— Все… не могу… руки отваливаются, — устало пробурчал себе под нос Аркаша и, сделав заключительный удар в неподатливый грунт, отложил лом в сторону.

Затем он вылез из ямы, которая была ему уже по грудь, и окликнул Мироныча и Боба:

— Эй, кроты, выползайте из своих нор, давно перекурить пора.

Уговаривать напарничков долго не пришлось, оба кладоискателя тут же покинули свои окопы и, отряхнувшись от пыли, уселись рядом.

— Ох, надоела мне эта железяка ху..а, не знаю, что б с ней сделал, — пожаловался Аркаша, раздавая сигареты.

— А что тут поделаешь, — тяжело вздохнул Боб, вытирая со лба обильный пот, — лом он и есть лом, против него аргументы искать, что на Луну лаять.

— Вот, вы мне скажите, что мы здесь делаем? — Аркаша выпустил из ноздрей облачко дыма и обвел взглядом приятелей. — Ответьте, что мы здесь забыли? Третий день, как каторжные, землю колупаем, а толку…

— Если б землю, — сказал Мироныч, — тут же гранит настоящий, не пробить, искры летят.

— Вот именно, — подхватил Боб и, показав ладони с рядом кровавых мозолей, уныло добавил:

— Ну, много я еще наработаю, если так пойдет…

— Если б это была работа, а то так — артель напрасный труд, — все больше заводился Аркаша. — Кто вам сказал, что здесь что-то есть и что это вообще курган? Может, рыть совсем не тут надо…

— Джексон рассчитал, что тут, — неуверенно заявил Боб.

Аркаша ехидно захохотал:

— Джексон рассчитал… А я рассчитал, что если здесь долбить и долбить, то в конце концов в Америке вылупишься. Где-то в районе Сан-Франциско. Джексон — не гарант, он сегодня сказал так, завтра передумает — другое место укажет и иди жалуйся, кому хочешь. Ему-то что, он же сам не вкалывает — дал цэу и умотал по своим делам. Ему пофиг — а ты тут хоть умри. Я думаю так: если ты такой умный — докажи живым примером, возьми кайло и лопату и покажи неучам, как надо клады откапывать. А то у нас, как у Ильфа и Петрова про гири: «Пилите, пилите, Шура, они золотые…» Ну мы, придурки, и пилим, вернее долбим. Знаете, как нашу профессию нормальные люди бы обозвали?

— Ну?

— Долбо.б! И хотя такого ремесла в природе вроде бы не существует, оно имеет отношение к любой работе, когда работу эту без головы делают. Сколько мы уже ям нарыли, штук двадцать, а нашли что: пару ржавых гвоздей, гильзы с войны, кости какой-то бездомной собаки и еще муру всякую, так?

— Так, — подтвердил Боб. — А что ты предлагаешь?

— А то. Пора с этой херней кончать. Тут ведь до нового потопа можно промучиться, а я не собираюсь за чужую блажь костьми ложиться, а потом же и в дураках остаться. Хватит, опыт с юных лет имею. Однажды вляпался в историю — на всю жизнь урок.

Аркаша замолчал, ушел в себя. Взгляд его стал отрешенным, легкая усмешка коснулась кончиков губ при воспоминании о чем-то далеком и, вероятно, смешном.

— Расскажи, Аркаша, что за история, — попросил Боб.

— Да, расскажи, — поддержал его Мироныч.

