Небывалый шторм бушует над Ладогой. Низкие, чёрные тучи нависли над озером, поливая его потоками дождя. Сильный, порывистый ветер разносит дождевые струи, смешивая их с брызгами высоких, бурных волн. Кажется, нет никакой границы между небом и озером. Нет и ясного представления, день сейчас или вечер.
И вот в эту страшную бурю над озером, разрезая воздух, летит эскадрилья больших транспортных самолётов. Они идут близко друг к другу, крыло в крыло, и так низко, что чуть не касаются бушующих волн.
Проходит короткое время, и мощный, нарастающий гул самолётов другой эскадрильи заглушает и шум волн, и вой ветра.
Целый день идёт движение над Ладожским озером… Что заставило пилотов летать в такую непогоду?
…Осень 1941 года. Ленинград в осаде. Фашисты окружили его со всех сторон, чтобы покорить голодной блокадой. Они бомбили город с самолётов, обстреливали из артиллерийских орудий, разрушали здания, убивали людей. Но город-герой, окружённый заботливой помощью всей страны, мужественно и стойко защищался.
По суше все пути к Ленинграду были отрезаны. Только через Ладожское озеро пролегал к нему путь – водный и воздушный.
На помощь Ленинграду страна послала несколько эскадрилий транспортных самолётов и караваны судов. Сквозь осенние штормы, под обстрелом вражеских истребителей и бомбардировщиков пробивались к осаждённому городу пароходы и самолёты. Но в середине ноября озеро стало покрываться льдом, и пароходы перестали ходить. Оставался один путь – воздушный.
А Ленинград уже голодал. Запасы продовольствия истощались. Рабочие получали двести пятьдесят граммов хлеба, остальное население – сто двадцать пять. Маленький кусочек – на целые сутки! Вот почему, не страшась бури и шторма, эскадрильи транспортных самолётов шли над Ладожским озером. Каждый самолёт привозил больше трёх тонн драгоценного груза – продуктов – городу-герою…
Алексей Иванович Семенков пилотировал флагманский корабль. Как заместитель командира эскадрильи он ежедневно летал в Ленинград и обратно, ведя за собой десять-одиннадцать самолётов. Большая ответственность лежала на нём. Если сделает ошибку флагман, её могут повторить и другие. А самолёты никогда не шли пустыми. В Ленинград везли продукты; там, разгрузившись, брали на борт пассажиров – больных, ослабевших людей.
Перед войной Семенков был пилотом большого пассажирского самолёта. В памятный день 22 июня 1941 года он, как обычно, в шесть часов утра сошёл с дачного поезда и направился к аэродрому. Через час вылет в Ашхабад.
Семенкова поразила тишина: не слышно гула моторов улетающих самолётов. А ведь обычно в это время десятки машин поднимаются в воздух! Что такое? Семенков ускорил шаг.
Показалось здание аэропорта. Тишина небывалая. Растерянные пассажиры шли обратно к поезду со своими чемоданами.
– Что такое? Что случилось? – спросил Семенков, вбегая в диспетчерскую.
– Идите к самолёту, – ответил диспетчер. – Полёты отменены.
– В чём дело?
– Узнаете потом.
Семенков вышел на аэродром. Самолёты были рассредоточены по полю; у здания аэропорта – ни одного. Он побежал к своей машине. Там его встретил бортмеханик Булкин.
– Что случилось? – спросил Семенков.
– Разве не знаешь, Алексей? Война началась!..
Семенков пошёл в политотдел аэропорта. Там уже толпились лётчики. Все говорили об одном: на фронт! Надо требовать, чтоб немедленно отправили на фронт! Протиснувшись к начальнику политотдела, Семенков сказал:
– Прошу отправить меня на фронт.
– Об этом просят все. – И начальник показал на стоявших лётчиков. – Есть приказ на фронт вас не брать.
Семенков вспыхнул от обиды. Ещё комсомольцем он участвовал в войне с белофиннами, был награждён орденом Красного Знамени. Тогда он летал на санитарной машине – вывозил раненых прямо с передовой линии фронта. Неужели теперь, когда началась Отечественная война, он, коммунист, опытный пилот, останется в транспортной авиации? Нет, не должно этого быть! Семенков твёрдо решил добиваться, чтобы его направили в штурмовую или истребительную авиацию.
– Почему же так? Всех берут, а мы что – хуже других? – сказал он с горечью начальнику политотдела.
– Не хуже.
– Так в чём дело?
– Так приказано.
Вечером было партийное собрание – короткое и значительное. Родина в опасности. Решение Семенкова протестовать, его обида – всё испарилось. Он понял: в такой момент надо быть там, куда посылает партия.
На следующий день Семенков получил транспортный самолёт «ЛИ-2» и стал ежедневно летать с боеприпасами на передовую линию фронта.
В сентябре Алексея Ивановича Семенкова послали с эскадрильей на помощь Ленинграду.
Жизнь проходила в большом напряжении и постоянной опасности. Днём – полёт в Ленинград, вечером – разбор, обсуждение рейса, затем короткий, неспокойный сон. Бывало, что за ночь гитлеровцы несколько раз налетали на аэродром.
