Солнце находилось почти в зените. Воздух был тепл и тягуч, как сироп — даже парочка назойливых мух, бесившаяся вокруг Джексона, притомилась, угомонившись в каком-то уголке.

Руководитель экспедиции лежал в своей палатке, заложив руки под голову, и, разомлевший от полуденной духоты, размышлял. Думы его были в основном невеселые: поиски казны Боспорского царства длились уже восьмой день, но ни к чему не привели и даже найденные за это время полсотни монет, среди которых дюжина серебряных и одна золотая, были слабым утешением для ударной бригады землекопов.

«Ну, тысяч десять без золотой у скупщика-нумизмата я за них возьму, но в расчете на четверых — это брызги, — думал Джексон. — Не ради такого улова все затевалось».

Надо было срочно что-то придумать, вдохнуть свежую струю в начинающее хиреть на корню предприятие. Джексон не мог не видеть, как улетучивается энтузиазм и желание продолжать раскопки у его сподвижников, а в нагловатых глазах Аркаши уже давно читался тривиальный вопрос, которым старик Паниковский допекал незабвенного Бендера: «Остап Ибрагимович, когда же мы будем делить наши деньги?»

Решив немного вздремнуть, Джексон сомкнул веки, но сон не шел. Поворочавшись с боку на бок, он поднялся и вышел из палатки. Резкий солнечный свет слепил до слез. Раскопки пустовали — ввиду изнуряющей жары, был объявлен затяжной перекур, и лишь одинокая чайка на земляном холмике крутила по сторонам головкой и недоверчиво качала загнутым клювом.

«Дура-птица, покажи, где рыть, — мысленно вопрошал Джексон, с хрустом потягиваясь. — Ведь не покажешь, не знаешь. А не знаешь — какого черта припорхала, лети себе на море тюльку ловить».

Из соседней палатки доносилась тихая музыка, и Джексон, отодвинув полог, нырнул вовнутрь. Боб и Мироныч не спали, полулежа на спальных мешках, они вяло перебрасывались в карты. Физиономии у них были скучные, как после поминок без спиртного.

— Ну, что, гвардейцы, приуныли? — спросил Джексон, подсаживаясь. — Дурачком тоску разгоняем?

— А что еще делать? — нехотя откликнулся Мироныч. — В нашем положении выбор невелик.

— А мы сюда не развлекаться приехали, — сухо заметил Джексон. — Спадет жара, надо работать.

— Толку-то, — после некоторой паузы сказал Боб, — работай — не работай… Вон уже сколько перелопатили…

— Ну, не скажи, что-то ведь и нашли.

— Знаешь, Джексон, — сказал Мироныч, — один мой знакомый любит говорить, что мужчина с годами теряет три вещи: волосы, зубы и иллюзии. Волосы и зубы у нас выпадут своим чередом, а с иллюзиями лучше расставаться сознательно и пораньше — не так горько потом будет.

— Так-так, интересно, продолжай…

— А что продолжать, уже все ясно — нет здесь никакой казны и нечего терять время впустую.

— Впустую говоришь? — задумчиво переспросил Джексон. — Да, быстро же вы забыли мою первую заповедь.

— Да пойми ты нас тоже, — сказал Боб, — отпуск скоро кончается, а мы тут вместо нормального отдыха земельку на-гора… В чертей превратились — грязные, небритые…

— Что ты предлагаешь? — напрямую спросил Джексон.

Боб неопределенно пожал плечами и промолчал.

— А давайте вернемся в Симеиз, — выдвинул идею Мироныч, отбиваясь трефовым валетом, — там так классно!

— Море, девочки, вино, — продолжил за него Джексон с нескрываемой иронией, — а что дальше? Что, я спрашиваю: спустя неделю снова на круги своя? Вернетесь в Ригу, на родной завод и будете протирать штаны на задницах и рукава на локтях за сто шестьдесят — сто восемьдесят? Да? И целый год потом сколачивать копейку на новый отпуск? Так? Ну, что молчите? Если так, не держу — собирайтесь и мотайте куда хотите… И Аркашу заодно прихватите — пользы от него, как от дырявого корыта.