Языком молоть — не бицепсами ворочать и, учитывая это обстоятельство, Аркаша шустро сообразил, что такое времяпровождение — не худший способ отлынивания от неблагодарной и тяжкой работы. Убивать, время, растянувшись на солнышке, как-никак предпочтительней, чем, скорчившись в три погибели, торчать в растреклятой яме. Да и Боба с Миронычем надо поскорей против пустой Джексоновской затеи поднастроить, здесь, в Крыму, и других дел, поинтересней, найти можно…

— Ну, слушайте, — не заставляя себя просить, дважды, начал он. — Дело это было в начале лета. Я тогда как раз только дембельнулся. Ну, предки отломили мне малехо деньжат, подъемные, так сказать, и укатили в Юрмалу, в санаторий, здоровье поправлять. Стал и я потихоньку от прелестей воинской службы отходить: на море езжу, загораю, купаюсь, с девочками в волейбольчик перекидываюсь, в общем, как белому человеку полагается. — Аркаша поудобней пристроился на куче прогретой солнцем земли и продолжал: — И вот выхожу я как-то поутру из дому, погода отличная, тепло, но не жарко и ветерок такой бархатный, так и ласкает, а навстречу Джексон: «Послушай, Аркаша, ты мне друг или нет?» Ну, друг, говорю, а что? «Если друг, дай на вечерок ключи от квартиры, твои ведь, я слышал, уехали». Ну, я замялся, ключи-то давать неохота, убирай потом за ними. Знаешь, отвечаю, не получается с ключом, еду на море, приеду поздненько, захочу отдохнуть, вдруг на пляже кого подцеплю, не один и приеду, а там ты… сам понимаешь. А Джексон мне: «Да ты не волнуйся, во сколько думаешь вернуться?» «Часам к десяти, одиннадцати». «Прекрасно, — говорит он. — Придешь к десяти, в квартире чистота и порядок, никого нет, а ключи под ковриком, за полчаса ничего не случится». И я, дурак, дал. — Аркаша сделал паузу, сплюнул. — Ну, вот. Прихожу домой в пол-одиннадцатого, слава богу один, шасть под коврик, а там хрен ночевал. Дергаю дверь, а она не заперта вовсе, у меня аж внутри все похолодело, ну, думаю, уже и мебель вынесли. Влетаю в квартиру, а там, глаза б мои не видели… У нас три дивана, так вот на каждом по девице с парнем, на самом большом Джексон с какой-то блондой, все вусмерть, никто даже не пошевелился! Интерьер как на парижских баррикадах: бутылки, окурки, ошметки жратвы, грязь… Ну, я по старой привычке ору: «Рота, подъем!» Эффект нулевой. Трясу Джексона, тот еле глаза разлепил. «Все, — говорю, — я сейчас иду принимать ванну, а ты за это время собирай мафию и с песнями помаленьку проваливайте. Убирать ничего не надо, все уберу сам, только поживее слиняйте». Джексон: «Угу», и снова брык в откат. Ладно, думаю, пока приму ванну, а он за это время прочухается. Наливаю себе водичку, пеночку пышную развел, разделся. Вдруг, что такое, слышу во входной двери с той стороны ключом кто-то звякает-брякает, а открыть не может. Я когда вошел, то ключ заприметил, он в двери торчал изнутри, я им дверь закрыл и в скважине оставил, потому-то оттуда, снаружи, открыть и не могли. Тут меня жуткая догадка пронзила. Влетаю в комнату и давай трясти Джексона: «Вставай, обормот, кажется, мои вернулись!» Джексон подскочил как ошпаренный, вмиг протрезвел, видать не очень хотелось с моими предками встречаться. Пинками подняли остальных гвардейцев. Как говорится, не долги были сборы: ребятки похватали одежду и с лоджии поскакали, как кузнечики, благо первый этаж, я только туфли за ними вслед покидал. И тут… сезам, двери открываются и заходят мать с батей, здрассте, приехали полночным визитом сыночка обрадовать. Ну, а теперь представьте картину: я в одних трусах стою посередине комнаты, а на трех диванах по девице, причем пьяные в стельку, сладенько так посапывают. Маманя глянула на них полуголых, на меня, только ручки развела, охнула и хрюсь на диван без чувств. Батя загоношился, на кухню за водой побежал, маманю отпаивать. Маманя хлебнет водицы, глядь на девицу и опять хлобысь! Батя видит, что это дело долгое, принялся девиц выпроваживать, а я, значит, ему помогать. Стаскиваем с дивана, напяливаем платье, отец вручает билетик на автобус и за дверь. Потом следующую… Те, наверное, так ничего и не поняли. Ну, сплавили с горем пополам, заходим в комнату, на диване сидит мать и причитает: «Боже мой, до чего мы дожили, чтоб в наше время три девушки пришли к одному парню…» Батя, не дожидаясь конца цитаты, набычился на меня, зовет на кухню на мужской разговор. Притащились туда, он сел, я стою напротив, как нашкодивший школяр. «Что, — говорит, — я хочу тебе сказать. Знаешь, по большому счету, как мужчина мужчину, я тебя где-то понимаю, сам молодым был, но даже в твои годы на троих у меня здоровья не хватало».

