Действующие лица
Месье Анри Крап.
Мадам Анри Крап.
Виктор Крап, их сын.
Мадам Мек, приятельница Крапов.
Доктор Андре Пьюк.
Мадам Андре Пьюк, сестра мадам Крап.
Мадемуазель Ольга Скунк, невеста Виктора.
Стекольщик.
Мишель, его сын.
Зритель.
Чу-Чи, Китаец-палач.
Мадам Карл, домохозяйка Виктора.
Жак, камердинер Крапов.
Мари, горничная Крапов, невеста Жака.
Тома, шофер мадам Мек.
Жозеф, подручный.
Суфлер.
Место действия: Париж. Время действия: три зимних дня, один за другим
В первом и во втором актах пьесы в двух размещенных рядом и четко очерченных пространствах одновременно происходят два действия – основное и побочное, последнее практически без текста, если не считать двух коротких фраз; что касается мимики, то она сводится к статическим позам или неопределенным движениям одного персонажа. Так что речь здесь, скорее, может идти не о действии, а о месте действия, чаще всего пустом. Текст относится только к основному действию; побочное действие оставляется на усмотрение актера, однако не должно выходить за рамки, обозначенные ниже.
Сценография основного и побочного действий
В двух первых актах на сцене рядом расположены два ничем не разделенных пространства: комната Виктора и как бы включенная в нее гостиная Крапов. Первое пространство переходит во второе незаметно, как грязь – в чистоту, пошлость – в благопристойность, простор – в тесноту. Задник стены и пол – едины по всей сцене, но по мере продвижения от Виктора к его семье интерьер словно одомашнивается и делается приятным глазу. Так широкая морская гладь становится тихим портовым заливом. Речь, таким образом, здесь идет о дуалистическом пространстве, которое в сценическом плане выражается не столько чисто зрительными проявлениями перехода, сколько тем, что комната Виктора занимает примерно три четверти сцены, а также разительным контрастом между двумя помещениями: у Виктора – складная кровать и ничего более; в гостиной Крапов – элегантный круглый стол, четыре старинных стула, кресло, торшер и бра на стене.
Дневной свет проникает в оба помещения через одно и то же окно в центре задней стены. Электрическое освещение в обоих случаях разное: у Виктора (в 2-м и 3-м актах) – лампочка, которую ему приносит Стекольщик; у Крапов (в 1-м и 2-м актах) – торшер, а в конце первого акта – бра, которое продолжает гореть после того, как гаснет торшер.
Двери в каждом помещении свои.
В обоих актах комната Виктора обращена к зрителю разными сторонами, поэтому в первом действии она находится слева от гостиной Крапов, а во втором – справа, таким образом основное действие все время происходит в правой части сцены. Этим же объясняется и отсутствие побочного действия в третьем акте пьесы, поскольку в результате поворота сцены сторона Крапов исчезает в бездне.
Основное и побочное действия никогда не пересекаются и одно другое практически не поясняют. Движения действующих лиц навстречу друг к другу ограничиваются неким невидимым барьером, что, впрочем, не мешает им порой чуть ли не касаться друг друга. Побочное действие в двух первых актах требует максимальной сдержанности. Большую часть времени оно представляет собой пустое пространство с практически неподвижным персонажем. Отдельные необходимые движения, в частности появление мадам Карл и уход Виктора в первом акте, появление и уход Виктора во втором, а также две фразы (мадам Карл в первом акте и Жака во втором), должны происходить на фоне некоторого замешательства и замедления разговора и передвижения персонажей основного действия.
В первом акте побочное действие происходит в комнате Виктора, во втором – в гостиной Крапов.
Побочное действие. Акт I
Виктор неподвижно лежит на кровати. Зрителю он может быть виден не сразу. Он начинает двигаться, садится на кровати, встает, в носках ходит взад-вперед, от двери к рампе, от окна – к невидимой границе с основным действием, ходит медленно и неуверенно, часто останавливаясь, подходит к окну, смотрит в него, потом в зрительный зал. Возвращается к кровати, садится на нее, потом снова ложится, замирает на некоторое время, потом опять встает и начинает ходить и т. д. Но большую часть времени он неподвижен или делает какие-то движения, оставаясь на одном месте. Несмотря на неуверенность, он движется в четко продуманном темпе и по заданной схеме, поэтому по мере развития действия зритель может не глядя угадать место, в котором Виктор находится.
В определенный момент, рассчитанный так, чтобы у мадам Крап было достаточно времени добраться до жилья Виктора, входит мадам Карл и говорит: «Там пришла ваша мать». Виктор молча садится на кровати, встает, ищет ботинки, не находит их, выходит в одних носках. В пустой комнате становится темнее и темнее. Минут через пять он возвращается и снова начинает ходить из угла в угол. Пока длится сцена между месье Крапом и Жаком, Виктор должен лежать неподвижно.
Побочное действие. Акт II
Сцена долго остается пустой. Появляется Жак, ходит из угла в угол, выходит. По тому, как он нежно касается пальцами спинки кресла, понимаешь, что он думает о хозяине. Сцена снова пуста. Жак входит снова, зажигает торшер, ходит по комнате, выходит. В определенный момент, также рассчитанный, чтобы у Виктора было время добраться к родителям, Жак вводит его в комнату, а сам уходит. Виктор садится в кресло отца под торшером. Сидит долго и неподвижно. Снова появляется Жак и говорит: «Вас ждут, месье». Виктор встает и выходит из гостиной. Сцена до конца действия остается пустой.
Действие первое
Месье Крап, мадам Крап, доктор Пьюк, мадам Пьюк, мадемуазель Скунк, Жак, Мари.
Мадемуазель Скунк. Что я могу вам сказать? Я даже не знаю, зачем меня сюда позвали.
Мадам Крап. Ты пойдешь с нами. Сегодня всем надо хорошенько напиться.
Доктор Пьюк. Обожаю коллективные попойки.
Месье Крап. А как же твои боли в низу живота?
Мадам Крап. Мне будет с кем проконсультироваться. Вы не против, доктор?
Доктор Пьюк. Только после того, как подадут сыр, уважаемая.
Мадам Крап. А вам бы все шутки шутить!
Мадам Пьюк (мадам Крап). Можешь быть довольна своей выходкой.
Общее молчание.
Доктор Пьюк. Вы идете с нами, мадемуазель?
Мадемуазель Скунк. Я в общем-то свободна.
Мадам Крап. Вот и отлично. Встречаемся через час в «Терминюсе».
Все встают, за исключением месье Крапа и мадемуазель Скунк.
Доктор Пьюк (мадам Крап). До скорой встречи. Мне есть что вам порассказать.
Месье Крап. Прошу простить, что не встаю. Я не очень…
Мадам Крап. Я вас провожу. Ты остаешься, Ольга?
Мадемуазель Скунк. Я подожду тебя здесь. Мне что-то не хочется переодеваться.
Доктор Пьюк. Значит, договорились?
Мадам Крап. Ну конечно.
Мадам Крап, мадам Пьюк и доктор Пьюк выходят. Довольно долгое молчание.
Месье Крап. Расстегни жакет.
Мадемуазель Скунк. Мне холодно.
Месье Крап. Это не важно. Приподними юбку. Еще. Вот так. Сиди и не двигайся. Дыши глубоко.
Мадемуазель Скунк подносит руки к вискам, сгибается пополам и начинает плакать. Ее сотрясают рыдания.
О Боже!
Истерика продолжается.
Прекрати сейчас же!
Мадемуазель Скунк рыдает все сильнее и сильнее.
Ну вот, распустила нюни! (Повышает голос.) До чего же ты безобразна, Ольга, от тебя просто тошнит. Мы все народ конченый.
Мадемуазель Скунк постепенно успокаивается, поднимает голову, кладет ногу на ногу, поправляет юбку и т. д.
