Два дня пути на юго-восток отделяют Бари от городка Бриндизи. Колонна крестоносцев, в которой оставалось теперь никак не более тысячи мальчишек и девчонок, двигалась до него пять дней.

Бриндизи слыл прибежищем морских разбойников. В эпоху Древнего Рима это был крупный морской порт, а построенная в те времена пристань сохранилась и по сей день. Теперь город захирел — не выдержал соперничества с Бари. Суда еще причаливали в местной гавани, хоть торговый люд здесь был весьма немногочисленным. В Бриндизи свозили товары, награбленные пиратами, здесь тайно процветали контрабанда и работорговля. Вплотную к Бриндизи подступали необъятные оливковые рощи, главный источник городского дохода. Отсюда вывозили великолепное оливковое масло.

Немалую прибыль жителям приносили контрабандный промысел и морской разбой. Помимо этого они зарабатывали, перевозя крестоносцев и паломников в Палестину, поэтому говорить о полном упадке города не приходилось.

И все же времена расцвета Бриндизи остались далеко позади.

Здесь помещалась резиденция епископа Адриана.

Этому благочестивому и добрейшему из слуг церкви стало известно о том, что воинство маленьких крестоносцев приближается к городским стенам. Сердце его обливалось кровью при виде оборванных, загрубевших детей. Он представлял себе нескончаемый долгий путь, который они прошли пешком… Какие ужасные испытания должны были преодолеть эти дети, чтобы оказаться так далеко от дома. Тридцать тысяч вышли в поход, и только одна тысяча из них дошла до Бриндизи — невероятно! Мифическая цифра — тридцать тысяч, впервые названная жителями Больцано, стала известна и в других итальянских городах, ее не опровергнуть и теперь.

Сострадательный епископ воззвал к горожанам, отказавшимся впускать в свои дома нищих оборванцев, но жители напомнили его преосвященству о дурной славе, которая сопровождала детей по всей Италии. Нет уж, за этими одичавшими разбойниками нужен глаз да глаз.

Почтенные горожане согласились передать в лагерь одежду и припасы, большего епископу не удалось от них добиться.

Ребят не огорчил отказ жителей впустить их в город, им это было не впервой. Какая разница, остановиться лагерем у стен Бриндизи или какого-нибудь другого города?

Лишь бы не голодать. Но относительному благополучию ребят наступил конец, когда зарядили осенние дожди.

Осень в этом году рано пришла на смену сухому, жаркому лету и принесла с собой нескончаемые дожди. Дожди изо дня в день… Оливковые рощи, сплошь покрывавшие холмистую местность, уныло мокли. Солнце, которое неделями согревало путников, теперь спряталось за тучами, набухшими влагой. Ветер гнал по воде зыбь, ловить рыбу становилось все труднее. Дрожа от холода, ребята слонялись по песчаным отмелям, натыкаясь на выброшенных прибоем моллюсков, развлекались, навешивая на себя ожерелья из ракушек, лепили замки из песка, но порывы штормового ветра и раскаты грома гнали их прочь от моря, под прикрытие рощиц на склонах.

Холод и сырость угнетали ребят, их пыл стал заметно угасать. Продуваемые со всех сторон ветрами, они еле-еле согревались у костра, ночью тесно жались друг к другу, а просыпаясь утром, обнаруживали, что несколько человек умерли ночью.

Епископ Адриан посетил детей и позволил им укрыться в старинном, полуразрушенном аббатстве, находившемся в получасе ходьбы от городских ворот. Там ребята могли хотя бы спрятаться от дождя, обсохнуть и переждать непогоду.

Сотни две больных простудами, бронхитами и туберкулезом епископ поручил заботам монастырей, остальные восемьсот человек добрались до заброшенного аббатства и принялись обустраиваться среди пыльных развалин. В момент относительного затишья между грозовыми шквалами ребята выскакивали за дровами; они смастерили грубые столы и скамейки из досок, натаскали соломы, служившей им вместо постелей. Лагерь крестоносцев напоминал теперь цыганский табор. Продолжать путь в такую погоду было невозможно.

У всех было такое чувство, будто они дошли до самого края земли. Остался позади город Бриндизи, а что за ним?

Ничего больше, полоса бесплодной, словно вымершей земли. Торная дорога, что привела их в Бриндизи, обрывалась за городскими стенами. Дальше, на крайний юг полуострова, можно было попасть только узкими, извилистыми тропами, где ноги вязли в грязи. Если отсюда не переправиться в Святую землю, то им ее никогда не увидеть. Епископ предостерегал ребят не доверять тем, кто возьмется перевезти их: это могли оказаться пираты.

