В предшествующих частях я показал, что знание языков, математики, оптики и опытной науки имеет огромное значение и необходимо для изучения мудрости, и что без этого знания никто не может продвигаться [в обретении мудрости] должным образом, причем не только в мудрости самой по себе, но и в мудрости, соотнесенной с Церковью Божией и прочими тремя указанными вещами. Теперь же я хочу рассмотреть основы четвертой науки, которая лучше и благороднее всех предшествующих, и она [одна] среди них является практической, т. е действенной, и установлена для [исследования] наших деяний — в этой жизни и жизни грядущей. В самом деле, все прочие науки называются теоретическими, и хотя некоторые [из них] являются активными и действенными, они, тем не менее, суть науки о делах рукотворных и естественных, но не моральных, и рассматривают истины вещей и деяний наук, которые относятся к теоретическому разуму, и не рассматривают то, что относится к разуму практическому, который называется практическим потому, что занят практикой, т. е. действием по отношению к благу и злу. Поэтому практика понимается здесь узко, [т. е. как то, что связано] с нравственными действиями, благодаря которым мы становимся добрыми или злыми, хотя практика, понимаемая широко, тождественна любой действенной науке, и тогда многие другие науки суть практические. Но термин «практика» употребляется здесь в преимущественном смысле, поскольку [обозначает науку, исследующую] основные действия человека, связанные с добродетелями и пороками, а также счастьем и несчастьем грядущей жизни.

И эта практическая наука называется моральной и гражданской, она упорядочивает [действия] человека по отношению к Богу, ближнему и себе самому, и доказывает [истинность] этого упорядочивания, и действенно побуждает и увлекает нас к нему. И эта наука повествует о спасении человека благодаря добродетели и об обретении счастья, и она содействует этому спасению, насколько это возможно для философии, из чего в целом ясно, что эта наука благороднее прочих частей философии. Ибо поскольку она есть желанная цель человеческой мудрости, а цель в любой вещи есть наиболее благородное, то надлежит, чтобы эта наука была наиблагороднейшей. Равным образом, только эта, или преимущественно эта наука имеет дело с тем же, что и богословие, поскольку богословие рассматривает пять вышеуказанных вещей, хотя и иначе, а именно, в соответствии с верой Христовой. И эта практическая наука содержит много прекрасных свидетельств об этой вере и, как мы покажем далее, издавна предвосхищала ее основные положения, [что стало] большой поддержкой христианской вере. Но богословие — благороднейшая из наук, следовательно, та наука, которая более всего с ней схожа, благороднее прочих.

Но для того, чтобы великая значимость этой науки стала очевидной, надлежит исследовать ее части, ибо из частей будет выведено и целое, которое мы желаем. И поскольку моральная философия есть цель всех частей философии, необходимо, чтобы заключения иных наук были ее началами, в соответствии с формой отношения между предшествующими и последующими науками, поскольку заключения предшествующих наук естественным образом предполагаются в последующих. И поэтому подобает, чтобы [начала последующих наук] доказывались и удостоверялись в предшествующих науках, так чтобы они заслуживали того, чтобы быть принятыми для использования последующими науками. И как это происходит, ясно на примере метафизики. И поэтому начала моральной философии удостоверяются в предшествующих науках, и вследствие этого эти начала должны извлекаться из иных наук не потому, что они принадлежат им, но потому, что они приготовляют их для своей госпожи. Поэтому где бы они ни обнаруживались, они должны приписываться моральной философии, поскольку являются по своей сущности относящимися к морали. И хотя [эти начала] провозглашаются в иных науках, все это — ради моральной философии. А потому все таковое должно считаться относящимся к моральной философии и ей приписываться. И поэтому, если мы хотим правильно пользоваться [этими началами], необходимо, чтобы они были собраны в моральную науку от всех прочих наук. И неудивительно, что философы включили вопросы, относящиеся к морали, во все теоретические разделы философии, ибо они знали, что таковое нужно для спасения человека, а потому ко всем наукам примешали прекрасные высказывания, чтобы люди всегда побуждались к спасительному благу, и чтобы все знали, что исследования всех прочих наук нужны только для этой науки, которая является госпожой человеческой мудрости. И поэтому, если я привожу авторитетные высказывания из иных мест, отличных от тех, которые содержатся в книгах по моральной философии, следует иметь в виду, что они должны быть отнесены собственно к этой науке, и мы не можем отрицать того, что они записаны в книгах этой науки: ибо мы имеем на латыни только часть философии Аристотеля, Авиценны и Аверроэса, которые были главными авторитетами в моральной философии. Ведь, как богословие рассматривает спасительные истины, как свои, обнаруживая их повсеместно (как я затронул в начале, и чего коснусь далее), так и моральная философия по своему усмотрению присваивает все, что находит в иных местах, [если это] написано о вещах ее рода. И эта моральная наука называется Аристотелем и другими гражданской наукой, поскольку обосновывает права городов и граждан. И так как бывало, что города правили царствами, как Рим правил миром, то эта гражданская наука получила свое название от города (civitas), устанавливая, однако, права и для королевства, и для империи.

И эта наука, прежде всего, учит тому, как составлять законы и право для жизни. Во-вторых, она учит тому, как им доверять и их обосновывать, и побуждает людей к тому, чтобы они жили и действовали в соответствии с этими законами. Первая часть делится на три: первым по природе следует установление порядка действий человека по отношению к Богу и к ангелам. Во-вторых, устанавливается порядок действий человека по отношению к ближнему; в-третьих — по отношению к самому себе. И так же поступает Писание. Ибо сперва в книгах Моисея устанавливаются заветы и законы, касающиеся Бога и Божественного культа. А затем в этих же и последующих книгах [устанавливаются законы], касающиеся отношения человека к ближнему. И в-третьих, в книгах Соломона, дано учение о нравах. Равным образом, только эти три [основные части] содержатся и в Новом Завете: ведь человек не может характеризоваться иными отношениями [кроме этих трех].

