Александра III численность учащихся кадетских корпусов до конца столетия оставалась на уровне 1881 г. Среди учащихся кадетских корпусов в 1881–1897 г. потомственные дворяне составляли 62–71 %, а в высших военных училищах — 54–55 %., [85]В 1880/81 г. в стране было 10 четырехлетних военных прогимназий, а спустя десять лет их осталось только две. Мэннинг (Manning. Crisis) ошибочно утверждает, что «потомственные дворяне все в большей степени пренебрегали этими возможностями» получить среднее и высшее военное образование, потому что утрачивали интерес к военной карьере (Р. 32).
Эти цифры объясняют сохранявшееся преобладание дворян среди высшего и среднего офицерства: в последние два десятилетия XIX в. стандартным условием успешной военной карьеры было шесть лет обучения в кадетском корпусе плюс два года в специализированной высшей военной школе. Те, кому суждено было закончить свои карьеры в младшем офицерском чине, напротив, были выпускниками двухлетних юнкерских училищ, созданных Милютиным для подготовки не имевших законченного среднего образования к экзаменам в офицерский корпус. В 1897 г. среди учащихся юнкерских училищ было только 27 % потомственных дворян.

Несмотря на введенные в 1882 г. ограничения в приеме и сохранявшееся в кадетских корпусах доминирование дворян, защитники привилегий были недовольны. Они жаловались на то, что в конкуренции за ограниченное количество мест в кадетских корпусах сыновья дворян все чаще проигрывают, потому что сыновьям купечества легче оплачивать довольно чувствительные расходы на обучение. Купечество, не обладающее наследственным дворянским характером, было, с точки зрения сословников, негодным материалом для воспитания хороших офицеров. Если вовремя не вмешаться, предостерегал в 1897 г. анонимный публицист, намекавший на дело Дрейфуса, в России это развитие даст те же результаты, с которыми уже столкнулись армии Франции и Австро-Венгрии. В них даже евреи, эта квинтэссенция купечества, дослужились до командных позиций, и дело дошло до «колоссального безобразия». Чтобы защитить Россию от подобной судьбы, лучше всего расширить для дворян возможности получения образования в кадетских корпусах. Защитники старого порядка видели в кадетских корпусах не только место для подготовки будущих офицеров, но и идеальные школы, в которых обращается особое внимание на такие традиционные ценности, как чувство чести, верности и готовности служить, воспитанники которых получают физическое и нравственное воспитание, включая и книжное обучение; такие заведения обеспечивают для молодых дворян соответствующую среду, где они могут жить и развиваться в общении с равными себе. Исходя из столь широкого представления о задачах кадетских корпусов, несколько дворянских собраний и совещание губернских предводителей дворянства 1896 г. призвали включить агрономию в учебный план этих заведений.

Фактически, в 1897 г. только 25 % дворянских мальчиков средних школ учились в кадетских корпусах, но было ли это результатом сознательного выбора, следствием нехватки мест или дороговизны обучения, сказать невозможно. В 1890-х гг. годовая плата за полный пансион в гимназии или в кадетском корпусе составляла от 400 до 500 рублей. В конце XIX в. в тридцати семи губерниях, в которых проводились дворянские выборы, три четверти дворянских земельных владений были слишком малы и не давали своим владельцам права прямого голоса; иными словами, они стоили меньше 15 000 рублей, можно, следовательно, предположить, что их годовой доход составлял менее 750 рублей. Легко представить, что дать образование даже одному сыну было серьезной нагрузкой для семейного бюджета этих помещиков.

