Моя жизнь в последние годы складывалась из двух довольно хлопотливых, но полновесных частей. Первая и, безусловно, важнейшая – «оседлая» – руководителя медицинской службы ЦСКА. И вторая – «транзитная» – врача сборных команд Союза, со всеми ее последствиями – вокзалами, гостиницами, аэродромами. Но именно эта жизнь на далеких меридианах давала мне возможность особых, не только медицинских, но и психологических контактов с моими подопечными. Она давала возможность изучать характеры как бы изнутри, искать и находить в них порою глубоко скрытые черты, определяющие собой параметры успехов и неудач. Она давала возможность пристально всматриваться в психологическую природу поединка, наблюдать, что происходит «вокруг славы».

Рассказ о «двух минутах чистого времени», с которого я начал эту книгу, – один из эпизодов той самой беспокойной жизни.

Моя первая поездка в Австралию, на Мельбурнскую олимпиаду 56-го года была связана с тем, что меня назначили врачом олимпийской сборной команды СССР по футболу. И, таким образом, вместе с профессором З. С. Мироновой и другими нашими спортивными врачами я входил в состав медиков, осуществлявших обслуживание советской команды на XVI Олимпийских играх.

Небольшой опыт подготовки спортсменов к Играм у меня уже был. Всего четыре года назад мне пришлось готовить Всеволода Боброва к матчам в Хельсинки. Но опыт этот был «заочным»: в Хельсинки меня не взяли… Теперь предстояло принять непосредственное участие в соревнованиях самого высокого ранга.

Итак, вместе с нашими футболистами я отправился в далекую Австралию, не предполагая, что один из решающих матчей предстоящих Олимпийских игр останется в моей памяти на всю жизнь. И не только в моей…

Предварительные игры олимпийского турнира наша команда провела сильно и вышла в полуфинал.

Здесь, в полуфинале футбольного турнира, наша команда встречалась с командой Болгарии.

Сборная Болгарии тех лет относилась к одной из сильнейших команд мира. Это доказали первые же минуты встречи с нашей командой. Преимущество болгарских спортсменов в начале первого тайма было неоспоримым. Лишь неточный удар болгарского нападающего спас наши ворота. Натиск был стремительным, упорным и мощным. Но наши ребята выстояли.

В такого рода встречах судьбу поединка решает общая физическая и психологическая подготовка, тот запас прочности, которым наделен спортсмен за период подготовки к матчу. Такого запаса прочности у болгарских футболистов оказалось недостаточно. Что же касается наших ребят, то они, как показали дальнейшие события, были и в физическом и морально-волевом плане подготовлены лучше своих соперников.

Уже к концу первого тайма картина меняется. Отразив штурм, наши решительно переходят в контрнаступление. Первую атаку возглавил Рыжкин. Быстрый проход к штрафной, и следуют два мощных удара. К сожалению, оба мимо ворот. При счете 0: 0 команды уходят в раздевалку.

По почерку первого тайма чувствовалось, что впереди и игроков и зрителей ждут события интересные и драматические. Но в какой степени мне придется принять в них участие, я, разумеется, еще не предполагал.

Жара страшная. Но темп, в котором был начат второй тайм, все так же высок. Идет 15-я минута. В борьбе за мяч сталкиваются в воздухе Николай Тищенко и болгарский футболист Янев. Тищенко лежит скрючившись на траве. Несколько мгновений он неподвижен, затем начинает с трудом подниматься. Игра остановлена. Ваш выход, доктор. Подхватил чемоданчик и через все поле бегу к Николаю.

Бросилась в глаза странно выпиравшая ключица. Стараясь не причинить лишних страданий, осторожно разрываю футболку и сразу же поворачиваю голову Николая так, чтобы тот не видел разорванной кожи и торчащей кости. Трамва оказалась тяжелой.

Сквозь стиснутые зубы Тищенко выдавил:

– Что со мной?

– Вывихнул ключицу. Потерпи, сейчас все будет в порядке.

Мужественный парень. Стиснул зубы. Терпит. Опятьтаки как можно осторожнее вправляю кость. Процедура – не позавидуешь. Но терпит стоически. И все это на поле, тут же, в присутствии и наших и болгарских футболистов.

Что для меня было главным в эти минуты? Движения рук. Они должны быть очень четки, чтобы не причинить сильной боли…

– Ну потерпи. Еще чуть-чуть… Умница… Так… Отлично… Вот и все… Можешь подниматься.

Ребята помогают ему встать. Поднимаюсь и я, но собственных ног не чувствую… Ну хорошо, допустим, кость я вправил. Но ведь ясно – здесь разрыв акромиально-ключичного сочленения. Надо снимать Тищенко с игры. И немедленно. Надо отправлять его в отведенный для олимпийцев госпиталь святого Винцента и чем скорей, тем лучше. Но ведь в таком ответственнейшем матче для команды это будет невосполнимая потеря, брешь, заделать которую будет очень трудно. А что же делать?

По упрямому взгляду, брошенному на меня исподлобья, по желвакам и этим насмерть стиснутым зубам, по этому стоическому терпению к боли вижу, что для Тищенко вопрос решен. Он с поля не уйдет.

И не ушел…

И ни черта я с ним сделать не мог. Ничего не мог сделать с ним, потому что ничего не мог поделать с собой. Суди меня, медицина, как хочешь, но в тот момент я не мог поступить иначе. Понимал этого парня, как самого себя. Понимал и свою ответственность, и рожденный ею долг. Все это и определяет суть спортивного врача. Четыре года назад я разрешил Боброву играть с больным коленом. Я не в силах был отказать в праве на игру Ермолаеву. И вот теперь оставляю на поле Тищенко. Точно так же много лет спустя у ворот, но уже не футбольных, а хоккейных, я разрешу играть травмированному Виктору Коноваленко.

И каждый раз это мое решение опиралось прежде всего на страстное желание спортсмена продолжить поединок и на сознание того, что дальнейшее его участие во встрече не усугубит его травмы. Хотя тут-то и была заложена значительная доля риска…

Я не случайно упомянул о необходимости физического и нервного запаса прочности, который в конце концов определяет успех спортивного состязания. Его «кирпичи» складываются в длительном процессе ежедневных тренировок и предварительных соревнований, в той многодневной и трудной тренировке тела и духа, когда происходит не просто «складирование» биологического и психологического материала, но и тщательная «сортировка» его с отбором всего лучшего и наиболее прочного. Уже сам по себе этот процесс представляет исключительный интерес и для врача и для тренера. Но здесь, к сожалению, нет ни места, ни времени для его чисто профессионального рассмотрения. Повторяю лишь одно: без тщательной, всесторонне продуманной и с медицинской и с чисто спортивной точки зрения подготовки, без физического и психологического «задела» нельзя рассчитывать на победу в подобных матчах.

Полуфинальный матч в Мельбурне прекрасно подтвердил эту простую истину…

Второй тайм нашей встречи с Болгарией также не принес результата. Судья назначает дополнительное время. Кажется, что буря на трибунах достигла своего апогея, когда болгарским футболистам удается в это дополнительное время забить нам гол. В самом деле, на что можно надеяться в такой ситуации? Разве что на чудо?

Следует удар Эдуарда Стрельцова. Гол! Опять ничья. А до конца игры считанные минуты. Но затем произошло нечто, во что просто невозможно поверить. Сейчас невозможно. Но, видимо, тогда, оставляя на поле Николая Тищенко, я все-таки в это верил…

Но прежде чем рассказать, что же произошло на последних минутах этого олимпийского поединка, рассмотрим позиционную ситуацию, сложившуюся к этому моменту на футбольном поле.

Итак, в воротах Лев Яшин. В защите: Тищенко, Башашкин, Огоньков. Линия полузащиты: справа Нетто, слева Парамонов. И наконец, линия нападения: центральный нападающий – Стрельцов, слева – Рыжкин и Сальников, справа – Иванов и Татушин. Такова дислокация. Линия нападения, возглавляемая Стрельцовым, выглядела бы безукоризненно, если бы не одно досадное обстоятельство. Дело в том, что Иванов был травмирован еще в первом тайме. Заменить его мы не могли. О серьезной травме Иванова соперники знали. Теперь тяжелую травму получил еще и Николай Тищенко.

Таким образом, одиннадцать болгарских футболистов против девяти активно задействованных наших ребят. А матч, заметьте, олимпийский, и болгары очень сильны.

Чувствовал ли Николай в этот момент всю сложность создавшегося положения? Безусловно. Да, он дей ствительно передвигался и медленно и с трудом, но, если все-таки и передвигался, то движимый как раз этим чувством осознанной им ответственности.

Болгары посчитали, что Тищенко – слитое звено в нашей команде, и не обращали на него особого внимания.

Но соперники плохо знали этого парня. Его несокрушимую волю и блестящие технические данные. Они поняли свою оплошность минуту спустя, когда было уже поздно…

Николай перехватывает мяч и неожиданно для всех быстро проходит с ним к воротам болгар. Следует красивая комбинация Тищенко – Рыжкин – Татушин, и в ворота соперников влетает второй мяч. 2: 1. Это победа!

Мы выходим в финал Олимпийских игр…

Теперь югославы.

Югославская сборная была сильной командой. Именно ей наши ребята уступили на Олимпиаде в Хельсинки в дополнительном матче. Теперь эта встреча приобрела особо принципиальный характер. Упорнейший поединок. И мы выигрываем финальный матч со счетом 1:0.

Мы – олимпийские чемпионы!

В этой победе очень отчетливо просматривались грани мужества, определившие накануне наш успех в матче со сборной Болгарии. На том же дыхании, на той же всеобщей жажде во что бы то ни стало победить была сыграна эта последняя сцена большого олимпийского спектакля.

Вот в чем, как мне кажется, состоит особая значимость того, что сделал Николай Тищенко. В способности подобных поступков заражать других, наделять их волей к победе…

К сожалению, это была первая и пока последняя наша победа на олимпийских турнирах…

С футболистами я проработал 14 лет.

Были за это время товарищеские встречи с нашими зарубежными коллегами – и на их полях, и на наших, участвовала наша сборная в чемпионатах мира и Европы, но мне хочется рассказать сейчас читателям о моем последнем турне с футболистами по странам Латинской Америки, которое состоялось в 1970 году.

Вот несколько страничек из моего тогдашнего латиноамериканского дневника.

* * *

«…Борт самолета «Боинг-707» французской авиакомпании «Эйр Франс». Через несколько минут мы приземлимся в Каракасе и начнется наше турне по Южной Америке. До этого провели несколько встреч в Европе. Латиноамериканская программа очень напряженная. Матч в Каракасе с «Ботафого» (Бразилия). Там же со «Спартаком» (Трнава, ЧССР), затем игры в Лиме со сборной Перу, в Сан-Сальвадоре со сборной Сальвадора. И наконец, две игры в Мексике: в Пуэбло и Гвадалахаре.

Тяжелейшее турне, тяжелейшие игры. Но это только преддверие перед главными событиями года – чемпионатом мира в Мексике…»

«Каракас. Первая встреча с «Ботафого». И проигрыш…

Стараюсь рассмотреть его крупным планом. Только на 30 минут первого тайма хватило «пороху» нашим ребятам. Именно этот отрезок времени они сыграли понастоящему хорошо. Затем начался спад. Бразильцы есть бразильцы. Минута потребовалась их форварду, чтобы успеть до перерыва забить нам гол.

Весь второй тайм наши играли просто плохо. Играли с ошибками, давали бразильцам возможность свободно передвигаться по всему полю, свободно принимать мяч, играть раскованно и технично. Когда мы уходили с поля, кто-то с трибун громко по-русски крикнул: «Сопляки!» Было стыдно.

