1

Легко по-летнему одетый молодой мужчина повернул декоративную золоченую ручку двери с табличкой «Фирма ПИКАДОР» и без стука вошел в офис. Там, несмотря на разгар рабочего дня, почему-то царили тишина и какое-то безнадежное уныние — посетителей не было, три из четырех письменных столов пустовали и лишь за одним сидела, склонив над компьютером белокурую головку, секретарь-референт Илона Страутмане. Секунду спустя она оторвала взгляд от экрана и с неподдельной радостью воскликнула:

— О, какие люди! Вице-президент собственной персоной!.. Какими ветрами, Валерий Дмитрич, вы, помнится, обещали появиться где-то в сентябре…

— Предполагал в сентябре, — развел руками Каретников, присаживаясь рядом с секретаршей. — Да что есть человек — игрушка в руках судьбы. Она им крутит по своему разумению. Судно у нас поломалось серьезно, поставили в Касабланке на ремонт, а экипаж — домой. Что поделаешь, мы люди подневольные, вверху решили по домам — значит так тому и быть. Да может оно и к лучшему — в Африке сейчас под сорок. На берегу в такой зной торчать, что в аду жариться. Как говорит наш боцман, «жарким летом быть в Марокко — это мука и морока»…

— Да у нас тоже не подарок — почти месяц двадцать восемь-тридцать в тени. Такого не припомню, Рига изнывает.

— Заметно, город как вымер, — Каретников вытер платком повлажневший лоб и перевел взгляд на экран компьютера. — Преферансом забавляешься? И как успехи?

— Да это Игорь все играет, и с таким азартом — вечерами напролет может сидеть. Думаю, что за штука такая, ну и пристала: научи да научи. Он сначала отнекивался: мужская игра, говорит, тебе неинтересно будет, а потом сдался, объяснил азы, что к чему. Мужская игра… Вы, мужчины, хитрецы, себе что полегче — карты, домино, бинго, а женщинам — кастрюли, пылесосы…

— А где же наш президент, опять в командировку укатил?

Взгляд Илоны сразу потух, стал каким-то отчужденным, словно этот вопрос был ей неприятен.

— Не знаю… В командировку? Да нет, не думаю… — рассеянно произнесла она странным голосом, но тут же, вмиг сбросив секундное оцепенение, деловито спросила: — Валерий Дмитрич, я кофе приготовлю?

— Пожалуй, — согласился Каретников, явственно ощутив в настроении девушки нечто такое, что не могло его не насторожить. Ее реакция на вопрос о президенте, да и необычное поведение только подтверждали первые впечатления Каретникова о том, что за время его почти четырехмесячного отсутствия в фирме произошли какие-то непредвиденные события. В самом деле, вся обстановка наводила на определенные размышления: посетителей нет, из четырех сотрудников на месте только один, канцелярские шкафы, обычно переполненные документацией, полупусты…

«Что же случилось? — раздумывал Каретников, пока Илона колдовала у изящной немецкой кофеварки. — Девочка явно не в себе. Зашел в тупик роман с Игорьком? Что-то не клеится в делах фирмы? Другие неприятности?»

Он уже давно уразумел, что здесь, на земле, жизнь складывается по каким-то иным законам, нежели в море и, возвращаясь из очередного рейса, уже переставал удивляться непредсказуемости ожидавших его на берегу перемен.

Илона тем временем разлила кофе в шестигранные керамические чашечки и вместе с вазой печенья поставила на журнальный столик в углу комнаты.

— Ну, рассказывай, — сказал Каретников, с наслаждением сделав небольшой глоток. Напиток был превосходный; что-что, а кофе золотко-секретарша готовила отменно.

— Что рассказывать? — без энтузиазма откликнулась Илона, не отводя глаз от изучающего взгляда.

— Как идут наши дела, и вообще что новенького…

— Времена сложные наступили, — неопределенно ответила Илона. — Вы давно в Риге, Валерий Дмитрич?

— Вчера вечером прилетел.

— Понятно, — произнесла она нараспев. — Значит, прессу проглядеть не успели, не в курсе последних новостей?

— Откуда… — пожал плечами Каретников. — Я же говорю, пришел сюда в буквальном смысле с корабля на бал.

— Закончен бал, Валерий Дмитрич, — невесело усмехнулась Илона, — в буквальном смысле. Свечи погасли, публика…

— Погоди, — перебил ее Каретников, — говори, пожалуйста, ясней.

— Хорошо, попробую по порядку. Все у нас шло нормально, дела крутились, от вкладчиков отбоя не было. По депозитам на двадцать — тридцать процентов рост ежемесячно выдерживался, а месяца полтора назад… — Илона сделала паузу и достала из пачки сигарету, — да, примерно так, наше мудрое правительство взрывает бомбу. Принимается постановление — деятельность фирм, работающих с вкладами от населения и не имеющих на то специальной лицензии, запретить. А это как спичка в бочку пороха. Возникла паника, народ сломя голову бросился за своими кровными. Процесс пошел в одну сторону, представляете, что началось — крестный ход. А дальше клубок все запутанней — фирмы деньги вернуть не могут: у кого в обороте, у кого еще где, сами понимаете, при массовом наплыве это практически невозможно. А тут еще президенты некоторых фирм в бега ударились в буржуинские государства…

— И, разумеется, не с пустыми руками, — завершил за нее Каретников. — Плохиши. Да, Илона, но у нас ведь такая лицензия имеется?..

— Имеется, — подтвердила секретарь. — Ну и что, это уже никого не колышет. Вернее как, в отношениях с государственными органами у нас все в ажуре, а вот с клиентами… Клиент гнет свое — «гив ми мани» и весь разговор.

— Андэстэнд, — в тон ей произнес Каретников. — А как в этом плане обстоит в нашей фирме?

— Спросите что-нибудь полегче, — вздохнула Илона, и в ее глазах вновь мелькнула уже знакомая Каретникову грустинка. — Я уже сама ничего не знаю… и не понимаю. Просто голова кругом идет.

— Что я слышу? Нет, я не верю своим ушам, — с деланной бодростью откликнулся вице-президент «Пикадора», меняя позу в кресле. — И это говорит наш суперсекретарь, которую среди ночи разбуди — и любой ответ на любой вопрос, причем на четырех языках…

— Валерий Дмитрич, дело в том, — она медленно и отчетливо проговаривала каждое слово, — дело в том, что фирма уже три недели как фактически прекратила деятельность.

Благодушное настроение Каретникова сдуло, будто майский цвет порывом ветра.

— Прекратила? — переспросил он. — И есть акт о самоликвидации?

— Нет, — ответила Илона, — документально еще ничего не оформлено, но никаких операций уже не ведется. Да и люди, — бухгалтер уволен, агенты сами ушли, одна я и осталась.

— А Таланов? Таланов, где он и что? Чем занимается? — начал нервничать Каретников, наконец-то прочувствовав всю нешуточность ситуации.

— Игорь появляется здесь редко, все мотается, какие-то проблемы улаживает. Последний раз три дня назад был. На пять минут буквально заехал, забрал всю основную документацию, сказал, что поработает с ней дома. — Илона погасила сигарету и с иронией добавила: — Наверное, работает до сих пор.

— Значит, документации в офисе нет? — переспросил вице-президент, задумчиво барабаня пальцами по стенке чашки. — Ни по банку, ни текущей отчетности?

Илона молча кивнула.

— Тик-так. Ну а что в таком случае ты здесь делаешь?

— Присутствую. Фактически мои функции сведены к простому дежурству. Сижу, отвечаю посетителям, что начальство в командировку поохало за их денежками, чтоб не волновались. Аренда у нас до конца квартала оплачена, что будет дальше, не знаю — живу одним днем, а там пусть Таланов решает.

— Так значит шеф фирмы, говоришь, сейчас в Риге? — Каретников хлопнул ладонями по коленкам и резко поднялся.

— Я этого не сказала, — вставила Илона. — Но вчера, по крайней мере, он звонил в офис.

— А сегодня быть не обещался?

Илона молча пожала плечами.

— Ладно, буду ловить его дома. Озадачила ты меня, Илоночка, что и говорить.

Та невесело улыбнулась и ничего не ответила.

Уже в дверях Каретников обернулся и ободряюще подмигнул:

— Впрочем не будем заниматься домыслами, сегодня встречусь и Игорем и… Больше жизни, мадам, все будет в норме, все образуется. «Пикадору» пока рано в отставку, копье еще не притупилось, а? Ну, чао, и спасибо за кофе.

— Твоими бы устами, вице-президент, — беззвучно прошептала ему вслед суперсекретарь Илона.

 

2

Каретников направлялся к Серебрянскому. Два дня он безуспешно разыскивал Таланова, звонил ему чуть ли не каждый час, несколько раз заезжал домой и рано утром, и около полуночи — по нулям. Тот словно растворился. Справлялся у Илоны по телефону — нет, на фирме шеф не объявлялся и больше уже не звонил.

За это короткое время Каретников постарался как можно тщательней разобраться в ситуации, сложившейся вокруг фирм, подобных «Пикадору». Он успел просмотреть последнюю деловую прессу, кое-что удалось узнать от знакомых бизнесменов. В первую же очередь посетил банк, в котором находились латовые и валютные счета «Пикадора».

Больше всего его поразили два открытия. Одно из них — тотальный крах фирм, которые, подобно «Пикадору», принимали вклады под десять — двенадцать процентов ежемесячно. Положение в этом плане оказалось куда мрачней, чем обрисовала Илона. Десятки фирм с сотнями тысяч латов, как по мановению палочки невидимого дирижера, приказали долго и нескучно жить оставшимся в дураках вкладчикам. Многим основателям этих контор с пышными, туманными названиями удалось успешно упорхнуть в безвестном направлении, другим повезло меньше — они не успели вовремя свернуть свою бурную деятельность и втянуты теперь в муторные тяжбы и разбирательства со своими клиентами. Находясь под колпаком следственных органов, они плохо спят по ночам и видят только черно-белые тревожные сны. Третьим же не повезло и вовсе — они схлопотали порцию свинца и отошли от суетных своих дел в мир иной навечно. Кто тут приложил руку — взбешенные наглым надувательством кредиторы, неуступчиво-безжалостный рэкет либо иные силы — оставалось только гадать, ибо доблестная криминальная полиция дать ответы на все эти вопросы оказалась просто не в состоянии.

Пресса пестрела скандальными разоблачениями; продолжающие работать фирмы потеряли покой от нашествий не на шутку всполошившихся инвесторов, словом, какого-либо просвета в этой внезапно возникшей заварухе в ближайшее время не предвиделось.

Второе открытие его поджидало в коммерческом банке «Прогресс», который обслуживал их фирму. На полученной выписке остатки на обоих счетах приближались к нулю. Причем каких-либо поступлений за последнее время не наблюдалось, зато все дебетовые операции были проведены совсем недавно. Формулировка статей расхода Каретникову ни о чем не говорила, пояснения мог дать только бухгалтер либо сам Таланов, но с бухгалтером почему-то расстались, а Таланов… Каретникову просто не верилось, что с Игорем случилось что-то серьезное, но его загадочное необъяснимое исчезновение навевало нехорошие думы.

Вся эта неопределенность терзала вице-президента, у него возникла потребность посоветоваться, проконсультироваться с человеком опытным и компетентным, которому можно было бы довериться в столь щекотливой ситуации. И такого человека он знал. Это был Юлий Викентьевич Серебрянский, давний приятель его отца, бывший капитан, а позднее ответственный работник Латвийского морского пароходства. Ныне Юлий Викентьевич возглавлял крупную частную компанию по морским грузовым перевозкам с длинным и витиеватым названием. В деловых кругах Риги он слыл весьма авторитетным бизнесменом, был накоротке знаком со многими влиятельными людьми самых различных сфер, вплоть до чиновников правительства. К нему-то и надумал обратиться Каретников.

Серебрянский был несколько удивлен его звонку, им как-то не приводилось встречаться уже более года, но, несмотря на крайнюю занятость, он без колебаний назначил встречу в своем офисе в шестнадцать ноль-ноль и подробнейшим образом объяснил, как его разыскать.

Офис находился в Пурвциемсе неподалеку от Деглавского моста. Денек выдался приятный, дикая жара наконец отступила, и Каретников, будучи в центре, решил идти туда пешком, благо время позволяло совершить такую прогулку. Ему было интересно наблюдать перемены, происшедшие в городе за последние пару лет.

После скоропостижной кончины «нерушимого» Латвия, обретя независимость, мостила свою дорогу в будущее по собственному разумению. Зуд предпринимательства, охвативший почти все слои населения, стал приносить первые плоды — за этот короткий период облик Риги заметно преобразился. Столица стала чем-то смахивать на дамочку бальзаковского возраста, посетившую косметический салон. В ее центре на месте старых появились новые фешенебельные отели с самыми невероятными видами услуг. Фирменные, с роскошной рекламой магазины, под завязку затоваренные импортом, встречались теперь на каждом шагу. Впечатляло и обилие автомобилей иномарок, нередко самых престижных моделей. По количеству мелких магазинчиков, всевозможных салонов и разнокалиберных кафеюшек Рига уже не уступала крупным городам благополучного Запада. И все нарядно, аккуратно, со вкусом: каждому клиенту везде рады — с вниманием встречают, с улыбочкой проводят.

Но это были видимые глазу перемены. В поспешно открестившейся от «кошмарного советского прошлого» Латвии одновременно шли и другие процессы. И совсем не те, которые в свое время проповедовал для Союза не в меру говорливый главный архитектор Перестройки. Пошел процесс вывода российской армии из Прибалтики, процесс возвращения собственности бывшим ее владельцам, процесс размежевания государственными границами, процесс расслоения народа на граждан и неграждан, на богатых и бедных… Словом, развернувшись на сто восемьдесят градусов, суверенная республика рванула в Капитализм, напоминая при этом малоопытного марафонца, у которого усердия и азарта хоть отбавляй, а силенок и тактической смекалки маловато.

Здание, в котором располагался офис Серебрянского, Каретников отыскал не сразу. Оно затерялось в дебрях беспорядочно натыканных многоэтажек рядом с каким-то детсадом и, в отличие от других близлежащих домов, было выкрашено в странный морковный цвет. На просторной стоянке возле дома «елочкой» расположились около двух десятков легковушек и пара микроавтобусов. У некоторых машин крутились «деловые» в светлых рубашках и галстуках, со связками ключей на поясах и неизменным мобильным телефоном в пятерне. Каретников прошел мимо и, поднявшись по бетонным ступеням, толкнул тяжелую, внушительных размеров дверь.

После яркого уличного солнца свет в прохладном вестибюле казался явно недостаточным, и Каретников даже остановился, привыкая к новой обстановке. Впереди был холл с журнальным столиком и креслами, одну из стен покрывал внушительный гобелен. Здесь же, рядом с лифтом, была проходная с никелированной вертушкой. В застекленной кабинке сидел вахтер, за ним, у пульта, мордастый молодец в непонятной форме с наручниками на ремне и в солнцезащитных очках на мясистом носу. Вахтер вежливо поинтересовался у Каретникова, куда он и к кому, Каретников ответил. Тот кивнул и, не спросив никаких документов, сказал:

— Проходите. Вам третий этаж, секция триста шесть.

Поднявшись на лифте, он оказался на площадке в форме квадрата. Прямо у огромного во всю стену окна стояла группа людей, в основном, в шортах и простецких майках. Обвешанные фотоаппаратами и видеокамерами, они лопотали между собой то ли по-фински, то ли по-шведски. Вдоль других стен шли двери с табличками и номерами. Каретников миновал иностранцев и, обогнув раскидистую пальму в лакированной кадке, сразу уткнулся в нужную дверь. Нажал кнопку переговорника и, услышав в ответ приятный женский голос, доложил о себе. Раздался щелчок запора, он открыл дверь и оказался в приемной.

Миловидная секретарша в белоснежной блузке, сидевшая за отделявшим ее от посетителей полукругом барьером, привстала и с дежурной улыбкой еще раз осведомилась:

— Вы — Валерий Дмитриевич?

— Абсолютно верно.

— Очень приятно, — ровным, словно записанным на автоответчик голосом, сообщила она. — Юлий Викентьевич ждет вас. Пожалуйста, по коридору и вторая дверь налево.

— Благодарю.

Офис Серебрянского даже при беглом взгляде производил солидное впечатление. Добротный пружинистый палас, на стенах с дорогими обоями зеркала, акварели, симпатичные цветы в горшочках. Не говоря уже о прекрасно обставленной приемной с ее компьютерами, новейшими средствами связи и мощным холодильником «Розенлев». Чувствовалось, что дизайн тут продумывался весьма тщательно и денег на это явно не пожалели. Скромная обстановка «Пикадора» на таком фоне выглядела бы просто убогой.

Серебрянский встретил его с широкой улыбкой, как самого дорогого гостя. Распахнув объятия, он шагнул ему навстречу и зачастил:

— Ну, здравствуй, Валерик, здравствуй. Рад видеть, очень рад. Ругать тебя буду, да-да еще как буду. Долго не объявлялся, забывать стал, а? Эх, молодежь, нельзя со стариками так, и вы от этого не уйдете…

— Это вы-то старик? Ох, Юлий Викентьевич… Да вам еще горы воротить по плечу.

Они обменялись крепким мужским рукопожатием. Серебрянский был в кабинете не один, кроме него там еще находился тучный лысый мужчина. Его крупная голова при фактическом отсутствии шеи производила впечатление торчащей из грядки репы. Высокий лоб усыпан бисером испарины, невыразительные рыбьи глазки в обрамлении белесоватых ресниц смотрели холодно, не мигая, точно это были и не глаза, а так, две пуговицы. По-отечески похлопывая Каретникова по плечу, Серебрянский подвел его к толстяку и представил:

— Каретников Валерий Дмитриевич, сын моего старинного друга, потомственный моряк, механик от бога. Мы с его отцом на ролкерах на Черном море в семидесятых капитанили. Молодые еще были, да в Одессе! Эх, да что там говорить…

Каретников протянул руку, мужчина пожал ее и коротко представился:

— Ласманис.

— Оскар Адольфович всегда скромничает, — заметил Серебрянский, кивая на толстяка. — А он мой зам по оперативным вопросам, моя, можно сказать, правая рука, человек вездесущий и разносторонний, без преувеличения скажу — палочка-выручалочка всей нашей фирмы.

«Вот уж никак бы не подумал», — отметил про себя Каретников, ибо внешний облик соратника Серебрянского как-то не вязался с его характеристикой.

Покончив с формальностями, Юлий Викентьевич усадил гостя и, открыв дверцу встроенного в стену бара, спросил:

— Что будем пить, господа — «смирновочку», джин с тоником, что-то полегче?

— Мне полегче, — попросил Каретников. — От жары этой и так котелок плохо варит, а у меня разговор к вам, Юлий Викентьевич, притом очень непростой.

— Что ж, раз так — настаивать не буду, — сказал Серебрянский. — Могу предложить легкое французское вино. Устроит?

— Вполне, — ответил Каретников.

— Ну а мы с Адольфовичем по коньячку.

Серебрянский поставил на стол бутылки, рюмочки, разломил на блюдечке большую плитку шоколада:

— Пардон, как говорится, за скромную сервировочку, но у нас не банкет, деловая встреча. Ну, Валерик, со свиданьицем!

Чокнулись, выпили.

— Ну, что у нас на душе, Валерий Дмитриевич, выкладывай. Если проблемы какие — попробуем разобраться, чем сможем — поможем. Так, Оскар Адольфович?

Толстяк важно причмокнул и сделал подтверждающий жест, какие, мол, вопросы.

— Видите ли, Юлий Викентьевич, — замялся Каретников, потирая подбородок, — дело, по которому я пришел…

— Говори смело, — ободрил его Серебрянский, — здесь чужих нет.

— Я нисколько не сомневаюсь, — тихо, но твердо произнес Каретников, — но случай тут особый и, если б разговор касался только меня…

— Врубаюсь, — понимающе кивнул Юлий Викентьевич, — тебе видней. Извини уж, Оскар Адольфович, у моего молодого друга нечто конфиденциальное.

— Какие там церемонии, — добродушно отмахнулся толстяк и, с несвойственным для таких людей проворством оставив кресло, попятился к двери. — Если дело того требует… с вашего позволения я растворяюсь.

И он, бесшумно прикрыв за собой дверь, и впрямь точно растворился, был — и нету. Они остались один на один.

— Ну, хорошо, а теперь в бой, — сказал Серебрянский, вальяжно пригладив свои роскошные седины. Его умные, по-молодому блестящие глаза, были полны искреннего участия.

— Так вот, Юлий Викентьевич, — начал Каретников, — наверно для вас это будет новость, но я, кроме того, что хожу в море, здесь на суше являюсь вице-президентом фирмы «Пикадор». А фирма «Пикадор»…

— Знаю, знаю, — вставил Серебрянский. — Попадалась ваша реклама в газетах с этаким Дон-Кихотом на коне.

— Тогда слушайте дальше…

И он, стараясь ничего не упустить, поведал о своем незапланированном возвращении в Ригу, о том, в каком состоянии дел застал фирму, о необъяснимом отсутствии Таланова. Сообщил еще ряд важных на его взгляд подробностей и в заключение со вздохом добавил:

— Вообще клубок запутался донельзя, за какую ниточку тянуть, даже не представляю.

Юлий Викентьевич сидел в кресле, положив ногу на ногу, и слегка покачивал носком туфли, будто нажимая на невидимую педаль. Его взгляд был неотрывно направлен на этот носок туфли, и со стороны могло показаться, что думает он о чем-то своем, витая в мыслях далеко за пределами комнаты, но стоило Каретникову замолчать, он, точно встряхнувшись после сеанса гипноза, энергично потер виски, и, повернувшись к Валерию, почему-то спросил:

— Ты куришь?

— Не курю. Давно уж бросил.

— Одобряю, — похвалил Серебрянский. — Дым он и есть дым и больше ничего. Я, правда, иногда балуюсь, но в пределах строгой нормы. А теперь давай кое-что уточним. Когда была образована ваша фирма?

Каретников ответил.

— А как тебя угораздило угодить в вице-президенты?

— Таланов предложил, создание фирмы — его идея.

— Давно его знаешь?

— Это старей товарищ, можно сказать даже больше — друг. Очень толковый, кстати, парень.

— Понятно, дальше…

— Ну, однажды он разыскал меня, предложил встретиться через день, обсудить одно важное предложение. Я согласился. Он приехал на встречу с готовыми бумагами: проект устава, бизнес-план, некоторые расчеты плюс кое-какие идеи изложил устно. Все выглядело убедительно. А после этого предложил стать его компаньоном.

— На каких условиях? — поинтересовался Серебрянский. — Он ведь знал, что ты птица несвободная.

— Безусловно, — подтвердил Каретников. — Дело было еще в зародыше, проект существовал только на бумаге — нужны были средства на аренду офиса, на обстановку. А я тогда как раз свой «Рено» продал. Ну, Игорь под этот случай и предложил войти в долю, дать бабки на организационные расходы с последующим возвратом, а чтоб не было никаких сомнений, предложил место в своей команде.

— Так-так, с этим все более-менее ясно. — Серебрянский поднялся и неспеша заходил по кабинету. — Ну и вернулся тебе твой взнос?

— До последнего доллара. А на что б я тачку новую взял? Нет, тут все о'кей. И оклад мне аккуратно платили, как и оговаривалось. В конце года процент от прибыли…

— Оклад… процент, — хмыкнул Серебрянский. — А ты хоть немного в деятельность вашей конторы вникал, в документацию хоть изредка заглядывал? Или дальше титула свадебного генерала не пошло?

— Ну, почему же, — возразил Каретников, — от меня ничего не скрывалось. И отчеты смотрел, и контракты, договора. Не скажу, что во все вникал скрупулезно, но в целом, картину, мне кажется, представлял.

— Извини, Валерик, когда кажется, знаешь, что делают, то-то… — и продолжая ходить по комнате, Юлий Викентьевич как бы вскользь поинтересовался: — Так что у вас там на счету было в последнее время? Есть хоть о чем говорить?

— На латовом около полутора миллионов, на валютном четыреста тысяч. В баксах.

— Фьюи, — присвистнул Серебрянский, замерев на месте. — А я-то было думал, вы так, по мелочам скребете.

«Хм, а этот Таланов шустрый мальчик, — отметил про себя Юлий Викентьевич, — поработал ударно. При такой-то конкуренции»…

На какое-то время воцарилось молчание. Потом Серебрянский сел напротив Каретникова и, глядя ему прямо в глаза, с некоторым сожалением в голосе проронил:

— Вот что, Валерик: не хочу пока говорить, что ты жутко влип, но дело твое мне видится гораздо серьезней, чем я предполагал сначала.

— Объясните почему, — осторожно попросил Каретников, и на душе его вдруг сделалось нехорошо, тоскливо.

— Еще спрашиваешь, — в голосе Серебрянского зазвучала неприкрытая ирония. — С фирмами, как ваш «Пикадор», сейчас такая каша заварилась, хлебать — не расхлебать. Сложно тут все, кто прав, кто виноват в этой замороке сразу не разобраться. Фирмы лопаются, владельцы бегут, вкладчики их ловят. Интрига закручена дальше некуда, ни дать ни взять — чистый детектив с продолжением. Но если тебе интересна моя точка зрения на эту ситуацию, скажу.

— Конечно, Юлий Викентьевич, — горячо откликнулся Каретников, — за этим, можно сказать, я и здесь.

— Так вот, не буду утверждать категорически, но в подавляющем большинстве это все-таки были заготовители.

— Кто-кто? — недоуменно переспросил Каретников.

— Ну, эти, преемники контор типа «Рога и копыта» с той лишь разницей, что там якобы заготавливали вторсырье от животноводства, а здесь — продукты овощеводства. Лихие парни рубили с плеча сумасшедшую капусту, а дальше — кто во что горазд. И что поразительно: схема срабатывала самая что ни на есть примитивная — стул, стол, телефон и рекламный растрезвон.

И он, откинувшись в кресле, довольный собственным каламбуром, сдержанно рассмеялся, а потом продолжил:

— А тех, кто привык клевать на всякую соблазнительную приманку, в любые времена хватало, а в нынешнее, смутное, тем более. Вот и нес народец этим благодетелям свои трудовые кровные, из тех, что на черный день в чулке хранились. Ну его и прокатили… со свистом. Мне, Валерик, заготовители такие чем-то пираний напоминают: налетают стаей на поживу, растерзали, слопали в один момент — и врассыпную. Наглые, алчные, коварные… Хочешь один свежий пример? Встречаю я как-то своего хорошего приятеля. Он в свое время фотокором работал в нашей ведомственной газете, сейчас ее ликвидировали, но не в этом дело. А вообще Гунар большой спец в своем деле, таких фотографов в городе раз-два, обчелся. Это так, к слову. Разговорились мы с ним о том, о сем, коснулись и этой темы. Я у него спрашиваю: «Ну как, Гунар, ты свои капиталы еще ни в какую фирму не сдал под двенадцать-четырнадцать процентов?» А он, надо сказать, мужик не из бедных. «Не сдал, — отвечает, — и не собираюсь». И рассказывает: «У меня в доме напротив расположилась одна такая вот фирма, „Изумруд-Альфа“ называется. Мои окна в их окна, считай, смотрят. Насмотрелся я на этих деятелей! Ну, днем, когда к ним клиентура наведывается, там еще более-менее пристойно, а чуть смеркаться начнет — понеслась! Окна нараспашку, музыка вперемешку с бабским визгом так, что у меня стекла дрожат. Машины „мерседесики“ то и дело к подъезду прируливают, в них девочки заказные, из багажников шампанское ящиками заносится, пробки аж на улицу вылетают. Ну, словом, бордель да и только, а кто ж в уме здравом в бордель деньги понесет — там их только просаживают, а не преумножают». Гунар как в воду глядел — эта фирма одна из первых лопнула, шеф под следствием. Вот такие эти пираньи, в принципе, безмозглые рыбешки. К счастью, не они правят бал в океане деловой жизни, хоть и развелось их тьма тьмущая. Ты как моряк конечно знаешь, кто настоящий хозяин в океане…

— Акулы, — полуутвердительно-полувопросительно проговорил Каретников.

— Соображаешь, — снисходительно улыбнулся Серебрянский. — Да-да, именно акулы. А если перенести ситуацию на нашу земную жизнь — то здесь всегда будут править не только сильные, но к тому же умные. А эти мальчики из фирм однодневок хоть и имеют сильные челюсти и острые зубки, но способны лишь отобрать и проглотить, а дальше… дальше все как у этих безмозглых пираний, извилин-то не больше. Знаю я таких нуворишей, что при развале Союза погрели руки: кто вагон купрума из России толкнул, кто оружием из воинских частей приторговывал, а кто на бензинчике российском опять же разжился. И по недалекости своей решили они, что игра сделана, все — место под солнцем завоевано: машины дорогие накупили, побрякушки любовницам, из казино не вылазили, по Таиландам разъезжали. Понапяливали малиновые пиджаки, чтоб их за версту все различали, как ремонтников на дорогах. Помнишь, как в фильме «Кин-дза-дза»: желтые штаны — присаживаться два раза! Великий фильм, а режиссер провидец гениальный!

— Сто процентов согласен, — отозвался Каретников. — Фильм — предсказание, не чета глобовским пророчествам. Особенно это: «Тут моя планета, я — чатланин, ты — пацак! Одень колокольчик!» Ну все как в Латвии! Мы здесь пацаки, причем в самом прямом смысле, ведь наоборот это как кацап читается.

— Хм, а действительно, — согласился Серебрянский. — Ладно, закончу мысль. Так вот, большинство этих скороспелых свое уже отжировало. Теперь эти ребятки не то что в Таиланд, а в Таллинн не съездят, в казино не показываются, а машины по ломбардам раскидали — жить-то как-то надо!

Серебрянский на секунду замолчал и облизнул пересохшие губы. Лицо его слегка порозовело, оливковые глаза влажно поблескивали. Он был заметно оживлен и, казалось, упивался собственным красноречием.

— Могу сказать определенно, — вновь заговорил Юлий Викентьевич, — в настоящем, крупном бизнесе случайный человек не удержится, время выскочек безвозвратно прошло. У руля останутся, повторюсь, только умные и сильные.

— Юлий Викентьевич, — неожиданно перебил его Каретников, — а вы, простите… акула?

— Я? — Не без удивления взглянул на него Серебрянский, явно не торопясь с ответом. — Возможно и акула, но… с мозгами дельфина. Во всяком случае — не твой Таланов. У меня налажен солидный бизнес, который расширяется и процветает. Видишь ли, мой мальчик, я выполняю конкретную и нужную работу, на которую есть постоянный спрос, а не делаю деньги из воздуха как твой дружок — президент. Я, дорогой, твердо стою на ногах, а не смываюсь с казенными бабками, подставляя под удар другого. Ты хоть понимаешь, чем тебе грозит ваша афера?

— Во-первых, мы не с воздухом работаем, — упрямо возразил Каретников, — у нас действующие договора с Россией, Украиной, Казахстаном, — электромоторы, металл, сантехника… Во-вторых, я и не думаю, что Игорь смылся, может быть он просто в командировке.

— Это сейчас так называется, — откровенно съязвил Серебрянский. — Извини, но ты рассуждаешь как зеленый пацан, но не зрелый муж.

— Ну зачем вы так… Ведь он всего три дня назад звонил на фирму.

— Три дня назад? — повторил Юлий Викентьевич. — Почему ты сразу не сказал.

— Выпустил как-то…

— Ну, это слегка меняет дело. — Лицо Серебрянского сделалось замкнуто-сосредоченным. — Если так, то надо ответить на один главный вопрос: где находится ваш президент и почему скрывается. Пока могу посоветовать одно — продолжай искать… Он звонил из Риги?

— Не знаю… по-моему… Вернее не могу утверждать, но я это уточню.

— Уточни, если что, дай знать. Понадобится — я подключусь, у меня связи есть. Человек не иголка, должен отыскаться.

— Спасибо, Юлий Викентьевич, — поблагодарил Каретников. — Буду надеяться.

— Ну давай, дерзай. Ищите и найдете, как сказал некто неглупый, не помню кто, — рассмеялся Серебрянский и встал, давая понять, что надо бы и закругляться. — Если у тебя все, давай-ка по рюмочке, а то говорили, говорили… в горле пересохло.

Они выпили по рюмке.

— Я вас, наверно, задержал, — сказал Каретников и, прощаясь, протянул руку.

— Для своих людей я вне лимита, запомни, — ответил рукопожатием Юлий Викентьевич. — Звони, приходи без колебаний, всегда рад.

Они расстались.

— Пираньи, акулы — чушь собачья, — вслух произнес Серебрянский, оставшись один. — Кстати, о рыбках…

Он вспомнил о не кормленных еще сегодня обитателях своего великолепного аквариума, стоявшего в укромном уголке кабинета.

Экзотические рыбки были его слабостью. Он насыпал им корма и с истинным удовольствием наблюдал, как они суетливо кинулись к пище. Мысли же его в эту минуту сосредоточились на заключительной фазе разговора.

«Три дня назад звонил… три дня назад…» Еще постояв над рыбками, Юлий Викентьевич сел за свой рабочий стол и крепко призадумался.

 

3

На этот раз Валерий Каретников открывал дверь офиса «Пикадора» с особым нетерпением. Он был взволнован и до предела взвинчен. Вчерашнее событие окончательно все запутало и выбило его из колеи, результатом чего стала практически бессонная ночь.

Случилось то, чего он, Каретников, ожидать никак не мог. Поздно вечером на своем «Форд-Эскорте» возвращаясь по пути из Саласпилса, где был по делам, без особых надежд, так, на всякий случай, завернул в Кенгарагсе к дому, где проживал Таланов. Позвонил в дверь, постоял и собрался уходить, но вдруг услышал звук открывающегося замка. Ожидание, длившееся секунды, казалось ему бесконечным, от охватившего его волнения он даже взмок, а сердце, зашалившее в грудной клетке, похоже сбилось с ритма. Когда же дверь, наконец, отворилась, и Валерий увидел на пороге вместо своего друга пожилую женщину в халате, у него от неожиданности пресекся голос:

— А Игорь… Извините… А Игоря Таланова я могу видеть? — обескураженно спросил он.

— Игорь?! А, вы имеете в виду бывшего владельца… Он продал квартиру, вот нам и продал.

— Продал? Как продал? — совсем растерялся Каретников. — Значит, он здесь не живет…

— Выходит так, — незлобливо улыбнулась женщина.

— А новый… новый его адрес вы не знаете?

— Откуда? Не обмен же был — квартира приватизированная, а куда он съехал мне неизвестно, — любезно разъяснила новая жиличка. — Вообще симпатичный молодой человек, да-да, приятный, учтивый…

— А давно он продал квартиру? — полюбопытствовал Каретников, слегка оправившись от шока.

— А вы кто ему будете? — в свою очередь спросила собеседница, и в голосе ее проявились нотки подозрительности.

— Я? Ну как вам сказать… — немного замешкался Валерий.

— Впрочем, кто бы ни были, — женщина вдруг резко сменила тон разговора. — Главное вы узнали — ваш знакомый здесь больше не живет, а остальное, извините…

И перед его носом бесцеремонно захлопнули дверь. Все! Последняя ниточка, тянувшаяся к президенту фирмы, кажется, оборвалась.

…Илона разговаривала по телефону. Напротив нее сидели двое мужчин. Один — преклонных лет, седой как лунь, с вислыми казацкими усами и рядами орденских планок на ношеном старомодном пиджаке, другой — интеллигентного вида молодой человек в круглых очках, с умным лицом преуспевающего студента.

«Может быть, Игорь вызвонил?» — поначалу подумал Каретников, но по нескольким Илониным репликам понял, что ошибся.

Он сел в сторонке, энергично жуя «Стиморол». После двух дней временного облегчения снова пришла жара, и жвачка лучше всего спасала от состояния неутолимой жажды и сухости во рту.

Илона говорила еще минут пять, терпеливо, в обтекаемой форме, растолковывая кому-то на том конце провода насчет задержки выплаты дивидендов, и все это время седовласый ветеран беспокойно ерзал на стуле, как таракан, сердито шевеля усами. Когда она положила трубку, старичок-фронтовичок возобновил прерванную, видимо, телефонным звонком, атаку:

— Так, барышня, вы не виляйте, а отвечайте прямо: когда мне выдадут мои деньги? Если не можете выплатить эти дици… как их там, черт…

— Дивиденды, — подсказал ему молодой парень.

— Вот именно… проценты в общем… так я ничего, я их подожду, а вклад свой я хочу получить сейчас. Уже все сроки вышли, а супруга у меня на операцию ложится…

— Я же уже объясняла, да, выплата вкладов временно приостановлена в связи… в связи… — не очень убедительно отвечала Илона.

— Да какое мне дело в связи с чем, — все больше распалялся старичок. — Вот ваша бумажка, — он потряс голубеньким листочком прямо перед носом Илоны, — в ней срок указан… Срок прошел уже месяц назад, а вы меня все завтраками кормите. Сыт по горло!

— Позвольте, гражданин, как будет ваша фамилия? — спросила Илона, из последних сил стараясь сохранять спокойствие.

— Лось!!! — во всю глотку гаркнул старик, что даже у Каретникова зазвенело в ушах.

— Что «лось»? — невпопад отреагировала секретарь.

— Лось я, по-вашему значит Алнис, понятно? И не гражданин я, кстати, не сподобился. Полвека, считай, живу в Риге, инвалидность при освобождении заработал и… и теперь никто.

— Послушайте… — начала было Илона, обращаясь к клиенту, и запнулась, барахтаясь в словесном вакууме. Ситуация в самом деле казалась щекотливой: сказать гражданин — так нет, товарищ — какой там товарищ, господин — будет восприниматься как насмешка. — Послушайте… Лось… выслушайте меня, да? Я вам объясняю еще раз, да… в связи с массовым наплывом клиентов, да… президент фирмы выехал в командировку. Деньги наших инвесторов вложены в проекты, да… вам ясно?..

Илона была полукровкой, отец — латыш, мать — русская. Она в равной степени отлично владела обоими языками, но в сильном волнении у нее иногда случались накладки. Как в данном случае, когда в ее русскую речь вплетались языковые особенности латышской.

— Наша фирма не может в одностороннем порядке разрывать контракты… понятно, да? Но какую-то часть денег наши деловые партнеры обещают нам выплатить досрочно. Приходите на той неделе, где-то в четверг, да, и вы получите все свои деньги… До сантима.

Каретников понимал, что Илона отчаянно блефует, но шумливого дедка это, как ни странно, успокоило.

— Поехал за деньгами, говоришь? Ладно, поверю еще раз, — сварливо проговорил он, вставая. — Внук, ты свидетель, и, вон, тот мужчина тоже. — Он кивнул в сторону Каретникова. — В четверг приду.

Уже на выходе в дверях незадачливый посетитель сделал заключительное заявление, обращаясь к внуку и опять же к Каретникову:

— Милицию на них надо! То есть, по-теперешнему полицию… Хотя нет, полицию без толку — она таких не трогает, еще и покрывает. Сталина, Сталина сюда бы надо, Иосифа Виссарионыча, он бы в три минуты навел порядок правильный…

«Святая простота, — вслед ему подумал Каретников. — Уж век почти прожил, а все в идола своего как в бога веришь».

Илона, едва захлопнулась дверь, тут же бросилась к ней и заперла изнутри. Потом она медленно добрела обратно до своего рабочего кресла, в изнеможении плюхнулась на него и, обхватив руками голову, простонала:

— Бог мой, это какой-то кошмар! И когда все это кончится?! Лось… гусь… собака… Я сама уже стала как собака… Даже хуже… отбрехиваться уже охрипла. Нет, больше так не могу, я просто схожу с ума. Валерий Дмитрии, скажите, а я еще не похожа на помешанную?

Каретникову и в самом деле казалось в эти минуты, что с ней вот-вот может разразиться истерика. В душе он был благодарен ей за то, что она «не подставила» его, не перевела, как говорится, стрелки на своего формального шефа, и сейчас ему хотелось сказать ей что-то утешительное. Он пересел к ней поближе:

— Да что ты, Илоночка, успокойся, все нормально, все будет нормально…

— Ничего не будет, Валерий Дмитрич, ни-че-го! — Она вдруг резко тряхнула головой, решительным жестом смахнула навернувшиеся было слезы.

— Я хочу выпить!

На столе тут же появилась бутылка коньяка, чашечки, початая коробка шоколадных конфет.

— Выпьете с коллегой, а, командир?

— Да понимаешь, Илона, я ведь на колесах, — сказал Каретников.

— Понимаю. Ну, хотя бы так, чисто символически.

— Символически можно, — согласился Каретников, вспомнив, что у него в кармане есть пачка с «неповторимым, устойчивым вкусом»… Илоне по ее просьбе он наполнил чашечку доверху, себе лишь на треть и спросил:

— За что выпьем?

Илона подняла свои светло-голубые, с затаившейся грустинкой глаза, и ответила:

— За успех нашего безнадежного дела. Видите ли, Валерий Дмитрич…

— Да будет тебе, — прервал ее вице-президент, — давай по простому. Официоз на людях годится, а в своем кругу…

— Согласна, — кивнула Илона. — Так вот, Валера, за безнадежное дело! В нашей ситуации точнее тоста не придумаешь…

— Ну, впрямь, — стараясь казаться беззаботным, засомневался Каретников. — Вы, женщины, имеете привычку слишком все драматизировать.

Он внимательно всматривался в ее лицо. Даже сейчас, будучи далеко не в лучшей форме, Илона выглядела очень привлекательно. «Безусловно у Игорька по этой части вкус отменный. Можно понять, почему он привел сюда эту девочку — если такая полюбит, горы своротить хочется. Редкий вариант — красивая, да к тому же и умница, нет, таких не бросают».

— Выпьем, рука занемела, — сказала она, и не дожидаясь, лихо расправилась с коньяком.

Каретников только пригубил, но тут Илона запротестовала:

— До дна, господин вице-президент! Когда тост произносит женщина, отлынивать не принято.

— Итак, вернемся к вопросу по существу, — сказал Каретников, примерно опустошив посудину. — Так ты считаешь, что положение нашей фирмы всерьез безнадежное?

— Я, конечно, понимаю, Валера, — откусив кусочек конфетки, промолвила Илона, — ваша жизнь там, в море, а что происходит здесь, так сразу разобраться невозможно. Сначала и я верила, что у нас все идет как надо… а теперь… да что там говорить, ты сам все видел. Я, как слепой рыцарь, отбиваюсь наугад, а за что воюю и сама толком не знаю. А тут еще и полководец наш, кажется, в партизаны подался — ни ответу, ни привету…

И она ушла в себя, замкнулась, взгляд ее сделался отрешенно-печальным. Некоторое время они сидели молча, думая каждый о своем.

— Послушай, Илона, как давно Игорь продал квартиру? — прервав затянувшееся молчание, неожиданно спросил Каретников.

— Что? — спросила Илона, вздрогнув. — Вы что-то спросили?

Каретников повторил вопрос.

— Почему вы так решили? — заметно взволновалась Илона.

Он вкратце рассказал ей о вчерашнем визите и, видя ее реакцию, добавил:

— А ты что, ничего об этом не знала?

Она, будто не слыша вопроса, наполнила свою чашечку и сжала ее, словно собираясь смять, в ладошке.

— Так вот почему он в последнее время не приглашал меня к себе, а я-то думала…

— Что ты думала? И вообще, где вы встречались в последнее время? — без обиняков, напористо спросил Каретников.

— Нигде. Он стал избегать встреч вне офиса, да и здесь почти не появляется. Странный сделался какой-то, скрытный, я подумала, может женщина у него другая появилась. Ну, и в фирме все кувырком пошло, как говорится одно к одному, сплошные неприятности… Все, я молчу! Я слово давала никому ничего не рассказывать.

— Но я ведь, черт возьми, не кто-нибудь, не человек с улицы! — закипая внутри, сорвался вдруг Каретников, чувствуя, что Илона многое не договаривает. Подробности ваших отношений меня не трогают, но все, что касается дел фирмы, знать мое право.

— Да… ваше право… — упавшим безразличным голосом произнесла Илона и, вспомнив про наполненную чашечку, поднесла ее ко рту, однако Каретников мягко, но решительно отвел ее руку в прежнее положение.

«Сейчас надерется, раскиснет или, того хуже — в истерику, и разговор закончен. В таком состоянии много ли надо…»

Илона бунтовать не стала:

— Не дают выпить, — закурю!

Она затянулась раз, другой дымом ароматной сигареты, и лицо ее вдруг просветлело, словно ее посетила спасительная мысль:

— А знаете, Валера, дура я, дура!.. — неожиданно повеселев, объявила она.

«Новое дело, — насторожился Каретников. — Нет, эти женщины воистину существа непредсказуемые. Сейчас выкинет какой-нибудь фортель — только держись».

— Сижу тут радистка Кэт на допросе и резидента отмазываю. А резидент-то наш в Германию смыться собрался. Или уже смылся. Только донесений от господина Бользена вряд ли стоит ждать, он уже наверно работает на другую разведку.

И она, откинувшись в кресле, до неприличия громко расхохоталась, даже не пытаясь сдерживать приступы душившего ее смеха.

«Что и требовалось доказать, — с досадой подумалось Каретникову. — Упилась от ста грамм, теперь несет бред дремучий».

— А я знаю, о чем вы подумали, — внезапно, как и начала, она оборвала свой смех, и, преобразившись, в один момент сделалась собранной, деловой, какой ее обычно доводилось видеть Каретникову в будничной работе. — О, Валера, вы, то есть, ты, сильно заблуждаешься…

Она шутливо погрозила вице-президенту пальчиком, и Каретников вновь подивился ее способности к мгновенному перевоплощению.

— У Игоря в последнее время что-то не клеилось в делах, — начала она вдруг без всякого перехода. — Эта лихорадка с аферами по депозитам никого не обошла, и нас в том числе. А Игорь, он очень ранимый, так болезненно все воспринимает. А хуже всего, что он замкнулся, в себе все переживает. Я это чувствовала… Кто-то из деловых его сильно подвел. Несколько раз при мне звонила «международка» Украина, Германия — что-то там случилось. Игорь метал молнии, орал в трубку, я его таким никогда не видела. А недели две назад он сказал, что должен уехать в срочную командировку в Германию, только когда уедет, точно не знает. Он собирался, по его словам, вернуться с победой и возобновить выплату вкладов и дивидендов. По крайней мере, о ликвидации фирмы речь даже не заходила. С другой стороны не могу понять: почему он мне сказал, мол, если что не так случится, возьмешь себе компьютер, на память, чтоб ждать не скучно было. Чего ждать, у моря погоды?! Если он собирался вернуться с победой, зачем тогда документацию увез, бухгалтера отпустил? И неужели уехал не простившись, не знаю что и думать.

— Но ведь ты сама говорила, что он недавно звонил. Когда это было, неделю назад, чуть больше? И звонок ведь был из Риги? Припомни.

— Не совсем, — замявшись уточнила Илона. — Из Царникавы, да-да откуда-то оттуда. В тот раз, когда Игорь забирал документы, он сказал, что по старому адресу его не будет. Еще дал установку, что и как отвечать клиентам, сказал, что если понадобится, будет звонить сюда сам. И еще он оставил мне номер телефона, но предупредил, чтоб никому, никому абсолютно его не давала, а сама чтоб звонила только в каком-то экстренном случае. А дура я потому, что не сообразила сразу вам этот телефончик дать. Игорь ведь, говоря никому, вас ведь в виду не имел. Он и подумать конечно не мог, что вы вернетесь раньше. Честно говоря, я ему пару раз пыталась звонить, но…

— Что но? — не выдержал Каретников.

— Без толку, номер не отвечал. Может и в самом деле уже уехал, — осторожно предположила Илона.

— А мы это сейчас проверим. Называй телефон, у меня рука легкая. Ох, Илона-Илона, сколько времени потеряно.

Она продиктовала номер, и Каретников, сняв трубку, тут же набрал его. На удивление ждать пришлось недолго. После трех гудков на том конце подняли трубку. Каретников от волнения даже вскочил с места.

— Игорь, алло, Игорь… Привет! Что с тобой, где ты, куда запропастился? — буквально засыпал вопросами друга, едва услыхав его голос.

— Валер, ты что ли? — прозвучало в ответ после значительной паузы. — Ушам не верю. Откуда ты звонишь?

— Как откуда, из офиса.

— А-а, ну да, понятно, — протянул Таланов. В голосе его не чувствовалось особой радости, в нем скорей сквозило безучастие и какое-то ледяное равнодушие.

— Игорь, что случилось? Где ты? — продолжал допытываться возбужденный Каретников. — За такие дела знаешь что, харю начистить — мало не покажется. Я с ног сбился, всю Ригу перерыскал.

— Не горячись. Встретимся, я все объясню.

— Встретиться надо срочно! — категорически заявил Каретников.

— Да, конечно, — Таланов снова какое-то время помолчал, по-видимому, что-то обдумывая, потом спросил:

— Ты на тачке?

— Да.

— В общем так, приезжай ко мне. Значит слушай: едешь до Царникавы, потом через мост. Там остановка электрички «Гауя»…

— Знаю, — вставил Каретников.

— За мостом дорога сворачивает налево, в дачный поселок, потом… — И Таланов подробно описал, как в поселке отыскать дачу, на которой он находится.

— Все понял, — ответил Каретников. — Сейчас захвачу пузырь и выезжаю.

— Не надо, у меня этого добра хватает.

Каретников хотел было положить трубку, но Илона, сидевшая рядом и слышавшая весь разговор, тронула его за локоть:

— Я тоже поеду. Мне тоже есть о чем с ним поговорить.

— Илона просится со мной, у нее своя разборка…

— Нет! — жестко отрубил Таланов. — Пусть работает. У нас с тобой свои вопросы, надо обсудить с глазу на глаз. С ней попозже разберемся, пусть не обижается.

Илона, услышавшая такой ответ, сникла, но проглотила пилюлю молча, стараясь не терять достоинства, мол, подумаешь, обойдемся.

— Разрешаю выпить, — шутливо сказал Каретников, положив трубку, чтобы как-то смягчить небольшой эксцесс.

— А то я спрашивать стану, — обидчиво буркнула Илона.

— Выпей, выпей, успокойся. Видишь, все в порядке, ничего страшного не случилось, — пытался приободрить ее Каретников, у которого с души теперь будто глыба свалилась. — Сейчас мы увидимся, переговорим, разберемся, что к чему, и все будет о'кей, я уверен. Не сегодня-завтра встретимся в полном составе. Ну, пока! Надолго не прощаюсь.

Вице-президент «Пикадора» покинул офис в приподнятом настроении, но когда на уличной стоянке он подошел к своему «Форду», оно мгновенно улетучилось. Тут его поджидал очень неприятный сюрприз — оба задних колеса его «тачки» оказались спущенными. Он попробовал их подкачать — впустую — это были проколы.

«Сволочи! Скоты! — в сердцах ругнулся про себя Каретников. — Пытались угнать — не вышло, решили хоть так подгадить…» Но тут же утешил себя мыслью, что если исходить из принципа, отыскивая в плохом хорошее, то второй вариант развития событий был гораздо предпочтительней первого.

Он решил подняться в офис, сообщить Илоне о случившемся, так, на всякий случай, вдруг Игорь заждется его и будет звонить. После этого надо было думать, как выходить из положения. Визит к Таланову задерживался…

 

4

Он подъехал к месту встречи уже далеко за полдень. Неизвестные негодяи задали ему задачку, с которой пришлось повозиться: одна «запаска» лежала в багажнике, за другим колесом пришлось ехать на такси в гараж к одному приятелю аж в Болдераю.

В дачный поселок, застроенный в основном двух и трехэтажными коттеджами, вела только одна хорошо асфальтированная дорога, и найти строение с нужным номером Каретникову не составило никакого труда. Оно находилось почти на самой окраине поселка, там, где дорога заканчивалась, обрываясь шлагбаумом, за которым после короткого щебенчатого шлейфа начинался массив холмистого соснового леса. Двухэтажная дача под номером двести семнадцать на фоне других строений ничем особенным не выделялась: первый этаж из кирпича, второй — из дерева. Перед домом небольшая аккуратно подстриженная лужайка, вдоль забора грядки клубники, несколько фруктовых деревьев, кусты черной смородины.

Каретников подогнал «Форд» поближе к входу. Калитка из кованого железа оказалась незапертой, а дальше шла узенькая дорожка из железобетонных шестигранных плиток, которая привела его прямо к порогу. Входная, выкрашенная в коричневый цвет, дверь оказалась запертой, и ему пришлось нажать кнопку звонка. Подождал с минуту — никакого результата, повторил попытку — то же самое. Для верности еще подергал за ручку, дверь даже не дрогнула.

«Неужели не дождался, уехал, — с огорчением подумал он. — Что за фокусы у этого Игоря… Ну, невезуха!..»

Теряясь в догадках, он надумал обойти вокруг дома. На первом этаже достаточно высоко от земли находилось три окна. У одного из них он непроизвольно остановился — ему вдруг показалось, что прикрыто оно не так плотно как остальные. Он протянул руку и толкнул створку от себя. Окно, как бы нехотя, отворилось. Колебался он считанные секунды. Затем, немного отступив, коротко разбежался, подпрыгнул и одним движением перевалился верхней частью тела вовнутрь, сорвав при этом часть тюлевой шторы. Тотчас раздался грохот от упавших предметов вперемешку со звоном битой посуды. Каретников отодвинул мешавшую штору и обнаружил, что находится на кухонном столе, свалив с него часть утвари на пол, а локоть его левой руки точнехонько угодил в тарелку с овощным салатом. Сконфуженный, он тут же соскочил со стола и стал отряхиваться, ожидая, что на шум вот-вот кто-нибудь явится. Но нет, прошло время, а этого не случилось.

— Ау, есть кто дома?! — с тревогой крикнул он в тишину, но ответа вновь не последовало.

Не зная, что и предположить, он вышел из кухни и уперся прямо в лестницу, ведущую на верхний этаж. Судя по всему, жилые помещения находились там. Поднявшись, он очутился в маленьком холле и увидел три двери, все они были распахнуты настежь. Первой оказалась маленькая комнатушка со шкафом, тахтой и гитарой на стене. Заглянув во вторую, он сразу увидел Игоря. Тот валялся на неубранной двуспальной кровати, причем как-то странно по диагонали, уткнувшись лицом в подушку. На нем была голубая майка с короткими рукавами и «адидасовские» штаны с пестрыми вставками. Одна рука лежавшего была откинута в сторону, другая поджата под себя. Рядом, на низеньком столике стояла более чем наполовину опорожненная бутылка импортной водки, блюдечко с нарезанным лимоном, пепельница, заполненная окурками, банановая кожура. Здесь же на полу были разбросаны газеты, чья-то летняя одежда, в том числе и детская. Воздух в комнате был тяжелый, спертый, что вынудило Каретникова распахнуть оба окна, оказавшиеся, несмотря на ужасную духоту, закрытыми.

«Надраться успел… — с досадой подумал Каретников, глядя на отрубившегося друга. — Здорово видать ужрался, даже такой тарарам не разбудил. А может он тут в запое все куролесит, никак с пробки не сползет. Странно, очень странно, по телефону говорили — голос трезвый был. Будить, ждать, когда оклемается? — спрашивал он себя, наклонясь над лежащим. — Нет, сколько это пройдет, попробую растормошить…»

— Игоре-ок! — громко позвал он, беря того за руку. — Хорош дрыхнуть, вста…

Не договорив, он на полуслове инстинктивно отпустил руку и отпрянул в сторону, — наверное, жар каленого железа поразил бы его сейчас меньше, чем эта мраморная холодность руки. Страшное озарение пришло к нему вместе с шоком. Не желая верить догадке, он перевернул тело на спину. Игорь был мертв! Глаза его были открыты, невидящий взор устремлен в никуда. На майке, с левой стороны выделялось темно-бурое пятно. Неверными срывающимися движениями он задрал майку кверху; в области сердца в кровяном разводе он увидел едва различимую ранку.

На секунду ему стало дурно: неожиданно закружилась голова, спазм перехватил горло, подступила тошнота. Ноги у него сделались ватными, он присел на кровать. Потом почти машинально, действуя скорее как робот, закрыл покойнику глаза и, находясь в прострации, тупо уставился на недопитую бутылку. Отчаяние, овладевшее им, буквально парализовало его, в голове все смешалось, мысли хаотически метались и путались, он пытался сосредоточиться и не мог.

Телефонная трель, выведшая его из оцепенения, прозвучала в гнетущей тишине печальным реквиемом. Ничего не соображая, он, точно неуправляемый лунатик, добрел до телефона, висевшего на стене, и, сняв трубку, упавшим голосом спросил:

— Кто это? Алло, я слушаю…

— Валерий Дмитрич? — сквозь треск в трубке он все же различил голос Илоны. — Ну, все в порядке, добрались? Я…

— Игорь… — едва выдавил Каретников, но внезапный спазм снова сжал его горло и трубка, выскользнув из влажных пальцев, упала на пол. Он не стал ее поднимать, а развернулся и, будто подталкиваемый в спину кем-то невидимым, не оглядываясь назад, бросился к выходу. Прочь из этого кошмара, на свободу, на воздух, туда, где светит солнце!..

Машина не сразу тронулась с места; руки не слушались, и он никак не мог вставить ключ зажигания. Только выехав на знакомое шоссе, вице-президент «Пикадора» начал понемногу приходить в себя, успокаиваться. Надо было что-то предпринимать, и мозг, высвобождаясь из тисков стресса, принялся лихорадочно работать. По мере приближения к Риге он все полнее осознавал драматизм ситуации, в которой оказался из-за стечения нелепейших обстоятельств. Он ехал на встречу с другом, чтоб получить ответы на мучившие вопросы, а вместо этого жизнь чьей-то злой волей подкинула ему уйму новых. Да каких… в пору сойти с ума!

 

5

Ему повезло — Серебрянский оказался на месте, у себя в офисе. После того, как секретарь фирмы переключила телефон, Каретников обратился к нему без предисловий:

— Юлий Викентьевич, мне надо с вами встретиться по очень важному делу. Срочно! Я могу к вам приехать прямо сейчас?

Серебрянский ответил не сразу:

— Сейчас? Так ведь я, дорогой, уже закругляюсь, скоро пять. Это мы при коммунистах до ночи в кабинетах торчали, парились, служебное рвение друг перед дружкой выказывали. Теперь нужды в этом нет — на себя работаем, а не за красное знамя.

— Хорошо, — перебил его Каретников, — тогда предложите сами.

— Ну, у меня вообще-то сегодня вечер распланирован…

— Юлий Викентьевич, — продолжал настаивать Каретников, — поймите, дело крайне серьезное и не терпит отлагательств.

— Что, есть какие-то новости?

— Новости?! Это не новости… Я не знаю, как ЭТО назвать, слов просто нет… Тут такое случилось…

— Заинтриговал, — в голосе Серебрянского проскользнула нотка неподдельного интереса. — Значит так, приезжай-ка к часикам восьми ко мне на дачу.

— Это там же, в Дарзини? — уточнил Каретников.

— Э нет, милый друг, я теперь обосновался в Сужи. Дорогу на Яунциемс знаешь? Давай сделаем так…

Условились, что в восемь вечера на развилке яунциемского шоссе у воинской части его будет ждать машина с человеком Серебрянского, за которой он и проследует до дачи Юлия Викентьевича.

— Вот тут я теперь и отключаюсь от суетной городской жизни, — проговорил Серебрянский, завершая проведенную для Каретникова экскурсию по всем апартаментам своего роскошного коттеджа. — А дарзиньский особнячок я дочери оставил, пусть самостоятельно хозяйничать приучается.

Как ни порывался Каретников начать важный разговор, без этой самой экскурсии выслушивать его Серебрянский решительно не желал.

Дача Юлия Викентьевича поразила Валерия. И не столько своим размахом и оригинальностью проекта, сколько великолепием отделочных работ, внутренним убранством помещений. На первом ее этаже размещались гараж, бойлерная, кухня, туалет с безупречной испанской сантехникой, сауна с овальным бассейном, облицованным дорогим кафелем, на втором — комната отдыха, рабочий кабинет с библиотекой и уютная гостиная с камином, на третьем была мансарда со спальней и солярием на просторной террасе. Двери, лестницы, перила — все было сделано из дуба, везде паркет. Интерьер дополняли дорогая добротная мебель, витражи, картины — словом все, вплоть до мелочей, говорило о достатке и состоятельности хозяина.

«Да, ничего общего с той дачей на Гауе, — подумалось Каретникову после окончания осмотра. — Обитель Игоря по сравнению с этим дворцом — просто хижина дяди Тома. Последняя обитель, роковое пристанище…»

— А знаешь, дорогуша, я ведь живу по меркам этого местечка скромно, — произнес Серебрянский, словно читая его мысли, когда они вышли на террасу. — Да-да, поверь, весьма скромно. Глянь вон вокруг, что творится — Монте-Карло, Ницца, Монако, разве что без Средиземного моря. Видишь вон то сооружение? — показывал Юлий Викентьевич, — чем не Ласточкино Гнездо в миниатюре? Владелец — президент банка, причем учти, средненького банка. А тот замок под средневековье? Там обитает небезызвестная госпожа Лаздиня — ювелирные, галантерейные магазины… У нее одной прислуги с две футбольные команды наберется, не то что у меня три с половиной человека, да и то из числа служащих фирмы. Надо же дать своим людям подработать.

Они вернулись в гостиную, и Серебрянский усадил Валерия за изящный инкрустированный столик вблизи камина. На нем стояла богатая ваза с ассорти свежих фруктов и блюдо с аппетитными бутербродами на любой вкус.

— Это так, для разминки, — заметил Серебрянский, открывая бар, заставленный несметным количеством всевозможных бутылок. — Внизу, в подсобке Алим шашлычки по-карски готовит — пальчики проглотишь! И наше, морское блюдо будет — кальмары по особому рецепту. Питие сам выбирай: водка, коньяк приличный есть, шотландское виски…

— Пожалуй виски, — сказал Каретников. Коньяк уже был с утра в «Пикадоре», а недопитая водка рядом с мертвым Игорем до сих пор стояла у него перед глазами.

Юлий Викентьевич на правах хозяина плеснул ему виски из пузатой бутылки, сам же предпочел простую «Столичную».

— Выпьем без тостов, не люблю излишней помпы, а потом уж и дела обсудим, — предложил он, поднимая свой бокал.

Каретников молча кивнул. Он поднес было виски ко рту, но передумал, взял со стола бутылку и решительно набулькал желтоватой жидкости по самый край. Серебрянский в изумлении взметнул брови, но смолчал. Валерий, не отрываясь, тут же осушил вместительную посудину и впился зубами в бутерброд с ветчинкой, присыпанной свежей зеленью. Вконец измученный передрягами прошедшего дня, он, по сути, впервые сегодня прикасался к еде.

— Так что у тебя стряслось? — участливо осведомился Серебрянский, выпив свою водку.

— Таланов… убит… — пережевывая бутерброд, скупо сообщил Каретников.

Некоторое время Юлий Викентьевич сидел молча и неподвижно, словно осмысливая столь ошеломляющую информацию.

— Надеюсь, ты не шутишь? — спросил он после паузы, осторожно, будто к взрывному устройству, прикасаясь к бутылке «Столичной».

— Какие уж тут шутки, Юлий Викентьевич, меня до сих пор колотит.

Каретников наполнил свой бокал виски, правда, на сей раз лишь на треть. Он, не дожидаясь, выпил, Серебрянский последовал за ним. Казалось, эта трагедия опечалила его ничуть не меньше самого Валерия.

После этого Каретников, ничего не утаивая, подробно поведал о всех своих злоключениях, закончив жуткой историей на даче. И в конце добавил:

— Эх, Игорь… За что же его так… Я по натуре человек не жестокий, но знать бы, кто это сотворил — собственными руками придушил, и сердце не дрогнуло бы.

— Ну, что ж, Валерик, могу сказать одно, — дослушав его до конца, с сожалением в голосе проговорил Серебрянский, — твои дела скверные, ты теперь, получается, крайний.

— Да я это и без вас знаю, — отозвался Каретников. — И не надо смягчать краски, Юлий Викентьевич… Дела мои не просто скверные, а, если называть вещи своими именами, хреновые донельзя.

Он слегка опьянел и, расслабившись, не утруждал себя в выборе выражений:

— И вообще, по-русски говоря: «Здец нечаянно нагрянул, когда его никто не ждал…» Вот так-то, дорогой Юлий Викентьевич! Я к вам, откровенно говоря, не исповедоваться приехал, по этой части есть другой департамент. Мне помощь ваша нужна, понимаете, помощь!

— В чем конкретно?

— Если б я знал, — уныло пробормотал Каретников, разведя руками, — я вам бы весь расклад как на духу выложил, со всеми прибамбасами…

— Ну ты только не раскисай, не раскисай, — потрепал его по плечу Серебрянский. — А что ко мне приехал — правильно сделал. Кто еще тебя как не дядя Юлик выручит в тяжкую годину. Ничего-ничего, вечер-ночь длинные, пошурупим, помозгуем, что-нибудь и придумаем.

Они выпили еще по стопочке и Серебрянский, ненадолго отлучившись, вернулся с большим блюдом, на котором лежали шампура с истекавшим соком шашлыком.

— У Таланова есть кто-то в Риге? — поинтересовался Серебрянский, когда они продолжили трапезу. — Жена, дети, другая родня?

— Не женат он и никогда не был. Есть родители, где-то на Алтае живут.

— Так-с, это хорошо, — с удовлетворением кивнул Юлий Викентьевич.

— Но вот Илона… они были близки и…

— Это та секретарша, что на дачу позвонила?

— Она.

— Как ты подставился, — сокрушенно покачал головой Серебрянский. — Глупей не придумаешь. Как ни крути ни верти, цепочка вся на тебе замыкается, попробуй теперь докажи, что ты не верблюд. И еще вопрос — куда делись деньги фирмы? Ты не пытался их там поискать?

— Юлий Викентьевич, не режьте по живому! — взмолился Каретников. — Какие деньги?! Какие поиски?! Да когда я там увидел все это… крыша поехала, аут!

— А на чьей даче это случилось? На его собственной?

— Нет, не похоже. Там обстановка такая… вещи детские были разбросаны. Если б он купил дачу, то я бы знал или, по крайней мере, Илона.

— Э-э, не скажи! — возразил Серебрянский. — Таланов твой квартиру сбагрил, много вы знали? Нет, дорогой, не так тут все просто. Президент ваш, видать штучка еще та — пока ты моря бороздил, кто знает, чего он здесь наворотил. Насолил кому-то круто, вот и затаился от всех, чтоб со следа сбить, а потом втихаря умотать куда подальше. Капиталец он судя по всему уже переправил, а сам уйти не успел. Достали…

— Зачем же вы так, не зная человека… — всерьез обиделся Каретников. — Это все голая декларация, слова без доказательств. И не затем я здесь, чтобы правду искать или версии строить. У меня иллюзий на этот счет нисколько — боюсь, мы с вами истину уже никогда не узнаем. Я о другом — помогите мне… выпутаться… Вы человек мудрый, влиятельный, у вас и связи, и возможности дай бог какие…

— Это все так, — не без удовольствия подтвердил Юлий Викентьевич, снова наполняя бокалы. — Ясней ясного — увяз ты, надо тебя как-то выцарапывать из этой трясины. Но с умом, чтоб медвежьей услуги не вышло.

— Юлий Викентьевич, за мной не станет, вы меня знаете…

— Какие счеты среди своих, — остановил его Серебрянский. — Давай-ка еще по одной пропустим и кое-что обсудим. Зреет у меня тут, — он коснулся виска указательным пальцем, — одна задумочка. По-моему, интересная.

— Так что вы имеете предложить? — после принятия очередной дозы на одесский манер спросил Каретников, смачно жуя отменный шашлычок. Алкоголь, казалось, на него уже больше не действовал, и он пришел в себя, успокоился.

— Я имею предложить только один вариант, — в тон ему ответствовал Серебрянский и, сделав многозначительную паузу, добавил: — Вариант простой, но на мой взгляд эффективный — двоих надо убрать.

— Убрать?!! Как уб… да вы что?!! — Каретников едва не поперхнулся куском мяса. — Юлий Викентьевич, вы что, смеетесь? Ну, у вас и юмор…

— Отнюдь, мой милый друг, — невозмутимо возразил тот, — мрачно юморить я ничуть не расположен — я сказал то, что хотел сказать.

— Тогда поясните, — снова заволновался Валерий.

— Повторяю, чтобы чисто решить твой вопрос, двоих надо убрать: Таланова — в землю, тебя — из Латвии. Я велосипед не изобретаю, до меня мудрый открыл: нет человека — нет проблемы.

Каретников застыл, словно мумия, пытаясь переварить услышанное, а Серебрянский тем временем продолжал:

— Да-да, дорогой, ничего не поделаешь, придется инсценировать вариант «Пиларса», «Спектра» и других приснопамятных фирм — сделать вид, чтоб тебя искали. Для твоего же собственного блага. Другого выхода я не вижу. Пойми сам: Таланову уже ведь все едино, а ты вот о себе должен позаботиться, ухватываешь?

— Как вы это себе все представляете? — после некоторого раздумья полюбопытствовал Валерий.

— В первую очередь, как стемнеет, надо вывезти из дачи труп и, как я уже сказал, спрятать в сыру землю…

— Где? — вырвалось у Каретникова.

— Конечно же, не на кладбище. Пышных похорон господину президенту устроить невозможно, извини, не тот случай.

— А кто… кто это все сделает? Лично я, например, не смогу. Я как понял, что Игорь мертв — земля из-под ног.

— Успокойся, — снисходительно усмехнулся Серебрянский. — Дело безусловно деликатное, но… Учти, Валерик, у меня очень солидное предприятие, и плачу я своим людям хорошие деньги, а за особое вознаграждение мой МОП выполнит эту работу в лучшем виде. Если уже не поздно…

— МОП — это…

— Младший обслуживающий персонал, — подсказал Серебрянский. — У меня эти люди по триста-четыреста лат в месяц получают. Да, уважаемый, до четырех сотен.

— Юлий Викентьевич, если все пройдет нормально мне с вами просто не рассчитаться, — посетовал Каретников.

Еще не дослушав до конца Серебрянского, он вынужден был согласиться с его планом. Правда, сама мысль о том, что его друга зароют где-то в глухом лесу или заброшенном карьере, казалась просто кощунственной, но выбирать, как говорится, не приходилось…

— Но разобраться с Талановым — это полдела, — сказал Серебрянский, возвращаясь к основному вопросу, — вторая половина — определиться с тобой. Ты согласен на почетную ссылку?

— Юлий Викентьевич, я что-то не поспеваю за ходом ваших мыслей, — признался Каретников. — Какую ссылку вы имеете в виду, уточните.

— В самом прямом смысле, По официальной версии дело должно выглядеть так: «Пикадор», подобно многим другим фирмам, лопается, как мыльный пузырь, руководство с денежками вкладчиков бесследно исчезает. Прокатанная схема — сомнений, что все обстояло именно так, ни у кого не возникает. Таланова уже не найдут никогда, а насчет тебя…

— Но ведь деньги не обнаружены. А вдруг они всплывут?!

— Не перебивай, — досадливо поморщился Серебрянский. — Деньги здесь пятое дело, всплывут так всплывут, языка у них нет и допрос им не учинишь. Но на это не надейся — таких чудес практически не бывает. А насчет тебя идею сам господь послал, сейчас вот родилась. Тебя я принимаю к себе на работу. С увеличением объемов у меня открывается представительство фирмы в Роттердаме. Мне нужен там свой человек. Ты для этой миссии подходишь идеально: английским владеешь, морское дело знаешь в совершенстве, опять же молодость, внешние данные — все в наличии. О заработке не говорю — обижен не будешь.

— Мои обязанности? — осведомился Каретников, совершенно не готовый к такому повороту дела.

— Ничего мудреного. Скажу без ложной скромности — бизнес мой успешно процветает. В ближайшей перспективе я резко увеличиваю объем перевозок, практически вдвое. Недавно заключен удачный контракт с известной голландской компанией на поставку леса и пиломатериалов. Там же ряд фирм помельче тоже заинтересованы в сотрудничестве со мной. Уйма интересных предложений, с кем-то подготовлены договора, с другими ведем переговоры. Твои основные задачи: контроль за разгрузкой в порту, таможенные вопросы, обработка груза на месте, сортировка и отправка его в пункты назначения конкретным клиентам, контроль за порядком расчетов и платежей. Разумеется, у тебя будут помощники. С жильем там вопрос решен. Офис уже оборудован на сто процентов, партнеры об этом позаботились.

— А как быть…

— Насчет своей работы не беспокойся, — не дал ему закончить Серебрянский. — Я это в пять минут улажу, прихваты сохранились.

— С этим ясно. Но вот Марина, что она скажет? У нас ведь семья, пусть брак гражданский, но все же…

— Ничего не скажет! — жестко оборвал его Серебрянский. — Ничего не скажет потому, что ты ничего не скажешь ей. Ты должен для нее исчезнуть так же, как для всех остальных, иначе цена нашей затее скорлупка от яйца. Да что там говорить, я по своему опыту знаю — в девяти из десяти случаев любой самый гениальный замысел проваливается по одной самой банальной причине. И эта причина — женщина.

— И когда же я должен буду исчезнуть? — спросил Каретников, внутренне согласившись, что рассуждения Серебрянского не лишены логики.

— Больше трех дней на закругление дел я тебе дать не могу. За это время я оформлю на тебя все бумаги. Мое судно с лесом отправляется в Роттердам в эту субботу. Только бога ради в «Пикадор» больше ни шагу, Марине своей ни слова.

— А ее сейчас нет, — вставил Каретников. — Я как вернулся, ее не было — соседи сказали, у матери гостит, в России.

— Очень кстати, — удовлетворенно потер руки Серебрянский. — Пока все складно получается. Значит, будем считать, ты согласен?

— Альтернативы у меня нет, — невесело заключил Каретников, — так что мой ответ вам известен.

— Что ж, закрепим трудовое соглашение, — сказал Юлий Викентьевич, наполняя спиртным бокалы. — С этой минуты ты работник «Балттранссервислайн». А насчет Марины не волнуйся, со временем мы дадим ей знать, что с тобой все в порядке. А как все утихнет, и сам сможешь вернуться. Если захочешь.

Они выпили. Серебрянский глянул на настенные часы. Была половина одиннадцатого. Серебрянский встал и, выйдя из зала, вскоре возвратился с листом чистой бумаги и фломастером.

— Ну, давай, Валерик, рисуй, как добраться до той дачи. Ничего не упусти — ночи короткие, вхолостую колесить времени нет.

— Да я бы показал дорогу, но в дом зайти не смогу.

— Это ни к чему, с тебя и так хватит. Без нас там управятся.

Каретников тут же принялся за чертеж, делая по ходу необходимые пояснения. Серебрянский, казалось, слушал его рассеянно. Его больше занимала игра красок причудливого, чем-то похожего на светящегося дикобраза, ночника, но когда Валерий задал ему уточняющий вопрос, тот ответил быстро и точно.

Наконец, Каретников закончил.

— Отлично, — сказал Юлий Викентьевич, — пойду дам команду.

— МОПу? — спросил Каретников.

— Ему, мой милый. А ты тут не скучай, включи видик, кассеты вон на полке. Если интересуешься, есть эротика, причем, доложу, неплохая. Девочек в натуре, увы, предложить не могу — этот деликатес сегодня в меню не предусмотрен, — с хохотком произнес Серебрянский.

— И так перебьемся, не впервой, — небрежно махнул Каретников. — Сами говорили, от женщин лишь одни неприятности.

— Так-то оно так, — уже с порога сказал Серебрянский, — но и без них жизнь пресна, как рацион язвенника. Однако время не ждет, пора отправлять ребят в экспедицию и, как говорится, да поможет нам Бог…

 

1

Человек толкнул массивную дубовую дверь, зашел в пустынное фойе и задержался у засиженного мухами зеркала. Уже здесь, наверху, его обдало специфическим запахом подобных заведений, запахом прошлогоднего пива и неисправного туалета. Осталось только подойти к винтовой лестнице, ведущей вниз, и «нырнуть в омут», что, не мешкая, и проделал этот рядовой посетитель пивбара «У векового дуба», который в незапамятные времена был окрещен почитателями самого демократичного напитка в мире неласковым и жутковатым названием «Омут». Плавно «погружаясь», он вскоре достиг самого дна «омута», коим являлся бетонный пол пивного зала, оборудованного в подвале. Здесь к предыдущему коктейлю запахов добавился манящий ароматец копченой рыбки далеко не первой свежести.

Посетитель огляделся. С десяток забулдыг, как тараканы, забились по углам и блаженно посасывали пивко, начисто отрешившись от всех земных забот и проблем.

«Ну, с этими все ясно, — отметил про себя посетитель. — Эти ребята вне времени: переход от развитого социализма к начальному капитализму прошел для них незаметно между кружками пива…»

— Сколько лет, сколько зим! — кто-то сбоку хлопнул его по плечу, и он даже вздрогнул от неожиданности. Пришелец обернулся и увидел незнакомого ему мужчину лет сорока в опрятном сером костюме с открытым, не без признаков благородства, лицом.

— Вспрыснем нашу встречу?! — тем временем продолжал тот и, по-дружески, почти по-братски, обхватив опешившего клиента «Омута», попытался увлечь его к угловому столику.

— Гриф, отлетай! Это ко мне!

У мужчины благородной наружности вдруг тут же пропал всякий интерес к вновь прибывшему, и он послушно побрел в свой угол.

— Господин Верховцев, я рад вас лицезреть! Давненько ж мы не виделись!

— Здравствуйте, милорд! — радостно откликнулся тот, к которому обращались, направляясь к уютному закутку у стойки бара. — Ну, Джексон, тебя в этом полумраке сразу и не отыщешь!

Они скрепили приветствия крепким рукопожатием. Джексон придвинул Верховцеву пустую кружку и наполнил ее пивом из пузатого кувшина. Олег многозначительно глянул на тающую пену, и Джексон, поймав его взгляд, категорически заверил:

— Это пить можно. У меня всегда свежее…

Они сделали по паре глотков. Джексон первым прервал молчание:

— Как поживаешь, бывший борец с преступностью? С тех пор как ты переехал в Золитуде, твоя жизнь для меня сплошное белое пятно.

— Уже знаешь, что бывший?

— Знаю, но не знаю — почему.

— Понимаешь, не было сил видеть и терпеть этот бардак, — ответил Верховцев, отправив в рот пару соленых орешков. — Заменили все руководство, а ведь там были толковые мужики, поставили черт знает кого, откуда понабирали — не представляю. Главным критерием профпригодности фактически стало знание латышского языка, и я, офицер, прослуживший в органах десять лет, должен был слушать маразматический бред о том, что по-настоящему любить Латвию может только настоящий латыш. А без этой самой любви к Родине необходимой отдачи в работе быть не может. Словом, что там говорить — сплошной мрак!

Джексон неожиданно разразился веселым смехом.

— И это тебе смешно? — спросил Верховцев, насупившись.

— Да нет, меня рассмешило другое, — пояснил Джексон, прервав хохот. — Я просто поймал себя на мысли, что наиболее пламенные проповедники любви к родной Латвии в этой самой стране носят почему-то русские фамилии: Горбунов, Пантелеев, Андреев… Про латыша Одиссея Костанду я уже и не говорю. А в общем, все правильно: в России теперь объявились новые русские, в Латвии — новые латыши. Видишь, как все просто: оказывается, достаточно пришпилить к окончанию фамилии букву «с» и, как пел Высоцкий, «…ведь это же вроде другой человек, но он тот же самый». И много таких как ты ушли из органов?

— Да порядком. В основном те, кто семьей не связан, или было куда уйти.

— Ну, а ты куда подался, если не секрет?

— Да толком никуда. Зарегистрировал на свое имя частное детективное агентство «ОЛВЕР» по адресу собственной квартиры.

— «ОЛВЕР» — Олег Верховцев? — уточнил Джексон.

— Именно так. Ну, дал рекламу в газете со своим домашним телефоном месяца три назад. Периодически повторяю…

— Ну и как? — поинтересовался Джексон, приложившись к кружке.

— А никак. Серьезные фирмы, которые не желают обращаться к полиции, имеют свои силовые структуры и во мне, видимо, не нуждаются, а у простых людей, наверно, нет средств, чтобы оплачивать услуги частного детектива. Так что пока проедаю свои трудовые сбережения. Тут, на днях, встретил одного бывшего коллегу опера, так тот звал к себе в контору сторожить какой-то солидный объект. Дежурство сутки через трос. Надо подумать, а то прикрою свою лавочку, плюну на принципы и пойду к нему.

— Смотри. Но лавочку прикрывать не спеши, — посоветовал Джексон, доливая в кружки пива. — Кушать она не просит, а кое-какие перспективы вдруг да появятся, заказ на краденый автомобиль отломится или что-нибудь покруче. Но это, в общем-то, не главное. Тебе главное сейчас имя сделать, стабильную репутацию для фирмы. Я считаю, что любому человеку хотя бы раз в жизни должен выпасть его шанс, его великая удача. Тут важно не проморгать, не вытолкать ее за двери, когда она появится на пороге. Чем черт не шутит, может быть, ты свой шанс как раз и отловишь на ниве частного сыска. Пока тебе следует хвататься за любое предложение, это потом, когда встанешь на ноги, будешь уже выбирать, пришел, скажем, кто-то из неимущих слоев, ты его выслушай для информации, покивай и ласково в задницу — все, коммунизм кончился…

— Знаешь, Жень, простых людей как раз более всего и жалко, — заметил Верховцев.

— Жалко?! — жестко переспросил Джексон. — А тебя, дорогой, когда выставили на улицу, многие пожалели? То-то! Не-ет, нынче филантропы не в моде. А, кстати, хоть кто-нибудь клюнул на твое объявление?

— Да позвонила на днях одна женщина… — неохотно начал Верховцев, — и то скорей от отчаяния…

— Ну и что у нее стряслось? Кошелек с последним латом потеряла?

— Джексон, ты неисправимый умник, — упрекнул Верховцев. — Да, потеряла она, но не кошелек, а мужа.

— А это еще банальней, — ухмыльнулся Джексон, принимаясь шелушить вяленую воблочку. — Сейчас столько мужичков в бега пускаются — прямо табунами, благо на границах бардак и концы спрятать где-нибудь на задворках бывшего Союза проще простого, никто никогда не найдет.

— Да тут совсем другой случай. Муж, моряк, пришел с моря после рейса, вроде все нормально и вдруг раз — исчез!

— «Вдруг» только случается ты знаешь что?.. А? Я думаю, ей следовало бы обратиться в полицию, а не в частное агентство.

— Ты не даешь мне договорить, — начал злиться Верховцев. — Она сразу же обратилась в полицию. Но дело в том, что это ее гражданский муж, они не расписаны, да и прописан он по другому адресу. В полиции ей сказали, что повода для розыска нет, дело, мол, обычное, поматросил да и бросил, он свободный человек и вправе жить где хочет, не ставя в известность своих, подчеркиваю, знакомых. Так что в розыск на него могут подать только близкие родственники, к примеру, родители, а таковых, как я понял, у него нет.

— Знаешь, Олежек, я уже давно обратил внимание на такой парадокс: в любой стране мира замужних женщин больше, как правило, чем женатых мужчин. Хотя бы взять твой случай — она звонит и заявляет: «Пропал муж!» А вот спросил бы ты его, этого пропавшего, женат он или нет, ответ, я думаю, предвидеть несложно.

— Наверно, ты прав, — согласился Верховцев.