Многие ребята, как водится, не послушались совета и нанялись матросами на корабли местных судовладельцев.

С тех пор никто больше о них не слышал. Некоторые искали работу в городе. Но что делать тем семистам ребятам, что застряли в разрушенном аббатстве? Пожалуй, нечего.

Странствие близилось к концу. Бриндизи стал последним городом на пути крестоносцев.

Настал день, когда ливень утихомирился и проглянуло солнце. Сотни ребят высыпали во дворик аббатства, чтобы просушить одежду, погреться в лучах осеннего солнца.

Долф и Леонардо примостились на поросшей мхом каменной скамье напротив заброшенной часовни.

— Я тут нашел кое-что, — вдруг вспомнил Леонардо.

— Да?

— Смотри, — сказал Леонардо, доставая из кармана маленький ящичек белого металла, — как ты думаешь, что это такое?

Долф уставился на предмет, и голова у него пошла кругом.

— Это… это… — с трудом выдавил он, — алюминий!

— Как ты сказал?

— Алюминий, очень легкий металл. Как он попал к тебе?

— Я же сказал — нашел.

— Где?

— В Бари, на лестнице, ведущей к базилике святого Николая, прямо на улице. Мне эта коробочка показалась такой необычной, что я прихватил ее с собой, а потом забыл о ней. Повтори еще раз, как ты назвал этот металл?

— Алюминий. Дай мне взглянуть.

Долф чувствовал, как бешено колотится сердце. Был ли уже известен алюминий в тринадцатом веке? По всей вероятности, нет. Во всяком случае, это название ничего не говорит Леонардо.

Осторожно, словно он мог обжечься, Долф коснулся ящичка и принялся рассматривать его. Крышка плотно вдавлена, он поддел ее ножом.

— Не сломай, — озабоченно предупредил Леонардо.

— Там что-то есть внутри.

— И в самом деле, письмо! — изумленно вскричал студент. — А пергамент до чего тонок!

— Это бумага, — выдавил Долф, побелев как полотно.

— Ничего не понимаю. Это буквы? Я не могу их прочитать, а ты?

Долф молчал. Он почти терял сознание, туманная пелена заволокла все перед глазами, напечатанные на машинке буквы расплывались. Он понимал только одно: письмо пришло к нему из будущего.

Наконец он смог прочитать: «Дорогой Долф! Как только получишь эту записку, напиши ответ на ней же, засунь ее в этот контейнер и положи его на то место, где он лежал. Ни в коем случае не меняй порядок цифрового кода. Ровно через двадцать четыре часа мы снова пришлем контейнер. Мы хотим точно знать, где ты находишься. Доктор Симиак».

Под этими строчками чернел длинный ряд каких-то цифр и знаков. Оборотная сторона записки пуста, здесь он должен написать ответ.

— Тебе плохо? — встревожился Леонардо.

— Да… то есть нет… Где ты нашел эту вещицу? — Долф не мог сдержать дрожь волнения.

— В Бари, когда мы вышли из часовни святого Николая. — Студент привычно осенил себя крестным знамением. — Коробочка лежала на ступеньках у входа в храм.

— Но прошла уже… уже целая неделя, даже больше! — в отчаянии прошептал Долф.

— Ну да.

Значит, когда ученые сделали первую попытку вернуть контейнер, его не оказалось на месте. Долф понурился, противоречивые чувства охватили его. Скорбь, разочарование, страх и необъяснимое облегчение. Слишком поздно, опять слишком поздно.

Но откуда доктор Симиак узнал, что именно в этот день Долф будет находиться в Бари? Голова шла кругом. Долф закрыл глаза и прислонился к стене.

— Что там написано?

Леонардо встряхнул его за плечо.

— Рудолф, опомнись! Что все это значит?

— Не спрашивай пока ни о чем, — со слезами на глазах взмолился Долф. — Я…

Он вскочил и опрометью кинулся в здание. Ему нужно было побыть одному.

Забившись в самый дальний угол просторного зала, в котором ребята устраивались на ночлег, он попытался привести в порядок свои мысли. Пока ясно одно: его ищут.

Доктор Симиак не теряет надежды отыскать его во мраке прошлого, он уже совсем рядом! Долфа била лихорадка.

«Почему не я нашел контейнер? Тогда еще не было поздно.