Конечно, сказались усталость, перелет через океан, акклиматизация. Но прежде всего недостаточная подготовка к такого рода встречам. Особенно с бразильцами. Нельзя играть с ними вполсилы. Однако были у наших и объективные причины. Тренироваться здесь практически нельзя. Утром жарища. Вечером быстро темнеет.

Все раздражены. Взаимная неприязнь и раздражение, на мой взгляд, худшее и опаснейшее из того, что несет с собой поражение. Да еще в начале турне…

Взвинченность опасна не сама по себе. Она опасна наступающей вслед за ней апатией.

Перед обедом состоялся разбор игры с «Ботафого». И сразу вспыхнула острая полемика между тренером и игроками.

Защитники выступили сторонниками игры со «свободным».

– Гавриил Дмитриевич, – обращаясь к Качалину, заявил Хурцилава, – вы прекрасно знаете, что, когда Шестернев играет свободным, это для нас очень хорошо, это гарантирует нас от поражения. А вы отказались от этого варианта!

– Если мы вернемся к «чистильщику», – резко ответил Качалин, – то это ослабит нашу атаку и в Мексике нам делать будет нечего!

Вопрос тут не просто в том, кто прав: игроки или тренер. Полемика не должна подрывать авторитета тренера. Как раз напротив, она должна быть еще одним источником доверия и авторитета. Это очень важно.

Хурцилава был, возможно, и прав с чисто тактиче ской точки зрения. Надо уберечь себя от поражения в первой встрече. Качалин же мыслил шире и перспективнее. Он мыслил стратегически верно.

Я склонен был разделить мнение тренера. Технические причины этого поражения были видны и мне, как бывшему футболисту. Играть со «свободным» – это значит иметь в защите лишнего игрока (пятого – при условии, что противник имеет четырех нападающих). Многие справедливо обвиняют наших полузащитников в том, что они плохо выполняют свои обязанности. Особенно Мунтян и Асатиани. К сожалению, у нас в команде нет полузащитников, умеющих хорошо играть не только в атаке, но и в обороне. Таких, например, как Воронин, Нетто, Сабо. С другой стороны – команда еще не готова для острой атакующей игры – не хватает ей физической подготовки. Так, наверное, для того и поехали в это трудное турне, чтобы закалить команду!

Надо во всем подробно и хладнокровно разобраться. Разобраться, что называется, с холодной головой. Ибо ошибка станет неисправимой, если игровое поражение обернется поражением духа».

Перечитывая сегодня эту запись дневника 70-го года, я думаю, как важно уметь в подобной ситуации найти силы собраться и насколько важно для тренера команды и для ее врача, равно, как и для всех ее членов, умение создать благоприятный климат. Особенно в условиях долгих и трудных зарубежных поездок. Иногда мучительно долгих.

Турне по Америке только еще началось, а Володя Шмелев подсчитывает вслух, сколько дней осталось до возвращения домой. Получается 29.

Хотите знать, что такое столь долгое отсутствие дома? Это глаза, устремленные в одну точку. Это глаза, наполненные тоской. Это экзотика чужих городов, стоя щая поперек горла. Это строчка Вертинского, не выходящая из головы целый день: «Здесь живут чужие города. И чужая радость и беда…» Это такая тоска по дому, от которой начинает кружиться голова. Это когда нервы напряжены до предела, и каждую минуту мы готовы сорваться по пустяку или погрузиться в долгое и мрачное молчание.

…Свадьба была 16 января, а 20-го мы уезжали. Я знаю, что он очень тоскует по своей Тане, которую буквально боготворит. Знаю об этом и я, знают об этом все. Женя Ловчев еще совсем мальчишка. Уже во время этого турне, которое началось еще в Югославии, ему исполнился 21 год. Женя очень доверчив, очень добр.

Настроение у всех неважное. А у него особенно. Царящее в номере гостиницы молчание тяготит его.

Он подходит к Серебрянникову и, уже, видимо, не в состоянии справиться с самим собой, спрашивает его:

– Слушай, а сколько вообще длится медовый месяц?

В номере наступает какой-то шок.

Потом под общий смех Серебрянников «успокаивает» Женю:

– Сутки.

Новый взрыв смеха.

Женя обижен и уходит к себе в номер. Я поднимаюсь вслед за ним. Сейчас нельзя оставлять его одного. Потому что он разорван тоской, любовью, ощущением недавнего поражения и незаслуженной насмешкой. И, как я понимаю, моя обязанность не ограничивается заботой лишь о физическом состоянии моих подопечных. Душевное здоровье должно волновать меня подчас гораздо больше.

Сидим с Женей. Неторопливо беседуем о наших делах здесь, вспоминаем Москву, друзей.

– Жень, ты не сердись на ребят. Они устали. Они тоже хотят домой.

– Я понимаю, Олег Маркович.

Постепенно он успокаивается. Но мысль о доме, о Тане неотступно преследует его, и он снова спрашивает:

– А все-таки сколько же длится медовый месяц? Теперь мне трудно сдержать улыбку.

– По-разному. У некоторых этим месяцем все и кончается. Редко он длится годами. Еще реже – всю жизнь…

* * *

…Я познакомился с ним спустя несколько лет после этого разговора с Ловчевым в Каракасе. Познакомился тогда, когда работал уже с хоккеистами. Не будем называть его имени. В таких вещах лучше обойтись без имен.

Он был женат, но это не мешало ему увлекаться другими женщинами. Поверьте мне, это были не односторонние привязанности. Он был любимцем и баловнем славы. И вообще был счастливчик. А таких женщины любят. И его трудно было не любить. Открытый, искренний, вдохновенный, красивый. В игре и в жизни. Мы его тоже любили…

А дома? Дома – постоянные сцены…

– Иди. Это тебя.

Он откладывает в сторону газету и нехотя поднимается с кресла.

– Да… Нет… Не могу… Прикрывает ладонью трубку:

– Я просил тебя не звонить домой… Да… Не могу…

Делая вид, что чем-то занята, жена возится на кухне, напряженно прислушиваясь к каждому слову, и он знает это. И она знает, что он знает. И еще он знает, что каждое слово – это новая рана для ее сердца. Н ему тоже больно от этих ее ран…

– Я хочу развестить с тобой, – все чаще говорила она ему в последнее время.

Но он знал, что это неправда. Она устала от него. Но уйти? Нет, он не верил в это. Была дочь. Но дело не в дочери. Он любил ее, и это мешало ему верить в серьезность ее слов. Он был привязан к ней, как привязывается слабый и вдохновенный характер к характеру сильному и ровному.

– Иди. Иди, ради бога. Я вообще не понимаю, к чему эти оправдания.

Он уходил к друзьям и другим женщинам. Он общался с ними и любил их. Да, режим. И я и тренер требовали от него неукоснительного выполнения режима. Он старался. Он пытался держать себя в руках. И мы видели, насколько это трудно ему дается. Потом он выходил на лед. И забывал обо всем. Глядя на него, и мы забывали обо всем. Вдохновенно звучал его полет, его порыв. Он был неподражаем…

Потом он снова возвращался в свой дом. Возвращался к ней. И несколько дней болел ее болью, своей слабостью и своим непостоянством. Как мальчишка, как сын он приходил ко мне (иногда домой, но чаще присаживался рядом где-нибудь в раздевалке), и все было видно по его лицу. Ну прямо как у ребенка.

– Ну что? Опять дома что-нибудь? Он кивал головой.

– Сам виноват.

– Знаю.

– Ничего. Надо взять себя в руки. Все пройдет.

А если по-честному, я не был уверен, что у него это пройдет. Может, чуть пригаснет, притушится. А может быть, вдруг погаснет совсем?! И вместе с этим погаснет его порыв и его вдохновение?

Нет, я не хочу, чтобы у него это проходило. Это если уж совсем по-честному.

Сколько боли мы доставляем себе. Тем, что доставляем ее другим. Я был с этим парнем во время наших долгих поездок по разным странам. Жил с ним на сборах. Женщины оглядывались ему вслед. И он провожал их долгим взглядом, как это делал когда-то молодой Сева Бобров. Но в номере гостиницы он тосковал по дочери и по жене. И в магазинах советовался, что им купить. Хотел искупить вину? Да нет, я бы не сказал. Он просто любил свою жену. И она это знала.

И я знал это. Знали это все. И вообще я понимал его. Понимал, как мужчина может понять мужчину. И это помогало мне как врачу. Потому что врач команды – это не только исцеление недугов физических…

Поразмышляв так вслух, я вдруг оглянулся. А как же? Разве у нас частенько не бывает так: прочтет такие странички эдакий ревнитель домашнего очага и скажет: что ж это, автор, выходит, оправдывает супружескую неверность? Но может ли он ее оправдать, если сам прожил с женой без малого сорок лет? Да каких лет! Военных, гарнизонных, прошедших испытания разлуками, встречами, материальными и служебными передрягами, неудачами и успехами?

Но ведь мы хотим найти контакт с молодежью. С нашими детьми. Легко осудить. Тут ума много не надо. А вот понять… Это труднее. Но понять – это значит не только простить. Понять – значит убедить. Через взаимное доверие. Через честность. Через открытость. Распахнутость человеческой души.

А без этого доверия, рожденного пониманием душевного мира человека, какие уж тут контакты с молодежью! А контактировать надо, если ты часть ее самой. Правда, седая, но все-таки часть этой одержимой команды, с которой подолгу делишь такую вот длинную дорогу, как та бесконечная поездка по Южной Америке…

…С девственно чистого неба льется раскаленное солнце. Льется, раскаляя и расплавляя все: скалы, стены домов, асфальт. Мысли. Нервы… Его так много здесь, что мне кажется, что там, у нас, солнца уже не осталось… А у нас февраль. Снег… Белое чудо…

Зарядку делаем на пляже. Раннее утро. Прыгаем и бегаем на раскаленной сковородке. Утро, а дышать уже нечем. Возвращаясь с тренировки, ребята ворчат на меня – почему не заказываю мороженого? Я их понимаю. В нем частица нашего снега. В нем есть холод, согревающий наши северные души…

Игра со сборной Перу перенесена с 18 на 20 февраля. В чем дело? А вот в чем – Старостина и Качалина пригласили в советское посольство. Посол, человек вежливый и корректный (как и положено быть послам), встретил руководителей команды очень приветливо и тоном человека, которому не совсем удобно вмешиваться в чужие дела, передал им просьбу президента Перу: провести игру 20 февраля, ибо в этот день местные неофашисты собираются провести свое очередное сборище. Игра может отвлечь народ от фашистской манифестации.

– Надо так надо! – отвечаем.

Меняем установленный распорядок и режим дня. Перестраиваемся.

…Громом аплодисментов встретил стадион появление наших ребят. Они несут развернутое знамя Перу, и восторженные овации сопровождают их шествие. Потом было фотографирование, приветствия. Исполнение нашего и перуанского гимнов. Весь стадион пел свой национальный-гимн.

А потом была игра, закончившаяся вничью. 0: 0.

Сказывалась жара. Усталость сказывалась. Сказывались и ошибки. Боюсь, что часть из них уже носила хронический характер…

…Разлука с домом и это треклятое солнце выжигает внутри какие-то пустоты. В пустоты вливаются апатия и скука. Старостин и Качалин прекрасно чувствуют состояние ребят. И находят выход.

В один из свободных дней в гостях у наших ребят были перуанские артисты. Они исполнили несколько народных песен, и очень быстро возникла между нами обоюдная душевная теплота. Пели вместе «Катюшу» и цыганские романсы, весело и непринужденно болтали. Перуанские артисты недавно гастролировали у нас в стране и в полнейшем восторге от нашей публики. Приятная, теплая встреча, скрасившая нам дающую себя знать усталость…

А вечером смотрим фильм «Секс в семейной жизни». Практически это фильм-лекция. Тема: чудо любви. Авторы фильма пытаются разъяснить зрителю, что к чему, как должна вести себя женщина и как должен вести себя мужчина, чтобы любовь была крепкой. Вышли из кинотеатра «сексуально подкованными».