Друзья замялись, в смятении переглядываясь между собой.

— Но ведь нет никакой гарантии, что дальнейший поиск что-то даст, — неуверенно произнес Боб.

— Да, никакой! — решительно отрубил Джексон. — Я еще там, дома предупреждал о дырке от бублика, разве не так? Казна может отыскаться сегодня, а может никогда, но продолжение поисков дает шанс, а прекращение — это смерть всем надеждам. Я понимаю: отпуск — раз в год и все прочее, но надо чем-то жертвовать, большая цель требует и соответствующих жертв. И не думайте, что я тут потехи ради торчу с вами, в Риге уйма важных дел, но я все-таки здесь — слишком высока ставка.

— Хорошо, — сказал Мироныч после некоторого молчания, — допустим, мы найдем сокровища. Допустим, на миллион, а может и больше. Зачем тебе такое богатство? Что ты с ним будешь делать?

— Да-с, не ожидал, — произнес Джексон, щелкнув языком и глядя на Мироныча с неподдельным изумлением. — Простите, вы кто, молодой человек, потомок графа Монте-Кристо? Вам не нужны деньги?

— Нужны, конечно, но…

— Что «но»? Но не так много? — язвительно поинтересовался Джексон. — Это в наше-то время, когда кругом разруха, развал… Человеку, который не знает, как распорядиться миллионом, надо думать не о месте в высшем свете, а о ливрее лакея.

— И все-таки? — поддержал друга Боб.

— Я вижу, вы так и не усвоили одну из моих заповедей. Да ладно, я отвечу: деньги, богатство — это прежде всего власть и свобода, независимость. Власть мне ни к чему, я не честолюбив и политическими амбициями не страдаю, дворцовые интриги и партийные платформы — не мой удел. Другое дело — независимость, возможность жить, как хочу, есть, что пожелаю, отдыхать, где вздумается и когда. Богатство, господа, как раз и обеспечило бы то, чего мне пока не хватает, да и вам, кстати, тоже.

Он выдержал многозначительную паузу и вдохновенно продолжил:

— Ну, что, карьера инженера — предел ваших мечтаний? Да и какая там, к чертям собачьим, карьера — все это блажь, мыльный пузырь: планерки, галерки, тупые начальники, нужда льстить, лицемерить. Впрочем, нет, времена меняются, сейчас на этом не проедешь. Необходимы деловая хватка, предприимчивость и солидное образование. А вы поокончали, извините, всего-навсего ликбезы, называемые вузами, в нормальной стране с вашими дипломами и в дворники не возьмут. Вы еще не отделались от ложных представлений о жизни, но, впрочем, это ваше горе. Пора понять: установки ваших пап и мам безнадежно устарели и никуда не годятся. Мне тоже маманя с детства долбила: живи, сынок, честно, работай честно, а выходило так, что мне от этой честной жизни и работы одни неприятности и ветер в кармане. А те, кто плевал на эти тухлые догмы, уже имеют все и плюют на остальных. Честный труд имеет смысл в обществе социальной справедливости, а Совдепии до этого, ух, как далеко. Нет, я вам поражаюсь: не знать, что делать с миллионом — какая убогость воображения! Да существует уйма вариантов…

— Например? — спросил Мироныч.

— Например, организовать кооператив или какую-нибудь фирмочку, — помедлив ответил Джексон. — Для этого необходим начальный капитал, а он как раз под рукой. Строй грамотно дело и отмывай деньги. Не мне вам подсказывать, вы же экономисты. Есть, правда, еще способ, как разделаться с состоянием.

— И какой же? — спросил Мироныч.

— Им уже как-то хотел воспользоваться сын одного турецко-подданного, да вовремя одумался.

— А-а… — понятливо протянули друзья.