А теперь ты – просто прелесть! И кто только тебя научил распускать… (не хочет повторяться) реветь как… (не может подыскать слово) ну, в общем, так реалистично? Ты забыла, где находишься?
Мадемуазель Скунк. Ты прекрасно знаешь.
Месье Крап. Что?
Мадемуазель Скунк. Кто меня научил.
Месье Крап. Это совершенно не важно. Ты думаешь, мне иногда не хочется волком выть? Но только если я… (Замолкает, сраженный ужасным подозрением.) Надеюсь, перед ним-то ты не позволяла себе такого?
Мадемуазель Скунк. Нет, конечно.
Месье Крап. Можешь поклясться?
Мадемуазель Скунк. Да.
Месье Крап. Значит, еще не все потеряно.
Мадемуазель Скунк. Хотя, может, и следовало бы.
Месье Крап. Что?
Мадемуазель Скунк. Поплакать перед ним когда-нибудь.
Молчат.
Месье Крап. Это ничего бы не дало.
Мадемуазель Скунк. Кто знает…
Молчат.
Месье Крап. Мне уже недолго осталось.
Мадемуазель Скунк. Не говори так.
Месье Крап. Я очень много хотел бы сказать. (Пауза.) Напоследок. (Пауза.) Тому, кто меня не ненавидит. (Пауза.) Хотя ты меня, наверное, ненавидишь.
Мадемуазель Скунк. Ты же знаешь, что нет.
Месье Крап. Почему?
Мадемуазель Скунк. Я не знаю.
Месье Крап. Я хочу тебе рассказать о том, что сам недавно узнал. (Пауза.) Согласна?
Мадемуазель Скунк. Господи, я же такая глупая.
Месье Крап. И что из того?
Мадемуазель Скунк. Я ничего не пойму.
Месье Крап. Это все равно понять невозможно.
Мадемуазель Скунк. Вот как?
Месье Крап. Ты будешь когда-нибудь вспоминать наш разговор?
Мадемуазель Скунк. Ну конечно, папа.
Месье Крап. Папа?
Мадемуазель Скунк. Что? (Пауза.) Я тебя назвала папой?
Месье Крап. Мне так показалось.
Мадемуазель Скунк (смущенно). О Боже! (У нее опять начинают дрожать губы.)
Месье Крап. Не смей!
Мадемуазель Скунк берет себя в руки.
Поплачешь, когда останешься одна.
Мадемуазель Скунк. Хорошо.
Молчат.
Месье Крап. Слушай внимательно. Мне надо собраться с мыслями. Пока что у меня в голове полный сумбур. (Пауза.) Итак, я начинаю.
Мадемуазель Скунк. Тольконеслишком быстро.
Месье Крап (нравоучительно). Главная ошибка состоит в том, что всем хочется жить. Вот в чем беда. В жизни, которая нам дана, нет никакого смысла. Полный абсурд!
Мадемуазель Скунк. Да.
Молчат.
Месье Крап. Ты согласна? Я продолжаю. Жизнь – это элементарный вопрос возможностей. Ты или можешь много, но не знаешь, с чего начать, или ничего не можешь, а значит, и заводиться не стоит. Так нет, все равно крутишься, суетишься, потому что страшит безделье. Иногда даже кажется, что чего-то удалось добиться. А потом вдруг видишь, что все сделанное гроша ломаного не стоит. И опять начинаешь вертеться, не думая о своих возможностях. Так, может, надо просто смириться с тем, что жизнь – страдание? Говорят, что в жажде перемен проявляется божественная природа человека, что в этом и есть смысл жизни, – но нет, человеком движет только страх ничего не делать. Жизнь бессмысленна. Я, наверное, непонятно говорю.
Мадемуазель Скунк. Для меня это чересчур сложно.
Месье Крап. А этот идиот доктор, с его абортами и эфтаназией! Ты его слышала?
Мадемуазель Скунк. Я не обратила внимания.
Месье Крап. Коновал, каких свет не видывал.
Мадемуазель Скунк. Я не понимаю твоих рассуждений о жизни и смысле жизни. И Виктора абсолютно не понимаю. Я просто живу, и все. Почему в этом должен быть какой-то смысл?
Месье Крап. О Боже! Она, оказывается, умеет думать!
Мадемуазель Скунк смущена.
Кто тебе говорит, что он должен быть? Чем его меньше, тем лучше. Увы, смысл в жизни есть всегда – он в страдании.
Мадемуазель Скунк. Ты не можешь попросту сказать, чего тебе надо?
Месье Крап. Чего бы я хотел?
Мадемуазель Скунк. Ну, пусть будет так.
Месье Крап. Порадоваться немного напоследок.
Мадемуазель Скунк. Чему?
Месье Крап. Тому, что родился на свет, что еще не умер. (Молчит.) Я должен скорее закончить, потому что она вот-вот сюда нагрянет.
Мадемуазель Скунк. Кто, смерть?
Месье Крап. Жена! Это чудовище…
Мадемуазель Скунк. Но…
Месье Крап. Минутку. Итак, допустим, человек понимает, что жизнь бессмысленна, как я доказал, но на крайнее средство решиться не может, считая его грехом, или из трусости, или просто потому, что давно на все махнул рукой. И что же в таком случае остается человеку, дабы не впасть в безумие, которого его приучили бояться хуже смерти? (Пауза.) Притворяться, что жизнь продолжается, и не мешать жить другим. (Поднимает руку.) Минутку. Вот этот ответ, или эта уловка, если хочешь, и помогают мне жить в последнее время. Наверное, существует и иное решение, но я уже слишком стар, чтобы учиться у… нет, не будем называть имен. Короче, вот я не задаю себе вопросов, ибо не смогу на них ответить. Ты улыбаешься, но это ничего не значит. Ты должна чаще улыбаться. За исключением тех случаев, когда тебе этого хочется. Как я, например. (Растягивает губы в широкой неестественной улыбке. Мадемуазель Скунк пятится назад. Перестает улыбаться.)
Мадемуазель Скунк. До чего же ты ужасен!
Месье Крап. Да. И вот еще что…
Мадемуазель Скунк. Нет, нет, с меня достаточно!
Месье Крап. Я только хочу, чтобы ты согласилась.
Мадемуазель Скунк. Согласилась? На что?
Месье Крап. Выполнить одну мою маленькую просьбу.
Мадемуазель Скунк. Нет, я не могу.
Месье Крап. Пообещай мне. Я умираю. (Молчит.) Ты должна притвориться, будто живешь ради моего сына.
Мадемуазель Скунк. Хорошо, хорошо, все, что ты хочешь.
Месье Крап. Ты ничего не поняла.
Мадемуазель Скунк. Обещаю, обещаю.
Молчат.
Месье Крап. Ты не хочешь меня поцеловать?
Мадемуазель Скунк принимается плакать.
Это не важно. Ты права. Только не плачь. Подожди —
Входит мадам Крап.
подожди, когда останешься одна.
Мадам Крап. Ты готова, Ольга?
Мадемуазель Скунк. Да, да, сейчас. (Встает.)
Мадам Крап. Ты куда?
Мадемуазель Скунк. Приведу себя в порядок. (Выходит.)
Месье Крап. Она поняла.
Мадам Крап. Поторопись, Виктор.
Месье Крап. Виктор? Но я не Виктор.
Мадам Крап. Поторопись, ты еще даже не побрился.
Месье Крап. Я никуда не пойду.
Мадам Крап (взяв его за руку). Да шевелись же, вставай!
Месье Крап. Отстань, или я тебя убью, Виолетта.
Мадам Крап. Убьешь? Ты? Убьешь? Меня? (Хохочет.)
Месье Крап (вынимая из кармана бритву). Помоги мне подняться.