Шел в гостиницу и вот о чем думал. Хорошо сделанный фильм на эту тему ничего порочного в себе не несет. И в общем-то это хорошо, что в последнее время тема полового воспитания и интимная сторона супружеской жизни становятся темой серьезного разговора с молодежью. Игра в кокетство, эдакая запоздалая стыдливость, когда речь идет о подобных вещах, лишь разжигают нездоровое любопытство, и если что и плодят, то прежде всего дремучее невежество. Что может быть отвратительнее «монашески развратного воображения»? Это Герцен.

Попробуй, как врач команды, имеющий дело со здоровенными молодыми парнями, закрыть глаза на эти проблемы?

Захожу в номер к Качалину. Гавриил Дмитриевич склонился над записной книжкой и делает в ней какието пометки.

Поднимает голову и вдруг спрашивает меня:

– Какими основными качествами, по-вашему, долж на обладать женщина и какими качествами должен обладать мужчина?

Неожиданностью вопроса я не обескуражен. Потому что для меня здесь нет неожиданности. Этот интеллигент, эрудит и психолог способен думать широко, думать обо всем сразу, потому что то, что есть его профессия, есть сама жизнь в такой же степени, в какой сама жизнь есть дело, которому он служит. Эти парни, эти характеры пришли из жизни и со временем уйдут в большую жизнь, и тот отрезок времени, который каждый из них и они вместе проводят с ним, их тренером, – тоже часть общего мироощущения и от того, насколько органично «вписывает» он свои педагогические и чисто профессиональные принципы в общий жизненный орнамент, зависит его успех как тренера и педагога. Мягок. Тактичен. Требователен. Все в соразмерности и пропорции истинного интеллигента. Этим он напоминает Бориса Андреевича Аркадьева. И может быть, Качалин есть Качалин, потому что, внося в книжечку результаты матчей, он может вдруг отвлечься и ответить на свой же вопрос:

– На мой взгляд, женщина должна быть щедрой и смелой. Мужчина – сильным и добрым.

Отвлеченность? Ничуть. Когда с ребятами мы смотрим, мягко говоря, эротические фильмы, позиция их тренера имеет немаловажное значение. И фильмы с Джеймсом Бондом не вызывают у того же Алика Шестернева ничего, кроме иронической улыбки, потому что его руководитель и педагог вкладывает в понятие «сильный мужчина» совсем иной смысл, чем авторы фильма…

Беспокоит меня Асатиани. Он чувствует себя неважно. У него небольшая интоксикация. На разминке сидел вялый, ко всему безучастный. Когда я спустился к завтраку, его за столом не было. Поднялся к нему в номер. Лежит ничком на кровати. Грустный, какой-то испуганный, вот-вот заплачет. Заставил его подняться, умыться, подбодрил его, рассмешил анекдотом. Он повеселел, улыбнулся…

К завтраку спустились вместе.

Да, все-таки они для меня еще мальчишки. Ну что из того, что многим из них по 22–23 года, что некоторые женаты и имеют своих детей, что «мы в их время» и т. д. и т. п.?

А вот я вижу другое. Им подчас нужна почти материнская забота. Им нужна человеческая поддержка. Особенно в трудные минуты. Во время трудных игр. Во время трудных поездок. В ситуациях житейских и всех прочих. Вот что им надо. И никто меня не в состоянии переубедить в этом.

Я постоянно чувствую потребность сделать для них все возможное и все невозможное. И этой потребностью я счастлив. Это та нужность, та необходимость, без которой жизнь утрачивает свой смысл.

Здесь я на минуту откладываю в сторону записную книжку и вспоминаю встречу, которая произошла через несколько лет после этой поездки, когда я работал уже с хоккеистами. На одном из чемпионатов мира я спросил своего коллегу, врача сборной Финляндии, почему чаще всего я вижу его в баре, а не с ребятами? Он пожал плечами:

– Здоровые парни. Иногда после игры подмажу, подклею. А вообще они ко мне почти не обращаются…

Подмажу, подклею… Мне стало как-то не по себе от такой трактовки обязанностей врача спортивной команды…

Обычно перед сном я просматриваю вечерние газеты. «Португалия. Рабочая солидарность…» «ФРГ. Маневры НАТО…» «Вокруг света. В Латинской Америке и Африке невиданная засуха. Есть жертвы среди населения…» Мир стучит в мою тишину. Стучит и кричит мил лионами судеб. «Сальвадор. 21 июня 1980 года…» Двадцать строчек петитом: «Дерзкую операцию провели сальвадорские патриоты. Захватив несколько радиостанций, они передали по их каналам обращение к народу с призывом начать всеобщую забастовку…»

Сальвадор. Как вспышка. Как удар хлыстом. Как глаза в упор.

И уже не до сна. Память возвращает меня вновь к той последней моей поездке с нашими футболистами по странам Латинской Америки. К Сальвадору.

* * *

Сальвадор. Где это? Конец света. Сальвадор. Красиво и таинственно. Как «марка страны Ганделупы»…

Но в феврале 70-го мы уже кое-что знали о нем.

В играх чемпионата мира, который через несколько месяцев должен был начаться в Мексике, мы входили с ним в одну подгруппу. Из Перу мы летели в Сальвадор. Это знакомство. Это разведка. Сальвадор. Красиво и таинственно.

– Послушайте, это правда, что мы первые, кто из Советского Союза переступит границу Сальвадора?

– Говорят, страна в состоянии войны с Гондурасом?

– А это еще где?

– Наверное, рядом, если что-то не поделили.

– А кто у власти?

– Хунта.

– А что это за птица?

– Приедешь – увидишь…

Значит, наших нет. Значит, мы – первые. Ну что ж, сыграем. А почему бы и не сыграть?

…Она встретила нас у трапа самолета. Эта самая хунта. Темно-зеленая. В белых касках и с белыми ремнями. Стояла, расставив ноги в тяжелых башмаках.

В руках – американские автоматы. Каски тоже американские. Мысли под касками, наверное, тоже. Солдаты стояли по обеим сторонам узкого прохода, по которому нам предстояло пройти от самолета до аэровокзала. Линия оцепления прогибалась под нажимом многотысячной толпы. Мы шли по узкому проходу и смотрели поверх касок на кричащую, размахивающую руками толпу. Мы не знали испанского, но отлично понимали эти два слова, поднятые в воздух мощью тысяч глоток: Viva Rusia!

Толпа напирала. В воздухе вздымались крепкие сжатые мозолистые руки. Мы продолжали идти. Мы улыбались, и нам отвечали улыбкой.

А потом случилось это. Над толпой, над нами, над солдатами вдруг закружился какой-то желто-розовый вихрь. Тысячи листовок посыпались на толпу, на нас. И навстречу листовкам тянулись тысячи рук. Ловили, хватали на лету, и листовки мгновенно исчезали за пазухами мужчин и женщин. И те, в касках, тоже ловили эти листовки. И было потешно смотреть, как солдаты смешно подпрыгивали на месте, боясь быть унесенными и раздавленными толпой, пытались схватить растопыренными пальцами розовый ветер. Вот уж действительно была потеха. Поди-ка поймай вихрь…

…Прошло десять лет. Вот она лежит передо мной, эта листовка, сохраненная мною, как самая дорогая реликвия того бесконечно долгого турне. Мне очень хотелось бы, чтобы читатель представил ее себе. На одной стороне – портрет Ленина на фоне знамен, плывущих над колоннами демонстрантов. Внизу надпись: «100 лет со дня рождения В. И. Ленина». Внизу слева: «40 лет Коммунистической партии Сальвадора».

Я переворачиваю листовку обратной стороной, и из глубин подполья, из тюрем и камер пыток до меня доносятся слова, ничего не хочу менять даже в ее орфо грамме: «В году столетия рождения В. И. Ленина Коммунистическая партия Сальвадора приветствует советскую команду футбола, нашу национальную сборную и весь сальвадорский народ».

И строчкой ниже: «Да здравствует дружба между советским и сальвадорским народами». И то же на испанском языке.

В подпольной типографии не оказалось литеры «Д» и ее заменили буквой «А». Но она была поставлена там, где это было нужно. И все было сделано как нужно…

Наш автобус медленно двигался по улицам города в тесном кольце полицейских машин. И снова шеренгами стояли солдаты, а за их спинами продолжала бушевать приветствовавшая нас толпа. Гостиница была оцеплена полицейскими, и у каждого номера стояло по «фараону». В коридорах сновали по темным углам подозрительные типы в штатском. Обстановочка!…

А нам надо играть. Надо проводить разминку и тренироваться. Утром отправились на стадион знакомиться с полем.

Только подъехали, навстречу бежит бледный, запыхавшийся офицер охраны. Сбиваясь и волнуясь, через переводчика:

– На стадионе проводить разминку нельзя. – Это еще почему?

– Стадион полон народу. Забит до отказа. Мы не ожидали, что смотреть разминку придет столько народу…

Мы, признаться, тоже.

– …и у меня нет охраны.

Интересно, кого он собирается «охранять»? Нас от народа или народ от нас?

Мы гости, у них свои порядки. Возвращаемся назад. В небольшом парке возле гостиницы разминаемся: прыгаем, бегаем, имитируем удары. Все, как обычно. Только вот между деревьями мелькают белые каски. Много. Больше, чем деревьев.

На следующий день игра со сборной Сальвадора. Сначала о стадионе. Сказать, что он был переполнен, это значит вообще ничего не сказать. Стадион был набит людьми до отказа. Люди сидели и стояли, впрессованные один в другого. Видели когда-нибудь кокосовую пальму, отяжелевшую от орехов? Не видели? А ель с провисшими ветвями? Людей было не меньше, чем иголок на ней. Они разместились не только на трибунах, но и на осветительных мачтах. На всем, на чем можно приткнуться, притулиться, висеть. Стадион был забит уже с утра. Такого я еще не видел.

Приехали на стадион. Идем через поле в раздевалку. И тут началось. Овации, крики, возгласы: «Вива, Россия!» – и снова с трибун катится вниз лавина рукоплесканий.

На одной из осветительных мачт развевается красный флаг. Нам потом рассказали историю его появления.

…Их было шестеро. Шестеро молодых парней. Договорились так. Первые трое постараются достигнуть верхушки осветительной мачты. Если их «снимут», пойдут следующие трое. Те, что остаются внизу, постараются отвлечь внимание солдат.

…Солдаты, окружив мачту, били из автоматов по тем троим, которые поднимались наверх. Пули со звеном отскакивали от железной арматуры. А те трое упорно продолжали карабкаться вверх. Снизу бушевал стадион. Иногда темный силуэт карабкавшейся фигуры отчетливо вырисовывался на фоне голубого неба, и сразу же слышались несколько автоматных очередей…

Тот, кто был снизу, упал первым. Тот, кто был над ним, продолжал упрямо лезть вверх. И уже поднимались другие трое, которые должны были сменить тех, кто не доберется до верхней площадки.

…Игра была упорная. Но мы были сильнее и победили – 2:0.

Удивительно – матч национальных сборных, а большинство болело за нас!

В конце игры охрана не выдержала. Сломалась. Цепь была прорвана, и к нам, устало возвращавшимся с поля, рванулся народ. Нам пожимали руки. Нас обнимали. Но ведь это испанская кровь. Вот темперамент! Срывают с тренировочных костюмов и прячут за пазуху наши гербы, буквы СССР…

Мексика. Гвадалахара. 28 февраля 1970 года. Сборная Советского Союза в своем последнем матче южноамериканской серии встречается с командой города – чемпионом страны.