Этими словами, под хохот приятелей, Аркаша закончил свой рассказ. Затем он поднялся с земли и, потирая руки, сказал:

— Ну, что ж перекурили, побазлали, теперь и хавать черед пришел. Солнце в зените — в такую жарищу даже негры не пашут. Пошли в палатку подкрепимся, да даванем на каждое ухо по пару часов, а там и вечер. Можем дрыхнуть смело — Джексон раньше семи все равно не вернется.

— Откуда ты знаешь? — спросил Мироныч. — Когда он свои дела закончит, нам неизвестно.

— Да какие у него дела могут быть там, в закрытом городе? Подлодки, что ли, в гавани считать для албанской разведки? Для виду он линяет, чтоб здесь на глазах не торчать без пользы, своим бездельем нас не дразнить, неужто не ясно?

Пламенная агитация Аркаши своей цели достигла, его идея, не возобновляя работы сделать генеральный антракт, была молча поддержана. Едва расселись в палатке и приступили к еде, как настырной трелью зазвучал сигнал радиотелефона:

— Алло, бездельники, что, снова ваньку валяем? — Голос Джексона был такой четкий и сильный, словно его обладатель находился где-то совсем рядом. Все трое невольно вздрогнули, ложки с говяжьей тушенкой застыли на полпути ко ртам. — И не рассказывайте мне байки, что упластались от пахоты на трудовых рубежах, темпы у вас никудышные. Прием…

— Вот вечно у меня так: только соберусь пожрать, кому-то обязательно помешать надо, — недовольно заворчал Аркаша. — А между прочим, по правилам хорошего тона, когда люди принимают пищу, на телефонные разговоры они не отвлекаются. Если это люди из приличного общества.

— Эй, там, в лагере, вы что оглохли или вас чума покосила?! — наращивая децибелы, снова загремел голос шефа экспедиции.

— Да слышим, слышим, — без особого желания наконец отозвался Мироныч.

— А, проснулись… Ну, что нового, как успехи?

— По нулям, голяк. Шесть ям — и ничего интересного, — вяло протянул Мироныч.

— Что за тон?! Веселей, мальчики, не время справлять панихиду. И самое главное, копать поглубже — древние клады наверху никогда не лежат. Мы на верном пути, век воли не видать! Еще рывочек вглубь — и казна наша! Я ее уже вижу! Скоро буду и кое-чем подниму ваш боевой дух. Пока!

— Ха, дан приказ ему на запад… — ухмыльнулся Аркаша, возобновляя трапезу. — Поглубже, поглубже, я ее уже вижу… Еще один экстрасенс великий объявился. Ну, Джексон, совсем нас за идиотов считает. Сидит сейчас в каком-нибудь баре, шары залил, и он ее видит! Конечно, после шестой-седьмой рюмки и не то увидеть можно. Лучше бы увидел, что мы от жажды сдыхаем, харч запить нечем.

— В самом деле, — сказал Боб, — если он там все видит, то пусть придет и здесь покажет, а мы уж упремся, достанем. Лопаем, ребята, и на боковую — эти сказки не для нас.

— А может, после обеда все же пороем чуток? — неуверенно предложил Мироныч.