— Так что это дело тебе без интереса. Прижился тот мужичок уже у другой бабенки, и голова не болит.

— Ну, я не отказал, на моем безрыбье… Попросил для начала фото мне принести, а там будет видно.

— Как знаешь, тебе вошкаться, я свое мнение высказал.

Какое-то время они молча пили пиво. Пока Джексон смаковал жирную спинку рыбки, Верховцев, между прочим, наблюдал в зыбком свете ночников за другими обитателями «Омута».

— Джексон, а вот тот мужик, что насчет меня обознался, ты его еще Грифом назвал: это его фамилия или кличка?

Джексон не спеша вытер губы салфеткой, усмехнулся:

— Во-первых, он вовсе не обознался, а во-вторых, не фамилия и не кличка, а, скорей всего, профессия.

— Это нечто для меня новенькое, — в голосе Верховцева чувствовался неподдельный интерес. — Я за годы службы по этой части ликбез прошел: щипачи, формазоны, скокари, медвежатники, из свеженьких профессий — кидалы, кукловоды… О грифах как-то не слыхал, не приходилось.

— Мало ли… — скептически бросил Джексон. — А приходилось ли нам еще несколько лет назад слышать о профессии «латыш»?

— А что, уже и такая есть? Или ты на ходу придумал?

— Ну, Олежек, ты как с луны свалился! Подумать можно, ты не в курсе дела, кто сейчас остался работать в госучреждениях, кто занимает места в министерствах, департаментах разных и в прочих великоважных державных институциях.

— Почему же, в курсе. Нацкадры.

— Верно, — кивнул Джексон. — На девяносто процентов они. А ты туда не влезешь ни под каким соусом, хоть тресни! И не потому, что умом не сподобился, а по одной лишь причине, что ты не есть гражданин этой страны, читай, латыш. Или я не прав?

— Не спрашивай, сам знаешь, — обронил Верховцев.

— Тогда закончу мысль. Вот и получается, что пятая графа фактически стала КПП любой престижной профессии. Не та пятая графа — о теплом месте чиновничка можешь и не мечтать! Поэтому, таким как мы, если и суждено работать, то слесарями, пекарями, проводниками задрипанных вагонов, в лучшем случае — подвизаться в бизнесе, а они будут работать латышами разных разрядов. Я не удивлюсь, если прочту в какой-нибудь трудовой: «латыш шестого разряда» или нечто подобное. Универсальная профессия, а профили у нее могут быть самые разные: одни будут зорко следить за тем, какая у тебя в паспорте печать: круглая, квадратная или треугольная, другие будут за бабки проверять у тебя знание государственного языка, третьи на таможне будут шарить по твоим сумкам в поисках контрабандного сала, четвертые бдительно контролировать, чтоб ты не утаил от госказны лишнего сантимчика, если таковой у тебя вдруг заваляется, а есть еще и пятые, и шестые, и седьмые, а замыкают этот длинный ряд «надцатые», которые осуществляют общее руководство. И при всем этом они будут тыкать в тебя пальцем и с огромным высокомерием изрекать, как ты изволил заметить сам, что только латыш по-настоящему может любить Латвию.

— Что-то кусуч ты, Женя, сегодня, — заметил Верховцев, пожевывая хвостик воблы. — Наверно, похмелился неудачно? Впрочем, ты всегда был в оппозиции к любому строю.

— Да накипело! Достала меня вся эта фигня — во! — Джексон чиркнул ребром ладони по горлу. — Я здесь родился, всю жизнь прожил и только вот теперь узнаю, что латыши, оказывается, какая-то особенная нация, чуть ли не арийцы, а по сему следует, что им самим работать, как говорят в зоне, западло. Они могут только служить, естественно, Родине. Но служа, заметь, а не работая, жить хочется сладенько. Что-то схожее наблюдается в Кувейте, там граждан в два с половиной раза меньше, чем мигрантов. На каждого гражданина пашут два с половиной инородца, и граждане живут при коммунизме, для них в этой стране почти все бесплатно: образование, медицина и прочее. Тут слегка иная ситуация — другие пропорции населения, но самое печальное, что в отличие от Кувейта, здесь нет нефти, а если быть точнее, то ничего нет. Поэтому у них постоянно не будет хватать средств на свой раздутый госаппарат, хотя тебе будут внушать, что не хватает на отопление, на газ, на электроэнергию. Отсюда наличие бесконечной головной боли, где взять денег, а взять их можно только у таких, как мы. Ты латышский язык сдал?

— Да, на вторую категорию, — ответил Верховцев. — Пять латов отстегнул.

— Ну вот, пять латов, — произнес Джексон с непонятным удовлетворением. — А если в бюджете концы не сводятся, почему бы тебя не заставить сдавать экзамен каждый год, а еще лучше — каждый месяц, да и не только язык, а и историю родного края и перлы народного фольклора. Тоже неплохо, а? Или, скажем, поедешь куда, а будешь возвращаться — плати, а то не пустят! В общем, расклад очень грустный выходит: нищее государство да скудоумные законотворцы с мозгами набекрень, которые только и бдят, чтобы простому народу жизнь в Латвии медом не казалась. Плюс чиновнички всех мастей и рангов, которые руководствуются в своей ответственной миссии одним-единственным глаголом — «ободрать!» Не хотят понять, что сняв с человека последнюю рубашку и последние штаны, они дальше могут наткнуться только на голую задницу. В русском языке для таких деятелей существует очень меткое определение — поскребыши! Ничего, отольются кошке мышкины слезы, за все придется расплачиваться по самому большому счету.

— Чем?

— Импотенцией, бесплодием и вырождением, — ответил Джексон. — Я надеюсь, не надо объяснять, что я имею в виду. — Он сделал паузу. — Ты чего скис, Олег? Хлебни лучше пивка.

— Все в порядке, — отозвался Верховцев. — Тебя слушаю.

— Да хватит об этом, — махнул рукой Джексон. — Я вижу, задрючил тебя своими излияниями.

— Отвлеклись мы чего-то. Ты мне все-таки обещал поведать о профессии «гриф», — напомнил Верховцев.

— Да о нем особо и нечего рассказывать. — Джексон достал сигарету и не спеша прикурил. — Скажем так, аферист на доверии, но работает красиво. О нем сложно говорить, это надо видеть. Ну, а Гриф потому, что жертву свою склевывает основательно, до белых косточек.

— А по внешности и не скажешь: вроде и лицо умного интеллигента и манеры соответствующие, ну, прямой отпрыск благородного семейства, никак не меньше! Не «гриф», а скорей «граф»…

— На этом он и вистует, — выпустив аккуратное колечко дыма, пояснил Джексон. — Видишь ли, аферист с лицом афериста — уже не аферист, а честный и порядочный человек. Он уже никого не обманет из-за своей внешности, это как клеймо на лбу. Честный человек с лицом афериста — это трагедия. А вот аферист с личиком Алеши Карамазова — всем аферистам аферист, одним словом, оптимальный вариант. Гриф, к несчастью простодушной публики, относится к этой последней категории. Жертву зорким оком видит за сто километров, берет в когти и, пока до скелета не обработает, не отлетит. Все приберет к рукам, а будет знать, что в кармане у той залежался телефонный жетон, и тот выцыганит, дескать, дай срочно позвонить по твоему очень важному делу.

— Но ведь так можно раз схлопотать по мордасам или еще покруче нарваться, — заметил Верховцев.

— Раз не считается, — ухмыльнулся Джексон, — ну, производственная травма, и все дела. Хороший токарь тоже, случается, стружкой порежется, но токарный станок из-за этого не бросает. А Грифа бьют крайне редко, талантлив, многолик, лохов, как падаль, чует издалека. Надо отдать должное, практически не ошибается в выборе клиента, а там уж дело техники: он тебе и грехи не хуже попа отпустит, и на работу в любую точку планеты устроит, и проконсультирует, как отмазаться от рэкета, а ежели чего возвышенного желаете, он и Верлена в оригинале прочтет, причем с таким французским прононсом, ни дать ни взять — менестрель!

— Он что, французский знает?

— Знает, в объеме, необходимом для работы, и английский знает, и испанский даже, если понадобится. Иностранцы сюда, правда, не заглядывают, а какую-нибудь интеллигентную дурочку оболванить цитатой из Шекспира, это пожалуйста, как два пальца…

Верховцев залпом допил пиво и поставил кружку:

— Ладно, Женя, мне пора, еще в пару мест заскочить надо. Как я понял, со времени перестройки место твоей основной дислокации пока не изменилось?

— Совершенно верно, — подтвердил тот. — С открытия и до закрытия это моя штаб-квартира или, говоря современным языком, бизнес-центр, хотя бизнес-центр может и не совсем точно.

— Кто его знает, как закрутятся дела, — задумчиво произнес Верховцев. — Ты мне можешь понадобиться в самое ближайшее время.

— Тогда ныряй сюда, найдешь наверняка, — сказал Джексон, протягивая на прощанье руку. — Попьем пивка, обсудим насущные проблемы, а заодно вместе и за Грифом понаблюдаем. Занятная, смею заверить, скотина…

 

2

Влада Перегудова телефонный звонок застал уже у дверей — он собирался уходить.

«Брать — не брать», — раздумывал он, топчась перед зеркалом в прихожей. Важных звонков он сегодня не ждал, а все прочие могли самым непредвиденным образом спутать его планы на день.

Из личного опыта он давно убедился — процентов восемьдесят звонков можно спокойно отнести к разряду нежелательных, тех, что приносят в жизни дополнительные заботы или осложнения, когда «из-под тебя что-то хотят». И лишь в немногих случаях тебя тревожат по другому поводу, когда хотят, наоборот, тебе сделать хорошо, приглашают, например, на вечеринку или составить компанию на пикничок, или развлечься в обществе разбитных и охочих до сексприключений благополучных дамочек.

Конечно, проблему нежелательных звонков можно решить простым и надежным способом — заменой обычного аппарата на телефон с определителем. Тут все ясно: глянул на табло и уж сам думай, нужен тебе контакт или нет. К чему тебе какие-то разговоры с абонентом таким-то, если наверняка знаешь, что он может позвонить только по одному поводу — попросить взаймы денег, а у тебя нет лишних, как и вообще желания что-то одалживать под туманные обещания вернуть их к такому-то сроку. В этом случае скажешь лишь мысленно: «Извини, старик, нет меня дома» и продолжаешь себе смотреть по телеку «Поле чудес». Перегудов таким телефоном пока не обзавелся — руки не доходили.

«Может жена? А вдруг Кариночка?» — продолжал колебаться он, но тут же отбрасывал эти предположения — звонки были обычные, не «межгород», в то время как жена с дочкой сейчас отдыхали на курорте, на теплой Адриатике, а дама сердца, Карина, со своей группой по шейпингу находилась на соревнованиях во Львове и должна приехать не раньше, чем через три дня.

Он все же решился, без особого энтузиазма взял трубку:

— Слушаю…

— Привет, Влад! Ну, старина, и тяжел же ты на подъем.

Голос он узнал сразу. Это был Женя Литавин, его приятель, бывший однокурсник. Перегудов поневоле насторожился, настроился на серьезный лад — Женя звонил не часто и по пустякам — никогда. Он заправлял одной из самых известных турфирм в городе и слыл в предпринимательских кругах человеком деловым и конкретным.

— Рад слышать, — откликнулся Перегудов. — Как дела, Евгеша?

— Плохие дела. Таня Чельцова умерла. Я тебе звонил вчера, позавчера, поймать уже и не надеялся.

— А что с ней?

— Инсульт. Мне Люда Карасева сообщила.

— Когда похороны?

— В том-то и дело, что сегодня в два. На Улброке.

Перегудов глянул на часы — было начало двенадцатого.

— Печальная новость. Огорчил, нечего сказать. Ты на чем добираться думаешь?

— На машине, — ответил Литавин. — А к тебе, Влад, просьба. Заскочи к Сене Скорику, сообщи. Он ведь где-то рядом с тобой живет. Если застанешь его — захвати.

— Ладно, — согласился Перегудов. — Если застану вообще и трезвым в частности. Поддает Адвокат капитально, почти не просыхает.

— Слышал. В общем, смотри по обстоятельствам, встретимся на месте…

Что поделаешь, человек предполагает, а бог располагает. Проводить в последний путь сокурсницу — святое, тут не отвяжешься и не отложишь на завтра. Перегудову пришлось переодеться — по такому скорбному поводу полагался строгий костюм, на нем же были свитер легкомысленной расцветки и обычные джинсы. Потом он спустился на лифте, сел в «Хонду», стоявшую у подъезда, и покатил в сторону центра, намереваясь по дороге завернуть еще к одному бывшему своему сокурснику, Сене Скорику, по прозвищу Адвокат.

Адвокат жил в облупившейся пятиэтажной «хрущевке» на перекрестке двух нешумных улиц. Квартира его была на четвертом этаже, но уже в районе второго Перегудову, поднимавшемуся по лестнице, стало как-то нехорошо. На него напал приступ удушливого кашля, вызванный непонятным смрадом, таким едким, что казалось — где-то поблизости производятся испытания нового химического оружия. Сделав над собой усилие, Перегудов в несколько прыжков взбежал на нужный этаж — там концентрация зловония была уже запредельной. С мыслью о том, что такое может устроить только Адвокат, он нажал кнопку наполовину расколотого звонка.

Дверь открылась не сразу, но по теплой волне, обдавшей Перегудова из чрева жилища, тот понял, что не ошибся — эпицентр ужасных извержений находится именно здесь.

Адвокат предстал перед ним в каком-то рваном рубище, типа безразмерной рубахи без ворота с уполовиненными рукавами, спадавшем ему до колен, и в заляпанных белой краской трикотажных штанах с пузырями на коленях. Небритый, с всклокоченными волосами и многоцветным фингалом вокруг левого глаза, он напоминал прислужника Люцифера.

— Ты что, опыты проводишь? — зажимая нос, спросил Перегудов.

— Какие опыты? Селедку жарю… Проходи.

— Селедку? — задыхаясь, Влад проследовал за ним на кухню. — А я думал, клопов травишь чем-то современненьким. Открой окно — скопытнуться можно!

Адвокат распахнул окно, и на кухне чуть просветлело, стало полегче дышать.

— Признайся честно, Сеня, ты, видимо, надумал приватизировать весь дом в одиночку и для начала выживаешь соседей.

Адвокат не ответил. Он повернулся к плите и снял крышку сковороды:

— Во!..

— Что, во?.. — спросил Перегудов, с недоумением разглядывая странное жарево на дне посудины, вид которого просто не поддавался описанию.

— Селедка по вьетнамскому рецепту! — самодовольно объявил Адвокат.

Взгляд Влада скользнул по столу. В бардаке сваленных в кучу немытых тарелок и кружек, на каком-то развернутом журнале, он заметил одну неразделанную рыбину и чуть не подавился — теперь уже смехом:

— Ты что, кудесник, соленую сельдь жарил?

— А что — классная вещь. Меня вьетнамцы-студенты в поезде научили. Берешь бочковую селедку, на куски ее, плавленый сырок на терку, посыпаешь сверху, а на самый верх свеколки с красным перцем и потом жаришь…

— На трансформаторном масле, да? — подколол Перегудов.

— Почему на трансформаторном? — У Адвоката всегда было туговато с юмором. — На обычном…

— Пусть на обычном. И ты этот деликатес собираешься хавать?

— Конечно буду, никаких вопросов.

— Мудак! — коротко изрек Перегудов.

— Почему мудак? — совсем не обидевшись, спросил Адвокат. — Вьетнамцы ведь жрут да еще и хвалят.

— Вьетнамцы-то ладно, они может с голодухи такую херовину во времена Хо Ши Мина выдумали. Они и червей, и саранчу жрут — ты будешь?

— А я, думаешь, не с голодухи? Когда хавать нечего, и подоконник грызть начнешь. Моя, стерва, снова в Польшу свалила, все бизнесменша сраная угребла: жрачку, деньги до сантима, ничего не оставила…

— Как ничего? Такой бланш на память нарисовала, — снова съехидничал Перегудов.

— Это я упал. — Адвокат потер глаз. — На перила. По пьяни поднимался, в подъезде света не было.

— Не ..зди-ка ты гвоздика, — оборвал его россказни Перегудов. — Своей теще байки пой. Я ведь зачем к тебе: одевай, что получше, и поехали на кладбище.

— А что я там забыл? — вяло поинтересовался Адвокат.

— Чельцова умерла, Таня. В два похороны.

— Правда? — Адвокат стал растерянно вытирать пальцы о подол рубашки. — Как же так, от е-мое, несчастье какое…

— Давай, Сеня, шустри, — стал подгонять его Перегудов. — Времени в обрез, а еще цветы купить нужно.

— Эх, жаль хавка остынет, — сокрушался Адвокат. — Холодная она, Влад, невкусная — весь цимус пропадает.

— Хорош дурковать, котам ее отдай, для них может подойдет. А мы по дороге пиццу возьмем, перекусим, а там, глядишь, поминки…

Упоминание о поминках заметно ободрило Адвоката, по всему чувствовалось, что он и в самом деле давно не ел вдоволь. Минут через пять он был собран. Натянув на себя лучшее, что было в этом доме, он смахивал на интеллигента, получившего отставку еще во времена Керенского. Так, взяли экспонат, стряхнули пыль и манекен ожил! Перегудов мысленно дивился, от каких прапрадедов у Адвоката сохранился такой допотопный «прикид», но вслух ничего не сказал. А уж замызганный галстук-селедка, нацепленный им напоследок, окончательно придал его имиджу трагикомический оттенок.

Уже на выходе Сеня вдруг всполошился:

— А синяк, совсем забыл… Надо подработать, перед ребятами неудобно…

— У меня в машине очки есть, — успокоил его Перегудов. — Черные.

— Не надо очки, у меня на такой случай свое средство есть. — Адвокат пошарил в трюмо и достал небольшую прямоугольную коробочку из пластмассы. — Вот…

— Грим театральный, — прочитал вслух Перегудов и, не сдержав улыбки, добавил: — Бери с собой, в машине намажешься… Смоктуновский!..

…Первым, кого они встретили у входа на кладбище, оказался все тот же Литавин — их машины подъехали к стоянке почти одновременно.

— Эх, Танюха, Танюха, — покачал головой директор турфирмы, когда они обменялись рукопожатиями. — Тридцать семь — пушкинский возраст… Еще бы жить да жить.

— За пятнадцать лет уже третья потеря в группе, — невесело заметил Перегудов.

— Как третья? — спросил Адвокат. — Ну, Витька Клименко погиб, это я знаю. На охоте… А еще кто?

— Верочка Палий в Донецке. Белокровие… — сказал Литавин.

— Я и не знал, — пробормотал Адвокат.

— Да ты вообще где-то пропал, — сказал Литавин. — На встрече выпускников не был. На какой ниве, Сень, сейчас трудишься — на госпредприятии или…

— Или… — кисло усмехнулся Адвокат. — Меня уж полтора года как сократили. Я, как вольный альпийский стрелок, что подстрелю, то и имею.

— Сегодня, например, подстрелил сельдь по-вьетнамски, — беззлобно вставил Перегудов. — Очаровательный деликатес, Евгеша, с этаким специфическим запашком, без противогаза не подступишься…

И они пошли по центральной дорожке кладбища, ведущей в каплицу. Там уже началась гражданская панихида. Высокий мужчина с лицом аскета под печальный аккомпанемент скрипки говорил складные нарочито-помпезные слова за упокой души умершей, а по обе стороны гроба стояло около двух десятков человек, из которых семеро были их бывшие сокурсники.

— Если б не границы, наших куда б больше было, — заметил Литавин. — Из России ребята наверняка бы приехали, из Украины…

Прощальная церемония закончилась, и гроб с Танечкой Чельцовой, погрузив на «Мультикар» повезли к последнему пристанищу. Сокурсники в две шеренги шли вслед за машиной. Сырой ветер путал волосы, слезил глаза. Потом короткий ритуал у могилы: прощальные слова, горсти песка на крышку гроба, цветы и венки на свежем холмике, под которым закончила свой земной путь самая веселая и душевная девочка в группе.

В кафе на поминки поехать смогли не все. Литавин, извинившись перед родными покойной, сослался на срочные обстоятельства, требовавшие его возвращения на работу.

— Я тоже пас, — сказал бывшим однокурсникам Перегудов. — Я на колесах, а пить на поминках минералку кощунство. Не смею настойчиво агитировать, но кто желает, поехали со мной. Помянем Танечку у меня на даче.

Но на такое предложение никто не согласился.

— А ты, Адвокат? — спросил Перегудов у Сени.

— Да я, наверно, со всеми, — неуверенно ответил тот.

— Как знаешь, — сказал Перегудов, — ну, пока…

Он уже завел машину и собрался было тронуться в путь, как Адвокат вдруг изменил решение. Открыв дверцу, Сеня плюхнулся рядом с ним на сиденье:

— Передумал я, Влад. С тобой поеду. Мне там не интересно, девчонки в основном, общаться не с кем. Да и синяк проступает, заметно очень.

«Синяк синяком, но не в нем одном дело, — отметил про себя Перегудов, — пиджачишка ты своего кургузого, что под плащом, да брючат подлатанных застеснялся. Скатился ты, конечно, Адвокат, здорово, но какие-то крохи самолюбия все-таки остались…»

…Близился вечер. «Хонда» неслась по пустынному шоссе в сторону перегудовской дачи. Влад включил магнитофон, Адвокат в такт музыке постукивал пальцами по коленке и что-то мурлыкал под нос.

— Хорошая у тебя тачка, Влад, мягко идет, — похвалил он машину приятеля, и в голосе его слышались завистливые нотки. — И дачка в Саулкрастах, наверно, не из хилых. На чем ты так раскрутился, если не секрет?

— Ну, тачка как тачка, ничего особенного, — отозвался Перегудов, вглядываясь в полотно дороги, — четыре года ей. Ты хоть в автосалонах бывал? Там настоящие машины… А вот дача у меня и впрямь не хилая, сам увидишь. Ох, и вбухался я в нее. Она сейчас тысяч под сто баксов потянет, ну, может чуть меньше.

— Круто! — восхищенно присвистнул Адвокат.

— Видишь ли, Сеня, всем видам инвестиций я предпочитаю вложение в недвижимость. Это максимально надежно. Машине, скажем, могут и ноги сделать, поэтому она чем проще выглядит, тем меньше хлопот. А недвижимость — есть недвижимость; это как Антарктида — вчера была на Южном полюсе и завтра там будет, что ей станется?

— Ну, это ж бабки стоит, какие мне и не снились. И все же, как тебе удалось так навариться? — продолжал допытываться Адвокат.

— Как сказал бы Шерлок Холмс: «Это элементарно, Ватсон». Порой, Сеня, надо процесс собственного мышления, как вот этот автомобиль, переключать на режимы второй скорости. Получилось — переключаться на третью, четвертую и так далее. Когда начинаешь интенсивней соображать, оценивая существующую реальность, то выходишь на качественно другой уровень мышления, и сразу вырисовывается положительный результат. Америку я не открыл, истина стара, как мир.

— Да ну тебя на хрен со своими мудреными выкладками. Ты еще на юрфаке этим славился, все преподавателям мозги пудрил. Крутишь вокруг да около — не хочешь говорить — не говори, — начал сердиться Адвокат.

— Сеня, ты как алкаш на дегустации, которому вкусовые нюансы напитков пофиг — лишь бы нажраться. Ну ладно, страховую фирму я открыл, а сам ее президент.

— И на этом вот можно отгрохать дачу? — искренне удивился Адвокат.

— Можно, — заверил Перегудов. — Главное, грамотно дело поставить.

— И от чего страхует твоя фирма?

— От всего, что не запрещено законом, самый широкий диапазон, — уклончиво ответил Влад. — Твой-то мустанг марки «Запорожец» еще бегает?

— Мустанг свое отбегал, — с горечью признался Адвокат, — стоит сейчас за домом, ржавеет. Я его б за ящик водки на запчасти отдал, да и за пол-ящика не берут. Никому не нужен.

— Пьешь? — больше для проформы спросил шеф страхфирмы.

— Пью! — не стал отрицать тот. — И буду пить. А что еще делать по такой-то жизни?

— На жизнь сваливать — последнее дело, самому рогом шевелить надо. Так ты говоришь, уже второй год не у дел?

— Угу. Раньше со своей ментовкой в Польшу, в Германию за шмотками мотался, даже в Турции был разок, а теперь… — он замялся, — теперь сижу глухо.

Перегудов был в курсе — жена Сени работала на офицерской должности в одном из спецрежимных учреждений, короче в «зоне», а потому за глаза он называл ее таким нелестным, во всяком случае для женщины, прозвищем.

Судя по фингалам, которые не сходили с Сениной физиономии, с «ментовкой» ему жилось не сладко. В части мордобоя его благоверная знала толк, и за все провинности, связанные с бытовым пьянством, пилюли незадачливому Адвокату выписывались регулярно и грамотно, хотя он и постоянно жаловался, что руки у его подруги жизни пришиты не к тому месту. Справедливости ради, надо было отметить, что доля истины в его словах присутствовала — хозяйка из его супруги была никакая. В квартире, где они обитали, постоянно царил такой жуткий срач и хаос, что с трудом верилось не только в то, что здесь живет женщина, но и в то, что таковая вообще когда-либо переступала порог этого жилища. Впрочем, Сеня, смирившись с судьбой страдальца за идею Бахуса, о каких-то бегах от своей ментовки даже не помышлял, сознавая в душе, что он «подарок» из тех, которые никому не нужны даже с хорошей доплатой.

— А почему ты с ней в этот раз не поехал? — поинтересовался Влад. — Или масштаб уже не привлекает?

— Паспорта у меня нет. Внутреннего.

— Потерял или пропил?

— Тут другая история, — вздохнул Адвокат. — Подписался я одной фирме реализовывать товар: кофе, тушенку, вермишель, консервы всякие импортные. Лат на сто пятьдесят у них набрал, они в залог паспорт. Ну, поехал в Царникаву. Там какая-то ярмарка как раз была в конце марта. И там торговал, вроде ничего дело шло. Потом замерз что-то дико, холода еще стояли, а рядом парнишка молодой торговал, бутылку винчика подносит, хлебни, мол, согрейся. Ну, я пару глотков сделал…

— Очнулся — гипс?

— Очнулся в Лиласте у станции, в кустах. Без товару, без денег, куртку сняли, падлы, кожаную… Хрен что помню…

— Это уж как водится, — сдержанно ухмыльнулся Перегудов. — Не для того угощали, чтоб помнил.

— Паскудно, Влад, дела складываются, хуже некуда. Фирма счетчик включила — по проценту в день от суммы товара. Скоро долг удвоится, как выпутаться — не представляю. Дельце бы надо какое провернуть на миллиончик, пускай и рисковое, и рвать отсюда куда подальше с песней «широка страна моя родная…»

— На миллиончик? — переспросил Перегудов. — А слюной от кайфа не подавишься?

— Денег много не бывает, у кого-то всегда больше, — философски изрек Сеня. — Главное, долг вернуть, иначе льготная путевка в крематорий мне обеспечена, меня уже предупредили. Те ребята шутить не любят — кастрируют и глазом не моргнут. Может, ты займешь на время, а?

— Увы, мой друг, увы, — сочувственно пожал плечами Влад. — У меня свободных средств нет, даже небольших. Все в обороте, Сеня, все в деле. Сейчас по-другому жить нельзя. Эй, посмотри-ка, что это там впереди «Опель» вензеля выписывает…

— Хм, или чувачок охерел, или с тачкой не все в порядке, — вглядываясь в лобовое стекло, заключил Адвокат.

Машина, ехавшая впереди в метрах сорока, в самом деле, вела себя очень странно: ее сначала повело вправо и она чуть не выехала на обочину, потом, создавая аварийную ситуацию, резко вырулила влево на полосу встречного движения, затем ее пару раз бросило из стороны в сторону и она, совершив невообразимый пируэт, в конце концов оказалась на обочине по правую сторону дороги, почти перпендикулярно ей.

— Сеня, тут что-то не то. Давай посмотрим.

Перегудов притормозил возле бирюзового «Опеля» и едва выключил движок, как водитель-лихач принялся непрерывно сигналить. Нет, он явно спятил!

Они подошли к «Опелю» и открыли переднюю дверь. Сидящий за рулем человек в светлой плащевой куртке навалился на него всем телом. Голова его поникла, тело слегка вздрагивало, словно несчастного колотил озноб.

— Что с ним? — ни к кому не обращаясь, произнес Адвокат.

Перегудов в это время взял левую руку незнакомца и принялся нащупывать пульс.

— Ну как? — спросил Адвокат.

— Пульс неважный, — Перегудов отпустил руку. — Насколько я в этом смыслю, тут похоже на приступ, скорей всего сердечный.

— А-а, понятно. Инфаркт, — поставил свой диагноз Адвокат.

Вдруг сидевший изменил позу; он всем телом дернулся назад и стал валиться в сторону Влада, который едва успел заслонить собой проем, чтобы тот не выпал наружу. Еще через мгновенье человек открыл глаза, взор его был туманен и тускл. Он чуть зашевелил губами, произнося нечто невразумительное.

— Дрянь, дело, тут скорая нужна, а может реанимация, — уверенно заявил Перегудов, раздумывая, что лучше предпринять в этой ситуации. — Слышь, Сень, давай его в нашу машину перенесем. Отвезем в Саулкрасты, в медпункт. Нельзя его бросать, загнется, жалко мужика.

— Да ну, Влад, сдался он нам. Эпилептик он, не видишь, хронический, всю машину тебе заблюет.

И Адвокат, энергично жестикулируя, изобразил для убедительности такую жуткую гримасу, что Перегудов, несмотря на весь драматизм ситуации, невольно улыбнулся.

— Эпилептик, не эпилептик, там разберутся, а бросим — считай грех на душу. Бери за ноги, я подмышки, потащили!..

— Ну, как знаешь, — буркнул Адвокат, с неохотой подчиняясь команде.

Они перенесли беспомощное тело на заднее сиденье «Хонды». Бедняга по-прежнему не приходил в себя; привалившись головой к стеклу дверцы, он лишь чуть слышно постанывал.

— Ну что, вперед? — Перегудов уже было собрался отъезжать, но остановился. — Ты, Сенечка, пошарь там в салоне, в бардачок загляни, может что осталось — вещи, документы какие, да мало ли…

— Понял, не дурак, — подмигнул тот.

Он направился к «Опелю» и вернулся через минуту, держа в руках пухлую папку из добротной кожи с металлической застежкой и пластиковый пакет.

— Вот, под пакетом у заднего стекла лежала, — он протянул папку Владу. — Там кажись документы, откроем?

— Успеется. Что в пакете?

— Да ничего, фрукты. Бананы, апельсины… Еще вот ключи от машины. Будем запирать?

— Иди, только мигом, и так много времени потеряли.

Со скоростью под сто они мчались по шоссе, которое, к счастью, оставалось почти пустынным. Через четверть часа после вынужденной остановки, Адвокат тронул Влада за локоть:

— Ну-ка, притормози. Мужик наш совсем стух, видишь, сполз как.

Перегудов обернулся и тут же сбросил газ. Он повел машину на малой скорости и, выбрав подходящее место, съехал с дороги. Со словами: «Ну что там с нашим клиентом», Влад перебрался на заднее сиденье поближе к неизвестному. Тот уже лежал в неестественной позе на левом боку, обе руки плетьми свесились вниз. Перегудов прежде всего вернул мужчину в сидячее положение и стал отыскивать пульс. Пульса не было. Тогда приподнял веко одного из глаз и тут все понял — рядом с ним был уже труп. Невидящее, словно остекленевшее око только подтверждало его печальный вывод.

— Ну что там? — полушепотом спросил Адвокат все это время с беспокойством наблюдавший за манипуляциями приятеля.

— Все кончено, Сеня, — чуть дрогнувшим голосом ответил Перегудов и расстегнул ставший тесным ворот рубашки, ослабил петлю галстука. — Клиент готов. В ад или в рай не знаю.

— У-умер?! Неу-ужели?! — Адвокат от волнения начал даже заикаться. — Ну… Ну, е-мое… Что б-будем делать?..

— Что будем делать, говоришь, — в раздумье повторил Влад. — Сейчас позвоню в бюро находок, проконсультируюсь.

— Ну, ты… ты это кончай… шуточки эти, — еще больше запаниковал Адвокат, враз сделавшийся белее стены. — Труп ведь.

— Труп, — спокойно констатировал Перегудов и насмешливым тоном поинтересовался: — А ты-то, что шары из орбит выкатил, не обхезался часом? Не твоих ведь рук дело. А взгляни на себя в зеркало — истый Раскольников.

— Да ну тебя, умный ты больно, — нервно огрызнулся Адвокат. — Раскольников… Решать что-то надо!

— Будем решать, теперь торопиться незачем. — Перегудов был деловит и собран. — Во-первых, надо выяснить, что за личность изволила почить в нашем присутствии. Логично? А потому для начала обследуем его карманы. Помоги…

— Нет! — истерически взвизгнул Адвокат. — Я мертвецов не переношу, меня тошнить начинает.

— А я, можно подумать, главный специалист рижского морга, — обронил Влад, выкладывая содержимое карманов новопреставленного рядом с собой.

Он только теперь внимательно рассмотрел лицо мертвеца. Тому было на вид около пятидесяти; короткие, слегка вьющиеся волосы, у висков тронутые сединой, прямой, правильной формы нос, узкие губы, небольшие, плотно прижатые уши, едва приметный шрам на подбородке — словом лицо, как лицо — ничего примечательного.

— Послушай, Влад, оставь это. Давай его выбросим, и погнали отсюда.

— Выбросим? Не гневи бога, антихрист! — с упреком сказал Перегудов. — Это ведь не чучело огородное, к покойникам надо относиться почтительно, и это тебе зачтется.

— Где и когда, ехидно мне знать? — спросил Адвокат.

— На Страшном суде, — ответил Перегудов, заканчивая ревизию карманов. — Итак, что мы имеем: расческа, зажигалка, носовой платок, еще ключи… А вот тут уже интересно — паспорт гражданина Латвии, водительские права, бумажник, доллары, латы, записная книжка…

Он взял паспорт и начал не торопясь перелистывать.

— Итак, Адвокат, личность покойничка будем считать установлена. В нашей теплой компании оказался некто господин Трумм Ивар Андреевич, год рождения 1945-й, а кто он, что за птица, мы возможно узнаем из папочки.

Он пересел на место водителя и расстегнул папку:

— Так-так, посмотрим, что хранится в этом досье.

— Оно тебе надо, — ерзал подле него как на иголках Адвокат. — Давай лучше бабки сосчитаем, сколько их там?

— Отцепись, худая жизнь, — как от назойливой мухи отмахнулся Перегудов, бегло изучая документы. — А ты знаешь, перед нами судя по всему не кто иной, как президент компании «Латкокимпэкс».

— Ну и что, мне это ничего не говорит, — сварливо заявил Адвокат. — Сейчас президентов всяких развелось, как собак нерезаных. Больше, чем людей нормальных! Ты президент, Литавин президент, этот тоже президент — плюнуть некуда! Все вокруг президенты, начиная с президента Латвии, кончая президентом платного туалета.

Влад, не реагируя на его брюзжанье, продолжал перекладывать бумаги — отчеты, справки, договора, накладные. Вдруг он наткнулся на чековую книжку.

— Ага, валютный счет в «Юпитер-банке». У-у, какими суммами мы крутим! Глянь, вот корешки чеков: пятьсот шестьдесят тысяч, триста восемьдесят пять, семьсот…

— Чего, баксов? — с придыханием в голосе вымолвил завороженный Адвокат.

— Их самых, — утвердительно кивнул Влад. — Баксовей не бывает.

Его внимание привлек первый незаполненный чек. Глянув на его лицевую сторону, а потом оборотную, он не сдержал возглас изумления — чек был чист, но подписан, причем подписи были обе — первая и вторая.

— Глянь, Адвокат, а чек-то с подписями. Ты хоть представляешь себе, что это значит?

— Не… не совсем, — часто заморгал тот.

— А то, дорогой, что в таком варианте книжка эта превращается в документ на предъявителя.

— Да? — продолжал хлопать веками Адвокат, до которого еще явно не доходил масштаб сделанного Владом открытия.

— Его нужно только заполнить и можешь получать бабки.

— Сколько, а, Влад? — с нетерпением спросил Адвокат, и глаза его алчно заблестели.

— Ровно столько, сколько на счету. Ну, чуть меньше, чтоб счет не закрывать.

— А как узнать, сколько на счету?

— Ну это не совсем сложно, — уверил его Перегудов, — я хоть завтра…

— Так что ж мы… давай мы это… провернем… снимем, — засуетился Адвокат.

— Не горячись, — осадил его приятель, — такие дела с налету не решаются. Тут надо все хорошенько обмозговывать…

— Если что, бля буду, в Париж смотаюсь, — мигом расфантазировался Адвокат. — Голубая мечта…

— Париж… Париж… Ветер в харю, а я шпарю, да, Сеня? — неожиданно развеселился Перегудов. — Какие наши годы… Одна беда — медведя мы пока не убили.

Он решил закончить начатое и продолжил просмотр. Переложил еще пару листов и тут его ждал новый сюрприз, похлеще предыдущего. Перед ним была выписка из банка на вчерашний день, и он опытным глазом сразу отыскал итоговую сумму. Она была такова, что поражала всякое воображение — два миллиона триста тридцать тысяч!!!

Хладнокровие вмиг покинуло страхователя и он, чтобы унять мелкую дрожь пальцев, решительно захлопнул папку, ценность которой теперь определялась воистину на вес золота. И даже больше.

— Что, что там еще? — стал допытываться Адвокат, настороженно наблюдавший за действиями Перегудова.

— Все! Устал, — тяжело выдохнул тот. — Дома досмотрим. Давай перекурим и определимся с этим господином.

— Чего морочиться, избавимся от него и с концами, — безапелляционно заявил Адвокат.

— Что ж, резонно, — Перегудов с удовольствием сделал затяжку. — Клиент нам уже ни к чему, но пристроить его нужно так, чтоб если и нашли, то не сразу, словом, чем позже, тем лучше. В сложившихся обстоятельствах нам интересно, чтоб следы господина Трумма надежно затерялись.

Они прикидывали разные варианты, но ничего путевого в головы не приходило. Ранние осенние сумерки, стремительно сгущаясь, заставили остановиться на простом решении — заехать поглубже в лес и схоронить труп где-нибудь в глухом месте. Таким подходящим местом им показалась небольшая ложбинка в густых зарослях кустарника, за которым сразу начиналось топкое болото. Туда и был уложен труп, из гуманных соображений предварительно обернутый в брезент. Нашедшийся в багажнике кусок материи для такой благородной цели был пожертвован Владом со словами:

— Покойничек, Сеня, того заслуживает. Конечно, ранг его тянет на более пышные проводы, но это забота родных и близких.

Они аккуратно замаскировали захоронение сухим валежником.

— Пусть отдыхает, аминь! — напоследок пожелал Сеня.

Потом, сев в машину, они с чувством исполненного долга продолжили свой путь.

— А знаешь, Влад, этот мужичок жутко похож на Грифа, приятеля одного.

— Странная фамилия, — ухмыльнулся Перегудов.

— Да это не фамилия, кличка, — пояснил Адвокат. — А фамилию его я даже не знаю. В «Омуте» он постоянно тусуется. Занятный тип.

— А «Омут», это что?

— Ну, «Омут», не знаешь, что ли? — со смешком отозвался Сеня. — Пивбар такой на Дзирнаву, официальное название «У векового дуба». Ты в такие места, наверно, не заходишь.

— А что я там забыл, всем гадюшникам гадюшник, — небрежно бросил Перегудов. — Сейчас таких мало осталось. Омут — точней не придумаешь.

Он внезапно замолчал. Неожиданная мысль пришла ему в голову, и он пытался сосредоточиться, чтоб довести ее до логической завершенности.

— Так что ты говорил про этого Грифа? — уточнил Влад как бы между прочим.

— Смахивает он больно на нашего покойничка. Только разве прическу другую носит и волосы подлинней, а так сходство большое.

«А это очень даже может пригодиться, — отметил про себя Перегудов. Случайная реплика Адвоката вдруг стала для него основой стройного плана. — Если схожесть подтвердится, я смогу из этого кое-что выжать…»

Они уже выехали на шоссе, когда Перегудов спохватился:

— Сеня, у тебя с собой прав, конечно, нет?

— Конечно, нет. А что?

— Да я рассуждаю так: труп то мы запрятали, а машина…

— Ага, понимаю, полдела сделали, полдела осталось.

— Верно соображаешь, — похвалил Перегудов. — Прятать концы, так все до единого.

— А куда машину деть? Это ведь не коробок спичек — в карман не засунешь. Если честно, я и насчет покойничка не очень-то спокоен — грибников сейчас по лесу шастает просто тьма, а это народец, сам знаешь…

— Для начала «Опелек» загоним в гараж на моей даче, а там видно будет. Ну что, возвращаемся? Сядешь за руль, по темени проскочим!

— Не влететь бы сдуру, — начал осторожничать Адвокат.

— Да не дрейфь, все будет в норме. Сегодня наш день…

И они, развернув машину, направились к тому месту, где около часа назад оставили на обочине бирюзовый «Опель» господина Трумма.

— А ты хоть запомнил, где это случилось? — поинтересовался Перегудов, включая фары дальнего света.

— С точностью до миллиметра! — похвастался Адвокат. — У меня вообще с детства наблюдательность развита, все сек, куда батя от мамки заначки прятал. Там, метрах в тридцати, береза раздвоенная, большую рогатку напоминает, и указатель дорожный рядом — двадцать восьмой километр.

— Хорошо, миллиметровщик, проверим, — усмехнулся Влад.

Ту высокую, со стволом, наподобие рогатки, березу, о которой упоминал Адвокат, они увидели почти одновременно, и Перегудов остановил машину.

— Да, вроде здесь, — проговорил он, осматриваясь вокруг.

— Не вроде, а точно, — убежденно сказал Адвокат, — но машины-то нет.

— И я что-то не вижу, — проронил обескураженный Перегудов.

Для верности они походили вокруг с фонариком, но когда наткнулись на следы своей недавней стоянки, оставленные машиной Влада, рядом с отпечатками протекторов «Опеля», поняли дальнейшую бессмысленность поисков.

— Вот тебе номер, — недоумевая сокрушался Адвокат, — куда ж она подевалась?

— Сам говорил, грибнички кругом ходят, наверно они и умыкнули, чтоб урожай на себе не тащить, — грустно пошутил Перегудов. — Впрочем, может оно и к лучшему, нам хлопот меньше. Ладно, погнали на дачу, а то я начинаю опасаться, что мы и к утру туда не поспеем.

— Ну и денек сегодня выдался, обалдеть, — уже в машине сказал Адвокат. — У меня после этих двойных похорон одно желание…

— Какое? — перебил его Влад.

— Справить двойные поминки. А если точней, нажраться вусмерть и все забыть, — честно признался Адвокат.

— Нажраться — ума не надо. Нам сейчас это не в кассу. Вот тут, уважаемый, — Влад постучал кулаком по папке, — дело на миллион, а времени у нас в обрез.

— На миллион? — встрепенулся Сеня.

— Ну, это я так, для красного словца, — успокоил его Перегудов, мысленно укоряя себя за допущенную оплошность, — но если все сложится, как надо, Париж тебе светит определенно. Если не город, то ресторан…

— А ты, Влад, что, не поедешь? Литавин нам может устроить по высшему разряду, во побалдеем!

— Гоношистый, ты, Сеня, спасу нет, — Перегудов снисходительно улыбнулся. — Повторюсь я еще раз — делить пока нечего! Нет шкуры, медведь наш еще по лесу бегает, а сможем ли мы его завалить — вопрос открытый…

 

3

Звонок, разбудивший Верховцева, оказался совсем некстати, утренний сон его был еще достаточно крепок. С явным неудовольствием он поднял трубку телефона, а когда услышал женский голос, то не сразу и сообразил, с кем имеет дело.

— Здравствуйте, Олег Евгеньевич! Это Юрченко вас беспокоит.

— Кто? Юрченко? Простите, не припо…

— Юрченко Марина… Это по поводу пропажи мужа.

— Ах, да, Марина… Здравствуйте, здравствуйте! Не узнал ваш голос, каюсь, — стал оправдываться Верховцев. После вчерашних именин одного из друзей по бывшей работе, голова соображала туговато. — Слушаю вас, Марина, и притом очень внимательно.

— Олег Евгеньевич, я хочу сообщить, что фото Валеры, как вы просили, я нашла. Даже несколько. А еще я нашла кое-какие документы, которые могут быть вам интересны. Только вот…

— Что — «только вот»?

— Вы не передумали заниматься моим делом?

— Если я сразу не сказал «нет», то и сейчас у меня нет оснований менять решение, — успокоил ее Верховцев.

— Ну, мало ли что, две недели все-таки прошло, — в голосе женщины чувствовалась какая-то неуверенность.

— Все нормально, где мы встретимся?

— Где вам лучше.

— Хорошо. На бульваре Бастея, напротив Бастионки есть тихое кафе, подвальчик такой… Там и встретимся, в пятнадцать ноль-ноль…

Когда в условленное время Верховцев появился в кафе, Юрченко уже поджидала его за столиком. На нем, кроме чашечки кофе, находился полиэтиленовый пакет. Олег положил рядом свой зонтик, затем спросил в баре еще два кофе и по паре пирожных.

— Ой, зачем это, Олег Евгеньевич? — слабо запротестовала Юрченко, косясь на блюдце с соблазнительными бисквитами.

— У нас, Мариночка, видимо, разговор не короткий сложится, — сдержанно улыбнулся Верховцев, — калорийное питание совсем не помешает.

— Не знаю как вы, я мучного стараюсь избегать, иначе за фигурой не уследишь, — сказала она, слегка смутившись, и взялась за пакет. — Вот здесь документы, фотографии. Вы посмотрите?

— Пока повременим, — остановил ее Верховцев. — В прошлый раз мы лишь в общих чертах коснулись обстоятельств вашего дела, обозначили, так сказать, контуры. Чтобы двигаться дальше, нужно разбираться в деталях, поэтому, Марина, я снова вас буду мучить вопросами, а вы должны отвечать как можно точней и искренней. Итак, начнем…

— Допрос без протокола, — не без кокетства закончила за него Юрченко.

— Ох, Марина, — покачал головой Верховцев, — детективов понасмотрелись? Смею заверить, большинство из этих шедевров ни уму ни сердцу, только время у обывателя съедают. — Он с удовольствием отпил горячего кофе. — Скажите, вам никогда не закрадывалась мысль, что исчезновение вашего мужа связано с тем, что он просто сбежал к другой женщине?

Этот вопрос, хотя и сформулированный в достаточно корректной форме, вызвал у нее явное замешательство.

— А почему… почему вы так спросили?

— Один мой, скажем так, внештатный консультант, человек, жизнь знающий, считает, в любом запутанном деле надо исходить из того, что ответ лежит на поверхности, а самое простое объяснение в данном случае ему представляется именно таковым.

— Нет-нет, — после некоторой паузы зачастила Марина. — Что угодно, только не это. Такое мне даже в голову ни разу не пришло, честное слово…

— На чем основана ваша уверенность? — полюбопытствовал Верховцев.

— Как сказать, — она пожала плечами. — Валере со мной хорошо было, устраивала я его, он сам это всегда говорил. Это, как вы выражаетесь, ответ, что на поверхности. Ребенка он хотел, чтоб мы завели общего, да и расписаться не раз предлагал, хотя я и не настаивала…

— Почему?

— Да разве бумажка с печатью людей связывает по жизни?

— Что верно, то верно, — согласился Верховцев.

— Нет, Олег Евгеньевич, этот вариант отпадает, — решительно заверила она. — Поверьте, мне… женская интуиция!..

— Допустим. Что в таком случае подсказывает женская интуиция?

— С Валерой случилось что-то непредвиденное. Скорей всего какая-то беда, но что конкретно, даже представить не могу.

— Хорошо. Давайте освежим в памяти обстоятельства, при которых вы виделись в последний раз. Что он собирался делать, какие были планы, о чем вы говорили, называл ли он какие-либо имена, фамилии, адреса? Вспоминайте, Мариночка, любая подробность может стать важной зацепкой.

— Ну вот, здесь возможно она и есть, эта зацепочка, — с горячностью воскликнула она, придвигая к нему пакет.

— До этого очередь дойдет. По аналогии с игрой «Поле чудес» будем считать, что это наш сектор «Приз», а пока нам нужно открыть как можно больше правильных букв, чтоб узнать заветное слово. Итак, в последний раз вы виделись…

— Да и не виделись толком, почти как на вокзале: здравствуй — до свиданья, вернее сказать «прощай».

На ее глаза навернулись слезы.

— Ну, так мы далеко не уедем, — мягко сказал Верховцев. — Не надо, успокойтесь и продолжайте.

— Да-да, я понимаю. Значит так, одиннадцатого июня я с Димкой, сыном, вечером возвращаюсь домой. Ездила на пару недель маму свою проведать в Россию. Открываю дверь, а Валера дома. Я его только осенью ждала, а у них там с судном авария случилась, их домой отправили. Конечно, я обрадовалась, а он вроде и нет: немногословный какой-то, замкнутый, будто чем-то озабочен. Обычно он с моря другим приходит, весь аж светится, а тут как подменили. Я подумала, может у него из-за аварии той неприятности, он ведь механик, но расспрашивать не стала — решила, надо будет, сам расскажет. Вечер тот мы провели дома: стол хороший сделали, выпили немного. Валера, правда, все больше молчал, говорил с неохотой, давило его что-то, угнетало, а я такая — в душу лезть не привыкла. Но помню, одна его фраза меня тогда удивила…

— Какая? — насторожился Верховцев.

— Помню дословно: «вовремя ты, Марина, вернулась, да и я тоже вовремя». Что он этим хотел сказать?.. И таким грустным тоном…

— Продолжайте…

— Утром, на следующий день, я решила съездить с Павликом в Тукумс к тетке, маминой сестре…

— Это двенадцатого? — спросил Верховцев, по старой привычке делая пометочку в своей записной книжке.

— Мама мне для нее гостинцы передала: разносолы всякие, мед, грибы сушеные. Ну, утром мы позавтракали, кофе попили, я сказала, что к вечеру вернусь. Приехала, Валеры уже не было…

— Так… и с тех пор вы его не видели? — помолчав, спросил Верховцев.

— Не видела, — печально подтвердила Марина.

— И о своих планах на день он ничего не говорил: куда собирался пойти или с кем встретиться?

— Н-нет, не припомню такого, — ответила она, подумав.

— Сколько лет вы живете вместе?

— Четыре.

— Четыре — это уже срок. А где жил Каретников до знакомства с вами, не в курсе?

— Почему же? На Московской, где-то в районе Керамики. У них там с сестрой квартира двухкомнатная.

— А родители его живы, не знаете?

— Мама умерла. А отец семью давно оставил и живет где-то на Украине, то ли в Одессе, то ли в Феодосии, точно не скажу.

— Стало быть, ваш муж был прописан там, на Маскавас? — Верховцев сделал очередную пометку в своей книжке.

— Почему был? — голос Юрченко дрогнул. — Он и сейчас там прописан.

— Да, конечно, — поспешил исправиться Верховцев, видя ее реакцию на упоминание о Каретникове в прошедшем времени. — Значит, у него есть сестра. К вам часто заходили его приятели, знакомые? Кого по имени, фамилии вы можете назвать?

— У Валеры не было обычая приглашать к себе. Он говорил: «Мой дом — моя гавань, где должен быть полный штиль, где можно отдохнуть от качки, друзей и зализать раны». А если отмечалось возвращение или уход в рейс, то обычно в ресторане. По таким случаям народу много собиралось, человек двадцать-двадцать пять, кто с женами, кто с подругами. Некоторых по именам я запомнила: Толик, Федор, Агрис, Гена. У одного, амбал такой, радист кажется, имя необычное — Анисим. Громадный мужик, накачанный, Шварценнегеру не уступит. Только у Анисима лицо доброе, а у Шварца дежурный оскал, будто он только вот колючую проволоку зубами перекусил.

— А как насчет фамилий, что-то помнится?

— С этим похуже. Одного, точно помню, все по фамилии называли — Борисов. Еще у Анисима этого фамилия то ли Пашкевич, то ли Дашкевич, он вроде белорус. Все…

— Не густо, — отметил Верховцев. — А после исчезновения Каретникова к нему никто не заходил, так, проведать?

— Были. Двое. Один точно из экипажа, я его раньше видела. Другой мне не знаком.

— Что они спрашивали?

— Интересовались Валерой.

— И вы им сказали, что Валера пропал?

— Сказала. Все как было, а что толку скрывать? К тому же я и в полиции и в пароходстве уже побывала. Так что это, в общем, секрет Полишинеля.

— Ну и что ребята?

— Они очень удивились. Сказали, что этим обязательно займутся.

— Ладно, — сказал Верховцев, беря в руки пакет. — Давайте заглянем, что вы принесли.

Верховцев начал с фотографий. Их было четыре. На первой Каретников с Мариной были по пояс сняты прямо в уличной толпе, судя по домам, где-то в центре города. Может на Тербатас, может на Кришьяна Барона. Второй снимок, явно любительский, был сделан на судне, где Каретников находился среди экипажа. План был мелкий, и что-либо рассмотреть подробней не представлялось возможным. Следующее фото стандартных размеров было цветным и выполнено «Полароидом». На нем Каретников был запечатлен сидящим на скамейке в парке. Рядом сидели молодой представительный мужчина в модном костюме и галстуке, женщина средних лет и юная дама в элегантном летнем платье. Мужчина держал в руках бутылку шампанского и фужер, у девушки был букет цветов в прозрачной упаковке. Сбоку от Каретникова на скамейке лежали одна на другой две коробки, причем верхняя смахивала на упаковку торта. Последним был снимок на документ размером четыре на шесть. Его Верховцев отложил в сторону:

— Здесь он похож на себя в жизни?

— Очень близко, — не задумываясь ответила Юрченко. — К тому же это совсем недавнее фото.

— А это? — Верховцев взял в руки цветную карточку. — Кстати, кто здесь изображен?

— Не знаю. Оно мне попалось впервые.

— Значит, никто из этих людей вам не знаком.

Юрченко молча покачала головой.

— С вашего позволения эти два снимка я возьму с собой. На время.

— Пожалуйста, — согласилась она, — если так нужно для дела.

Верховцев спрятал снимки в нагрудный карман и принялся изучать документы. Они оказались настолько любопытными и неожиданными, что чем дольше он вчитывался в их содержание, тем больше возрастал его интерес. Поверхностное знакомство заняло у него минут двадцать.

— Марина, а вы сами это читали? — спросил он, закончив просмотр.

— В общем, нет. Я нашла их только вчера, когда искала фото. Да и с латышским у меня слабовато, можно сказать никак, а заниматься переводом было недосуг. А почему вы меня об этом спросили?

— Вам знакома фамилия Таланов? — в свою очередь поинтересовался Верховцев.

— Нет, — не сразу ответила Юрченко, — такую никогда не слыхала.

— Так вот, Марина, из всех этих материалов следует, что Каретников Валерий Дмитриевич является вице-президентом фирмы «Пикадор», а Таланов, про которого я спросил, никто иной как президент этой фирмы. А фирма «Пикадор», насколько мне известно, находится в числе тех, которыми сейчас занимается прокуратура. Таких фирм в Риге… увы, не одна, а против некоторых возбуждены уголовные дела.

— За что? — вырвалось у Юрченко.

— За то, что у доверчивого народа брали деньги под высокие проценты, а потом бесследно испарились.

— Но причем тут Валера? — удивилась она. — Он ведь моряк…

— Я о «Пикадоре» узнал из прессы, — сказал Верховцев, — и о том, что его президент с крупной суммой денег, принадлежащих вкладчикам, исчез в неизвестном направлении. По версии полиции Таланов скрывается в зарубежье и, разумеется, не в ближнем. Не хочу делать поспешных выводов, но в свете открывшихся обстоятельств напрашивается мысль, что и ваш Валера мог вполне составить ему достойную компанию.

— Валера?! Да что вы! — всплеснула руками Юрченко. — Вы его просто не знаете. Он на такие грязные дела никогда не подпишется.

— О, не скажите, — скептически улыбнулся Верховцев. — Как там у Шекспира… «есть многое, друг Горацио, на свете, что и не снилось…» ну и так далее. И потом, я ведь ничего не утверждаю, а только высказываю предположение.

— Ваше предположение — просто бред! — с вызовом бросила Юрченко.

— О, мадам, так дело не пойдет, — сказал Верховцев, нахмурившись. — Мы с вами встретились не для того, чтоб демонстрировать амбиции. Давайте условимся: или сохраним обстановку благожелательности или сразу по-доброму расстанемся.

— Олег Евгеньевич… — Юрченко сконфуженно, словно напроказившая школьница, прикусила губу. — Я… я…

— Больше так не буду, да? — спросил Верховцев, улыбнувшись, и, не дожидаясь очевидного ответа, продолжил: — Знаете ли, Марина, как говорят в полиции, факты — вещь упрямая. В данном случае я говорю о том, что вижу своими глазами — вот устав фирмы «Пикадор», протокол учредительного собрания, верней его ксерокопия, копия банковской лицензии, договора… Чем вы объясните, что Валерий Каретников скрывал от вас этот пласт своей жизни? Не доверял? Не хотел информировать о причастности к криминалу?

— Не… не знаю, — захлопала ресницами Юрченко. Она выглядела растерянной и подавленной обрушившимся на нее открытием. — Я ничего не могу понять… моряк… вице-президент… голову сломать можно.

— Можно, — согласился Верховцев. — Зато появилась хоть какая-то перспектива для поиска, подающая надежду…

— Надежду?! Надежду на что? — чуть оживилась она.

— На то, что разыскиваемый вами человек, по крайней мере, хоть жив.

— А я в этом и не сомневалась. Да и экстрасенсы, у которых я побывала, в один голос утверждали, что Валера жив-невредим.

— Даже так? А почему же эти мудрецы не показали к нему дорогу? Тогда бы и необходимость в моих услугах отпала.

— Нет, они говорили, но все по-разному и как-то туманно, неопределенно, — словно оправдываясь, забормотала Юрченко, — кто про избушку на озере, кто про город в средней полосе России, кто, что он наемником в Чечне воюет… В общем, все обтекаемо, неконкретно.

— Зато мзду брали определенную, строго по таксе? Или нет?

Юрченко промолчала.

— Конечно, психологию клиента эти шарлатаны знают на «пять» — несподручно брать деньги, объявив, что разыскиваемого нет в живых. У тех, кто ищет — горе, а с них… понимаете?..

Юрченко молча кивнула.

— А за надежду человек последнее готов отдать, — продолжал Верховцев. — Надежда, она ведь цены не имеет, бесценна она; она тропинка к спасению, которая может перейти в большую дорогу, а может и внезапно оборваться…

— Не может, не должна!.. — взволнованно вставила она.

— Скажите, Марина, вы его любите? — без всякого перехода спросил Верховцев.

— Да, люблю, — без малейшего колебания ответила Юрченко, — иначе зачем я здесь?

— Все правильно, — рассеянно промолвил Верховцев, отвлекшись какой-то мыслью.

— И еще, Олег Евгеньевич, — поднявшись чуть вперед, порывисто зашептала она. — Я никому из близких знакомых не говорила, вам первому… У меня будет ребенок! Валерин ребенок, он его так хотел. Четвертый месяц пошел…

И лицо ее как по волшебству озарилось радостной светлой улыбкой.

— Вы — мужественная женщина! — воскликнул Верховцев под впечатлением услышанного. — Отчаянная даже. При таких обстоятельствах и в такое время это… это поступок.

— Не знаю, — зарделась Марина. — Не знаю, я по-другому не могу…

— Ну, что ж, на сегодня, пожалуй, хватит, — сказал Верховцев, взглянув на часы. — Фронт работы на ближайшую неделю вы мне обеспечили. И последний вопрос: его личные документы: паспорт моряка, гражданский, или, скажем, водительские права дома у вас случайно не остались?

— Нет, что вы. Все такое он всегда при себе носил.

— Ну, разумеется…

Они встали и направились к выходу. Уже прощаясь, Юрченко осторожно поинтересовалась:

— И у меня к вам, Олег Евгеньевич, напоследок есть вопрос: сколько будет стоить ваша работа?

— Не знаю, — ответил он, слегка замявшись. — Пока не знаю. Но одно могу сказать определенно — для влюбленных и беременных у меня скидка, причем существенная. И давайте договоримся — со следующей встречи на «ты»?

— Ладно. Ну, спасибо вам, до свиданья!

— Всего…

Юрченко пошагала к остановке трамвая. Верховцев еще с минуту постоял перед входом в кафе, вдыхая после пряного, пропитанного ароматом кофе воздуха сырой, забивающий дыхалку осенний ветер. Мелкий, нудный дождик не унимаясь кропил лицо. После теплого, по-домашнему уютного кафе, Рига казалась хмурой и неприветливой, как увядающая девственница.

 

4

Перегудов запаздывал. Адвокат, по-видимому, уже поджидал его у «Омута». Этот, скандальной репутации и печальной славы пивбар в центре города был, наверное, последним из могикан. Да и во всей Риге он оставался одним из редких заведений подобного типа, еще не прибранных к рукам настоящими хозяевами. Обычно там кучковалась непритязательная и малоприятная публика, но Влада это не волновало, он направлялся туда отнюдь не за острыми ощущениями, а по вполне конкретному и очень важному делу.

У него было приподнятое настроение — перед этим он наведался в «Юпитер-банк» разведать тамошнюю обстановку и остался весьма доволен результатом своего визита.

Банк находился в Старой Риге и производил впечатление респектабельного учреждения с самым современным уровнем обслуживания: солидный фасад, открывающиеся автоматически прозрачные двери на фотоэлементах, мраморный пол, диваны, корректный и предупредительный персонал, внушительного вида охрана, словом, все как надо — недаром банк числился в первой десятке коммерческих банков города.

Наверное, четверть часа он, с видом человека кого-то поджидающего, лениво наблюдал за процессом обслуживания клиентов, искоса поглядывая в сторону кассы, из окошка которой кто-то периодически получал наличность. Все строго, деловито, никакой суеты… Далее без особых хлопот взял у оператора выписку валютного счета на сегодняшний день. Убедившись, что новых поступлений на счет «Латкокимпэкс» не было, и остались все те же два миллиона триста тридцать тысяч, он мысленно поблагодарил судьбу, что расчетный счет его страховой компании находился в другом банке. В противном случае выношенный им замысел имел бы существенный изъян — в своем родном банке его слишком хорошо знали в лицо, и контролировать ход задуманной операции без риска засветиться было бы практически невозможно.

Теперь Влад Перегудов шел на смотрины Грифа, показать которого ему и собирался Адвокат. По словам Сени, тот тип имел поразительное внешнее сходство с президентом «Латкокимпэкса», тело которого они накануне без особых почестей предали земле.

Перегудов не ошибся — Адвокат и впрямь уже дежурил у дверей «Омута», словно внештатный швейцар. Влад еще издалека заметил сутулую фигуру в линялом плаще. Бывший сокурсник нетерпеливо топтался на месте, пряча в воротник лицо от пронизывающего ветра, и, видимо, основательно продрог.

«Давненько, видать, прискакал, — мысленно усмехнулся Перегудов. — Что значит крепко сидеть на мели и вдруг унюхать поживу! У Сенечки теперь энтузиазма и рвения на троих хватит, он за ради бабок и банку консервную носом вскроет. Что ж, пусть наведет на Грифа, посмотрим, что это за птица, если подходящего полета, возьму в дело, нет — придется срочно искать дублера. Времени в обрез, цейтнот, главное не наделать глупых ходов».

…К своему бывшему сокурснику Влад относился крайне снисходительно, короче — не уважал. В этой жизни Адвокат был уже отыгранной картой и серьезного интереса для человека уровня Перегудова представлять не мог.

По специальности оба они были правоведами, но этим общее между ними и исчерпывалось. Перегудов был игроком активного плана, форвардом, ищущим счастья у чужих ворот и постоянно нацеленным на гол, Сеня Скорик — конченым алкоголиком, давно и безнадежно проигравшим в очном поединке с «зеленым змием» и ни о каком реванше уже не помышлявшем. Больше того, смирившись с мыслью, что одолеть это чудище все равно невозможно, он сделался его вассалом на всю отписанную ему судьбинушкой оставшуюся часть жизни.

Свое прозвище Сеня заработал еще в университете. Поводом к этому послужили его неоднократные хвастливые заявления в кругу собратьев-студентов, что он, мол, по окончании вуза не собирается работать юристом-хозяйственником на нищих советских предприятиях, а уедет в Канаду к своей тетке и устроится там в ее частную адвокатскую контору. Потом планировалось выиграть пару-другую крупных процессов, с гонораров купить себе где-нибудь во Флориде шикарную виллу и, обосновавшись там, продолжить жизнь как цивилизованный рантье, вкушая все ее прелести под пальмами у теплого моря. Осуществить свои фантастические планы Адвокату не посчастливилось — он элементарно спился.

Начал он вроде неплохо: сразу после университета по чьей-то протекции даже пролез в МВД, а если точнее — в ОБХСС. Испытание властью, пусть и совсем маломальской, оказалось ему не под силу. Курировавший в одном из районов Риги объекты торговли, он по слабости характера недолго смог противиться соблазнам в виде мелких презентов и возлияний в подсобках магазинов с холеными нахрапистыми продавщицами. Его короткая эпопея работы в органах кончилась, когда он несколько раз в самом непотребном виде попался на глаза высокому милицейскому начальству. Ему сказали «гуд бай» и со свистом выпулили на вольные гражданские хлеба.

После этого, уже в качестве юрисконсульта, он сменил чуть ли не с десяток предприятий и фирм, в которых его не смели задерживать из-за ревностного пристрастия к горячительным напиткам. И, наконец, два года назад этот затяжной марафон бесславно завершился для Сени на местном рыбоконсервном комбинате. И хотя он уверял друзей, что просто попал под сокращение, Перегудов знал, что его выгнали по статье, после того как он в невменяемом состоянии, споткнувшись о порог директорского кабинета и головой открыв дверь, распластался на паркетном полу прямо перед светлыми очами строгого шефа, в то время, когда тот проводил важные переговоры с японской делегацией. Пока изумленные японцы обсуждали между собой тонкости необычного трюка, шеф, с присущим ему чувством юмора, предложил незадачливому правоведу выползти вон из кабинета прямо в отдел кадров за трудовой и больше никогда не показываться на территории комбината.

Но в тот злополучный день у Адвоката, по-видимому, «крыша съехала» основательно: вместо того, чтоб тихо раствориться, он принялся угрожать шефу, что засадит его за решетку вместе с этими узкоглазыми якудзами за международное хищение рыбы в особо крупных размерах, и что на всю эту сходку у него есть такой компромат, после которого их упекут в такое место, где Колыма раем покажется. За этот идиотский демарш Адвокат вместо тихого увольнения удостоился холодного медвытрезвителя со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но и этого ему было, видно, мало, не угомонился.

Однажды, опять-таки в подпитии, он вздумал поквитаться с родным предприятием и, каким-то образом пробравшись на территорию, спер на эстакаде две упаковки мороженой рыбы. Переправить трофей через забор ему не удалось — Адвоката повязали с поличным бдительные охранники. И опять хмельная дурь сыграла с ним злую шутку — не выступал бы, может инцидент и замяли, а так оформили протокол, завели дело о хищении, передали в суд… Правда, Адвокату повезло — отделался лишь условным сроком, но сама процедура, по его же словам, «нагнала ему страха по самые помидоры».

Последний «подвиг» Адвоката, завершившийся в кустах у станции Лиласте, не вызвал у Влада ни малейшего сочувствия — если свинья по доброй воле ищет грязь, то зачем ей отказывать в удовольствии в ней вываляться…

— Привет, господин Адвокат! Давно ждать изволите? — поинтересовался Перегудов, подойдя.

— Ну как, Влад? Мою долю принес? А в банке что? Узнал? — в свою очередь засыпал вопросами тот, не ответив на приветствие. — Я тут разведать успел: Грифа пока нет, но придет, придет, куда он денется.

— Сень, на кой хрен ты туда совался, мы ж договаривались, — не на шутку разозлился Перегудов.

— Успокойся, не был я там. Бич один выходил, я спросил.

— Тогда другое дело, — смягчился Перегудов. — И долю я твою принес, и в банке насчет денег выяснил. Все в порядке, лучше не придумаешь.

— Сколько? Сколько там? — с нетерпением вырвалось у Адвоката. — Не томи…

— Может мне еще на всю улицу крикнуть? — язвительно уколол Перегудов. — Раскудахтался… Пойдем в заведение там и пошепчемся. Только как появится Гриф, ты показываешь и испарился — знать ему, что третий в деле есть, совсем ни к чему, да и для тебя спокойней будет. Надеюсь, понял?

— Не дурак, — шмыгнул красным носом Адвокат.

Через пару минут за укромным столиком на двоих они потягивали пиво.

— Ну, давай, Влад… Давай рассчитаемся, — егозил Адвокат на стуле, словно его одолевали полчища комаров.

— Ну, Сеня, ты, наверно, с шилом в заднице родился, все коней стегаешь, скачешь, как блоха на раскаленной сковородке, — говорил Перегудов, отсчитывая ему половину суммы, найденной в бумажнике Трумма. Вчера по настоянию Влада, деньги не делились — президент страхкомпании решил перестраховаться, опасаясь, что слабовольный подельничек на радостях уйдет в запой, и тогда все полетит кувырком.

— Завтра же поеду к этим кровососам, отдам им бабки, ксиву выкуплю, — бубнил Адвокат, пряча свою долю понадежней. — А с банком-то как?

— Двадцать пять тысяч на счету, чуть больше. Я полагал покруче там будет, — с деланным разочарованием ответил Перегудов. — Конечно, не копи царя Соломона, но и за это побороться стоит, а?

Названная им сумма была почти в сто раз меньше фактической, но и она показалась бедствующему Адвокату совершенно фантастической.

— Еще бы! — воскликнул он, восторженно потирая руки. — Значит так, Влад: нам с тобой по десять, Грифу — пять. Правильно мыслю?

— А компьютер у тебя шпарит хоть куда, — усмехнулся Перегудов. — Во всех бы действиях так соображал, как в делении, цены б тебе не было.

— Да, и Грифу его долю после всех дел, если только не запорет нашу операцию, — не уловив иронии приятеля, продолжал разглагольствовать Адвокат. В предвкушении немыслимого навара он был возбужден, будто алкаш после похмельной стопки.

— Если твой протеже запорет дело, то нам с тобой, мой милый, уже ничего не понадобится, — не глядя на него, тихо уведомил Перегудов, — разве что, пара деревянных макинтошей. Бог знает, что это за фирма, и кто за ней стоит. Сейчас времена, сам знаешь — за пару лат кишки выпустят, а за приличные деньги — я уж не говорю…

— Да ну — Влад, ты ведь голова, — заискивающе ввернул Адвокат. — С таким мозговым трестом мы обречены на победу.

— Твоими молитвами, — небрежно бросил Перегудов, польщенный в душе бесхитростным комплиментом. Какое-то время он задумчиво смотрел на тающую в кружке пивную пену, потом поднял голову и лукаво подмигнул:

— А что, Сеня, если дельце удачно провернем, не двинуть ли нам куда-нибудь в экзотические края?

— Куда, например? — с недоумением взглянул на него Адвокат, корявыми своими пальцами разделывая копченого леща.

— Например, в Полинезию или, скажем, на Сейшельские острова. Сейшелы находятся в Индийском океане, считай на экваторе. Там тепло круглый год; бананов, ананасов — ешь не хочу, бабы голые ходят навалом, представляешь?

— Ну и что? — тупо уставился на него Адвокат.

— А то, — вдохновенно продолжал Влад. — С такими бабками мы выберем там среди туземок лучших красоток, может быть, женимся и заживем в роскошных бунгало без забот и припеваючи. Черные женщины всегда почитали за счастье прислуживать белому человеку. А потом, кто знает, может, сделаемся вождями местных племен или станем губернаторами островов, их там около сотни, так что вакантные места для образованных людей, думаю, найдутся. Представляешь, будем командовать островами, жить по соседству через узкий пролив. Утром просыпаемся, выходим на берег, я тебе: «Привет, Сеня!» — ты мне: «Привет, Влад!», я тебе: «Сеня, плыви ко мне на завтрак!», ты мне: «А что у тебя в меню?», я тебе: «Суп из черепахи, жареная анаконда, пузырь меч-рыбы с острой подливкой», ты мне: «Уговорил, Влад, сейчас только захвачу первача из кокосового ореха и плыву…» Берешь свой самогончик, садишься в пирогу с красавицей туземкой и ко мне. Ну, и пьем, гуляем! Никаких долгов, никаких проблем, — не жизнь, а сплошная фиеста!..

— Сожрут, — бросил Адвокат, вгрызаясь в ломтик леща.

— Кого сожрут?

— Нас сожрут, — убежденно ответил тот, — вот и вся фиеста. Там, я слышал, людоедство еще вовсю процветает.

— Ну, Сеня, ты даешь! Во-первых, в наше время каннибализм — явление исключительное. Во-вторых, на тебя в этом плане вряд ли кто позарится — ты же костлявый, как тысяча ершей, да и мясо твое в пищу, наверно, не пригодно, так как проспиртовано сверх всякой меры.

— На хрена тебе на экватор? — поинтересовался Адвокат, вполне серьезно восприняв сказанное приятелем. — У тебя и здесь все на мази.

— Тянет, Сенечка, как магнитом тянет, — сказал Перегудов, закуривая сигаретку. — Наверное, в своем прошлом воплощении я был папуасом.

— Чушь все это, утопия, — вяло обронил Адвокат. — Каждый должен нести свой крест. Что на роду написано, тем и довольствуйся. Слышал такую фразу, кто-то по уму сказал: «Рожденный пить, взлететь не может».

— Знакомо, но несколько в другой интерпретации.

— Это неважно. — Адвокат вопросительно взглянул на Влада. — Что-то пиво не лезет. Толку с него — девяносто шесть процентов воды, четыре — алкоголя, наоборот было бы интересней. Может, по соточке примем, а?

— Уже неймется? — с нескрываемым презрением спросил Перегудов. — И в самом деле, рожденный пить навек лишен покоя. А теперь…

— Ага, вот и Юрий Юрьевич пожаловал, — перебил Влада Адвокат, смотря куда-то поверх его головы.

— Кто? — не понял Перегудов.

— Тот, кого мы ждем. Гриф собственной персоной.

— Отлично, Сеня, — сказал Перегудов, переключив внимание на вошедшего в пивной зал мужчину в элегантном костюме. — А теперь подъем и, как краб, бочком, бочком на выход. Твоя соточка скучает по тебе наверху, в кафе за углом. Все понял?

— У матросов нет вопросов, — скороговоркой прошептал Адвокат и с проворством ужа тут же выскользнул прочь из прокуренного подземелья.

Влад, забыв про пиво, продолжал наблюдать за интересовавшим его субъектом с кличкой стервятника. Гриф же, войдя в помещение, по-хозяйски огляделся с выражением лица человека обремененного, по меньшей мере, важными государственными заботами. Его наметанный глаз с молниеносной быстротой запеленговал среди праздноотдыхающей публики объект потенциального интереса. Отработанным выверенным жестом он сначала поправил пестрый галстук, затем пригладил прядь волос и вальяжно направился к стойке бара, где на высоких крутящихся сиденьях расположились две длинноногие блондинки юного возраста в откровенных миниюбках. Их появление здесь для Перегудова прошло как-то незамеченным.

Тем временем Гриф непринужденно пристроился рядом с девицами и, взяв кружку пива, принялся не торопясь набивать табаком курительную трубку. Перегудов, оставив свою позицию, тоже подошел к стойке бара и занял свободное место по другую сторону от дам. За спиной бармена горел экран телевизора; делая вид, что его интересуют перипетии футбольного матча, Влад ждал дальнейшего развития событий. И они не замедлили развернуться.

— Да, Дианка, наш шеф совсем оборзел, — пожаловалась одна другой. — Заставляет нас танцевать еще в одном кабаке, а как доплачивать, сволочь, так фиг! Решил, что одной кормежкой за это он от нас и отделается…

— Да пусть он подавится своей жрачкой, — раздраженно подхватила подружка, — засунет ее себе в жопу. Нам бабки нужны, а не его шницеля засушенные.

— А всем треплется, что нам хорошо башляет, — все больше распалялась та, что сидела ближе к Грифу, — что наше варьете самое высокооплачиваемое в Риге…

— Жмот несчастный! — бросила подружка. — Шестьдесят латов в месяц — разве это заработок? На колготки и те не хватает.

— И не пикнешь, — огорченно вздохнула первая. — Чуть что, я знаю, костюмы отберет и на улицу!

— Играет на том, что на наши места замена сразу найдется, претенденток хоть отбавляй. Эх, найти бы другого хозяина, да не такого жлоба.

— А еще лучше где-нибудь заграницей, — мечтательно закатила глаза подружка. — Тут за гроши напрягаться надоело.

— Одно плохо — им там всем секс подавай, а под каждое дерьмо ложиться…

— Можно и не ложиться, — не глядя в их сторону, будто разговаривая сам с собой, изрек Гриф.

«Началось, — мысленно усмехнулся Перегудов. — Ну, что ж, заодно и театр одного актера посмотрим».

— Послушайте, дядя, — вполоборота развернулась одна из девиц. — Вам не кажется, что влазить в посторонние разговоры очень неприлично?

— Суется каждый не по делу, — капризно дополнила другая.

— Почему не по делу? Как раз по делу, — расправил плечи Гриф, приобретая величественную осанку султана. — Шоу-бизнес, красавицы, моя епархия. Многое я повидал, но здесь в Латвии — это нечто — полный беспредел! Слов просто нет! В ОАЭ даже и представленья не имеют, как тут измываются над истинными артистами, там ведь тружеников сцены буквально на руках носят. Вот там умеют ценить искусство современного европейского танца!

— Где вы сказали? — в один голос переспросили «артистки», и в глазах у них отразился живой интерес к необычному собеседнику.

— Позвольте для ясности представиться. Завидонов — генеральный менеджер шоу-концерна «Дансинг групп интернейшнл» по странам Балтии. — Гриф похлопал ладонями по наружным карманам пиджака, потом полез во внутренний. — Увы, визитки, к сожалению, остались в другом костюме.

— Да это неважно, — промурлыкала одна из девиц, потеплевшим взором обласкивая «генерального менеджера». — Так что вы там говорили про…

— Ах, да, про ОАЭ, — засверкал белозубой голливудской улыбкой Гриф. — ОАЭ, девочки, — Объединенные Арабские Эмираты, регион, который я курирую от нашего концерна. Сказочные княжества: Шарджа, Дубай, Абу-Даби, мощная индустрия развлечений. А какие там казино, рестораны, найт-клубы! И все новые и новые появляются, как грибы после дождя — не успеваешь отправлять пополнение. А теперь вот навязали еще Катар, Бутан, Бахрейн — ума не приложу, где столько команд набрать, чтоб удовлетворить все заявки. Из Польши, Литвы, Эстонии все более-менее стоящее уже давно туда переправил. И все мало — эти нефтяные толстосумы с жиру просто бесятся.

— А вы как, по контракту набираете?

— А какие условия? — добавила другая.

— Естественно на контрактной основе по результатам конкурсного отбора, — важно пыхтя трубкой, пояснил Гриф. — И люди не ценят, представляете, здесь соглашаются на все — только отправь, а туда попадут, им полторы тысячи баксов в месяц уже не деньги, три им подавай. Заелись, бунтуют! Бен Саид аль-Саббах вчера звонил, говорит недовольных будем гнать в шею — набирай новых.

— Вам повезло. Мы как раз танцовщицы варьете, — кокетливо произнесла одна из девиц, забрасывая ногу на ногу так, что даже Перегудов смог разглядеть цвет ее трусиков.

— Это вам повезло, девочки, — назидательно уточнил Гриф. — Впрочем, говорить пока рано: мне нужно вас для начала посмотреть, а уж потом…

— Что потом? — хором вырвалось у претенденток.

— А потом будем говорить о контракте. Если подойдете — оформляем бумаги, я посылаю факс, а по получении визы — на самолет и вперед, покорять сердца арабских шейхов!

— Господин менеджер, позвольте вопрос, — неожиданно для всех вмешался в разговор Перегудов. — А как у вас в школе обстояло с географией?

— Не понял, — удивленно взметнул брови Гриф, обернувшись к новоявленному выскочке.

— Да очень уж тонко вы переместили королевство Бутан из Гималаев на берега Персидского залива.

Возникшая вслед за этой репликой пауза грозила затянуться и Гриф, чтобы как-то скрасить немую сцену, принялся выбивать трубку о край пепельницы.

— Нет, девочки, в таких условиях решительно нельзя вести никаких переговоров, — возмущенно ворчал он, убирая трубку в карман. — Если будет угодно, пойдемте в мое представительство и там…

— Конечно, конечно! — не дав ему договорить, взахлеб защебетали подружки и тут же попрыгали со своих мест, не забыв на прощанье презрительно мазнуть взглядами по ухмыляющейся физиономии неизвестного нахала.

Они прошли вперед и Гриф, расплатившись с барменом, собрался было за ними, как сзади его аккуратно, но твердо придержали за локоть:

— Девочки пусть топают, а вас, «штирлиц», я попрошу остаться…

— Вы обознались, я — не Штирлиц, — заметно занервничал Гриф, увидев боковым зрением все того же помешавшего ему незнакомца.

— Вполне возможно, — охотно согласился тот, — но вы и не менеджер Завидонов.

— Не морочьте мне голову, — заговорил Гриф уже с нескрываемым раздражением, пытаясь высвободить локоть из цепкого захвата. — Чем я вам обязан? И вообще, меня ждут…

— Юрий Юрьевич, у меня к вам приватный разговор, не терпящий отлагательств, — мило улыбнулся Перегудов. — Поверьте, он стоит драгоценного вашего внимания.

Теперь уже Гриф стал смотреть на занудливого незнакомца с некоторым интересом, лихорадочно прикидывая в уме, чем он может оказаться ему полезным.

— Вы хотели снять… одну их моих дам? — озабоченно потирая лоб, высказал он предположение. — Мне, в самом деле, одна вроде как и лишняя. Что ж, мы можем поторговаться и если сойдемся в цене, я, пожалуй, и уступлю.

— Вы удивительно прозорливы, Юрий Юрьевич, — с легкой иронией похвалил его Перегудов. — Да, я хочу снять… но ваш кордебалет мне и даром не нужен. Как вы относитесь к тому, чтоб хорошо заработать?

— Надеюсь, не по морде? — в той же манере осведомился Гриф.

— Юрий Юрьевич, о таких вещах обычно не спрашивают. Их приводят в исполнение без согласования с клиентом.

Интуитивно почувствовав, что тут пахнет серьезной добычей, Гриф переключился на деловой лад:

— Итак, хорошо — это сколько?

— Хорошо — это пятнадцать тысяч.

— Надеюсь, не рублей и не карбованцев?

— Ни в коем случае. Тех, что с портретами президентов на зеленом фоне.

— Простите, хотелось бы знать, а с кем я имею дело? — поинтересовался Гриф, решив, что пришло время окончательно раскрыть карты.

По его разумению, подобное предложение в этом заведении мог сделать только сумасшедший, но незнакомец, на первый взгляд, такого впечатления явно не производил.

— Если вы не будете задавать лишних вопросов и чисто сделаете дело, то можете рассчитывать еще на пять тысяч премиальных, — последовал ответ.