Чем был характерен этот матч и почему сегодня, спустя десять лет, я вспоминаю о нем? Это как раз тот случай, когда одержанная победа, содержала элементы стойкости и зародыш будущих поражений. Поражений, затянувшихся на целое десятилетие.

Прежде всего играли без вдохновения, которое уже само по себе предвестник побед. В первом тайме шла какая-то раскачка. Плохо открывались нападающие, плохо играли в пас, каждый «таскал» мяч до упора. Ничего похожего на тот высокий накал, которым была отмечена предыдущая встреча со сборной Сальвадора. И только в самом конце первого тайма наши наконец оживают. Мексиканцы бьют штрафной. Альберт Шестернев перехватывает мяч, устремляется с ним впе ред, выходит на половину поля мексиканцев, отдает мяч вправо Толе Бышовцу, и тот низом забивает гол в ближайший от вратаря угол.

Первые двадцать пять минут второго тайма проходят с тем же подъемом. Наши играют быстро, в пас, используя всю ширину поля. После углового Капличный хорошим ударом головой забивает второй гол. А несколько минут спустя после отличного паса подключившегося в атаку Шестернева Нодия доводит счет до 3:0. Игра, казалось бы, сделана. Но…

Вот та сердцевина порока, которая иногда бывает заложена в победе. Нотка успокоения, тоненькая, едва слышимая, проникает в мажорную тему игры, и мелодия начинает распадаться. Все ощутимее дисгармония, распад основной темы.

Мексиканцы уловили эту нотку со свойственным им абсолютным футбольным «слухом». И тут же последовал гол в наши ворота.

На трибунах «Хамиско» какая-то вакханалия. Болельщики, поддерживая «Гвадалахару», неистово скандируют: «Мексика! Мексика!» Игроки «Гвадалахары» с этой минуты пускают в ход все дозволенные и недозволенные приемы. Судья-мексиканец свистит буквально в одну сторону. За 12 минут до конца встречи «Гвадалахара» забивает нам второй гол. И вот тут-то наши вновь демонстрируют свой характер и свою волю. Ребята находят в себе силы собраться в такой сложной обстановке и весьма достойно встретить сокрушительный натиск мексиканцев. Нападающий «Гвадалахары», не владеющий в этот момент мячом, сильно бьет Толю Бышовца по ногам. Тот не остается в долгу. Следует обоюдное удаление.

Между тем время матча заканчивается, но игра продолжается. Судья переигрывает целых три минуты, давая возможность мексиканцам приблизиться к нашим воротам. Видя, что это не помогает, он ни за что ни про что назначает штрафной удар, но Женя Рудаков берет мяч, И лишь тогда звучит финальный свисток.

Итак, победа.

Турне закончено.

Неровность игры, смена настроений, техническая слабость некоторых игроков – все это уже просматривалось в Гвадалахаре, просматривалось в преддверии предстоящего чемпионата мира здесь, в Мексике…

Но в мае 1970 года я уже не был среди тех, кто переживал наше поражение в четвертьфинальном матче с командой Уругвая…

* * *

Почему вот уже много лет ты летишь не в те ворота, тугой, круглый футбольный мяч? Почему не окрыляет тебя, не отрывает от земли слава «бобровских» времен, наших блистательных побед на стадионах родины, футбола в 1945 году, олимпийского «золота» 56-го?

Футбольное десятилетие, прошедшее со времени описанных событий, было не особенно радостным.

Мы не участвовали больше в финальных играх чемпионатов мира. Плачевны были и наши олимпийские дела. 1972 год – 3-е место, 1976-й – тоже 3-е. И в 1980 году в родной Москве – опять 3-е.

Правда, картину несколько скрасили клубные выступления. Сначала «Динамо» (Москва) выходит в финал, а потом в 1975-м «Динамо» (Киев) выигрывает Кубок Кубков. Киевляне идут дальше и выигрывают еще и Суперкубок. Вот, пожалуй, и все.

Такова ситуация. Надо сказать, что вокруг футбола продолжали и продолжают кипеть страсти, споры. Упорное нежелание нашего мяча влетать в ворота соперника в решающий момент вызывает большое беспокойство.

Прежде всего что определяет, на мой взгляд, наше отставание от ведущих футбольных стран, так это неумение быстро перестраиваться. Мы никак не можем интенсифицировать игру, добиться высокого индивидуального мастерства на базе очень высокой физической подготовки. Между тем лучшие европейские и южноамериканские команды и Голландии, и ФРГ, и Аргентины блестяще владеют всеми необходимыми качествами, свойственными большому футболу, умело переходят к тактике тотальной игры. Иными словами, подвижной борьбе на всем поле, проявляя при этом высокие индивидуальные качества.

Во весь свой рост встает вопрос о высоком профессиональном, именно профессиональном, уровне индивидуальной подготовки. Многие это понимали, но в преддверии олимпийского турнира в Москве лишь с именем одного человека связывали свои еще теплившиеся надежды.

Человек этот, в прошлом известный футболист, фанатически предан футболу, знает тончайшие его нюансы, чувствует его всеми фибрами души. Я говорю о своей работе с Константином Ивановичем Бесковым в команде ЦСКА в 1961 и 1962 годах и в сборной в 1963-м и 1964-м.

Его судьба, как тренера, не относится к легким. И треволнения нашего футбола в какой-то степени отражение беспокойной и нелегкой судьбы этого человека.

В начале 60-х годов команда ЦСКА, руководимая Бесковым, добилась некоторых успехов. Но в 1962 году он был вынужден уйти из команды ЦСКА.

Через год его приглашают в сборную Союза.

Испания. 1964 год. Чемпионат Европы.

Большой успех советской команды. Мы выходим в финал. Упорнейший финальный матч со сборной Испании. И мы завоевываем «серебро». Наш проигрыш сборной Испании со счетом 1:2 был достойным проигрышем. Однако к нему в Москве отнеслись чрезвычай но болезненно, и Бескову вновь пришлось покинуть занимаемую должность.

Чехарда продолжалась. Организационные недочеты громоздились один на другой, бесконечно менялись тренеры, руководители команд, игроки. Нервная, нездоровая обстановка, естественно, не могла не отразиться на уровне подготовки как клубных команд, так и сборной страны.

Разрыв между нами и ведущими футбольными странами увеличивался.

Между тем Константин Иванович Бесков работает в «Спартаке». Он принял его в трудное время: «Спартак» выбыл из высшей лиги. Всего два года потребовалось этому выдающемуся спортивному педагогу, чтобы вернуть «Спартак» в высшую лигу и сделать ведущим коллективом страны. «Спартак» становится чемпионом и одной из самых популярных команд. Честно говоря, я понимаю многочисленных болельщиков этой команды. И «болел» бы за нее, не будь ЦСКА…

И снова Бескова зовут в сборную. И хотя в 1979 году мы со счетом 0: 1 проигрываем Греции, все ощутимее становятся симптомы возрождения.

Однако симптомы – это только симптомы.

К сожалению, новый экзамен был сдан отнюдь не блестяще. Причин называлось много, и, в общем-то, все они в какой-то степени сказались на играх нашей сборной.

Я лично выделил бы две. Одну как врач. И другую как болельщик и игрок в прошлом.

Итак, первая причина. Основу сборной, как известно, составляют спартаковцы. Но ядро это, будучи ядром сборной, к началу Олимпийских игр в Москве выглядело уставшим. А что такое физическая и нервная усталость – известно всем. Отсюда очень слабая игра с африканцами. Мы едва-едва выиграли со счетом 2:1. Лично на меня уже тогда сборная произвела впечат ление уставшей команды, команды перегоревшей. Это первое.

И второе. Здесь дело обстоит гораздо серьезнее. Мы живем в такое время, когда мало просто работать. Время требует инициативы, оно требует личности яркой, творческой. Воспитание индивидуальности, личности становится важнейшей задачей. Футбол в этом отношении исключения не составляет. Лобановский – блестящий мастер закрученных угловых. Серебрянников – виртуоз по пробиванию любых «стенок», Старухин – великолепный мастер игры головой. Блестяще и очень индивидуально играли мастера «старой школы», старшего поколения. Вот этой ярко выраженной индивидуальности подчас не хватает нашим молодым футболистам.

Проигрыш на Олимпиаде немцам. И вырванное у югославов третье место. Прямо скажем, не густо…

Но надежды не только «юношей питают». И мы, старшее поколение, еще вправе надеяться, что «мяч, летящий не в те ворота», наконец изменит направление своего полета…

* * *

4 марта 1970 года закончилось наше южноамериканское турне.

Самолет Аэрофлота Ту-134 приземлился в Шереметьеве. Я был счастлив, что наконец дома, что до отъезда в Мексику на чемпионат мира по футболу остается почти полтора месяца и можно отдохнуть. Но…

Едва я ступил на землю, как мне передали, чтобы я срочно явился к заместителю председателя Всесоюзного комитета по физической культуре и спорту. Я терялся в догадках.

Ивонин встретил меня очень тепло. Поздравил с благополучным прибытием, расспросил о поездке. А затем последовало неожиданное предложение:

– Олег Маркович, как бы вы посмотрели на то, чтобы отправиться с нашими хоккеистами на чемпионат мира в Стокгольм? – И добавил тоном человека, уже решившего вопрос: – Ваше назначение согласовано во всех инстанциях.

Надо было соглашаться, хоть где-то в глубине души меня дотачивал червь сомнения. И предчувствие меня не обмануло. Председатель Федерации футбола В. А. Гранаткин и старший тренер сборной Г. Д. Качалин расценили это как мою измену футболу. Но я никому и ничему не собирался изменять. Просто нужно было ехать. И ехать немедленно. Сборная команды СССР по хоккею осталась тогда без врача.

Через несколько дней я был уже на сборах в Архангельском…

* * *

Архангельское. После ежедневной утренней пробежки я направляюсь в столовую к завтраку.

Тарасов, который все эти дни был расположен ко мне, встречает ушатом холодной воды:

– Бег – это хорошо. Но вот на завтрак вам нужно являться за 15 минут, а не приходить со всеми вместе, как вы это сделали сегодня.

Это был первый «тарасовский» урок.

Вот так, товарищ доктор. И вообще, хоккейная команда – это нечто совсем другое, чем футбольная…

Чем памятна для меня первая встреча с хоккеистами? Уже в этой поездке команда хоккеистов поразила меня своей монолитностью и мужеством. В хоккей действительно играли настоящие мужчины.

До сих пор хранится у меня пожелтевший номер газеты «Правда», в котором было помещено интервью со старшим тренером сборной команды СССР А. И. Чернышевым. «Вот уже три десятилетия, – рассказывал Чернышов, – я связан с хоккеем и все больше убеж даюсь, что в спорте огромную, подчас решающую роль играет психологическое состояние, душевный настрой…» И дальше, рассказывая о чемпионате мира в Стокгольме, моем первом хоккейном чемпионате: «Советским хоккеистам приходится преодолевать не только сопротивление соперников на льду, но и настроение, которое можно выразить примерно так: «Хватит все той же команде выигрывать!»

И действительно, к моменту моего прихода в сборную страны по хоккею наши ребята уже были семикратными чемпионами мира. И на этот раз нас решили сломать во что бы то ни стало. В прямом и переносном смысле…

Передо мной фотография. Распростертый на льду Коноваленко. Наши ребята выясняют отношения со шведами. И я, склонившись над потерявшим сознание голкипером. В своем интервью в «Правде» А. Чернышов, рассказывая о чемпионате, коснулся и этого эпизода: «Не проявили объективности арбитры и при ранении Коноваленко. Шведский игрок рассек ему коньком надбровье. За подобную грубость полагается штраф минимум на 5 минут, а «Тре Крунур» и двух не получила».