Мадам Крап отступает назад.
Я бы предпочел (пытается встать), чтобы тебя прикончил твой рак. Ну что же, очень жаль. (Наполовину приподнимается в кресле.)
Мадам Крап (пятясь к двери). Ты с ума сошел!
Месье Крап (привстав в кресле). Мне бы только встать, и все пойдет как по маслу.
Мадам Крап (понимая, что он не может подняться). Ах ты, старая дохлятина! (Подходит к нему.) Подумать только, я даже испугалась немного.
Месье Крап (падая в кресло). Да, сидя жену убивать не с руки.
Мадам Крап. Негодяй!
Месье Крап. И я тоже?
Мадам Крап. Дерьмо!
Месье Крап. Что ж, подождешь немного, я, пожалуй, прирежу тебя ночью, во сне.
Мадам Крап (в ужасе от открывающейся перспективы или, скорее, от того, что ей предстоит столь неспокойный вечер в доме, полном гостей). Анри, не надо так! Приди в себя! Вспомни, сколько мы пережили вместе. Вспомни о нашем горе! Будем друзьями.
Месье Крап (слабым голосом). Присядь ненадолго.
Мадам Крап садится.
Ты видела Виктора.
Мадам Крап. Клянусь, нет. Мне просто надо было пройтись. Нервы что-то совсем расшатались. Но я же тебе говорила.
Месье Крап. Что он тебе сказал?
Входит мадемуазель Скунк.
Мадам Крап. Подожди меня там, Ольга. Я сейчас иду.
Мадемуазель Скунк выходит.
Месье Крап. Я не стану требовать от тебя ни признаний во лжи, ни извинений. Давай сделаем вид, будто ты сказала правду. Мне хотелось бы знать, что он тебе ответил.
Мадам Крап (с трудом). Он сказал, что больше не хочет меня видеть.
Месье Крап. А ты как держалась?
Мадам Крап. Что значит как? Я не понимаю.
Месье Крап. Ты изображала беспокойство.
Мадам Крап. Я и вправду за него беспокоюсь.
Месье Крап. Потом ты ему угрожала. Потом умоляла.
Она молчит.
В пятисотый раз.
Она молчит.
Ты умоляла, кричала, плакала. (Молчание. Грозно.) Отвечай!
Мадам Крап. Ну да, Анри, ты же знаешь.
Месье Крап (успокоившись). Отлично.
Мадам Крап встает.
Подожди.
Мадам Крап снова садится.
Ты ему пригрозила, что перестанешь давать деньги?
Мадам Крап. Да, я сказала, что так продолжаться не может.
Месье Крап. Это что-то новое.
Мадам Крап. Я и прежде ему на это намекала.
Месье Крап. Но вот так в угол пока не загоняла?
Мадам Крап. Нет.
Месье Крап. Ты сегодня должна была отнести ему деньги?
Мадам Крап. Да.
Месье Крап. Тогда зачем было приглашать Жанну?
Мадам Крап. Она хотела пойти со мной.
Месье Крап. А потом и Маргарита явилась?
Мадам Крап. Да.
Месье Крап. Ты видела Жанну перед уходом?
Мадам Крап. Да.
Месье Крап. И ничего ей не сказала?
Мадам Крап. Нет. Она была просто в ярости.
Месье Крап. Ты ему их дала?
Мадам Крап. Что?
Месье Крап. Ты дала ему деньги?
Мадам Крап. Нет.
Месье Крап. Что он сказал?
Мадам Крап. Что это не имеет значения.
Месье Крап. И что он больше не хочет тебя видеть?
Мадам Крап. Да.
Месье Крап. Хорошо, хорошо (Потирает руки.) И это все?
Мадам Крап. Не надо так распускаться.
Месье Крап. Да нет, нет, наоборот… (Удрученно замолкает.) И что ты собираешься теперь делать?
Мадам Крап. Что я собираюсь делать?
Месье Крап. Ты туда больше не пойдешь?
Мадам Крап. Не знаю.
Месье Крап. У тебя же не осталось ни одного козыря. (Пауза.) Если, конечно, ты не придумаешь еще чего-нибудь.
Мадам Крап. Мы что-нибудь придумаем вместе. Так больше продолжаться не может.
Месье Крап. Браво!
Мадам Крап. Ты согласен?
Месье Крап. Ну конечно, мы что-нибудь придумаем.
Мадам Крап поднимается.
Чтобы все продолжалось по-прежнему.
Мадам Крап. Что ты сказал?
Месье Крап. Еще один вопрос, и я закончу.
Мадам Крап (снова садясь). Я опаздываю.
Месье Крап. Они могут и подождать. (Молчание.) Сколько раз ты пыталась от него избавиться?
Мадам Крап. От чего избавиться?
Месье Крап. От Виктора. Другие меня не интересуют.
Мадам Крап (тихо). Трижды.
Месье Крап. И это ничего не дало?
Мадам Крап. Только приступы дурноты.
Месье Крап. И тогда ты сказала… слушай, какие милые слова ты тогда произнесла?
Мадам Крап. Милые слова?
Месье Крап. Ну да, вспомни – раз уж он есть…
Мадам Крап. Оставим его, раз уж он есть?
Месье Крап. Точно! Точно! Оставим его, раз уж он есть! (Пауза.) Мы плыли по воде. У твоего лодочника был нож. Я перестал грести. Нас качали волны. (Пауза.) И его тоже здесь качали волны. (Молчит.) Ты уверена, что он от меня?
Мадам Крап (в раздумье). Я думаю… что-нибудь процентов на семьдесят.
Месье Крап. Мои шансы растут.
Мадам Крап. Теперь все?
Месье Крап. О да, теперь все.
Мадам Крап (поднимаясь). Ты больше не сердишься на меня, Анри?
Месье Крап. Сержусь? Нет, наоборот, я очень доволен тобой, Виолетта, очень доволен. Ты все сделала правильно.
Мадам Крап. Желаю тебе приятно провести вечер. (Идет к двери.)
Месье Крап. Виолетта!
Мадам Крап (останавливаясь). Что?
Месье Крап. Ты не хочешь меня поцеловать?
Мадам Крап. Право, Анри, не сейчас. Я и так опаздываю.
Месье Крап. Да, ты права.
Мадам Крап (игриво). И потом, знаешь, я все-таки немного боюсь твоей бритвы. (Уходит.)
Довольно долгое молчание.
Месье Крап. Развлекать бездельников! (Молчит.)
В дверь стучат. Месье Крап не отвечает. В дверь снова стучат. Месье Крап не отвечает. Входит Жак.
Жак. Кушать подано.
Месье Крап. Что вы хотите?
Жак. Месье готов?
Месье Крап. Пророческие слова.
Жак. Месье желает, чтобы я накрыл здесь?
Месье Крап. Что накрыл?
Жак. Ужин, месье.
Месье Крап. Ах да, ужин. (Думает.) Я не буду ужинать.
Жак (огорченно). Месье ничего не желает?
Месье Крап. Не сегодня.
Жак. Месье нездоровится?
Месье Крап. Как обычно.
Молчат.
Жак. Может быть, месье хочет послушать музыку?
Месье Крап. Музыку?
Жак. Прежде месье получал от нее удовольствие.
Месье Крап молчит.
Там по радио выступает квартет Копека. Мы его слушаем там, у себя. Прекрасная программа, месье.
Месье Крап. Что?
Жак. Шуберт, месье.
Месье Крап молчит.
Я включу радио в большой гостиной и открою двери, чтобы было не слишком громко.
Месье Крап. Делайте, как хотите.
Жак выходит. Начинает звучать анданте квартета ля бемоль.
Если возможно, оставить звук на минуту-полторы. У месье
Крапа не выдерживают нервы, он кричит изо всех сил.