Но не только ради первого, но и ради всех прочих [отношений] необходимо, чтобы начала моральной науки, из которых доказывается истинность прочих наук, были подготовлены заранее. Но из этих начал некоторые являются простыми началами, и только метафизика предназначена для их разъяснения. Другие же, хотя и являются началами по отношению к последующим, суть или первые выводы этой науки, или, хотя и пользуются некоей привилегией начала, должен, однако, вследствие своей величайшей сложности и великой полезности по отношению к последующим, а также для того, чтобы им меньше противились, быть в достаточной степени обоснованы. Сообразно этому Аристотель в начале Физики доказывает первый принцип этой науки, а именно, что существует движение, [выступая] против тех, кто полагает, что есть только одно неподвижное [бытие]. И следует знать, что метафизика и моральная философия весьма сходны: ведь обе, хотя и по-разному, имеют дело с тем, что касается Бога, ангелов, вечной жизни и других подобных истин. В самом деле, метафизика через общее для всех наук исследует то, что является ее собственным объектом, и через телесное исследует духовное, и через тварное достигает Творца, и через настоящую жизнь исследуют будущую, и предпосылает многое, являющееся началом моральной философии. И метафизика проводит свои исследования ради гражданской науки, так что право является связующим звеном между этой наукой и метафизикой, так как в ней [т. е. гражданской науке] предполагается то, что доказывается в метафизике, так что я не смешаю друг с другом две различные науки, доказывая здесь то, что является собственным для метафизики.

Итак, я утверждаю, что [в первую очередь], как и там [т. е. в метафизике], надлежит доказать, что Бог есть. Во-вторых, [следует доказать], что бытие Божие естественным образом познается любым человеком. В-третьих, что Бог обладает бесконечным могуществом и благостью, и одновременно с этим — что Он бесконечен по субстанции и сущности: и из этого будет следовать, что Он наиблагой, мудрейший и могущественнейший. В-четвертых, что Бог един по сущности, и не [существует] многих [богов]. В-пятых, что Он не только един по сущности, но и иным образом троичен (то, как это возможно в общем, должен исследовать метафизик, а непосредственно и в частностях это должно быть разъяснено здесь [т. е. в моральной философии]). В-шестых, что Он все сотворил и правит в природном бытии (Бэкон различает природное бытие и бытие в благодати). В-седьмых, что помимо телесных Он сформировал и духовные субстанции, которые мы называем интеллигенциями и ангелами (поскольку «интеллигенция» есть имя по существу, а «ангел» есть имя должности), и то, сколько их существует, и каковы их действия (это настолько, насколько постижимо человеческим разумом, относится к метафизике). В-восьмых, что помимо ангелов Он создал и иные духовные субстанции, которые суть разумные души людей. В-девятых, что создал их бессмертными. В-десятых, что счастье жизни грядущей есть высшее благо. В-одиннадцатых, что человек способен обрести это счастье. В-двенадцатых, что Бог управляет человеческим родом через нравственные законы, так же как прочим — через природное бытие. В-тринадцатых, что тем, кто живет правильно, в соответствии с правлением Бога, Бог обещал будущее счастье, как учит Авиценна в VII книге Метафизики, а тем, кто живет дурно, в будущей [жизни] уготованы ужасные бедствия. В-четырнадцатых, что должно почитать Бога со всем благоговением и богобоязненностью. В-пятнадцатых, что точно так же, как человек по природе упорядочивает [свои действия] по отношению к Богу через должное благоговение, так же он, через справедливость и мир, упорядочивает [свои действия] по отношению к ближнему, и, через достойную жизнь, — в отношении самого себя. В-шестнадцатых, что человек, опираясь только на свои силы, не может знать, как должно почитать Бога, относиться к ближнему и самому себе, но нуждается для этого в истине откровения. В-семнадцатых, что откровение должно было быть дано только одному, и что он должен быть посредником между Богом и людьми, и наместником Бога на земле, которому подчинен весь род человеческий, и которому следует верить без противоречия, когда достоверно доказано, что он — таков, как только что сказано, и он есть Законодатель и высший священник, который имеет полноту власти над временным и духовным, будучи Богочеловеком, как говорит Авиценна в X книге Метафизики, и которому дозволено поклоняться после Бога.

И в этом метафизика связана с моральной философией и достигает ее как своей цели, и так Авиценна прекрасно соединяет их в конце [своей] Метафизики. А прочее суть собственные объекты моральной философии и не должны разъясняться в метафизике, хотя Авиценна и добавляет многое [к перечисленному выше]. Но в начале своей книги он указывает причину этого, а именно, что он не создал моральную философию и не постиг ее до конца, а потому примешал [к вышеуказанному] многое такое, что, как ясно для исследователя, является собственными объектами моральной философии. И при таком рассмотрении тогда в начале должен быть Законодатель, затем — особые свойства Бога и ангелов, затем — счастье и несчастье иной жизни, затем — бессмертие тела после воскресения и т. п., до чего метафизик дойти не может. Ибо он занимается во всем этом преимущественно вопросом «существует ли», ведь его задачей является решение этого вопроса применительно ко всему, поскольку он рассматривает сущее и бытие в его общности. Но прочие науки нисходят до других вопросов о вещах, а именно что есть та или иная [вещь], какова она по качеству и количеству и т. д. в соответствии с десятью категориями. Однако философ, занимающийся моральной наукой, не должен разъяснять все тайны Бога, ангелов и прочего, но только те, которые необходимы для людского множества и в которых все должны соглашаться, дабы они не впадали в сомнения и ереси, как говорит Авиценна, повествуя об основах моральной философии.