— Да-да, вот найдем казну, разделим и можете тащить свою долю в какой-нибудь комитет по спасению перестройки или там в общество по борьбе со СПИДом, пусть на западе закупят одноразовых шприцев, презервативов и раздадут наркоманам и гомикам. Ладно, хватит, я вам не пастырь проповеди читать, так что вы надумали, остаетесь или…

— Остаемся, — ответил за двоих Боб.

— Только б баньку организовать не мешало бы, — добавил Мироныч, — а то тело уже зудит, будто на муравейнике ночевал.

— Как козлы провонялись, коростой скоро покроемся, — подхватил Боб.

— Принимаю к сведению, что-то придумаем, — сказал Джексон, не скрывая удовлетворения исходом переговоров, — хотя ваше состояние отнюдь не противоречит имиджу мужчины. Одна моя знакомая утверждает, что настоящий мужчина должен быть кривоног, волосат и вонюч. Ну, это так, к слову пришлось. Ладно, пока солнцепек — играйте, а там посмотрим.

Джексон, выйдя из палатки, заглянул и к Аркаше. Несостоявшийся бармен дрых без задних ног глубоким, здоровым сном махрового пофигиста, лицо его было прикрыто обрывком «Крымской правды». Одна рука вытянута вдоль тела, другая — согнута в локте с открытой ладонью и растопыренными пальцами, казалось, даже во сне Аркаша не изменял своему кредо принимать чаевые и оценивать наощупь достоинства дамских бюстов.

«Вот тот, кого не трогают вселенские печали. Счастливец!» — не без зависти думал Джексон, обозревая простирающийся перед ним плацдарм археологических изысканий. Там было все по-прежнему: расплавленный, колеблющийся воздух обволакивал холмики земли, три сиротливо торчащих черенка лопат навевали глухую тоску и лишь все та же одинокая чайка на бугорке оживляла неприглядную скудость пейзажа. Джексон не спеша приблизился к ней. Птица не испугалась, не улетела, а лишь с важным видом чуть отошла в сторону.

«Ну-ка, чайка, отвечай-ка, где сокровища лежат?» — мысленно спросил Джексон и птица, словно вняв его просьбе, приблизилась к одной из ям и заглянула в нее.

— А ну-ка, красавица, кыш! — Джексон схватил лопату, спрыгнул в эту яму и с возгласом «эх, раззудись плечо, разойдись рука» рьяно принялся за дело. Работал он увлеченно, не замечая времени, не чувствуя усталости, и какая-то неиссякаемая внутренняя сила, замешанная на фанатизме, все не давала ему остановиться, передохнуть…

«Я фаталист, а птица, кто знает, может, божий знак, — думал он, с упорством вгрызаясь в земную твердь. — Чтобы чего-то добиться, надо этого очень хотеть… очень хотеть… очень-очень… очень…»

И вдруг, будто в резонанс этим мыслям до его слуха донесся странный, необычный звук.

«Что это? — спросил себя шеф экспедиции, застыв от неожиданности. — Неужели…»

Оцепенение продолжалось недолго, он сменил основную лопату на саперную и стал копать дальше. Вскоре перед ним стала обозначаться ржавая плоскость какого-то металлического предмета.

«Неужели казна? — промелькнуло у него, и от этой мысли сладостно заныло в груди. — Эврика!.. Виктория!.. Авантюра со сказочным финалом, — калейдоскопом проносилось в его сознании, пока он, гонимый страстным желанием узнать истину, то лопаткой, а то и ногтями лихорадочно соскребал землю с поверхности находки. — Сбылось, сбылось! Вот я и стал бриллиантовым мальчиком, нет, уже не мальчиком, бриллиантовым меном. Хотя, может быть, там вовсе не бриллианты, да какая, к черту, разница — главное найден клад, сокровища, а в каком виде, не так уж и важно! Странно, однако, рыли ведь все, а жребий на удачу выпал мне. Да, там, на небесах, все видно, кто чего достоин. А впрочем, все нормалек, все как надо: в мудрой сказке тоже репку тянули скопом, до посинения тянули, а исход дела решила мышка. Главное в любом деле — суметь поставить точку. Победную…»

Хоровод радужных мыслей совершенно опьянил его, воображение рисовало картины одну отрадней другой. Пока не обнажилась еще одна любопытная деталь находки. От неожиданного отрезвляющего открытия у него на лбу мгновенно появилась испарина, лопатка выпала из разжавшихся пальцев.