Жак! Жак! (Пытается подняться. Музыка продолжает звучать.) Жак!
Музыка продолжает звучать. Вбегает Жак.
Хватит! Хватит!
Жак выходит. Музыка замолкает.
Какой кошмар.
Входит Жак.
Жак. Месье не понравилось?
Месье Крап постепенно успокаивается.
Мне очень жаль, месье. (Молчание.) Месье ничегонехочет?
Месье Крап. Не оставляйте меня одного.
Жак. Конечно, месье.
Месье Крап. Поговорите со мной немного.
Жак. Месье интересуется чем-нибудь конкретно? (Молчание.) Месье уже видел газеты?
Месье Крап. Еще вчера.
Жак. Что месье думает по поводу нового министра?
Месье Крап. Нет, нет, только не об этом!
Молчат.
Жак. У месье есть какие-нибудь известия о месье Викторе?
Месье Крап не отвечает.
Месье Крап. Когда свадьба?
Жак. Месье имеет в виду нас с Мари?
Месье Крап. Да.
Жак. Мы планируем через месяц или два, месье.
Месье Крап. Вы уже спите с ней?
Жак. Мы… в общем… я… даже не знаю, как вам сказать, месье.
Месье Крап. Я вас не обидел?
Жак. Ну что вы, месье, конечно, нет, месье!
Месье Крап. Вы говорите со мной довольно подобострастно.
Жак. Не вижу в этом ничего плохого, месье.
Месье Крап. Что ж, вполне разумно.
В дверях появляется Мари.
Мари. Мадам просит месье к телефону.
Месье Крап. Идите сюда, Мари.
Мари приближается к креслу.
Ближе.
Мари останавливается около торшера.
Повернитесь.
Мари поворачивается.
Она очень хорошенькая.
Мари. Что прикажете ответить мадам?
Месье Крап. Скажите, что я сейчас подойду.
Мари. Слушаюсь, месье. (Выходит.)
Месье Крап. Вы с ней наверняка не скучаете.
Жак. Время от времени, месье.
Месье Крап. Поговорите с мадам вместо меня.
Жак. Слушаюсь, месье. (Выходит.)
Месье Крап не двигается. Входит Жак.
Мадам просила узнать, как месье себя чувствует, и передать, что доктор Вуазен был очень огорчен, поскольку месье не смог сопровождать мадам, а также что доктор Пьюк хотел много рассказать месье.
Месье Крап. Вы повесили трубку?
Жак. Да, месье, я взял на себя смелость.
Молчат.
Месье Крап. Жак.
Жак. Да, месье?
Месье Крап. Я хотел бы, чтобы вы меня поцеловали.
Жак. Ну разумеется, месье. В щеку?
Месье Крап. Куда хотите.
Жак наклоняется и целует месье Крапа.
Жак. Еще, месье?
Месье Крап. Нет, спасибо.
Жак. К вашим услугам, месье. (Выпрямляется.)
Месье Крап. Вот, возьмите. (Протягивает ему сто франков.)
Жак (взяв деньги). В этом не было нужды, месье.
Месье Крап. Вы колетесь.
Жак. Вы немного тоже, месье.
Месье Крап. Но целуетесь хорошо.
Жак. Я старался, месье.
Молчат.
Месье Крап. Наверное, мне следовало быть гомосексуалистом. (Пауза.) Что вы об этом думаете?
Жак. О чем, месье?
Месье Крап. О гомосексуализме.
Жак. Я думаю, что все это в конце концов сводится к одному и тому же, месье.
Месье Крап. Вы циничны.
Молчат.
Жак. Мне остаться с месье?
Месье Крап. Нет, можете идти.
Жак. Месье не хотел бы лечь?
Месье Крап не отвечает.
Я больше ничего не могу сделать для месье?
Месье Крап. Нет. Хотя… Уберите этот жуткий свет.
Жак. Слушаюсь, месье. (Выключает торшер.) Маленькую лампочку оставить, месье?
Месье Крап не отвечает.
Спокойной ночи, месье.
Месье Крап. Спокойной ночи.
Жак направляется к выходу.
Не закрывайте двери.
Жак. Слушаюсь, месье.
Месье Крап. Чтобы слышать мои крики.
Жак. Слушаюсь, месье… Прошу прощения, месье?
Месье Крап. Пусть будут открыты.
Жак. Слушаюсь, месье. (Уходит, явно обеспокоенный.)
Месье Крап сидит неподвижно.
Месье Крап. Занавес.
Месье Крап сидит неподвижно.
ЗАНАВЕС
Действие второе
Картина первая
Стекольщик, Виктор, Мишель, Ольга.
Стекольщик. Отлично. (Встает. Виктору.) А вам мне нечего сказать. Я на своем веку повидал умников, но чтобы таких… Которым чем хуже, тем лучше. Ему, можно сказать, ответы разжевывают и в рот кладут, так нет, он все делает наоборот. Вы испытываете какие-нибудь чувства к матери? Нет. А к невесте? Нет. Только к самому себе? Тоже нет. Что за бред? Как можно жить без чувств, черт побери! Не-ет, конечно, вы любите мать и невесту любите, но… НО… долг – по отношению к себе, к собственному творчеству, к науке, к партии или к чему-то там еще – превращает вас в существо особенное, исключительное и налагает запрет на радости семейной жизни, на страсти и привычки, закрывает лицо маской, а тело целлофаном. Плевать на чувства, чувства побоку, и вперед! Всем пожертвовать во имя святого дела, ради навязчивой идеи! Вот она – жизнь! Вас никто не собирается линчевать. Наоборот, для толпы вы – страдалец и герой. В тридцать лет, в тридцать три года вы, скорее всего, подохнете, подорвав здоровье этим вашим творчеством или изобретениями, от облучения радием, от вечных лишений и недосыпания, выполняя боевое задание, в застенках Франко или в застенках Сталина. Вам будут рукоплескать. Мать умрет с горя, невеста тоже, но это мелочи – толпе необходимы фанатики вроде вас, готовые отказаться от комфорта, забыть о жалости, иначе вы не сможете торговать этой вашей идеологической жвачкой. А ведь только этим вы и занимаетесь. (Копирует Виктора.) Нет, нет… я ничего не хочу, я ничего не могу… я ничего не чувствую… я ничто… оставьте меня в покое… уйдите… прошу вас… умоляю. Тьфу! (Мишелю.) Зажигай. Только чем вы лучше других?
Виктор. Что?
Стекольщик. Ну, чем вы заслужили право гнить в этой дыре?
Виктор. Я не знаю.
Стекольщик. Я не знаю, я не знаю… А, пропади вы пропадом!
Виктор. Я бы не отказался.
Стекольщик (Мишелю). Дай мне метр.
Мишель. Он должен быть у вас, месье.
Стекольщик (в ярости). Нет его у меня! (Виктору.) И где это вы набрались сил и смелости, чтобы ударами зонтика гнать вон пожилых женщин?
Виктор. Это я так охраняю косточку.
Стекольщик. Косточку? Какую косточку?
Виктор. Мою свободу.
Стекольщик. Свободу! Хороша же она, ваша свобода! Свободу что делать?
Виктор. Свободу не делать ничего.
Стекольщик (с трудом успокаиваясь, Мишелю). Где метр?
Мишель. Вот он, месье.
Стекольщик. Итак, что теперь? Закончим вставлять стекло или займемся замком, а может, к черту и то и другое?
Мишель. Я хочу есть, папа.
Стекольщик. Ты-хочешь-есть-папа. Значит, сперва займемся замком. (Принимается за работу. Тишина. Начинает петь.)
(Мишелю.) Подпевай!
Стекольщик и Мишель (поют вместе).
Входит Ольга. Останавливается напротив Виктора, по-прежнему сидящего на краю кровати.
Ольга. Здравствуй, Виктор.