Итак, я утверждаю, что моральная философия прежде всего разъясняет троичность Бога, каковой истиной Законодатель обладает более в силу откровения, нежели посредством доводов разума. А причина, по которой философы много говорили о Божественном в частных аспектах, что превосходит человеческий разум и подпадает под компетенцию откровения, затронута ранее в разделе, посвященном математике. Ибо там показано, каким образом они могли обрести многие благородные истины о Боге — через откровение, Им данное, в соответствии с высказыванием апостола (1 Кор 2,10): Бог открыл это. Но, впрочем, как ранее с очевидностью доказано, скорее откровение было дано патриархам и пророкам, которые по всеобщему признанию им обладали, а философы восприняли все это от них. В самом деле, патриархи и пророки толковали Божественное не только богословски или пророчески, но и философски, поскольку изобрели всю философию, как доказано во второй части этого труда. И метафизик может вполне может учить о том, что Бог существует, что Он познаваем естественным образом, что Он обладает бесконечным могуществом, что Он един и троичен. Но то, каким образом Он троичен, он в полном объеме разъяснить не может, а потому истина об этом должна быть достигнута здесь [т. е. в моральной философии].

Итак, есть Пресвятая Троица: Отец, Сын и Дух Святой. Клавдий, один из толкователей Священного Писания, в книге, где он полемизирует с ересью, согласно которой Бог бесчувственен и не испытывает сострадания, утверждает, что «Платон благодаря похвальному дерзновению и удивительному гению исследовал, нашел и описал три Лица Бога: Бога Отца, а также Ум, или Разумение Отца, и их взаимную Любовь». И он не только учил о том, что Бог в высшей степени един, троичен и неделим, но и доказывал, что это так. И это ясно из его книги О Божественных вещах. И Порфирий, как говорит Августин в 29-й главе X книги О Граде Божием, провозглашал, что есть Отец и его Сын, которого он именует Разумом и Умом Отца, и среднее между ними, которое, как говорит Августин, мы можем, по нашему мнению, назвать Святым Духом, хотя Порфирий по своему обыкновению называет их тремя богами, и далее если он использует неточные слова, видит, однако, чего следует держаться. И в той же книге, в 32-й главе, Августин говорит о некоем философе-платонике, чье имя он не сообщает, который признавал начало Евангелия от Иоанна вплоть до того места, где говорится о воплощении Христа, а в этом начале явно присутствует различие Божественных лиц. И Августин в 36-й и 37-й главе X книги О Граде Божием утверждает, что Порфирий говорил в I книге О возвращении души, что можно очиститься от грехов только через Сына Божия. И Аристотель утверждает в начале О небе и мире, что в Божественном культе мы привлечены к восхвалению единого Бога через число три, выявляющее свойства тварных вещей. И учитывая, что всякое творение, как ясно из метафизики, есть след Троицы, надлежит, чтобы в Творце была Троица. И поскольку Аристотель завершил философию сообразно возможностям своего времени, он определенно знал о блаженной Троице Лиц, так что признавал Отца, Сына и Духа Святого. А потому в законе Аристотеля было три жертвоприношения и три молитвы, [сопровождающие жертвоприношение], как говорит Аверроэс в начале комментария к О небе и мире [251]Averroes, De caelo, I, с. 3: «Говорит и по иной славной причине, что она была для него основанием и законом творить три просьбы или молитвы, иначе, жертвы. И говорит, что законодатель не откроет людям это число, если не будет следовать природе, ибо этот закон есть уподобление природе. И в соответствии с этим числом держится величие творца в его удалении от сотворенных формою. Да будем молиться и приносить жертвы, ибо все это служит не иному как величию Творца».
, и это очевидно из Политики Аристотеля, которая есть книга законов. И Авиценна, выдающийся толкователь Аристотеля, полагал, что в основах моральной философии пребывает Дух Святой. Но куда скорее он мог достичь истины об Отце и Сыне, поскольку труднее помыслить исхождение Духа Святого от двух различных лиц, нежели рождение одного из них от другого. Поэтому философам недоставало понимания Духа Святого в большей степени, нежели знания об Отце и Сыне. И поэтому те из них, кто смог обрести знание о Духе Святом, имели большее знание и о других Лицах. И Этик в своей книге О Божественном, человеческом и природном, которую он написал на еврейском, греческом и латинском языках вследствие величия тайн, полагал в Боге Отца, Слово Отца и Духа Святого, и то что они, т. е Отец, Сын и Дух Святой, суть три Лица. И мы необходимо обладаем этим знанием благодаря разуму. Однако это доказательство не следует приводить до того как будет представлено то, что относится к Богу в частном, и до того как будут приведены авторитетные высказывания великих философов, которые с той же самой целью вводятся в этой [т. е. в моральной] науке как в месте, им соответствующем.