Почему он попал в руки Леонардо, который понятия не имеет о том, что это такое?.. А если бы я нашел его, — в замешательстве подумал Долф, — так ли уж счастлив был бы я?» Странно, но он не мог ответить на этот вопрос. Хочет ли он вернуться домой, к родителям? Конечно! И все-таки…

Хочет ли он назад, в свое время, в родной город, в школу?

Он бросил взгляд вокруг. Солнечные лучи пробивались сквозь дыры в крыше и освещали убогую обстановку. Прямо на грязном полу брошены охапки сена, сухой травы — и это постели! Повсюду разбросаны нищенские пожитки. Вон там в углу двое ребят, они еще не встают после малярии. Со двора доносились голоса детей, занятых игрой или немудреными повседневными делами.

Мало-помалу все начали понимать, что Бриндизи — последняя остановка на их пути. Отсюда им не выбраться, дальше дороги нет, возвращаться теперь, когда зима на пороге, тоже невозможно.

Они просто ждали. Ждали, сами не зная чего. Среди полуразрушенных стен, под дырявой крышей. Кое-как перебивались подаянием или тем, что удалось раздобыть самим. Семьсот детей, затерявшихся вдали от дома, брошенных на произвол судьбы, и каждый из этих семисот дорог ему.

И теперь покинуть их, едва ему самому представилась возможность вернуться? Он не знал, как поступить. Он все еще чувствовал себя в ответе за этих детей. Куда деваться этим маленьким отверженным, которых никто нигде не ждет? Марике, Франк, Петер, Берто — что им в этой жизни?

Он нервно теребил записку. «Не для того я уберег Марике и благополучно привел ее в Бриндизи, чтобы оставить здесь на волю случая», — горестно шептал он.

Он и сам не мог объяснить почему, но мысли его обратились к маленькому Каролюсу, воспоминания о котором до сих пор причиняли ему жгучую боль. Долф знал наверняка, что маленький король Иерусалима ни за какие сокровища мира не согласился бы оставить своих подданных в беде. «Каролюс, помоги мне, — обратился он к погибшему другу. — Я не знаю, что делать, если снова получу такое письмо». Он был уверен, что на этом доктор Симиак не прекратит свои поиски.

Он перечитал записку и задумался над словами: «…ни в коем случае не меняй порядок цифрового кода». Этот код так важен потому, что ученые отправили такие же сообщения и во множество других мест…

«Если это так, — все еще теряясь в путанице мыслей, размышлял он, — то им должно быть известно, что я шел дальше вместе с маленькими крестоносцами, они пытаются нащупать мой след по всему пути крестового похода детей.

Увидеть меня они не могут, вот и подбрасывают такие контейнеры по маршруту крестоносцев, надеясь, что когда-нибудь одна из посылок все же попадется мне на глаза. Но все-таки… Откуда они знают, что я иду с крестоносцами?» «Тот мальчишка! — осенило его. — Парень, что вскочил вместо меня на камень и был заброшен в двадцатый век. Он рассказал им о крестовом походе детей, с которым шел сам. Неужели они догадались, что у меня не было иного выхода, кроме как пойти с этой колонной? Но известно ли в двадцатом веке что-нибудь о нашем безумном предприятии? Маршрут похода, города, в которых мы побывали? В школе мы такого не проходили».

Как бы там ни было, контейнер у него на ладони неоспоримо свидетельствовал о том, что транслятор материи восстановлен и работает вовсю. Долф заставил себя рассуждать логически.

«Леонардо наткнулся на него у входа в церковь святого Николая. Предположим, что базилика сохранилась до нашего времени. Мой отец мог сказать им, что моя слабость — старинные храмы. Ну и что? Станут они забрасывать свои контейнеры во все церкви Европы, чтобы отыскать меня? Чушь какую-то несу… — вздохнул он. — Наверняка в двадцатом веке известно о крестовом походе детей. Возможно, они пригласили консультанта-историка или перерыли библиотеки. Навряд ли это письмо попало в Бари по чистой случайности. Интересно, повторят ли они свою попытку в Бриндизи?»

В зал влетела Марике и бросилась к нему, опустилась на колени и с тревогой выпалила:

— Леонардо сказал, ты болен. — Она положила руку ему на лоб. — Да ты весь горишь.

— Нет, со мной все в порядке.

— А у нас новости, — возбужденно поведала Марике, — дон Тадеуш получил приглашение от епископа, который завтра утром ожидает у себя наших предводителей: Рудолф, я боюсь, что горожане просто хотят избавиться от нас.

— Ничего удивительного, — огорченно бросил Долф.

— Куда же нам деваться? Можно ли идти дальше?

— Не знаю.