Виктор. Здравствуй.
Ольга. Кто это?
Виктор. Стекольщик.
Ольга. Что он тут делает?
Виктор. Вставляет стекло.
Ольга. Ты разбил окно?
Виктор. Что?
Ольга. Это ты разбил окно?
Виктор. Да.
Ольга. Как? Почему?
Виктор. Я не знаю.
Стекольщик. Башмаком, мадемуазель, и должен заметить, совершенно намеренно. Такая вседозволенность, что дальше ехать некуда.
Ольга. Зачем ты это сделал?
Виктор. Что?
Ольга. Зачем разбил окно?
Стекольщик. Пойдем, Мишель.
Стекольщик и Мишель выходят.
Ольга (садясь к Виктору на кровать). Ты не хочешь меня поцеловать?
Виктор. Нет.
Ольга. Я стала некрасивая?
Виктор. Не знаю.
Ольга. Раньше ты меня считал красивой. Даже хотел спать со мной.
Виктор. Это было раньше.
Ольга. Ты больше со мной не хочешь спать?
Виктор. Нет.
Ольга. А с кем?
Виктор. Что с кем?
Ольга. С кем теперь хочешь спать?
Виктор. Ни с кем.
Ольга. Так не бывает. (Молчание.) Ты меня просто обманываешь.
Виктор не отвечает.
Ты знаешь, что я тебя люблю?
Виктор. Ты мне говорила.
Ольга. Тебе меня не жалко?
Виктор. Нет.
Ольга. Ты хочешь, чтобы я ушла?
Виктор. Да.
Ольга. И больше не приходила?
Виктор. Да.
Молчат.
Ольга. Почему ты так изменился?
Виктор. Изменился?
Ольга. Раньше ты был другим. Что с тобой произошло?
Виктор. Я не знаю. (Пауза.) Я всегда был такой.
Ольга. Нет! Неправда! Ты меня любил. Ты работал. Ты шутил с отцом. Ты путешествовал. Ты…
Виктор. Это все был театр. Ладно, хватит, уходи.
Входят Стекольщик и Мишель.
Стекольщик. Мне хотелось проявить некоторую деликатность, как подобает светскому человеку, но вижу – это бессмысленно. Хотите или нет, я должен продолжать работу, поскольку мне дорога каждая минута. (Мишелю.) Дай мне… (Находит.) Придерживай дверь. (Принимается за работу.)
Ольга. Твой отец умер.
Виктор. Жанна мне сообщила.
Ольга. Она была здесь?
Виктор. Да.
Молчат.
Картина вторая
Стекольщик, Виктор, Мишель, Ольга, доктор Пьюк.
Стекольщик. Значит, так…
Доктор Пьюк. Это надолго?
Стекольщик. Не дольше, чем вы.
Доктор Пьюк. Даю вам пять минут.
Стекольщик. Значит, так, я придерживаюсь той точки зрения…
Доктор Пьюк. Минутку. Позвольте. У вас-то что за интерес во всей этой истории? Я не совсем понимаю.
Стекольщик. Ну, это мое дело.
Доктор Пьюк. Ладно, ладно. Я вас слушаю.
Стекольщик. …точки зрения, которая весьма далека от вашей.
Захочет он вернуться к нормальной жизни, как вы мне тут столь красочно расписали, останется прозябать в этой дыре или вообще отдаст Богу душу – мне в глубочайшей степени безразлично. Главное, чтобы за его решением что-то стояло, понимаете?
Доктор Пьюк. Признаться, не…
Стекольщик. Нужны веские доводы, черт возьми! Зачем ему было рвать с прошлым? А жить в убогости и нищете? Зачем, в конце концов, понадобилось умирать? Нужны резоны. А что, резоны были даже у Иисуса Христа. Каждый поступок вашего протеже должен быть более или менее понятен. Иначе место ему – на свалке. И нам вместе с ним. Или вы считаете, что нас с вами окружают одни эстеты?
Доктор Пьюк. Нет, я определенно…
Стекольщик. Поймите, в том, что с ним происходит, смысла нет ни на грош. Вот мы и должны ему помочь найти какое-нибудь оправдание. Иначе остается только опустить занавес.
Доктор Пьюк. И что? Не вижу ничего страшного в том, что занавес опустится на нонсенсе. Так оно, кстати, чаще всего и происходит. Впрочем, я понимаю, для вас не это главное. Так что не буду настаивать, просто попытаюсь вам ответить. Вы хотите во что бы то ни стало подыскать оправдание этому бессмысленному существованию, дабы, по вашему собственному выражению, примирить и того, кто с ним смирился, и тех, кого оно приводит в отчаяние. Примерно так? Отлично. То же самое пытаюсь сделать и я, дав ему возможность пойти до конца в отрицании жизни самым подходящим и самым безболезненным способом из всех имеющихся в наличии. Ведь речь идет именно об отрицании жизни, если я правильно понял?
Стекольщик. Да. Но вы рассуждаете как последняя свинья.
Доктор Пьюк. Это чтобы вам было понятнее. Итак. Я ему предлагаю (похлопывает себя по жилетному карману) мою конфетку. Он отказывается. Ладно. Почему? Какая разница, он просто хочет жить. И этого достаточно. Вот оно – объяснение. Несколько туманное, если угодно, но достаточное. И что все скажут, если занять вашу позицию? «Несчастный юноша! Один на один со смертью! Буквально на краю могилы! Какое счастье, он снова с нами!» И ничего более, можете мне поверить. Теперь предположим, он соглашается. Что это значит? Ему все осточертело. Почему? Какая разница, он просто хочет умереть. И этого тоже достаточно. И все ясно. Зато как ярко! Жизнь его так придавила, что он решил поставить на ней крест. Понятно даже ребенку. Слава Богу, живем не при Третьей республике, так что нечего ссылаться на язвы прошлого. Вот и все. Проще не бывает. (Ольге.) Вы идете?
Стекольщик. Как у вас, однако, все просто получается!
Доктор Пьюк. Природа тяготеет либо к черному, либо к белому. Другие цвета – отклонение от нормы. (Щелкает пальцами, как фокусник, которому удался сложный трюк.)
Ольга. А если вы его здесь не застанете?
Доктор Пьюк. Ну не здесь, так где-нибудь еще.
Ольга. Да он вас на порог не пустит! И слушать не станет! А уж тем более разговаривать!
Доктор Пьюк (со смешком). О, вы меня еще не знаете! (Стекольщику.) До свидания. (Берет Ольгу под руку.)
Стекольщик. Вы зайдете завтра?
Доктор Пьюк (останавливаясь). Чем раньше, тем лучше. (Вынимает блокнот и перелистывает страницы.) Так, что тутунас… сегодня вечером, нет, вечеромязанят… завтра… завтра… завтра с утрау меня похороны… потом завтрак у вдовы… потом оглашение завещания… пожалуй, завтра во второй половине дня, что-нибудь в три, половине четвертого? (Записывает в блокнот.) Годится?
Ольга. Но если его все-таки не будет?
Доктор Пьюк. Вот тогда и посмотрим. Пойдемте. (Стекольщику.) До свидания.
Ольга. До свидания.
Ольга и доктор Пьюк уходят. Тишина. Стекольщик садится на кровать, обхватывает голову руками. Из темноты к нему подходит Мишель.
Мишель (протягивая сандвич). На тебе бутерброд, папа.
Стекольщик (поднимает голову). А, да. (Берет сандвич.) Ты это называешь бутербродом? (Разделяет его на две половинки.) Вот один бутерброд, Мишель. А вот другой. (Соединяет обе половинки.) Ты понял?
Мишель. Да, папа.
Стекольщик (жует). Сандвич – это два бутерброда, сложенные вместе. (Пауза.) Повтори.
Мишель. Сандвич – это два бутерброда, сложенные вместе.