Итак, я утверждаю, что Бог обладает бесконечным могуществом, а бесконечное могущество способно к бесконечному действию, следовательно, от Бога может произойти нечто бесконечное, но не иное по сущности, поскольку в противном случае могло бы быть много богов, что противоречит показанному в разделе, посвященном математике, следовательно, надлежит, чтобы рожденное Богом было Богом (поскольку Бог имеет сущность порождающего), но отличным по Лицу. И поскольку это рожденное обладает бесконечным могуществом, поскольку есть бесконечное благо, то может произвести бесконечное. Следовательно, может произвести иное Лицо. Но тогда либо это же Лицо происходит и от Отца, и тогда Дух Святой исходит и от того, и от другого, либо Оно исходит только от Сына, и тогда Оно не достигает Отца, и в этом случае не будет тесной связи [между Отцом и Сыном], и в Божественном не будет полного согласия, что противоречит разуму. Также не сможет быть и равной любви, поскольку в этом случае Отец будет больше любить Сына, нежели Духа Святого, поскольку порождает Сына, но не производит Духа Святого. Но поскольку Дух Святой есть Бог, ибо Он имеет Божественную сущность, следует, что Ему полагается бесконечная любовь, а потому Отец будет любить Его бесконечной любовью, как и Сына. И также, поскольку любовь Отца может быть только бесконечной, поскольку Его любовь соответствует его могуществу, остается заключить, что любовь Отца к Духу Святому будет такой же, как и любовь к Нему Сына. Поэтому необходимо, чтобы Дух Святой исходил как от Отца, так и от Сына. А то, что не есть и не может быть большего числа лиц, здесь [т. е в этом разделе моральной философии] следует не доказывать, но принимать, поскольку это будет доказано в четвертой части этой науки, которой приписывается вся полнота убеждения. А троичность Лиц, а именно, Отца, Сына и Духа Святого, необходимо было доказать и разъяснить здесь, поскольку это является главным основанием этой науки, [ибо необходимо] для установления Божественно культа и много другого. И не следует утверждать в пользу противоположного то, что никакая наука не должна доказывать свои начала, ибо то, как надо это понимать, ясно из сказанного выше. Прочее же, относящееся к Богу, о чем возможно исследование и относительно чего должно возникнуть обоснованное сомнение, суть заключения четвертой части, и там будет определено о них.

Но философы говорили не только о Боге самом по себе, но и о Боге Воплощенном, Который есть Господь Иисус Христос, и о том, что к Нему относится. Ибо такие истины необходимы роду человеческому, и спасение человека возможно только благодаря знанию этих истин. Поэтому необходимо, чтобы все спасенные от начала мира знали эти истины настолько, насколько это требуется для спасения. Это я говорю потому, что кто-то знает эти истины в большей степени, а кто-то — в меньшей. Подобало также, чтобы получившие мудрость философы знали нечто об этой истине вне зависимости от того, спасутся они или нет, так как они подготовили и расположили мир к этой совершенной истине: так, чтобы он легче воспринял ее, когда придет время. И более подробно об этом было сказано выше, а здесь достаточно и общих слов, так как из опыта мы знаем, что философы постигли много прекрасного о Христе и славной Деве Марии. И ранее в разделе, посвященном астрономии, было приведено высказывание Абу Машара из VI книги его Большого введения в котором он подтверждает авторитетными высказываниям всех [авторов] от начала философии, что от Девы родится Сын, которого назовут Иисусом Христом. И в книге Конъюнкций он говорит то же. Но это высказывание, хотя оно и относится к астрономии и доказывается там как ее заключение, относится к этой науке [т. е. к моральной философии] как ее начало. Потому эта наука получает это благородное начало доказанным в астрономии, и последняя прислуживает ей в этом, как и в кое-чем еще, как служанка госпоже, так что она [т. е моральная философия] познает таковое из предшествующих [ей наук], а затем использует [как собственные начала]. И, как уже сказано выше, Порфирий утверждает, что изгладить грехи можно только благодаря Сыну Божию. И комментируя слова из Школьной науки [253]Boeth., De disc. School., IV.
«Платон доказал существование Бога», некий комментатор утверждает, что в гробнице Платона была обнаружена некая надпись, сделанная на его груди золотыми буквами, гласящая «Верую во Христа, который родится от Девы, будет страдать за род человеческий и воскреснет в третий день». Но и Этик в вышеуказанной книге говорит, что праведники удостоятся лицезрения Иисуса Христа, и Царя своего, и следов и ран от гвоздей, [ибо Он есть] Слово Отца и Начало, С Ним [Отцом] все сотворившее…

И поскольку знание об Антихристе относится к христианской вере, ибо она учит о грядущем Антихристе, который будет уничтожен Христом, поэтому вера в грядущего Антихриста связана с [другими] положениями [христианской] веры. В силу этого одно из начал этой [т. е. моральной] науки относится к приходу Антихриста — в подтверждение того, что относится к вере Христовой. Итак, Этик говорит, что незадолго до времен Антихриста будет одно племя из рода Гога и Магога с севера, у врат Черноморских, злейшее из всех народов, которое вместе со своими злосчастными отпрысками [до того] запертыми за вратами Каспия, произведет грандиозное опустошение в мире, и встретит Антихриста, и назовет его богом богов, И Абу Машар в книге Конъюнкций равным образом доказывает это, утверждая, что после [установления] закона Магомета придет князь с законом гнусным и магическим, который на определенное время уничтожит все прочие законы. Но, как сказано ранее, он продержится недолго по причине грандиозности [своего] злодейства.

И, несомненно, это начало моральной науки должно быть тщательно рассмотрено. Ибо род татар определенно пришел из тех мест, поскольку они обитали за теми вратами, между севером и востоком, запертые горами Кавказа и Каспия, и они ведут с собой народы, которые получили свое имя от этих гор, и дошли вплоть до границ Польши, Богемии и Венгрии, которые далеко на юге. Но верно также, как следует из посланий Иеронима и повествований историков, что из этих мест вышли и другие народы, и наводнили юг, вплоть до Святой земли, как ныне делают татары. И племена готов и вандалов, которые после этого вторглись в южные земли, были также с севера. А потому походы татар не свидетельствуют в достаточной степени о наступлении времени Антихриста, но требуются и иные [знамения], как станет ясно из последующего…