Вот запись этого дня в моем блокноте:

«Игру со шведами мы проиграли. Но, честно говоря, у меня язык не поворачивается обвинить в этом наших ребят. Играли они старательно и мужественно, но противостоять всем факторам, действовавшим против нас, они не смогли. Основным из этих факторов стало судейство. Я еще не знаю тонкостей хоккея, но такого безобразия я раньше не видел.

Матч начался в бурном темпе, и уже на 5-й минуте Старшинов забрасывает первую шайбу. И тут же Мишаков – вторую, но… судья ее почему-то не засчитывает, определяя положение вне игры, которого не было. А на последней минуте шведам удается сквитать счет…»

Первые минуты второго периода. Прорыв защитника Сведберга, и шведы выходят вперед. Коноваленко выкатывается из ворот, чтобы предотвратить бросок, и получает сильнейший удар коньком в лицо.

Перемахнув через барьер, я оказываюсь возле Виктора. Он лежит на льду, запрокинув вверх голову. Глазницы наполнены кровью, нос разбит, лоб и губы рассечены.

Пока, склонившись над ним, мы с Георгием Авсеенко, нашим массажистом, приводим Виктора в чувство, прикладываем лед, смазываем рваные раны на лбу и подбородке, вокруг нас раскаляются страсти. «Выяснение отношений» угрожает перерасти в открытый конфликт.

Между тем травмированного Коноваленко увозят в госпиталь святого Серафима, дорога к которому со временем станет, к сожалению, мне хорошо известна.

И здесь в борьбе с болью тоже проявится характер этого парня. А ведь эта борьба тоже не из легких. На протяжении многолетней врачебной практики мне не раз приходилось быть свидетелем того, как ломала и деформировала боль не столько тот или иной орган, сколько надламывала и деформировала характер.

А этому парню будет сделано четырнадцать рентгеновских снимков, и персонал госпиталя, как расскажут впоследствии мои шведские коллеги, будет буквально поражен стойкостью русского спортсмена. Он стоически перенесет и обследование, и довольно болезненные процедуры, и просто боль после тяжелой травмы. И наверное, поэтому, когда наступит пора возвращаться домой, весь персонал госпиталя святого Серафима выйдет провожать русского хоккеиста.

…А на ледяной площадке продолжалась игра. В конце этого прискорбного периода шведы доводят счет до 4:1. Но наши не сдаются и бросаются в атаку. Блистательный Харламов с лету забрасывает одну, затем дру гую шайбу. Однако судья верен себе, и вторая остается незасчитанной. Финальный свисток. Проигрыш. 2:4.

На протяжении всего матча я ни на минуту не оставался без дела. Смазываю ссадины, обрабатываю вместе с массажистом ушибы. Внимательно слежу за состоянием каждого игрока. Волнуюсь за каждого из парней и чем больше волнуюсь, тем глубже стараюсь спрятать в самом себе свое собственное волнение.

И уж если совсем откровенно, если уж совсем искренне: как врач я был рад услышать наконец финальный свисток. Это была, конечно, не та радость болельщика, когда он услышит финальный свисток, возвещающий о победе его команды или спасающий ее от поражения. Но поймите врача, прежде всего болеющего за ребят, измотанных и израненных. Поймите состояние человека, который несет ответственность за их здоровье и уж потом за победу. Тем более не надо забывать, что я еще сам как врач не успел адаптироваться к «жесткому» хоккею. Ведь это была моя первая встреча с ним…

Шведская пресса захлебывалась от восторга. Все без исключения газеты писали о том, что для шведов путь к званию чемпионов мира открыт. И что вообще им пора примерять уготовленные им короны.

Но в нашей команде уныния не было. Даже травмированный Коноваленко вместо «здрасте» приветствовал нас с Тарасовым одной и той же фразой:

– Разрешите приступить к тренировкам?

Не поражаться этому спокойному мужеству было невозможно.

Вскоре он уже катался вместе со всеми. И, глядя на разминку этого несколько тяжеловесного, приземистого крепыша, становилось ясно, что шведы ликуют слишком рано. Этот парень с разбитой головой еще не окончил с соперниками свои счеты…

В дневнике того времени я читаю: «В команде спокойная обстановка. Тренеры тоже спокойны. Во всяком случае внешне. После ужина смотрим фильм с весьма выразительным названием «Человек, банда и убийство». Он пугает, а нам не страшно…

Оставаясь наедине с самим собой, думаю о мужестве наших ребят. Преклоняюсь перед ними. Коноваленко после тяжелейшей травмы на следующий день выходит на лед. Черт возьми, должен же быть у человека инстинкт самосохранения? Нет, здесь ломаются не только носы, но и все законы логики. Фирсов играл всего через сутки, после того как у него была температура около 40. Мишаков, Паладьев, Давыдов играют, несмотря на серьезные травмы. Никто не стонет. Действительно, «гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей…».

И вот последний, решающий матч на первенство мира и Европы. Швеция – СССР. 30 марта 1970 года. Стокгольм. Бушующий кратер стадиона «Юханнесхоф». По числу очков шведы впереди и считают себя чемпионами мира. А нам нужна только победа. 17 минут шведы были чемпионами мира. На 17-й минуте Петров забрасывает шайбу, еще через несколько минут Викулов – вторую…

Смотрю на фотографию десятилетней давности. Десятилетней. И думаю, каким запасом прочности, каким запасом воли и силы должна обладать команда, чтобы на протяжении десятилетия крепко держать в своей руке руку непостоянной а ветреной славы? Она постоянно изменяла нашему футболу и почти всегда оставалась верной хоккею. Она, подобно женщине, ценила постоянство, мужество и силу. Она выбирала личность и коллектив, как единение незаурядностей.

* * *

Февраль следующего, 1971 года не мог выглядеть на «кардиограмме» состояния нашей команды утешительно. Сказывался тяжелый календарь с частыми играми и разъездами. Напряженнейшие тренировки, «тарасовские» нагрузки – все это очень четко просматривалось и прослушивалось в кабинетах нашего диспансера.

Подтверждение я нахожу в следующей строчке своего дневника:

«После обследования были занятия по атлетизму. Занятия шли полтора часа с максимальной интенсивностью. «Старички» – Никитин, Коноваленко и другие – долго ворчали по поводу трудных тренировок в сборной. Но можно понять и Тарасова. Впереди Швейцария. Чемпионат мира. Там легче не будет…»

Но есть медицина. И есть все те же человеческие возможности. Где же искать компромисс?

Строчкой ниже:

«27 февраля в 9 часов 30 минут доложил А. В. Тарасову результаты обследования. Он выслушал все с большим вниманием и сразу же принял конкретные меры: освободил уставших спортсменов от занятий атлетизмом, заменив атлетизм легкой работой с вратарями и сократил интенсивность основной тренировки…»

Чем-то тренер поступился, в чем-то, возможно, рискнул, но все это во имя главного: во имя тех ресурсов, которые понадобятся ему через несколько дней в Стокгольме. Разумность такого шага очевидна. О, если бы к ней и последовательность этого экспансивного и далеко не легкого человека…

Вот еще одна запись, говорящая о том, что, помимо «пищи насущной», в миссию врача команды входит и пища духовная. Точнее, душевная.

«Утром, в день игры была проведена тренировка. Тренировались все, в том числе и Моисеев. После обеда состоялось общее собрание команды. Очень резко и суро во выступил Тарасов. Речь шла о дисциплине, об ответственности, о конкуренции, о порядке в команде…»

Сейчас, когда я перечитываю эту запись, уже имея за плечами немалый опыт работы в сборной, я склоняюсь к мысли, что Тарасов где-то «наигрывал» эту подчас излишнюю, на мой взгляд, суровость. Он стремился, как мне теперь кажется, своей резкостью вывести ребят из состояния душевного равновесия, душевного покоя, взвинтить их, чтобы через несколько часов заставить их «растопить лед».

И надо отдать ему должное, нередко добивался своего.

Но в минуты явного перебора врачу команды и в значительной мере Чернышеву приходилось нейтрализовать «тарасовские» взбучки, искать ключи к подчас наглухо захлопнувшимся сердцам.

Уже первая игра в Стокгольме (1971 год) вобрала в себя всю сумму и медицинских и чисто человеческих проблем, с которыми приходится сталкиваться в поездках почти ежедневно.

«…В матче со шведами тяжелую травму получает Мишаков. Первое впечатление, что у него перелом нижней трети левого предплечья. Вместо Мишакова на лед выходит Викулов, а мы с Мишаковым уезжаем в хорошо знакомый по прошлому году госпиталь святого Серафима.

Госпиталь святого Серафима – это что-то очень похожее на наш институт Склифосовского, только объем работы у них, конечно, меньше. В госпитале очень чисто, очень хорошая современная медицинская аппаратура. Рентгеновские снимки, например, делаются очень быстро, они сразу же получаются сухими и с них тут же делаются фотокопии. На рентгенограмме у моего пациента обнаруживается не перелом, а вывих полулунной кости.

Хирург долго роется в книге в поисках ответа на вопрос: как вправить кость. Это первый случай в его прак тике. Между тем врач-анестезиолог – англичанин – после длительной и тщательной подготовки делает Мишакову анестезию плечевого нерва, и мы с хирургом вправляем вывихнутую кость. Мучительная процедура, но Женя стоически переносит ее.

Делаем контрольный снимок. Он показывает, что кость стала на место. Берем такси и отправляемся во «Фламинго». Таксист, молодой парень, узнав, что мы русские, из тех, что приехали играть, улыбается и от души поздравляет нас. Он слушал репортаж по радио и сообщает, что русские выиграли встречу…»

Здесь я откладываю записную книжку и думаю о природе человеческой души. Мы одержали победу в очень ответственном и трудном матче. Ребята выложились, что называется, до конца. И радость их была понятна и объяснима. Но Тарасов тогда не поднялся в отель, чтобы вместе со всеми разделить радость победы. Все это время он стоял на улице у входа в гостиницу и ждал нас с Мишаковым. Бросился к Жене, стал обнимать и целовать его. И это тот самый Тарасов, который мог за пять минут до этого или через пять минут после этого накричать на того же Мишакова. Я знал, что все время, пока мы с Мишаковым были в госпитале, Тарасов разрывался между тем, что происходило на льду «Юханнесхофа», и тем, что происходило в тот же момент у «святого Серафима». Он волновался, он беспокоился за Женю так, как, может быть, не волновался бы за своего собственного сына. Сейчас он искренне радовался, что все закончилось относительно благополучно, радовался с тем мощным выбросом чувств, с каким мог «снять стружку», устроить разнос, с той энергией и тем темпераментом, с какими вообще относился к жизни. И потому, что видел в этих ребятах олицетворение своих надежд, своей фанатической преданности хоккею, и потому, что был таким и другим быть не мог…

Еще одна запись из «шведского» блокнота:

«Игорю Ромишевскому нездоровится, и на игру он не поставлен. Где-то в душе я рад. Но работа у него нашлась. И прелюбопытнейшая. Он остается тренировать шведских мальчишек.

Две команды «чиграшей» – как назвал их Аркадии Иванович Чернышев – приехали утром на каток, где тренировалась наша команда. Одеты в яркую форму с полной хоккейной экипировкой.

Ребятишки смирно сидели на трибунах и очень внимательно следили за тренировкой. Когда тренировка закончилась, они с великим удовольствием сфотографировались с Тарасовым, Фирсовым, Старшиновым, Мальцевым и Ромишезским.

Мы уехали готовиться к игре, а Игорь остался с ними…

Я думаю сейчас о великой общности, имя которой детство.