«Недолго музыка играла, недолго фраер ликовал… — горько усмехнулся Джексон. — Возрадовался, раскатал губу, как пацан зеленый… А боженька, оказывается, шутник!..»

Не нужно было быть человеком военным, достаточно просто мужчиной, чтобы догадаться о существе откопанного: это был стабилизатор крупной авиабомбы!

Его оцепенение было непродолжительным. Решение пришло как-то само собой — ни в коем случае не афишировать опасную находку. Реакцию приятелей предугадать не составляло труда. Он скорехонько забросал непрошеный подарок судьбы землей, выбрался наверх и потянулся за сигаретой.

— Командор, какой расклад на вечер? — услышал он за спиной голос Аркаши. — Опять окопы рыть?

— Будет видно, — бросил Джексон и кликнул Боба с Миронычем.

Те, жмурясь от яркого солнца, с большой неохотой покинули свое лежбище.

— Наш уважаемый коллега интересуется, чем мы займемся, когда спадет жара? Ваше мнение?

Приятели в нерешительности переминались с ноги на ногу.

— Ну, надо бы еще покопать, — сказал Мироныч.

— Только пусть каждый сам выберет место по душе, — добавил Боб. — Поиск по твоей системе себя не оправдал.

— Пока не оправдал, — заметил шеф экспедиции, пристально вглядываясь куда-то в даль моря. — Рано хоронить идею, операция пока еще не закончилась. Впрочем, на сегодня все работы, видимо, откладываются…

— Почему? — спросил Боб.

— Видите, там, в бухте, караван военных кораблей?

— Он, кажется, называется эскадрой? Так вот, эскадра выходит в море, в боевой поход, а это значит, что не далее как завтра мы идем штурмовать Севастополь и, уверяю, мы возьмем его без единого выстрела.

— Что-то не понял: какой штурм, какие выстрелы? — беспокойно завертел головой Мироныч.

— Легендарный Севастополь — город русских моряков, а когда моряки покидают город, их с успехом можем заменить мы. С успехом и на ура! Поэтому, гренадеры, отдыхайте, набирайтесь силенок — завтра они вам очень даже сгодятся. А теперь — вольно!..

И хотя пояснение Джексона не вполне удовлетворило его команду, старатели предпочли от дальнейших расспросов воздержаться, а то, не дай бог, еще передумает, переиграет, тогда опять берись за лопаты, глаза б их не видели!..

* * *

Закат наступил почти мгновенно, словно кто-то зашторил небо плотным темным занавесом. Стало по-весеннему зябко, и Савмак отошел от открытого окна. Тяжелые думы одолевали его, и он не хотел оставаться с ними наедине.

— Я хочу видеть Улифаса, позовите его, — сказал он одному из охранников.

— Слушаюсь, царь…

Улифас явился незамедлительно; с начала восстания он неотступно был при царе и почти никогда надолго не покидал его. Правда, за последние месяцы старик сильно сдал: его и без того тощая фигура совсем иссохла и была похожа на корень поваленного дерева, вечно всклокоченная борода поредела, а единственный глаз уже не светился прежним молодеческим задором, а был тускл, как истлевший уголек. Призрачной тенью он проскользнул в зал и предстал перед Савмаком. Савмак подвел его к окну и хотел было заговорить, но проницательный старик опередил царя:

— Сын мой, тебя волнуют эти жалкие кораблики, которые загородили бухту Пантикапея и не дают ловить рыбу нашим людям? Так боги милостивы к нам и, может, уже этой ночью буря потопит их.