— Да ну его к хренам собачьим, — со стахановским энтузиазмом уплетая тушенку, отмахнулся Аркаша. — Хочешь рой, никто не запрещает и штрейкбрехером не обзовет. Дурное дело… Какую яму углублять — бог его знает. Боб прав, дождемся ясновидца тогда и продолжим, а так, что впустую силы тратить.

На том и порешили. Троица, закончив обедать, разбрелась по палаткам и благополучно легла почивать.

Спустя три часа спящих неожиданно разбудил Боб. Ему приснилась какая-то чертовщина, и он так страшно заорал во сне, что Мироныча точно пружиной подбросило на ноги. Мгновение спустя к ним на четвереньках вполз всклокоченный, перепуганный Аркаша.

— Ко-ко… кого з-з-здесь режут? — с трудом продирая глаза, заикаясь спросил он.

— Черт… черт… черт, — безумно лопотал Боб, озираясь вокруг. — Такая дрянь приснилась… Ужас! Представляете, нашел я клад, а на меня… а на меня… в общем с ножом, огромным таким тесаком жлоб, бугай квадратный. Я бежать, а клад, ну, он в сундуке… тяжелый, жуть! К земле тянет. Я бегу, значит, а ноги не несут, и я вроде как на месте топчусь, как примагниченный, а тот с тесаком догоняет меня, замахнулся. Я вижу: вдруг впереди будто в земле какая-то трещина и почему-то подумал — перепрыгну — спасусь. Прыгнул, а другой край трещины прямо на глазах отъезжает, отъезжает и я не допрыгнул, и в пропасть с казной свалился. Падаю, падаю, конца нет, словно в ад лечу… Бездна… Страшно…

— Ты уж больше так не падай, ладно, Боб, — сказал Мироныч, приподнимая полог палатки, — а то чокнуться можно невзначай от твоих полетов. Кстати, орлы, пока мы тут чухаемся, а Джексон-то вон, на подходе.

И точно, внизу по знакомой тропке в направлении лагеря медленно двигалась фигура в белом, и это был безусловно Джексон.

— Аврал! — истошно закричал Аркаша, снова вселив смятение в души едва успокоившихся приятелей. — Все за лопаты и в ямы! Рабочая поза номер три!

Старатели сверхоперативно отреагировали на этот боевой призыв и в лагере воцарилась обстановка производства непрерывного цикла.

— Побольше злости в глазах, побольше злости! И звериный оскал, — подсказывал Аркаша, высовываясь из своего укрытия. — Пусть он видит, как мы мурыжимся.

Джексон подошел к раскопкам, поставил наземь чем-то доверху набитую сумку.

— Бонжур ударникам комтруда! Какие новости на трудовом фронте?

— Никаких, — буркнул Боб.

— Все по-старому, — сказал Мироныч. — Пусто.

— Упахались, — поднял голову Аркаша и устало отер ладошкой не существующий на лбу пот.

— Ах, упахались! — воскликнул Джексон и вдруг, схватившись за живот, зашелся безудержным истеричным хохотом. — Упахались, значит, красавцы вы мои удалые, ой, не могу!.. Боб, да ты погляди на себя в зеркало: на твоей щеке будто каток для асфальта ночевал. Ставлю кварт против рваного, что ты разлепил свои дивные очи всего минуту назад. Конечно, крымский воздух целебен, но от пересыпа тоже можно опухнуть, как от голода или пьянки.

Остальные старатели, глянув на Боба, тоже не смогли сдержать улыбки. Стало ясно, что легенда о героических дерзаниях уже не пройдет. Тем временем благодушное настроение Джексона сняло, как рукой, лицо его помрачнело, взгляд сделался жестким.

— Нет, друзья-печенеги, так дело не пойдет. Работать, так работать, а нет — манатки в зубы и кто куда… Придуриваться лучше в другом месте: в цирке, на таможне, в военкомате…

Он взял рейку-глубиномер и стал нервно расхаживать с ней между ямами, что-то бубня под нос. Останавливался у некоторых, делал замеры, безмолвно шевелил губами, что-то подсчитывая в уме, недовольно морщился и снова возобновлял замысловатые хождения вокруг раскопок.