В шведских мальчишках я безошибочно узнавал ребят, гоняющих шайбу где-нибудь во дворах Красной Пресни или Дегунина. Я узнавал в них себя самого, полвека назад гонявшего вместе с Севкой Бобровым мяч на льду нашей сестрорецкой «бочаги». Тот же азарт, те же возбужденные лица, та же безотчетная стихия движения и тот же крик: «Гол!», в котором все: самоутверждение, радость победы, вся радость жизни…

Уже более 15 лет в нашей стране мальчишки зимой разыгрывают приз Всесоюзного клуба «Золотая шайба», созданного по инициативе ЦК ВЛКСМ и газеты «Пионерская правда».

Три миллиона мальчишек организованы в этот клуб и познают в нем секреты игры «настоящих мужчин».

Этот детский клуб уже вышел на международную арену, и встречи юных хоккеистов – чехов, шведов, финнов – с нашими ребятами стали привычными.

Прекрасно, что спорт объединяет детей всего мира. Как стихи и песни. Кисти и краски. Кино и театр. Как игры, не только пробуждающие фантазию, но и делающие их физически и нравственно здоровыми. Кстати, о единении детей мира под знаменем спорта. Кто, например, задумывался над тем, что мы в своих спортивных школах и интернатах, в школах олимпийского резерва растим «маленьких дипломатов», «полпредов мира», которым в будущем предстоит стоять за рубежом под знаменами нашей страны? Об этом, как мне кажется, нельзя не думать руководителям и педагогам спортшкол. Нельзя не думать об этой ответственнейшей миссии будущих Михайловых, Харламовых, Старшиновых…

Но это в будущем. А пока в детских играх, и в спортивных играх в частности, дух коллективизма в его многогранном сочетании с духом здорового соперничества вырабатывает у мальчишек не только смелость, ловкость, сноровку, силу, целеустремленность, о чем слышишь постоянно, но, что, на мой взгляд, значительно важнее, морально-психологическую устойчивость, способность правильной этической и психологической ориентации в жизни вообще. Между прочим, надо заметить, что хоккей, футбол, баскетбол или теннис отнюдь не лишены игры воображения, подчинив все только игре ног и рук. И здесь воображение всецело и ежеминутно подчинено движению, оно более действенно и оттого, быть может, не столь ярко проявляется в своем чистом виде.

Что же касается соревновательной сущности игры, то я вижу в ребятах, гоняющих мяч или шайбу, неукротимое желание проявить и утвердить свое напористое, гоношистое «я».

Борьба есть извечная форма существования. Борьба есть развитие. Хорошо, что есть сильные. И хорошо, что •есть слабые, которые стремятся стать сильными. Хорошо, что есть способные. И хорошо, что есть трудолю бие менее способных, позволяющее им бороться за достижение больших высот. Без этой борьбы не было бы развития. Человек борется всю жизнь. И пусть на разных возрастных уровнях борьба носит различный характер, главным остается стремление человека стать личностью. Его стремление к победе. Сначала в игре. Потом в жизни…

Вот что я вижу на детских футбольных полях и хоккейных площадках.

Вот что стоит для меня за этим знакомым мне до боли криком: «Гол!»

И когда я смотрю, как возятся у нас в ЦСКА именитые мастера вот с такими мальчишками, чувствую, что в этих взрослых еще жива острота и непосредственность жизненных впечатлений. Где-то в чем-то они еще сами остаются детьми. По азарту, по темпераменту, по энергии, ищущей выхода в борьбе. Если хотите, по неравнодушию к славе. Мне кажется, что истинный тренер, если он истинный спортивный педагог, должен всегда иметь в виду, что любая команда высококвалифицированных мастеров представляет собой не производственный, не научный, а игровой коллектив, где должны быть учтены иные параметры человеческого характера, иные черты личности. Игры делают детей взрослыми. Игры делают взрослых детьми. Истинному психологу, каким, с моей точки зрения, должен быть всякий тренер (да и врач команды), надо иметь это в виду.

* * *

Сборная команда Советского Союза по хоккею приглашена в Канаду. Предстоит первый акт суперсерии – встреч с профессионалами из Всемирной хоккейной ассоциации (ВХА). Это была наша вторая встреча с канадским профессиональным хоккеем после знаменитой суперсерии 1972 года, когда наши ребята встретились на равных с сильнейшими игроками Национальной хоккейной лиги.

Газету, которую обещал съесть один из зарубежных журналистов в случае хотя бы одного проигрыша канадцев, пришлось ему все-таки съесть.

Газета, приправленная острыми специями и желчью, казалась безвкусной и пресной.

Теперь, в 1974 году, уже никто в Канаде не хотел рисковать своим желудком.

«Боги» не без опаски смотрели вниз…

И все-таки мы понимали, что предстоящие встречи легкой жизни нам не сулят.

Если Канада-72 – это удивленное «ах!», то Канада-74 – это крепко стиснутые зубы.

…Квебек. Тренировочная площадка. Смотрят нашу тренировку корреспонденты, специалисты. Много именитых игроков. Среди них Бобби Халл, Гордон Хоу и другие.

Халл улыбается, настроен дружелюбно и говорит, что это будет настоящий хоккей. Он прекрасно себя чувствует и единственно о чем жалеет, так это о том, что не встретился с русскими лет 7–8 назад.

Тренировку смотрят по-разному, но во взглядах я уже не вижу того снисхождения и иронии, какое было написано на лицах игроков НХЛ, тренеров и корреспондентов два года тому назад. Естественно, мы, в свою очередь, не без любопытства посматриваем в сторону Бобби Халла, Горди Хоу и наших старых знакомых Маховлича, Хендерсона, Степлтона и других. Молча смотрят тренировку, пожевывая резинку. Что-то нас ждет?…

Впервые мы увидели их «в деле» вечером того же дня на тренировке. По катку носились очень рослые, мощные и быстрые парни. Уже в их стремительных, наделенных необычайной силой движениях чувствовалась непоколебимая уверенность в себе. Смотрю на наших и чувствую, что на ребят этот «парад» здорово подействовал.

В раздевалке стоит нервный смех.

– Братцы, эти «шкафы» почище НХЛ.

– Доктор, как там у вас с хлорэтилом?

– Олег Маркович, у вас хватит шовного материала? Шутку парирую шуткой:

– Для них не знаю. А для вас много не потребуется.

Борис Михайлов потирает нос:

– Вы уверены?

– Абсолютно.

Хотя я абсолютно не уверен. Но мне хочется верить. И хочется верить, чтобы поверили они…

Сейчас очень важен настрой. Очень. То, что ребята находятся под сильным впечатлением только что закончившейся тренировки профессионалов,– это неплохо. Это тоже стимул, заставляющий по-настоящему собраться. Победа над слабым противником – это расхолаживающая победа. Достойное единоборство с серьезным соперником – это уже успех. Исход предстоящего матча практически непредсказуем. Но что это будет достойное единоборство, не вызывает сомнения ни у кого…

Судя по тому ажиотажу, которым в этот день был охвачен Квебек, матч стал событием первостепенной важности.

На катке среди высокопоставленных гостей находился и премьер-министр Канады Трюдо.

Команды выстраиваются на льду. Наши в белой форме выглядят очень эффектно. Начинается торжественная церемония представления участников встречи. Первыми представляются тренеры, затем игроки. Контакт с квебекскими болельщиками произошел в ту самую минуту, когда над стадионом прозвучали фами лии Якушева, Третьяка и Харламова. Стадион встретил их как своих давних, хороших знакомых, им аплодировали так, как аплодируют хоккейные гурманы своим любимцам. Это было действительно приятно.

Обмен официальными приветствиями. И вот – шайба в игре.

В тот же момент с трибун низвергается на поле кричащая, свистящая, грохочущая лавина. Она стремительно летит вниз, и только у самой кромки поля, словно наткнувшись на окружающий его барьер, останавливается и медленно начинает откатываться назад. Ибо там, внизу, происходит священнодействие, неподвластное внешним страстям. Там свои страсти, свои скорости, свои законы…

Начинается красочный, захватывающий спектакль. Он начинается с высоко взятой ноты. Она звучит в течение первых двадцати минут и заканчивается сильным «форте» Маккензи, открывающим счет. Его «сольная партия» награждена бурными аплодисментами зрителей.

Начало второго периода проходит в очень острой и упорной борьбе. В одной из атак Якушева прижимают к борту. Он ударяется правым бедром. Боль настолько сильна, что Кулагин вынужден снять его с игры. Я колдую над ушибом.

А темп нарастает. Рвется к воротам канадцев Лутченко. Прекрасно обводит защитника, и… счет становится 1:1.

Еще не закончена атака советской сборной, как Бобби Халл перехватывает шайбу и устремляется к воротам Третьяка. Халл неудержим. Снова ведут профессионалы – 2:1.

А дальше произошло нечто невероятное, нечто граничащее с цирковым трюком.

После удаления канадского игрока наши вновь устремляются вперед. Харламов уже пересекал синюю линию, как вдруг перед ним возникают два канадских защитника. Расстояние между защитниками не превышало нескольких десятков сантиметров. В эту брешь и устремляется наш нападающий. Защитники ожидали всего, чего угодно, но только не того, что произошло в следующее мгновение. Каждый из них был уверен, что русский форвард вступит с кем-нибудь из них в единоборство и завязнет, так и не дойдя до цели. А Харламов проскакивает между игроками и продолжает вести перед собой шайбу. Защитники сталкиваются друг с другом, ищут русского игрока, который оказывается уже за их спинами. Не сбавляя скорости, Валерий с ходу бьет по воротам. Шайба в воротах.

Казалось, этим голом больше всех были потрясены сами канадцы. Такого они еще не видели…

К концу периода Петров забивает третью шайбу, и на этот раз ведем мы. Счет на табло 3: 2.

В начале третьего периода Борис Михайлов выходит один на один с вратарем, и… его клюшка поднимает в воздух фонтан брызг. Лужа перед воротами спасает канадцев от неминуемого гола.

И снова Бобби Халл, блестяще игравший в этом первом матче, заставляет Третьяка вытащить шайбу из сетки.

Тридцать шесть секунд до финального свистка. Ничья, висящая на волоске. В этот момент Маховлич бьет по воротам. Бьет сильно и точно. Но прежде чем зрители успели вскочить с мест, Третьяк берет шайбу.

Аплодисменты, адресованные Маховличу, переадресуются Третьяку…

А дальше происходит вот что. Как только прозвучала сирена, канадцы, эти здоровенные «шкафы», бросаются обнимать и целовать друг друга. Они радуются ничьей как большой победе.

И вот это-то ощущение канадцами ничьей как победы было нашей победой.

На следующий день газеты не без сарказма и не без издевки в адрес своих игроков писали о том, что игра показала, что профессионалы «могут играть с русскими на равных». Вот это была новость!

В Торонто мы проиграли. Крупно проиграли. Первый и третий периоды проиграли «под сухую», во втором была ничья – 1:1. Общий счет матча – 4:1 в пользу профессионалов.

Это не был чемпионат мира. Это не были Олимпийские игры. И если говорить о престиже, то результат значение имел скорее для ВХА, чем для нас. Хотя, безусловно, каждое поражение особой радости проигравшим не доставляет.

Каждая игра, каждая встреча – это нечто живое, подвижное, постоянно меняющееся. Один и тот же соперник может быть абсолютно разным вчера и сегодня. Каждая игра складывается из свойственных только ей закономерностей и причинно-следственных связей. Каждый спектакль играется по-сзоему. Один игрок, только лишь один-единстаениый игрок сегодня не в форме или, напротив, испытывает необыкновенное вдохновение – и совершенно иным выглядит звено. Чувство партнера, порой доведенное до какой-то точки телепатической связи, превращает команду в органическое целое. Точно так же, как отсутствие этого чувства мгновенно рассыпает даже, казалось бы, самый прочный союз.