— Ты заметил, что Леонардо тоже расстроился? Мне кажется, и он не знает, куда идти дальше.

Долф подавил тяжелый вздох.

— Но он же не бросит нас тут совсем одних, — продолжала тараторить Марике, — он сам это говорил. А еще он говорил, что Франк, Петер и Берто поступят к нему на службу и он отправит их учиться.

— Здорово.

— Еще бы. А ты почему прячешься здесь? Смотри, какая чудесная погода.

Он потрепал девочку по плечу, не отрывая глаз от полоски солнечного света, в которой кружился столб пыли. «Малышка, что же с тобой будет? Не могу я взять тебя с собой…»

— Почему ты плачешь, Рудолф?

— Я не плачу.

Это была неправда. Как все опять запуталось!

Вечером Долф решился. Когда все собрались за ужином, он достал ящичек, принесенный Леонардо, и показал его ребятам.

— Посмотрите как следует на эту вещицу. Если кому-нибудь из вас попадется такая же, где бы вы ее не нашли, тут же возьмите ее, обязательно пометьте место, где она лежала, и сразу же несите мне…

Дети ничего не поняли, но каждому хотелось поближе рассмотреть таинственный предмет, который переходил из рук в руки, удивляя всех своей невесомостью.

— Что это такое? Зачем это тебе? Для чего нужно замечать место?

Вопросы сыпались, а ответить ему было нечего.

— А вдруг это колдовство какое?

— Да нет же, дети, ничего подобного. Просто кто-то из моих земляков обронил здесь этот ларчик.

— Так-таки обронил? — заинтересовался Леонардо. Студент был слишком умен, чтобы верить его россказням. — Интересно, как это можно просто обронить такую дорогую вещь?

— Этот ларчик ценен лишь для того, кто понимает в нем толк, — отозвался Долф. — Ты прав, Леонардо, подобные вещи просто так не роняют. Это означает, что мой отец ищет меня. Он не знает, где я, и его люди повсюду оставляют такие знаки, смысл которых понятен только мне. Отец надеется, что я вернусь, понимаешь?

— Твой отец?

— Ребята, выручайте меня! — обратился к ним Долф. — Я помогал вам чем мог, а теперь мне нужна ваша помощь. Это очень важно для меня.

Ребята, у которых не было причин не доверять Долфу, согласно закивали, один лишь студент с большим сомнением смотрел на мальчика. По-видимому, ему представлялся довольно странным способ искать человека, разбрасывая по всему свету таинственные ларчики. Он прав: этот способ не из лучших, но что же делать, если в распоряжении ученых нет ничего, кроме машин времени, и необходимо отыскать человека, затерявшегося во времени больше семисот шестидесяти лет тому назад?

На следующий день дон Тадеуш, Долф, Леонардо, Франк и Бертo отправились на аудиенцию к епископу, а Петер со своими рыбаками — на берег моря.

Франк и Берто остались на страже у входа в резиденцию епископа, скромную каменную постройку. Внутрь вошли только Долф, священник и студент. Почтенный прелат ожидал их в своем кабинете в окружении секретарей, нескольких торговых людей и моряков.

После традиционных почтительных приветствий и целования руки епископа гостям было задано несколько вопросов, а затем преподобный отец перешел к сути дела. Он объяснялся на латыни, и спутникам Долфа не составляло труда понять его, но сам мальчик потерял нить разговора. Пришлось Леонардо выступить переводчиком.

— Ясно как божий день, — говорил епископ, — что дети, нашедшие пристанище в руинах аббатства, не могут продолжать свой поход, ибо дороги ведут только до Бриндизи. Да и возможно ли, чтобы семьсот малолетних детей переплыли море и приступом взяли Иерусалим? Какой здравомыслящий человек поверит в это? Таким образом, им остается одно — возвратиться туда, откуда они пришли.

«Так я и думал, — с беспокойством размышлял Долф, — избавиться от нас хотят. Куда же нам деваться?»

В разговор вступил дон Тадеуш:

— Монсеньор, ваши слова свидетельствуют о мудрости и благоразумии, но все дело в том, что у этих детей нет на родной земле дома, куда они могли бы вернуться, — большинство из них неприкаянные сироты.

— Мне известно об этом, — негромко заметил епископ. — Обратный путь в преддверии зимы чреват многими опасностями. Детям не удастся перевалить через горы на севере до первых снегов, но и у нас в Бриндизи им более оставаться непозволительно. Мы достаточно позаботились о них, но целую зиму кормить сотни детей мы не можем. Расселить их в городе нельзя, ибо у нас собственных жителей в избытке, да и некуда нашему городу расти: Бари мешает нам.