— Наш гениальный шеф, кажется, рассудком повредился, — тихо проговорил Боб.

— Мессинга из себя корчит, — поддакнул Аркаша. — Сейчас еще и пассы начнет выделывать, заклинания кричать…

Однако Джексон остановился у одной из ям и, указывая на нее, возбужденно произнес:

— Все, никаких вопросов! Значит так, эту яму надо углубить. Казна здесь, я ее вижу!

— Прошу уточнить, насколько углубить яму? — официальным тоном, не скрывая иронии, осведомился Аркаша.

— Копайте, лучше по очереди, полметра, не больше. Я вижу казну, она наша! Я чувствую ее близость своим нутром!

Аркаша собрался было что-то возразить, но лихорадочный блеск в глазах шефа и играющие на скулах желваки остановили его на полуслове. Не желая накалять обстановку, Аркаша сполз в яму, поплевал на ладони и принялся за дело. За ним спустился Боб, потом Мироныч. Затем снова настал черед Аркаши.

— Уже с полметра нарыли, — заныл тот, не имея не малейшего желания снова браться за лом.

Джексон опустил рейку и произвел новый замер.

— Тридцать семь сантиметров. Еще по заходу сделаете и хана.

Аркаша, чертыхаясь про себя, из последних сил отбыл свою вахту и со словами «из этой скважины скорей брызнет нефть, чем здесь отыщешь простой медяк», упустил место Бобу. Тот несколько раз ковырнул ломом, нагнулся и выпрямился. В руке его что-то блеснуло.

— Смотрите, монета! Да, монета, старинная…

— Дай-ка сюда! — Джексон взял монету и стал крутить ее в пальцах.

Небольшой металлический кружок, поврежденный ударом лома, желтовато сиял в лучах закатного солнца, возрождая угасающие надежды, будоража фантазию и суля блистательные перспективы…

— Клад! Нашли!.. — не веря своим глазам шептал потрясенный Мироныч.

— Золото! Золото! — во всю глотку заорал Аркаша.

У Боба от волнения на лбу выступили крупные горошины пота. Один Джексон, казалось, сохранял хладнокровие, но было заметно, что сдерживать эмоции ему стоит больших усилий.

— Увы, маэстро, это не золото. Это всего лишь бронза, как ни прискорбно, но пока только бронза… — задумчиво произнес он, продолжая внимательно исследовать находку. — Боспорское царство… Надо полагать, второй — третий век до нашей веры. Вот так. А наше золото, коллеги, еще впереди.

— А может, все-таки это золото? — недоверчиво переспросил Аркаша.

— Уймись, говорю! Я за свои слова отвечаю, — отрубил Джексон. — Потом кислотой проверим, сам увидишь. Впрочем, это ничего не меняет, очевидно главное: перелом наступил, мы на верном пути. А вы сомневались, не верили мне… Эх!

Джексон посмотрел на них с укоризной. Взгляд его был грустен, но таил торжество триумфатора.

— А ну, Боб, счастливая рука, поскреби еще чуток в ямке, только осторожно.

Боб сменил лом на саперную лопатку, немного повозился и тут же окрестность огласилась его восторженным воплем.

— Есть! Ага, тут есть еще!

На этот раз монеты было сразу две. Бегло разглядев и эту добычу, Джексон самолично влез в яму и аккуратными, расчетливыми движениями кисточки принялся расчищать ее дно. Вскоре он нашел еще монету, аналогичную первым трем, и выбрался наверх.

— Теперь все ясно. Завязываем, темнеет. — Джексон подхватил сумку и направился в свою палатку, пригласив жестом остальных следовать за ним.

Когда все расселись, он не спеша открыл молнию — сумка оказалась доверху набитой пивными бутылками.