— Улифас, — резко оборвал его Савмак, — не тешь себя пустой надеждой. Это не кораблики, а флот стратега Диофанта, и он здесь не для того, чтобы мешать нам ловить рыбу, а для того, чтобы переловить и передушить нас и не позднее, как завтра на рассвете. Вчера пала Феодосия, последний рубеж, так что сухопутные части Диофанта окружат город как раз к утру. У него отборное грозное войско, нам не устоять…

— Так, может, пришло время уходить? — перешел на шепот старик.

— Куда? — грустно промолвил Савмак. — Ойкумена велика, но до некоторых пор я и представить не мог, что мне на ней не окажется свободного места. С моря нас запер Диофант, а со степей — скифы, которые выдадут меня ему раньше, чем он попросит. Они хорошо помнят меч Диофанта и будут лезть из кожи, чтоб ему угодить.

— Что ж, значит завтра мы умрем или победим, — твердо сказал старик.

— Ты верен мне, спасибо и на том, — сказал царь с теплотой в голосе и стиснул локоть Улифаса, — но победы нам не добыть. У Диофанта настоящие воины, закаленные, выученные, а у нас кто? Мало иметь только отважные сердца, чтоб всерьез рассчитывать на успех, нужны умение, военная техника… А у нас-то и отважных наперечет: свободный раб — все равно раб, душу-то не переделаешь. Многие боятся Диофанта, как лягушки голодную змею. Ты ведь не знаешь: в Феодосии одни дрались до последнего дыхания, но другие сдавались на милость победителя без боя, не взмахнув мечом. Это они привели с собой Диофанту связанного Зеттара. Шкуры свои спасали. А победитель приказал порубить всех до единого и скормить бездомным псам.

— Собакам — собачья смерть! — старик в бессильном гневе сжал кулаки. — Крепись, Савмак, мы завтра умрем в бою свободными. Я иду точить свой клинок.

— Не спеши, — остановил его царь. — Они пришли не только за нашими жизнями, они уже их. Вот что им нужно!

Савмак указал на кованый квадратный сундук высотой по колено, стоявший у трона.

— Им нужна казна! Но они ее не получат. Улифас, возьми четверых людей без оружия и идите спрячьте казну. Сам возьми меч — некоторые теряют разум при виде огромного богатства. Заройте казну за городом, но так, чтоб не заметили ни лазутчики Диофанта, ни скифы. Я знаю их, они, как воронье, уже слетелись на наши поминки, только и ждут, что бы умыкнуть, чем бы поживиться. Итак, в темноте вы должны уйти и с темнотой успеть вернуться. Ты все понял?

Тот кивнул в ответ и быстро отобрал четверку из дворцовой прислуги, которая отправится с ним.

— Поторопись, Улифас, — напутствовал его царь. — Когда исполнишь приказ — доложи. Я всех вас буду ждать здесь.

Савмак отвернулся и не стал смотреть, как уносят казну, казну Боспорского царства. Когда те скрылись, он велел подать большой кувшин старого крепкого хереса, что и было тут же исполнено. «Доброе вино, Перисад в этом-то разбирался. Старик Улифас и его подручные такого наверняка и в глаза не видели. Что ж, пусть попробуют — они его заслужили. — Савмак из потайного места вынул небольшую шкатулку, в ней лежал толстый сочный белый корень, очень напоминающий корень сельдерея. — Хорошая для тебя земля была в царском парке, а ты уродился в осоке, у пруда. Вот уж не ожидал найти тебя в этом месте. Ведь не сажала тебя рука садовника. Или сам знаешь, что нужен царям. — Савмак тяжело вздохнул. — Скифы зовут тебя вех ядовитый, а ведь ты источаешь сладкий аромат. Греки называют тебя цикута, рекомендуют с вином в неторопливой беседе. — На глаза царя навернулись слезы, но он сумел подавить мгновенную слабость. — Не раскисать! На смерть надо идти, как на праздник: в конце концов я лишь хочу облегчить их участь. С хорошим человеком Сократ тоже выпил яд…»

Царь мечом надрезал корень в нескольких местах, из надрезов прямо в кувшин с вином стал капать обильный сок. Он сдавил корень сильней и яд, стекая по руке, полился в херес. Затем он, бросив корень туда же, тщательно вымыл руки и в ожидании Улифаса занялся другими делами — перед штурмом нужно было много успеть и времени на это почти не оставалось.