Выход представлялся очевидным: расширить набор учащихся в кадетские корпуса и найти средства для оказания финансовой помощи дворянским семьям, не способным самостоятельно оплатить военное образование сыновей. Соответствующие предложения были сформулированы многими дворянскими собраниями и прошедшим в 1896 г. совещанием губернских предводителей дворянства и в 1898 г. получили поддержку Особого совещания по делам дворянского сословия. Витте выразил на словах полное одобрение доводам Особого совещания, заявив, что в силу более высокого физического и нравственного развития, а также благодаря семейным традициям служения государству из сыновей дворян, и прежде всего землевладельцев, выходят лучшие офицеры. Но при этом он выразил сомнение в том, что государственные расходы на содержание кадетских корпусов давали до тех пор должную отдачу. В предшествующий период 10 % каждого выпуска кадетских корпусов и высших военных училищ уклонялись от службы в армии ради другой карьеры, а более шестисот офицеров ежегодно переводились в резервные части; гражданская служба, где жалованье было выше, а жизнь легче, чем в армии, весьма привлекала выпускников кадетских корпусов и высших военных училищ. По логике Витте, простое увеличение числа мест для сыновей дворян в кадетских корпусах не поможет увеличить число дворян, идущих на военную службу. Министр финансов предложил либо ввести обязательный десятилетний срок службы в армии для выпускников военных училищ, либо запретить им переводиться в резервные части до получения определенного чина, одновременно отменив имевшиеся у них привилегии, которые облегчали переход в гражданские ведомства.

Военный министр А. Н. Куропаткин, которого Особое совещание пригласило принять участие в обсуждении проблем образования, возразил Витте, что после реализации существующих планов о повышении жалованья офицеров их уход в гражданские ведомства сократится, и добавил при этом, что из офицеров в любом случае получаются превосходные чиновники. Совещание одобрило предложение Куропаткина о создании двух новых кадетских корпусов, доведя их количество до двадцати трех, не считая Пажеского корпуса и кадетского корпуса Великого княжества Финляндского; оно также поддержало идею об учреждении 415 стипендий для обучения на казенный кошт сыновей потомственных дворян, не являвшихся офицерами. Витте согласился выделить по 450 рублей на каждого из 415 стипендиатов, что составило ежегодную сумму в 186 750 рублей. Если добавить это количество к уже существовавшим 585 казеннокоштным воспитанникам, которые обучались за счет предоставляемых различными дворянскими обществами и частными филантропами средств, получалось, что обучение каждого шестого кадета было оплачено не им. Рекомендации Совещания были целиком и полностью одобрены сначала Государственным советом, а 25 мая 1899 г. утверждены императором. Награждение стипендиями должно было производиться кадетскими корпусами и дворянскими обществами; государство должно было обеспечить суммы, равные любой новой стипендии, учреждаемой дворянскими обществами для использования в гражданских средних и высших школах. При награждении обеими стипендиями общества должны были отдавать предпочтение сыновьям дворян, которые служат или служили по земским или дворянским выборам, а также сыновьям земских начальников, и только потом предоставлять пособия «сыновьям недостаточных членов дворянского общества, проживающих в своих имениях и занимающихся сельским хозяйством».

Два новых кадетских корпуса были созданы в 1899 г. в Одессе и Варшаве, еще два в следующем году в Сумах Харьковской губернии и в Хабаровске, и еще одно в 1902 г. во Владикавказе. Но от увеличения числа студентов в кадетских корпусах на 20 % с 1897 по 1903 г. выиграли не дворяне, а выходцы из низших сословий, так как процент потомственных дворян среди воспитанников регулярно снижался — от 67 % в 1897 г. и до 62 % в 1903 г.