Из нее же руководитель экспедиции извлек связку отменных вяленых бычков. У успевшей истосковаться по пиву и развлечениям братии, жадно загорелись глаза, языки нетерпеливо облизали пыльные пересохшие губы…

— Джексон, спас! — умиротворенно запыхтел Мироныч, единым глотком осушив первую бутылку. — Вот так фиеста! У меня от жажды кишки в жгут скрутились, а это синдром обезвоживания организма.

— Рекомендую деликатес, божественный закусон, — сказал Джексон, степенно очищая от шкурки аппетитную рыбешку, — азовские бычки, ребятки, нынче большая редкость, можно считать, экспонат из Красной книги.

Но ребяткам было не до его комментариев, они дружно присосались к горлышкам бутылок, блаженно закатив глаза, не в силах оторваться от источника вожделенной влаги.

— Я вам вот что скажу, — продолжал Джексон. — Найденные монеты подтверждают правильность моей версии, — это раз. Второе, факт их наличия не в единственном числе свидетельствует о том, что мы, наконец-то, добрались до исторического слоя, интересующего нас, или как он там по-научному называется, не знаю. Глубина его залегания от метра семьдесят до двух — это три. А из этого вытекает четвертое: получается, что мы все ямы недокапывали. Их надо довести до двухметровой глубины, тогда, уверен, нас ждет уйма интересных сюрпризов и самый главный это…

Джексон многозначительно замолчал.

— Казна! — поспешно подсказал Боб.

— Все правильно. Казна Боспорского царства. Она здесь, мы топчемся на ней, а сокровища лежат себе и дразнят: ну-ну, тепло, еще теплее, совсем тепло, горячо… возьмите же, возьмите же нас, черт подери, и станьте богатыми, как Крез…

Джексон, возбужденный, вскочил с места и с бутылкой в одной руке и рыбьим хвостом в другой, словно шаман языческого племени, стал кружить вокруг сидящих соратников. Те зачарованно пялились на него, исподволь заражаясь его экстазом.

— Надо ускорить темпы! Зарубите себе — темпы, темпы, темпы… — страстно вещал Джексон. — Только темпы, помноженные на производительность экскаватора и усердие кротов, приведут нас к желанной цели. А если мы здесь будем вошкаться, кончится тем, что придут конкуренты, пнут нас под зад и сами возьмут то, что должно принадлежать нам. И тогда иди, пиши жалобу в ближайшую аптеку на грузинском языке, что у тебя пурген кончился, понятно?

— Понятно, — вразнобой ответили те, к кому он обращался.

— Хреново вам, понятно, раз так работаете, — в сердцах сплюнул руководитель экспедиции.

— А как мы работаем? — состроил наивные глазки Аркаша.

— Как? Как… как мороженые верблюды, — ответил Джексон и замолчал, видимо и сам озадаченный таким необычным сравнением. — Так дальше не пойдет. Надо напрячься, озвереть. Озвереете?!

— Озвереем! — залпом выкрикнули друзья, изрядно взведенные фанатизмом Джексона.

— Отлично! Вот тогда каждому и воздастся. Все будет, и дачи, и круизы, и по «Мерседесу»…

— Мне больше нравится «Вольво» во сне снится, — мечтательно прикрыл глаза Боб.

— Тоже неплохо, — согласился Джексон. — Когда башлей прорва, будет и «Вольво», и «Рено» с «Пежом», и «Мерседес» с бенцом… Не скажу, что весь мир в кармане, но от нищеты отряхнемся…

* * *

Военный совет проходил в небольшом овальном зале дворца, в том же крыле здания, где размещалась царская спальня. Зал не изобиловал излишествами и присущей роскошью: посредине него на мозаичном полу находился длинный стол из мореного дуба, по обоим краям его — ряды кресел. В одном конце стола в массивном кресле восседал Митридат Эвпатор, почетное место напротив занимал главнокомандующий войсками Понтийского царства — стратег Диофант. Военный совет состоял из девяти военачальников, двух крупных землевладельцев и главного советника Ксанта. Кроме того, был приглашен и служитель культа — верховный храмовый жрец.

С величайшим вниманием все ждали, когда царь произнесет вступительную речь, но вместо обычного пространного выступления на сей раз Митридат был предельно лаконичен.