Утром, ещё затемно, нагружались машины. Горючего брали в обрез – лишь бы побольше погрузить продуктов.
Семенков появлялся то в одном, то в другом самолёте. Ловкими движениями, на ходу, он плотно придвигал один ящик к другому.
– Да тут ещё можно много поместить! У вас, вероятно, недогрузка!
Инженер протестовал:
– Я дважды проверял – загрузка полная!
Но командиры кораблей снова пересчитывали груз и, убедившись, что загрузка действительно полная, выбрасывали из самолёта всё лишнее: чехлы, запасные части, чтобы втиснуть в самолёт ещё лишних сто, двести килограммов продуктов. Муку и даже мясо на самолётах уже не возили – брали только масло, сахар и концентраты.
Перед вылетом лётчики завтракали. В столовой подавальщица сбивалась с ног.
– Зиночка, ещё хлеба!
– Котлетку добавочную можно?
– Ну сколько же вам надо? – возражала девушка.
– Проголодались мы! Целую ночь ничего не ели.
Заведующий столовой удивлялся:
– Ну и аппетит у наших ребят! Сколько ни дай, всё мало.
Зина защищала их:
– Молодые, вот и аппетит.
– Не первый год работаю: и молодых и старых кормил. Что за оказия!
Подавальщица отводила глаза. Она знала «секрет» такого аппетита. Лётчики выходили из столовой с оттопыренными карманами. Этими запасами они распоряжались сами.
В Ленинграде, пока разгружался самолёт, они выходили за черту аэродрома. Там их ждали ребятишки…
…Полёт до Ленинграда был недолгий – всего час и сорок минут. Но что это за полёт! На всём пути, в особенности над озером, кружились вражеские истребители. Они подстерегали наши самолёты, чтобы не пропустить их в Ленинград. Было известно, что за сбитую транспортную машину фашистские лётчики получали особую награду.
Казалось, даже маленькой птичке здесь не проскочить. А советские транспортные машины, наперекор всему, летали в Ленинград ежедневно целыми эскадрильями.
Но летали теперь самолёты по-новому, совсем не так, как в мирное время.
Алексей Иванович Семенков одним из первых стал применять новую тактику полётов.
Лётной погоды не ждали – вылетали каждый день. Туман ли, снегопад или дождь – всё равно. Никого не страшила плохая погода. Наоборот, даже радовала: чем хуже погода, тем полёт безопаснее – в непогоду вражеские истребители боялись показываться.
С аэродрома эскадрилья поднималась так. Взлетает первое звено, первая тройка. В центре её летит флагманский корабль Семенкова. Тут же вылетает второе звено. Пока эти два звена делают круг над аэродромом, взлетают третье и четвёртое звенья. Два звена пристраиваются по сторонам, немного позади первого звена. А четвёртая тройка – в хвосте. Эскадрилья образует ромб. Семенков даёт по радиостанции команду увеличить скорость, и самолёты строем летят по своему маршруту. Только так, сомкнутым строем, водил Семенков самолёты. И вот почему.
В плохую погоду эскадрилья вылетала без охраны своих истребителей. Но бывало, что где-то там, в пути, светило солнце и в безоблачном небе кружился враг, подстерегая наши самолёты. На башне транспортных машин установлен пулемёт, но одна машина, тяжёлая, нагруженная, не могла бы вступить в бой с быстроходным, увёртливым и сильнее вооружённым истребителем. Вот когда идут сразу двенадцать машин с двенадцатью пулемётами – это уже сила!
Башенные стрелки следили за горизонтом и, если появлялся вражеский истребитель, немедленно сообщали об этом командиру, а тот по радиостанции – всем кораблям. Нападающий враг получал дружный отпор из двенадцати пулемётов.
Самолёты всегда шли низко над землёй, бреющим полётом. До войны бреющий полёт был запрещён. Считалось недопустимым летать на высоте ниже ста метров от земли: у лётчика плохой обзор местности, он может задеть за мачту или фабричную трубу; если сдаст мотор, пилот не успеет сманеврировать, подыскать место посадки. Но с первых же дней войны жизнь заставила пилотов как можно ближе прижиматься к матушке-земле.
Транспортные самолёты были окрашены в тёмно-зелёный цвет. Когда они летели низко над землёй или над лесом, то маскировались, сливаясь с местностью, и вражеский истребитель не замечал их с высоты.
Так водил самолёты своей эскадрильи Алексей Иванович Семенков. За четыре месяца полётов в Ленинград башенные стрелки его эскадрильи сбили несколько фашистских истребителей. И только один раз пострадала своя машина. Было это так.
Эскадрилья возвращалась из Ленинграда. Уже близок был берег, и сопровождающие истребители вернулись на базу. Караван летел без прикрытия.
Неожиданно появились три «мессершмитта». Они зашли сзади строя и начали атаку.
– Истребители! – разнеслось по командной радиостанции.
Башенные стрелки ударили из пулемётов. Один «мессершмитт» загорелся и упал в воду.
Самолёт Фроловского, который шёл позади, стал отставать.
Семенков дал команду всем кораблям:
– Сбавить мощность!