Другое начало [моральной философии] относится к творению, и оно, как известно, должно доказываться в математике, а потому мы затронем его только в моральном аспекте. Аристотель в книге О правлении царствами ясно упоминает и называет Адама и Еноха, а потому он ясно понимал, что был первый человек и начало мира. А если мир имел начало, то ему необходимо было быть сотворенным, как мы учим выше. И Абу Машар в книге Коньюнкций изрядно потрудился на благо моральной философии, полагая существование первого человека, а именно Адама, и он учит, сколько [у него было потомков] вплоть до потопа, и сколько после потопа, вплоть до пришествия Христа, и сколько от Христа до Магомета, и сколько от него до гнусного закона. И Авиценна в Моральной философии безусловно допускает творение. И Этик говорит, что Бог, Первый из всего, создал все творения, и высочайшим трудом установил единую громаду [мироздания], и многообразно умножил то, что сотворил из ничего. И Трисмегист в книге К Асклепию о Божестве пишет «В Творце было все до того, как Он сотворил это», — и [его слова] согласуются [со словами] Иоанна Евангелиста, который говорит: В Нем была жизнь того, что сотворено [255]Ин, 1, 4, согласно традиции, распространенной в Средние века (Petrus Abaelardus, Introd. ad theolog., I, IX).
. Однако этот Трисмегист был ближе к временам Моисея и Иисуса Навина, как говорит Августин в книге О Граде Божием.

А касательно первого сотворенного, каковым являются ангелы, добрые и злые, начало моральной науки обнаруживается [следующим образом]. Прежде всего, на основании движения тел этого мира, которых насчитывают около шестидесяти, полагают, что столько же имеется и добрых ангелов, поскольку эти движения суть добровольные, а потому осуществляются ангелами. И это ясно из метафизики Аристотеля и Авиценны. И затем они переходят к дальнейшему исследованию, обнаруживая, что имеется почти бесчисленное множество [ангелов], соответствующее числу людей, [и число ангелов умножается так же], как в этом мире умножаются индивиды одного вида, и они отличны друг от друга по числу, так же, как чувственно воспринимаемые индивиды, как написано в книге О причинах. Но ангелы отличаются от чувственно воспринимаемых индивидов тем, что отличны друг от друга таким образом, что не подвержены уничтожению, но пребывают в постоянном бытии, а те индивиды, как известно, отличны друг от друга таким образом, что иногда уничтожаются. И если мы желаем дальше восторгаться словами Этика, то можем добавить, что он в своей книге утверждает, что существует двадцать чинов ангельских…

Но куда большее удивление вызывает Апулей, который пишет в книге О боге Сократа о многочисленных удивительных вещах, относящихся к природе ангелов, передает слова Платона из Пира о том, что ко всякому человеку приставлен один ангел для того, чтобы охранять его от всякого зла и побуждать и направлять к благу. А после того как душа отделяется, этот ангел свидетельствует на Божием суде о всем добре и зле, которое душа совершила, находясь в теле. И кроме того Апулей утверждает, что ангелы доносят до небес прошения людей и доставляют людям то, что даровано им небесами. И что у одной провинции — один ангел, а у другой — другой…

И удивительна эта его мысль, и всецело приятна христианину, и ни в букве, ни в смысле не содержит ничего недостойного, более того, в ней усматривается связь со славными положениями веры. И не следует выставлять этого философа в невыгодном свете, поскольку, как очевидно, [его слова] не содержат ничего, кроме того, что удивительным образом соответствует истине. А говорю я это потому, что некоторые иногда стремятся утаить католические суждения, которые обнаруживаются в книгах философов. Но мы с радостью должны воспринимать их как свидетельства нашей веры. И поскольку они, как показано раньше, определенно получили их через откровение, данное им, а также святым патриархам и пророкам.

И Порфирий, как передает Августин в X книге О Граде Божием [256]August, De civ. Dei, X, 26.
, говорит, что есть ангелы, которые нисходят с небес и сообщают людям Божественное, и другие, которые на Земле открывают то, что относится к Отцу: Его высоту и глубину. И философы много говорят о дьяволе и его ангелах. Ибо Этик высказывает о нем верную мысль, как о его сотворении, так и грехе и осуждении: первичном и окончательном после Суда… И Апулей, и Платон, и другие различают два вида демонов, поскольку «демон» по-гречески то же, что по-латыни «знающий». И потому есть «калодемоны» и «какодемоны», т. е. благие и злые. Ведь calon значит «благой», а сасon — «злой». К [деятельности] благих надо относить то, что сказано об охране людей [от зла]. А злые именуются дьяволами и, согласно Апулею, подчиняются неразумным страстям души. Поэтому они раздражены, беспокойны, гневны, радуются злу и движимы другими гибельными страстями. И они те, о ком говорят поэты, как утверждает Апулей, измышляющие, что они суть боги, любимые одними и ненавидимые другими. А некоторые суть инкубы, о которых говорят Гермес Трисмегист и Этик, и они ведут человека к греху и пороку, а затем к наказанию в аду.