Авантюрист средней руки, Гриф был достаточно сообразителен, чтоб распознать в своем визави птицу более высокого полета, пусть и не с размахом кондора, но уж его, Грифа, во всяком случае, покрупней.

— Так что, Юрий Юрьевич, отпускайте своих мочалок и приступим к конкретным переговорам.

Уговаривать не пришлось; Гриф выпорхнул ровно на полминуты и тут же не замедлил вернуться. Чтобы окончательно рассеять свои сомнения, он, подсев за столик к Владу и многозначительно прокашлявшись, тихо прошептал:

— Давайте определимся сразу: если вам нужен специалист по мокрым делам, то вы не по адресу — такие люди ошиваются в другом месте.

— Успокойтесь, головорез мне ни к чему. Мне нужен ассистент для проведения тонкой финансовой операции.

— Другое дело, — кивнул Гриф. — Излагайте…

— Для начала я изложу суть вопроса, — сказал Перегудов. — Если мы принципиально поймем друг друга, окончательные инструкции вы получите на месте.

Уже через десять минут они в общих чертах пришли к полному соглашению.

— И все же, Юрий Юрьевич, как же вы с Бутаном так прокололись, а? — напоследок поинтересовался Влад.

— Да, знаете… — Гриф замялся, не зная как обратиться к собеседнику, ибо тот по понятным причинам так и не счел нужным представиться. — Иногда увлечешься, заиграешься, ну, и занесет на волне вдохновения…

— У нас заноса быть не должно, — предупредил Перегудов. — Точность и безупречность. Малейшая оплошность чревата роковыми последствиями…

Еще через десять минут из уличного телефона он позвонил в «Юпитер-Банк» и от фирмы «Латкокимпэкс» сделал заказ на получение свыше двух миллионов долларов наличными. Минуту спустя, сотрудница банка вежливо ответила, что на завтрашний день заказ такой суммы уже запоздал и принят только на послезавтра.

«Ну что ж, будем надеяться, один день погоды не испортит», — подумал Перегудов, кладя трубку.

 

5

Поиски Илоны Страутмане заняли у него всего лишь два дня. Даже в самых радужных планах, с учетом поправки на «закон подлости», он не рассчитывал уложиться в столь короткий срок. Установив по документам личности бухгалтера и секретаря-референта фирмы «Пикадор», Верховцев, полагаясь на интуицию, решил начать с последней. По своим старым каналам «вычислить» координаты ее проживания особого труда ему не составило. Вечерний визит к Страутмане в район Иманта был безрезультатным, зато на следующий день, утром, ему повезло. После неоднократного нажатия кнопки звонка, дверь открыла сама хозяйка. Облаченная в халат, заспанная и недовольная, прикрывая ладонью зевок, она спросила:

— Вам кого?

— Мне нужна госпожа Илона Страутмане, — улыбнувшись как можно любезней, ответил Верховцев. — Это, вероятно, вы?

Замедленным жестом подправив растрепанные волосы, хозяйка с ног до головы смерила взглядом раннего визитера:

— Вероятно, я. А вы кто будете?

— Моя фамилия Верховцев. Частное детективное агентство «ОЛВЕР», — представился он. — Документ показать?

— О, майн гот, и когда все это кончится?! — чуть ли не со стоном воскликнула она, театрально закатывая глаза. — Как вы меня все достали! Мало туда таскали, теперь уже и дома покоя нет — приходят, будят, поспать не дадут. Заколебали…

— Да куда уж спать, скоро одиннадцать, — с улыбкой, словно пожаловал на именины, произнес Верховцев, пытаясь как-то разрядить обстановку.

— А вам какое дело, — недовольно огрызнулась Страутмане. — Одиннадцать, двенадцать… спросить забыла…

— Ну, Илона, если вы и с клиентами «Пикадора» на таких тонах общались, то судьба фирмы вполне объяснима.

— Что вы знаете о «Пикадоре», — снисходительно бросила она, еще раз внимательно оглядев пришельца. — Тоже мне…

— Ничего не знаю, — покладисто согласился Верховцев. — Я за этим и пришел к вам с поклоном, чтоб вы меня хоть чуточку просветили.

И он, вытянув руки по швам, одновременно с кивком головы, щеголевато щелкнул каблуками.

— Только не паясничайте, да? — подобрела лицом Страутмане, чуть отступая назад. — Ладно, заходите, не здесь же заниматься выяснениями.

— И на том спасибо, — самым серьезным тоном поблагодарил Верховцев. — Извините уж, что навязался.

— В комнате у меня бардак, — сказала она, закрывая за ним дверь. — Пойдемте на кухню.

На кухне она предложила ему табуретку, а сама взялась за чайник:

— Знаете что, начнем с кофе. Я без кофе по утрам не могу, голова не соображает и вообще… Не возражаете?

— Кофе так кофе, — отозвался Верховцев, отметив про себя, что этот напиток становится как бы непременным атрибутом при его общении с дамами по делу Каретникова.

Пока Илона готовила кофе, они обменялись несколькими ничего не значащими фразами. Вместе с чашками кофе она положила на стол пачку сигарет, зажигалку.

— Так вы, говорите, не из полиции?

— Не из полиции, — сказал Верховцев. — Десять лет работал в милиции, но когда ее переименовали в полицию, а отделы зашифровали цифрами, я стал больше не нужен.

Сделав глоток кофе, Страутмане взяла сигарету, Олег поднес огонек.

— Понятно. Значит, и вы стали не нужны? — сделав затяжку, спросила она.

— Что вы имеете в виду? — уточнил Верховцев.

— Только то, что сказала, — невесело промолвила Страутмане, рассеянно глядя на кончик тлеющей сигареты. — Я, после пропажи своих шефов из «Пикадора», тоже стала сразу никому не нужна — ни подругам, ни хорошим знакомым. Все кувырком полетело.

— Я как раз об этом, Илона, и пришел с вами поговорить, — сказал Верховцев, доставая свою записную книжку. — Чтобы не было недомолвок, скажу откровенно — делом фирмы «Пикадор» я занимаюсь в связи с розыском господина Каретникова Валерия Дмитриевича его женой. А так как из некоторых документов мне удалось установить причастность Каретникова к деятельности «Пикадора», я не исключаю, что его исчезновение может быть связано именно с этим фактом. Поэтому, чтоб не ходить вокруг да около, расскажите, пожалуйста, как можно подробней о вашей фирме, особенно о последних днях ее работы, и, главное…

— Ничего я не буду рассказывать, — неожиданно прервала его Страутмане. — Простите, как вас величать?

— Олег Евгеньевич. Давайте просто — Олег.

— Так вот, Олег, Я уже столько раз обо всем этом рассказывала, столько бумаг исписала, что в сто пятый раз повторяться на эту тему мне осточертело. Нет желания. Никакого! Если хотите, будем так: задавайте вопросы, вопрос-ответ, вопрос-ответ… Это еще куда ни шло.

— Понял, — принимая ее условия, ответил Верховцев. — Будь по-вашему, попробуем в режиме телеграфа, идет?

— Идет, — кивнула Илона.

— Тогда в бой! Когда вы в последний раз видели господина Каретникова?

— Девятого июня.

— А президента «Пикадора» Таланова?

— Второго.

— Июня?

— Да. Второго июня.

— До исчезновения этих двух лиц, были ли с их стороны разговоры или хотя бы намеки на возможное прекращение деятельности фирмы?

— Ни разу.

— Илона, у вас не отложилось в памяти, какого числа Каретников появился в Риге?

— Вы хотите знать дату возвращения с того, последнего рейса? — в свою очередь осведомилась Страутмане.

— Вот именно, если не затруднит.

— Погодите, погодите… — она наморщила лоб и зашевелила губами. — Время все-таки прошло… Да, точно! Пришел он пятого, а прилетел за день до этого, накануне, четвертого.

Верховцев сделал пометочку в записной книжке и поднял голову:

— Выходит, что со дня появления Каретникова в «Пикадоре» и вплоть до его исчезновения, в фирме они с Талановым так и не встретились?

— Вы правильно говорите.

— А вне фирмы у них были встречи, не знаете?

Илона встала, открыла окно и снова села за стол.

— Понимаете, Каретников все надеялся встретиться с Игорем в фирме, приезжал, звонил, но Игорь в «Пикадоре» так и не появился. И по домашнему адресу не получилось — Таланов свою квартиру, как оказалось, продал. Я, кстати, об этом тоже не знала.

— А вас он предупредил о своем возможном отсутствии и местонахождении?

— Кто, Таланов?

— Таланов.

— Предупредил, а что толку.

— Не понял…

— Ничего определенного сказано не было. Сказал, что собирается в командировку в Германию, но точную дату не назвал; забрал всю основную документацию, сказал на время поработать, но так ее и не вернул…

— Кроме того, снял со счета фирмы практически все деньги, — напомнил Верховцев. — Так?

— Да.

— У вас не сложилось впечатление, что ваши шефы просто-напросто смылись за границу с деньгами вкладчиков, как это сделали многие их коллеги по бизнесу из других фирм?

Страутмане, нахмурясь, погасила сигарету.

— Я это исключаю.

— Почему?

— Игорь на такое не способен.

— Эх, Илона, одному богу известно, кто на что из нас способен. Порой не знаешь, чего ждать от самого себя, а уж куда там прогнозировать поступки других, — рассуждая вслух, произнес Верховцев, водя мизинцем по ободку своей чашки.

— И все же я повторюсь, — настаивала Страутмане, — все что угодно, только не это.

— То же самое мне говорила Юрченко, жена Каретникова, — сказал Верховцев. — Ну, ее-то я могу понять, их с Каретниковым связывает брак, пусть гражданский, но все же…

— Мы с Игорем тоже были не чужими, — печально вымолвила Илона. — Поэтому я могу судить о нем не только как бывший секретарь фирмы, но и как близкий ему человек.

— Он ваш любовник? — напрямую спросил Верховцев.

Олег намеренно избежал слова «был», помня ту негативную реакцию Марины Юрченко в разговоре о Каретникове в прошедшем времени.

— Я думаю, это не совсем точно, — чуть помедлив, ответила Страутмане. — Сейчас это слово не в моде и даже подзабытое, но я считала Игоря своим женихом. Да-да, не смейтесь, женихом.

— И что из этого вытекает?

— А то, что ради денег он так бы меня не бросил. Даже ради больших. Игорь не способен на… на… одним словом, предать.

«Ох, женщины, в этом смысле вы все одинаковы, — подумал Верховцев, — силу своих чар котируете выше всего остального. Конечно, ты, Илона, девочка вся из себя, а если еще наведешь глянец, то, пожалуй, на четыре с плюсом точно потянешь, но перетянешь ли ты сумму, с которой скрылся твой жених, это еще вопрос»…

— А кстати, какую сумму задолжал «Пикадор» вкладчикам?

— Больше миллиона латов, а с процентами набегает около двух, — ответила Страутмане.

— Что и говорить, цифра серьезная и стоит всякого риска, — заметил Верховцев. — Хорошо, версию о бегстве Таланова и Каретникова вы отметаете, что можете предложить взамен?

Илона вынула из пачки новую сигарету и мягкими, грациозными движениями пальчиков принялась ее разминать. Взгляд Олега невольно задержался на ее красивых, оголенных по локоть руках, и его охватило непонятное, смутное, сладостное, волнение, которое в данный момент не поддавалось никакому объяснению, и чтобы скрыть это волнение, он тоже потянулся за сигаретой. Тем временем Илона уже заговорила, и он по рассеянности пропустил мимо ушей несколько сказанных фраз:

— …знали бы вы, сколько бессонных ночей я задавала себе этот вопрос — что же случилось в тот день, девятого июня? Да, у меня есть своя версия. Одна-единственная, но думаю верная: Игоря и Валерия Дмитриевича… Валеру, скорей всего убили.

— Кто?! — импульсивно выстрелил вопросом Верховцев.

— Те, кто проколол шины.

— Какие шины? — на мгновенье растерялся Олег.

— Так я и думала, — в голосе Илоны слышалась какая-то обреченность, — что схема вопрос-ответ все-таки не сработает, придется вдаваться в подробности. Каретников, вернувшись в Ригу, прежде всего пришел на фирму. Стал интересоваться делами, новостями, спросил, где Игорь. А я и сама толком не знала, где он. Со времени возвращения Валеры Игорь на фирме больше не появлялся и даже ни разу не позвонил…

— Об этом вы уже говорили, — остановил ее Верховцев. — Что было потом?

— Когда Каретников узнал, что Таланов, ко всему прочему, еще и продал свою квартиру, он на следующий день утром появился в «Пикадоре». Возбужденный такой, вне себя… Это было как раз девятого. И вот тогда я дала ему номер телефона, который мне оставил Игорь. Оставил и сказал, чтоб я звонила по этому номеру только в самом экстренном случае.

— А почему вы сразу не дали этот номер Каретникову? Разве, когда вице-президент срочно разыскивает президента, не тот самый случай?

— А вот, представьте, бестолковка не сработала, — откровенно призналась Илона. — До меня только тогда и дошло, что Таланов не мог предвидеть внезапного возвращения Каретникова, а поэтому такой вариант со мной даже не обговаривал.

— Допустим, что дальше? — Верховцев чувствовал, что ее рассказ приближается к кульминации, и им овладело естественное нетерпение.

— Каретников набирает при мне этот номер и сразу удачно — Таланов поднимает трубку. Каретников говорит, что хотел бы срочно с ним увидеться, и Игорь приглашает его к себе, как я поняла из разговора, в дачный поселок где-то в районе Царникавы. Каретников тут же собрался к нему поехать. Я хотела поехать с ним, но Игорь был против…

— Это сам Каретников сказал? — вставил Олег.

— Да нет, я находилась рядом и сама слышала, что он ответил.

— Хорошо. И тогда Каретников поехал на встречу с Талановым?..

— Собирался поехать, а тут такой облом… Он попрощался, вышел, но минут через пять вернулся назад. Очень злой, чертыхался, сказал, что его машине прокололи два колеса, и он теперь задерживается. Предупредил меня на всякий случай, если, мол, вдруг позвонит Игорь, чтоб я объяснила причину задержки.

— Стало быть, он на другом транспорте не поехал, решил заменить колеса? — высказал догадку Верховцев.

— Видимо так. Помнится, Каретников сказал, что одна запаска у него есть, а второе колесо он собирался вроде у кого-то позаимствовать.

— В какое время все это произошло, ну, хотя бы примерно? — полюбопытствовал Верховцев.

— Совершенно точно сказать затрудняюсь, а если приблизительно, то около полудня.

— И после этого вы о них уже ничего не знаете? — спросил Верховцев, впрочем, заранее предвидя ответ.

— Отчего же. Перед окончанием работы, где-то в половине пятого, я позвонила по этому секретному телефону Игоря. Хотела узнать, добрался ли до него Каретников, но разговора по сути не получилось.

— Почему?

Она тяжело вздохнула и спросила:

— Олег, хотите еще кофе?

Кофе ему больше не хотелось, но чтобы поддержать компанию, отказываться он не стал.

— И все же, почему не состоялся разговор?

— Трубку поднял Каретников, — насыпая в чашки сахар, стала рассказывать Илона, — ответил «алло» или «слушаю», что-то в этом роде, точно не помню, но голос у него был какой-то странный, чужой, растерянный… Я его только успела спросить, как он добрался. Валера что-то начал отвечать, и вдруг разговор прервался. Мне показалось, что я слышала в трубку какой-то удар. Не буду утверждать категорически, но звук был похожий на звук упавшего предмета…

— Или тела? — подсказал Олег.

— Н-нет, не могу сказать определенно, — помотала головой Страутмане. — Я после этого еще пару раз звонила, но было все время занято. А в другие дни по этому номеру уже никто не отвечал.

— Вы мне его можете дать? — попросил Верховцев, готовясь записывать.

— Наизусть я его не запомнила. Он был записан в моем деловом журнале, но когда фирму опечатали, его изъяли вместе с остальными документами. Где это все сейчас я не в курсе, возможно через полицию вы что-то и узнаете. Помню одно — начинался он на «девятку».

Илона подала чашки с дымящимся кофе на стол и снова села напротив. Вероятно, предыдущая порция напитка ее не взбодрила: вид у нее был явно утомленный, на бледном лице под глазами проступали синие круги, какие бывают у невыспавшихся людей после нервной и изнурительной работы. В ее взгляде легко читались безразличие, бесконечная усталость от жизни и желание как можно скорей закончить этот неприятный для нее разговор, расспрос, вызывающий самые негативные воспоминания.

— Я понимаю, Илона, что ворошить вам в памяти все связанное с «Пикадором» удовольствие ниже среднего, да и отвечать вы мне вовсе не обязаны, но прежде, чем я уйду, еще несколько вопросов. Уж не взыщите с настырного сыщика.

— Да ладно уж, спрашивайте. На полицию я все равно не надеюсь, а вам вдруг что-то раскопать и удастся. Если я права, и Игоря с Валерой уже не вернуть, так хоть доброе имя их очистить от грязи, хотя это, наверно, кроме меня никому и не нужно.

— Позвольте не согласиться, — возразил Олег, — жена Каретникова тоже хочет знать правду о своем муже и, если откровенно, меня это дело тоже зацепило крепко, и не столько из шкурных соображений подзаработать на чужих проблемах, сколько по профессиональным мотивам.

— Это как у хирурга: чем сложней предстоит операция, тем глубже его интерес к больному пациенту? — спросила Страутмане. — Да?

«А она весьма-весьма… — отметил про себя Верховцев. — Видно кресло секретарское занимала не только за красивые глазки».

— Удачно подметили, — похвалил он экс-секретаря «Пикадора». — Да, у нас так: чем запутанней дело, тем больший азарт оно вызывает. Боюсь показаться банальным, но сыщик это все же не профессия, это — диагноз.

— И все же не будем отвлекаться от темы, у меня еще уйма дел, — сказала Илона.

— Тогда ответьте: вам не приходила в голову мысль, что Таланов на той, пока не установленной даче, от кого-то скрывался? — спросил Верховцев.

— Я почему-то ждала этого вопроса, наверное потому, что его мне уже задавали в полиции. И отвечу я так же, как там — я не знаю.

— Каким образом Каретников, морской человек, оказался связан с фирмой, занимавшейся сугубо земными делами? — продолжил Олег.

— Валерий Дмитриевич очень помог Игорю в финансовом плане при основании фирмы, а Игорь предложил ему стать компаньоном, так сказать, без отрыва от основного производства. Это обоих устраивало, спрашивайте дальше…

— А дальше вот… — Верховцев выложил перед ней фотографию «Полароида». — Двух человек на снимке я уже знаю: это Каретников, это — вы, этот симпатяга с шампанским, надо полагать, Таланов, а эта женщина слева…

— Клавдия Ивановна, наш бухгалтер, — закончила комментарий Илона. — В мой день рождения снято. Один знакомый четыре снимка сделал, каждому по одному. День был изумительный…

— А Клавдия Ивановна, она до последнего с вами работала?

— Нет. Она уволилась в мае. У нее муж военный, они в Россию уехали на постоянное жительство.

— И на ее место больше никого не принимали, да?

— Все правильно, — подтвердила она.

— Ну, достаточно, — Верховцев захлопнул записную книжку и убрал ее в карман. — Я у вас и так столько времени отнял.

— Да что там время, — с грустью промолвила Илона, — я большее потеряла, да наверное, все потеряла, что было ценного в этой жизни. Знаете, с какой мыслью я засыпаю в последнее время? С мыслью, что хорошо уснуть и утром не проснуться. Никогда не проснуться…

— А вот это вы зря — жить надо! Надо жить, даже когда невмоготу, — наставительно произнес Верховцев. — Трудные минуты, мрак в душе бывают в жизни у каждого. Надо просто не забывать — ночь может быть долгой, но не бесконечной, все равно настанет утро и взойдет солнце.

— Не знаю, какой вы сыщик, а утешитель из вас неплохой, — с иронией проговорила Страутмане. — Только моя депрессия, Олег, вряд ли излечима, все уже зашло слишком далеко, я — хроник, понимаете? На чем еще держусь, сама не знаю.

— Некий мудрец изрек: время — самый лучший лекарь, хотелось бы, чтоб он и в вашем случае не ошибся, — сказал Олег, поднимаясь. — Вы сейчас где-нибудь работаете?

— Я?.. — неожиданно стушевалась Илона. — Да как вам сказать: работаю — не работаю, это как посмотреть. Впрочем, для вашего дела это никакого отношения не имеет, не так ли?

— Для вашего? — переспросил Верховцев. — Я почему-то полагал, что для нашего. Или вам уже это ни к чему, судьба «Пикадора» перестала трогать?

— Не будем об этом, — насупилась Илона. — Не хватало нам под конец наговорить друг другу грубостей.

Она проводила его до дверей. Напоследок, протягивая ей свою визитку, Верховцев сказал:

— Здесь мой телефон. Если вы вспомните что-то на ваш взгляд существенное или будут какие-нибудь новости, касающиеся фирмы и ее людей, не сочтите за труд позвонить. Хорошо?

Она посмотрела ему прямо в глаза. Посмотрела взглядом женщины, нуждающейся в этой жизни в надежной опоре:

— И я вас хочу попросить о том же. Мне это важно, поверьте. Если вдруг срочно понадоблюсь, заезжайте. Лучше всего с утра до обеда — в это время я почти всегда дома…

 

6

— Приветствую ветерана пивного фронта! — Верховцев застал своего друга Джексона на рабочем месте в «Омуте», в привычном закутке у стойки бара. — Как проходит единоборство с популярнейшим напитком всех времен и народов?

— Наше вам, детектив, рад видеть, — оживился Джексон, пожав его руку. — А бои идут с переменным успехом. В недалеком прошлом норму мастера изо дня в день подтверждал однозначно, а теперь, признаться честно, пузырь нагрузок так не держит. А на днях камешек из почки вышел, ну, доложу тебе, кайф изуверский, врагу злейшему не пожелаешь. Все матюги, что придумало человечество, вспомнил.

— Это, Евгений Роальдович, первый звоночек, — сказал Верховцев, осматривая зал. — Пора заканчивать активный спорт, переходить на тренерскую работу. А что, сейчас пивные чемпионаты и марафоны входят в моду, и спонсоры находятся, и призы вручают. Подготовил бы, скажем, команду «Олл старс Омутс» — все звезды «Омута», глядишь бы на этой стезе и прославился.

— Э-нет, Олежек, — замотал головой Джексон, — в этой жизни и так радостей на грош осталось, еще от последних отказаться? Пока душа еще горит, пока уста пить влагу живы… Ты лучше о своих делах расскажи, по глазам вижу, что принес в клюве букет новостей.

— Новости есть, — подтвердил Верховцев, — только пойдем за столик сядем, у меня в последние дни столько беготни было — ноги гудят, просто отваливаются.

— Что, фирма заработала? Заказы горохом посыпались? Я же говорил — надо дождаться своего звездного часа. Ну, любопытно, рассказывай…

Они заняли удобный столик. Уже через минуту обычно не очень-то расторопный официант доставил на новое место дислокации Джексона кувшин пива и закуски.

— Не знаю, с чего и начать, — в ответ на вопросительный взгляд друга произнес Верховцев, после затяжного глотка пива. — Знаешь, Жень, как говорят на Украине: «не имела баба хлопот, та купила порося». Так и у меня с фирмой; заказы горохом не посыпались, а вот за дело с пропавшим моряком я все-таки взялся. Может и напрасно — заковыристый сюжетец, надо заметить, прорисовывается, есть над чем голову поломать. Хотелось бы и твое мнение послушать.

— Говори, — придвигаясь поближе, сказал Джексон. — Я весь внимание…

— Перезвонила мне, значит, эта дама, сказала, что хочет передать фото мужа и кое-какие документы, случайно попавшиеся ей на глаза, тоже касающиеся его, а этими документами оказались…

И далее Олег подробно поведал другу о своей встрече с Юрченко и последующем визите к экс-секретарю фирмы «Пикадор» Илоне Страутмане.

— Ну и что ты можешь сказать по этому поводу? — поинтересовался он, закончив свой отчет.

— Не знаю, дорогой, не знаю, — ответил Джексон, после длительной паузы. — Будь я на твоем месте, я бы очень и очень подумал, стоит ли браться за все это вообще. Помнишь, как мы говорили в детстве — «дело пахнет керосином». Так вот, тут что-то вроде этого.

— Да что мне думать, я уже взялся, — запальчиво воскликнул Верховцев. — Буква «А» уже сказана…

— Ну и что? — спокойно возразил Джексон. — Или ты уже аванс получил и успел его промотать?

— Ничего не получал, о деньгах вообще разговора конкретного не было.

— А заповедь «все вопросы до свадьбы»? Эх, нейдет моя наука впрок, учил вас в молодости, учил… — Джексон досадливо поморщился. — По-другому взглянуть — деньги не брал, стало быть, ничем не обязан.

— Тут не только а деньгах дело… — попытался возразить Олег.

— Что, девочка приглянулась? — заговорщицки подмигнул Джексон. — И кто же из них: морячка или секретарша?

— Да они обе ничего, но морячка, забыл тебе сказать, в положении.

— Зарядил перед побегом наш бравый морячок? — язвительно осведомился Джексон.

Верховцев, оставив вопрос без внимания, продолжил:

— А другая, секретарша, после всех этих событий до сих пор вроде оклематься не может, по всему видно, что в трансе…

— Еще бы, любимый смылся по-аглицки, не попращамшись, — снова перебил его Джексон, — даже медалью «За трудовое отличие» не отметил.

— В общем, дело не в них и не в деньгах, просто у меня азарт проснулся, азарт сыскаря, усекаешь? Джексон, ты ведь по своей натуре игрок, не сочти за подхалимаж, с большой буквы игрок, ты в этом смысле меня понять должен.

— Понимать я понимаю, — Джексон отпил пива и потянулся за сигаретой. — Видишь ли, Олег, хороший игрок отличается от серости холодным умом аналитика и реальной оценкой своих возможностей. Иногда и мне приходится усмирять гордыню, укрощать азарт и говорить себе: «Стоп! Уймись, смертный — это игра не для тебя!»

— Ты имеешь в виду мои обстоятельства? — напрямик спросил Верховцев.

— Напомню старую аксиому: по верхушке айсберга сложно судить о его истинных размерах, — философски обронил тот, — а здесь по всем признакам многосерийный кинчик наклевывается. Одно мне ясно почти наверняка — босс «Пикадора» своих вкладчиков осчастливить не собирался, потому и хату свою загнал и подробных координат секретарше не оставил, видимо, подбирал хвосты, перед тем как «чао бамбино сорри» сделать. Теперь тянем ниточку дальше…

— А дальше неожиданно возвращается Каретников, — подсказал Верховцев.

— Все верно. И тут сразу напрашивается вопрос: был ли Каретников в сговоре с Талановым, или тот хотел провернуть все в одиночку. Здесь я бы поставил пятьдесят на пятьдесят. Моряк очень удобная фигура в этой игре — он там, за границей вполне мог подсуетиться насчет будущего прибежища, хотя с приличными деньгами… А, кстати, о какой сумме идет речь?

— Свыше миллиона латов только по вкладам.

— Да, это, как говорят на вступительных экзаменах, уже проходной балл, чтобы недурно обосноваться на Западе. Итак, продолжаем рассуждать: Каретников упорно разыскивает президента и в конце концов добивается своего, созванивается с ним в присутствии секретарши, договаривается о встрече, а дальше… дальше все в тумане.

— Больше всего меня смущают проколотые шины, — озабоченно потер висок Верховцев. — Кто и с какой целью? И почему только две, а не все четыре?

— А кто видел эти проколотые шины? — Джексон вопросительно взглянул на друга и добавил: — Секретарша ведь не выбегала проверять, случилось ли это на самом деле. Она ссылается лишь на слова Каретникова, так?

— Вроде так, — неуверенно промолвил Верховцев. — А к чему Каретникову такие придумки?

— Ну, мало ли, — Джексон сделал неопределенный жест. — Скажем для алиби. По логике он собирается заняться заменой колес, а это требует времени, а на самом деле едет тотчас же на дачу, что там случилось, остается только гадать, убирает президента, забирает все бабки и затем благополучно линяет. Между прочим, ты разыскал ту дачу?

— Пока этим не занимался, но думаю, тут вряд ли что прояснится, — как говаривал один мой бывший коллега по розыску — уж сколько времени прошло, и все следы давно остыли.

— Все равно, побывать там наверняка стоит, — продолжал настаивать Джексон. — Возможен ведь и другой вариант — они встречаются на даче, делят капусту и смываются на пару, либо разлетаются поодиночке кто куда, в разные стороны. По крайней мере, версия секретарши, что их убрали обоих, уже не пляшет.

— Вот именно, — подхватил Верховцев. — Юрченко вернулась спустя два дня после этих событий и застала Каретникова еще дома целого и невредимого. Но потом теряется и его след. Поверь, Женя, нюхом ищейки, шестым чувством чую, кроется во всей этой незаконченной пьесе для механического пианино что-то между строк, подтекст скрытый, но факт, что мы до него в своих расчетах пока не докопались.

— Ну, копай, копай, может и повезет, как мне в Херсонесе.

— Ты на что прозрачно намекаешь? — насторожился Олег.

— А на то, что упаси господь, чтоб твое копание закончилось так, как мое там, в Крыму.

— Тогда что ты советуешь?

— Я же тебе говорил — завязать пока не поздно. Айсберг потопил даже «Титаник», а ты, извини, на его фоне всего-навсего обычная шлюпка, один удар — и в щепки!

— Отпадает, — решительно отрубил Верховцев, — завелся я…

— Упрямый, — покачал головой Джексон. — Орешек знаний тверд, но все же, мы не привыкли отступать, нам одолеть его поможет киножурнал «Хочу все знать», да? Ну если так, то я бы пошел в пароходство, попытался бы там поискать следы этого Синдбада-морехода, узнать в каких он сейчас отношениях с этой конторой, числится ли там по-прежнему, может уволился, если уволился, то когда, а может в прощальный рейс слинял, не ставя в известность свою зазнобу, с денежками фирмы.

— Я насчет пароходства думал, — сказал Верховцев, доливая в кружку пиво. — В ближайшие дни непременно схожу. Круг лиц, приближенных к Таланову и Каретникову, выявлен пока слабо, а потому на порт основной упор. Хватит о моих заморочках, давай сменим тему, отвлечемся. Ты, помнится, обещал показать, как работает омутовская знаменитость по прозвищу Гриф.

— Обещал, но сегодня представление, должно быть, не состоится.

— Что, маэстро на бюллетене по поводу производственной травмы?

— Как раз наоборот. Грифа последние дни просто не узнать; ходит как именинник, сменил костюм на что-то супер, прическу новомодную сделал. В «Омуте» появлялся, но к работе почти не приступал, клевал по мелочам, скорей по привычке. Заказывал исключительно деликатесы — икру, миногу, сыр «Рокфор». Завсегдатаев и шапочных знакомых угощал щедро и без разбора, но самое удивительное, даже кое-кому занимал бабки, причем без процентов. Мне в счет одной давней услуги баллон «смирновки», этот, что с ручкой стеклянной, выкатил, обалдеть…

— И как ты это для себя объясняешь? — полюбопытствовал Верховцев.

— Хм, объясняю… В жизни случаются явления, которые трудно поддаются толкованию, полтергейст, например, шаровая молния… Вот и с Грифом так, думай что хочешь: провернул удачное дело, либо на крупного лоха нарвался, либо… Послушай, Олег, не к тебе ли это чудо-юдо подтягивается?

Верховцев не успел повернуть голову и проследить за взглядом Джексона, как перед их столом возникла девица весьма экстравагантного вида с кувшином пива в руках. Она была облачена в легкий свитерок немыслимой аляповатой расцветки с длинными, будто в костюме печального Пьеро, свисающими рукавами. Его дополняли миниюбка, абсолютно некорректная с позиции строгой морали, и высокие, шнурованные, армейского вида башмаки. Довольно смазливую ее мордашку венчала бестолковая, без малейших признаков архитектурной мысли, композиция встрепанных огненно-рыжих волос.

— Мальчики, разрешите ворваться в ваш междусобойчик? — кротко промяукала она, сопровождая вопрос блаженной улыбкой Джоконды.

Друзья переглянулись между собой, потом, не сговариваясь, перевели взоры на это, невесть откуда возникшее, симпатичное чучело и снова обменялись взглядами.

— Видите ли, мадам, — неуверенно начал Верховцев, — у нас тут свои разговоры, боюсь, они вам будут неинтересны…

— Мой друг прав, — подхватил Джексон. — У нас сугубо мужские дела и на общение с вами…

— О, так вы голубые?! — взмахнула болтающимися рукавами незнакомка, едва не выпустив из объятий кувшин. — А по виду никогда не подумаешь.

— Вот тебе и раз, — у Джексона даже приотвисла челюсть, но он тут же пришел в себя. — Мадам, отскочите в свою лузу, а то я вам крупно испорчу настроение, и вы измучитесь от бессонницы. — И, обращаясь к Верховцеву, добавил: — Есть категория людей, с которыми по-другому нельзя, не понимают культурной речи, хоть умри.

— Нет, не голубые, — с радостью на лице переменила свою точку зрения рыжеволосая и, уже не спрашивая, села на свободное место рядом с Джексоном, поставив в центр стола кувшин. — Нормальные свои ребята, добротный мужской лексикон. Голубые изъясняются в стиле куртуазного манеризма, наливай командир!

Устный приказ адресовался Верховцеву, к нему же была придвинута и пустая кружка. Олег, косясь на Джексона, наполнил емкость. Рыжеволосая вознесла ее кверху и, обращаясь к каждому из них поочередно, провозгласила:

— Меня зовут Ляля, а по паспорту я Виктория. Выпьем, мужики, за знакомство, а потом бесцеремонно пообщаемся. Я думаю, нам будет взаимно нескучно.

Друзья по инерции подняли кружки, продолжая с нескрываемым интересом разглядывать это вдруг-откуда-ни возьмись.

— Ну раз вы так лихо взяли нас за жабры, никуда не денешься, придется поддержать комсомольский призыв, — сказал Верховцев. — Я — Олег, а рядом с вами…

— Зовите меня мистер Джексон, — закончил за него Джексон.

— А теперь вопрос первый, — сказала она, резво управившись с полулитрой пива. — Как вы относитесь к мужскому половому органу в состоянии мощной эрекции?

Видавший виды Верховцев отчего-то поперхнулся пивом, а Джексон, отставил кружку и после затянувшейся паузы, произнес:

— Мадам, хоть вы и назвали нас своими, но, очевидно, обратились все же не по адресу — мы не из лиги сексуальных реформ, мы проходим по другому ведомству.

— А вы, простите, какую тусовку представляете? — ввернул вопросик Верховцев, стараясь сохранить непринужденную обстановку. — Не вижу, в чем могут пересекаться наши интересы.

— Я — репортер, — ответила Ляля, сверкнув белозубой улыбкой. — Газета «Тутти-фрутти» — всякая всячина, знаете такую?

— Приходилось видеть на лотках, — откликнулся Верховцев.

— Ну вот, — она засияла, словно удостоилась ошеломляющего комплимента. — Мы сегодня с коллегами выход сотого номера отмечаем. Они вон за тем столом. И она, повернувшись, показала взглядом туда, где в клубах табачного дыма за длинным столом, гремя кружками, звеня бокалами, то и дело перекрикивая друг друга, шумно кутила компания молодых людей.

— Мне сдается, место для такого юбилея ваш бравый коллектив выбрал не самое подходящее, — осторожно заметил Верховцев. — Публика здесь собирается специфическая, так что ваше торжество могут омрачить от нечего делать.

— Что вы, господа, — всплеснула она руками, — мы спецом погрузились в «Омут», здесь такой прикол! И публика здесь наша! Мы ведь не еженедельная приятная газета как «Суббота». Они пишут о бомонде и потому тусуются в приват-клубе «Лео», в «Парадизо», в казино разных. А мы газета для низов, наш объект исследования — простой обыватель, человек дна. Дно — это суть, точка отсчета любой общественной формации, дно вечно, а все, что вроде бы наверху, преходяще — пена тает, сливки снимают, дерьмо относит течением.

— А чем вас не устраивает своя компания? — спросил Джексон, с некоторым интересом слушавший рассуждения этой экзальтированной особы.

— Поднадоело. Все одно и то же: разговоры, сплетни, бородатые анекдоты… Все старо, пережевано, постно, а настоящего репортера всегда манит тэрра инкогнита, черные дыры бытия. Вот и я не могу жить без новых впечатлений, без полета свежей мысли, без того, наконец, что составляет сущность тайных вожделений любой женщины — неизведанных сексуальных откровений.

— Как я понял, в вашей газетенке вы ведете рубрику «Актуальный секс» или что-то наподобие? — в голосе Джексона слышалась открытая издевка.

— Не в газетенке, а в газете, — заносчиво парировала репортер и не без гордости добавила: — Да, я разрабатываю именно эту тему! Мои статьи выходят под псевдонимом Ляля Трепетная. А вы что-то имеете против секса? Вы ханжа?

Верховцеву было явно «не в кассу» завязывать сейчас выяснение отношений и он, улучшив момент, шепнул на ухо Джексону:

— Женя, ее надо спровадить. Она нас достанет, договорить не даст.

Тому не требовалось объяснять два раза, он повертел головой и вдруг заметил непонятно откуда появившегося Грифа. Тот, видимо, только что пришел и еще даже не успел осмотреться. Его глаза излучали неистребимый оптимизм и веселую дерзость, свойственные баловням судьбы и махровым прожигателям жизни.

— А вот на ловца и зверь, — чуть слышно пробормотал Джексон, сделав ногой под столом незаметный знак Олегу. Потом повернулся к репортеру. — Знаете, Ляля, мы в вашей специфике не сильны, зато можем представить вас известному авторитету в этой области. Там и полет свежей мысли будет и целый букет откровений по самые гланды. Впечатлений не только на статью, на целый цикл хватит…

У Ляли загорелись глаза.

— Где?! — чувственно выдохнула она. — Познакомьте, если можно.

— Можно, еще и как можно, — Джексон из последних сил старался казаться серьезным. — Юра!.. Юрий Юрьевич!..

Гриф услышал оклик и важный, словно лебедь в царском пруду, подплыл к их столу.

— Вот, Ляля, представляю вам крупнейшего специалиста в сфере нетрадиционного секса, — сказал Джексон и затем повернулся к подошедшему, и пояснил: — Мадам журналистка этим вопросом интересуется с профессиональной и философской точек зрения. Не могли бы вы дать ей исчерпывающее интервью по этому поводу.

Грифа, казалось, подобное предложение нисколько не смутило. Он внимательно оглядел слегка подвыпившую даму и, небрежно смахнув с плеча невидимую пылинку, директорским тоном оповестил:

— Ну, что ж, можно. Но тема настолько деликатна, что не терпит присутствия посторонних глаз и ушей. У меня тут есть укромный, можно сказать… кабинет. Пройдем туда!

Ляле Гриф понравился, и потому она, не задумываясь, подскочила и чуть ли не вприпрыжку отправилась вслед за ним. В подсобке бармена Эрвина исследовательницу «дна» ждало очень увлекательное интервью, в чем Джексон не испытывал ни малейшего сомнения. Но у стойки бара Гриф ее слегка притормозил:

— Лялек, возьми пивка и несколько бутиков!

И тут же стал накладывать в тарелку из металла бутерброды с сыром и ветчиной. Служительница масс-медиа безропотно достала кошелек и приготовилась платить. Гриф тут же сунул туда нос:

— Сколько там у нас еще осталось? Так… Еще сто грамм водочки! Для комплекта…

Когда, наконец, запасшаяся провиантом парочка скрылась за дверьми, Джексон сказал:

— За нее я теперь спокоен, она в умелых и надежных руках. Кстати, мне показалось, что ты ее знаешь.

Верховцев отхлебнул пива:

— Не то что бы знаю… В перестроечный период, когда я еще служил в Управе, к нам повадилась шастать одна журналистка. И заморочки у нее все одни и те же — залетает, возбуждена, глаза горят, и делает заявление типа: «Меня пытались изнасиловать». Ну, дежурный, как полагается, составляет протокол. Спрашивает, какие приметы нападавшего. А та: «Красавец, рост — метр восемьдесят, блондин, глаза голубые, классический римский профиль, стройный, как Аполлон. Схватил меня в подъезде, стал страстно целовать. Я его отталкиваю, отбиваюсь что есть сил, а он обнажил свой сильный мраморно-бледный с синей чувственной прожилкой член в состоянии эрекции и стал задирать мне юбку. Я случайно коснулась его органа рукой, он забился в моей ладони как трепетная лань. Я стала чувствовать, что теряю сознание, собрала в кулак всю волю, рванулась и выскочила из подъезда, а он так кричал, так кричал…» Ну, следователь выезжает на место — следов никаких. По ней тоже ничего не видно — ни синяков, ни царапин, одежда не повреждена. Подозрительно, но журналистка, в общем, известная. Вежливо откланиваются, обещают поискать и советуют себя поберечь. А через неделю-другую новый визит, опять попытка изнасилования. Опять подъезд, опять красавец, тот же рост, классический профиль, но уже греческий, и не блондин, а жгучий брюнет. Опять схватил, безумно целовал, опять обнажал, только на сей раз член был благородно-смуглый. И снова он случайно угодил в ее руку и забился в ладони как раненый дикий кабан. Еле убежала. Опять никаких следов. Все ржут, а дежурному не до смеха. Докладывает начальству. Те тоже понимают, что это бред, но гласность в самом разгаре, не хочется портить отношения с прессой, а вдруг она про них какую-нибудь гадость в газете настрочит. А вскоре она еще раз прибежала — все то же, только теперь ее налетчик был огненно-рыжий, с зелеными глазами и член угодил в ее руки, как доверчивый дельфин. Там уже вся Управа покатом… А через три дня стало не смешно. В МВД от этой гражданки поступает жалоба о бездействии, тогда еще милиции, о ее попустительстве расплодившимся сексуальным маньякам. И тогда пожалели, что сразу не пресекли эту истеричную даму с необузданной фантазией.

— Ну и чем это закончилось? — перебил Джексон.

— Обошлось, — ответил Верховцев. — Пригласил ее наш полковник к себе в кабинет, все очень официально, стенографистка, следователь, и спрашивает: «Вы уверены, что мужчины были метр восемьдесят, а не два метра?» Та обрадовалась: «А что, есть, двухметровый на подозрении?» «Да, — отвечает, — это Филипп Киркоров, но еще двоих таких красавчиков мы больше по всей стране не наберем». И подсовывает ей бумажку подписать об ответственности за дачу ложных показаний. Та струхнула и заявление с жалобой забрала, что собственно и требовалось. Так вот, насколько я ее припоминаю, это она и есть.

— Да, мадам слегка не повезло, — Джексон рассмеялся. — Но сама виновата, — не буди лихо, пока оно тихо. Я тут как-то в баньке парился, и туда Гриф приперся. Так я тебе скажу — при дневном свете его «колбаса» напоминала такой убойный снаряд!.. Это тебе не трепетный карась в потной руке…

Глухой стон, донесшийся из подсобки, прервал его незаконченную мысль. Стон, который, казалось, застрял в глотке, сопровождался не сильными, но отчетливо слышными ударами, как будто кто-то хотел вырваться из комнаты, а ему не позволяли это сделать.

Бармен Эрвин продолжал наполнять кувшины и кружки пивом, не обращая на шум ни малейшего внимания. Играла балаганная музыка, по залу шаталась подпитая публика, пожилая, неряшливого вида посудомойка не столько собирала пустые кружки, сколько прикладывалась к недопитым. «Омут» функционировал в своем привычном режиме.

Вдруг дверь, за которой проходило интервью, резко распахнулась и оттуда пробкой из шампанского вылетела Ляля, на своем пути едва не опрокинув посудомойку. Ее смешная раскоряченная походка с неестественно широко расставленными ногами напоминала первые шаги начинающего лыжника.

— Я к нему всей душой… всей душой… а он меня… — всхлипывая, причитала спецкор «Тутти-фрутти».

— А он ее в попочку, — беззлобно ухмыльнулся Джексон, обернувшись к другу. — Что и требовалось доказать. Еще одно подтверждение тому, что теория и практика — вещи абсолютно разные.

Вслед за оскорбленной в лучших чувствах дамой не замедлил появиться и Гриф. Он напоминал довольного котяру, который только что всласть наелся сметаны. Подойдя к столику, где сидели друзья, он присел и налил себе пива из недопитого кувшина журналистки. Приятели не сказали ему ни слова — имел полное право, это был его трофей.

Джексон открыл новую пачку «Бонда», и, щелкнув по ее дну, выбил одну сигарету:

— Гриф, я все понимаю, работа у тебя такая, суровые трудовые будни, но зачем ты даме очко повредил?

Тот хмыкнул и сладко прищурился: казалось, он вновь переживает те недавние минуты:

— Что поделать, специфика такая… Люблю, знаете ли, господа, в охоточку в шоколадный цех въехать…

Удержаться от хохота после этого пояснения было невозможно, на детектива даже напала икота. Гриф невозмутимо посасывал пиво. Джексон налил себе и Олегу:

— Послушай, Гриф, ты тут, помнится, намедни раскручивал двух морячков, хороший рейс им обещал устроить. Помнишь, они тебя отсюда в ресторан повели?..

Гриф кивнул, мол, помню, было дело.

— Так вот, тут один из них после появлялся, тебя искал зачем-то, злой, точно скворечник начистить тебе собирался… Он и сегодня здесь отирался.

Гриф брезгливо скривился и с искренним возмущением заявил:

— Сволочь неблагодарная, да я его нюх топтал! Упился в кабаке, его дружок втихаря слинял. Я этого, как человек, к себе домой пригласил. Приволок, спать уложил. У него на руке такая маленькая сумочка болталась, ни на минуту с ней не расставался. Он, гад, когда спать завалился, ее под голову положил, попадаются же такие… Я и так и сяк вокруг него, полночи ждал, что голова с лопатника скатится, так нет… Такой наглости я терпеть не мог, ну, и выставил его. У меня, пардон, не благотворительная ночлежка. А-а, вот и он, легок на помине…

Блеск его глаз принял металлический оттенок, взгляд был устремлен на кругломордого толстячка, появившегося у стойки. Тот тоже засек Грифа и решительно направился к нему, но подойдя к столику, словно споткнулся о невидимую преграду — присутствие двух неизвестных быстро охладило его пыл. Гриф, в свою очередь, умело воспользовался ситуацией.

— Напоил в кабаке, похмели! — жестко скомандовал он, не давая подошедшему опомниться.

По тому, как тот сконфуженно замялся на месте, Верховцев безошибочно определил — не из крутых…

— Тебе водочки, Юра? — опасливо спросил толстячок.

— Водочки, водочки, — нетерпеливо подтвердил Гриф. — И моим друзьям тоже…

Тот, не мешкая, засеменил к стойке бара, а Гриф, прикурив, пояснил:

— Выдал мне небольшой аванс, теперь покоя не будет. С такими занудами связываться — одна морока.

Джексон взглянул на часы, потом на Верховцева:

— Засиделись, Олежек, пойдем проветримся. А водочку, Гриф, за наше здоровье сглотни и за свое собственное. И впредь смотри получше, что клюешь, а то так ненароком и клюв обломать можно…

 

1

Грифа везли в роскошном «Мерседесе» точно какую-то важную персону. Одна беда — у «важной персоны» здорово ныли ребра, кружилась голова и ломило в затылке, причем, от боли в боку было невмоготу вздохнуть полной грудью. Ко всему прочему глаза у Грифа были плотно завязаны шарфом, и он знал, что везут его отнюдь не на банкет — дело обстояло гораздо хуже.

Юрий Юрьевич уже тысячу раз успел проклясть себя за свою непростительную глупость, из-за которой он, как самый сопливый пацан, угодил в довольно примитивную ловушку. Теперь оставалось только гадать, какие дальнейшие неприятности сулит ему столь опрометчивый шаг. Шаг, сделанный полчаса тому назад через порог собственной квартиры.

А ведь до этого рокового момента жизнь была так прекрасна! Двадцать тысяч баксов, лихо, как с куста, срубленных им за операцию в банке, превратили его монотонное и довольно однообразное бытие в сплошной триумф. И хотя в этой, блестяще проведенной операции, он считался всего лишь ассистентом и довольствовался одной сотой долей добычи, фактически, там, в банке, он был главным действующим лицом, а незнакомый благодетель, организовавший этот проект, только наблюдал со стороны, все время оставаясь в тени. И вот теперь, когда он начал вкушать всю сладость жизни состоятельного человека, все безнадежно рухнуло.

А ведь наказывал тот, так и оставшийся инкогнито, подельник, не являться домой ни в коем случае, ни при каком раскладе!.. После того, как они провернули дельце на два с лишним миллиона, Гриф временно обосновался у своей разведенной сестры, благо жилплощадь позволяла ему не быть там в обузу, а солидная сумма «зеленых» оказалась весомей любых аргументов. А перед этим он поставил в известность соседку по лестничной клетке, тихую старушенцию, о том, что отъезжает на длительный срок. Предупредил так, на всякий случай, если вдруг будут приходить, интересоваться им незнакомые люди, чтобы, мол, не теряли зря времени. И телефончик сестры оставил на всякий пожарный, чтоб позвонила, если стрясется что-то уж совсем непредвиденное.

И стряслось!.. Все произошло гораздо раньше, чем можно было предполагать: нынешним утром ни свет ни заря старушка позвонила сестре и взволнованно сообщила, что в доме «чепэ» — в квартире у Юрия Юрьевича случилась, видимо, авария; жильцов, живущих под ним, заливает водой, и они в панике подняли на ноги весь дом. Через сестру Гриф поинтересовался, не спрашивал ли его кто-нибудь по другим поводам, не разыскивали ли его посторонние лица, на что та ответила отрицательно, но добавила, что сегодня в его квартиру стучались и дворник и другие жильцы.

— Что поделать, Юрочка, придется тебе идти, — сказала ему сестра, положив трубку. — Устранять аварии и тушить пожары дело не женское.

И Гриф в надежде, что вся загвоздка и впрямь лишь в какой-то лопнувшей трубе, мысленно перекрестясь, отправился к месту своей прописки.

Истинное положение вещей открылось для него сразу за дверями своего жилища — неожиданный удар в затылок оказался настолько сильным, что у Грифа померкло в глазах, и он, потеряв устойчивость, рухнул на колени. От следующего удара ногой под дых он распластался на полу, как отбивная на сковородке. Его тут же подхватили за руки и затащили в комнату.

Очухавшись уже на стуле, он обнаружил себя в компании трех дюжих молодцов. Двое, коротко стриженных «под ежик», крутились возле него, третий, постарше, лысый толстяк с крупной головой и пухлыми мясистыми губами, этакий боров, сидел напротив на диване, неторопливо, словно монах, перебирая янтарные четки.

— Приятно, очень приятно, что вы изволили нас навестить, — с издевкой заговорил толстяк, видя, что Гриф окончательно оклемался и в состоянии давать эксклюзивное интервью. — Заждались мы вас, что и говорить. Вы — Юрий Юрьевич Гиацинтов, не так ли?

— Все так, — обреченно буркнул Гриф, чувствуя, что отпираться не имеет никакого смысла.

— Юрий Юрьевич, не могу взять в толк, как это получается, — толстяк изобразил на заплывшем лице любезнейшую улыбку, — у вас такая звучная благородная фамилия, а вы такое дерьмо?

Теряясь в поисках ответа на столь оригинальный вопрос, Гриф так и не рискнул открыть рта, молча проглотив комплимент в свой адрес.

— Ну ладно, будем считать, что преамбула знакомства у нас состоялась, — продолжал толстяк, который, судя по всему, был здесь за главного. — Перейдем к основному вопросу: итак, господин Гиацинтов, во сколько вы оцениваете свою жизнь?

Гриф был абсолютно не готов к обсуждению подобной темы. Из боязни неудачным ответом усугубить и без того плачевное свое положение, он счел благоразумным отмолчаться и на этот раз.

— Ну, не стесняйтесь, говорите, — подбадривал его толстяк с усмешкой, от которой у Грифа леденела душа. — Я вижу по вашим глазам — мы вполне можем найти общий язык и договориться…

— О чем? — наконец выдавил Гриф.

— Для начала я предлагаю самый простой вариант, — не переставая перебирать четки, сказал толстяк. — Вы возвращаете все деньги, получаете смачный пинок под зад и мы в полном расчете. Обойдемся даже без процентов за кредит…

— И даже без обрезания ушей, — добавил громила, стоявший у стула, где находился Юрий Юрьевич, и противно загоготал.

— И даже без обрезания ушей, — повторил толстяк. — Это я вам гарантирую.

— У меня нет денег, — тоскливо объявил Гриф.

— В самом деле? — с притворным сочувствием посмотрел на него толстяк. — А где же они? Успели перекочевать в швейцарские банки?

— Неужели, вы думаете, что я с такой суммой до сих пор бы торчал в Риге? — разродился пространной фразой Юрий Юрьевич.

— Да нет, не думаю, — лицо толстяка сделалось серьезным, — впечатление идиота вы не производите. И все же, дорогой, где деньги?

— Я действительно не знаю, пове…

Гриф не успел даже договорить — страшный удар по ребрам сбросил его со стула на пол. Он попытался подняться, но аналогичный удар с другой стороны вновь помог принять ему горизонтальное положение.

— У моих мальчиков туговато с юмором, — предупредил толстяк, — а что касается терпения, то с этим еще хуже, поэтому, Юрий Юрьевич, взвешивайте ваши ответы, они должны быть простыми и понятными.

Гриф судорожно корчился в муках, словно рыба на льду, хватал ртом воздух. Но полежать на родном полу ему не дали и тут же снова усадили на стул.

— А может быть, мы вас зря обижаем, и вы тут не причем? — участливо поинтересовался толстяк. — Паспорт у вас украли, и какой-то злодей получил по нему деньги. Чужие деньги, а?

— Я скажу… я скажу правду… все скажу… — скороговоркой затараторил Гриф, видя, что здесь с выпиской пилюль дело поставлено на поток, и простоев не предвидится. — Я был в банке… был, не отрицаю… но только на подхвате, клянусь мамой! Подписался под один процент, подставился, можно сказать… А всю операцию проворачивал другой человек! Он и документы оформлял, он и два миллиона упер в своем бауле.

— Что за человек: имя, фамилия, где живет? — так же скороговоркой выпалил толстяк.

— Не знаю. Я ничего о нем не знаю.

Теперь сокрушительный удар по физиономии опрокинул Грифа на пол уже вместе со стулом. Когда он пришел в себя, первое, что он ощутил, был тепло-солоноватый привкус на губах. Нос его кровоточил, к тому же начал заплывать правый глаз.

— Юрий Юрьевич, — укоризненно покачал головой толстяк, — вы упорно нарушаете мою инструкцию, я ведь предупреждал, что ваши ответы должны быть понятными, а «не знаю» это как-то туманно, «не знаю» — это не ответ мужчины. И ради бога, будьте умницей, не сердите больше моих ребят. Итак, вопрос следующий: куда вы дели Трумма? Где он, я хочу знать?..

Гриф не успел ответить, что он и слышать не слышал ни о каком Трумме, но тут позвонили в дверь. Раз, другой, третий… Звонки продолжались долго, за дверью слышались чьи-то громкие голоса. Толстяк подал своим «мальчикам» знак, чтоб замерли и не двигались. С минуту за дверью была тишина, потом в нее, по-видимому, начали молотить каким-то твердым предметом. Гриф, вытирая с лица кровь, прислушивался к этим стукам, не зная, плакать ему или радоваться. Прошло еще минут пять прежде, чем все стихло, на этот раз уже окончательно. Один из молодцев глянул в дверной глазок и сообщил:

— Чисто, шеф!

— Странные люди, суетливые, нервные, — вслух недоумевал тот. — Авария уже давно ликвидирована, а им все никак неймется. Нет, здесь спокойно поговорить не дадут. Что ж, закончим нашу пресс-конференцию в другом месте. Вставайте, Гиацинтов, и поедем с нами!

Гриф поднялся с места и с трудом сделал несколько шагов, его шатало. Толстяк вежливо взял его под руку.

Перед тем как открыть дверь, он двумя пальцами больно сжал мочку уха Грифа и тихо сказал:

— Сейчас выходим. И не вздумай дергаться, гнида, иначе я из твоих драгоценных яиц омлет сотворю!..

И вот теперь, находясь на заднем сиденье «Мерседеса» между двумя молчаливыми мордоворотами, Гриф пытался осмыслить сложившуюся на текущий момент ситуацию.

Он ехал в пугающую неизвестность, ехал побитый, несчастный и вновь по-пролетарски нищий — четверть часа назад ему пришлось расстаться с честно заработанными баксами, которые он хранил у сестренки. Заодно он был вынужден «засветить» и свое потайное лежбище. Из двадцати тысяч он возвратил шестнадцать, остальное ему условно списали на кутеж, что, впрочем, почти и соответствовало действительности.

«Все, отлетал, — думал Гриф, досадуя на свою разнесчастную судьбинушку. — Говорил ведь тот, в банке, два-три месяца дома не появляться, так нет, сунулся мудило на свою голову… А хаза, пропади она пропадом, ведь и половины навара не тянет, вместе со всем барахлом. Свалял дурку, ой, как свалял!..»

И все же, несмотря на отчаянное положение, в котором он очутился, один утешительный для себя момент Гриф-таки узрел. «Если бы хотели убрать, то и повязку бы не надели, — прикидывал он в уме. — От приговоренного на тот свет что-то скрывать нет смысла. Им бабки нужны, а бабки-то у другого, и я единственный знаю, у кого. А меня пришить резону никакого — последняя ниточка для них оборвется. Нет, я им живой нужен, живой, и из этого надо извлечь свою выгоду. Главное, потянуть время, продержаться, а там я свое возьму, отыграюсь на полную катушку…»

Зная, что по прибытии на новое место допрос с пристрастием будет незамедлительно продолжен, Гриф тщательно продумывал стратегию своего поведения и возможные варианты ответов, благо в машине почетный конвой какими-либо вопросами его не утруждал, — все ехали молча, как воды в рот набрали.

Когда Грифу развязали глаза, он обнаружил, что находится в небольшой, скромно обставленной комнатке. Рядом с ним присутствовал только толстяк. Какой-то безликий человек зашел в комнату, ступая по паркету бесшумно и осторожно, будто по болотным кочкам. Он молча водрузил на низкий столик бутылку водки «Распутин», рядом поставил граненый общепитовский стакан, изящную стопочку с узором на тонком стекле и тут же как привидение испарился прочь.

— Ну, Юрий Юрьевич, продолжим нашу беседу в узком кругу, — сказал толстяк, свинчивая пробку с бутылки и наполняя емкости, — а для начала по обычаю выпьем за знакомство. Не возражаете? Уж не откажите в такой милости, будьте любезны…

И он с сатанинской улыбкой придвинул пленнику стакан, наполненный до самых краев. Грифа, очень лояльно относящегося к потреблению алкоголя и никогда не пребывавшего к нему в оппозиции, такая ударная доза повергла, однако, в некоторое смятение.

— Пейте, не стесняйтесь, Юрий Юрьевич, до дна пейте, — толстяк поднял свою стопочку. — Насиловать вас я не намерен, а по одной, как говорится, сам бог велел. Бутерброды с икорочкой, извините, предложить не могу — ваш прием здесь на сегодня не планировался.

Альтернативы не было и Гриф, понимая это, собравшись с духом, влил в себя предложенное угощенье.

— Чудесненько, — похвалил его толстяк, когда он перестал морщиться и привел дыхалку в порядок. — А теперь — быка за рога! Расскажите все по порядку: где, когда, при каких обстоятельствах и, самое важное, кто втянул вас в эту нехорошую историю. И бога ради не пытайтесь фантазировать — все будет досконально проверено. Я не сторонник крайних мер, говорите правду и вы, смею заверить, облегчите свою участь. Понятно?

Гриф кивнул, икнул и принялся рассказывать. На голодный желудок и без закуски водка разбирала почти моментально, и ему стоило немалых усилий контролировать каждое свое слово.

— Ну, допустим, я вам верю, — важно почмокал губами толстяк, когда Гриф закончил. — Верю и в то, что человек этот вам не знаком. Как вы тогда объясните, что его выбор пал именно на вас. Вы его об этом не спрашивали?

— Нет. Он вообще сразу поставил так, чтоб я не задавал ему лишних вопросов. В «Омуте» он человек случайный. На мой взгляд, он с умыслом выбирал сталкера из среды, в которой сам никогда не вращался. Знаете, как у Пушкина в «Евгении Онегине»: «…Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой. Сперва взаимной разнотой они друг другу были скучны, потом понравились…»

— Не могу понять: человек вы, Юрий Юрьевич, далеко не глупый и больше того, даже в чем-то оригинальный, а за труды свои запросили мизер. Вам не кажется, что в этом деле вы здорово продешевили?

— Еще как кажется, — небрежно откинулся на стуле Гриф, под влиянием выпитого почувствовав себя поспокойней и раскованней. — Это вначале от его цифры у меня голова закружилась, а когда там, в банке, я узнал, сколько он хапнул, о!.. Но переигрывать было поздно… поезд ушел.

— Опишите его внешность, — попросил толстяк, — одежду, особые приметы…

— Лет ему тридцать пять — сорок, — стал отвечать Гриф, давно готовый к этому вопросу.

Это был первый и последний правильный момент его показаний, касающихся личности таинственного миллионера. В дальнейшем весь, заранее обдуманный словесный портрет подельника был изображен им от обратного — средний рост выдан за двухметровый, брюнет превратился в блондина, холеные руки интеллигента — в пудовые кулачищи боксера. Причем Гриф настойчиво подчеркивал, что незнакомец ни разу не снимал при нем затемненных очков. Тут он, впрочем, соврал наполовину — очки присутствовали только в банке. Он вдохновенно «лепил горбатого», и в этой умышленной лжи крылся свой двойной расчет. Во-первых, точное описание напарника могло значительно ускорить процесс его вычисления, а при обнаружении того, значимость Грифа как фигуры сводилась к абсолютному нулю, а стало быть, с ним как с нулем и разделались бы — списали на убыток и весь разговор! Во-вторых, он надеялся выйти на миллионера сам. Потеряв теперь фактически весь заработанный гонорар, он жаждал возместить свой урон с лихвой, зная, что сведения об охотниках и гарантия гробового молчания стоят дорогой цены. И замысел его строился не на песке: для финала этой, ставшей опасной, игры у него в рукаве был приготовлен свой джокер из колоды, и этот джокер, Гриф в том почти не сомневался, должен будет обязательно сыграть и принести ему в конечном итоге полновесный выигрыш.

«Никуда не денется, выложит, сколько попрошу, — мысленно загадывал он, — только бы отсюда на волю выпутаться»…

— Скажите, Юрий Юрьевич, — тем временем продолжал допрос толстяк, — тот человек, на ваш взгляд, какого он круга?

— Что-то не врубаюсь, поясните вашу мысль, — заискивающе обратился к нему Гриф.

— Лично вы за кого его приняли: чиновника, работягу, бездельника, человека богемы или, скажем, бандита с большой дороги?

Гриф уже освоился; благожелательность толстяка, спокойный и доверительный характер допроса, вернули ему хладнокровие и уверенность.

Теперь он решил гнуть свою линию до конца. Выдержав для важности паузу, он с глубокомысленным видом ответил:

— На последнее похоже больше всего.

— Аргументируйте.

— А он баул с миллионами, как мешок с картошкой понес. Беспечно, небрежно, без охраны… Вот и думай, что хочешь: или он каждый день с такими суммами дело имеет или вооружен до зубов и стреляет как Рембо.

Толстяк надолго погрузился в раздумье — такой ответ Грифа его явно озадачил. Однако потом случилось то, что уже не на шутку озадачило Грифа. Из-под полы пиджака толстяк вынул пистолет и медленно, точно в тире, навел его на Грифа. Прямо в лоб.

«Вот тебе бабушка и Юрьев день, — обреченно подумал Юрий Юрьевич, и сердце его по-заячьи заметалось в груди. — Ку-ку, приехали…»

Пока он лихорадочно мозговал, как отвратить жуткую развязку, палач, держа его под прицелом, свободной рукой вновь наполнил граненый стакан водярой. И снова доверху.

— Выпей, Юрасик… на посошок… — словно издалека донеслось до слуха парализованного Грифа.

Гриф, не смея противиться, послушно, как робот, опрокинул в глотку порцию жидкости, не ощутив даже ее привычной горечи. Питая к себе неодолимую жалость, он мысленно уже отправил свою грешную душу в бессрочную командировку в поднебесье. В безысходности он, глядя в ненавистную лоснящуюся харю толстяка, его свиные немигающие глазки, думал на прощанье: «Огреть бы тебя, сволочь, бутылкой по черепу, чтоб на том свете не так скучно было…»

— Ну, как, обделаться не успел? — осклабившись полюбопытствовал тот, убирая пистолет за пояс. — Сейчас тебе, ублюдок, подадут карету и вывезут отсюда. Слушай и запоминай: ты теперь у нас на карантине, не вздумай дурить — шаг влево, шаг вправо, сам знаешь… свинцовая примочка в лоб обеспечена! Иди в церковь, ставь свечку, чтоб деньги отыскались. Найдем того «рембо» — твое счастье, не найдем — шашлык из тебя, гаденыш, жарить будем, уразумел?

Гриф пьяно закивал, радуясь в душе столь внезапной перемене участи. Толстяк подал знак, двое вошедших в комнату снова завязали ему глаза. Прежде чем его вывели, толстяк со смешком напутствовал:

— Гуд бай, Юрий Юрьевич. Я говорю вам до свиданья — расставанье не для нас. Будь уверен, тебя нашли и до того героя доберемся. Только ему по тяжести содеянного уже другая статья светит…

Когда машина затормозила, и Грифа прямо с повязкой выпнули на обочину, он, сбросив ее, еще долго не мог сдвинуться с места. От пережитых потрясений и выпитой водки ноги совершенно не слушались. Он сидел на влажной траве и беззвучно рыдал, не вытирая слез, просто не замечая их. Потом, собравшись с силами, он поднялся и огляделся вокруг. К счастью, место, где его катапультировали, оказалось знакомо — невдалеке блестело Киш-озеро, и виднелись многоэтажки Юглы. Гриф достал носовой платок, смачно высморкался кровавыми соплями и, едва переставляя ноги, зашагал в направлении города. Домой…

 

2

— Извините, но времени у меня в обрез, тороплюсь. Вы, случаем, не на машине?

— Увы, не обжился.

— Жаль. Но если вас устроит, поговорим на ходу или по дороге. Мне вообще-то на трамвай, «семерку».

— А в какую сторону едете?

— В центр.

— В центр так в центр, — сказал Верховцев, — и на том спасибо.

Он застал сестру Каретникова, Наташу, на лестничной клетке, в момент, когда та запирала двери квартиры, собираясь куда-то уйти.

«Еще б минута и разминулись, — подумалось ему, — так что и это почти удача».

Каких-то особых надежд в плане расследования Олег на эту встречу не возлагал, но верный своей методе не пропускать в цепочке следствия ни одного выявленного звена, пусть даже на первый взгляд самого малозначимого, он решил быть последовательным и на этот раз, хотя и отправлялся на беседу с Астаховой (такова была фамилия сестры исчезнувшего вице-президента) скорей всего для «очистки совести»…

Когда они вышли из подъезда, она непринужденно взяла его под руку:

— Не возражаете? Не привыкла, знаете ли, ходить рядом с мужчиной просто так, как на демонстрации… Вихри враждебные веют над нами… марш, марш вперед, рабочий народ!.. Вас, значит, Олег зовут?

— Олег. А почему вы даже документ не проверили, вдруг я не тот, за кого себя выдаю, и намерения мои совсем иные?

— Да бросьте, — с беспечным смешком обронила Астахова, — у вас на лбу написано, из какой вы сказки.

— Печально, коли так, — проронил Верховцев. — Как говорит один мой старый приятель, аферист с лицом афериста уже не аферист, а честный человек. Наверно, то же самое можно сказать и о частном детективе.

— Ну, вам в этом смысле попроще, у вас миссия другая, — заметила Астахова. — А вот имидж подправить для пользы дела не мешало бы: куртку кожаную я на вашем месте сменила бы на какую-нибудь дерюгу, бриться недельки две-три не надо, обувку надеть порастоптанней, в общем, изобразить нечто среднее между бомжем и спившимся интеллигентом.

— Спасибо, учту на будущее.

— Только не обижайтесь, ладно, — настроение у Астаховой было приподнятое, точно она ехала на долгожданное свидание с любимым мужчиной. — Заболтала я вас, так что вы хотели узнать о Валере?

— Наташа, вы не знаете, где сейчас находится ваш брат? — спросил Верховцев.

— А где ему быть, в рейсе, — без тени сомнения сообщила Астахова, как будто это было что-то само собой разумеющееся.

— Когда он ушел в рейс, не вспомните? — по инерции задал вопрос Олег.

— В июне.

Верховцев замер на месте как пригвожденный и, невольно прижав к себе руку Астаховой, заставил остановиться и ее.

— Наталья Дмитриевна… Наташа… а вы ничего не путаете?

— Господи, что с вами? Давайте-ка лучше перебежим, пока зеленый горит, — указывая взглядом на светофор, предложила Астахова. — Вон как раз мой трамвай идет, там и продолжим…

Как определил на глазок Верховцев, они были примерно одного возраста. Сестра Каретникова производила впечатление общительного и неунывающего человека. Ее, цвета спелых маслин, глаза, обладая каким-то внутренним магическим блеском, лучились при взгляде на собеседника, и в них то и дело вспыхивали веселые искорки, словно какой-то озорной бесенок потехи ради раздувал тлеющие угли костерка. На однообразном фоне серых, угрюмых и озабоченных физиономий, которые сплошь и рядом заполняли городские улицы, ее лицо выгодно выделялось, как приятное исключение.

В трамвае они сели рядом. Верховцев уже было собрался открыть рот, но она его опередила:

— А почему вы вдруг интересуетесь моим братом? Он что, чего-то там натворил?

Олегу при жутком лимите времени было недосуг пускаться в пространные объяснения и он немного слукавил:

— Если в двух словах, то дело обстоит так: некая хитрая фирма в Риге собрала с вкладчиков деньги, причем сумму весьма значительную, а далее все банально — ее президент ударился в бега…

— А причем здесь Валера? — с недоумением посмотрела на него Астахова.

— Ваш брат в некотором роде причастен к этой фирме. Он был спонсором этой фирмы при ее основании, скорей всего не единственным, но тем не менее…

— Валера-бизнесмен?! Представить не могу, смешно даже, — искренне улыбнулась Астахова. — Да вы его пошлите на рынок торговать — прогорите в два счета… А как фирма-то называется?

— «Пикадор». Фамилия президента Таланов.

— Нет, не слышала, — чуть подумав, проговорила Астахова. — Ну, я вас отвлекла, спрашивайте меня дальше. На чем мы там остановились?

— На том, что ваш брат сейчас якобы находится в рейсе.

— Почему «якобы»? — снова удивилась она. — Нет, Олег, вы что-то темните… А где ж ему быть?

— Наташа, вы не могли бы назвать точную дату, когда вы видели его в последний раз? — оставив ее вопрос без внимания, поинтересовался Верховцев. — Я понимаю, что это будет непросто, но все же постарайтесь…

— Почему непросто, как раз наоборот, проще пареной репы. Валера заезжал домой одиннадцатого… да, одиннадцатого июня.

— Одиннадцатого?! — повторил за ней ошеломленный Верховцев. Какое-то время он сидел как в гипнозе, не в состоянии мгновенно переварить столь неожиданную информацию. — Простите, Наташа, а вы не ошиблись, что одиннадцатого?

— Я не могу ошибиться, — уверенно заявила Астахова, — двенадцатого у меня день рождения, а это было как раз накануне. Приехал Валера, привез мне цветы, подарок, извинился, что не может придти на день рождения…

— А он не объяснил, почему? — не выдержал Верховцев.

— Конечно объяснил, сказал, что уходит в рейс завтра. Я удивилась, говорю, ты ведь, мол, только что с моря пришел, а он ответил, что подвернулся очень выгодный внеплановый рейс, можно хорошо заработать, и он не хочет упускать такого шанса.

— Та-ак, — протянул Верховцев, обдумывая услышанное. — И вы полагаете, что он сказал вам правду?

Астахова повернулась к нему, в ее взгляде смешались удивление и любопытство:

— Странные вы задаете вопросы, однако. Скажите на милость, а какой ему смысл говорить мне неправду?

— Не знаю… не знаю… — пробубнил себе под нос Верховцев. Он не был готов к такому повороту событий. Утверждение Астаховой напрочь ломало всю стройность версий, выношенных и взлелеянных им многими часами раздумий, превращало их в прах. — А вспомните, Наташа, не было ли в поведении вашего брата чего-то необычного в тот его приезд? Может быть, вам что-то бросилось в глаза, пусть даже какая-то мелочь, несущественная на ваш взгляд деталь. Не припоминаете?

— Одно скажу, веселым он мне тогда не показался, скорей всего озабоченным, но ничего необычного я в этом не усматриваю.

— А как долго он пробыл, что делал, о чем с вами разговаривал?

— Пробыл недолго, минут двадцать, от силы двадцать пять, — охотно рассказывала Астахова. — Чувствовалось, что он торопился. Ну, поздравил меня, потом взял из шкафа несколько своих вещей, в основном из одежды, потом он позвонил, потом мы поболтали, так, о пустяках всяких. Я, помню, предложила ему перекусить или хотя бы чашечку кофе выпить, но он отказался, сказал, что очень спешит, времени, мол, в обрез, а дел много.

— А кому он звонил, вы случайно не можете вспомнить?

— Юлию Викентьевичу.

— Простите, а Юлий Викентьевич, это кто?

— Юлий Викентьевич — это наш старый добрый знакомый, больше того, он Валерин крестный. Наш отец и Юлий Викентьевич большие-большие друзья; они еще в молодости познакомились после мореходки, потом вместе в одном пароходстве работали, капитанами…

— В каком пароходстве?

— В Черноморском. Мы тогда под Одессой жили, в Ильичевске. В дальнейшем оба перебрались сюда, в Ригу. Потом наш отец развелся с мамой, уехал… — Астахова замолчала, словно собираясь с мыслями, и неожиданно оборвала рассказ: — Впрочем, это уже чисто семейная история, житейские заморочки, они вам вряд ли интересны.

Верховцев осторожно накрыл своей ладонью ее руку, покоившуюся на сумочке:

— Наташа, тогда я наберусь наглости и спрошу: а вы не слышали о чем, или хотя бы на какую тему был разговор между вашим братом и Юлием Викентьевичем? Кстати, как его фамилия, заодно уж не подскажете?

— О, господин Верховцев, а вы опасный человек! — она игриво погрозила пальчиком. — Одним выстрелом двух уток подстрелить хотите, Мюнхгаузена переплюнуть собрались?

Внезапно улыбка сошла с ее лица, взгляд стал серьезным, даже тревожным.

— Скажите мне, господин детектив, только начистоту: мои ответы никак не могут повредить Валере? Признаюсь, я бы очень этого не хотела.

— Слово офицера, — приложив руку к сердцу, самым нешуточным тоном поклялся он, и добавил: — запаса. Ваша информация останется сугубо конфиденциальной и во вред вашему брату использоваться не будет.

— Ловлю вас на слове. Фамилия Юлия Викентьевича Серебрянский, а о чем они разговаривали, я прямо скажу — не знаю. Я на кухне как раз возилась, стряпала к именинам. — Она помолчала. — Разве что, погодите, когда я зачем-то вошла в комнату, Валера спросил что-то про визу, вроде того, готова ли виза?

— Про визу, значит? — равнодушно переспросил Верховцев. — А Серебрянский, он по-прежнему в капитанах?

— Нет, что вы. Юлий Викентьевич, как это модно теперь, переквалифицировался в бизнесмены. У него своя фирма, что-то с морскими перевозками связано.

— Насколько я понимаю, вы со своим братом поддерживаете хорошие отношения, а с его женой, с Юрченко, у вас как?

— Никак, — с безразличием обронила Астахова. — Я и виделась с ней всего пару раз. Если коротко, ненавидеть ее у меня оснований нет, но и обоюдных симпатий мы не испытываем.

— Отчего же, если не секрет?

— Такова наверное женская сущность, — иронично усмехнулась она. — Женщины, как правило, склонны отыскивать друг в друге недостатки и решительно не замечать достоинств. Природная патология…

— Не могу с вами не согласиться, — сдержав улыбку, ответил Олег.

Астахова взглянула в окно:

— Мне на следующей выходить. Приятно было познакомиться.

Трамвай миновал отель «Метрополь» и приближался к Оперному театру, обставленному до крыши строительными лесами.

— Очень жаль, — сказал Верховцев. — У меня еще к вам вопросы остались.

— Не вижу проблем, — оживленно отозвалась она, поднимаясь с места. — Если понадобится — звоните… — Она назвала номер телефона. — Чем смогу — тем помогу. Ну, ни пуха вам, мистер Холмс…

Она, мило улыбнувшись на прощанье, вышла, и Верховцев поймал себя на мысли, что ему жаль, что совместное путешествие и формальное по сути общение оказались столь короткими. Эта симпатичная, обаятельная женщина, сестра исчезнувшего моряка и по совместительству вице-президента лопнувшей фирмы, откровенно заинтересовала его. В ней присутствовал некий неброский необъяснимый шарм, который делает женщину привлекательной в глазах мужчины.

Верховцев вышел на следующей остановке. Идя по залитой солнцем улице, он анализировал беседу с Натальей Астаховой. Сведения, которые она сообщила, вносили серьезные коррективы в весь рисунок расследования. «Что же теперь получается, — рассуждал он, ступая по опавшим пожелтевшим листьям. — Илона Страутмане обоих своих шефов мысленно похоронила, Марина Юрченко, однако, Каретникова воскресила, далее Астахова переправляет его в загранрейс… Так, путь одного героя из небытия, кажется, прослеживается, может быть воскреснет и второй?.. Или нет?! Нет, все, хватит! Хватит гнать коней, надо сделать паузу, расслабиться, отключиться… Не в органах ведь работаю, чтоб план к сроку выдавать…»

И он не торопясь направился в «Омут», где надеялся повстречать Джексона и за кружкой пива обменяться последними новостями.

 

3

После разборки, учиненной ему в собственной квартире, а затем продолженной на выезде, Юрий Юрьевич Гиацинтов, он же Гриф, зализывал свои раны ровно два дня. Дальнейшее бездействие он просто не мог себе позволить, опасаясь, что не успеет сделать свой решающий ход в запутанной и рискованной игре, ставкой в которой были огромные деньги некой таинственной фирмы. Да, сначала он выиграл, но не успев вдоволь насладиться плодами победы, как следует распробовать их пьянящий нектар, тут же позорно пролетел, потеряв практически все.

Теперь пришел его черед взять полновесный реванш и пустить в дело главное оружие — джокер, и этим джокером являлась визитка его состоятельного подельника. Визитка эта случайно выпала из папки, которую тот принес с собой в банк, в момент, когда они заполняли документы на получение миллионов, а уж переправить ее в свой карман Грифу, искушенному в делах и более тонких, особого труда не составило.

«Ничего, Рокфеллер, окончательный расчет еще впереди, — злорадно думал Гриф, едва они расстались после неравного дележа штатовских дензнаков, — и банковать уже буду я. Ты ведь для меня теперь не мистер Икс, и фио твое мне известно, и место работы, и телефончик впридачу. В общем, полный комплект основных сведений в наличии, и я за него запрошу по дорогому…»

Гриф готовился к ответственному визиту с непоколебимой верой в то, что идет вершить правое дело. Еще бы не так — всю его долю фактически конфисковали, телесные повреждения причинили и, что самое тревожное, напрочь лишили спокойной жизни в обозримом будущем. Эти потери требовали достойной компенсации и, собираясь на теплую встречу боевых друзей, Гриф уже определил для себя, в какой сумме она будет выражаться. Двести тысяч баксов и ни цента меньше!

Правда, были два обстоятельства, внушавшие ему серьезное беспокойство — возможная слежка, которой его припугнул толстяк и вполне обоснованное опасение, что его контрагент успел навсегда перебраться в иные, более теплые и менее тоскливые края. Причем род его деятельности, указанный в визитке, делал эти прогнозы более чем реальными.

На скорую руку завершив у зеркала косметический ремонт своего поврежденного лика, Гриф, призвав на помощь удачу, с решимостью камикадзе отправился реализовывать задуманное. Соблюдая принципы конспирации, он не сразу поспешил к месту назначения, а зашел в кафе, что напротив его дома. Заняв место с хорошим обзором у самого окна, он не торопясь посасывал из трубочки легкий коктейль, не забывая наблюдать за обстановкой на улице. Затем с наслаждением выкурил трубку, полистал кем-то забытую газету. Выйдя из кафе, еще раз внимательно осмотрелся и, не отметив ничего подозрительного, прямиком зашагал на фирму, которую, согласно визитке, возглавлял обладатель двух «лимонов».

Вскоре он благополучно нашел нужное ему учреждение — туристическое агентство «Роза ветров», располагавшееся в одном из зданий рядом с «Детским миром».

— Желаете записаться на какой-нибудь тур? — любезно осведомилась секретарь в приемной, когда он подошел к ее столу. — Это, пожалуйста, в сто четырнадцатом кабинете.

— На тур, разумеется, но это потом, — бархатным голосом оперного светила протянул Гриф, — а для начала я хотел бы попасть к вашему шефу по личному и неотложному для нас обоих вопросу.

— Вам нужен Евгений Леонидович? — уточнила секретарь.

— Он, любезная, он лично.

— Придется немножко подождать, — с сожалением в голосе сообщила та. — У Евгения Леонидовича срочное совещание, но минут через пятнадцать, я думаю, он освободится. Познакомьтесь пока с проспектами новых наших маршрутов.

Гриф уселся в кресло рядом с журнальным столиком и принялся с интересом проглядывать, выполненные на добротной мелованной бумаге, красочно оформленные буклеты. Тунис… Канары… Египет… Куба… Сочные цветные снимки примагничивали его взор, будоража воображение своими сюжетами: золотистые пляжи, окаймленные кокосовыми пальмами, морские лагуны с неправдоподобно голубой водой, и стройные шоколадные девочки, с вызывающе обнаженными бюстами, невероятные гастрономические яства на столах ресторанов, изысканные интерьеры гостиничных номеров, ночные виды курортов в искрометном обрамлении рекламных огней… Ничего не скажешь, реклама, безусловно, впечатляла и убеждала, что надо ехать — дело оставалось за малым…

«Ничего, ничего, — думал Гриф, созерцая красоты чужеземья, — считайте, что меня уговорили. Сейчас только начальничка раскручу на тысяч двести, а уж путевочку бесплатную он мне лично вручит на добрую память в знак особого расположения».

Грифу было уже сорок два, но только сейчас впервые поймал себя на мысли, что самое экзотическое море, виденное им в жизни, было Белым морем во время срочной службы в армии, а самым экзотическим заведением, как ни суди ни ряди, оставался, по-видимому, все тот же изрядно обрыдлый пивбар «Омут». Да и вообще, на пятом десятке лет он за пределы бывшего Союза ни разу так и не выехал — не сложилось…

Совещание у руководителя фирмы почему-то затягивалось, и это начало нервировать Грифа. И после получаса ожидания, которое ему показалось вечностью, он включил «счетчик», установив, что каждая последующая минута будет стоить фирмачу две тысячи зелененьких. Когда сумма штрафа достигла полусотни тысяч, дверь кабинета наконец-то распахнулась и из него, что-то оживленно обсуждая, вышла группа людей человек из шести. Пока Гриф вставал, поправляя галстук и разглаживая складки костюма, его опередила какая-то молоденькая вертихвостка, которая, на ходу шепнув что-то секретарше, прошмыгнула в еще не закрытую дверь.