— Достойнейшие из граждан великого Понта! — промолвил он голосом, в котором сквозило волнение. — Я столь спешно созвал вас на совет ввиду неприятных известий. Чрезвычайные обстоятельства сложились в Боспоре. Не стану вас томить — там случилось восстание рабов! В Пантикапее убит наместник мой, царь Боспорский Перисад, захвачен его дворец, захвачена казна… Чернь расправилась со всей городской знатью, многие почтенные граждане, оказывавшие ревностное содействие мне и на благо великого Понта, повешены и обезглавлены. И Феодосия пала, и другие морские порты. Восстание приобрело опасный размах. Сегодня утром вернулся очевидец трагедии наш славный стратег Диофант. Пусть он продолжит мои слова, а потом мы должны принять декрет и исполнить его…

Диофант поднялся с места и повел речь:

— Досточтимый совет! На Боспоре пролилась кровь, много крови, и власть перешла в чужие руки. В руки рабов, людей подневольных и забитых. Я спрашиваю: есть ли вина наша в том, что стряслось за морем, и отвечаю: да, есть! Восстание зрело давно, а мы, как слепцы, не видели и не упредили. После удачных походов против Палака много рабов, особенно скифов, скопилось на земле Боспора, и было Перисаду велено оставлять рабов в разумных количествах, а прочих продавать в иные царства. А самонадеянный Перисад пренебрег, и это стало роковой ошибкой. К тому же многие крестьяне и городская беднота сочувствовали рабам. И все резко обострилось после передачи Перисадом власти нашему великому царю Митридату. Смута витала в воздухе, а мы не учуяли. Хворост был собран и сложен в снопы, не хватало только искры…

— А кто возглавил заговор? — воспользовавшись паузой, спросил один землевладелец.

— Ближайшее к царю окружение. Сейчас я не могу назвать имен зачинщиков, но одно, из верных источников, знаю точно. Того, кто заколол Перисада и позднее был выбран царем бунтарей.

— Назови же имя этого убийцы и самозванца, — сказал Митридат. — Пусть знают все.

— Савмак. Его зовут Савмак, — произнес Диофант и продолжил. — Я прибыл в Пантикапей накануне бунта провести смотр войск. Повстанцы прознали об этом и опередили нас на полдня. Войска без должного руководства остались разрознены и не организованы. И все же я с отрядом пробился уже к стенам дворца и спас бы несчастного Перисада, но его подло убили. Это стало переломом, сопротивление было подавлено. Мне и лишь немногим моим охранникам удалось освободиться из окружения. Верные обязательствам, граждане Херсонеса на своем корабле чудом вывезли нас из порта к себе на Гераклею. И вот теперь я здесь и жду приказа!

— Наш стратег Диофант сделал все, что мог, — подытожил царь, — он бился храбро, но слишком не равны были силы. Ладно, что случилось, того не изменить. Боспор в огне и крови, но теперь слово за нами, и я говорю его: война! Безжалостная война ворвалась, война до полного истребления. От Феодосии до Пантикапея я вымощу путь их костями, я выпущу из них кровь, наполню ею пруды и утоплю там их жен и выродков детей. Стратег, готовь войска, утром после ночи полной луны корабли должны выйти в поход. Я буду ждать тебя со скорой победой, а у своих ног я жажду увидеть две вещи: казну Боспора и голову Савмака.

— О царь, не горячись, отмени приказ, заклинаю! — энергично тряхнул сединами старый воин. — Выступать сейчас неосторожно и чревато большими осложнениями.

— Ответь, почему? — с удивлением спросил Митридат, нервно потирая щеку. — У тебя лучшая армия на побережье Понта Эвксинского. Неужели тебя способно устрашить стадо опьяненных кровью оборванцев?

— Нет, царь, я, Диофант, сын Асклапиодора, столько раз на своем веку видел лицо смерти, что я разучился ее бояться. Несомненно, восставших следует разбить и покарать сурово, но я прошу военный совет выслушать мои суждения.