Вопрос о бессмертии души затронут в метафизике. Но здесь следует рассмотреть его в моральном аспекте, и, прежде всего, сказать о воскресении тела, о котором метафизик не может представить ни универсального, ни частного суждения. И не только Аристотель и Авиценна представили [весьма] полезные способы [доказательства] бессмертия души, о которых сказано выше, но и философы говорили об этом в сочинениях, посвященных моральной философии. Ибо в книге Тускуланских бесед Цицерон утверждает бессмертие души, и исследует это на протяжении всей книги, и приводит различные убеждающие аргументы в пользу этого, которые становятся очевидными из его книги, но не могут быть приведены здесь по причине того, что они весьма пространны. И, равным образом, в книге О старости Марк Туллий также говорит о бессмертии души. А в книге О природе Божества Гермес Трисмегист прекрасно говорит: «Бог и отец, и господин всего, и Он один есть все во всем, охотно себя являет, но Он не есть «где-то» в смысле «места», и не есть «какой-то» в смысле качества, и не есть «какой-то» в смысле количества; но Он просвещает человека исключительно мыслью [Своего] разума, и тот, когда вокруг его души рассеивается тьма заблуждения, и когда ею обретается ясность истины, присоединяется к мысли Божественного разума, благодаря любви к которому он становится свободным от природного естества, из-за которого он смертен, и обретает надежду на будущее бессмертие». И Авиценна в моральной философии говорит, что Магомет только говорил о прославлении тела; «но мы знаем, — говорит он, — что большая слава — слава духа, поскольку мы не ослы, помышляющие только о телесных удовольствиях». Поэтому Авиценна порицает своего законодателя и желает найти иного, который сулит славу не только телам, но и — прежде всего — душам. И с этим во всех своих сочинениях соглашается Сенека, а также Сократ и Платон, как ясно из Федона. И Авиценна в моральной философии говорит, что следует допускать воскресение тел, так что прославлен будет весь человек — и душа и тело, если только он исполняет заповеди Божьи. И такого мнения придерживается не только Авиценна и другие последователи Аристотеля, но древний философ Демокрит и пользующийся большим авторитетом Плиний ([это ясно из его слов] в седьмой книге Естественной истории). И то же говорит сам Платон (по словам Августина из XXII книги О Граде Божием): души не могут быть без тел, но возвращаются в них. И Варрон в книге О римском народе указывает, что многие философы говорили о том же, а именно, что душа некогда возвратится в то же тело. Если, следовательно, Платон считал, что души возвращаются в тела, и Варрон [полагал, что душа возвращается] в то же тело, и Порфирий, который, с точки зрения Августина, был величайшим из философов, придерживался мнения о том, что очищенная душа движется не ко злу и не к этому миру, но к Богу Отцу. И тогда надлежит [признать], что из высказываний философов следует учение о воскресении.

И это необходимо, поскольку из источников философии они вывели, что [та или иная] способность есть [способность] всего [творения], состоящего из души и тела, т. е. человека, а не только души или души в человеке, но человека [действующего] с помощью души, например [способность] мыслить и строить, как говорит Аристотель в I книге О душе. И поэтому философы считали, что [грядущее] счастье ожидает все соединение [тела и души], а потому не думали, что человек есть душа в теле и что его сущностью является только душа пребывающая в теле, но [они полагали], что человек есть составленное из души и тела. Ибо они считали, что то, что является более благородным a parte человека, есть определенный субъект способности и счастья, но это есть соединение [души и тела] как таковое, поскольку то, что составлено из души и тела, есть более благородная субстанция. И хотя духовное счастье и способность присущи человеку благодаря душе, они [существуют] не для души, так, чтобы пребывать в ней, но для всего человека, который есть соединение [души и тела]. И потому философы считали, что счастье, которое есть цель человека, исполняет всего человека, как a parte тела, насколько это ему полагается, так и a parte души. И поэтому они придерживались мнения, что тело некогда соединится с душой таким образом, что и то и другое достигнет совершенства в соответствии со своими особенностями. Ибо они знали, — на основании доказательств, — что форма приобретает свою материю и наоборот. И поэтому нетленная форма приобретает нетленную материю и наоборот. И они знали, что устремление формы находит завершение только в своей материи. И они считали, что устремление души находит свое полное завершение благодаря счастью. А потому они полагали, что душа пребудет в теле.

А доказательства и убеждающие доводы философов в пользу этого были таковы. Они знали, что могущество Бога бесконечно, а потому Он может сделать так, что душа вернется в то же тело. И действующее, обладающее конечным могуществом, может произвести одно и то же по виду, как природа из одного зерна, сгнившего [в земле], производит иные зерна того же вида. А потому Тот, Кто обладает бесконечным могуществом, может куда скорее произвести одно и то же по числу, ибо бесконечное могущество бесконечно превосходит конечное. Но произведение одного и того же по числу бесконечно превосходит произведение одного и того же по виду. Кроме того, Аристотель говорит в X книге Метафизики, что [нечто] может стать живым из мертвого, если произойдет возвращение к первой материи. Но поскольку Бог может произвести это возвращение, то ясно, что воскресение возможно. Также большой убедительностью обладает [пример] о фениксе, который, обратившись в пепел, затем вновь оживает, и возникает [тот же по числу] феникс. Но еще больше [убеждает пример] с червем, который рождается сразу после смерти: он вновь оживает и пребывает бессмертным, как рассказывают философы и святые, и что показывается в Шестодневах, описывающих шесть дней творения.