Леонардо кивнул. Лицо его, всегда сохранявшее насмешливое выражение, было очень серьезно. Дон Тадеуш в бессильном отчаянии поднял сжатые руки к небу.

— И все же, — продолжал епископ, — помочь этим детям — наш христианский долг.

Он указал на купцов и мореплавателей, стоявших поодаль.

— Мы сговорились с богатыми купцами и надежными капитанами судов, которые перевезут детей в Венецианскую республику на своих кораблях. С детей не возьмут платы, достаточно, если они будут помогать команде. Их разместят на восьми кораблях, груженных товаром. В Венеции вы перезимуете, я вручу вам рекомендательные письма к епископу и правителям республики с просьбой приютить детей в городе до будущей весны и, поелику возможно, снарядить их в обратный путь на родину. Тем, кто пожелает навсегда поселиться в Венеции, это будет позволено. Мне известно, что среди вас есть много способных и разумных детей, которые не чураются любой работы, хоть за время долгого пути вы и отвыкли от послушания старшим…

Епископ остановился. Леонардо быстро переводил Долфу основное.

— Другого выхода у нас нет, — твердо закончил епископ.

Дон Тадеуш опустился на колени и припал губами к перстню прелата.

— Благодарю вас, монсеньор, — проговорил он, — Господь да вознаградит вас за вашу доброту.

— Встаньте, дон Тадеуш, не меня нужно вам благодарить, но всевышнего, что просветил нас мудрым решением. Через три дня корабли уйдут в море. Подготовьте детей к плаванию. Подробности вам сообщат хозяева судов. Прощайте. Да благословит вас Бог…

На том и завершилась аудиенция. Долф был на седьмом небе от счастья. Теперь, когда будущее ребят устроено, он может со спокойной совестью вернуться домой, если только…

Франк и Берто с нетерпением ожидали появления друзей, и ребята поспешили обрадовать их известием о предстоящем отъезде.

— Я не поеду с вами в Венецию, — быстро сказал Леонардо, — я собираюсь в Палермо ко двору императора Фридриха.

Вместе с купцами и моряками они направились в гавань осмотреть корабли, которые показались Долфу утлыми суденышками, зато отца Тадеуша их вид вполне удовлетворил. Видно, ему эти калоши представлялись достойными бороздить моря..

Долф не был уверен, как ему поступить: расстаться с Леонардо и отплыть в Венецию или задержаться в Бриндизи, на случай если послание доктора Симиака снова придет сюда? Колебания друга не укрылись от Леонардо.

— Ты скорчил такую мину, будто Венеция тебе не подходит. Пойдем тогда со мной.

— Я еще не знаю, — признался Долф. — Отец разыскивает меня, а если я уйду отсюда, он никогда не найдет меня.

— А ты хочешь, чтобы тебя нашли? — серьезно спросил студент.

— Да, теперь да.

— Тогда оставайся здесь и жди.

— Пожалуй, ты прав… А как же Марике?

— А в чем дело?

— Отец отыщет меня, и я вернусь домой, но я не смогу взять с собой Марике, то есть я очень хочу этого, но просто не могу.

— В этом нет нужды, — невозмутимо отрезал Леонардо. — Она остается со мной.

— Ты серьезно? Дружище…

Изумлению Долфа не было пределов, когда студент, отвернувшись, заговорил снова:

— Ты хоть раз внимательно посмотрел на нее, Рудолф? Милее ее на свете не сыскать. Я привезу ее в дом своих родителей, ей нужно учиться. Затем вместе с Франком и Петером я отправлюсь в Палермо и, если мои услуги понадобятся императору, вызову туда же Марике. Мы поженимся с ней.

— А если она не захочет?

— Захочет, когда ты не будешь крутиться поблизости.

Смысл этих слов не сразу дошел до его сознания, затем на мгновение его захлестнула ревность, вполне понятная в таких обстоятельствах, но потом он рассудил, что лучшей доли для Марике и пожелать нельзя. Она превратится в хорошенькую девушку, миловидную, заботливую, сообразительную. К Леонардо она относится почти с такой же нежностью, как к Долфу.

— Она совсем девочка еще…

— Одиннадцать. Через три года она достигнет брачного возраста.

Долф знал, что в те времена выдавать замуж тринадцати — и четырнадцатилетних девушек было самым обычным делом, особенно в знатных домах.

— Твоя семья не будет против? У нее же ничего нет.