Машины пошли на меньшей скорости, чтобы огнём своих пулемётов защитить отстающего. Два «мессершмитта» снова приблизились для атаки, и снова по ним ударили из пулемётов.
А в самолёте Фроловского случилась беда: сдал один мотор, замолк на башне пулемёт. Из пассажирской доносились стоны.
– Почему не слышно пулемёта? – спросил Фроловский бортмеханика.
Тот побежал к башенному стрелку.
– Стрелок убит! – сказал он, вбегая в пилотскую.
– Станьте на его место.
– Пулемёт вышел из строя: пуля попала в патронную коробку… Заело…
Опять атака. Самолёт снова обстреляли. Фроловский совсем прижался к воде.
Вдруг всё смолкло. Пальба прекратилась. «Мессершмитты» исчезли. Лётчики видели, что один из них, оставляя за собой дымный след, летел совсем низко, направляясь к берегу, где стояли наши войска. Под прикрытием всей эскадрильи Фроловский дотянул до ближайшего аэродрома и с большим трудом сделал посадку. Машина «скорой помощи» взяла раненых пассажиров.
Фроловский озабоченно осматривал самолёт. Пули изрешетили его: колёса изломаны, бензиновые баки пробиты, остаток бензина лился на землю. В тот же вечер стало известно, что фашистский истребитель, подбитый пулемётами транспортных кораблей эскадрильи Семенкова, сделал вынужденную посадку в расположении наших частей.
…Сто двадцать раз летала эскадрилья Семенкова в Ленинград. Полёты начались в сентябре и закончились в конце декабря, когда уже проложена была к Ленинграду ледяная дорога по озеру – «Дорога жизни», как её назвали. Пилоты видели, как строилась эта дорога, как бомбили немцы караваны машин. Но дорога была построена, и машины шли непрерывно.
В конце декабря эскадрилья Семенкова была отозвана с Ленинградского фронта. Перед отлётом на аэродром прибыл член Военного совета фронта.
– Страна не забудет ваших подвигов! – сказал он лётчикам.
И сами лётчики всегда будут с гордостью вспоминать полёты над Ладогой в осаждённый Ленинград.
Лётчика Семенкова вызвал к себе генерал, заместитель командующего воздушными силами Западного фронта.
– Командование поручает вам выполнение большой и ответственной задачи, – сказал он. – Сегодня ночью вы должны над Смоленском и Рославлем сбросить газету «Правда» с докладом товарища Сталина. Учтите: имеются сведения, что в Смоленске сейчас находится гитлеровская ставка. Город сильно охраняется.
– Там аэростаты есть? – спросил Семенков.
– Это, к сожалению, неизвестно, – ответил генерал. – Ну, желаю вам удачи! Советов не даю, действуйте по обстановке. Вы отличились при полётах в блокированный Ленинград – уверен, что и это задание выполните.
– Надеюсь, что выполню! – заверил Семенков.
Генерал пожал Семенкову руку и проводил его глазами до двери, любуясь высокой, стройной фигурой лётчика.
Это было в конце 1941 года. Красная Армия отбросила фашистские полчища от Москвы. Но линия фронта проходила ещё совсем близко от сердца страны. Смоленск и Смоленская область были заняты немецкими оккупантами. Десять минут полёта – и вот уже линия фронта, а за ней тыл врага.
Опыт полётов в тыл врага был ещё невелик. Семенков, отважный пилот, сто двадцать раз водивший эскадрилью в блокированный Ленинград, за линию фронта летал только дважды. Летали в тыл врага ещё несколько лётчиков, но с ними Семенков не был связан. Новое задание приходилось решать и обдумывать одному. Семенков собрал все данные о маршруте, подготовил экипаж. Бортмехаником летел комиссар эскадрильи Булкин, вторым пилотом – Скрыльников.
Вечером Алексей Иванович Семенков пришёл на аэродром. Машину уже загрузили стопками газет. Каждая стопка была обвязана бечёвкой. Скрыльников и Булкин надрезали эти бечёвки. Увидев Семенкова, Булкин объяснил:
– Так будет лучше. Газеты сразу разлетятся, как только мы их сбросим…
К самолёту подошёл командир эскадрильи.
– Что ж, можно вылетать, – сказал он. – Счастливого пути!
Как и вся Москва, аэродром был затемнён. Лишь в конце взлётной дорожки мелькал фонарик, показывавший старт.
Самолёт поднялся в воздух и, не делая традиционных прощальных кругов, пошёл На запад.
Семенков решил лететь бреющим полётом. С малой высоты можно было без особых затруднений вести детальную ориентировку, и лететь на бреющем полёте безопаснее. Уже при полётах в Ленинград Семенков убедился, что, если самолёт летит низко над землёй, он укрывается от истребителей.
Теперь, думая о полёте, Семенков учёл и другое: на земле, занятой врагом, были расставлены зенитные орудия. Но зенитки не опасны самолёту, который летит на высоте пятидесяти – ста метров. Наклон зенитного ствола в тридцать пять – сорок градусов, и снаряды летят вверх на тысячу – две тысячи метров. Правда, на низкой высоте самолёт могут сбить из мелкокалиберной пушки, из пулемёта и даже из винтовки. Да, могут, но самолёт пролетает внезапно. Пока гитлеровец возьмёт винтовку да нацелится, самолёта уже и след простыл.