«Что ж, командир, рейд этой мочалки будет стоить тебе еще пятьдесят штук, не слабо?» — решил он про себя и, подытожив в уме, вывел окончательную сумму отступного — триста тысяч…

Стараясь сохранить важность патриция, он подошел к секретарше, кивнул в сторону двери и, переведя голосовые связки на басовый режим, холодно пророкотал:

— Я понимаю, что вы здесь не причем, но все же потрудитесь доложить господину президенту о моем визите.

Та, чувствуя некоторую неловкость, не посмела ослушаться и нажала клавишу переговорника:

— Евгений Леонидович, извините, вас уже давно поджидает в приемной посетитель по важному вопросу.

— Кто такой? — раздалось в ответ из динамика. — Он представился?

— Скажите, Гиацинтов Юрий Юрьевич, — подсказал ей Гриф, ликуя в предвкушении эффекта взорвавшейся бомбы, который должен сиюсекундно случиться там, за стеной.

Секретарь передала эту информацию.

— По какому вопросу? — снова донеслось до ушей Грифа.

«Вот сволота, — взорвался в душе Гриф, — он еще спрашивает! Ну, я тебе сейчас вмиг до пол-лимона докручу!»

— По финансовому, — уже не пытаясь скрыть раздражения, бросил он.

— Хорошо, я приму, — последовал ответ, правда, после некоторой паузы.

«Примешь, еще как примешь, — мысленно торжествовал Гриф. — Жарких объятий я не жду, но на кислую твою рожу полюбуюсь с превеликим наслаждением».

Через пару минут нагло опередившая его девица, дробно стуча шпильками каблуков, вышла из кабинета.

— Пусть войдет, — послышалось из переговорника секретарши.

«Ишь, гусар, расщедрился. Да я б и спрашивать больше не стал», — и сгорая от внутреннего нетерпения, он уверенно распахнул дверь и шагнул вовнутрь.

Мужчина, сидевший за столом в глубине кабинета, оторвал взгляд от бумаги и поднял голову:

— Господин… как вас… Грацианов, кажется, пожалуйста, присаживайтесь. Я вас слушаю…

Гриф, как и всякий примерный ученик, знакомый, в рамках школьной программы, с таким выдающимся явлением русской литературной классики как гоголевский «Ревизор», враз прочувствовал на себе весь колорит эпизода, обозначенного в пьесе как немая сцена. Он онемел и остолбенел, — перед ним был совершенно незнакомый человек! Это был апогей его глупости, сравнимый разве с недавним приходом на аварию к себе домой. Далее Гриф совершил ошибку еще более непростительную — он открыл рот, он заговорил, а точнее залепетал:

— Так значит вы и есть Литавин Евгений Леонидович, президент турфирмы «Роза ветров»? — спросил он, плохо справляясь с охватившим его смятением.

— Я и есть, — ответил тот с ободряющей улыбкой, видя, что посетитель испытывает некоторый дискомфорт в общении. — А вы, простите, кого представляете?

Для Грифа настал момент истины. Контуженный свалившимся на него на открытием, он с горечью осознал, что его джокер на поверку оказался всего-то заштатной некозырной шестеркой, пустой бумажкой, которой и задницу подтереть невозможно. Его ставка не сыграла. Судьба коварно подшутила над ним, всучив визитку абсолютно постороннего человека.

«Кретин, придурок, лох, тупица, мудень гортоповский!.. — с пулеметной скоростью беспощадно казнил себя Гриф, — раскатал губу до Сахалина».

Здравый смысл подсказывал в этой ситуации только один выход — ретироваться прочь, но он, вопреки всяческой логике, решил идти ва-банк и попытаться выцарапать из статус-кво хоть какие-то крохи. Пропустив адресованный ему вопрос мимо ушей, он вынул из кармана пиджака злополучную визитку и протянул ее шефу турфирмы:

— Это ваша визитка?

— Моя, — взглянув на нее мельком, удостоверил тот. — А в чем дело?

— Дело в том… — начал Гриф неуверенно. — Дело в том… Одним словом, Евгений Леонидович, не откажите в любезности — многим ли людям вы раздали свои визитки в последнее время?

— А какое это имеет значение? — с недоумением спросил Литавин. — Почему я должен перед вами отчитываться, и вообще кто вы такой?

— Понимаете, я ищу одного человека. Это для меня очень важно, — затараторил Гриф, боясь, что его остановят. — Тот человек — мой должник, задолжал крупную сумму денег…

— А я здесь причем? — нетерпеливо перебил его хозяин кабинета. Этот странный посетитель начинал его выводить из себя.

— Момент, сейчас скажу. Этот мужчина, представился вашим именем, визитку мне вручил и попросил меня об одной деликатной услуге, обещал хорошо заплатить. Я согласился и выполнил его заказ, а он…

— А он вас обманул? — не скрывая усмешки, спросил шеф турфирмы. — И вот вы теперь пришли за должком, так?..

— Примерно так, — подтвердил Гриф, мысленно радуясь, что его придумка, сляпанная на ходу, сложилась в некую удобоваримую версию.

— Ну, и что дальше?

— Помогите мне разыскать того человека, — умоляюще попросил Гриф. — Я опишу, как он выглядит, внешность… может, вы вспомните, а? Я вас очень отблагодарю, за мной не станет…

И, не дождавшись согласия, он принялся описывать внешность своего заказчика. Но Евгения Леонидовича эта перспектива очевидно ничуть не заинтересовала. Поведение этого непонятного субъекта все более усиливало его подозрения, и он решил его прервать:

— Послушайте, господин Грациа…

— Гиацинтов, — поправил его Гриф.

— Так вот, господин Гиацинтов, ваши проблемы мне абсолютно не интересны, и впрягаться в них я не намерен, — своих дел выше макушки, не разгрести. Если что по турсервису — я к вашим услугам, а так, обратитесь в полицию, а еще лучше в альтернативные структуры, разбираться с должниками их профиль, а мне, извините, некогда, работать надо. Желаю успехов…

И он протянул руку, всем своим видом показывая, что аудиенцию можно считать законченной. Гриф ответил вялым пожатием и вышел из кабинета. Судя по меркам афоризма, что надежда умирает последней, его надежда повторно озолотиться впала в состояние тяжелой комы. Блестяще задуманный «блицкриг» блестяще провалился.

Но на этом его злоключения, увы, не закончились. Не успел он в расстроенных чувствах выйти из здания, где располагалась турфирма, на улицу, как пара здоровенных жлобов, подхватив его с двух сторон под руки и почти оторвав от земли, подволокла его к «Мерседесу», стоявшему невдалеке и показавшемуся Грифу очень знакомым. Передняя дверь иномарки тут же открылась, и Грифа, не успевшего даже пикнуть, впихнули в салон. На месте водителя его с улыбкой удава поджидал толстяк, держа в руках все те же янтарные четки. Его подручные уселись сзади.

— Здравствуйте, Юрий Юрьевич! Какая нечаянная встреча! — воскликнул он с притворным радушием, голосом, однако, не предвещавшим ничего хорошего. — Что у вас новенького? Собрались на заграничном курорте здоровьице поправить?

— Да так, зашел, вот, по делам, — стараясь казаться хладнокровным, ответил Гриф, — но это вам вряд ли интересно…

Не успел он закрыть рот, как резко наброшенная сзади удавка захлестнула его, обвив шею, и начала сжиматься. Он инстинктивно дернулся, пытаясь высвободиться из этой смертоносной петли, но узкий шнурок больней впился в горло, обжигая кожу и пресекая попытку сделать малейший глоток воздуха. Тело его становилось ватным, словно чужим, голова кружилась, перед глазами все смешалось, поплыло… Но вдруг спазм прекратился — удавку убрали. Он надолго закашлялся, с трудом восстанавливая дыхание и вытирая со лба обильно проступивший пот.

— Астмой не страдаете? — участливо справился толстяк. — Кашель у вас что-то нехороший, с приступами удушья, так и помереть можно.

— Прямо здесь, — добавил за спиной один из громил и мерзко заржал.

— А теперь поговорим серьезно, — переменил тон толстяк и подсунул под нос Грифу визитку, изъятую, по-видимому, во время экзекуции. — Это что такое?! Ты что, козел, делал у президента турфирмы, а? Выкладывай как есть, мы все равно узнаем.

Грифу было уже не до фантазий. Череда роковых неудач сломила его и, сознавая безнадежность своего положения, он поведал как на духу эпизод с визиткой в «Юпитер-банке», о котором умолчал в прошлый раз, и подробности своего неудачного свидания с господином Литавиным.

— Похоже на правду, — переварив услышанное, сделал заключение толстяк и, схватив Грифа мощной лапой за грудки, притянул к себе. — Что, сученыш, хотел втихаря коровку золотую подоить, да обломилось?! — зловеще зашипел он, брызжа слюной. — Накололи тебя, подсунули пустышку, а ты ее в рот. Ну, пососал? Не захлебнулся от усердия? Так что нам с тобой теперь делать?

— Надоело с ним возиться, — подал голос один из подручных толстяка. — Кончать его надо и все дела.

— Хирург, а позвони самому хозяину, — посоветовал другой, — как он порешит, так и будет.

— Так и сделаем, — согласился толстяк и, отпустив рубашку Грифа, взялся за «мобильник».

Те несколько томительных минут, когда решалась дальнейшая его участь, Гриф сидел ни жив ни мертв, готовясь к самому худшему. Вляпавшись в засаду у себя на квартире, он понял — спокойная жизнь для него кончилась, и он теперь оказался в положении собачки, находившейся на поводке какого-то таинственного хозяина. Ему-то сейчас и звонил бригадир мордоворотов, которого они назвали Хирургом. Гриф безропотно ждал приговора, сознавая, что получив приказ его убрать, эти ребятки, не раздумывая, сотворят с ним то же, что и немой Герасим с Муму. Но предательски изменившая ему фортуна, очевидно решила продолжить начатую с ним не так давно игру в кошки-мышки, она смилостивилась. Толстяк, по кличке Хирург, закончил переговоры и убрал аппарат в карман.

— Хозяин велел пока выпустить, — объявил он, не вдаваясь в подробные объяснения. — И без фокусов, Гиацинтов, ты у нас на прицеле, убедился?

Гриф кивнул и понурил голову.

— Твоя задача помочь нам ухаря того выловить. Удастся отличиться — считай грех замолил, а нет, до гробовой доски у нас рабом будешь, уловил? Выползай…

Когда Гриф покинул машину, Хирург повернулся к своим гориллам:

— Хозяин теперь уже точно не сомневается, что у этого олуха выхода на Рембо нет, но слежку велел пока не снимать…

А Гриф тем временем уныло плелся по улице. Брел, сам не зная куда, без цели, надежд и планов. Жизнь, как волка обложила его красными флажками, загнала в безысходный тупик. На языке шахматистов ситуация, в которую он угодил, выглядела патовой — куда ни пойдешь, кругом битое поле, везде бьют…

 

4

— Итак, я вас слушаю. Лимит времени вам отпущен… — Серебрянский глянул на часы, — …по Феллини.

— Извините, я вас не совсем понял, — подрастерялся Верховцев.

— Восемь с половиной, — слегка улыбнувшись, пояснил Серебрянский. — Минут.

— Ага, теперь понятно, — Олег ответил сдержанной улыбкой. — А если бы вы сказали по Рязанову, то это значило бы пять минут? Я имею в виду фильм «Карнавальная ночь» с его популярной песенкой.

— Один-один, — объявил Серебрянский, по достоинству оценив находчивость посетителя. — Будем считать, разминка закончилась, перейдем к существу дела. Времени у меня и впрямь в обрез — весь рабочий день расписан. Так, кто вы и что вас ко мне привело?

На Верховцева он сразу произвел впечатление хваткого конкретного человека, четко представляющего, чего он хочет в этой жизни. Наметанный взгляд его умных проницательных глаз почти моментально устанавливал масштаб личности и соответственно цену каждому, кто перед ним находился.

— Юлий Викентьевич, вам известен некто господин Каретников Валерий Дмитриевич? — спросил Верховцев, коротко представившись.

— Да, конечно, — не задумываясь ответил Серебрянский. — Валеру я знаю хорошо. Позвольте полюбопытствовать, а в связи с чем вы им интересуетесь?

— Каретникова разыскивает его жена в связи с непонятным, необъяснимым пока исчезновением. Наше агентство занимается этим делом по ее заказу.

— Валера исчез?! Это что-то новенькое! — В глазах у Серебрянского отразилось неподдельное удивление. — Насколько я понимаю законы природы, в ней ничего не появляется ниоткуда и ничего не исчезает в никуда.

— Совершенно с вами согласен, — кивнул Верховцев. — Это и придает надежду, что в данном вопросе удастся в конце концов разобраться.

— И как давно это случилось?

— Более трех месяцев тому назад, в июне. Как объявляют в криминальных сообщениях, человек ушел из дому и не вернулся.

— Да, странную вещь вы рассказываете, очень странную, — озадаченно потер за ухом Серебрянский. — Не похоже это на Валеру.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, такой уход по-английски.

— Уход? — ухватился за слово Верховцев. — Почему уход? А вы не можете допустить Юлий Викентьевич, что его «ушли», то есть, называя вещи своими именами, его убрали? С умыслом или произошло трагическое стечение обстоятельств — это уже другой вопрос.

— Все может быть, конечно, — вздохнул Серебрянский. — Время сейчас неспокойное, непредсказуемое, как говорится, не дай бог, но не хочется думать о плохом. У нас вон тоже один сотрудник пропал недавно, как сквозь землю провалился, кто бы нашел…

Он взял со стола пачку «Марлборо» и протянул Олегу.

— Курите?

— По случаю, — ответил Верховцев, беря сигарету. — Но в принципе стараюсь не увлекаться.

— У меня тоже детсадовская норма — пачка в неделю. — Серебрянский чиркнул зажигалкой, любезно поднес ее Верховцеву, потом прикурил сам. — А теперь перейдем к главному: так что, собственно, вы от меня хотите узнать, Олег Евгеньевич?

— Юлий Викентьевич, я буду с вами откровенен, — сказал Верховцев, глядя ему прямо в глаза, — браться за это дело мне очень и очень не хотелось. Допустил слабинку, пожалел женщину — полиция ей отказала, на таких как мы, частники, последняя надежда. А браться не хотел по одной причине — тухлое дело, зацепок почти никаких, беготни и возни хоть отбавляй, а результат, как правило, нулевой. Тут скорей всего вероятны два исхода — или пропащий объявляется сам, или с концами, на веки вечные. Я бывший советский мент, опер, и из личного опыта знаю — поиск пропавших, взятки, и заказные убийства — самое неблагодарное в нашей работе. Впрочем, это так, в порядке отступления, вы уж извините.

— Ничего, мне это интересно, — живо откликнулся Серебрянский. — Я человек морской, огромная часть жизни прошла вдали от суши, а потому во многих земных делах и проблемах, от которых я был оторван, я, если допустим такой каламбур, плаваю.

— Вернемся к Каретникову. Пытаясь воссоздать буквально по часам дни, предшествовавшие его исчезновению, мы установили… — Олег специально сделал ударение на слове «мы» и продолжил: — мы установили, что у него был контакт с вами, Юлий Викентьевич.

Верховцев замолчал. В лице Серебрянского ничего не изменилось, оно оставалось непроницаемо-спокойным, и только опытный глаз сыщика смог уловить, как едва заметно дрогнул в его руке тлеющий окурок.

— Контакт?! Какой контакт? — с недоумением спросил Юлий Викентьевич. — Выражайтесь ясней, я не очень-то искушен в вашей терминологии.

— Я имею в виду телефонный звонок Каретникова в десятых числах июня. Он звонил вам, не припоминаете?

— Может быть… может быть, — пробормотал Серебрянский, наморщив лоб, словно стараясь что-то припомнить. — Не встречались мы давненько, а звонить-то он мне звонит, как с рейса вернется, обязательно отметится. Я ведь ему человек не чужой, крестный все-таки.

Серебрянский погасил окурок о пепельницу и задумчиво уткнулся в папку с документами, лежавшую на его столе. Потом поднял трубку телефона:

— Оскар Адольфович, зайди, дорогой, я с бумагами ознакомился, подписал, все в порядке, можно отправлять. — Он повернулся к Верховцеву: — Извините, Олег Евгеньевич, работа — есть работа…

Олег жестом дал понять, мол, не стоит извинений, я подожду.

Не прошло и минуты, как в кабинет вкатился тучный субъект, с лысой, напоминающей полированный шар, головой. Шустренько просеменив к столу, он, оказавшись между Серебрянским и Верховцевым, мельком глянул на Олега, и неизвестно к кому обращаясь, проворковал:

— Надеюсь, не помешал?

— Ничуть. — Серебрянский протянул ему какой-то документ. — У нас, коллега, необычный гость — частный детектив. Не знаю как ты, а я о них раньше только в книгах читал, да еще в кино видел. Теперь вот и у нас свои «пинкертоны» появились.

Вошедший еще раз взглянул на Верховцева, теперь уже повнимательней, потом поднес листок к Серебрянскому, указывая пальцем на какое-то место в тексте:

— А здесь, Юлий Викентьевич, вы карандашом цифру исправили…

— Да-да, скажи машинистке, пусть аккуратно переделает, а остальное годится, можешь идти.

Подчиненный Серебрянского уже подошел к двери, но тут обернулся и спросил:

— Извините, Юлий Викентьевич, поездка в порт у нас не отменяется?

Серебрянский снова глянул на часы:

— Ни в коем случае, через десять минут выезжаем. Да мы уже, кстати, и закругляемся, не так ли, господин детектив?

Олегу ничего не оставалось, как невнятно поддакнуть — хотя по сути дела он еще не продвинулся ни на шаг, «лимит по Феллини» действительно подходил к концу.

— Я все-таки хотел бы вернуться к тому звонку, — заторопился он, понимая, что ситуация находится под контролем Серебрянского. Стоило Верховцеву потянуть нить разговора в нужном направлении, как она искусно обрывалась его собеседником.

— О каком? — непонимающе уставился на него Юлий Викентьевич, едва сдерживая зевок.

— Я имею в виду последний звонок Каретникова в июне месяце, — уточнил Верховцев. — Или он вам звонил и позднее?

Серебрянский ответил не сразу. Какое-то время он смотрел на Олега испытывающим немигающим взором. Пальцы его рук сплелись в жесткой сцепке, и это говорило детективу о том, что в душе его визави происходит некое внутреннее противоборство. «Или он знает больше, чем говорит, — подумалось Верховцеву, — или решает по ходу, что можно продать, а что оставить под прилавком…» Но вот взгляд Серебрянского смягчился, пальцы разжались, и ладони мягко легли на колени:

— Нет, позже он мне не звонил. Тот звонок в начале лета определенно был последним. О чем мы тогда говорили, я откровенно затрудняюсь сказать, столько времени прошло… Хотя, постойте, мне кажется, он что-то рассказывал об аварии на судне… да, точно, об аварии разговор был.

— Может, еще что-то вспомните, — попросил Верховцев. — При том мизере сведений, что мне удалось наскрести, любая деталь может оказаться очень полезной.

Серебрянский немного подумал и с сожалением вздохнул:

— Увы, ничего добавить к сказанному я не могу, разве… одно предположение я все же рискну высказать. По-моему, в тот раз он еще говорил, что собирается поехать навестить отца, он в Феодосии живет. Вполне возможно он к нему и поехал да подзадержался. Моряки, знаете, народ особенный — у них в отличие от остальных людей как бы другое временное измерение. Тем более, в Крыму сейчас тепло, бархатный сезон, а здесь что делать свободному человеку — дожди, слякоть…

— Уехал и не поставил в известность жену? — размышляя вслух, сказал Верховцев.

— Ну, для начала уточним, что Марина ему уж не совсем жена, а потом, мало ли что между ними могло произойти, мы же не знаем, — произнес Серебрянский, поднимаясь с кресла. — Может, случилось нечто, о чем она предпочла умолчать, не допускаете? Жизнь есть жизнь…

— Все может быть, — Верховцев тоже встал, понимая, что его время истекло. — Ну, спасибо, Юлий Викентьевич, за беседу, за информацию. Приятно было познакомиться.

— Взаимно. А благодарить не за что, я ведь собственно ничем и не помог.

— Ну как же, про Феодосию подсказали, на моем безрыбье и это уже кое-что.

— Мое жизненное кредо — всячески содействовать частной инициативе. — Серебрянский деликатно взял гостя за локоть и, вежливо выпроваживая, повел к выходу. — Будущее, Олег Евгеньевич, за такими людьми как мы с вами. Советская система развалилась потому, что на местах не было настоящих хозяев, а были временщики, разгильдяйничавшие и приворовывавшие у государства под удобной крышей коммунистической идеи. Мы же работаем на себя, а отсюда и соответствующее отношение к делу. У вас свой частный бизнес, у меня свой, и мы, как представители одной общественной прослойки, в этот сложный период становления новой формации должны консолидироваться, а не подставлять друг другу подножку. Вы согласны?

«Складно говорит, как по написанному, — подумал Верховцев, прослушав сеанс риторики, — наверное, раньше был завзятым политинформатором», — а вслух выразил полное одобрение высказанному тезису.

— А, кстати, вы не заходили в отдел кадров пароходства? — спросил Серебрянский. — Что вам там сказали?

— Не заходил, решил сначала к вам, — ответил Олег. — Отдел кадров никуда не денется, а с человеком всякое может статься, сегодня он есть, а завтра… — Верховцев запнулся и, не желая показаться некорректным, закончил: — а завтра, скажем, уехал в командировку.

— Вполне логично, — спокойно отметил Евгений Викентьевич, но в глубине его глаз промелькнул недобрый огонек. Он приготовился окончательно распрощаться и уже взялся за ручку двери. — Олег Евгеньевич, а откуда вам стало известно о звонке Валеры, если не секрет, конечно.

— Конечно секрет, — простодушно улыбаясь, ответил Верховцев. — Вы же мне, к примеру, не расскажете все тонкости становления вашей фирмы в одну из крупнейших транспортных компаний Латвии. В советское время наши с вами оклады возможно и отличались, но не так разительно, чтоб один мог поднять потом такое дело, а другой не мог позволить себе всего-навсего арендовать приличный офис. Вы, Юлий Викентьевич, как я понял, человек прямой, кривить душой не в ваших правилах, но и сказать правду, по понятным причинам, вы тоже не сможете, не так ли? Вот и получается, у вас свои секреты, у меня свои. Но делаем мы вроде одно общее дело — на обломке могучей державы мучительно возводим провинциальный капитализм…

 

5

Карты предсказывали удачу. Леокадия Георгиевна не торопясь собрала их в колоду, затем, отхлебнув остывшего чая, подсела поближе к телефону. Набрала номер. Ответили почти мгновенно, как будто давно и с нетерпением ждали именно ее звонка.

Она выдержала секундную паузу:

— Добрый день! Вас беспокоят из гадально-астрологического салона «Андромеда» по поводу вашего телевизионного объявления о розыске без вести пропавшего господина Трумма. Вы не могли бы уточнить величину вознаграждения за сведения об этом господине?

— Мадам, надеюсь, вы не собираетесь пудрить нам мозги? — раздраженно спросили в ответ. — Учтите, это занятие может оказаться вредным для вашего здоровья и…

Леокадия Георгиевна резко пресекла этот выпад в самом зародыше:

— Я прошу вас назвать сумму вознаграждения, — повторила она настойчиво и добавила: — если вас действительно интересует судьба пропавшего.

— Назовите сами ту сумму, которая вас устроит, — ответили ей после некоторой заминки уже более мягким тоном.

— Я думаю, меньше чем о тысяче латов разговора быть не может.

В трубке странно рассмеялись, и если бы она только что не слышала человеческий голос, то решила бы, что это ухает филин:

— Если найдете его, получите вдвое больше, если нет, я буду считать это издевательством со всеми вытекающими последствиями. Уяснили?

— Ваши условия меня устраивают, — сказала она твердым голосом. — Две тысячи. Возьмите фотографию пропавшего и приезжайте сегодня к пятнадцати часам. Вам подходит?

На том конце ответили положительно.

— Записывайте адрес…

Леокадия Георгиевна, положив трубку, довольная откинулась в старинном кресле-качалке. Начальная фаза мероприятия прошла на ее взгляд вполне удовлетворительно:

— Ланочка, Мара, подготовьте комнату к сеансу! Скоро к нам приедут серьезные клиенты, — распорядилась она после короткого приятного забвения.

Ее ассистентки, женщины постбальзаковского возраста, со знанием дела принялись исполнять указания хозяйки. Обе они были немножко «с приветом», и некоторая странность их поведения создавала в салоне атмосферу загадочности и мистицизма.

К солидным клиентам они обычно не подпускались, разве что развлечь новоявленных купчих-челночниц, да одиноких сентиментальных дамочек старомодным гаданием на картах за лат-другой в ожидании сеанса оздоровительного лечения так называемыми нетрадиционными методами восточной медицины, которые проводила сама хозяйка или ее племянница, студентка-медик, здесь же, в одной из комнат трехкомнатной квартиры, переоборудованной под салон. Так что два вида деятельности под одной вывеской хваткая владелица «Андромеды» совмещала весьма успешно.

Назначенный час приближался. Леокадия Георгиевна, сорокалетняя брюнетка, со следами строгой, не успевшей увянуть красоты, села в старинное кресло с высокой спинкой. Ножки его тоже были высоки, поэтому, чтобы взобраться на него, приходилось становиться на маленькую скамеечку. Перед креслом находился круглый антикварный стол с интарсией в виде знаков зодиака, на котором лежал толстенный фолиант, с потускневшим от времени названием, выбитым золотом, и еще какой-то раскрытый справочник с таблицами. За спинкой кресла на стене висел плакат с силуэтом человека, сплошь усеянного крупными точками, каждая из которых была обозначена определенным иероглифом. На противоположной от кресла стороне стола находился обитый черным бархатом и тоже старинный стул для клиентов. Несмотря на солнечный день, плотные шторы, затемнявшие комнату, создавали в ней таинственный полумрак и иллюзию вечного покоя.

В дверь позвонили. Ассистентка Мара открыла ее и, ответив на небрежное приветствие гостей, пригласила их в комнату. В это же время другая помощница хозяйки стала за ее спиной. Она легкими движениями принялась массировать ее виски кончиками пальцев, Когда немногочисленная делегация вошла, Леокадия Георгиевна сразу и безошибочно определила, кто в ней является главным лицом. Уверенность жестов, надменность и властный взгляд толстяка с крупной головой и блестящей лысиной, говорили сами за себя; оба остальных, коротко стриженых верзил, явно относились к знакомой категории персонажей «двое из ларца одинаковых с лица».

— Присаживайтесь, господа, — сдержанно поприветствовав их кивком, попросила хозяйка салона.

Толстяк сел напротив нее на стул, обитый бархатом, его спутники остались стоять рядом.

— Господа, и вас я тоже прошу сесть, — обратилась к ним Леокадия Георгиевна, указывая на ряд стульев вдоль одной из стен. — Иначе нарушается энергетическое поле, что может повлиять на результат нашего сеанса.

Ординарцы толстяка беспрекословно повиновались. Их шеф осторожно, словно боясь обжечься, положил две свои огромные лапищи на стол и, впившись жестким взглядом в очи мадам гадалки, спросил:

— Итак, что вы имеете мне сообщить?

Та, хладнокровно выдержав его взгляд, в свою очередь поинтересовалась:

— Позвольте узнать, деньги у вас с собой? В кредит я, извините, не работаю, — беззащитной женщине трудно в этой жизни полагаться на порядочность мужчин.

Толстяк широким жестом выложил на стол пачку денег в банковской упаковке:

— Здесь две штуки, мадам. Не утруждайтесь проверять, все точно, как в аптеке. Теперь ваш ход, я жду.

— Вы врач? — неожиданно для самой себя спросила та и даже поразилась, видя, как при этих словах вздрогнул главный. Она поняла, что волей случая, она не целясь попала в яблочко.

«Однако!.. — подумал про себя клиент, вытирая платком повлажневший лоб. — Резвое начало…»

— Пока ничего сверхъестественного еще не случилось, — сказала Леокадия Георгиевна, убирая пальцы ассистентки со своих висков. — Точно, как в аптеке, говорят теперь только медики или бывшие медики, остальные обычно выражаются «точно, как в банке». Ну, это так, в порядке отступления, а прежде чем мы приступим к сеансу, позвольте пару вводных слов. Я думаю, вам небезынтересно, на какой научной платформе базируется технология нашей работы?

В ответ последовал утвердительный кивок.

— Хорошо, попробую объяснить, как это понимаю я. Вся концепция строится на том, что все люди — маленькие компьютеры, на дискеты которых занесена определенная информация. Где-то там… — мадам подняла кверху указательный палец, — существует большой, главный компьютер, куда поступают данные со всех маленьких, так сказать, книга судеб. В природе есть избранные люди, которым позволено снимать сведения с этого главного компьютера, причем, объем информации зависит от степени допуска, которой располагает избранный. В зависимости от степени допуска такие люди именуются ясновидящими, предсказателями, пророками…

Она сделала короткую паузу, которой тут же воспользовался клиент:

— И к какому классу вы относите себя?

— К одному из самых низких. Я — ясновидящая, которой позволено видеть немногое и далеко не всегда.

— А откуда такая уверенность, что вам позволят получить информацию об интересующем нас человеке те, кто ведает главным компьютером? Как я понял, ваше личное желание тут не играет никакой роли.

— Ваши сомнения мне понятны, но в данном случае такая уверенность у меня есть, — бархатным голоском ответила Леокадия Георгиевна. — Дело в том, что когда вчера по телевизору дали ваше объявление о розыске и показали его фотографию, мне сразу же пришла информация и, если бы фото подержали бы еще пару минут, то я бы уже сейчас могла ответить на интересующие вас вопросы. А теперь мне нужен снимок, вы его принесли?

— Естественно.

— Положите его передо мной.

После этого мадам, чуть поправив фотографию, простерла над ней правую руку, постепенно опуская ее все ниже и ниже. Три пары глаз зачарованно уставились на ее кисть с едва заметно вздрагивающими пальцами. Движение руки прекратилось и она зависла в нескольких сантиметрах от портрета. Глаза ясновидящей были широко раскрыты и не мигали.

— Этот человек мертв, — как будто делая усилие над собой, негромко проговорила она.

— Его убили?! — тут же последовал нетерпеливый вопрос сидящего как на иголках клиента.

— Молчите! — резко одернула его мадам, не прерывая своего сеанса. — Нет, смерть не насильственная.

— Где он?! — снова не сдержался толстяк, несмотря на предупреждение.

— Ищу… ищу… не мешайте… — Даже при слабом освещении было заметно, как побледнело ее лицо. Пальцы стали вибрировать сильней, в зрачках глаз то и дело вспыхивали странные блики. — Вижу дорогу, шоссе… по обе стороны лес… встречаются домики, скорее всего дачи. Так, иду дальше… Мост… большой мост через реку… река… река… сейчас скажу… да, это Гауя в районе… плохо вижу… опять ничего не разобрать… ага, теперь ясно — мост находится за Царникавой…

— Дальше… дальше, — беззвучно шептали губы толстяка, а его спутники, от напряжения сжав кулаки, сидели с видом биндюжников, готовых без промедления ввязаться в возникшую потасовку.

— Шоссе за мостом в направлении Саулкрасты… — продолжала ясновидящая, — следую по нему… прямо… прямо… вижу указатели километров — прочитать не могу… так-так-так, пока путь верный… Стоп! Теперь поворот… четвертый поворот от моста направо вглубь леса по грунтовой дороге… местность схвачена… двигаюсь по этой грунтовке метров двести, нет, пожалуй еще столько же… заканчивается березовый лес… четко вижу на дороге канаву, неглубокую — машина проедет… дерево… рядом дерево, сломанное пополам, как спичка… близко, уже очень близко… от дерева шагов сорок… кусты… дальше топь, болото… в кустах яма, похожая на старый окоп… сверху хворост, ветки, кажется, еловые, могу ошибиться — мало света… под ветками — тело, труп… завернут в материю… это человек с фотографии… Все!!! Контакт потерян…

Она тяжело вздохнула, словно ей не хватало воздуха и, мгновенно преобразившись, стремительно поднялась с кресла:

— Господа! — она обвела взглядом посетителей, продолжавших безумно пялиться на нее в состоянии некоего транса. — Господа, дело оказалось намного серьезнее, чем я предполагала. Я так ясно видела место, где находится труп, что просто обязана немедленно сообщить об этом в полицию. Сохранять безупречную репутацию салона — мое неизменное кредо.

И даже не дав опомниться гостям, Леокадия Георгиевна тут же подошла к телефону и набрала двузначный номер полиции, Представившись, она, судя по репликам, довольно долго и терпеливо кому-то очень бестолковому объясняла суть дела, затем как найти ее и куда ехать за телом. Положив трубку, вернулась на место и обратилась к клиенту:

— Вы все запомнили по местности или нужен еще и чертеж?

Толстяк беззвучно зашевелил губами, будто повторял про себя заученное стихотворение, обернулся к своим напарникам. Те молча кивнули.

— Спасибо. С этим все нормально.

— Если тела там не окажется, деньги я возвращаю, а пока они побудут у меня, — сказала гадалка и убрала пачку со стола. — Я надеюсь, вы согласны с такой постановкой дела?

— Без всяких возражений, — клиент уже успел оправиться от впечатлений. — Мы, конечно, сейчас поедем туда, но нам не хотелось бы приезжать на указанное место раньше полиции, поэтому минут десять — пятнадцать у нас есть. Позвольте вопрос, мадам. Вы обладаете сверхъестественной силой, и, судя по сегодняшнему гонорару, должны быть состоятельны и очень популярны, но по обстановке вашего заведения этого не скажешь…

— Можете не продолжать, — Леокадия Георгиевна грустно улыбнулась. — Основной мой заработок — это восточная медицина, причем для не очень, скажем, богатых людей — богатые лечатся в других местах, а для бедняков такое лечение — роскошь. Так что, круг клиентов ограничен, отсюда и заработки… А заглянуть за горизонт удается крайне редко — не дослужилась до звезд… маршальских. Сегодняшний случай скорей счастливый для меня эпизод, нежели данность.

Клиент достал пачку сигарет, но прикуривать не стал:

— Ну, а если, как говорится, расти над собой, возможно ли дослужиться до того, чтобы включаться в информационное поле, когда это вздумается?

Мадам с любопытством поглядела ему в глаза:

— Считается, что можно, но, как говаривают в определенных кругах, вход — рубль, выход — два. Такая возможность дорогого стоит, приходится платить собственным здоровьем, а конкретней, мозгами. Предположим, такой доступ удалось достичь, что дальше? Когда с компьютера считывается информация, с тем чтобы потом ею воспользоваться, ее надо пустить на распечатывающее устройство. У человека это язык. Так вот, информация с языка будет идти в таком закодированном ключе в виде шизофренического бреда, что тебя не только слушать не станут, но еще и отправят лечиться, А доказать, что ты не параноик, порой сложно даже абсолютно здоровому человеку. Так что головой в прорубь мне не хочется, и я благодарю провидение, что иногда оно дает мне возможность заработать в это гнусное время. Объяснения устраивают?

— Вполне, — клиент вежливо откланялся. — Через час-два я вам позвоню, если все будет так, как вы сказали, в чем я и не сомневаюсь, можете тратить деньги. Всего хорошего!

Мадам кивнула в ответ и кликнула ассистентку:

— Мара, проводи дорогих гостей!

На пороге, как привидение, возникла Мара, и по ее возбужденному взору хозяйка сразу догадалась, что та втихую припадала к бодрящему живительному источнику «Смирнофф» Болдерайского разлива, находившемуся в шкафчике на кухне. В первый момент мадам хотела взорваться, но сумела погасить свой гнев — день сегодня выдался слишком тяжелый, чтобы тратить остаток сил на воспитательную работу личного состава.

Когда посетители покинули салон, Леокадия Георгиевна с наслаждением откинулась в своем кресле и, закрыв глаза, погрузилась в состояние полного покоя. Она вполне была удовлетворена своей работой и теперь могла позволить себе расслабиться. Оставалось лишь дождаться подтверждения о качестве выполненной ею работы со стороны заказчика, и она ждала этого с особым нетерпением, так как «подключение к компьютеру» на таком серьезном уровне было первым и единственным в ее практике. Пока…

На исходе второго часа ожидания она дождалась нужного звонка.

— Мадам, все в порядке, — сообщили ей мужским голосом. — Точнее у нас, конечно, горе, но вами я восхищен. Если у кого-то из наших друзей-знакомых возникнут подобные проблемы, я буду рекомендовать непременно обратиться к вам…

«Мы рождены, чтоб сказку сделать былью… — запела душа хозяйки салона, когда она положила трубку, — преодолеть пространство и простор…»

В принципе, программа сегодняшнего дня была триумфально завершена, но Леокадия Георгиевна не торопилась закрывать свое заведение. Она ждала прихода еще одного человека, с которым ее связывали весьма любопытные обстоятельства. В ожидании этого странного субъекта, она приказала Лане приготовить крепкий кофе по-турецки и затянулась мягкой дамской сигаретой.

«А ведь хорошо, что я не выставила того типа прошлый раз за дверь, надоумил господь выслушать до конца, — размышляла ясновидящая, затягиваясь ароматным дымком. — Неприятная личность! От его жуткого перегара поисчезали даже мухи, а костюм… от него так отдавало душком тухлой рыбы, что пришлось окуривать помещение. Но… но деньги не пахнут. Можно принять любую чуду-юду, лишь бы толк был…»

Когда Лана принесла ей кофе, в дверь позвонили. Мара впустила посетителя, тот миновал прихожую и замялся на пороге затемненной комнаты с вопросительным видом.

— Заходите, уважаемый, а то топчетесь у дверей как засватанный, — пригласила его мадам, подавляя чувство брезгливости, и указала на стул, стоявший напротив себя.

Человек, с опаской озираясь по сторонам, прошел в комнату и присел на краешек стула, выжидающе глядя на хозяйку. Та, в свою очередь, с некоторым удивлением обнаружила в пришельце перемены, в сравнении с его предыдущим визитом. На нем был почти новый, хотя и безвкусный костюмчик, не пахнувший сгнившей рыбой; он был выбрит и свеж, а с легким перегаром, в котором улавливались признаки сравнительно благородного алкоголя, можно было мириться.

— Не изволите ли кофе? — предложила хозяйка. — Извините, не знаю как вас величать…

— Зовите меня просто — Юрист, — ответил тот, не без некоторого апломба. — А кофе я не пью, если угостите водочкой — не откажусь.

Хозяйка немедленно распорядилась и Мара принесла из кухни вместительный фужер водки, которая без излишних церемоний тут же была оприходована.

— Ну, а теперь к делу, господин Юрист, — мадам выложила на стол заранее приготовленную пачку денег, перетянутую узкой резинкой. — Ваши сведения оказались достоверными. Клиент согласился с тарифом в тысячу латов, как мы договаривались — половина ваша! Пересчитайте…

Тот, словно краб клешней, пригреб деньги к себе и стал их пересчитывать.

Мадам не стала ждать окончания арифметических подсчетов:

— Господин Юрист, хочу вам сказать: если удача и впредь будет к вам столь же благосклонна и вам случайно будут попадаться на глаза разные пропавшие машины, породистые собачки, трупы, ну, и так далее, я буду рада вас видеть, чтобы продолжить наше сотрудничество.

Тем временем тот, наконец, справился со счетом и, удовлетворенный, незамедлительно переправил денежки во внутренний карман пиджака.

— А отчего бы и нет? — преображаясь буквально на глазах, бодро отозвался осведомитель и залихватски подмигнул хозяйке. — Жизнь, ведь она как: сегодня ты голь, завтра — ты король, и, мадам, если все пойдет как надо, новый год мы с вами будем встречать на Сейшелах. Еще можно водочки?

— Не смею вас задерживать, — кратко уведомила его хозяйка салона, видя, что это недоразумение, назвавшее себя Юристом, начинает нести всякую бесполезную ересь.

Уж кто-кто, а она повидала на своем веку подвыпивших словоблудов разных мастей, которые едва наступив на пробку, тут же воспаряли в такие заоблачные выси, что без парашюта уже не спуститься. Один покойный муженек, бывший участковый, чего стоил… Так и помер алкашок беспросветный без генеральских лампасов.

Тем не менее посетитель салона «Андромеда» покинул его в самом превосходнейшем настроении. «Да, здорово я прокрутил это дело, — тихо радовался Адвокат. — Пусть в памяти народной я останусь Юристом, с Юриста и спрос если что, а главное, что на одном трупе я третий раз купоны срезаю. Говорят, смерть приносит несчастье… хм, для кого как… Спи спокойно, незабвенный господин Трумм, ты вечный отдых и новенький свой гроб заработал честно!»

Леокадия Георгиевна в эту же самую минуту думала о том, что шальных полторы тысчонки латов в наше время можно заработать только на придурках. Умный человек, к сожалению, в гадальный салон не попрется, он скорей предпочтет заработать на тебе.

 

1

Они жили недалеко друг от друга, и Адвокат уже давно собирался навестить Грифа. Его разбирало любопытство — что изменилось в жизни приятеля после того, как тот с его подачи сорвал солидный куш, но так как пруха продолжала сопутствовать отставному менту, ему в жаркий период жатвы ассигнаций, сопровождаемый легкими запоями, было как-то недосуг, и эта встреча все откладывалась.

Столкнувшись с Грифом на улице буквально нос к носу, Адвокат был чрезвычайно поражен внешним видом и подавленным состоянием дружка. Тот, видимо, только вышел из булочной; он держал в руках скромный батон хлеба, который уже успел надкусить. Глаза Грифа были полны вселенской тоски, обычно холеная и ухоженная физиономия носила следы свежих побоев без какой-либо попытки их как-то закамуфлировать. Этот факт крайне насторожил Адвоката, но, стараясь скрыть свои эмоции, он, как ни в чем не бывало, для начала задал самый традиционный вопрос:

— Привет, Гриф! Как жив-здоров, как дела?

— Спасибо, хреновей не бывает, — невесело обронил тот.

— Что так? — вырвалось у окончательно сбитого с толку Адвоката.

Он в упор не мог себе уяснить, почему человек, к которому на днях, как манна с небес, свалилось в карман пять тысяч баксов, ходит точно занюханный бомж и вместо того, чтоб кутить в первоклассных кабаках и нежиться в объятиях элитных проституток, жует на ходу всухомятку банальную булку за двадцать сантимов. Адвокату, для которого с недавнего времени началась новая, розовая полоса в жизни, все это казалось нелепым и диким.

— Ты, Сеня, все равно не поверишь, скажешь — такого не бывает, — печально скуксился Гриф.

— Юра, мы же порядочные люди, — польстил ему Адвокат, тревожное любопытство которого переваливало через край, — какой тебе смысл меня накалывать?

— Теперь смысла нет, — уныло подтвердил Гриф. — Все, что можно было потерять, я уже потерял. Представляешь, Сеня, сначала оказаться на белом коне, а потом свалиться в кучу дерьма, от которого не знаешь как отмыться, это…

И Гриф запнулся, не зная, как бы поточней сформулировать постигшее его несчастье.

— Ну, я в душу лезть не хочу, смотри сам, — блефуя показным безразличием, проронил Адвокат. — Если не торопишься, зайдем давай в кафешку, вмажем, я выставляю.

— А у тебя что, бабки завелись? — подозрительно уставился на него Гриф, знавший безнадежную нищету Сени и его самого, как отъявленного «шаровика», готового кому угодно «упасть на хвост» ради рюмахи, другой любого пойла.

— Имеются. Провернул недавно одно забавное дельце, — небрежно, словно о чем-то обычном, сообщил Адвокат.

— Герой! А я вот тоже провернул… на свою голову, — пожаловался Гриф. — Ладно, пойдем, уговорил.

Недолго думая, парочка зашла в первую попавшуюся на пути точку. В полуподвале небольшого частного гастрономчика отпускали на разлив, и они заняли один из двух свободных столиков.

— По соточке и по бутербродику? — спросил Адвокат, доставая новый «лопатник».

— По двести и четыре бутика, два с ветчинкой и два с лососиком, — скорректировал его Гриф, с недоумением косясь на непривычный в руках Адвоката аксессуар, и добавил: — Это мне, а себе смотри сам, хозяин — барин.

Принесенную водку Гриф без лишних слов осушил залпом до дна, и, занюхав обкусанной булкой, с афоризмом «русские после первой не закусывают», отправил Адвоката за новой порцией. Сеня начал опасаться, что приятель уйдет в аут и забудет, зачем его сюда привели, но тот, ополовинив второй стакан, и плотно закусив, без напоминания сам завел речь:

— Случилось, май диэ фрэнд, это недавно. Подходит ко мне в «Омуте» один тип, весьма интеллигентной наружности и почти без предисловий спрашивает, мол, не хочу ли я неплохо заработать. Тип, скажу сразу, какой-то залетный, я его раньше у нас ни разу не наблюдал. Я, конечно, вначале навострился — ты ж знаешь, Сень, я и сам кого угодно могу на заработки завербовать хоть на Луну, а тут мне предлагают…

— Ну, и… — нетерпеливо подгонял его Адвокат, который знал предысторию этого дела не хуже самого рассказчика.

— Я хотел было спросить, кто он такой и с какой заморочки решил меня вдруг облагодетельствовать, но он намекнул, что за бабки, которые он отстегивает, мне лучше, в этом плане, прикинуться немым.

— И сколько же он тебе предложил? — для приличия осведомился Адвокат, знавший ответ заранее.

— А вот тут начинаются чудеса из рубрики «хотите верьте — хотите нет»… — Гриф по-ельцински поднял вверх указательный палец. — Он предложил… он предложил…

Гриф поспешно, словно за ним гнались, схватил со стола посудину и, влив в себя ее содержимое, придвинул к Адвокату: — Он предложил… повторить заход. Бог любит троицу, Сеня, еще сто и на этом финита.

Адвокат после несложных прикидок отметил про себя, что это в общей сложности уже будет пол-литра, но желание довести дело до конца взяло верх, и он в точности исполнил новый заказ.

— О'кей, рассказываю дальше, — подвигая поближе к себе стакан, продолжал Гриф. — Так вот, этот фрукт, в общем-то за плевую услугу предложил мне аж двадцать штук в баксах.

И он замолчал в ожидании последствий от произведенного эффекта, которые, впрочем, и не заставили себя ждать.

— Сколько-сколько?! — Адвоката словно пружиной подбросило вверх со стула, ибо сумма, названная Грифом, ровно вчетверо превышала ту, что он ожидал услышать.

— Я же говорил, не поверишь и все же это так — двадцать штук как с куста, чтоб мне сдохнуть на месте!

«Ах, Влад, сволочь, наколол! — в душе у Адвоката закипало законное негодование. — Разделил по-братски называется, вот и верь друзьям после этого. Наверняка раза в три цифру занизил, чтоб себе побольше урвать, знал, что я проверять после всех дел уже не сунусь, точно рассчитал… Ну, да ладно, бог не фраер, он все видит, — Грифа уже, кажись, наказал, а с главным затейщиком тоже разберемся — интересно посмотреть, как он будет выкручиваться…»

— Ну, а что потом? — спросил он у Грифа.

— А потом я так облажался — вспоминать тошно. Последний лох так бы не влетел…

И он, опуская подробности, горестно поведал о том, как угодил в засаду, сымитированную под водопроводную аварию, и что последовало за этим, сознательно умолчав о своем постыдном провале в турфирме при попытке отыграться за досадный промах.

— А сейчас меня пасут как козла на полигоне, — заканчивал свое повествование Гриф. — Там такая мафия, Адвокат, от них в куст не спрячешься, в затылок дышут. Живу в полном напряге, видишь, меня даже водка не берет, стресс! Вот мы с тобой тут торчим, а меня возможно на улице хвост поджидает. Кто знает, может и тебя после нашего рандеву под колпак возьмут.

— Да ну тебя, — струхнул Адвокат, не на шутку обеспокоенный подобной перспективой.

— А что ты думаешь, — видя побледневшее лицо собеседника, продолжал стращать Гриф. — У меня они все выпотрошили, теперь на заводилу выйти хотят. Если выйдут, скажу точно, ему п…ц с мраморной крышкой. — Он наклонился поближе к уху Адвоката, словно опасаясь, что их мог кто-то подслушать, и зашептал: — Там, Сенечка, строго криминальная фирма, они за свои бабки жопу наизнанку вывернут и дикобраза запихнут. На фоне такого удовольствия геморрой праздником покажется, понял? Когда меня на хате эти мордовороты по полу размазывали, небо с овчинку, все, думаю, отпрыгался, но бог миловал. Шкура пока цела, а жизни не стало — на каждом углу как партизан озираешься, без стопаря уснуть не могу.

— И что теперь ты намерен делать?

— Выбора у меня нет, — подвел невеселый итог Гриф. — Дергаюсь, как мандавошка в паутине, а бежать некуда. Выйти б на того деятеля, что меня на дело оформил, я бы знал как его потрясти, а потом на дно, как подводная лодка, или вообще из Латвии…

Адвоката вдруг осенило. Ему пришла в голову забавная, лихая мыслишка выловить еще хотя бы одну рыбку из мутной водицы загадочной, непредсказуемой истории.

— А как он выглядит? — на всякий случай поинтересовался Сеня.

— Тебе-то зачем?

— Мало ли. Рига — город маленький, ты его не знаешь, а я вдруг и встречался. Не забывай, я когда в ментовке работал, через меня столько проходило…

«А чем я собственно рискую», — подумал Гриф и слегка заплетающимся языком описал словесный портрет руководителя операции, впрочем, весьма приблизительный — черты незнакомца постепенно стирались в его памяти.

— Да, описание не ахти, — как бы между прочим отметил Адвокат. — Надо напрячь гемоглобины, стряхнуть с мозгов пыль, может, что и вспомнится.

— Напрягайся, только не пукни, — пьяно улыбнулся Гриф. — Если долго мучиться, что-нибудь получится, а за мной не заржавеет.

— Ну, мне пора, — сказал Адвокат, поднимаясь. Все, что он хотел выяснить, он выяснил, а заседать здесь далее в компании поднадзорного Грифа ему вовсе не климатило. — Если не возражаешь, выйдем по одному, береженого бог бережет…

— А-а, зассал, гвардеец, теплым дождичком, — подковырнул его тот, ощерясь, — очко-то не железное. Да линяй, линяй, мне глубоко по хрен…

Водка видать-таки сделала свое дело, и он заметно осовел.

— Тогда пока, — и Адвокат в спешке, даже забыв подать руку, зашустрил к выходу.

Грифа это нисколько не огорчило — в стакане у Адвоката осталась недопитая водка, да и свой был еще не совсем пуст. А тут еще молоденькие продавщицы включили магнитофон с забойными записями и плотные, тугие ляжки одной из них уже успели взволновать его пьяное воображение.

Адвокат же, тем временем шагая по улице, тщательно взвешивал все за и против. Идея сделать рокировку, и теперь уже Грифа навести на Перегудова с тем, чтоб еще раз поживиться на этом витиеватом деле, крепко засела в его голове и не давала покоя. Аппетит, как водится, приходит во время еды… «Конечно, Влада за такую подлянку пощипать надо, но аккуратно, чтоб ненароком не сдать бандитам, — рассуждал он. — Попадется Влад и мне хана, он и меня по дружбе не забудет, расшифрует в два счета…»

 

2

Колдуя на кухне над недавно приобретенной сковородой с тефлоновым покрытием, Верховцев с истинным удовольствием слушал по радио концерт-ретро «Песни разных поколений». Пели Вертинский, Утесов, Русланова, Виноградов, Козин… От этих наивных, трогательно-нежных песенок веяло спокойствием, добросердечием и какой-то особой теплотой, и хотя Олег, знакомый с современной трактовкой истории того времени, не питал иллюзий в отношении его безоблачности, его атмосфера все равно представлялась ему отмеченной аурой оптимизма и человеколюбия, не в чету нынешним стервозным и непредсказуемым будням.

Верховцев готовил изобретенное им блюдо с придуманным им же названием «Камбоджа». Собственно говоря, это была обыкновенная яичница-глазунья в сочетании с поджаренными кружками томатов, ломтиками сладкого перца и лука, обильно сдобренная острыми специями и посыпанная зеленью петрушки. Сверху на все это ассорти выжимался сок одного лимона. Внешний вид его кулинарного изыска напоминал этюд абстракциониста, но слушая похвалу едоков, проводивших дегустацию, он был весьма горд.

Вообще, его холостяцкая жизнь, затянувшаяся до возраста Иисуса Христа, научила его во всех житейских проблемах полагаться только на самого себя. Кроме того, она способствовала открытию в нем дремавшего до поры до времени таланта незаурядного кулинара. И если работа в органах с ее беспокойным, рваным ритмом не позволяла Олегу углубленно постигать тайны поварского искусства, то теперь, будучи птицей вольной, он мог отдаваться полюбившемуся занятию безраздельно. Он пересмотрел на эту тему целый ворох специальной литературы. Больше всего его заинтересовали секреты восточной и кавказской кухни, и хотя многие блюда требовали особых условий приготовления и соответствующей посуды, кое-что удавалось состряпать и на домашней газплите.

Наиболее удачно у него получались суп харчо и бешбармак.

Открыв в себе тягу к этому делу, Верховцев не раз ловил себя на мысли, что распорядись судьба немного иначе, и он, вместо несостоявшейся карьеры стража порядка, вполне удовольствовался бы местом шеф-повара в частном элитарном ресторане. Его любимой передачей по телеку стал «Смак» в исполнении рок-музыканта Макаревича. Из чистого любопытства он посетил даже китайский ресторанчик «Дон-фа» на улице Авоту, однако в восторге от испробованного не остался.

Выложив «Камбоджу» в тарелку, и достав из холодильника бутылку сухого болгарского вина, Верховцев приступил к аппетитной трапезе, но тут некстати зазвонил телефон.

«Вообще-то потребление пищи — святое действо, и культурные люди его не прерывают», — подумал Олег, однако, презрев правила хорошего тона, все же поднял трубку.

— Алло! Это агентство «ОЛВЕР»? — услышал он нарочито измененный, грубоватый голос Джексона.

— Разыграть решил? Скучно? — вместо ответа спросил Олег. — Что на душе, начальник?

— Скучать некогда, — перешел на серьезный лад Джексон. — Детектив, мне надо тебя экстренно видеть, есть дело.

— Наши намерения удивительно совпадают, как раз сегодня я к тебе собирался. Есть кое-какие новости по моряку, надо их обсосать.

— И по моряку поговорим, но у меня, Олежек, нечто… ухватываешь?

— Разумеется, — ответил Верховцев, понимавший за долгие годы дружбы Джексона с полуслова, с полунамека. — Где и во сколько?

— Я в «Омуте», жду через час. Устраивает?

— Через час буду.

— Погоди, один нюанс, в зале меня не будет, пройдешь в подворотню перед пивбаром, повернешь там налево, увидишь ступеньки вниз, металлическую дверь. Это служебный вход. Увидишь там кнопку звонка, белую, нажмешь три раза — два длинных, один короткий. Скажешь ко мне, тебя впустят.

— Что за загадки? — удивился Олег.

— Так надо, придешь все узнаешь. Пока…

Верховцев положил трубку со странным ощущением, он знал — Джексон по мелочам беспокоить не будет, но полученная дополнительная инструкция его откровенно заинтриговала — прибегать к конспирации без каких-либо на то оснований его друг никогда бы не стал.

Он наскоро расправился с «Камбоджей», не успев по-настоящему насладиться достоинствами своего кулинарного детища, запил вином и уже через десять минут вышел из дому.

Ровно через час Верховцев стоял у выкрашенной в коричневый цвет металлической двери и условленным образом нажимал кнопку звонка. Ждать пришлось довольно долго, и он даже засомневался, не напутал ли чего, выполняя предписание Джексона, но наконец, послышался звук отодвигаемого запора. Дверь открыл сам бармен Эрвин. Он работал в «Омуте» уже лет восемь и, обладая незаурядной зрительной памятью, знал всех более-менее постоянных клиентов в лицо.

— Заходи, — он пропустил Олега и плотно задвинул засов в прежнее положение. Потом молча провел его по слабоосвещенному узкому коридорчику, заставленному по обе стороны какими-то ящиками и инвентарем, до поворота, за которым они уперлись в неказистую дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен». Эрвин достал ключ и два раза провернул в замочной скважине. Когда они вошли в помещение, оказавшееся скромной подсобкой, Верховцев не без удивления увидел там двух человек, сидевших за небольшим, обитым жестью, столиком. Одним из них был сам Джексон, другим — заслуженный деятель «Омута», маэстро темных дел — господин Гриф. На столе стоял кувшин пива и три кружки, одна из которых, видимо, предназначалась для Верховцева.

Эрвин протянул Джексону ключ и со словами «будешь уходить, оставишь на старом месте», удалился. Джексон запер дверь изнутри, потом наполнил пустую кружку, долил себе и Грифу.

— Попей, утоли жажду, — обратился он к Олегу. — Сегодня новый сорт из Латгалии привезли. Темное, плотное, семь процентов крепости, пивко супер!

— Я полагаю, ты меня пригласил не на торжественную дегустацию очередного пивного шедевра? — осведомился Верховцев, отдав перед этим должное предложенному ему напитку. — Ну что ж, сказать нечего — пиво отменное, но…

— Расслабься, Олежек, — усмехнувшись перебил его Джексон, — сейчас услышишь такое, что придется, видимо, поднапрячься.

— А меня уже напрягли… — начал Верховцев и, многозначительно скосившись на Грифа, затем повернулся к Джексону с немым вопросом во взгляде.

— Говори, — разрешил тот его сомнения.

— Представь себе, на подходе к «Омуту» я заметил за собой банальную слежку.

— А не пригрезилось? — изменившись в лице, спросил Джексон, и в его голосе сквозила не столько ирония, сколько некоторая тревога.

— Вряд ли я ошибаюсь, — покачал головой Олег. — Где ко мне этот хвост приклеился, с уверенностью сказать не могу, возможно от самого дома, но на Тербатас я его вычислил определенно. Проверочный тестик устроил, он и высветился.

— Ушел? — спросил Джексон.

— А как же! Он хоть вроде и не дилетант, пас грамотно и прилежно, но о коронных ментовских финтах без понятия. К тому же это наш район, мы с тобой здесь все ходы-выходы еще в пионерах облазили.

Джексон молчал. Он задумчиво перекладывал на столе с боку на бок свою зажигалку, потом поднял голову и, обведя взглядом сидящих, заметил:

— М-да, двое крапленых в одной каморке это вроде как перебор. За Грифом, Олежек, тоже следят, совсем достали бедолагу, пришел ко мне с утра, покаялся как духовнику, совета да помощи просит. А я вот тебя послушал, не знаю теперь, что и думать. Странно все складывается, ничего просечь не могу.

— Да ты мурку за хвост не тяни, расскажи толком, в чем дело, — начал терять терпение Верховцев.

— Нет, я теперь уж помолчу, а говорить будет Юрий Юрьевич. А ты слушай внимательно, а потом скажешь то, что сочтешь нужным. Давай, Гриф.

На сей раз, в отличие от встречи с Адвокатом, исповедь бедолага Грифа была абсолютно исчерпывающей. Он не утаил ничего, вплоть до позорного демарша в турфирму и последовавшего за этим очередного допроса с пристрастием.

— Но это еще не все, — продолжил Джексон, когда Гриф завершил хронологию своих злоключений, — самое главное впереди. На закуску будет нечто, из-за чего, собственно, я тебе и звякнул. Выкладывай…

— Вчера на улице я встретился с Адвокатом, — снова заговорил Гриф.

— Это наш омутовский ханыга, ничего из себя не представляет, так, шушера мелкая. В далеком прошлом мент, обэхаэсэсник, но спился — выпнули взашей, — кратко, но емко пояснил Джексон. — Поехали дальше…

— Ну, значит, встретились: привет — привет! Тот увидел, что мой фейс, как палитра живописца, стал в душу лезть, что, мол, случилось. Мне перед ним бисер метать никакого резону, бичара захудалый, зимой снега не выпросишь, голь, одним словом. Но тут он меня поразил до печенок, пойдем, говорит, в кафеюшку пообщаемся, я ставлю…

— Странные времена нагрянули, господа, не находите, а? — не удержался от комментария Джексон. — Лат топчет доллар, забулдыга Адвокат угощает… Завтра скажут, что в Риге приземлилось НЛО, и уже не удивишься.

— Выставил он мне, все чин-чинарем, — снова вступил Гриф, — и что уж совсем на грани фантастики, лопатник у него прямо ломится. Я спросил, откуда бабки, а он вскользь так про какой-то бизнес прошуршал, но распространяться не стал. Провел, говорит, выгодную бартерную сделку с одной фирмой.

— Еще один странный момент, Адвокат — бизнесмен! — опять не удержался Джексон. — Да у него на большее, чем вывернуть в подъезде лампочку и обменять ее на подержанный гондон, фантазии никогда не хватало!

— Плохо ты знаешь свои кадры, — заметил Верховцев. — Растут! Перегной от загнивающего капитализма на латвийских песках дает необыкновенные результаты. Ну, и что потом?

— Вогнали мы по стопарю, ну, я и раскололся ему насчет своей эпопеи. Разумеется, в общих чертах. Вроде и все, посидели — разбежались, А сегодня поутряне, Адвокат вдруг подваливает ко мне на хату. Так и так говорит, мол, не спрашивай, откуда у меня эти сведения, но если я тебе дам координаты того кадра, подельничка стало быть, то что, мол, за это мне будет? Я прикинул, отвечаю, половина от того, что возьмем. Он говорит, что согласен и на треть, только трясти его должен не я и не он, а совершенно посторонний человек, так надежней и безопасней для нас обоих будет.

— И на сколько же вы его сговорились раскрутить? — спросил Верховцев.

— Он предложил на двадцать тысяч баксов.

— Так хило?! — искренне изумился Олег. — Что-то на бывшего мента это не похоже, не зря, стало быть, его турнули. Вот уж воистину бледная пародия на «Золотого теленка»! Да, на уровень его героев ваш Адвокат явно не вытягивает, разве что Валаганову в подмастерья. У подзащитного миллионы, а он по мелочам смыкать собрался. Жалкая, ничтожная личность, точней классиков тут не скажешь.

— А он про лимоны ни сном ни духом, — уточнил Гриф. — Про то, сколько мне отломилось, я сказал, а сколько мы вообще тогда из банка вынули, на хрена ему знать, пусть думает, что хочет.

— Разумно поступили, Юрий Юрьевич, — одобрил Верховцев. — Что ж, беру свои слова обратно, зря обидел бывшего коллегу. И все же раскроем карты — кто главный герой нашего триллера?

Гриф немного замялся, но Джексон кивком разрешил его сомнения.

— Перегудов Владлен Антонович, президент страховой компании «Микстгарант».

Какое-то время Верховцев обдумывал услышанное. Его собеседники, похлебывая пиво, молча наблюдали за ним и ждали, что он скажет.

— А этому Адвокату можно верить? — обратился Олег к Грифу.

— Конечно, тип он скользкий, — пожал плечами тот, — но жаден до денег как индийский раджа в детском мультике. Ради бабок и мать родную в гестапо заметет — алкаши ведь, по большому счету, люди без принципов. Нет, я по глазам его понял, что он что-то знает, думаю, тут тот случай, когда выстрел в «яблочко».

Верховцев слушал Грифа и поражался, как этот субъект, щедро одаренный природой талантом лицедея, сам будучи кладезем пороков, мог умело перевоплощаться в страстного обличителя себе подобных, втайне упиваясь при этом своим лицемерием.

— Все это довольно занятно, — проговорил Олег, — ну, а что от меня-то нужно?

Этот вопрос адресовался уже к Джексону.

— Мне нужно твое заключение, — ответил тот.

— На предмет чего? — не улавливая, куда клонит его друг, спросил частный детектив.

— Я для него дело нашел, а он спрашивает! А тебе не кажется, что пощупать вымя подпольного миллионера куда перспективней, чем твоя пустопорожняя маета с пропавшим мореманом? Тут ни за кем рыскать не нужно, все как на блюдечке — объект известен, а склонить его к согласию поделиться незаконно изъятым у других, с нашими головами и твоим опытом, вопрос чисто технический.

— Как я понимаю, мне предлагается войти в дело? — спросил Верховцев, на что собеседники дружно закивали. — Должен вас огорчить, мои милые, курсы рэкетиров я не кончал. А, во-вторых, дело вовсе не на блюдечке, как это вам представляется! Тут можно забуриться в такой дремучий лес, в такие дебри… Лично у меня уже возникла масса вопросов, и без ответа на них что-то предпринимать — значит искать на голую попу приключений.

— У тебя есть вопросы? К кому, к Грифу? Так нет проблем, задавай, спрашивай, он готов отвечать честно и откровенно как на суде присяжных, — горячился Джексон, который для себя, по-видимому, уже все решил. — Надо ковать железо пока горячо, иначе найдутся другие кузнецы…

Верховцев колебался. Безусловно, все рассказанное Грифом заинтересовало его как профессионала, с другой стороны — необдуманно впрягаться в дела с явно криминальной подоплекой и давать какие-то обещания, было не в его правилах.

«Ладно, порасспрашиваю Грифа, а там видно будет, — решил он. — Меня это ни к чему не обязывает, зато если что не понравится, хотя бы остерегу Джексона».

— Сделаем так. Беседу на эту тему мы сейчас продолжим в подробностях, но окончательное слово я скажу не сегодня, чуть позднее, — предложил компромиссный вариант Верховцев. — Идет?

— Выбирать не приходится, — согласился Джексон, — других экспертов, на которых я могу положиться, у меня нет. Итак, я удаляюсь, отлить надо бы да и курить хочется, жуть.

— Кури здесь, ты нам не мешаешь, — сказал Олег.

— Тут вытяжки нет, задохнемся. Я вас закрою на ключ, через сколько придти?

— Минут десять-двенадцать нам хватит, — ответил детектив, глядя на часы.

Джексон удалился.

Верховцев вынул из кармана куртки записную книжку и ручку:

— Для начала, Юрий Юрьевич, опишите приметы людей, прихвативших вас на квартире. Особенно меня интересует тот, толстый, который, как вы предполагаете, у них за главного. Как вы сказали к нему обращались — Хирург?

— Да, Хирург. Но он больше на мясника смахивает, в таких лапах только топор держать.

— Ну, не скажите, — возразил Верховцев, — необъятные габариты зачастую верный признак экстра хирурга, уж поверьте мне на слово. Щуплый Амосов тут скорей исключение, чем правило.

Когда Гриф закончил описание Хирурга, он спросил:

— Ну, а громилы, что о них скажете?

— Зомби… — поежился тот. — Один под стать другому. Рост под два метра, мозгов грамм двести, взгляд тупой, затылок бритый, да что там говорить, будто вы сами не знаете. Таким, что цыпленку шею свернуть, что с человека кожу живьем содрать — разницы никакой.

— Понятно, и все же по внешности, что в памяти отложилось?

— В памяти?.. — кисло улыбнулся Гриф. — Да эти монстры мне уже по ночам снятся, сил нет. Проснусь среди ночи в поту и уже до утра не уснуть.

И он, заметно волнуясь, сбивчиво обрисовал дуэт заплечных дел мастеров.

— А их имена, клички? Как они друг к другу обращались, как их Хирург называл?

— Н-нет, не знаю. Не вспоминается… — немного подумав, ответил Гриф. — Эти двое молчуны, рта почти не открывали.

— А на каком языке они общались?

— Все на русском.

— Без акцента?

— Без…

— Хорошо, идем дальше, — Верховцев хлебнул пива. — А второй раз, когда вас взяли у турфирмы, они были в том же составе?

— Категорически уверять не могу, у страха глаза велики, но один из тех, что меня заломал у подъезда, был вроде новый, пониже ростом. А разглядеть я толком не мог, они ведь потом сзади сидели.

— А тот, что на выезде приносил в комнату водку, что о нем скажете?

— Да что сказать… Он, как мышь, прошмыгнул туда-назад, я лишь мельком его и видел. Мне показалось, что он то ли из цыган, то ли что-то восточное — узбек, таджик, в общем в этом роде.

— Что ж и это хлеб, — сказал Верховцев. — Повторите название фирмы, со счета которой вы снимали деньги.

— Фирма называлась «Латкокимпэкс».

— Номер расчетного счета вы, конечно, не запомнили, — сделав в книжице пометку, продолжал Верховцев, — а вот если запомнили номер машины, это будет очень кстати.

— Представьте, запомнил, когда они меня через улицу к своему «Мерседесу» волокли у турфирмы. Номер латвийский, легкий, записывайте…

— Отлично, Юрий Юрьевич! — похвалил его Верховцев. — Теперь еще один штришок. В своем рассказе вы упоминали, что Хирург на квартире спрашивал вас о каком-то человеке, вспомните этот эпизод…

— Да-да, было такое. Он допытывался… куда, говорит, вы подевали… — Гриф закрыл глаза вспоминая. — А фамилия была такая… Трул… Трун… точно не расслышал. У меня после их примочек в ушах такой звон стоял…

В замочной скважине провернули ключ, и в подсобке появился Джексон.

— С облегчением! — приветствовал его возвращение Олег.

— И меня что-то на горшок потянуло, — скромно сообщил Гриф.

— Еще один, последний на сегодня, вопрос и на этом закончим. Вы говорили, что вас из машины выпустили после того, как Хирург позвонил…

— Хозяину, — подсказал Гриф. — Они его хозяином между собой называли.

— Это кличка, как считаете?

— По-моему нет. Хирург, когда с ним переговаривался, один раз по имени отчеству назвал.

— Не вспомните?..

— Ноу, не хочу врать. Номер в память врезался, а это… — виновато промямлил он. — Когда на тебя наезжают, и думаешь лишь как бы шкуру спасти, ничто другое в голову не лезет.

— Тогда пока все, — Верховцев захлопнул книжку. — Юрия Юрьевича я полагаю можно отпустить.

— Можешь лететь, — сказал ему Джексон. — Отодвинешь засов и выйдешь через черный ход. Сюда в «Омут» лучше не суйся, если хочешь до внуков дожить. Замри у себя на хате, понадобишься — я сам на тебя выйду, ясно?

Гриф ушел, Джексон запер за ним дверь:

— Ваше слово, товарищ, маузер?

— Понимаешь, предварительные соображения у меня есть, но все стремно. — Верховцев сложил руки на груди и зашагал взад-вперед по крохотному пятачку подсобки. — Очень стремно! И прежде чем делать какие-то выводы, надо капитально проработать некоторые вопросы.

— Можешь полностью рассчитывать на меня, — с энтузиазмом откликнулся Джексон. — Я как раз в творческом простое и ничем серьезным не повязан.

— А это само собой, — заверил его Олег, — побегаешь как марафонец. А теперь перейдем к моим баранам…

Рассеянно прослушав отчет Верховцева о его визитах к Астаховой и Серебрянскому, Джексон сказал:

— Вот видишь, все как я и предрекал насчет айсберга, чем глубже погружаемся, тем больше скрытый объем. Появились новые фигуры, новые запутки, словом, осталось только начать и кончить. А Гриф, Олег, по дурке надыбал золотую жилу. Вникай, и бегать не надо — все козыри на руках; требуется лишь красиво разыграть партию и устроить господину страхователю, как говорят в преферансе, ловленный мизер. Так что решай, надумаешь — будем отрабатывать операцию вместе, а нет, я подыщу на это дело кого-нибудь другого.

— Я подумаю, — уклончиво ответил Олег.

— Думай, но недолго, послезавтра мне нужен ответ.

— Я понял, — ответил Верховцев и стал собираться. Он был несколько огорчен — он хотел подробно обсудить с другом ход своего расследования и варианты дальнейших действий, но, как оказалось, тот был целиком поглощен своими планами, авантюрой весьма сомнительного свойства, и прочее для него уже просто не существовало. — Где состыкуемся? «Омут» наверное не годится — засвечен. Если слежка за мной подтвердится, у тебя и у меня тоже отпадает, надо где-то на нейтральной поляне.

Джексон, не торопясь, разлил оставшееся пиво по кружкам и, помозговав, сказал:

— Есть неплохой вариант, предлагаю встретиться у Аркаши. Место удобное, в центре, на Меркеля, против цирка.

— Это тот герой-любовник, что отличился в вашей археологической экспедиции на Херсонесе?

— Он самый, третий по значимости в истории Севастополя герой после адмирала Нахимова и матроса Кошки, только вот памятника и звания «Почетный гражданин города» почему-то до сих пор не удостоился.

— А удобно будет?

— Удобно, — заверил Джексон. — Стариков он своих вот уж как два года благополучно спровадил на кладбище, теперь вроде один в апартаментах почивает и, по непроверенным данным, жирует как султан в гареме. Подтягивайся в шесть — полседьмого, запоминай адрес…

— Запомнил, — Верховцев вслед за другом поднял свой бокал вверх. — За нее, за госпожу Удачу!

— Солидарен, — поддержал его Джексон и, видя, что его закадычный кореш расстается с ним не в лучшем настроении, добавил: — И больше куражу, Олежек, долой печаль-тоску, мордой в винегрет — последнее дело. Вот увидишь, мы стоим на пороге великих свершений!

— Вопрос каких, — сдержанно отреагировал Верховцев.

Они допили пиво и Джексон на прощанье предупредил:

— Расходимся поодиночке. Ты выходи, как и заходил, а дальше сам знаешь, ныряешь в подворотню, а затем огородами, огородами и к командарму Котовскому…

Друзья пожали руки и Верховцев первым покинул секретный бункер «Омута».

 

3

Едва Джексон открыл дверь и они обменялись рукопожатием, как Верховцев прямо с порога адресовал ему вопрос на засыпку:

— Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французам отдана?.. А если серьезно, Жень, как бы ты отреагировал, если б у тебя вдруг умыкнули два «лимона» в баксах? И не из кубышки, что в хате под полом припрятана, а выгребли с расчетного счета в банке?

— Я б срочно занял денег, — не задумываясь, выпалил тот.

— Зачем? — спросил Верховцев, который вместо того, чтоб застать друга врасплох, был сам теперь озадачен его ответом.

— А затем, чтоб купить взрывчатку и послать такой банк на воздух. Чтоб и следа на его месте не осталось…

— Так-так, чтоб следа не осталось… — повторил за ним Олег. — А с этим банком хоть бы хны, стоит себе, живет и здравствует. Словно ничего и не случилось, ни шума, ни скандала.

Он повесил куртку на вешалку и проследовал за Джексоном на кухню.

— Значит, Гриф не трепался?

— Представь себе, нет, — Верховцев подвинул табурет и устало на него опустился. — Гриф говорил правду. У меня в «Юпитер-банке» бывшая одноклассница работает, причем из высших чинов, в генералитете, так сказать, состоит. У нас с ней в школьные годы вроде как роман был с тургеневским названием — «Первая любовь», пришлось спекульнуть на чувствах юности далекой… Короче, такой факт имел место, но самое удивительное — деньги были получены по всем банковским канонам. Никакого подлога, все было оформлено по всем правилам, тип-топ, комар носа не подточит… Но еще поразительней то, что владелец счета не завопил «караул!» — никаких заявлений или претензий с его стороны банку не поступало. Вот и думай что хочешь…

— Значит, ограбленному это не нужно, точнее не выгодно, а вот почему, это уже другой вопрос, — резонно заметил Джексон.

— Да я над этим башку ломал, но все попусту, мозги, видать, проржавели, — пожаловался детектив.

— Послушай, Олег, водочки не скушаешь? Что-то у тебя вид заморенный. — Джексон вынул из холодильника бутылку с нарядной этикеткой, которая на глазах стала покрываться испариной, как лоб лектора в душном зале. — Очередной кристально чистый продукт от Дяди Сэма, заодно и извилины отшлифуешь.

— Нет, ребята-демократы, только чай! — категорически отверг его предложение Верховцев. — Устал я чертовски, это точно, набегался, как охотничья собака, но пить не хочу и тебе не советую. Новостей полный воз, да какие!.. Их надо на трезвую голову профильтровать и непременно сегодня же.

— Да и у меня к тебе кое-что есть, — многообещающе посмотрел на него Джексон.

— Тем более. Тогда давай как в старые добрые времена заваривай свой коронный крутой чаек на грани чифира.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Джексон, убирая бутылку обратно. — Первым делом самолеты… Тогда чаек будет с брусничным вареньем. Я тут у Аркашеньки в кладовке надыбал запасы, наверно, со времен Горбачева. Думаю, не обеднеет наш частный предприниматель от интим-сервиса от одной баночки.

— Что, Аркадий Давидович занялся любимым ремеслом на профессиональной основе? Сочинский ликбез пошел на пользу, теперь ублажает перезрелых дамочек в свободной Риге? — Олегу было действительно любопытно, как устраиваются в столь непростое время, как нынешнее, люди типа Аркаши, которые с детства были не приучены даже подтирать сопли под собственным носом. — Знаешь, эта берлога не тянет на гнездышко для любовных утех. Я бы на месте любой женщины дальше порога сюда не двинулся.

— Э-э, тут не тот вариант. Аркаша не такой поц, чтоб тяжелый хомут на шею вешать, — ухмыльнулся Джексон. — Он привык бабки делать элегантно, не снимая белых перчаток. Он в интим-бизнесе свою нишу отрыл, ты б ни за что до такого не допер, а Аркаша находчивый…

— И что ж он феноменального изобрел?

— Я всех тонкостей не знаю. Он что-то вроде хитрожопенького диспетчера. Если интересно, сам расспроси, он скоро подойти должен.

Джексон выставил на стол чашки, банку с вареньем, полбатона белого хлеба, нож и ложки.

— А я, когда шел сюда, знаешь кого встретил? Величайшего стихотворца Риги и ее окрестностей.

— Цапа что ли? — догадался Джексон. — А где же его преподобие явилось тебе на глаза своим испитым ликом?

— В подземном переходе, у вокзала. Я его сто лет не видел, еле узнал. Служитель муз, кажется, совсем докатился — такой видон, не берусь даже описать. Тащил какую-то драную котомку, чем-то набитую доверху, я так и не разобрал. Но самое удивительное — довольный до безобразия, рот до ушей, глазки светятся, словно только что наследство на лимон получил. Впечатление, что кризис жанра на этом идиоте не сказался.

— Котомку, говоришь, пер? — переспросил Джексон. — Знакомая картина. Цап на придурочную фантазию всегда был горазд; он в условиях суровой буржуазной действительности разрабатывает тему еще более оригинальную, чем Аркаша. Поэзией и в советские времена только избранные могли себе на хлеб заработать, а сейчас — тем более. Вот Цап и переквалифицировался. Он теперь у нас специалист высшей категории по колбасным обрезкам.

— В каком смысле? — с недоумением спросил Олег.

— В самом прямом, — вполне серьезно ответил Джексон. — Расскажу очень коротко — время жаль терять. Цап, он хоть и идиот, но в конце концов понял, что лавров Бродского или Пастернака ему не снискать, и Нобелевским лауреатом умереть ему не суждено. На этой ли почве или от тоски по навсегда покинувшей его музе, он допился чуть ли не до белой горячки. Остановился только, когда пить уже стало не на что, и на халяву подавать вдруг перестали. Из хаты на пропой вынес все подчистую, осталась только недвижимость — сантехника, двери дубовые, ну, и все такое… А помнишь, какую библиотеку ему покойный папашка оставил, все, все до последнего тома в букинистический снес… А жить как-то надо. Вот и нашел Цап себе дело — повадился на Центральный рынок и, в основном, мясной павильон облюбовал. Остался у него опять-таки от отца приличный костюмчик один, старомодного покроя, но все же… Так вот, Цап разыгрывал из себя в том павильоне Покупателя, этакого состоятельного, вальяжного и очень взыскательного. Все ходил по рядам с ученым видом и пробы колбас и копченостей снимал. Фланирует, важный такой, заоблачный, подойдет к одному продавцу — пробу снимет, подойдет к другому — на зуб попросит, вроде вот-вот купит. Кореша мои со стороны наблюдали, ухохатывались! «В вашем салями не достаточно кардамона, или — в эту докторскую колбасу переложили мускатного ореха из-за чего искаженный вкус, или еще: ваших кур, наверно, коптили на еловых опилках, от нее не птицей пахнет, а горелым янтарем…» Ты хоть знаешь, как горелый янтарь пахнет?

— Бред какой-то, — буркнул частный детектив. — Да мне это и в голову никогда не приходило.

— А Цапу пришло… Вот и несет он подобную ересь, а продавцы поначалу даже рты открывали, внимали таким диковинным речам, думали крупный спец: «Да вы распробуйте получше, что вы, колбаса хорошая…» А Цапу только это и надо — набьет брюхо и пошел себе. Потом халява кончилась: то ли задолбал он всех вусмерть своими умными речами, то ли глаза намозолил, то ли из-за перемены имиджа. Пиджак он батянькин пропил и стал ходить в дерюге, а кто станет всерьез воспринимать мудилу, у которого на сюртуке всего полторы пуговицы, одна целая и одна половинка. Тогда Цап стал канать под опального поэта, которого коммунисты якобы хотели сгноить в застенках кагэбэ. Ходил со своими стихами, напечатанными в журнале вместе с фотографией, и просил колбаски в долг; говорил, что в Нью-Йорке солидное издательство готовит к выпуску его поэтический многотомник, и он с офигенного гонорара рассчитается со своими кредиторами сполна. Конечно, хрен кто ему верил, Бальзак какой выискался, но вот отходы от колбасы, обрезки, он как-то уговорил продавцов для него оставлять. Пройдет в конце дня по рядам, наберет котомку, и в укромный уголок, и ножичком так ловко цоп-цоп попки колбасные из кожуры выковыривает, особенно у него ловко, кореша рассказывали, с копченой это получается. Больших высот в этом промысле достиг, мерзавец. Да фиг с ним, заговорился я…

— Ничего, очень даже любопытно.

Джексон поставил заваренный чаек на стол, из литровой банки разложил варенье в две пиалки:

— Пусть немного настоится. Ну, Олег, что там у тебя…

— Сделал больше, чем ожидал, — нарезая батон, сказал Верховцев. — Пришлось некоторые связи подключать и даже на очень высоких людей выходить ради, как любят выражаться журналисты, нескольких строчек в газете.

— Ну, хоть не зря суетился?

Джексон разлил по кружкам чай и Олег, сделав маленький глоток, сразу оценил аромат и букет напитка. Его друг мог пить плохонькую водку, но дрянной чай — никогда. И в этом он толк понимал, как мало кто другой.

— Что пьем? — спросил Верховцев. — Вкус отменный.

— Китай, — не без гордости ответил тот. — Приятели навели, так на базе целый короб сразу купил. На рынке хоть выбор огромный, а все дерьмо, — упаковки красивые, а внутри пыль гранулами. Только что цветом чай и напоминает. А это ж, ты знаешь, моя слабость, я в таком деле за ценой не стою. Да ты давай, рассказывай.

— Ну, слушай… Фирма, которую так круто пощипал, со слов Грифа, некто господин Перегудов, как мне удалось установить, специализируется на лесе. Купля, продажа, частичная переработка здесь, в Латвии, но это только процентов на двадцать. Остальные восемьдесят — закупка леса и пиломатериалов в России, здесь в Латвии это все не задерживается, а идет на экспорт в Германию, Данию, но, в основном, в Голландию.