Леонардо усмехнулся:

— У нее есть золотое сердечко, а это лучшее приданое.

Долф потупился. На душе было тяжело. Через несколько дней он простится с ними навсегда. Он вздохнул и отвернулся. К нему спешил Франк.

— Рудолф!..

— Погоди, — перебил его Долф, — не хочу ни о чем говорить сейчас.

— Но…

Долф направился было в аббатство — ему хотелось повидаться с Марике. Франк схватил его за руку:

— Ты же сам говорил вчера, как это важно.

— Ну что еще?

— Ларчик.

Долф застыл на месте.

— Ларчик? — спросил он, и у него перехватило дыхание.

Маленький подмастерье-кожевник достал коробочку из легкого металла.

— Ты о таком говорил?

Долф порывисто схватил коробочку.

— Где ты ее взял?

— Нашел сегодня утром.

— Где? Место запомнил?

— В городе. Я увидел ее под ногами, когда мы с Берто ждали вас у дворца епископа.

— Когда это было?

— Точно не могу сказать — вы были на приеме у епископа.

«Часов десять утра», — лихорадочно соображал Долф.

Едва сдерживая дрожь, он подцепил крышку и открыл коробочку. Внутри была записка, в точности такая же, как и в первый раз. Только цифры другие.

— Наверно, сразу было нужно показать тебе, — оправдывался Франк, — но, когда вы вернулись и рассказали нам о Венеции, я позабыл обо всем на свете.

— Не беда. Думаешь, мы сможем найти это место?

— Конечно.

— Тогда пошли.

— Что ты собираешься делать?

— Пойдем в город, я должен посмотреть, где лежал этот ларчик.

Не прошло и получаса, как ребята опять появились на Соборной площади Бриндизи. Франк показал на улочку, выходившую на площадь. Улочка вела к резиденции епископа.

— Мы с Берто стояли вон там, спиной к стене, вдруг я вижу: блестит под ногами, поднял, и вот…

— Так, понятно. Ты уверен, что он лежал именно там, у стены, и ни на метр дальше? — настойчиво расспрашивал Долф. Он с сомнением посматривал на выщербленную мостовую — куски засохшей грязи, пыль, мусор и никаких особых примет.

— Я стоял здесь, — продолжал Франк, — точно помню, что выступ стены приходился мне как раз между лопатками, ноги вот так… да. И вдруг вижу: блестит у левой ноги. Все точно, на этом камне.

Палец Франка уперся в грязь. Наклонившись, Долф разгреб слой грязи и удовлетворенно кивнул.

— Нужно пометить это место, чтобы завтра я сразу нашел его.

Он оглянулся в раздумье. Скромный вход в канцелярию епископской резиденции подсказал ему, как поступить.

— Подержи-ка здесь руку, Франк, и жди меня так. Я мигом.

Долф распахнул дверь и влетел в канцелярию. Он спросил секретаря епископа и после долгих объяснений был допущен к нему.

— Синьор, — заговорил Долф на своем ломаном итальянском, — позвольте обратиться к вам с просьбой. Нельзя ли мне воспользоваться вашим письменным прибором? Мне необходимо отправить письмо своему отцу.

— Ты обучен грамоте? — изумился монах, косясь на лохмотья мальчишки.

Он подвинул Долфу чернильницу, стоявшую перед ним, и вручил гусиное перо. Раскрыв рот, монах следил, как нищий оборванец достал из кармана белый листок, погрузил перо в чернила и начал старательно выводить буквы неизвестного языка.

— Не могли бы вы сказать мне, какое число… день у нас послезавтра?

— Послезавтра? Святого Маттеуса, разумеется.

— Ах, да…

На самом деле Долф и представления не имел, что это за дата такая, пусть они там дома разбираются. На другой стороне листочка, который прислал ему доктор Симиак, Долф написал: «Нахожусь в Бриндизи, координаты на обратной стороне. Через сутки, после того как получите ответ, буду находиться на этом же месте. День святого Маттеуса, числа не знаю. Заберите меня отсюда. Долф».

Получилось не очень аккуратно: гусиное перо царапало бумагу и разбрызгивало чернила, слишком густые для тонкой бумаги, ведь ими писали на плотном пергаменте. Затем пришлось долго ждать, пока чернила высохнут.

— Это письмо для епископа? — любопытствовал секретарь. — И что это за пергамент, столь мягкий и тонкий?

— Мы называем его бумагой, — уклончиво пояснил Долф. — Синьор, не могу ли я позаимствовать у вас эту чернильницу на короткое время?