Позже, когда начались массовые полёты в тыл врага и немцы подстерегали наши самолёты, пришлось менять тактику – те места, где было большое скопление фашистских войск, проходили высотой. Но пока бреющий полёт был самым безопасным.
Ясная, лунная ночь. Внизу видны поля, леса, деревни… Семенков хорошо ориентировался: до войны он много раз пролетал над этой местностью.
До самой линии фронта на земле не промелькнул ни один огонёк. Да и фронтовую линию Семенков едва различил по поднимающимся в небо ракетам. Он выбрал для перелёта наиболее спокойный участок фронта. Смоленск Семенков обошёл стороной и подлетел к нему с запада. Если фашисты и услышат гул моторов, то подумают, что летит их самолёт.
Одно беспокоило пилота: есть ли над Смоленском аэростаты воздушного заграждения? Если есть, то самолёт может зацепиться за их тросы. Но всё же и над городом он решил пролететь бреющим полётом. Этого требовала поставленная задача. Ведь сбрасывать газеты с большой высоты нельзя: получится такое рассеивание, что их отнесёт далеко за город.
Километров за двадцать до Смоленска слева от борта пилоты заметили на горизонте пламя. Гигантские языки огня и клубы дыма поднимались в небо. В ночной темноте, когда по пути не встретилось ни одного огонька, это пламя поражало.
– Элеватор горит! – громко сказал Скрыльников. – Точно знаю, здесь был элеватор.
– Ну, значит, партизаны сработали! – ответил Семенков.
Самолёт смело и решительно летел на Смоленск. Шли так низко, что Семенков увидел город лишь за километр.
– Подходим, – сказал он Скрыльникову.
Скрыльников и Булкин вышли в пассажирскую кабину.
…Самолёт летел уже над центром города, оставляя за собой веер газет.
Вот уже набежала окраина города. Над городом полная тишина и ни одного огонька, всё затемнено. Но ночь светлая, и пилоту всё хорошо видно. Аэростатов, кажется, нет.
Семенков дал небольшой крен самолёту. Это сигнал. Скрыльников и Булкин открыли люк и начали выбрасывать газеты. Оми выталкивали приготовленные пачки руками и ногами, торопились за две-три минуты полёта над городом сбросить полтонны драгоценного груза. Хвост самолёта подбрасывало от их работы. А самолёт летел уже над центром города, оставляя за собой веер газет. Они застилали крыши и улицы. Вот уже восточная окраина… Вдруг позади загрохотало. Гитлеровцы всполошились, но поздно: промелькнули последние дома, и Семенков прижал самолёт почти к самой земле. Пули, светясь, пролетали над ним. Всё!
В пилотскую вбежали Скрыльников и Булкин. Скрыльников, задыхаясь, говорил:
– Вот здорово! И правда, не так страшен чёрт, как его малюют… Ух, вспотел! Полтонны сбросили!
Семенков, радостный, возбуждённый удачей, громко сказал товарищам:
– Бери курс на Рославль. По пути сбросим подарки. В каждую деревню по сто – двести газет. Половина наверняка будет у партизан – в награду за хорошую работу, за элеватор.
Скрыльников и Булкин вновь пошли в пассажирскую кабину. Приближаясь к какому-нибудь селению, Семенков давал сигнал – люк открывался, и вылетала очередная пачка газет. Ни одна деревня не была обижена.
В Рославль Семенков налетел с запада, так же низко и так же стремительно. И так же, как в Смоленске, фашисты подняли стрельбу, когда машина уже летела над чистым полем.
…На свой аэродром самолёт вернулся даже раньше, чем его ожидали.
Много раз Семенков слушал по радио и читал в книгах рассказы о том, какую радость доставляли партизанам вести с родной земли. А в этом году он случайно встретился с человеком, который держал в руках одну из тех газет, какие были сброшены когда-то с его самолёта.
Семенков отдыхал на юге, в военном санатории. Как-то утром он пошёл за газетой. У киоска в тенистом парке собралась очередь. Газеты ещё не привезли, их ждали с минуты на минуту. Стоявший впереди Семенкова человек, одетый, как и все отдыхающие санатория, в пижаму и белую панаму, сказал:
– Не могу день начинать, если не прочитаю «Правду».
– Ну, это многие так, – ответил Семенков.
– Конечно, – согласился тот. – Но я когда-то пережил, если так можно сказать, длительную газетную голодовку, и с «Правдой» у меня связано большое событие в жизни…
В начале войны я был командиром маленького партизанского отряда в Смоленской области. Жили мы, конечно, в лесу. Отряд сколотился уже во время войны, и заранее ничего не удалось подготовить – ни тёплых землянок, ни запаса продуктов. И мёрзли мы, и голодали – словом, хлебнули горя. И ещё беда большая: не было у нас в ту пору радио, от Большой земли были оторваны. Фашисты уверяли всех, что Москва и Ленинград ими уже взяты, что «у русских нет винтовок, и они воюют палками» и что «Гитлер принимал парад немецких войск на Красной площади». Не верили мы гитлеровцам, но и настоящей правды не знали.