А касательно того, что о счастье будущей жизни и о погибели, предуготованной злым, должна представить начала моральная философия, говорится в метафизике. Ибо там они должны трактоваться в общем, а здесь — в частном. В самом деле, философы превосходно определили причины, препятствующие познанию вечной жизни, которых четыре: грех, озабоченность телесными нуждами, обольщения чувственного мира и отсутствие откровения. Ведь откровение не в нашей власти. Но, как я уже сказал, они могли обладать знанием в вопросе, обещана ли нам вечная жизнь, однако в общем: что она есть и какова она. Но не в частном и не как предмет особой науки — в силу указанных ныне причин. Поэтому Авиценна в Основах моральной философии после долгих рассуждений заключает: «Наше состояние по отношению к ней [т. е. к вечной жизни] напоминает состояние глухого от рождения, который лишен возможности наслаждаться музыкой, хотя ему достоверно известно о ее прелести: что она есть или что она есть». И не только разум таким образом относится к познанию, но и хотение и воля — к желанию, любви и, как выражается Авиценна, вкушению и наслаждению сладостью вечной жизни. И он сравнивает нас с расслабленным, которому предлагают изысканную пищу: он не распробует ее вкуса до тех пор, пока не излечится и не будет устранено его болезненное состояние. И это отношение к сладости вечной жизни, говорит он, имеет место в нас из-за грехов и соединенности со смертным телом: грехи заражают стремления разумной души, а бремя тела отягощает. Поэтому Авиценна весьма изящно утверждает, что мы «в нашей земной жизни и в этом теле погружены во многие скверны и поэтому не ощущаем этой сладости, хотя бы у нас и было нечто от ее причин. И поэтому мы не сможем исследовать ее и стремиться к ней, если прежде не снимем с наших плеч ярмо вожделения, и гнева, и их сестер, и лишь тогда вкусим нечто от ее наслаждения: и так, быть может, немного представим себе ее, однако опосредованно, поскольку еще необходимо и откровение». И поэтому он говорит, что тогда мы больше приблизимся к истине, главным образом потому, что тогда будут разрешены вопросы о Боге, счастье, и бессмертии души, и воскресении тела, и полученное нами откровение поведает нам о всех этих благородных вопросах. Тогда, как говорит Авиценна, «сравнивать это наслаждение чувственным будет все равно, что наслаждение от запаха изысканных блюд с наслаждением от их вкушения».

Но и озабоченность души телесными нуждами, как он утверждает, приводит к тому, что она забывает сама себя и то, что она должна любить…. Ибо тело, по его словам, овладевает сущностью души, отупляет ее и заставляет ее забыть собственные желания, и она перестает искать совершенств, которые ей подобают, и делается неспособной получать наслаждение от своих совершенств. Не то чтобы душа была подавлена телом и погружена в него, но между ними имеется связь, которая проявляется в естественном стремлении души управлять телом и возбуждаться его эмоциями.

И четвертое препятствие есть озабоченность человека этим чувственным миром, хотя бы человек и не грешил, и не заботился о теле. Ибо, как учит Авиценна, поскольку мы отданы чувственно воспринимаемому миру, мы пренебрегаем духовным, не воспринимаемым чувствами миром. И [в своих трудах] он ясно и великолепно пишет о причинах, удерживающих нас от исследования счастья и любви к нему.

И, с другой стороны, его слова показывают нам, каковы средства, могущие помочь нам в познании, любви и вкушении наслаждения будущего счастья. Первое из них есть очищение души от грехов, второе — отвлечение души от ее естественного желания повелевать телом, третье — возвышение ума над этим чувственным миром и устремление его к миру умопостигаемому. А четвертое — удостоверение через откровение и пророчества в том, что человеческий ум не может [сам по себе] заранее постигнуть, каковы суть благородные вопрошания, о которых говорится, ибо в то, что относится к таковому, как говорит Авиценна, мы верим на основании свидетельств пророка и Законодателя, который получил закон от Бога. И тот, кто обладает таковыми четырьмя [средствами], не будет считать, что счастье доступно в этом мире, но [знает, что в нем может быть] только бедствие и смерть (как будет в достаточной мере показано далее), но вместе с Аристотелем, Теофрастом, Авиценной и другими истинными философами будет пребывать в созерцании грядущего счастья, насколько это возможно для человека в силу его [естественных] способностей до тех пор, пока благой и милосердный Бог не откроет ему более полной истины, ибо, как провозглашено в метафизике, Он открыл ее не только тем, кто был рожден и воспитан в ветхом и новом законе, но и другим. И поскольку [вышеуказанные философы] понимали, что для познания счастья [будущей жизни] им необходимо было освободиться от грехов, излишней любви к телу и от мира, чтобы получить от Бога четвертое средство, а именно, внутреннее просвещение, то до тех пор, пока они не восприняли положения истин веры, они, отринув все прочее, пребывали в мудром созерцании будущего счастья…

А после того, соделавшись подготовленными к тому, чтобы воспринять Божественное просвещение и приняв его, они пришли к выводу, что будущее счастье, — блаженство, которое, по словам Авиценны, не видит глаз и не слышит ухо, — относится ко всему человеку, как к его душе, так и к его телу. И это счастье есть совершенное состояние обладания всеми благами в их совокупности, как Философия учит Боэция в III книге Утешения философией. И там же доказывается, что оно возможно только благодаря причастности высшему благу, которое есть Бог, поскольку полное приобщение к благу возможно только в причастности Богу, Который есть совершенное благо. Поэтому они не могут быть блаженными и счастливыми, иначе как наслаждаясь благостью Божией. И потому философия делает благородный вывод, а именно, что блаженные суть боги: хотя по природе Бог один, но по причастности Божественности богов много, а именно — все блаженные. И Аристотель в I книге Этики учит, что желание человека не может остановиться ни на каком благе, кроме высшего, коим оно завершается, поскольку устремление разумной души превосходит все конечное благо и восходит к бесконечному. И поэтому надлежит, чтобы душа, если ее желание должно быть исполнено, была причастна высшему и бесконечному благу, которое есть Бог. Но ясно, что оно должно быть исполнено через счастье, а потому надлежит, чтобы душа наслаждалась [лицезрением] Бога вечно. И тогда, согласно Авиценне, душа, в том что касается теоретического разума, станет умопостигаемым миром, и в ней будет начертана форма всего универсума и весь порядок [вещей, исходящий] от Первого, т. е. Бога — через все духовные субстанции и небеса и т. д… И душа узрит то, что является совершенной красотой и истинно прекрасным. А в том, что касается разума практического, душа, по словам Авиценны, будет приведена к совершенству чистой благостью, и ее наслаждение будет не из рода чувственного наслаждения, которое достигается лишь в результате соединения поверхностей чувственно воспринимаемых тел, воздействующих на наши чувства. Более того, это наслаждение проникнет в душу и укоренится в ее субстанции. И это есть наслаждение, подобающее естественной расположенности живых, чистых и духовных субстанций. И оно выше и благороднее любого наслаждения, и это, как утверждает Авиценна, есть наслаждение счастьем.