— Позаимствовать?

Подозрительность итальянца была понятна Долфу.

Еще бы! Такой изящный алебастровый сосуд. Он умоляюще сложил руки.

— Прошу вас! Мне нужно лишь немного чернил, а чернильницу я верну вам в целости и сохранности.

— Зачем тебе чернила?

— Хочу начертить крест, вон там, перед домом.

— Как, на улице?

— Пойдемте со мной, увидите сами, что ничего дурного я не делаю. У меня на родине так поступают благочестивые люди.

— Что ж, пошли.

Долф появился на улице с алебастровой чернильницей под мышкой, сердце его радостно билось, секретарь поспешал за мальчиком. Долф приблизился к Франку.

— Ну-ка взгляни, — позвал он мальчишку.

Он тщательно очистил кусочек мостовой от наслоения грязи — руками естественно, — затем приподнял чернильницу и осторожно наклонил ее так, чтобы чернила перелились через край, оставляя несмываемую отметину на том месте, где Франк только что держал руку. Он постарался придать своему знаку очертания креста, зная отношение людей средневековья к знакам благочестия. Затем он поднялся и вернул чернильницу недоумевающему монаху.

— В вашей стране молятся Господу на улицах? — спросил тот.

Ну как было Долфу объяснить ему свой странный поступок? Он лишь дружелюбно улыбнулся и поблагодарил секретаря, которому ничего не оставалось, как удалиться.

Долф еще немного постоял рядом с Франком.

— Подождем, пока высохнет как следует.

— Что все это значит? — прошептал его верный друг. — Ты делаешь такие непонятные вещи.

Долф молча смотрел на черный крест. Завтра утром он положит контейнер на это место и будет наблюдать за ним.

Если все пройдет благополучно, через день он сам будет стоять на этом же камне и тогда, может быть…

Он продолжал стоять, ожидая, пока высохнут чернила; спустя четверть часа потер изображение рукой, потом послюнявил пальцы и потер еще раз, наконец потрогал носком ботинка.

— Все в порядке, можно возвращаться. Спасибо тебе, Франк, ты даже сам не знаешь, как ты выручил меня.

— Скажи, Рудолф, ты колдун?

— Что ты! Я просто очень хочу попасть домой. Люди моего отца, которые разыскивают меня, увидят крест и сразу поймут, что я здесь.

— Да, — ответил Франк, — наш поход закончен.

— Зато какие замечательные приключения у нас были, — подхватил Долф, — тяжело, конечно, но интересно ведь. Мне очень повезло, что удалось столько всего пережить вместе с ребятами.

— И даже выжить, — добавил Франк.

— Это уж точно!

Долф положил руку на плечо товарища.

— Франк, я скоро отправлюсь домой, но тебя я никогда не забуду. В самое трудное время я всегда мог положиться на вас с Петером. Правда ли, что вы остаетесь с Леонардо?

— Нет, — ответил Франк, — мы с Петером и Берто едем в Венецию, и дон Тадеуш с нам. Мы пройдем путь до конца.

Долф понял. Он научился уважать непреклонное упорство этих людей далекого прошлого.

Веселая суета царила в разрушенном аббатстве. Дети, возбужденные предстоящим отплытием в сказочную Венецию, собирали и укладывали немудреные пожитки. Леонардо и Марике нигде не было видно: они пошли в город, чтобы договориться с капитаном, который через несколько дней повезет их в Пизу.

Рано утром следующего дня Долф уже поджидал в заветном уголке на улице, ведущей к резиденции епископа.

Он положил металлический ящичек в самый центр нарисованного креста и сел рядом, чтобы случайным прохожим не пришло в голову отбросить с дороги непонятный предмет или подобрать его. Мимо прошел секретарь епископа и недоуменно пожал плечами. Долф ждал, ежеминутно глядя на часы. Ровно без четверти десять ящичек исчез.

Долф застыл на месте, сердце его то учащенно билось, то замирало. Он не мог отвести взгляда от опустевшего камня. Алюминиевый контейнер пропал. Приборы все рассчитали точно, машина времени работает! В этот самый миг доктор Симиак наверняка уже читает его записку. Возгласы радости. Бежит к телефону… «Долф нашелся! Мы все-таки отыскали его! Через двадцать четыре часа он будет здесь. Коллега Кнефелтур, заряжайте передатчик материи на полную мощность!» Что-нибудь в этом роде…

Полил дождь. Потоки грязной воды неслись в канавах, вода захлестывала крест, но чернила не смывались.