И вот однажды пришёл из деревни наш разведчик. «Товарищ командир, – говорит, – сегодня ночью всю нашу деревню засыпали газетами с самолёта». Я вскочил: «А ты взял хоть одну?» Разведчик улыбнулся и вынул из-за пазухи аккуратно сложенную «Правду».
И сейчас не могу без волнения вспоминать эту минуту. Впервые за много месяцев я взял газету в руки. Она была помята и в двух местах надорвана. Но разве это важно?
Газета «Правда» от 7 ноября 1941 года!..
Разворачиваю газету. На третьей странице, вот как сейчас помню, такая была фотография: на крыше гостиницы «Москва» стоит зенитное орудие и около орудия – зенитчик с биноклем. Виден Кремль. Называлась эта фотография «На страже родной Москвы».
Около меня собрались все партизаны. Я разрешил каждому подержать в руках эту газету. И вот по очереди они стали подходить: снимет партизан шапку, вытрет руки, берёт эту газету и смотрит, не веря своим глазам…
Читали мы газету вслух, читали много раз.
После того как мы получили драгоценный подарок с родной земли, богатырская сила появилась у партизан. Полетели под откос немецкие эшелоны, горели их склады, взрывались на дорогах танки. Отряд рос с каждым днём. К нам приходили новые люди – молодые и старые, женщины и подростки.
Здорово дрались! Многие партизаны были награждены орденами, я получил звание Героя Советского Союза. И все мы знали: силы для борьбы влили в нас незабываемые слова вождя.
Эта газета сохранилась у меня до сих пор. Ещё в отряде мы сделали для неё футляр из брезента. Так, в этом футляре, она и лежит сейчас в моём письменном столе…
Семенков улыбался, слушая товарища, а потом и сам рассказал о памятном полёте над Смоленщиной зимой 1941 года.
Лётчики не раз вспоминали об одном полёте Семенкова. Но когда самого Алексея Ивановича спрашивали об этом, он обычно отвечал коротко:
– Ну что рассказывать! Ничего особенного не произошло. Летели мы в тыл врага, а на обратном пути наш самолёт фашисты из зениток обстреляли. Но задание мы выполнили и благополучно долетели до базы. Вот и всё.
Так рассказывал Алексей Иванович Семенков.
А вот как было на самом деле.
В мае 1942 года на Волховском фронте одна армейская часть оказалась в окружении. Снабжать её боеприпасами и продуктами можно было только воздушным путём. Поэтому большие транспортные самолёты начали постоянно летать в расположение этой части через линию фронта.
Путь в небе был опасный: в воздухе патрулировали фашистские истребители, с земли подстерегала зенитная артиллерия врага. Летать можно было только ночью. Днём опасно: может истребитель или зенитка сбить.
Не впервые летел Семенков по этой трассе, но, как всегда, был настороже.
– Ты смотри направо, – сказал он второму пилоту Осипяну, когда подходили к линии фронта, – а я буду наблюдать слева и впереди.
Оба внимательно следили за полётом и за горизонтом.
Внизу шёл ожесточённый артиллерийский бой. Земля светилась оранжевым, красным и зелёным цветом.
С нашей стороны били «катюши». Их снаряды проносились в воздухе светящимися чёрточками – тире. С самолёта отчётливо видны были полёты снарядов и .их разрывы. «Тире», сверкая, мчались к определённому месту, там разрывались, и вся земля вокруг загоралась.
«Катюши» обрабатывали целые расположения войск. Они били залпами, но разным прицелом, охватывая большую площадь. Вот запылало справа, а «тире» летят уже в другую сторону, разрываются и снова покрывают землю сокрушающим огнём.
Вместе с «катюшами» работали наши миномёты: вспышка, огненная трасса, разрыв!
С вражеской стороны также беспрерывно летели трассирующие пули и снаряды.
На большой высоте самолёт пересек линию фронта. Цель была уже недалеко. Скоро Семенков увидел обозначенную кострами площадку, где дежурили наши бойцы. Снизившись, он пролетел над площадкой один раз, потом второй, а когда груз был сброшен, развернулся и, набирая высоту, пошёл обратно. Предстояло ещё раз пересечь линию фронта.
С высоты двух тысяч метров пилоты издали увидели зарево огня и вспышки разрывов. На линии фронта по-прежнему шёл артиллерийский бой.
Зарево надвигалось всё ближе, и скоро самолёт снова летел над линией фронта.
Вдруг машина резко вздрогнула.
– Справа бьют! – крикнул Осипян.
Семенков взял на несколько градусов левее, чтобы выйти из зоны обстрела. «Не первый раз бьют, – подумал он. – Всегда бьют, но не всегда попадают». Но успокаивающая мысль оборвалась…
Зенитный снаряд разорвался совсем близко, перед пилотской кабиной. Сила света и звука была необычайна.