— Так, интересно, продолжай…

— Владелец фирмы — Трумм Ивар Андреевич. Тебе эта фамилия ни о чем не говорит?

— Абсолютно, — с уверенностью ответил Джексон.

— А мне говорит. Помнишь, мы с Грифом беседовали в подсобке, позавчера в «Омуте», ты как раз выходил? Он упомянул, что когда его мурыжили мордовороты Хирурга, они спрашивали про человека с фамилией… я ее не запомнил, но когда узнал, как зовут владельца «Латкокимпэкс», то, что вертелось на языке, в памяти враз всплыло… У меня сомнений нет, тот, о ком спрашивали Грифа, и есть как раз владелец фирмы «Латкокимпэкс». Вернее его нету, бесследно исчез при неизвестных обстоятельствах, сейчас находится в розыске.

— Уже найден, — спокойно сообщил Джексон.

— Как?! — Верховцев едва не выпустил чашку из рук.

— Эх, детектив!.. Надо регулярно читать криминальную хронику. Нашли этого Трумма, где-то в лесу без признаков насильственной смерти. И знаешь, что самое любопытное? Вот уж никогда б не поверил — нашли с помощью какого-то экстрасенса.

— Хм, это действительно что-то «за гранью реальности», — с сомнением покачал головой Верховцев. — Никогда бы не подумал. Эти аферисты от мистики многие и Полярную звезду на небе не отыщут, не то что человека. Если репортеры тут не подпустили очередную жирную утку, то это событие, я скажу, из разряда экстра…

— Ну, а дальше что? — нетерпеливо перебил его Джексон.

— А дальше начинаются странные совпадения. Как мне удалось выяснить, фирма Трумма, покойного Трумма, отправляла свой лес на Запад судами исключительно одной судоходной компании, а именно «Балттранссервислайн», владельцем которой является не кто иной, как Юлий Викентьевич Се…

— …ребрянский, — закончил за него Джексон. Он даже забыл про остывающий чаек, который по давней привычке потреблял очень горячим. — Как выражаются режиссеры, в этом месте спираль сюжета выходит на новый виток.

— Итак, Серебрянский — Трумм — интересное пересечение. Вчера я побывал в порту. Мне все не давал покоя тот звонок Каретникова Серебрянскому, о котором, если помнишь, я узнал от Астаховой. Когда я расспрашивал о нем Серебрянского, уж очень неискренним показался мне этот господин, не убедил он меня. Решил кое-что перепроверить, стал наводить справки. Пришел в отдел кадров пароходства, там — от винта… Частным лицам сведения не даем и частным детективам в том числе, мол, есть на то распоряжение, а поди проверь… Зато повезло в другом: один давний знакомый, человек в морских делах очень компетентный, дал мне под слово офицера кое-какую информацию о компании Серебрянского — количество судов, их названия, водоизмещение и ориентировочно объемы перевозок. Причем, что любопытно, в конце июня — начале июля компания приобрела три судна в Калининграде. И не какие-нибудь корыта, суда достаточно новые. Понял, к чему я клоню?

— Н-нет, — помотал головой Джексон, — растолкуй несмышленому.

— А к тому, что приблизительно в эти сроки, вернее, чуть раньше, теряются следы шефов «Пикадора» вместе с деньгами фирмы.

— И какую взаимосвязь ты здесь усматриваешь? — на лице Джексона отразилось недоумение.

— Как тебе сказать… Есть некоторые догадки на уровне интуиции, но чтоб выстроить стройную версию, недостает несколько важных звеньев.

— А именно?..

— Понимаешь, может это вовсе не в ту степь, но Серебрянский в разговоре со мной, то ли случайно, то ли между прочим, обмолвился об одном своем пропавшем сотруднике. Я тогда особого значения этому не придал, меня больше интересовал пропавший Каретников. А вот теперь, когда выяснился факт тесного сотрудничества Серебрянского и Трумма, исчезнувшего, но уже, как ты говоришь, найденного с помощью экстрасенса, у меня возникает естественный вопрос — уж не этого ли самого Трумма Юлий Викентьевич имел в виду?

— Но там речь шла о его сотруднике, а Трумм сам ведь руководитель фирмы, — заметил Джексон.

— Все это так, но… — Олег сделал руками неопределенный жест. — Ты, наверное, знаешь, что такое «карманная фирма» или, по крайней мере, о них слыхал?

— Ну, знаю. Это вроде бы самостоятельная организация, а фактически структурное звено какой-то крупной фирмы…

— Все правильно, — прервал его Верховцев. — И шеф такой конторы, как правило, лицо формальное, монарх без власти. А для чего все это организуется, я думаю, объяснять излишне.

— Но почему ты решил, что это относится к Серебрянскому и Трумму? И кто у них под кем?

— Если допустим, что мое предположение верно, и Серебрянский имел в виду Трумма, то ответ очевиден. И потом, Юлий Викентьевич Серебрянский и его компания в мире латвийского бизнеса очень известные величины. Это, как я выяснил, один из лидеров в морских перевозках. А о Трумме и фирме «Латкокимпэкс» ты раньше что-нибудь слыхал?

— Нет. Но я вообще миром крупного бизнеса мало интересуюсь. Это, как говорил один из героев Папанова, не мой прохвиль.

— Неважно, Женя. А вот дальше вскрылся еще один интересный факт, ну, очень интересный. Мне удалось из сугубо конфиденциальных источников — опять выручили старые связи — узнать финансовый оборот обеих фирм и, честно говоря, я встал на уши. Оказалось, фирма Трумма ворочает капиталами на несколько порядков выше, чем компания Серебрянского, а это как раз подпадает под признаки «карманной фирмы», когда основная денежная масса обращается на другом счету, совершенно постороннем, — манипулировать легче, маневрировать, прятать концы, ну, и так далее… Я видел цифры оборота фирмы Трумма за последнее время и скажу одно — им еще повезло…

— Не понял… — лицо Джексона от удивления даже вытянулось.

— А то, что Перегудов у них хапнул сравнительно небольшую сумму, хотя деньги вроде и немалые. Там, Джексон, на счету такая крутизна вращается — нам и не снилось. Господин страхователь вычислил не самый лучший момент.

— Ни хрена себе не лучший — такие бабки срубил! — Джексон поставил на плиту подогреть чайник. — Мужик — гигант, и как он все это провернул?

— Надо спросить у него, — отшутился Верховцев. — Ну и это еще не все. По ходу дела я выявил одну нестыковку, которая просто не дает мне покоя. Представляешь, судя по тем бабкам, которые крутились на счету фирмы Трумма, объемы торговли лесом должны быть намного больше, чуть ли не в сотню раз выше, чем фактический экспорт и прочие там операции. Это даже невооруженным глазом было заметно, да и один сведущий человек подтвердил — не платят за такие объемы такие бабки.

— А откуда ты узнал про их объемы? — с недоверием поинтересовался Джексон.

— Все оттуда, — загадочно усмехнулся частный детектив, уходя от ответа. — Зачем тебе, Женя, спокойней спать будешь. Не платят такие бабки за лес, повторяю, для этого бревна из чистого золота должны быть. Ну, может, не из золота, загнул я, скажем, из меди. Вывод?..

— Значит, этот фирмач помимо зеленого золота еще чем-то приторговывает, — заключил тот. — Лес ведь такая штука, с ним в связке что угодно можно переправить — особо не проверишь, не поворочаешь.

— А что б ты лично переправлял на их месте?

— Я? — Джексон призадумался. — Ты говоришь, процентов восемьдесят у них транзит из России?

Верховцев утверждающе кивнул.

— Тогда я отвечу так, — сказал Джексон, отправляя в рот полную ложку варенья. — Мы тут посовещались и решили, что нар-ко-ти-ки.

— Ты читаешь мои мысли, — с удовлетворением отметил Олег. — Я уже тоже над этим думал, и этот вариант мне видится наиболее оптимальным и вероятным. А вот проверить это будет невероятно сложно, а может быть, и вовсе нереально.

— А на кой член тебе вообще это надо? Ты что, сотрудник бюро по борьбе с наркотиками, тебе жалованье за это отстегивают?

— Да нет, когда я все начинал, моя задача была очень скромной — найти пропавшего морячка Каретникова. А теперь, видишь, куда все зашло, как все сплелось-переплелось? Такие навороты пошли, не знаешь, за что хвататься. Считай, на голом месте возникли теоремы, требующие доказательств: первая — Серебрянский как-то причастен к исчезновению руководства «Пикадора» и денег этой фирмы; вторая — фирма покойного господина Трумма не что иное, как «карманная фирма» господина Серебрянского, и если это подтвердится, то получается, что Перегудов залез в карман к Юлию Викентьевичу и, наконец, третья теорема — через эту фирму респектабельный господин Серебрянский вместе с отправкой леса осуществляет переброску наркотиков на Запад, и именно наркота приносит ему сумасшедшие бабки, которые или отмываются здесь, или оседают на счетах забугорных банков, хотя не исключено и то, и другое одновременно.

— У тебя все? — спросил Джексон, и Верховцев по глазам друга увидел, что тому не терпится поделиться своими новостями.

— Почти. Чтоб уже не возвращаться, еще пару слов о Каретникове. Серебрянскому я не поверил, темнил он, умалчивал и, голову на плаху, чего-то не договаривал. Помнишь, я тебе говорил, что одной из последних, кто видел Каретникова перед исчезновением, была его сестра, Астахова? И это было одиннадцатого июня, так?

— Ну, так, — вяло откликнулся Джексон, которого сложная паутина рассуждений друга уже начала утомлять. — И что из этого?

— А вот что. Будучи в порту, я заодно попытался выяснить еще одну вещь: выходило ли после этого срока и ближайшие за ним дни, какое-нибудь судно компании Серебрянского. И выяснил — выходило! Тринадцатого числа на Роттердам ушел лесовоз «Сабиле». И, как на удачу, это судно сейчас в Риге. Я его отыскал. На судно меня не пустили, ну да бог с ним, я туда особо и не рвался. Переговорил с вахтенным, спросил, уходил ли он тринадцатого июня на Роттердам. Он отвечает — выходил. Тогда я ему фото Каретникова, мол, не было ли на борту в том рейсе этого господина. Он фото взял, посмотрел, потом пожал плечами и как-то неуверенно промямлил, мол, не замечал, не припоминаю. Но, Джексон, могу поклясться, что-то в глазах у него мелькнуло, когда на фотку взглянул. Видел он Каретникова, узнал!..

— Догадки не в счет. Моряки… мало ли где могли встречаться.

— Нет-нет! — горячо возразил детектив. — Не об этом речь. С ними в тот раз наш пропащенький ушел в морские просторы, поверь мне, как оперу, с ними! Три девятки тут гарантирую.

— А одну десятую процента на что оставляешь?

— На Феодосию. По словам Серебрянского, Каретников собирался туда поехать, отца навестить.

— Уехал и жене ни слова? И столько месяцев ни слуху, ни духу? — засомневался. Джексон. — Это блеф.

— И я так считаю, а потому и не верю ему ни на полсантима.

— А президент «Пикадора»… он тоже на пару с Каретниковым умотал?

— Таланов? Вряд ли. Опасаюсь, что с этим персонажем дела обстоят похуже. Тут время надо…

— Если у тебя все, тогда слушай меня, — перехватил инициативу в разговоре Джексон, с трудом дождавшись своего часа. — Знаешь, где я сегодня побывал? В конторе Перегудова. Представь себе, есть в миру такой господин — Перегудов Владлен Антонович. Существует в наличии и страховая компания «Микстгарант», которой упомянутый господин заправляет. А теперь самое главное — Гриф и впрямь опознал в нем своего подельника.

— Ты что, поперся туда вместе с Грифом? — не скрывая досады, спросил Верховцев.

— Олежек, за кого ты меня держишь? — укоризненно посмотрел на него Джексон. — Естественно, я побывал там один. Прихожу — сразу к секретарше. Женщина в годах, дородная такая матрона с обличьем прокурора. Для начала поинтересовался, кто возглавляет их компанию. Отвечает — Перегудов Владлен Антонович. Спрашиваю, можно ли к нему на прием, она, мол, по какому вопросу? Я лапшу на уши — по срочному, дальше некуда. Она к заму отсылает, шеф, говорит; уже неделю как в отпуске. Я попросил домашние координаты. Она поначалу замялась, потом ответила, что Владлена Антоновича в Риге сейчас нет. Я так ненавязчиво интересуюсь, где ее мудрый шеф отдыхать изволят. Она вопрос мой мимо ушей, но вижу, что в курсе, старая лиса. Тогда я без «гуд бай» слетал в магазин и назад — с коробкой конфет и ликером «Бейли»…

— «Бейли»?! Офонарел?! Это ж двадцать баксов… — воскликнул Олег.

— Большая игра пошла, мой славный сыщик, по-крупному, тут мелочиться — себе в убыток. Ну, конфеты она конечно имела в виду — не привыкать, а ликер увидела — расплылась. А я по горячему — говорю: «Госпожа секретарша, мне срочно надо выйти на вашего шефа. Речь идет о серьезном контракте и о больших деньгах, тут дорог каждый день. Наш шеф будет очень недоволен, если узнает, какая выгодная сделка для его компании сорвалась, а мне будет неприятно, если он узнает, что это случилось по вашей вине». Тут она засоображала в темпе компьютера и сразу вспомнила, что сама заказывала Владлену Антоновичу два билета на чартерный рейс до Симферополя.

— Всего-то, — разочарованно протянул Верховцев. — Я считал, что наши миллионеры отдыхают исключительно на Мальдивах или там, на Ямайке.

— Вот и я так подумал в тот момент, — подхватил Джексон. — Странный экземпляр этот Перегудов, сплошной парадокс! От таких не знаешь, чего ждать. Но, кстати, остров Крым это даже лучше, там его можно достать. Да и Феодосия тоже в Крыму…

— Ты на что намекаешь? — уставился на него Олег.

— Да не намекаю, — многозначительно усмехнулся Джексон, — а говорю прямым текстом: надо ехать, детектив, и чем скорей, тем лучше.

— Кому ехать?

— Тебе, Грифу. Там, в Крыму, этого деятеля раскрутить куда удобней и проще, чем в Риге. Кто за ним стоит здесь, мы не знаем, а туда, судя по всему, он уехал отдохнуть от трудов праведных на бархатный сезон и, скорей всего, не с женой.

— Погоди. Ты сказал, что Гриф опознал Перегудова, каким образом он это смог сделать?

— Ах, да, совсем упустил! — спохватился Джексон. Он достал из кармана джинсов сложенный рекламный проспект и протянул Олегу. — Мой отчет о проведенном мероприятии, в офисе взял, разверни!

Верховцев раскрыл проспект. Там, на одной из страниц разворота внутри текста был помещен снимок мужчины, сидящего за столом и приложившего к уху телефонную трубку. Короткая строчка внизу подтверждала, что это действительно тот, кто их интересует. Олег бегло ознакомился с содержанием рекламки и протянул ее Джексону:

— Значит, Гриф узнал?

— Без колебаний, — заверил Джексон. — Оставь, тебе больше сгодится.

— Знаешь, Женя, из этой бумажки я толком так и не понял, от чего эта компания все же страхует. Здесь все как-то обтекаемо и туманно…

— От чего страхует? — В голосе Джексона сквозила неприкрытая ирония. — От всего! От снега на голову, от тропической лихорадки, от смерча, от пасти крокодила и даже от похищения инопланетянами — от чего душе угодно и ни от чего конкретно. Таких заведений в Риге, насколько мне известно, десятки, если не сотни. Я их называю конторами по страхованию пиратов от пожаров на воде.

— Забавная формулировка, — усмехнулся детектив.

— А что, пираты, фирмы типа твоего «Пикадора», принимают деньжата под проценты и якобы горят, а эти якобы страхуют вклады инвесторов у пиратов, но как доходит до дела, деньги, оказывается, невозможно получить ни там, ни там. Когда в законодательстве по этим вопросам сплошные белые пятна, а государство при этом умывает руки по принципу «моя хата с краю», то будь ты хоть семи пядей во лбу, хоть умри, хоть тресни, уже никто не докажет. Концов все равно не найдешь, а здоровье испортишь верняк. Хотя, если откровенно, мне клиентов подобных шарашек не жаль, ну, нисколечко.

— Ты серьезно? Не знаю, я им, по крайней мере, сочувствую.

— А что их жалеть? — равнодушно бросил Джексон. — Человеку свойственно стремиться быть обманутым и он добивается результата, к которому стремится — его обманывают. По-моему, тут все логично и закономерно. В природе нет ничего ненужного: волк — санитар леса, проходимец Гриф — санитар общества. Лохов надо учить, причем ежедневно и ежечасно. В Латвии не счесть фирм, что кинули своих вкладчиков, и число «кинутых» перевалило за сотню тысяч, за вторую — за третью, точно не скажу. А по телеку все новые фирмы обещают сказочные дивиденды, и им продолжают нести, а потом воют воем в Кировском парке на митингах и сходках, причем физиономии у всех, как у глупых пингвинов. Значит, так надо! Жизнь учит однозначно: если не доходит через голову, то дойдет через задницу, когда об забор…

— Благополучным-то это до фени, они уже и забыли, а вот многие старики-старушки последние относили, гробовые…

— А этих до гробовой доски жизнь так ничему и не научила, — язвительно парировал Джексон. — Надо было во время выборов на участок сходить и проголосовать за кого надо, может быть, и на хлебушек потом хватило бы, так ведь хрен, не соизволили помозговать как следует, зато кашалотам сдать свои кровные не поленились — за что боролись, на то и напоролись, — привет, Федькин! Просто так в жизни ничего не бывает, за все надо платить, вот и пусть платят. Слушал «Меченого» с открытым ртом — плати, строил капитализм с человеческим лицом или социализм с тем же лицом — плати, жаждал рыночных отношений — получай и не плачь! Все! Но мы отвлеклись от главной темы, а о страданиях трудового народа поразмышляй без меня, как-нибудь на досуге.

— Все правильно, пока не перевелись лохи, таким как Гриф или Перегудов скучать не придется, работы на их век хватит, — подвел итог Верховцев.

— О чем я и говорю. А теперь я хочу знать — ты входишь в дело или нет?

— Ты имеешь в виду Перегудова? Итак, мне предлагается произвести инкассацию у деятеля по страхованию пиратов на воде?

— Частичную, — уточнил Джексон, лукаво подмигивая. — Здесь чувство меры прежде всего. Вспомни историю, экспроприация экспроприаторов всегда считалась миссией справедливой и благородной, и лучше тебя с этим не справится никто. Я вижу, у тебя на языке вертится уйма вопросов, и я готов на них дать ответы, но сначала ответь ты — да или нет?

Верховцев молчал довольно долго и Джексон, внимательно наблюдая за другом, с заметным волнением ждал, что же он скажет. Наконец, Олег закурил сигарету и, выпустив струйку дыма, произнес:

— Подписываюсь. И сразу поясню — почему. По моим соображениям, Женя, случилось нечто непредсказуемое — то, чем занимаюсь я, и то, что предлагаешь ты, как выясняется, нити единого клубка, клубка непростого, и ведут они, по моему разумению, к одной ключевой фигуре, и я хочу в этом убедиться.

— Ты имеешь в виду Серебрянского?

— Его. Пока его, хотя не исключаю, что он не самый верхний, и есть кто-то повыше.

— Вот видишь, как все удачно складывается, — с удовлетворением потирая руки, воскликнул Джексон, — там сейчас Перегудов, там, возможно, отыщется след Каретникова, да мало еще что… Все дороги ведут в Крым!

— Допустим, что так. А теперь расскажи, как тебе мыслится вся эта операция, Крым ведь не Аркашины апартаменты, иголку в стоге сена искать придется. Впустую сгоняем…

Джексон задумчиво повертел в руках пустую чашку, сплюнул в мойку и сказал:

— Не надо искать в большом Крыму, будете искать в маленькой Ялте. Если хочется кого-то найти в Крыму, то надо вечерком пошляться по Ялтинской набережной, их приморскому Бродвею. Вот вы и прошвырнетесь по нему деньков пять-шесть. Если по нулям, то это значит наш объект исключение из правил, и можно тащиться домой. Но лично я верю в успех. Нынешним нуворишам уединение претит, они норовят себя на публику, на обзор толпы свою крутизну выставить, чтоб их все лицезрели, как супермодель на показе мод, а Ялта в этом плане — лучшее место в Крыму для ярмарки тщеславия.

— Значит, ты предлагаешь ехать мне вместе с Грифом? — спросил Олег.

— Разумеется. Фото — это фото, а Гриф знает подзащитного в лицо, живой свидетель его ратных дел. Тут уже не открутишься.

— А Гриф-то сам согласен?

— Еще как. Его и уговаривать не надо, полетит, как миленький. Ему жлобы Хирурга в жопу холода столько нагнали — хоккейную площадку заморозить хватит. А жлобы эти пусть пока здесь побегают, поищут, волосенки на заднем месте от тоски пощиплют. Знаешь, как приятно сознавать, что тебя усиленно выискивают там, где тебя нет, может нервничать начнут, раскроются. Пора поменяться ролями и попасти тех, кто пасет нас. И ваш отъезд будет как нельзя кстати. Я хочу привлечь к этому Боба и Мироныча — они ребята толковые и сейчас оба не у дел, думаю, помогут.

— А стоит ли втягивать в мои проблемы людей со стороны? — засомневался частный детектив.

— Не в мои, а в наши, — поправил его Джексон. — Во-первых, можешь считать меня с сегодняшнего дня не только своим консультантом, но и внештатным сотрудником агентства «ОЛВЕР», который будет замещать тебя в Риге на время твоего отсутствия. Так что, вполне можешь доверить мне всю текучку и поручить конкретные задания. А во-вторых, неужели ты еще не понял, что с навалившимся объемом тебе самому уже не справиться? Рыцари-одиночки нынче не в моде, и без команды надежных помощников никак не обойтись.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Верховцев. — Я об этом пока не задумывался.

— И еще, Олег, я считаю, два человека для такого дела в Крыму недостаточно, нужно хотя бы три-четыре, мало ли как обернется…

— Может и так, да где их взять? — с сожалением спросил детектив. — И потом, едем ведь наудачу и на свои — денег на экспедицию нет, и никаких гарантий тоже.

— Да, мы еще не обговорили вашу тактику при удачном раскладе, — вспомнил Джексон. — Если суждена пруха, и он вам высветится, то тогда ты лучше меня знаешь, что надо делать и как раскручивать. Там ситуация уже сама подскажет, хотя пару советов я тебе попозже все-таки дам. А чтоб шансов на отлов было все-таки побольше, я предлагаю тебе еще одну кандидатуру — возьми с собой Аркашу, я с ним предварительно уже побазарил…

— Аркашу?! — удивленно выпучился на него Олег. — Ну, ты меня поражаешь!.. Мало, он тебе на Херсонесе всю малину обхезал, так ты хочешь, чтоб он и мне теперь все обгадил?!

— Не горячись, — примирительно похлопал его по плечу друг. — Во-первых, Аркаша уже не тот, что был пять лет назад — жизнь без предков кое-чему его научила. Поскромней стал, поучтивее, да и большим реалистом. Гриф — паскудник, Аркаша — то же самое, а минус на минус дает плюс, это во-вторых. А в-третьих, я не раз убеждался, Аркаша — везучий, видать, говнецо в детстве ел, удачу может подманить, я в таких вопросах стал суеверным… А потом, тебе с Грифом мороки меньше будет — они одноплановые, и всегда будут неразлучной парой, потому что будут следить друг за другом, как бы соратник не урвал больше, каждый будет тянуть одеяло на себя. Ну, и для количества лишний человек не помеха, иногда, как в сказке про репку, и мышка может решить исход дела.

— Ну, хорошо, уговорил, — с неохотой согласился с ним частный детектив. — Поедет за свой счет — пусть едет. Когда надо отчаливать?

— Завтра-послезавтра, позже нет смысла. Жить будете у моего друга, вот адресок, — Джексон протянул ему свернутый вчетверо листок. Разберешь каракули?.. Украинская, дом 2, квартира 52, внизу телефончик… Зовут его Константин Шудров. Я ему уже звонил, предупредил. Билеты до Симферополя тоже за мной, можешь считать это моим взносом в общее дело. Все остальные детали обсудим перед поездом. Так что, вперед, пехота!..

Верховцев, слушая своего друга, в который раз удивился его способности оперативно переключаться от слов к делу, от замысла к исполнению, при этом все учитывая, просчитывая, аргументируя. «Если в каждом из нас умирает, нераскрывшись, какой-то талант, то в Джексоне наверняка умер хороший организатор», — подумалось Олегу, но высказывать эту мысль вслух он не стал.

Друзья проболтали еще около часа в ожидании Аркаши, но он почему-то все не появлялся. Попрощавшись с Джексоном, который остался дожидаться хозяина явочной квартиры, частный детектив поспешил домой — отсчет времени до начала нового этапа операций, до старта, до броска на юг уже начался, а потому была дорога каждая минута…

…Когда Верховцев подходил к своему дому, его мысли были заняты одним — поскорей добраться до постели, зарыться под одеяло и, наконец-то, всласть отоспаться. Несколько последних его дней были очень напряженными, он рано вставал, возвращался за полночь. Он чувствовал, что дьявольски устал от такого темпа, устал не столько физически, сколько психологически, устал от новостей, сюрпризов и неожиданностей, от объема информации, которую приходилось переваривать и осмысливать, и объем этот рос по принципу снежного кома, катящего под гору. И он знал для себя только одно эффективное лекарство, которое помогало ему выдерживать тяжесть подобных стрессов — нормальный крепкий сон.

На небольшой площадке перед его подъездом стояло несколько престижных иномарок, чуть поодаль великолепный «Понтиак» темно-вишневого цвета, за рулем которого Олег при свете уличного фонаря разглядел силуэт курящего водителя. Он не очень здорово разбирался в машинах, но даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы определить — автомобиль не из дешевых. Кроме того, его внимание привлек номер — четыре восьмерки. «В Китае на таких крутейшие из крутейших ездят, — подумалось Верховцеву. — Там восьмерка — счастливое число, и такие номера водилы за шальные деньги на аукционах покупают. Может и сюда мода докатилась, мы ведь сейчас всем подражаем и Западу и Востоку, и нанайцам и китайцам — только свое все напрочь подрастеряли…» Впрочем, наличие незнакомых машин в столь поздний час у подъезда было привычным явлением — двумя этажами выше его квартиры, на несчастье многих жильцов дома, обитали три популярных в определенной среде путаны, услуги которых, по всей видимости, пользовались стабильным, устойчивым спросом.

Лифт оказался занят, и Верховцев решил подняться на свой, четвертый этаж пешком. Он уже открыл наружную дверь квартиры и собирался вставить ключ в замочную скважину второй, сделанной из металла. Послышались шаги, сверху кто-то спускался по лестнице. Олег чисто интуитивно слегка повернул голову и боковым зрением увидел мужчину в черной кожанке и такой же кожаной кепочке. Решив про себя, что это один из клиентов «очаровательных леди», продающих свое очарование строго по установленной таксе, он стал отпирать внутреннюю дверь.

— Ша, сыскарь, не рыпайся, а то продырявлю! — холодное дуло пистолета буквально обожгло затылок детектива, быстрые руки в пять секунд умело прощупали все карманы. — Без пушки путешествуешь, не дослужился? Слабо… слабо… Да ты не очкуй, я тебя не кончать пришел — предупредить. По-хорошему прошу, притормози, дорогой, слишком резво разбежался, а то финиш может наступить быстрей, чем ты думаешь. Я б с тобой, сыскарь, по другому разговаривал, но знаю… по одному дельцу знаю, не падла ты, мент правильный, а потому живи… пока. И заруби на крышке унитаза — будешь копать там, где не следует — нароешь себе могилу! На больших людей замахнулся, уймись, больше базаров с тобой не будет…

Неизвестный приказал ему не оборачиваться, нажал кнопку лифта, и когда двери его распахнулись, он зашел в кабину и, не сказав больше ни слова, поехал вниз. Верховцев, замешкавшийся на какое-то время, очнувшись от оцепенения и совершенно не думая о возможных последствиях, бросился вслед за ним по лестнице. Когда он, запыхавшись, выбежал из подъезда на улицу, незнакомца уже простыл и след. Зато Олег успел засечь огни удаляющегося в темноту темно-вишневого «Понтиака».

Он сел на лавочку и, достав сигарету, закурил. Руки заметно дрожали… «Расслабился, Верховцев, лопухнулся… так нельзя, — мысленно укорял себя детектив. — Не с институтом благородных девиц связался. Прав сто раз был старик Брагин: не дал бог глаз на затылке — бди вдвойне…»

Хотя, кое-что, кроме досады на себя, из этой неприятности Верховцев, кажется, мог извлечь. Он попытался собраться с мыслями и подытожить, что именно… Кожаная куртка… кожаная кепка… «Понтиак» с номером четыре восьмерки… Что еще?!…Ах, да… Голос… голос этот, он мог поклясться, был ему знаком. Он его когда-то слышал, давно, но слышал… И еще туфли, точнее ботинки… несуразного желтого цвета ботинки, которые он только и разглядел, стоя под прицелом лицом к двери… Но самое главное он усмотрел в другом — он был на верном пути. Теперь он это знал абсолютно точно…

 

1

Наконец, поезд тронулся. Ожидание этого момента было столь томительным, что Верховцеву стало казаться, что состав уже никогда не сдвинется с места.

Мимо медленно проплыл Центральный рынок, остались позади строгие графические контуры Вантового моста, халупы Торнякалнса… Уже можно было вздохнуть спокойно — отъезд, внушавший частному детективу обоснованные опасения, будто бы прошел гладко и без осложнений. Ударная троица, возглавляемая владельцем агентства «ОЛВЕР», по всем признакам покинула Ригу, не засвеченная людьми Хирурга.

Народу в вагоне было мало. Гриф сидел в своем купе тихо, как мышка за печкой, на которой греется кот. Аркаша не спеша прогуливался по проходу вагона, хотел было сунуться в туалет, чтобы проверить работу сантехники, но тот оказался закрыт. От скуки он принялся изучать график движения поезда на юг и обратно — общаться с Грифом, который с первого взгляда ему почему-то не приглянулся, непризнанному герою Севастополя, пока не хотелось.

Через час с небольшим поезд подошел к некогда неприметной и зачуханной станции Мейтене, которая неожиданно для себя сделалась вдруг пограничной, и застрял тут почти на час. Внушительная толпа служивых в разнообразной форме, явно превышавшая численностью количество пассажиров в вагоне, приступила к выполнению свих обязанностей государственной важности. Один из таможенников, пожалуй, слишком уж деловито осведомился у Верховцева, не везет ли тот наркотики, оружие или другие, запрещенные к вывозу, предметы. Верховцев на корявом латышском ответил, что такового товарчику при нем не имеется. Таможенник, видимо, удовлетворенный тем, что закон о государственном языке на территории Латвии потомки оккупантов стараются все же соблюдать, поверил ему на слово и выворачивать карманы пассажира не заставил. Ни Аркаша, ни Гриф, к своему сожалению, тоже не могли порадовать чиновника наличием криминала в сумках или за пазухой, и потому процедура общения с теми, кто «дает добро», прошла весьма скучновато.

Потом поезд перекатил через границу и остановился на литовской стороне. Здесь про наркотики не спрашивали, зато в паспорта несуществующей страны шлепнули какую-то печать. Через некоторое время поезд снова продолжил свой путь к полуострову, и все бы ничего, но, как выяснил Верховцев, вожделенный кабинет с двумя нулями на двери по-прежнему оставался закрыт. Сплошные санитарные зоны от Риги до Елгавы и на обеих таможнях ставили под сомнение возможность остаться сухим до открытия туалета, и Верховцев обреченно побрел в переход между вагонами. Он особо не удивился, застав между двух дверей Грифа, вдохновенно поливающего стенку прохода.

— Вы что здесь делаете, молодой человек? — с напускной строгостью спросил детектив.

— Пусть лучше лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь, — ответил Гриф, застегивая брюки. — И ты, командир, созрел?

— Какой ты, однако, догадливый. С твоим обаянием и манерами я б уже давно охмурил проводницу и получил бы персональную отмычку для служебного туалета, — посоветовал Олег. — Или всю дорогу так и будем мучиться.

— А что, идея! — воскликнул тот. — Погоди, командир, оттяни удовольствие, я сейчас тебе «сим-сим, откройся» приволоку, а заодно и наведу контакт с администрацией объекта.

И действительно, через каких-то пару минут он положил в ладонь Верховцева блестящую трехгранную отмычку.

— В личное пользование до конечного пункта! Олег, не займешь пять баксов? Наша стюардесса, кажется, вмазать не промах — я хотел бы подкрепить наши возникшие симпатии вещественным доказательством. Я отдам!

— Что, разминка перед боями на курорте? — Верховцев протянул ему купюру. — Дерзай, коварный искуситель, но помни, что стюардесса, между прочим, при исполнении служебных обязанностей, и ты отвечаешь за ее будущую работоспособность.

— Я буду ее нежно беречь! — торжественно пообещал Гриф и скрылся с глаз, как оказалось потом, до самого утра.

Верховцев же заторопился в столь желанный для него отсек, с которого начинается и которым заканчивается каждый пассажирский вагон.

Следующий день пути прошел бестолково. Уже ехали по Белоруссии. Вагон был по-прежнему почти пустой, и Гриф, за отсутствием других искушений, продолжал увиваться около проводницы, хотя от былого энтузиазма уже не осталось и следа. Видимо, прелести хозяйки вагона его уже интересовали гораздо меньше, чем горячий чаек и скромная закуска, которые, впрочем, надо было отрабатывать показным вниманием и сальными заезженными анекдотами.

Во второй половине дня, когда состав в очередной раз надолго застопорился на какой-то периферийной станции, Верховцев уже не сомневался, что это очередная граница. Так оно и оказалось. Несколько мужиков в форме, с трезубцами на фуражках и громкоговорителями в руках ввалились в вагон и, балаболя как на ярмарке, принялись его прочесывать. Один повертел советский паспорт Верховцева, сверил фотографию с физиономией и для чего-то посмотрел прописку. Другой, словно грудастую бабу на завалинке, полапал его сумку, однако молнию расстегивать не стал. Еще один, высунув голову в окно, что есть мочи заорал в матюгальник: «Сьомый, сьомый, я — пэршый… Ты мэнэ чуеш?..» и продолжал горланить на всю округу что-то уж чересчур важное. Проверяющие без видимой причины почему-то задерживались в его купе, и Верховцев стал уже не без иронии подумывать, может быть, им надо отдать честь, либо исполнить национальный гимн Украины, зная по Прибалтике, как тщеславны молодые демократии бывших республик Союза, и какую дуристику они успели наплодить в первые годы суверенитета.

После Киева обстановка в вагоне заметно оживилась. Проводница, уставшая от водки или от ухаживаний Грифа, почему-то больше не показывалась. Ее функции выполняли Гриф с Аркашей. Они впускали и выпускали пассажиров, причем, при посадке предпочтение отдавалось гражданам без билетов.

— Усе, бабы, коммунизма кончилась, — деловито вещал Юрий Юрьевич с легким малоросским акцентом в голосе, — готовьте зеленые да побыстрей. Туточки стоим две хвылыны. — После слезных просьб он все-таки соглашался впустить народ за российские и даже за «зайчики», но когда ему попытались всучить украинские купоны, возмущению временно исполняющего обязанности не было предела: — Вы шо, совсем оборзели?! Пользуйтесь моей добротой, но не до такой же степени…

Верховцев, со стороны наблюдавший эту сцену, с трудом подавил желание безудержно расхохотаться. Его не переставало удивлять умение Грифа перевоплощаться, зато безбилетники, запущенные в вагон, были удивлены другому, — за заплаченную мзду они, в лучшем случае, рассчитывали на плацкарту, но это была уже головная боль отсыпающейся проводницы.

На следующие сутки Верховцев проснулся где-то к полудню. Чувствовался юг; солнце пялилось прямо в окно, от жары и духоты, как после жестокой пьянки, болела голова. Едва Олег вышел из туалета, где умылся перегретой и странно пахнущей водицей, как к нему подскочил Аркаша и без предисловий сообщил:

— Шеф, к нам в купе подсели две корейки, страшненькие правда, но харчей и самогону полные баулы. Мне нужен компаньон.

— Компаньоном не буду, а посидеть зайду, — ответил детектив, прекрасно понимая, что имеет в виду Аркаша.

— Жаль, придется подключать Грифа, но он такая сволочь, может все запороть. А тут, восток — дело тонкое, надо осторожно…

Через четверть часа, заглянув в купе к своим землякам, Верховцев убедился, что те даром времени не теряли. На столике уже стояла бутылка с мутненькой жидкостью (по всем признакам классический самогон), а вокруг нее была разложена обстоятельная закусь в виде сытной домашней снеди. К пиршеству пока не приступали; натюрморт, вызывавший обильное слюноотделение, словно магнитом притягивал голодные взоры Аркаши и Грифа и те, с огромным трудом скрывая желание немедленно приступить к его поглощению, выслушивали замечание попутчиц, что они не корейки, корейки в магазине, а они — кореянки. И что они серьезные женщины, музыканты, преподают в детской музшколе и возвращаются домой в родной и незабвенный Джанкой, на что Аркаша имел неосторожность ввернуть, что это самый пыльный город в мире, который ему доводилось видеть, и пыли там столько же, сколько на Луне. Эта реплика дамочкам явно не понравилась, но Гриф тут же поспешил исправить положение, скромно заявив, что они тоже очень серьезные мужчины, положительно относящиеся к классической музыке, и им всем очень льстит близкое знакомство с профессионалами в этой области, которые к тому же еще оказались очаровательными женщинами. Последний аргумент оказался решающим, после чего Аркаша, сбегав за стаканами, незамедлительно приступил и процедуре их наполнения. Верховцев поежился от неприятного предчувствия; его команда вырвалась на стратегический простор, и этот прорыв не сулил, кроме безобразий, ничего хорошего.

А разгул, тем временем, набирал обороты, правда, о том, что это будет разгул, знали еще не все его участники. Первую пол-литру скушали поразительно быстро. Мужики сделали вид, что, за второй бутылкой они сойдут на следующей станции, а так как поезд стоит только пару минут, то вовсе немудрено и отстать. Аркаша чуть не прослезился от столь ужасной перспективы, заметив, что эдак можно нечаянно потерять любимую женщину. При этом одарил таким многообещающим жалостным взглядом каждую из подружек, что те невольно призадумались, — кого же из них он имел в виду. Безадресное завуалированное признание, впрочем, сработало — красавицы (а музыкантш к этому моменту уже сумели в этом убедить), не желая рисковать такими ухажерами, достали еще бутылек с аналогичной жидкостью, а заодно, с мудрой подсказки Грифа, и еще один, чтоб потом не лазить еще раз.

Мутненькая, под шуточки-прибауточки лихих кавалеров, шла на удивление легко. Аркаша налегал исключительно на курочку, Гриф предпочитал сальце и яйца вкрутую, которые заглатывал в таком количестве, что Верховцев начал опасаться за его желудок. Под воздействием выпитого, дамы заметно повеселели, а желтоватый оттенок их преобразился в оранжеватый, приближенный к цвету зрелого мандарина. Они хохотали над байками и анекдотами, которыми попеременно сыпали то Гриф, то Аркаша, записывали на салфетках свои адреса, куда их новые знакомые поклялись приехать сразу же после съезда то ли финансистов, то ли монархистов, чего Олег так и не расслышал.

В разгар застолья дверь купе открылась; какой-то угрюмого вида субъект, молча положил на сиденье рядом с Грифом толстую кипу фотографий и, снова закрыв дверь, исчез. Юрий Юрьевич выложил снимки на общее обозрение. Ничего неожиданного они не содержали — обычное порно, причем весьма посредственного качества. Кореянки, зыркнув щелочками глаз на это непотребство, брезгливо сморщили свои широкие носики. Гриф, к некоторому удивлению Верховцева, тут же сгреб халтуру в кучу и небрежно выбросил за дверь с видом строгого блюстителя морали:

— Фу, как это пошло! Я думаю, уважаемая публика разделяет мое мнение?..

В ответ на что обе дамы благосклонно закивали, по-видимому, окончательно уверовав в то, что перед ними находятся джентльмены до кончиков ногтей.

Верховцева, не выспавшегося в прошлую ночь, начало смаривать, и он, поблагодарив подружек за хлеб, соль и алкоголь, удалился к себе в купе с тайной надеждой, что все обойдется без приключений, во всяком случае, серьезных.

Какое-то время он поворочался на полке, полежав с закрытыми глазами, попытался забыться, но это ему не удалось. Мало того, из соседнего купе, где продолжалась дорожная гулянка, стали доноситься странные звуки непонятного происхождения. Он соскочил с полки и направился туда, причем, из всех чувств, которые его к этому побудили, преобладало чистое любопытство.

Зрелище, которое он увидел в приоткрытые двери, если не потрясло, то, по крайней мере, было весьма неожиданным. Окно купе было больше чем наполовину задернуто дерматиновой шторкой; в полумраке в одних трусах стояли совершенно пьяные Гриф и Аркаша и пытались музицировать; в руках Аркаши была скрипка, которую он держал как гитару, пытаясь сбацать при этом пару блатных аккордов, Гриф же безбожно истязал инструмент, точного названия которого детектив не знал, но для себя решил, что это гусли. Юрий Юрьевич вдохновенно бил по струнам, по щекам его стекали слезы умиления и капали с подбородка на семейные трусы в горошек.

«Ну, прямо-таки былинный Садко», — подумал Верховцев, подходя поближе. Его, кажется, и не замечали.

Из глубины купе на этот несуразный дуэт не без тревоги взирали их дамы, но прекратить эту какофонию почему-то не решались. Тем временем Гриф, отвратительно гнусавя, затянул какую-то балладу, а Аркаша, не зная слов, продолжал аккомпанировать. Творческое самовыражение двух пьяных обалдуев набирало ширь и полноту, достигало апофеоза, но до полного маразма чего-то не хватало. До шедевра идиотизма не доставало последнего штриха, Верховцев чувствовал это, но не знал какого. И в этот момент Гриф оглушительно и раскатисто, как гром, протяжно, как гудок паровоза, звезданул. Бестия Аркаша, словно предвидел, что аккомпанемент партнера закончится именно таким аккордом и моментально среагировал — поймав Грифа на этом стоне души, он, оставив скрипку, успел поднести к его заднице зажженную зажигалку. Язык пламени на мгновение осветил купе, вырвав из мрака две пары глаз, полных мистического ужаса. Перед ними был легендарный Данко или, на худой конец, Змей Горыныч, правда, пламя било с другого конца, но…

Такого скотства Веховцев вынести уже не смог, — коротким, но очень точным ударом под дых он отправил Грифа в легкий нокаут, другой рукой придержав от падения инструмент.

— Меньше яиц жрать надо было, — сердито бросил Олег, укладывая Грифа отдыхать. — Сдуреть можно, видать, не только от пьянства, но и от избытка калорий.

Аркаша не возражал, он принял стойку «смирно», и по его глазам Верховцев увидел, что тот его вдруг резко зауважал.

«Распусти сразу — потом хлопот не оберешься», — с этой мыслью детектив отправился обратно к себе.

К вечеру, когда поезд наконец дополз до Симферополя, Аркашу с Грифом все еще мучил похмельный синдром. Выглядели они помятыми и не очень удовлетворенными. Верховцев, чувствовавший себя ничуть не лучше после двухсуточного, утомительного броска на юг, выдал болезным скромные командировочные в карбованцах, которых, по прикидкам, вполне хватало на троллейбус до Ялты, и направился к кассам. Но Аркаша с Грифом за ним не последовали; вернувшись, он застал их за тем, что они слезно, с трагическим надрывом в голосе, умоляли водителя подбросить до Ялты двух беженцев «из горячей точки бывшего Союза», однако, более точных координат при этом не называли.

— Квартиры пооставляли, имущество, в общем, все, что нажили, вот вырвались с двумя сумками, весь наш скарб… — вдохновенно скулил Аркаша, давя на жалость водителя.

Тому, видно, надоело вдыхать пары перегара, источаемые двумя небритыми барбосами, и он безразлично махнул рукой.

Вскоре уже ехали. Верховцев любовался красотами, открывавшимися из окна, но, к сожалению, скоро стемнело. Водитель притушил в салоне свет. Народу в троллейбусе было немного, кое-кто уже кемарил. Аркаша с Грифом пристроились где-то сзади и втихаря, возможно, чтоб не видел водитель, потягивали пивко, купленное, видать, на сэкономленные деньги. Верховцев откинулся на спинку сиденья и тоже прикрыл глаза. В его воображении возникло море, великолепное море с водой изумрудного оттенка. Впрочем, и наяву это море было не так уж далеко — до конечного пункта их маршрута оставалось совсем немного.

 

2

Константин, давний приятель Джексона, встретил их радушно, как встречают дорогих гостей. Это был невысокий подтянутый молодой мужчина, примерно одних лет с Верховцевым. В его манере держаться и двигаться чувствовалась военная выправка, что, впрочем, потом и подтвердилось — хозяин квартиры в недавнем прошлом, как оказалось, был морским офицером. Он показал, куда поставить дорожные вещи, потом ознакомил с квартирой.

Гостям была выделена одна из двух комнат с примыкающей к ней лоджией. Себе он оставил комнату побольше, тоже с лоджией, объяснив, что не любит стеснять себя даже при приезде дорогих гостей. Уютная квартирка пришлась гостям по вкусу, и они принялись разбирать свои вещи. Хозяин тем временем отправился на кухню «метать на стол харчи», как он выразился.

Верховцев в предвкушении отдыха стал набирать воду в ванну. Напор был слаб и, пока она лилась тоненькой струйкой, он пошел в туалет. На дверях «кабинета задумчивости» был наклеен плакат с обнаженной красоткой азиатского типа, под которым аккуратным почерком было начертано: «Посмотри направо», что Олег механически и сделал. Там висел другой плакат, и не менее обаятельная девушка с немыслимыми силиконовыми грудями, с сосками размером с хоккейную шайбу настоятельно советовала посмотреть теперь налево. Восседавший на унитазе частный детектив не смог отказать и этой даме. Девушка на левой стене, лежавшая на золотом песке, взирала на Верховцева как бы с укоризной, и с грустью в глазах просила обернуться назад. Верховцев решил быть последовательным до конца и, повернувшись вполоборота, закрутив шею, как гусь, увидел сзади цветастую шторку во всю стену. Он, не задумываясь, одернул ее. Плакатный красноармеец времен гражданской войны, выставив указательный палец прямо на Олега и строго, по-мужски глядя ему прямо в глаза, требовал ответа по существу: «Ты сюда срать пришел или вертеться!»

Хохма была старая и довольно известная, и тем не менее, его это неожиданно повеселило. Когда он со смешком вышел из туалета, компаньоны посмотрели на него настороженно, но проявить любопытство не решились, и Верховцев подумал про себя, что они наверняка знакомы с ситуацией, когда отливаешь и плачешь, но чтоб сходить «по-большому» и смеяться…

Пока собирался полуночный ужин, Верховцев поподробней познакомился с обстановкой квартиры.

Комната Кости выглядела так, что сразу угадывалось — здесь живет холостой мужчина, которого часто навещают женщины, но надолго их не оставляют, максимум до утра, чтобы подать утренний кофе. Предпочтение отдавалось удобству, но не терпелось беспорядка. Сидеть и валяться было удобно везде: на широком диване, на полу, покрытом какой-то диковинной попоной, в мягких бархатных креслах. Из любой точки валяния можно было смотреть телевизор или дотянуться до магнитофона. Одну стену до самого потолка закрывала стенка с антресолями. За ее стеклами виднелась весьма недешевая посуда, сервизы и небольшая, но со вкусом подобранная библиотека. На одной из полок почему-то рядом стояли два цветных портрета — генсек Брежнев во всем своем орденоносном величии и кинозвезда Бриджит Бардо с томной и обворожительной улыбкой.

Обстановка комнаты, которую отвели гостям, была попроще, она походила на маленький спортзальчик, но для жилья была вполне приемлема.

Ужин был незатейлив, но добротен: литр хорошего самогона, который, судя по этикетке на бутылке, назывался «Водка Степная», славное сальце шириной с лоб мыслителя, неправдоподобно крупные помидоры, на срезе которых мерцали кристаллики соли, хрустящие огурчики, дольки сладкого крымского лука, обильно посыпанные зеленью петрушки и еще какой-то травкой. По меркам Грифа ужин был царский, а потому с молодецким аппетитом да под ядреный самогончик с ним расправились почти молниеносно.

Когда все было сметено до последней крошки хлеба, Костя, в целях стимуляции пищеварения, предложил всем совершить променад по ночному «бродвею». Аркаша и Гриф, выдрыхшись в троллейбусе, уговаривать себя не заставили, Верховцев же, сославшись на усталость, вежливо отказался. Костя, по-военному четко, дал им десять минут на сборы и они, прихорошившись перед зеркалом, удалились.

Верховцев полистал журналы, начал было читать местную газету, но веки смыкались сами собой. Принятая ванна и сытная пайка сделали свое и он, запнувшись на половине статьи о ялтинской рыночной мафии, погрузился в глубокий сон.

Его сон прервался так же неожиданно, как и начался — Олег проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Он с неудовольствием разлепил веки и сквозь пелену глаз увидел Аркашу.

— Вставай, шеф! — возбужденно бормотал тот. — Мы тут табун телок пригнали и на твою душу есть: страшненькая, но длинноногонькая, горбатенькая, но ласковая.

И довольный своей остротой, захихикал, как полоумный.

— А я просил? — недовольно зыркнул на него Верховцев. — Гуляйте сами.

— Так табун не дробился, или все, или никто, — простодушно пояснил Аркаша.

Поняв, что поспать ему уже не придется, Олег сочно матюгнулся, набросил одежду и вышел к народу. В прихожей, помимо ночных гуляк, его взору предстали четыре дамы, озиравшиеся по сторонам и одновременно снимавшие кто туфли, кто босоножки. Одной из них на вид было не больше восемнадцати, другой где-то под сорок, а две остальные в возрастной шкале болтались где-то посередине между ними.

«Интересно, какую они для меня уготовили», — поймал себя на мысли Олег, когда дамы проходили в комнату. По первому впечатлению ни одна из них ему не приглянулась.

— Где вы их сняли? — шепотом спросил он Аркашу.

— На «бродвее» настреляли. Там их косяки бродят, местные-залетные, все принца Флоризеля ищут, на худой конец, интуриста, а мы интуристы для них и есть…

— А малолетку зачем приволокли? — продолжал допытываться Верховцев. — Не хватало нам еще ненужных приключений.

— Гриф узнавал, ей двадцать, — успокоил его Аркаша, — москвичка, медсестрой работает.

— Если так, то ладно. А на что вы их зацепили, тариф ведь неподъемный оказаться может. Как бы, Аркаша, чтоб с ними рассчитаться, самому на набережную выйти не пришлось…

Тот хитро прищурился:

— Остынь шеф, усе будет у лучшем виде…

Тоненький визгливый голосок прервал их перешептывание:

— Костя, а это кто, твои родители?

Олег и Аркаша обернулись и увидели, что молодой, подающий надежды медработник внимательно рассматривает портреты Брежнева и красотки Бардо.

Костя был невозмутим и немногословен:

— Ага, папа и мама.

— А мама у тебя красивая, а у папы медалей столько, наверное воевал, да? — продолжала щебетать девица.

— Умничка! — похвалил ее хозяин с каменным выражением лица.

Дамы постарше в комнате не было, две другие восприняли эту информацию вполне спокойно. Верховцев только вздохнул. Раньше он искренне был убежден, что «за нами те, кто лучше нас», но последние пять-шесть лет зародили в его душе на этот счет серьезные сомнения, а юное создание, кажется, развеивало последние иллюзии. «Одно из двух, — подумалось ему с горечью, — либо она имеет отношение к медицине, но не как сотрудник, а как пациент по линии психиатрии, либо она не москвичка, а соседка Агафьи Лыковой по дремучей тайге…»

На скорую руку был организован а-ля шведский стол все с тем же самогоном и дарами крымских полей и огородов на закуску. Верховцеву ни есть, ни пить не хотелось, он просто присутствовал. Подняли рюмки и Гриф предложил выпить за творческие успехи Рижской киностудии и за здоровье продюсера нового фильма, господина Верховцева, которого тостующий представил величественным жестом руки. Дамы дружно и почтительно посмотрели на Олега и осушили рюмки, мужская половина последовала за ними. Верховцев только пригубил. Будучи не в настроении из-за прерванного отдыха, он решил покончить со всякой буффонадой в самом ее зародыше:

— Девочки, вам тут сейчас будут заливать, — десять слов мимо ушей, одиннадцатое под сомнение. Никакой я не продюсер, и вообще, мы тут «дикарями», на море приехали, окунуться…

Те о чем-то пошушукались и недоверчиво спросили:

— Так может вы и не из Риги?

— Мы-то из Риги, но…

Но закончить Верховцеву не позволили; вдруг, как по команде, дамы заголосили все сразу, и в этом базаре Олег не смог разобрать, что конкретно сказала каждая:

— …Тоже мне, конспираторы… не бойтесь, мы роли просить не будем, хотя сыграли бы не хуже других… лучше скажите, когда съемки начнете, придем, может, чем поможем… А может быть, все-таки возьмете нас на пробы?..

Верховцев понял, что сопротивление бесполезно и махнул рукой:

— На съемки придти можно, но вакантных ролей нет и не предвидится.

Тут свое слово вставил Гриф, который на удивление быстро освоился в образе завзятого «киношника»:

— Почему, шеф? В эпизоды или на массовки можно взять, но… сначала пробы!

Дамы переглянулись, мол, мы еще себя покажем, увидите, а одна миролюбиво произнесла:

— Вот так бы сразу и начинали, а то прибедняются — «дикари»…

Та, что выглядела постарше других, дожевав огурчик, задала самый-самый «вопрос по существу»:

— А как название вашего фильма?

Верховцев уже приготовился услышать от Грифа какую-нибудь витиеватую глупость, но тот напыжился, расправил плечи и с превеликим апломбом произнес:

— Халтуру не снимаем! Будет «Долгая дорога в дюнах… два!» Потомки героев предыдущего сериала, или тридцать лет спустя.

— Здорово! — восторженно откликнулась одна из девиц. — Я первый фильм видела, очень сильный…

— Второй будет мощнее! — самоуверенно выпалил Аркаша. — Снимем в современной манере с элементами детектива и эротики.

— А кто исполняет главную роль? Случайно, не Ивар Калныньш?

Верховцев не смог уловить, от кого поступил этот вопрос, но про себя подумал, что не все так с этим контингентом и безнадежно, раз о Калныньше даже слыхали.

— Нет, главную роль исполняет другой артист, — отозвался он. — Надо сказать, очень талантливый и своеобразный. За участие в картине взял два миллиона баксов, причем авансом.

— Наверно, красивый… — мечтательно протянула самая молодая.

— Два лимона, — вторила ей другая, — девочки, вот это бабки, а, я торчу!

— Вот бы его увидеть, познакомиться… — подавленно пролепетала третья.

— Мы сами хотим его увидеть, — пытаясь казаться серьезным, проговорил «продюсер», — приехал сюда на неделю раньше и даже координат не сообщил. Будем искать…

Он полез в карман брюк и, вынув из бумажника фотографию Перегудова, вырезанную из проспекта страховой компании, протянул девицам:

— Хотели взглянуть на нашего героя? Пожалуйста.

Те с любопытством уставились на снимок:

— А в нем что-то есть!

— Да-да… от Ричарда Гира.

— А вот и нет, он похож на Марлона Брандо. В молодости…

Хозяин слушал всю эту бредовую болтовню, не проронив ни слова, и Олег по его озадаченной физиономии понял, что тот уже замучился в своей черепной коробке отделять зерна от плевел. Между тем, Гриф наполнил всем рюмки за успех творческой группы в будущем году на кинофестивале в Каннах.

— А почему бы и нет?! — подхватил Аркаша, после того как выпили. — Вот только сценарий немного меня смущает, сыроват…

— Нормальный сценарий, — промычал Гриф, энергично перемалывая шмат сала. — А если где и сыро, на режиссуре прорвемся! Натура здесь великолепная, главное, дюны подходящие найти. Эх, жаль, что все в деньги упирается, в конъюнктуру, а то б я снял что-нибудь по Гюго, или по Бунину. Душа, ей не прикажешь, рвется к высокому, светлому…

— Да, Юра, знал бы ты, как ты прав, — Аркаша лирически-грустным взором оглядел всех женщин и многозначительно почесал под столом свое мужское хозяйство. — И старик Феллини был прав, художник не должен думать о деньгах, о душе думать надо.

— Да, старик большого достиг, такие высоты покорил! — перехватил у него эстафету словоблудия Гриф. Он важно выпятил нижнюю губу и взглядом мыслителя уставился в потолок. — Монолит! Глыба! Исполин! Все задворки человеческой сути обследовал, стал классиком онанизма в мировом кинематографе…

Девчонки слушали его, раскрыв рты.

— А что, Феллини занимался онанизмом? — спросила «малолетка», видимо, не поняв образности сентенции, и воспринимавшая все буквально.

Все повернулись в сторону Грифа.

— Да, в конце творческого пути старик подрачивал, — невозмутимо сообщил тот, — а что еще делать на восьмом десятке лет. И, вообще, старикам свойственно впадать в детство…

— Со всеми вытекающими отсюда последствиями, — закончил за него Аркаша и, как бы невзначай, положил руку на коленку рядом сидящей дамы.

«Ну, Джексон, удружил, подобрал мне тандэмчик, — слушая эту бесконечную трепотню, думал Верховцев. — Правду говорят: языком молоть не мешки ворочать. Мне одного такого напарничка с головой хватило бы, а два — явный перебор…»

Хозяин словно прочитал его мысли. Ему тоже до чертиков надоела эта псевдонаучная дискуссия и он, потянувшись к магнитофону, врубил музычку. Зазвучала классика… «Пинк-флойд»… «Стена»… Верховцев принялся затыкать уши и попросил сделать потише. Но Костя был неумолим:

— Не-а, щас будя любимый кусок моих суседей, няхай балдеють, заслужили!

И точно — стена отозвалась, в нее отчаянно и истерично застучали. Костя выдержал по часам минутный интервал времени и только после этого сжалился над несчастными:

— Вы б с ними пожили, не такой бы хэви-мэтал учиняли, уверяю…

Уже изрядно навеселе мужчины в полном составе вышли на лоджию, увитую декоративным виноградом, покурить и освежиться.

— Мужики, если не секрет, — Костя первым нарушил благодушное молчание, — что за столь важное дело пригнало вас в наши края? Джексон, когда звонил, сказал, что не телефонный разговор.

Все посмотрели на Верховцева. Тот помедлил, подбирая нужные слова:

— Да знаешь, ничего особенного. Просто мы считаем, что один человек должен нам энную сумму, правда, он этого пока и сам не знает. Наше дело найти его и получить свое.

Костя оживился:

— Тогда для вас у меня тоже есть интересное предложение…

Теперь все смотрели на Костю.

— Работы на один день, — продолжал хозяин, — я давно готовлюсь и все просчитал, нужны были только люди со стороны, надежные люди. Короче, надо умыкнуть и спрятать одну козочку в укромное местечко, а ее папашка за то, что мы же ее и отыщем, отвалит нам немножко тысяч баксов…

Верховцев не дал ему закончить:

— Константин, извини. Мы не сможем заняться твоим делом, сами не знаем, чем наше закончится. Все стремно, придти можем к любому знаменателю.

— Как знаете, — равнодушно бросил Костя, — неволить не стану…

После перекура все снова вернулись в комнату, выпили по рюмочке, потом, после небольшого перерыва еще по одной уже из нового бутыля — казалось, что источник «Степной» в этом доме никогда не иссякает. Потом хозяин включил музыку, хотя уже не так громко, и началось что-то наподобие танцев.

Верховцев чувствовал себя очень неважно — тело ватное, в голове африканский там-там, и проклинал себя за то, что «подписался» на участие в этой тусовке «талантов и поклонников» мира кино. Судя по внешнему виду, не легче было и «малолетке» — бледно-зеленый цвет ее лица говорил о том, что ей явно не до проблем высокого искусства, равно, как и до томных объятий танго. Верховцев шепнул на ухо Косте, что он уходит «в аут» и отправился в другую комнату. Дама, что выглядела постарше остальных, увязалась за ним:

— Не помешаю?

Детектив посмотрел на нее сквозь пелену тумана, стоящего перед глазами, и заплетающимся языком пробормотал:

— Не могу запретить… Я з… Я з-здесь такой же гость, как и вы… И ва-аще, я по-пошел спать…

Дама игриво заглянула в его покрасневшие глаза и нежно потрепала волосы:

— Это хорошо, я тебя убаюкаю.

Верховцев, не раздеваясь, тут же завалился в свой угол, перед глазами у него все кружилось и расплывалось. Дама прилегла рядом и, немного погладив ему шею, принялась расстегивать пуговицы на рубашке, приговаривая:

— Ну что ж ты, продюсер, сломался до первых петухов? Ничего, ничего, милый, мы тебя быстро приведем в товарный вид…

Верховцев с огромным трудом и нежеланием повернул голову:

— М-мадам, я, пьяный, к женщинам не пристаю… У-у… у м-меня такой принцип.

— Я не мадам, — коротко ответила она, — меня зовут Галя Кузнецова…

Верховцев поводил рукой перед своим лицом, словно желая отвадить какое-то непонятное привидение:

— Н-не видишь, я в отрубе? Утром разберемся, кто ты, кто я, и кто кому Рабинович. Я не Штир… Штирлиц спать по двадцать минут и потом идти на задание… Извини засранца…

Голова его откинулась на подушку, и он полетел в огромную темную бездну…

Когда Олег среди ночи разлепил глаза, то не мог сообразить, где он находится, кто лежит рядом с ним и сколько времени продолжалась «отключка». В голове по-прежнему продолжал молотить там-там, а сердце, как загнанный зверь, металось в грудной клетке, словно искало какой-то выход и не могло найти его. Внутри все жгло, чудовищная жажда была мучительна, организм требовал влаги…

Он встал на ноги и нетвердой походкой направился на кухню, но, войдя в смежную комнату, поневоле приостановился — там вовсю шли пробы. На столе посреди комнаты враскорячку сидел «главный режиссер», он же Гриф, а перед ним, согнувшись в три погибели, стояли две подружки и покусывали, поглаживали, полизывали его тщедушные, нетронутые загаром телеса. Гриф закатывал глаза и натужно рычал: «Ну, не верю, не верю! Больше чувства! Человеческого тепла больше…» Аркаша и Костя, видать по всему, тоже «не верили», только сзади; сопя и кряхтя, они ритмично покачивали эту «высокохудожественную» композицию. «Вот… вот… уже лучше, — перешел с рыка на вой „главреж“, судорожно мочаля скрюченными пальцами волосы старательных кандидаток в кинозвезды. — А теперь быстрее… так… так… о-о-оу-у-у!» Гриф затрясся, как в лихорадке, Аркаша и Константин тоже бешено задергались, будто через них пропустили электрический разряд, и мгновение спустя их лица озарились блаженным кайфом — по всему было видно: творческая группа «поверила» полным составом, «поверила» единогласно…

Пройдя до туалета, Верховцев снова остановился. Дверь была нараспашку; на коленях в обнимку с унитазом стояла «малолетка» и отчаянно блевала. «А эта по конкурсу не прошла, — подумал детектив, — не вписалась по техническим причинам».

На кухне он неспеша и с наслаждением выпил с полчайника кипяченой воды и, почувствовав некоторое облегчение, отправился досыпать. «Малолетка» по-прежнему торчала в туалете. Она, казалось, срослась с унитазом, а может быть над ним и уснула. В комнате неугомонный жеребец Аркаша уже затевал новый «дубль», с увлечением объясняя своим подопечным, что и как надо будет исполнять в следующем эпизоде. Костя о чем-то замечтался над рюмкой самогона. Гриф, развалившись в кресле, с пьяной ухмылкой вносил какие-то коррективы. «Творческие поиски» грозились затянуться до самого утра…

 

3

Тяжелое, похмельное утро началось для ночных кутил с команды Кости «Подъем!», которая была сурова и неумолима, как приговор военного трибунала, и обжалованию не подлежала. Со вздохами и стенаниями все кое-как поднялись на ноги и стали приводить себя в порядок. Дамы выглядели слегка помятыми, но все же сносно, зато мужская половина вместе с «малолеткой» оставляла желать лучшего. Гриф, в безнадежной попытке похмелиться, тряс пустой бутылкой над стаканом. Аркаша был убежденным реалистом и в чудеса не верил, а потому смотрел на тщетные старания Грифа с нескрываемой иронией. Верховцева, к счастью, головная боль не донимала, но он поймал себя на мысли, что хорошо высыпаться в Крыму ему, видимо, не светит. Костя был по-военному собран и подтянут, и только по бледности, проступившей сквозь загар его лица, можно было предположить, что начало трудового дня будет для него нелегким.

— Все, мужики, мне на работу, — сообщил он, — а вам пора натуру осматривать. Так что выметайтесь, похаваете в городе.

Когда хмурая и унылая толпа лениво выползла из подъезда, одна из старушек, спозаранку оккупировавших скамеечку, прошамкала беззубым ртом:

— К-коштя, ты, милай, часом не обженился, чой-то ночью у тебя дюжа шумна было?

Костя придавил их взглядом:

— Не жанился, бабуля, жа-жанилка не выросла, вот подрастет еще маненько, тогда и свадебка будет.

Компания побрела до троллейбусной остановки и влезла в подошедший транспорт. Дамы сошли через, одну, пообещав непременно наведаться вечером, на что умирающий Гриф дал строгий наказ являться только с водкой и закуской — в противном случае «кина не будет». Рижане высадились у универмага, а Костя поехал дальше, напоследок предупредив, что раньше пяти вечера он дома не появится.

Оставшись без свидетелей, начальник экспедиции сразу перешел на официальный тон:

— Вот что, уважаемые, нашего вчерашнего мероприятия я не одобряю и прошу впредь от подобных загулов воздержаться. Это отвлекает от главной задачи. Если так заливать бельмы, то мы не только никого не отыщем, а и друг друга можем порастерять. На что тогда назад добираться будете? Здесь на подаяние надеяться нечего, сейчас не те времена! За сим я вас покидаю, еду в Алупку проведать старого армейского друга. Вернусь к вечернему променаду, ну, а вы, поваляйтесь немного, оклемайтесь на солнышке — по нашим меркам здесь лето еще не кончилось, можно считать в зените, плавай, загорай, сколько влезет. Все! Чтоб к вечеру были в наилучшем виде!..

И он, еще раз окинув свою гвардию, вскочил в троллейбус, направляющийся к автовокзалу. Товарищи же по несчастью, мучимые похмельным синдромом, побрели в противоположном направлении на набережную.

Несмотря на шикарную погоду, народу было на удивление немного, гораздо меньше, чем в незабвенные и благодатные застойные времена, когда в бархатный сезон здесь все кипело и бурлило.

Чуток послонявшись, приятели подрулили к пивнушке, представлявшей из себя довольно потертый ларек с помпезной вывеской — пивбар «Крымская фантазия», рядом с которым стояли пяток пластмассовых столов с дюжиной таких же полуразбитых пластмассовых стульев. На каждом столе вместо пепельниц были жестяные банки из-под растворимого кофе, доверху набитые окурками. При том, что посетителей еще не было, напрашивалась мысль, что со вчерашнего дня санитарной уборки в этом заведении не проводилось. У Аркаши в голове пронеслась еще одна мысль, являвшая собой перефразировку крылатого изречения Мартина Лютера Кинга: «Спасены, спасены, наконец-то мы спасены!» Воодушевленные, они почти подлетели к окошку, больше смахивающему на люк канализации, над которым красовалась табличка: «Пиво отпускается только с закуской». Путаясь в нулях, они, несколько раз пересчитав неприглядные купоны национального банка Украины, получили на них по бокалу с обгрызенным верхом и сушеному чебуреку, первую свежесть которого не отважилась бы подтвердить даже самая безответственная экспертиза.

Потом уселись за столик. Взгляд Грифа был будто примагничен к пышной шапке пены, в его тусклых глазах появился блеск:

— У-у, пивко свежак! А пена, пена какая!

Аркаша, вспоминая свое былое пребывание в Крыму, был не столь оптимистичен:

— Чего-то оно уж очень светлое, даже не светлое, а сверхпрозрачное.

— Что б ты понимал! — прервал его крамольное замечание Гриф. — В пиве главное — вода. Чехи используют воду горных ручьев, а в Ялте, я слышал, скважины дают воду изумительной мягкости, так что если пиво называют янтарным напитком, то к Ялтинскому добавляется чистота горного хрусталя…

— Надо же, какая поэзия в бокале, — со скрытым ехидством вставил Аркаша. — Только как бы потом не обделаться…

— Ты на пену смотри, на пену! — начал сердиться Гриф. — Она не обманет.

По первой осушили не дегустируя, а плеснули в себя, как в парилке плещут на раскаленные камни. Тут же взяли по второй, получили еще по чебуреку, но спешить уже не стали, со смаком закурив по сигаретке.

— Все! Возвращение к жизни состоялось! — вытягивая под столом ноги, блаженно сообщил Гриф и выпустил колечко дыма. — Аркаша, есть у меня к тебе вопросик, так сказать, любопытство съедает…

— Спрашивай, — беспечно отозвался тот, наслаждаясь пригожим, божественным утром.

— Ты что, в интим-сервисе пристроился, шлюх состоятельному народу поставляешь?

Аркаша обиженно скривил губы:

— Что, Джексон опять какую-нибудь гадость про меня наплел?

— Да нет, земля слухами полнится, — дипломатично увернулся Гриф, стряхивая пепел.

— Не надо мне тыкву конопатить! — не поверил ему Аркаша. — Я знаю, от Джексона все тянется. Он мне уже недавно удружил, подставил, что называется, на вид…

— В каком смысле? — заинтересовался Гриф.

— Да каким-то двум своим корешам, впрочем одного из них, я, кажется, знаю, такое про меня напорол, а те книжку настрочили, и весь этот бред туда втиснули… Прославили на всю Ригу — друзья, знакомые теперь прохода не дают.

— Да уж читал, приходилось, — засмеялся Гриф. — Так что, там про тебя неправда?

— Да нет… в общем… — замялся Аркаша, — по фактам многое сходится, но подано как-то…

— Извини! — решительно перебил его Гриф. — У сочинителя есть право на авторский домысел и свой особый взгляд на вещи, а тем более в жанре детектива. И напрасно ты комплексуешь, я бы на твоем месте гордился — живая легенда, герой среди нас… Не каждому дано! И все же расскажи, чем ты там сейчас занимаешься?

— Да я напрямую с путанами дела не имею, — осторожно начал Аркаша. — Все гораздо проще. Дал в газету подобающее объявление, указал свой домашний телефон. Вечерком ложусь на диван, телефон ставлю рядом, под рукой выписка телефончиков бардаков по районам, ну, и читаю книжку. Звонок — принимаю заказ, допустим, сисястую, широкозадую, ну, и в таком роде. Отвечаю — ждите, а сам звоню в бордель, находящийся в районе клиента и говорю, дескать, получил заказ на девочку, а свои, якобы, все на выезде, так что переадресую заказ. Такая услуга в той среде стоит лат и это всех устраивает. Ну, вот, за ночь, глядишь, три-четыре заказа и оформлю.

— Неплохо, — одобрил Гриф. — Лежишь на диване, а в месяц сотняга с прицепчиком набегает. В Воркуте за такие же бабки шахтеры под землей зубами уголь грызут, да еще и гибнут.

— Не спеши завидовать, — вяло отмахнулся Аркаша. — Мой бизнес — тоже не сахар. Во-первых, ночью толком не спишь, во-вторых, на следующий день по всей Риге ездишь, латы собираешь и все, как по закону подлости: один лат — в Болдерае, другой — на Югле, третий — в Вецмилгрависе. А потом, по телефону такого наслушаешься… В большинстве своем нормальные мужики проститутками не пользуются, в основном это жлобы из новых крутых, кому бабы без денег не дают. Так вот, у этой публики претензий, словно ты по гроб жизни им чем-то обязан. Позвонит такой — мол, ты, Альфонс, (а какой я Альфонс?), я тебе такие бабки плачу, а за что, чтобы твоя паршивка мне минет в презервативе делала? Я его, конечно, понимаю, но… Другой пример: мудень пьяный звонит — подай ему то, не знаю что, помесь Синди Кроуфорд и Монсеррат Кабалье, словом, несет белиберду всякую. Он-то и по-трезвому, видать, свою мысль сформулировать не может. Представь только, чего мне стоит с ним общаться…

— Все равно, молодец, какую-никакую, а свою нишу отрыл.

— Да в гробу б я ее видел, это все так, от отсутствия альтернативы, — Аркаша сплюнул на асфальт, не спеша обвел взглядом все вокруг и глубокомысленно изрек: — Да, Крым что-то хиреет и пиво здесь хреновое, у меня во рту привкус мыла.

— Хм, тебе еще повезло у меня так после вчерашнего во рту, как коты какали, — сказал Гриф, осторожно отхлебнув из кружки. В самом деле посторонний привкус определенно присутствовал, на что «знаток горного хрусталя» отреагировал философски: — Наверное, здесь кружки с содой моют, от холеры.

— Ну, блин, пить невмоготу! — еще раз в сердцах сплюнул Аркаша, едва одолев половину второй кружки. — Особая вода… смотри на пену, пена не обманет, а я тоже, идиот, уши развесил! Нет, за пять лет здесь ничего не изменилось! Мы с Джексоном на такие номера еще в прошлый раз в Симеизе насмотрелись, а фокус прост, как таблица умножения: прозрачность достигается водопроводной водой, а кучерявость пены — стиральным порошком.

Как выяснилось довольно скоро, диагноз Аркаши оказался академически точен; в животах похмеляющихся вдруг неприятно заурчало, и немедленное посещение туалета стало-таки насущной потребностью. Обхватив животы руками, точно боясь разлить содержимое, они странноватой походкой засеменили в сквер, где виднелось заведение с двумя нулями. Но зашел в него только Аркаша, Гриф предпочел завернуть в кусты, посчитав, что платить еще и за последствия своего отравления, это уж слишком.

Он благополучно устроился за аккуратно подстриженными, но очень густыми кустами вечнозеленого субтропического растения с неизвестным ему названием. Через мгновение жизнь уже стала казаться прекрасной, где-то в кроне деревьев монотонно бубнила горлица, и Гриф вдруг с удивлением отметил, что ее уханье очень напоминает слово «чекуш-ку», как будто эта птичка сидит на ветви и у всех прохожих просит: «Чекуш-ку! Чекуш-ку!» Гриф даже улыбнулся, его душу наполнило лирическое настроение, все-таки облегчиться на свежем воздухе всегда приятней, чем в пропитанном хлоркой туалете. Совсем другой эффект! Ощущаешь себя единым целым с природой, ее подданным, ее дитем… «Да, матушку-природу надо беречь и лелеять, — вдруг подумал он, растроганный красотой окружающего мира, который раньше его, казалось, и не интересовал. — Вся жизнь в „Омуте“, лучшие годы в нем угробил, а что я там видел?.. Вот разбогатею и запишусь в „Гринпис“. Буду ездить с ними по разным странам от тропиков до Крайнего Севера, гонять китобоев, спасать экзотических животных, продираться сквозь глухие джунгли, изучать диковинные растения…» И он в блаженном забвении подтянул к носу ближайшую ветку и вдохнул полной грудью. Знакомый чудесный аромат лаврушки возбуждающе защекотал ноздри — захотелось настоящих сибирских пельменей…

Его физическое и нравственное очищение закончилось драмой — потревоженная в глубине куста оса, видимо, решив свести счеты с неосторожным любителем природы, без всяких угрызений совести ужалила его в задницу. Гриф от неожиданности взвыл и, не успев толком натянуть брюки, пулей вылетел на аллею. Там его уже заждался Аркаша:

— Юра, за тобой что, гонятся?

— У-у, е-пэ-рэ-сэ-тэ!.. — повизгивая, причитал тот, выпучив глаза и непрерывно потирая ягодицу. — Какая-то тварь укусила, оса или пчела не разглядел…

— А может быть, мохнатый шмель на душистый хмель?.. — участливо поинтересовался Аркаша.

— Ты еще шутишь? — зло огрызнулся Гриф. — У, блин, тебя бы так жалом… попрыгал бы!

— Халяву выбрал, сам виноват, — невозмутимо парировал Аркаша. — Как бы сказал Джексон: в мире ничего бесплатного не бывает, за все надо платить. Пожалел сраных купонов, расплатился мягким местом, все справедливо…

На эту реплику остывающий Гриф ничего не возразил, в глубине души понимая, что его приятель где-то прав.

— Да я тоже всю стенку в сортире обштукатурил, так хлестало… — пожаловался Аркаша. — Чуть было на реактивной тяге дверь кабинки не вышиб.

«А он, хоть и не Леня Голубков, а тоже хороший парень, — подумал Юрий Юрьевич, шагая с Аркашей на пляж. — Не поэт, не мент, не хам, приземлен и откровенен, словом, милый засранец…» Вслух же сказал:

— А знаешь, пивко хоть и бронебойное, но пошло на пользу, пох как рукой сняло. Прав был мудрец: «Голова болит — жопе легче».

— Ага, согласен, — откликнулся Аркаша, — только в твоем случае произошла обратная связь.

Вскоре они уже валялись на теплой гальке, а рядом, играя солнечными бликами, тихо плескалось южное море.

— Красота! — зевая и потягиваясь на камешках, восхищался Аркаша. — Чувствуешь, как солнце давит, обуглиться можно. За это я Крым и обожаю; здесь в середине осени, как у нас летом не бывает.

— Да какое у нас лето, одно название, — отозвался разнеженный Гриф. — За весь сезон пять-шесть деньков хороших наскребется и то вряд ли. Ну, в этом году еще ладно, погрело чуток. Не-ет, нравятся мне эти края, было б на что, заторчал бы здесь бессрочно.

— Ты серьезно? — внимательно посмотрел на него Аркаша.

— Я за свой базар отвечаю. А что меня в Риге ждет? Эх, да ты ничего не знаешь… — тоскливо разглядывая парящую над водой чайку, промямлил Юрий Юрьевич, и вдруг его лицо оживилось. — Послушай, Аркаша, а чего там за дельце с похищением Костя вчера предлагал? Или я что-то не так понял?

— Так, так, — заверил его тот. — Крымский вариант кавказской пленницы. А ты что, хотел бы поучаствовать?

— А почему бы и нет? Костя мне показался мужиком деловым.

— Сегодня ночью показался? — с ухмылочкой уточнил Аркаша.

— Не подкалывай, — Гриф не принял его игривый тон. — Я верю, что он все взвесил и обдумал. Такие вещи случайным людям не предлагают, разве когда без них просто не обойтись. Это как раз тот вариант, когда нужны не из местных. — Он перевернулся на спину, подставив солнцу живот: — Есть конкретная наводка на объект и вперед, действуй, а с Верховцевым у нас что?..

— Что? — переспросил Аркаша.

— Да искать здесь моего подельничка все равно, что тыкать пальцем в небо, шансов минимально, гарантий — никаких. А тут можем реально оторвать по паре штук в баксах, все же лучше, чем ничего. И разбежались!

— А как с Верховцевым быть?

— И тут не безнадежно. Мне помнится, у него в планах было в Феодосию по своим делам сгонять, а здесь одним днем не обойтись. Надо это использовать.

— Ну, что ж, я в принципе согласен, — объявил Аркаша, подымаясь. — Вечерком обговорим с Костей, пусть изложит дело, конкретные задачи, что, в частности, требуется от меня, тогда и скажу последнее слово. Купаться не идешь?

— Я не хочу в плавках с пляжа топать, да и другой одежки у меня нет. Давай по одному…

— У-ух, классно освежился! — Гриф, выйдя из моря, растянулся рядом с подсыхающим на солнце приятелем. — Послушай, Аркаша, чем ты живешь, я теперь знаю, с моей работой ты тоже знаком, а чем Джексон кормится, ты, случаем, не в курсе? Если не секрет…

— Да теперь уже и не секрет, — Аркаша лег на бок. — А поначалу-то он темнил. Не знаю уж, как там оно было: или он сам просек, или кто надоумил, но он за пару последних годков очень недурно подзаработал. Схема, казалось, простая: один самый мощный банк в Латвии, из негосударственных, в свое время установил процент по вкладам в латах где-то под сотню, а в валюте лишь только восемнадцать процентов годовых. Почему так, это стратегия банка, которая для простых обывателей — темный лес. Ну, да ладно… Короче, Джексон шустренько смастерил фирму и запустил рекламу типа «Принимаем вклады от населения в валюте под сорок процентов годовых». Дал телефон и адрес конторы, где у него дружок заправлял, и начал принимать деньги под трастовый договор. Народец стал приходить, интересоваться, что у него за бизнес. Конторка там культурненькая, да и наш Евгений поет соловьем, заливается, мол, с Бенилюкса продукты питания будут возить, товары повседневного спроса, ну, и все такое, потому и привлекают средства в валюте. Лицо у Джексона благородное, щеки надувать научился, некоторые поверили, стали вкладывать.

— Хи-хи, — по-кошачьи прыснул Гриф. — Значит и его люди в Кировском парке на сходках толкутся? Интересно только, кого он за «фунта» подставил? Наверное, какого-то российского офицера, который теперь уже где-нибудь на Дальнем Востоке…

— Хрен угадал! — отрубил Аркаша. — Самое смешное — деньги он вернул и даже проценты, старушки чуть ли не ручки целовали.

— Это как? — удивленно уставился на него Гриф.

— А так, простенько и со вкусом. Сдают ему, значит, доллары под сорок процентов, он их тут же переводит в латы, и бегом в тот банк, что я говорил, кладет их туда под девяносто процентов. Через год получает, переводит обратно в валюту и рассчитывается с вкладчиками — больше половины навара его. Потом банк постепенно стал снижать процент по латам и дошел до двадцати, тут бизнес Джексона и закончился, но круглую сумму в долларах он в том же банке и отложил. Теперь может кантоваться даже на мелких процентах, ни с кем делиться не надо.

— Да-а, — в голосе Грифа слышалась легкая зависть. — Главное, просто как все гениальное, но почему никто не догадался…

— Я этого не говорил. Скорей всего, не один Джексон на этом попасся, хотя он, конечно, и рисковал. Что б он делал, если б лат обвалился раньше срока? Все же поверил заверениям Репше, хотя, в принципе, не верит никому…

После этих бесед, разомлевшие от щедрого солнца прибалты, отрубились прямо на пляже и проспали до пяти часов. Сон на свежем, целебном воздухе полностью восстановил им силы, отданные дороге и ночной оргии. Отдохнувшие и воспрявшие духом, они неторопливо поплелись домой.

Костя уже варил картошку и мыл помидоры:

— Жрать будете, господа?