Стекольщик. Правильно. (После некоторого раздумья.) Скажи, Мишель…
Мишель. Что, папа?
Стекольщик. Ты счастлив со мной?
Мишель. Что такое счастлив, папа?
Стекольщик. Тебе сколько лет?
Мишель. Десять, папа.
Стекольщик. Десять. (Пауза.) И ты не знаешь, что такое счастье?
Мишель. Нет, папа.
Стекольщик. Почему?
Мишель. Не знаю, папа.
Стекольщик. Но ведь ты знаешь, когда тебе что-то нравится, когда тебе хорошо, правда?
Мишель. Да, папа.
Стекольщик. Ну а счастье – примерно то же самое. (Пауза.) Так что, ты счастлив?
Мишель. Нет, папа.
Стекольщик. Почему?
Мишель. Не знаю, папа.
Стекольщик. Может быть, потому, что ты редко ходишь в школу?
Мишель. Нет, папа, я не люблю школу.
Стекольщик. Может, тебе хотелось бы побольше играть с ребятами?
Мишель. Нет, папа, я не люблю играть.
Стекольщик. Я с тобой не слишком строг?
Мишель. Нет, что ты, папа.
Стекольщик. Так что же ты любишь?
Мишель. Не знаю, папа.
Стекольщик. Как так, не знаешь? Этого быть не может.
Мишель (подумав). Я люблю, когда я лежу в кровати перед сном.
Стекольщик. А почему?
Мишель. Не знаю, папа.
Молчат.
Стекольщик. Подойди, я тебя поцелую.
Мишель подходит. Стекольщик его целует.
Тебе приятно, когда я тебя целую?
Мишель. Не очень, папа.
Стекольщик. Почему?
Мишель. Ты колешься, папа.
Стекольщик. Ну вот видишь, ты же знаешь, почему не любишь, когда я тебя целую.
Мишель. Да, папа.
Стекольщик. Тогда скажи, почему тебе нравится лежать в кровати перед сном?
Мишель (подумав). Не знаю, папа.
Молчат.
Стекольщик. Ты все еще голоден?
Мишель. Да, папа.
Стекольщик (протягивая ему сандвич). На, ешь.
Мишель (в нерешительности). А как же ты, папа?
Стекольщик (повысив голос). Ешь!
Молчат.
Мишель. Ты больше не хочешь, папа?
Стекольщик. Нет.
Мишель. Почему, папа?
Пауза.
Стекольщик. Не знаю, Мишель.
Молчат.
ЗАНАВЕС
Действие третье
Стекольщик, Жак, Виктор, Зритель, мадам Карл, Голос из ложи, Суфлер.
Стекольщик. Музыка! (Ходит взад-вперед возле двери, обхватив голову руками.) Сколько зла! Сколько зла! (Останавливается.) Музыка! Я все отсюда вижу. И жизнь, и смерть, и свободу, и рабство, и жалкий трепет, и смешок разочарования – мол, нас на пышные фразы не поймаешь, и выразительное молчание, и беспомощные жесты, означающие, да Бог с вами, это вовсе не то, нет, нет, пусть говорят, что хотят, но это совсем не то, ничего общего, скорее наоборот, поймите же, это никакими словами не выразишь. И тогда мы, жалкие безумцы, осмелившиеся заговорить о чем-то, кроме хлеба насущного, стыдливо умолкаем – ах, простите, всего вам доброго – и преспокойно отправляемся спать. О, я ее слышу, вашу музыку! Вы все там перепились как свиньи.
Жак. Мы? Перепились?
Стекольщик. Он разливается соловьем. Чем не музыка? Вы слушаете. Вы его понимаете. Потом перестаете понимать. Он теряет ботинки. Потом пиджак. Уже четыре часа дня, а он храпит себе и не думает просыпаться. Он бредит: башни… обрезание… огонь… огонь. Вы приходите проверить, добрался ли он до дома. (Виктору.) Держу пари, вы ни слова не помните из того, что наплели ему вчера.
Виктор. Что? Уже можно выходить?
Стекольщик. Вы видите этого типа?
Виктор. Ничего не понимаю.
Стекольщик. Это ваш дворецкий.
Виктор. Я его, кажется, знаю.
Стекольщик. Он не поленился прийти сюда, чтобы поблагодарить вас за те откровения, которыми вы изволили осчастливить его, а вместе с ним и некую Мари.
Виктор. Откровения? (Жаку.) Какие еще откровения?
Стекольщик. Ну, называйте это как хотите. Так чем же вы их сразили?
Виктор. Я… я не помню точно. Это малоинтересно.
Стекольщик. Малоинтересной музыкой, значит. Вот я и говорю, что вы там все перепились.
Жак. Уверяю вас…
Стекольщик. О, вы их еще не знаете, этих рыцарей без страха и упрека! Дай им только понюхать пробку, и все – пиши пропало. Так я и поверил, что он отважился предстать перед останками своего драгоценного папочки, не приложившись к бутылке.
Виктор. Оставьте моего отца в покое.
Стекольщик (потирая руки). Ага, вот на этом-то мы его и поймаем!
В ложе у сцены поднимается Зритель. Это мужчина лет шестидесяти. Было бы хорошо, если бы он внешне или хотя бы костюмом отдаленно напоминал и месье Крапа-отца, и доктора Пьюка.
Зритель. Подождите! (Он с трудом перекидывает ногу через бортик ложи и осторожно спускается на сцену с пустой стороны. Подходит к кровати, останавливается.) Прошу меня простить за неожиданное вторжение.
Стекольщик. Вас сюда кто-то делегировал?
Зритель. Нет, не совсем. Я сидел в баре, в фойе, и разговаривал с друзьями. Я там даже одного критика встретил в первом антракте.
Стекольщик. Он пришел или уходил?
Зритель. Уходил.
Стекольщик. И вы поняли, что надо держать нос по ветру.
Зритель. Вроде того.
Стекольщик. И этот счастливый ветер доставил вас к нам.
Зритель. Если хотите. Но на самом деле я пришел по собственному порыву. Потому что во мне живет не один, а тысяча зрителей, к тому же не всегда похожих друг на друга. Так уж я устроен, что подобно хорошей губке всегда славился умением впитывать в себя все и вся.
Стекольщик. Веселая у вас должна быть жизнь!
Зритель (серьезно). Да нет, когда как.
Стекольщик. И не иначе, это качество вы впитали с молоком матери?
Зритель. Месье, когда я был младенцем, мать порой отказывалась давать мне грудь, опасаясь, как бы я не хватил через край. И я ее понимаю!
Входит мадам Карл.
Мадам Карл. Ну с меня достаточно.
Стекольщик. И с меня тоже.
Мадам Карл (подойдя к кровати, обращается к Виктору). Я в послед… (Увидев Зрителя.) А это еще кто такой?
Стекольщик. Посланник народа.
Мадам Карл. Я не видела, как он прошел.
Стекольщик. Он прокрался через крышу.
Мадам Карл (Стекольщику). Да у вас просто недержание речи.
Стекольщик. У кого недержание? У меня недержание? Что за гнусные инсинуации, мадам?
Мадам Карл. А! (Брезгливо машет рукой, Виктору.) Я в последний раз спрашиваю, вы съезжаете или остаетесь?
Виктор. Что?
Мадам Карл (в ярости). Я спрашиваю, вы остаетесь или нет? Мне это все осточертело.
Стекольщик. И не только вам одной.
Виктор. Остаюсь или нет? (Думает.) Вы хотите знать, остаюсь я или съезжаю?
Стекольщик. Да нет, вы не поняли. Она хочет знать…
Мадам Карл (Стекольщику). Заткнись! (Виктору.) Вчера вы были готовы съехать, потом нет, сегодня с утра вроде опять согласились, а до сих пор с места не сдвинулись. Счет вы получили, заплатите и проваливайте на все четыре стороны. У меня эту комнату два клиента ждут.