Семенкова ослепило, оглушило, ему показалось, будто кто-то ударил его большой доской по лицу…
Ещё не осознав того, что произошло, Семенков машинально схватил штурвал и стал пикировать с высоты. Опытные руки начали действовать раньше сознания. На высоте шестисот метров Семенков выровнял машину и пошёл вперёд. Обстрел прекратился – опасное место было пройдено.
Оглушённый и ослеплённый разрывом снаряда, Семенков не слышал гула моторов и плохо видел. Лишь спустя какое-то время он начал видеть, а потом и слышать.
В кабине было темно. Стёкла выбиты. Встречный воздух с силой врывался в самолёт.
Семенков посмотрел на Осипяна. Тот безжизненно повис в кресле.
Семенков попробовал приподнять голову Осипяна. Почувствовал что-то липкое, горячее. «Как остальные?» – подумал он и обернулся. В проходе без движения лежал бортмеханик Кривенчук. Где радист? Алексей Иванович хотел крикнуть, позвать на помощь, но не смог. Только сейчас он понял, что ранен сам. Он провёл рукой по лицу. Рот как будто затянут чем-то липким. «Это ничего, – подумал он. – Вижу, дышу – значит, глаза, нос целы». Другой раны он пока ещё не чувствовал.
А самолёт мчался вперёд по своему маршруту.
– Командир, вы ранены?
Семенков повернул голову. Около него стоял радист Фомин. Алексей Иванович показал глазами на Осипяна и Кри-венчука. Радист понял и осторожно оттащил обоих в пассажирскую кабину.
Семенков глубоко вдохнул в себя свежий воздух, стараясь собрать все силы, всю волю. Во что бы то ни стало он должен прилететь на базу. Раненых или убитых товарищей (он ещё не знал, убиты они или ранены) надо довезти.
…Лететь предстояло ещё целый час!
Линия фронта осталась позади.
Однако и здесь надо было идти точно по маршруту. А Семенков шёл прямо на город Вишеру. Полагалось лететь в стороне от города, километра за три, но теперь приборы были разбиты и определиться было трудно. Семенков понял ошибку только тогда, когда уже был над Вишерой и его самолёт осветили прожекторы.
«Могут обстрелять», – подумал он и хотел схватить ракетницу, чтобы дать сигнал: «Я свой». Но тут острая боль впервые пронзила правую руку. На какой-то миг он потерял сознание.
Подошёл Фомин. Семенков показал ему на ракетницу. Фомин выпустил условные ракеты. Прожекторы погасли.
Семенков осторожно попробовал двигать правой рукой, но она не слушалась. Тогда он стал ощупывать её левой рукой. Кисть, локоть не больно, а рука вся в крови. Где же рана? Когда он коснулся плеча, от боли потемнело в глазах.
…Лететь ещё сорок минут.
Пилоту становилось всё труднее вести самолёт: сказывалась потеря крови. Появилось какое-то безразличие, странное спокойствие. Сознание подсказывало, что надо непременно дойти, но организм не слушался, не подчинялся. Временами сознание совсем затуманивалось. А кровь всё текла с лица и руки. Семенков был в гимнастёрке. Внизу край её загнулся, и там кровь собиралась, как в тарелке.
Снова подошёл Фомин.
– Товарищ командир, я сообщил на базу, что идём раненные, – доложил он.
Семенков кивнул головой' и показал радисту на сиденье второго пилота. Фомин сел рядом. Алексей Иванович знал, что о« не умеет пилотировать машину, но близость товарища подбадривала.
…Оставалось лететь ещё минут тридцать. Начинало светать. Семенков посмотрел на землю. Внизу леса и болота. «Если грохнусь, – подумал он, – не скоро найдут здесь…»
Временами Семенков забывался, потом снова приходил в себя и смотрел на землю. Он знал, что здесь должна быть река; она делает большой круг и самолёт дважды её пересекает. Но реки не было. Лётчик видел внизу озёра – полно озёр, сотни озёр… «Что это: сон, бред?» – думал он. Слабость сковывала его, всё чаще одолевало странное равнодушие. Кровь продолжала течь. Несколько минут назад он привстал, стряхнул кровь с гимнастёрки – теперь опять край её наполнился.
Вот наконец появилась река. Семенков ожил – значит, он правильно ведёт самолёт. По местности он увидел, что пересекает реку второй раз. Как же он не заметил, когда проходил над ней в первый раз? И какие же озёра там были? Вот и сейчас недалеко от реки он видит озёра, а ведь их там нет на самом деле!
Теперь, когда стало светлее, он разглядел, что это полоски тумана, испарения болот. Они-то и казались ему озёрами.
Через несколько минут лётчик увидел свет прожекторов на своём аэродроме. Наконец-то! Он посмотрел старт и стал разворачиваться на посадку…
– Товарищ командир, почему же вы не пошли на посадку? – разбудил Семенкова встревоженный голос радиста.
Семенков посмотрел на него и вдруг понял, что он не сделал посадки. Он только хотел развернуться, но сознание померкло. Аэродром остался позади.
Алексей Иванович развернул самолёт и снова пошёл на аэродром. В этот момент в пилотскую, пошатываясь, вошёл бортмеханик Кривенчук. Он был ранен в голову и лишь сейчас пришёл в себя. Семенков сделал ему знак: «Шасси! Выпустить шасси!»