А Долф все не мог заставить себя подняться и уйти отсюда. Завтра… завтра он увидит родителей…

Он вымок до нитки, но продолжал все так же сидеть, уронив голову на колени, и слезы текли по его лицу.

— Рудолф ван Амстелвеен, что с тобой? — прозвучал над ним голос, полный дружеского участия, и ласковая рука легла на плечо.

Дон Тадеуш! Он вернулся из гавани, где завершаются последние приготовления к отплытию.

Долф кое-как поднялся.

— Я возвращаюсь домой, — прошептал он, — мой отец отыскал меня.

Он в волнении схватил священника за руку.

— Вы понимаете, что это значит? Я увижу маму!

— Так ты не едешь с нами в Венецию?

— Нет, мне уже не нужно, я смогу вернуться домой. А вы как же? Остаетесь с детьми?

— Я не покину их до той минуты, пока они не сойдут на берег в Венеции и каждый из них будет хорошо устроен.

— Какие замечательные люди живут в этом веке! — не удержался Долф.

— Я не понимаю тебя, сын мой.

— Я хочу сказать, — не очень уверенно поправился мальчик, — что мне так грустно уезжать отсюда и знать, что все это канет в прошлое.

Он обвел рукой вокруг себя: дома, тесно прилепившиеся друг к другу, почти все сплошь из дерева, площадь перед собором и разбегающиеся от нее во все стороны кривые улочки.

— Весь этот мир… Я хочу сказать, ничего этого уже не будет, все изменится, вот чего мне жаль. Раньше это время мне казалось захватывающим. Я выдумывал доблестных рыцарей в латах и на белых конях, юных красавиц, менестрелей и… Я думал, увижу, как возводились знаменитейшие соборы, полюбуюсь живописными празднествами торговых и ремесленных гильдий. А все повернулось по-другому. Я и в замке-то ни в одном толком не побывал, и турнир не посмотрел, а уж рыцарям в полном боевом облачении старался и вовсе не попадаться на глаза. Зато я повидал эту землю и крестьян, которые трудятся на ней, нищих бедняков и этих заблудившихся в своем странствии детей; видел простой народ, а не тех знатных феодалов, о которых начитался в романах. А люди… иной раз они бывали невежественны и злы, но сколько необыкновенных людей я повстречал тут… Я многому научился у них и у вас, отец Тадеуш.

— У меня? Чему же?

— Милосердию, любви к людям, верности.

— Это христианский долг всякого, сын мой.

— Но разве вами руководил долг, а не чувство?

«Чувство любви к ближнему, позабытое людьми, — задумался Долф, — ну не полностью, конечно, забытое. Вон в двадцатом столетии целая система общественного обеспечения не дает умереть с голоду инвалидам, больным, неимущим, которых в прежние времена ждала неминуемая гибель… Все так, но куда же делась любовь, просто любовь к человеку, ради спасения которого дон Тадеуш готов пойти даже на обман. Мы забыли о ней, подменив теориями, которых у нас в десять раз больше, чем самого чувства».

Ночью Долф почти не спал. Сумбурные мысли роились в голове, но стоило ему забыться, кошмары начинали преследовать его. Перед ним возник граф фон Шарниц и требовал полсотни пленников; всплывало искаженное злобой лицо властелина замка Тразимено, который хотел отрубить ему голову; на него галопом неслись всадники, они растопчут его прежде, чем он успеет выхватить нож. Боясь проспать, он поминутно открывал глаза и поднялся ни свет ни заря. В сумерках он различал Марике, спящую на своей соломенной постели. Он попрощался с ней вчера.

Оба были расстроены. Он заметил, что лицо девочки мокро от слез. Ох, Марике… Он посмотрел на Леонардо, свернувшегося калачиком во сне, бросил последний взгляд на Франка и Петера, а вот и маленький Тисс рядом с ними…

Он потихоньку встал, взял куртку, служившую ему вместо подушки, и осторожно накрыл ею Франка; поцеловал в лоб Марике, она ничего не почувствовала; еще раз взглянул на Леонардо; прислушался к мирному посапыпанию отца Тадеуша.

«Прощайте!» — шепнул он и на цыпочках выскользнул из зала, служившего ребятам спальней. Предрассветная стужа сковала его. Четверо мальчишек на страже у входа в аббатство не спали. Они узнали Рудолфа ван Амстелвеен, но он приложил палец к губам.

— Никому не говорите, что видели меня. Прощайте, ребята, и счастливого пути в Венецию.

Одинокая фигурка спешила по дороге в Бриндизи.