Он обвел сидящих взглядом, и те закивали в знак согласия.

— Всенепременно, Диофант, говори, — сказал Митридат.

— В нашей победе я не сомневаюсь ни на миг, — твердо заявил Диофант. — Мы разобьем Савмака и вернем Боспор под свое влияние. Я прошу об одном: военные действия отложить до наступления весны.

При этих словах лицо Митридата нахмурилось, а Ксант, главный советник, сидевший по правую руку повелителя, спросил:

— Стратег, мы все знаем цену каждого слова твоего, и все же объясни нам: зачем откладывать кампанию на столь долгий срок?

— На то есть много серьезных причин, но я коснусь самых важных. Масштабы восстания гораздо шире, чем это можно представить здесь, в Понте. К бунтарям примкнули массы народа. Во многом это люд случайный и мало что смыслящий в военном искусстве, но сейчас, когда восстание на подъеме, они опасны своей дерзостью. Подождем, пусть все чуть уляжется. Эйфория проходит скоро, а с ней и конец единству в рядах победителей. Публика там самая разная и у каждого, стало быть, свои интересы. И минет совсем немного, и начнутся у них склоки и неудовольствия, и появятся обиженные и обидчики, а это приводит к краху любое общество. Тому примеры истории известны: вспомним восстание в Сицилии тридцать лет назад. Там в лагере рабов тоже начались распри, и кто продал их вождя Эвна консулу Рупилию? Свои же ближайшие соратники, рабы… Я назвал одну причину, теперь следующая. На пороге уже зима и непогода может сковать действия наших войск на переходах и измотать армию еще до начала решающего наступления. Ненастье — всегда лишний враг. В памятной войне со скифами прошлой зимой нам было особенно тяжело. Снега, вьюги, бездорожье… Сколько мы промучились при осаде Хавэи и Неаполя? Зато летом все их крепости мы брали с легкостью и быстротой. И еще: согласно разработанному мной плану, поход будет свершаться в горной местности, через земли Тавров — опытным, но пожилым воинам он будет не по силам, а молодое пополнение к серьезным испытаниям еще не готово. Это требует времени.

Диофант замолчал.

— Стратег приказал подготовить ему отряд из молодых фракийцев, — вставил слово полководец Фалион. — Обучение наемников займет несколько месяцев.

— Да, фракийцы отменные бойцы, — задумчиво произнес Митридат. — А что Херсонес? Не бурлит? Не перекинется ли восстание и туда?

— Не беспокойся, царь, Херсонес верен тебе, — ответил Диофант. — Они ведь провозгласили тебя простаком и отказываться от опеки Понта даже не помышляют. Слишком уж им досаждают скифы и Понт для них единственная защита. Они помогут нам и людьми, и техникой, и провизией… Туда же будут стекаться остатки Перисадовской армии. На использовании Херсонеса и построен мой план расправы с Савмаком.

— Каков все же этот план? — спросил до сего времени хранивший молчание жрец. — Поведай нам о нем, а ночью в храме я спрошу у звезд, будут ли они покровительствовать нам и ждет ли нас удача.

Диофант бросил беглый взгляд на царя, тот одобрительно кивнул.

— Весной, как только кончатся зимние шторма, мы на судах с морским и сухопутным войском отправимся в Херсонес. Херсонес укрепит войско своими добровольцами и судами. Оттуда одна часть армии отправится сушей через земли Тавров и с тыла обрушится на Феодосию, одновременно мы атакуем ее с моря и высадим десант. Из такой западни никому не ускользнуть. Вслед за этим нанесем сокрушительный удар по Пантикапею, предварительно перекрыв все пути к отступлению и с суши и с моря. Когда падут эти крепости — остальные сдадутся сами. Рабская психология примитивна: смел, пока не получил удар хлыстом…

— Диофант говорит дело, — шепнул на ухо Митридату главный советник.

План великого стратега общим одобрением совета был принят…