Виктор. Вы не имеете права меня выгонять!
Мадам Карл. Выгонять? Вы же сами решили отсюда уехать.
Виктор. Теперь я вижу, что ошибался.
Стекольщик. Нет, я вообще не понимаю, что за манеры? Неужели не ясно, что у нас важное совещание? Исторический, можно сказать, момент, а вы пристали с этими жилищными проблемами хуже назойливой мухи.
Мадам Карл. Плевать я хотела на ваш исторический момент.
Виктор. Послушайте, мадам Карл, мне надо выйти ненадолго. (Погружается в свои мысли.)
Молчание.
Мадам Карл. Я…
Стекольщик. Тихо! Он медитирует!
Молчание.
Виктор. Мне надо выйти подышать воздухом.
Стекольщик. Как поэтично! Как глубоко!
Виктор. Я когда мимо вас пойду, скажу, что решил.
Мадам Карл. А когда будете возвращаться, скажете, что передумали.
Виктор. Нет, мадам Карл, я вам обещаю, что решу окончательно.
Мадам Карл. Я вашими обещаниями сыта по горло!
Стекольщик. А что обо мне говорить?
Мадам Карл. Вот досюда. (Проводит рукой под подбородком. Выходит.)
Молчание.
Зритель. Вообще-то эта женщина права. (Пауза.) Так на чем мы остановились? Ах да, моя мать…
Голос из ложи. Хватит языком трепать! К делу!
Стекольщик. Конечно, уж лучше вы, чем апельсиновая кожура.
Зритель. Я ничего не обещаю. (Вынимает часы из кармана.) Десять тридцать. То есть все это продолжается уже полтора часа. (Прячет часы, Виктору.) Вы отдаете себе в этом отчет?
Виктор. Что?
Стекольщик. Не надо обострять обстановку.
Зритель. Вы правы. Постараюсь держать себя в руках. И закончить побыстрее. Потому что времени (вынимает часы) осталось мало. (Прячет часы.) Совсем мало. Сядьте.
Стекольщик. Сесть?
Зритель. Да, да, сколько, в конце концов, можно болтаться по сцене, как листок на ветру?
Стекольщик. Куда сесть?
Зритель. На пол, на кровать, куда хотите.
Стекольщик. Что скажете, Жак?
Жак. Мне пора идти.
Зритель (яростно). Садитесь!
Стекольщик с напускной поспешностью опускается на кровать с одной стороны от Виктора, Жак – с другой. Виктор полулежит, опершись на локоть. Резким движением Стекольщик сажает его прямо. Зритель поворачивается в сторону ложи.
Передай сюда стул, Морис.
Ему передают стул.
И мое пальто.
Ему передают пальто. Он ставит стул перед кроватью, надевает пальто, садится, кладет ногу на ногу, проводит рукой по жалкой шевелюре встает, снова поворачивается в сторону ложи.
И шляпу.
Ему передают шляпу, он ее надевает и снова усаживается на стул.
Стекольщик. Ах, незадача, я забыл свой блокнот.
Зритель. Я буду краток. Только не перебивайте, если, конечно, вам не придет в голову что-нибудь остроумное. Это как раз то, чего нам недостает. (Откашливается, чтобы прочистить горло.) В общем, так. Постараюсь держаться в рамках приличия. Этот ваш фарс… Хотя нет, вот что я сперва хотел бы узнать. (Стекольщику.) Где ваш сын?
Стекольщик. Он болен.
Зритель. Вот-вот, ответ, достойный того, что здесь происходит. Я не спрашиваю, что с ним, я спрашиваю, где он.
Стекольщик. Дома, в кровати.
Зритель. А его мать?
Стекольщик. Вам-то до нее какое дело?
Зритель. Ну, ну, не кипятитесь, больше вопросов нет.
Стекольщик. Вот так оно лучше.
Зритель. Итак. Этот ваш фарс… (снова прочищает горло, но на этот раз не глотает, а сплевывает в носовой платок) этот фарс слишком затянулся.
Стекольщик. Мои собственные слова.
Зритель. Я намеренно говорю «фарс», дабы представить вас в более выгодном свете. Ведь даже лучшие писатели подчас называют фарсом серьезные произведения, если хотят, чтобы их воспринимали всерьез.
Голос из ложи. Хватит чушь пороть! Ближекделу!
Зритель. Странно. Как только я вышел к вам на сцену, так почему-то сразу растерялся. (Пауза.) А это со мной редко случается. (Пауза.) Все стало расплывчатым, туманным, ясность куда-то ушла. (Прикрывает глаза рукой.) Я даже не помню, о чем говорил.
Голос из ложи. О фарсе, фарсе!
Из суфлерской будки на сцену вылезает Суфлер. В руке у него текст пьесы.
Суфлер. Идите вы все знаете куда? Несут какую-то отсебятину. Слушать тошно. Прощайте. (Уходит в кулисы.)
Стекольщик. Эй, эй, текст! Оставьте нам текст!
Из кулис вылетает тетрадь с текстом, падает на пол.
Хорошенькое дело!
Зритель. Попробую еще раз, но в последний.
Стекольщик. Подождите. (Жаку и Виктору.) О чем это вы там шепчетесь?
Жак и Виктор замолкают.
(Зрителю.) И как, по-вашему, надо поступать с такими придурками?
Зритель. Как раз это я и хотел сказать. Хорошо, что вспомнил. Этот ваш фарс…
Стекольщик. Слушайте, зачем повторять одно и то же десять раз. Вы ведь не в баре среди критиков. Дальше, дальше.
Зритель. А вот на критиков вы совершенно напрасно ополчились. Больше одного пинка на пьесу они терпеть не станут. Это вам не рогоносцы какие-нибудь.
Стекольщик. Ладно, договаривайте наконец, пора закругляться.
Зритель. Вот что мне хотелось бы констатировать. Я с вашего спектакля не ушел. Почему? Из любопытства? Наверное. Все мы люди… Чтобы посмотреть, сумеете вы его разговорить или нет? Может быть. Чтобы принять участие в вашей дурацкой сцене отравления? Признаюсь, признаюсь, и это возможно. Кроме того, жена моего друга освободится только в половине двенадцатого, а здесь все же теплее, чем где-нибудь в кафе. (Ежится, словно от холода, поднимает воротник пальто.) Но это все мелочи. Нет, я, пожалуй, остался из-за того, что что-то в этой истории меня изумляет до оцепенения. Как бы вам получше объяснить? Вы разбираетесь в шахматах? Нет? Ну, не важно. Это все равно что наблюдать за игрой шахматистов самой низкой категории. Три четверти часа прошло, а они так и не прикоснулись ни к одной фигуре, сидят себе, как два идиота, считают ворон за шахматной доской, а ты стоишь рядом и чувствуешь себя еще большим идиотом, испытываешь отвращение, тоску, усталость, но стоишь, буквально замерев в восхищении от их идиотизма Но наступает момент, когда становится невтерпеж. Тогда ты им говоришь: «Чего вы ждете, ходите вот так и так, сюда и сюда, ходите же наконец, и все, пора расходиться». Конечно, это непростительно, это противоречит элементарному здравому смыслу, ведь ты их даже не знаешь, этих типов, но ничего с собой поделать не можешь, потому что если не вмешаться, то просто нервы не выдержат. Вот примерно это со мной и происходит сейчас. Mutatis mutandis, разумеется. Улавливаете?
Стекольщик. Нет. Мы тут не в шахматы играем.
Зритель. Нас, конечно, добила история со слугой. Этот ваш… как его там… (смотрит в программку) Виктор то и дело изображает, будто хочет общаться со зрительным залом, а сам за кулисами шушукается Бог знает о чем с этим болваном-лакеем. В конце концов, надо и приличия соблюдать.