И философы говорили не только о счастье, но и о несчастии иной жизни, которое уготовано для злых людей. Поэтому они считали, что Бог дал тем, кто послушен Ему, обетование счастья, которое не видел глаз и которое не приходило на сердце человеку, а тем, кто не подчиняется [Его воле], обетование ужасное, как говорит Авиценна. И Туллий, и Трисмегист, и Сократ, и многие другие ясно говорили об этих обещаниях. Поэтому Туллий в I книге Тускуланских бесед говорит, что у человека есть два пути и два направления. Тот, кто сохранил себя безупречным и непорочным, и был наименее подвержен влиянию телесного, и, пребывая в человеческом теле, подражал Божественной жизни, без труда вернется к своему источнику, а именно — к Богу. А тем, кто запятнал себя человеческими пороками, путь к Богу закрыт. И Гермес Трисмегист в книге О Божественной природе говорит так: «Когда происходит отделение души от тела, тогда суд и рассмотрение ее заслуг переходит к Высшему Могуществу, Которое, если находит ее благочестивой и праведной, допускает, чтобы она осталась в соответствующих ей местах. А если видит душу, покрытую позором преступлений и запятнанную пороками, то, низвергая ее с вершин в бездну, предает вечным мукам»… И Этик Философ, и Алхимус в своих книгах учат, что злые понесут наказание в аду вместе с дьяволом, так что нечестивые увидят самого злобного и неистового родителя смерти, которому они следовали во многих бесполезных и вредоносных желаниях. А праведники будут награждены лицезрением Господа Бога своего, как было разъяснено ранее.

Итак, когда представлены начала последующего (хотя они и суть заключения по отношению к тому, что было разъяснено ранее и прочему таковому), теперь, прежде [чем мы перейдем] к общественному или частному человеческому праву, следует обратиться к законам Божественного культа. И ясно, что по причине благоговения перед Богом, и по причине Его благости по отношению к творению, которое является следствием Его бесконечного могущества, и ради будущего счастья, надлежит выказывать Богу бесконечное почтение. О первом Авиценна говорит в Основах моральной философии, что Бог вправе требовать подчинения своим заповедям, о втором он говорит, что Его творение должно подчиняться этим заповедям, о третьем он говорит, что подчиняющимся обетовано счастье, а не подчиняющимся — ужасная мука [Кроме того], почитать Бога должно за очищение рода человеческого от грехов через Сына Божия, о котором говорит Порфирий, ибо это больше, чем сотворение. И мы должны бесконечно чтить Бога из-за принятия нашей человечности в единстве Божественного Лица, о чем говорили Абу Машар, Платон и Этик, ибо это должно быть [для нас источником] бесконечной радости; и из-за распятия, страстей и искупления, о которых говорят Платон и Этик. И не только это, но и все вышесказанное побуждает человека к служению Богу; и Авиценна заключает, что оно должно иметь место.

И потому Марк Туллий говорит в I книге Тускуланских бесед. «Чем является философия, мать всех искусств, иначе как даром Божьим, как говорит Платон, или Его изобретением, как говорю я? И это сперва научает нас служению Богу, а затем — людскому закону, который имеет место в человеческом сообществе». И во II книге О природе богов он говорит: «А самая лучшая, самая святая, самая светлая и полная благочестия форма почитания Бога состоит в том, чтобы всегда в мыслях и на словах искренне чтить Его чисто, свято и непорочно. Не только философы, но и предки наши делали различие между религией и суеверием. Ибо те, которые целыми днями молились и приносили жертвы, чтобы они и их дети остались в живых (superstates essent), те были названы суеверными (superstitiosi), позже это название приобрело более широкий смысл. А те, которые над всем, что относится к почитанию богов, усердно размышляли и как бы перечитывали, были названы религиозными (religiosi) от relegendo…. Первое стало обозначать порицание, а второе — похвалу». И Августин в IV книге О Граде Божием принимает и разъясняет это изречение Туллия о суеверии и истинной религии, а в VIII книге — о религии и религиозных людях, утверждая, что они называются религиозными потому, что избирают Бога и, перечитывая, перечитывают и избирают Его снова и снова, воздавая Ему истинное и непрерывное почитание.

И в этом богослужении религиозные люди, согласно Авиценне и другим, устроили храмы и установили молитвы, дары, жертвы, посты и великие паломничества к местам, [связанным с именем] законодателя, дабы он сохранился в памяти людей и был почитаем… И поэтому говорит Авиценна: «Надлежит, чтобы учитель обучал молящегося тому, как подготовить себя к молитве, точно так же, как человек имеет обычай готовиться к тому, чтобы предстать пред царем человеческим, украшая себя и одеваясь должным образом. И учитель должен научить молящегося, чтобы [он возносил молитву] подобно тому, как человек предстает перед царем: со смирением, опущенным лицом, сдержанно, прекращая поворачиваться и беспокойно двигаться»…

А о жертвах, дарах, богослужениях [древних людей] нет нужды вести речь, поскольку они представляют собой суеверия и по большей части были бесполезны, разве что нечто было перенято ими от священников иудейского закона. Поэтому, как говорит Сенека в книге, написанной против суеверий, сами философы принимали в них участие в связи с гражданским установлением и [обычаем] большинства, а не из-за их истинности. Ибо хотя, будучи сенатором, Сенека не мог игнорировать общественные установления, он, тем не менее, утверждает, что такие богослужения имеют место не в силу действительного положения вещей, но в силу обычая толпы… И на этом завершается [обзор] основ первой части моральной философии.