Семенков зашёл на посадку и наконец приземлился. Самолёт пробежал по полю. Перед глазами вырос лес. Надо было остановить машину, но тормоза не работали.
Недалеко от леса колёса самолёта зарылись в песок, и машина остановилась сама. Семенков погасил аэронавигационные огни и, шатаясь, пошёл к выходу. Тут же в самолёте он упал и надолго потерял сознание…
Прибежавшие люди бережно вынесли Осипяна и Семенкова. Осипян был ранен осколком в голову. Семенков залит кровью: лицо разбито, изуродовано. Видавшие виды пилоты были поражены: как мог человек в таком состоянии довести самолёт!
Через три месяца Алексей Иванович Семенков выписался из госпиталя и по-прежнему стал летать на большом транспортном корабле в ближние и далёкие тылы врага, выполняя самые сложные поручения. И чем больше он летал, тем внушительнее становилась планка боевых орденов на его груди.
И если кто-нибудь, обратив внимание на швы, которые были ещё очень заметны на лице Семенкова, спрашивал, что с ним случилось, он отмахивался с досадой:
– Да ничего особенного! Пустяки…
Летом 1931 года в Кировоградский горком комсомола пришёл девятнадцатилетний комсомолец Григорий Таран и стал просить, чтобы его послали в лётную школу.
– А на заводе отпустят тебя? – спросил его инструктор горкома, зная, что Таран – лучший ударник завода «Красная звезда».
– Попросим – отпустят.
– Ну, а как со здоровьем? – улыбаясь, спросил инструктор.
– Не хворал пока, – серьёзно ответил Таран.
Инструктор засмеялся; засмеялись и все, кто был в комнате. В стопроцентном здоровье Тарана невозможно было сомневаться: юноша был широкоплечий, плотно сбитый, загорелый. Крепкие бицепсы на руках обрисовывались, как у чемпиона-борца. Большие руки, казалось, без труда могли переломить бревно. На хорошем, добром лице лукаво сверкали карие глаза. При улыбке открывались ровные белые зубы.
– Значит, здоров? – повторил вопрос инструктор.
– Может, маленьким когда хворал, не помню.
Тарана направили в лётную школу. Никакие занятия не казались ему скучными. Он с увлечением и упорством занимался и теорией и практикой.
Когда в первый раз он пилотировал самолёт, у инструктора закралось сомнение.
– Скажи, друг, – спросил он Тарана, когда они приземлились, – ты где раньше летал?
– Я не летал нигде.
– Ну, это ты кому-нибудь другому расскажи, меня не обманешь! Ты что, родился лётчиком?
Григорий весело засмеялся:
– Значит, я хорошо вёл машину?
– Да почти так же, как я.
За год до окончания школы курсант Таран стал уже инструктором. Он учил других летать на «У-2», а сам учился на «П-5» и проводил ночные полёты.
– Летайте, как Таран, – говорили инструкторы курсантам.
Во время войны каждый мальчик, не видя самолёта, узнавал по гулу моторов, чей летит: свой или немецкий. Если слышался ровный, однотонный звук «у-у-у-у.„», дети и взрослые продолжали своё дело и спокойно поднимали головы, провожая глазами советский самолёт. Но если доносилось противное, завывающее «гау-гау-гау…», тревога охватывала мирных жителей: все понимали, что летит фашистский самолёт. Зенитные орудия открывали стрельбу; истребители поднимались в воздух, чтобы преградить путь врагу.
Ночью, когда самолёт невидим с земли, только по гулу мотора можно было догадаться, чей летит самолёт. И враги узнавали самолёты по звуку моторов. Свои «гау-гау» немецкие зенитчики пропускали свободно, и на аэродромах этим самолётам светили прожекторы, а самолёты с ровным гулом фашисты встречали ливнем огня.
…Зимней ночью 1942 года над смоленской землёй, занятой оккупантами, смело летел большой самолёт. Его «гау-гау» отчётливо прорезало воздух, и ни один вражеский зенитчик даже не насторожился.
Когда самолёт подлетел к немецкому аэродрому, в воздухе замигали огни вращающихся прожекторов. Но самолёт не сделал посадку. «Гау-гау» удалилось от аэродрома и замерло где-то вдали.
На этот раз гитлеровцы были одурачены: пролетел не фашистский, а советский самолёт и за штурвалом сидел известный лётчик Григорий Алексеевич Таран.
Когда на аэродроме замигали прожекторы, Таран, посмотрев вниз, с улыбкой сказал:
– Мигай не мигай – не заманишь! Мы торопимся и заехать к вам в гости не можем.
Второй пилот Шутов добавил:
– До свиданья, пока. Посветите на обратном пути!
Через час самолёт летел обратно, и на аэродроме снова услужливо замигали прожекторы. Самолёт опять промчался мимо. С тем же лающим «гау-гау» он пересек линию фронта. А потом уже с обычным своим ровным гулом пошёл на аэродром.
Таран ликовал.