Положительный ответ последовал незамедлительно и все приготовленное было поглощено с отменнейшим аппетитом под стакашек самодельного винчика. После этого Гриф, как бы невзначай, сообщил хозяину квартиры, что они с Аркашей хотели бы вернуться к вчерашнему разговору и ознакомиться с подробностями Костиного замысла. Тот, казалось, только и ждал такого поворота:

— Я рад, что вы хорошо подумали. Прошу снова к столу…

Перед ними был разложен слегка потертый лист бумаги с непонятными стрелками, надписями и прочими обозначениями. Костя помолчал, словно что-то вспоминая, и начал излагать свой план:

— Есть один тип. Двадцать лет был секретарем обкома, правда, теперь он всем объясняет, что за эти двадцать лет партия его не сломила. Так вот, теперь у этого ренегата два личных магазина в Ялте и один в Ливадии прямо у царского дворца. Торгует сувенирами. На первый взгляд, ерундовый бизнес, на побережье таких торгашей сплошь и рядом, косой коси, но тут есть одно «но» — три раза в неделю там на рейде становятся «принцы»…

— А с чем это едят? — деликатно осведомился Аркаша.

— «Принцы» — это название серии туристических лайнеров высокого класса, — стал объяснять Костя. — Например, «Принц…»

— Датский, — ввернул Гриф, между делом подчеркивая, что с произведениями классиков он находится на самой короткой ноге.

— Не совсем в десятку, но близко к теме, — сказал разработчик генплана. — Итак, лайнеры… Они огромные, пришвартоваться здесь не могут. Без пятнадцати десять утра катера подвозят интуриста на берег, где их ждут автобусы и везут на экскурсию в Ливадию. Экскурсия длится до без двадцати двенадцать, потом их увозят на дегустацию вин в Массандру. Значит, за сорок минут экскурсовод проведет их по дворцу, и сорок минут им дается походить по саду, сфотографироваться. Обычно фотографируются на лестнице, по которой Распутин хаживал к царице. Вот тут начинается самое главное. С появлением интуриста, на прилавок магазинчика выкладываются ордена, медали, монеты, прочий антиквариат, который нами отмеченный господин скупает по всей Хохляндии за бесценок. У него это все поставлено… Товар этот сдается исключительно за баксы и, поверьте мне, приличные. Как только иностранцев увозят, все с прилавка тут же убирается. И в двенадцать десять на городском автобусе за зелеными скромно и неприметно приезжает дочка нужного нам человека. Остановка ниже дворца на пятьдесят метров по серпантину. Если идти по дороге, то до магазина двести пятьдесят метров, а если подняться по тропинке через кустарник, напрямую, то метров пятьдесят. Это важный момент. Значит, девица, выйдя из автобуса, до магазина всегда идет по тропинке. Забирает там выручку в баксах, ее провожают до такси, сажают и звонят папеньке, что она выехала. Так вот, мы ее берем… точнее, берете вы, потому что меня она знает, на тропинке в кустах, на пути к магазину, когда она будет одна, без денег и без провожатого. Загружаете ее в машину, завязываете глаза и отвозите в одно укромное местечко. Потом мы звоним папочке, трясем с него десять кусков и возвращаем ребенка.

Костя отметил на своей схеме место засады и место, где должна будет стоять машина, и соединил эти крестики стрелкой:

— Вот, сто метров проконвоировать, делов-то…

— На словах все уж слишком просто, — потер лоб Аркаша, недоверчиво уставившись в нехитрую схему: — А если она начнет горланить?

— Лейкопластырь на рот, повязку на глаза, — незамедлительно ответил организатор операции. — Но это уже в машине, а до машины она не должна и оклематься: «Гражданочка! Особый отдел службы безопасности, вы задержаны для выяснения некоторых обстоятельств…» В общем, лапша в таком роде, главное, усадить ее в транспорт.

— А что это за укромное местечко? — в свою очередь поинтересовался Гриф.

— Огороженный, но заброшенный сад. Вместо домика там небольшой вагончик, вполне приемлемый, чтоб продержаться там пару-тройку суток. Имеется старый диванчик, так что возможно легкое изнасилование. Телка такая — пробы негде ставить.

— Э-э, не… — тут же запротестовал осторожный Аркаша. — Это уже другая статья, в гробу я видел…

— Не смею настаивать, — закрыл эту тему Костя. — Кстати, кому приходилось водить Львовский автобус?

Гриф выразил удивление:

— Мне приходилось водить все, кроме космического корабля и подводной лодки, но зачем нам сдался автобус, да еще Львовский?

— Это хорошо, значит, ты и поведешь, — одобрительно произнес Костя. — А автобус потому, что на нем поедем на дело. Хозяин подгонит его сюда, прямо к дому, а сам уйдет. К двум часам мы его вернем, я с ним рассчитаюсь, и больше он ничего не знает и знать не хочет. Если к двум часам автобуса не будет, он заявит в милицию о краже…

— Здравствуй, жопа, новый год, — присвистнул Гриф, — новое дело… А почему это твой кореш после двух заявит в ментовку, я чего-то таких корешей не понимаю.

— Вопрос по существу. Молотки, вникаете… — Костя налил всем еще по полстаканчика винца. — А договор у меня с ним такой. Его понять можно, подстраховать себя хочет. На случай провала. Если нас повяжут на его машине, а она не похищена, значит он в деле, соучастник. Поэтому, если в два его «Лаза» на месте не будет, он заявляет о краже, и сразу же непричастность налицо, мало ли что на краденой машине наделать можно, а он до двух часов на людях толкаться будет для алиби…

— Ну, ни фига себе! — Аркаша даже подпрыгнул на табуретке. — У него алиби и все тип-топ, а у нас, если что, и похищение с целью выкупа и кража автотранспорта. Не много удовольствий для одного раза?

— Попытаюсь разжевать варианты, — сказал Костя, отхлебнув винца. — Если вас прихватят в автобусе по дороге туда, то для того, чтобы возбудить уголовное дело, понадобится заявление пострадавшего, а тот поблагодарит милицию, но заявление подавать откажется наотрез, дескать пугливый, боюсь последствий, так что Юрию Юрьевичу, максимум, светит пятнадцать суток. Если тебя, Аркадий, берут, когда ты тянешь на прицепе девицу — те же пятнадцать суток, не более, так как у тебя окажется игрушечный выкидной нож с кнопкой и игрушечные наручники от игры в шерифа. При таком раскладе все будет выглядеть глупой шуткой на уровне мелкого хулиганства, и ничего серьезного пришить не удастся. Гораздо хуже, если вас берут с «грузом» в автобусе, хотя ехать-то там всего минут десять. И к тому же, гаишники автобусы обычно не останавливают, они любят частника. Если все-таки остановит, то пока возьмет под козырек и вежливо попросит предъявить документы, вы сто раз успеете рассыпаться по кустам. А он все еще будет думать, за кем же бежать. А потом, вспомнив инструкцию, он кинется развязывать жертву, чувствуя себя героем и мечтая об люминиевой медали. Но даже, если случится невероятное, и вас прихватят вооруженные до зубов омоновцы — не смертельно. Когда пройдет первый испуг, то у папашки появятся серьезные опасения, что во время следствия всплывет его основная статья доходов, а это может заинтересовать очень многих. И убедившись, что вы из залетных, за мелкую мзду он замнет это дело под условие вашего немедленного выдворения на исконную родину. Так что работа, как видите, не пыльная и не кровавая, риска практически никакого. И десять кусков делим ровно на троих.

— А как эти бабки получить? — скучно спросил Гриф. — Это самый прокольный момент, ведь может случиться, что папашка все-таки заявит, и за передачей денег будут следить менты. Тут уж сутками не отстреляться.

— Ну, а я на что?! — Костя энергично почесал себе лопатку. — После того, как курицу запрете в вагончике, Аркадий присматривает за ней, а Юрий Юрьевич мчится в Ялту, ставит автобус на место, а потом к магазину, который я покажу. Напротив магазина как раз телефон-автомат, ну, и через платочек сообщаешь папаше, что если он не расщедрится, то его дочка немедленно займется групповым сексом, а потом пойдет купаться с каменюгой на ногах. Деньги, кстати, надо положить в мусорник у памятника Ленину ровно в шестнадцать часов. И, конечно, без глупостей. А чтобы глупостей не случилось, я буду все время рядом с папулей. Если он заявит в милицию, я брошу на подоконник «пумовскую» сумку, вот эту. Тогда Юрий Юрьевич возвращается обратно, и сладкой парочкой вы балуетесь с пани Анжелой, а потом уходите. Дверь не закрывайте, снимите повязку с глаз и буде, пластырь и наручники оставьте, ничего, как-нибудь до дома доберется. Ну, а теперь прокатимся к местам предстоящих событий, покажу и объясню все в деталях. За час с небольшим управимся…

— Все ничего, да вот Верховцев… — неуверенно произнес Аркаша, — от него отделаться будет трудно.

— Не бери в голову, — махнул рукой Гриф, — день, два по нулям прошляемся, ему надоест, и все станет пофиг, тогда и провернем… Между прочим, он еще и в Феодосию собирался…

— Это хорошо, — с удовлетворением заметил Костя. — А мне как раз еще пару дней и надо, чтоб довести подготовку до кондиции. Ну, пошли…

Едва они вышли из подъезда, как тут же наткнулись на компанию вчерашних девиц в полном составе, бодро топавшую им навстречу. В двух сумках, которые они тащили, угадывалось наличие провизии.

— Ба! Знакомые все лица! — на все тридцать два своих великолепных зуба ощерился мгновенно преобразившийся Гриф. — А наказ про водочку не забыли?

Получив поспешные заверения, что все сделано, как было велено, Гриф великодушно позволил им часика полтора подождать возвращения «киногруппы» у подъезда, скупо пояснив, что они едут знакомиться теперь уже с вечерней натурой, на что Аркаша с усмешечкой добавил:

— Тут должен наш продюсер подойти, так вы его пока поразвлекайте. Он персона важная и от его мудрых решений для вас многое зависит, но…

— Но… — не дал ему закончить Гриф. — Но водку без нас не пить! Когда заговорщики немного отошли, он презрительно хмыкнул: — Пришли! Во, дуры! — И тут же притворно вздохнул: — Нет, я знал, что придут. Те, кто хоть раз вкусил муки настоящего творчества, уже без этого не могут. Ну, что ж, вернемся, будем репетировать…

 

4

Попутчик, занявший место в автобусе рядом с Верховцевым при выезде из Симферополя, оказался человеком очень общительным и словоохотливым. На вид ему было около двадцати пяти. Густая грива длинных вьющихся волос, правильные и даже утонченные черты лица наводили на мысль, что он принадлежит к кругу людей свободной профессии, но когда взгляд Верховцева упал на его руки, он сразу отмел подобные предположения. Они явно не могли быть руками художника или музыканта — широкая кисть, крупные пальцы со следами въевшихся масел и ржавчины. Характерная окраска кончиков пальцев выдавала в нем завзятого курильщика дешевых крепких сигарет.

Тот, едва сев рядом, без обиняков, по-простецки поинтересовался:

— До Феодосии едешь?

— До Феодосии, — ответил Олег.

— А я до Старого Крыма.

— А где это?

— Ты что, не из наших?

— В каком смысле? — спросил Олег.

— Ну, в смысле, не крымчанин?

— Нет, приезжий.

— Понятно. Старый Крым — это не доезжая Феодосии. Ну, все равно, нам еще больше двух часов пилить, так что давай знакомиться — меня Толян зовут.

— Олег, — представился Верховцев, пожав протянутую руку.

— Это дело надо обмыть, — торжественно объявил новый знакомый и, проворно запустив руку в свою спортивную сумку, выудил из нее литровую бутылку с прозрачной жидкостью. — Во, бимбер! Вещь вообще-то убойная, три пятерки, предупреждаю сразу, но чистая — слеза богов и пьется, как нектар, отвечаю. Дед Христофор гонит, а это фирма — качество гарантировано.

— А бимбер, это что? — полюбопытствовал Верховцев.

— Бимбер значит самогон, — пояснил Толян. — У нас его так в обиходе называют.

— Название звучное, можно сказать, поэтическое, — заметил Верховцев. — А что означают три пятерки?

— А это совсем просто — пятьдесят пять с половиной градусов.

— Даже с половиной? — усомнился Олег. — Ну, ваш дед Христофор просто ювелир бродильно-перегонного процесса.

— Не, все четко, с точностью до второго знака, — горячо заверил Толян, поднимая бутылку над собой. — Погляди, тут пить нечего, до Старого Крыма мы ее и уделаем.

— А в откат не уйдем?

— Без закусона можно и скопытиться, — ответил тот, вынимая из сумки дорожный пластмассовый стакан и пару газетных свертков, — но у меня ж на это мероприятие рафаэлло припасено, а с ним проблем не будет, проверено мировой практикой.

Верховцев удивился и уже приготовился сделать комплимент, мол, красиво, господа, живете, дорогим импортом самогончик заедаете, но тут Толян развернул сверток.

— Во, наше хохляцкое рафаэлло! — Он кивнул на находившиеся внутри бутерброды. — Хлеб, лук, а сверху сало — белоснежное чудо фирмы Феррари, без миндаля, тает во рту, а не в руках…

— Да, ребята, с юмором у вас здесь все в порядке, — Олег не удержался от смеха. — С Западом конкурируете на равных, спуску не даете.

— Да задолбали этой рекламой, телек включить нельзя, — беззлобно ворчал Толян, булькая самогон в посудину. — На бабу свою вечерком залезешь, а с экрана: «Если вы проголодались — „Сникерс“!..» Женка хохочет — тут уж не секс получается, а фарс какой-то, е-мое… Ну ладно, полный вперед! Чтоб сомнений не было, пью первый, а ты пристреливайся. Ну, три-восемь, понеслась!

Он сделал выдох и лихо, по-гусарски, влил в себя грамм сто пятьдесят высокоградусной жидкости. Затем крякнул, куснул «рафаэлло», и снова наполнив стакан, передал Верховцеву со словами:

— Делай с нами, делай как мы, делай лучше нас! Так ты откуда, говоришь, Олег, будешь?

— С Прибалтики, из Риги.

— Тогда вперед, депутат Балтики, не опозорь Балтийский флот!

Олег собрался с духом и флот не опозорил. Бимбер, против всех ожиданий, оказался штуковиной вполне достойной.

— На, закусывай! — Толян протянул ему «рафаэлло» и крупную помидорину. — Ну, как, ничего?

— Зело борзо! — похвалил Верховцев, зажевывая питие бутербродом.

— Вот видишь… Фух, а мне полегчало! Два дня подряд племяша в армию провожали, сегодня с утреца даже трясун бил, а теперь нормальненько, отпустило. Ох, и голливудили на проводах, конец света!

— Голливудили, это с чем едят? — осведомился Олег.

— Ах, да у вас там, наверное, другие приморочки, свои… Голливудили — это вроде как гуляли, точнее кутили. Словом, это проводы, плавно переходящие в необузданную пьянку. Народу было, почти вся наша улица и знаешь, что самое интересное?.. Не, не то, что по пьяни кое-кто в разборы полез хари друг другу чистить, а то, что заметил я — девки молодые лет по шестнадцать — восемнадцать, водяру, собаки, пьют наравне с мужиками, а держатся покруче, почти не косеют, еще и фору дать могут. Мужики здоровые ломаются, кто в кусты блевать, кто спагетти из соплей со слюнями на кулак наматывает, кто банально мордой в салат, а девки, как одна, хоть бы хны. Во, поколение, блин, подрастает, чего от таких ждать, когда замуж повыходят. Когда мужик один в семье глушит, это еще куда ни шло, а если вторая половина в рот палец не засунь?!

— Ну, тебе, я понял, это не грозит, — промолвил Верховцев, которому от стартовой ударной дозы сразу похорошело.

— Да, у меня уж дочке два года, — ответил он с какой-то особой гордостью. — Думаю теперь вот сына зарядить.

— Хорошее дело, наследник обязательно нужен.

— Только наследовать пока нечего и будет ли что по такой жизни — большой вопрос. Я вот, к примеру, еще при деле, работаю, так концы с концами как-то сходятся, а многие кореша мои бьются, бьются, хоть локти кусай, нигде не пристроиться, не приткнуться. А жить-то как-то надо, семью кормить надо.

— А чем ты занимаешься?

— Да артель у нас небольшая — я с кумом и еще два человека. Мы ее меж собой артель «гробы-моторы» называем. А если серьезно, то профиль у нас такой: перематываем электродвижки, электротехнику кое-какую чиним и еще памятники на могилы отливаем. Из крошки.

— Ну, и как заработки, хватает?

— Я ж и говорю, на плаву вроде держимся, но разве наш карбованец это деньги — нет, это не деньги. Тьфу, только для задницы и годятся. У нас же все миллионеры, а нищих пруд пруди. Это ж нарочно не придумаешь, миллионер — нищий! У пенсионеров пенсия — два кагэ масла. Ха-ха! Хитрый лис наклепал фантиков, а новый керивник теперь их на туалетную бумагу. Как говорится, отходы в доходы, чтобы снова в отходы. И еще, как говорится: между первой и второй перерывчик небольшой. Ну, что, повторим?

— Только по половинке, — предупредил Верховцев, — а то не знаю как ты, а меня точно в Феодосии выгружать придется.

— Не бойсь, я за бимбер отвечаю, — успокоил его Толян.

После очередной порции горячительного краски запоздалой осени за стеклом автобуса, высвеченные щедрым солнцем, сделались еще ярче, веселые солнечные зайчики стали носиться по салону еще резвей.

— Да, странная житуха сейчас наступила, на нее трезвым глазом смотреть, ну, никак невозможно, — ударился в рассуждения Толян. — Наверное, потому и квасит народ без удержу.

— Да, на бывшей одной шестой к этому делу всегда особый интерес соблюдался, — уточнил Верховцев. — От Молдовы до Чукотки нет напитка слаще водки. А ведь все равно, сколько ни пей, хоть залейся — водкой проблемы не решить, ни личные, ни государственные.

— Оно-то так, — почесал за ухом Толян, — но есть одно «но», пострашней беды любой будет — народ веру потерял, никто ни во что!.. Тянет шагреневую кожу каждый на себя, на шматки ее раздирают. Кто до власти дорвался — ворует по-крупному; кто по земле пешком ходит — подметает по мелочам, крохи, что от хищников после их пира со стола скатились. Эта массовая прихватизация как зараза, как эпидемия, каждый только и думает, как бы свой кусманчик не упустить. Ну, и сам невольно под этот психоз подпадаешь. Недавно, вот, дружки подбили за виноградом набег сделать. Бизнес намечался — виноград отвезти в Запорожье и загнать. Ну, сделали… Рассказать?

— Расскажи, — попросил Олег.

— Значит, собрались мы на это дело втроем — я, кум мой, Грыня, и Витек Дикий. Дикий — это фамилия такая, она у него за кликуху идет. Решили поехать в «Ленинский путь», винсовхоз это. У меня «москвичек» старенький, двенадцатый, колымага. Приехали, в общем, остановились на краю виноградника, ждем, пока все утихнет, успокоится. Грыня тем часом бимбер вынимает, хапнуть чтоб для храбрости и за успех операции — мы ведь не одни такие халявщики виноградику пощипать, народ, как саранча, похалявить на ура слетается, совхозные, соответственно, кордоны усиливают, так что риск, конечно, есть. Те ведь, чуть что, палят без предупреждения, без разбору, они на охране трезвые почти не бывают. В прошлом году одного пацаненка насмерть уложили. Короче, одну литруху они вдвоем за каких-нибудь минут сорок уговорили. Я за рулем не пью, смотрю, их водить начало. Я говорю, мол, хоре, а то насобираете хрен да ни хрена, самих подбирать придется. Ну, кум себя в грудь кулаком, на этом — все, железно, тем более у меня уже больше и нет. Ну, и слава богу, думаю. Тогда Дикий говорит, сходи, мол, Толян, на разведку, ты, мол, ни в одном глазу, сможешь оценить обстановку объективно, и если все тихо — мы в бой! Ну, прошелся я по краешку плантации туда-сюда, вроде тихо, даже луна в тучки заховалась, темно, все одно к одному. Возвращаюсь назад, а ребята уже никакие, ну, лыка совсем не вяжут. По всему видно, еще добавили. Я куму: «Ты ж говорил, что бухаловки больше нет». Тот ржет: «Так это у меня нет, а у Витька вдруг случайно нашлась». Я уж хотел завестись да домой, какие с них в манду сборщики, а они заерепенились, только в бой и никаких гвоздей, даром, что ли бензин палили. Взяли сумки, ножницы — вперед! Жду полчаса, сорок минут, уже почти час, нет их и нет, а мы договаривались минут на двадцать — и назад. Вышел я из машины и пошел вглубь. Слышу где-то: дзень-дзень, шум-звон такой, а в тишине он здорово разносится. Думаю, что ж они бараны так гремят на всю округу. Пошел я на этот звук, ну, натыкаюсь на своего кума. Грыня на коленях между рядов ползает, как привидение, а виноград почему то руками рвет, от этого и провод дребезжит как струна. Оказывается, он ножницы где-то в темноте потерял. Я его матом, мол, мотаем, сейчас охрана прибежит. А Грыня мой уж ничего не соображает; спрашиваю, где Дикий, а он только мычит, как глухонемой. Идти сам не может, развезло в умат, колеса не крутятся, сломался, хоть на себе тащи. Пришлось выбирать — кум или сумка. Подхватил я кума как мог и назад, к машине. Уже почти на выходе впотьмах на что-то напоролись, грохнулись, Гляжу, а это Дикий, свернулся под кустом калачиком и сопит в обе дырки, пузыри пускает. Короче, через мат-перемат сволок я их обоих, побросал, как дрова, на заднее сиденье, а когда Дикого подтаскивал, нас на меже человек пять поджидают. Охрана. Чего, мол, в винограднике забыли, спрашивают. Я отвечаю, поссать вот захотел товарищ. Они хоть и видят, что у нас ничего с собой нет, но не поверили. Ихний бригадир говорит: «Ладно, ребра мы вам сейчас считать не будем, потом сам ко мне приедешь, а там и разберемся, что к чему». Ну, я обрадовался, мысль ведь одна была — как бы оттуда умотать подобру-поздорову. Еду назад и думаю, на хрен он мне упал, с ним еще разбираться, а уж дома, когда машину в гараж загонял, все и открылось: оказывается, пока я там с корефанами вошкался, они, суки такие, номера-то с «москвичка» поснимали. От, блин, сплошное расстройство! Так до сих пор номера у них в совхозе. Я приезжал туда раз, а там разговор один — хочешь номера получить выкладывай двести баксов — сто за номера, сто — за виноград порченый. Совсем оборзели, у меня таких бабок нет. Вот такой бизнес получился, операция «Ы» называется…

— Да, не повезло тебе, однако, в тот раз, — посочувствовал Верховцев.

— А мне, Олег, и в другой раз не повезло, — сказал Толян тоном, которым сообщают радостную весть. — Тут рассказ совсем короткий будет. В общем, за номера меня зло разобрало, решил я поквитаться, реванш то есть взять. И не столько в шкурном плане меня на это подмывало, сколько жажда моральной сатисфакции мучила. На этот раз, думаю, обойдусь без компаньонов, решил в одиночку налет сделать. Поехал на дело на велике, в тот же совхоз. Ну, там все было шито-крыто, забрался на плантацию, тихо, без спешки набил две полные сумки, возвращаюсь… ешь твою в Тринидад и Тобаго мать! Велика нет на том месте, где оставил, увела какая-то падла! Ну, и виноград, получается, при таком раскладе на хрен нужен. Да еще полночи восемнадцать километров пешедрала домой топать пришлось. Короче говоря, марш-реванш не удался, обдристался по новой.

— Ничего, Толян, в жизни ведь как, бог одной рукой отнимает, а другой дает, — успокоил его Олег.

— Да нам, славянам, от этой жизни много не надо, как в одном мужском тосте говорится: «чтоб член стоял, и деньги были». С первым пока все нормально, а вот с деньжатами впритык, впритирочку, так жить нельзя.

— Ничего, прорвемся! — уверенно сказал Верховцев.

— Ну, так за это и выпьем, — Толян плеснул в стакан и протянул его Олегу. — Чтоб капуста в наших огородах росла круглый год и была вечнозеленой, как кипарис.

— Тост с ботаническим уклоном, но вполне актуальный, — заметил Верховцев и осушил посудину до дна. Этот парнишка ему определенно нравился своей открытостью, коммуникабельностью и неиссякаемым природным оптимизмом.

— А ты, Олег, в наших краях по делу или отдохнуть приехал? — поинтересовался Толян, выпив вслед за Верховцевым.

— Можно считать, что в командировке. Отдых по нынешним временам — роскошь. Хоть цены у вас по нашим меркам и приемлемые, но живя в Латвии на обычную среднюю зарплату, о Крыме лучше не вспоминать, одно расстройство. Да и стабильная зарплата для многих сейчас мечта, мираж — попробуй найти работу…

— А сколько у вас средняя?

— Примерно баксов сто пятьдесят.

— Ого-го! — воскликнул Толян. — Ото б я и горя не знал.

— О, не скажи, — остудил его Верховцев. — Во-первых, почти половина за квартплату уходит, а, во-вторых, цены в магазине такие, что тебе, уверяю, в магазине дурно сделается. Есть, конечно, и богатенькие, которым все пофиг, но основная масса, если и не с хлеба на воду перебивается, то, во всяком случае, очень многого себе позволить не может.

— Да, слышал я, русским там трудновато живется. А ты ихнее гражданство уже принял?

— Не удостоился такой чести. Анкетой не вышел.

— Так что, ты вроде иностранца там считаешься?

— Не совсем, на таких как я распространяется статус пэжэ, что означает постоянный житель, а в паспортах советских штамп с персональным кодом проставлен. Это цифирь, которой каждый пэжэ зашифрован, что-то вроде того, как немцы в концлагерях на руках заключенных выкалывали. В целом странная ситуация получается: бывшую Родину я как бы потерял, а новую, как бы не приобрел.

— А дальше как будет?

— Спроси чего-нибудь полегче, — вздохнул Верховцев. — На дальше загадывать ума не хватает, жизнь все равно выбрыкнет что-то свое. Живем одним днем.

— Я вот все хочу спросить, кем ты, Олег, работаешь, раз тебя в командировку в такую даль послали? Коммивояжер, что ли?

— Да нет, Толян, никто меня сюда не посылал, я по своей воле приехал, — пояснил Верховцев. — А занимаюсь я частным сыском, попросту — частный детектив.

— Детектив?! Да, не слабо… — восхищенно протянул Толян, глядя на своего соседа округлившимися глазами. — Знаешь, с археологом встречаться доводилось, с командиром подводной лодки водяру хлестал, даже с кинорежиссером известным целый час разговаривал, а частного сыщика впервые так вот вижу. Нет, братан, за такое, дело надо непременно выпить.

Олег не успел моргнуть глазом, как тот уже подсунул ему наполненный стакан.

— Все, Толян, как хочешь, а это последний заход, — предупредил он, возвращая пустую емкость. — Ты, я вижу, парень хлебосольный, рубаху последнюю, если надо, снимешь, но дело есть дело. Мне в Феодосии надо в форме быть, чтоб все нормалек…

— Б-будешь! От-от… отвечаю на все сто! — Толян поднял стакан кверху, язык у него заметно заплетался. — Б-будешь в форме «Адидас», будешь кадр высший класс! Пью за тебя, балтийский друг, за твою удачу и за всех частных детективов всего мира! Н-не в-возражаешь?

— Ни в коем случае, — в тон ему ответил Верховцев.

— Извини, О-олег, я уже кажись… того… с-сам понимаешь, на старые дрожжи… — промолвил Толян, убирая стакан и почти пустую бутылку в сумку. — И кого же ты ищешь у нас в Крыму, если не секрет?

— Да как тебе сказать, одного гуся ищем, — помедлив отозвался Олег. — Вот ты рассказывал, как пощипать виноград ездил, ну, а я с командой обормотов приехал сюда пощипать одну птичку перелетную. Гусь очень жирный — дело за главным — его отыскать. Четыре дня потратили, пока все без толку.

— Так он что, где-то в Феодосии скрывается?

— В Феодосию я еду по другому поводу, — уклончиво ответил детектив. — Извини, Толян, оставим эту тему. Дело, которым я занимаюсь, очень непростое, в двух словах о нем не расскажешь, да и многого, сам понимаешь, я тебе сказать не могу.

— Я понимаю, следственная тайна, сведения огласке не подлежат. — Толян глянул в окно. — О, подъезжаем, сейчас Старый Крым… У меня бабулька, мать отцова, здесь живет, приболела вот, везу ей лекарства.

— Нужное дело, — одобрил Верховцев. — Стариков наших нам забывать нельзя, они свою жизнь правильно прожили, честно, без кукиша в кармане, а жизнь им под старость разбитое корыто подсунула за все их труды. Несправедливо это, согласись, и надо что-то с этим делать, а?

— Толково говоришь, Олег. И вообще, я сразу почувствовал, ты — мужик свой. А, знаешь что… — Толян достал из сумки смятую газету, что-то написал на ее полях, а затем, оторвав клочок, протянул его Олегу. — Вот, адресок… Если еще случится, окажешься в Крыму, и будет возможность, заезжай. Рад буду принять — где остановиться есть, шашлычка сбацаем, в горы сходим, я тебе такие места покажу, какие не каждый еще и видел!

— Спасибо, Толян. Скажу откровенно, рад был с тобой познакомиться. Я Крым люблю, если приеду отдыхать, даю слово, обязательно к тебе заеду. Знаешь, можно нагородить границ, наставить таможен, даже отменить поезда и самолеты, но расстояния до любимых мест от этого все равно не изменятся…

Автобус уже ехал по довольно крупному населенному пункту.

— Вот я и выхожу, — Толян протянул на прощанье руку. — Ну, счастливо тебе, и, главное, удачи! Да, я там фамилию свою не написал. Фамилия у меня, можно сказать, знаменитая, хоккейная — Якушев, запомнил?

— Схвачено.

Они крепко пожали руки и Толян направился к выходу.

Постояв с четверть часа на автостанции, автобус покатил дальше на Феодосию. Бимбер деда Христофора все же дал о себе знать, Верховцева сморило и он весь оставшийся отрезок пути проспал, как убитый.

 

5

Операция по похищению дочери владельца Ялтинских магазинов, у которого Костя, как выяснилось, работал каким-то замом по финансовой части, подошла к своему решающему, заключительному этапу. Верховцев в назначенный день с раннего утра умотал в Феодосию и это избавляло заговорщиков от излишних объяснений по поводу своих планов.

Одно было плохо — утро для обоих рижских «джентльменов удачи» выдалось тяжелым, впрочем, таким, каким для них было каждое утро в солнечном Крыму. Не знающая пощады, суровая, тяжелая дубина похмелья отделала их надлежащим образом, — красные глаза, помятые физиономии, распухший, одеревенелый язык… Но самым мерзким было ощущение того, что в черепную коробку, неведомо каким образом, проник дятел и монотонно долбил воспаленные извилины своим клювом. Каждый, постанывая, в душе проклинал последнюю рюмку, но это не могло разжалобить тупого бесстрастного дятла, который с завидным постоянством продолжал свою изуверскую работу.

Жалкое, болезненное состояние исполнителей делало весьма проблематичным их участие в деле. Но отступать было поздно, маховик был раскручен и давать команду «отбой» Костя не собирался. Сообщив, что автобус уже стоит в условленном месте, он бодро отправился в офис, осуществлять общее руководство и контроль за операцией. Ключи от вагончика лежали в кармане Аркаши, последние инструкции были получены и уже успели вылететь через другое ухо. Отсчет времени пошел…

Цепляясь ногой за ногу, бредя расхристанно, будто цыгане в полицию, они, как обычно, доковыляли до знакомой пивной.

— Я таким пивом лечиться сегодня не желаю, — жалобно проблеял Аркаша. — После него понос как при дизентерии.

— Да уж, серишь дальше, чем видишь. Сегодня нам такое не годится, — согласился с ним Гриф. — Пойдем-ка к бочке, разливного «Каберне» литруху бахнем.

У бочки, в каких раньше продавали квас, терлось несколько существ, по всей видимости, когда-то бывших мужчинами, в безумной надежде опохмелиться «на шару». Получив по заветной кружке кроваво-рубинового вина, похитители детей удалились под ближайший кипарис. Холодное, кислое как прошлогодняя капуста, «Каберне» на удивление быстро возвратило им радость бытия — язык вдруг стал проворачиваться, колотун прекратился, сволочуга дятел, напоследок тюкнув по темечку, улетел. И лишь глаза похмеляющихся стали еще краснее, и со стороны могло показаться, что два жутких вурдалака с налитыми кровью очами жадно посасывают чью-то венозную кровушку из пивных кружек.

— Я давно хочу тебя спросить… — Аркаша повернулся к Грифу. — Только без обид, ладно?

— Да ты давай, без увертюр, — великодушно разрешил тот.

— Я слышал, что ты по молодости сидел, но за что?..

— Как раз за то, что по молодости взялся не за свое дело, — ответил Гриф. — Сопливая история получилась… Было мне восемнадцать лет, и я был студентом гуманитарного факультета. А что такое восемнадцать — жизнь бурлит, всего хочется, а денег — фиг, несчастная степуха не в счет. Как юноша понятливый, я уже соображал, что своим честным горбом на приличную жизнь не заработать, но и рисковать по-крупному тоже не хотелось. Но дьявол на выдумку горазд, подсунул искушение. Как на грех, подворачивается мне мужичок, вертлявый такой, глазки бегают, языком губы слюнявит, блатота, короче. И предлагает мне помочь ему толкнуть обручальное кольцо, золотое. Я, конечно, понимаю, что кольцо краденое, но риск вроде бы и невелик. Потолкаюсь, думаю, среди продавцов цветов напротив «Сакты» ну, и сдам — золото тогда в дефиците было, за полцены любая торговка схватит. Повертел его в руках, пригляделся — все вроде в норме — тяжелое, на солнце горит, проба четкая. Такое в те времена рублей сто тянуло, а мужичок-то себе всего кварт просит. Резон, как видишь, был. В общем, беру я это кольцо и легко так, без напрягу продаю его торговке одной, как сейчас помню, за шестьдесят рубликов. Тому типу отдаю двадцать пять, остальное себе. Это, к слову, больше, чем моя стипендия. Рассчитались мы с мужичком и расстались, — он меня не знает, я его не знаю. На лавочке у эстрады в Кировском парке все происходило. Через недельку примерно сижу я после лекций там же на скамеечке, подруливает ко мне тот же деятель и опять обручалки предлагает, но уже две штуки. Условия те же, только кольца покрупней, помассивней, а проба на них прямо как заголовок в «Правде». Ну, иду я туда же, к цветочницам. Покупательница нашлась сразу. Прошу восемьдесят рублей за колечко. Мне их отсчитывают и, как только я их сую в карман, какие-то добры молодцы закручивают мне руки за спину, пихают в тачку и везут прямичком в Управу. Я поначалу был спокоен — будут шить продажу краденого, а я скажу, что нашел, алиби у меня с утра до вечера, не подкопаешься. Это я так думал, а следователь думал по-другому. Шьют мне то, что и не гадал — мошенничество. Кольца мои оказались не краденые, а всего-навсего медные. Если уж быть точным, то даже и не медные, а из материала бериллиевая бронза или что-то похожее по названию, короче, сплав какой-то, теперь уж подзабылось. И проба на них, разумеется, стояла фальшивая, а большая затем, чтобы любой идиот без очков разглядеть мог. У аферистов на доверии такой понт «толкнуть гайку» называется. Но это я уже в камере для подследственных уяснил. Менты быстро сообразили, что им попался лох, и не стали мне довешивать изготовление и сбыт фальсифицированного ржавья, включая и царские червонцы, но по сути мне два года для порядка припаяли. Отсидел, правда, только один год, по амнистии вышел, но научился многому…

Гриф приложился к кружке, отхлебнул кислячка и задумчиво уставился в подернутую легкой дымкой морскую даль.

— Так расскажи, чему ж ты там такому научился, — ненавязчиво попросил Аркаша.

— О, да это тема обширная и за вечер не уложиться, — отозвался Гриф. — Наука там горькая, как у Ваньки Жукова, который, если помнишь, селедку не с той стороны чистить стал. В зоне, как на минном поле, прежде чем что-то сделать, сказать слово или просто шагнуть, надо сто раз подумать, а иной раз и этого не дают. Но главный вывод я вынес такой — если можешь сделать дело один, ни за что не заводи подельников. Некому будет на тебя показания давать и подставлять. И еще — без крайней нужды старайся не переступать грань между проступком и тем деянием, что подпадает под статью уголовного кодекса, тогда все будет хорошо. Сегодня я вроде как изменяю своим правилам, но… нужда, Аркаша, нужда, ситуация вынуждает, понимаешь. Я вляпался в такую передрягу, что Крым для меня уже отрыжка рижских заморочек, а потеряв голову, говорят, по волосам уже не плачут. Допил? Ладно, идем к автобусу…

Дорога до Ливадийского дворца заняла минут двадцать, но Аркаше они показались вечностью. Выпитое вино подействовало на Грифа неожиданным образом — уже за рулем его вдруг развезло, он стал не в меру весел и бесшабашен. Явно лихача, он яростно крутил «баранку», с пеной у рта горланил какую-то песню про пиратов и смахивал на сумасшедшего угонщика автотранспорта, рядом с которым даже небезызвестный Деточкин казался бы бледной тенью. Автобус то и дело кидало из стороны в сторону, и он несколько раз чуть было не нырнул в пропасть.

На языке не на шутку струхнувшего Аркаши вертелся многоэтажный мат, но он, опасаясь непредсказуемой реакции Грифа на нецензурные комментарии по поводу его водительских способностей, благоразумно предпочел воздержаться. Слава богу, встречных машин было немного, и патрули на пути следования их не остановили.

Прибыв, наконец, к цели, автобус развернули и поставили в заранее оговоренное место на обочине, сразу за крутым поворотом.

Аркаша не медля вытащил и проверил игрушечный кнопочный нож и такие же бутафорские наручники, и снова рассовал их по карманам. Потом повязал на шею яркую шелковую косынку.

— Приготовь веревку и пластырь! Минут через десять будь у того столба, чтоб я тебя мог видеть с тропинки, — напутствовал он Грифа, прежде чем покинуть автобус. — В общем, все как уславливались, ну, я пошел…

Гриф молча кивнул и сделал знак рукой, мол, будь спок, все будет как надо, в лучшем виде.

Через несколько минут Аркаша уже был на исходной позиции. Ждать пришлось довольно долго, автобус запоздал почти на полчаса. Когда же он, наконец, прибыл, из него вышли молодая, интересная девушка и две старушки. В подсознании у Аркаши появилась надежда, что за девушкой по тропинке поплетутся и старушенции, и дело сорвется по независящим от налетчиков причинам. Аркаше почему-то вдруг расхотелось ввязываться в это предприятие, которое стало казаться ему очень сомнительным и малоперспективным. Но вышло так, как и предполагал Костя — старушки, которым крутой подъем был явно не по силам, опираясь на тросточки, пошли по дороге в обход, по тропинке же в одиночестве поднималась только одна девушка. Отступать было поздно и Аркаша с решимостью стража государственной границы вынырнул из кустов прямо перед жертвой и грозно спросил:

— Мадам Анжела?!

Та, не понимая, что от нее хотят, от неожиданности остолбенела:

— Д-да… а… а с к-кем имею…

Сильный и хлесткий удар-пощечина, не дав ей договорить, опрокинул ее на землю. Аркаша выхватил «нож» и щелчком выпустил «лезвие».

— Встать, быстро! — угрожающе прошипел он.

Та немедленно подчинилась. Щека ее горела алым пламенем, из носа закапала кровь, а глаза были полны ужаса. Аркаша деловито накинул ей на запястье «браслет» и защелкнул его. Вторую половину он замкнул на своей руке. Ошеломленная пленница по-прежнему стояла не шелохнувшись. «А Костя был прав на сто процентов, — подумалось отважному злоумышленнику. — Влепить вначале оплеуху, чтоб блажить не вздумала, и все пойдет как по маслу. Воля к сопротивлению парализована, делай с ней, что хошь. Да, фактор неожиданности — великая штука!..» Он скинул с шеи платок и перед тем как двинуться, обмотал им запястья в наручниках — с расстояния могло показаться, что милая парочка идет, игриво забавляясь каким-то цветастым лоскутком.

— Сейчас выйдем на дорогу, шагай спокойно рядом и не вздумай дергаться, — строго наставлял ее Аркаша перед решающим отрезком пути. — Будешь вести себя тихо, к вечеру окажешься дома, пикнешь или еще что, — вырежу аппендикс без наркоза! — Свободной рукой он вытер ей под носом кровь. — Ты все поняла, коза безрогая?

Та чуть слышно буркнула нечто невнятное и безропотно засеменила за ним, растерянная и подавленная. Аркаша со свирепым выражением лица потомка янычара вел ее за собой, радуясь в душе, что все идет по плану, но, пройдя заросли и достигнув дороги, он резко сбавил ход. От печати триумфатора на его физиономии не осталось и следа — на условленном месте, где должен был находиться Гриф, Грифа-то не было и в помине. Он сразу же отпрянул назад, в кусты, потянув за собой и пленницу.

«Что делать?! Идти вдвоем к автобусу?! А если Грифа прихватили гаишники?! — лихорадочно работал Аркашин мозг. — Вдруг там разборка, а я припрусь с девахой на поводке… Нет, надо подождать, может, этот уродец появится…»

В течение десяти минут они трижды выходили на дорогу — Грифа не было. Положение становилось просто дурацким. «Вот-вот, этой дурехи хватятся и позвонят папаше, — рассуждал Аркаша. — Тот скажет, что она должна уже быть на месте. Начнутся поиски, выбегут на дорогу… Дело принимает дурной оборот, больше тянуть нельзя…»

Он еще раз выглянул из кустов, но ситуация оставалась прежней. Матюгнувшись про себя, он снял с обеих рук «игрушку»:

— Мадам, наше мероприятие откладывается. Мне очень жаль… Передавайте привет папашке — наша маоистская группировка помнит его коммунистическое прошлое. А теперь быстро в магазин! О нашей встрече не звони и помалкивай, для своего же блага. У нас руки длинные… топай!

Он проводил взглядом изумленную неожиданной развязкой девицу и, убедившись, что ничего подозрительного вокруг не наблюдается, пошагал в сторону автобуса.

Автобус стоял там же, где ему и положено было стоять, за поворотом, на прежнем месте. Дверь его была открыта. Неудачливый похититель, исполненный праведного гнева из-за сорванной операции, зашел вовнутрь и в недоумении огляделся — его напарничка не было и здесь.

Возмущению Аркаши не было границ. «Ну, раздолбай, Гриф ощипанный, я рискую, на подсудное дело иду, а этот гад, мало того, что все дело запорол, так еще и пропал с концами. Ну подонок, как таких земля носит?..» Взбешенный, он выскочил из автобуса и резвым шагом протопал вперед метров шестьдесят — семьдесят, озираясь по сторонам в надежде обнаружить пропавшего компаньона или хотя бы его следы.

Потом вернулся назад к автобусу и то же самое проделал в противоположном направлении. Однако этот короткий рейд никаких утешительных результатов не принес. Аркаша удрученно присел на ступеньку автобуса и, закурив сигарету, крепко призадумался. Сознавая весь идиотизм происходящего, он пребывал в явном замешательстве, не зная, что же ему предпринять дальше, — сидеть и ждать у моря погоды, бросить все и уехать в Ялту или…

Докурив, Аркаша остановился на третьем варианте — походить, обшарить ближайшие окрестности и все-таки попытаться отыскать загадочно сгинувшего подельничка. В вождении автотранспорта он был полный профан, а уехать, оставив автобус без присмотра, было чревато непредсказуемыми последствиями и возможными неприятностями для Кости, перед которым они уже и так, кажется, опозорились.

Около получаса он бродил в районе автобуса, тщательно обследуя придорожный кустарник, и уже когда, отчаявшись, решил закругляться, запнулся за какую-то корягу, которая при рассмотрении оказалась торчащей из куста ногой… ногой Грифа. Вторая же была поджата к животу; широко расставленные руки лежащего, казалось, обнимали землю прощальным объятием, словно он расставался с ней навсегда.

Первая жуткая мысль Аркаши, что Юрий Юрьевич уже не жилец, к счастью, оказалась ошибочной — потревоженный, тот повернулся на бок и, подложив ладонь под щеку, продолжал себе безмятежно дрыхнуть, похрапывая и причмокивая во сне губами, как младенец. Эта идиллическая картина здорового отдыха на лоне природы окончательно вывела Аркашу из себя — он не стал сдерживать обуявшие его эмоции и в сердцах, от всей души, влепил ногой пенделя по отставленной заднице Грифа. Тот вскочил, как подброшенный батутом, и, продирая глаза, заголосил:

— Не знаю ничего… шел мимо… стоит… зашел… ждал… заснул!

— Да заткни пасть дышлом! — остановил его обозленный Аркаша. — Какого хрена ты здесь распластался? Ты где должен быть, кретин недоношенный?! Или тебе при родах мозжечок акушерка повредила?!

— А… а где эта лахудра? Ты что, ее упустил? — спросил Гриф, потихоньку приходя в себя.

— Он еще спрашивает! — обомлев от неслыханной наглости, Аркаша готов был броситься на Грифа с кулаками. — Да я тебе сейчас брови без наркоза оторву!

— Сам такой! — невпопад брякнул Гриф.

Это было уж слишком. Аркаша кинулся к Грифу, завязалась схватка, которая в условиях густого кустарника больше напоминала возню. Аркаша был моложе и порезвей, Гриф же поопытнее в драке и использовании подленьких приемов. В конце концов они, подскользнувшись, оба упали наземь и неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы Гриф вдруг не гаркнул:

— Все! Хорош! Сматываться надо!..

Чувство опасности пересилило бойцовские настроения и они, наскоро отряхнувшись, через минуту уже были в автобусе.

Гриф сел за руль, мотор заревел, и они, развернувшись, покатили назад, в Ялту.

— Так что случилось? Ты что, отрубился? — поостыв, осведомился Аркаша.

— Можно считать так, — миролюбиво откликнулся Гриф. — Ждал тебя, ждал… Знаешь, здесь в Крыму такой воздух, его можно пить… Я просто балдею! Затянуло в сон, как на маковом поле. Ох, ты знаешь, я тут жить остался бы, до рая немного недотягивает.

— Тебе, Гриф, «Каберне» противопоказано, причем категорически, контакты в башке замыкает, глупость так и искрит. Все было на мази и бабу пришлось отпустить…

— Тю! — махнул рукой тот. — А я смотрю философски… если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло… Может оно все и к лучшему!

— А Косте что скажем? — спросил Аркаша.

— Косте? — Гриф сплюнул под ноги. — Ничего, пока доедем, что-нибудь придумаем. Слепим, например, легенду под названием «Героическая», я в этом плане и кандидатскую и докторскую защитил…

 

6

Верховцев открыл глаза, когда автобус прибыл на автовокзал Феодосии и последние пассажиры уже покидали салон. Вышел и, вдохнув полной грудью воздух с терпкими ароматами южных ветров, с удовольствием потянулся всем телом, чтобы размять затекшие косточки. Огляделся по сторонам и рядом с неказистым зданием автовокзала заприметил столь же неказистое сооружение с двумя традиционными, грубо намалеванными краской, буквами «М» и «Ж». Свое знакомство с городом Олег решил начать именно с этого заведения, тем более что к этому подталкивали вполне естественные обстоятельства.

Туалет оказался бесплатным и изысканностью интерьера не отличался; настенная живопись на присущую для подобных заведений тему переплеталась с литературными перлами на эту же тему в виде избитых афоризмов и переписки сексуально озабоченных посетителей самой различной ориентации. Сие народное творчество дополнялось пестрой мозаикой из карбованцев, припечатанных к стенкам после их использования в качестве средства личной гигиены.

«Народ знает, что делает, — подумалось Верховцеву. — Если деньги стоят дешевле газеты, то для нужд задницы логичнее потреблять деньги».

На привокзальной площади он обнаружил киоск горсправки, и это было кстати — перед отъездом в Крым он пару раз звонил Астаховой, чтобы узнать адрес ее отца, но не мог застать ее дома. В этом же киоске также продавались газеты, журналы и различные сувениры. Внутри него находилась молодая, смазливая девица, рядом с ней сидел коротко стриженый парень в спортивном костюме и что-то оживленно ей рассказывал. Одной рукой он придерживал свою даму за талию, в другой у него была банка пива, к которой он то и дело прикладывался. Музыка, звучавшая из колонок, заглушала слова молодого человека, но судя по реакции его подружки, которая непрерывно похохатывала, он заливал что-то смешное.

Верховцев терпеливо дождался, когда на него обратят, наконец, внимание, склонился к окошку:

— Девушка, мне бы адресок одного человека узнать…

Та посмотрела на него, словно в пустоту, и лениво протянула белый листик бумаги.

— Фамилия, имя, отчество, год рождения… Напишите разборчиво.

Олег написал «Каретников Дмитрий», поставив после имени вопросительный знак, и возвращая листок, добавил:

— Год рождения я не знаю. Могу назвать только приблизительно, примерно тысяча девятьсот тридцатый — тридцать пятый.

— В таком случае — ответ завтра. Приблизительно после десяти, — безразлично бросила киоскерша, убирая листочек в свою папку.

Такой вариант его явно не устраивал и он в некоторой растерянности обмозговывал сложившуюся ситуацию.

— Вы что, плохо слышите? — насмешливо спросила девица. — Я же сказала, завтра после десяти.

— На слух пока не жалуюсь, — ответил Верховцев, надумавший разрешить возникшую проблему с помощью старого, как мир, но безотказно действующего, метода личной материальной заинтересованности. — Мне нужна карта-схема Феодосии, что лежит слева от вас. Вы не могли бы мне ее продать, скажем, за пять баксов?

Пока та с недоумением обдумывала странное предложение клиента, молодой человек, оказавшись куда более сообразительным, успел что-то нашептать ей на ухо.

— А, ну, конечно, о чем разговор, — спохватилась она, чуть погодя, и протянула Олегу его покупку, — а за адреском тогда минут через двадцать зайдите…

— Тогда сдачи не надо, — сказал Верховцев, отходя от киоска.

Чтобы скоротать время, он зашел на автовокзал и просмотрел расписание. Последний автобус на Симферополь уходил в восемь вечера. Глянул на часы — в его распоряжении было без малого семь часов. Затем он с удовольствием выпил холодненькой «Фанты», поглядел, чем торгуют в ближайших киосках и в назначенное время подошел к справочной.

— Вот, ваш адрес, — протягивая ему листочек и мило улыбаясь, сказала киоскерша. — Каретников Дмитрий Александрович, тридцать шестого года рождения. Других вариантов нет. Есть еще Дмитрий Тимофеевич восемнадцатого и Дмитрий Васильевич шестьдесят второго…

— Нет-нет, спасибо, это не то, — поблагодарил Верховцев, уходя с мыслью, что магическая сила доллара в очередной раз свершила свое маленькое рядовое чудо.

Он прочел адрес — улица Одесская, 3, квартира 122. Потом развернул схему города — указанная улица, как нельзя кстати, находилась недалеко и он, ободренный этим фактом, решил проделать свой путь пешком.

На поиски нужного дома времени ушло немного — самая обычная, ничем не примечательная пятиэтажка пряталась в жилом массиве среди таких же, как она, безликих однотипных коробок. Поднявшись на четвертый этаж, Олег нажал кнопку звонка у дверей, обитых дерматином. Ему никто не открыл. Через минуту он для верности позвонил снова, хотя и так уже было ясно, что хозяев нет дома. Подумав о том, что день все-таки рабочий, и они могут появиться попозже, ближе к вечеру, он принял решение прогуляться по городу. Сделав из схемы вывод, что центр города и его основные достопримечательности располагаются в районе набережной, он направился туда.

Набережная ему понравилась. Чистая, аккуратно выложенная белой плиткой, она, как и в Ялте, длинной полосой тянулась вдоль городского пляжа, но в отличие от главного курорта Крыма, не была столь шумной, многолюдной и помпезной. Здесь не попадались магазины и рестораны: по всему побережью один за другим, чередою шли санаторные корпуса, строгие и основательные. Народу на пляже было довольно много, однако купались лишь некоторые.

Дойдя до памятника Айвазовскому, он, свернув в ближайшую улицу, оказался у картинной галереи этого великого художника-мариниста, но возникшее желание осмотреть его знаменитые картины осталось неосуществленным — галерея в этот день, как назло, не работала.

Дальше дорога привела его к дому-музею Грина, одноэтажному беленому зданию с оригинальным входом, украшенным корабельными канатами, старинной лампой, каким-то бутафорским мешком, назначение которого Верховцев затруднялся понять. У ступенек, рядом с фрагментом корабельной мачты лежал еще и якорь. В выставочном зале, прохладном и слабоосвещенном, экспонировались картины местных художников, причем некоторые полотна, на его взгляд, оказались очень приличными.

После этого, Верховцев, слегка подзакусив в кафе с романтическим названием «Ассоль», заглянул в несколько магазинов подряд и, отметив скудность тамошнего ассортимента по сравнению с рижскими магазинами, добрел до центрального рынка. Послонялся еще и там и, не сделав для себя никаких открытий, опять-таки ориентируясь по карте, окольным путем снова отправился на Одесскую, в надежде застать, наконец, хозяев дома.

Он снова добросовестно понажимал кнопку звонка, но, как и в прошлый раз, безрезультатно. Спустившись на лестничную площадку между этажами, он закурил у распахнутого окна, раздумывая, что же предпринять дальше. До последнего автобуса оставалось еще полтора часа и запас времени был, хотя не было никаких гарантий, что хозяева могут вернуться в ближайшее время.

«Невезуха, — подумал Олег. — Возможно, они вообще куда-то уехали. Обидно — целые сутки козе под хвост…»

Он решил докурить сигарету, а после позвонить соседям и, может быть, что-то разузнать от них.

Послышались шаги, по лестнице кто-то поднимался. Стоя вполоборота, Верховцев боковым зрением увидел стройную блондинку в легком летнем платье и с пластиковым пакетом в руке. Глаза ее скрывали солнцезащитные очки. Женщина поднялась выше и, остановившись на площадке четвертого этажа, зазвенела ключами. Верховцев подумал, что это очень кстати и, погасив сигарету, поднялся вслед за ней. Женщина вставляла ключ в замочную скважину интересовавшей его квартиры!..

— Извините, вы… вы не скажете… — нерешительно заговорил он, не готовый именно к такому повороту событий.

Женщина обернулась и замедленным жестом сняла очки:

— Вы?!..

Верховцев от неожиданности на короткий миг лишился дара речи — перед ним стояла Наташа Астахова. Загорелая, с перекрашенными волосами и другой прической, она мало напоминала человека, с которым Олег совсем недавно встречался в Риге, и все же это была она.

— Вот уж действительно как в кино, — воскликнула она, также не в силах скрыть свое удивление. — Откуда вы здесь?

— Да так вот… занесло… — не придумав ничего поостроумней, ответил Олег.

— Надо же, такое совпадение — опять мы с вами встретились в подъезде и опять у дверей…

— С той лишь разницей, что в другом государстве, и еще, тогда вы уходили, а теперь, вроде как, вернулись. И судя по свежему загару, с пляжа.

— Точно, — с улыбкой подтвердила Астахова. — Ну, об этом, допустим, догадаться несложно. Нет, я другому поражаюсь — каким ветром вас сюда-то занесло, господин детектив? Неужели ваше расследование приобрело международный размах?! Я-то думала мы там в Риге тяп-ляп на ходу переговорили и уже все давным-давно быльем поросло.

— Да нет, Наташа, не поросло. Дело, можно сказать, в самом разгаре.

— Вы это серьезно?! — В ее возгласе смешались недоверие и искреннее удивление. — Вот уж никак не подумала бы. Ой, да что ж мы тут на пороге застряли! — спохватилась она, открывая дверь. — Заходите, Олег. Если я правильно запомнила, вас так зовут?

— Все правильно, Олег Верховцев, — сказал он, входя вслед за ней в квартиру. — Скажите, Наташа, а ваш отец как скоро должен появиться?

— Вы торопитесь?

— Последний автобус на Симферополь отходит через час.

— Вам крупно не повезло, папа вернется не скоро, — с сожалением произнесла Астахова. — Он с… с моей мачехой уехал к ее родне аж на Урал и будет только недельки через две. А вы что, специально из Риги к нему приехали?

— Как вам сказать… — замялся Олег. — Вообще-то нет. Основная цель моего приезда в Крым несколько иная… А сюда я приехал из Ялты.

— Ну, ладно, разберемся. Давайте-ка проходите, располагайтесь. Я сейчас по-быстрому приму душ, а потом нажарю бычков, и мы с вами поужинаем. Здесь на каждом шагу продаются великолепные черноморские бычки, у нас таких не бывает. Я просто обожаю их жареных, вкуснотища — пальчики оближешь! А уезжать вам сегодня нет смысла. Ну, доберетесь вы до Симферополя к полуночи, а дальше? Транспорт не ходит, такси разорительно.

— В принципе-то вы правы, — озадаченно пробормотал Олег.

— Права, еще и как права. Знаете, как говорят: мужчины — они умные, а женщины — мудрые. Так что, слушайте и внимайте — квартира здесь двухкомнатная, разместиться есть где, а потому никуда вы сегодня не поедете. Не могу ж я, в самом деле, своего соотечественника на ночь глядя за дверь выставить, да еще на чужбине.

— Убедили, — подумав, сказал Верховцев. — Тогда сделаем так: вы идете под душ, а я иду в универсам. Я видел здесь в продаже «Мускат белый Красного Камня». Это же редкость, королевское вино! В Ялте мне оно не попадалось. А напасть на него и не попробовать — это просто преступление.

— Мне к вашему предложению нечего добавить, — охотно согласилась Астахова, — только не задерживайтесь, бычки хороши прямо со сковородки, а я, если честно, проголодалась зверски.

Олег попросил у нее пакет для продуктов и отправился в универсам. Когда он вернулся, Астахова, облаченная в простенький, но элегантный халатик, уже хлопотала у плиты, где на огромной сковороде в шипящем масле румянились головастые морские бычки.

— Удачно сходили? — спросила она, перекладывая рыбу на другой бок.

— Все в порядке. — От его внимания не ускользнул тот легкий макияж, который она сделала на лице в его отсутствие. Вымытые волосы, еще не успев просохнуть, струились по ее загорелым плечам.

— Ну вы и набрали! — воскликнула она, видя, как Олег выкладывает из пакета вино, груши, виноград и коробку торта.

— Я так понимаю, гулять — так гулять. Вы, похоже, здесь в отпуске, ну а мой отпуск длится уже почти полгода и конца ему пока не предвидится.

— А разве то, чем вы занимаетесь, это не работа?

— Не знаю, — неуверенно ответил Верховцев, — мне трудно судить, результатов пока не видно. Когда они будут и будут иметь к тому же материальное выражение, вот тогда можно будет сказать, что это работа, а сейчас все, чем я занимаюсь, больше смахивает на художественную самодеятельность.

— Вы, по-моему, слишком самокритичны, — заметила Астахова. — Все хорошо в меру, в том числе самоедство. Сейчас я помою фрукты, и вы несите их на стол в комнату, будем ужинать там.

В комнате на столе, накрытом скатертью, уже лежали нарезанный хлеб, блюда с вареным картофелем, овощным салатом и баклажанной икрой. Он присовокупил к этому две бутылки вина — кроме «Муската» к рыбе было куплено белое сухое производства Испании.

— Олег, удовлетворите мое женское любопытство: как вы узнали этот адрес? — спросила Астахова, подавая ему на кухне вазу с дарами природы. — Насколько мне помнится, я вам его не давала.

— Не давали. Я здесь в горсправке узнал. Я, кстати, хотел его узнать именно у вас, звонил несколько раз перед отъездом, но неудачно.

— А я, наверно, уже тут была, — сказала Наташа. — Хорошо, тогда скажите: как вы узнали, что отец мой в Феодосии живет? Для меня это загадка.

— Тут ничего загадочного. После разговора с вами у меня была встреча с Юлием Викентьевичем Серебрянским…

— С Юлием Викентьевичем?! — вырвалось у нее с удивлением. — Вы и до него даже добрались? Ну, — я вам скажу, Олег, вы товарищ пробивной — к Юлию Викентьевичу так просто-запросто не каждый попасть сможет. Далеко не каждый! Ну, и что дальше?..

— Серебрянский ничего интересного по поводу вашего брата, увы, мне не сообщил. Может не знал, может не захотел — сказать затрудняюсь. Единственное, что он мне подсказал, что Валерий, якобы, говорил ему, что собирается навестить своего отца в Феодосии, а коль скоро обстоятельства дела все равно привели меня в Крым, я решил заодно и проверить эту версию.

— Странно… очень странно… — растягивая слова, задумчиво произнесла Наташа.

— Вы о чем? — насторожился Олег.

— Да о том, что Валеры здесь не было, да и быть не могло. Он сейчас в Голландии.

— Где?! В Голландии?! — переспросил он, плохо скрывая волнение.

— Ну да, в Голландии, в Роттердаме, — спокойно подтвердила она. — Я-то считала, что он в рейсе, да он и сам вроде так говорил, а у него, оказывается, работа на берегу. Хотя что я вам рассказываю, он папе весточку прислал, сами прочтете. Все, деликатес готов, можете мыть руки и за стол!

— Слушаюсь и повинуюсь.

Когда он, умывшись, вернулся, Наташа расставляла на столе фужеры.

— Письмо перед вами, — кивнула в сторону книжного шкафа Астахова. — Напрасны были хлопоты, пропавший объявился.

Олег взял с полки белый конверт, бегло взглянул на обратный адрес, посмотрел оба штемпеля и достал изнутри почтовую открытку с видом какого-то города.

Почерк вашего брата? — спросил он, вчитываясь в текст.

Какой вы дотошный, — кокетливо взмахнула ресницами Астахова. — Это почерк Валеры, удостоверяю и гарантирую.

Содержание написанного было кратким и лаконичным — поздравление с днем рождения с сыновьими пожеланиями отцу, и лишь одно место в тексте представляло для Олега особую ценность. «…Я временно сменил амплуа, в море не хожу, работаю в латвийско-голландском СП, занимающимся морскими перевозками леса и пиломатериалов. Срок контракта два года, заработок и условия очень приемлемые»…

— Наташа, я наберусь наглости и спрошу…

— Я думаю, можно, — не дав ему закончить, сказала Астахова. — Если для вас это так важно, а по вашему виду я предполагаю, что так оно и есть, то можете письмо взять с собой. Я думаю, папа в претензии не будет, я ему объясню. А теперь оставим серьезные разговоры и вернемся к нашим… да не обидятся на нас бараны, к бычкам. Прошу садиться.

Она положила на стол вилки и салфетки и села на тахту рядом с Олегом:

— Ну, о чем задумались? Наливайте и выпьем — за нашу странную встречу вдали от родины и за немедленный переход в общении на «ты».

— Солидарен. Подписываюсь под каждой буквой вашего пожелания хоть оно и в устной форме, — живо откликнулся Олег, наполняя фужеры. — Пожалуй, начнем с сухого, оно к этой фантастической рыбе подойдет больше, а мировой шедевр виноделия оставим на десерт.

— Да будет так! — провозгласила Наташа, поднимая фужер. — Вам, мужчинам, в таких случаях и карты в руки.

— Если пьем за переход на «ты», это значит, что пьем на брудершафт. Придется встать, мадам.

Она поднялась вслед за ним, внимательно глядя ему в глаза, словно пытаясь в них что-то прочесть. Они переплели руки, образовав два кольца, и поднесли фужеры к губам.

— За все… — чуть слышно прошептала Наташа и, закрыв глаза, стала пить вино, Верховцев последовал за ней.

Когда фужеры были поставлены на стол, она подставила ему чуть приоткрытые губы и снова опустила веки. В этот момент она казалась такой трогательно-нежной и привлекательной, что Олег невольно залюбовался.

— А после тоста на брудершафт положено что?.. — тихо спросила Наташа изменившимся дрогнувшим голосом, который взволновал его не меньше, чем прочитанное только что послание ее брата.

Олег слегка приобнял ее за талию и осторожно приблизил губы к ее губам. Им овладело странное ощущение, будто все звуки в мире вдруг исчезли, и вокруг воцарилась бесконечная абсолютная тишина, которую уже не в состоянии разрушить ничто на свете. Мир словно погрузился в немое безвременье. Но это продолжалось только короткий, неуловимый миг, потом он почувствовал, как ее тело пронизала судорога, она порывисто прижалась к нему, обвивая руками шею, и нежное, почти невинное прикосновение губ внезапно обратилось в отчаянный страстный поцелуй женщины, необузданное желание которой не могли уже сдержать никакие преграды. Олег даже не заметил, как она неуловимым движением плеч сбросила с себя халат и, прикипая к нему своим гибким, совершенно обнаженным и нестерпимо-обжигающим телом, потянула его за собой на тахту. Не успев ничего сообразить, он, не ожидавший столь стремительного порыва от этой хрупкой, изящной женщины, упал вместе с ней на тахту.

— А бычки?.. — невпопад брякнул он, когда она, на мгновение ослабив сплетение рук, позволила ему приподнять голову. — Наташенька, ведь они остынут и…

— Бычки?! Какие еще бычки?!.. Они… Они и холодные вкусные, а вот я, холодная, нет, не вкусная, несъедобная совсем, — горячо нашептывала она, с проворством расстегивая пуговицы его рубашки. — Ты, дорогой, хоть и детектив, но неисправимый тупица — соображаешь туго и неправильно. Хочешь остаться цел — бери меня в оборот и… и поскорей, пока не изодрала тебя в клочья…

И легкая, приятная музыка наполнявшая комнату, казалось, не могла заглушить гулкий перестук внезапно взбунтовавшихся сердец…

— Налей еще вина, — попросила Наташа, когда они наконец отдышались после неистовой близости. — Пожар потушен только на нижнем этаже, верхний продолжает гореть…

Олег подал ей наполненный фужер, налил себе и выпил вместе с ней.

— Только прошу, не спрашивай меня — что, зачем и почему вот так сразу, — сказала она, глядя в потолок немигающим взором. — Наверное, в жизни у каждого человека случаются редкие счастливые моменты, когда желание совпадает с возможностями. Не знаю как у мужчин, а у женщин, поверь, это бывает не часто. Глупо сомневаться и раздумывать, когда судьба вручает такой подарок. А то, что ты вдруг оказался здесь, я иначе, как веление судьбы расценить не могу. А теперь займемся поглощением незаслуженно забытых бычков, я ужасно хочу есть…

…— А «Мускат» просто обалденный, — проговорила Наташа, рассматривая вино на свет, когда поужинав, они снова прилегли на тахту. — Он как наслаждение, которое надо пить по капле.

— Не знаю, насколько это верно, — сказал Верховцев, — но один мой друг утверждал, что этому вину на международных конкурсах виноделов в Лондоне первое место всегда присуждается автоматически, без предварительной дегустации.

— Вполне вероятно. Я много о нем слышала раньше, но попробовала первый раз в жизни.

— А я всего лишь второй, — сообщил Олег. — Наташ, ну то, что я туповатый детектив мы выяснили, а кем работаешь ты?

— А я парикмахер. Работаю в частном салоне «Мистер Икс», на Гертрудес, понятно?

— Руки у тебя пластичные, нежные, выразительные… Умный детектив обязательно догадался бы о твоей профессии.

— Да ладно тебе… — Она продолжала любоваться золотым цветом напитка. — Лучше скажи мне, ты женат?

— Нет. Не пришлось как-то.

— Прости, а сколько тебе лет?

— Тридцать три ровно.

— Возраст Христа, — задумчиво произнесла Наташа, — это уже много. И все же, почему ты не женился? До сих пор не встретил свой идеал?

— Какой там идеал, — махнул рукой Верховцев. — Я знаю жен своих некоторых друзей-приятелей, и когда я думаю, вернее пытаюсь представить, любую из них в роли моей спутницы жизни, я, признаюсь честно, вздрагиваю как в страшном сне. А они живут с ними, и детей понарожали, и счастливы вполне, а там до идеала, поверь мне, как до Гималаев пешком. Про некоторых сказать мегера — не сказать ничего. А друзья мои утверждают, что жен своих любят. Вот так! Нет, Наташенька, дело тут не в идеале, его в природе попросту не существует. И вообще, как мне думается, любовь — это болезнь, инфекция, попал в тебя вирус — и ты заразился. А дальше у кого как: кто излечивается быстро, кто дольше, а у кого-то в скрытую, латентную форму переходит и уж до самой смерти. У меня одно из двух: либо вирус меня пока миновал, либо у меня к этому вирусу врожденный иммунитет. Любовь, какой я ее представляю, мне не встретилась, а жениться лишь бы отбыть номер в угоду матушке-природе, по-моему, несусветная глупость. А ты, — как я понял, с брачными узами знакома не понаслышке.

— По фамилии судишь? — вопросительно взглянула на него Астахова. — Да, была я замужем, но из этого ничего путного не получилось, разве что наука для меня — не стоит идти под венец только потому, что это сделали твои подруги или потому, что возраст для этого мероприятия приблизился к критическому. Короче, не повезло, первый блин вышел комом. Слава богу, угораздило детей не нарожать, хотя, не буду оригинальной, детей я обожаю. Ну, мне только двадцать семь, надеюсь еще не поздно.

— О чем ты говоришь, конечно не поздно, — целуя ее плечо, сказал Верховцев. — Ты красивая и дети у тебя тоже будут красивые. А для того, чтоб они были и счастливые, говорят, они должны быть от любимого человека.

— Спасибо, Олежек. Ты тоже очень симпатичный мужчина и, наверное, жуткий ловелас, а? У тебя ведь все для этого есть: внешность, ум, романтическая профессия. Ну, признайся, часто меняешь женщин?

— Верь — не верь, но должен тебя разочаровать, в этом плане у меня такой период наступил… одним словом, полный штиль.

— Отчего так? — с недоумением посмотрела на него Наташа, приподнявшись на локте.

— Да как тебе сказать… По жизни своего человечка встретить не удается, а может не заслужил, а пользоваться услугами интим-сервиса или снимать девочек в злачных местах, что, в общем-то, одно и то же, как-то не в моих принципах. Может, мои представления уже старомодны, но любовь как товар — это не для меня. И не потому, что гордый или праведный, нет. Видимо, в жизни любого человека наступает момент, когда ему надоедает размениваться по мелочам. Новое время и так выбросило на поверхность много халтуры и всякого, прости, дерьма, поэтому, если еще и в самом главном опускаться до эрзацев — это уж слишком.

— Знаешь, у меня тоже мужики, которые покупают тело напрокат, симпатий никогда не вызывали. В этом есть какая-то ущербность. Можешь смеяться, но трахать надувную бабу из резины и то, на мой взгляд, не так постыдно. По крайней мере, никакой фальши чувств, никакого притворства.

— Не знаю, не пробовал, — усмехнулся Верховцев, — но когда заходишь в секс-шоп и видишь на витрине забавный аппаратец с инструкцией типа: «эта проверенная боевая подружка, работающая в многоскоростном режиме, разовьет вашу потенцию до невиданного уровня и доставит массу невероятных удовольствий», поневоле задумаешься.

— Да, мало мы, женщины, вас, мужчин знаем, — водя ладонью по его груди, сказала Наташа. — Считается ведь как: женщина в интимном, эмоциональном плане более тонкий и сложный организм, а мужчина — это такой тип, которому от женщины только одно и надо, — жеребец, налетел, набросился, справил свое удовольствие, а там трава не расти… Если чужой — поскакал себе дальше, если свой — повернулся на боковую и тут же дрыхнуть.

— Ну, не знаю, — протянул Олег, — наверное, не все так просто. Вот послушай, к примеру. Есть у меня один хороший приятель, еще по службе в милиции. Он чуть постарше меня, женат, с женой живет лет пятнадцать, вроде все нормально. Детей у них двое, семьянин образцовый, но есть у него пунктик — ни одну юбку выше колен на улице не пропустит, хотя уточню, только взглядом. Это так для ясности, потому что, с его слов, жене своей он ни разу не изменял и впредь не собирается. И я этому верю, потому как знаю — он из тех людей, которые говорят только правду или не говорят ничего. Ну, поддали мы как-то с ним однажды и вдруг он разоткровенничался. И сказал он мне такую вещь, которая меня в какой-то мере даже поразила. Знаешь, Олег, говорит, я от жены не гуляю не оттого, что такой правильный, и не в жене тут дело. Гульнуть втихаря — ума много не надо, я детям своим, чувствую, после этого в глаза смотреть не смогу. А дальше он поразил меня еще больше, — говорит, ужасно мучаюсь оттого, что интимная жизнь с женой зашла в жуткий тупик. Представляешь, говорит, залажу в постели на свою родную жену и мне стыдно, готов от стыда провалиться.

— Почему? — у Наташи от удивления даже округлились глаза.

— Вот и я так же спросил, — продолжал Верховцев. — Отвечает, мол, ты ж знаешь, как мою Любаху расперло после вторых родов. Сам Вадим мужик спортивный, подтянутый, а жена его за центнер тянет, тут все вместе, наверное, и генетическая предрасположенность, да и покушать любит. Как взгляну, говорит, на ее телеса — холодец, так сексом не только заниматься, а и думать о нем неохота. Всем она меня устраивает, но в этом смысле приходится идти на гадкий компромисс с самим собой: притворяться, что имею ее в охотку, изображать удовольствие, когда тебе противно, и все только для того, чтоб не доводить до скандалов на этой почве. Представляешь, вот так вот постоянно притворяться и давиться через не могу нелюбимым блюдом, которое и в рот не лезет… А жить как-то надо, природа ведь своего требует.

— М-да, история… Твоему другу не позавидуешь, но если откровенно, чисто по-человечески, я его понимаю.

— Вот и подстраивается, бедняга, к ситуации как может. Рассказывает, что сначала он перестал ее иметь при свете, потом уже и это не помогало, теперь, говорит, дошло до того что, пока не представлю, что подо мной какая-то другая женщина, вымышленный образ, сколько не мучаюсь — кончить не могу. Что поделаешь — мужчина так устроен — любит глазами.

— Оставим грустные темы, пойдем лучше потанцуем, — неожиданно предложила она, беря его за руку. — Послушай, какая чудная музыка, она так и манит забыться в танце…

Мелодия танго была действительно прекрасной. Обнаженные, они танцевали посреди комнаты, и ноги их утопали в мягком ворсе ковра. За окном, окрасив небо прощальным розовым разливом, торжественно угасал день.

— А ведь через какую-то неделю опять Рига, опять дожди, — склонив голову ему на плечо, проговорила Наташа. — Как подумаю…

— А ты не думай, — сказал Верховцев, перебирая пальцами ее локоны. — Знаешь, твои волосы пахнут морем, от них веет морской свежестью, а вот тело буквально горит, обжигает, как перегретая галька.

— Да, я за эти дни кажется превратилась в солнечную батарею, — прошептала она, призывно глядя ему в глаза и увлекая в сторону тахты. — Я попрошу тебя на ночь намазать мне спину кремом. Хотя, что я говорю — ночи не будет, она отменяется! Говорят, чтобы ощущать полноту жизни, надо жить так, как будто каждый день в этой жизни — твой последний день. Видимо, то же самое можно отнести и к сексу — каждая близость должна быть как последняя. В коктейле наслаждений, который дает человеку отпуск на море, мне как раз недоставало одного компонента, но самого важного — изюминки женского счастья. Так что, Олежек, прими свой приговор смиренно — прости, но поспать тебе сегодня не придется. Эта ночь моя…

 

7

Верховцев вернулся в Ялту ближе к вечеру в приподнятом, можно сказать, лирическом настроении, а потому не обратил должного внимания на своих компаньонов Аркашу и Грифа, которые от безделья, а главное от безденежья, бесцельно слонялись по квартире с видом нашкодивших котов. Олег поставил на плиту чайник и, что-то напевая себе под нос, отправился принимать душ. После чаепития он объявил полчаса на сборы к вечернему выходу на «Бродвей».

Вскоре выйдя на набережную, тройка начала «траление» по привычному маршруту от каравеллы, стоящей на берегу, в которой располагалось питейное заведение, до гостиницы «Ялта», расположенной сразу же за мостом через замусоренную речку, больше напоминавшую сточную канаву и одетую в бетонные берега, явно навырост.

Набережная жила обычной повседневной жизнью: праздная публика фланировала туда-сюда, вдыхая целебный морской воздух, юные искательницы приключений, сидя на скамейках, томным взором выискивали в толпе «настоящих мужчин», готовых приобрести по сходному тарифу во временное пользование их душу и тело; возле многочисленных забегаловок, как обычно, суетился «измученный нарзаном» народец, для которого дни недели, равно как и времена года, потеряли всякое значение.

Почти в каждом из таких заведений в придачу к горячительному продавали бутерброды с сыром, изготовленным, по-видимому, еще в какую-то мезозойскую эру, бутерброды с ветчиной, больше смахивающей на растекшееся сало, и сдобные булки, размером с силикатный кирпич. Но больше всего Верховцева поражало, что великолепные Крымские вина Массандры, Коктебеля, Золотой Балки были по-прежнему во все тех же совдеповских бутылках по ноль-семь, закупоренных похабными крышками из фольги с козырьком и невнятной надписью — какой-то там «винпром». Кто не мог позволить себе бутылку целиком, брал вино «гранеными», и Верховцеву до этого никогда не приходилось видеть, чтобы достойные марочные вина разливались из трехлитровых банок, словно томатный сок. Но и стаканы доставались не всем, кому не везло, получали баночки из-под майонеза. Верховцеву такая ситуация казалась пределом абсурда.

Давным-давно ему приходилось слышать, что на самой престижной дегустации — конкурсе вин в Лондоне, где председателем жюри является какой-то знатный лорд, всем винам присваивали номера, и члены жюри, дегустируя вина, выставляли им оценки и соответственно места. Но когда в зал вносили «Мускат белый Красного Камня», председатель-лорд давал команду: «Всем встать!» и называл это вино. Его выпивали непременно стоя, и оно автоматически получало первое место. Миром признано, что лучше марочного вина, чем это, быть не может. Верховцева чуть ли не до слез рассмешила картина, возникшая в воображении, когда он представил строгого английского лорда, пьющего божественный мускат из банки из-под майонеза. «Они никогда не раскрутятся, — подумалось ему. — Страну наводнили забугорным говном в классных упаковках, а эти бизнесмены от виноделия сказочный продукт, как золушку, упаковали в лохмотья нищенки».

Проходя мимо одной из таких точек, где наливали из банок и бутылей в разнокалиберную посуду, спутники частного детектива поневоле замедлили шаг и так преданно посмотрели в его глаза, что тот, растрогавшись от такого внимания и любви к его персоне, не устоял и встал в очередь. Очередь не была большой, но парниша в белом халате, заправлявший у прилавка, по всей видимости, не мог терпеть вокруг себя пустоты и потому, с подчеркнутым чувством собственного достоинства, клиентов он обслуживал не торопясь и снисходительно, точно делал милость по принуждению. Верховцев уже отвык от стояния в очередях, а тут получил классическое напоминание о том, что и четыре человека впереди могут на поверку оказаться бесконечной очередью. Продавец, неповоротливый как мамонт, медленно наливал вино в стаканы и банки и, подчеркнуто брезгливо держа тряпку двумя пальцами, в таком же темпе вытирал с прилавка влагу, крошки и дохлых ос. Потом небрежно тыкал пальцем в калькулятор, сквозь зубы называл «приговор» и с пренебрежением кидал купоны в приоткрытый ящик.

Простояв с четверть часа, они не продвинулись ни на шаг и Верховцев, которому жуть как надоела вся эта тягомотина, уже собрался уходить, но тут к прилавку подошла горластая, вызывающе шумная компания, судя по развязному говору — москвичи. Подошедшие не стали особо церемониться и без очереди полезли к прилавку. Народ было возмутился, но наглецы их урезонили: «Алле! Мы платим не купонами, а стойким российским рублем!» Это было сказано таким тоном, как будто рассчитываться собирались золотыми слитками, но, к удивлению Верховцева, аргумент был признан весомым, и народ перестал роптать. Но этот инцидент дал возможность Верховцеву подойти следующим без очереди и вынуть из кармана доллар. И уже через две минуты он стал обладателем стакана «Черного доктора», а Аркаша с Грифом получили по майонезной банке «Кокура». Компания отошла в сторонку и примостилась на парапете.

— Хотите посмотреть на классического идиота? — неожиданно спросил Гриф, отхлебнув немного винца. — Так обозревайте, он находится среди вас.

— А что это мы стали такие самокритичные, прозрение свыше вдруг снизошло? — язвительно поинтересовался Аркаша, бросив многозначительный взгляд на Юрия Юрьевича.

— В неправильном контексте мыслите, молодой человек, — поспешил заверить Гриф, понимая, что тот намекает на неудавшееся по его вине похищение. — Я гутарю совсем о другом.

— Так о чем же запоздалое раскаяние? — вступил в разговор детектив.

— Да все о том. Черт дернул меня сунуться в свою квартиру! Авария, авария!.. Не полез бы, жил бы сейчас…

— Если бы, да кабы… История, к вашему сведению, сударь, не терпит сослагательного наклонения, — веско заметил Аркаша.

— Эх, вот куда надо было с теми бабками прямиком, а не торчать в Риге, пока на крюк за ляжку не подвесят, как тушу кабанчика на мясокомбинате, — продолжал сокрушаться Гриф. — Если бы молодость знала, если бы старость могла… Пил бы здесь каждый день вот такой натуральный винчик и не гробил бы остатки здоровья круткой с наклейкою «Латвияс балзамс», горя бы не знал…

— Это тебе только кажется, — перебил его Верховцев. — Ты думаешь, что должно быть по-другому, а случилось неизбежное. Случилось так — прими и не ропщи. У Джексона на этот счет хорошая теория выведена, на жизненном, так сказать, материале построена.

— Очередной философский перл? — съехидничал Аркаша. — В чем-чем, а в области научных обобщений наш Евгений Роальдович бо-ольшой спец. Ему б в Академии Наук заседать, а не в «Омуте» алкашикам премудрости исповедовать.

— И все-таки послушайте, — не обращая на него внимания, продолжал Верховцев. — Реальный факт. Как-то один мужичок в своем огороде нашел клад, банку с золотыми червонцами царской чеканки. Кажется, дело в Юрмале было. И как полагается честному человеку, он сдал золото государству и получил четвертую часть, в госрасценках, конечно. Как раз ровно восемь тысяч рублей вышло. И купил на них машину, «жигуленок», имел право. Машина ему была не нужна, не увлекался он этим. Тут же загнал ее за полторы цены, а деньги на книжку — и счастлив. И вдруг, как снежный ком на голову, свалилась перестройка, и в течение года его сбережения превратились всего-то в сотню долларов. А дальше что — жизнь пошла бедная. Жена точит, мол, если б наш папа не был дураком и золото не отнес, а припрятал до лучших времен, сейчас бы дачку имели. Сынок обижается, что по папиной тупости на мотоцикле с девчонками ему не кататься. Дочка со слезами свое тряпье ему под нос тычет — не на что модную обновку взять. И так каждый день, только, чем хуже жить становится, тем больше домашние распаляются. И дошло тогда до мужика, что ему был дан судьбой шанс. Один-единственный на всю жизнь и больше такого не будет. Червем жалким, презираемым близкими и чужими, до конца жизни и останется. Запил он от тоски жуткой и по пьяному делу наложил на себя руки, повесился.

— Ну, и что оригинального в этом сюжете? — пожал плечами Аркаша. — Заурядная история. Я таких придурков на своем веку как грибов по осени перевидал, но глобальных теорий из этого не строю.

Верховцев закурил:

— Кому что дано. Джексон, например, считает, что в этом случае клад бедняге подсунул сам сатана. Подразнил, помучил и в петлю залезть надоумил. Чтобы душу бессмертную погубить, навеки своим слугой сделать.