После игры в Квебеке психологический климат в команде – во всяком случае по моим наблюдениям – был отмечен некоторым спадом напряжения. Спад этот увлек за собой, как мне казалось, и часть той морально-волевой сосредоточенности, тех ресурсов, которые, безусловно, не были в Квебеке исчерпаны. Я не хочу сказать, что ребята ходили по Квебеку и говорили каждому встречному, что они теперь закидают профессионалов шапками. От этого мы были еще очень далеки.

Но ничья, равная победе, заставила ребят поверить в свои силы, которые действительно были, но вот собрать их в один твердый кулак они не сумели.

В раздевалке тяжелая, гнетущая тишина. Все отлично понимают: играли неважно и особенно в обороне. Молчат потому, что после драки незачем махать кулаками и искать оправдания.

Мне важно сейчас другое. Мне важно найти в лице каждого из этих сильных и мужественных парней ответ на один-единственный вопрос: хватит ли мастерства и мужества до конца борьбы? До самого конца. И здесь и в Москве.

Во-первых, Саша Якушев. После сильной травмы в Квебеке он выстоял в течение всей игры и провел здесь великолепную атаку. Перевожу взгляд на Третьяка. Если бы не он, счет был бы астрономическим. Герой сегодняшнего матча, по единодушному мнению тренеров и игроков – он, Третьяк. Мастер высочайшего класса с тем особенным качеством, которое зовется стабильностью. Стабильно силен. С ним все ясно.

…Угол раздевалки ярко «освещен» фонарем, горящим под глазом Лебедева. На глаз страшно смотреть.

Это случилось во время третьего периода. Шайба ударила Лебедева в лицо и рассекла надбровье. Я коекак залепил рану лейкопластырем, хотел снять его с игры, но парень рвался в бой, и удержать его было невозможно.

Сейчас в раздевалке вместе с врачом сборной Канады накладываем ему один за другим семь швов.

Из тех элементов сегодняшнего поражения, которые идут со знаком плюс, – Лебедев для меня самый значительный.

Его прозвали Хилый. Обидное и недостойное прозвище. Может быть, появилось оно оттого, что он немногословен, скромен и тих. Слава и титулы ничего не из менили в этом добром, неброском характере. И может быть, в этом обидном прозвище, не столько от его физических данных, сколько от его пассивного отношения к атрибутам славы и успеха. От неприятия того внешнего, что в глазах некоторых наших ребят может служить оценкой сильного характера, сильной личности.

Юра существует как бы вне этого. Конечно, ему приятен успех и приятна известность, приятно само пребывание в элите сильнейших. Но все это не тот капитал, на проценты которого он собирается жить в будущем. В этом смысле он действительно «хилый». Надо сказать, что мне очень симпатичны такого рода «хилые». В своей жизни я не раз встречал их и старался именно их сделать своими друзьями. Их истинным капиталом будут совсем иные ценности, значения которых сегодня еще не осознают. Это прежде всего бесконечная честность, чувство долга, порядочность, которые и порождают в конце концов настоящее мужество.

Перед чемпионатом мира в Хельсинки его мучил радикулит. Он буквально ползком добирался на тренировку и просил меня и профессора Я. М. Коца сделать для него все возможное.

– Послушай, Алик, – говорил мне Всеволод Бобров, возглавлявший в тот год команду, и в голосе его я чувствовал колебание, – что все-таки делать с Лебедевым? Стоит ли мне его брать с собой в Хельсинки?

– Ты можешь на него полностью положиться. Мы с Коцом купируем приступы радикулита, и Юра уезжает вместе с ребятами. В Хельсинки дают знать о себе. рецидивы, но он выходит на игру. В матче с чехами получает травму. Одним взглядом, одной иронической улыбкой Юра обесценил все мои доводы и уже через день с травмированным бедром выходит на решающую встречу со шведами. И вот здесь, в Канаде, еще одна травма.

Он сидит, опустив голову.

– Ну что, человек хороший, здорово болит?

Отмахивается как от назойливой мухи:

– Пустяки.

Он не рисуется. И я это знаю. Сейчас этот покрасневший, отечный глаз с четырьмя швами над бровью действительно пустяки. Он и думать о нем забыл, как забыл в эту минуту о преследующих его травмах. Он не может забыть поражения. Он не может забыть и простить его себе. Ему стыдно за себя, за команду. Но, главное – за себя, хотя в этом матче он был одним из лучших. Но он вот такой и другим быть не может.

Время от времени поднимает голову, внимательно вслушиваясь в слова Бориса Павловича Кулагина.

– Это поражение, – обращаясь к притихшим ребятам, говорит тренер, – ни в коей мере нельзя отнести к случайному стечению обстоятельств. В поражение такого рода я вообще не верю. Скажу вам больше. Канадцы не случайно были так рады ничьей в Квебеке, счастливы, что ушли от поражения. Они ждали худшего, и худшее могло бы произойти, если бы мы не играли на 60 процентов своих возможностей. А играть с канадцами надо на 120 процентов своих возможностей. Я думаю, что теперь мы это поняли. Играем мы пока плохо. Особенно в обороне. Линия защиты рыхлая. Боремся за шайбу не до конца. Надо стараться выигрывать вбрасывание, чаще атаковать по всей линии площадки. Много тактических ошибок. Передачи и броски неточные. Все это исправить можно и нужно. И прежде всего необходимо собраться. Я этой собранности, страстности пока не вижу. По крайней мере у некоторых из вас…

Юра слушал тренера и мысленно уже был там, в Виннипеге, где нас ждала следующая игра и его знаменитый последний бросок…

В Виннипеге сразу же после ужина ребята собрались, чтобы потолковать с глазу на глаз. Капитан был предельно краток:

– В общем, так. Серию можно и нужно спасти. Но спасет ее только завтрашний выигрыш. Это должно быть ясно всем. Хватит, друзья, прохлаждаться. Мы приехали сюда не загорать, а работать.

Помолчал. Потом тихо добавил:

– Матч будет транслироваться в Москву напрямую. Наши ждут от нас игры…

Это был ловкий психологический ход.

Прошли собрания по звеньям. Говорили серьезно, поделовому. Перед игрой состоялось еще одно общее собрание команды.

Говорили ребята, говорил капитан. Потом поднялся Кулагин:

– Я призываю каждого из вас проявить в полную силу все свои лучшие качества. Это решающая игра в психологическом плане. Она должна стать переломной. Очень важно постараться первыми забить шайбу. Имейте в виду, что и канадцы подходят к этой игре весьма серьезно. Так что надо быть готовыми ко всему.

Я обвел взглядом лица ребят. Похоже было, что на этот раз все настраиваются на игру действительно побоевому. Ну что ж, тем лучше…

В выражении глаз, даже в самих позах я улавливал хорошо знакомое мне выражение сосредоточенности и внутренней энергии, которое почти безошибочно предсказывает большую игру.

Как ни распекал Кулагин ребят, но на игру он поставил практически тот же состав, что и на игру в Торонто. Мне он объяснил свое решение так:

– Видишь ли, надо ребят приучить именно к такой манере игры канадцев, к такому темпу, и я уверен, они в конце концов себя проявят.

Кулагин был прав, говоря, что на этот раз канадцы сделают все, чтобы закрепить успех и таким образом выиграть серию.

Билл Харрис, тренер профессионалов, снимает Чивер са, Хоу, Маховлича и ставит молодых, очень боевых ребят.

Обе команды начали игру яростно, иначе не скажешь.

И сразу буллит. Его выполняет Мальцев. Забить шайбу не удается. В следующее мгновение она оказывается уже у соперников. Мы играем в большинстве. Но это не спасает положения, и канадцы открывают счет.

Период подходит к концу. Счет 0:1. Остаются последние минуты. Блестящий проход Якушева. Точный и сильный удар в верхний правый от вратаря угол: 1:1.

Обычно в матчах такого рода исход встречи решает физическая подготовка и нервы. Чувствую, что физические ресурсы у ребят сегодня есть. Что же касается нервов… Здесь все значительно сложнее, и многое зависит от того, как сложится игра.

Второй период начинается в том же ключе: удар за удар. Борис Михайлов делает 2:1, но почти сразу же канадцы вносят свою «поправку». Счет на табло 2:2.

Такой стиль игры вполне устраивает наших ребят. Они вновь бросаются в атаку, в результате которой Петров и Мальцев заставляют канадского голкипера дважды вытаскивать из сетки шайбу.

Третий период начинается для нас почти триумфально. Якушев, Шадрин и Бодунов доводят разрыв в счете до пяти шайб. Счет 7:2 в нашу пользу.

До конца оставалось еще три минуты. И вот тут-то и произошло нечто странное.

Кулагин был тысячу раз прав, предупреждая наши звенья о том, что в матчах с канадскими профессионалами надо играть с полной отдачей до последней минуты. Все шестьдесят минут должны быть сыграны на одном дыхании. Но ведь победа была так близка! До нее оставалось всего три минуты…

Ровно три минуты потребовалось соперникам, чтобы почувствовать начавшийся у наших спад и броситься в едва наметившуюся брешь. И вот три (три!) шайбы одна за другой попадают в наши ворота. Всего три минуты…

Такое может обескуражить кого угодно. И только один человек, словно подхлестнутый неожиданным поворотом событий, нашел в себе силы противостоять не столько игровому, сколько психологическому перелому.

Воспользовавшись секундным замешательством, Лебедев овладевает шайбой и устремляется к воротам канадцев. Преследуемый двумя защитниками, он пересекает синюю линию на ходу, не сбавляя скорости, сильно бьет по воротам.

Это была последняя в игре шайба. Канадцы сразу сникли. Мы побеждаем со счетом 8: 5!

На Юру набросились, его тискали, обнимали. Казалось, они вынесут его с поля на руках. А он поправлял сползавший от дружеских хлопков шлем и прикрывал свой страшный глаз.

За свою долгую жизнь в спорте я не раз становился свидетелем таких вот сцен.

Когда-то Бобров решил исход матча, играя с больными, «разболтанными» коленями. Судьбу олимпийского футбольного матча решил травмированный Тищенко. И вот теперь – Лебедев. Но вот что характерно. В каждом подобном эпизоде было что-то свое, характерное именно для этой личности спортсмена. Что-то отмеченное неповторимым нюансом. Когда я всматриваюсь в лица наших парней, я стараюсь не просто определить, на что способен тот или иной человек. Большинство из них способны сделать многое. Но меня интересуют и побудительные причины. Ничто с моей точки зрения так не обрисовывает характер, как побудительные причины поступка.

Скромность, непритязательность, мягкость – вот те черты, которые свойственны Лебедеву. Тот мягкий «по черк» характера, в котором, казалось бы, отсутствует сила духа. Но ничуть не бывало. Именно здесь зарождалось то обостренное переживание за всех, та горечь поражения, в которой он винил в первую очередь себя. А это не меньший стимул, чем то же, допустим, тщеславие. Взять всю вину на себя… Обостреннейшее чувство персональной ответственности… Все это от большой нравственной чистоты. Не от слабости. От силы. В этом я убежден. Надо сказать, что и Виктор Коноваленко, человек удивительной скромности, немногословный и необыкновенно отзывчивый, в свое время обладал той же удивительной силой, бравшей свое начало в чувстве огромного личного долга перед товарищами. О стойкости его говорить излишне.

Мне очень близки эти характеры. Странные характеры, где-то нуждающиеся в защите, и очень сильные в минуты трудного испытания…

* * *

Москва, 1974 год. Если после суперсерии 1972 года «боги» с удивлением взглянули на нас, то в 1974-м «боги» уже сходили вниз. Окончательную точку должен был поставить «второй тайм», который проводился уже в Москве.