Тульский предводитель дворянства А. А. Арсеньев привлек внимание Особого совещания к положению обедневших дворян-землевладельцев, которые были не в состоянии дать своим детям не то что среднее, но даже начальное образование. До военной реформы 1874 г. сыновья таких дворян всегда могли достойно устроиться в жизни путем военной службы, поскольку рядовые из дворян имели право на внеочередное производство в офицеры. После военной реформы все кандидаты на офицерский чин, независимо от сословной принадлежности, должны были сдавать экзамен, предполагающий наличие хотя бы начального образования. В марте 1899 г. Арсеньев предложил создать за государственный счет начальные трехлетние школы для сыновей нуждающихся дворян; выпускников этих школ должны были автоматически принимать на учебу в одиннадцать уже существовавших двухлетних юнкерских училищ для подготовки к экзамену на офицерский чин. Куропаткин был не в восторге ни от вероятного уровня обучения в предлагаемых школах, ни от реального качества преподавания в юнкерских училищах. Совещание одобрило его предложение заменить предлагавшиеся Арсеньевым начальные школы и юнкерские училища новыми пятилетними сельскими школами-пансионами, учебные программы которых дублировали бы предметы, изучавшиеся в первых пяти классах семилетних кадетских корпусов. Правительство обязалось выделить до 150 тыс. рублей на строительство каждой из школ, а также оплачивать 50–75 % ее ежегодных расходов, с тем чтобы остальные деньги предоставляло дворянское общество, выступившее с инициативой об учреждении школы и отбирающее для нее учеников. Это предложение прошло Государственный совет и было 2 апреля 1903 г. утверждено Николаем II, однако план создания так называемых кадетских школ остался нереализованным по причине отсутствия интереса к нему со стороны губернских дворянских обществ.

В представлениях традиционалистов кадетские корпуса существовали как идеал учебных заведений для сыновей дворян, в действительности же только 25 % (5900) всех сыновей потомственных дворян, посещавших среднюю школу на 1 января 1897 г., стали учащимися военных училищ; 56 % (13 200) обучались в мужских гимназиях и прогимназиях, а 19 % (4600) — в реальных училищах. Российские гимназии, средние учебные заведения с академическим уклоном, учебные программы которых включали изучение греческого и латыни, были созданы еще в середине XVIII в., но оказались в центре системы образования только с первой четверти XIX в. К этому времени гимназии уже существовали почти в каждой губернской столице, их целью была подготовка студентов для расширенной в то время системы университетского образования. В царствование Николая I гимназии и университеты предназначались прежде всего для сыновей потомственных и личных дворян, а также чиновников. В 1860-х гг. были созданы еще два вида средних учебных заведений. Прогимназии, предлагающие объем образования аналогичный тому, что давали первые четыре года семилетних гимназий, и находящиеся преимущественно в уездных, а не в губернских городах, готовили выпускников к немедленному поступлению на службу по гражданской части. Реальные училища представляли собой, подобно гимназиям, семилетние учебные заведения, только в них вместо греческого и латыни изучали современные иностранные языки, а упор делался на изучение естественных наук, математики, инженерного дела, бухгалтерии и прочих практически полезных дисциплин. Выпускников реальных училищ готовили к тому, чтобы они могли сразу войти в мир торговли и промышленности либо (что случалось нечасто) продолжать образование в технических институтах.

В начале 1860-х гг. при наборе учащихся во все три типа школ и в университеты перестали как-либо учитывать социальное происхождение, что привело к уменьшению количества студентов из дворянских и чиновничьих семей (см. табл. 21). В царствование Александра III правительство ограничило доступ к среднему и высшему образованию для выходцев из низших сословий, что остановило падение процента сыновей дворян и чиновников среди студентов университетов и реальных училищ и несколько повысило значение этого показателя для гимназий и прогимназий. При Николае II политика приема в учебные заведения в очередной раз стала менее пристрастной к сословному происхождению. В начале 1897 г. одни только потомственные дворяне составляли 20 % учащихся мужских гимназий и прогимназий и 15 % — реальных училищ. Если допустить, что соотношение между численностью сыновей потомственных дворян, с одной стороны, и численностью сыновей личных дворян и чиновников — с другой, оставалось стабильным, то в 1853 г. каждый третий гимназист был потомственным дворянином, а в 1904 г. только каждый шестой. В университетах потомственные дворяне составляли 23 % от числа студентов в 1880 г. и ровно столько же в 1897 г.