— Да ерунда все это, — отмахнулся Гриф. — Сатана… сатана… Какой сатана?! Спрятал бы золото да и продавал бы через некоторое время по монетке втихую.

— Я Джексону сказал то же самое, — усмехнулся Верховцев. — Он утверждает, что при таком варианте развития событий мужичка бы повязали при продаже. Дали бы годка три с конфискацией, а когда б отсидел, если б конечно в тюрьме до веревки не довели, вернулся бы в пустую квартиру, и жена с детьми ему те же песни пели бы. Как не крути, той же петлей все и закончилось.

Гриф нехорошо засмеялся. К нему вернулась его прежняя нагловатая самоуверенность:

— Ты что, полагаешь, те двадцать тысяч баксов мне черт подсунул, чтобы потом отнять? И чтобы душу мою забрать, до самоубийства довести? Ну, это уж хрен кто дождется! Меня в петлю всемером тащить надо!..

— О твоих баксах я речи не веду, хотя мне кажется, что нечистому ты и так давно служишь. Ну, а насчет петли… Не знаю, куда б ты полез, если бы те ребята тебя каждый день обрабатывать начали. И не просто банально бить по почкам, а, скажем, утюжком горячим по голому пузу. Или паяльничек в зад, а потом вилочку в розетку. Быстро же ты подзабыл, какой бледненький плакался Джексону в подсобке пивбара.

Гриф недовольно поморщился — он не любил, когда ему напоминали о его унижениях, да еще при посторонних, и он сразу же сменил тему разговора:

— Ответь мне лучше, начальник: как долго мы еще будем искать нашего неуловимого — день, два, неделю?..

— Что, уже умаялся идти по следу? — насмешливо спросил детектив. — А как я десять лет изо дня в день всякую погань выискивал да отлавливал? Удовольствие это небольшое, но когда гада удается вычислить, а потом загнать в угол и повязать, честное слово, на душе как-то светлей делается, легче дышится, словно в воздухе больше озона становится.

— Да я ничего против… мне здесь как раз наоборот очень нравится, — начал оправдываться Гриф, — просто ясности хотелось.

— Ну, для ясности скажу: денек, другой, мы еще тут побудем, а дольше я не вижу смысла.

— О! Опять они, поклонницы важнейшего из искусств… — воскликнул Аркаша, и остальные по направлению его взгляда увидели приближающихся к ним знакомых девчонок, правда, в уполовиненном составе. — Вы знаете, мужики, я прихожу к выводу — хоть Ялта и крупный муравейник, но если в ней есть хоть один твой знакомый, то здесь, на этой набережной, ты с ним все равно не разминешься. Вот вам яркий пример: лет пять назад я здесь оказался совершенно случайно, а Джексон был проездом, ехал на раскопки в Херсонес, и мы средь шумного бала лоб в лоб, ну буквально метров сто пятьдесят отсюда на лавочке… Да ты, Олег, эту историю знаешь.

— Вывод обоснованный, не могу не согласиться, — ответил Верховцев. — Но если от него отталкиваться, то увы, нам пора паковать чемоданы. Получается, что нашего клиента здесь нет, иначе бы мы давно уже с ним, как ты говоришь — «лоб в лоб»…

— Привет, рижане! — поздоровались девчонки, подойдя. — Ну что, к съемкам еще не приступили?

— Да какие к черту съемки! — не сдержался детектив, которого все эти глупые разговоры вокруг их надуманной миссии уже стали изрядно раздражать. — Наш главный герой скоропостижно скончался от несварения желудка, и фильм с производства снят. Все, сматываемся, отснимались!

— Умер?! Да что вы говорите, нехорошо обманывать маленьких! — сказала одна из подружек, игриво погрозив пальчиком. — Я понимаю, скромность мастеров экрана украшает, но надо и меру знать. Не хотите пригласить нас на съемки — навязываться не собираемся…

— Я сказал: умерла — так умерла! — крылатой фразой из анекдота подтвердил свое сообщение «продюсер».

— Значит, успел воскреснуть, — спокойно сказала девушка. — Мы его пять минут назад у гастронома встретили….

— Обознались! — беспечно отмахнулся Аркаша. — За всю историю земли на ней воскрес только один человек.

— Ну, допустим, не один, — поправил его Верховцев. — Но это дела меняет.

— А знаете, не узнать его было нельзя, — не слушая их, продолжала гнуть свое девица. — Он в жизни, ну копия, как на фотке, что вы показывали.

— Даже еще лучше, — добавила другая. — И при нем такая дама, вся из себя… Тоже из ваших?

— Дама?! — точно очнувшись от наркоза, вскричал Верховцев.

— Дама?! — в две глотки повторили за ним его компаньоны. — Где они, у какого гастронома?

— Да вон тот, угловой, в него входили, — показали те, недоумевая от странной реакции собеседников.

— Пардон, мадам, еще увидимся! — бросил Верховцев, срывая с места своих подручных. — Факт требует расследования по горячим следам.

И не медля больше ни секунды, они резво двинули в сторону указанного гастронома, с лихвой выполняя на коротком отрезке дистанции норматив мастера спорта по спортивной ходьбе. Но они не прошли и сотни метров, как Гриф вдруг остановился и стал производить движения, схожие с движениями мухи, внезапно столкнувшейся с оконным стеклом.

— Шеф, это он! — каким-то странным подсевшим голосом, выдавил он, схватив Верховцева за кисть, хотя было видно, что ему об этом хотелось кричать, что есть мочи.

Верховцев освободил руку и оттеснил возбужденного Грифа в пространство между двумя киосками:

— Говори спокойно, вразумительно и не маши руками… Где он?

Гриф указал на парочку у витрины на противоположной стороне. Облик похитителя миллионов оказался таким, каким его и представлял себе Олег по описанию Грифа. Разве что в манере держаться, в его повадках было что-то от глухаря на току, когда тот, ослепленный любовью, вьется вокруг своей тетерки, распустив хвост и ничегошеньки не замечая. Но дама производила очень сильное впечатление — высокая, длинноногая, стройная, одним словом, красавица, что еще больше оттеснялось и подчеркивалось ее спутником, который по возрасту мог бы быть ей почти отцом. Наконец, когда цель была выявлена, наступила пора решительных и точных действий — любая оплошность могла повлечь полный провал операции.

— Слушай, Гриф! — быстро зашептал детектив. — Мы с Аркашей следуем за ними, а ты мигом домой и сиди на телефоне. Если противопоказаний не будет — беседу откладывать не станем, так что ты понадобишься…

«Пасти» увлеченную собой парочку для бывшего опера никакой сложности не представляло, досаждал только Аркаша, порывавшийся поскорее испортить им настроение.

Через полчаса поднадзорные зашли в частный дом на тихой улочке вдалеке от центра. После того, как за ними закрылась калитка, Верховцев, заранее продумавший разные варианты развития событий, тут же постучал в соседний дом, якобы в поисках подходящего жилья для отдыха. Такового не оказалось, зато словоохотливая хозяйка поведала, что в следующий дом заходить не стоит, так как новые соседи, точнее соседка, молодая девица, только недавно купила этот дом под дачу и курортникам комнаты не сдает.

— Видать, дочь богатых родителей, здесь дешевых особнячков нет, — добавила она. — А живет она с мужчиной, который, ой, как старше ее. Совсем теперь девки с ума посходили. Мы, помню, в молодости за погонами вздыхали, а эти, нынешние, за седыми да лысыми гоняются. Хотя ничего не скажу, мужчина культурный, приветливый, ее этак голубком обхаживает. Живут в достатке, но не роскошествуют, продукты покупают хорошие, на рынке, а ездят туда на троллейбусе…

Дальнейшее продолжение беседы Верховцев счел нецелесообразным. Попросив разрешения позвонить, он вызвал Грифа, подробно объяснил ему, куда добираться, и, откланявшись, вышел с Аркашей на улицу. Чтобы не терять понапрасну времени в ожидании главного свидетеля, детектив отсчитал Аркаше немного денег и отправил его за недорогим букетом цветов, чему тот откровенно удивился, но лишних вопросов задавать не стал.

Спустя полчаса все были в сборе; запыхавшийся Гриф и Аркаша с аляповатым букетом, походивший в эту минуту на сельского жениха, ждали от детектива дальнейших инструкций.

— Так вот, друзья, — за все время поездки Верховцев обратился к ним так впервые, — пока что судьба к нам благосклонна, клиента мы обнаружили. Больше того, он здесь приобрел дом для своей любовницы, а значит, некоторым образом привязан к этому обстоятельству. Это, безусловно, для нас плюс. Теперь о главном; сейчас мы зайдем в гости, никаких резких действий, напрасно пугать его нам ни к чему. Без моего разрешения вы с ним ни слова! С его девочкой — пожалуйста, и как можно полюбезней, тут мне вас учить не надо. Судя по дымку, там варганят шашлычок, так что не будем откладывать свой визит. Вопросы есть?

Аркаша и Гриф в один голос спросили:

— А цветы-то зачем?

— Мы ж идем в гости, а там красивая дама, — пояснил Верховцев. — К тому же наличие цветов должно успокаивать, сразу видно, что пришли беседовать, а не разгром чинить или какие счеты сводить. Человек не будет принимать необдуманных решений, вызванных страхом. Нам лишние осложнения были бы не в кассу…

Они подошли к дому, и Верховцев нажал кнопку звонка рядом с калиткой. Хозяева не заставили себя ждать. Почти тотчас калитка открылась и перед ними предстала привлекательная юная особа в махровом халате и мягких тапочках на босу ногу. На лице ее была приветливая, почти детская улыбка:

— Вам кого?

Верховцев непринужденно улыбнулся ей в ответ и протянул букет:

— Это вам. А нам бы Владлена Антоновича…

— Владик! Это к тебе! — крикнула она повернувшись и, с явным удовольствием приняв букет, жестом пригласила нежданных гостей зайти во дворик.

— Кто там, Кариночка?.. — Перегудов появился из-за угла дома в фирменном спортивном костюме, вытирая на ходу руки полотенцем. — Это кто к нам пожаловал?

Он посмотрел на Верховцева, Карину с цветами, и вместе с любопытством в его глазах мелькнула невольная ревность. Он быстро и как-то вскользь глянул на Аркашу, потом на Грифа и от неожиданности обомлел. Внезапную бледность его лица не могли скрыть даже вечерние сумерки, руки, предательски дрожа, стали нервно теребить полотенце.

Верховцев по личному опыту знал, что в таком состоянии с человеком может случиться истерика, и он, к примеру, может не раздумывая сигануть в пропасть, или другая крайность — в слепом отчаянии кинуться с топором, а если есть пистолет, то еще хуже, открыть беспорядочную стрельбу. И первое, и второе, сейчас было бы некстати, и потому Олег, дружески улыбаясь, а улыбка, известно, обезоруживает, разрядил обстановку:

— Владлен Антонович, не стал бы вас беспокоить в столь неурочное время, если бы не острая необходимость обсудить одно очень важное дело. Я думаю, что мы могли бы уединиться в доме, а ваша мадам пока пусть угостит моих друзей чаем.

И он, не дожидаясь ответа, направился в дом, увлекая за собой растерянного и изрядно взволнованного Перегудова.

— Так может быть гости желают немного сухого вина? — поинтересовалась Карина, до сих пор еще не понявшая, что ее Владик опешил вовсе не от неожиданной радости, а как раз наоборот.

Верховцев остановился в дверях, придерживая Перегудова за локоть, как старого закадычного друга:

— Нет-нет! Вот этого пока не надо, чайку, именно чайку!

— Кто вы такой и что вам от меня нужно? — заметно нервничая, спросил Перегудов, когда они с детективом вошли в дом. При этом он, явно напрасно, старался сохранить бодрый вид.

Верховцев деловито оглядел комнату; сразу бросилось в глаза, что новые владельцы появились здесь недавно, что у хозяйки в голове «громадье» планов по обустройству райского гнездышка, и что в убогости фантазии на этот счет ее упрекнуть нельзя.

— Присаживайтесь, — Верховцев указал на кресло около журнального столика, а сам сел напротив. Со стороны могло бы показаться, что хозяин здесь он.

Перегудов сел. Он уже немного успокоился — не бьют, не угрожают, разговаривают вежливо. Олег спросил разрешения закурить и, не дожидаясь согласия, поднес к сигарете зажигалку:

— Давайте условимся так: чтобы наша встреча прошла продуктивно, и мы даром не теряли своего драгоценного времени, сейчас буду говорить я, а вы без особой нужды меня не перебивайте. Так вот, известного вам и мне числа сего года, вы с помощью человека по кличке Гриф, получили, совершив подлог и мошенничество, в некоем банке свыше двух миллионов долларов США. Эти деньги принадлежали фирме…

— Я не знаю никакого Грифа, я не знаю никакой фирмы!.. — Перегудов стал вести себя как непутевый жулик на допросе у правильного следователя в фильмах советского периода.

— Спокойно! Я же просил помолчать! — бесцеремонно пресек его Верховцев. — Кстати, если вам не угодно знать Грифа — не надо. Мы не на очной ставке. Главное, что он не отказывается от знакомства с вами.

— Кто вы? — хмуро спросил Перегудов, исподлобья поглядывая на незнакомца.

Верховцев вынул из кармана рубашки заранее приготовленную визитку:

— Частное детективное агентство «ОЛВЕР».

И он протянул ее Перегудову.

— Так они вас наняли? — он разом обмяк, было видно, что ему стало трудно дышать, губы мелко задрожали и сделались лиловыми как у утопленника. У него был классический вид уличенного и обреченного.

— К нашему общему удовольствию, меня никто не нанимал, — поспешил заверить его Верховцев. — Тут совсем иное. Просто упомянутый мной Гриф, он же Гиацинтов Юрий Юрьевич, если так вам будет понятней, вопреки умному совету одного человека не появляться дома продолжительное время, все же был туда заманен и поплатился деньгами и немного собственным здоровьем. Хотя тех людей больше интересовала другая часть наличности, и только поэтому беднягу Грифа пока не уничтожили. (При этих словах Перегудов вздрогнул все телом). Так вот, этот несчастный в отчаянии доверился мне, и мы вместе пришли к выводу, что вы были, мягко говоря, не честны по отношению к нему. Такого рода услуга, которую он оказал вам в «Юпитер-банке», стоит, как правило, десять процентов от общей суммы, но никак уж не один.

Перегудов пробубнил что-то невнятное.

— В данной ситуации я предвижу три возможных варианта вашего поведения, — продолжил детектив, — давайте их разберем.

Перегудов согласно кивнул.

— Итак, вариант первый. Вы от всего отрекаетесь, дескать, ничего не знаю и знать не желаю, сейчас, мол, вызову милицию, ну, и в таком роде. Мы тут же уходим, сообщаем господину Серебрянскому, за тех же десять процентов ваше имя, отчество, фамилию и прочие данные… Надеюсь, эту фамилию вы слышите не впервые? Так примите к сведению — деньги, лежавшие на том счету, являются именно его деньгами. Вы, конечно, можете удариться в бега даже вместе с Кариной, но тогда за все заплатит ваша жена с ребенком и родители той же Карины, да и вам, боюсь, о спокойной жизни придется навсегда забыть. А как люди господина Серебрянского умеют обрабатывать должников, Гриф расскажет за шашлычком. Я надеюсь, вы нас угостите?

Перегудов утвердительно кивнул в ответ.

— Есть и другой вариант, — Верховцев смял докуренную сигарету в пепельнице. — Но сразу оговорюсь, это самый тупой из всех, но он есть. Согласно ему вы должны сейчас выхватить пистолет, желательно с глушителем и пристрелить всех нас троих, потом с Кариной вам придется расчленять и прятать трупы…

Перегудова передернуло только от одной мысли, что он тюкает топором по конечностям трупов, и его чуть не стошнило.

Для Верховцева подобная реакция на свои слова не осталась незамеченной:

— Вам это не нравится, кровавые сцены не для вас? Правильно. Тем более, что далее все пойдет опять по первому варианту — через сутки, не получив от нас вестей, наш человек в Риге, я снова повторюсь, за те же десять процентов сообщает ваши данные. Потом все по плану, но уже ихнему — утюги, паяльники, изнасилования в особо извращенной форме, глумление над женским достоинством, и придется вернуть все-все! И я еще не уверен, что обойдется без крупной неустойки за нелегальное пользование кредитом. Кошмар, верно? Но на наше, а точнее, на ваше счастье есть и третий вариант. Прямо скажу — для вас он соломинка спасения. Вы сейчас же отстегиваете мне двести тысяч долларов, и с этого момента дело закрывается. Вы можете со спокойной совестью продолжать радоваться жизни, оставаясь засекреченным миллионером, а собранные на вас сведения, навсегда исчезнут из нашей картотеки, включая и адресок этой милой дачи. Я немного отвлекусь, но почему вы купили недвижимость в Ялте, просто любопытно. Насколько я знаю, новые русские, они же бывшие евреи, они же будущие американцы, французы и так далее, предпочитают виллы на теплых оконечностях Европы и Америки…

Теперь уже усмехнулся Перегудов:

— Был я в «европах», красиво, конечно, сыто и вылизано, но тоскливо до тошноты, не для меня это. А Крым я люблю даже после перестройки. Кстати, хотелось бы знать, как вы меня нашли? Если не секрет…

— Безусловно секрет, — Верховцев взял новую сигарету. — Но благодарите господа, что нашли мы, а не они. Сначала Гриф хотел найти вас сам, после того, как у него все отняли, но тут, ничего не скажешь — ловко вы ему визитку турфирмы подсунули. Конечно, Грифу все обломилось, а так как за ним следили, его снова повязали и снова пытали с пристрастием. Ему ничего не оставалось — прибежал к нам.

— А я, между прочим, однажды этой визитки хватился. Хотел мотануть с Кариной в круиз по Средиземному морю, да передумал — надоели эти важные тусовки, у кого хвост пышнее. Я человек того времени и, в какой-то мере, консерватор — со студенческих лет научился получать отдохновение в простом. Так что визиточку я и не думал подсовывать, а попросту посеял.

— Ну, допустим так, — согласился Верховцев. — А теперь я хотел выслушать ваш ответ по существу дела.

Перегудов задумался.

— Ну, а почему вы спрашиваете двести, а не сто или триста? И вообще, не велика ли сумма? И где гарантии, что вы не надумаете придти за деньгами и завтра?

— Вопрос понят, отвечаю, — Верховцев поудобней устроился в кресле. — Во-первых, повторюсь, существуют негласные тарифы в разных сферах бизнеса. Конкретная услуга, о которой мы говорим, оценивается в десять процентов, да и вы сами это, я полагаю, знаете не хуже меня. Ко всему прочему, в сложившейся ситуации вашему подельнику теперь просто нельзя возвращаться в Ригу, но не на дереве же ему жить — не птичка, хоть и Гриф. Значит, ему надо где-то здесь купить квартирку, ну и на первое время чтоб что-то было. Во-вторых, о гарантиях. Тут вам придется поверить мне под слово русского, пардон, советского офицера, а это для меня не пустой звук. И вам придется этим довольствоваться, никакой иной альтернативы я вам не предложу. Кроме того, заметьте, я весьма умеренно пользуюсь положением, в котором вы оказались — я бы мог запросто потребовать с вас половину, и выбирать бы вам было не из чего. Но я убежденный противник беспредела, даже в таких делах.

— Хорошо, вы даете слово офицера, а эти, что с вами, какие гарантии могут дать они? — Перегудов кашлянул и добавил: — Второго я не знаю, вижу впервые, но у Грифа, насколько я могу судить, где была совесть, выросла огромная хреновина.

— Да, тут вы правы, Владлен Антонович, и второй, откровенно говоря, персонаж из той же оперы, — Верховцев прямо посмотрел в глаза своему собеседнику. — Скажу чистосердечно — мои спутники — люди без твердых жизненных принципов, и потому я выступаю от всех, пришедших сюда, единым гарантом и могу поклясться вам, что вы этих людей больше никогда не увидите и ничего о них не услышите, а они, в свою очередь, навсегда позабудут о вашем существовании. Всю ответственность за сказанное беру на себя. Мои координаты вам будут известны — если что, с меня и спрос.

Перегудов задумчиво поглядел на Верховцева:

— Звучит достаточно убедительно. А теперь, позвольте вопрос к вам. А почему, собственно, вы не сдали меня Серебрянскому сразу? Это было бы проще — хлопот никаких, а долю бы свою все равно получили.

— Охотно поясню, — детектив повертел в руках зажигалку. — Просто те люди мне неприятны, они слишком криминальны. Я их подозреваю в убийстве, по крайней мере, одного человека, и способности убить, сколько им потребуется. А вы из тех, кто никого не убивает и не убьет никогда.

Перегудов успокоенно вздохнул:

— Будем считать, что вы меня убедили. Признаюсь, я с того самого дня все кого-то и чего-то ждал. Понимаю ведь — такие дела надо проворачивать в Москве. Там с человеком за три жизни можно не встретиться, а в Риге… Покрутился неделю в центре и все налицо — от первого забулдыги до последнего депутата. Воистину Рига — город маленький… И с деньгами ношусь, как дурень с писаной торбой, — и в банк не положишь, и дома держать нельзя, в офисе тем более.

— Так вы что, все с собой таскаете? — удивился Верховцев.

— Да нет, конечно, — в свою очередь удивился Перегудов, — но сумма, которую вы запросили, найдется и здесь. Дома я не держу, так что придется нам смотаться на автовокзал, в камеру хранения.

— А мы их вдвоем дотащим? — насторожился Верховцев, подсознательно ища подвоха.

— Сразу видно, что вы не видели таких денег, — усмехнувшись сказал Перегудов. — Это всего двадцать пачек сотенными банкнотами…

Не откладывая, они, взяв такси, съездили за деньгами и через полчаса вернулись. Их ждали с нетерпением. Тут же принялись за шашлычки, запивая их хорошим сухим «Совиньоном». Гриф засыпал Карину анекдотами, Аркаша пялился на нее томным взглядом, но при этом оба зорко следили за Верховцевым, немного отошедшим в сторону с Перегудовым. Те беседовали, словно старые приятели.

— Хочу выпить за вас, Олег, человека, который смог заработать за час двести тысяч баксов.

— Ну, вы преувеличиваете, — парировал частный детектив. — Моя сумма делится на значительное число людей, а вот я имею теперь все основания выпить за человека, заработавшего за час два миллиона в зеленых.

— Не возражаю, — щедро улыбнулся тот. — Вы знаете, я даже рад, что встретился с вами, вы не поверите, но это так. За последнее время я как-то подрастерял всех друзей. Нет, не потому, что сделался крутым и заносчивым, я, как вы наверное поняли, таковым не являюсь, просто теперь по жизни у меня остались только партнеры, с которыми отношения обычно складываются как в сексе — или ты их, или они тебя… Я ведь только тогда понял, что перестройка началась, когда друзей стал как в бою терять. А с вами, мне почему-то кажется, мы вполне могли бы стать хорошими друзьями.

— Приятно слышать, — Верховцев зубами снял с шампура поджаристый кусочек и принялся жевать. — Вы тут упомянули о перестройке, и мне в этой связи вдруг вспомнилась одна история. В милицейской учебке, где я постигал азы сыскного дела, познакомился я с парнем. Звезд он с неба не хватал и поэтому после окончания пошел не в угро, а в администрацию тюрем. По его словам, он понял, что началась перестройка, когда столкнулся со странным явлением — на отсидку пошел прямо-таки вал осужденных за изнасилование. Порнуха в стране вышла из-под запрета, ну и все те, кто на этом был зациклен, на волне вседозволенности пустились во все тяжкие. Так вот, в его учреждении в какой-то момент сложилось так, что процент насильников достиг чуть ли не семидесяти. А в зоне эту публику ох, как не любят!.. Там у зеков своя строгая иерархия — за первым столом сидят те, кто в законе, за вторым, скажем, авторитеты, мужики — за третьим, ну, а пидары и опущенные — за последним. А тут их большинство вдруг образовалось, причем подавляющее. Законники и авторитеты частично к перестройке на волю вышли, они ее прорабами потом стали, а остальных эти новенькие подмяли. Так вот, мой знакомый старлей только тогда понял, что перестройка пришла, когда в его тюрьме пидары уселись за первый стол. Правда, это недолго длилось. Тут на тюрьмы вторая постперестроечная волна накатила — туда вернулись бандиты всех мастей, и все встало на свои места. «Петухи» снова к парашам приписались — и тише воды, ниже травы… Так вот там, у них, перестройка закончилась быстро, это у нас, в нашей жизни пидары еще за первым столом продолжают сидеть.

— Что ж, очень поучительный рассказ, — заметил Перегудов, с интересом выслушав Верховцева. — Может еще по стаканчику, за то, чтобы и в нашей стране все сели за причитающиеся им столы.

— Эх, если бы это что-то и впрямь изменило, — вздохнул Верховцев, — я бы за каждого прораба перестройки персонально выпил, но чтоб земля ему была пухом…

— Но они в нее не торопятся, — докончил мысль Перегудов.

Они еще немного поболтали и Верховцев, глянув на часы, решил, что пора бы и честь знать:

— Ну, позвольте откланяться. Если вдруг понадобятся мои услуги, буду рад встретиться в Риге.

— Это вполне возможно, — сказал Перегудов. — Меня дома ждут щекотливые проблемы, которые могут потребовать вашего участия. Рад был познакомиться с приятным человеком и, как говорится, не смею задерживать. Карина, проводи гостей до ворот…

При подходе к Костиному дому детектив вручил Аркаше и Грифу по три тугих пачки стодолларовых банкнот:

— Ваша доля, как уславливались в Риге. И еще: если кто вздумает хоть однажды сунуться к подзащитному, мне придется того убить, под такое обязательство получены деньги, и мне очень не хотелось бы его нарушать. Надеюсь, поняли?

Что-то буркнув в ответ, те с жадностью подхватили свои пачки и шустро рассовали по карманам.

— А себе по сколько отломили? — встрепенулся Гриф.

По глазам другого ассистента Верховцев понял, что и ему не дает покоя тот же вопрос.

— Так что, мне перед вами отчитаться? И в какой форме желаете? — Олег так выразительно посмотрел на своих подручных, что тем сразу расхотелось получить доступ к искомой информации, а мудрый, как сова, Аркаша тут же принял стойку «смирно».

Костя встретил их сообщением, что из Риги звонил некто Боб и просил передать, что Джексон легко ранен, и чтобы, по возвращению назад, Олег не шел домой, а сразу же к Аркаше. Джексон будет ждать его там.

Это сообщение неприятно взволновало детектива:

— Аркаша, собирай манатки, сегодня отвальная — завтра же уезжаем в Ригу!

— А я? — надтреснутым голосом напомнил о себе Гриф.

— Тебе опасно, но решай сам. Недельку поживешь у Кости, а за это время купишь себе здесь хату, это не проблема, деньги есть. Как только что-то изменится и можно будет вернуться в Ригу, дам знать. А теперь — парадная форма, и в кабак! Костя, что у вас тут в этом плане самое-самое?..

 

1

— У тебя все? — спросил Джексон, выслушав подробный рассказ Верховцева о результатах поездки на юг. Он изменил положение загипсованной ноги, устроился поудобней. — Значит, Гриф не захотел возвращаться?

— Ни в какую! — подтвердил детектив. — Судьба, говорит, подбросила мне последний шанс, и надо быть законченным идиотом, чтоб, имея приличные бабки для спокойной жизни в глубоком тылу, возвращаться на передовую. Решил зиму перекантоваться в теплых краях, а возможно, и обзавестись своим жильем.

— Пример подельничка оказался заразительным? А что, за такие бабки, пожалуй, скромненький домишко там купить можно. Наверное, он поступил правильно.

— Кто спорит? — согласился Верховцев. — Да, чуть не забыл: Гриф в Крыму вспомнил одну важную вещь. Наши с тобой прикидки оказались абсолютно верными.

— Ты о чем? — вопросительно посмотрел Джексон.

— Помнишь нашу встречу у Эрвина в подсобке, когда Гриф об этом деле рассказывал. Он тогда заикнулся, что, когда его прихватили у турфирмы, Хирург, якобы, звонил хозяину, чтоб решить, как быть с Грифом дальше.

— Ну, помню…

— Так вот, сделали мы с Аркашей в последний день перед отъездом отвальную. Посидели в лучшем кабаке, Костю, естественно, пригласили. Ну, а вышли из кабака, Гриф вроде и поддатый был и вдруг мне заявляет: «Вспомнил, Олег, как эта сволочь, Хирург, своего хозяина по мобильнику величал. Вот на этом плакате ответ…» И тычет пальцем в одну из афиш на рекламном щите. Мы как раз по набережной брели, освежались…

— Что за афиша?

— Концертная. «Поет Юлиан» на ней значилось. Вот Гриф и говорит: «Юлий Викентьевич — этот хряк хозяина своего так назвал». Я спросил: «Ты уверен?» А он: «Чтоб моей маме в гробу тесно было! Раз по пьяни вспомнил, то уверен! По трезвянке такого б уже не случилось…» Видать, в воспаленном от солнца и водки мозгу случайно какие-то контакты замкнули…

— Все может быть. Ладно, наливай!

Друзья, по случаю встречи неторопливо беседуя, между делом распивали бутылочку «Абсолюта». Джексон полулежал на диване, время от времени меняя позу — сломанная нога причиняла ему много неудобств. Верховцев сидел напротив. Импровизированным столиком, на котором громоздились водка, минералка и закуска, служила тумбочка. Сам хозяин, Аркаша, едва вернувшись в Ригу, в срочном порядке умотал куда-то улаживать свои неотложные проблемы.

Они выпили по рюмочке и, закусив, закурили.

— Значит, Каретников, говоришь, работает на Серебрянского в Голландии? — спросил Джексон.

— Да, именно так, — ответил детектив.

— Похоже, что он и подвел своего компаньона под монастырь. Теперь тебе не кажется, что с его подачи «Пикадора» и завалили?

— А теперь я почти уверен, что Каретников тут стрелочник. Пока доказать не могу, но… пока.

— Ну, а как в Крыму эти два гренадера себя проявили? Много тебе кровушки попортили?

— Гриф и Аркаша? О, об этом как-нибудь после, — Верховцев улыбнулся каким-то нахлынувшим воспоминаниям. — Амплуа, в котором они безобразничали, я даже затрудняюсь обозначить. В общем-то трояк с минусом я им бы поставил, но еще раз с ними связаться — ни под каким коленкором! Теперь ты расскажи, где тебя так тряхануло?

— А ты не догадываешься? — спросил Джексон.

— О чем ты говоришь… Я, Женя, еще от югов и поезда отойти не могу.

— Понял… Пошел я к тебе за записной книжкой, как мы с тобой договаривались, открываю первую дверь, и…

— Рвануло?

— Рвануло. Они, видать, к тебе наведаться возжелали — первую вскрыли без проблем, а со второй, бронированной, обломилось. Ну, и заложили из вредности между дверей какую-то пакость, может попугать хотели, не знаю. Меня так кидануло, скатился по ступенькам, аж на нижнюю площадку. Закрытый перелом левой ходули, легкое сотрясение мозга и синячище, погляди…

Джексон приподнял рубаху — синяк на левом боку действительно поражал своими размерами.

— М-да, отметина не слабая, — покачал головой Олег.

— Врачи уверяют, еще хорошо отделался. Что самое интересное — броня выдержала; либо взрыв направленного действия был, либо дверь на совесть поставили… Можешь не волноваться, с квартирой у тебя порядок. Боб и Мироныч по моей просьбе первую дверь подчинили. Они же и книжку записную забрали.

— Боб и Мироныч? — переспросил Верховцев.

— Да, я их подключил к делу, — сказал Джексон и, увидев недовольную гримасу детектива, уточнил: — в допустимых пределах. Я за ребят отвечаю, а помогли они мне существенно.

— Хорошо. Что еще нового?

— Есть информация по Хирургу и даже фото. Достань, в моем пиджаке твоя записная книжка, в ней снимок.

— А-а, знакомый господин, — протянул детектив, разглядывая мордастую физиономию на небольшой фотокарточке, содранной с какого-то документа. — Как же-с, имел честь лицезреть. Так я и думал… Уж очень он сходился с портретом, который выдал Гриф.

— Ты с этим субъектом где-то встречался?

— В кабинете Серебрянского, — ответил Олег. — Он там появился под видом рядового сотрудника, клерка, с отчетами какими-то бухгалтерскими. На самом деле Юлий Викентьевич мои смотрины устроил — потенциального противника надо знать в лицо. Откуда фото?

— От верблюда, — отшутился тот, взяв снимок у детектива. — Достал чисто, не волнуйся. Хирург — он же Ласманис Оскар Адольфович, год рождения — пятьдесят второй, образование — высшее медицинское. Хирург работал в травматологическом центре на Дунтес, характеризовался как квалифицированный спец. С девяностого года работает у Серебрянского, у них какие-то родственные связи, правда далекие, подробностей не знаю. По всей видимости, он там как-то себя проявил; последние два года в «Балттранссервислайн» на должности начальника службы безопасности, но с учетом контингента, которым он руководит, он по сути бригадир штатных бандитов этой компании! «Мерседес», в котором катали Грифа — его служебная машина, «Понтиак», что ты засек у своего подъезда — личный его транспорт.

— Что ж, интересные сведения, — заметил Верховцев. — И главное, очень полезные.

— Это еще не все, — сказал Джексон. — Налей по рюмахе.

— Ну, чем еще порадуешь? — спросил детектив, когда они повторили заход.

— Провели мы тут в твое отсутствие в порту одну операцию…

— Кто это мы?

— Не перебивай больного человека. Мы — это я, Мироныч, Боб и еще пара надежных мужиков. А операция была простая, но элегантная — потрясли малость составчик с лесом, который фирма покойничка Трумма готовилась загрузить на судно Серебрянского для отправки в Голландию. Выборочно несколько полувагончиков слегка прошерстили. Там, где пакеты с досками были — обшивочку вскрыли, покопались…

— Сумасшедший! Жить надоело? — не сдержался Верховцев. — И чего тебя в порт понесло да еще с такой кодлой? И как ты вообще вышел на этот состав?

Джексон переставил ногу и болезненно поморщился:

— У тебя, значит, есть связи, каналы, источники информации, а у меня получается, их быть не должно? Подумаешь, дело большое — состав в порту отыскать… Да у меня там знакомых тьма: докеры, диспетчера, стивидоры… Будь спокоен, поработали аккуратно — ну, немного пыли, немного шума, зато пожара и крови не было.

— Не хватало, — буркнул Олег. — Но зачем?!.. Зачем ты туда сунулся, кто просил?

— А разве не ты высказал версию о транзите наркотиков? — напомнил друг. — Или эта сюжетная линия тебя уже больше не волнует?

— Ну, почему же, волнует. Я просто говорил, что доказать наличие такого канала невероятно сложно. А ты, мне помнится, вообще советовал выбросить эту затею из головы.

Джексон взял бутерброд с красной икрой и, откусив кусочек, принялся неторопливо пережевывать:

— В твое отсутствие отношение к этому вопросу у меня изменилось. Я навел справки — Серебрянский действительно фигура очень серьезная. Он из тех, кому противостоять трудно, а мешать, становиться поперек дороги — опасно. С ним надо как-то определяться, иначе он нас смелет в порошок и развеет по ветру. Все, что случилось с тобой и со мной, все эти слежки — это лишь первые ласточки; спокойно жить не дадут, будут шпынять как Грифа, так что и баксы наши нам в радость не покажутся.

— Да знаю, — вздохнул Верховцев. — Нет, конечно, нельзя давать себя загнать в угол, да я и не собираюсь отсиживаться сложа руки. На этого грозного господина у меня кое-что есть, и я жажду с ним встретиться снова, но не сразу…

— Могу кое-что добавить в твою копилку, — перебил его Джексон. — Открой тумбочку, там пакетик…

Олег нагнулся и, открыв дверку тумбочки, вынул небольшой прозрачный пакет, заполненный белым кристаллическим веществом.

— Что это и с чем его едят? — внимательно рассматривая содержимое, спросил он.

— А это то, что мы обнаружили в пакетах с деловой древесиной, которая готовилась к погрузке на судно Серебрянского. Это — банальная наркота. Что именно, конкретно сказать не могу, но, как видишь, в своих вычислениях мы не ошиблись. Я изъял только один образец, можешь приобщить его к материалам дела, если посчитаешь нужным.

— Не ожидал, — восхищенно покачал головой детектив. — Честно говоря, это для меня сюрприз. И кое для кого будет тоже. Да, эта вещица сейчас очень и очень кстати.

— Ну и отлично, — произнес Джексон, вынимая из пачки сигарету. — Расскажи мне еще что-нибудь о своей поездке.

— Хорошего мало. Впечатление от поездки у меня не фонтан, тягостное, одним словом — жуть.

— Отчего так? — спросил Джексон, снова закуривая.

— Да вот проехал четыре республики… О Латвии и Литве говорить не буду, сам знаешь, а вот Беларусь и Украина… нищета, бардак, безнадега… Ты ж сам лет пять назад в Крым ездил…

— Четыре, — поправил Джексон, — когда мы в Севастополе встретились.

— Все правильно, четыре. Так вот, там и тогда все это было, а сейчас…

— Еще хуже, — вставил Джексон.

— Намного. Знаешь, какая мысль меня чаще всего посещала, когда я глядел в окно вагона или выходил на станциях прогуляться по перрону?..

— Ну…

— Что я смотрю одно и то же бесконечное кино, унылое, серое, какое-то беспросветное. Я даже не знаю, к какому жанру это отнести.

— Подскажу, — усмехнулся Джексон, — это мультсериал «Чернуха». Все это мне знакомо, я сам недавно в Пермь мотался, повидал…

— Тем более… Больше того, в этом кино создается впечатление, что пленка крутится не вперед, а в обратном порядке, не к горизонтам двадцать первого века, а к временам крепостного права. Народ обозленный, полуголодный, многие в таких одежках, в зоне зеков лучше одевают. В Николаеве, когда стояли, видел такую сценку: подходит к нашему вагону пожилой дедок. С тросточкой, холщевая сумка в руке, пиджачок потрепанный, на нем в несколько рядов ордена, медали. По всему видать — фронтовик. Ну, и просит у проводницы, дай, мол, дочка, бутылочки, если есть. Мужик интеллигентный, видно сразу, ему это все, как на казнь идти… Я, говорит, на войну шел за правое дело, а теперь оказалось мое право лишь бутылки вымаливать, чтоб до следующей пенсии хоть как-то дотянуть. Смотреть на такое… Вынесла ему проводница пару бутылок, больше, говорит, дедуля нет, вагон почти пустой, народ плохо ездит. Знаешь, дрогнуло во мне что-то. Я его тогда на перроне догнал, протягиваю ему пару баксов, говорю, прими, отец, от чистого сердца. Он прослезился даже, поблагодарил и знаешь, что сказал напоследок? Я, говорит, все могу простить своей Родине все, кроме одного, зачем она матерью нам прикидывалась. Мать со своими детьми так не поступает. Поневоле задумаешься, что с нами стало? Ведь были какие-то идеалы, была на уровне культура, была самая читающая страна в мире, а теперь только и слышишь — деньги, деньги, деньги, причем ими бредят и те, у кого они есть, и те, у кого их никогда не будет.

— СПИД, — коротко резюмировал Джексон.

— Что? — удивленно уставился на него Верховцев.

— Союз начал умирать, когда его заразили СПИДом, — пояснил тот. — Но я имею в виду не медицинскую проблему. Нас заразили духовным СПИДом, а это куда страшней. СПИД русской души — вот главное достижение Запада в идеологической войне с Советами. Запад спал и видел, чтоб этот вирус внедрить на одну шестую, как видишь — внедрили, а теперь процесс пошел и идет по нарастающей. Причем, пора цветения уже прошла, цвет осыпался, а теперь вот, ягодки, их черед наступил.

— Да, дожились, дождались времен, когда профессией вора гордятся, слово «бандит» произносится с большим почтением, чем в дни нашей юности «чемпион мира по хоккею».

— Все, что случилось, случилось не вдруг и невзначай, а долго и очень тщательно готовилось, — Джексон потянулся, зевнул и переменил позу. — А начали осторожно, с подмены понятий: бандитов взяли и переименовали в рэкетиров, а рэкет, как явление, фактически узаконили, а что тут, мол, такого, во всем цивилизованном мире так. Мзду бандитам платит практически сто процентов бизнеса, я могу тебе назвать даже расценки по Риге. Проституток, презренных при социализме особ, назвали путанами, а для непонятливых — жрицами любви. Проститутка — было плохо, аморально, а сотрудница интим-сервиса уже и нормально, хотя суть-то дела не изменилась. Жалкий педераст стал называться геем, ну, чем не имя для сказочного персонажа?.. А все это скотство после этого можно назвать мужской любовью. Короче, пидары звучало отвратно, а «голубые» вроде как приемлемо. И уже один такой сладенький мальчик в колготках и сережках, с огромным крестом до пуза, этакое недоразумение, называющее себя дитя порока, вещает по телеку о голубой волне в мировой культуре и о христианской любви к ближнему.

— Ну и что тут такого? — поинтересовался Верховцев. — Гнусный типчик, но стоит ли брать в голову, много чести…

— А то, что как бы между прочим происходит ревизия Библии, — возбужденно бросил Джексон. — Ведь пидары и крест — вещи несовместимые, это верх святотатства. Библия дает однозначный ответ на эту тему. Бог сжег Содом вместе со всеми жителями за их грехи. В Союзе, если помнишь, демократы сначала добились отмены статьи в уголовном кодексе за педерастию, а уж потом стали бороться за отмену статьи конституции о руководящей роли КПСС. Кстати, хороший повод подумать о том, кем были прорабы перестройки.

— И кем же? — Верховцев подошел к окну и немного приоткрыл его.

— Да я уж тебе, по-моему, говорил; они были моральными педерастами. Заметь, с их появлением все вдруг пошло через жопу. Слово патриот вдруг стало ругательством, а желание отдать, к примеру, Курильские острова объяснялось настоящей любовью к России. Можно согласиться, что это любовь, но с одной оговоркой, это — любовь педераста.

Верховцев был вроде бы согласен с выкладами друга, но его одолевали некоторые сомнения:

— Так ты считаешь, Гитлер был прав, когда отправлял всех педрил в крематории?

— Не считаю, — после паузы ответил Джексон. — Карать за это — божье право. Бог свершит суд, Бог и покарает. А вообще, Олежек, России почему-то отведена неблагодарная роль на этой планете. Россия, сколько она существует, не дает покоя сатанинским силам, все на нее валится, все беды, что есть на свете, ее не обошли. И вообще, это для меня больная тема, ты знаешь, я как заведусь, так не остановишь, буду говорить долго и нудно.

— Ну и говори, а я в кайф послушаю, — сказал Верховцев, располагаясь поудобней. Олег видел, что друг соскучился по его обществу, и ему было понятно его желание удержать своего гостя подольше. — Мне сегодня торопиться некуда, а ты все равно на бюллетене, причем с оплатой сто процентов.

— Хорошо, — во взгляде Джексона он уловил удовлетворение и благодарность. — Итак, я упомянул о сатане. Но чтоб понять, что он творит сейчас, надо начать не с дня сегодняшнего, а поворошить историю.

— Ты, наверно, оговорился, сатана не творит, а разрушает, — поправил его Олег.

— Совершенно верно, — согласился тот. — Разрушает, да еще как, искусно, талантливо… Одна из самых серьезных побед сатаны в России, на мой взгляд, это церковный раскол. Время для удара выбрано удачное — во главе государства очень слабый царь, ничтожество, с утра до вечера только и занят тем, что молится, короче, занят не своим делом. И тут на горизонте появляется деятель, патриарх Никон, которому вздумалось провести церковную реформу. Возможно, на то основания какие-то и были, но запомни, реформу, любую реформу можно проводить только при жесткой, даже больше того, жестокой, сильной власти. Яркие примеры мы знаем — Иван Грозный, Петр Великий, Ленин, Сталин… А Никону неймется, горит религиозным рвением исправить ошибки, вкравшиеся в святые тексты при переводе. Делов-то куча, заменить два перста на три при крещении, было бы из-за чего огород городить… Проводилось бы в жизнь аналогичное решение, скажем, при Сталине, никто б и не пикнул — какая разница, как креститься — двумя, тремя пальцами, у человека их вообще может не быть. А тут ведь на пустом месте случилось страшное. Против Никона восстал другой столп церкви, такой же фанатик, протопоп Аввакум. Заставь дураков богу молиться, они лбы разобьют, ладно бы себе, дело хозяйское, а то ведь миллионы людей сдвинулись с места, ударились в бега, в скиты ушли сибирские, в леса на Север, в Прибалтику, разор по стране пошел. Я считаю, что Никон и Аввакум — слуги Сатаны, ряженые в одежды белые светочей веры. Смерть они приняли ужасную и потащили за собой сотни тысяч. И этот раскол терзал Русь почти триста лет. Восстание староверов под предводительством Болотникова уже при следующем царе, потом при Петре Первом, которого считали антихристом, было самосожжение скитов… Затем восстание Пугачева, хотя это не совсем из этой пьесы. Там вор Емелька обещал башкирам, татарам и казахам суверенитет, всем свободу, словом, предтеча Борьки Ельцина, но староверы поддержали и этого — деньжат слегка подбросили, мало того, добыли ему настоящее царское знамя, прямо из Питера доставили. На слабонервных произвело впечатление. Ну, а уж старовера Саввушку Морозова, как не вспомнить… Один из богатейших людей России, так сказать, хранитель веры предков, отличился говнюк — деньги свои поганые Ленину дал на революцию, жаждал насладиться видом горящих храмов да искупаться в реках православной крови. Не пришлось, правда, душу сатане завещал, застрелился. Но другие напились кровушки всласть. Но выдержала Русь раскол, пережила… И сатанисты стали менять одежды. Взять, к примеру, императора Петра III-го…

— А чем Петр III вам не угодил? — вставил Верховцев, закуривая сигарету.

— А тем, что и он слуга сатаны, — пояснил Джексон. — Радищева из ссылки вернул, ну, это, допустим, мелочи. Пруссию от разгрома спас, а это уже серьезно. Тут он сохранил злейшего врага страны для двух мировых войн. А еще дружбу с масонами завел, собирался ввести на Руси католицизм, взорвать ее хотел в новой междуусобной войне. А за Иудин свой грех получил в награду мундир прусского полковника и стал почетным магистром Мальтийского ордена. Это примерно то же, как Нобелевская премия Горбачеву. Ну, Мишу, более-менее пронесло, а Петрушу годика через три шлепнули.

— Было дело, — поддакнул Верховцев, который находил рассуждения своего друга довольно занимательными.

— Петрушу шлепнули, а силы сатаны притаились, — продолжал Джексон. — Они стали ждать и готовить почву для новых злодеяний. И дождались, и подготовили. Времечко славное — Николай Второй, ничтожество полное, тряпка, алкаш записной. Жена — полоумная истеричка. Хорошая семейка! Дискредитируя царскую власть, они сделали для революции больше, чем все большевики вместе взятые. Более того, последний Романов сделал все возможное, чтобы расстреляли и его самого, и его семью. И то, что ко двору царскому прибился еще один сатанист высшей пробы — Распутин, не так уж и удивительно. Он так обосрал и опорочил монархию, что ее изначально и защищать-то было противно, а потом было уже поздно. Церковь святой старец так укакал, что неверие в стране стало естественным. Прямо в храме божьем перед алтарем раскладывал крестом голых баб и трахал. Похожее скотство до Гришки вытворяли на нашей земле только татаро-монголы. Переболели, пережили и это, и только страна стала на ноги становиться, а тут тебе новый удар, новый трюк сатаны — в Кремле появляется его верный слуга «меченый» — Горбачев, он же Горби, с компанией своих приспешников, безобразных лицемеров. А за ним и Боря Ельцин подтягивается со своей бригадой такого же пошиба. И так разобраться, вроде бы они и противники друг для друга, а делали одно дело — губили страну, губили народ и всеми силами возрождали его врагов. Развал Союза на фоне объединения Германии — это только начало, если не остановить, столько дров наломано будет…

Джексон замолчал. Верховцев воспользовался паузой и задал возникший вдруг вопрос:

— Так, может быть, все эти страдания нам посланы в наказание за разрушенные храмы, за безверие?..

— Брось, Олег, это бредни тварей. Если и был грех, за который надо было бы нести искупление, то в Великой Отечественной войне мы искупили все грехи на тысячу лет вперед. На нашей крови разжирел и продолжает жиреть весь, так называемый, цивилизованный мир. Жиреет и плюет нам в лицо, как фарисеи плевали в лицо Христа, когда его вели на казнь. Мы — народ Христос, который Иуды отвели на распятие, мы народ, чьей кровью искупаются все грехи человеческие…

— Но ведь Христос воскрес, — напомнил Верховцев.

— И мы воскреснем! — убежденно ответил Джексон. — Как сказано в Писании — через три дня. Так что можешь прикинуть — когда, хотя не воспринимай все буквально.

— Твои б слова да богу в уши, — вздохнул Верховцев. — Россия — страна парадоксов, и как бы эти три дня для возрождения не обернулись бы тремя столетиями. Сам знаешь, сколько там фигни разной сейчас происходит… В принципе, это страна гениев, а гении ходят босые и голодные, либо сбегают на сытый и благополучный Запад; она готова снять рубашку последнюю и отдать другому народу, приютить сирого и обездоленного в час беды, а ей потом насрут в душу, да еще и ужалят в удобную минуту…

— Все так, — перебил его Джексон. — Я уже знаю, о чем ты заговоришь сейчас. Сейчас ты заговоришь о политиках, которые тянут страну в пропасть и…

— Угадал, — не дал ему закончить Олег. — И о политиках тоже. А как же! Когда я вижу по телеку эти сытые и самодовольные хари великих реформаторов, которые рассказывают о том, как они героически, преодолевая трудности и завалы, выводят Россию из кризиса… Тьфу, блин, противно… Тошниловка!..

— О, в этой связи мне вспомнился один сюжетец, — оживился Джексон. — Вот послушай. Не так давно мне пришлось побывать в Киеве, по делам. И проходил я мимо бывшего революционного, в кавычках, музея. На витрине, за стеклом мое внимание случайно привлекла экспозиция, посвященная голоду на Украине в тридцатые годы, устроенному якобы коммунистами. Фотографии, документы — вроде ничего особенного, только если раньше голод приписывали неурожаю и кулакам, то теперь переадресовывали на большевиков. У меня там рядом встреча была назначена, время еще было, ну, поглазел. И, знаешь, в самом конце я наткнулся на маленькую фотографию, которая меня поразила. На ней был изображен крестный ход в одной деревне с мольбой о дожде. Нестройная колонна изможденных мужиков и баб с крестами и иконами, между ними худющие детишки с неправдоподобно огромными глазами и косточками, обтянутыми кожей, вместо рук. На лицах отчаяние и жажда чуда. А впереди всей этой процессии попище с таким откормленным мурлом вместо лица, что, как говорил мой ротный, за три дня не обсеришь. И брюхо у него как у бабы, которая вот-вот родит тройню. Во время бедствия, голода, пастырю иметь такую ряху просто неприлично, тебе не кажется? Он мне напомнил многих наших авторитетных пастырей от политики — народ терпит лишения, мучается, страдает, затягивает до предела пояса, а у них морды пухнут, только вопрос, от чего?

— От того, что боль людскую близко к сердцу принимают, — вставил Верховцев.

— Ага… ну да, конечно… В общем, ты меня понял.

— Знаешь, Женя, ты сейчас много говорил, я тебя долго и внимательно слушал, и в этой связи у меня напрашивается последний, заключительный вопрос: как ты думаешь, когда все это кончится?

— В смысле?

— Ну, ты говорил о разгуле сатанизма и, хотя коснулся только России, я полагаю, это актуально сегодня для всего мира в целом.

— Безусловно, — отозвался Джексон. — Сейчас, накануне нового тысячелетия человечество находится в фазе жестокого кризиса, и если я скажу, что сатана ныне правит бал, то, по большому счету, буду недалек от истины. Почему это случилось, ответ не даст никто, но как это преодолеть? Некоторые соображения у меня имеются.

— Интересно…

— Попробую вкратце. Сатана стремится к полному господству над миром и ему, надо отдать должное, многое удалось. Сам он никогда добровольно не отступится, не исчезнет, а какой у него запас сил, так сказать, ресурс зла, остается только гадать. С ним надо научиться бороться, ему надо противостоять ежедневно и ежечасно, выявлять и уничтожать его слуг и пособников, но это, конечно, все общие фразы, а самое главное, что в каждом из нас, смертных, сидит антихрист, точнее в той или иной мере присутствует его начало. Одолеть, прежде всего, Антихриста в самом себе — вот с чего нужно начинать. А вот сумма таких единичных маленьких побед каждого над самим собой уже может принести общую победу над злом в планетарном масштабе.

— Красиво изъясняетесь, мэтр, как по-написанному, — задумавшись о чем-то своем, произнес частный детектив и, немного помолчав, добавил: — Так и подмывает ваши слова принять как руководство к действию… Джексон, мне нужна «пушка», разумеется, чтоб за ней ничего не было. Ты можешь мне помочь в этом плане?

— Пушка… — переспросил тот, многозначительно поглядывая на друга. — Почти догадываюсь, зачем.

— Правильно догадываешься, ты всегда понимал меня без лишних слов. Я не имею права останавливаться, надо со всем разобраться до конца. А с фигой в кармане на такое дело не пойдешь.

— Да я понимаю, — протянул Джексон. — Жаль, что не могу поучаствовать с тобой…

— Не надо! — оборвал его Верховцев. — Численность в данном случае ничего не решает. Достань мне то, что я прошу.

— Послезавтра получишь, — пообещал тот. — И последний совет: придется рисковать — рискуй осмотрительно!..

— А разве так бывает?.. — после паузы промолвил детектив. — Риск он и есть риск. Это не колбаса — его не взвесишь. Тут так — или головой в омут, или — никак. — Он усмехнулся и, наполнив рюмки водкой, уточнил: — Хотя омут… в омут, пожалуй, не стоит, пусть он остается для «грифов»…

 

2

Надо было что-то решать. Верховцев уже с четверть часа делал вид, что болтает по уличному телефону-автомату, на самом же деле он не спускал глаз с «Мерседеса», находившегося от него в полусотне шагов на противоположной стороне улицы.

В машине сидели двое, детективу нужен был один, тот, кто сидел за рулем. Олегу удалось разглядеть и опознать водителя в тот момент, когда минут двадцать назад «Мерседес» проехал мимо него по слабо освещенной улице. Более трех часов томительного ожидания не пропали даром, но наличие в машине пассажира, сидевшего на заднем сидении, непредвиденно осложняло ситуацию и путало все карты. Иномарка остановилась у подъезда дома, где жил интересовавший Верховцева человек. Она стояла с выключенным двигателем и вроде бы не собиралась никуда уезжать, а о намерениях находившихся в ней приходилось только догадываться.

«Они что там, уснули? — мысленно вопрошал себя сжигаемый нетерпением частный детектив. — Может просто болтают?.. Или ждут кого-то?..»

Верховцев глянул на часы — было двадцать один сорок.

«Черт тебя бы задрал! — костерил он того, второго, на присутствие которого он в своих планах почему-то не закладывал. — Долго ты будешь телиться, вылезай и проваливай, сегодня меня только водила интересует…»

Он повесил трубку и еще раз бросил беглый взгляд в сторону объекта своего наблюдения.

«Все! Довольно! Медлить больше нельзя, как есть — так есть, — решил Верховцев, внутренне мобилизуясь. — Гадай, что у них там на уме, сейчас сорвутся и умотают, потом жди у моря погоды. Нет, этот узел надо рубить сегодня, сейчас, завтра может быть уже поздно. Ну, святой покровитель Николай Угодник, бери меня под защиту, спаси и сохрани!..»

Он еще раз прокрутил в голове свои действия и, подняв воротник куртки, решительно зашагал в сторону «Мерседеса». Поравнявшись с ним, он пересек улицу и, подойдя к задней дверце, попытался ее открыть, но она оказалась запертой изнутри. Тогда он, не сгибаясь, постучал в стекло.

— Чего надо? — раздался недовольный голос того, кто сидел сзади.

— Мужики, огонька не найдется, прикурить? — спросил он в ответ.

Секунды ожидания казались ему тягучими до бесконечности. Дверца слегка приоткрылась, Верховцев резким движением рванул ее на себя и бабочкой впорхнул в салон.

— Привет, ребята! Скучаем? Сейчас я вас взбодрю!..

Дула двух пистолетов, которые он держал в руках, уставились в их головы. Тот, кто сидел сзади и приготовил для Олега зажигалку, от неожиданности выронил ее, и она упала ему под ноги, заблестев на коврике рядом с его желтым ботинком. Те же желтые ботинки… черная куртка… кожаная кепка… «Так вот, кто меня приловил в подъезде, вот чей голос мне потом не давал покоя… Чухонец! Теперь понятно, куда ты, герой, после отсидки пристроился. Хотя иного и ожидать было трудно — таких зона на путь праведный уже не выводит». Другой, сидевший на месте водителя, тоже вытаращился на него оловянными немигающими очами и беззвучно, словно рыба, открывал рот, не в состоянии выдавить ни слова… Этот неприятный тип тоже не был для него совсем уж темной лошадкой, но с ним еще разбираться и разбираться, а пока — Чухонец…

Чухонец был бандитом средней руки из тех, кто способен наделать уйму всяких пакостей и неприятностей добропорядочным гражданам, но вряд ли отважится переступить известную черту и пойти на «мокрое» дело.

Он был пионером нецивилизованного рэкета, когда на заре этого явления еще в «совковой» Риге, где-то в середине восьмидесятых, преступный мир начал трясти резвых кооператоров, индивидуалов и разных там «цеховиков», которые на волне новых веяний в экономике государства заторопились определиться «из грязи в князи».

В те недалекие годы рэкет орудовал бессистемно, отличаясь непомерной прожорливостью и вопиющей, по сравнению с «диким» Западом, безграмотностью. О разделе сфер влияния и зон контроля не было и речи — одних и тех же «делаваров» могли трясти по нескольку раз на дню — «свои», соседние и даже залетные бандиты из какой-нибудь далекой братской мандариновой или хлопковой республики. Естественно, неразберихи и накладок в этом деле было, хоть отбавляй.

Чухонец тогда погорел на «деле Агиянца» и вместе со своими подельниками Джагором и Зямой отправился лет на пять «тянуть срок» в места не столь отдаленные. Конечно, этот Агиянц, заведующий крупной оптовой базой, специализировавшейся на импортной мебели, одежде, обуви и прочих дефицитах того времени, был отпетый жулик и махровый взяточник, и тюряга по нему давно плакала, но тогда юные рэкетиры явно перегнули палку и, с целью доказать серьезность своих намерений, похитили малолетнюю дочь Натана Арташезовича от четвертого его брака. Если «мелкие шалости» этой троицы из «бригады» известного авторитета Стэна до поры до времени сходили ей с рук, то в связи с похищением дело получило нешуточный резонанс и было взято под контроль самыми высокими инстанциями.

Верховцев в составе опергруппы «раскручивал» эту сложную историю и участвовал в задержании Чухонца при передаче ему выкупа подставным лицом. Для завбазой тогда все закончилось благополучно, дочь ему вернули целой и невредимой, и он под шумок умудрился слинять туда, куда стремились многие его соплеменники, на обетованную землю вблизи Мертвого моря. Чухонец же угодил в более холодные и неуютные края, где приходилось работать не на рестораны, девочек и прочие развлечения, а за банальную тюремную баланду на ржавой кильке и луковой шелухе.

Но для Чухонца в тот раз финал мог быть и куда печальней, и вместо «пятерика» ему мог «отломиться» если не «вышак», то лет десять-пятнадцать уж точно. В своей практике органы правосудия никогда не брезговали довесить при удобном случае нераскрытые дела на подследственных, и этот механизм, надо сказать, был отлажен весьма тщательно. Вот и Чухонцу с подельниками в процессе следствия пытались инкриминировать еще целый букет преступлений, совершенных в его районе, среди которых были разбойные нападения, несколько изнасилований и даже убийство с отягчающими обстоятельствами. Чухонец, конечно, от такого «прицепа» отпирался как мог, но неизвестно, как бы все обернулось, если б Верховцев с коллегами не успел к этому времени вычислить и взять «межапарковскую бригаду». Впоследствии показания одного из членов этой банды коренным образом изменили ход следствия по делу Агиянца, значительно облегчив дальнейшую участь Гены Грушича — Чухонца. Может потому, тогда, в подъезде, он назвал Олега «правильным» ментом…

…Итак, Чухонец… Нет, Чухонец ему сейчас не нужен, у него «номер шестнадцатый», до него очередь дойдет. Лысый толстяк за рулем, шеф охраны в компании Серебрянского, а в сущности мозговой центр и координатор криминальной группы, орудующей в интересах внешне респектабельного предприятия, вот кто интересовал детектива, и долгожданное свидание наконец-то состоялось и, кажется, обещало быть нескучным. Не спуская глаз с обоих, Верховцев стал давать резкие отрывистые команды:

— Хирург, смотри вперед, не оборачиваться!.. Чухонец, снимай куртку, выверни все карманы!.. Не вздумайте дергаться, лишнее движение и тачка превращается в склеп!..

Чухонец, видя решительность детектива, ни о каких шалостях даже не помышлял. Он судорожно сбросил куртку, затем поочередно вывернул карманы брюк — оружия при нем не оказалось.

— Тебе ствол что, только по праздникам выдают? — насмешливо поинтересовался Верховцев. — До личного оружия еще не дослужился? Ладно, свободен, выметайся вон!

Чухонец хотел что-то сказать, но шок у него, видимо, не прошел, и из горла вылетело лишь какое-то нечленораздельное мычание.

— Я сказал «гуд бай», не понял? Вылезешь из машины и по тротуару вперед, не оборачиваться, топ-топ. Все ясно?.. И учти, малейшая глупость — этот хряк, — он кивнул в сторону Хирурга, — этот хряк будет хрюкать уже на том свете!

Чухонец все понял. Он без лишних слов послушно покинул машину и, не оглядываясь, заспешил прочь — поскорей бы унести ноги. Кто знает, что задумал этот взбесившийся отставной мент…

Оставшись наедине с Хирургом, Олег, приставив дуло к жирному затылку, тут же проворно прощупав карманы его одежды, конфисковал пистолет неизвестной марки и нож с выкидным лезвием. Теперь частный детектив был вооружен под стать киллеру — два боевых пистолета и одна искусная подделка, в которой изрядно струхнувший Чухонец не смог определить безобидный муляж — сувенир от хорошего приятеля, привезенный из Канады, сослужил свою добрую службу.

— Заводи машину, поедем кататься! — скомандовал Верховцев.

— Куда? — впервые подал голос Хирург.

— Давай в сторону Царникавы, а там будет видно.

— Что… что вам от меня надо? — дрогнувшим голосом спросил Хирург.

— Ты еще спрашиваешь? — Верховцев сбросил с себя напускную жестокость и перешел на более спокойный тон. — Ах, Оскар Адольфович, такой взрослый дядя, не солидно валять дурака. Я ведь к тебе, между прочим, не в КВН играть подсел, нет, господин нехороший, пусть эти игры останутся студентам, а я давно жажду получить от твоей персоны ну очень эксклюзивное интервью. Вопросов накопилось тьма-тьмущая, а потому поработать нам придется плотно, как писали раньше в газетах, по-ударному. Заедем в какой-нибудь медвежий угол и поворкуем по душам на интересные темы. Распорядок ясен? Ну, uz priekšu!

Когда они с яунциемской дороги свернули на Царникаву и проехали пару километров после поворота, Верховцев приказал свернуть в лес и заглушить двигатель. Он поставил перед Хирургом включенный диктофон и сказал:

— Начинай исповедь, Оскар Адольфович. И без купюр, может и зачтется, а будешь лапшу вешать, на снисхождение не рассчитывай.

— А что говорить? — скучно поинтересовался тот.

— Недогадливый… Придется твои мозги расшевелить наводящими вопросами…

— Я отлить хочу, — не дал ему договорить Хирург.

— Отлей, отлей, — великодушно разрешил детектив. — Избыток мочи не должен влиять на процесс мышления.

Держа пистолет наготове, он вывел Хирурга из машины:

— Давай, толстяк, поливай! И без фокусов — шаг влево, шаг вправо, сам знаешь…

Верховцев тоже не преминул воспользоваться случаем облегчиться и, сделав дело, они снова вернулись на исходные позиции: Хирург — на место водителя перед диктофоном, Верховцев — у него за спиной.

— Начинай, любезный, — сказал Олег, убедившись, что диктофон остался в режиме записи. — Рассказывай, как вы убрали президента «Пикадора», по чьему приказу, куда подевали труп, где…

— Послушай, детектив вонючий, или кто ты там на самом деле, а пошел бы ты… — неожиданно оборвал его Хирург, и по агрессивному тону, которым это было сказано, Верховцев почувствовал внезапную перемену настроения своего подопечного. — Я — не Чухонец! Ничего ты не услышишь и хрен, что мне сделаешь. Мой совет: забирай свою мандулу, верни мне пушку и проваливай, лучше всего из Латвии. Некогда мне на тебя время тратить…

И он уже взялся за ключ зажигания, пытаясь завести двигатель, но в это время раздался приглушенный хлопок выстрела. Хирург по-поросячьему взвизгнул — пуля, оторвав ему мочку правого уха, прошила лобовое стекло, оставив в нем маленькую аккуратную дырочку.

— О-ой-ой!.. Сука… гад!.. — истерично запричитал он, инстинктивно хватаясь за простреленное ухо, и ладонь тут же обагрилась кровью. Кровь ручейком стекала по его оплывшей шее куда-то под воротник. Олег бросил на переднее сиденье свой платок. Тот схватит его и стал прикладывать к уху.

— Спокойно, Ласманис, не верещи! Я ведь предупреждал — шутить не собираюсь. И больше, бога ради, не искушай — у меня со стрельбой всегда было неважно, а потому в следующий раз вместо другого уха могу случайно угодить в твою лысину и повредить мозжечок. Ты все понял?

Хирург ничего не ответил, продолжая лишь потихоньку скулить и всхлипывать.

— Ну вот, вредный дядя, так бы сразу. Пленка мотается… Итак, кто убрал Таланова? Быстро!.. Вопрос — ответ, вопрос — ответ, никакой лирики!..

— Ну… в общем… значит так…

— Живей! — Верховцев болезненно ткнул глушителем пистолета его в спину.

— Ну… это хозяин приказал, — наконец разродился пострадавший.

— Кто хозяин? Серебрянский?

— Да… он… — с величайшим усилием выдавил Хирург.

— Когда произошло убийство, где, при каких обстоятельствах?

— Не помню точно… в июне. Кажется девятого или десятого… На даче какой-то… за Гауей…

— Так, хорошо… Что случилось на даче? Подробно, по порядку…

— Мы, значит, приехали туда…

— В какое время? Сколько вас было? — плотно сыпал уточняющими вопросами частный детектив.

— Четверо нас было… А приехали где-то после обеда, может быть в час, может чуть позже…

— Назови всех четверых!

— Чухонец, ты его знаешь… Сироп — его фамилия Казанец, звать Максим, еще Полковник — Антимонов Николай… и я…

— С тобой все понятно, а остальные бандиты откуда?

— Они в штате компании… служба безопасности…

— Что ж, это многое объясняет, — произнес детектив. — Итак, цель вашего приезда на дачу?

— Забрать деньги. Хозяин, Юлий Викентьевич, сказал, что этот человек…

— То есть Таланов, президент «Пикадора»?.. — уточнил Верховцев.

— Да, Таланов… Что он собирается свалить за бугор с чужими деньгами. Что часть этих денег принадлежит нашей компании, но надо изъять все.

— Хирург, если было сказано даже и так, как ты говоришь, не заливай, что ты в это поверил, — насмешливо бросил Олег.

— Мне платят за работу, я ее выполняю, а обсуждать приказы не мое дело.

— Надо же, почти как в армии, — язвительно заметил детектив. — Ну, конечно, за большие деньги зачем отягощать себя лишними сомнениями. Так, вы приехали на дачу, что дальше?..

— Там был этот… Таланов. Мы хотели по-хорошему, он нам бабки, мы ему жизнь. Он парень несговорчивый оказался — пришлось утюжок нагреть… Ну и тогда он нам мозги компостировал, что-то насчет того, что деньги на вокзале в камере хранения. Ну, потом Сироп ему язык развязал, он это умеет, и все прекрасненько отыскалось и… В общем, по-хорошему не получилось, вышло так, что оставлять в живых его было нельзя.

— Кто конкретно убил Таланова? Ты?! Хотя глупый вопрос — ты, шкура, все равно мне правду не скажешь, об этом тебя в другом месте спросят. Куда дели труп?

— Зарыли… в лесу.

— Что, сразу после убийства?

— Нет, после этого мы тут же уехали. Труп убрали потом, ночью.

— Все правильно, продумано грамотно. Туда должен был приехать Каретников, вы знали… разыграно, как по ногам… А деньги?..

— Отвезли хозяину.

— Сколько там было?

— Кофр и сумочка… не считали…

— Верю, что не считали, но прикарманить по ходу дела — прикарманили, так? — с иронией осведомился Верховцев.

Хирург проглотил эту пилюлю молча.

— Как узнали местонахождение Таланова? — последовал новый вопрос детектива.

— «Пикадор» был взят под контроль. Телефон фирмы и все разговоры в офисе прослушивались.

— Как долго?

— Точно не скажу. Неделю… может, чуть больше.

— Это делалось по указанию Серебрянского?

— Да… его, — с неохотой подтвердил Хирург.

— На Таланова вас навел Каретников?

— Не знаю, не в курсе. Все распоряжения давал хозяин.

— Допустим, что так. Фирма «Латкокимпэкс» под вашим хозяином?

— Формально нет, а фактически да.

— Чем она занимается?

— Лесом. Покупает, продает…

— Наркотики. И наркотики тоже, — дополнил частный детектив. — Или нет?

— Не… не знаю, н-ничего не знаю, — заикаясь, зачастил Хирург, и хотя Олег был уверен, что на этот раз Хирург откровенно лжет, заострять внимание на данном вопросе и «дожимать» его до конца он не стал.

— Почему вы пасли Гиацинтова? Что вы от него хотели?

Хирург проигнорировал и не ответил. Тяжело сопя, он выкинул в окно окровавленный платок и под бдительным присмотром Верховцева вынул из «бардачка» какую-то тряпку, и снова приложил ее к простреленному уху.

— Я спросил про Гиацинтова, — жестко напомнил ему Олег.

— А на кой черт он вам сдался? — в голосе Хирурга слышалось искреннее недоумение. — Он вам кто, сват, брат?..

— Неважно! — отрубил Верховцев и с «железной» логикой добавил: — Раз спрашиваю, значит так нужно!

— Он похитил деньги с чужого расчетного счета, — угрюмо пробурчал тот. — Крупную сумму.

— Ай-ай-яй, ну надо же! Послушаешь, так в вашей корпорации сплошные катаклизмы — один урвал ваши денежки, второй тоже захапал, — деланно сокрушался Верховцев. — Это ж просто беспредел, обижают гангстеры пай-мальчиков почем зря… Значит, счет этот вашего хозяина?

Хирург, оттягивая ответ, стал было вымучивать надсадный кашель, но Олег, приставив дуло пистолета к здоровому уху, тут же прервал заминку.

— Да, счет фирмы «Латкокимпэкс» — фактически Юлия Викентьевича.

— Теперь закончим с Каретниковым. Он что, устроился к Серебрянскому? Чем он занимается в Голландии?

— Он там представитель Юлия Викентьевича на совместном предприятии. Всех деталей я не знаю. Он занимается… в общем, поставки леса и все такое…

— Понятно, — произнес Верховцев. Некоторые свои вопросы он задавал так, для проформы, и ответы на них ему были более-менее известны. По ответам же Хирурга на эти контрольные тесты он мог судить, насколько тот искренен во всем остальном.

— Взрывное устройство в моих дверях, ваша работа? Кто приказал его установить?

— Вы… вы куда-то пропали… исчезли, хозяин приказал срочно выяснить… любым способом. Решили, что так вы объявитесь быстрей.

— Хирург, не пой мне Лазаря, — оборвал его Верховцев. — Скажи прямо, убрать меня хотели.

— Не-не-не… такого приказа не было, — пытаясь его разубедить, зачастил толстяк. — Только попугать, ну, и засечь, когда явитесь.

«Ничего себе попугать!» — подумал Олег, вспоминая разбитую ногу и синяк на полтела у Джексона.

— Ладно, Оскар Адольфович, будем считать нашу пресс-конференцию законченной, — объявил детектив, убирая диктофон во внутренний карман куртки. — Остальное доскажешь в другом месте компетентным органам. Ухо как, машину вести не помешает?

— Наверно смогу, — хмуро обронил тот.

— Тогда заводи свой «Бенц» и поехали.

— Куда? — заметно вздрогнул Хирург.

— Туда, где зарыт труп Таланова, — пояснил Верховцев. — Отроешь труп и поедешь сдаваться. В моем почетном сопровождении. Будешь вести себя хорошо — добровольной явкой с повинной для тебя, гнида, на сегодня все и кончится, ну, а будешь капризничать — обещаю тебе неприятный чейндж — поменяешься местами с Талановым, ему — достойные похороны, тебе — его безымянная могилка.

Оскар Адольфович тяжело вздохнул и завел машину, когда тебе в затылок немигающим оком смотрит смерть, особо не порассуждаешь, надо делать, что говорят.

«Мерседес» мчался по ночному пустынному шоссе в сторону Саулкрасты. Накрапывал мелкий дождик, но видимость на дороге, в целом, была неплохой. Некоторое время они ехали молча, Хирург заговорил первым:

— Слушай, Верховцев, такая темень… Я не уверен, что вспомню и отыщу сейчас то место.

— А ты постарайся, напряги извилины, — назидательно посоветовал детектив. — Помнишь девиз пионеров: «Кто ищет, тот всегда найдет!». Надо только захотеть, а не захочешь — тебе хуже. Вон, вашего Трумма экстрасенс не выходя из дома вычислил, ведь так? Газеты об этом трубили…

— Было такое, — сдержанно подтвердил Хирург, знавший об этом не понаслышке. Он сам был прямым участником этого необъяснимого, почти невероятного события и ему, человеку образованному, бывшему медику, эта история до сих пор не давала покоя.

— Ну вот видишь! А ты: «не уверен»… «не вспомню»… Сам же, небось, покойничка припрятывал? Несерьезный базар, Оскар Адольфович! Я, кстати, фонарик с собой прихватил, так что, дорогой, все у нас будет о'кей! И еще, Хирург, вопросик, как говорится, без протокола, — Верховцев чуть придвинулся и внятно зашептал ему на ухо: — Скажи честно: покойничек-то по ночам не является? Или для тебя мокрые дела не в диковинку?

Хирург ничего не ответил, только включил дворники, чтобы очистить переднее стекло.

— Не хочешь отвечать — за язык не тяну, — покладисто промолвил Олег. — Тогда скажи мне другое: ты ведь, я справки навел, и взаправду хирург-профессионал и по отзывам, к тому же, был очень неплохим специалистом, черт тебя дери! Как же так сталось, — что ты скальпель на гранатомет поменял?

— Почему на гранатомет? — удивился тот.

— Ну, это я так, образно…

— Как будто ты не знаешь… Жизнь заставит и на ступе летать будешь. Кто всегда были врачи, учителя и в этом роде — нищая интеллигенция! Вся жизнь сводилась к одному — свести концы с концами, тут уж не до высоких материй.

— Зато спишь спокойно. Там ведь, если и рискуешь чем, то только репутацией, а на твоем новом поприще ставка покруче — на кону свобода. Не страшно загреметь к другому «хозяину» — ты ведь вроде не из блатных, а потому в зоне жизнь медом не покажется.

Хирург смолчал. Он все беспокойней ерзал на сиденье, то и дело вертя головой влево-вправо, словно пытался что-то высмотреть в непроглядной стене темного леса, нависавшего по обе стороны дороги.

— Послушай, детектив, я тебе тоже чейндж хочу предложить, очень выгодный! Давай так: ты мне эту пленку — я тебе «Мерседес»! Документы сделаем, дарственную, все как полагается. Подумай, а?! Ты ведь сейчас за бортом, перебиваешься, и такую тачку тебе никогда не взять. Считай новье, тридцать тысяч не набегала.

— Бойтесь данайцев, дары приносящих, — усмехнулся Верховцев. — Так что ли, древняя мудрость гласит? По-моему так… Ты, Оскар Адольфович, очень и очень не глупый человек, но предлагаешь странные вещи. Оно понятно, и в черепке ты своем прокрутил, что жизнь и свобода стоят много дороже любой машины. Несопоставимо дороже! Отчего ж ты решил, что другие ценят свою жизнь меньше, чем колеса, будь они хоть золотые? Сейчас я скажу «по рукам» и укачу на твоей тачке… Ну, ночь моя, а завтра что? Да с завтрашнего дня ни одна страховая шарага за мою жизнь и паршивого сантима не поставит, и ты это прекрасно знаешь. Нет, Хирург, так не пойдет, а стало быть, чейндж у нас не состоится.

— Ну, почему же, два умных человека всегда могут договориться, — заискивающе лебезил Хирург. — Вы можете выдвинуть свои дополнительные условия, обговорим гарантии сделки…

— Пустой разговор! — оборвал его Верховцев. — Мы не в равных условиях; я за свои слова отвечаю, ты — нет. Ты хоть и богат, но подневолен. Над тобой есть хозяин, как он порешит, так и будет, а значит, все твои гарантии для меня не гарантии. Скоро приедем?

Хирург, казалось, пропустил вопрос мимо ушей. Он продолжал вертеть головой по сторонам, несколько раз взглянул на висящее перед ним овальное зеркальце и каким-то неузнаваемым, севшим голосом произнес:

— Детектив, у меня неприятное известие — за нами едет машина, это наши люди. Видишь, не послушал, а ведь мы могли бы договориться. Жаль…

Верховцев коротко обернулся — действительно на небольшом отдалении их преследовала какая-то легковушка. Судя по огням, их разделяло не более сорока метров.

«Дорога блокирована, они поджидали где-то на обочине, — молнией мелькнуло у него. — Мои намерения для них не загадка, а если так, то наверняка они поджидают меня еще и впереди, где-то на подходе к цели. Старый футбольный прием, берут с двух сторон, „в коробочку“… А вдруг Хирург блефует, желаемое выдает за реальность? Проверим…»

Для начала он приказал Хирургу выключить в салоне свет. Когда они промчались еще пару километров, Олег обернулся. Все оставалось по-прежнему — машина, следующая за ними, выдерживала тот же интервал, и казалось, сидевшие в ней менять своей тактики не собирались. В том, что это охотники «по его душу» сомневаться уже не приходилось, и он уже мысленно корил себя за то, что потратил столько времени на «интервью», вместо того, чтоб сразу начать с главного и заполучить вещественное доказательство — решающий аргумент для будущего следствия.

«А теперь следствия может и не быть, до этого просто-напросто не дойдет, — думалось детективу. — Конечно, Чухонец всех их поднял на ноги, и они пойдут ва-банк, чтобы получить меня в любом виде, живым или мертвым, без разницы. А если так, то и Хирург, и я — оба смертники, они знают, что он у меня под прицелом. Плохо! Все очень плохо! Надо вперед, только вперед — другого выхода нет. Надо пробовать оторваться, „Мерсик“ машина мощная — может, уйдем!..»

Не успел он дать команду прибавить газу, как с коротким звоном лопнувшей струны, пуля пробила навылет оба стекла их машины и умчалась в никуда, чтобы исчезнуть в поглотившей ее темени. Верховцев скосился на заднее стекло — дырочка в нем проклюнулась всего в каких-то двух десятках сантиметров от его головы. Последние сомнения относительно складывающейся ситуации отпали сами по себе.

— Стреляют, однако! — стараясь сохранить хладнокровие, резюмировал он. — «Мерседес», Хирург, у тебя, нет спору, шикарный, но с каждым выстрелом его стоимость будет падать. Не жалко? Мишень удобная, не промахнется и слепой.

— Наши… Точно наши, — словно размышляя вслух, проговорил Хирург, но особой радости и оптимизма в его голосе не чувствовалось. Будучи заложником Верховцева, он никаких иллюзий в отношении своих перспектив не питал. Заложник, он и есть заложник, и разговор с ним короткий.

— Вижу что ваши, — Верховцев на мгновение обернулся и, почти не целясь, выстрелил сквозь заднее стекло, ориентируясь только по свету фар погони. — Дави на газ, Хирург, жми на полную! И запомни: как бы все ни сложилось, что бы ни случилось со мной — ты будешь первый!..

Оскар Адольфович возражать и не думал, он словно ждал этого сигнала, и его «Мерседес» как спортсмен, обретший второе дыхание, слегка взвыв, стал наращивать скорость. Верховцев бросил взгляд на спидометр — стрелка приближалась к отметке «200»; с учетом отвратительного состояния дороги такую езду можно было без натяжки назвать «гонкой в ад». Снова посмотрев назад, он с удивлением обнаружил, что огни преследующей их машины отдалились на весьма значительное расстояние, теперь они были едва различимы.

«Кажется, оторвались, — подумал детектив. — Неужели попал?! Куда?..» В чудеса он не верил, но факт оставался фактом — с каждым мгновением преследователи все больше отставали, а когда он через минуту снова глянул в окно, то огни на дороге сзади исчезли вовсе.

Тем временем, Хирург стал заметно сбавлять газ и, упреждая вопрос детектива, поспешил пояснить:

— Где-то здесь должен быть поворот…

И, не дожидаясь реакции Верховцева на это сообщение, продолжал снижать скорость. Олег снова оглянулся назад, но ничего, кроме сплошной темноты, он не увидел. Дальнейшее произошло так стремительно, что он не успел даже своевременно среагировать. Словно скованный каким-то непонятным гипнозом, он увидел, как Хирург открыл на ходу ближайшую к нему дверцу, и пока завороженный детектив пытался сообразить, зачем это понадобилось и что может за этим последовать, тот уже, словно подброшенный невидимой пружиной, в мгновение ока вылетел из машины, и она, неуправляемая, снова набирая скорость, понеслась с крутого откоса дороги в поросшую мелким кустарником темную пугающую бездну.

«Все! Конец!» — успел подумать Олег. В следующее мгновение «Мерседес» развернуло и он, будто наткнувшись на преграду, кувыркнулся через бок, потом еще раз, еще… Верховцев, вышвырнутый из сиденья, получив сильный удар в плечо и голову и едва не потеряв сознание, из последних сил пытался за что-нибудь ухватиться, удержаться, чтобы не быть смолотым и раздавленным в этой жуткой круговерти. К счастью, этот смертельный кульбит закончился тем, что машина легла на бок и, по инерции еще поскользив вниз, в конце концов остановилась.

Первое, что сделал детектив, сообразив, что сумасшедшее падение прекратилось, попытался пошевелить конечностями. Это ему удалось. «Ноги-руки вроде целы, — с облегчением отметил он, приподнимаясь на локтях в покореженном салоне. — Надо отсюда выбираться, и поскорей!» Привстав, насколько это было возможно, он руками, наощупь, стал искать выход. В голове шумело, дико ныл бок, перед глазами расплывались разноцветные круги. Ему показалось, что двигатель машины продолжает работать, а резкий запах бензина, ударивший ему в нос, как нашатырь, подействовал отрезвляюще. Тыкаясь в кромешной тьме наугад, точно слепой котенок, он, нащупав над головой ручку одной из дверц, попробовал ее открыть, но тщетно.