Машина Тарана «ЛИ-2» была окрашена в белый цвет, и пилот любовно называл ее «Снегурочкой». На фоне земли, покрытой снегом, она удачно маскировалась. Но «Снегурочка» гудела ровным гулом, как и все советские самолёты. И когда ночью Таран летел в тыл врага, гитлеровцы открывали из зениток огонь.
Как обмануть их, как скрытно пройти над ними?
Таран задумался: нельзя ли заставить «Снегурочку» «петь» по-немецки? А если дать разные обороты своим моторам? Сидя за рулем, Таран начал опыты. Он дал одному мотору меньше оборотов, чем другому. Га-а-у… га-а-у… – загудела машина.
– Нет, не так поёшь! – сказал Таран.
– Сбавь левый, – посоветовал Шутов.
Гул изменился, стал ближе к немецкому «га-у… га-у…».
Как гитарист настраивает гитару, подтягивая то одну, то другую струну, Таран прибавлял и убавлял обороты моторов, пока самолёт не завыл точь-в-точь как фашистский бомбардировщик «Ю-88».
– Летайте, как Таран, – говорили командиры отрядов своим лётчикам.
Около землянки, на краю аэродрома, прямо на траве сидели лётчики. В центре круга примостился на пне Григорий Таран. Был короткий час отдыха, и, как всегда в такое время, лётчики собирались вместе. Таран оживлённо рассказывал:
– Уже давно лечу – значит, в тылу врага – и чувствую: потерял ориентировку. Темно, земли не вижу. Надо, думаю, проверить. По расчёту времени, где-то здесь недалеко мост должен быть – я его на карте перед вылетом пометил. Я, конечно, знал, что мост охраняют немецкие зенитчики. Стал крутиться и набрёл на этот мост. Фрицы меня слышат, но не видят и забухали в темноту зенитками. Всю окрестность осветили, а мне только того и надо. «Будь здоров!» – думаю. И пошёл спокойно. От моста я уже сориентировался.
Подлетаю к цели… Что такое? Масса ярких костров пылает. Э, нет, думаю, воробья на мякине не проведёшь! Наши в тылу не станут такие факелы разводить. Ловушка! По дыму костров вижу – ветер с востока на запад. Ага! А мне было известно, что фашисты сосредоточены с восточной стороны от наших частей. Взял на запад и тут только увидел наши костры…
Лётчики любили слушать Тарана. Он летал больше других – сделал уже свыше двухсот ночных полётов в тыл врага! Он летал первым туда, где опасно, и лучше других знал, как скрытно перелетать через линию фронта, как прятаться за облака или прижиматься к земле, ускользая от зенитного обстрела. Рассказывал Таран весело, живо, помогая словам жестами и мимикой своего красивого, подвижного лица.
– Вот что: я тоже полечу. Пойду первым, а ты пристраивайся ко мне.
Лётчики ждали продолжения рассказа, но Таран, заметив подходившего к группе пилота Алексеева, встал и пошёл ему навстречу.
Лётчик Алексеев только вчера прибыл в эскадрилью. Таран знал его ещё до войны, когда они работали в одном аэропорте. Алексеев был опытный пилот, но в боевую обстановку попал впервые.
Вечером ему предстоял полёт в тыл врага, и Таран беспокоился за него.
– Ну, как дола? – спросил он Алексеева.
– Неважно! – озабоченно ответил тот. – Не знаю я этой трассы, а подготовиться как следует, изучить маршрут не успел. Сам видишь, времени мало. Скоро вылетать.
– Э, друг, так не годится – влипнешь в неприятность! Пойдём-ка посидим вместе полчасика над картой.
Но, рассказав Алексееву о трассе полёта, предупредив его о всех возможных неприятностях, Таран неожиданно заявил:
– Вот что: я тоже полечу. Пойду первым, а ты пристраивайся ко мне.
– Но ведь ты же только прилетел!
– Что ж делать…
– Ну, спасибо тебе.
Ночью с грузом боеприпасов Таран и Алексеев полетели. На линии фронта оба самолёта подверглись сильному зенитному обстрелу. Таран отводил свой самолёт то вправо, то влево, то терял высоту, то набирал её, стараясь увернуться от разрывов снарядов.
Вот Таран уже вышел из обстрела. Но Алексеев отстал, и Таран по разрывам снарядов увидел, что кольцо огня всё сильнее сжимает самолёт его товарища.
«Надо выручать», – подумал Таран и… включил бортовые огни на своём самолёте.
Этого было достаточно. По самолёту Алексеева немецкие зенитчики били вслепую, по звуку моторов. Теперь, увидев самолёт Тарана, они перенесли весь огонь на него.
Но Таран этого ждал. Опытный и бесстрашный, он сознательно принял на себя удар, так как был уверен, что ему удастся ускользнуть от вражеских ударов. Алексеев, забытый гитлеровцами, свободно вышел из зоны обстрела.
Таран погасил бортовые огни и, мастерски проделав ряд манёвров, также ушёл невредимым.
Так коммунист Таран, рискуя собой, выручил товарища.
– Летайте так, как Герой Советского Союза Таран, – говорили командиры эскадрилий, когда Григорию Алексеевичу Тарану было присвоено звание Героя Советского Союза.