Таблица 21.

Процент выходцев из семей потомственных и личных дворян и чиновников по отношению к общему числу учащихся {364}

(Год …… Мужские гимназии и прогимназии / Реальные училища / Университеты)

1853 …… 80 / — / 65 (1855)

1865 …… 70 / — / 67 (1864)

1870–1871 …… 60–65 / 55–60 / —

1875 …… 52 / 50 / 46

1880–1881 …… 48 / 41 / 47

1890–1891 …… 56 / 40 / —

1894 …… 56 / 37 / 46 (1895)

1897–1898 …… 52 / 36 / 52(1900)

1904 …… 44 / 31 / —

Примечание: Прочерки означают, что мне не удалось найти соответствующих данных.

Любопытно не то, что после уравнивающих реформ 1860-х гг. процент дворян в гражданских средних и высших учебных заведениях снизился, а то, что его падение было не слишком резким. Этот факт особенно примечателен в свете того, что в царствования Александра II и Николая II система среднего и высшего образования сильно расширилась — между 1855 и 1904 гг. численность учащихся мужских гимназий и прогимназий выросла на 405 %, а университетов — на 488 %., [89]Только в 1881–1894 гг. процесс увеличения численности студентов университетов слегка замедлился, тогда как число учащихся мужских гимназий и прогимназий снизилось.
Относительно небольшое уменьшение процента дворян среди учащейся молодежи объясняется не только тем, что для них система среднего и высшего образования осталась более доступной, чем для низших сословий, но и повышением среди них спроса на образование. Между 1880 и 1897 гг. абсолютное число обучавшихся в университетах потомственных дворян выросло на 90 %, т. е. в два с лишним раза больше, чем увеличение численности этого сословия за тот же период. О возраставшем интересе дворянства к высшему образованию свидетельствует и тот факт, что, по данным переписи 1897 г., 19,4 % всех дворян и чиновников мужского пола в возрасте от 20 до 59 лет (т. е. все родившиеся после 1837 г., а значит, закончившие среднее образование после воцарения Александра II) сообщили о получении того или иного невоенного образования уже после окончания средней школы, а среди тех, кому было 60 лет и более, таких было только 11,7 %. Этот растущий спрос на расширение формального образования отражал перемены в природе российского общества в целом и первого сословия в частности. По наблюдениям современника, в пореформенной России «принадлежность к тому или другому сословию имела гораздо меньшее значение с точки зрения легальной, чем обладание той или другой степенью образования». Даже на государственной службе образование стало столь же значимым фактором, как и принадлежность к первому сословию, и дворянству удалось сохранить свои позиции в высших бюрократических слоях в том числе и за счет существенного повышения образовательного уровня. А для того чтобы сделать карьеру в деловой жизни или в свободных профессиях, т. е. в тех сферах, куда с нарастающей энергией устремились дворяне после Великих реформ, нужно было куда более основательное образование, чем требовалось для успеха на государственной службе и в управлении поместьем в традиционном понимании дворянства. Так что в том факте, что на каждого дворянского сына, учившегося в 1897 г. в кадетском корпусе, приходилось трое таких, кто получал образование в невоенных средних учебных заведениях, следует видеть не только нехватку мест в кадетских корпусах, столь любимых традиционалистами, но также сознательный выбор многих юных дворян или их родителей в пользу более широкого образования, открывавшего путь к обучению в университете и карьере в свободных профессиях.

Большинство защитников привилегий относились к гимназиям с напряженной подозрительностью. Гимназии, открывающие двери для сыновей честолюбивых купцов, чиновников и прочего низкого люда, являлись мощным инструментом социального уравнительства. Эти учебные заведения, в которых преподавали и обучались люди без роду и племени, могли нанести неизмеримый ущерб податливым, в силу незрелости, умам и душам дворянской молодежи. Поэтому сословники не ограничивались требованиями о расширении сети кадетских корпусов, но призывали и к перестройке самих гимназий.