«Ищи, ищи!» — мысленно приказывал он себе, с пронзительной остротой ощущая нависшую над ним опасность. Он был сплошной комок нервов; он осознавал каждой клеточкой своего мозга, что счет для него, как для боксера, оказавшегося в нокдауне, уже открыт и идет на секунды. Вдруг ладонь его напоролась на что-то острое, но боли от пореза уже не чувствовалось — заднее стекло автомобиля было разбито и он стал пытаться использовать этот, видимо единственный, шанс на спасение. Собравшись с силами, он умудрился, не поранившись, как-то продраться сквозь острые стеклянные зубья и выполз из окна наружу, упав в высокую траву. На свежем, сыроватом воздухе все тот же запах бензина проявлялся еще явственней.

«Бежать!.. прочь!.. прочь!..» — подгонял себя Верховцев, не позволяя ни на секунду расслабиться. Поднявшись, он, спотыкаясь, на пределе сил, бросился, в плотный ультрамарин ночи, стараясь исчезнуть, бесследно раствориться в ней, подобно кусочку сахара в стакане чая.

Когда у него за спиной раздался взрыв, и к небу яркой вспышкой взметнулся столб пламени, он даже не обернулся, не остановился, и лишь мысленно поблагодарил судьбу, милостиво укрывшую его своим крылом…

 

3

В кабинете стояла такая тишина, что Верховцеву казалось, напряги он слух, и он сможет разобрать, о чем шепчутся в аквариуме его обитатели — крохотные, изумительных расцветок, тропические рыбки.

Серебрянский сидел напротив. Он застыл в глубокой задумчивости под впечатлением прослушанной пленки с признаниями Хирурга, и Верховцеву в какой-то момент даже подумалось, что перед ним вовсе и не живой человек из плоти и крови, а феноменальный муляж из музея восковых фигур. И только тяжелый, гипнотический взгляд его темных глаз начисто разрушал эту иллюзию; видавший виды бывший опер чувствовал себя под ним неуютно, будто под прицелом снайпера. Наконец, Юлий Викентьевич поднялся с кресла и неторопливыми, размеренными шагами принялся ходить по кабинету.

— Признаться откровенно, молодой человек, повторная встреча с вами в мои планы не входила. Сказать, что я вас недооценил, было бы не совсем верно, вы и в первый свой визит показались мне человеком с правильными мозгами. Я, поверьте, крайне редко ошибаюсь в такого рода оценках. В свое время в вашей системе работало немало неглупых людей, теперь настоящий профессионал — исключение, но я не об этом… Смею вас заверить, господин детектив, всего вашего дотошного ума не хватило бы, чтобы докопаться до истоков этого дела, если бы… увы, его величество Случай, ничего не поделаешь, был на вашей стороне. А теперь ответьте мне на вопрос: чего вы хотите, чего добиваетесь?

— Видите ли, Юлий Викентьевич, когда я начинал расследование, у меня была одна задача — отыскать пропавшего господина Каретникова, не больше и не меньше. — Верховцев смотрел на Серебрянского, не отводя взгляда. — Буду взаимно откровенен — результат этих поисков оказался для меня столь же непредсказуем и неожиданен, как, видимо, и для вас, а кто уж тут вмешался, господин Случай или иные субстанции, теперь не так важно. А хочу я одного — элементарной справедливости, что в моем понимании бывшего сотрудника органов правопорядка упрощенно выглядит так — зло совершено и оно должно быть наказано.

— И как вы это себе представляете?

— Объясняю. По вашей злой воле убит человек, другой по вашей же злой воле вынужден торчать на чужбине…

— Ну, это для него дело привычное, — цинично заметил Серебрянский.

— Возможно. Насчет Каретникова тут разговор особый, а за Таланова, Юлий Викентьевич, надо отвечать. Конечно, на добровольную явку с повинной, чтоб дать показания о том, как вы организовали убийство президента фирмы «Пикадор», похитили деньги, принадлежавшие не ему, а вкладчикам этой фирмы, ловко подставили своего крестника Каретникова, да так, что ему ничего не оставалось, как согласиться на ссылку за тридевять земель, вы не пойдете. Я уже не говорю о той охоте, которую устроили ваши люди за несчастным Гиацинтовым, за мной и моим другом, который, переоценив свои силы, имел неосторожность заняться расследованием в мое отсутствие и в результате пострадал. Ну, это, скажем, подпадает под категорию «личные счеты», и здесь мы разберемся сами. Это все, во-первых, а во-вторых, надо вернуть вкладчикам «Пикадора» их похищенные деньги и восстановить доброе имя президента фирмы.

— Доброе имя?! — Серебрянский остановился посредине кабинета. — Как говорят в Одессе, вы меня расхохотали. Какое доброе имя — ежу понятно, этот деятель собирался с ними скрыться.

— А он вам об этом говорил? Я очень сомневаюсь. На этот счет у вас нет никаких доказательств. Но, даже если допустить, что это и так, то вы, наверняка, должны знать: намерения неподсудны — подсудны действия. И еще. Я думаю, что не сильно ошибусь, предположив, что эти деньги пошли на покупку новых судов, приобретенных вашей фирмой в конце июня и в июле месяце. Пришло время платить по другим счетам, Юлий Викентьевич.

От взгляда детектива не могла утаиться сложная гамма противоречивых чувств, отразившихся на лице Серебрянского, но тот быстро взял себя в руки и спокойным ровным голосом спросил:

— А у вас, мой дорогой, есть доказательства, что убийство как таковое вообще имело место? Вы скажете, что эта пленка. Чушь, детский лепет!.. Да под дулом пистолета я вам тоже признаюсь, что покушался однажды в Стамбуле на жизнь Римского папы. Где сам предмет обвинения, где жертва, где труп?

— Лично для меня тут все ясно, — сказал Верховцев и поправился, — почти все. Но вам я ничего доказывать не собираюсь, мне достаточно предоставить информацию к размышлению в соответствующие органы, а они уж пусть разбираются. Вполне допускаю, что вы и не знаете, где в точности спрятан труп, но зато это знают те, кому это дело вы поручали. Я думаю, если следствие хорошо поищет, то свидетели обязательно найдутся.

— Кто знает, кто знает… — загадочным голосом произнес Серебрянский. — В жизни ведь как может статься: иных уж нет, а те — далече…

— Одним словом, когда идет большая резня, одним трупом больше, одним меньше, уже не в счет, так? Ну, не следствие найдет, так экстрасенсы, одна фирма, говорят, недавно в этом очень отличилась.

Серебрянский сделал вид, что пропустил эту реплику мимо ушей. Он пару раз в молчании прошелся от стола к окну и снова сел напротив Олега.

— Ответьте мне на такой вопрос: вот вам, я вижу, не терпится покарать зло. А зачем? Лично вам от этого полегчает?

— Как зачем?! — Верховцев вначале даже опешил от этого неожиданного, наглого вопроса. — Впрочем, я вам отвечу. Может быть, помните, как в одном фильме следователь то и дело ловил закоренелого преступника и каждый раз ему втолковывал, что воровать это плохо, и что он будет ловить и сажать его до тех пор, пока тот не поймет, что это действительно плохо. Вот и я тоже считаю, что причинять людям зло — это плохо, и если зло не карать, оно, как раковая опухоль, будет разрастаться и расползаться, и, в конечном итоге, это приведет к тому, что баланс между добром и злом на нашей матушке Земле будет непоправимо нарушен.

— А вы, милейший, оказывается не просто детектив, а еще и философ! Может у вас еще и ученая степень в этой области имеется, не удивлюсь. Такое время… я вообще уже давно ничему не удивляюсь — бывшие официанты возглавляют торговые дома, певцы открывают косметические центры, дворники идут в журналисты, недоучки-инженеры заправляют в правительстве… Значит, вы говорите, если зло не наказывать, в мире нарушится баланс между добром и злом? А кто установил этот баланс, чем он измеряется, и кто знает точно, каковы должны быть пропорции добра и зла, чтобы он сохранялся? Уверяю вас, сколько ни бейтесь над этими вопросами, ответа вы не найдете. Тогда еще разрешите полюбопытствовать: а возможно ли вообще провести четкую границу между этими двумя понятиями? Я лично сильно сомневаюсь. Вот, скажем, врач, сделавший безнадежно больному человеку, по его же просьбе, укол с целью навсегда избавить его от непереносимых мучений, кто он? Преступник?! Нет?! Как оценить его действия? Или еще пример: ждал я однажды в гости свою родственницу, пожилую женщину. Задержалась она почти на час, пришла, спрашиваю ее, в чем, мол, причина такого опоздания. Рассказывает: недалеко от остановки троллейбуса, где она собиралась садиться, увидела, случайно, лежащего в кустах человека. Подошла, нагнулась — перегаром несет, словом пьяный в отрубе. Рядом ключи, бумажник, из кармана вывалились. А перед этим дождь прошел, сыро. Ну, говорит, жалко мне стало — мужчина, видать, не бродяга какой-то, прилично одет, обворуют еще, или того хуже, воспаление легких схватит, решила позвонить. И позвонила по ноль два. Дождалась, приехала полиция, забрала невменяемого, она спрашивает: куда вы его повезете, ей отвечают, как куда, в вытрезвитель. Вот она и мучилась потом, целый вечер, места себе не находила — правильно ли она поступила, хорошо или плохо. От одних, говорит, неприятностей я его вроде и спасла, а другие, получается, накликала. Вдруг, мол, этому мужчине теперь на работу из вытрезвителя сообщат и его уволят, а при нынешней безработице это, считай, катастрофа… Что вы можете сказать по этому случаю? Как видите, Олег Евгеньевич, все в нашем мире очень относительно.

Серебрянский встал, сделал пару шагов, потом резко развернулся и снова сел на место. Побарабанив пальцами по столу, он чуть подался вперед, в сторону Верховцева, и доверительным тоном спросил:

— Скажите, Олег Евгеньевич, вам никогда в голову не приходила мысль о том, что в этом мире от нас, простых смертных, ровным счетом ничего не зависит? Абсолютно ничего! И все наши деяния предрешены и расписаны помимо нашей воли от Адамовых времен и до скончания света?

— В каком смысле? — не понял его Верховцев.

— В самом прямом. Знаете, что является самим чудовищным заблуждением существа, именующего себя гомо сапиеис? Я вам скажу: самой идиотской его иллюзией является та, что он сам хозяин своей судьбы, и что он вершит ее на своем жизненном пути по собственному желанию. В действительности же, он лишь исполняет свое предназначение, исполняет роль, написанную для него свыше.

— И кем же? — спросил с интересом Верховцев, который находил рассуждения Серебрянского занимательными и, в некотором роде, даже поучительными.

— Господом богом, ответил бы вам кто-нибудь другой, но я предпочитаю избегать общепринятых расхожих толкований, а потому скажу так — высшим космическим разумом. Это и есть та диспетчерская, которая контролирует всю нашу Вселенную, всю систему мироздания. Там создается сценарий всех наших деяний на краткий миг нашего пребывания на этой планете, а мы лишь, как послушные актеры, разыгрываем расписанные нам роли.

— Не очень-то отрадная перспектива жить, чувствуя себя этакой марионеткой, — вставил Олег.

— Вот-вот, вы, кажется, ухватили мою мысль, — увлеченно продолжал Юлий Викентьевич. — Давайте порассуждаем дальше и попробуем представить Вселенную в виде какого-то единого живого организма, сравним ее, скажем, с человеком. Я не астроном и могу показаться в чем-то неточным, но если провести какие-то параллели между строением Вселенной и человека, то мне представляется примерно такая картина: наша Земля, учитывая масштабы мироздания, — это всего-навсего рядовой атом, наша солнечная система в такой шкале измерений мне видится как молекула, галактика наша, исходя из этого, какой-нибудь орган, ну, допустим, селезенка. Вот и подумайте, если рассматривать Вселенную в таком аспекте, что есть в данном раскладе обыкновенный человек, а? Если не абсолютный ноль, то нечто к нему приближенное, согласитесь. А если это так, то что тогда значат на фоне вселенских процессов все наши дела, поступки, помыслы, страстишки?..

— К чему вы это все ведете? — полюбопытствовал Верховцев, для которого пространные рассуждения Серебрянского были полной неожиданностью и казались для данной ситуации не вполне уместными.

— А к тому, мой дорогой чекист, что мы всего-навсего функционеры, исполнители высшей воли, а потому нелепо устраивать между собой разборки на уровне винтиков. Давным-давно выяснено, что наша жизнь — игра, и борьба сил добра и зла есть основная интрига этой игры. А всю партию на Земле разыгрывают два игрока — Всевышний за белых и Сатана за черных, а мы только фигуры, не властные противиться всемогущей воле игроков с большой буквы. Человечество, народ, Олег Евгеньевич — это быдло, что на польском языке означает скот, и мы действительно скот под кнутом незримого, но всемогущего пастуха. Но как нет пророка в своем Отечестве, так и нет этого пастуха на Земле, наш пастырь — высшая субстанция.

— Что и говорить, мрачную вы картину рисуете, Юлий Викентьевич, — заметил Верховцев без всякой иронии.

— А теперь от общего перейдем к частному, — сказал Серебрянский, слегка ослабив галстук. — Вот вы, когда пришли сюда со своим компроматом на меня, наверняка думали, мол, какой я умный-разумный, выведу сейчас этого злодея на чистую воду, а ведь наша эта встреча не что иное, как исполнение воли Игроков, а не результат вашей исключительности. Каждое событие, каждая жизнь, каждая смерть — все решается там, наверху, а значит, не пристало таким как мы с вами рядиться в мантию высшего судии и выносить приговоры себе подобным: кого миловать, кого казнить, кого посмертно в рай откомандировать, а кого спровадить пылать в геенне огненной.

— Послушать вас, Юлий Викентьевич, так выходит, что мне надо все побоку, обняться, расцеловаться с вами и разойтись с миром?

— Ну, брежневские телячьи нежности нам вовсе ни к чему, а вот придти к какому-то взаимоприемлемому согласию, наверное, очень не помешает, — многозначительно ответил Серебрянский. — Уверяю вас, мы можем здесь сколько угодно махать мечами, но больше, чем гроссмейстерской ничьей, никто из нас не добьется. Это уже предопределено, можете поверить. Ладно, давайте считать, что первый раунд между нами завершен, разведка боем проведена, а сейчас сделаем перерыв, выпьем водочки, закусим и по ходу продолжим беседу. Я думаю, не ошибусь, предположив, что нам еще есть, что сказать друг другу…

Складывающаяся ситуация породила у Олега странные противоречивые чувства, — он пришел сюда, чтобы сорвать с этого человека личину уважаемого бизнесмена и обнажить скрывающуюся под ней уродливую сущность негодяя, а тот, прочитав ему лекцию об относительности и условности понятий добра и зла, о месте простого мирянина во вселенской иерархии, предлагает продолжить беседу в более теплой, непринужденной обстановке. Олег, и в самом деле, не выложил еще все свои козыри, но и Юлий Викентьевич, по всей видимости, сидел, выражаясь языком картежников, не с голым валетом.

— Так вы не против моей идеи? — переспросил Серебрянский, видя замешательство детектива, и, хотя тот еще не успел открыть рта, добавил: — Молчание всегда истолковывалось как согласие.

Он поднял телефонную трубку:

— Дианочка, голубчик, мы тут с гостем надумали перекусить, сделай нам, дорогуша, легкой закусочки и минералочку из холодильника.

Юлий Викентьевич положил трубку и лицо его расплылось в улыбке гостеприимного хозяина:

— Немного терпения, Олег Евгеньевич, и мы продолжим наши прения в более комфортабельной обстановке. Когда встречаются два достойных человека, атмосфера их общения должна соответствовать уровню задач, которые они собираются решать, говоря проще, если без бутылки здесь не разобраться — даешь бутылку на-гора!

Серебрянский подошел к бару и открыл его:

— Какую водку предпочитаете «Столичную», «Смирновскую», «Кремлевскую», «Кубанскую»? Есть, кстати, «Посольская» советского разлива из старых запасов, очень рекомендую.

— Пожалуй последнее, советского разлива, — сказал Верховцев. — Не знаю, как у вас, а у меня это прилагательное, признаюсь, до сих пор светлую ностальгию вызывает.

— И это нормально, — отозвался Серебрянский, выставляя на стол бутылки, рюмочки, фужеры и стопочку салфеток. — Тут я с вами полностью солидарен — развал нашей страны я рассматриваю как совершенный нонсенс. Ни фатальной неизбежности, ни малейшей логики в этом не было. Народа лишили идеи, отобрали веру в светлое завтра, не предложив взамен ничего хоть на грош стоящего, я уж не говорю о последствиях в плане экономики. А ведь не надо было выдумывать ничего сверхмудреного. Все было под рукой. Достаточно было реанимировать и чуть подработать хрущевскую концепцию совнархозов с максимальной экономической самостоятельностью регионов и все бы завертелось как надо. На это ума не хватило. Зато хватило разменять Горбачева на сверхдержаву. В общем, свершилась чудовищная глупость, но уверяю, того, кто сказал «Мяу!» вы никогда уже не отыщете.

— Видимо Всевышний там, наверху, сделал неудачный ход, и белые допустили в игре неоправданную жертву, а Сатана ее принял с явным удовольствием, — как бы между прочим, заметил Верховцев.

— Не могу с вами не согласиться, — обронил Серебрянский, протирая салфеткой фужеры. — И если партия будет продолжаться в таком ключе то, боюсь, дни Земли, как планеты, сочтены.

Минут через десять в кабинет вошла секретарь, катившая перед собой элегантный столик из пластмассы. На нем, помимо всевозможных бутербродов, фруктов и бутылок с минералкой, красовались две аппетитнейшего вида пиццы. Она расторопно переложила привезенное на стол, за которым сидели хозяин и его гость и, не проронив ни слова, удалилась. Юлий Викентьевич наполнил рюмки водкой, фужеры минералкой и сказал:

— Я, Олег Евгеньевич, обычно тостов не по делу избегаю, но на сей раз хочу предварить наше скромное застолье пожеланием их двух слов: «за взаимопонимание»…

Он, не дожидаясь Верховцева, опустошил свою рюмку и добавил: — Водку можете пить смело — она не отравленная.

— И на этом спасибо, — не остался в долгу частный детектив.

— Так на чем мы с вами остановились? — Спросил Серебрянский, закусывая водочку бутербродом с красной икрой.

— Вы говорили очень занятные вещи о добре и зле, о зависимости простого смертного от воли Высшего Разума, да и вообще о ничтожности гомо сапиенс, как такового в масштабе мироздания…

— Да-да, повторю свою мысль о том, что человек и в самом деле ничтожен, как бы он ни стремился этого не признавать, — с видимым сожалением произнес Серебрянский. — В одной повести мне довелось вычитать строчки, мне почему-то они врезались в память. Строчки такие: «люди страстны, люди слабы, люди глупы, люди жалки, обрушивать на них нечто грандиозное, как божий гнев, представляется мне в высшей степени бессмысленным.

Прощать людям их грехи не так уж трудно…» Вы знаете, кому принадлежат эти слова?

— Нет, — честно признался Верховцев.

— Одному хорошему английскому писателю. А этот человек, наверное-таки, знал, что говорил — он без малого прожил целый век.

— Ваши примеры, Юлий Викентьевич, наталкивают на грустные выводы, что жизнь человека, как создания ничтожного, сущая нелепица, безделица и лишена всякого смысла.

— Вы недалеки от истины, — отпив минералки, проговорил Серебрянский. — Пожалуй не ошибусь, если скажу, что нет такого человека, который хоть однажды не подумал бы о бессмысленности своей жизни. В детстве мы смотрим на звезды, думая, что они принадлежат нам, так же как плюшевый мишка, с которым ложимся спать, а в преклонном возрасте, в старости, немощные и сгорбленные, мы больше смотрим на землю, себе под ноги, ибо понимаем, что последний гвоздь, вбитый в крышку нашего гроба, и есть для каждого из нас истина в последней инстанции. Жизнь человека — это как непрочитанная им книга; в зависимости от того, сколько каждому из нас отмерено на этом свете, одному достается толстый фолиант, другому — тонюсенькая брошюрка. И большинство людей, я уверен, прочитав до конца книгу собственной жизни, разочарованно откладывают ее в сторону и, махнув рукой, говорят: «а-а, ничего интересного, отдельные места, так себе, читать можно, а в целом, скукота и посредственность…» Интересная жизнь, как и интересный роман — большая редкость, исключение из правил. Чаще всего ее суть — суета сует и борьба за физиологическое выживание. Жаклин Кеннеди-Онассис, незадолго до своей смерти, как писали в газете, сказала, что от жизни не стоит ждать слишком многого. И это откровение одной из блестящих женщин нашего столетия, красавицы, что купалась в роскоши. Кушайте, кушайте пиццу, Олег Евгеньевич, пока она теплая…

— Спасибо, — поблагодарил Верховцев, отрезав себе кусок этой тутти-фрутти итальянского происхождения. — Вы, Юлий Викентьевич, необычная личность. Ваше мироощущение, должен сказать, меня просто поражает. И это не пустой комплимент — человека, который был бы таким жестким реалистом при благополучном его положении, лично я встречаю впервые.

— Я не совсем вас понял…

— Обычно люди, добившиеся в жизни того, чего добились вы, я имею в виду материальное благополучие, менее скромны в самооценке, отрываются от Земли, воспаряют и мнят себя ни больше ни меньше, чем пупами Вселенной, — пояснил Олег.

— Это их беда, — ответил Серебрянский. — Я знаю таких сильных мира сего, в кавычках, сколько угодно. Во многом, это суетные и тщеславные люди, забывающие в своем стремлении повелевать золотой рыбкой о бренности собственного бытия. В обществе, подобному нашему, Олег Евгеньевич, где людей с протянутой рукой куда больше, чем обладателей тугих кошельков, надо приучить себя жить осторожней, не выпячиваться почем зря, иначе можно наплодить новых «шариковых», у которых на уме будет лишь одно — устроить очередной передел мира по своему усмотрению. Как сказал один мой знакомый, зависть бедных прописана за порогом богатых. Голодный пес, как вы знаете, самый злой и беспощадный, то же относится и к человеку. Однако мы заговорились, пора бы и еще по рюмочке.

Они молча выпили.

— Вы, как я знаю, Юлий Викентьевич, человек занятой и попусту терять время не в ваших правилах, поэтому давайте от общих рассуждений вернемся к более конкретным частным вопросам, — предложил Олег.

— Да ради бога, — охотно согласился Серебрянский. — Вы говорите, говорите… Пленка, как я понимаю, это не все с чем вы ко мне пожаловали. У вас есть, что к этому добавить?

Верховцев достал из внутреннего кармана небольшой прозрачный пакетик с белым порошком и молча положил на стол перед хозяином кабинета.

— Это что?! — с неподдельным удивлением спросил тот, разглядывая любопытный предмет.

— Вам лучше знать, — беспечно обронил детектив.

— Оставим шарады для бездельников…

— Хорошо. Это то, что вы перевозите на своих судах вместе с лесом вашей карманной фирмы «Латкокимпэкс». Только не утверждайте, что вы не понимаете, о чем идет речь, и как называется этот процесс на языке уголовного кодекса.

Удар, нанесенный Верховцевым, был для Серебрянского полной неожиданностью — его лицо враз сделалось белее мрамора, на скулах обозначились желваки, у виска набухла тонкая извилистая вена.

— Вероятно, к убийству Таланова мне пристегнуть вас будет нелегко, а вот засветить канал транзита наркотиков, который вы осуществляете силами обеих своих фирм, и на чем вы делаете свой основной капитал, — святое дело, — сказал Верховцев. — Это куда посерьезней, чем разгром несчастной фирмы.

— Значит, вы и сюда добрались, — холодно произнес Серебрянский. В его голосе прозвучали и угроза и восхищение одновременно. — Так это ваши люди устроили ту заварушку в порту? Да, резвости вам не занимать. Я-то поначалу думал, что вы, так, сыскарь-одиночка, потом выяснилось, что у вас и консультант есть, некто небезызвестный Федосеев, он же Джексон. Как видите, мы о вашей конторе знаем немало, но вот до внештатников дело еще не дошло.

Он взял пакет, повертел в руках и положил на место.

— Конечно, вы можете застопорить перевозки и канал законсервировать, но убытки, убытки… — Верховцев убрал вещдок обратно в карман. — Да и потом — свято место пусто не бывает, ваш канал перекроется, зато он потечет в другом месте, но там уже будут другие хозяева, и они приберут это дело в свои руки. Досадно, а? Нехорошо получается. И потом, скандал какой — в Латвии выявлен канал переброски наркотиков на Запад. Международный резонанс… со всеми вытекающими последствиями.

— Да, молодой человек, я понимаю, что можно нечаянно наступить на чью-то мозоль, но на любимую… Это уже вызов и притом очень опрометчивый, — неторопливо промолвил Серебрянский, не мигая глядя ему в глаза. — Итак, вы меня шантажируете? Ваша ставка высока, но вы должны знать — чем выше ставка, тем выше риск. Неужели, Олег Евгеньевич, вы полагаете, что я, войдя в такое дело, не имею крыши на самом высоком уровне? Да транзит, порты и кредиты — это собственно и все, на чем сейчас держится Латвия, на чем еще теплится ее чахлая экономика. А стало быть в том, чем я занимаюсь, может быть интерес таких структур, что вам трудно представить. Вы это не допускаете?

— Допускаю, — хмуро обронил детектив.

— А если так, то ответьте мне на вопрос: вас еще не посещала мысль о том, что вы неразумно прете против локомотива, который вас просто размажет по рельсам. За вами, ровным счетом, ничего и никого, а за мной… Вы умный человек и должны прекрасно понимать, какие перспективы вас ожидают при таком раскладе сил. А теперь я еще раз хочу уточнить: на какой результат от своего визита вы рассчитывали?.. Вам нужны деньги, мое покаяние, мой испуг или что-то другое? Я слушаю…

Верховцев ответил не сразу, он собирался с мыслями. Вопрос был поставлен в лоб и требовал конкретного ответа, ясного и вразумительного, который детектив в данный момент дать был не способен. Он не торопясь выпил минералки, затем так же не спеша достал сигарету, прикурил:

— Когда я пришел к вам, я знал точно, чего я хочу. Но по жизни я такой же реалист, как и вы, Юлий Викентьевич, а потому я вижу необходимость вначале скорректировать свою позицию, а потом уж определиться окончательно.

— Что ж, слова достойные не юнца, но зрелого мужа, — одобрительно хмыкнул Серебрянский. — Я помогу вам определиться…

Он открыл один из ящиков стола и достал оттуда прямоугольный черный пакет для фотобумаги:

— Не только вам удивлять без пяти минут пенсионера, и у меня для вас небольшой сюрпризик имеется. Вот, взгляните…

Верховцев взял из его рук пакет. В нем оказалось несколько фотографий с одним и тем же банально-грустным сюжетом — снятым с разных ракурсов трупом мужчины. На одном из снимков, где лицо мертвеца было снято крупным планом, чуть повыше переносья отчетливо виднелся след пулевого ранения.

Но не сами снимки поразили детектива; он внутренне вздрогнул, увидев, кто на них изображен. На них был тот, кто вчера под дулом пистолета давал вынужденное интервью, записанное Верховцевым на пленку, тот, кто хотел угробить Олега, устроив на ночном шоссе умышленную аварию, в которой детектив лишь чудом уцелел. На снимке был Хирург — первое лицо в охранке Серебрянского. Теперь никакое…

— Кто его? — спросил Верховцев, поеживаясь от внезапно охватившего его нехорошего предчувствия.

— Вы еще спрашиваете?! — с наигранным удивлением в голосе отозвался Юлий Викентьевич. — Ну-ну… А актер из вас неплохой, святую простоту как по нотам разыграли… Вы, Олег Евгеньевич, вы и убили-с, и тому есть доказательства. На месте преступления мои люди нашли пистолет системы Макарова под номером ЖК-1965. Преступник, к своему несчастью, имел неосторожность его потерять и, наверное, об этом сейчас очень сожалеет. Пока ПМ находится у меня в сейфе, но стоит мне сдать его куда следует, и экспертиза тут же установит два факта. Первый — что моего несчастного коллегу Оскара Адольфовича Ласманиса убили именно из этого оружия и, второй — что отпечатки пальчиков, оставленных на орудии преступления, принадлежат не кому иному, как частному детективу фирмы «ОЛВЕР» Верховцеву О. Е. Вот такой казус получается, господин детектив! Очень забавный, вы не находите?..

Верховцев попытался было что-то возразить, но не смог вымолвить и слова, язык ему не повиновался, онемел, точно после укола новокаина. Ответный удар Серебрянского был настолько коварен и эффективен, что Верховцев, с быстротой компьютера обсчитав все возможные варианты, подавленный, пришел к выводу — абсолютно никаких контраргументов у него нет.

— Ну, Олег Евгеньевич, надеюсь, теперь-то вы определились? — участливо и без всякой насмешки поинтересовался Юлий Викентьевич. Он взял со стола бутылку и наполнил рюмки. — Я понимаю, неприятно так вот вдруг узнать о себе такое, ну, что поделаешь… — Он сочувственно посмотрел на собеседника. — Выпейте со мной, разгоните кровушку, а то вы чего-то даже позеленели. Ведь я вам говорил в начале разговора, что больше, чем гроссмейстерской ничьей никому из нас добиться не удастся. Помните? Как видите, я сказался прав. Ведь выходит теперь так, что мы оба увязли в одном болоте греха, а это лучшая гарантия взаимного молчания.

— Только не надо сказок, — укоризненно посмотрел на него Верховцев. — Я давно вышел из детского возраста. Для полной гарантии вы меня в самом недалеком будущем постараетесь убрать.

— Признаться, покойный Оскар Адольфович мне предлагал это сделать много раньше, когда высказал предположение, что вы что-то вынюхали про фирму господина Трумма, царство ему… но я тогда не поверил в такую возможность, наверно, чего-то недоучел. Я, кстати, до сих пор теряюсь в догадках, как вы прознали о «Латкокимпэксе» и о всех нюансах, с ним связанных.

— Тут все просто: вы хорошо знаете свое дело, я — свое, — сказал Верховцев.

— Не могу не согласиться, — прикладывая салфетку к губам, отозвался Серебрянский. — Так вот, я закончу свою мысль: тогда на решительные шаги в отношении вас я не пошел, теперь же, как видите, это привело к парадоксальному результату — Оскар Адольфович мертв, а вы живы, а ведь могло быть все наоборот. Просчитать ваши намерения, когда вы вломились в его машину, было ведь нетрудно. Можете поверить мне на слово, ваша затея была обречена, как и вы сами. Шоссе было блокировано с двух сторон, а там, куда вы жаждали попасть, вас уже поджидали. Видно у Оскара сдали нервишки, он сделал глупость и поплатился за это жизнью. Каскадер из него не получился… Жаль…

— И за это его убрали? — словно спрашивая сам себя, вслух вымолвил Олег. — Хотя, что я, собственно, выясняю прописные истины; сейчас уже дети со школьной скамьи знают, что у мафии свои законы. Что значит для нее жизнь одного человека, пусть и мерзавца, если ее ценой можно загнать в угол другого… Для нее люди — фишки, захотел переставил, захотел — снял с игры.

— Мафия… фишки… — какие образы, — снисходительно улыбнулся Юлий Викентьевич. — Мне кажется, мой дорогой, вы сгущаете краски. Оно понятно, нервы, нервы… у всех сейчас нервы. Хочу внести ясность, чтоб вас немного успокоить — Оскар был обречен, при падении он ударился головой о дорожный столб. Но для вас это ровным счетом ничего не меняет. Дэ факто его жизнь оборвала пуля из вашего пистолета.

Верховцев, перед которым стояла наполненная рюмка, взял ее и залпом выпил:

— Да, тут вы меня… конечно… красиво… Придется признать поражение — чему-чему, а этому меня жизнь научила.

— Да ладно вам, Олег Евгеньевич, ничья, чистая ничья, — успокоил его Серебрянский. В голосе его звучали миролюбивые интонации.

— Для меня она приравнивается к поражению, — настойчиво повторил детектив.

— Вашему честолюбию можно позавидовать, — Серебрянский посмотрел на него взглядом, в котором читались и одобрение и любопытство. Он провел ладонью по лицу, словно снимая усталость, и неожиданно спросил: — Олег Евгеньевич, вы, насколько мне известно, мужчина не женатый, так?..

— Так, — с некоторой растерянностью ответил Верховцев, мысленно прикидывая, что может крыться за этим странным вступлением.

— У меня есть к вам одно интересное предложение. Оно, смею заверить, родилось не вдруг, и потому прошу отнестись к нему серьезно…

— Я вас слушаю, — внутренне готовясь к какому-то подвоху, вымолвил Олег.

— Тогда без увертюр. Вы не хотели бы стать моим зятем? Моя дочь… погодите, дайте мне высказаться, — упредил он Верховцева, видя его нетерпеливый жест. — У меня есть дочь, интересная молодая особа, вполне подходящего для вас возраста и очень недурной наружности. Мне нужен умный зять и порядочный, да-да, не сочтите мои слова кощунственными, именно порядочный человек. У вас, Олег Евгеньевич, достаточно много качеств, которые мне импонируют, да и человек вы, на мой взгляд, незаурядный. Поймите мои отцовские чувства — мы, родители живем для детей, если у них все в порядке, то и старость свою мы можем встречать спокойно. Я — вдовец, и в ней вся моя жизнь. Нет, есть еще дело, которым я занимаюсь, но без продолжения оно не имеет смысла.

— А почему я? — с нетерпением перебил его Верховцев, которому происходящее в кабинете начинало казаться пошленьким фарсом, сродни нудным и бесконечным мексиканским телесериалам.

— Охотно отвечу. В таком альянсе я усматриваю два больших плюса: первый — гарантию, что наши общие тайны останутся, как говорится, между нами, и второе — я буду уверен, что фирма и дело попадут в руки достойного человека. Вспомните кадровую политику коммунистов в недалеком прошлом. Зачастую на руководство коллективом назначали человека со стороны. Для пользы дела, потому что свои все были кровно повязаны своими подноготными, а свежая струя вносила оздоровительный эффект. И потом, у меня есть золотое правило: прежде, чем стать врагом умного человека, попытайся сделать его своим союзником. Я предвижу, какой бы вопрос мне задал человек, если б мое предложение ему показалось заманчивым, а потому отвечу на него заранее. Моя дочь мне перечить не станет. Ей нет смысла идти против моей воли — все ее будущее во многом зависит от меня, от моего дела, и она это прекрасно понимает. И если я ей скажу, что так надо, она сделает как надо.

— Звучит убедительно, — отметил Верховцев и с плохо скрываемой иронией поинтересовался: — А какую роль, кроме роли зятя, вы отводите мне в своем проекте?

— Вопрос вполне правомерный. Не задай вы его, я бы наверняка засомневался в целесообразности дальнейшего разговора. Нет, Олег Евгеньевич, вовлекать вас в дела фирмы вопреки вашему желанию я вовсе не намерен. Пока… — уточнил Серебрянский с многозначительной улыбкой. — Вы можете продолжать заниматься тем, чем занимались до сих пор. Больше того, вы сможете рассчитывать на определенную финансовую поддержку с моей стороны. Я ведь знаю, что такое трудности становления, сам через это прошел. А еще я могу гарантировать свое содействие в привлечении очень солидной клиентуры. И это, согласитесь, немало. Ну, так что вы на все это скажете?

— А что б вам сказал любой нормальный, не сумасшедший человек на моем месте? — в свою очередь спросил Верховцев. — Как вы полагаете?

— Я считаю, он сказал бы, что ему надо подумать. Думайте, Олег Евгеньевич, думайте ради бога. Вы детектив, и заповедь: семь раз отмерь — один отрежь, для вас должна быть актуальна, как для портного. Вам хватит недели на раздумье?

— Вполне, — ответил Олег. — Я не тугодум.

— Вот и прекрасно, — Серебрянский с удовлетворением потер ладонями. — У нас, кстати, на следующей неделе намечается небольшое торжество, маленький юбилей фирмы, пятая годовщина. Я вас приглашаю. Лично. О месте и времени вы будете извещены особо. Будут только свои люди, узкий круг. Да, и чтоб снять все вопросы, туда придет моя дочь, а вы мне до этого, надеюсь, сообщите свое решение. Как видите, я не играю с вами втемную, посмотрите все своими глазами, чтобы выбор был осознанный.

— Для начала скажите хотя бы имя вашей дочери.

— Анна. Ее зовут Анна… А за свое оружие можете не беспокоиться — даю слово, я его верну независимо от того, как пройдет наша будущая встреча. Я, как видите, коллекционирую аквариумных рыбок, а всякие там пистолеты меня абсолютно не интересуют…

 

4

Дождь, сильнейший ливень, начался внезапно. Он сопровождался раскатами грома и всполохами, которые то и дело подпаливали край вечернего неба, пытаясь хоть как-то помочь тающему, ускользающему дню в его единоборстве с неумолимо надвигающейся темнотой ночи.

Верховцев стоял у окна и, сквозь стекло, заливаемое потоками воды, наблюдал буйство стихии. В голове у него был полный хаос мыслей, чем-то схожий с разгулом непогоды, происходившим в природе.

Экс-секретарь «Пикадора», в гостях у которой он находился, склонившись, слушала ту же самую пленку, которую он накануне крутил Серебрянскому, но ее реакция, в отличие от Юлия Викентьевича, была совершенно иной. Если Серебрянский, прослушивая запись, не проронил ни слова и сидел не шелохнувшись, как монумент Райнису в Риге, то Илона Страутмане напоминала Верховцеву азартного болельщика на напряженном спортивном состязании. Она просто не могла спокойно усидеть на месте, то поднимаясь и снова садясь в кресло, то причудливо сплетая пальцы рук, то нервно барабаня ими по коленям, время от времени привычным движением поправляя спадающую ей на глаза непокорную прядь волос. Она была вся внимание, стараясь не пропустить ни одной фразы, ни единого слова, и ее бледное лицо живо отражало ту сложную гамму чувств и переживаний, которые она испытывала в настоящий момент. В отдельных местах, где разобрать, о чем идет речь, было невозможно, Верховцев давал необходимые пояснения. Несколько раз она останавливала запись, перематывала ее немного назад и слушала вновь, а тот фрагмент, где разговор касался обстоятельств смерти Игоря Таланова, она, казалось, хотела запомнить чуть ли не наизусть.

— Это все? — Она подняла голову и посмотрела на детектива глазами человека, перенесшего тяжкую мучительную пытку.

— На пленке все, — ответил Верховцев, — но кое-что я вам расскажу на словах.

— Самое главное я уже знаю — Игоря нет, — произнесла она негромко. — И ничего изменить нельзя. Но скажите мне, вы нашли его… его…

Она замолчала, не в силах вымолвить последнее слово вопроса.

— Труп Таланова, к сожалению, обнаружить не удалось.

— А кто… кто этот человек, что вам отвечал, — кивнула Илона в сторону магнитолы. — Вы называли его Хирург… Это убийца Игоря, да?

— Да, это убийца, — подтвердил Верховцев. — Во всяком случае, он один из виновников гибели Таланова. Но не единственный…

— И он до сих пор разгуливает на свободе, да? — вырвалось у нее с болью.

— А вот об этом я как раз и хотел поговорить дальше. Знаете ли, Илона, мое расследование данного дела завершилось совершенно иначе, чем я мог себе это представить. Нет, Ласманис, он же Хирург, вовсе не разгуливает на свободе — он тоже убит, а вот главный организатор всего, что случилось, действительно живет и здравствует. И процветает…

— Это кто?.. Это тот, кто упоминается в пленке? Серебров, кажется…

— Серебрянский, — поправил ее Олег. — Юлий Викентьевич Серебрянский — владелец известной судоходной компании «Балттранссервислайн».

— Разве он такой крутой, что на него и суда нет? — вопросительно посмотрела на него Страутмане.

— Суда?.. Наверно нет, — невесело усмехнулся Верховцев. — В нашей стране есть суды на таких как Рубикс, на жильцов, которые не в состоянии заплатить за квартиру, на бывших военных, которых правдами и неправдами надо выпихнуть за пределы государства, еще на мелких карманных воришек, а на «серебрянских»… Не знаю, не знаю… Я очень сомневаюсь…

— Ой, голова кругом идет, — вздохнула Илона. Она подошла к серванту и, распахнув дверцу, достала бутылку водки «Ригалия». Поставила ее на журнальный столик перед Олегом вместе с двумя хрустальными стаканчиками. Потом пошла на кухню и принесла связку бананов, нарезанной ветчины и хлеба. — Я хочу помянуть Игоря. Надеюсь, вы не останетесь в стороне?

— Излишние вопросы, — ответил Олег, свинчивая пробку. — Жаль, жаль, что все так получилось. Я был бы рад придти к вам совсем с другими известиями.

— Ладно, давай выпьем, — сказала она, поднимая стопку. — Самое ужасное, что я даже не могу пожелать — земля ему пухом. А может быть, он совсем и не в земле, а где-нибудь на дне озера. Все равно, за упокой его души!

Какое-то время она сидела молча, глядя перед собой, потом подняла взгляд на Верховцева.

— Я знала… знала, да, что Игорь не виноват перед богом, за что же ему все это?.. Как же так, даже похоронить по-людски невозможно, цветы принести некуда. Šausmas…

Голос ее дребезжал, на глаза навернулись слезы. Верховцев видел, что она находится на грани нервного срыва, и не придумал ничего лучшего, как снова наполнить стопки. Одну из них он протянул Илоне.

— Спасибо, — проронила она и тут же, почти автоматически, как робот, опустошила ее. — А Валера… Валера Каретников, что же с ним, он жив? Я из пленки так и не поняла.

— Каретников отыскался. Он в Голландии. Работает в фирме господина Серебрянского.

— Этого самого?! — оторопело посмотрела на него Страутмане, не веря своим ушам. — Как же так?! Не может быть!!! Он что… это он подставил Игоря?!

— Да нет, все не так, — Верховцев, чтобы успокоить ее, взял ее руку в свои ладони. — Каретников никого не подставлял. Скорей, господин Серебрянский сделал стрелочником своего крестника, и, надо сказать, это он устроил весьма и весьма умело. Сейчас у меня есть достаточно материала, и я могу с большой долей достоверности обрисовать картину этого дела. Хотите послушать?

— Не только хочу, но и настаиваю. Мое право знать всю правду…

— Я с тем сюда и пришел, — сказал Верховцев, собираясь с мыслями. — Если опустить второстепенные события и детали, то цепь событий выстраивалась примерно следующим образом: Каретников вернулся с моря в тот момент, когда Таланов, сняв деньги фирмы с обоих счетов, собирался что-то предпринять. Что конкретно, этого мы не знаем и уже вряд ли узнаем когда-либо. Опять же, по неизвестным нам мотивам Таланов продал свою квартиру и перебрался жить в другое место. Но это жилье у него было временное. Каретников, разыскивая Таланова, как я полагаю без задней мысли, поделился с Серебрянским о его исчезновении, при этом, видимо, имел неосторожность сообщить, что Игорь снял со счетов фирмы практически все деньги. Далее, как вы слышали, за вашей фирмой было установлено наблюдение и все ваши разговоры, Илона, прослушивались…

— Они что, установили подслушивающее устройство в офисе?

— Это мог сделать любой человек под видом клиента. Да и при современной технике вы, вероятно, знаете, все, о чем говорят в помещении, можно узнать даже по вибрации стекол. Я уже не говорю про всякие жучки-паучки — ухищрений великое множество. Потом события развивались так: Каретников дозванивается до Таланова по телефону, который вы ему, наконец-то, дали, и он в вашем присутствии договаривается о встрече. Таланов рассказывает, как к нему доехать, так?

— Так, — кивнула Илона.

— Далее случилось следующее, — продолжал Верховцев. — Чтобы каким-то образом задержать Каретникова и оттянуть его визит к Таланову, люди Серебрянского, которые пасли его по указанию Юлия Викентьевича, прокалывают шины его автомобиля. Причем, заметьте, как верно с точки зрения психологии они рассчитали: не одно колесо повредили и не все четыре. Одна запаска в багажнике всегда найдется, и это легко устраняется, при проколе четырех шин, человек, который торопится, плюнет на все и поедет на другом транспорте, скажем, на моторе. Итак, их расчет оправдался, и пока Каретников приводил машину в порядок, они, зная теперь местонахождение Таланова, мчатся туда. На беду Игоря, деньги он держал при себе, и это его погубило. В другом бы случае, я думаю, все обернулось иначе. Ехали они, как я полагаю, наудачу, на шару, лично Игорь их интересовал постольку-поскольку, им нужны были только деньги. Как уж там сложилось, с полной определенностью судить не берусь: то ли применив пытку, то ли при иных обстоятельствах, деньги эти им заполучить удалось, а заполучив их, они убирают Таланова и покидают дачу. Каретников приезжает туда, когда непоправимое уже случилось, он застает труп. В этот момент раздается звонок. Он поднимает трубку и слышит ваш голос. Находясь в трансе, он, видимо, был просто не в состоянии с вами разговаривать, поэтому разговора и не получилось. Когда он пришел немного в себя, то наверняка первым делом представил, как будет выглядеть сложившаяся ситуация в ваших, Илона, глазах. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Отлично понимаю, — заверила Страутмане, слушавшая его с предельным вниманием. — Ведь выходило так, что мы с ним только вдвоем знали место, где находился Игорь. И ему почти невозможно было бы доказать, что он прибыл туда постфактум, да?

— Вот именно, — подхватил Верховцев, который раз отмечая про себя ее способность на лету схватывать чужую мысль. — Впрочем, остается только гадать, о чем мог думать человек в такие минуты. Итак, заявить о случившемся в полицию Каретников не решается, но, по всей видимости, он решился прибегнуть к помощи Серебрянского, либо тот сам предложил ее после того, как Каретников ему открылся. А тот, надо отдать должное проницательности этого господина, хорошенько просчитав все наперед, будто бы великодушно протягивает руку помощи своему крестнику — по его просьбе шустренько заметает следы организованного им же, Серебрянским, преступления. А чтоб окончательно спрятать концы, срочно устраивает Каретникова на работу на латвийско-голландское СП, в котором его фирма представляет латвийскую сторону. Деваться Каретникову просто некуда, для него это единственный выход, и он, естественно, соглашается, причем все это обстряпывается в обстановке такой секретности, что об этом не узнали даже близкие Валерию Дмитриевичу люди, ни его жена, ни родная сестра. Каретников оставался единственным свидетелем, показания которого могли бы пролить истинный свет на печальный конец «Пикадора». С его отъездом «Пикадор» превращается во всадника без головы, ну, а что стало с фирмой дальше, вы знаете лучше меня. Официальная версия, что оба руководителя фирмы смылись вместе с деньгами, оказалась очень удобной и устраивала абсолютно всех, кроме вкладчиков, разумеется.

— А как вы вышли на этого господина?

— Серебрянского? Впервые я о нем услышал от родной сестры Каретникова и по горячим следам встретился с ним. Тогда этот респектабельный господин был вне всяких подозрений, и о его возможном участии в этой истории у меня даже мысли не возникало. А засветился он совсем с другой стороны, и это совершенно отдельный сюжет, в котором замешан ряд лиц, чьи имена и фамилии я просто не вправе разглашать. Скажу откровенно, выявить в нем главного виновника гибели Таланова, как часто случается в нашей работе, мне помог просто случай. В данном случае вообще произошло немыслимое стечение обстоятельств, на первый взгляд никак не связанных. А вчера я с ним встретился снова…

— И что?! Он сознался?! — она импульсивно подалась вперед.

— Не знаю, как у других, но в моей практике, Илона, еще не попадались преступники, которые бы раскалывались с первого захода и сознавались бы в своих злодеяниях. А такие, как Серебрянский, не признаются ни в чем и никогда, даже если против них будут выдвинуты доказательства еще более весомые, чем мои. По некоторым причинам я не могу поведать вам подробности нашей беседы, но скажу об основном, о парадоксальном результате своего визита — изобличить-то Серебрянского мне удалось, но ушел я ни с чем. Вот так! Это, поверьте, страшный человек! Он из разряда тех, кто под любое преступление подведет такую философскую платформу, что оно будет выглядеть чуть ли не как благодеяние, как неизбежная необходимость. Он из тех людей, которые никогда не называют вещи своими именами. Этот господин так искусно перекрасит черное в белое, что вы не успеете и глазом моргнуть; но если же его манипуляции вам все-таки удастся разоблачить, то он, в конце концов, обставит все так, что вы невольно угодите в один из его капканов, которые он предусмотрительно расставляет для желающих знать то, чего им не положено.

— Ну и мерзавец! — вырвалось у Страутмане.

— Но самое печальное, что как раз в такой ситуации оказался и я.

И Верховцев вкратце рассказал ей о позавчерашнем происшествии на шоссе и о том, как накануне этот факт ему преподнес Серебрянский.

— Теперь вы видите, как я капитально вляпался, — заканчивая рассказ об этом событии, промолвил Олег. — Из пистолета, который я утерял в аварии, впоследствии был убит Ласманис, и на том пистолете отпечатки моих пальцев.

— Он подстроил вам то же, что и Каретникову, — сделала вывод Илона.

— Не совсем так. Авария, безусловно, спланирована не была, но он смог извлечь даже из этой ситуации свой плюс, чтобы уравнять наши шансы. Для таких, как Серебрянский, одна жизнь туда — одна сюда, большого значения не имеет. Помните, как у О’Генри, Боливар двоих не увезет — вот и весь сказ! И факт остается фактом: имея на руках такой козырь, он вынуждает меня хранить молчание.

— Да, понимаю, доказать свою непричастность к этой смерти вам будет очень сложно.

— Боюсь, что невозможно вообще, — уточнил Верховцев. — Как видите, ничего утешительного я вам не принес. Игоря Таланова не воскресил, не смог разыскать даже его останки. Выяснив виновника этой трагедии, я не могу привлечь его к ответу, чтоб воздать по заслугам. Более того, я сам поневоле сделался заложником обстоятельств.

— Наливайте, Олег, — попросила Илона.

— Может быть хватит? — деликатно поинтересовался Верховцев. — Вы ведь даже не закусываете…

— Не видите, меня водка сегодня не берет. Наливайте, наливайте полнее. — У нее и впрямь не было видно ни малейших признаков опьянения. — Поймите, Олег, у меня и так уже все отняли… Я так хочу забыться, забыться от всего этого кошмара…

Верховцев снова наполнил обе стопки. Она подняла свою и, глядя в никуда каким-то отрешенным взглядом, тихо промолвила фразу, смысл которой он так до конца и не уловил:

— За то, чтоб Боливар оказался строптивым и сбросил седока!

Она поставила стаканчик и, наконец, в первый раз закусила выпитое кусочком банана.

— Значит, Игоря убили из-за денег, да?

Это был, скорей, не вопрос к Верховцеву, а размышление вслух.

— Выходит так, — отозвался Олег.

— Ну, почему он от меня таился, скрытничал, почему? — продолжала рассуждать Илона. — Зачем он обналичил все деньги, что он собирался с ними делать? Как хотите, Олег, но я по-прежнему убеждена, что сбегать он никуда не собирался. Доказать не могу, но сердцем это чувствую.

— К сожалению, ответ мы не узнаем уже никогда, — невесело констатировал детектив.

Илона вынула из пачки сигарету. Принятый алкоголь, по-видимому, ее так и не успокоил, и не вернул душевное равновесие: пальцы ее мелко дрожали, в лихорадочном блеске воспаленных глаз Верховцев уловил взгляд затравленного, загнанного в угол зверька, отступать которому уже некуда. За время, прошедшее после их первой встречи, она, как ему показалось, стала выглядеть чуть ли не на десяток лет старше, как выглядит человек, перенесший тяжелую изнурительную болезнь.

— Этот Серебрянский, судя по вашим словам, очень состоятельный человек, — выпустив облачко дыма, сказала она. — Неужели ему было мало того, что он уже имел? И зачем ему понадобилось отнимать жизнь другого человека? Чтобы набить свой сейф еще поплотней? Я еще как-то могу понять Раскольникова, тот хоть совершил преступление в состоянии крайней нужды, когда стоял вопрос об элементарной выживаемости.

— У каждого, видимо, свое представление о выживаемости, — заметил Верховцев, жуя бутерброд с ветчиной. — Герой Достоевского хотел выжить на низшем биологическом уровне, на уровне людей дна, а такие, как господин Серебрянский, жаждут утвердиться на уровне акул бизнеса. Акула — это хищник, а у хищников, как известно, свои законы типа «ты виноват лишь в том, что хочется мне кушать». Они кровожадны и ненасытны…

— Я никогда не понимала в людях безудержного стремления к наживе. Хапать, хапать… По-моему, как русским, так и латышам это чуждо, не свойственно. Если б за богатство, за золото, за миллионы можно было купить бессмертие, продление жизни или искупление грехов, это можно было еще как-то понять, да? Не купишь бессмертие… Кусочек свинца, крохотная пулька в один миг может превратить человека в ничто.

— Я тоже задумываюсь над этим, когда читаю криминальную хронику: убит один бизнесмен, убит второй, третий… Постоянные сводки о кровавых разборках… Не все, видно, Илона, думают, как мы с вами, и не всем принцип разумной достаточности кажется приемлемым, хотя логика вроде тут простая, — на два стула сразу не сядешь, на двух машинах одновременно не поедешь… Видите ли, Илона, прежняя идеология, которую нам упорно насаждали, сгнила, рассыпалась в прах, а на ее перегное прекрасно взросли семена селекционеров Запада. Нам навязали чуждую идеологию, а мы по русской наивности и беспечности сглотнули эту наживку, даже не взглянув, а что же там, на крючке… Мы вот с вами, допустим, воспитаны иначе, а для кого-то сказка про золотого тельца стала, что для верующего «Отче наш»…

Дождь за окном постепенно затихал, раскаты грома становились все отдаленней. Решив, что пора уходить, Верховцев взглянул на часы. Он чувствовал чудовищную усталость — сказывалось напряжение последних дней. Ему надо было хорошенько отдохнуть, побыть одному, расслабиться…

— Я вас понимаю, вам тоже досталось, — угадав намерения Олега, сказала хозяйка. — Скажите мне только: этот Серебрянский, ему что, все сойдет с рук? Он действительно так неуязвим?

— Если смотреть на вещи реально — я здесь бессилен, — с сожалением в голосе ответил Верховцев, — а кроме меня, наверно, это никому и не надо.

— Вы забыли про меня, — тихо, но твердо произнесла Илона, преображаясь буквально на глазах. Верховцев с удивлением заметил, как изменился ее взгляд, в нем не стало растерянности, исчезла безысходность и, наоборот, появились решительность и какая-то отчаянная дерзость. — Этот человек, нет, это чудовище погубило не только Игоря, оно убило и меня. Вы же видели на том снимке, где мы все вместе, да, какой я была совсем недавно. И что стало со мной теперь?..

— Конечно, это больно, такое пережить, но это пройдет, — попытался успокоить ее Олег. — Пусть не сразу, но пройдет…

— Спасибо… Об этом вы уже говорили в прошлый раз, — тихо промолвила она, поражая его своей памятью. — Нет, Олег, я ведь себя знаю, это не пройдет, это будет со мной всегда… Вы знаете, чем я сейчас занимаюсь, как зарабатываю на жизнь? Вы в прошлый раз спрашивали, я не смогла вам ответить, не захотела, не решилась. Теперь мне все равно. Так знайте, я — проститутка. Обычная, заурядная… Видите, как получилось: была секретутка, стала — проститутка.

Она нервно засмеялась, и в ее смехе было нечто такое, что Верховцеву стало не по себе. Он сидел молча, не зная, что и сказать, и ждал, когда она сама заговорит снова.

— Да-да, не удивляйтесь, интим-сервис, такой вот теперь у меня бизнес. От него кормлюсь, от него живу. — Она горько усмехнулась. — Я знаю, о чем вы сейчас думаете… наверное, осуждаете меня, да… Не надо, ничего не говорите!.. — заторопилась она, опережая его намерения что-то сказать. — Осуждать других всегда легко. А что мне оставалось делать после скандала с «Пикадором»? Он получил слишком шумную огласку, мои фотографии даже попали в газету. С таким грузом никуда не устроиться, а жить как-то надо. Выбирать было не из чего: идти торговать сигаретами в подземные переходы, разносить газеты по электричкам, за пару лат в день толкать чужое барахло на рынке? Может быть моя фантазия слишком убога, но ничего лучшего для себя я найти не смогла. Подвернулась одна фирма, предложила посотрудничать, а если точнее, взяла меня под крышу. Я знаю, что это не выход, что это путь в пропасть, но… Я работаю по вызову. В прошлую ночь меня приобрел один коммерсантишко из Австрии. Лысенький, плюгавенький… Он терзал меня до рассвета, как будто триста лет женщины не видел. После таких экзекуций чувствуешь себя буквально инвалидом, развалиной. Ну, это еще что — однажды мне пришлось обслуживать негра, вот это был конец света. Я — не расистка, но лежать под негром… Меня после этого стошнило… Короче, вы по роду своей профессии человек сведущий и, думаю, не заблуждаетесь насчет того, какой это хлеб…

— Не заблуждаюсь, — заверил ее Верховцев.

— Я знаю продавать свое тело — грех, — продолжала она, — и грех ничуть не меньший, чем продавать свою душу. Душа, ее нельзя ранить взглядом, осквернить похотливыми руками, а тело, проданное тело, оно беззащитно и уязвимо. Его поганит кто как хочет. Его потом не отмоешь ни в какой ванной. Это унизительно… но и чувствовать себя лишенкой, нищенкой — унизительно вдвойне. В общем, все это жутко. Получается замкнутый круг. Я ведь по жизни сирота: мне не к кому обратиться за помощью, не на кого опереться. Игорь для меня был всем, а его у меня отняли…

Она вынула из пачки новую сигарету и тут же прикурила от тлеющего окурка.

— Илона, мне кажется, вы слишком много курите, — заметил Верховцев.

— Что, одна выкуренная сигарета укорачивает жизнь на пятнадцать минут? Знаю, знаю… Только на черта мне теперь эти минуты, часы, дни и вообще вся оставшаяся жизнь?.. Мы мечтали с Игорем после свадьбы медовый месяц провести на Канарских островах, мы мечтали, что у нас будет трое детей — два мальчика и девочка, мы мечтали о даче на берегу тихой речки, а теперь ничего этого не будет. И вообще ничего не будет. Ничего… У меня отняли будущее. А может быть, так мне и надо?.. Я слабая… я противна сама себе… я дрянь…

— Прекратите, — остановил ее Верховцев. — Вы не слабая, рассказать о себе то, что рассказали вы, большого мужества требует.

— Спасибо, — благодарно посмотрела на него Илона и сама разлила остаток водки по стаканам. — Так как, вы говорили, называется фирма господина Серебрянского?

— «Балттранссервислайн», — ответил Олег и тут же насторожился. — Только не вздумайте что-то предпринимать, Упаси господь. Таким, как мы с вами, повторяю, он не по зубам. Мы — одиночки, а он из разряда тех, кого голыми руками сломать невозможно. А тем более женскими, хрупкими…

— Успокойтесь, роль народного мстителя не для меня, — она держала стаканчик на уровне глаз и задумчиво глядела на Верховцева сквозь затейливый узор стекла. — Просто я хочу выпить за то, чтоб этот господин провалился в ад, чтоб он, простите за грубость, сдох, сдох вместе со своей фирмой!.. Он этого заслуживает, вы согласны?

Детектив частного агентства «ОЛВЕР» тоже поднял стопочку и ничего не ответил.

В прихожей, уже прощаясь с хозяйкой, он сказал:

— Откровенность за откровенность, Илона. Мало того, что господин Серебрянский меня в прямом и переносном смысле обезоружил и лишил козырей против него, для полной гарантии он надумал меня повязать окончательно, а посему даже предложил породниться…

— Это каким образом? — с удивлением взглянула на него Илона.

— Двадцать второго, в клубе «Ночных звезд» у них намечается торжество, междусобойчик, по случаю юбилея компании. Он хочет познакомить меня со своей дочерью, как нетрудно догадаться с вполне определенной целью. Меня хотят сделать своим…

— А-а, — понимающе протянула Илона. — И вы пойдете?

— Не знаю, — не сразу ответил детектив. — Это очень сложно… Я еще не решил…

 

5

Зал на втором этаже «Найт старс клаба» или, как его проще называли, клуба «ночных звезд», хотя и был довольно приличен по размерам, но рассчитан был на весьма ограниченное число посетителей. Зал был оборудован так, что каждая компания находилась как бы в уединении, и в то же время, хороший обзор обеспечивал с любого стола возможность понаблюдать за другими. Небольшая сцена в центре, имевшая пол с подсветкой, отделка и драпировка зала, зеркала в ажурном обрамлении, тщательно продуманное освещение — все придавало обстановке дух великосветской богемности или, по крайней мере, претендовало на него.

В это дорогое и престижное заведение в Старой Риге случайный человек не попадал — один вход сюда стоил немалых денег. Здесь обычно собирался столичный бомонд, элита бизнеса и прочие новоявленные толстосумы, преуспевшие на ниве нарождающегося капитализма. Здесь «обмывались» серьезные договора и контракты с деловыми партнерами из ближнего и дальнего зарубежья, праздновались всевозможные юбилеи, расслаблялись после праведных и неправедных дел земных, отмечались события личной жизни…

Любое пожелание самого привередливого клиента выполнялось неукоснительно: можно было заказать невероятное изысканное блюдо, и оно подавалось в кратчайшие сроки, выбор напитков практически не имел ограничений — от шотландского изысканного виски до японского саке. Интимная обстановка, великолепный сервис, легкая музыка, глубокие удобные кресла — все располагало к очень приятному времяпровождению, которое зачастую растягивалось до самого утра. Этому же способствовала и развлекательная программа, включавшая варьете, джаз-бенд и эротик-шоу, выступавшие с определенной периодичностью, впрочем, состоятельный клиент мог заказать любой номер на свой вкус и его прихоть тут же удовлетворялась.

К девяти вечера зал еще, по обычаю, не был полон, но публика подтягивалась, заполняя свободные столики и подключая к работе все большее число расторопных официантов.

В уютном уголке зала устроилась компания человек из восьми, среди которых было три женщины. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы определить лидера этого небольшого коллектива, мужчину с пышной шевелюрой седых волос и внимательным взглядом выразительных глаз. Его величавая осанка, уверенная манера держаться, выверенные, чуть замедленные жесты говорили сами за себя, а подчеркнуто-предупредительное поведение свиты лишь усиливало это впечатление. Рядом с ним сидела молодая, привлекательной наружности женщина, и ее внешнее сходство с мужчиной сразу наводило на мысль, что их связывают родственные отношения.

Тем временем мужчина глянул на часы и, обращаясь к ней, заметил:

— Что-то, Аннушка, наш гость задерживается. Ну, ничего, подойдет… Он человек серьезный, последовательный и обязательный, если б что-то изменилось, он непременно бы поставил в известность…

— Папа, а почему ты выбрал именно этот клуб? — тихо спросила дочь. — В Риге есть места и поприятней…

— Тебе здесь не нравится? — по-отечески тепло посмотрел на нее Юлий Викентьевич.

— Как тебе сказать… Здесь вроде все, что надо, разве что за тебя еду не пережевывают, а вот не лежит сердце, атмосферы нет…

Серебрянский понимающе улыбнулся:

— Доченька, мне и самому не нравится здесь, но, как говорится, я раб обстоятельств. Новая жизнь порождает новые правила, которых, хочешь, не хочешь, а приходится придерживаться. Я не могу, скажем, встретив старого школьного приятеля, сесть к нему в «Запорожец», потому что, как говорят сегодня, я очень крутой. Я не могу зайти с ним в рядовую пивнушку и выпить из горлышка бутылку пива по той же причине. Не дай бог кто-либо увидит и что-то там кому-то скажет, а ветер понесет дальше. В Риге есть с десяток мест, и это в их числе, куда я могу зайти, не опасаясь за свою репутацию и за репутацию своей компании. Смешно сказать, но мне так хочется попариться в простой русской баньке березовым веничком, поддать парку мятой, но для крутых, боже, какое безмозглое слово, есть только престижные финские бани, и надо идти туда. Я очень люблю отдыхать в Сочи, мы там познакомились с твоей мамой, но в моем ранге мне позволительны минимум Канары. Мне претят пиджаки кумачовых оттенков, но чтобы не оказаться здесь белой вороной, я вынужден одевать такой же. Что поделаешь, это дань среде, в которой вращаюсь. Существует так называемый клубный стиль, и его, хочешь — не хочешь, а надо соблюдать. Конечно, все эти элитарные клубы банально пошлы, каков поп, таков и приход. Сама знаешь, нынешние «попы» по сути своей бритоголовые скоты, сменившие ножи и кастеты на «паркеры» с золотыми перьями. Когда они при Советах сидели в зонах и валили в тайге вековой лес, то о лучшем развлечении, чем раздевание грудастых баб под жирную пайку и приличный шнапс, и не мечтали. И чтоб бывшие менты у них на побегушках были, шлюх из бардаков подвозили. Театры и музеи не для них, максимум кабацкий концерт типа Маши Распутиной. Может быть, их дети будут пообтесаннее. Эти-то не больше чем пэтэушки позаканчивали, и то на два с плюсом. А своих отпрысков могут позволить себе отдать в приличные учебные заведения, где дяди и тети с университетскими дипломами будут пичкать их знаниями, как манной кашей, и прививать светские манеры. И я не удивлюсь, если их внуки раз в году будут посещать концерты симфонической музыки, ну, а пока — голые задницы под икру с водкой…

— Но ведь в природе есть и другие: умные, культурные, талантливые, предприимчивые… — дочь не без восхищения посмотрела на отца, — ты, например.

Юлий Викентьевич не удержался и ласково провел ладонью по ее голове:

— Ну, обо мне разговор особый. Цель одна, а пути разные. Я не могу позволить подобному быдлу топтать себя. Я не могу допустить, чтобы моя единственная дочь прислуживала этим свиноподобным харям. А умные и образованные сейчас на базаре бананами торгуют. Горько, несправедливо! Поистине мы живем в банановой республике в прямом смысле слова, и если бы здесь не мой бизнес и не могила твоей мамы… Трудно, дочка, трудно!.. Сейчас царькуют те, кто, подтерев задницу моральным кодексом строителя коммунизма, как Иуда, продали свою честь и совесть за тридцать сребреников, а теперь живут на проценты с этих сребреников и насмехаются над теми, кто так жить не может и не хочет.

— Папа, а почему ты вдруг так срочно надумал меня выдать замуж за этого, как его там… Верховцева? — неожиданно сменила тему разговора Анна.

— Аннушка, милая, ты ранишь меня прямо в сердце! — Юлий Викентьевич приложил ладонь к груди. — Ты меня так и не поняла…

— Объясни…

— Да не срочно выдать… Я никогда не возьму такой грех на себя. Никогда не отдам тебя за человека, который тебе не мил. Я хочу тебя срочно познакомить с этим человеком, Он молод, интересен, образован, и, что самое главное, он — НАСТОЯЩИЙ. Вокруг тебя крутится много смазливых мальчиков, которые были бы рады заполучить тебя, но вместе с моими деньгами. Но они тут же вытрут о тебя ноги, если со мной, не дай бог, что-то случится. А этот с прошлого века — не предаст, не бросит в беде. Люди такой породы теперь редки, у них, как у офицеров царской армии: честь дороже жизни. И он не слюнтяй, боец!

— Неужели такие еще остались, не вымерли? — словно рассуждая вслух, спросила сама себя Анна. — Мне казалось, положительных героев теперь можно встретить только в литературе да в старых кинофильмах.

— Раньше их возносили, им воздавали должное, с них брали пример, теперь быть положительным вроде как и неприлично — не поймут, не примут, — задумчиво откликнулся Серебрянский. — Да о чем там говорить, когда все извращено, поставлено с ног на голову, когда твое прошлое, твою историю на государственном уровне втаптывают в грязь и, пританцовывая, над этим глумятся, когда о человеке судят не по уму, а исключительно по умению зарабатывать деньги… — Он внимательно посмотрел на дочь. — То, что я тебе говорю, я не могу сказать тем, с кем мне приходится иметь дело. Им нет, а Верховцеву — да, и он поймет меня правильно. Звучит парадоксально — он хоть и чужой, но свой. А пока я хочу, чтоб вы присмотрелись друг к другу. Попрошу его сопровождать тебя в двухнедельном круизе по Средиземному морю, ну, а не понравится, не приглянется — слова не скажу, решение принимать тебе.

Очередная стриптизерша мотыльком выпорхнула на сцену. Какой-то ценитель обнаженной натуры запихнул ей за полу кимоно сотню баксов, за что был одарен многообещающей улыбкой и фразой: «Сейчас я стриптану только для тебя!»

— Что и требовалось доказать, — тихо засмеявшись, шепнул Юлий Викентьевич на ухо дочери. — Яркая иллюстрация к сказанному…

Перед столом неожиданно, точно в цирке, возник официант, державший в руках большой букет белых цветов в красивой сверкающей обертке.

— Это вам… просили передать, — изящно склонившись, он положил цветы перед Серебрянским.

— Мне?! — удивленно поднял брови тот, полагая, что официант чего-то напутал.

— Вам, именно вам, — учтиво подтвердил официант. — Было сказано — Юлию Викентьевичу лично.

— Вот чудеса!.. — попеременно переводя взгляд то на букет, то на официанта, продолжал недоумевать Серебрянский. — И от кого же это?

— Одна симпатичная особа, — ровным голосом сообщил официант. — Она сидит в том конце зала.

— Странно, очень странно… — пожимая плечами, Серебрянский обвел взглядом присутствующих за столом. — С какой стати и по какому случаю?..

— Пап, а ну признавайся, что за таинственная поклонница сделала тебе такой презент, — шутливо подергала его за рукав Анна. — Ты только посмотри, какие чудесные калы! Они настолько великолепны, что кажутся ненастоящими. Для земных цветов они выглядят просто неправдоподобными.

— Анечка, могу побожиться, я сам ничего не понимаю, — рассеянно рассматривая букет и не зная, что с ним делать, отвечал Юлий Викентьевич.

— Не увиливай, папуля, все равно ты будешь разоблачен…

— Послушай, любезный… — Официант почтительно изогнулся в ожидании распоряжения. — Бутылку лучшего шампанского на стол той даме, и передайте, что я подойду… чуть позже.

— Вас понял…

Официант немедленно испарился. Тут же свет в зале погас, потом темноту прорезали узкие разноцветные лучи, скрестившиеся в центре, на маленьком пятачке — началось эротик-шоу. Четыре полуобнаженные фигуристые девицы, прикрытые прозрачными газовыми накидками, откровенными своими телодвижениями изображали нечто вроде танца русалок в морском просторе, но потом внезапно налетевший ветер словно всколыхнул, взбурлил морские глубины, и спокойный, плавный танец красавиц подводного царства превратился в динамичную необузданную пляску взбесившихся фурий. Под убыстряющийся темп музыки они начали освобождаться от своих одежд. Сидевшие вокруг пятачка молодые люди в малиновых пиджаках, до этого лениво ковырявшие в зубах скрученными в трубочку сотенными и полусотенными долларовыми купюрами, заметно оживились — они прекрасно знали сложившийся здесь обычай — финал номера зависит от щедрости его созерцателей. И когда процесс раздевания, казалось, прекратился, и на девушках осталось по последнему, чисто символическому лоскутку, зелененькие трубочки дружно полетели им под ноги, и тут же, без промедления, эти лоскутки, словно последние листья осени, осыпались со стройных тел. Послышались сдержанные аплодисменты, и свет снова погас — шоу закончилось.

Крепко сбитый молодой человек из службы охраны, незаметно, как привидение, подошел к Серебрянскому сзади и вышколенно замер, ожидая, когда хозяин закончит слушать сидящего напротив него собеседника. Это был один из двух личных телохранителей владельца компании «Балттранссервислайн», которые обосновались за столиком, соседним с тем, где отдыхало высшее руководство компании и несколько приглашенных лиц. Работы у них сегодня не намечалось, обстановка в зале была спокойная и доброжелательная, и молодцы, лениво потягивая легкие коктейли, откровенно скучали. Наконец, Юлий Викентьевич освободился; он откинулся на кресле и подал охраннику знак. Тот нагнулся и тихо, но отчетливо доложил, так, что никто другой услышать не мог:

— Дама в черно-красном платье… третий столик налево от выхода… одна.

Хозяин понимающе кивнул, и охранник, скользнув тенью, возвратился на свое прежнее место.

— Господа, я вас ненадолго покину, — обратился к сидящим за его столом Серебрянский. — Надо же, в конце концов, выяснить тайну этого букета, а то я сегодня просто не смогу уснуть.

— Ага, Юлий Викентьевич! Вот как вас заинтриговали! — воскликнула дородная главбух, сидевшая рядом с дочерью.

— Ну, признайтесь, заинтриговали? — тут же подхватила еще одна дама. Мужчины тактично смолчали, лишь Анечка добавила:

— Папуля, только не увлекайся! Ведь я не знаю, как выглядит приглашенный тобой человек…

Серебрянский пообещал не задерживаться и направился к столику на двоих, за которым сидела загадочная персона, приславшая владельцу судоходной компании столь же загадочный букет. Дама, завидев его, оторвалась от бокала с шампанским и выпрямилась в кресле, с интересом разглядывая подошедшего.

— Добрый вечер, милая незнакомка! — поприветствовал ее судовладелец. — Разрешите присесть?

— Да, конечно, Юлий Викентьевич, что за вопрос, — ответила она, едва улыбаясь, и Серебрянский отметил, что, несмотря на строгое платье и сдержанные манеры, женщина очень молода.

— Вот незадача, я оказался в неловком положении, — посетовал Серебрянский, садясь напротив и обволакивая незнакомку изучающим взглядом. — Вы меня знаете, а я вас, ну, хоть убейте, вспомнить не могу.

— Ну, уж, за такое убивать… — Она изящным движением руки поправила локон у виска. — Тем более что вам меня действительно не вспомнить…

— Может, вы представитесь и облегчите мне задачу?

— Непременно, но чуть попозже, — пообещала женщина без всякого кокетства. — Каждому событию свой срок…

— Пусть будет так, — согласился Серебрянский, — и все же я с некоторым смятением благодарю вас за неожиданный подарок. Откровенно говоря, я не возьму в толк, чем я обязан такому знаку внимания. Получать цветы — это обычно привилегия женщин и, признаться, этим вы меня изрядно заинтриговали.

— Мне казалось, Юлий Викентьевич, что нетерпеливое любопытство присуще только слабому полу, — мягко сказала незнакомка. — Оказывается, чем-то неординарным можно заинтриговать и мужчину. Даже такого, как вы.

По залу разлилась волнующая мелодия старинного танго, появилось несколько танцующих пар. Женщина посмотрела в глаза Серебрянскому и, коснувшись кончиками пальцев его руки, сказала:

— Юлий Викентьевич, исполните маленькую прихоть дамы: не откажите в любезности станцевать со мной это чудное танго. Словом, считайте, что я пригласила вас на «белый танец».

Серебрянский поднялся с места и, подойдя к ней, галантно подал руку. Слегка придерживая даму за талию, он вывел ее в центр зала, и они присоединились к танцующим. Прекрасный танцор, он хорошо чувствовал мелодию, и молодой его партнерше было с ним легко и свободно. Глядя на нее, Юлий Викентьевич поймал себя на мысли, что он еще ни на шаг не продвинулся в разгадке происходящего с ним, и отдал должное умению незнакомки сохранять зыбкое таинство неопределенности.

— Так кто же вы, прелестное созданье, откройтесь, — не утерпел Юлий Викентьевич. — Мы с вами вроде как в неравных условиях — вы знаете, кто перед вами, а я даже не знаю вашего имени.

— Юлий Викентьевич, как только закончится танец, мы вернемся за стол, выпьем по бокалу шампанского, за которое я вам очень признательна и я обещаю, что открою свою маленькую тайну. — Она помолчала и каким-то грустным голосом добавила: — Впрочем, никакой тайны здесь, собственно, и нет…

Серебрянского такой ответ вполне устраивал. Танцуя, он бросил мимолетный взгляд на столик, за которым располагались его компаньоны и гости, но приглашенного частного детектива так и не увидел. Дочь, поймав его взгляд, улыбнулась кончиками губ и сделала едва заметный жест, мол, танцуй, папуля, все в порядке. «Неужели этот Верховцев так и не явится? — подумал он. — Это неприятно бы осложнило наши дальнейшие взаимоотношения. А не хотелось бы… Молодой человек, кажется, сделал неправильные выводы…»

— Вы кого-то ждете? — незнакомка как будто вслух прочла его мысли.

— Почему вы так решили? — внутренне содрогнулся Серебрянский, не в силах отделаться от неприятного ощущения, что его размышления каким-то непостижимым образом, пусть даже по случайному совпадению, стали вдруг достоянием другого человека.

— Я в некотором роде ясновидящая, — скромно сообщила дама. — В далекое прошлое и необозримое будущее заглянуть не могу, они мне не подвластны, а вот поведать о том, что произойдет в ближайшее время, пожалуйста. Опровергните мое предположение, если оно не верно — вы ожидаете прихода человека, с которым вас связывают сложные и противоречивые взаимоотношения, но в равной степени вы связываете с ним определенные перспективы. Я права или нет?

— Допустим, вы не ошиблись, — помолчав, коротко ответил Юлий Викентьевич. Как человек трезвый и здравомыслящий, он никогда не доверял адептам оккультных наук, но поразительный случай с компаньоном Труммом и ряд других, необъяснимых обычной логикой событий в его жизни, заставили его с недавних пор подходить к этому вопросу более осторожно и взвешенно.

— Разрешите вашу ладонь, — сказала новоявленная ясновидящая, высвобождая свою руку и беря его за запястье.

Серебрянский не стал противиться и, подыгрывая ей, лишь повернул ладонь к свету, подставив под красный луч прожектора:

— Хотите погадать? Да в этом полумраке разве что разберешь…

— Наоборот, красный свет делает линии на руке более зримыми и отчетливыми, — возразила она, рассматривая его ладонь. — О! А у вас такая странная линия жизни. Я ничего не понимаю… Подобный узор я, признаться, встречаю впервые. В линию жизни вкраплены сразу аж три знака смерти. Их наличие можно трактовать двояко: либо смерть угрожает непосредственно вам, либо людям, судьбы которых близко связаны с вашей. Судя по вашему возрасту, два из них вам уже не угрожают, этот опасный рубеж вы уже миновали. Остался последний, третий. Он приходится на момент, когда вы будете находиться в зените — успехи в личной жизни, процветание в бизнесе, признание деловых кругов. Если сейчас вы этого достигли, надо быть максимально осторожным и внимательным, берегитесь…

— Непременно учту ваш прогноз, — полушутливым тоном промолвил Юлий Викентьевич.

Музыка закончилась. Незнакомка кивком поблагодарила своего партнера, и он провел ее к столику.

— Сделайте одолжение, Юлий Викентьевич, налейте шампанского, — попросила она, когда они сели. — Мы прекрасно потанцевали, теперь можно и выпить.

Серебрянский с готовностью выполнил эту просьбу. Некая неопределенность ситуации уже начинала его забавлять:

— Ну, а что вы теперь придумаете, чтобы оттянуть разгадку вашего букета, а, госпожа ясновидящая? — игриво спросил он, поднимая свой бокал.

— Уже ничего. Отступать мне некуда, финиш, — тем же тоном ответила дама. — А теперь я поднимаю этот бокал и хочу выпить за… Ну, догадались?

— А-а-а, — растяжно произнес Серебрянский, — я все понял…

— Да-да, — не дала ему договорить дама. — Не далее, как вчера, возглавляемая вами компания отметила свой юбилей, не так ли? Наша скромная фирма по ряду существенных причин не смогла принять участия во вчерашних торжествах, поэтому мы исправляем свое упущение сегодня. Звучит банально, но лучше поздно, чем никогда. Я знаю, о чем вы хотите спросить… Не забывайте, дорогой юбиляр, я — ясновидящая и определить место, где вас можно застать, особого труда для меня не составило. Это по нашим понятиям, так сказать, задачка для первого класса, она по зубам даже начинающим вещуньям. Вот вам и разгадка букета. Как видите, все очень просто. И каждому событию действительно свое время, помните как у Ремарка — «Время жить и время умирать», а у нас с вами настало время выпить, выдыхаясь, шампанское ведь тоже умирает…

В это же время за столом, который ненадолго покинул господин Серебрянский, его любимая дочь, умница и красавица Анна, со скуки пересчитывая цветы, вдруг обнаружила, что их количество в букете равно ни больше ни меньше, как двум десяткам.

— Странно, — сообщив об этом факте необъятной бухгалтерше, задумчиво уставилась на букет дочь судовладельца. — Наверно, дарительница букета что-то напутала, число цветов почему-то четное, я трижды пересчитала.

— Действительно, милочка, странно, — откликнулась соседка по столу, отправляя в рот замечательный кусочек осетринки под хреном. — Очень странно! Я понимаю там ляпсусы в бухгалтерском деле, но тут… И вообще, от этого букета, откровенно говоря, веет жуткой безвкусицей — калы, насколько я знаю, это цветы несчастья, цветы скорби…

Юлий Викентьевич в этот момент выпил с дамой превосходного французского шампанского. Поставив бокал, он спросил:

— Значит, вы, мадам, из гадального салона? И наверное даже из «Андромеды»? Хотя мы с вами тесно не сотрудничали, но впредь, я полагаю, мы несомненно будем прибегать к вашим услугам. Ваше заведение прекрасно себя зарекомендовало, очень приличный уровень, да и вы… яркий тому пример, госпожа?..

— Илона, — подсказала та, восприняв комплимент в свой адрес весьма сухо и сдержанно. — Помимо цветов я уполномочена вручить вам памятный адрес от нашей фирмы. Вообще это должен бы сделать наш президент, но он… словом, с ним приключилось несчастье.

Юлий Викентьевич открыл было рот, чтобы спросить, что же такое случилось с президентом уважаемой им фирмы, но в это мгновение «уполномоченная» вынула из сумки сложенный вдвое лист мелованной бумаги и протянула ему. Он с любопытством открыл памятный адрес и… Лицо его вдруг окаменело, стало бледней подушки, что было заметно даже в неверном призрачном освещении зала. На развернутом листе он узнал знакомый ему сюжет — черный силуэт всадника на коне с длинным копьем наперевес. Сверху эмблемы полукругом шла надпись «Фирма ПИКАДОР», а внизу, под рисунком, черным фломастером крупными каллиграфическими буквами было выведено:

«MEMENTO MORI!»

Буквы словно плясали, они расплывались перед глазами Серебрянского, а зловещий всадник и конь стали вдруг сказочно преображаться, обретая живую плоть, объемные очертания и угрожающие размеры. И вот уже чудом оживший седок, подстегнув коня, мчится, выставив вперед разящее копье прямо на него… Он совсем-совсем близко, и кажется, через какой-то миг можно будет разглядеть его лицо…

Парализованный возникшим видением, Юлий Викентьевич не сразу смог вникнуть в смысл латинского изречения, но когда он постиг его суть, случилось невероятное — неистовый наездник, будто угодив на минное поле, с оглушительным грохотом взорвался, и ослепительный сноп огненных брызг, разнесший грозного пикадора, тут же поглотил и его, Серебрянского, и, сметя слугу Антихриста, как пушинку, вместе с креслом безжалостно швырнул в ужасную, прожорливую, извечно ненасытную пасть Небытия…