Какое же впечатление в целом оставил канадский цикл встреч с профессионалами из Всемирной хоккейной ассоциации? Канадцы, безусловно, продемонстрировали высокий класс игры. Они показали, что умеют вести борьбу, уважая соперников.

Московский цикл продемонстрировал совершенно иное лицо профессионалов. Это была изнанка спорта. Изнанка той формы, в которую были облачены наши соперники в Канаде.

Проиграв первый московский матч, игроки из ВХА оказались на грани катастрофы. Мы с вами знаем, какое огромное значение имела эта серия для ВХА. Ре шалась ее популярность, решался ее престиж в стране хоккея.

Итак, оказавшись после первой же встречи в Москве на грани поражения, канадцы решили пойти ва-банк, позволяя себе абсолютно все из того, что позволить себе нельзя. Они устроили настоящую охоту за нашими ребятами. Причем делалось это в момент, когда борьба за шайбу уже заканчивалась. Для канадцев в хоккее не существует секретов. Они прекрасно знают, как и чем вывести из строя наиболее опасного для них игрока, как сбить его с ног, запугать, вывести из равновесия. Им ничего не стоит стукнуть соперника клюшкой или кулаком по лицу, используя чисто психологическую запальчивость. Кстати, вполне естественную при таком накале. Им ничего не стоит спровоцировать свалку, скандал, драку.

Казалось бы, незаметный тычок клюшкой, и у Харламова разбита переносица. Мне с трудом удается остановить у него кровь. Удар в переносицу – штука очень болезненная, но сейчас не до боли, и Валерий снова рвется на лед. Канадцы ставят перед собой задачу – сломить этого упрямца, сломить любой ценой. И тут же на глазах у тысяч возмущенных зрителей происходит нечто отвратительное. Рик Лэй, канадский защитник, настигает Валерия и бьет кулаком в лицо ни с того ни с сего. Бьет кулаком в переносицу!

Удар Лэя служит сигналом, и начинается настоящее побоище. Больше всего достается Харламову, Якушеву, Мальцеву, Васильеву, Лутченко. Все они серьезно травмированы.

Я едва успеваю перевязывать, подмазывать, подклеивать. Едва успеваю потому, что ребята буквально рвутся в бой. Рвутся, несмотря на опасность новых столкновений. Это было поистине великое противостояние.

Слежу за игрой, и вот что бросается в глаза. Все эти потасовки и откровенные драки не результат охватившего игроков азарта. Во всем, что делают канадцы, холодный, хорошо продуманный расчет. А поскольку это не азарт, в одинаковой мере охватывающий соперников, не возникает и обоюдной игровой страсти, когда силовая борьба не только допустима, но и в определенных пределах необходима. Сейчас передо мной происходит нечто совсем иное. Нашим ребятам все время приходится как бы прорываться к игре, к истинному хоккею, сквозь кулаки соперников. Естественно, что в такой ситуации они, в свою очередь, вынуждены прокладывать себе путь к победе не только клюшками…

Сегодня, спустя несколько лет после «московского эпилога», вспоминая о мужестве наших ребят, сумевших достойно противостоять канадским профессионалам, я подумал вот о чем. В прологе к этим запискам, основной темой которых и является природа мужественного поступка, я говорил о профессионализме мужества. Воспоминания о «втором тайме» суперсерии 1974 года наводят меня на мысль об этике мужества.

Что, кроме горькой обиды и глубокого возмущения, вызывают упреки, которые мы нередко слышим в адрес наших хоккеистов? Они еще, дескать, не умеют играть в жесткий хоккей, избегают силовой борьбы и тому подобное. Это говорится о Харламове и Якушеве, Михайлове или Ляпкине, мужественных ребятах, мастерах экстра-класса. И говорится скорее всего потому, что эти общительные, живые и добрые малые никогда, подчеркиваю, никогда первыми не позволят себе нанести недозволенный удар, применить недозволенный прием.

У мужества есть оборотная сторона медали. Это не та трусость, которая тихо дрожит и бледнеет при приближении опасности. Это воинствующая трусость. Нет-нет, это не парадокс. Именно воинствующая трусость, которая прячется за грубой, отвратительной физической силой, скрывая свою беспомощность и растерянность в крепко сжатом кулаке. Та трусость, которая считает трусостью тактичность культурного, воспитанного человека. Да, мой фронтовой и спортивный опыт позволяет назвать хамство и бестактность, драку и оскорбление проявлением трусости.

Но у этой проблемы есть и другая сторона. Я встречал немало тех, кто с особым удовольствием смакует не игровые ситуации, а «пикантности» околоспортивной жизни. Которые готовы влезть в телевизор с головой, чтобы посмотреть, как хоккеисты дерутся где-то за кадром. Это, простите меня, не безобидный болельщик. Это представитель толпы, жаждущей зрелищ, руководимой стихийным инстинктом жестокости.

Мы говорим не просто о спорте. Не просто о совершенствовании физических возможностей человека. Мы говорим о формировании личности в спорте. О его высоких морально-нравственных идеалах.

Вот что стоит за этикой спортивной борьбы. За кулаком, ударившим в лицо игрока.

Мужество – это не только воля. Мужество – это честность…

Почему об этом? Да потому, что спорт в наши дни – это не просто движение. Не просто скорость и время, вес и сила, ловкость и грация. Кубертен был прав: спорт – это мир. Это наука и нравственность. Искусство и этика. Разум и чувство. Спорт – это особый мир, созданный во имя человека. Во имя здоровья человека. Здоровья не только физического…

* * *

Спорт вечен. Вечен, как само человечество. Как вечно его стремление к физическому и нравственному совершенствованию.

Но жизнь в спорте одного человека быстротечна, каким бы завидным спортивным долголетием он ни обладал. Жизнь в спорте – вспышка, молния. И иной быть не может. Хотя бы потому, что человек в спорте – это человек, бросивший вызов времени и пространству.

А время и без того быстротечно. Так каким же должно быть время «обгоняющего время»?

И вот она наступает, эта минута. Минута прощания со спортом. Минута ухода. Прожита большая и яркая жизнь. Именно жизнь. И мне понятны слезы нашей замечательной армейской спортсменки Ирины Родниной в минуты прощания со спортом. И слезы тех, кто был свидетелем ее ухода со спортивной «сцены». Для нее это была целая жизнь, а для них одна из страниц их мироощущения.

Эти записки я заканчивал в то самое время, когда вместе с Ириной Родниной (чуть раньше, чуть позже) уходили из большого спорта и герои моей книги, два замечательных парня, два истинных героя хоккейных ристалищ: Геннадий Цыганков и Борис Михайлов.

Было красиво. Было торжественно. И… грустно. Прощание всегда грустно. Уходили люди, имена которых стали страницами жизни целого поколения молодежи. И только ли молодежи?

Геннадий Цыганков… Генка… Как все это было совсем недавно: Дальний Восток… Небольшой городок Ванино… Армия… Приморский военный округ, где когда-то служил и я… Молодой армейский хоккеист из СКА (Хабаровск)… Первые успехи… Потом заметили… Потом Москва… ЦСКА…

И те «две минуты чистого времени» в Инсбруке в 76-м, которые помнятся многим.

«Две минуты чистого времени», из которых состояла вся его спортивная жизнь… Умножьте-ка прожитые им годы в спорте на количество таких вот минут! А ведь по-нашему, по-армейскому, такие минуты должны засчитываться за месяцы или годы.

Такова стоимость спортивной славы. Такова стоимость вот этих минут прощания с олимпийским и мировым чемпионом…

Борис Михайлов…

Все, связанное с этим именем, вспомнить физически невозможно. Софиты, освещающие в эти минуты спортивную арену, где совершает прощальный круг Борис Михайлов, высвечивают в памяти самое яркое, самое сильное, то, что связывает его со мной, с моей тревогой, с моей гордостью за него…

…Саппоро, 1972 год. Олимпийские игры.

Шесть сильнейших команд ведут ожесточенную борьбу за олимпийское «золото»: СССР, Чехословакия, США, Швеция, Финляндия и Польша. Игры, как известно, идут в один круг. Отсюда и обостренность каждой встречи.

Но меня, как врача, признаться, волнует другое. Из заявленного состава мы можем заменить только вратаря и одного полевого игрока. Таков неукоснительный закон олимпийских состязаний. Если будут травмы, если кого-то придется снимать с игры… Однако лучше об этом не думать…

И вот в первой игре, во встрече с финнами Борис Михайлов, сильнейший наш нападающий, получает тяжелую травму.

Был небольшой консилиум. Пришел американский врач, пришел врач шведской команды. Посмотрели, пощупали, повздыхали сочувственно: «Очень жаль, очень. Но играть не сможет. Разве что через месяц, не раньше…»

Заходил взволнованный Чернышев, заходил Тарасов.

Анатолий Владимирович озабоченно спрашивал:

– Олег, что будем делать? Ты же знаешь, какая складывается ситуация…

А ситуация складывалась такая, что чехи отставали всего на одно очко. А что такое одно очко в олимпийском турнире для чешской команды, вам, надеюсь, объяснять не надо, и в каждой игре нам нужна была только победа. Кто мог поручиться за то, что не произойдет случайности? Играть надо было только на победу. А без Михайлова играть и победить нам было бы трудно. Понимали это все. И прежде всего сам Борис.

– Месяц не для меня, – говорил он. – Мне надо играть. Надо.

А колено разбухло и болело так, что не помогала новокаиновая блокада.

Что же оставалось делать?

Я врач, мне и решать.

Взял его, помню, к себе в номер, где жил с нашим массажистом Георгием Лавровичем Авсеенко. Делаем Борису инъекции, массажи, блокады, проводим физиотерапевтическое лечение.

Живет Борис с нами. Ходит по номеру, хромая. Быстро устает нога. Обеды то мы, то ребята приносят ему в номер. Не хочется, чтобы в общей столовой, где обедают спортсмены всех команд, шли лишние разговоры о болезни Михайлова. И так газеты полны сообщений о том, что сильнейший русский игрок травмирован и играть не сможет.

Пропускает одну игру…

Тарасов советуется со мной:

– Олег, как будем вводить Михайлова? Завтра играем с поляками.

– Думаю так. Пусть покатается в третьем периоде. Посмотрим, как будет себя чувствовать. И как будет вести себя колено.

– Хорошо. Пусть будет по-твоему.

Борис не только «откатал» третий период с поляками. Он сыграл его пусть не в полную силу, но сыграл.

А потом был тот незабываемый, решающий поединок с чешскими хоккеистами.

Еще увидев Михайлова в игре с поляками, журналисты и спортсмены не верили в то, что он выйдет на игру с чехами.

А он вышел. И сыграл. И как сыграл! Он с такими ногами, в таком состоянии забивает очень важную для нас шайбу.

Вы помните, мы стали чемпионами Олимпийских игр

1972 года, выиграв эту встречу с командой Чехословакии со счетом 5: 2.

А знаете ли вы, чего стоила Борису Михайлову эта победа?

Боль на протяжении всей игры была такая, что ни бешеные скорости, ни чудовищное напряжение – ничто не могло избавить его от холодного, именно холодного пота.

Потом месяц в больнице…

Так как же насчет спорта во имя здоровья? А разве мужество – это не здоровье духа, в конце концов делающее здоровым и тело?

Час прощания со спортом… Час ухода в большую жизнь…

Что поделаешь, наступит время, и мы постареем. Здоровье будет не то. Силы будут не те.

Но сила духа остается в человеке надолго. Она долговечнее физической силы. И именно ей предстоит вести борьбу на всем протяжении нашей дальнейшей жизни. До конца.

В становлении этой внутренней силы, остающейся в нас на всю жизнь, вижу я особый смысл этих усилий.

В этом я вижу основной смысл «двух минут чистого времени»…