Когда доложили о возвращении старика и его помощников, Савмак принял их незамедлительно. У него все было готово — пять наполненных вином кубков в ряд серебрились на низком столике подле трона.

— Вы исполнили, что я велел?

— Да, царь свободных людей, — за всех ответил Улифас. — Не видела ни одна живая душа. Сейчас я подробно объясню тебе все и начертаю точный план. Мы оставили там хорошую примету, камень, который похож на…

— Не спеши! Успеешь рассказать, — Савмак обнял его за плечи. — А сейчас выпейте славного вина, старый херес чудесно восстанавливает силы, а скоро бой.

Он подвел всех пятерых к столику у трона. Изнуренные тяжелой работой и бессонной ночью, люди с жадностью осушили кубки. Царь взял кувшин и снова наполнил их:

— Пейте, воины, вдоволь, а мы с Улифасом пройдем на балкон.

Старик последовал за ним держа кубок в руке:

— Да, царь, я иду за тобой и все поведаю подробно. Подумай хорошенько, время есть, может ты и сумеешь выкупить наши жизни — казна велика, сокровища несметны…

— Нет, Улифас, жизни наши уже ничего не стоят, а за золото можно купить теперь разве что легкую смерть. И я решил не отдавать им золото, поэтому и не желаю знать, где оно зарыто.

— Так зачем ты позвал меня с собой? — удивился старик.

Савмак повернулся к нему и с теплотой в голосе ответил:

— Я люблю тебя как отца и хочу проститься с тобой. Скоро мы встретимся в царстве мертвых и я не хочу, чтобы ты держал на меня зло. Поверь, у нас не будет больше возможности проститься и простить друг друга.

— Царь мой, Савмак, — язык у старика уже стал заметно заплетаться. — Могу ли я обижаться на тебя? Я прожил долгую тяжелую жизнь. У меня была одна: надежда — сынок — мой свет, моя отрада, эти звери… эти звери затравили его насмерть. За эти… за месяцы, что я с тобой, я отдал бы всю жизнь. Это счастливейшие мои дни. Дни… Я отомстил им всем… и отомщу… еще… Я… я очень счастлив… Савмак… — Он неожиданно уронил кубок и схватился за грудь. — Что это… я сла… слабею. Дышать не… не… нечем!

Савмак обхватил его руками и не дал упасть.

— Савмак… я… я умираю, — задыхаясь выдавил старик. Вдруг его искаженное мукой лицо осветилось догадкой — он все понял. — Зачем… зачем ты это сделал?

— Потому, что люблю вас. Мне же придется трудней. Прощай!..

Раздался тяжелый хрип, и тело Улифаса обмякло в его руках. Савмак поднял труп, и, держа на вытянутых руках, вошел в зал. Там на полу лежало три тела. Последний, четвертый воин, стоял на коленях и, пытаясь удержаться, судорожно хватался за столик. Но и он был обречен: из угла рта у него по щеке текла густая кровавая пена, угасающий взор был отмечен печатью смерти. Савмак вышел из зала, прикрыв за собой двери, к нему подбежали люди из его охраны.

— Старик умер, похороните его в саду. Выполняйте!

Охрана без лишних расспросов с привычной расторопностью поспешила выполнить приказ своего повелителя. Через миг к нему подбежал запыхавшийся гонец из отряда, охранявшего порт.

— Царь, корабли направились в бухту, на окраинах враги запалили костры. Кажется, начался штурм, что делать?

— Что делать? — дерзко рассмеялся Савмак. — В бой! На смерть, как на праздник! — Он обнажил свой меч и добавил: — Уже ничего изменить нельзя… Пошли, свободный человек!..