Пытаясь преодолеть предрассудки дворянства относительно обучения их сыновей в школах совместно с сыновьями купцов, попов и чиновников недворянского происхождения, правительство с самого начала XIX в. разрешило дворянским обществам создавать пансионы-приюты или интернаты исключительно для тех дворянских детей, у родителей которых не было средств для проживания в губернских городах, где находились гимназии. К середине XIX в. такие интернаты были созданы при 47 из 70 гимназий. Гимназисты, жившие в интернате, носили особую форму и в классных комнатах сидели отдельно от остальных. В либеральной атмосфере 1860-х гг. пансионы были упразднены. Хотя два традиционалистски ориентированных министра образования, Д. А. Толстой и И. Д. Делянов, в 1870-е и 1880-е гг. поощряли их восстановление, к началу царствования Николая II только в семи губерниях по инициативе дворянских обществ были вновь созданы пансионы. Идея организации пансионов для дворянской молодежи чрезвычайно привлекала публицистов, выступавших за поддержание привилегий. Елишев доказывал, что, если во всех губерниях, где существуют дворянские общества, на деньги правительства и под его присмотром будут созданы пансионы, это послужит двум главным целям. Во-первых, тем самым будет обеспечено нравственное руководство для молодых людей, вынужденных жить вне дома, т. е. для тех молодых, дворян, которые в настоящее время вынужденно делят кров с сыновьями бывших поваров и ливрейных слуг своих отцов и которые без должного надзора со стороны взрослых скатываются к таким грехам, как чтение Чернышевского, Писарева и Ткачева. Во-вторых, пансионы полезны для противодействия пагубному влиянию самих гимназий, которые, открыв свои двери для сыновей безродных и честолюбивых разночинцев, оказывают «развращающее влияние на детей-дворян».

По крайней мере, семь дворянских обществ в 1897 г. поддержали идею расширения системы пансионов для дворян, и Особое совещание увидело в них возможность обеспечить обучающимся в гимназиях молодым дворянам такую же домашнюю по духу атмосферу, что и в кадетских корпусах. Совещание рекомендовало создать пансионы во всех губерниях, в которых проводились дворянские выборы, оправдывая государственное финансирование их тем, что студенты, которым жизнь в пансионах поможет получить образование, — это будущие государственные служащие. Витте к проекту проявил благосклонность и предложил каждому губернскому обществу до 100 тыс. рублей государственной помощи на учреждение пансиона и покрытие половины ежегодных расходов, с тем чтобы остальные расходы взяли на себя сами дворянские общества. Государственный совет оказался еще более щедрым, и в соответствии с законом от 25 мая 1899 г. правительство целиком оплатило расходы на строительство пансионов и половину их текущих расходов, что составило 2 млн. рублей в 1900 г. и по 1 млн. в 1901 и 1902 гг. За работой пансионов присматривали министерство народного просвещения и дворянские общества соответствующих губерний; каждый пансион обслуживал дворянских сыновей, обучающихся в любом из средних учебных заведений своего губернского города. При распределении мест в полных пансионах (стол и кров) преимущество отдавалось сыновьям местных дворян, служивших по дворянским или земским выборам, а также земских начальников.