Стекольщик (Жаку). Вас подобные оскорбления не задевают?
Жак. Вам нужен был слуга? Так вот представьте себе, что и у слуг тоже душа бывает.
Стекольщик (закрыв один глаз рукой). Не в бровь, а в глаз!
Зритель. Удивительное безрассудство!
Стекольщик. Нет, ну до чего он мне надоел! И ведь хоть бы что-нибудь вообще в этом понимал! Вырядился как на парад и вылез сюда языком болтать да раздавать готовые рецепты. И где они? Добрых десять минут морочит нам голову, а все без толку. Ведь все, что вы тут пытались сказать, если, конечно, не считать этой белиберды про шахматы, я говорил уже раз сто, только намного лучше. Вынам мешаете, ясно? Или, может, вы надеетесь, что он с вами поделится чем-то сокровенным? Как бы не так, он вас ненавидит, вы для него такое же трепло, как все. (Вдруг в ярости вскакивает с места.) И вообще, какого черта вы сюда вылезли? Как раз когда мне практически удалось его разговорить! Когда все почти уладилось! (Надвигаясь на Зрителя.) Убирайтесь вон отсюда! Убирайтесь вон! (Поворачивается, услышав, что Виктор, встав с кровати, неуклюже устремился к двери. Бросается ему вслед, догоняет, бьет по щеке, тащит назад и силой усаживает на место, Виктору.) Негодяй! (Заносит руку над съежившимся от страха Виктором.)
Зритель. Эй, эй! Не смейте! Не смейте!
Стекольщик. Я даю вам слово в последний раз. А потом вышвырну отсюда пинком под зад, под все ваши тысячу задов. С удовольствием! И еще каким!
Зритель. Этим вы только спровоцируете бурю.
Стекольщик. И пусть! Любая буря лучше, чем ваше беспомощное блеяние! (В ярости склоняется над Виктором, трясет его.) Сволочь! Дерьмо! Ты будешь говорить, наконец? Говори! (Неожиданно отпускает его, падает на кровать.) Виктор! (Хватается руками за голову.)
Зритель (подходит к стулу и, опершись о спинку кончиками пальцев, принимает весьма элегантную позу). Я буду краток. Во всем этом кошачьем концерте, как мне кажется, просматривается столкновение двух позиций. Не очень четко, но просматривается. Первая (Стекольщику) – ваша. Что лежит в ее основе: мораль, эстетика, духовность или попросту разглагольствования Тейлора – мне трудно сказать, до того ваши доводы расплывчаты и запутанны. И вторая, гораздо более простая, доктора… (смотрит в программку) доктора Пьюка, который, по-видимому, считает, в меру своих познаний в области французского языка, что, стремясь избежать боли, человек мало того что бывает готов на все, но становится слеп, как ночная бабочка. Я говорю «столкновение», а тут и столкновения-то никакого нет. Высказанные туманно и равнодушно, обе ваши позиции благополучно сосуществуют, если, конечно, это слово здесь уместно, как две стороны одной медали. И с таким багажом вы без зазрения совести пытаетесь выставить этого несчастного… (смотрит в программку) несчастного Виктора комическим персонажем! (Вытирает пот со лба.) Впрочем, и это мелочи! Главное – вы все время ходите вокруг чего-то, не скажу сверхважного, но что, может, скрасило бы нам остаток вечера. Вокруг да около, вокруг да около, а в цель никак не попадете – вот что ужасно! (Пауза.) Кстати, кто написал эту галиматью? (Смотрит в программку.) Беккет (произносит с ударением на последнем слоге), Сэмюэль Беккет (произносит оба слова с ударением на последнем слоге, на французский манер). Это еще кто? Какой-нибудь гренландско-еврейско-кальвадосский гибрид?
Стекольщик. Первый раз слышу. Не удивлюсь, если он вообще суп ест вилкой.
Зритель. Ладно, не важно. Такие книжки я бы под нож пускал. Нет, серьезно, какой-то выход, наверное, можно было найти. Для вас он – в четкости мыслей, свежести слов, в двух жизнях, двух принципах, в вере и удовольствиях, вере во что угодно и мелких огорчениях, а этот бедолага, которому не надо ни того ни другого, из кожи вон лезет, пытаясь отыскать что-то свое. Тут хоть было над чем посмеяться. Только как же, от вас дождешься…
Стекольщик. Я вижу, вы любите, чтобы все было доходчиво и просто, потешно и смешно.
Зритель. А вы разве нет?
Стекольщик. Я? Я, знаете ли, довольствуюсь малым. Мои запросы тают на глазах. Простой газовый фонарь на улице, чтобы полюбоваться туманом, и я с радостью вернусь в небытие.
Зритель. Послушайте. Давайте не будем говорить о том, чего нет и быть не может, иначе все придется начинать сначала. Взглянем на вещи объективно. Согласны?
Стекольщик. Взглянем на вещи объективно! И откуда вы только на нашу голову свалились?
Зритель. Вам надо, чтобы он заговорил, или нет?
Стекольщик. Подождите, это идея! Я об этом как-то не подумал.
Зритель. Пусть он и с нами поделится тем, что говорил своему приятелю-меломану. Как вы считаете?
Стекольщик. Гениально! Просто гениально! (Вежливо поворачивается к Виктору, приподнимает берет.) Прошу прощения, месье (похлопывает его по плечу), извините, что прерываю вашу беседу, но если вы согласитесь повторить то, о чем откровенничали вчера вечером там, в кулисах, под воздействием алкоголя, мы вам будем чертовски благодарны. (Еще более смиренно и ласково.) По гроб жизни!
Зритель. Вы ведете себя как последний дурак.
Стекольщик (падает на колени, протягивая к Виктору молитвенно сложенные руки). Месье! Умоляю вас! Сжальтесь, сжальтесь над нами, ползающими в потемках! (Демонстративно прислушивается.) Молчит! Ну чем не озарение Паскаля! (Обескураженно поднимается, отряхивает пыль с колен, Зрителю.) Видите? (После некоторого раздумья.) Я ухожу. Надеюсь, вы займете мое место. Рядом с ним (показывает на зрительный зал), перед ними. Заранее благодарен.
Зритель. Нет, вы определенно с ума сошли. Вы что, забыли? Или, может, не обратили внимания? Ведь тут только слепой не заметит.
Стекольщик. Я возвращаюсь домой, в Кревкерсюр-Ож. Всем до свидания. (Направляется к выходу.)
Зритель (кричит с такой силой, что начинает кашлять). Он же боится боли!
Стекольщик оборачивается. У Зрителя начинается очередной приступ кашля.
И он сам, как последний дурак, вам об этом сказал! Это единственное признание, которое удалось у него вырвать.
Стекольщик. Вы преувеличиваете.
Зритель. Его единственная ошибка – и вы ею не воспользуетесь? (Очередной, ужасный приступ кашля.)
Стекольщик. Вы что, подавились?
Зритель (успокаиваясь). Вы, наверное, скажете, что это ничего не даст, что слишком поздно, что партия проиграна. Может, и так. Только это ничего не меняет. Ведь что еще вам остается говорить в нынешнем положении? Или вы скажете, что признания, вырванные силой, доказательством служить не могут. Могут, могут. Любое даже ненароком оброненное слово выдает человека с головой.
Стремительно входит мадам Пьюк.
Мадам Пьюк. Андре! Андре!
Жак встает.
Где мой муж? Вы не видели моего мужа?
Стекольщик (Зрителю). Вы не видели ее мужа? Нет? И я не видел. (Заглядывает под кровать.) Здесь его нет, мадам.
Мадам Пьюк. Он так и не пришел!
ЗАНАВЕС