Хотя пансионы для дворянских детей были крайне важны тем, что изолировали их от детей буржуазии (которых среди гимназистов было большинство), но была нужда и в других мерах, чтобы удовлетворить недовольство сословников административным и педагогическим персоналом гимназий и содержанием преподаваемых в них предметов. Плансон, в частности, обвинял преподавателей, инспекторов и директоров гимназий и реальных училищ (в большинстве своем людей низкого происхождения) в дискриминации своих воспитанников благородного происхождения и в благоволении сыновьям простых родителей за взятки и подношения. Плансон предложил предоставить дворянским обществам и губернским предводителям дворянства право надзирать за средними учебными заведениями, чтобы обеспечить справедливое отношение к учащимся из первого сословия. Хотя совещания предводителей дворянства в 1896 г. и, как минимум, пяти губернских обществ в 1897 г. заняли ту же позицию и рекомендовали те же меры, Особое совещание не поставило на обсуждение ни обвинений в дискриминации, ни вопроса об увеличении полномочий дворян для надзора за системой гражданского среднего образования. Оно, однако, отозвалось на часто звучавшую критику классической программы в гимназиях, которую один из сословников осудил следующим образом: «Это не русская здравая и честная мысль, идущая в глубь вещей, а римская формальная и бездушная логика, на которой покоится весь плутократический и конституционный строй Западной Европы». Взгляды Особого совещания на программу, как и призыв к созданию большего количества реальных училищ, были поддержаны Государственным советом, но результатов это не принесло.

Если сегрегация дворян от низшего сословия в средних учебных заведениях была желательной целью, то эксклюзивные школы для дворян казались еще более эффективным инструментом, чем пансионы. Хотя идею гимназий только для дворян в прошлом уже предлагали, и в 1897 г. реализации ее просили пять губернских дворянских собраний, но Особое совещание ее проигнорировало. Управляющий делами Комитета министров А. Н. Куломзин и А. А. Арсеньев выступали за создание новых учебных заведений по образцу Императорского Александровского лицея и Императорского училища правоведения — девятилетних учебных заведений, дававших среднее и отчасти высшее образование и принимавших только дворян. Но остальные члены Совещания чувствовали, что такого рода училища не смогут дать образования, сравнимого с университетским.

К концу XIX в. система образования в России давно уже утратила свою некогда основную функцию — готовить дворян к государственной службе. Даже самодержавие к этому времени признало, что образованность населения полезна с точки зрения военной силы и экономического роста. И если низшие сословия открывали для себя пользу образования в обществе, в котором завоевание новых ролей освобождало от наследственных, детерминирующих их социальное положение, то для дворянства образование создавало возможность профессиональных занятий за пределами государственной службы, для которых сословные различия были неважны. Вот этого изменившегося отношения к образованию не желали видеть сословники, продолжая настаивать на различных реформах и обновлениях, но их предложения почти не находили поддержки ни в государственном руководстве, ни среди рядовых членов дворянства. Как правительственная позиция, так и визионерская природа претензий традиционалистов к целям образования ясно изложены в следующем отрывке из записки от 6 марта 1899 г., написанной в ответ на обращенные к Особому совещанию требования о выделении казенных средств на создание пансионов для учащихся дворянок. Автором записки был граф Н. А. Протасов-Бахметьев, куратор Александровского лицея и главноуправляющий Собственной Его Императорского Величества канцелярией по учреждениям Императрицы Марии (главным образом женским учебным учреждениям): «…Да вряд ли педагогично и полезно было бы возлагать на школу поддержание сословной обособленности, когда последняя так слабо поставлена в самой жизни. Мы видим, что, с одной стороны, ряды нашего потомственного дворянства постоянно пополняются притоком новых сил из служилого сословия; с другой же стороны, — потомственное дворянство путем браков постоянно смешивается то с купечеством, то с чиновничеством.

Нам также думается, что и „своя усадьба, свой родной семейный очаг“ уже не представляет теперь такого неотъемлемого коэффициента дворянской семьи, как то было прежде. Ведь ныне, с отдалением от земли прикрепленного к ней труда, прежнее поместье — недвижимая родовая собственность — превратилась в капитал, который, по экономическому закону, обладает способностью весьма быстрого передвижения от одного владельца к другому. А потому нам кажется, что вряд ли следует дворянок готовить по преимуществу к усадьбе, которых у большинства дворян уже не существует».

Мир, который защитники привилегий стремились сохранить, постепенно исчезал с добровольной помощью большей части дворянства, и исчезал быстрее, чем традиционалисты были готовы это признать.